Ртищев Пётр Николаевич : другие произведения.

Дурная наследственность

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:

  
  

Ртищев Петр Николаевич

Дурная наследственность

Рассказ

  

Москва 2004 (сентябрь - октябрь)

   1.
   Кулешов Василий Фёдорович, плотный мужчина лет 45, довольно приятной наружности, стоял посреди комнаты подломленной* им квартиры. В руках он держал листок пожелтевшего от времени письма. Оно вывалилось из небольшой стопки конвертов, как только он отворил створки шифоньера. Невольно глаза Кулешова забегали по прыгающим строчкам.

"Письмо от Папы

   Здравствуйте дорогия Мои дети, Зина и Володя, передаю вам привет и желаю хорошего здоровия. Зинуша, письмо я от вас получил, за которое большое спасибо. Наконец, Я узнал, как вы там живёте. А живёте вы хорошо, а вот здоровие не совсем хорошее у тебя, Зина".
   "Однако оригинальный стиль, - подумал Василий Федорович. - Про себя не иначе как с большой буквы. Видать Папа не промах был".
   "Ты Мне пишешь: пока Я всем детям помогал, мне, мол, не помогал, и сейчас помочь не хочешь. Зина, докех тебе нужно помогать? Даже на прошлой неделе дал тебе переводом 300 руб. Ты тут же купила два платка. А сколько я тебе раньше помогал, и даже мужу твоему?
   "Занятный папаша. Слово - то, какое: докех, - усмехнулся Кулешов, - надо бы запомнить".
   "Забыла, как в Грибановку возила 200 руб., мужа выручала? А сколько в письмах я тебе помочи своей деньгами пересылал? Забыла? А ты Мне написала: ты Папа мне совсем не помогал!
   Всю свою помочь Я в письме описал. Ничего не убавил и не прибавил, всё как есть, всё правильно. Вот за это Я на тебя обиделся, что Я тебе не помогал, про это и написал..."
   Выпущенный из рук листок плавно спланировал на пол. На душе сделалось гадко. Как узнаваемо: кусать руку кормящего! Видимо, нет в этом мире невиноватых стариков в жизненном неустройстве собственных чад. Оскорблённый родитель вопил. Но этот вопль вряд ли разбудил дремлющую совесть его дочери.
   Занесло Кулешова в эту небогато обставленную Московскую квартирку, вблизи площади Восстания, по домушным** делам. По всему видать, разжиться, кроме старой пачки истлевающих писем перетянутых ветхим шнурком, ничем более не удастся. Что-то часто стал обмишуриваться Кулешов. За последний месяц в пятый раз его "пожелания с добрым утром"*** не находили должного отклика у хозяев. Разбогатеть не удавалось. Вот и сейчас обнаружить "тайник" со сбережениями не представило труда. Тоненькая пачка, не самого высокого достоинства купюр, покоилась в разваливающемся шифоньере меж аккуратными стопками постельного белья. Жалкие крохи быстро перекочевали в его карман, и внутреннее чутьё подсказывало, что делать здесь больше нечего. Но уходить не хотелось. Это письмо придало пищи для размышлений.
   Он живо представил себе некую Зину, стервозную тётку, лишённую и малой толики стыда, обрушившую на несчастного старика поток упрёков. Судя по штемпелю на конверте, этот крик отчаянной попытки оправдаться безвинному, сотрясал закоулки дочерней пустыни бездушия ещё лет 30 назад. Наверняка, написавшего эти строки уж нет в живых, да и Зинуша давно не девочка. Вероятнее всего в этой темноватой квартирке, с подтёками на отклеивающихся обоях, обитают внуки, наследники...
   Кулешов присел в потёртое кресло, тут же жалобно взвизгнувшее под дородным телом. Его огромные глаза, с хитроватым прищуром, увлажнились. В сочетании с лёгкой сединой в довольно густой шевелюре они придавали их обладателю вид мудрого учителя, опечаленного нерадивостью школьника - шалопая. Нахлынула волна сентиментальности, которой он опасался, и которая в последнее время всё чаще и чаще накрывала его, мешая работать. Ему стало интересно, чем же завершилась эта житейская драма. Какие душевные муки испытывал праведно вознегодовавший отец, лишая себя совсем небольших сбережений, потакая капризам неблагодарного дитя. Слепая любовь застлала его глаза. Слишком поздно пришло осознание того, что взаимность не обуславливается подачками. Здесь материя тонкая, и понять её суждено не каждому.
   Перенеся на бумагу своё раздражение, старик, по всей видимости, занемог. Неудивительно, с возрастом душа становится тоньше, ранимее, и переносить подобные удары всё труднее. Кулешов помрачнел. В его собственной судьбе было нечто подобное. На днях он получил письмо от одной из невесток. Измятый листок уже несколько дней лежал в кармане, и жене, измученной бесконечными бабьими болезнями, он показать не рискнул.

"Здравствуйте, мама и папа!

   Не ожидала, что Вы забудете поздравить Анечку с днём рождения. Вы, мама, сколько раз обещали к нам заехать, хоть посмотреть на внучку? Никогда не заедете. Только ездите к своей любимой невестке. Но, как я поняла, Вы просто не хотите, ведь у Вас Машенька - ненаглядная внучка, есть. Ну что ж, не забудьте поздравить её с днём рождения.
   Извините, что я Вас просила посмотреть занавеси, ничего не надо. К Вам тоже никогда не приедем, чтобы не утомлять своим присутствием.
   Папа, пуговицы я Вам не нашла.
   Всё".
   Вот такое письмецо. Какие такие пуговицы? Что за бред?

   *Подламывать - кража со взломом (жарг.).
   **Домушник - квартирный вор.
   ***С добрым утром - подломить квартиру утром, как только хозяева уйдут на работу.
  
