Розенберг Алексей Александрович : другие произведения.

Чистая сказка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Занимательные истории из сельской жизни

ЧИСТАЯ СКАЗКА

Вместо эпиграфа...

   Представь читатель: раннее утро. По полям и лесам стелиться легкий туман, стараясь спрятаться от теплых лучей восходящего весеннего солнца.
   Трава и молодые листья деревьев блестят капельками росы, обращаясь на солнце в яркие изумруды.
   Золотые стволы сосен кажутся теплыми и этим своим теплом создают в душе легкий уют.
   Вертлявый ручей, весело прыгая по камням и разбрасывая сонмы брызг, рождает на перекатах маленькие волшебные радуги, в ледяной холод которых хочется погрузить пальцы. А по берегам - тысячи ярких сверкающих на солнце драгоценных камней, то ли цветов, то ли бабочек, которые играючи колыхает легкий теплый ветерок, разносящий по округе разноголосый птичий концерт.
   И вот присядешь ты, читатель, на какой-нибудь камень, заслушаешься, засмотришься, улыбнешься невольно, и... плевком отбросивши окурок папиросы, хлопнешь глоток самогону, встрепенешься и попрешь ворованные бревна дальше...
  
  

Сельская библиотека

   О том, что в деревне была библиотека, большинство жителей узнало лишь после того, когда ее переделали в обычный кабак. И теперь среди мужиков стало популярным выражение "Пойдем, что-нибудь почитаем".
   Хотя, против нескольких тысяч изданий, когда-то предлагаемых библиотекой, довольно скудный прейскурант кабака предлагал всего лишь три: сборник анекдотов "Пиво", поэтический сборник "Портвейн" и сборник трагикомических рассказов "Водка". Но, надо сказать, пользовались эти издания таким спросом, что мог бы позавидовать автор самого издаваемого бестселлера. Да и бывшая библиотека никогда в свою бытность не видела такого притока читателей.
   Кроме того, некоторые читатели вообще приходили со своими рукописями, пряча их под пиджаками и рубахами, и таясь читали на троих, подсовывая листочки в сборники из прейскуранта, что, согласитесь, является делом невиданным в библиотечном мире. Библиотекари, конечно, пытались бороться с этим явлением вывешивая плакаты предупреждающие о чудовищном штрафе и лишении читательского билета за пронос рукописей, но безрезультатно. Самиздат в деревне находился на высоком уровне развития.
   И поэтому, когда председатель на голубом глазу заявил, что его колхоз самый читающий в районе, то, как видите, нисколько не кривил душой.
  

Casus belli

   - Семен!
   - Здарова Петро! Как сам?
   - Здарова Семен! Сам-то ничего. Вона Федька подсобил - дровишек прицеп привез. С обеда с братом колоть будем.
   - Ну, добре! Надось тоже с Федькой поговорить. А то вон Павла не допросишься. То напьется, то пьяный...
   - Я, Семен, чего тебя кличу-то? Твой сорванец Кузьминишне из рогульки все банки на заборе перекокал! Она их сушить на заборе понатыкала, да покамест курей кормила, от банок-то ничаго и не оставши. Все в хлам!
   - А с чего это, Петро, ты решил, шо это мой Вовка? Шо в деревне ребятишек мало? Да и Вовка-то мой, хоть и озорник, но уж такого не стал бы делать.
   - Мало - не мало, а только это твой Вовка побил. Кузьминишна успела заприметить, как он удирал по тропке.
   - Ой ё, Петро, да мало чаго он драпал? Кузьминишна видала, как он с рогульки пулял? Не видала! Так шо ж наговаривать-то?
   - А чаго ей наговаривать-то? Раз утекал, значит по всему выходит, шо виноват! И ты его, Семен, ишо покрываешь, за место того, шо б ремнем протянуть! Придется таперь вам Кузьминишне банки воротить. Аж десять трехлитровок!
   - А черта ей лысаго! Не мой Вовка банки поколотил и все тут! И ты в чужое дело не лезь и этой гадюке не подпевай! Нашелся тут добродетель! Уй!
   - А ты, Семен, мне не груби! Я не добродетель, а справедливости хочу! Раз Кузминишна говорит, шо твой Вовка, значит так оно и ёсь! И нечаго тут воду баламутить!
   - Да иди-ка ты Петро лесом! Я тебе, соседушка, в сельсовете поинтересуюсь, за какие такие коврижки тебе Федька дровы с делянки возит! Вот и посмотрим за справедливость! А за банки я тебе так скажу - ешо будешь на моего Вовку поклепы наводить, я те не только банки, я те рожу твою лисью расколочу! И шо б к вечару должок возвернул, аспид! Хочите войны - заполучите! Тьфу!
  
  

Бесштанный мальчик

   Маленький совершенно бесштанный деревенский мальчик лет трех от роду, старательно пробирался сквозь траву на соседский участок. Дело в том, что он услышал, как родители обсуждали приезд городских дачников и не разведать что и как мальчик не мог.
   И вот, несколько раз обжегши голый зад крапивой и исцарапав об кусты смородины и крыжовника лицо и руки, мальчик, наконец, пробрался к дому летних соседей и остолбенел: перед ним предстало божественное существо в ослепительно белом платьице и с огромным голубым бантом на белокурой голове.
   Это прекрасное создание с любопытством разглядывало необыкновенными большими глазами неожиданного гостя. А гостю, всей его детской душой, захотелось сделать какой-нибудь подарок от чистого сердца этому восхитительному существу.
   Но вот незадача - все самое ценное, что имел мальчик, осталось в штанах, которые он совершенно позабыл одеть, спеша провезти разведку. И тогда ведомый каким-то пока еще непонятным чувством он сорвал огромный желтый одуванчик и робко протянул девочке. Девочка заулыбалась и шагнула навстречу мальчику, чтобы принять этот драгоценный дар. Она протянула свою изящную ручку и...
   - Щеголять мудями перед малознакомой дамой - это несколько не эстетично, молодой человек. Не находите? Немедленно отправляйтесь домой, и соблаговолите привести себя в должный вид!
   Вот так неожиданное появление взрослых разрушает прекрасные стремления души довольно паскудной мелочностью.
  
  

Героический эпос

   Яркий свет озарил ночное небо, и дьявольский грохот целой колонны бронетехники ворвался в спящую округу -- из деревни Нижние Коммунары в деревню Верхние Коммунары на совхозных тракторах и комбайнах ехали подвыпившие мужики бить тамошних обидчиков.
   В тоже самое время на встречу им из Верхних Коммунар выдвинулась не менее внушительная колонна совхозной техники с подвыпившими мужиками, преследующими цели бить нижне-коммунаринцев.
   И сошлись великие силы в бескрайнем чистом поле, и завязалась битва достойная героических эпосов, и к утру... план по сенажу был перевыполнен, без существенных потерь с обеих сторон...
  
  

Натуральное хозяйство

   Борисыч, объехавши на тракторе бабке Нюше огород, теперь сидел на плуге и, посасывая папироску, обтирал черные от масла руки грязной тряпкой.
   - Держи-кась, - сказала бабка Нюша, вынесши из избы бутылку мутного самогона и кусок сала с краюхой хлеба, завернутые в тряпицу, - Ты б мне, Борисыч, еще прицеп дровишек бы привез. Я в лесхозе леса-то купила, и Сенька Рыжий мне ужо и попилил. Да вывезти из леса нечем. А у тебя, слыхала, прицеп есть. Так удружил бы - в долгу не останусь. Знамо же.
   Борисыч с сомнением посмотрел на бутылку и тряпицу с салом, но все же взял и неспешно спрятал в кабине.
   - Удружить-то, конечно, можно. Только ты это, баба Нюша, - Борисыч плевком отбросил окурок, - Ты за дровишки мне лучше рубликом отдай. Самогонка, конечно, у тебя хорошая, да мне Глашка всю плешь проест - нам порося покупать надо, а рубликов не хватает.
   - Так шо молчал-то? - сказала бабка Нюша, всплеснув руками, - Я ж тебе и за огород могу рубликов дать! А ну, постой...
   - Да не, баба Нюша, - Борисыч рассмеялся и полез в кабину, - Расплатилась ужо. А вот вечером рублик готовь - Сеньку возьму, и дрова с лесу вывезем.
   - Сколько готовить-то?
   - А как за бутылку, баб Нюша. Бывай!
   Борисыч задрал плуг и, лихо развернувшись, вырулил на загуменки, где вскоре скрылся в клубах пыли.
  
  

Старая гвардия

   В деревне Козьино, когда-то славившейся колхозом-миллионером "Красный Партизан" случилось натуральное светопреставление. Однажды утром, не предвещающим ничего сверхъестественного, к сельсовету с непомерным грохотом подъехало несколько крытых грузовиков, из которых с шумом и гамом стали выпрыгивать люди в военной форме.
   - Ох ты, ёлки зеленые! - вскричал председатель колхоза товарищ Лызин, выбегая из сельсовета - Старики же!..
   - А что старики? - удивленно спросил мужчина в офицерской форме, но товарищ Лызин в ответ только чертыхнулся и, махнув рукой, куда-то убежал.
   Тем временем, дряхлый столетний дед Федор, который обычно с превеликим трудом передвигался от дивана до уборной, а оттуда до скамейки в саду, неожиданно превратился в сталь.
   - Вернулись, суки, немчура поганая! - зло прошипел он.
   Отбросивши в сторону очки с линзами-телескопами, дед Федор довольно резво слазил на чердак, откуда спустился в старенькой потертой гимнастерке, с гранатами, заткнутыми за ремень, видавшей виды трехлинейкой на плече с примкнутым штыком, и ухоженным пулеметом Дегтярева в руках. Карманы галифе оттягивали наганы, а из-за голенищ кирзовых сапог выглядывали рукоятки "финок". Перемещаясь по саду, где короткими перебежками, а где по-пластунски, дед Федор занял оборону под пышным кустом смородины, совершенно слившись с окружающей местностью.
   - Ну, держитесь, падлы! - еще раз прошипел дед Федор и затих, медленно водя стволом пулемета из стороны в сторону в направлении предполагаемого появления противника.
   Сзади послышался легкий шорох и мгновенно и практически неуловимо дед Федор уже развернулся и целился из наганов в подползающих людей в таких же стареньких гимнастерках.
   - Федор - свои! - тихо сказал один из подползающих.
   Это было подкрепление в лице деда Егора, вооруженного ППШ и гранатами, деда Паши со снайперской винтовкой Мосина, и бабкой Шурой, с большой зеленой сумкой с красным крестом.
   - Маловато нас будет, - сказал дед Федор и сплюнул, - Ну да ничего - прорвемся! Разве нам привыкать?
   - Прорвемся, командир, - ответил дед Егор, - Только надо бы диспозицию сменить: к Славке в сад - у него там ЗИС-3 в погребе припрятана. С таким орудием нам сподручней будет.
   - Твоя правда Егор, - тихо сказал дед Федор, - Отряд! Слушай мою команду: на новое место дислокации, в Славкин погреб, короткими перебежками, марш!
   Когда отряд незаметно для неприятеля переместился к деду Славе в обширный погреб, тот уже успел наладить орудие. Общими усилиями они подкатили его к маленькому окошку.
   - Заряжай осколочным, Славка, - приказал дед Федор, - Дадим им сходу просраться.
   Еще раз поднажав, отряд высадил дулом орудия оконце и изготовился дать залп.
   - По моей команде... - начал дед Федор...
   - Федор Васильевич! - раздался усиленный мегафоном голос, - Говорит председатель колхоза Лызин! Федор Васильевич, ни какой опасности нет! Возвращайтесь домой! Прошу вас! Никакого нападения на нашу Родину! Шум вызван военнослужащими из подшефной воинской части, которые прибыли на уборку картошки!
   - Тьфу ты, черти окаянные, - зло сплюнул дед Федор, - Отряд - отставить! Разойтись на исходные позиции!
   Сталь расплавилась и вернулась старость. Старики, пригорюнившись, печально разошлись по домам...
  
  

Преступление

   В деревне Кукино произошло преступление, прогремевшее на весь район. Дело было так: тракторист Булыгин приревновал Авдотью Никифоровну Мельникову, супругу токаря Мельникова, даму колоритную во всех отношениях, к кузнецу Степану, и на ближайшем совместном распитии самогона у деда Иваныча, высказался в том духе, что, мол, набьет Степану лицо, если тот не оставит своих грязных поползновений в сторону Авдотьи Никифоровны.
   На это Степан ответил, что понятия не имеет о чем идет речь, и ударил первым. Завязалась свара, в которой почему-то больше всего досталось деду Иванычу, хотя тот и прятался за печкой.
   На шум прибежали два брата-близнеца Пахом Витальевич и Лука Арсеньевич. Умело ввинтившись в свару они стали бить друг друга, выясняя чей отец был толковее. Их дружеский диалог заинтересовал собравшихся, а кроме того и местного участкового Витьку Тырина, который явился на место диспута размахивая служебным наганом.
   Вид нагана еще больше раззадорил мужиков и они, оставив прежние распри, переключили свое внимание на Витьку. Тырин был не робкого десятка, но наган отстоять не смог.
   Пока бушевали страсти, на шум последовательно пришли следующие лица: пастух Емельян, последний раз в своей жизни размахивающий роскошным бичом; наполовину ослепший от денатурата сварщик Леха; сам токарь Мельников с увесистой стальной заготовкой; комбайнер Витька с какой-то отточенной железякой от косилки; шофер Сан Саныч с монтировкой на перевес, и еще несколько человек, которых уже ни кто не запомнил...
   Праздник духа продолжался до утра и закончился братанием уцелевших, совместным распитием самогона и песнями о черном вороне.
   Позже, когда мужики стали из интереса докапываться до первопричины развернувшихся боевых действий, то были немало поражены открывшейся истине и, посовещавшись меж собой, решили ни чего про Авдотью Никифоровну и тракториста Булыгина токарю Мельникову, когда того выпишут из больницы, не рассказывать.
   Ах да! Преступление! Ну, да тут ни чего стоящего: просто председатель колхоза Рвачев начал отчаянно путать свое добро с колхозным и, наконец, попавшись на какой-то мелкой афере, схлопотал приличный срок. Так что и не понятно, из-за чего столько шуму.
  
  

Лечебный ингредиент

   Дело было так: тракторист Ерофеич, на пару с комбайнером Тимохой, перебравши самогону бабки Дуни и пребывая в состоянии близком к невменяемому, лишились пространственно-временной ориентации и влезли в окно к кузнецу Петровичу, хотя на деле собирались влезть в окно к доярке Глаше, которая жила на другом конце деревни.
   Кузнец Петрович, так же пребывая в состоянии легкой апатии от самогона того же производителя, лепших друзей не признал, а посему устроил небольшую потасовку, выросшую в серьезную драку, так как на шум материализовалось еще несколько дезориентированных тем же самым самогоном граждан. Причем данные граждане лезли через двери, окна и даже печную трубу, отчего кузнец принял их за чертей, что, в свою очередь, придало его действиям еще больше удали и задора.
   Сверкающая кокарда на фуражке участкового Дыбина, явившегося в самый разгар драки, произвела на участников действа неизгладимое впечатление: Ерофеич с Тимохой забились под лавку, а Петрович с криком "Отче!", неистово крестясь, грохнулся на колени. Остальные же черти дематериализовались тем же способом, как и появились: через двери, окна и печную трубу.
   И тут участковый Дыбин слегка покачнулся, зычно икнул и, поинтересовавшись, отчего столько шуму, а драки нет, пальнул дважды в потолок из нагана и упал под стол.
   А на утро, рассерженные и шибко помятые односельчане отправились к бабке Дуне за разъяснениями, отчего некогда славный напиток внезапно произвел такой неправильный эффект.
   Бабка Дуня поначалу, конечно, открещивалась с перепугу, думая что преставился кто. Мол, знать ничего не знает, и кроме травок полезных ничего не добавляла. Но под давлением общественности все-таки призналась: в последнее время ее стали преследовать сильные боли в пояснице и всякие ревматизмы, а издревле известно, что нет лучшего средства, чем компрессы и примочки из настойки мухоморов на спирту. А где же в деревне спирт взять, спрашивается? А негде! Вот она спирт-то самогоном и заменила. А имея привычку заготавливать впрок, заложила мухоморы во все банки.
   А что? Ей лекарство полезное, а мужикам - какая разница? Самогон - он и есть самогон, хоть с травами, хоть с грибами. Да и что им с мухоморов сделается, когда, вон, и на помете курином и на карбиде пьют - и ничего, живые.
   В общем, накрылся алкогольный бизнес у бабки Дуни. Впрочем, она и не расстраивается - аптечный расцвел: она теперь самогонку не только на мухоморах настаивает, но и на всяких полезных травках, так что за лечебной настойкой к ней даже из соседних деревень приезжают. Говорят, помогает шибко.
  
  

Невзрослые люди

   Михаил Петрович уже изрядно вымок под затянувшимся холодным осенним моросящим дождем, и теперь, сидя в ивовых кустах, проклинал тот самый час, когда согласился подменить Аркадия Семеновича на этом, мягко говоря, не очень-то почетном посту.
   Тут вот что: Аркадий Семенович имел намерение жениться на Варваре Тихоновне, и дабы быть уверенным в, так сказать, "чистоте" будущей супруги, затеял в этих самых кустах возле ее дома засаду, с целью отследить ее посетителей. Особенно в ночное время. А этой ночью ему срочно понадобилось отлучиться по каким-то неотложным делам, и он уговорил Михаила Петровича подежурить вместо него. Поначалу Михаил Петрович, конечно, отказывался, называя эту затею глупой и постыдной, но старый друг так сильно упрашивал, что тот, скрипя сердцем, согласился.
   И вот теперь вымокший и продрогший Михаил Петрович сидел в "трижды проклятых" кустах и поминал друга нехорошими эпитетами.
   - Михаил Петрович, вы ли это? - от неожиданности у Михаила Петровича ёкнуло сердце. Он осторожно повернулся и увидел Варвару Тихоновну собственной персоной.
   - Здравствуйте, Варвара Тихоновна... - пролепетал Михаил Петрович и почувствовал, как щеки буквально воспылали от стыда.
   - Ну, а где же мой муженек грядущий? Аркадий-то? Что ж он вас-то тут посадил?
   - Да вот, дела у него срочные в городе. Пришлось уехать... - Михаил Петрович готов был сквозь землю провалиться.
   - Ах, да -- что-то такое он мне говорил... - сказала Варвара Тихоновна и засмеялась, - Вот же ревнивец-то, а? А вы, Михаил Петрович, небось уж и вымокли весь! Эвон, у вас и зуб на зуб не попадает! Пойдемте-ка, я вас горячим чаем напою!
   - Ну что вы, не стоит, Варвара Тихоновна...
   - Пойдемте-пойдемте! А то простынете совсем или, чего доброго, воспаление легких подхватите. И не спорьте!
   Красный как рак Михаил Петрович выбрался из кустов и поплелся за Варварой Тихоновной, пытаясь выдумать на ходу какое-нибудь оправдание. Так пакостно он себя еще никогда не чувствовал. Хотелось бросится бежать без оглядки, но тогда это выглядело бы совсем уж по мальчишески, и ему пришлось бы стыдиться всю оставшуюся жизнь.
   В доме отчаянно пахло пирогами, и такое тепло растекалось от протопленной печи, что с холода и сырости Михаила Петровича немедленно стало клонить в сонную негу. Варвара Тихоновна забрала у него промокший плащ и развесила на веревке рядом с печью.
   - Ну вот, - сказала она, - А сейчас будем с вами чай пить. Я как раз пирогов напекла. И варенье имеется. А то давайте и остальную одежду -- я вам пока плед дам. А то на вас и сухого места нет.
   - Да не надо, Варвара Тихоновна, я так... Высохнет как на собаке.
   - Собаке... Вот скажи мне, Михаил Петрович, ведь взрослые люди же, а ведете себя, как черте что! Дети, ей богу! Удумали засаду учинить -- смех один! Ну ладно Аркадий -- ревнивый черт, но вы-то зачем согласились?
   - Да уж простите, Варвара Тихоновна...
   - Да будет вам! Что я не знаю, что этот черт кого хочешь уговорит? Ой... и смех и грех! Ладно, что уж. Давайте чай пить.
   Они пили чай до самого утра. Варвара Тихоновна без умолку что-то рассказывала о себе, своей жизни, о ревнивом Аркадии, о том, как будет хорошо, когда они поженятся и пойдут детишки. И что б обязательно два мальчика, в помощь отцу, и девочка, что бы всем душу греть. А Михаил Петрович молча слушал ее, с удивлением рассматривал и улыбаясь думал, какая, в сущности, прекрасная женщина Варвара Тихоновна, и что завтра же, он обязательно по-дружески даст Аркаше в морду и навсегда отвадит от всяких глупостей...
  
  

Наваждение

   Михаил Семенович с тлеющей папироской в зубах в полудреме сидел в уборной, не специально прислушиваясь к жужжанию шальных мух. Где-то невдалеке затарахтел трактор и ему тут же отозвался собачий лай, который зачем-то попытался перекричать бойкий петух.
   Послышалось, как в сенях заскрипели двери и загремели ведрами, что-то тяжелое упало на дощатый пол и с грохотом покатилось, преследуемое легким женским матерком. Заплакал ребенок.
   Стадо коров, о чем-то гундося меж собой, шумно прошло по загуменкам, направляемое веселыми криками мальчишек-пастухов. Возмущенный галдеж потревоженных стадом гусей сплелся с кудахтаньем куриц, бросившихся в рассыпную от случайно свалившихся с дровяника двух сцепившихся подвывающих котов. И тут же громкий стук явно прилетевшего полена, сопровождаемый крепкой руганью деда Семена, вернул некоторое спокойствие в случившуюся панику, и кошачий ор быстро стих вдали.
   В дверь уборной настойчиво застучали, отчего Михаил Семенович вздрогнул и вышел из состояния полудрема, отбросив воображаемую папиросу в сторону - и тут же утренний шум деревни немедленно растворился в бормотании телевизора на кухне, вое автосигнализации во дворе и возмущенном голосе супруги, опаздывающей на работу, из-за того, что супруг "расселся там на весь день"...
  
  

Бдительный участковый

   У старика Терентия случилось несчастье: пока он ездил по делам в город, глупая старуха впустила в дом участкового Сычина, который, пошевеливши ноздрями, сходу раскусил наличие в подполе спрятанного самогонного аппарата и, конечно же, его конфисковал.
   Самое обидное, что старик Терентий знал этого Сычина еще с тех лет, когда маленький плаксивый голоштанный мальчишка, писающийся с перепугу от мычания коровы, бегал за ним по пятам и клянчил: "Дядя Тилентий, пакатай на тлактали". И, может, Терентий упустил чего в свое время, может, не накатал вдоволь маленького Сычина на тракторе, да только вырос этот Сычин, нацепил, подлец, погоны и теперь ни какого спасу-продыху не дает.
   То честно украденные в колхозе ничейные комбикорма конфискует, то доски велит на пилораму вернуть, то соляру с трактора назад в бак заправить, а теперь вот и до аппарата добрался! Ну, ни какого с ним сладу!
   Уж и так старик Терентий к нему подкатывал, и эдак - ни чего не помогает. Посмеивается только Сычин да ус крутит. "Нет, говорит, дед Терентий, ничего у тебя не выйдет. Иди себе с миром". И что тут поделаешь?
   Прав, конечно, Сычин по-своему, но ведь свои же все, деревенские. Мог бы иной раз и глаза прикрыть и ноздри свои при себе держать...
   Ну да что уж теперь. Одна радость, что не пронюхал он еще про землянку в лесу, а то совсем бы каюк пришел самогонному делу. Да ведь пронюхает же, подлец. Обязательно пронюхает...
  
  

Блестки

   Семеныч с Алексеечем раздобыли бутылку подозрительного первача, настоянного, по словам бабки Авдотьи, на кедровых шишках, но, при этом, отчаянно вонявшего какой-то химией и куриным пометом.
   Засели в кустах за трактором на окраине поля. Разлили первач по стаканам. Ухнули не чокаясь.
   - Да! Это - "посильнее Фауста Гете"! - икнув, блеснул Семеныч услышанной где-то фразой.
   - Нет, Семеныч. Это - посильнее абсента Ван Гога, - крякнув, блеснул кругозором резко захмелевший Алексееич.
   Мужики ухнули еще и блаженно закурили.
   В небе блестело яркое желтое солнце. В поле, блеснув, тихо зашелестели подсолнухи. Неподалеку блеснули мычанием коровы. Вокруг мягко искрилась блестящая гармония и не менее блестящее душевное равновесие, совершенно не нарушаемое работающим вдалеке блестящим жнецом.
  
