Шофер и пассажир помнят по разному. Может быть поэтому последнее время не могу читать Померанцева - не помню ничего из того, что он не может забыть.
Три раза хлопнула автомобильная дверца и три моих американских жены куда-то делись. Облако парфюмерных запахов осталось висеть в черепной коробке, живописное, как на обрывке рекламного ролика. Я благодарен им, это лучше чем то мемориальное одиночество, в которое, уходя, старается повергнуть русская женщина. Мое возвращение в Россию ничем не омрачено. Из Шереметьева-2 ехал с закрытыми глазами - за дорогой можно было не следить. Выйдя возле отеля из машины я уже понимал, что пассажира из меня не получится.
Новая жизнь начиналась, когда старая еще не успела закончиться. От этого все воспринималось всерьез и требовало повышенного внимания. Странное впечатление производила Москва, все то , что появилось в ней за время моего отсутствия, было словно не по размеру, отчего движения столицы казались несколько скованными, словно она опасалась, что от вольного жеста лопнут стеклянные стены гигантских оффисов, с усилием надвинутые на ландшафт времен Ивана Калиты, попадают вывески супермаркетов и краска ручьями хлынет с рекламных щитов. Царевна-лягушка, она схоронила свою прежнюю одежку на черный день и торопилась успеть до рассвета.
Храмы, возводимые из бетона, политики, без единого гвоздя сколоченные из вчерашних законопослушных налогоплательщиков и нищие, из того же материала, словно пыль, гонимые по привокзальным площадям милиционерами с ухватками опереточных злодеев, сквозь ситцевые гобелены теленовостей... Из-за океана кажется, что здесь трудно дышать - когда деньги делаются из воздуха, то многим перестает хватать кислорода. Однако мне, избавленному от заботы о хлебе насущном, в этой разряженной атмосфере, дышится легко.
Те, кого я знал, не узнают меня. Мое прошлое населено чужими людьми. Но тот кто понимает во времени - не делит его на прошлое и будущее.
2.
Россия все еще не поддается делению на касты. Число людей, с легкостью меняющих социальный статус, огромно. Претензии на принадлежность к истэблишменту - верный путь утратить популярность и стать всеобщим посмешищем, но ряды желающих растут и недалек, очевидно, тот день, когда количество перейдет в качество.
Моя статья должна быть о наиболее вероятных точках этого перехода. Но тема, похоже, не занимает моих гостей. Водку они принесли с собой и между двумя стопками с обидной небрежностью отвергают предлагаемые мной сценарии развития событий. В клубах сигаретного дыма, гуляющих по гостиничному номеру, бесследно пропадают партии, движения, финансово-промышленные группы и целые регионы. Имена их лидеров не способны вызвать у моих гостей даже раздражения. Мне начинает казаться, что меня разыгрывают. Я не выдерживаю.
- Но должны же быть влиятельные силы. Мою горячность встречают смехом. Меня утешают.
- Есть, есть - говорит человек в треснувших очках, и в который раз предлагает мне рюмку, очевидно, полагая свои выкладки неподлежащими осмыслению на трезвую голову. Вдумчиво выслушивает мой очередной отказ и с видом глубокого сожаления выпивает вместо меня.
- Силы есть, но неподвластные разуму. На одну затрещину. Что за ней будет, никому не ведомо. Второй шаг не просчитывается. Нет такой привычки. Да и была бы , что толку? Слишком много факторов нестабильности. Закусывает и разводит руками, в одной из которых постоянно зажат мобильный телефон - Такая уж у нас специфичная демократия.
Процесс моего обрусения резко затормаживается и даже как-будто обращается вспять. Видит Бог, я только рад.
- Так значит демократия у вас все-таки есть! Хотя странно было бы услышать из уст представителя свободной прессы обратное утверждение.
- Есть, есть демократия, как не быть - человек в треснувших очках наполняет рюмку и вопросительно смотрит на меня. Я выдерживаю его взгляд. Покачав головой, человек выпивает рюмку - Демократия-то у нас есть. А вот свободной прессы-то у нас нет.
- Совсем? - тупо спрашиваю я. Человек в треснувщих очках начинает было загибать пальцы на правой руке, но мобильный телефон мешает ему сделать это с должной наглядностью.
- Саня, ты скажи.