  
   За окном колыхались ветви старого тополя. Нависшей тенью они с очередным порывом ветра тёрлись о посеревшее от грязи стекло, издавая скребущие звуки. До слуха доносился раздражающий шум машин с Садового кольца, порою вызывающий дребезжание стёкол, а в приоткрытую форточку врывались запахи, источаемые зоопарком. Небо темнело, близился июльский дождик, несущий облегчение горожанам, только он мог на время прибить к асфальту тополиный пух, витающий в воздухе.
   Кулешов позволил себе расслабиться. Придвинув поближе хлипкий, расшатанный временем стул, он положил на него сильно отёкшие ноги. Тяжесть из ступней, с лёгким покалыванием, постепенно уходила, сознание затуманивалось, погружаясь в дрёму. Воспоминания о взбалмошной невестке притупились. Он уже совсем забыл, где находится и по какому поводу. Поэтому не сразу обратил внимание на доносившуюся возню у повреждённого дверного замка. И только когда из прихожей раздался скрип открывающейся двери он, наконец, очнулся и кинулся к балкону.
   В очередной раз убедившись в правильности своего принципа: выше второго этажа не работать, Кулешов, мгновение спустя, пробирался сквозь ветви черёмухи неухоженного палисадника. Далее, он припустил к "высотке", и скоро смешался с толпой.
   В скверике, перед апофеозом послевоенной архитектуры, увенчанным разрушающимися скульптурами, он устремился к незанятой скамейке. Сердце лихорадочно билось в груди, норовя выскочить. Кровь прихлынула к мокрому от пота лицу, и придала ему багряный оттенок. "Как бы инфаркт не случился. Ведь так, не ровен час, и кончиться прямо на работе недолго", - горько усмехнулся Василий Фёдорович, потирая левую часть груди.
   Придя в себя, он осмотрелся. Ничего не обычного, жизнь текла своим чередом. В двух шагах стайка голубей поедала остатки хлебного мякиша, то и дело, отгоняя от лакомства надоедливых воробьёв, норовивших ухватить и свою долю пропитания. В некотором отдалении мамаши выгуливали своих малышей в колясках, насыщая их неокрепшие лёгкие отравленной городской атмосферой. Пожилые дамы, на соседней скамейке, вели бесконечные беседы ни о чём. Со стороны "высотки" бодро вышагивал седенький старичок в старомодном, изрядно помятом коротеньком сюртучке, из бокового кармана которого торчала газета. Крючковатый нос на узком, плохо выбритом лице, нависал над беззубым ртом, придавая решительности морщинистой старости. Он довольно быстро приблизился к Кулешову и вежливо поинтересовался:
   - Не помешаю?
   Василий Фёдорович развёл руками, как бы показывая: места здесь достаточно, хватит всем желающим. Старичок с кряхтением примостился с краю, имея явное намерение не ограничиваться только этим вопросом.
   - Поверьте мне, молодой человек, весь этот пух есть результат запланированной диверсии. Да-да-да! Не ухмыляйтесь. Вы хотите сказать, что в исполкоме Моссовета сидели безмозглые люди? Ничуть не бывало! Враги народа, только они способны на такую подлость, довести до последней ручки несчастную столицу! Ребёнку ясно, как надо работать с тополями... Вот вы, где изволите служить?
   Кулешов немного помолчал, разглядывая шпиль "высотки", после чего мрачно изрёк:
   - Вором я работаю, папаша.
   - Ага! Ну, что же, вполне достойное, по нынешним временам, занятие, - совершенно не конфузясь, отозвался странный человек. - Позвольте узнать специализацию, так сказать, в узком смысле. Впрочем, не говорите, сам назову. Для медвежатника*, извините, солидности маловато, для карманника тоже не годитесь, фактура не та. Остаётся быть вам домушником. А? По глазам вижу, что угадал. Много ходок** имеете?
   - А ты, дедуля, не из ГеПеУ*** сам-то будешь?
   - Я - то? Я, сынок, давненько уж, как в тираж вышел. Вот ты думаешь, сумасшедший дед вышел на прогулку суставчики размять? Так оно раньше и бывало, когда жил здесь, - старик кивнул на "высотку". - Квартиру о четырёх комнатах занимал. Шикарное вёл существование. Это уже позже, когда с ума сходить начал, альтруистом сделаться возжелал. А теперь, где со старухой доживаю? В Бутово, чтоб ему поперёк встало! В убогой однушке панельного дома с загаженным подъездом. В моей же квартире нынче сын с невесткой да ублюдок внучок пируют. Почему? Всё очень просто, если Бог наметил, кого наказать, то лишает его разума.
   Кулешов сочувственно вздохнул. Он понял, что предстоит выслушать очередную банальную историю из серии, как сам выражался, безумств Лира****.. [Author ID1: at Sun Oct 24 12:28:00 2004 ][Author ID1: at Sun Oct 24 12:27:00 2004 ]
   К закату жизни приходит время, когда тепло и участие родственников зиждется исключительно на материальной основе. Пожилой чете вдруг почудилось, что, уступив квартиру, взамен ощутят прелести внимания со стороны близких... Но не тут-то было! Как только обмен квартирами осуществлён, так сразу же любезность деток улетучилась, и всяческое общение со стариками - отработанным материалом, - закончилось. Горько осознавать себя облапошенным на старости лет. А всё оттого, что забыт вечный житейский принцип: не делай добра, не получишь зла...
   Василий Фёдорович вспомнил своего младшего брата Петра. Уже несколько лет, как он не поддерживал с ним каких-либо контактов. На то были веские причины. Не даром говорят, что зло, в отличие от добра, множится бесконечным рядом в своём разнообразии.
   Брат относился к категории людей-созерцателей. Этаких наблюдателей за жизненными перипетиями, никак не вмешивающихся в течение событий. Он с поразительной беспечностью относился к материальным ценностям в любом их виде, но только к тем, к которым не имел касательства. Обделённый способностью к заработку, он пауком-кровососом тянул с престарелых предков.
   После ухода родителей в мир иной, у Петра не появилось внутреннего позыва к обустройству могилы, он был озабочен другим - поисками, как ему казалось, оставшихся после них немалых сбережений. Такое поведение брата шокировало Кулешова, и он счёл за благо для себя общение с ним свести сначала к минимуму, а затем и вовсе прекратить.
   Неожиданно перед глазами Кулешова замелькала свёрнутая в трубочку газета. Старик разошёлся не на шутку, губы его мелко дрожали, в водянистых глазах, сузившихся до щёлок, засверкала сталь. Оставив тяжкие воспоминания о семейных неурядицах, он занял себя другой волнительной темой:
   - До чего докатились! В этой паршивой газетёнке о германце пишут, как об образце всего человеческого. Вот, мол, пример для подражания, модель, так сказать, общественной жизни.
   - Эй, эй! Старец! Достаточно, и так уже всех мух разогнал, - отодвигаясь, отозвался Василий Фёдорович, с опаской глядя на неистового отца непутёвого семейства.
   Старичок сразу успокоился. Зачем-то поправил засаленный узел обесцвеченного галстука, и, прочистив голос, произнёс:
   - Странно, сидим, разговариваем, а я до сих пор не счёл нужным представиться. Иван Карлович Зак. О вашем имени не справляюсь; понимаю, что деятельность, коей посвятили себя, требует некоторого инкогнито... Итак, о германцах. По осени 45-го получили задание забрать немцев из Швеции. Это из тех, кто под шумок майской капитуляции успел сбежать через Балтийское море в Истад и другие порты. В те времена Европа относилась к нам не в пример нынешнему презрению. Трепетали! Так вот, тамошний посол наш, запамятовал как его, тогда Коллонтай куда-то уехала, а он взял, да подсуетился, ноту сочинил. Депортируйте, мол, тех немчиков, кто на Восточном фронте шкодили, супротив советских войск. Да-а-а... Набралось таковых тысячи с три, не меньше. Прислали за ними сухогруз, где-то в порту переоборудовали его под перевозку пленных: нары соорудили, матрацы поделали, в общем, всё, как полагается, - старик Зак, предаваясь воспоминаниям, просветлел лицом, оно приняло умиротворённое выражение, казалось, что сидя так на скамейке, он мог терзать случайного слушателя событиями из своей жизни бесконечно. Кулешов поймал себя на мысли, что этот занятный Иван Карлович вовсе не утомляет его своей болтовнёй. Напротив, ему было приятно вслушиваться в его надтреснутый голос, доносившийся как бы из другой эпохи, иного мира...
   - Курите? - Кулешов машинально вынул из золотого портсигара, протянутого Заком, папироску, размял табак, продул мундштук, прикурил, выпуская облачко едкого сизого дыма. - А я вот не курю, врачи запретили. Хотя я убеждён, что вылечит меня только смерть, - донёсся до него голос старика, и Василию Фёдоровичу сделалось неловко оттого, что он вовремя не отказался от предложенного табака. Стараясь как-то сгладить эту свою неловкость, он поспешил спросить:
   - И что же дальше?
   - А дальше было так. Они же, немцы то бишь, понимали, что в России их ждёт. Одно дело озоровать неуёмно, а другое - ответ держать. В лагерях шведских они, можно сказать, на курорте прохлаждались. Что там говорить, даже денежное довольствие получали, не говоря о питании и прочем. Одним словом: идиллия. Ну, и началось. Самострелы, членовредительство, обращения к королю... Надо сказать, король тамошний Густав, древний папаша уже был к тому времени, но мужик, что надо, кремень. Всех сдал...
   Кулешов вновь начал терять нить повествования. Его мысли возвращались к письму, присланному невесткой, к деяниям брата своего. Он думал о существовании тех принципов, которыми руководствуется Природа при наделении людей теми или иными качествами. Почему, одному человеку не даёт покоя мысль о неустроенности ближнего, а другому трава не расти, родную мать с отцом похоронить не удосужится.
   -... Обратите внимание на рост числа аллергических больных в Москве. Дети, лишённые права дышать пригодным воздухом превращаются в мутантов! - Василий Фёдорович отметил, что за время пока он копался в своей памяти, собеседник успел переключиться на другую тему.
   - Да, да... - рассеянно отозвался он и невпопад добавил, - как там, у известного мудреца: "Человек очевидно безрассуден. Он не может сотворить муравья"*^.
   Кулешов, почувствовавший тяжесть, свинцом разлившуюся по всем членам, поднялся и медленно побрёл прочь. Первые тяжёлые капли начинающегося дождя упали на асфальт. Он прибавил шагу к видневшимся в отдалении грибкам - навесам уличного кафе. А перед глазами стояли строки найденного им письма, неведомого старика:
   "... Здоровие Моё много лучше, как было. За Мною Маша и Коля хорошо ухаживают и подлечивают. Даже убитая поясница уже не беспокоит.
   Зина и Володя, поздравляю вас с Международным праздником 1-го Мая и желаю вам хорошей жизни. Зина, ты напрасно не обижай свою старшую сестру Таню. Не идёт в голову, чем Я ей не угодил? Ведь раскулачила она Меня полностью и на Мои деньги купила себе второе пальто за 300 руб. На Мои же деньги они с мужем своим зашуршали, как продал домишко. А после они Меня с мужем ограбили и прогнали из Ленинграда.
   Зина, пиши Мне, как здоровие твоё. Моё здоровие получше. Пока до свидания, будьте здоровы, передают вам привет твой брат Коля, его жена Маша и сынок их Сенька, и желают хорошего здоровия".
   *Медвежатник - взломщик сейфов (жарг.)
   **Ходка - судимость (жарг.)
   ***ГПУ - Главное Политическое Управление, с 1922 г., правопреемник ВЧК.
   ****Безумств Лира - см. Шекспир "Король Лир"
   *^ - Блез паскаль, Мысли, раздел 4.
  
