Летний полдень. Солнце в зените и прямыми лучами бьет прямо в глаза. Осталось прополоть еще две борозды. Мама уже заканчивает. Папа наливает в бак воду для полива. Павлик дразнит сучковатой палкой Звонка.
Неожиданно прямо перед глазами на картофельный цветок садится бабочка. Таких крупных Нина еще не видела. Бабочка не ощущает ее присутствия. Грациозно взмахивает крыльями и шевелит усиками. Крылья ее - бледно-желтые с окантовкой. Каждое из них разделено на восемь пластинок с черными спичечными головками на концах. Все восемь пластинок как будто вырастают из крыла поменьше, тоже черного, будто птичьего, берущего начало сразу из туловища. В хвостовой части на каждом крыле три синих и одно красное пятнышко. Именно эти пятна и придают бабочке ту неповторимую оригинальность, которая отличает ее от заурядной капустницы.
Папа негромко мурлыкает песенку из старого кинофильма "Дети капитана Гранта": "Капитан, капитан, улыбнитесь! Ведь улыбка - это флаг корабля. Капитан, капитан, подтянитесь! Только смелым покоряются моря". Он всегда так делает, когда занимается любимым делом или, когда у него просто хорошее настроение. Мама заразительно смеется, глядя на то, как недоумевающий Звонок в очередной раз пролетает мимо Павлика и чуть не врезается в молоденькую яблоньку, которую папа только в прошлом году высадил и сейчас готовил к прививке.
Пока Нина отвлеклась, чтобы полюбоваться мамой и посмотреть на Павлика со Звонком, бабочка улетает. Раздается гулкий протяжный звук, похожий на гудок теплохода. Нина удивленно оглядывается вокруг и, наконец, просыпается.
Узкая полоска света, пробиваясь сквозь щель между шторами, рисует на стене желтую линию. На электронном будильнике - "17:30". Пора собираться на работу. Сегодня - ночная смена. Ноги сами находят тапочки в привычном месте под кроватью. Нина неторопливо поднимается, идет в туалет, потом в ванную. Минут десять в ванной журчит вода. Нина выходит и возвращается в спальню одеваться. Эта обыденная процедура не занимает у нее много времени. Она даже ловит себя на мысли, что если вдруг захочет посмотреть на будильник, то он обязательно будет показывать "17:52". Ее голова непроизвольно поворачивается. Так и есть - ровно "17:52". Каждый цикл из четырех дней подряд практически по минутам повторяет предыдущий. И так это повторяется уже почти тридцать лет.
С одеждой закончено. Нина проходит на кухню и, открыв холодильник, достает из него три пластиковых контейнера с едой, заблаговременно приготовленные ею с утра. Аккуратно размещает их в сумке. Выкладывает в миску все содержимое пакетика с кошачьим кормом. В другую миску наливает молока. Выходит в прихожую.
Присев на табурет, натягивает сапоги, которых неоднократно касались умелые руки сапожника. Встает, надевает поношенное пальто с воротником из искусственной "чернобурки", вязанную шапку. Гладит на прощанье запрыгнувшего на комод кота и выходит из квартиры.
Идти до остановки недолго - минут десять. Еще минут десять ждать автобуса. Все это время проходит для нее незаметно. Ее голова постоянно занята мыслями о внуках - где подешевле можно прикупить Егорке весеннюю куртку и в какой лагерь лучше попросить для Полины путевку на лето.
Автобус подъезжает к остановке в привычное время. Нина садится на любимое одиночное место слева и всю дорогу до проходной смотрит в окно. За окном на протяжении уже многих лет ничего не меняется. Единственное разнообразие унылому провинциальному пейзажу придают только новогодние да майские праздники.
Вот Нина и на месте. Поднимается на второй этаж АБК, заходит в раздевалку, переодевается и выходит на улицу, где ее уже ждет дежурный УАЗик - "буханка". Водитель - Николай Михалыч - приветливо здоровается с Ниной и заводит автомобиль.
