Глубоко внизу отчётливо проглядывалась сплошная пелена облаков окрашенных багрянцем заходящего солнца. Иногда в них появлялись разрывы, сквозь которые виднелась тьма наступающей ночи. Ну, а здесь наверху, на высоте полёта воздушного лайнера, ещё было светло, и край уходящего светила озарял небесную твердь. Создавалось ощущение полёта сквозь бледно-голубую начинку вселенского пирога меж ночью на поверхности земли и вечной чернотою космоса.
Движение на встречу вращению планеты ускоряло время. И вот лазурная прослойка потемнела, сливаясь с оттенками мироздания. Только вспышки сигнальных огней, периодически выхватывающие из непроглядной мглы серебристые крылья лайнера, да мерцающие сонмища звёзд не давали утвердиться во мнении о нахождении путешествующего где-то на пути в ад.
Наконец, на четвёртом часу полёта, шасси коснулись полотна аэродрома. Но прежде чем пройти в заснеженный аэропорт Надыма пассажиров досмотрели, проверяя наличие специальных пропусков: пограничная зона. Там, далеко за полярным кругом рубежи государства, нарушить которые могли рискнуть лишь, разве что, белые медведи, но порядок есть порядок. После окончания проверки пассажиры, по большей части вахтовые смены геологов, газодобытчиков и строителей, потянулись к небольшому зданию порта.
Выйдя, из тёплого салона в ночь, они тут же ощутили на себе яростный морозец, сдобренный пронзительным ветром. Мелкие снежинки кружились в воздухе, затрудняя видимость. Выхватываемые конусами лучей мощных прожекторов они беспорядочно роились в замысловатом танце, увлекаемые меняющим направление порывистым ветром. Вьюжило, что обычно являлось предтечей пурги начала октября.
"Как бы не прилипнуть в аэропорту на неделю", - поёживаясь, подумал Губин, опасаясь нелётной погоды. Он, как и многие другие прибыл вахтовым самолётом; собственно иные сюда и не летали, как не было и железнодорожного сообщения с этим городом у полярного круга. Пришло время заступить на вахту и отработать прорабом, полагающиеся два месяца, на очередной грандиозной стройке социализма конца восьмидесятых.
Это был молодой человек, 28 лет, с первыми признаками начинающейся полноты, но не растерявший способности к деятельности. В его карих глазах, особенно когда он их прищуривал, уже читалась жизненная опытность, но не усталость.
- Петрович! Николай Петрович! - услышал он за спиной. Обернувшись, Губин в толпе вахтовиков увидал приятеля, Горелова - начальника геологической партии, с которым познакомился в прошлую свою смену на Мысе Каменном. - Ты куда дальше-то?
- В Сёяху или Саббету, как карта ляжет, - пожимая руку, ответил он. - Думал завтра вылететь, но, чувствую, пурга не пустит. К тому же Людка - наш диспетчер по полётам, корова неповоротливая, вряд ли быстро отправит.
- Не горюй! Завтра наш Ан-2 на Мыс Каменный с утра пойдёт, так что присоединяйся, для тебя местечко найдётся. Ну, а дальше по месту разберёшься. Сколько до Сёяхи, километров 200, не больше. Подсядешь на попутную вертолётку, и через часок-полтора на месте.
- Отлично! Заодно посмотрю, что к чему на нашей тамошней станции делается.
Губин торопился принять бразды правления по устройству тропосферной радиорелейной линии, связывающей разрабатываемое месторождение с Большой Землёй. За два месяца ему предстояло довести линию связи до "ума" и сдать в эксплуатацию.
На Мысе Каменном он был в последний раз в начале лета, когда только-только начал сходить снег, в проплешинах которого стал проглядываться жёлто-зелёный покров тундры. Тут же, после зимней спячки, окрестности станции наводнили лемминги - изысканное лакомство песцов и бродячих псов. Эти потешные, в рыжей шубке, зверьки не могли пропустить без внимания бредущего по тундре человека. Стоило пройти несколько шагов, как северное безмолвие разрушалось пронзительным писком этого чем-то недовольного грызуна. Он становился на задние лапки (передние плотно прижимал к тщедушной грудке) и, остервенело, ругал путника, потревожившего его покой. Глупое создание тем самым выдавало себя и становилось лёгкой добычей собак, во множестве обитающих возле редких людских жилищ.