   2.
  
   0x08 graphic
[Author ID1: at Sun Oct 24 12:25:00 2004 ]0x08 graphic
[Author ID1: at Sun Oct 24 12:25:00 2004 ]Дед Кулешова, Степан Федотович, смолоду слыл человеком весьма прозорливым. В сочетании с даром приспособления к изменяющимся обстоятельствам ему удавалось во все времена находить своё место, приносящее доход и спокойствие. На заре ХХ века, он приехал в Москву из Воронежской губернии после очередного неурожая, подкормиться плотническим делом. Помыкавшись, Степан очень скоро смекнул, что государева служба может споспешествовать много лучшему устройству в жизни.
   Будучи человеком грамотным, не лишённым крестьянской сметливости, граничащей с хитростью, он, некоторое время спустя, пристроился на службу в полицию. Этому, определяющему событию в его жизни, в немалой степени помогла незаурядная внешность, которой Бог не обидел: косая сажень в плечах, смоляные фельдфебельские усы на грубой русской физиономии и угрюмый взгляд, внушали необъяснимый страх всем тем, кто так или иначе, имел случай общения с ним.
   0x08 graphic
[Author ID1: at Sun Oct 24 12:21:00 2004 ]0x08 graphic
0x08 graphic
[Author ID1: at Sun Oct 24 12:22:00 2004 ]Получив низший чин - городового, Кулешов окунулся в жизнь Московской клоаки. Всякого сорта ворьё, проститутки, душегубцы - вот тот срез человеческого отребья, которое окружило его на многие годы вперёд. Изучив деятельность попрошаек, мелких жуликов и проституток-одиночек он обложил их небольшой данью, чем вскоре, заметно поправил свои дела, закрывая глаза на некоторое непотребство. За усердие и понимание того, что чины офицерского звания также нуждаются в его материальной заботе, он был произведён в околоточные. Очень скоро пришла убеждённость, что распыляться на поборы с мелкой рыбёшки нецелесообразно по соображениям безопасности. Поэтому Степан Федотович стал покровительствовать тем домам терпимости, что находились в подведомственном околотке. Сосредоточившись на этой сфере, он довольно быстро очистил вверенную ему территорию от пристающих на улице к господам несчастных женщин, готовых за мизерную плату торговать собою. Да и прочие заезжие жулики сочли за благо держаться подальше от усердного надзирателя. Кулешов заслужил репутацию дельного служаки и был на хорошем счету у начальства. А как могло быть иначе? Улицы приобрели благостный вид, вся теневая жизнь окрестностей трепетала под зорким оком полицейского, ставшего этаким жупелом, доходы публичных домов росли, а значит, и его собственные, и начальство не было забыто ежемесячными подношениями.
   Вначале каждого месяца повторялась одна и та же сцена. Обычно в этот день, как только садилось солнце, он испрашивал трёхведёрный самовар и садился у окна, наблюдать суету уходящего дня. Хрустя баранками, Степан Федотович, помешивал серебреной ложечкой в розетках с вареньями из смородины и крыжовника, и наслаждался вечером. Время от времени он съедал розанчик, из тех, что горкой возвышались в вазочке цветного стекла, сыпля сахарную пудру на шёлковый китайский халат. Наконец, трелью по дому разносился механический звонок колокольчика, и появлялась старшая экономка заведения - Лизонька, обладательница чрезмерных телес:
   - Доброго здоровья, хозяевам! - слышал Кулешов из прихожей, и через минуту появлялась сама обладательница великой тучности.
   - Проходи, Лизавета, - строго говорил Кулешов, разглаживая усы, - присаживайся.
   Скамья, как обычно, пронзительно пищала, принимая необъятный зад посетительницы.
   - Чаю хлебни, да какие новости, рассказывай. Лариса Филипповна! - кричал он жене, - подай гостье прибор.
   - Ой, Степан Федотович, некогда мне чаи гонять, хозяйка моя Катерина Францевна, велела тот час же воротиться. Новости? Да всё по-старому, вашими молитвами...
   - Хм! Молитвами? Да уж, весь лоб себе расшиб, токмо и думаю об успешности вашего вертепа. Э-эх! Растлители вы окаянные.
   - Ой! Да, что же вы это говорите? Побегу я обратно. Заругают меня Катерина Францовна, непременно заругают, - необычайно проворно Лизонька поднималась и бочком, провожаемая взглядом насмешливых глаз околоточного надзирателя, ретировалась к выходу. На скамье, где минуту назад она сидела, оставался небольшой газетный свёрток. Этот спектакль, скорее даже ритуал, повторялся из месяца в месяц, и содержимое газетного свёртка, являлось основной статьёй дохода оборотистого служаки.
   Степан Федотович уже подумывал о том, как сделаться совладельцем одного из приглянувшихся ему домов, содержательница которого крепко сидела на его "крючке" за тайные делишки. Но налаженному быту не суждено длиться вечно. В 14-ом началась война с вечным российским недругом - Германией, и поначалу, монета в форменных галифе Кулешова, зазвенела в ещё больших количествах. В городских парках появилась публика из выздоравливающих после ранений фронтовиков. Жаждущие плотских утех, и находящие их в объятиях сладких женщин в публичных домах, они не считались с тратами. И вот к 17-му, по старой славянской привычке каждый обыватель возымел собственное мнение и воспылал враждою к ближнему своему. Подстрекаемое притеснёнными инородцами, русское население напрочь отвергло повиновение, как институт существования государственности. Грянул февраль, затем октябрь и Россия погрузилась во тьму кошмара переворотов, а затем и гражданской войны.
   Степан Фёдотович же, ещё в 16-ом, тонко уловил надвигающиеся катастрофические перемены. Испросив отставку, благо подходы к начальству у него были неформальными, он укатил со своим семейством в Крым, поправлять здоровье, от якобы бурно развившейся чахотки.
   К тому времени начали проявляться зачатки надвигающейся смуты. На железнодорожных станциях, всякий раз, когда паровозу требовалась дозаправка водой и углём, Кулешов становился свидетелем перемен привычного уклада жизни. Жандармов на перроне поубавилось, зато во множестве шастали бородатые солдаты. В расстёгнутых шинелях, нетрезвые они сбивались в кучи послушать очередного тылового горлопана. Раздавались требования прекращения войны и раздачи земли крестьянству. Слова эти бальзамом проливались на измученные души угрюмых мужиков. И они крепче сжимали японские винтовки, поблёскивающие на солнце широкими штыками. Им уже было ясно, куда следует направить их в случае чего... Бросалось в глаза, что офицерам всё труднее становится поддерживать порядок в русском воинстве.
   Дисциплина пошатнулась не только в армии, но и на железной дороге. Путь до Севастополя тянулся кошмаром в заплёванном вагоне 3-го класса. Ни на минуту нельзя было оставить багаж без присмотра. Какие-то типы ходили по вагонам присматривая, где что плохо лежит. Поэтому за кипятком на станциях, прихватив медный чайник, уходил Степан Федотович с тяжёлым сердцем.
   За грязным окном вагона промелькнули унылые ноябрьские пейзажи средней полосы России. Поезд медленно вползал в Малороссию. Часы мучительного путешествия истекали. Преодолев Сиваш, Кулешовы оказались в залитом солнцем Крыму.
   В Севастополе они не смогли остановиться в гостинице Ветцеля, как это бывало раньше. В это время она была реквизирована офицерством формирующейся десантной Морской дивизии. Командование вынашивало планы напасть на Константинополь с моря. Поблизости также не удалось отыскать пристанища. Собранные с фронтов командиры в основной массе оказались законченными алкоголиками. Пьяное буйство принимало угрожающий характер. Становилось небезопасно. Кулешовы, помыкавшись, благоразумно решили приискать жилища где-нибудь на окраине.
   Наняв, за немалые деньги лихача, они в тот же день отправились в путь вдоль побережья в сторону Ялты. Так они оказались в захолустной, продуваемой ветрами, Алуште.
   Сбережений, за годы службы, было собрано предостаточное количество. Деньги ещё имели цену. Поэтому без труда они приобрели добротный домик о пяти комнатах. Здесь Кулешовы и решили переждать надвигающуюся бурю, благоразумно скрыв от окружающих о своей принадлежности в прошлом к полицейскому ведомству.
   Пришло время особенного лиха - политического бандитизма. Время истребления, вначале морских офицеров, позже пехотных, а впоследствии всех тех, кого нельзя было отнести к пролетариям - новому гегемону. Только после того, как устоялась советская власть, и появились признаки послабления новой экономической политики, родился у него единственный сын - Фёдор. Кулешовы не знали нужды. Власть, какая бы она ни была, всегда испытывает потребность в людях, готовых предоставить услуги теневого свойства. Устроившись в большевистских карательных органах, и проявляя умеренность, Степан Федотович смог обеспечить вполне сносное существование своей семье в годы лихолетья. Как и прежде выбор был сделан в правильном направлении...