  

Яркие люди

   Васька Клюкин слыл на селе страшным франтом. Бывало, разоденется в английский френч, натянет малиновые резиновые сапоги, нахлобучит широкополую белую панаму с синим пером, и давай важно прохаживаться перед клубом, словно павлин какой. Нос к небу задерет, а сам зыркает глазом - мол, видали? Европа!
   А в соседнем селе жила Агафья Зубова, слывшая модницей не меньше Васьки. Как разоденется в многочисленные пышные юбки, как натянет искусственно выкрашенные в зеленый кирзовые сапоги, как пришпилит невообразимый кокошник, так и давай перед клубом прохаживаться, презрительно зыркая на односельчан. Мол, видали? Давитесь от зависти!
   Поначалу как Васькины, так и Агафьины односельчане снисходительно посмеивались над модниками, считая их людьми не совсем здоровыми. Потом и просто перестали обращать внимание.
   Но что такое модник без зрителя? А уж такие, как Васька и Агафья, так и вовсе хиреть начали, оставшись без внимания к собственным персонам.
   И решили они покинуть родные края. Васька отправился на север, а Агафья на юг. И, как водится в сказках, естественно встретились на полпути между селами...
   На свадьбе гуляли оба села. Весь народ страшно раскрашенный, разодетый в невероятные юбки и френчи, натянувши цветные сапоги и украсив головы фантастическими шляпами, перьями и кокошниками водил веселые хороводы и распивал за здоровье новобрачных. А тех, кто не желал рядиться по последней моде, согласно пожеланию молодых, на свадьбу не пускали и водкой не потчевали...
  
  

Благодать

   Теплый июльский вечер. Время подходит к закату и всё вокруг замирает в предвкушении предстоящего представления. Подмастерья небесной ювелирной мастерской в почтении отступают на второй план, и окончательная огранка некоего сокровища предоставлена рукам великого ювелира. И этот ювелир - заходящее солнце. Оно, как бы нехотя, напоследок расправляет свои плечи и выкидывает тот самый фортель, какой обычно остается в памяти на долгие годы. Рассыпая пригоршни драгоценных алых нитей, оно, улыбаясь своей работе, наряжает сосновый бор в искусные золотые одежды, инкрустированные сверкающими изумрудами, под веселый гомон лесных птиц, громко поющих в золотых нитях этих роскошных вечерних нарядов.
   А на берегу этого сверкающего соснового океана, уютно расположилась маленькая деревенька, благоухающая в этот час сеном и душистыми травами. И даже легкая примесь запахов домашних животных, совершенно не портит общей картины. А совсем наоборот добавляет легкие штрихи домашнего деревенского уюта.
   В саду, среди раскидистых яблонь украшенных ожерельями из молодых яблок, среди кустов розовеющей смородины, в окружении благоухающих цветников, за столом сидели распаренные после знатной баньки два соседа. Сидели и молчали, смотря на праздник заката, слушая вечерний птичий концерт. Что-то непонятное и тоскливое пело в глубине души этих грубых на вид мужиков от созерцания непреходящего творения ювелира-солнца, наполненного запахами окружающего мира, чистого тела и дубового веника. И ведь правда - какой-то внеземной покой снисходит в такие редкие и, к сожалению, короткие минуты на невольных зрителей волшебного представления.
   - Вот как это понимать... - сказал один сосед, не отрывая взгляда от заходящего солнца.
   - Да... Хорошо! - ответил второй, думая о чем-то своем.
   Еще помолчали, попыхивая папиросками. Затем выпили по стопке крепкой зубровки, с удовольствием закусив белоснежным салом со свежим ароматным домашним хлебом и дивным сочным чесноком.
   - А знатный у тебя чеснок вышел, сосед.
   - Ой, что ты! У меня и лук уже уродился - будь здоров!
   - Хорошо! Видно урожайным год будет.
   - Дай-то Бог...
   И соседи повели неспешную беседу о насущных хозяйственных делах...
  
  

Расплата

   Вовка Какин впотьмах пробирался огородами подальше от дома бабки Тришкиной, таща обеими руками украденный у этой Тришкиной тяжеленный бидон с брагой.
   Бидон беспощадно и очень болезненно бил по ногам, заставляя Вовку спотыкаться и падать то в кусты смородины, то в колючки крыжовника, то в мокрые грядки. При этом, как бы мстя за воровство, бидон норовил накрыть Какина своим весом, изрядно плющив тому лицо и отдавливая ребра.
   Но Вовка был непоколебим. Он, не издавая ни звука, превозмогал боль и усталость и, поднимаясь вновь и вновь, упорно тащил бидон дальше. Но силы Какина были не безграничны и в какой-то момент организм, изношенный алкоголем, не выдержал и Вовка в изнеможении свалился в заросли репейника, где, прижавшись к бидону, немедленно уснул.
   Пролежав в таком анабиозе порядка пяти часов и очнувшись, когда в округе вовсю загорлопанили утренние петухи, Вовка схватил бидон и бросился бежать с такой скоростью, что будто и не бидон это был, а какая-нибудь паршивая поллитровка.
   Он перепрыгивал грядки и кусты. Сшибал, используя бидон как таран, всевозможные заборы. Он даже умудрился проскочить насквозь чей-то хлев, страшно напугав свиней и кур, который подняли такой дикий гвалт, что будто их начали резать.
   В общем, Какин ракетой пролетел все мыслимые препятствия, и в скорости добравшись до своей хибары, наконец-то перевел дух.
   Он водрузил бидон на стол, выудил из покосившейся тумбочки ржавую кружку и, открыв крышку, вознамерился зачерпнуть драгоценной выстраданной сладкой браги...
   Бабка Тришкина, которая пряталась в бидоне с поленом с целью поймать, наконец, ирода повадившегося воровать у нее бидоны с брагой мешкать не стала, и бодро выскочив из бидона, погнала с криками пораженного до икоты Вовку по всей деревне, дубася его поленом по всему профилю и анфасу.
  
  

Лекция

   - И вот что, товарищи, я хотел бы вам сказать...
   - Бороденку-то сброй, прежде чем выступать!
   - Что, простите? А причем здесь...
   - Интеллигент что ли? Ну, давай, валяй дальше!
   - Эм... Кхм. Простите... Так вот, что я хотел сказать... Да... Вот, значит, в наше прогрессивное время, когда наука шагает, так сказать, семимильными шагами, делая нашу с вами жизнь гораздо насыщеннее и всячески облегчая, путем модернизации, условия труда, мы с вами, товарищи, должны...
   - Пушкин тебе должен, балабол!
   - Простите?..
   - Кто это "мы с вами"?
   - Ну как?.. Вы все... Я, в частности...
   - То есть ты должен?
   - Эм... И я тоже, безусловно...
   - Понаедут с города интеллигентишки вшивые и все должны им тут теперь!
   - Ну что вы! Я не о том же... Я о... Ну, в общих чертах же!
   - Общие черти у алкашей только! Да не тушуйся -- мечи дальше!
   - Я... Эм... Кхм... Да. Так вот. Значит, наука мчится вперед, да... То-сё... Ну, в общем, кругом прогресс и процветание! И вот мы... Ну, то есть, вы... Да. И я, конечно... В общем, мы, я, вместе с вами, должны, так сказать, проникнуться историческим значением момента и зашагать в ногу со временем!
   - Бодро?
   - Что простите?
   - Бодро шагать-то?
   - Ну да! Конечно! Бодрым веселым шагом на встречу свершением! Идя рука об руку с прогрессом! Осваивая новые технологии, подаренные нам научным миром! Пора уже механизировать неблагодарный ручной труд, высвобождая руки для новых свершений и...
   - Слышь, очкарик, вот ты давай-ка сам, бодро и весело, свершайся уже обратно в город и там на мозги капай своему научному миру! А то и сам не понимаешь, какую ахинею несешь!
   - Ну почему же ахи...
   - Да потому, что если у мужика руки высвободятся, то он их стаканом займет. И такого насвершает -- мало не покажется!
   - Но почему же сразу стаканом-то?..
   - А чем? Микроскопием что ли? Пока он пашет от зари до зари ему и не до глупостей всяких. А забери у него работу и все -- пропал человек!
   - Да я же не об этом! Не надо ни у кого работу забирать! Механизация не отнимает работу, а наоборот -- делает ее еще более продуктивной! Как же вы этого не понимаете?..
   - Мы-то понимаем. Это вы в своем городе ни черта не кумекаете! Так что вали-ка ты со своими проповедями куда подальше, мурло очкастое! А то не поленимся и высвобожденными руками ребра твои и попересчитаем!
   - Простите?.. Я не... Но как же? Меня же председатель сам пригласил для лекции!
   - Вот ему баки и заколачивай! А нам пора кинишку обещанную смотреть! Семеныч! Туши свет! Пора ленту крутить!
   - Но ведь я еще и половины не сказал... Как же я?..
   - Как-как? А как хошь! А бороденку-то сброй!..
  
  

Слабо

   Всем хорош был Петька Кружкин: мужик вроде не глупый, честный, работящий. Хозяйство свое имел. Дом хороший. В общем, первый жених на деревне.
   Но был у Петьки очень нехороший пунктик - он постоянно попадался на "слабо". Скажут мужики "А слабо тебе Петро с ними банку раздавить?", а тот аж в лице меняется: "Мне? Слабо?! А наливай!" и к вечеру уже лыка не вяжет.
   "А слабо тебе Петро пару мешков комбикормов с борта в кусты откинуть?" - "Да ты что?! А если поймают?" - "Слабо, значит..." - "Мне? Слабо?!"
   "А слабо тебе Петро с водокачки сигануть?" - "Мне? Слабо?!" - "Да ладно, остынь! Шутка!"
   А то, наверное, сиганул бы.
   И ведь сам, подлец, понимал, что это "слабо" его до добра не доведет. И сколько раз зарекался. Да все без толку.
   "А слабо тебе Петро..." - "Мне? Слабо?!"
   Однажды под вечер пришли к Петьке два старых знакомца. Пришли не с пустыми руками, так что вскоре Петька уже начал путаться в хмельных мыслях.
   - Слышь, Петро - дело есть, - сказал один, - У тебя прицеп здоровый же?
   - Ну.
   - Завтра в семь утра перегороди им дорогу на пятом километре.
   - Зачем еще?
   - Надо одного гада подловить. Он как раз в это время с города поедет.
   - Дык сами и перегораживайте.
   - Втроем сподручней будет. Ты перегородишь, а мы в это время его и схватим.
   - Что за гад-то?
   - Да ты его не знаешь. Ну дык как? Или слабо тебе?
   - Мне? Слабо?! Наливай! Завтра сделаем!
   И сделали. Только вот "гад" этот оказался бухгалтершей, которая везла зарплату в колхоз. Петька-то дорогу перекрыл, а когда уазик колхозный подъехал, те двое из кустов с ружьями выскочили, седоков перестреляли, схватили сумку и в лес ушли. А Петька от такого поворота настолько опешил, что так и остался сидеть в кабине, пока милиция не приехала.
   Влепили, конечно, Петьке за разбой по всей строгости. Никто и не поверил, что он не в курсе был, зачем дело затевалось. Тех двоих тоже быстро поймали и дали "вышку". А Петьке, раз лично не стрелял и не грабил, за соучастие присудили очень долгий срок.
   И поехал Петька на дальний север лес валить. Только теперь уже не на "слабо", а за...
  
  

Никакой жизни...

   Встали в четыре утра. По округе стелился туман, обволакивая все, до чего дотягивался сыростью и холодом. Даже выпитые сто грамм для "сугреву" и бодрости практически не помогали. Трое мужиков стояли около старого "москвичонка" с большим прицепом и дымили папиросками.
   - На все про все у нас только три часа, - инструктировал дед Егор, - Из них только до места добираться минут тридцать. А обратно гружеными еще больше. Это я еще не учитываю, что неизвестно какая дорога после дождей - налегке-то проскочим однозначно, а вот назад, гружеными, можем и сесть где-нибудь. В общем, на загрузку не больше часа и ходу назад. Да и смотрите что хватаете - мелочь и гниль нам без надобности. Ну что, по коням?
   Мужики затушили окурки и забрались в машину. Дед Егор занял место водителя. Деловито потерев руки, он включил передачу, сплюнул в открытое окно и надавил на газ. "Москвичонок" рванул со спринтерской скоростью и вскоре уже въехал на лесную дорогу, изрядно потрепанную дождями.
   - Ох, чувствую, увязнем, - мрачно сказал дед Егор, объезжая по заросшей травой обочине безразмерную лужу.
   В какой-то момент машина юзом соскользнула по глине в грязь, но дед Егор ловко вырулил и "москвичонок" буквально выпрыгнул на относительно сухое место.
   - Да ты, дед, Шумахер просто! - восхищенно сказал один из мужиков.
   - А то! Почитай всю жизнь за баранкой, - дед Егор усмехнулся и раскурил папироску, - Однако, чувствую, мужики, наплачемся на обратной дороге.
   - Ни чего, - сказал другой мужик, - Как-нибудь да выгребем. Главное на глаза не попасться.
   До места добрались быстрее, чем ожидалось. Казалось, что дед Егор совершенно забыл о наличии в машине тормозов и летел по разбитой лесной дороге как по асфальтированной трассе, отчего и сами пассажиры летали по всему салону.
   - Ну все, хлопцы, - сказал дед Егор выбираясь из машины, - За дело.
   Мужики деловито бросились к штабелям полутораметровых бревен уложенных дровосеками. Отбирали в основном березовые, какие потолще, и грузили на прицеп. Загрузив пару десятков бревен, решили, что для первого раза достаточно.
   - Ну и валим отсюда, - сказал дед Егор, заводя машину.
   Отъехать от делянки удалось всего на десять метров. Машина увязла в грязи и забуксовала.
   - Сели, твою мать, - выругался дед Егор, - Разгружай мужики, иначе не вытолкаем.
   По быстрому сбросив бревна, вытолкали "москвичонок" на сравнительно сухой участок дороги. Затем бегом бросились перетаскивать и грузить бревна обратно в прицеп. Отъехали еще метров на десять и снова увязли. Разгрузили, вытолкали, загрузили снова.
   - Ты давай дед гони с разгону, а мы следом пешедралом пойдем, - сказали мужики.
   - Да садитесь - проскочим! - и когда мужики уселись в машину, дед Егор надавил на газ.
   В этот раз дело пошло резвее. Машина скакала по кочкам как антилопа, а прицеп швыряло с такой силой, что казалось еще чуть-чуть и он попросту оторвется.
   - Стой, дед! - крикнул один из мужиков, - Дрова теряем!
   "Москвичонок" встал как вкопанный. Мужики вылезли из машины - половины бревен не хватало.
   - Ах ты ж, едрить твою налево! - выругался дед, - Чего делать-то? Скоро лесорубы поедут.
   - Ты дед давай остатки вывози, а мы побежим с дороги дрова по кустам распихаем. А вечером съездим заберем.
   - И то дело, - дед Егор прыгнул в "москвичонок" и рванул, разбрасывая комья грязи.
   Мужики бросились обратно, сбрасывая валяющиеся бревна в кусты. Потом повернули в деревню. Судя по тому, что бревна валялись почти до самого выезда из леса, дед Егор немного довез до дома.
   - В кой-то веки поедешь дров украсть и то обгадишься, - ругался дед Егор, когда мужики вернулись, - Всего три бревна допер. Эх, мать честная. Ну что ж делать, ладно, вечером соберем. Пошли мужики накатим с горя по сотке, а то никакой жизни нет...
  
  

Вурдалак

   В общем, с какого перепугу Вовка Люпусов решил, что он натурально вурдалак -- неизвестно, да только в ближайшую драку, он бесстрашно ринулся в самую гущу побоища и принялся всех кусать, брызгая слюной и кровью.
   Искусавши буквально каждого, он оставил опешившую толпу приходить в чувство, а сам вальяжно расположился на скамейке, в ожидании, когда новообращенные вурдалаки примут его за вожака и будут готовы подчиняться его приказам и прихотям.
   Собственно, на первый раз, Вовка предполагал напасть вурдалажьей стаей на соседнюю деревню, где, искусавши всех и вся, пополнить свою бессмертную армию кусачими неофитами и двинуться на райцентр. Ну, а там уж можно будет и на города выдвигаться, а там, глядишь, и весь мир ляжет у ног.
   Стоит ли говорить, какое разочарование постигло Вовку, когда толпа, пришедши в себя, забыла о предыдущих распрях и провела с ним нравоучительную беседу о том, что кусаться нехорошо и, в некоторой степени, даже неприлично.
   Свои доводы народ сопровождал обидными матерными репликами, с пересчетом ребер и расшатыванием зубов. После чего, Вовку всем миром отвезли в так и не завоеванный райцентр, на предмет длительного стационара в травматологии.
   И тут, конечно, надо отдать должное тамошнему врачу, который выслушав подоплеку избиения, влепил каждому, на всякий случай, по тридцать уколов от бешенства. А то мало ли...
  
  

Гвоздь

   - Вот, Палыч, смотри: вот, видишь -- гвоздь?
   - Ну?
   - Вот! Представим гипотетически...
   - Гипо... Чего?
   - Гипотетически, говорю! Ох и темный же ты, Палыч!
   - А ты по-человечески говори! Напридумывают черти чё и ломай себе голову...
   - А есть что ломать, что ли? Ох... Ладно. В общем, предположим, что создавшаяся у нас тут проблема это и есть этот самый гвоздь...
   - Ну ты сравнил лапсердак с портянкой!
   - Ай, иди ты! Ты будешь внимать или нет, дурья твоя башка? Я ж говорю: чисто гип... Ах ты, черт! Ну вот - как будто! Как будто этот гвоздь и есть наша проблема!
   - Херня какая-то...
   - Палыч, я вот сейчас уйду и бутылку с собой заберу!
   - Ну ладно! Хрен с ним! Пусть гвоздь будет проблемой! Хотя я тебе их ведро притащить могу, коли у тебя с ними туго...
   - Черта я с тобой связавши-то? Ох же ж... Ладно. Итак, если представить нашу проблему в виде гвоздя, то что мы видим?
   - Гвоздь!
   - Чую проблески разума!.. Как гвоздь выглядит?
   - Обыкновенно! Ржавый и кривой. Где ты их только берешь-то, гниль такую?
   - Нет, Палыч, ну вот как с тобой?.. Сам ты гниль! Нам не важно, гнилой он, кривой или от браги распухший! Нам важно, что с одной стороны он острый, а с другой -- тупой!
   - Он не тупой -- у него там шляпка!
   - Ой, ё... Ну пусть так! В общем, о чем нам это говорит? Молчи! Это был ритори... Тьфу ты, черт! Молчи, в общем! Это нам говорит о том, что нашу проблему можно решать двумя способами: напороться на нее, как последним дуракам, или вдарить молотком по этой шляпке, чтобы загнать проблему куда поглубже! Понял?
   - Ни хрена не понял! Куда ты это гвоздь вгонять собрался?
   - В башку твою дурью!!! Ох... Короче, к черту все эти гвозди! В общем, так: мы можем сейчас пойти к Афанасию и натурально набить ему морду, но тогда напоремся на проблему по самое темечко, а можем послать его на хрен и делать вид, что ни чего не произошло и тогда Афанасий сам со своим дерьмом и останется. Теперь понял?
   - Ну так бы сразу и сказал! А то гвозди у него тут гипотамические! А за Афанасия я и так уже все решил: сдался он мне, как старой собаке триппер! И знать его больше не желаю. Пусть живет - как хочет!
   - А вот это -- правильно, Палыч! И вот за это мы с тобой сейчас и накатим! И совершенно не гипотетически!..
  
  

Чистая сказка

   Фимка проклял тот час, когда соблазнился пойти с Женькой Гариным в лес. Мол, и рыбалка там -- только успевай таскать! И не рыбу даже -- а рыбищу, у которой один только глаз с плошку! И, мол, дичи там настрелять можно -- не уволочь! Причем и трех-то куропаток уже не уволочь будет, так как размерами они с индюков бабы Мани, а то и крупнее. А грибов с ягодами -- ногой наступить не где, что бы в белый не влезть или чернику не подавить! А места там! А природа! А воздух-то -- не надышишься! Одним словом - чистая сказка! В общем, соблазнился Фимка и поехал.
   Пакости начались, когда они уже достаточно углубились в лес и зарядил ледяной осенний дождик. Причем дождик из разряда тех, которые могут моросить без перерыва не одни сутки. Ну, что поделаешь? Не повезло с погодой, так не повезло. Но и с природой, местами и воздухом тоже как-то не особо вышло: лес оказался довольно заболоченным, отчего в воздухе витал несколько тухловатый запах. Кроме того, пробираться пришлось через бурелом и сучья, отчего Фимка порядочно получил ссадин, вывихнул ногу и порвал одежду в нескольких местах.
   Но что такое горести и лишения походной жизни по сравнению с грядущим уловом и знатной охотой? Бывает же, что и погода ужасная, и продираться приходится черт знает через что, и вымокнешь как цуцик, и шишек набьешь, и вымотаешься аки конь. Зато потом и награда соответствующая.
   Но и тут Фимку постигло разочарование: излазивши все, якобы, рыбные места на реке, он умудрился выловить лишь пару захудалых окушков и какую-то совсем уж доморощенную рыбешку, названия которой даже и не знал. А что до охоты, то цыплята Фимке и за даром были не нужны, а из крупной дичи попалось лишь пара ворон, да пучеглазая сова. Ну, а что касаемо ягод с грибами, то первых не было вовсе, а грибы попадались либо совсем уж гнилые, либо совсем уж не съедобные.
   И лишь только Женька не унывал. На обратном пути, когда Фимка недобро посматривал в его сторону, размышляя о различных способах убийства и причинения увечий, он бодро разглагольствовал о том, что в следующий раз они пойдут в другое место, где добыча буквально сыпется прямо как из рога изобилия -- просто не утащишь! А уж природа с воздухом там -- ну чистая сказка!
  

Гусь

   По куче ржавых запчастей от тракторов и прочей сельхозтехники с видом опытных механизаторов деловито расхаживали гуси. За этой картиной, сидя на покрышке от трактора и покуривая папироски, наблюдали хмельные мужики.
   - И чего Степан ты их тут пускаешь? - спросил один из мужиков, метким плевком сшибив надоедливого слепня, - Им же жрать тут нечего. Железо одно.
   - Ни чего - жирнее будут, - лениво ответил тот, который был Степаном.
   - С чего жирнее-то? С болтов что ли? - спросил третий.
   - А хоть бы и с болтов, - ответил Степан и, выудив из покрышки бутылку, налил по стаканам, - Им что болты, что гайки - один хрен.
   - Что-то я тебя недопонял, - удивился первый мужик, опорожнив стакан, - То есть как - один хрен?
   - А вот так! - Степан усмехнулся и закурил новую папиросу, - Ты что, не слышал, что у гусей в желудках кислота пострашнее твоей аккумуляторной?
   - Да иди ты! - сказал третий, - Выдумываешь вечно черте что!
   - А вот и не выдумываю, - Степан плеснул еще по одной, - Вон, поймай одного да скорми ему гайку, а потом погляди, что из него выйдет.
   - Да что с него выйдет? - сказал, усмехнувшись, первый, - Сдохнет от запора и всё тут. Хотя, конечно, какая гайка - мелкая может и проскочит.
   - А ты попробуй, а потом говори, - сказал Степан, - У меня дед им костыли от железной дороги скармливал, и ничего - только жирнее становились. Им железо для организма шибко полезно.
   - Степан, это тебе железо для организма полезно, - сказал третий мужик, выуживая из покрышки еще одну бутылку, - Монтировкой по башке - бац, что б ерунду всякую не нес.
   - Думаете заливаю? - все так же лениво спросил Степан, - А вот скажите-ка, по осени, у кого гуси самые здоровые и жирные? А?
   - Ну, допустим у тебя - ответил первый.
   - "Допустим"... Да не допустим, а у меня и есть! А где они у меня пасутся? Правильно! Здесь. А чего тут жрать, кроме железа? Правильно - нечего! Так что совсем и не заливаю.
   - Трепло ты, Степан, - сказал третий, - Иди вон кому-нибудь другому по ушам езди. То-то мы не знаем, что ты их утром и вечером запарой кормишь, да зерна сыпешь. Конечно, нажрутся с утра-то, и лазают до ужина. Что им - птица терпеливая.
   - А вы думаете, я зря, что ли, на запару с зерном перешел? Корма-то дешевле выходят, чем их пятаками кормить.
   - Какими пятаками? - удивленно воскликнули мужики.
   - Да какими - обыкновенными, медными. От них гусь такой жирный вырастает, что и не знаешь с какой стороны подобраться. Тут конечно можно и рубликом серебряным - еще лучше выходит, ну да рубликов тем паче не напасешься. Вот и перешел на железо да на комбикорма. Так что в этом году, наверное, жирными уже не вымахают...
   - Эх, Степан, - вздохнули мужики и, чокнувшись, выпили по последнему стакану - Трепло ты, трепло. Гусь и есть. Натуральный...
   Мужики весело засмеялись и разошлись по своим делам.
  

Хитрый способ

   Дед Емельян, попыхивая папироской, тихонько взобрался по лестнице на крышу дома и, подкравшись к дымящей печной трубе, довольно резво заткнул эту трубу скрученными ватными штанами.
   Эффекта долго ждать не пришлось - вскоре в доме раздался шум, грохот и женские крики. А еще через мгновение, одно из окон отворилось, и через него выскочили его супруга и невестка, которые с истошными криками "Пожар!" помчались сквозь огород в сторону соседей.
   Дед Емельян усмехнулся и, спустившись вниз, юркнул в дом, откуда вскоре озираясь вышел, пряча под телогрейкой что-то объемное. С этим трофеем он поспешил на другой конец деревни к деду Федору, у которого уже собралось несколько стариков.
   И каждый из них выудил из-под своей насквозь пропахшей дымом телогрейки принесенные трофеи - бутыли с самогоном и свертки с закуской.
  