Минут двадцать они едут по пригородной трассе вдоль плотного строя хвойных деревьев, нависающих с обеих сторон дороги. Впереди выплывают из темноты фосфоресцирующие дорожные знаки, предупреждающие о приближении к железнодорожному переезду. Через минуту в поле зрения объявляется небольшой домик - будка, в котором Нине и предстоит провести ближайшие двенадцать часов.
У двери ее уже нетерпеливо поджидает Тамара - ее сменщица.
- Петровна, привет! Что-то вы сегодня припозднились!
- Здравствуй, Тома! Да что ты говоришь! Прибыли как всегда - точно вовремя. Это ты, видать, куда-то торопишься. Вот и время подгоняешь. Ну-ка давай признавайся - что за кавалер тебя поджидает?
- Кавалер у меня уже лет семь как один - Васек мой пучеглазый. Да ему сейчас не до меня. Март все-таки. Он хоть кошак и пожилой по их меркам, но до сих пор ни одну юбку не пропускает. Пропадает сейчас целыми днями. Домой приползает только пожрать да отоспаться. И снова в бой. А так -то ты верно подметила, что тороплюсь - передачу хочу успеть посмотреть с Андреем Балаковым. Вчера там семью показывали одну, которой в двадцать лет назад в роддоме дочку подменили. Они провели генетическую экспертизу на родство с ее родителями. Получилось, что с матерью вероятность родства ноль процентов, а с отцом - девяносто девять. Вот сегодня и будут выяснять - с кем ее папаша мутил двадцать лет назад. Может так на мать ее настоящую выйдут.
- Ну коли так, то тебе точно задерживаться ни на минуту нельзя. - Нинины глаза шутливо заблестели. - Пойдем распишемся в журнале и поедешь. Вещи-то давно уже поди собрала.
-Собрала, собрала. Пойдем - распишемся. За смену от силы пару составов прошло. Что-то туго в последние месяцы с заказами у завода. Как бы людей сокращать не начали.
- Да погоди ты паниковать! Раскрутятся. Сезон еще не начался. Месяц-другой пройдет - с улицы не уйдем. Состав за составом пойдет.
Нина с Тамарой зашли в сторожку. Внутри все как обычно: вешалка, рабочий стол, стул, табурет в углу, небольшой холодильник, отдельно стоящая тумбочка, на тумбочке - микроволновка и электрический чайник, на столе - рация, телефон и сменный журнал. Нина ознакомилась с содержанием Тамариных записей, расписалась за передачу смены и пожелала сменщице хорошего вечера.
Пока сообщала диспетчеру по телефону о заступлении на дежурство да перекладывала контейнеры с едой из сумки в холодильник, Тамары уже и след простыл. Нина накинула оранжевый жилет со светоотражающими элементами и пошла осматривать владения.
Днем достаточно обильно шел снег -зима традиционно упрямилась сдавать свои права. Поэтому Нина решила критически осмотреть переезд и шлагбаум - в этом плане она не очень доверяла беспечной и подчас рассеянной Тамаре. На удивление, и шлагбаум, и переезд был тщательно очищены от выпавшего за день снега. Нина уже хотела порадоваться, но зайдя ха сторожку, со стороны леса, увидела, что тропинка, ведущая к дощатой будке туалета, осталась заметенной. Видимо ее торопыга- напарница не испытывала во второй половине дня естественной нужды. Нина взяла со специального стенда лопату и принялась чистить снег. До отхожего места было метров двадцать. На все про все у Нины ушло не более пятнадцати минут. Она укрепила лопату на стенд и взялась за дверную ручку. И тут ее словно током ударило - в сторожку вела еще одна пара свежих следов от обуви, которая была не похожа на те, что оставляют их с Тамарой ботинки.
