Аннотация: ...юное моё сердце дрогнуло, язык не повернулся обратить его в чёрную золу - я не смогла противостоять его дерзкой красоте...
Завещание
Либея, девочка моя!
Пока светильник рассудка ещё горит и вуаль забвения не опустилась на мою память, слабеющей час за часом волей призываю тебя, дабы по древней традиции нашего рода передать незавершённые дела. Всё хуже помню, с чем хотела бы не расставаться до последнего вздоха, а это забыть не получается. Такова сила долга.
Начну по порядку, чтобы не запутаться.
Дарю тебе шубу из шкур гималайских волков. Не думаю, что она когда-либо будет модной в Париже или Турине, и всё же не вздумай отдавать её старьёвщикам-индусам. Только в ней ты сможешь отыскать путь к пещере над пропастью, в стороне от хоженых тибетских троп. В той пещере покоится достигшая совершенства йогиня Цоги Ешьял. С безначальных времён она пестовала в себе мудрость и, превзойдя многих из нас во многом, обрела просветление. Уйдя белым лучом в горнюю мандалу, она стала одной из нитей космоса и силой своей нравственности держит этот мир на стороне Света. Надзор за неприкосновенностью её нетленных останков передан нашему роду последними из атлантов. Сама понимаешь, какая это ответственность. Береги покой Цоги Ешьял как зеницу ока, дорогая, дабы судьба этого мира, и без того терзаемого тёмными страстями, не свернула на горестный путь кромешного мрака!
Далее о делах моих.
В Бесулье, у слияния рек Флувия и Капельядес, где я безмятежно провела первые века своей земной жизни, на улочке, ведущей к базилике Святого Петра, есть дом, некогда принадлежавший именитому семейству Фордьесса. В годы моей юности церковная площадь, называемая ныне Лугом Святого Петра, являлась местным кладбищем. В Бесулье было нескучно и весело, пока торговцы, доставлявшие заморские товары из прибрежной Брухьи, не занесли в город чуму. Виноватыми, как водится, назначили нас. Однако охота велась не столько на демонов и ведьм, сколько на владельцев толстых кошельков и женщин, имевших несчастье родиться красивыми. Обвинить зажиточного горожанина в поклонении Бафомету было нетрудно, а обвинение лучших красавиц города в отравлении колодцев являлось отнюдь не плодом религиозного бреда, а порывом необузданной похоти монастырских развратников. Обезображенные пытками, истерзанные надругательствами, люди сознавались во всём, чего от них ждали судьи. Это было не ново - подобное случалось и при Вилфреде Волосатом, и при Бернарде Чёрном. Однако в тот раз подручные короля Альфонсо Справедливого действовали с небывалым размахом и превзошли все прошлые зверства. Мнимую ересь выжигали огнём - сотням костров не хватало дров и смолы. Изуверы в сутанах проявили куда больше рвения в бесчеловечных пытках, нежели дотоле в заботах о больных и сирых в своих богадельнях. Невозможно было безучастно смотреть на тот ад, что устроили они в несчастной Бесулье. Так вот, дитя моё, на дне городского колодца лежат два кованых ключа. Один - от винного подвала дома Фордьесса, второй - от ведьминой двери в дальней его стене. Дверь, разумеется, невидима простому глазу. За ней скрыт подземный проход, по которому Фордьесса покинули Бесулью и тайными горными тропами ушли, спасая свои жизни, в соседний город, труднодоступный и потому не столь пострадавший от буйства алчных святош. В середине прохода один из камней скрывает нишу, где замурован Педриго Эбаньос, младший отпрыск акстильских грандов Озорио, кровавый палач Бесульи. Справедливость требовала его испепеления, но я всего лишь наслала на него безумие и заточила в глухом подземелье. Лицом и статью этот фанатик был ослепительно прекрасен, юное моё сердце дрогнуло, язык не повернулся обратить его в чёрную золу - я не смогла противостоять его дерзкой красоте. Надеюсь, ты меня поймёшь - в молодости мы все совершаем сентиментальные глупости. Прости, что теперь приглядывать за останками негодяя придётся тебе. Не допусти, чтобы они когда-либо нашлись и, чего доброго, лукавством клира стали святыми мощами. А лучше - доверши, если сможешь, то, что следовало сделать сразу. Где ключи, теперь ты знаешь. Полагаю, тебе не составит труда распорядиться ими должным образом. Действуй без колебаний, дорогая!
