Я сломал палочку. Я относился к этому, как к судьбе. Ведь никто не заставлял меня ее ломать. Мог бы и скакать на ней, как Козер, или измерять, как Жармис, а то и рисовать ею, как Мукер. Сейчас бы сражался с кротами, чертил бы сети подземных коммуникаций или постигал всякие премудрости. А меня посчитали бунтарем , разрушителем и записали в ржавые, чтобы я чего-нибудь не натворил, не сломал отлаженную систему своей непредсказуемостью. Меня определили на самую грязную работу. На мои умственные способности всем было наплевать. Что ж, таков мой удел, я безропотно принял его и выполнял все, что поручат мои начальники. Я стоически сносил невзгоды, мало ел, мало спал, общался только с себе подобными.
Но я был любопытен. Несмотря на изоляцию и строгий контроль, все же умудрялся узнавать что-то новое. Работая в лесу на сборе мха, который многим служил подстилкой, я нашел странный предмет. Был он из искусственного материала белого цвета. Я поставил его перед собой и осторожно нажал на рычаг. Пламя, выбившееся из клапана, ударило мне в лицо, и я чуть не лишился глаза. Я понял две вещи: этот предмет потерял кто-то из людей и этот предмет мне может пригодиться в будущем.
С огнем у нас в Лабиринтии не так уж хорошо обстоят дела. Хранителями огня являются мудрецы, они берегут его, как глаз во лбу, и выдают только по специальному разрешению. Например, в пекарни для выпечки хлеба да еще в дорогие харчевни, где собираются солидные лабиринтяне отведать горячей похлебки или мышиного рагу. Даже трехпалые не могут себе позволить помыться в горячей воде, да и опасно под землей пользоваться огнем. Пламя может быстро распространиться по всем ходам и норам.
Я присыпал странный агрегат листвой, а в конце рабочего дня вернулся за ним, привязал его к спине, сверху напялил куртку. Куртка немного топорщилась, да и идти пришлось так, как будто кол проглотил, но ничего. Поскольку к нам уже привыкли, охранники были не столь бдительны. Я незаметно пронес находку и тайком спрятал в кладовке с инструментом, предварительно завернув ее в мышиную шкурку. Как чувствовал, что эта вещица однажды поможет мне.
Наверное, обладание такой штуковиной как-то повлияло на меня самого. Я стал увереннее в себе, как будто я и не ржавый вовсе, а сам Фрукер Десятый. У меня не было ни тиля, но я чувствовал себя богачом. Перемену в поведении заметили и мои товарищи по судьбе, но удивительно не это. Меня стали замечать женщины. Да что там женщины! Даже девушки из обслуги заинтересованно поглядывали в мою сторону. Правду сказать, я неплохо выглядел, физическая работа сделала меня мускулистым и сильным. Мой глаз одаривал всех взглядом с поволокой. Некоторые дамочки не могли устоять и, когда я мел улицы, заманивали меня в какую-нибудь хозяйственную пристройку или кладовочку, где мы сладострастно предавались утехам.
Не знаю, случались ли у них потом дети от меня, по крайней мере, повитухи не сидели без дела. Детишек мамки вскармливали до года, а потом малышей забирали в общие ясли. Проходило какое-то время после разлуки, и о малышах забывали. Но если даже случись такое, что мамок допустили бы в ясли, вряд ли хоть одна узнала бы свое чадо. Даже имена давали детям няньки. Вот меня, например, назвали каким-то человеческим именем. Говорили, одна из нянек выбежала наверх по какой-то нужде и услышала крик в лесу: "Гарик, ты где? Ау!" Вернулась и решила "приколоться". Так я получил редкое имечко - Гарик. А еще один бедолага стал Аукером.
Многие ржавые делились своими приключениями, лежа на нарах после трудового дня. Обсуждали прелести девиц и бабенок, их охи и вздохи. Но никто из товарищей даже и не мечтал о том, чтобы у него появилась семья. Я поначалу тоже. А потом... Потом я влюбился по-настоящему. Произошло это так. Однажды в лесу я увидел стайку девушек. Они под предводительством знахарок собирали лекарственные травы. Одна лекарка, увлекшись сбором цветков зверобоя, подошла ко мне поближе. И тут я пропал. Я глядел на ее стройный стан, обтянутый льняным сарафаном, на ее руки с дешевыми браслетиками, на полные ножки в аккуратных ботиках, и в моем горле застрял ком. Когда же она оторвалась от собирания цветков, то уставилась на меня своим синим глазом.