* * *
Отпечатки на снегу похоже были от мужских туфель. Заканчивались они перед входом в сторожку, а начинались у самого железнодорожного полотна. "По рельсам пришел". - Промелькнуло у Нины в голове. - "Надо что-то делать. Не стой как дура!". Она схватила с противопожарного стенда багор и осторожно потянула свободной рукой на себя входную дверь.
Нина увидела съежившегося на в дальнем углу на табурете человека, одетого в потрепанное демисезонное пальто, тонкие темно-серые брюки, черные туфли, которые несколько лет назад по-видимому стоили вполне приличных денег, и непонятного цвета вязаную шапочку.
Увидев Нину, мужчина вздрогнул и выставил вперед ладони с тонкими, покрытыми грязью пальцами.
- Не надо! Не трогайте, пожалуйста! - прохрипел он осипшим баритоном.
- Кто такой? А ну выметайся живо отсюда! - эмоции помешали Нине сообразить, что, мгновенно покинув помещение, мужчина не успеет ответить на ее вопрос.
- Я просто мимо шел. Долго шел. Замерз очень. А укрыться негде. Разрешите мне полчаса посидеть тут, и я уйду. Руки окоченели и ноги не слушаются. Я ничего плохого вам не сделаю. Не выгоняйте, меня, пожалуйста! - несмотря на то, что незваный гость обращался к Нине с просьбой, тон его не был заискивающим, а скорее походил на отстраненный комментарий происходящего.
- Не положено! Кто знает - что у тебя на уме. Может ты - террорист?! Уходи давай! И побыстрее. Не дай бог проверка нагрянет - выгонят с работы за милую душу.
- Я обязательно уйду. Полчаса мне только дайте. Я ничего не трону. Да мне и не нужно ничего. Согреться только.
Как ни странно, перегаром от него не тянуло. Была масса других неприятных запахов, трудно различимых по своей природе. Но бродяга был трезв и это настораживало Нину еще больше. Как известно, маньяки на дело пьяными не выходят.
- Поймите, пожалуйста, что если бы я хотел по каким-то причинам напасть на вас, то не стал бы занимать самую невыгодную позицию для атаки и давать вам возможность вооружиться. В качестве наживы брать тут все равно нечего, а маньяки, так те вообще предпочитают нападать на заведомо более слабого противника. Никто из них не станет вкладывать в руки своей жертве оружие перед нападением.
- Откуда же ты про все это знаешь, если сам не такой?
- Мне по роду деятельности приходилось исследовать причины и особенности девиантного поведения. Оттуда и знаю.
-Ты мне зубы-то не заговаривай тарабарщиной своей! Больно уж ученый для обычного бомжа.
- А я и есть ученый. Бывший. Вы же знаете наверняка, что неподалеку отсюда расположен закрытый город.
- Да конечно - кто же не знает!
- Так вот оттуда. Возглавлял кафедру в университете, пока не пришлось его оставить по определенным обстоятельствам. В другой профессии, как вы уже наверное заметили, реализовать себя я не смог. Вот и пугаю теперь людей своим внешним видом.
- Что-то мне не верится, что профессор, пусть даже и отставной, может без вина дойти до такого состояния. Что-то ты темнишь.
- Да нечего мне скрывать. Увлечение алкоголем несомненно этому очень сильно поспособствовало. Слабым я на поверку оказался - не смог самостоятельно справиться с ударами судьбы. Однако нашел в себе силы завязать. Вот уже полгода не пью. Репутацию правда себе успел так сильно подмочить, что теперь даже ассистентом в лабораторию даже не берут. Причем те, у кого буквально вчера сам экзамены принимал.
- Да что же с тобой такое стряслось, что ногах-то устоять не смог, опустился до такого? - Нина поставила багор в ближний угол и присела на стул - что бы ни говорили, но не вызывал у нее этот доходяга опасений, не чувствовала она от него опасности.
- Заключил в свое время сделку с совестью. А потом и поплатился за это по полной. Если у вас есть время, - расскажу. Никогда никому не рассказывал, а Вам - готов. Сам не знаю почему.