Тогда Николаю Петровичу вздумалось пешком - всего-то километра три, - добраться до геологов, у которых имелась крошечная продуктовая лавка, да и вообще хотелось засвидетельствовать своё почтение соседям. Злую шутку над ним сыграл воздух тундры, в котором кислорода меньше обычной нормы. Тогда-то он впервые ощутил на себе действие гипоксии - снижение гемоглобина в крови. Обливаясь потом и тяжело дыша, с трудом добравшись до лавки, он купил трёхлитровую банку сливового сока (ничего более подходящего не было), и в один присест, под сочувственным взглядом продавщицы, не отрываясь, выцедил её содержимое. С каждым глотком в него вливалось не только облегчение, но и свинцовая тяжесть, ощущаемая каждой клеточкой организма.
Обратно его доставили геологи на крошечном вездеходике. Бывалый Горелов, малый ухарского вида, выехав с ним в разгорячённую летним солнцем тундру, повёз его окольным путём. Неожиданно в воздухе, струящимся теплом оттаивающей поверхности, метрах в пятидесяти перед ними возник громадный холм, которого, Губин мог поклясться, ещё минуту назад здесь не было и в помине.
- Не хочешь на гору взобраться? - лукаво смотрел на открывшего рот Николая Петровича Горелов. Но неожиданно нижняя часть холма на глазах стала исчезать, в то время как макушка оставалась на месте.
- Что за чертовщина?!
- Мираж. Обыкновенный мираж. Тундра - это та же пустыня, только на севере.
***
Всё же не удалось избежать тягостной задержки из-за непогоды. Пришлось три дня болтаться по Надыму - городу, возникшему, на базе бараков и вагончиков - балков, в начале семидесятых, усилиями газодобытчиков месторождения Медвежье, затем Ямбург, а теперь дошла очередь и до Ямала. Это был единственный песчаный пятачок пригодный для обитания в окружении болот лесотундры. За два десятилетия он разросся до внуши тельных размеров, и для шестидесятитысячного населения были созданы условия первичного проматывания заработанного. Гремел ресторан, открывались бары, даже кинотеатр просвещал прибывших с дикой трассы отчаянных работяг.
Наконец пурга закончилась и, благополучно добравшись до Мыса Каменного, Губину пришлось некоторое время посвятить работе, к тому же завьюжило. Побежали часы рутины по настройке телефонных каналов вдоль всей линии. Связь была неустойчивой, зоны турбулентности не всегда отражали радиосигналы в нужном направлении и на принимающей станции вместо речи слышались, набирающие децибелы, шумы помех - и только.
Вскоре температура воздуха понизилась, и неистовство природы улеглось. Сев на подвернувшийся борт Николай Петрович отправился на Сёяху - главную базу развернувшегося строительства. Перед посадкой он вежливо поинтересовался у вертолётчика, не опасно ли лететь в машине, у которой образовалась течь масла из главного редуктора, на что получил философское пояснение, что мол, у всякого отечественного механизма откуда-нибудь что-то да течёт. Почесав в затылке, Губин подумал, что авиатору виднее и полез внутрь чрева Ми-8. Вдогонку же услышал, что пассажирам следовало бы возрадоваться тому обстоятельству, что винт у его замечательного аппарата расположен наверху над кабиной. Вот если бы его разместили умники-разработчики под брюхом, тогда б он показал и тундре и... Последние слова унес порыв ветра и два десятка человек, ожидающих взлёта, так и не узнали, кому бы и что показал лётчик, кабы не недоумки из конструкторских бюро.
Внизу проплывал особый мир-мир тундры. Причудливо извилистые речушки и почти правильной круглой формы озёра составляли его. На водной глади тут же во множестве расселялись, прилетевшие на короткое северное лето, птицы. Мягкий живой ковёр над вечной мерзлотой с высоты полёта казался незыблемым одеянием этого края. Но это не так. Стоит разрушить тоненький верхний слой гумуса, и потребуются десятилетия на затягивание раны. Вскоре появились признаки присутствия человека. В громадных количествах тут и там были разбросаны бочки из-под масла, антифриза и ещё Бог весть чего... Кое-где попадались брошенные вагончики, трактора, груды оборудования. Кругом ощущалась великая способность советского человека к "бережливому, вдумчивому хозяйствованию...".