  

Праздничная рыбалка

   Степан разлепил пальцами веки и увидел небо.
   - Странная херня, - подумал он, - Судя по реву трактора, мы еще едем, но судя по тому, что деревья никуда не движутся и прицеп не трясет, то мы, все-таки, куда-то уже приехали. Тогда куда едет трактор?
   Он с трудом приподнялся и выглянул из прицепа: трактор, упершись в могучую березу, с отчаянным ревом буксовал, закапывая себя в землю.
   - Ну, твою мать! - выругался Степан и, перевалившись через борт прицепа, рухнул на землю.
   Немного полежал, приходя в чувства, потом встал и, почесывая ушибы, поковылял к трактору: мертвецки пьяный водитель безмятежно спал на руле, похрапывая в такт ревущему двигателю.
   Степан открыл дверцу, ухватил водителя за рукав и вытряхнул того из кабины на землю. Тот что-то пробормотал во сне, но просыпаться и не подумал, а лишь свернулся калачиком и засопел дальше.
   Степан забрался в трактор, дал задних ход, вырулил на лесную поляну и, заглушивши двигатель, закурил.
   - Мы когда-нибудь доедем уже? - пробормотал он, - Твою мать!
   Выпрыгнув из кабины, он полез обратно в прицеп. Там он откупорил бутылку водки, налил пол стакана, залпом выпил, занюхал рукавом бушлата, икнул и завалился спать дальше, пробормотав напоследок, что, мол, быть Мишке битому...
  

***

   Степан разлепил пальцами веки и увидел небо.
   Несмотря на яркое солнце, веяло прохладой, а в воздухе витал запах тины и костра.
   - Кажись, приехали-таки, - пробормотал он, и добавил: - Твою мать...
   Он с трудом приподнялся и выглянул из прицепа: они действительно были на берегу озера, однако трактора нигде не было. На дышле сидел скучающий Мишка и палил мелкий костер.
   - А куда этот делся, с трактором? - хрипло спросил Степан.
   - Он сказал, что мало водки и уехал в деревню.
   - Как мало? - Степан удивленно осмотрел прицеп: действительно, оставалось всего три бутылки, а праздник будет длиться еще два дня. - Твою мать! А ты что сидишь? Вали за дровами!
   Мишка хотел было что-то возразить, но вспомнив, кулаки Степана, тихо выругался и поплелся в лес.
   - Этот вернется -- толкни меня! - крикнул вдогонку Степан, и пробормотал: - Хана тебе, Мишка!
   Он откупорил бутылку водки, налил пол стакана, залпом выпил, занюхал рукавом бушлата, икнул и завалился спать дальше...
  

***

   Степан разлепил пальцами веки и увидел небо.
   - Хм... - пробормотал он, - А че так тихо?
   Он с трудом приподнялся и огляделся: водитель дрых тут же под боком, трактор был на месте, но не было Мишки и озера. Была старенькая баня за домом, от которого они, собственно, и поехали на праздничную рыбалку.
   - Ни хрена не понял... - Степан протер глаза, - Мы че, уже вернулись?! Эй!
   Он начал тормошить водителя. Тот нехотя приоткрыл глаза:
   - Ну, хрена ли тебе не спится, рожа?
   - Мы че, уже вернулись?
   - Нет, бляха муха -- едем еще! Не видишь что ли?
   - А какой сегодня день?
   - Тебе не все равно?
   - Ну, в общем, да... А водка еще оставши?
   - Да полно ее.
   - А Мишка где?
   - Домой ушел уже.
   - А я его бил?
   - Как всегда...
   - Ага...
   Степан откупорил бутылку водки, налил пол стакана, залпом выпил, занюхал рукавом бушлата, икнул и завалился спать дальше, пробормотав напоследок, что, мол, раз Мишку били - значит праздничная рыбалка как всегда прошла на славу...
  
  

Язва

   До открытия сельпо оставалось еще около часа, но пространство перед входом давно уже колыхалось гомонящими старушками, для которых собираться задолго до открытия магазина, чтобы посудачить о событиях в деревне и округе, являлось неким традиционным ритуалом. Впрочем, судачили все больше не о событиях, коими была достаточно бедна деревенская жизнь, а в основном о тех, кого в данный момент возле сельпо не наблюдалось.
   - А эвон, Вальку-то, Митьки Милова, никак опять обрюхатил кто? - сказала одна из бабок.
   - Да кто ж ее обрюхатит? Да Митька и обрюхатил! - ответила другая.
   - Да конечно! - парировала первая бабка, - Пока Митька по городам на заработки шлялся, кто только к Вальке-то не шастал! Этих же кобелей за уши не оттащишь от суки гулящей! Вот и нагуляла...
   - Ну ты, Федоровна, скажешь тоже... - смутилась другая.
   - А что, думаешь, Матвеевна, я не видела, как твой Вовка с ее огорода кралси? - ехидно сказала Федоровна.
   - А что мой Вовка? Вовка парень уже взрослый. В армию пойдет по осени... - сказала Матвеевна и, подумавши, продолжила, - А кабы и крался? Тебе-то, Федоровна, какое дело?
   - Да мне-то - никакого. Митька с заработков приедет, а его баба с брюхом. А твой Вовка с огорода кралси. Вот и думай! - ехидно ответила Федоровна.
   - Да не вернется Митька, - подключилась к разговору третья бабка, - Муж Степановны его в городе видел. Говорит, тот городскую себе нашел. Так что ему теперь и дела до Вальки нет.
   - Эвон как, - сказала четвертая и покачала головой, - А Валька-то, поди, и не знает. Как она теперь одна-то рожать будет?
   - Да уж родит, - ехидно сказала Федоровна, - Как нагуляла, так и родит.
   - А растить-то одной каково? - сказала Матвеевна, - У ней и так уже два рта по печи лазают, а тут еще и третий. Как вскормить-то?
   - Бедная баба, - сказала, покачав головой, четвертая, - Да только и Митька был бы - толку-то никакого. Что она от него видела? Пьет и бьет! А больше чего? У ней и при Митьке-то в доме шаром покати. Он же, стервец, и не работал нигде, как его с колхоза за пьянку-то поперли.
   - Вот-вот, - ехидно сказала Федоровна, - Зато теперь с городской снюхавшись. Да только она козла такого долго терпеть не станет.
   - Уж ты-то, Федоровна, конечно, знаешь, станет - не станет, - сказала третья.
   - Да уж знаю! Напьется, даст ей по шее - та его враз выпрет. Это наши, деревенские, ко всему привычные. А городские фифы терпеть не станут. Они там образованные все. Враз в милицию сдадут!
   Бабки умолкли, задумавшись о чем-то своем.
   - Никитична, - сказала Федоровна четвертой, - Что там на ходиках? Долго еще ждать-то?
   - Да уж скоро. Клавка-то наверно не пришла еще, - ответила Никитична, так и не разглядев подслеповатыми глазами стрелки часов.
   - Скоро, - ехидно сказала Федоровна, - Конечно скоро! Эта шельма завсегда в аккурат открывает. Нет, чтобы пораньше открыть - свои же все! Так ведь нет, до последней секундочки ждет.
   - Ну и язва же ты Федоровна, - сказала третья бабка.
   - А не язва я, Семеновна, - ехидно ответила Федоровна, - Я просто справедливости требую. Коли Клавка-шельма нас обсчитывает и просроченный продукт подсовывает, то пускай и раньше открывает, а то - что народ у дверей держать!
   - Когда это Клавка тебя обсчитывала? - удивленно спросила Матвеевна, - Сколько сюда хожу - ни разу не обсчитала.
   - Уж это ты - да, Федоровна, - сказала Семеновна, - И продуктом она завсегда свежим торгует. Что хлеб возьми, что колбасу.
   - Дуры вы старые и слепые, коли не видите ни чего, - ехидно сказала Федоровна, - Обвешивает она вас и посмеивается. И колбасу свежую она себе домой несет, а вам тухлую подсовывает. А рыбу даже коту давать страшно - сдохнет. У Клавки соль и та просрочена, а вы хапаете, еще и спасибо говорите. А она, зато, как магАзин закроет, так с полными сумками через всю деревню к себе домой прется, задом вертит. Тащит своему муженьку-вору свежую колбасу и консерву, да и прочих продуктов. Что она, даром, что ли, в магАзине за прилавком стоит? Они все торговки обсчитывают, обвешивают да просроченное подсовывают!
   Загомонили тут возмущенно бабки! Наперебой Федоровне что-то сказать хотят! Котомками машут! Плюются! И как знать, чего бы такого вышло, если бы двери сельпо не отворились, и продавщица Клавка не запустила бы покупателей вовнутрь. Бабки умолкли и ринулись в открытые двери, причем первой в магазин ворвалась Федоровна.
   - Клавушка, миленькая, взвесь-ка мне колбасы грамм четыреста, да селедок штучек пять. Еще, голубушка, мне надо хлебца черного четыре буханки, батонов два. Три кило сахару, две пачки соли и спичек две упаковки. И консерву мне бы, какую, банок пять.
   - Федоровна, - засмеялись в очереди, - А не боишься? Как бы потом в уборной-то не померла бы, от консервы-то! Гляди, как бы Клава тебе просроченную не подсунула! И спички пересчитай, а то не дай бог!..
   - Ой, Клавушка, не слушай этих дур старых, - сказала Федоровна, заискивающе улыбаясь, - Несут абы что! Ты мне еще карамелек грамм триста насыпь. Ну и хорошо. Ну и чудно. И передавай привет Сергею Михайловичу, мужу своему. Скажи, что Федоровна за дровишки и комбикорма благодарит. Коли будет еще - я возьму. До свиданья, Клавушка.
   Федоровна расшаркалась и, ухватив нагруженные авоськи, под смешки и едкие замечания очереди, отправилась восвояси. Не забыв, правда, на пороге обернуться и ехидно плюнуть...
  
  
  

Сельский врач

   Доктор Зёмин прибыл по распределению в сельскую поликлинику, где оказался единственным на всю округу врачом. Его поселили в небольшую избу, служившую в деревне поликлиникой, аптекой и, одновременно, вполне уютным жилищем сельского доктора.
   Доктор Зёмин был преисполнен энтузиазма нести людям радость, здоровье и избавление от всяческих болячек и хворей.
   К первому рабочему дню, доктор Зёмин готовился как к первому экзамену. Он чисто выбрился, аккуратно причесался, надел свой самый лучший костюм, обулся в начищенные до идеального блеска туфли и изрядно волнуясь, вышел в комнату являющуюся смотровой.
   Весть о том, что приехал новый врач, распространилась по округе с невероятной скоростью. И в день первого приема уже с самого раннего утра вокруг поликлиники столпилась приличная толпа гомонящего народа разного пола и возраста, которая стихла и расступилась, когда Зёмин вышел из избы чтобы поприветствовать собравшихся, и спустя минуту загомонила вновь, наперебой приветствуя нового врача.
   - Здравствуйте, здравствуйте! - стеснительно улыбаясь, поприветствовал собравшихся Зёмин, - Постараюсь сегодня принять вас всех! Пожалуйста, еще немного подождите, и я стану вызывать вас по одному.
   Войдя в смотровую, Зёмин надел безупречно-белоснежный халат, тщательно вымыл руки и сел за стол, предварительно убрав на нем завал, состоящий из бланков, журналов и карточек учета, оставшихся от предыдущего медицинского работника.
   - Ну, с богом! - сказал Зёмин самому себе, и уже громко ожидающим - Проходите!
   Двери скрипнули и впустили сухонькую старушку с огромной котомкой.
   - Здравствуйте, - поприветствовал ее Зёмин, - Проходите, пожалуйста. Присаживайтесь. На что жалуетесь?
   - Да на што мне жаловаться, дохтур? - удивленно сказала старушка, - Ну так-то, канешно, кости подламывает, ну да у кого таперь их-то не подламывает? А шо Катька мало молока даёть, тык это все Прохор-пастух, совсем коров загонял. Шо они ему - кони што?
   - Так Катька - это ваша корова! - догадался Зёмин, - Ну, это скорее по части ветеринарной службы. Я исключительно людьми занимаюсь. А вам, если вас больше ничего не беспокоит, могу выписать хорошей мази для суставов - снимает ломоту.
   - Да на што мне мазь-то? - сказала старушка, махнув рукой, - У меня свои средства имеются. Ешо мамка научила. А ее - ее мамка. То есть бабка моя. А бабку - прабабка. А уж прабабку-то и не помню кто.
   - Так что же вы тогда хотите?
   - Да я вот тебе, дохтур, гостинцев принесла. А то эвон худой какой - шо Петькин кобель. Не едите ни черта в своих городах-то, а я вот тебе и принесши...
   И старушка стала выгружать из котомки великое разнообразие сельской пищи: огромный шмат сала, пакет со свежими огурцами и помидорами, кастрюлю куриных яиц, сетку картошки, пакет яблок, свежевыпеченный каравай жлеба и большую крынку парного молока.
   - На-ка вось, - сказала она, сворачивая опустевшую котомку, - Поешь хоть малехо. А молока у меня вдоволь - могу каждое утре свежее носить.
   От такого неожиданного оборота Зёмин слегка растерялся и пришел в себя, когда старушка уже покинула избу. Почесав затылок, доктор убрал гостинцы за ширму, твердо решив обязательно расплатиться со старушкой с первой же получки, и заняв место за столом, вызвал следующего посетителя.
   Вошел, озираясь по сторонам и стараясь не смотреть на доктора, здоровенный угрюмый мужик.
   - Здравствуйте, - сказал Зёмин, - Пожалуйста, проходите и присаживайтесь. На что жалуетесь?
   - Тут, доктор, такое дело, - мужик почесал затылок, - Слышал я - пилюли есть, шоб бабы на других не заглядывались...
   - А, кажется понимаю, - сказал доктор, сочувственно покачав головой, - У вас проблемы с потенцией.
   - Чего? - настороженно сказал мужик.
   - Ну, проблемы, так сказать, в сексуальных отношениях с женщинами, - Зёмин неопределенно пошевелил пальцами, соображая как бы поделикатнее объяснить суть вопроса, - Словом, трудности в совершении полового акта.
   - Ну, эко ты хватил, а еще - доктор, - обиделся мужик, - Мы конечно люди простые и изъясняться по-вашему не умеем, но за такие слова можно запросто и в морду схлопотать.
   - Прошу прощение, - растерянно сказал Зёмин, - Но я совершенно не намеревался вас обидеть!
   - Да ладно, не трухай, доктор, - мужик хрустнул шеей, - Машинка у меня в полном порядке. Не машинка - а трактор! Тягач! Зверь-машина! У любой бабы спроси. То есть - нет, не спрашивай. Нечего языками трепать. Еще прослышит кто за мои гулянки - драка будет.
   - Хм, - сказал Зёмин, - Тогда я вас не совсем понимаю - о каких пилюлях речь?
   - А еще доктор! - усмехнувшись, сказал мужик, - И чему вас там учат только? Вот смотри: даешь бабе такую пилюлю, ну, там, в чай ей подкинешь или еще как, и она перестает от тебя налево бегать! А то лупишь их, лупишь, а толку никакого. Стоит за ворота выйти - а эвон, побегла уже огородами, курва.
   - Ах вот вы о чем... Знаете, - сказал Зёмин разведя руками, - боюсь, что медицина тут бессильна. И пилюль таких, к сожалению, еще пока не придумали.
   - Хреновый ты доктор, - угрюмо заключил мужик, поднимаясь со стула, - Коли люди говорят, что есть - значит есть. А ты, видать, неуч.
   Мужик еще раз хрустнул шеей, недобро оглядел доктора и вышел вон.
   Земин некоторое время приводил свои мысли в порядок. На всякий случай он пометил у себя в блокноте поинтересоваться при случае у коллег о существовании подобных пилюль. Затем пригласил следующего пациента.
   Дверь осторожно приоткрылась и, прихрамывая на обе ноги, в комнату нерешительно вошел старичок. Помявши в руках шапку, он почесал щеку и, сильно засмущавшись, повернулся к дверям, чтобы уйти.
   - Куда же вы уважаемый? - удивленно сказал Зёмин, - Проходите, не стесняйтесь! Присаживайтесь и рассказывайте, на что жалуетесь.
   - Я, дохтур, вот по какому вопросу: интересно нам знать, чего нового, так сказать, претерпела наша медицина? Каких выдающихся успехов достигла на своем, так сказать, нелегком трудовом поприще в поможении, так сказать, простым людям?
   - Ам... - выдавил из себя несколько ошарашенный Зёмин, - Простите?
   - Ну, какие, так сказать, перспективы нам рисует развитие медицинской науки? - сказал старичок, заметно приободрившись и разваливаясь на стуле, - Что, так сказать, нам сулят горизонты нашей всесильной медицины шагающей ударными темпами в ногу с, так сказать, временем? Когда, наконец, окончательно сгинут в прошлом, так сказать, смертоносные болезни и недуги?
   - Вы, так сказать, издеваетесь? - Зёмин в бессилии уронил руки на стол, - Вы только за этим, так сказать, и пришли?
   - Почему издеваюсь? - сказал старичок, искренне удивившись, - Вы же врач? А кто еще сможет нас просветить в этих, так сказать, животрепещущих вопросах?
   - И что, много вас таких интересующихся?
   - Да почитай пол деревни уж точно будет! Да еще и из других деревень народ подошедши.
   - Ого! Дедушка, да если я вам сейчас лекции читать начну, то мне и лечить-то некогда будет! - взмолился Зёмин, - Вы о больных подумайте!
   - Эх, мил человек, - заулыбавшись, сказал старичок, - Да хде ж ты тут больных найдешь? Вон предыдущий дохтур оттого и сбежал, что работы нету. Ну, разве в кой-то веки кто-нибудь себе палец прищемит или еще чего. А так - нет. У нас ежли кто и заболеет, то по дохтурам неходют - сами лечимся.
   - От чего же сами? - удивился Зёмин, - Ну простуду, там, я еще понимаю, но ведь, сколько серьезных болезней существует! И ваши "народные" методы будут бессильны!
   - Да не бывает у нас таких болезней, от которых бы наши методы нас не спасали. Это у вас там, в городах, всякая гадость свирепствует, а наша земля нам пропасть не даст. Закаленные мы землицей нашей. Хошь верь, хошь не верь, но и месяцу не пройдет, как и ты от скуки сбежишь отсюда, как все давешние. Хотя, может и понравиться - останешься. Только профессию поменять придется - нам врачи без надобности. А вот ветеринар бы очень бы пригодился. А за лекцию - подумай, интересно ведь послушать будет. Можем и сельский клуб под это дело организовать.
   Старичок вышел из избы и что-то сказал народу, после чего все быстро разошлись по своим делам, оставив нового врача сельской поликлиники в полном одиночестве.
  
  

Секрет

   - Ну шо?
   - Шо... Лазит, вынюхивает.
   - От зараза... И шо думаешь? Найдет?
   - Да не, не должна. Хотя, шут ее знает - у ней нюх, что у твоего Тузика.
   - Ах, ты ж! Говорил тебе, Семен - давай я лучше у себя в дровни суну. Моя-то уж точно тудой искать не полезет. А ты - сам, да сам!
   - Да ладно, Петро. Можа ишо и не найдет,
   - А найдет? У меня-то запасы все вышли уж.
   - Не пыли раньше времени - я хитро спрятал. Вот поглядим, шо моя хитрость супротив ее нюха имеет...
   - Ага! Ты в прошлом разе тоже хитро спрятал. Дык все-равно нашла!
   - Ну, кто ж знал, шо она в трубу сунется? Всю жисть боялась суваться тудой - мол, домовой там живет, и тревожить его нельзя. А как бутылку искать, дык и домовой ей не помеха. Враз все страхи порастеряла.
   - Хо! То ж бабы - шо б бутылку у мужика изъять, дык самому черту роги пообламывают! Шо ты!
   - Это да - шо ёсь, то ёсь... Ну, ни чо. Найдем способ!
   - Ну, шо она там? Рыщет? А то уж кости ломит - дюже сыро у тебя тут под смородой-то...
   - Ну сыро. А я шо? Жара-то днем стоит - спасу нет. И землицу в раз высушивает. Вот с вечера-то кусты и поливаю. Вот погодь - к обеду опять одна пылища будет... О! Стоит, башку чешет. Не нашла, поди. Ну, значит, сработал мой секрет. Шас свалит куда, тут-то мы с тобой наконец и причастимся по-соточке...
   Деды дождались, когда Тимофеевна, жена Семена, громыхая ведрами ушла всторону колодца, и прокрались в дом. Там дед Семен пританцовывая цыганочку, подошел к серванту, снял с него покрытый пылью весьма объемный сифон для "газировки" и открутив механизм, протянул Петру понюхать содержимое колбы.
   - Эт мне кум лет двадцать тому назад из города припер. Только уж через месяц шо-та в нем ёкнуло и с тех пор стоит пылиться. Вот я и подумал: стоит на виду, глаз давно ужо замылил - в упор смотришь, а и не замечаешь! Ну как ваза какая. И вишь как - не прогадал! Так шо давай-ка за мой секрет и накатим, а то вернется скоро...
  
  

Политические баталии

   Вовка Щипачев с Петькой Федькиным не сошлись в каком-то политическом вопросе, отчего, конечно, между ними случилась натуральная драка. Обычно же как бывает: помашут мужики кулаками, потом перекурят, хлопнут по стакану браги и по девкам. И все тихо и мирно. Но тут на беду проходил мимо Пашка Лыбин. Тоже довольно щепетильный в политических вопросах, отчего ни секунды не раздумывая принял живейшее участие в дружеской потасовке.
   Про Валерку Сомова все знали за его прямо-таки маниакальную справедливость в решении любых вопросов. Поэтому, с пьяных глаз решивший, что двое бьют одного, он немедленно ринулся восстанавливать равновесие сил. А вот за каким чертом в драку полез дед Парфен, совершенно далекий от политики, сказать трудно. Но оказавшись в самом эпицентре событий, дед Парфен бился стойко и мужественно, рассыпая шипящие проклятия беззубым ртом.
   Некоторый накал страстей привнес Ванька-Полудурок, ринувшийся в драку с огромной жердью, чем, конечно, совершенно оправдал свое прозвище. И даже несколько укрепил, когда эту жердь изломали об его же голову, что, впрочем, мало отразилось на его здоровье и бойцовских качествах.
   А надо сказать, что дело шло к вечеру и поэтому к политическому спору стали подтягиваться мужики, возвращавшиеся с работы из колхозного гаража, придерживающиеся правила о том, что, мол, на работе они хозяева, а не гости, отчего каждый пер какую-нибудь, могущую пригодиться в хозяйстве, железяку.
   Апогей настал, когда рядом остановился колхозный автобус, привезший с фермы женщин. Водитель, конечно, дверей открывать не стал, а прихватив монтировку выскочил через форточку с целью присоединиться к оживленной дискуссии. Но поскольку пассажиры уже имели некоторый опыт, а кроме того и солидные формы, то автобус в один момент лишился и окон и дверей, и женщины всем кагалом, с криками и матами, ворвались в дискурс взрывной волной...
   Поздний вечер озарился ярким костром, разложенным на месте недавней битвы. А вокруг костра, за сдвинутыми, богато накрытыми столами, сидели в обнимку помятые участники сражения. И над полями, подернутыми легким вечерним туманом, растекалась вольная песня...
  
  

Попутал

   - Павлуха! Выходи драться! - кричал Ванька Шишов, прозванный в деревне Чертом за свой неуемный характер.
   Всякий раз, когда Ванька причащался водкой, то, имея довольно скверный нрав, становился еще злее и шел с кем-нибудь драться. И дрался умело и жестоко, так что во всей деревне мало находилось желающих почесать с ним кулаки. А если таковые и находились, то отбивались от Ваньки кольями и вилами.
   - Павлуха, сука, выходи! - кричал хмельной Ванька, - Выходи, падла, а то хату спалю!
   И тут случилось неожиданное: двери в сенях распахнулись и вместо Павлухи вышел совершенно незнакомый мужик. Он молча подошел в плотную к Ваньке, хмуро измерил его взглядом и неожиданно, чудовищно сильно, залепил Ваньке пудовым кулаком прямо в ухо, от чего резко оглохший Ванька покачнулся, и как подкошенный рухнул на землю.
   А мужик постоял немного, ожидая пока тот поднимется на ноги, но, не дождавшись, сплюнул, усмехнулся и, закурив папироску, вернулся в дом.
   - Ну, ё... - простонал Ванька, потихоньку приходя в себя. - Это что еще за хрен нарисовался?
   Он с трудом поднялся на ноги. Его сильно мутило, и в подбитом ухе стоял свист. Хмель прошел, как и не было.
   - Ох, ё... - снова простонал Ванька осторожно ощупывая ухо, - Будто кастетом зарядил... Во бугай... Кто ж он такой-то, а?..
   Покачиваясь, Ванька побрел вон со двора. И уже выйдя за калитку, сообразил:
   - Ах, ты ж! Я ж не в своей деревне! Это же Лютово, а не Божки! Стопервый же! Арестанты одни! Как же я тут очутился-то, а? Ах, ты ж дьявол! Точно! К Петьке же в гости приехал! Ох, ё...
   И Ванька, прибавив шагу, поспешно направился к другу, где толком ничего тому не объяснив, завел трактор и рванул обратно в свою деревню.
  