- Ты давай обогрейся минут двадцать да ступай себе куда шел, а то узнают, что ты у меня ошивался и придется мне на паперть идти зарабатывать. Давай я тебе чаю сделаю, а то вон синий уже весь - неужели ты пешком всю сотню километров прошагал по снегу в своих тапочках?
- Спасибо большое! Не откажусь. А то, что так далеко забрался... К дочери я шел. Сама она с недавних пор ходить не может, а меня сюда никто не повезет. Бывшие знакомые замараться боятся, а незнакомым платить нечем.
- А что с дочкой -то случилось? - Нина наливала в кружку дымящийся кипяток из электрочайника и остановилась на полдороге.
-Я же обещал вам все рассказать. Вот и начну с начала. Около семи лет назад руководство университета доверило мне возглавить кафедру нейропсихологии. Главной причиной этого предложения были результаты моих исследований в этой области, которые не остались незамеченными ни отечественным, ни зарубежным научным миром. Вместе с целым рядом ученых мы работали над одним из самых актуальных направлений в нейропсихологии и когнитивной психологии. Возглавив кафедру, я получил гораздо больше возможностей для развития своего исследования, стал одним из самых молодых руководителей в университете и смог себе позволить значительно улучшить жилищные условия. Мы с женой даже стали подумывать о том, чтобы второго ребенка завести. Дочери в то время уже десять лет исполнилось. Я готовил докторскую диссертацию и претендовал на получение президентского гранта для реализации масштабной исследовательской программы. В ту пору у меня было несколько аспирантов, из которых особенно выделялся один - своей нестандартностью мышления и по-хорошему научным безрассудством. Однажды он направил мне на рецензию статью, с которой собирался выступать на ближайшей конференции. Прочитав статью, я на какое-то время потерял дар речи - она опровергала все те постулаты, на которые я опирался в своих научных разработках. Причем опровержение это было сделано с такой железной логикой и изяществом, что ни у кого из специалистов не осталось бы сомнений в том, что эта статья открывает новую эпоху в изучении познавательных процессов человеческой психики. Мне стало страшно. За свою репутацию, за свое положение, за свой достаток. Больше всего пугала перспектива утратить уважение коллег и всего международного научного сообщества.
Я сначала тянул время с ответом. Но сроки подачи материалов на конференцию поджимали и надо было определяться. Я написал разгромный отзыв на эту статью. В нем, конечно, многое было притянуто за уши. Но аспирант мой не обладал такой же серьезной теоретической подготовкой, как я, чтобы распознать подвох. Сославшись на занятость, я избежал личной встречи с ним и просто отправил отзыв по электронной почте. Как известно, неправду говорить гораздо легче, если не видишь глаза собеседника. Я виртуозно закрутил целый клубок претензий к содержанию статьи, зацепившись за незначительные погрешности в математических расчетах. Мой аспирант все принял за чистую монету и на какое-то время совсем опустил руки. Настолько он был в себе разочарован. Он написал мне о том, что ему нужно время, чтобы переосмыслить свое место в научной деятельности и с головой погрузился в преподавательскую работу. Так как он проживал и преподавал в другом городе, то со временем совсем выпал из моего поля зрения. Каково же было мое удивление, когда я спустя пару лет после этого случая узнал, что мой бывший аспирант уехал работать в США по приглашению Калифорнийского технологического института. Хотя, конечно, такой ум рано или поздно выплыл бы на поверхность.