***

   Федя рос замкнутым, погружённым в себя юношей. Он любил часами просиживать на пустынном берегу, вслушиваясь в сонный рокот гальки, гоняемой прибрежной волной. Меж камнями он наблюдал за жизнью потешных крабов, снующих по щелям, подплывающими пёстрыми рыбёшками - зеленушками и множеством всевозможных паучков, обитателей пучины. Перед самой войной, когда германцу вновь стало тесно и потребовалось расширение жизненного пространства, он уехал в Москву с намерением посвятить себя воздухоплаванию - повальному увлечению тех лет. И во время, ибо вскоре неожиданно исчез отец. То ли его арестовали, и он сгинул в недрах родного ведомства, то ли, почуяв неладное, благоразумно скрылся на просторах страны, осталось невыясненным. В любом случае, отъезд Фёдора стал для него в это сумрачное время благом.
   После войны, как-то на одной из вечеринок, куда его затащил случайный попутчик прямо с вокзала, он познакомился с одной девицей. Молодая особа уже вступила в пору увядания, признаки которой, несмотря на прилагаемые усилия, скрывать становилось всё труднее и труднее. Впрочем, была она очень мила и экстравагантна, и утомлённый фронтовик не обращал никакого внимания на сеточку морщин, обосновавшуюся под глазами, на некоторую дряблость когда-то пухленьких щёчек и вообще излишнюю рыхлость её форм.
   - Не хотите ли глотнуть свежего воздуха, солдатик? - обратилась она к нему сквозь плавающий сизый табачный дым над столом.
   Фёдор молча встал, в голове шумело от выпитой водки и спёртого воздуха, и он с удовольствием вышел следом. В длинном коридоре, незнакомка неожиданно остановилась:
   - Солдатик, посмотри на мои чулочки! Гляди, какие они тоненькие, - молодка задрала платье до самых резинок, демонстрируя роскошество. Фёдор ошалел, уставившись на стройные, чуть полноватые ноги, судорожно сглотнул, не зная как реагировать на столь смелую выходку. - Ну же, потрогай! Чувствуешь, какие они? Американские. Вчера на барахолке по случаю взяла.
   Несчастный ничего не чувствовал. Гормоны бешено овладели его разумом. Далее случилось то, что и должно было случиться. А вот спустя три дня, когда он женился на похотливой девке, Кулешов изрядно удивил вновь обретённых знакомых, впрочем, с радостью воспринявших весть, сулящую грандиозную попойку.
   Через положенный срок родился Василий.
  
   3.
  