Через час полёта показались убогие бараки посёлка Яптик-Сале, одно из немногих мест, где была работа для местных рыбаков и где располагалась почта. Сюда изредка, наезжал милиционер - единственный представитель правопорядка на территории, превосходящей какую-нибудь Португалию. Правда населяли этот край не португальцы, а ненцы да ханты... Впрочем, вся власть на местах принадлежала строителям. Здесь же была и транзитная приёмо-передающая станция - главная головная боль Губина. Её четыре антенны возвышались в отдалении от посёлка, в окружении нескольких вагончиков: дляжилья и дизельных.
"Значит, половину пути отмахали, - подумал Николай Петрович. - Осталась сотня вёрст". Подремать, с непривычки после московского месячного житья, ему не удалось и он, с завистью смотрел на шоферов - пассажиров вертолёта, храпящих под грохотвращающихся лопастей. Этим ребятам предстояли горячие дни и ночи по устройству зимника до месторождения Бованенково. Сначала тракторами с волокушами, а затем и автомашинами они за считанные недели должны укатать снег до той степени твёрдости, когда по нему можно будет ехать, как по автостраде. И пойдут грузы из Сёяхи, грудами возвышающиеся на берегу извилистой речки Сё, впадающей а Обскую губу. За короткие три месяца навигации вереницами барж сюда была завезена уйма добра, изрядной доле которого предстояло быть погребённой где-нибудь под снегами сурового края...
Лихо, посадив машину на деревянную площадку, авиатор, бубня про себя, что-то про специалиста, которому приходится мелко летать, прозябая на паршивых маршрутах, не так чтобы уж очень любезно, пригласил выметаться: приехали. И Губин в первых рядах с облегчением покинул это не очень-то надёжное транспортное средство и поспешил домой - на вмёрзший у берега старенький теплоход, где у него имелась персональная каюта.
По пути он с тоской вспомнил, что населён этот дом, как и полагается кораблю, кроме полярных жителей-работников, собранных со всего Советского Союза, ещё и крысами, а главное "Стасиками". "Стасик" - это внушительных размеров рыжий таракан с далеко простирающимися шевелящимися усами-антеннами. Эта неистребимая дрянь в неисчислимом количестве ползала по переборками и Губин опасался того, что однажды какое-нибудь насекомое, из особо шустрых, ночью заползёт ему в ухо. Поэтому прежде чем лечь спать он закладывал уши ватой, иначе страх гнал сон.
Прихватив свой нехитрый багаж - кейс-атташе, в котором кроме пары белья и туалетных принадлежностей покоился томик Библии, - он, добравшись до каюты, кинулся, не раздеваясь, на полку. После перенесённой тряски в полёте члены его дрожали, в затуманенной голове стоял шум, а перед глазами мелькали какие-то черточки.
"Отдохну. На работу завтра", - пронеслось в меркнувшем сознании, погружающегося в сон, Губина.
***
До окончания вахты оставалось пять дней, и Николай Петрович жил в предвкушении скорого возвращения в Москву. Тянущиеся в бесконечность два месяца изрядно измотали его. Отсутствие женщин, скверная вода, непригодный воздух, пронизывающий до костей холод, а в особенности редко прекращающийся ветер - всё это не способствовало укреплению духа, скорее наоборот. Нескончаемая полярная ночь придавала перечисленному букету неудобств, оттенок преисподней. Чтение, на сон грядущий, Библии усиливало состояние безысходности в это мрачное время...
Работа была выполнена, акты рабочих комиссий о сдаче линии в эксплуатацию подписаны, и занять себя в эту пору было абсолютно нечем. Будь лето, то он непременно бы посвятил свободное время охоте, благо живность ещё не вся распугана в тундре. Ну, а полярной ночью, приходилось коротать время в кают-компании или скучать в безмолвной тишине своей каморки, а то и слушать завывания пурги за бортом. Иногда приходили ненцы, предлагали мешками вымороженную нельму или муксуна. Но одеколон уже давно кончился (от водки аборигены наотрез отказывались, справедливо полагая, что пьют её дураки, а вот одеколон жаловали), иное спиртосодержащее держать на Ямале не полагалось: сухой закон.
Неожиданно послышался шорох радиотелефона и диспетчер узла связи заунывно, как пономарь, запричитал в эфир:
- Первый, первый! Ответь базе.
