Один смелый экспериментатор решил полюбопытствовать, что будет, если сунуть пальцы в розетку. Ну и сунул. Ясное дело, добром это не кончилось. После контузии его до конца жизни мучили жуткие головные боли. И это он ещё легко отделался! Всё могло бы обернуться куда хуже. Предупреждали ведь его и дворецкий, и горничная, по-хорошему предупреждали, что маркиза не любит, когда в её розетку с любимым брусничным конфетюром нагло суют пальцы с неэстетично обгрызенными ногтями.
А другой смелый экспериментатор решил испытать свою смелость. Долго выжидал подходящий момент, а после изловчился и вошёл, дурья башка, в горящую избу. Бабы на это дело сразу недобро прищурились. А он возьми вскорости и выкинь новый фортель: коня на скаку остановил! Тут и мужики смекнули, какая у него ориентация. С того момента экспериментатору трудно жилось, клеймо на нём было нехорошее. До последних дней женщины над ним хихикали, мужики нехорошим словом обзывали. А и поделом: не за своё дело не берись!
Какой-то шибко умный экспериментатор задумал дело неслыханное. Заявил во всеуслышанье: и на Марсе, мол, будут яблони цвести! Упрямый, как все экспериментаторы. Ну, отправился он на тот Марс, ну насажал яблонь. Целые рощи поднял в марсианских пустынях. Ну а смысл? До Марса три года лёту в один конец, и перевоз дорог - кому, спрашивается, те яблони нужны? Неужто где-нибудь под Воронежом они росли бы хуже?
Одному смелому экспериментатору пришло в голову забить десятидюймовый гвоздь в стенку из морёного дуба. И не нормальным молотком - ему, видишь ли, что-нибудь этакое, позатейливее, потяжелее подавай! Из этого эксперимента корифей местного сыска Хольмс и судмедэксперт Уотсон сделали впоследствии на месте трагедии два естественнонаучных открытия. Первое гласит: "Кто любимый микроскоп доктора Ливенгука без спросу возьмёт, тот от микроскопа и погибнет". А второе открытие состоит в том, что, с какой стороны ни посмотри, гвозди, забитые в стенку микроскопом, смотрятся до безобразия криво.
Некоторые экспериментаторы очень рано становятся на исследовательскую дорожку. Был в одной простой школе один непростой мальчик. Будто бы звали его вполне обыкновенно - то ли Коля, то ли Вася. Однако наклонности у него проявились, прямо сказать, необычные. Говорили ему: на ноль делить нельзя! Он крепился, соблюдал табу. Всегда сидел грустный и задумчивый. Михал Михалычу, учителю математики даже жалко становилось. Как-то раз отпустил весь класс, а Колю-Васю под благовидным предлогом оставил. Пока Коля-Вася с доски примеры стирал, Михал Михалыч, озираясь на портреты Ломоносова и Лейбница, шёпотом оправдывался:
- Пойми, мне не жалко! Думаешь, ты один такой? Да, может, мне самому когда-то хотелось на ноль разделить. Но нельзя, брат! Кроме математики есть наука физика. Она нам с тобой этого не простит. Она этих фокусов не любит! Она, брат, строго следит, чтобы ничто за здорово живёшь не исчезало в никуда и не возникало из ниоткуда.
С того дня Коля-Вася учителя сильно зауважал. Из уважения к Михал Михалычу несколько лет держался, на ноль не делил. И в четвёртом классе не делил, и в пятом, и в шестом. Пока однажды не услышал в коридоре, как старая учительница музыки сказала молоденькой практикантке: "... бабий век короток - если нельзя, но очень хочется, то можно!" Очень эти слова Колю-Васю поразили. Расчистили, так сказать, барьеры в сознании. Почувствовал он, что больше удерживать себя не в силах. Взял и тут же втихомолку разделил на ноль. Что уж он там разделил, так никто и не узнал, но больше Колю-Васю никто не видел. Никому и в голову не пришло связать это событие с рождением в далёкой туманности Ослиные Уши чёрной дыры, в которую стала стремительно проваливаться вселенная.