- Я лучше мобилу подержу - Угрюмый монголоидный Саня принимает телефон из рук оратора.
- Мерси. Ну, теоретически она может и есть, где-нибудь. С тиражом в двести экземпляров. А практически - бумага, аренда, органы правопорядка, криминалитет тож, много чего. В общем, уже нету.
3.
Я имею право нанять переводчика. У меня есть такая возможность. Газета, для которой я пишу, и фонд, от имени которого ведутся мои изыскания, с пониманием относятся к таким вещам. На оплату услуг переводчика отведена отдельная графа в статье расходов. Моего переводчика зовут Люба. Она искренне убеждена, что знает английский. К счастью, у нее есть множество других достоинств.
Единственный перевод в котором я нуждаюсь - перевод с русского на русский. С ним Люба справляется, с лету отливая расплывчатые сентенции в духе ранних Черномырдина и Пригова, наводнившие посттоталитарное языковое пространство, в чеканные формулировки сталинских указов и кухонно-коммунальных склок, что, при ее молодости, довольно удивительно.
- Люба - зову я - Люба.
Легкость ее перемещения в мою сторону, из дальнего угла номера, вдоль стены, сопровождаемое грохотом отодвигаемых стульев, звук реплик - крылья бабочки, жало пчелы, которыми она успевает обмениваться с гостями, освобождающими ей дорогу, все, вместе взятое, создает впечатление танца. Я понимаю, что мог бы полюбить эту девушку, когда-нибудь потом, в другой жизни. Мне нет нужды пить водку, старость пьянит сильнее. И похмелья от нее, кажется, не бывает. Я протягиваю раскрытый блокнот и моя рука дрожит, как у нищего.
4.
- Да, все правильно. Встреча с представителями свободной прессы.
- Но ребята уверены, что свободной прессы не существует. Люба, не сказав того, что, кажется, собиралась сказать, застывает с приоткрытым ртом, озадаченно глядя на меня. Наверно, напрасно я так. Но она уже смеется и, словно Юдифь, поднимает за ухо чью-то косматую башку, за которой тянется длинное тело.
- Брандер, что за дела? Ты представитель? Или ты этот, не представитель? Тот кого она назвала Брандером стоит, слегка покачиваясь, с закрытыми глазами.
Все-таки рановато он. Но вот тень пробегает по его лицу, веки размыкаются, пылающий взор обдает огнем мою переводчицу, а отверзстые уста шелестят - Интернетчики мы, инда сетераторы.
Человек в треснувших очках болезненно морщится, термин ему явно не по вкусу.
- Онлайн - рычит он - они выдавили нас в онлайн.
Ах, Балтасар, - рыженькая барышня, слабо различимая за бутылкой с минеральной водой, не разделяет его пафоса - что это вы, как о прыщике? Лучше признайтесь - откуда теперь вернулись ваши рукописи? Знамя? Новый мир? Сидящий рядом с ней бритоголовый юноша пожимает широкими плечами
- Какой еще Новый Мир? У матерого сетератора свои печали. Например, в Улов не номинировали. Балтасарчик, ку-ку.
Сказанное воспринимается присутствующими, как остроумная шутка. Плевать на Улов - человек в треснувших очках пытается перекричать общий смех - Тина, почему вы мне выкаете? Мы ведь договорились на ты!
5.
Онлайн так онлайн, какая в сущности разница. Аутсайдер свободен, по крайней мере, от диктата спроса. Мне не сложно влезть в шкуру моих собеседников. То чем я занимаюсь, уже несколько лет, как перестало быть для меня работой, превратившись в род хобби, и я покинул помещение, в которое они только еще пытаются вломиться. Кому-то из них, судя по текстам, которые я видел, это, возможно, удастся. Что ж, второй заход.
- Ладно - говорю я - Интернет, очень хорошо. Вы ведь не станете отрицать, что здесь существуют влиятельные фигуры, тот же Павловский, например, очень известный политолог? О, Павловский! - неизвестно чему радуется рыженькая барышня - С этим к Сане. Эй, потомок Чингисхана, твой выход. Скуластый угрюмец с неожиданной готовностью включается в беседу.