- Слушаю, - отозвался Губин.
- Николай Петрович! Телефонограмма из управления. Вахтовых бортов на Москву нет. Людка включала вас на рейс до Ленинграда. Полетите раньше на сутки...
- Понял.
- ... и вас разыскивает руководство генподрядчика.
- Ладно. Отбой, - отключил массивный телефон Губин. С удивлением отметив, что впервые за всё время пребывания на Севере он вдруг понадобился руководству строительством. Обычно все вопросы решались в рабочем порядке, на уровне прорабов или начальников управлений, а здесь отчего-то потребовался управляющему трестом. Николай Петрович разыскал, свой видавший виды, засаленный галстук - главный атрибут принадлежности к касте администраторов. Впервые он ощутил его силу, когда добирался до Сёяхи теплоходом по Обской губе во время навигации. Зачем-то купив его в Надыме, он повязал его себе на шею и отправился в тундру, как сам выразился: песцов пугать.
Перед посадкой на посудину вахтенный производил сортировку. Те, которые имели затрапезный пролетарский вид, направлялись в трюм, в кубрики по шесть человек, ну, а тех, кого визуально можно было причислить к "белой кости", приглашали в каюты. Галстук не просто говорил, а кричал о принадлежности Николая Петровича к избранным, несмотря на болотные сапоги и вытертые джинсы. На всём протяжении плавания (около суток) он испытывал на себе внимание персонала, дефицит которого чувствовался только по отношению к рабочим. Питание также производилось раздельно; всего таких мелких управленцев собралось человек семь, и в компании с капитаном они вкушали изыски кока. Чувствовался пиетет перед "начальником", впитанный десятилетиями ГУЛАГа, одна из столиц которого размещалась в Лабытнангах, что, конечно же, значительно южнее, но и не так чтоб очень далеко по северным меркам. Такова здесь была сила этой незамысловатой части туалета, незаменимой, как выяснялось впоследствии, и при других обстоятельствах. Если очень сильно надо было куда-то лететь по делам или без оных, а вертолёт перегружен, то галстук неизменно, своей магической силой прокладывал путь к намеченной цели. Разглядев его на шеи одного из страждущих столпившихся у борта, штурман, руководивший погрузкой, всякий раз приглашал обладателя этого бесценного лоскутка материи в кабину вне всякой очереди...
Губин не очень возрадовался перспективе общения с высоким начальством. Он давно заметил, одну странную особенность в подборе кадров здесь, на Севере. Сплошь и рядом вакансии дизелистов, электромонтёров, шофёров были заняты людьми с высшим образованием. В то же время, среди начальников управлений, не говоря о руководителях более высокого ранга, редко встречались образованные люди. В лучшем случае это были специалисты рыбного хозяйства, отучившиеся, уже в зрелом возрасте, заочно в соответствующем техникуме, и прикладывающие полученные знания на ниве строительного производства. Стиль такого руководства известен - ор во всё горло, пересыпанный непотребнымисловами.
- Разыскивали, Геннадий Анатольевич? - нерешительно, сунув голову в щель приоткрытой двери оперативного штаба строительства, спросил Губин.
- А-а! Связист ср...! Ты чего здесь дурака валяешь? У тебя что, всё в порядке что ли?
"Уж чего-то больно ласково начал, - с тревогой подумал он. - Почти как на дипломатическом раунде".
- А что такое? Трасса в эксплуатации. Акты подписаны. Вот жду борта до Надыма и - конец вахте. Домой.
- Ты погоди, погоди. Видишь, какая закавыка получилась, туды её... Я тебе летом в Яптик-Сале топлива не завёз, мать его... Навигация, сам знаешь, короткая. Не в Сочах прохлаждаемся. Ну вот и завертелись мы тут... Одним словом... Сам понимаешь.
- Чего понимаешь-то? - с тревогой переспросил Губин. До его сознания начало доходить, что транзитную станцию придётся консервировать, топливо в ограниченном количестве завозить вертолётами, так, чтобы народ не вымерз. А сколько его завезёшь? Бочек пять за рейс? Этого на неделю не хватит для обогрева персонала: дизелистов, монтёров, инженера...После чего в ущерб и без того гадкого качества связи, попытаться переориентировать стволы радиоканалов из Мыса Каменного на Сёяху, минуя Яптик-Сале. Такая работа потребует не меньше двух недель. Замаячила перспектива остаться ещё на полмесяца в ночной тундре. К тому же безумство по доставке топлива воздухом обойдётся в копеечку, которую хотя и не очень-то считали, но и по головке за такие траты не погладят.