  

Детективная история

   В деревне Липово отродясь ничего такого криминального не происходило. Ну, там, мужики подерутся по пьяной лавочке, или, скажем, в огород кто к кому залезет, или детвора нашкодит чего. И поэтому, можно понять, насколько возликовал, уже закисший на своей службе, участковый Дубов, когда к нему с криками прибежала продавщица Анна, и рассказала, что магазин начисто вынесли.
   "Наконец-то, - думал Дубов, счастливо улыбаясь и облачаясь в парадный мундир, - Наконец-то стоящее дело! И черта с два я буду в район звонить -- сам займусь расследованием! От Дубова еще никто не уходил!"
   Опоясавшись кобурой с наганом, и прихватив чемоданчик с криминалистическими приспособлениями, он бегом помчался на место преступления, еле поспевая за без умолку тараторившей Анной. Прибыв в сельпо, он оставил Анну у входа, наказав никого не впускать, а сам вошел внутрь.
   Картина представилась настолько необычной, что Дубов от удивления даже икнул: Анна была права -- магазин вынесли начисто. Причем, буквально. И речь тут шла даже и не о товарах: вынесли прилавки, мебель, занавески вместе с гардинами, электропроводку, выключатели и розетки, лампы -- словом, абсолютно всё! И грабители, похоже, не только все вынесли, но и навели за собой идеальнейший порядок -- Дубов не обнаружил не только отпечатков пальцев, но даже пылинок в подсобках!
   Радость Дубова улетучилась, и он вышел из магазина совершенно смурной: дело развалилось, даже не начавшись. Ни следов, ни свидетелей, ничего! Абсолютно!
   Опечатав магазин, он побрел домой сдаваться районному начальству. Но сразу звонить не стал, так как, не рассчитав крепости самогона, принятого в успокоительных целях, быстро уснул беспокойным сном, что, в общем-то, его и спасло: на следующий день, рано утром, автобус из райцентра подвез к магазину шумную бригаду маляров и штукатуров, которым сообщили, что магазин к плановому ремонту подготовлен...
   Анна, конечно, потом оправдывалась, что, мол, из-за хорошо отмеченных накануне именин сей факт просто запамятовала, что, безусловно, может случиться с каждым, но доверия Дубова уже лишилась навсегда.
  
  

Видный жених

   - Паллна!
   - Чаго те, Сямён?
   - Паллна, а выходи за меня замуж!
   - Ты шо -- сбрендил, черт старый?
   - А шо? Я ведь не шучу! Поженимси и заживем, аки два голубка! Душа в душу!
   - Подь проспись, женишок! Совсем на старость лет с катушек сбрендил!
   - Не, Паллна, ты послухай: вот шо ты одна маисси без мужика-то? Поди, тоска же зеленая?
   - А где их взять-то, мужиков?
   - Ну а я тебе чем не мил?
   - Сямён, да с тобя песок с каменьями сыпивши! Какой с тобя мужик-то?
   - Ну, Паллна, ты, скажем так, тожа не молоко парное. Иль тобе молодых подавай и никак не меньше?
   - Я-то можат и не парное молоко, да только с ума пока не выживши, шо б женихов на старость лет искать.
   - Дык и не нать искать-то! Вот он я! Чем не жених? У меня и макинтош к свадьбе припасен, и штиблеты лаковыя -- хоть прям шаз в ЗАХС иди!
   - Ну и тряпло жо ты, Сямён! Ну тобя к черту!
   - Вот баба-дура! Я тобе дело предлагаю, а ты меня к черту сватаешь!
   - Так ты шо - не шуткуешь што ль, Сямён?
   - Да уж какие тут шутки-то? Все сурьезно!
   - И шо, прямо во так возьмешь и женисси?
   - А вот таперь, Паллна, и не знаю даже! Обидела ты меня свои недоверием! Пойду, таперь, к Агафье свататься...
   - Да ты постой, Сямён! Ты вот што -- пойдем-ка до хаты, у меня там вина нагнано. Сымешь пробу -- можа не хватает чаго...
   - Пробу? Ну эт добре. Тока ты, Паллна, знай -- таперь вином ты меня в оборот не возьмешь! Уж дудки!
   - Ладно-ладно! Пойдем! В хате потолкуем!..
  
  

Женская проницательность

   - Евгений Петрович, ну где же вы? - крикнула, высунувшись по пояс из окна дачного домика, Елизавета Семеновна, - Идите скорее за стол - обед накрыт! Евгений Петрович!
   - Иду-иду, Елизавета Семеновна! - крикнул в ответ Евгений Петрович, закусывавший за кустом смородины.
   Он поспешно вбросил в себя пол стакана самогона, поморщившись, заел горстью красных с кислинкой ягод, и, спрятав бутыль и стакан под куст, бодро зашагал к дому.
   - Ну что вы там? Идите скорее - стынет все! - крикнула Елизавета Семеновна.
   - Уже иду, Елизавета Семеновна!
   Евгений Петрович на ходу сорвал с грядки пучок лука и торопливо стал его жевать, конспирируя сивушный запах изо рта. Уже перед самым крыльцом он дыхнул себе в ладони, принюхался и, удовлетворенно улыбнувшись, распахнул дверь.
   - Ну что же вы так дол... - Елизавета Семеновна застыла, с прищуром рассматривая Евгения Петровича.
   - Что с вами, Елизавета Семеновна? - слегка испуганно сказал Евгений Петрович, хотя сразу догадался, в чем дело, и стал осторожно пятиться к выходу.
   - Со мной-то что?! - угрожающе прорычала Елизавета Семеновна. - Ах ты, паразит эдакий! Уже надраться успел! Ах ты, поганец!!!
   - Да что вы, Елизавета Семеновна! - Евгений Петрович прибавил ходу. - Да ни в одном глазу! Да не маковой росин... Да вот вам крест!
   - Будет тебе сейчас и крест, и поп, и отпевание на поминках! - в руках Елизаветы Семеновны оказалась чугунная сковорода с еще шипящей жареной картошкой. - Я тебе, паразиту сейчас такую маковую росинку устрою, что не один доктор не вылечит! Я ж тебе, скотина, такую кару...
   Но Евгений Петрович не успел насладиться прелестями предстоящей экзекуции, так как, скатившись кубарем с порога дома, уже задал огородами бодрого стрекача, перемахивая через грядки и заборы с несвойственной шибко поддатому человеку прытью.
  
  

Забор

   - Здарова, Семен! Шо та тебя и не видно сегодня.
   - Здаров, Тимофей! Да все дела. Некогда.
   - Вот и я думаю - или случивши чего, или какую-нибудь пакость задумал.
   - Да не. Ничего не случивши. Дел до черта.
   - Ну во. Значит пакость задумал!
   - Да тут вишь какое дело - забор у меня взбесивши. Со стороны Павлухи, соседа, от забору до яблони ровно восемь шагов было. А теперь - три.
   - Это ж как так?
   - Да вот так. Я б может и не заметил бы, да пошел траву обкашивать и на тебе! Я ж там специально ничего не засаживал шо б трава была. А теперь, считай, полоска раза в три меньше.
   - Ну забор-то сам по себе не переедет. Не иначе как Павлухины проделки. Ты с им говорил?
   - Говорил. Клянется, шо не знает ни чего. Мол, забору не трогал.
   - Ну, Павлуха! Ну, сыч! Не трогал он, как же! Он в прошлом годе у Марьи тоже кусок оттяпал. Ну да ни на ту напал. Шуму было - ужас просто. Пришлось ему забор наместо воротить. Таперича вот у тебя решил откусить, падла. Ну и шо делать думаешь?
   - А шо тут делать? Надо забор на место воротить. Тока вот думаю, как бы без криков-то это дело обстряпать, да так, шоб ему, стервецу, больше не повадно было.
   - Шо б без криков? Хм... Ну, в общем, есть у меня одна мыслишка. Ты Семен покамест отдыхай. Думаю, что к утру забор будет там, где был.
   А на утро, как и общеал дед Тимофей, забор действительно оказался на прежнем месте.
   - Ну, Тимофей - с меня магарыч! Ты как ухитрился-то? Я всю ночь ржал, подглядывая, как Павлуха взад столбы вкапывает. Тока вот не понял - чего это он в противогазе-то был? Чем ты его таким пронял-то?
   - Да чем-чем, в сельпо бабам как бы между дел рассказал, шо у тебя диво случивши. Мол, у тебя специальная полоска земли была, куда ты всякую дохлятину и требуху после забоев закапывал, да еще и купоросу насыпал, шо б зараза не поперла. Вот. А таперича, значит, полоска куда-то испарилась. Ну а ты, дескать, и рад радехонек от нее избавиться: шутка ли - мол, внуки приедут, а в саду такая зараза опасная. А таперича, мол, опасаться и нечего - пущай по всему саду играются. Ну, сказал бабам такое, взял махонькую, да пошел себе. А средь баб-то Павлухина жена была. Дык я краем глаза видел, когда с сельпо выходил, как она засуетивши вся и в очереди-то стоять не стала - рванула до дому - дай бог. Одни ляжки в пыли сверкають. Так шо, Семен, таперича будь спокоен - Павлуха больше на твою землю зариться не станет. Уж это точно.
  
  

Барин на новый лад

   Ранним холодным осенним утром, Сергей Филиппович в огромной шубе, накинутой поверх халата, сидел на террасе в кресле-качалке и с блаженной улыбкой на лице наблюдал, как вдалеке за полями над лесом восходит яркое солнце, медленно отогревающее своими теплыми лучами прозябший за ночь окружающий мир.
   - Шли бы вы, Сергей Филиппович, в дом. Эвон холодрыга какая. Простудитесь ишо, не дай бог. А там Наська уже и завтраку накрыла.
   - Ты вот что, брат, скажи Анастасии, чтобы кофей мне сюда принесла. Уж больно утро замечательное. Не хочу такую красоту упускать.
   - Да чем же красота? Утро как утро. Только зябко уж больно. Вот ей богу застудитесь, а мне отвечай потом перед Елизаветой Матвеевной, отчего я вас не уберег.
   - Глуп ты, Тимофей. Ну да о чем с тобой разговаривать? Иди до Анастасии. Пусть к кофею стопку коньяку подаст. А ты, брат, принеси-ка мне трубку и кисет.
   - Как скажешь, барин. Ох чую влетит мне от Елизаветы Матвеевны...
   - Ну иди, иди!
   Сергей Филиппович блаженно поежился. А спустя мгновение он выпил стопку коньяку и, отхлебнув горячего ароматного кофе, закурил трубку.
   Солнце уже полностью поднялось из-за леса и, под веселый гомон птиц, защекотало теплыми яркими лучами хмурые лица не выспавшихся мужиков, отправляющихся в поле на покос.
   Во дворе загремело ведрами. Залилась веселым лаем хромоногая собака. В доме послышался детский смех и старческое ворчание. Мир ожил и стал обращаться в привычные будни.
   Сергей Филиппович допил кофе и, попыхивая трубкой, отправился в свой кабинет просмотреть электронную почту и биржевые сводки, делая на ходу какие-то отметки в своем коммуникаторе...
  
  

Заговорщики

   - А что, Семеныч, не накатить ли нам по сотке?
   - Дык, я ж не против Иван, только ж твоя загрызет. Эвон, как в прошлом разе поленом-то огребли!
   - Не боись Семеныч - Паллна на огороде. Вона, вишь, один зад из ботвы торчит? Так шо, я до дровняка сейчас сползаю, а ты -- бди. Коли с огороду попрется, то ты с ней поздоровайся. Только громко, шобы я слышал.
   - Ой ё, а то она не поймет, чего я тут разоравши. Она же нас насквозь видит!
   - Ну ты прям и от сотки отказываешься?
   - Да прямо! Ты лучше мне скажи, где в дровняке смотреть, а сам бди. Ну, ежели что -- отвлечешь ее чем, а я огородами и уйду. Она же не знает, что я приперши -- значит и подозревать не в чем.
   - И то дело. В общем, как в дровник зайдешь, там слева увидишь кладку осиновых дров. Она там одна у меня для коптильни. В третьем ряде снизу одно полено березовое. Кругляк такой, торчит немного. Ты его тихонько вынь, да руку и засунь -- там ее, родимую, и нащупаешь. Только полено обратно впихни, не забудь.
   - Ну лады. Ох, мать! Никак пошевеливши?
   - Ну а шо ей -- колом стоять штоль? Живая все ж таки. Ниче -- пущай ползает. Давай по-тихому. Да дрова не ссыпь смотри! Тады точно по шеям схлопочем!
   - Шота я все равно стремаюсь, Иван... Можа лучше ко мне свалим? Моя-то в сельпо уперши -- чай не скоро появится...
   - Уй! Да ты думаешь Паллна, шо ли, с огороду скоро вылезет? Она до обеда к верху задом в ботве ползать будет, пока все не выполет. А к тебе идти -- так тогда уж точно схлопочем. Сунется чего, а меня и нету. Ладно. Сиди уж -- сам сползаю по-быстрому... Бди!
   И пока Семеныч в оба глаза наблюдал за покачивающимися над ботвой могучими чреслами Анны Павловны, Иван, кустами смородины и крыжовника, пригнувшись пробрался в дровник, откуда уже через пару минут вернулся, пряча за пазухой поллитровку.
   - Ну вот и вся недолга, Семеныч. Шо она там? Ползает? Ну вот, а ты бздел. Сейчас по сотке накатим, да яблочком закусим...
   - А правильно и делал, что бздел! - грозно сказала Анна Павловна, материализовавшись за спинами заговорщиков, - Ловко я вас алкашей на чистую воду-то вывела? Эт меня Васильевна надоумила-то, чучелу с подушек в огороде выставить, будто я там копошусь чаго, а самой-то в смородине и засесть. Так шо, и за тайник ваш в дровах таперь мне очень-то хорошо известно. Да и полешко тайниковое березовое в самый раз мне в руку лягло... Так шо, дяржитесь таперь, заговорщики! Шас-то я с вас дурь-то и по-выбью!..
  
  

Кладоискатели

   - Тут, конечно, да - черт нас дернул посередь ночи в лес идти. Да это все Палыч нас сгоношил. Мол, надо сейчас идти, а то, дескать, утром другие клад отроют. Ну, у нас-то пьяных страху-то никакого. Да и умишка, конечно, тоже. Вот и поперлись. По стакану еще влупили, пузырь прихватили, лопаты в хлеву взяли, да и пошли.
   - Ну, пока через поле-то чесали, вроде и ничего еще. Посмеивались себе только, да бутылку друг другу передавали. А как к лесу подошли, так малость и поостыли. Стоит, зараза, темный, хоть глаз выколи. А в тишине чудится, что то там что-то хрустит, то там что-то завозиться. Вроде даже пыхтит кто-то. Жуть, в общем. Но вида-то не подаем. Даже посмеиваемся, нервно так. Один Палыч, зенки уже так накатал, что и черт ему не страшен. Говорит, что, мол, что встали? Дескать, не дрейфь - тут не далеко. Он, дескать, этот лес как облупленный знает и сейчас мигом нас на нужное место и выведет.
   - А нам-то уже и клада того не надо. Стремно-то как вокруг, да ведь вида выказывать не будешь: это сейчас у всех рожи хмурые, а на завтра ведь, сволочи, засмеют хуже некуда. И у каждого на харе такая мысль. Ну, кроме Палыча, конечно. У него на харе только глазища осоловелые, что у того филина.
   - Ну, в общем, хватили еще по стакану, папироски раскурили, что б, значит, дорогу подсвечивать, ну и в лес. Поначалу вроде и ничего. Не видать, правда, ни рыла. Я раз пять подряд навернулся, чуть сучком глаз не вышиб. Да и остальные тоже, судя по шуму, костей себе помяли малость. Ну от этого, да от мату, страху-то, конечно, поубавилось. Да еще по стакану вмазали, так и вообще веселее стало. Перекурили по папироске, да хотели дальше двигать, только чуем - не хватает кого-то. И не кого-то, а Палыча, будь он неладен!
   - Ах ты ж, думаем, и не заметили даже, когда он запропал. Не иначе как черти его украли или отключился, подлец, и дрыхнет где-нибудь под сосной. Такое с ним и раньше бывало: как до соловьев нарежется, так и упадет, где накроет. Там и спит. По всему видать и тут накрыло. Ну, покричали его маленько, да куда там - он если спит, то кричи - не кричи, все без толку. А искать тоже не ясно где: темень вокруг небывалая, а как шли - маленько ни кто не помнил. Всем казалось, что за Палычем прут, а потому и не запоминали. А теперь и вовсе не понятно за кем шли и, главное, куда и как. И чего делать-то теперь совершенно не ясно. Один, конечно, пошутил, что, мол, надо по звездам выбираться, да из нас никто, кроме как в коньячных, никаких других звездах и не ориентировался. Да и в коньячных-то, положа руку на сердце, тоже, прямо скажем, неважнецки. Баловство это. Вот у кого самогонка на деревне лучше, так это - пожалуйста, а чтобы коньяк там, или шампанское это бабье - это, конечно, не наше.
   - Ну да ладно. В общем, вмазали с мужиками еще по стакану и сели думать, как дальше быть. А тут, как назло, мыслишки всякие нехорошие вернулись. И не до смеха всем. Сидим, молчим, папиросками попыхиваем. Да и холод какой-то собачий подбираться стал. Ну, думаем, надо костер запалить, да у костра и заночевать. А утром, мол, видно будет, что и как.
   - И тут, как на грех, новая напасть: пока костер разжигали, обнаружили, что еще одного не хватает. А я ведь и не сказал: нас изначально вместе с Палычем-то пятеро было. Я, Палыч, Васька Ухватов, Петька-кривой и Ефим-сыч. Вот Ефим-то и запропал. Ну, тут уж мы не на шутку струхнули. Сели рядышком у костра и не дышим. Да еще как назло бутылка-то у Ефима и была. Так что нам и нервишки нечем унять. Так и сидим, стучим зубом. И говорить не рискуем.
   - Ну, долго-то не высидишь, вот Васька-то и отошел рядом по-маленькому. Отошел, да как заорет! Мы с Петькой с перепугу тоже в крик, да как драпанули по лесу! Нам бы, дуракам, вместе держаться, да куда там - с ужасу-то рванули кто куда!
   - В общем, ломился я сквозь лес, как лось бешенный. Как только шею не свернул? И ломился, пока в соседнюю деревню не выскочил. Тамошние мужики меня, с переполоху, даже слегка побить хотели, думали - война началась, а я, мол, немец. Да, слава богу, разглядели, что это я. Ну, конечно, выпили с ними, отдышался я малёха, да уж по знакомой дороге в свою деревню и воротился. А там заперся в доме, банку самогону с подполу достал, да стал утра дожидаться.
   - Ну, а утром-то все и объявились. Как выяснилось, Палыча действительно вырубило. Причем как раз рядом с тем местом, где мы и обнаружили его пропажу. А Ефим-сыч, пока дрова на костер в потемках искали, об Палыча запнулся, да приложившись башкой к дереву, так и лег рядом с ним. Ну а Васька-то, когда по-маленькому отошел, так и наступил на них, горемычных, да от неожиданности и заорал. Вот так-то у нас паника и вышла. Я-то, повезло, на соседнюю деревню выскочил, а Васька-то с Петькой аж до города добежали, а это, считай, пятнадцать верст с лихом...
   - В общем, посмеялись мы, конечно, выпили по стакану, да и в глаза Палычу плюнули. И больше на его пьяные бредни про клад с тех пор и не ведёмся. Так-то...
  
  

Заболтал

   - Здаров Семен!
   - Здаров Тимофей! Шо нового на деревне?
   - Да ты шо, Семен? Что ль не слыхал ешо, шо Женька Крынкин учудил?
   - Не слыхал. Эт который? Крынкин-то?
   - Ну Женька Крынкин, сын Васьки кузнеца, который на мельничихе женивши. Он один такой. Не тот Крынкин, который в прошлом годе в болоте утоп. Того и вовсе Ильей звали. Он этому Женьке Крынкину и не родня даже. Тот Крынкин, канешна, тот еще типчик был. Мильтон-то наш, Петька участковый, все его посадить хотел, за то, что Ильюха у него мотоцикл угнал да разбил. Да не успел - утоп Илья.
   - А да, это я помню. Так и шо Петька?
   - А шо Петька? Поскучал малость, да и запил. А как запил, так его с милиции-то и поперли.
   - Во дела. А разве ж с милиции за это прут?
   - Ну не знаю, как с милиции, а вон Витька Липугин по пьяне машину угробил, так в раз из колхозу выперли.
   - Эвон как. Так и шо?
   - А шо? Таперь не пьет. Похоронили третьего дня.
   - Иди ты! Вроде недавно мне дров привозил.
   - Да это тебе Сенька привозил, который на Аньке-кривой женивши. Ее страхолюдину никто замуж брать не хотел, а Сенька-то и сам не красавец, вот они и поженивши.
   - Скажи, пожалуйста, шо творится. И шо?
   - Ну шо? А то ты не знаешь? Мальчонка кривой у них родивши. Да по всему видать, шо кругом кривой - Емельяношне все окна в избе камнями по-выколачивал. Ведьму, говорит, изгонял.
   - Ха! Ай, молодец мальчонка! Его правда - Емельяношна еще та заноза! Как есть ведьма! Ха! Ну дык и шо?
   - Ну шо-шо? Уж как там Емельяношна извернулась на одной ноге-то, да ухитрилась-таки мальчонку изловить. Все ухи обкрутила. А он и так-то кривой, а теперь еще и оглох малёхо. Возили его к Машке врачихе, которая Кузьмы пастуха баба-то, дык она только руками развела. Везите в город, говорит, а то тут таких лекарств, мол, нету, а без них кто-нить и зашибить мальчонку может. С перепугу-то. Ночью повстречает и зашибет.
   - Во как! Наши-то - да, могут и зашибить. Тут врачиха права.
   - Канешна права! Они, медики эти, завсегда правы. Вон, Пашка ветеринар, как бабку Дашу увидел, так сразу определил, шо ей три дня оставши.
   - И шо? Угадал?
   - Ну, темный ты, Семен - ей богу! Коли медик сказал, шо три дня, так уж так и знай - через три дня смело в гроб лезь. Ни какая таблетка не спасет. Так что бабка Даша уже и гроб купила с пенсии. И самогону нагнала. Завтра бабы пойдут к ней столы накрывать. Глядишь, и нам с тобой, Семен, по стакану-то перепадет. Бабка-то Даша уж дюже хорошую самогонку гонит.
   - Шо-то ты меня совсем с панталыки сбил, Тимофей. Так померла она или нет?
   - Кто?
   - Как кто? Дык бабка Даша?
   - Да господь с тобой, Семен! Чего ей помирать-то? Еще и нас с тобой переживет!
   - Дык ты ж мне сам сказал, шо медик ей три дня означил!
   - Дурень ты, Семен! Тьфу! Ей богу дурень! Он ей до именин три дня означил! Именины у ней завтра!
   - А гроб ей зачем?
   - А шо гроб? Лежит - есть не просит. Ей Женька Крынкин по дешевке предложил. Она пенсию-то сняла и сразу и купила. Где сейчас дешевый гроб-то справишь?
   - Ну так бы и говорил! А то наплел мне тут - сам черт ногу сломит. Так шо Женька-то Крынкин? Ты вродь говорил, шо он учудивши чего?
   - Женька-то? Хм... А хрен его знает! Тьфу, леший, заболтал ты меня - я все и позабыл!
   - От, хрычь старый! Я его заболтал! Тараторишь тут как сорока - не поспеть за тобой. А я его и заболтал! Вспоминай, шо сказать-то хотел или иди ужо давай. Мне еще косить надоть.
   - Ну дык и коси. А то расселся тут на пол деревни - не пройти, не проехать! У меня и у самого, может, дел по горло, а ты тут воду мутишь... Ладно. Пойду я. После зайду. Мож и вспомню, шо сказать хотел...
   - Заходи. У меня в дровах спрятано, а ты на зуб прихвати чего. Тока за двором иди, шо б моя не видела...
  