- Подсматриваешь за мной, ржавый?
- А тебе какое дело? - прохрипел я.
- А никакого. Давай, работай! - со смехом сказала она.
- У меня перекур.
- Вот тебе надсмотрщик даст перекур! - продолжала она язвить.
-Как тебя зовут, красавица? - задал я вопрос, с трудом сдерживая волнение.
- Меня зовут Флорой. А тебя?
- А я Гарик.
- Странное у тебя имечко.
- Да уж какое дали... Слушай, Флора, - осмелел я, - а не уединиться ли нам где-нибудь в кустиках?
- А по физиономии не хочешь? - возмутилась девушка. - Ишь ты, прыткий какой!
- Ладно, извини. Я знаю, вам приказано с ржавыми не связываться.
- С кем мне связываться - мое личное дело, - заявила Флора. - Да вот негоже при первом знакомстве под юбку заглядывать.
- Честная, значит. Это хорошо. Это правильно. Я и забыл, что вы, лекарки, особенные.
Я продолжил работу, а Флора ушла. Ну ушла и ушла, что тут такого? Только с тех пор я о ней думал день и ночь. Думал и мечтал. Загадывал. Хотя понимал, что мне никогда не светит связать свою жизнь с такой миловидной и умной девушкой. Ни с такой, ни с любой другой. Свою злость я сорвал на надзирателе Гравере. Утром, когда ржавые собирались на работу, я замешкался, подвязывая бечевкой свой старый сапог. Гравер подошел сзади и дал мне такого пинка, что я пролетел некоторое расстояние и ударился головой о лавку. Из носа потекла кровь.
- Поторапливайся, скотина! - рявкнул надзиратель.
Я не спеша поднялся и врезал Граверу кулаком в морду. Синяк точно будет! Однако Солюра поспешил на помощь напарнику и тоже врезал мне в глаз. Безропотные ржавые с тоской наблюдали за нашими пассами, и никто даже не думал вступиться за меня. Все молча взяли инструменты и направились к выходу. На поверхности мне было плохо. Надо было срезать мох, но я не мог сразу приняться за работу. Кровь продолжала хлестать из носа. Я отошел в сторону. Солюра покосился, но ничего не сказал. Вдруг, откуда ни возьмись, ко мне подбежала Флора и подала листок подорожника. Она что-то пошептала у самого носа ( мне было ужасно приятно видеть так близко ее лицо), и кровь остановилась. Видок у меня был еще тот.
-Кто это тебя так разукрасил? - спросила она, намекая на синяк под глазом.
- Подрался с надзирателем, - ответил я.
- А было за что?
- Конечно, было. У него такой же фингал красуется.
- Ну ничего, до свадьбы заживет, - утешила она, а потом, вспомнив, что ржавые не вступают в брак, тихо сказала: "Прости.".
Я подошел к ямке, в которой скопилась вода от дождя, прошедшего ночью, и стал умываться. Флора достала носовой платочек с вышитым в уголке цветком и подала мне. Я вытерся, но платок не отдал, взял себе на память. Пора было возвращаться к работе, пока меня не спохватились. Только девушка отошла на несколько шагов и скрылась за деревом, как послышался ее крик. Я схватил кирку и помчался на помощь. Большая птица уже спикировала на Флору и клювом зацепила ее сарафан. Еще секунда - и громадина взмыла бы в небо. Я не мог этого допустить. Киркой я хватил хищницу по крылу, она издала резкий, противный звук и кое-как взлетела. Флора сидела на земле и плакала.
- Не плачь, Флора, я убью за тебя любого.
Она посмотрела на меня наполненным обожанием взглядом, уткнулась в мою грудь, и ее плечи еще долго подрагивали от беззвучного плача. -