- Ты шума-то не поднимай, - по-змеиному зашипел Геннадий Анатольевич, его дородное лицо налилось кровью, густые брови сдвинулись, резко выдыхаемый из носа воздух шевелил пучки жёстких рыжеватых волос, торчащих из ноздрей. Толстые, давно не ухоженные пальцы, с чёрной траурной каймой под ногтями, судорожно смяли листок бумаги. - Ты помалкивай, и дело предлагай: как из ситуации выходить. Нам здесь дальше работать, понял?
Яснее ясного. Тундра - это то место, где способность к пониманию развивается очень быстро. Людей здесь с начала освоения сгинуло не мало...
- Да я ничего. Решать надо.
- Я тракторов не дам, - отозвался руководитель транспортников. - Зимника туда нет, и по плану его никто не заказывал. А лёд на губе еще тонкий, ноябрь на дворе.
- Тебя никто не спрашивает, раскудахтался тут, прыщ болотный, - откликнулся управляющий. - Ну, чего скажешь, Губа? А? Может Губе-то и махнуть по губе?
- Лихо вы каламбурите, Геннадий Анатольевич, - закипая, начал Губин. - Только лёд-то в полметра толщиной. Это чего же с нами будет-то? Туда же сотню вёрст ползти по целине!
- А, что? Под твою, Колька, ответственность, снарядим два К-701, подцепишь по цистерне с соляркой и, вперед, и с песней! - отозвался местный транспортный божок Карпенко, ушлый малый родом откуда-то из-под Мелитополя.
Взгляды присутствующих сошлись на Николае Петровиче. В помещении повисла тяжелая тишина, напряжённые глаза, присутствующих, в ожидании буравили несчастную жертву, выбранную ими заранее.
- А что, Коля, часов за 10-12 доскочишь. Завтра тебя персональный борт до Надыма из этой дыры заберёт, я подошлю. И вся любовь! - вкрадчиво продолжил управляющий, и опять последовало тягостное молчание. Похоже, что решение было принято, и откажись он от него сейчас, то неизвестно чем могла бы для него закончиться эта история. На Севере своя специфика...
Николай Петрович уныло, покорившись обстоятельствам, спросил:
- Сегодня в ночь, что ли, наметили.
Все облегчённо вздохнули. Разом началась суета, похлопывания по плечу, пожелания удачи, шутки о подвиге, которому всегда найдётся место, в особенности, когда глупость в умах соотечественников неисчерпаема и проч. А главное, нашёлся тот, кто снимал ответственность за осуществление рискованного предприятия. Вскоре выяснялось, что трактора заправлены, ёмкости прицеплены, водители-добровольцы, отобраны, так что времени терять незачем - в путь...
Наскоро собравшись, Губин направился к тракторам. Их мерно тарахтящие двигатели денно и нощно вырабатывали свой ресурс на 45-50 градусном морозе. Выключить их, значит обрести мёртвую технику, шансы вновь завести охлаждённый агрегат были ничтожны. Поэтому водители, даже в часы сна, неоднократно выходили в мороз проверить работу машины.
Из кабины навстречу ему ловко выпрыгнул поджарый, невысокого роста, человек. Испещренное глубокими морщинами его серое лицо скрывало истинный возраст. Ему было лет 50, может чуть меньше. В его глазах просматривались не только страдания предшествующих лет, но и спрятанная вглубь озлобленность, несколько встревожившая Губина. Отвечая крепким рукопожатием, коричневой, от въевшегося моторного масла, широкой ладонью водитель представился:
- Старостин. А вы, значит, наш гражданин начальник?
- На вроде того. Я - Губин Николай Петрович. А где второй водитель? - он не заметил внушительных размеров малого, прилаживающего на крыше трактора мощный прожектор.
- Эй, Сопля! Покажись гражданину начальнику! - крикнул Старостин. Тут же, детина - кровь с молоком - лет 25, проворно спрыгнул вниз и широко улыбаясь, назвался:
- Виталька!