  

Колодец

   Затеял как-то Петр Игнатьевич выкопать у себя на огороде колодец. Думает, мол, сколько можно по соседям за водой ходить, пора уж свой колодец иметь. Соседи, конечно в воде не отказывают, да как-то самому уже неудобно лишний раз у них под окнами ведрами бренчать. А до общественного -- почитай на другой край деревни пилить. То же особо не находишься. Да и все удобнее, когда вода -- вот она, под рукой прямо.
   Ну, в общем, не стал Петр Игнатьевич откладывать дело в долгий ящик, а выбрал местечко на свой взгляд поудобнее, засучил рукава, взял лопату и начал копать.
   Через неделю активных работ, Петра Игнатьевича начали посещать сомнения в собственных силах, так как мало того, что он смог углубиться всего на два метра, так к тому же и землю перекидывать через край стало весьма затруднительно. Так что как не крути, а выходило, что без помощников ему никак не обойтись.
   Ну, поговорил Петр Игнатьевич с совхозными мужиками, обрисовал объем работ, сошлись на объеме валюты и вскорости дело закипело. Мужики копают, Петр Игнатьевич валюту гонит, соседи ходят головами качают. И за пару недель такую яму отрыли, что сверху и смотреть боязно. Только вот беда -- воды-то нет!
   Ну что делать? Сходили, веревкой с грузом общественный померили -- вроде та же глубина. Один в один почти. Только в том воды больше половины, а у Петра Игнатьевича даже лужи на дне нет.
   Посидели, покумекали и решили дальше копать. Тем более, что уже столько отрыто, что закапывать в обрат жалко.
   День копали, два, неделя на исходе, а там все сухо. Уж вторая неделя пошла, уж глубина такая, что мужиков в люльке по пол часа в низ опускают и столько же уходит, что бы ведра с землей поднять. Да и мужики уже немного роптать начали, так как боязно все же на такой глубине копаться -- того глядишь и до преисподней докопаться можно!
   Да и сам Петр Игнатьевич не рад, что такое дело затеял. Уж лучше бы и дальше к соседям ходил, а то и колодца не вышло, и валюты на три года вперед перевел.
   Ну и собрался он, было, работы сворачивать, как вдруг вода и пошла. Да как пошла! Сначала вроде как нехотя, потихонечку прибывать стала, а потом будто из щелей каких хлынула! И так хлынула, что колодец в момент доверху наполнился, и вода бурным потоком рванула через край!
   В общем, шуровала вода около недели, а когда поток иссяк, то оказалось, что кроме как в новоиспеченном колодце Петра Игнатьевича, более в деревне ни в одном колодце воды не оказалось.
   Потом, что-то такое умники из мелиорации из райцентра говорил, что, мол, будто Петр Игнатьевич своей ямой какие-то там воды подземные на себя перемкнул. Ну да простому люду эти хитрости не понятны, кроме той, что если даже колодец в обрат закопать, то в старые колодцы вода уже не вернется.
   Так что если раньше Петр Игнатьевич сам по соседям ходил, то теперь вся деревня к нему стала наведываться, в шутку называя его Агабеком*.
   Позже, конечно, наперекор умникам природа своя взяла и вода в колодцы вернулась. И при этом и в колодце Петра Игнатьевича осталась. Но то ж природа, а не какие-то там умники из мелиорации из райцентра. Но новых колодцев копать по деревне на всякий случай запретили.
  
   * Агабек -- хозяин горного озера ("Очарованный принц", Соловьев Л.В.)
  
  

Проучил

   - Здарова Тимофей! - сказал дед Семен, подсаживаясь на лавочку под раскидистой яблоней.
   - И тебе здарова Семен! - ответил дед Тимофей, хитро щурясь на солнышке.
   - Слышь, Тимофей, - сказал дед Семен, раскуривая папироску, - А шо это твоя Клавка аки черт ошпаренный по деревне носиться? На скипидар села что ли?
   - А черт ее знает, - ответил дед Тимофей, прикуривая папироску от папироски деда Семена, - Может гадить хочет?
   - А носиться-то за каким лешим? - сказал дед Семен и плевком сбил пролетающего овода.
   - Ну, это знаешь Семен - как у котов, - ответил дед Тимофей, добив плевком оглушенного овода, - Те, когда гадить соберутся, то тоже круги нарезают. Задницу, значит, разогревают, шобы потом легче было.
   - Вона как! - сказал дед Семен и, выудив из грязной кружки мертвую муху, плеснул самогону, - Ну так, то ж - коты, а твоя-то шо?
   - Ну шо-шо? - ответил дед Тимофей, закусывая первач кислым яблоком, - Сам вишь - старая. Задница не та уже - окаменела видать, вот и носится. Да нехай, лишь бы гальюн не развалила.
   - Темнишь ты шо-та Тимофей, - сказал дед Семен и плеснул себе, - В жисть не видывал, шоб она у тебя аки кот носилась. Ну, разве за тобой с поленом.
   - Ну, вот не видывал - таперь увидишь, - ответил дед Тимофей, раскуривая новую папиросу, - Таперь она у меня до конца своих дней бегать будет, зад разогревать.
   - Погоди-ка Тимофей, - сказал дед Семен, отбрасывая пустую бутылку под смородиновый куст, - Да не уж-то она аппарат нашла?
   - Нашла, змеюка, шоб ей пусто было, - дед Тимофей зло плюнул, сшибив с ветки яблоко, - Нашла и разбила все. Таперь только твой на все село и остался.
   - Ах ты ж! Во даеть! Так а чего носиться-то таперь? Ты ж вроде за ней и не гонишси?
   - А чего таперь гнаться-то? Шо я ей - жених что ли, бегать за ей? Сыпанул в ейный комод с панталонами перцу красного для науки и ладно. Таперь будет знать, как мое имущество колотить! На всю жисть запомнит!
   - Ну, ты даешь, Тимофей! - расхохотался дед Семен и поднялся с лавки, - Погоди-ка, вот у ней гореть перестанет, дык она те устроит перец в штанах - сам набегаешься!
   - Ну, это мы еще поглядим, кто кому чего устроит!..
   - Ладно, Тимофей, я позже зайду. А то там уже партия подходит. Не прозевать бы.
   - Давай, да вечеру, - сказал дед Тимофей и растянулся на лавке, натянув кепку на глаза...
  
  

Петька-Горлопан

   Петька-Горлопан неожиданно женился, чем поверг в легкое недоумение своих односельчан. Дело в том, что Петьку недаром прозвали Горлопаном, поскольку не слышно Петьку было исключительно в ночное время. Впрочем, и в ночное время он донимал соседей своим громовым храпом. Но это были цветочки, по сравнению с силой его голоса во время бодрствования.
   Во-первых, проснувшись, Петька немедленно начинал петь, вкладывая в незатейливые куплеты всю свою душу, от чего по селу проносилась звуковая волна подобная реву сверхзвукового истребителя. От гласа иерихонских труб в домах начинали звенеть стекла, а рожь на полях пригибалась как от порыва ветра. Если дело происходило зимой, то по селу начинала гулять сильная метель. В жаркие дни средь домов начинали куражиться маленькие ураганчики.
   С последним куплетом песни, Петька заканчивал утренний моцион и с диким рыком бросался на завтрак. Это была благостная пятиминутка тишины, в которую сельские жители успевали перекурить и немного унять перепуганных детей и кур, потому как после завтрака наступало во-вторых.
   А это во-вторых заключалось в том, что Петька выходил на крыльцо и добродушно отрыгивая начинал здороваться со всеми местными жителями. Эта чудовищная перекличка, от которой замертво падали вороны и воробьи, длилась до тех пор, пока последний в списке приветствий, планирующий помирать вот уже не один десяток лет, стодвадцатитрехлетний дед Тихон не поднимался со смертного одра и, чертыхаясь, не перся до Петьки дабы высказать ему, что своими дьявольскими воплями этот чертов горлопан не дает спокойно помереть человеку, который за всю свою скромную жизнь никогда ни кому не делал зла.
   После этого Петька, весело подмигивая, легонько хлопал деда Тихона по плечу, заговорщицки приглашал его в ночь по девкам, и, получив в ответ приличную порцию анафемы, радостно смеялся и шел заводить свой трактор.
   Далее наступало в-третьих, которое заключалось в том, что трактор у Петьки полностью соответствовал своему хозяину. Петька заводил свою адскую колесницу и, под аккомпанемент ревущего с какой-то запредельной силой трактора, снова начинал петь, уезжая на поля.
   И в ту же минуту в село приходили мир, тишина и нирвана, которые длились до вечера, а дед Тихон, рассерженный очередным срывом похоронных планов отправлялся пить самогон со своими однокашниками.
   Ну а вечером уставший Петька с песнями возвращался домой и плотно поужинав, совершал вечерний променад по селу, разговаривая с местными жителями о разных пустяках. Некоторым жителям для разговору не приходилось даже выходить из дому или вылезать из погреба. Хуже было тем, кого разговор застигал в уборной. Но в какой-то момент этот ад и хаос кончался и Петька, благодушно улыбаясь, отходил ко сну.
   И тут такое - этот невероятный человечище взял и женился! Недоумению односельчан не было границ - откуда взялась эта мужественная женщина, эта сельская Жанна д`Арк, которая решилась на столь героический поступок? А взялась она вот откуда: Петька, возвращаясь с полей, немного зазевавшись между куплетами, слегка наехал своим ревущим монстром на гражданку, прогуливающуюся по лесному проселку, чему и сам немало подивился, так как обычно не только люди, но и вся фауна разбегалась в разные стороны задолго до приближения Петьки. А тут идет себе такая непугливая особа легким шагом, дергает цветы по обочине и никуда не сворачивает. Ну и под колесо-то и подвернулась. Ну, Петька, конечно, петь бросил, выскочил из кабины и давай пришибленную гражданку в чувство приводить. И так привел, что гражданка сказала, что, мол, она давно уже на Петьку виды имеет, и специально по лесу прохаживалась, чтобы его подловить и рассказать о своих чувствах. В общем, Петька голову почесал, засмеялся и, погрузивши потерпевшую в трактор, направился прямиком в ЗАГС. Так он и женился.
   Кстати, шум, творимый Петькой-Горлопаном, ничуть не мешал их семейному счастью и идиллии, так как выяснилось, что новобрачная страдала глухотой. И единственное, что она могла слышать в этом мире, так это только Петькины слова любви. Впрочем, их слышали даже в соседней деревне...
  
  

Карт-бланш

   - Здаров, Тимофей!
   - Здаров, Петро!
   - Чаго кричал-то?
   - Ну как чаго? По сотке накатить -- чаго ж еще?
   - Случилось, что ль, чаго?
   - А шо, шобы накатить должно чаго случиться?
   - Да не, я к тому, шо прям вот так в открытую? Аль Люска твоя ушедши куда?
   - Дома!
   - Как дома? Шо-та я тебя непойму тогда... Аль давно поленом по хребту не огребал?
   - Тю! Эт когда было!
   - Да уж как заприметит, шо мы с тобой спевши, так сразу и за полено!
   - А вот смотри: Ей! Люська!
   - Чаго тобе?
   - А шинкани-ка нам с Петро сальца, да огурей соленых с банки вынь. И бутылек-то прихвать!
   - Ладнось! Тока вы там не балуйте, а то знаю я вас!
   - Да ну шо ты! Посидим, пообчаемси... Шо нам, много надо?
   - Ну смотри, Тимофей, шо б все тихо было! Щас вынесу.
   - Видал, Петро!
   - Шо за диво?! Ты шо такова с Люськой учудил? Иль она кумполом повредивши?
   - Ничаго я с ней не чудил. И кумпол у ней здоровее наших будет. А только накатить мы таперь в любое время право имеем, и, заметь, совершенно открыто!
   - Да с чего, Тимофей, благодать-то снизошла такая?
   - То-то, шо благодать! У меня таперь от ёй цельная пожизненная индульгенция! Пей -- не хочу! А секрет-то -- прост: я ейной матке большое дело сделал! Можно сказать жизнь спас! Она, вишь, в уборной мух пощитать рассевши, а доска-то старая, прогнивши видать ужо, вот та в яму-то и завалилась. А тут случилось мне, как бы случайно, мимо проходить... Да... Не, ну а шо? Пилу-то я в кусты забросил, от греха подальше, а сам как примерный зятек кинулся тешшу из беды вытаскивать. Ну и таперь за спасение, так сказать, драгоценной жизни и обешании не трепаться никому о тешшыных ваннах, имею пожизненный карт-бланш. Так что, пей Петро, закусывай и никаго небоись!
  
  

Моралист Иванов

   Решил как-то раз Дмитрий Егорович изменить своей супруге Елизавете Никифоровне с дояркой Глашей. Ну, не то, чтобы Дмитрий Егорович был кобель какой или, к примеру, супруга уже в печенках сидела, а тут молодая подвернулась. Просто сложилось такое стечение обстоятельств, что Дмитрий Егорович, после распития некоторого числа самогонки, оказался на сеновале рядом с обнаженной Глафирой, тоже к тому моменту причастившейся. И тут, конечно, как говорят в народе, все завертелось бы, да на их беду неизвестно откуда материализовался тракторист Иванов и разогнал прелюбодеев увесистой монтировкой. Так что ничего у Дмитрия Егоровича не вышло. Да и вообще можно сказать хорошо отделался. Как, впрочем, и доярка Глаша.
   И хотя ни Дмитрий Егорович, ни Глафира никакого отношения к трактористу не имели, но Иванов считал своим долгом не допускать разврата среди местных жителей, ибо слыл он человеком строгих правил, высокой морали и венцом правды-матки.
   А вот другая история. Собрались как-то мужики в обед утолить жажду, вызванную летним зноем, превосходно охлажденным первачом. Съехались на краю поля, откупорили запотевшие бутылочки и... на их беду неизвестно откуда материализовался тракторист Иванов и разогнал пьяниц и тунеядцев карданом от трактора. А запотевшие бутылочки с негодованием расколотил о камни, а заодно и пару подвернувшихся физиономий. Правда, после того случая дом тракториста Иванова таинственным образом воспылал среди ночи со всех четырех сторон. Ну да тут, как сказали пожарные, не так давно разогнанные багром тем же Ивановым за игру в карты, все дело было в плохой проводке. Так что мужики, безусловно, тут не при чем. А проверить проводку и заменить было некому, так как сельский электрик Семеныч, уличенный Ивановым во время похмельного сна в трансформаторной будке, еще не скоро выйдет из больницы.
   Пробовали, конечно, всей деревней поколотить Иванова в отместку за его вездесущий нос, да не успели: за честный и самоотверженный труд в деле повышения морального облика деревни, Иванова перевели в город на партийную работу, что, как вы понимаете, довольно скоро этот самый моральный облик и подорвало.
   Впрочем, на радость местным жителям.
  
  

Есть!

   - Кажись есть, - сказал дед Семен, сощурившись, рассматривая ловушку для пчел, подвешенную у самой кроны высоченной сосны, - Вроде летают.
   - Как ты там видишь? - сказал дед Михаил, также пытающийся рассмотреть прищуренными глазами ловушку, - Ни черта же не видно. Кабы бинокль нам...
   - Да был у меня бинокль, - сказал дед Семен, - Да вот дал Юрке ловушки проверить, так он его и разбил. На дерево-то полез, да уронил. Слушай, ну вроде точно вокруг летка кружат. Надо лезть.
   - Ни хрена не вижу, - сказал дед Михаил, - Как же ты полезешь? Навернешься же - чай не пацан.
   - Как-как, повесил же как-то, - дед Семен скинул с плеч старенький вещмешок, - Ничего, справимся. Я подлезу, леток закрою и на веревке тебе спущу. А ты сразу в мешок пихай.
   - Первый раз что ли, - дед Михаил тоже снял свой вещмешок и закурил папироску, - Ты хоть дымарь возьми, а то загрызут же.
   - Не успеют. Да и куда я его возьму - в зубы? - дед Семен обошел сосну примеряясь с какой стороны лезть, - Ага. Вот тут, кажись, я и забирался. Ну-кась...
   Он поплевал на руки, обхватил теплый ствол и довольно резво начал карабкаться, используя, как казалось, все свое тело. Вскоре он добрался до первых толстых ветвей, на которых немного передохнул.
   - Эхма! Старый, а прыткий! - с удовольствием сказал дед Михаил, - Слышь, Семен, ты, часом, по бабам до сих пор не бегаешь?
   - Чего? - крикнул дед Семен, приставив руку к уху.
   - Да ни чего! - крикнул в ответ дед Михаил, - Ну что там?
   - Точно есть! Гудит так, что ветки дрожат!
   - Ты осторожнее там!
   В ответ дед Семен махнул рукой и стал карабкаться дальше, подбираясь все ближе к ловушке и стараясь находится от нее с обратной стороны дерева. Подобравшись совсем близко, он сел на ветку зажав коленями ствол, натянул на шляпу сетку и надел на руки медицинские перчатки. Затем, отцепив от пояса моток веревки, привязал один конец к суку, а другой к заушине на ловушке. Оставалось закрыть леток, отцепить ловушку и аккуратно спустить ее на веревке вниз.
   - Ну что там? - крикнул дед Михаил.
   - Ща! - крикнул в ответ дед Семен и протянул одну руку к летку, а другую к проволочине, которой была привязана ловушка, - Ах едрить твою мать!!! Мишка - тикай!!! Шершни!!!
   Дед Семен, обхвативши руками и ногами ствол сосны, с невероятной скоростью слетел вниз, на долю секунды опередив рухнувшую следом ловушку, которая, расколовшись, выпустила из себя сверкающее облако гневных огромных крылатых насекомых.
   Деды, не взирая на весьма почтенный возраст, рванули по лесу с такой прытью, что расстояние, на которое в обычной ситуации им понадобилось бы не меньше часа, они пронеслись за считанные минуты, и, добежав до полноводного лесного ручья, не задумываясь, с головой сиганули в воду. Выбрались они из ручья, когда опасность окончательно миновала.
   - Есь-есь... Сфу на сепя шерт сшарый! - у деда Михаила от укуса разнесло пол лица.
   - Сам ты черт старый! - ответил дед Семен, лицо которого спасла сетка, но зато опухли обе руки, - Едрить твою мать, это ж надо! То-то я думаю, что как-то уж чересчур сильно гудело. Вот пусть теперь Юрка что хочет делает, а бинокль мне найдет!
   - Уело у ево, - дед Михаил осторожно погладил щеку, - Вовек не вашфлашиша!
   - Ладно тебе. Зато теперь все девки твои - смотри какой красавец!
   Оба деда весело рассмеялись и потихоньку поковыляли к дому, решив вернуться за брошенными под сосной вещами, когда погода принесет хороший проливной дождь.
  
  

Предрассудки

   Когда в деревне Долбоямово неожиданно пересохла речка, то большинство местных жителей, хоть и имело уверенность в том, что причина в криво проведенной мелиорации недалеким председателем Говейниковым, но все равно по привычке подозрительно косилось на деда Герша, имея в мыслях учинить небольшой поджог или мелкий погром. Впрочем, чаше всего все ограничивалось мелкой пакостью, творимой неизвестными мстителями под покровом ночи, которая заключалась в наваленной перед дверью кучей или выбитыми стеклами.
   Сам же, Герш Соломонович, за долгие годы свое жизни, уже давно привык к тому, что являлся причиной мелких бытовых неурядиц и катастроф глобального масштаба. Поэтому к косым взглядам, крамольным мыслям и мелким пакостям сограждан относился со спокойствием человека, который в сотый раз смотрел одну и ту же картину, и теперь не испытывал ничего кроме ужасной скуки.
   Когда дед Герш умер, вместо недалекого Говейникова, отправленного заведовать овощебазой куда-то далеко на Север, председателем был назначен далеко неглупый и подающий большие надежды некто Доброходов. И с его приходом, потерявшие причину бед и раздоров селяне вновь воспрянули духом, так как новый председатель, на свою еще не известную ему беду, был огненно рыж...
  
  

Патетически

   - Патетически, - размышляя вслух, сказал молодой участковый Сенька Пёркин, сжимая в руках на манер эспандера резинового гнома, отобранного у местной детворы по одному ему ведомым причинам, - Мы можем предположить, что Вовка Рылов и есть наш искомый преступник.
   - Патетически - мы можем Вовку только восхвалять или признаваться в любви, - ответил дед Харитон, - Ну, там, в рыло, конечно, тоже можно патетически. Или по хребту дубиной пройтись - тоже весьма трогательно получиться.
   - О чем это ты, дед Харитон? - удивленно спросил Пёркин.
   - О том, что ты как двоечником и шалопаем был, так таким и остался!
   - Но-но! - сказал Пёркин, заметно покраснев, - Ты это того, дед Харитон! Я же все-таки при исполнении!
   - А мне до черта, при каких ты регалиях! Хоть патетических, хоть гипотетических. Все одно - дурень! Только и можешь, что у детишек игрушки отбирать, да чушь нести! Вот порты спущу и высеку, как козу бодливую! Будешь тогда при исполнении...
   - Да ты объясни толком, дед Харитон! Чего рассердился-то? Я же версии строю! Надо же все по науке!
   - Да какая в твоей башке наука? - дед Харитон, хмуро рассматривая Пёркина, постучал пудовым кулаком по столу, - "Сиди, я сам открою" - вот и вся твоя наука! Слов нахватался, а чего они означают, и понятия не имеешь! Ты патетически можешь в уборной мух считать, или к Маньке под юбки лазить. А уж никак не предполагать в своей патетической бакланьей башке, кто преступник, а кто нет.
   - Да что ты ко мне привязался со своим "патетическим"? Ну, подумаешь... Ты лучше дело говори! В чем я не прав-то? Лучше бы подсказал чего, а то только оскорбляешь органы власти.
   - Оно и видно, что "органы". - дед Харитон усмехнулся и раскурил "козью ножку", - Ладно. Что с тебя взять... Вот давай, поведай-ка мне патетически и по порядку всё произошедшее патетическое безобразие. Только без своих гипотетических домыслов. Всё как было!
   - Да как было? Значит, сначала ко мне прибежала бабка Маша с криком, что, мол, в сельпо что-то страшное происходит. Причем, что конкретно - понять не возможно. Визжит, руками машет...
   - Ты не отвлекайся. Давай дальше.
   - Ну, вот. Я, значит, наган схватил и в сторону магазина рванул. Только и полпути пробежать не успел, как вижу - мне на встречу, целая толпа местных бабок с воплями и визгом несется, будто немцев увидали. Попытался выяснить, в чем дело - да куда там! Пронеслись мимо - только их и видел.
   - Дальше давай!
   - Я и рассказываю, - Пёркин отхлебнул из графина воды и закурил, - Ну, думаю, надо до магазина чесать, да посмотреть, кто же там так разошелся, что наших бабок напугал. Добегаю до магазина и вижу, что там и нет никого. Ни около, ни внутри. Хотел получше магазин осмотреть, да услышал шум на улице. Выскочил. Гляжу, а это мужики с вилами и дубинами прибежали. Где, говорят, тут отродье спряталось? И мне предлагают в сторонку отойти, дабы случайно не зашибить, и вместе с магазином-то и не подпалить.
   - Ну а ты что?
   - А что я? Пальнул из нагана в воздух, да прикрикнул, что б успокоились. И вообще, спрашиваю, отчего такой переполох устроили? Ну, тут Вовка Рылов вперед вышел и говорит, что, мол, не гневи бога, а отойди-ка лучше в сторону. А то, мол, наган нацепил, а толку никакого, так что, дескать, и без тебя управимся.
   - Патетично... - с усмешкой сказал дед Харитон, попыхивая "козьей ножкой".
   - Ну что ты заладил? - Сенька обижено отвернулся к окну, - Я же как было рассказываю.
   - Ладно-ладно, - тихо сказал дед Харитон, - Давай дальше валяй.
   - Ну а что дальше? Не буду же я по своим из нагана стрелять! Говорю им, чтобы обождали малость. Мол, дайте зайду, посмотрю, что там и как. А то, мол, учините сейчас черте что - всех потом и пересажают. Ну и опять в магазин и зашел. Посмотрел еще раз по сторонам - нет вроде никого. Чего, думаю, случилось-то? И вдруг - увидел! Фу, черт, до сих пор содрогаюсь!
   Пёркин еще отхлебнул из графина, и, выдвинув ящик стола, печально покатал в нем пустую водочную бутылку.
   - Что, башка болит?
   - Да уж мочи нет... - Сенька поморщился и еще отпил из графина.
   - Шалопай! Давай дальше рассказывай!
   - Да не знаю, что рассказывать! Такая хреновина склизкая. По всему углу расползлась и глазами на меня светящимися мыргает! Еще и шипит, падла! Ну я в нее все патроны-то и выпустил. Хотел с магазина выбежать, да кто-то двери-то уже подпер и чувствую - гарью потянуло. Ну, думаю, собаки, подпалили-таки! Да еще чувствую, что эта тварь ко мне сзади подползла, и по спине взбирается! Ну, тут я и отключился...
   - Да уж, - дед Харитон затушил окурок в пепельнице, - Значит, ты "патетически" думаешь, что это Вовка Рылов светопреставление учинил?
   - Ну а кто еще? Он меня всегда ненавидел, за то, что я ему воровать не дозволял.
   - Или за то, что с его Манькой шашни крутил?
   - Ну, ладно тебе, дед Харитон. Это-то тут причем?
   - Да так! И тварь в магазин тоже Вовка подбросил?
   - Ну, ясное же дело! Как меня еще можно было заманить и прихлопнуть? Да так, что вроде как вся деревня виновата, что и спросить, вроде как, не с кого. Я ведь, дед Харитон, что думаю: Рылов, а он мастер на всякие штуки, изготовил мерзкую тварь и, имея доступ к магазину, как грузчик, в конце дня ее туда и подкинул. Утром бабы сунулись - и всё! Шабаш! Вот тебе и паника! Дальше все логично: бабка Маша, как самая нервная женщина в деревне, нагнала своими криками шороху на остальных баб, а сама, естественно, рванула за мной. А ведь я по долгу службы не могу не проверить по факту обращения гражданки? Не могу! Вот так меня туда и заманили. Тут, конечно, многие на меня зуб держат, о чем Вовка, безусловно, знал. Так что дальше было дело техники. Одно мне не понятно - кто ж меня оттуда вызволил и сюда в участок приволок?
   - Ну, Сенька, не ту ты профессию выбрал! - дед Харитон хмуро посмотрел на Пёркина, - Ох, не ту. Тебе бы детективы сочинять, а не детективом работать.
   - О чем ты, дед Харитон? - непонимающе спросил Сенька, - Ведь посмотри, как все ладно складывается!
   - Оно, конечно, да! Патетически складывается, можно сказать. Эх, мало тебя в детстве батька лупил...
   - Да что такое-то, дед Харитон?! Что не так-то?!
   - Да, конечно, все так. Теперь-то уж ничего и не изменишь - поздно. В общем, теперь я тебе, сукину сыну, расскажу, как дело было.
   Дед Харитон хрустнул пальцами и насмешливо посмотрел на Пёркина.
   - Начнем с того, нехристь, что бабка Маша уже с полгода как преставилась.
   - Тогда кто же...
   - Цыц! Не перебивай! А заходила к тебе твоя жена, которая, если помнишь, приходится мне внучкой. И, конечно, она шибко расстроилась, увидевши, как ты, словно свинья, ползаешь по изгаженному полу, понося всё и всех. Жаль, меня рядом не было, а то я бы показал тебе "А ну, Манька, скидывай юбку"! Варька-то моя, конечно, бежать от тебя, а ты за ней. Еще, падла, пистолетик прихватил! Хорошо, мужики с колхоза возвращались, так успели тебя перехватить и в подсобке магазина запереть. Опять же, повезло тебе, патетический ты мой, что я подзадержался в гараже - я б тебя в будку трансформаторную пристроил бы. Ну, уж свезло, так свезло. Чего уж теперь. А про запах гари - это да, тут ты всё верно подметил: решил ты перекурить малость, а у завхоза в подсобке банка с растворителем стояла. А пока тебя в подсобку-то упаковывали, ты, махая ручонками, баночку ту с полок и сверзил. Туда же, как прикурил, и спичку бросил... Я ведь тебя, гада, почему еще в скотомогильник не свез? Мне, просто, любопытно стало, как это ты без единого ожога смог оттуда удрать. Мне всегда любопытно было, как такие гниды выживать умудряются...
   Дед Харитон поднялся из-за стола и несильно толкнул Сеньку своим гигантским кулаком в лоб, отчего Пёркин вместе со стулом отлетел вглубь кабинета.
   - А наган-то свой не ищи - он у следователя. Тот в соседней комнате с охраной дожидаются. Мне уж дозволили на тебя последний раз глянуть. Под честное слово, что не убью. Да и жалок ты, "патетически", что б тебя еще и убивать...
  