А дальше началось самое страшное - мое разоблачение. В Америке моему бывшему аспиранту быстро помогли развить его передовые идеи. В результате чего у него открылись глаза на причины моего поведения. Как я понял, ему стало жалко тех двух лет, что он потерял из-за меня и он решил во что бы то ни стало изобличить меня в подлости. У него сохранилась та самая моя злополучная рецензия. И он стал почти на всех конференциях и во всех статьях и интервью приводить яркие примеры зашоренного антинаучного мышления, опираясь на мои тезисы из этого отзыва. Коллеги по цеху, аспиранты, а потом и студенты начали на меня косо поглядывать и за спиной активно обсуждать мой аморальный поступок. Докторская пошла под откос, так как пятьдесят процентов материала в ней было обесценено трудами моего бывшего ученика. Руководство университета при этом сложившуюся ситуацию как будто не замечало, "на ковер" меня не приглашали и разборов не устраивали. На моем статусе в служебной иерархии это тоже никак не отразилось. Но все положение в целом давило на меня как тысячетонный пресс. Дома я тоже поддержки не находил, поскольку внятно не мог объяснить причины своего тревожного состояния и все больше срывался на родных по пустякам.
Теперь я понимаю, что рано или поздно это должно было вылиться в какой-то срыв, ведь сосуд невозможно заполнять содержимым бесконечно. Тут-то и появилась она. Звали ее Анжелика.
Лежавшая на столе рация поперхнулась и заклокотала:
- Двадцать пятый, принимай тринадцатый состав. Следует со станции "Сортировочная" на станцию "Литейная". Восемнадцать вагонов с ломом. Прием.
- Двадцать пятый слушает. Состав принимаю. - деловито ответила Нина и тут же коротко бросила незваному гостю - Сиди тут и ничего не трогай. Я пойду состав пропущу.
* * *
Нина вышла на улицу, опустила шлагбаум и минут десять осматривала проезжающие полувагоны с металлоломом, взобравшись на специальную небольшую эстакаду. Вернувшись в сторожку, она предложила путнику подкрепиться, но тот отказался:
- Разрешите, я все-таки закончу свой рассказ. Чувствую, что мне это просто необходимо сделать.
- Ну давай уж, коли так. Не тяни только.
- Не буду. Анжеликой звали мою новую аспирантку. У нее был высокий интеллект и еще более высокие амбиции. Мне нравилась ее заряженность на результат, а еще, конечно, нравились ее модельная внешность и стройные ноги, хотя я поначалу не позволял себе в этом признаться.
Я был ей полезен как крупный теоретик в своем направлении, а также как человек со связями в бизнесе. При подборе кандидатов на работу в свои исследовательские центры и лаборатории за советом ко мне обращались очень крупные клиники, как государственные, так и частные. Я всецело помогал Анжелике в достижении ее карьерных целей, а она в свою очередь помогала мне, зачатую выступаю в качестве личного ассистента и секретаря. В результате между нами сложились очень доверительные отношения и некоторые вопросы я без ее участия уже решить не мог.
После волны, которую подняли высказывания моего бывшего аспиранта в США, я избегал участия в публичных выступлениях, но уже через несколько месяцев по нажимом ректора университета решился сделать доклад на крупной международной конференции В Москве. В качестве поощрения я взял туда с собой Анжелику. В Москве все пошло из рук вон плохо - после доклада меня забросали вопросами, касающимися научной теории моего бывшего аспиранта и наших с ним личных взаимоотношений. На вопросы я отвечал сбивчиво, путался. В общем представлял очень жалкое зрелище. После этого я очень сильно напился и как многие с виду сильные мужчины в таких ситуациях приполз искать утешения своим страданиям к женщине, к Анжелике.
Она меня утешила, конечно. На утро я обнаружил себя в ее кровати. Это оказалось именно той границей, перейдя которую, я уже не мог остановиться. Анжелика стала вить из меня веревки. Мои отношения с женой накалились - она начала что-то подозревать и подсознательно была настроена против меня. Коллеги без стеснения обсуждали мою личную жизнь и профессиональную непригодность. Выпивать, да собственно и напиваться я стал все чаще и чаще. Студенты на лекциях уже в открытую стали язвить на тему моего мутного состояния. Моя связь с Анжеликой со временем тоже стала секретом Полишинеля. Причем, как оказалось, она сама приложила к этому немало усилий - среди ее друзей иметь роман с сорокалетним, обеспеченным, пусть даже и женатым, мужчиной считалось за особый шик.