- Вот так дела! Это кто ж тебя, Сопля, так обозвал-то, а? - отозвался Старостин, тип уголовного вида, в углу рта которого торчал потухший окурок папиросы "Север", зажатый съеденными цингой дёснами. - Это надо же! Два года валандаюсь с этим недомерком, и не знал, что таким собачим именем он называется. Тьфу ты! Прости Господи! Сопля, ты и есть Сопля! А то - Виталька! Ишь ты!
- Ну, разошёлся Гаврилыч, - хмыкнул парень.
Губин улыбался. Ему показалось, что в компании с этими тёртыми жизненными перипетиями, но несмотря ни на что не унывающими людьми, ему будет покойно. Появившаяся, было, тревога рассеялась. Кинув взгляд на чёрный купол неба, сквозь неподвижный, замороженный, прозрачный воздух которого светили яркие звёзды, ему подумалось, что экспедиция к Яптик-Сале завершится благополучно. Появившиеся северное сияние кое-где прикрывало мерцающие из-под белесой пелены звёзды. Их рассеиваемые по холодной бесконечности Вселенной лучи притупляли ощущение одиночества в этом мире. На душе становилось легко и чувство о благополучном завершении задуманного усиливалось, перерастая в уверенность.
- Погода-то сегодня, как по заказу. К утру будем на месте, - проследив за взглядом Губина, изрёк Старостин. Трактора тронулись к Обской губе, таща за собой сигарообразные ёмкости в 16 кубометров каждая, по горловину залитые топливом.
***
На исходе были уже вторые сутки, как пара тракторов встала на маршрут. Глубокая снежная пыль оказалась препятствием не из простых. Техника, зарываясь в неё своими колёсами, увязала, замедляя продвижение. Пробив колею на расстояние не более двух метров, они были вынуждены откатываться назад, и, набрав импульс, подминать снег, следуя вперёд. Под тяжестью вездеходов угрожающе слышался треск льда, что не способствовало комфортному душевному состоянию. Провизия была на исходе, вода уж кончилась, и приходилось топить снег, чистота которого была сомнительна. Ходили разговоры о радиоактивных осадках, выпавших на Ямале после ядерных испытаний на острове Белом и Малой Земле. Так, рывками, они медленно продвигались в ночи к месту назначения, одержимые достижением цели.
Из трактора Виталия, следом ехавшего за головной машиной, регулярно раздавались выстрелы. Непуганые в этих местах песцы, сверкая в темноте глазами, подбегали вплотную к двум неповоротливым махинам. Здесь их ожидала расплата за проявленное любопытство. Уже десятка два тушек пушистых зверьков покоилось в громадном ящике, расположенном между кабиной и прицепом.
- Ну, Сопля! Никак не угомонится, - довольно бурчал Старостин, предвкушая барыш за проданный мех. Его стальные глаза не знали жалости. У каждого свой путь на Север. Вот и он, в молодости попав в Воркутинские лагеря, по освобождению так и прижился в этих вольных краях. И теперь ломал уже третий десяток лет в тундре, редко выезжая не дальше Надыма или Нового Уренгоя, и то лишь для того, чтобыпромотать немалые деньги, которым иного применения не видел.
Губин молчал. Он с тоской думал, всматриваясь в ночь о том, что 10 часов езды превратились уже в 40 и конца не видно. Их окружали ослепительные, в свете фар, снега и чернота неба. Как ориентировался Старостин в этой пустыне, Николай Петрович представления не имел.
Мощный прожектор, направленный Виталием в сторону от маршрута в поисках очередной жертвы, неожиданно выхватил из кромешной тьмы небольшой балСк (дощатый вагончик) на полозьях, рядом с которым бродили десятков пять оленей. Из крошечного окна струился слабый свет свечи. Старостин остановил трактор.
-Эй! Хозяин! - через некоторое время стукнул он в дверь жилища. - Принимай гостей.
В ответ послышался невнятный шорох и Старостин ногой отворил хлипкий затвор. В нос ударила невыносимая вонь логовища. В каких-то лохмотьях копошилось существо неясного происхождения. При детальном рассмотрении им оказалось, возможно, мать, может жена, а не исключено, что и дочь "старика", лет 35, притулившегося здесь же, у стены. Бледно-жёлтые блики угасающего огарка свечи позволили увидеть измождённое, коричневое, иссушенное морозами и ветрами лицо кочующего оленевода. Уставившись, бессмысленными блуждающими глазами в пришельцев он, что-то невнятное промычав, потянулся к остроге, лежащей на полу. Абориген был в стельку пьян.