  

В баню по науке

   Когда мужики узнали, что вместе с ними в баню к деду Тимофею собрался идти Валерка Гришин, то заметно приуныли.
   Так-то, конечно, Валерка был мужик не плохой, но нудный, зараза, что еще и поискать. И основное его занудство заключалось именно в том, что, как он считал, мужики совершенно не умеют париться, да и вообще посещать баню. А посему видел своим долгом приобщать мужиков к правильной банной культуре. И таким образом, вроде бы обычное посещение бани выливалось в нудные лекции с демонстрацией каких-то техник и ухищрений.
   Тут бы, конечно, мужики давно бы уже накостыляли лектору по шее и спровадили вон, но проблемка состояла в том, что Валерка от рождения, кроме своего занудства, обладал богатырской комплекцией и пудовыми кулаками. Так что мужикам ничего не оставалось делать, как принимать активное участие в этом не веселом деле.
   Так если раньше они без затягиваний сразу шли в парилку, где отчаянно хлестались, а после, облившись холодной водой, сидели в предбаннике и под вяленого леща пили пиво, запивая этим пивом иногда что покрепче. И повторяли эту процедуру кто сколько хотел, после чего уже начинали мыться. То теперь, Валерка никого сразу в парилку не пускал.
   Он производил целый цикл всевозможных проветриваний, пропариваний, пробрызгиваний и прочих "про". Затем развешивал в парилке различные травы и только когда они начинали благоухать, разрешал мужикам войти в парилку. Однако париться еще не дозволялось. Только прогреваться.
   После задумчивого прогревания мужики изгонялись в предбанник, а цикл всевозможных "про" возобновлялся. Иногда к его окончанию особо не терпеливые уже находились под изрядным шафе.
   Теперь можно было париться. Воду лили на камни тоже не совсем обычную - какой-то хитрый отвар, от которого щипало глаза, першило в горле и выжигало легкие. Долго париться было нельзя. Не потому, что тяжело, а потому что на первое парение Валерка отводил ровно пять минут. После чего вновь изгонял мужиков, обмывал парилку и начинал свои "про".
   К третьему заходу желающих попариться оставалось совсем мало. Но им позволялось хлестаться вениками аж целых пятнадцать минут. После - опять всевозможные "про", за коими следовал четвертый окончательный заход, на который, в общем-то, кроме Валерки уже более ни кто не решался.
   После этого четвертого захода можно было приступать к помывке.
   Тут, собственно, тоже не обошлось без некоторых нюансов, в виде специальных отваров для волос, травяных мочалок и, конечно, определенной последовательности отмывания частей тела и различных причиндалов.
   На этом посещение бани считалось оконченным. А для полноты картины нельзя не отметить, что все эти свои просветительские действия Валерка сопровождал бесконечной нравоучительной лекцией.
   Так что вы теперь совершенно определенно видите, отчего мужики старались Валерку в баню не приглашать.
  
  

Перестарался

   Колька уныло брел по пыльным загуменкам, не обращая ни малейшего внимания ни на увязавшуюся следом шумную свору собак, ни на баб с мотыгами, которые при встрече шарахались в сторону и тихонько крестились, ни на мужиков, которые при виде его насмешливо что-то говорили. Ни до кого ему не было дела, ибо тяжелые думы, обуревавшие буйную голову, застилали его взгляд и притупляли слух.
   А ведь еще вчера все было совершенно иначе: в новом с иголочки костюмчике, с лихо заломленной на вихрастой голове кепкой, надушенный, до слез в глазах, тройным одеколоном, с баяном на плече, Колька важно шествовал на именины Софьи Михайловны, имея во внутреннем кармане пиджака, как он подмигивая говорил, некую скромную безделушку в подарок.
   И как же все прекрасно начиналось! Водка и вино текли бурными реками, стол буквально ломился от всевозможных закусок и яств, патефон заглушал баян Кольки, а Колька надрывно перепевал патефон. Гости смеялись, пели, танцевали, пили, закусывали, и снова пели.
   А сама именинница, после того, как Колька торжественно вручил ей свою безделушку, оказавшуюся довольно дорогим колечком с драгоценным камнем, стала выказывать Кольке совершенно не двузначную благосклонность, от чего тот сильно зарделся и взял управление торжеством в собственные руки.
   Это-то, собственно, Кольку и сгубило, поскольку управление торжеством, он мыслил как следующие один за другим громогласные тосты и всевозможные пожелания имениннице. И сменялись эти тосты и пожелания с такой скоростью, что времени на закуску просто не оставалось. Так что в скорости, разум Кольки покрыла дымка приближающегося густого тумана...
   Очнувшись на следующий день в хлеву именинницы среди поросят, в совершенно изодранной грязной одежде, с невиданными фингалами под глазами и с совершенно чугунной головой, Колька осторожно выполз на улицу и кустами добрался до загуменок, в надежде, что ему удасться незамеченным добраться до дома.
   Но сегодня, как назло, всем, почему-то, приспичило идти по своим делам именно этой дорогой. Так что делать было нечего, и Колька, выругавшись про себя последними словами, понурившись побрел по пыльным загуменкам в сторону дома, не обращая ни на что внимания и предаваясь своим не легким думам...
  
  

Ловелас

   - Семеновна!
   - Чаго тебе, Степан?
   - Семеновна, приходь сёдня вечером ко мне на сеновал!
   - Да ты спятивши, хрыч старый! Вот я Маруське твоей скажу, чаго ты тут удумал!
   - А шо я удумал? Ничаго такого! Приходь! Не пожалеешь!
   - Ай, уймись, чертяка! Ни кудой я не пойду! У самой дел полно!
   - Да знаю твои дела -- опять варить будешь!
   - Ты вот ишо на всю деревню крикни, дурень!
   - А то не знает никто, шо ты варишь!
   - А не твоего ума дело-то! Знають - не знають, а орать о том не надобно!
   - Тю, какая грозная! Так наваришь и приходи! Заодно и опробуем!
   - А чаго его опробовать-то? Обыкновенный. Не хуже чем и у других. А то и получше будет.
   - Дык я ж и не спорю, но опробовать-то надо! Вдруг гадость какая в брагу попавши?
   - Кака гадость? Ты шо несешь-то! Откудава у меня гадости взяться?!
   - Ну не знаю -- мож муха кака влетевши или клоп. Клопы-то эвон ванючи какие!
   - Знашь што, Степан -- черта лешего я тебе таперь стакан налью! Вот придешь просить и поленом-то и огребешь!
   - Да за шо же?
   - А вот за клопов с мухами! Видали? Мухи с клопами у меня в бражке! Вот стервец! А еще и кобелирует тут, черт старый!
   - Ну завелась-то, завелась! Остынь! А то, вона, в колодец пихну, охладишься!
   - А чаго ты тута мне накручивашь? Бражка ему моя не нравится! Ишь!
   - Да я не говорил, шо не нравится! Я говорил, шо опробовать надобно, когда наваришь! Как же без пробы-то? Без пробы никак нельзя!
   - Вот наварю, так и пробуй сколько влезет! А языком нечаго зря чесать!
   - Вот и приходи до сеновалу с бутылкой -- там и опробуем!
   - Ох, Степан, плачет по тебе дубина! Ох, плачет! Вот прознает Маруська, шо ты тут шашни крутишь, ох и отлупит же она тебя!
   - Авось не прознает, коли вы, бабы, каркать не будете и сплетни по магАзинам таскать! Так придешь, Семеновна, али как?
   - Ну приду, приду! Угомонись только...
   - Ну, вот и добре! А я там тобе такого покажу... Ух!
   - Ой, да знаю я твой "ух"! Уж не смяши! Ладно. Некогда мне тут с тобой... Дел еще полно. Пойду...
   - Ну давай. Так вечером жду!
   - Ну сказала ж!..
   - Ладно-ладно. Пока!..
  
  

Все будет хорошо

   Лямкин не имел ни малейших намерений идти на именины к Дарье Васильевне. Не то, чтобы ему не хотелось выпить, а просто он совершенно определенно знал, что его родственники, и в частности маменька, имеют определенные виды, в которых Лямкин и Дарья Васильевна отчаянно снабжают эту самую маменьку пухлыми розовощекими внуками и внучками. А такое будущее, как вы понимаете, самого Лямкина ну ни как не устраивало.
   Он вырвался из городской суеты сюда в тихую деревеньку в расчете отдохнуть, встречая утреннюю зорьку на берегу речки с удочкой в руках. Омолодить свое уставшее тело походами в баньку, которую предпочитал топить самолично. Провентилировать свои потравленные выхлопными газами легкие свежим воздухом, совершая пешие моционы в сосновом бору. Подлечить расшатанные городской суетой нервы и психику, вдали от технических достижений человеческой мысли, среди тихой неспешной деревенской жизни. Посидеть в саду на лавке, блаженно улыбаясь и прислушиваясь к веселому щебету птиц. Размять заиндевевшие суставы, переколов дрова. Подслушать простых житейских историй, за стаканом самогона на вечерних посиделках местных сторожил. Да хотя бы просто поваляться с закрытыми глазами среди одуванчиков, прислушиваясь к тихому шуму деревенского лета.
   И все это нужно было успеть за очень короткое время, отпущенное на отпуск. Поэтому сами понимаете, что на серьезные шашни времени не было. Да и желания тоже, так как Дарья Васильевна абсолютно ему не симпатизировала.
   Дело конечно не в том, что могучие формы Дарьи Васильевны приводили Лямкина в трепет. И не в том, что от ее низкого голоса у колхозного семенного быка подкашивались ноги, и пропадал интерес к продолжению рода. И даже неспособность Дарьи Васильевны связать двух слов, вследствие ничтожного кругозора. А дело в том, что сильная неприязнь к Дарье Васильевне была вызвана именно навязчивой идеей родственников и его маменьки непременно их поженить.
   Каждый его приезд они всячески третировали его разговорами о том, что пора бы ему жениться и что такой пары как Дарья Васильевна ему и не сыскать, и буквально из кожи вон лезли, чтобы Лямкин как бы невзначай пересекался с Дарьей Васильевной в различных интимных обстановках.
   Если поначалу Лямкин воспринимал проделки родственников с юмором, то впоследствии эта их навязчивость стала раздражать и превратилась в сильную неприязнь. Причем неприязнь не к свахам, а, почему-то, к самой Дарье Васильевне. И вот поэтому-то Лямкин и не имел ни малейшего желания идти на эти злосчастные именины. Однако идти ему, под давлением маменьки и неугомонных родственников, все же пришлось.
   Можете и не сомневаться, что усадили Лямкина рядом с Дарьей Васильевной, на что сам Лямкин горько усмехнулся и, махнув на все рукой, приналег на самогон, мало заботясь о закуске.
   Остальное - урывками: Вот Лямкин рассуждает я тяготах деревенской жизни, а раскрасневшаяся Дарья Васильевна с восторгом и умилением смотрит ему в рот. Вот Лямкин подпевает в такт родственникам что-то заунывное, а потом яростно отплясывает с Дарьей Васильевной под надрывные мелодии гармошки. Вот Лямкин бредет по селу под руку с Дарьей Васильевной в свете луны и читает ей всплывающие в хмельном мозгу строки из Пастернака, Есенина и Маяковского, от чего Дарья Васильевна счастливо смеется и хлопает в ладоши, убивая за раз по сотне комаров. Вот хмурые колхозники интересуются от чего городской сквалыга до ихних невест горазд. А вот поверженные Дарьей Васильевной хмурые колхозники с охами и стонами расползаются в совершенно неприглядном виде по придорожным кустам.
   А вот и берег реки с лунной дорожкой отражающейся в глазах Дарьи Васильевны, которая одной рукой обнимает могучим объятьем уснувшего беспокойным пьяным сном Лямкина, а другой нежно поглаживает его по взлохмаченной голове и утешает: "Устал, котик... умаялся... спи, солнце... теперь все будет хорошо..."...
  
  

Колдунья

   На лесной опушке, когда ночь уже вступила в свои права и под угрюмое уханье совы Луна посеребрила кроны деревьев, в маленькой ветхой избенке молодая девушка, попыхивая огромной трубкой вишневого корня, набитой крепким самосадом, щедро сдабривала наисвежайший первач колдовским порошком, по консистенции весьма напоминающим высушенный куриный помет. При этом, пуская клубы сизого дыма, от которого у вальяжно развалившегося на лавке кота печально текли слезы, она бормотала какую-то языческую песню то ли об одиноком дубе, то ли наоборот о каком-то распутном богатыре, чья развевающаяся рыжая борода наводила ужас на вражеские орды и мамаш, прячущих при его приближении своих дочерей по погребам и подвалам.
   Кто-то тихонечко постучал в окно. Девушка притушила керосиновую лампу и, накинув на белые плечи медвежью шкуру, негромко свистнула. И тотчас приоткрылась дверь и в избенку просунулась косматая голова.
   - Светлана Батьковна, мне б вина... - сиплым человеческим голосом сказала голова.
   - За другим вы и не ходите, алкаши, - сказала Светлана Батьковна, - Сколько тебе?
   - Да хоть бы на глоточек, - ответила голова, - Поллитрушечку хоть бы...
   - Экие глоточки у вас, - сказала Светлана Батьковна, - Чай, и платить не чем?
   - Смилуйся, царица, - сокрушенно ответила голова, - Как лес загоним, так сразу все и отдадим! Чесслово!
   - Что мне с вашего "чесслова"? - сказала Светлана Батьковна и раскурила от керосинки погасшую, было, трубку, - Да ладно уж. Что с вас взять? Ты мне вот что, Степан, к завтрему дров натаскайте!
   - Благодетельница! - сказала радостно оскалившись голова, - Мы тебе сколько хошь этих дров натаскаем! Даром что ли лес воруем?
   - Вот именно, что воруете. Ладно. Держи вот, - сказала Светлана Батьковна, протягивая Степану трехлитровую банку первача замешанного на колдовском порошке.
   Голова Степана, обнаружив трясущиеся руки, схватила банку и бесшумно исчезла. А Светлана Батьковна еще немного попыхтела трубкой, задумчиво глядя сквозь окошко на сверкающий диск Луны. Затем грустно вздохнув, подперла поленом дверь избенки, взяла подмышку сонного кота и полезла на печь, где, укутавшись медвежьими шкурами, уснула беспокойным сном...
  
  

Дядя Токарь

   - Дядя Токарь, а вы сможете мне одну штучку сделать? У меня даже чертеж есть. То есть не одна штучка, а там несколько. Просто у деда инструмента нужного нет. Так бы я сам сделал.
   - Ишь ты! А что за штучка-то.
   - Вот, у меня тут все нарисовано. Вот видите - мне нужно два железных цилиндра. Один толщиной в десять миллиметров, а другой в сорок...
   - Дай-ка гляну. Ишь ты! У меня для тракторов таких чертежей нет. Так... Тонкий - в двенадцать, толстый - шестьдесят... У тебя тут в разрезе внутренние отверстия указаны - это что?
   - Дядя Токарь, это потом. С начало нужно болванки выточить. А там я еще уточню.
   - Ишь ты! Ну давай.
  

***

   - Ну вот тебе две болванки. Что там дальше у тебя?
   - Вот, дядя Токарь, тут у меня в чертежах - видите? В тонкой болванке нужно по центру высверлить отверстие ровно пять с половиной миллиметров. А в толстой... вот у меня гвоздь с собой - сколько тут?
   - Давай штангелем замерим... Ну, гвоздь у тебя аж на шесть.
   - Вот и отлично.
   - Значит, в тонкой - пять с половиной, в толстой - шесть?
   - Да, дядя Токарь.
  

***

   - Ну вот. Держи. А что это будет-то?
   - А это мы паровоз делаем. Действующую модель...
   - Ишь ты... Ну, насколько я кумекаю, тонкая болванка - труба, а толстая - как-бы котел?
   - Ну да, дядя Токарь. Так и есть.
   - Только я не пойму - зачем тебе в котле отверстие? Ежели модель действующая, то шести миллиметров маловато. Да и не сквозная должна быть.
   - Дядь Токарь, это же еще только болванки. Теперь, вот по другому чертежу, мне нужно очень ровно от большой болванки отпилить диск толщиной в десять миллиметров. Только очень ровно. Вы же на станке это легко сделаете?
   - Ишь ты. Ну давай.

***

   - На вот, держи. Ровнее не бывает.
   - Ага. А теперь, дядя Токарь, нужно вот что. Вы отступите от края диска пять миллиметров, и просверлите отверстие в девять миллиметров. Вот видите, как у меня начерчено?
   - Ишь ты! Ну, если ты мне скажешь, для чего отверстие, то может и я чего подскажу тебе?
   - Тут, дядя Токарь, вот что: я потом нарежу резьбу на длинной болванке и в отверстии, которое вы просверливаете, и вкручу эту паровозную трубу в диск.
   - Ишь ты... Хм... Ну так я сейчас тебе на станке все и обстряпаю. Ага. Вот держи. Что-то странный паровоз выходит...
   - Спасибо, дядя Токарь! У меня вот еще один чертеж есть... Последний. Правда, последний!
   - Ишь ты, ну давай. Чего там?
   - Вот, дядя Токарь: в большой болванке нужно просверлить шест отверстий кал... диаметром пять и восемь миллиметров. Только вот все должно быть симметрично. Видите как на чертеже? Главное чтобы при сборке на оси отверстия большой болванки при повороте совпадали с отверстием в трубе паровоза.
   - Ишь ты. Чтобы совпадали? Ну допустим. А ты знаешь, что мой брат Семен работает милиционером?
   - Дядя Токарь, ну паровоз же это!
   - Ага. И тяга на пружине от раскладушки бабкиной? Вот я деду твоему скажу, какие паровозы ты тут удумал.
   - Ну ладно вам, дядя Токарь. Не можете - так и скажите! Эх, не хватает у деда инструмента...
  
  

Рыбацкий фарт

   Не считая мелких ручьев и болот, единственным во всей округе приличным водоемом являлось большое озеро.
   Возможно, оно и имело какое-то стоящее географическое название, но местным жителям ничего о том не было известно, и оттого они так его и называли - озеро Большое.
   Когда-то очень давно в Большом водилось много рыбы. Причем рыба была достаточно крупных размеров - жирные подлещики, не помещающиеся на сковородку, щуки длиною с половину человеческого роста, окуни, куда же без них, которых больше двух в котелок для ухи и не помещалось.
   Но со временем рыба стала мельчать и количество ее сокращаться. В дни, о которых пойдет речь, улов рыбака чаще всего был таким, что без сожаления отдавался на съедение кошкам. Горсть полупрозрачной уклейки, несколько невзрачных окушков и, если особо повезет, мелкая щучка - вот и все, чем оставалось довольствоваться нынешним рыбакам. Так что, в большинстве своем рыбаки ездили на Большое не столько за рыбой, сколько за "выпить водки у костра под уху из петуха". Но были и исключения.
   Ванька Лядов обладал каким-то поразительным секретом, позволяющим ему не только не отдавать свой улов кошкам, но и жарить, варить, солить и вялить привезенную с Большого за раз рыбу. Размеры рыбы были, конечно, не такие, что прежде, но, тем не менее, мелочью ее точно ни как не назовешь. Да и количество выходило довольно завидное. И, само собой разумеется, что такой рыбацкий фарт не мог оставить равнодушным остальных рыбаков.
   И как только мужики не подъезжали к Ваньке - и выпрашивали, и подпаивали и даже угрожали, но Ванька только усмехался, разводил руками и говорил, что, мол, никакого секрета и вовсе нет. Мол, просто везение. Ведь и снасть у него обычная, и ловит он там же где и все, и из прикормки только батон моченый да каша. Ничего такого хитрого - все как у всех. Ну и что тут говорить - конечно, ни кто ему не верил. Если все как у всех, то отчего он с полной сумкой домой возвращается, а все остальные - с фигой да перегаром?
   Ну, в общем, стали мужики вести за Ванькой наблюдение. Только что в рот ему не заглядывают. И вот что выяснили. Во-первых, Ванька в прикормку трижды плюет. Во-вторых, когда ловит с лодки, то опускает в воду свои носки, якобы, мол, пусть пока стираются, привязав их веревочкой к корме. В-третьих, прежде чем закинуть снасть он, опять-таки трижды, плюет на наживку. Далее, в качестве якоря у лодки использует не камень, как все, а старый чугунный утюг, залитый свинцом. Перед началом рыбалки первую стопку всегда выливает в воду, а зимой предварительно пихает в лунку руки - будто здоровается с кем. И, главное, постоянно напевает что-то неразборчивое. А поскольку мужики стали делать то же самое, но эффект так и остался прежний, то, конечно, стало ясно, что дело как раз в этой самой песенке и есть, которая безусловно является каким-то старинным и очень действенным заговором.
   Ну и тут как они только не кололи Ваньку - ни чего не добились. Напеваю, говорит, себе под нос чего на ум взбредет, да и все.
   И здесь, конечно, мужики Ваньке не поверили. Да только как узнаешь? Сам - не колется. Прислушиваться бесполезно - ни черта не разобрать. А жена его говорит, что он вообще целыми днями что-то напевает. Услышит с утра по радио какую-нибудь песенку, так целый день ее и мычит.
   Мужики, конечно, тоже пробовали так делать, но мычание, разлетающееся над Большим, оставляло только довольно тягостное впечатление, а улова от этого больше не становилось. Даже скорее наоборот - видимо рыба с перепугу и вовсе на дно уходила.
   В общем, так и не вышло ничего у мужиков. Видать все-таки Ванька действительно просто везучий...
  
  

Проучил

   Дед Поликарп, ковыряясь у себя на огороде, наткнулся на старую ржавую болванку от снаряда, брошенную, видимо, саперами после войны и не представляющую ни малейшей опасности.
   Будучи человеком прагматичным, он что-то прикинул в своей голове, усмехнулся и спрятал до поры до времени необычную находку в хлеву, прикрыв соломой, после чего, довольно улыбаясь своим мыслям, вернулся на огород, где и провозился до вечера.
   А вечером, когда начало смеркаться, он вышел во двор и, забрав из хлева болванку, аккуратно засунул его в поленницу за домом, из которой каждую ночь кто-то нагло воровал дрова.
   А на следующее утро в доме соседа Потапова случилось натуральное светопреставление: с небывалым грохотом, будто рванула настоящая бомба, все семейство, вышибая окна и двери, прямо в чем мать родила, с дикими криками и воплями выскочило из дома и бросилось в рассыпную на утек!
   Стоит ли рассказывать, что с той поры Потаповы стали объектами колких шуток и заработали не очень-то приятную славу? А ведь любая слава в деревне - это практически навсегда...
   К слову сказать, дрова у деда Поликарпа по-прежнему периодически крали, но он не особо не расстраивался, так как обнаружил в саду при выкапывании новым ям под яблони, целый арсенал хоть и ржавых, но очень полезных в хозяйстве штуковин...
  