- Да, Павловский - нормальный пример. Конечно, смешно говорить, что свободную прессу выдавили в онлайн. Ее скупили и размазали раньше чем она до него добралась, на марше. Но самое смешное, что Балтасар где-то прав, пространство для нее в сети имеется, потому что отсутствуют или прослаблены оффлайновые рычаги давления.
Но зато в сети есть Павловский, и не один, который старается загромоздить это пространство своими информационными монстрами, так что бы щелочки между ними не осталось, куда мог бы протиснуться массовый читатель, когда наскребет, наконец, на компьютер и, устав от безальтернативного вранья бумажной прессы, двинется в сеть.
Сейчас все эти птенцы гнезда Павловского, в общем-то отпущены на выпас, нагуливать рейтинг на вольных хлебах, но по первому свистку построятся свиньей и ударят туда, куда укажет им хозяйская длань. Тут влияние Павловского и кончается, ведь никаких иных последствий, кроме получения заслуженного вознаграждения, он не предвидит. Уж такой это специфичный политолог. Тут Балтасар опять прав. Он не такой лох, наш Балтасар, зря его в Улов не номинировали.
6.
Человек в треснувших очках криво улыбается.
- Ты, Саня, чем так слишком напрягаться, лучше бы показал интервью Литвинович, что третий день таскаешь возле сердца, в левом внутреннем кармане, там где раньше хранил комсомольский билет . Пусть человек припадет к первоисточнику.
Извлеченный из левого внутреннего кармана, сложенный вчетверо листок передают мне.
Принтерная распечатка, с фотографией.
Я знаю цену фотографиям и хорошо представляю насколько редко им удается передать частицу истинного знания об изображенном на них человеке, но всякий раз заново поддаюсь очарованию бледных оттисков.
Мне нравится лицо на фотографии. Теперь скуластый ненавистник Павловского может говорить что угодно, игры в одни ворота не получится. Когда тебе под семьдесят, то женская красота временами заменяет тебе и свободу, и равенство, и братство.
Пробегаю глазами интервью, оказывается эта хрупкая девочка одна тянет на себе воз таинственной виртуальной империи. Неудивительно, что к ее интервью такое внимание. Я отдаю лист, но до скуластого он не доходит. Многие, оказывается, не читали и теперь спешат наверстать упущенное, пытаясь перекричать друг друга и хмелея от собственных шуток. Милые ребята, кто из вас доживет до того времени, когда его интервью будут так же рвать из рук?
7.
Между тем листком завладела рыженькая барышня и начала читать вслух -
"...Правый дискурс — это ощущение движения и прогресса, отказ от косности во всех сферах жизни и мысли. Хотя на самом деле сейчас существует проблема, заключающаяся в том, что этот дискурс не сформулирован. Я бы не сказала, что он нами уже найден, так что это будет интересная попытка его найти..."
После этих слов воцарилось неловкое молчание.
- Тина, еще раз, пожалуйста. Рыженькая барышня прочитала еще раз.
- Я думаю, это специальное политологическое заклинание. - наконец задумчиво произнес бритоголовый юноша - Вот как раньше, говорят, в кабак без галстука могли не пустить, так и это такой Сезам, для входа в большую политику - откройте, мол, свой - по фене ботаю.
- Острожно, Брандер просыпается - крикнул кто-то.
- Поздно, Брандер проснулся. - сказал Брандер - Я слышал тут слово Дискурс, но не слышал слов Манифестации и Бурдье. Где они?
- Нету - виновато произнесла рыженькая барышня. Брандер заволновался - Как это нету? Должны быть. А на обороте смотрела?
- Нигде нету.
- Ну, Бурдье, Бог с ним. Но что б без Манифестации? Быть того не может. Короче, это не настоящая Константинова.
- Глупый ты совсем, Брандер - сказала рыженькая барышня - конечно, не Константинова. Это - Литвинович. Сконфуженный Брандер ответил словами анекдота - А как на Константинову похожа - и снова уснул. Чтение продолжилось.
8.
У людей почти нет выходных, нет отпусков, все находятся в состоянии единого порыва, единого надрыва, все хватаются за работу, чтобы помочь друг другу. В таком ритме мы жили весь прошлый год. Сейчас стало полегче, но когда надо поднапрячься, народ реагирует на это очень спокойно. Я бы назвала царящую в ФЭПе атмосферу "атмосферой трудоголиков, которые очень хорошо чувствуют чужое плечо".