   Порывы ветра пузырём надували холщёвые навесы над маленькими столиками уличного кафе. Тут же, скопившаяся наверху вода обрушивалась на асфальт, брызгами обдавая укрывшихся от дождя людей. Под одним из них, тяжело опёршись локтями о столешницу, стояли двое: Василий Фёдорович и мужчина средних лет. Этот второй был невысокого роста, с заметной лысиной господином. Явно не по размеру купленный, хорошего сукна костюм висел на нём мешком. Его маленькие, поросячье глазки беспрестанно бегали, придавая лукавства широкой подвижной физиономии. Между ногами он зажимал старенький кожаный портфель.
   Оторвавшись от созерцания порожней пивной кружки, он бросил дородной тётке за стойкой:
   - Мать! Ты бы нам пивка подлила, что ли. Тоска берёт, ей-Богу! - и, повернувшись к Кулешову, продолжил прерванную беседу. - Вася, ты меня не пугай. Не водилось прежде за тобою стремления к самопожертвованию. Нашёл от чего убиваться, невестка - халда с куриными мозгами, чего-то там нацарапала. Ты пойми, её влечения в жизни сводятся лишь к чувственности, той, что проявляется на инстинктивном уровне. Всё, что её может увлечь укладывается в сферу жизнедеятельности: утолить голод да похоть, поспать от души, ну, и конечно отправлять естественные надобности, без этого никак нельзя. А ты сердечности вознамерился поискать. Чудак человек!
   Между тем, тётка принесла пару пива и гнусавым голосом пророкотала:
   - Мальчики, есть вобла, таранька свежего посола. Всё без обмана. Цены умеренные, - она тут же ловко извлекла из кармана грязного фартука двух подлещиков, порядком "проржавевших" от длительного хранения.
   - А крабов нет? - съязвил Кулешов, с омерзением разглядывая предлагаемую закуску.
   - Э-эх, милай! С крабами нынче пиво только японцы хлыщут, вот к ним и поезжай, - обиделась королева грязных кружек и разбавленного пива, и скрылась за стойкой.
   - Видал? К японцам за нашим крабом, а? - мрачно отозвался Василий Фёдорович. - Коллеги не дремлют...
   С навеса перестала стекать вода. Дождик сходил, на нет, выполнив свою дневную программу по усмирению тополиного пуха. Налетевший ветерок сдул тучку, из чрева которой в отдалении, проливалась на землю вода. Струи ушедшего дождика подсвечивались показавшимся солнцем. Издали казалось, что серый исполин, проплывая над землёй, опустил к ней свои многочисленные щупальца.
   Во множестве налетели где-то прятавшиеся воробьи, и приступили к своему всегдашнему занятию - утолению не проходящего аппетита. Они бесцеремонно садились на столики, выхватывали себе чего-нибудь съестного и стремительно скрывались с добычей. Но от собратьев, из тех, кто не прочь был полакомиться за чужой счёт, уйти было не просто. Затевались птичьи потасовки за пропитание, а значит за право жить. Вскоре из укрытия, переждав ненастье, выполз здешний хозяин, лоснящийся от упитанности кот. Он лениво, старательно обходя лужи, направился к птичьей сваре. Разогнав её грозным видом, он окинул взглядом свои владения. Наметив, что повкуснее из пищевых остатков, он примостился возле стойки бара в ожидании часа трапезы.
   - Думаю, Вася, до духовного влечения ты ещё не дорос, а вот до витального, так сказать, направленного на бытие в целом, вполне дозрел.
   - О чём это ты, Финик?
   Финик, а точнее Феликс Альбертович Мальков, известный в определённых кругах вор, принял вид человека глубокомысленного и продолжил:
   - Я, как ты знаешь, натура творческая и ограничивать себя вторым этажом не могу...
   - Через то и откинулся* всего год назад, - вставил Кулешов.
   -... поэтому имею страсть к самоутверждению. Слушай внимательно, - придвинулся он ближе к приятелю и, перейдя на шёпот, изложил свой план намеченного зловещего ограбления.
   Нехитрый план жулика состоял в следующем. Он, Финик, благодаря интуиции при могучем интеллекте, вычислил одного крупного жука, из новых, точнее новейших, воров. Прибыл этот жук из провинции, с деньгами немалыми, по всему видать украл один раз, но очень много, сам знаешь какая страна у нас... От активных дел он явно отошёл, и тешит себя одной болезненной страстишкой - коллекционированием. Русские люди обычно в таких случаях, когда вдруг образуется душевное томление, водочкой спасаются, а этот на половину из магометан, значит, Аллах не велит.
   Собирает пенсионер всякую дрянь: ордена старинные, монеты... Точно известно, что барахла у него этого скопилось немало. Один верный человек о том поведал, барыга, специализирующийся на антикварной безделице. Финик же, не будь дураком, с барыгой имел разговор на эту тему.
   - Барыга-то кто? Ты его знаешь, пень замшелый с Малых Каменщиков. Мало того, лопух-магометанин с ним по соседству живёт, на Краснохолмской набережной, в сталинском доме, на четвёртом этаже. Дело верное. Барыга всё скопом возьмёт.
   По плану, мы с тобой, поутру в субботу, часиков в восемь прибываем на место. Предварительно напяливаем на себя комбинезоны МЧС*, через плечо противогазы, на груди древний ДП-5А, обзваниваем соседей и сообщаем о радиационной опасности. Заходим ко всем, кто пускает, чего-то проверяем, говорим, что нормально и всем видом даём понять - излучение идёт из квартиры лопуха. Сам же лопух, как обычно, на даче с пятницы прохлаждается. Я мониторинг проводил, он каждую пятницу сваливает в Киевском направлении. Соседям говорим, чтобы вызвонили его по телефону, а сами якобы ментам звоним. После чего входим к нему в хату, замок там чепуховый, азиатский. На весь шухер 20 минут. Лопуху ехать с дачи минут сорок. Пока народ прочухается мы в дамках. Усёк?
   - Гладко было на бумаге... У вора воровать - только время терять, - засомневался Кулешов.
   - Это не то! Этот, как бы в нашем понимании и не вор вовсе. Психология не та. К нему на кривой кобыле не подъедешь - всё шито-крыто. Ангелочек. К тому же у воров, сам должен знать, не бывает каменных домов.
   - Какой там этаж?
   - Ну, снова-здорово! Говорю тебе, дело верное. Квартира сигнализацией не оборудована, живёт, как в Бахрейне каком-нибудь, только что дверь на замок закрывает. А замок такой, что даже ты минуты за две откроешь. Ну, ладно-ладно, шучу. Амуниция у меня имеется, на рынке прикупил.
   После недолгого раздумья, мысленно вернувшись к своим последним малодоходным акциям, Кулешов, недолгого поколебавшись, сказал:
   - А что, может действительно того, попробовать...
   - Ха! Попробовать. Это всё равно, что в банк со своей сберкнижкой сходить, - ликовал Финик. - На дело послезавтра, а значит можно по маленькой...
   Застёжка на портфеле клацнула и на свет божий была извлечена поллитровка "Московской".
   - Нет, нет! Что ты, у меня поджелудочная такое выдаст, не то, что до субботы, до вечера не доживу, - со стоном отказался Кулешов. Мальков с сожалением посмотрел на него и, не раздумывая, плеснул себе в опустевшую кружку.
   - Жизнь наша, Вася, что разбитая ухабами извилистая дорожка, надо бы периодически сглаживать, - сказал, и опрокинул в себя содержимое кружки Финик.
  
   Откинулся* - освободился из мест заключения (жарг.).
   МЧС** - министерство по чрезвычайным ситуациям.
   ДП-5А - полевой дозиметрический прибор.
  