Мне зачастую недоставало знаний, чтобы заниматься большими, важными делами. А по правде сказать, неразвитость интуиции, ветер в голове и, в отличие от Цоги Ешьял, недостаток упорства в овладении нужными навыками есть свойства моей легкомысленной натуры. Преодолеть их я так и не смогла. А без глубокого ума и самоотверженного труда над собой не бывает просветления. Мне поздно об этом сетовать, однако тебе, милая Либея, не поздно об этом задуматься.
И ещё одно дело не даёт мне покоя.
Там, куда я сейчас перебралась, в десяти милях от моря, в городке Грюббе, где пересекаются три канала - Тудысский, Сюдысский и Оттедский - на крыше старого дома в конце Тупиковой улицы ютится маленькое испуганное привидение. Его можно найти там в любой день - и когда крыши укутаны зимними туманами, и даже при ясной летний летней погоде. Городские сорванцы, личинки добропорядочных бюргеров, лазают на крышу и бросают в него дохлых ворон. Они называют призрака Уолтером, но я зову его Ноли. Много лет назад, - может быть, сто, или даже больше - он был мальчиком. Ему не исполнилось и пяти лет, когда отец продал его компрачикосам, мерзким негодяям, калечащим детей для последующего показа в бродячем цирке уродцев. Крошка Ноли заболел и умер в первую же зиму, не успев исполнить своё предназначение. Нет, не в балагане должен был он кривляться на потеху пьяным матросам и сельским дуралеям. И не тянуть лямку в порту. Трагедия этого мира в том, что такие, как Ноли, появляются не в то время и не в том месте, из-за чего таланты, заложенные в них Создателем, пропадают в Несбывшемся. Прошу тебя, исправь нить его судьбы, когда вполне научишься это делать. Я так и не смогла одолеть эту науку. А как исправишь, для верности, дай ему другое имя, назови его - Илон. Вещие карты показывают, что с этим именем у него есть неплохое будущее.
Думаю, всё важное я теперь сообщила. Денег никому не завещаю, ибо оные - прах, сама знаешь. Серебро ли, злато ли, за всё моё пребывание в здешнем мире я неизменно обнаруживала в них корень низких соблазнов и великих несчастий, и редко приходилось видеть, когда они употреблялись бы во благо.
Больше я тебе ничего не завещаю. Разве что расставь в этом завещании знаки препинания, если с ними что-то не так - будь ко мне великодушна, я никудышный грамматик, секреты чернокнижных заклинаний привлекали меня куда больше. Надеюсь, тебе хватит на это колдовских чернил, оставшихся в пузырьке.
Твоя бабушка Селестина.
Post Scriptum: Купно со старой волчьей шубой завещаю тебе волшебную флейту бансури, открывающую вход в тибетскую пещеру. Кто знает, быть может, на твоём веку это понадобится.
Post Post Scriptum: Тревожусь, что моя коллекция незавершённых дел доставит тебе изрядно хлопот. У тебя и других дел наверняка немало. Однако кому ещё я могу это передать? Знай же, дорогая, я загадала: в награду за труды ты получишь крылья. Ты ведь давно мечтаешь о крыльях, не так ли? Не спрашивай, откуда я это знаю.
* * *
С тихой улыбкой нежности в тысячный раз перечитывая обветшавшее за века послание, всё в чернильных завитушках, Либея мысленным взором пробегает столетия, минувшие со дня его получения. Что ж, это только людям кажется, будто полтысячи лет - много. Либея печально вздыхает - пришло время и ей самой составлять завещание. Ведь и ей есть, что передать внучке. Либея открывает свой макбук и начинает стучать по клавишам: "Селестина, девочка моя...". Когда допишет, она, как обычно, расправит невидимые крылья за спиной и отправится в ночной полёт над спящим городом. Регулярные прогулки на воздухе благотворно влияют на здоровье состарившихся колдуний.