Особенностью организма северных людей является отсутствие фермента расщепляющего алкоголь. Для того чтобы до беспамятства напиться достаточно самой малой толики одеколона или ещё чего для этой цели подходящего. Спутница его пребывала в аналогичном состоянии. Видимо перед трапезой, составляющей высосанный мозг из оленьих мослов, разбрызганная кровь и кости которых валялись во множестве на полу хибарки, кочевники приняли по "маленькой". Результат возлияния не заставил себя долго ждать...
Наконец хозяин, с трудом нашарив острогу, сделал попытку подняться навстречу вошедшим. Из его открытого рта по подбородку стекала тёмная пузырящаяся слюна, в горле клокотал застрявший звук, толи приветствие, толи боевой клич. Сего узнать, не званым гостям, суждено не было. Неслышно подошедший Виталий, вскинул ружьё. Грянул выстрел. Пуля, которой убивают медведя, вошла оленеводу в левый глаз, вырвав на выходе добрую половину затылка. Мозг разбросало по стенам и полу, смешивая его с оленьими останками. Не издав ни звука, то, что ещё мгновение назад было человеком, рухнуло на пол. Едкий пороховой дым защекотал ноздри.
- Ты чего это, душегуб? - раздался будничный, немного хмурый голос Старостина. На его потемневшем лице резче обозначились морщины.
- Так он на тебя же с пикой полез, гад.
- М-нн-да-а! Заставь дурака Богу молиться, так он лоб расшибёт, а ведь так и не помолится. Чего смотришь?! Добивай старуху-то!
Грянул второй выстрел. Движение среди шкур и каких-то тряпок прекратилось. Наступила звенящая тишина. Губин не мог поверить в происходящее. Словно в тумане протекали события, смысл которых до него не доходил.
- Запалить бы надо...- нарушил тишину Старостин.
Виталий кинулся к трактору. Тишину ночи разрезал гулкий скрип снега под подошвами убийцы. Быстро нацедив ведро солярки из топливного бака, он разбрызгал её по полу и стенам балкА. Щёлкнула зажигалка, и факелом взметнулось пламя, унося к звёздам души ни в чём не повинных существ. И только олени, оставшись без своего хозяина, равнодушно взирали на догорающие останки жилища. Языки пламени множась, отражались в их огромных глазах...
Не дожидаясь завершения пожара, колонна, фактически руководимая Старостиным, двинулась дальше. В затуманенной голове Губина беспорядочно всплывали обрывки Соломоновых притчей, недавно почёрпнутых из Библии. "Человек лукавый, человек нечестивый ходит со лживыми устами... коварство в сердце его: он умышляет зло во всякое время, сеет раздоры. Зато внезапно придёт погибель его, вдруг будет разбит - без исцеления. Вот ... что ненавидит Господь ... что мерзость душе его: глаза гордые, язык лживый и руки, пролившие кровь невинную...". Очнувшись, он неожиданно громко произнёс:
- "Для глупого преступное деяние, как бы забава... Чего страшится нечестивый, то и постигнет его...".
- Ты чего, Петрович? - насторожился Старостин. - Ты бы лучше на фене ботал, а то страху нагоняешь не ко времени. Забудь. Всё сон... Этим-то один хрен: что жить, что не жить. Одна собака ценнее пятерых... да ты, Петрович, поплыл никак. На-ка, хлебни чуток. Не обожгись только, спирт-то медицинский, - пошарив под сиденьем, он извлёк оттуда флягу и протянул её Губину.
Прильнув к горловине, Губин почувствовал, как влага, иссушающая горло, перехватывает дыхание, вызывая спазм. Натужный кашель, до слёз, овладел им. Придя в себя, он вновь приложился.
- Закуси строганиной, - Старостин протянул ему тушку замороженной нельмы и, замявшись, добавил, - Не пропадать же было добру.
Губин машинально срезал несколько ломтей мякоти, положил на язык. Попав в жаркое нутро полости рта, она тут же таяла, источая неповторимый аромат.
- Ты что же это, ТАМ взял?
Старостин промолчал. Мерное подёргивание трактора - метр назад, два вперёд - и действие спирта оказали расслабляющее действие на организм Николая Петровича. Дрёма опутала его сознание, опрокидывая в небытие.