Жена подала на развод. Дочь очень сильно все это переживала. Но поддерживать с ней отношения в это трудное для нее время я уже не мог - катился по наклонной с бешенной скоростью и весь прежде окружавший меня мир стал чем-то вроде старого подзабытого кинофильма, который помнишь только по отдельным эпизодам.
Меня уволили из университета за пьянство. Формально, кончено, я написал заявление об увольнении по собственному желанию. Но все без исключения сотрудники университета понимали, что от моего желания в этом вопросе как раз уже ничего не зависело. Анжелика сразу же после этого дала мне от ворот поворот - в таком статусе я был ей не интересен. Я связался с компанией дегенератов и опустился на самое дно. Там было тепло и уютно. Там все внимательно слушали, пытались понять, утешали, восхищались достижениями, а потом заворачивали в страницы с моими статьями копченую рыбу. Но этого я не замечал. Я уже не замечал ни грязи, ни подлости, ни грубого сарказма и откровенных издевательств моих собутыльников. Это стало моей новой жизнью. Я так жил!
- Да сколько вас таких слабаков! Начнут и остановиться никак не могут. Сколько раз я брату своему Пашеньке твердила - вино до добра не доведет. Караулила его, по злачным местам разыскивала, домой таскала на своем горбу. Ничего не помогло. А теперь- то и помочь не смогу- нету его рядом теперь.
- А где же он сейчас?
- Где-где. В Мордовии он.
- Переехал?
- Перевезли. Там много таких как он - бесплатных тружеников. Уже четвертый раз поехал за двадцать лет. Привык. Вот и ты можешь туда попасть, если за ум не возьмешься. Сегодня-то почему такой трезвый? Пить больше не на что?
- Да нет. Не в этом дело. Дочь у меня в аварию попала - машина ее сбила на пешеходном переходе. Депутатский сынок водительские права обмывал. Его-то отмазали. Дали три года колонии поселения, а через год по УДО выпустили. Так что он теперь опять на коне. А дочка с переломанным позвоночником ходить заново учится. Только когда все это произошло, я в страшном запое был. На телефонные звонки не отвечал. А где находился - даже сам не помню. Поэтому в тот момент меня найти так никто и не смог. Когда вышел из этого очередного пике - узнал, что стряслось. Кричал, выл от боли, от злости на самого себя. Пытался к дочери попасть в больницу - жена не пустила. Сказала, что в таком виде я дочке только хуже сделаю. А после выписки из больницы и вовсе увезла ее в ваш город. Она сама родом отсюда, мать с отцом еще живые - будут помогать за Оксаной ухаживать. Теперь вы, наверное, и сами понимаете - почему я вдруг здесь оказался.
- К дочери, значит, идешь.
- К дочери.
- Я вот на тебя смотрю и думаю - откуда такая в мире несправедливость? Одним на роду написано всю жизнь лямку тянуть света белого не видя. И отдыхают они только на Пасху. И детей поднимают, отдавая на это все силы свои. А другим Бог даровал талант. Они в люди выбились, семью завели, детей. Квартир, машин напокупали, за границу ездят отдыхать каждый год. А им все интересно - где же тот край, на котором вся эта благость заканчивается. Вот и ищут его. А как найдут - удержаться не могут. Стоит только подойти к краю пропасти, а она уж в долгу не останется - вскружит голову и разобьет о камни.
Что же вас туда так тянет и чем же вы все свое благо-то заслужили? Или проверяет так людей Бог - налил в начале пути в горсть воды сполна, а дальше уже все от тебя самого зависит - донесешь ты до конца пути хоть одну каплю в этой горсти или нет.