Спящий Брандер грязно выругался. Скуластый его поведения не одобрил - Чего ругаться? Пашут ребята, как пчелки. Жаль только, что не на экспорт. Вот и ложатся потом под собственных клонов. И ладно бы одни.
- Не горюй, Саня - бритоголовый юноша заглянул в листок - дальше веселей будет. Чти, Тинка.
"...Кроме того, играет роль известность Глеба Павловского, который в последнее время постоянно появляется на экране телевизора, и я могу представить себе, как они дома показывают на экран и говорят: "О, это наш начальник". Для многих это, я знаю, важно..."
Они - это кто? - не понял человек в треснувших очках.
- Трудоголики, тормоз - всхлипнул скуластый.
- А чего это они?
- Ну, трудоголики же. Повкалывай без выходных и отпусков. В состоянии единого надрыва. Попадаешь, наконец, домой, близкие тебя не узнают, а по телевизору - О, это наш начальник. Разве не приятно?
Тут внезапно подает голос моя переводчица - Приятно, не то слово. Оргазм! А рыженькая барышня строго замечает - И не вижу ничего смешного. Бывает же секс по телефону. О, тут и про РЖ есть.
9.
Можно ли считать, что у "РЖ" есть идеологический подтекст, или он стоит в стороне от политических проектов ФЭПа?
"... Скорее стоит в стороне..."
Что такое РЖ? - спрашиваю я.
- Русский Журнал - поясняет скуластый. Волшебная страна Оз. Заповедные край постмодернизма, где не ступала нога человека. Только эльфы, эльфы и еще раз эльфы.
- Да - соглашается человек в треснувших очках - там этих эльфов, как собак нерезанных.
Но та же история, лишь чуть выборы или еще какая беда, крошки-эльфы, исключительно по велению горячего сердца, вырываются в оффлайн, что бы, как злые гоблины, на шершавом языке плаката пообщаться с электоральным быдлом, которое еще умудряется верить словам. Наворотят до небес и возвращаются обратно. Овевать друг друга крылышками и пить росу из колокольчиков.
- Некоторые никуда не вырываются - замечает рыженькая барышня. Да - легко соглашается человек в треснувших очках - которые щепетильные, те сидят дома, подстригают газоны и посыпают дорожки песком. Рыженькая барышня кивает.
- Тут дальше коррреспондент говорит -
"... Согласно замыслу ФЭПа, Страна.ру должна стать главным информационным ресурсом России, голосом власти в интернете..."
А Литвинович вроде не соглашается, но как-то вяло.
- Еще бы - не вяло. ФЭП на том и стоит. То он рупор Кремля, то он глас народа. Ему тоже приходиться крутиться, да так, что ни переда, ни зада, налицо один сплошной правый дискурс. Чисто демон.
Я ловлю себя на том, что мне не нравится лицо скуластого, оно приобрело неприятное сходство с кошачьей мордой. Жиденькие усы встопорщились, раскосые глаза налились нездоровой мартовской влагой. Мне хочется сказать кис-кис и выставить его за дверь. Какое мне до всего этого дело? В ушах звенит голос рыженькой барышни.
"...Политика — достаточно злобная сфера, я это уже на себе чувствую. Очень многое приходится терпеть, буквально сжимать зубы и слезы давить, потому что тебя никто не жалеет, это слишком жестокий мир. Никто не смотрит на то, что ты женщина, — это, наоборот, даже усиливает злобу..."
Вот именно - думаю я - вот именно.
"...Я не люблю мир поверхностный, я люблю мир глубинный, подводный. В нем интересно плавать и, пользуясь тем, что ты видишь что-то в глубине, неожиданно выныривать и показывать бриллиант, который ты нашел на дне..."
- Это она о Кириенко, что ли? - устало спрашивает кто-то. Я тоже устал. Я думаю о девочке на берегу моря. Пожалуй, я бы мог в нее влюбиться, когда-нибудь потом, в другой жизни. Но тут я вспоминаю, что другая жизнь зарезервирована для моей переводчицы Любы. Ладно, если будет жизнь другая, то будет и третья. Разберемся.
Плесни-ка бургундского, брат Балтасар.
В статье использованы цитаты из статьи о Марине Литвинович