   4.
   В назначенное время злоумышленники встретились на Таганке, возле театра. Финик под мышкой держал два свёртка с амуницией, и свой потрепанный портфель, прихваченный для добычи. Придерживаясь выработанного плана, они пешком направились вниз, вдоль транспортной развязки, к реке. У гранитной набережной, сковывавшей холодную стальную ленту реки, они осмотрелись. Какие-то чудаки стояли у парапета с закинутыми удочками, тупо наблюдая за покачивающимися поплавками на отравленной воде. У некоторых из них в пакетах трепыхались пойманные рыбёшки, дальнейшая судьба которых была неизвестна. То ли их выбросят на помойку, то ли они напоследок станут причиной нешуточных отравлений рыбаков...
   Немного погодя приятели зашли в уютный скверик, быстро облачились в оранжевые комбинезоны с большими буквами МЧС на спине. Перекинув противогазные сумки через плечо, они деловито зашагали к намеченной цели...
   Всё происходило, как и предполагал Мальков. Заспанные жильцы, выходили на лестничную площадку и без лишних разговоров следовали указаниям Финика. Измученные бесконечными сообщениями об излучениях в квартирах домов, стены которых порою состояли из радиоактивных материалов, о шальных людях, держащих у себя в кухонных шкафчиках банки с ртутью и прочими ужасами, они не проявили беспокойства. Напротив, в глубине душе испытывали удовлетворение оттого, что хоть кто-то следит за порядком в городе.
   Только одна высохшая временем старушка, когда дело дошло до квартиры намеченной жертвы, пожаловалась:
   - Вы, родненькие, уж постарайтесь. Житья от басурмана нету. Какой уж месяц всё стучит и стучит, окаянный. Весь дом расшатал.
   Приятели принялись за дело. Замок поддался, и они, надев противогазы для правдоподобности, на случай если кто-нибудь из бдительных жильцов смотрит в дверной "глазок", вошли в квартиру.
   Кругом виднелись следы не оконченного ремонта: не убранные мешки с мусором, разбросанная по полу полиэтиленовая плёнка и прочее, что обычно сопровождает этот мучительный процесс. С небольшой комнаты, отведённой под кабинет-библиотеку, они начали свои поиски и не ошиблись. Вскоре, из книжных шкафов, были извлечены плоские коробки, битком набитые орденами. Бриллиантовый блеск драгоценностей, на бархатистом ложе, завораживал. Оторвать глаза от сверкающего великолепия было невероятно трудно, как от пылающего огня. Уловив некоторую заминку, всегда опасную в таких делах, Финик поспешно пересыпал содержимое коробок в свой портфель, сразу же раздувшийся с боков, и подытожил:
   - А ты боялась... Ну, Вася, пора и честь знать. На всё про всё ровно 17 минут ушло. Двинули.
   Но Василий Фёдорович не спешил. Им овладела апатия. Безразличными глазами он окинул помещение кабинета. У окна, за которым виднелся край утреннего сероватого неба, стоял письменный стол. Дорогой работы, с гнутыми ореховыми ножками, он не производил впечатления рабочего. На его столешнице, отделанной кожей зеленоватого оттенка с золотистым орнаментом по периметру, не было ни единого предмета. И только грязные полосы, от небрежно вытертой пыли, тут и там виднелись на ней. На стене за столом висела довольно внушительных размеров политипажная картина. Самшитовый клипер нёсся сквозь непогоду по вздыбленным можжевеловым волнам, источающим нежнейший аромат дерева.
   Постояв в задумчивости, он опустился на диван, что стоял напротив стола. Мягкие подушки приняли утомлённое тело, обволакивая его со всех сторон. Вытянув ноги, Кулешов почувствовал, как веки быстро тяжелеют. В памяти всплыла его единственная встреча с бабушкой. Было это лет двадцать пять тому назад в Крыму. Он сидел за столиком в маленьком дворике заметно покосившегося дома, того, что дед купил ещё перед революцией. Под сенью раскидистого ореха он потягивал вино. Старушка возилась со стряпнёй на летней кухне, желая угодить редчайшему гостю.
   - Бабуль! Откуда винцо?
   - Своё, Васенька, своё, домашнее. Ещё дед твой виноград сажал. Осталось только-то две лозы изабеллы.
   - А где он сам-то, дед мой?
   Бабушка как-то сразу потускнела, её беспрестанная суетливость схлынула и она, приблизившись к Кулешову, тяжело опустилась рядом на лавку. Взяв хрустальный фужер, обрамлённый потемневшим серебром, она заглянула внутрь, зачем-то дунула в его пустоту и сказала:
   - Ну-ка, внучок, плесни и мне чуток.
   Что она могла ответить? Как однажды ранним утром Степан Федотович возвратился со службы чернее ночи? На заметно осунувшемся за последние дни его лице читалась безысходность. Как тогда, присев за этот же столик он, всегда умеренно относящийся к спиртному, потребовал вина. И пил. Пил долго и много, не пьянея. И только ближе к обеду коварное молодое вино свалило могучего Кулешова. Проспавшись к вечеру, он молча собрал вещмешок: пара белья, краюха хлеба да в рогожку завёрнутый шмат сала, и ушёл в серые сумерки. Ушёл навсегда.
   И только уже после войны однажды тёмной ночью ранней осени её разбудил стук в окно. Накинув шаль, она выбежала во двор. В его глубине смутно вырисовывались очертания неизвестного. На нём была накинута шинель офицерского покроя, без погон, у ног лежал увесистый вещмешок. Тусклое пятно жёлтого света керосиновой лампы, выхватило из темноты бледное лицо незнакомца. Оно было обезображено розоватым шрамом, пересекшим несчастного от левой брови до подбородка. Отметина войны...
   - Лариса Филипповна? - спросил он и, не дожидаясь ответа, продолжил, - от Степана Федотовича поклон вам.
   Хозяйка дома почувствовала, как теряет почву под ногами. В груди перехватило дыхание и что-то тёплое, лишающее сил растекается по всему телу. Она хотела расспросить, где муж, что с ним, но не хватало духа. Лариса молчала и медленно опускалась, прижавшись спиною к косяку двери, на крыльцо.
   Между тем ночной посетитель придвинул к ней увесистый вещмешок:
   - Здесь гостинец от него, - сказал, и усмехнулся. Усмешка эта, искривлённая страшным шрамом, показалась Кулешовой зловещей. Опустившись на крыльцо, она почувствовала, как необъяснимый ужас пропитывает каждую клеточку её тела. Чтобы немного прийти в себя она немигающими глазами посмотрела вверх. Чёрный купол звёздного неба рассекали молнии метеоров, тенью мелькали на его фоне летучие мыши, и возникшее было у Ларисы ощущение незащищённого одиночества прошло. Но появилось необъяснимое чувство тревоги. Ей вдруг почудилось, что человек этот, с вестью от мужа не к добру. Что Степан не мог ей кланяться потому, как убит, и убит он подлой смертью. И этот со шрамом есть не кто иной, как убийца её мужа. Опустив глаза, она не увидела странного гостя. Он бесследно исчез.
   Стряхнув наваждение, Лариса Филипповна развязала вещмешок. Извлекая из его чрева столовое серебро, золотые монеты и украшения, она поняла, по какой стёжке-дорожке бродил эти годы её муж. Теперь она окончательно утвердилась в том, что его нет в живых и, глотая горькие вдовьи слёзы, всё вынимала и вынимала "гостинцы" из мешка, расставляя их по крыльцу.
   С тех пор не было от Степана вестей. Но в том, что он плохо кончил, в этом она не сомневалась. Вот о чём в тот день она рассказала внуку...
   - Ну, ты уснул что ли? - донёсся раздражённый голос Финика до сознания Кулешова. Василий Фёдорович очнулся от нахлынувших воспоминаний и поплёлся к выходу. Воровская удача не согревала душу. Его не отпускали мучительные мысли о том, что время, отпущенное ему на земле, уходит, приближается неизбежная старческая немощь. Что жизнь по большому счёту не удалась. Что вор он неважный, а ничем другим занять себя не мыслил. Что в семье нелады и теперь ему не видать каких-то пуговиц...
   Рассеянно он протянул руку к дверной ручке, но она не далась, уносясь наружу. Василий Фёдорович потянулся за нею, делая шаг вперёд, и оказался на пороге. Перед ним стояли гурьбой какие-то люди, недоумённо взирающие на двоих незнакомцев в цветастых комбинезонах.
   Груз переживаний последних дней оборвал, натянутые струной нервы Кулешова. Он бросился мимо Финика к балкону и, не задумываясь, перемахнул через перила. Злую шутку сыграла с ним сила привычки. Он не слышал истошный вопль приятеля: "Стой! Куда ты?! Это же рабочие!", он уносил с собою, к приближающейся земле, ворох житейских неурядиц, неустанно отравляющих все последние годы его беспутную жизнь.
  
