Аннотация: Вижу, добрый у тебя корень, хозяйка, добрый. За такой корень не зазорно и добрую услугу оказать...
Бабушкин рецепт
В ответ на стук тяжёлой щеколды за плотным забором зашёлся лаем волкодав. Виолетта снова постучала. Пёс, волоча лязгающую цепь, бешено заметался вдоль натянутой через двор проволоки, захлёбываясь в ярости. "Заснула она, что ли?", -- с досадой подумала Виолетта и постучала ещё раз. Послышались шаги, грубый голос выкрикнул:
-- Пожди-ка, вот спушшу кобеля, инда побегашь в драных портках!
Минуту спустя калитка распахнулась. Грубый голос никак не вязался с возникшей в проёме миниатюрной старушкой.
-- Здравствуйте, Екатерина Петровна! -- сказала Виолетта.
Пыхнув цигаркой, старушка смерила Виолетту цепким взглядом и сменила тон:
-- Доброго здоровьечка! Что-то я тебя, молодуха не припомню. Откель меня знашь?
Ядрёный махорочный дым шибанул в нос, Виолетта закашлялась, непроизвольно отшатнулась и одной ногой выскользнула из прилипшей калоши. Отчаянно балансируя на второй ноге, ответила:
-- Я к вам по-соседски...
-- Погодь-ка... -- старушка вгляделась. -- Нешто Захарии Марковны сродственница?
-- Ага, внучка, -- ответила Виолетта, стараясь снова попасть босой ногой в увязшую калошу.
-- Виолетка? Ты, что ль? -- изумилась Петровна, погасив плевком свою чадящую самокрутку.
-- Ага, я.
-- Ты ж вроде городска, нет?
-- Была городская, стала деревенская, -- грустно улыбнулась Виолетта.
-- Чудны дела! Ну, проходь, заходь. Пожди-ка, Малюту только укорочу. -- Петровна цыкнула на охрипшего волкодава, тот враз умолк и послушно скрылся в будке.
Пока Виолетта щепкой счищала с калош комья грязи, Петровна ворчливо сетовала:
-- А я думала, это Кирюха безобразит...
-- Какой Кирюха?
-- Есть у нас тут один пацан, Нюрки Куваевой сын. Повадился Малюту дразнить. То палкой по забору колотит, то картошкой через забор пулят. Слонятся и слонятся по селу с утра до ночи, озорует. Одно слово, безотцовщина. Бестолочь кудрявая. Хочь бы Нюрка купила ему компутор, что ли. Может, отстал бы от дурного безделья, леший его забодай.
Вошли в дом. От двери в просторную комнату до самой печи вёл широкий пёстрый половик. В обволакивающей тишине уютно тикали невидимые ходики. "С кукушкой, -- вспомнила Виолетта. -- Всё тут по-прежнему, только бабушки нет".
Петровна отвлекла её от детского воспоминания:
-- Я гостей-то не ждала, не прибралась, инда не обессудь за мой домашний кавардак.
-- Какой же это кавардак? -- возразила гостья. -- У вас уютно.
-- Скажешь тоже! -- отмахнулась хозяйка и упёрлась руками в стол. -- Чаю попьём, или как?
-- Попьём! Я с удовольствием.
Слово за слово, и проболтала Виолетта с Петровной до сумерек. Рассказала о городе, о своей нескладной городской жизни и почему уехала оттуда. И бабушку они не раз вспоминали, и прежнюю светлую сельскую жизнь на берегу Сердобы. Ну и в конце Виолетта о главном рассказала -- о своей задумке и просьбе своей. Петровна, выплеснув недопитое в банку с толстым чайным грибом, согласно кивнула:
-- Ладно, я всё поняла. Дам, что надобно. В таком деле грех не пособить. Опосля не жалься только, ежели с бабкиным секретом не совладашь.
-- Бабушка совладала, и я смогу.
-- Так-то оно так, однако и сноровка нужна. В наше-то время девки с малолетства обучались, и то не всем давалось...
-- Глаза боятся, а руки делают, -- Виолетта вздохнула. -- Ну а что ещё остаётся? Глупо же не попробовать, раз уж нашёлся способ.