  

Негр

   В селе Ильичеве поселился натуральный негр с далеко не негритянским именем Поликарп.
   Большим шоком для мужиков стало то, что Поликарп не только исправно пил самогон, но и довольно виртуозно выражался по матушке и был не прочь помахать кулаками возле клуба. То есть, вполне себе среднестатистический селянин, хоть и не вполне естественного цвета.
   Впрочем, после того, как Поликарп устроился работать в совхозе в кочегарку, цвет его кожи перестал волновать окружающих, так как все предыдущие кочегары за собой особо не следили и цветом кожи мало отличались от Поликарпа. Разве что только старые бабки при виде "черного дьявола" продолжали испуганно креститься и сплевывать через плечо.
   В общем, вполне себе освоился Поликарп в сельской местности. Даже хозяйство завел в виде огорода и кой-какой живности. Одно только его печалило - никто из девок не желал выходить за него замуж. Потешиться с ним на сеновале - это пожалуйста, но как только дело начинало подразумевать серьезные отношения, то прелестницы быстро тушевались и ретировались.
   А однажды почтальон принес Поликарпу письмо на неизвестном языке. И прочитав его, Поликарп чему-то сильно обрадовался, вскорости распродал все свое имущество, взял в совхозе расчет и отбыл в неизвестном направлении.
   А спустя полгода многие деревенские девки, к ужасу родни и бессильной злобе холостых парней, разродились маленькими негритятами - вылитыми Поликарпами. Поэтому "теплая" память о деревенском негре осталась у местных жителей на долгие лета.
   Так что село Ильичево вы на карте больше не найдете - ищите теперь Африканово.
  
  

Трофей

   Федор Петрович, прятавшийся в кустах смородины, не спеша прицелился и выстрелил. Выстрел оказался настолько удачным, что Егор Матвеевич, схвативши в голову пущенный из рогатки камень, даже не успел сказать "Ой!", как сразу отключился и упал в кусты малины.
   Федор Петрович убрал рогатку в карман, прикопал землей чинарик и, стараясь издавать как можно меньше шума, перебрался через ветхий забор в огород Егора Матвеевича. Превосходно ориентируясь во владениях соседа, он, на всякий случай крадучись и придерживаясь кустов, направился прямо в дровяник, где у Егора Матвеевича в потаенном месте была припрятана бутыль самогона. Тайник обнаружился достаточно быстро и вскоре Федор Петрович, так же крадучись и придерживаясь кустов, с тяжелым трофеем вернулся на исходную позицию под куст смородины. Там он откупорил бутыль, осторожно понюхал, перекрестился и махом сделал четыре крупных глотка. С минуту посидел зажмурившись, осторожно выдохнул, тихонько крякнул и закурил папироску.
   - А знатный у Егора первачок, - усмехаясь пробормотал Федор Петрович, - Не зря хвастал! Ну, да теперь пущай поищет...
   Федор Петрович ухватил бутыль и тихонько стал пробираться в сторону своего дровяника. Но он не учел того момента, что Егор Матвеевич уже пришел в себя и целился в него из-за забора из старенькой берданки.
   Заряд крупной соли пришелся прямехонько в левую ягодицу Федора Петровича, отчего тот взвыл не своим голосом и выронивши тяжелую бутыль, рванул в припрыжку в сторону хлева. Там он подвывая спрятался в куче навоза, сквозь скупые мужские слезы поминая Егора Матвеевича недобрыми словами.
   А Егор Матвеевич, ни секунды не таясь, перелез через ветхий забор, гордо прошествовал к отбитой у неприятеля бутыли, смачно харкнул в сторону хлева, взвалил бутыль на плечо и важно прошествовал к себе обратно, не забыв на обратном пути тщательно вытоптать несколько грядок Федора Петровича.
  
  

Набеги варваров

   Какие-то варвары повадились по ночам забираться в сад Егора Тимофеевича и трясти яблони. "Опадышами", видишь, брезговали и трясли яблони до такой степени, что у деревьев обламывались целые сучья.
   - Ну, погодите, сволочи - доберусь до вас! Мало не покажется! - в сердцах ругался Егор Тимофеевич, стаскивая по утрам сучья к дровянику. - Падлы! Что ж вы творите? Сад же загубите!
   Он пробовал сидеть по ночам в засаде со своим стареньким ружьишком, снаряженным крупной солью, да почтенный возраст сказывался и в итоге Егор Тимофеевич не выдерживал и засыпал. А на утро вновь представала безрадостная картинка. Да еще вандалы и над самим Егором Тимофеевичем потешались - то сажей вымажут, то еще чем похуже.
   - Ну, вот что ты с ними будешь делать, Степан? - жаловался Егор Тимофеевич соседу. - Мне разве яблок жалко? Да иди собирай - вона их сколько! Год-то урожайный до чего. Что мне с ними делать-то? Дык ведь нет же - лезут, падлы, ночью: забор весь развалили, грядки потоптали, кусты со смородой помяли, а главное - обтряхивают яблони вместе с суком! Да попросили бы - я б им и так поснимал бы, коли опадыши не по вкусу! Аккуратно. У меня и рогатина специальная есть. И ветки целы бы были. Что за народ?
   - А ты, Тимофеич, того - посыпь яблони чем-нибудь, что б просрались козлы, - посоветовал сосед. - Опрыскай отравой от тли или дустом каким - заодно по дерьмовому следу и ворье отыщется.
   - Да, пробовал, Степан - ничего им не делается. Мужики в колхозе мешок яду дали, каким поля посыпают. Сказали, что для человека не опасно, но с горшка дня три не слезет. Да что-то не помогает - как лазили, так и лазят. Хоть мины ставь да ток по забору пускай!
   - А что, это мысля, Тимофеич!
   - Да бог с тобой - что я изверг, на людей мины-то ставить? Да и где их взять-то...
   - Ну, мины - не мины, а вот капканов накидать можно. А утром смотри - кто ковыляет, тот и есть вор. И жаловаться не побегут - участковый в раз интересоваться начнет, чего они у тебя в ночи на огороде забыли. А так, может ты на хоря капканы ставил - повадился, подлец, в курятник лазить, вот ты его и отваживал. Кому какое дело? А капканов я тебе приволоку. У меня полно их с крысиного набегу оставши - ногу не откусит, но саданет так, что на добрую память останется, как по чужим садам по ночам шастать.
   - А что, дело говоришь, Степан! Волоки вооружение!
   В тот же вечер, Егор Тимофеевич, припомнив усвоенное им во времена Великой Отечественной искусство минирования, превратил свой сад в непроходимое минное поле. И, кроме того, невзирая на свой преклонный возраст, он на этот раз он не уснул, а с некоторым злорадством и усмешкой слушал, как в ночной тишине раздавался металлический лязг, сопровождаемый многочисленными вскриками и стонами...
   И с той поры никакие варвары более не решались под покровом ночи проникнуть незвано в яблоневый сад.
   А днем - милости просим: тащите, сколько утащите! Егор Тимофеевич и сам поможет собрать и загрузить. А хотите, так он и с веток аккуратно наснимает своей специальной рогулькой - ему не жалко и яблоням легче.
  
  

Прикормка

   - Паллна, вылазь! Паллна, я знаю шо ты тама! Вылазь, курва, а то вместе с уборной затряхну!
   - Ась?
   - Шо ась? Ты кудой мою брагу дела, ась?
   - Каку брагу?
   - Паллна, вот яй богу затряну вместе с уборной щас! У меня шо, много браги шоль было? Одна бутыль была, а терь пуста стоить. Кудой подевала, курва?
   - Вот прицепился-то! Поросям вылила для прикормки! Табе жалко шо?
   - Чего?! Поросям?! Да ты спятивши шоль на старости лет?
   - А ни чаво я не спятивши! Вона людей спроси - ежли поросям брагу в корма лить, то они толше стануть!
   - Едрить твою на лево! Паллна, вот ты мне как на духу скажи - ты читать хотя бы по слогам умеешь? Ну, там, азбуку знаешь?
   - Шо ешо удумал?
   - Знаешь. А там цыфири складывать могешь?
   - Ты к чаму это?
   - А к тому, шо вроде баба образованная, а ума - у курей больше!
   - Иди к черту, старый хрыч! Люди пустого болтать не станут! Вона все соседи брагу в корма льють и пороси у них жирные, а у нас шкелеты какие-то!
   - Люди льють потому как у них этой браги до черта! И ума побольше! Ты, дура, слышишь как свиньи-то с утра воють?
   - Шо воють? Ни чаво они не воють! Ну тока самую малость мож.
   - Самую малость! Да ни черта ты не образованная! Дура как есть! Ты же всю бутыль им вылила! Им же таперь больно!
   - Шо им больно-то? Чай ты пьешь - тобе не больно, а им-то шо сделается?
   - Я пью - на утро похмеляюсь, а чем ты таперь их похмелишь?
   - Ой ё! Шо ж делать-то?
   - Шо делать. Дура старая! Убил бы! Уй! Ладно... Вылазь с сортиру. Ёсь у меня маленько ишо. Так и быть - отолью малость. Но вот тока посмей, курва, без моего ведаму ишо хоть каплю отлить - как ёсь затряхну!
  
  

Живой хронометр

   Для постороннего человека станет откровением, что в деревне Липово почти ни у кого нет часов. А у кого есть, то те и не пользуются ими совершенно. Просто за ненадобностью, так как для ориентирования во времени у них был Федор Валентинович. По Федору Валентиновичу, старику-инвалиду, что жил на окраине деревни, эти самые часы можно было сверять. А можно, зная его распорядок дня, и вовсе часами не пользоваться:
   Вставал Федор Валентинович в пять утра. Это событие ознаменовывалось ударом в колокол, который Федор Валентинович упер в свою бытность, служа мичманом на флоте, с какого-то корабля. За этот колокол все деревенские петухи были в жуткой обиде на Федора Валентиновича, и при случае норовил его поклевать, так как колокол опережал петухов, привыкших будить деревню, на пару минут, отчего их утренние крики остались не удел.
   В пять тридцать Федор Валентинович, опираясь на костыль, выводил на дорогу свою корову Лизавету, названную так, опять же, в память о прошлых временах, когда бравый мичман крутил шашни с некой поварихой Елизаветой. На дороге его, как правило, уже поджидал зевающий пастух Тимка. Завидев Федора Валентиновича, он вытягивался по стойке "смирно" и принимал по воображаемой описи Лизавету, которую после гнал через всю деревню на выпас, по дороге принимая коров у остальных жителей.
   Сдав Лизавету пастуху, Федор Валентинович уходил пить чай, после чего занимался делами по хозяйству, о чем свидетельствовал грохот, звон, благие маты, лай собаки и периодическая паника среди кур, гусей и индюков. Это продолжалось до девяти часов утра. Ровно в девять вновь звонил колокол, и Федор Валентинович, натянув на голову старенькую фуражку, опираясь на костыль, отправлялся на другую сторону деревни в колхозный гараж поздороваться с мужиками, послушать свежих новостей, да и просто потрепаться за жизнь. Так что, если вы видели утром Федора Валентиновича ковыляющего по дороге, то без всяких часов знали что уже девять.
   Здоровался, слушал и трепался Федор Валентинович ровно до двенадцати ноль-ноль, после чего, немного покачиваясь, возвращался домой. В час дня колокол оповещал о начале обеда. В два - о его завершении. В три - то, что Федор Валентинович окончил послеобеденный сон и теперь отправляется в сельпо.
   Невзирая на наличие или отсутствие очереди в магазине, Федор Валентинович проводил там час и ровно в четыре часа снова направлялся в колхозный гараж.
   В пять часов тридцать минут, изрядно покачиваясь и мало обращая внимания на костыль, он шел с мужиками по деревне, провожая каждого до дома.
   В восемь вечера колокол оповещал о возвращении стада с выпаса. Федор Валентинович загонял Лизавету в хлев и отправлялся ужинать, о чем колокол звонил в восемь тридцать.
   Далее Федор Валентинович слушал радио, пил чай и читал газеты.
   В десять ноль-ноль колокол звонил "отбой", оповещая местных жителей о том, что Федор Валентинович отходил ко сну.
   Так что, как видите, с таким необычным хронометром обычные часы утратили свое практическое значение для жителей деревни Липово, каковому факту остается только удивляться.
  
  

Поэт

   - Здарова Тимофей! Как сам?
   - Приветствую, сосед! И вам не кашлять! А сам, ей богу, просто лучше всех!
   - Смотрю, настроение у тебя хорошее. Случилось чего?
   - Что за народ? Как хорошо -- то что-нибудь случилось! Ужель простая радость чужда вам?
   - Что-то ты как-то витиевато изъясняешься, Тимофей. Ты на солнце, часом, не перегрелся?
   - Что значит перегрелся? Нет, я в норме. И изъясняюсь так же, как всегда.
   - Мнэ... Ты сам-то себя слышишь?
   - Да что не так? Тебя не понимаю! Меня обидеть ты поставил цель?
   - Да бог с тобой! Не хочу я тебя обидеть. Просто ты действительно как-то странно сегодня разговариваешь.
   - Чего, вдруг, странного в моих речах ты слышишь? Сходи проспись -- ты верно перебрал!
   - Я вообще-то, Тимофей, сегодня еще ни в одном глазу. А вот ты -- точно уже приложивши!
   - Ну что же, отрицать не буду - у Маньки нынче добрый самогон.
   - Ах вот оно что! Так ты у Маньки брал! Ну, теперь-то все ясно...
   - А что не так там с ейным самогоном? Что ль потравился кто, с наказом долго жить?
   - Да нет. Все живы. Просто, видать, она снова самогонку на мухоморах настаивать начала. Видать, карбид кончился...
  
  

Престо!

   Услышал, как-то, дед Филимон иностранное словечко "presto" и решил козырнуть перед Павловной своими познаниями, сказав однажды: "Мол, слышь, Паллна, а ну-кась тащика нам с Семеном самогону, только престо давай!", за что нещадно и довольно живо, можно даже сказать prestissimo, был бит поленом.
   И после этого мелкого инцидента, дед Филимон иностранными словечками перед Павловной не козырял. Как говорится, во избежание.
  
  

Приворотное зелье

   Прокоп Ильич и не подозревал, что бабка Степановна каждый раз, когда потчевала его первачом, добавляла в бутылку приворотное зелье. То есть, он, конечно, чувствовал, что с самогонкой что-то не так, но списывал все на карбид и куриный помет. Однако, чтобы не обижать старушку, ничего ей не говорил. А то обидится, поди ж ты, и поить на халяву перестанет. Так что, приходилось пить через силу, мгновенно закусывая соленым огурчиком или, на худой конец, кислым недозревшим яблоком.
   В принципе, Прокоп Ильич иногда задумывался, грешным делом, о том, с чего бы Степановне вообще поить его за спасибо, не прося при этом ничего взамен. Да и вообще, его несколько смущал тот факт, что Степановна ежедневно сама приходила к нему в гости, молча наливала из принесенной бутылки стакан самогону, молча ждала, пока Прокоп Ильич его выпьет, так же молча некоторое время пристально его рассматривала, а затем, оставив початую бутылку на столе, молча откланивалась и убиралась восвояси, с тем, что бы на следующий день прийти вновь. И продолжалось это загадочное действо уже как с полгода. Прокоп Ильич же, нисколько не противился такому положению вещей, а потому, на всякий случай, не выказывал Степановне своего недоумения и вопросов не задавал, принимая самогон, как нечто само собой разумеющееся.
   А однажды, проснувшись как-то раз поутру, Прокоп Ильич неожиданно для себя обнаружил, что воспылал к Степановне каким-то совершенно необъяснимым в его годы чувством. Ему хотелось слагать поэмы и нести всякий вздор! В его груди кричали петухи и пели заокеанские птицы! Ему хотелось парить над землей и разбрасывать звезды!
   И вот тщательно умывшись и выбрившись до синевы, Прокоп Ильич надел свой самый лучший костюм-тройку, вдел в петлицу цветок шиповника, смазал кирзовые сапоги гусиным жиром, расстелил на столе белую скатерть и с нетерпением стал ожидать очередного прихода Степановны. Та, когда привычно отворила дверь, поняла все с порога и... не сказав ни единого слова, развернулась и быстро ушла, даже не оставив бутылку. И более она никогда к Прокопу Ильичу не приходила...
   Что сталось с тех пор с Прокопом Ильичом -- нам о том ничего не известно. Но что до бабки Степановны, то, выведя, наконец, правильную формулу приворотного зелья, дела ее резко пошли в гору, и вскорости, к скромному свежеотстроенному двухэтажному особняку "древней потомственной колдуньи", стали выстраиваться фантастические очереди из людей обоего полу, съехавшихся со всех концов нашей необъятной родины.
  
  

Приперло

   - Семеновна, родимая, выручай!
   - Чего с тобой, старый хрыч?
   - Ой, Семеновна! Погибаю! Как есть погибаю!
   - Что, опять перебрал давеча, Иван?
   - Да ну что ты, Семеновна! Ни маковой росины уж третий день!
   - Чего ж тогда погибаешь-то? Али совсем приперло?
   - Приперло, Семеновна! Аж мочи нет! Того и гляди - кони двину!
   - Да уж чего тебе сделается! Кони, он, двинет... Вон, кваску попей и полегчает!
   - Да какой квасок-то, к лешему! Я воды-то выпью - аж в глазах темнеет! А ты - квасок! Смерти моей хочешь?
   - Ну что с тобой делать, несчастье на мою голову? Я тебя, Иван, выручу, а ты потом опять по деревне шкодить начнешь!
   - Да с чего мне шкодить-то, Семеновна? Тут дай бог не преставиться, а ты шкодить! Христом-богом молю - выручай!
   - Ладно. Черт с тобой. Жалко мне тебя, горемычного. Сейчас вынесу. Но вот только попробуй мне закуролесить! В жизни от меня больше не дождешься!
   Семеновна скрылась в избе, а через пару минут вышла и протянула Ивану полулитровую бутылку с мутной жидкостью, заткнутую скомканной газетой.
   - На, вот.
   - Это что, Семеновна?
   - То есть как что? Чего просил - самогонка. На днях нагнала.
   - Да ты издеваешься что ли, Семеновна?
   - Издеваюсь? Я что-то тебя плохо понимаю, Иван... Сам же кричал, что мол, погибаю, выручай, а теперь что? Или что, тебе моя самогонка нравится перестала? А чего тогда приперся и сгоношил?!
   - Да живот у меня схватило, Семеновна! Ливер крутит аж спасу нет! Я ж не за самогонкой пришел!
   - Да что ты, черт старый, сразу-то не сказал?! Развел тут черти что! Тьфу! Иди в сени! Сейчас травки тебе заварю полезной...
   - Спасибо, Семеновна!
   - Спасибо... Дать бы тебе поленом по хребту - вмиг бы все хвори прошли... Ну, чего стоишь? Иди уж!
   И они ушли в избу.
  
  

Электрик

   Профессия электрика являлась самой почитаемой в деревне Ёлкино, где установленное при царе Горохе колхозное электрооборудование вследствие своего преклонного возраста периодически шалило и впадало в маразм, иногда доходящий до комы.
   Этой старческой слабости особенно был подвержен трансформатор, питавший жилые дома деревни и, по слухам, видевший самого родоначальника электрификации всей страны, когда тому довелось застрять на проходящей через деревню разухабистой побитой дождями дороге. Правда, какой черт занес этого родоначальника в богом забытое Ёлкино - история умалчивает, но трансформатор и впрямь уже жил, что называется, из последних сил.
   Это жители деревни ощущали на себе особенно в вечернее время суток, когда количество энергопотребителей резко возрастало, и трансформатор начинал особенно сильно брюзжать и пахнуть, пока, наконец, сгоревшие предохранители не погружали его в мирный сон.
   Совсем немолодые жители старой закалки в таких случаях следовали примеру трансформатора и отправлялись на боковую. Молодежь отсутствие света в домах выгоняло на улицу, где темнота, как известно, была их лучшим другом. Но основная масса жителей, конечно же, испытывала определенные неудобства.
   Вследствие того, что женская половина не могла проводить время за сериалами, мужская половина начинала безмерно страдать от свалившегося на них женского внимания. Таким образом, партийка в преферанс, под тщательно скрываемый тихий перезвон стекла, накрывалась самым большим из всех известных медным тазом.
   В общем, как видите, положение создавалось весьма отчаянное. И тогда из своего дома выходил священный электрик Петрович и нетвердой походкой отправлялся к спящему трансформатору, периодически падая в придорожные кусты и канавы.
   Чем конкретно он занимался добравшись до трансформатора - точно ни кто не знает, так как не находилось смельчаков подойти ближе ружейного выстрела. Но творил он там, по-видимому, что-то воистину героическое и удивительное, так как разноцветные дуги до небес и снопы искр, сопровождаемые отборнейшими матерными заклятиями, было видно и слышно даже в соседних деревнях.
   И вот, через какое-то время, лампочки начинали слабо мерцать, потом ярче, потом еще и еще, вот у кого-то уже забубнил телевизор и, наконец, в деревню окончательно приходил свет. А немного закопченный дымящийся Петрович, столь же нетвердой походкой под всеобщие крики одобрения и признательности уходил домой, пытаясь на ходу затушить тлеющий ватник.
  
  

Дед Ермолай

   С дедом Ермолаем в деревне предпочитали не связываться. Ходили упорные слухи, что он одной только силой мысли мог пощупать лицо неприятелю, даже если тот успел сбежать в соседний район.
   Был случай, когда с увечьями различной степени тяжести, после совместного распития низкокачественного портвейна, в городскую больницу поступило сразу пятеро комбайнеров, три тракториста и один кузнец. Причем на вопросы врачей и милиции вся эта братия единодушно указала на деда Ермолая: мол, припомнили его не добрым словом, и тут он материализовался как бы из воздуха с карданом в руках, и понеслось...
   А двух братьев, местных алкоголиков и тунеядцев, своровавших по глупости у деда Ермолая курей, растаскивали с помощью двух тракторов, накинув на каждого конскую уздечку. Когда те маленько пришли в себя, то поведали, будто дед Ермолай вселился в каждого из них и заставил лупить брат брата. Кстати, окончательно кидаться друг на друга они перестали лишь после того, как вернули деду Ермолаю курей с переизбытком в виде нескольких индюков и гусей.
   А вот с председателем колхоза, довольно язвительно отозвавшемся как-то о необычных способностях деда, вышло довольно забавно: каждый раз, когда председатель осуществлял попытку съязвить по какому угодно поводу, то в тот же момент начинал с остервенением лупить сам себя по щекам. И лупил до тех пор, пока не приносил публичных извинений за свое опрометчивое высказывание. Говорят, что теперь милее человека во всем свете не найти.
   Кстати, таким же образом дед Ермолай искоренил и всех лжецов в деревне. Первый месяц все, конечно, с опухшими физиономиями ходили, но потом попривыкли и перестали врать даже в мыслях. Так что перечисленным здесь со слов местных жителей слухам, безусловно можно верить.
   А нам лишь приходится сожалеть, что такое замечательное заклятие дальше этой деревни не распространилось. Вот было бы здорово.
  
  

С поличным

   Случилась у Афанасьевича незадача: поймал его председатель совхоза прямо с поличным, когда тот через щель в заборе пытался протащить мешок комбикормов. Пришлось и для председателя мешок умыкнуть. А заодно и для сторожа Тихона, который совершенно не вовремя затеял обход вверенной ему территории. Да еще, зараза, Павловна, председатель партийной ячейки, не пойми откуда нарисовалась. Так от этой и вовсе двумя мешками откупаться пришлось.
   И уж вроде можно было пот обтереть, да за каким-то лешим приперся участковый Бобылев. Пришлось и ему два мешка вытаскивать. Мол, один ему, а другой брату. Хотя, братец его, между нами, порядочным поганцем был и, по-хорошему, черта бы ему лысого, да ведь с властью в такой ситуации спорить не станешь?
   А после Бобылева, Кузьминична как с неба свалилась -- а у нее такой язык, что на утро не только по деревне, а вообще по всему району разнесет. Так что пришлось и ей мешок подкинуть. И куме ее заодно -- тоже трепаться сама не своя. Ну и папаше ихнему, Валентинычу, мешок. Валентиныч, конечно, не трепло, да просто Афанасьевич шибко уважал старика, ну вот с оказией и ему передал.
   В общем, когда Афанасьевич, наконец, взвалил свой мешок на плечи и попер загуменками до дома, комбикормами, к тому моменту, разжилось почти пол деревни...
   А что делать, коли поймали?
  
  

Срочно закусить

   По лесной дороге, подпрыгивая на кочках чуть ли не до самых крон вековых сосен, летел старенький мотоцикл с люлькой.
   Водитель, в стальной солдатской каске и огромных старинных токарных очках в металлической оправе, служивших завистью для любителей викторианской эпохи, прижался к рулю и свирепо смотрел вдаль, шевеля на ветру вздыбленными усами, и совершенно не слушал веселые крики седока сзади, добродушно матерящегося после каждой кочки и безуспешно пытающегося раскурить папиросу. Матерных криков седока в люльке и вовсе никто не слышал из-за рева сердца стального летающего коня.
   - ДЕРЖИСЬ!!! - в какой-то момент проревел водитель, и мотоцикл вместе с седоками подлетел, пожалуй, вообще на запредельную высоту, окончательно сбив с толку лесных птиц, но через мгновение благополучно приземлился на дорогу и продолжил свой безумный полет.
   И тут рев мотора заглушили вопли седока в люльке:
   - СТОЙ!!! - орал он, - СТОЙ СВОЛОЧ!!!
   Водитель вдарил по тормозам и мотоцикл, совершив какой-то невозможный вираж, встал как вкопанный.
   - Чо разорался? - смеясь спросил тот, что сидел за водителем, - Я из-за твоих воплей все папиросы растерял!
   - Чо ору? - возмутился седок в люльке, - Сало давай! Быстрее!
   - Да ты охренел? - удивленно воскликнул водитель задрав в очках брови, - На хрена тебе сало?
   - Не мне, а заднице - ей закусить надо!
   Седок встал и повернулся задом к друзьям: с его штанов ручьем текла пахучая жидкость, а в авоське, которую он прижимал к груди, из восьми бутылок водки не осталось не одной целехонькой...
  