   5
   Василий Фёдорович открыл глаза и увидел над собою небо, с которого летний ветерок сгонял хмарь. Тут и там появлялись лазоревые просветы на общем сером фоне. День обещал быть тёплым.
   Он чувствовал, что его покалеченное тело куда-то несут. Люди, гомонящие на непонятном языке, бестолково кем-то организованные, своими неловкими действиями доставляют крайнее беспокойство. Он отрешенно воспринимал протекающие события. Ему казалось, что смотрит он со стороны, как молдаване в робах, собравшись толпой, неуклюже кого-то куда-то тащат. Кулешову хотелось крикнуть им: "Не дрова несёте! Аккуратнее!", но какая-то сила сковала его уста. Он молчал, и эта невозможность говорить, раздражала его. Послышался знакомый рык Финика:
   - У обочины кладите! Да понежнее!
   Неожиданно резкая боль в ногах лишила Кулешова сознания. В следующий раз он ненадолго пришёл в себя уже в квартире Финика лёжа на диване. Невыносимая ломота в ногах кружила голову. Тут же в отдалении стоял сам Мальков и ещё какой-то тип с папироской в зубах.
   - Надо бы рентген сделать. Множественные переломы обеих ног. Слава Богу позвоночник цел, - говорил он. - К тому же болевой синдром, штука нехорошая...
   - Нельзя ему в Москве светиться. Давай Коновал, думай, куда бедолагу определить. Он нынче богат, не обидит.
   - Есть у меня корешок один в Боровске. Там и просветим его. Организовывай транспорт, Финик.
   И опять Кулешова куда-то понесли. Его сознание обрывками выхватывало события дня, пытаясь увязать их в стройную линию. Но перед глазами вновь и вновь всплывал тот памятный день в Крыму, когда, под треск цикад он узнавал подробности жизни своих предков.
   Его отец - Фёдор Степанович, был человеком, как говорят, ни то, ни сё. Уехав перед самой войною в Москву, он на несколько лет выпал из поля зрения матери. От него за всё это время не было получено ни единой весточки. И на тему как он жил эти годы, что делал, впоследствии говорить не любил. Заявился же он однажды не один, с молодухой. Разбитная, понюхавшая жизни жена сына не понравилась Ларисе Филипповне. Свою неприязнь она не пыталась скрыть и вскоре молодые укатили обратно, в Москву.
   Гости ввели её в существенные траты, и она решила поправить свои дела, продав кое-что из мешка с "гостинцами". Оказавшись на Симферопольской барахолке она внимательно приглядывалась к торговцам в рядах, пытаясь определить, с кем из них безопаснее будет совершить сделку. Вдруг поблизости образовалось какое-то брожение среди толпы, и сразу же послышался истошный бабий вопль: "Убивают!". Несколько нетрезвых фронтовиков жестоко избивали вываленного в грязи человека. Он пытался прикрыть голову руками от сыплющихся ударов кованых сапог, но безуспешно. Всякий раз носок кирзовой обувки находил уязвимое место, на котором тут же возникал кровоподтёк или вздутие. На мгновение Лариса увидела несчастного и отпрянула, закрыв глаза рукою. Это лицо было ей знакомо и принадлежало оно ночному гостю, приходившему недавно с вестью от мужа. Он тоже заметил её, и обезображенный страшным шрамом лик его исказила ухмылка. Миг спустя губы превратились в кровавое месиво, и незнакомец повалился наземь.
   - И поделом, - услышала она за спиной, - ворьё иначе не научишь.
   Лариса обернулась, но никого не увидела. Перед ней сплошным пятном расплывались лица обывателей, равнодушно взирающих на страшную сцену повседневной жизни. Ей сделалось нехорошо. Тошнотворный комок подошёл к горлу и она, забыв о своей цели, кинулась прочь...
   Косой солнечный луч ровной полосой отобразился на грязном полу крошечной комнаты. Он в точности повторял контуры широкой щели неплотно задёрнутых занавесей. В его свете лениво ползали мухи меж съестных крошек. Антисанитария удручала. "Что мешает человеку жить не по-скотски?", - думалось Кулешову, рассматривающему жилище.
   Он лежал обездвиженный на серой простыне и мрачно думал о том времени, что предстоит ему пережить в ближайший месяц. Обе ноги, в каких-то металлических конструкциях покоились на подушке. Здесь же расположилось хитрое сооружение с множеством противовесов. Было ясно, что прилип он к кровати надолго.
   - Ну что, оклемался? - скрипучая дверь отворилась, и в проёме показался Мальков. - Тебе, Вася, не столько ноги, сколько голову лечить надо... Твою жену я оповестил, к вечеру будет. Да-а, жена вора - женщина героическая, по всем показателям. При нашей с тобой профессии холостяком следовало бы быть, - мрачно добавил он.
   - Спасибо, Финик, - слабым голосом отозвался Кулешов. В его голове туманилось, сказывались последствия наркоза.
   Приятель промолчал. Прошедшие сутки измотали его. Он валился с ног от переутомления и нервного напряжения. Вовремя овладев ситуацией после того, как Кулешов неожиданно сиганул с балкона, он усилием воли и благодаря наглой напористости мобилизовал рабочих на спасение подельника. И только теперь, когда удалось скрыться, проделать длительное путешествие с травмированным другом, договориться с хирургом и найти логово, чтоб притаиться, он мог себе позволить расслабиться. Вынув из внутреннего кармана поллитровку "Столичной" водки он сел на табурет, второй и последний предмет мебели после кровати в этой комнате.
   - Скудновато трудовой народ живёт, - открывая бутылку, отозвался Финик. - Да, Вася, в этой норе предстоит тебе месячишко, а то и больше влачить. Но ты не унывай. Есть кое-что, согревающее душу. И кое-что это тебе известно, и в количестве оно не единственном. Вот люди, даже стакана нет! - в сердцах добавил он, прикладываясь к горлышку.
   - Возьми всё себе, Финик.
   - Что, что? Что ты сказал? - Мальков чуть было не поперхнулся. - Оскорбить меня хочешь? Я, Вася, вор, а не мазурик подзаборный. И вор я - честный. Ещё чего-нибудь подобное скажешь... Хлебни-ка вот лучше. Не хочешь? Ладно. Сегодня я здесь перекантуюсь, а завтра к барыге. Наличность требуется, затраты нешуточные. Чем оплачивать собираешься? То-то. "Возьми себе". И без меня найдутся желающие: Коновалу, хирургу здешнему, шаромыжникам этим - содержателям клоповника. Набегает сумма...
   Память Кулешова снова и снова возвращалась в прошлое, к рассказу бабки. Уже смеркалось, и Лариса Филипповна тяжёло поднявшись с лавки, направилась к кухне. Через некоторое время она вернулась, держа в руках керосиновую лампу и новый кувшинчик с вином. Нахлынувшие воспоминания душили её. Удерживать в себе душевную боль, от прожитых лет, не было сил.
   - Степан Федотович презирал все эти новомодные теории преступлений, - продолжала она прерванный разговор. - Это ж надо было додуматься: погода виной всякому лиху. Воровства, мол, летом больше, зимою меньше. Чепуха! Русскому человеку всегда украсть в радость. Стёпа мой понимал душу людей, и люди благодарили. А как же? Всё текло своим чередом. Ну, а потом голь - перекатная объявилась. До власти дорвались инородцы да бандиты эти, как там их - большевики, и всё в тартарары полетело.
   Кулешов поёжился. Уж чего-то бабка больно смело о власти брякнула. Язык-то лучше до поры до времени попридержать бы следовало. Но Лариса Филипповна, размягчённая вином, ударилась в воспоминания. Она припомнила, как однажды в марте 17-го на набережной Алушты их с мужем остановил патруль - пятеро юнцов с красными бантами на лацкане пиджаков и винтовками через плечо. Предводительствовал ими командированный на юг матрос-балтиец. Его свирепое лицо, лицо морфиниста, вселяло ужас. Шаря бессмысленными глазами по ладной фигурке Ларисы, он потребовал документы.
   - Документы? Как же это, милок, документы? Отродясь у нас мастеровых их не бывало. Я же плотник здешний. Меня все знают, - скороговоркой тараторил не на шутку испугавшийся Степан. - Я же свой, товарищ я, из трудового крестьянства...
   Неизвестно чем бы закончилась эта встреча, но неожиданно один из патрульных взвизгнул:
   - Офицер!
   И толпа вооружённых людей кинулась в ближайший переулок. Некоторое время слышался тяжёлый топот удаляющихся преследователей, а затем до их слуха донёсся пронзительный крик. Обезумевшие люди с остервенением кололи штыками уже бездыханное тело молодого мичмана, совсем мальчишки, имевшего неосторожность выйти в форменной шинели на улицу. До октябрьского переворота оставались ещё долгие месяцы, которые надо было как-то прожить и выжить...
  