С шестнадцати лет не было у меня такой минуты, чтобы я могла себе сказать: "Ну вот, Нина, можно и отдохнуть, и жизни спокойно порадоваться". Сначала мама заболела тяжело. Пять лет со своим недугом боролась. Да он как уж схватит своими клешнями, - редко когда отпустит. После того, как мамы не стало, папа с горя запил. Сколько я ночей бессонных провела, разыскивая его по притонам да по вытрезвителям. А ведь надо было еще за братом Павликом смотреть - без матери он совсем от рук отбился - связался с такими хулиганами, что хоть к батарее его привязывай, чтобы не забрили. Не было у меня никакой личной жизни. Не до этого было. Случилось тут с одним негаданно, а через месяц и новость подоспела - забеременела я. Он в отказ. Мол, чем докажешь, что я отец? Вот уж счастья-то, а? Быть матерью-одиночкой, чтоб ты знал, не такая уж великая радость. В то время-то комсомольское не то, чтобы радость, а позор позором. А я оставить решила. Родила себе, а дальше что? Знать бы заранее - каково это - из ночной смены на подработку плестись, чтобы одеть ее поприличнее, чтобы не краснела она перед своими одноклассниками - детьми вот таких как ты. Да они и не замечали ее вовсе. Как и вы сами не замечаете нас - работяг, крестьян, дворников, вахтеров, медсестер. Когда собираетесь и ведете умные разговоры про политику, про то, что нужно все менять, за свободы разные бороться, думаете ли вы про всех нас, про наши нужды и тяготы? - Нет, конечно! - Про себя вы думаете, про ваше "хорошо", про вашу "свободу"! А мы, которых большинство, всю жизнь спину не разгибаем, чтобы вы могли спокойно предаваться своей болтовне, капризам своим, жалеть себя и плакаться на тяжелую судьбу, которую сами себе от скуки домой пригласили.
Включишь телевизор и видишь, что важными делами занимаются только одни политики, а восхищаются все почему-то лишь актерами, певцами и спортсменами. Будто другие люди ничего достойного не делают. Про других-то и говорят только если у них бельишко какое грязное имеется, которое на всю страну можно вывалить да перебрать прилюдно. А мы все усядемся перед ящиком, рот откроем и глотаем, глотаем. Чужие проблемы ведь легче переживать, чем свои. - Нина остановилась на секунду перевести дух и продолжила, прерывисто дыша. - Все, хватит. И зачем тебя ко мне занесло? Ведь пока не думаешь о бедах своих, пока занят чем-то, работаешь, не так тяжело они и на сердце ложатся. А ты пришел тут со своей историей, разбередил душу.
Чудак ты человек! Ведь у тебя было ведь все - дом, семья, работа любимая, уважение, слава. Можно постоянно бояться потерять что-нибудь из этого. Только без толку это - рано или поздно что-нибудь да потеряешь. Ничто в этом мире не вечно. Ты от страха своего все ускорил - вместо того, чтобы сторониться пропасти, помчался к ней припрыжку. А она такая - дай только поглядеть вниз - затянет насовсем. Сколько таких как ты сгинуло в ней - не счесть. Нам-то видней - всю жизнь на краю живем да по этому краю ходим. Привыкли все. Думают, что можно либо на краю топтаться, либо в бездну лететь. Убежать от нее прочь редко кто пытается. Кто-то считает эту бездну адом, а кто и раем земным представляет себе. Ведь там уже ничего не тревожит и бороться ни за что не надо. Вот и ты успокоишься. А потом и мой черед придет. Хотя, может, и наоборот все будет - ты меня вперед пропустишь. Да и вообще - что это я с тобой тут раскудахталась? На работе я. За мной целый переезд, жизни человеческие. Согрелся? Собирайся давай уже!