Петровна, как тогда, у калитки, смерила гостью цепким взглядом и сказала:
-- Ну, приходи завтра, упрямша, -- и добавила, -- а за прочим надо тебе по деревне пройтись, прочее и без меня легко найдёшь...
-- Спасибо! Пройдусь.
На другой день Виолетта без труда собрала всё, что предписывала старая бабушкина тетрадка.
И оробела.
В этой робости она пробыла весь третий день. Робость лишила её изначальной решимости. То в жар её бросало, то в холод. Сердце колотилось, коленки тряслись от приступов страха.
А ночью ей был ободряющий сон: будто бабуля тихо пришла, сама всё как надо разложила и молча указала глазами на печку. Тут уж у Виолетты никаких сомнений не осталось, страх ушёл, и, сразу успокоившись, она безмятежно проспала чуть не до полудня.
Наспех перекусив, в сотый раз проштудировала в ветхой тетрадке рукописные страницы, аккуратно покрытые ровным бисерным почерком, с ятями и фитами. Затем переоделась в бабушкин парчовый сарафан, завязала на голове цветастый праздничный платок, подрумянилась разрезанной надвое свёклой, разложила приманку точно, как это делала Захария Марковна в ночном видении.
И всё получилось!
Бабайка не заставил себя ждать. Явился из-за печи, важно подбоченился и, лукаво не замечая вожделенного махорочного корня, деловито, как бывалый покупатель, для хитрого отвода глаз спросил:
-- Почём бодылья, хозяйка?
-- Бери бодылья даром.
-- Благодарствую, -- чинно поклонился Бабайка; всё шло точнёхонько по писаному. -- Отдай тогда уж и корень.
-- А корень отдам за услугу.
-- Великую ли услугу просишь?
-- Не великую, но и не малую. Ты мастер на всякие испуги. Испугай, кого укажу. Не до смерти, но до нутряного страху. Чтоб до печёнок проняло, чтоб всю жизнь помнилось.
-- Кого надобно пужнуть? Мальца, что ль, бедокура-неслуха?
-- Нет.
-- Девку дюже вредную?
-- Нет.
-- Бабу злоязыкую?
-- Нет.
-- Мужика-охальника?
-- Нет.
-- Никак не возьму в толк, да кто ж твой обидчик? -- Торг затянулся, Бабайка озадачился. -- Может, тать какой?
-- Тать не тать, да на ту же стать. Только хуже, стократ хуже.
-- Эвон как! Это кто ж, к примеру, такой? -- Обитатель запечья так и прилип глазами к толстому пучку отборных махорочных корней.
-- Бандит городской, чёрный риелтор. И пособники его, оборотни в погонах.
-- Экие гниды! -- взъярился Бабайка, вздыбил косматую холку и свирепо мотнул башкой. -- Вижу, добрый у тебя корень, хозяйка, добрый. За такой корень не зазорно и добрую услугу оказать. Дай знак, хозяйка, покажь тех злыдней, ужо они меня попомнят!
* * *
Тот день удивил в городе N. многих.
Первой удивилась нотариус Фарида Махмудовна Садыкова, которой пришлось срочно переоформлять прежние сомнительные сделки обратно на старых владельцев квартир. Клиент, авторитетный бизнесмен, приехал лично, без порученцев, и показалось, будто он не в себе: был бледен, суетлив, угрюм и непривычно вежлив.
Ещё больше удивились люди, которым в тот день вернули квартиры. Удивились и до слёз обрадовались.
Удивилось полицейское начальство, получившее от целого ряда сотрудников гору рапортов с повинной, составленных как под копирку.
Бывший чёрный риелтор, отпустив на все четыре стороны вооружённую охрану, без остановки плакал навзрыд, как сирота. Дрожащими руками выгружая из бронированного джипа мешки денег, просил настоятеля Вьясской пустыни принять всё на нужды бедных и умолял пустить его самого в насельники на веки вечные. Настоятель, впрочем, не удивился -- у него таких раскаявшихся авторитетов было много.
А претенденты на постриг всё прибывали и прибывали.