***
Наступала пора полярного дня, с его вечным, словно приклеенным к небосводу солнцем. Прогнав сумерки, оно сутками проливает свет на хрупкие северные ландшафты, оживляя их после долгой ночи.
С заложенными за спину руками Николай Петрович Губин изучал, вывешенные на всеобщее обозрение, приказы, объявления, информационные бюллетени, выпущенные, за время его отсутствия, по строительному управлению. Здесь же он наткнулся на приказ об объявлении ему строгого выговора. На листке, пришпиленном кнопками к фанерному стенду, значилось, что Губин Николай Петрович, проявив самоуправство и, недопустимый в условиях Арктики, авантюризм, в нарушение инструкций и правил позволил себе... и т.д. В конце гневного обличения шёл перечень оргвыводов, включавших в себя, в том числе, и лишение всяческих премий, что являлось уже существенной потерей для его кошелька.
Выговор для него не стал неожиданностью. Ещё два месяца назад, отгуливая в Москве полагающийся отпуск меж вахтами, он узнал о трагическом продолжении событий, последовавших после его отъезда из Яптик-Сале. Поэтому к чему-то подобному он был готов, зная, что наказание неотвратимо для тех, кто чином не вышел.
Тогда, проблуждав трое суток по льду и тундре, они, наконец, с трудом преодолевая снежные заносы, добрались до станции. Как нистранно, но управляющий сдержал слово, через считанные часы после прибытия за Губиным подсел вертолёт. К тому времени по главку пошёл шум, связанный с неприбытием в условленное время, колонны в пункт назначения. Были организованы поиски с воздуха, затерявшихся людей, но в ночной мгле трудно обнаружить что-либо на снежных просторах. Руководство порядком струхнуло, что не мудрено, ибо смерть людей в те времена, ещё считалось событием из ряда вон выходящим. Голов бы полетело тогда немалое количество.
Далее сложилось всё очень удачно: Николай Петрович успел к борту вылетающего на Большую Землю, отпуск не откладывался в связи с консервацией станции, и фантасмагорический калейдоскоп перемен за эти дни несколько выветрил воспоминания о бесконечной и путаной поездке во льдах, норовивших разверзнуть пучину реки и поглотить отчаянных путников. Боль, вызванная увиденным безжалостным убийством, притупилась...
Но злодеев ожидали испытания. Отдохнув несколько дней в расположении станции, они засобирались в обратный путь. Порожняком, да по накатанной колее, добраться до Сёяхи не представлялось трудной задачей. Но это оказалась совсем не так. Они отъехали всего-то на десяток вёрст, как под головной машиной расступился лёд. Тёмно-коричневая Обь поглотила трактор, и лишь благодаря цистерне он не пошёл ко дну, а замер подо льдом, удерживаемый ею. Старостин не успел и сообразить, что преисподняя для него открыла врата в виде ледяной пучины.
Обезумевший Виталий, бросил свой трактор и налегке, в одном свитере, побежал обратно, на станцию, до которой, как казалось рукой подать. Во истину: "Нечестивый бежит, когда никто не гонится за ним". Но расстояния в тундре порою измеряются не километрами, а способностью к выживанию в непростых условиях Крайнего Севера. Очень скоро он выбился из сил и только благодаря ненцу, проезжавшему в эту пору на оленьей упряжке по своим северным делам, ему, с обмороженными конечностями, удалось добраться до тёплого жилья.
Пребывание на сильнейшем морозе бесследно не прошло. Доставленный, специально вызванным санитарным бортом, в больницу Виталий, что-то несвязно бормочущий, лишился ног и пальцев на руках.
Всю эту историю Губин узнал ещё в Москве, через знакомых вахтовиков, и уже тогда предположил, что в связи с этим происшествием вспомнят и про него. Одно его удивляло в этом деле: как могло произойти так, что два загруженных трактора, след в след проскочили до Яптик-Сале, а порожняк, по тому же льду не смог пробиться обратно.
Странность этого обстоятельства, Губин впоследствии объяснил себе присутствием неких мистических сил. Он, обнаружив на кейс-атташе, том в котором лежала Библия, глубокую борозду, видимо, возникшую от длит6ельного трения окакую-то металлическую деталь во время езды, почесал, заметно поседевший затылок, и вознамерился заказать молебен...