- Простите меня! Я не хотел вас так задеть. Понимаю, что выгляжу как последний маргинал. Но я еще сохранил способность отдавать отчет своим поступкам. И ответственность за них, как видите, я с себя не снимаю. Мне просто жизненно необходимо было встретить такого человека с живой еще, не загаженной душой. Надо было, чтобы меня выслушали. То, что я использовал вас, признаю и отдельно прошу меня извинить за это. Ваша оценка моих поступков хоть и эмоциональна, но совершенно справедлива. Спасибо Вам за то, что обогрели и за то, что выслушали! И простите! Мне на самом деле пора.
Ко-то невидимый изнутри сжал сердце Нины Петровны своими ледяными руками. Ее глаза увлажнились, черты лица размякли, руки непроизвольно соприкоснулись.
- Да как я тебя могу не простить! Прощу, конечно. Ведь на то мы и люди, чтобы прощать. Да и не только то, что ко мне без спросу ворвался, прощу, но и все грехи твои простила бы, будь моя воля! Только вот не судья я, а простая сторожиха. Когда надо, - пускаю за переезд, а когда не надо - не пускаю. Считай, что через свой переезд я тебя пропустила. Иди с миром!
- Прощайте! Спасибо за тепло! - Незваный гость бесшумно поднялся с табурета и каким-то одним неуловимым движением выскользнул за дверь.
Нина вспомнила, что забыла сказать незнакомцу еще что-то очень важное, выскочила за ним на улицу, но его и след простыл. Она еще немного постояла, ловя на ладонь припозднившиеся снежинки, которые в медленном вальсе кружились над переездом. Потом глубоко вздохнула и отправилась назад - на свое рабочее место, которому она оставалась верна уже третий десяток лет. До конца смены оставалось еще восемь часов.
* * *
Наутро после работы Нина решила сначала зайти на рынок - мясо и молочные продукты там стоили дешевле, чем в магазинах. Дневной сон от этого не должен был от этого пострадать - от рынка она жила в пяти минутах ходьбы и несильно отклонялась от своего привычного маршрута.
Проталкиваясь между оживленными покупателями мясных продуктов, Нина случайно наткнулась на задумчивую Тамару. Процесс выбора продуктов, похоже, был одним из тех редких явлений, которые способствовали ее умственному напряжению.
-Слушай, Нина, а я рассказать-то тебе что забыла! Поторопилась домой и упустила совсем. Вчера в мою смену человека локомотивом сшибло насмерть. Где-то в километре от нашего переезда. Это было в самом начале, около половины восьмого утра. Полиция быстро там все осмотрела, а наши прибрали потом. Движение не останавливали. Пути не перекрывали. До меня он не дошел, поэтому и не коснулось.
- А что за человек - не известно?
- Говорят, бомж - грязный, небритый, в обносках. Правда, пальто и обувь на вид больших денег когда-то стоили, фирма. Ну, может, снял с кого в подворотне или подобрал. При нем еще фотокарточку нашли. На ней женщина средних лет. Красивая. С девочкой лет двенадцати - тринадцати. Это уже я сегодня я диспетчеров узнала. Вот алкаши чертовы! Сладу с них нет! Уже под поезда начали бросаться. Налижутся до белочки и не видят перед собой ни черта.
- Он трезвый был. - глухим сдавленным голосом произнесла Нина.
- Что? Что ты сказала? Откуда ты знаешь? Нин, тебе что-то известно?
Нина не стала отвечать Тамаре, а изобразив на лице глубокую заинтересованность ценами на прилавках, стала постепенно от нее удаляться.
- Ты прости, Тамара, - торопиться мне надо. Сегодня внуку день рождения. Хочу, вот, котлеты его любимые приготовить. Еще мяса даже не купила. Побегу. Пока!
Нина выбралась из мясного павильона с его приторными запахами мертвой животной плоти, отошла в сторону и прислонилась к высокому забору и начала медленно и глубоко дышать через нос. Минуть через пять ее дыхание успокоилось, а сердце перестало выпрыгивать из груди.
- Из ночной спать надо, а не по делам мотаться. Какая только чушь не привидится - сказала она себе и отправилась домой, где ее как всегда ждали пушистый кот и холодная постель.