***

   Деревья готовились к зиме. Сбрасываемые ими листья густо устилали обочины улиц желто-красным одеянием. Дворники, неустанно шаркая мётлами, собирали их в громадные кучи. Прелый запах осени щекотал ноздри. Кулешову не было грустно от вида замирающей природы, нет. Напротив, у него появилось ощущение возвращения чего-то утерянного. Чего, понять он не мог. Но это было важным, так не достающим прежде.
   Он медленно шёл, опираясь на палочку, по брусчатке площади Восстания. Коновал - в своё время недоучившийся студент-медик, имеющий вес в уголовных кругах, тип, - рекомендовал ежедневный моцион. Кулешов неукоснительно соблюдал этот новый для себя режим, который начинал ему нравиться. И он, с упорством маньяка, превозмогая боль, всякий раз выходя на терренкур, всё увеличивал и увеличивал нагрузку.
   Войдя в скверик перед "высоткой", Василий Фёдорович решил передохнуть на скамейке. Подойдя к одной из них, он несказанно удивился. На ней сидел, кутаясь в старомодное, английской шерсти, добротное пальто Иван Карлович Зак - случайный знакомый, с которым ещё летом он имел здесь же непродолжительную беседу. Он читал газету, неодобрительно покачивая головою, и не замечал приближающегося Кулешова.
   - Здравия желаю! - донеслось до слуха старика, и он, оторвавшись от чтения, поднял глаза, и некоторое время недоумённо взирал на незнакомца. Наконец что-то припомнив, он потеплел глазами, губы растянулись в улыбке:
   - А-а! Как же, как же. Очень даже помню. А это что такое? Палочка? Ах, да! Видимо, производственная травма, - насмешливо добавил он.
   Кулешов примостился рядом, радуясь возможности развлечь себя беседой с забавным стариканом.
   - В точку, папаша. Травма производственная.
   - А я, как изволите видеть, опять здесь, впрочем, как и вчера, и позавчера... Старуху-то свою похоронил ещё в августе, - глаза Зака увлажнились, и он зашмыгал носом в платок. Мотнув головою в сторону "высотки" он горько добавил:
   - А эти даже на похороны не явились.
   Наступило молчание. Что мог сказать Кулешов? Посетовать на неблагодарность, ту, что в природе самого человека? Это банально. Каждый из живущих сталкивается с нею. И всякий раз боль от неё приходит от самых близких людей.
   - А я тебя, дружочек, знаю, - неожиданно донесся до него голос, совладавшего с собою старика, - ты - Кулешов.
   Василий Фёдорович опешил. Он точно помнил, что не называл своего имени старику. Да если б и называл, то вряд ли дряхлая память Зака смогла бы удержать его фамилию.
   Насладившись растерянным видом Кулешова, Иван Карлович продолжил:
   - Батю я твоего не знал, врать не буду, а вот Степана Федотовича имел удовольствие лицезреть. Большого ума человек был. Смотрю на тебя, а перед глазами он стоит... Тот же свирепый взгляд, мощный подбородок и прочее. А главное по той же стезе двигаешься. Лишний раз убеждаюсь, что наследственность обязательно проявит себя. У вора потомство либо воровское, либо полицейское. В одной плоскости оба ремесла. Так, значит, и ты, Кулешов -младший, не нарушаешь законов природы, в воры подался, - напоследок констатировал старик.
   - Откуда вы знали деда моего? - сдавленным голосом спросил Кулешов.
   - В одном ведомстве варились. Я тогда в Крыму, перед самой войной, служил. Потом наши люди раскопали в архивах, что он из жандармов. Ну, Стёпа не будь дураком, в бега ударился. Ловить его, мне поручено было.
   - Поймали?
   - Куда там. Он же все ходы-выходы знал. Где-то в Одессе орудовал, понимал, кого щупать. Специализировался на ювелирных ценностях, золотишке... Прошёл слушок, что после войны подельник его порешил. Но я не верю в это. Не такой Стёпа был человек, чтобы даться так просто. Думаю, на дно капитально осел. Жив ли, нет - не знаю. Но крови он мне много попортил. И сидеть мне где-нибудь в лагерях по его милости, но война, как это не странно, очень вовремя началась. Других забот прибавилось...
   Кулешов потерял интерес к желчному старику. Ничего нового он не сказал, а душу растеребил. И он уже не улавливал тихие звуки ехидного голоса Зака. Он напряжённо размышлял над словами старика о наследственности. О проявлении дурных её свойств. Выходит всё предопределено изначально? И судьбы другой ему дано не было, а следовало прожить жизнь воровскую? Значит, кто-то решил, ещё задолго до рождения, как предстояло ему жить. И этот кто-то не Господь, а собственный дед - Степан Федотович, обладатель затейливого склада ума, использующего этот дар с единственной целью, как бы прожить хитрее.
   Василий Фёдорович, не спеша, поднялся со скамейки. Глянул на торжествующего старика, излучающего довольство от своего открытия, и не ощутил, как прежде, сочувствия к этому человеку. Ему показалось, что морщинистое лицо старика разгладилось, одухотворённое сознанием того, что жизнь неустроенна не только у него, но и у других. Что у каждого человека есть свои проблемы, не дающие распрямиться от их гнёта. И осознание этого доставляло ему тихую радость. Её неподдельность нельзя было скрыть на лице.
   Кулешову стало противно, и он сквозь зубы бросил:
   - Однако, папаша, кем ты-то был в жизни, что собственный выводок до хаты не пускает?
   Сказал, и жестко сжав губы, направился к зоопарку, продолжая предписанный моцион. Но настроение, навеянное солнечной утренней прохладой, безвозвратно улетучилось...
  
   Сентябрь-октябрь 2004 г., Москва.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   2
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"