  
  

Трагическое дело

   Для сельского участкового Жбанова загадочное дело о хищении нужника со двора гражданки Гулькиной стало трагическим.
   Собственно, Жбанов и не стал бы заниматься таким странным происшествием, если бы не одна мелкая неприятность: дело в том, что пробираясь темной ночью огородами к этой самой Гулькиной, он угодил прямехонько в выгребную яму оставшуюся от места постройки. Но хуже всего то, что он был облаян чуткими собаками при попытке из этой ямы выплыть, что в свою очередь, как вы понимаете, не только больно ударило по Витькиному самолюбию и чести мундира, но и полностью рассекретило его ночную анонимную вылазку.
   Всяческие попытки сбежавшегося на шум народа поржать и позубоскалить, выбравшийся с трудом из зловонной ямы Жбанов пресек на корню, объявивши, что дело это уголовное и особой важности, так как он рассматривает создавшуюся ситуацию как заговор против власти, которую он в данный момент представляет. А это пахнет, помимо текущего момента, серьезными последствиями, и кое-кто определенно схлопочет по всей строгости закона.
   Народ рисковать с обидчивым Жбановым не стал, а потому быстро разбежался, держась за животы и сжимая скулы, что, конечно, мало помогало и, в конце концов, все ночное село наполнилось отчаянным хохотом.
   Начатое расследование сразу же зашло в тупик, так как ни свидетелей, ни улик, ни каких либо следов пропавшей уборной обнаружить не удалось. Гражданка Гулькина утверждала, что еще с вечера нужник был на месте, так как она самолично его посещала, и куда он мог деться - она не имеет ни малейшего понятия. Соседи, как водится, ни чего не видели и не слышали. Всезнающие бабки, ежедневно заседающие на лавках у сельпо, во всем, отчего-то, винили председателя совхоза. Назначенная служебной собакой дворовая Жучка начисто потеряла нюх, когда Жбанов попытался натаскать ее на след. В общем, дело оказалось совершенно безнадежным.
   И главное, чего никак не мог понять Жбанов - кому и за каким чертом вообще понадобилось красть у гражданки Гулькиной старое покосившееся отхожее место? Ну не инопланетяне же его уволокли, в самом деле?
   И тут бы, конечно, другой бы плюнул, по-хорошему, на эту дурацкую историю, и от души посмеявшись со всеми вместе, успокоился бы и забыл. Но только не обидчивый Жбанов! Ведь, можно сказать, честь его мундира задета! Да что задета? Буквально заляпана! И если он теперь не сможет найти и примерно наказать злоумышленников, то до конца дней останется посмешищем для всей деревни! И при этом ему совершенно не приходило в голову, что чем больше он раздувает бессмысленное расследование, тем больше создает причин для обидных шуток и смеха за своей спиной.
   В общем, все больше увязая в своем тупиковом расследовании и все глубже погрязая в дурацких обидах, теперь уже на весь белый свет, Жбанов начал крепко попивать, а в скорости, и вовсе тронулся умом. И первой же зимой замерз насмерть, сидя в засаде за новым нужником гражданки Гулькиной...
  
  

Грустная сказка

   Жили-были старик со старухой, коротая оставшееся им время в ветхой лачуге на окраине деревни. Хозяйство, в силу своего преклонного возраста, почти уже и не вели. Курей пяток, да коза Симка, да огород небольшой, да три яблони в саду - вот и все их хозяйство.
   Дети давно уже выросли, разлетелись по свету и сами стали родителями. Правда, о своих-то и не помнили. По началу приезжали, похвастаться своими достижениями в городской жизни, но со временем эти посещения становились все реже и реже и однажды прекратились совсем. Так что старик со старухой даже внуков никогда и не видели.
   Деревенские, конечно, старались скрашивать одиночество стариков. Кто придет по хозяйству поможет, кто с магазина продуктов принесет, кто лекарств с города, а кто и просто зайдет о здоровье поинтересоваться да чайку попить - все старикам веселее. Хоть, казалось бы, и чужие люди, ан нет - какие же чужие? В одной деревне живут, а это почти что в одной семье. И тот факт, что о людях можно просто забыть, выбросить их из памяти как ненужный ветхий хлам, мог вызвать как минимум недоумение.
   А когда старики умерли, что случилось в один день, то деревенские разослали срочные телеграммы их детям с датой похорон. И те приехали. Только позже. Через полгода, когда можно уже было вступать в права наследования. Приехали, и, минуя кладбище, всей кодлой направились в сельсовет на предмет получения причитающегося им наследства. Да и какое тут кладбище, если земля стариковская большую цену имеет? Тут не до сантиментов, тут главное побыстрее дело обстряпать. И обстряпали: курей сварили, козу забили, яблони срубили, а лачугу спалили к чертовой матери, так как будущему хозяину она была без надобности. А как деньги-то за землю-то выручили, так и передрались меж собой. Да так передрались, что вскорости со своими стариками и встретились...
  
  

Старик Вельзевул

   Борисыча, за его невероятно склочный и пакостный характер, за глаза звали стариком Вельзевулом. Все его сторонились и старались не иметь с ним совершенно никаких дел, но, в добавок к своему скверному характеру, Борисыч имел еще одну не менее пакостную черту -- совать свой нос в чужие дела. И, конечно, куда бы он своего носа не сунул, всюду начиналась ужасная склока, форменный раздрай и даже драки.
   Вот, скажем, ремонтируют мужики трактор, а Борисыч уже тут как тут. Походит молча вокруг, потом с одной стороны подлезет, потом с другой и как давай мужиков хаять, мол, таких хреновых механиков отродясь не видел. И руки у них из известного места, и в головах дурость одна и вообще, дескать, гнать таких из совхоза надо. Ну, мужики-то поначалу стараются внимания на него не обращать, ну разве что скажут, что, мол, шел бы ты Борисыч, пока до греха не довел. Но тот не отстает и еще больше страсти накаляет. И вот уже у мужиков начинают глаза дергаться и гаечные ключи из рук выпадать, да всякие части тел в механизмах защемляться. Ну и, конечно, в один прекрасный момент терпение лопается и мужики, уже не помня с чего весь сыр бор, начинают меж собой лаяться. Ну а старик Вельзевул, вполне внутренне удовлетворенный, под шумок тихонько ретируется.
   Или, вот, бабы коров на выпасе доят. Борисыч и тут уже про меж них ходит и едкости всякие сыплет. У баб-то, конечно, выдержка посильнее мужицкой, но и они в какой-то момент не выдерживают и начинают друг в друга бидонами да ведрами кидаться, да волосы друг дружке рвать.
   В общем, беда с этим Борисычем. Беда и форменное безобразие. Про таких говорят, что своей смертью не помрут. Вот Борисыч однажды и доигрался. Не помер, конечно, но лезть к людям и пакостить перестал. Просто однажды он к лесорубам прицепился. Да когда средь мужиков дело до драки дошло, слинять-то старик Вельзевул и не успел -- мужикам-то уже не до работы стало, вот ни кто и не уследил, как подпиленная сосна прямо на Борисыча-то и упала. Так что, с тех пор лежит Борисыч у себе дома и ходить не может. И, главное, пакостить больше никакой возможности не имеет. Просто не кому: с женой-то особо склоками не позанимаешься -- кормить перестанет и ухаживать бросит.
   Такие дела.
  
  

Нервная неделя

   Степка Лычев вот уже три дня как ненавидел людей и раздражался окружающим миром. Он не отвечал на приветствия соседей, имея в мыслях начистить морду каждому персонально. Его душила злоба, когда он слышал крики детишек копошащихся в пыли и кустах репейника. Слепящее солнце также сильно выводило его из себя, как, впрочем, и луна, и облака, и звезды, и ветер, и дождь. Собаки слишком громко гавкали, коровы слишком гнусно мычали, мухи и вовсе доводили Степку до исступления. Поэтому, если Степка и выходил во двор, то только чтобы дойти до уборной и, вернувшись обратно, выпить ковш ставшей невкусной воды и упасть на диван в надежде уснуть. Но это совершенно не удавалось, и тогда Степка поднимался и, что-то злобно мыча, принимался ходить из угла в угол, раздражаясь еще больше.
   Клавдия Николаевна, жена Степки, старалась в эти дни не попадаться мужу на глаза и не приставать к нему с обычными житейскими вопросами, так как Степка и воистину был страшен. Впрочем, мужа она, конечно, не боялась, так как и сама могла приложить поленом или кочергой, а просто потому, что очень сочувствовала ему и сопереживала. И если ей и случалось попадаться мужу на глаза, то она старалась приободряющее ему улыбаться, на что Степка делал страшную рожу, потрясал кулаком и в гневе уходил в комнату.
   На четвертый день Степка почувствовал себя лучше и, выйдя на крыльцо, он даже хоть и угрюмо, но беззлобно потрепал своего пса за ухом. На пятый день Степка начал отвечать на приветствия соседей и немного радоваться хорошей погоде. На шестой день он даже прошелся до сельпо, а на обратном пути выпил с мужиками портвейну.
   На седьмой день, проснувшись рано утром, Степан вышел во двор и вздохнул полной грудью, ощущая аромат травы и яблонь, покрытых росой. Мир заиграл на духовых инструментах, переливаясь при этом невообразимой гаммой цветов и оттенков. Степка хрустнул шеей, широко улыбнулся и, вздохнув еще раз, бросился на колонку умываться.
   Это было первое Степкино утро, за все дни злобы и безумства, когда более совершенно не хотелось курить...
  
  

Телефон

   - Гляди, деда, какая у меня штука есть! - Веня протянул мобильный телефон с кнопками.
   - На што он тебе без телевизору-то? - пожал плечами дед Семен, - Вона у нас стоит старенький - так без всяких там глупостей. Надо канал переключить - встань, подойди да щелкни переключателем. А то понавыдумывали, лишь бы с диванов не вставать...
   - Да не деда, - Веня радостно рассмеялся, - Это же не пульт! Это - телефон! Разговаривать что бы!
   - А, ну ежели телефон, то тогда, конечно, другое дело, - сказал дед Семен и усмехнулся, - Вона ноняшняя молодежь пошла - телефон у него. Мы-то в детстве из всяких палок да железок пистолеты да автоматы изображали, а у этих-то - и пульты, и машинки счетные с кнопками. Им-то пистолеты уже неинтересно. Им телефоны подавай да кампутеры.
   - Да это всамделишный телефон, деда! - крикнул Веня, - Вот хочешь, давай позвоним кому-нибудь?
   - Да кому ж мне звонить? Ни у кого и телефонов-то нету. Да и зачем они нам? И так каждый божий день друг друга видим. Ладно, Венька, беги, играй. У меня еще дел полно.
   Дед Семен кряхтя поднялся и ушел во двор, а Веня, посмеявшись отсталости деда, положил телефон на стол под яблоней в саду и занялся своими мальчишескими делами.
   А ночью прошел сильный дождь, и телефон, благополучно забытый на улице, теперь печально покоился в лужице на столе. Горе Вени даже и описать нельзя. Дед Семен с бабкой Машей насилу успокоили мальчика, пообещав в ближайший базарный день купить ему в городе другой телефон взамен испорченного. Стоит ли описывать, с каким нетерпением Веня дожидался этого волшебного базарного дня? Но любым ожиданиям приходит конец, и однажды, дед с бабкой, вернувшись с городского базара, позвали Веню в дом.
   - Вот, держи. Последний забрали. Насилу сторговались. Уж и хапучий же торгаш попался, - сказал дед Семен и протянул Вене новенький пульт от телевизора с цветными кнопками.
  
  

Шибутной сосед

   Тимофей Иванович сидел на скамеечке у тропинки и, пыхтя козьей ножкой, поглядывал по сторонам в ожидании чего-нибудь эдакого, что могло бы поднять настроение. Вскоре на тропинке показалась соседка. Ее вид и решительная походка говорили о том, что ее муж Петька опять пьет портвейн в лесу.
   - Иваныч, ты моего, часом, не видел?
   - Дык он на работе же наверно.
   - Как же. Уж два часа как вернуться должен. Опять, наверное, чернила в сосняке жрет. Ну, ничего. Сейчас я ему задам!
   И соседка так же решительно направилась по тропинке в сторону соснового бора, который окружал деревеньку.
   - Ох, сейчас, чувствую, будет, - пробормотал Тимофей Иванович, глядя ей в след, и усмехнулся, - Она своим ором сейчас всех кабанов из леса повыгонит.
   А как только соседка скрылась среди сосен, недалеко от Тимофея Ивановича зашуршали кусты, из которых на четвереньках выполз запропавший сосед, и так же на четвереньках подполз к Тимофею Ивановичу.
   - Во, даешь! - Тимофей Иванович рассмеялся и пододвинулся на скамейке, - Садись. Как ты ее миновал?
   - А я с другого краю деревни зашел.
   - Вокруг оббежал что ли?
   - Ну да.
   - А лисапед где?
   - Да в сосняке спрятал. Слышь, Иваныч, у тебя есть чего?
   - Ну, соточку-то завсегда найдем. Посиди, сейчас вынесу.
   Тимофей Иванович вынес бутылку самогону и тарелку с нехитрой закуской. Выпили с соседом по полному стакану и закурили.
   - Удивляюсь я тебе, - сказал Тимофей Иванович, - Она ведь тебе все равно ребра пересчитает.
   - Да я сейчас в люлю завалюсь - не добудится. А утром она завсегда добрая. О, кажись, идет! Все, бывай Иваныч. Я пополз.
   Сосед сиганул в подзаборные кусты и уполз, а со стороны леса так же решительно шла соседка, катя мужнин велосипед. Поравнявшись с Тимофеем Ивановичем, она сказала:
   - Видал Иваныч? Лисапед есть, а мужа нет! Вот козья рожа! Небось меня увидал, да ногами убег. Видно крепко выпивши, раз с лисапедом не управился. Ну ничего, знаю я где он прячется! Небось, на лесопилке решил отсидеться. Сейчас я разворошу этот гадюшник!
   Она укатила велосипед в сарай и, забежав на минутку в дом, вышла во двор и направилась к гаражу. Вскоре затарахтел мотор, и соседка выехала на своем стареньком жигуленке и умчалась в сторону лесопилки. Как только она скрылась в клубах пыли, кусты вновь зашуршали, и оттуда все так же на четвереньках выполз сосед. От смеха у Тимофея Ивановича навернулись слезы.
   - Ты ж в люлю собирался!
   - Да что-то, Иваныч, не спится. У тебя, часом, еще не найдется, а то заснуть не могу.
   - Да найтись - найдется. Тока твоя женка сейчас на лесопилке такой шухер наведет, что тебя мужики туда больше в жизни не пустят.
   - А не наведет. Они уже пьяные по домам расползлись. Так что там и нет никого.
   - Дык ты с ними, что ль, пил?
   - Ну дык да. Потом еще в гараж ходил - там с мужиками чутка посидели.
   - Тебя с работы не попрут за такое?
   - Дык у меня выходной же сегодня. Я ж теперь по сменам работаю. Только своей не говорю, а то жизни не даст.
   - Ой, беда с вами. Ну, сиди, сейчас принесу.
   Тимофей Иванович вынес из дома еще одну бутылку и закуски.
   - Только ты того, Иваныч, тоже не говори моей, что я посменно.
   - Да на что мне? Сам же по-пьяни и сболтнешь. Ладно, давай, а то скоро твоя возвратится - еще и мне по шапке надает, что тебе наливаю.
   - Не посмеет - она тебя уважает. А уж я тебе потом отработаю - ты ж знаешь, завсегда помогу. Ну, будем!
   Они выпили, закусили и сосед кустами уполз в сторону дома. И вовремя - из клубов пыли выскочил жигуленок и довольно резво заехал в гараж. Соседка поднялась в дом, но вскоре вышла, громыхая ведрами, и направилась к колодцу мимо Тимофея Ивановича.
   - Видал, Иваныч? Я его по всей округе ищу, а он, оказывается, дома спит. И не добудиться же. Как это я проморгала, как он с работы вернувши? Ну ладно. Пусть проспится, а уж на утро я ему покажу, где раки зимуют!
   Соседка тяжело вздохнула, но, как будто опомнившись, встряхнула головой и решительно пошла дальше.
  
  

Игнатьевна

   - Тут ведь как было? Ежели, скажем, у кого беда, какая, ну там прыщик вскочил или, к примеру, муж пьющий, или корова мало молока дает, то все шли к Игнатьевне - у той завсегда был способ беде помочь. На прыщик - помету заговоренного намажет, мужу пьющему - зелье в самогонку подольет, ну а корове, там, хитрой травки даст. Вона как. А таперь шо? Нету больше Игнатьевны! И таперь муж пьет - милицейских на него, корова не удойная - на мясо, а на прыщики и вовсе ни кто не смотрит. Придешь с таким прыщиком к дохтуру, так он же тебя и на смех поднимет. Да ишо пока своего дожидаесси какую-нибудь заразу про меж старух уцепишь. Так что нет - без Игнатьевны никакой жизни не осталось.
   - Вот, бывало, пришедши к ней Харитон был - у того промеж глаз как рог вырос. Ну, все-то ржуть, мол, Харитониха под старость лет загулявши, вот рог-то и попер. А Игнатьевна - та ничего не сказала. Пощупала рог-то, помазала пометом заговоренным, перекрестила да стакан браги заставила выпить - дык рог тот как рукой сняло. Правда, то ли с помету, то ли с браги, Харитон-то окосел малость, ну да тут уж сам выбирай - либо с рогом, либо в обе стороны видеть. Его опосля в сторожах ценили шибко - вокруг себя бдел, даже башкой не вращал. А не было бы Игнатьевны - шо тогда? Ну, поперся бы к дохтуру, а тот шо - оттяпал бы рог-то, да дырку зашил бы и никакого тебе плезиру. А то еще шов разойдется и все что в башке-то имеется через дырку окончательно и выпадет.
   - Или вот с Семеновной случай был - за каким лешим она на яблоню была забравши не ясно, только сверзившись, мало того, шо на змею задом села, так ешо и шкелет свой перекрутила. Видок, конечно, был - не приведи господи! Сидит, значить, на змее и воет. А шо тут выть-то? Змее, чай, уже ни чем не поможешь. Это и Игнатьевна после подтвердила - мол, после такого страху ни одна змея не выживает. Ну и воть. Соседи-то, когда вой услыхали, пошли с вилами смотреть шо случивши, ну а как Семеновну признали, пару раз вилами ее тогось, дык за Игнатьевной-то и бросились. Я уж и не знаю, каким таким пометом та Семеновну отхаживала, только оклемалась девка. Правда, кривая немного, ну да кто нонче не кривой? А не будь Игнатьевны, шо тогда? Веревку привязать, да на праздники по деревни водить? Или шо еще с ней делать? А так вона - с Петькой-хромым поженивши и двух обормотов растят.
   - Так шо нет - нет без Игнатьевны жизни! Как посадили Игнатьевну, так и всё - ни одного путного специалисту не оставши. А за шо посадили, спрашивается? Шо Мишка-пропащий через ее самогонку кони двинул? Дык сам же и виноват! Влез к ней в погреб, да там и околел упивши. Не даром, шо пропащий был. Вот и впаяли Игнатьевне за Мишку да за самогон. Так шо таперь ни самогону хорошего, ни специалисту. И коли прыщик, какой, где вскочит, то хоть милицейских зови, хоть на мясо отправляйся, хоть промеж старух к дохтуру трись - ни кто тебе не поможет. Так-то.
  
  

Флюктуэнция

   - Я как себе мыслю, - сказал дед Филимон раскуривая "козью ножку", - Либо крал, либо не крал. А то развели, понимаешь, флюктуэнцию - аж тошно. Вот скажи Сенька: крал ты у Маньки Лепёхиной сундук, али не крал?
   - Не крал я, дед Филимон, - ответил угрюмый детина, почесывая выразительный бланш под глазом, - На что мне ее чертов сундук сдался?
   - Как же, на что! - закричала Манька Лепехина, отчего Сенька вздрогнул и съежился, - Небось, думал, что я там самогонку прячу, вот и упер скотина! Больше-то и некому - кто ж еще такую тяжесть утащит!
   - Цыц Манька! - прикрикнул дед Филимон, - А что есть, то есть: окромя тебя Сенька никому не под силу такой гроб кованный уволочь.
   - Да не крал я его! - взмолился Сенька, - Ну зачем он мне? У меня у самого три сундука таких есть - что их солить что ли?
   - Врет он все, - сказала Манька, - Люди добрые видели, как он ночью от моего огорода пер что-то по тропке. А люди врать не станут. Я сначала-то и не заметила, а уж днем-то мне как бабы у магазина рассказали, так я в дом-то и кинулась - глядь и правда, нет сундучка-то! Выходит - он и упер!
   - Так, Сенька, дело было? - спросил дед Филимон.
   - Дак то ж ночью не сундук я пер, - обрадовался Сенька, - А бочку с капустой! И не от Маньки вовсе - у ней откуда ж капуста-то? Гниль одна, что собаки нос воротят...
   - Шо?! - вскричала Манька, угрожающе уперев кулаки в бока, - У меня-то капуста гниль? Ах ты сволочь такая! Ах ты рожа! Да я ж тебе сейчас второй глаз разукрашу, собака хромая! Да я...
   - Цыц Манька! Уймись, кому сказал! Вот баба вздорная, капуста у нее... - прикрикнул дед Филимон и, почесав лысину, задумчиво сказал, - Вот ведь флюктуэнция... А Сенька прав - дрянь у тебя капуста, Манька! Митрич вон, батя твой, три дня из гальюна не вылазил. Насилу отпоили. Непонятно на кой он ее вообще жрать стал.
   - Да вы что тут, сговорились что ли? - взвизгнула Манька, - Один стервец у меня сундук упер и мою капусту вдобавок хает, а другой, старый хрыч нашелся, чем меня защищать, так еще и поддакивает! Да я к председателю пойду! Он вас обоих по рогам отчитает!
   - Да уймись же ты, коза эдакая! Не покрываю я Сеньку, а в правде разбираюсь! Может он и вправду сундука не крал, а ты эвон ему какой бланш поленом настроила. Вот скажи Сенька, от кого бочку с капустой пер?
   - Так известное дело - от Верки Перехватовой, - ответил Сенька, - Она мне давно эту бочку сватала.
   - А чего ж ночью-то? - ехидно спросила Манька.
   - А уж это как управился, - отрезал Сенька и покраснел, - Твое-то дело какое?
   - Да уж известно какое - к бабам по ночам шлындает, а потом у них бочки с сундуками пропадают, - съязвила Манька.
   - Не твоего ума дела к кому я ночью шлындаю! - крикнул Сенька, - Уж к тебе-то точно шлындать не собираюсь!
   - Ты Сенька не кипятись, - сказал дед Филимон, - подтвердит твоя Верка, что ты от нее бочку пер?
   - А чего не подтвердить-то? Небось, подтвердит. Она мне еще и маленькую на дорогу выдала.
   - Знаю я эту Верку - она за своих кобелей, что хош подтвердит, - зло сказала Манька.
   - Ты язык-то прикуси, - сказал дед Филимон, - А то сам сейчас тебя поленом охаю!
   - Ой! Напужал ежа задницей! Заступничек нашелся. А ну вас к черту! Некогда мне с вами трепаться. Пойду я. У меня еще корова не доена.
   - А как же сундук-то? - удивился дед Филимон, - Развела тут флюктуэнцию на всю губернию, а теперь в бега? Надо ж найти, кто сундук-то упер. Али как?
   - А ни как, - Манька зло посмотрела на Сеньку, - Вспомнила я, что сама сундук продала на той неделе. Мишке Любову. Который по ночам, между прочим, по девкам не шлындает!..
   - Вот так ход! - дед Филимон сдвинул кепку на затылок, - А за что ж тогда Сеньке-то поленом досталось, флюктуэнция ты эдакая?
   - А так! За капусту! - Манька еще раз злым взглядом окинула Сеньку, гордо подняла голову и круто развернувшись, ушла.
  
  

Вулкан

   У деда Федора случилось несчастье - старая покосившаяся уборная превратилась в вулкан, изрыгающий лаву фекалий. Причем перла эта лава прямо-таки с небывалой скоростью и напором, грозя залить всю округу.
   - Ах ты ж едрить твою налево! - ругался дед Федор прыгая вокруг кипящей клоаки, - Шо ж это делается?
   - А я ведь тебе давно говорила, старый хрыч, шо уборную перестраивать надо, - ехидно сказала бабка Клава, сминая в кармане передника обертку от пачки дрожжей, - В нее и так ходить страшно было - ей-ей провалисси, а тебе все ни почем! Вот дождалси, шо теперь гавно поперло.
   - Да отстань ты, старая! Много чего понимаешь! - дед Федор схвативши лопату, пытался направить хаотичные потоки по одному руслу, - Этот гальюн еще и нас бы пережил! Провалится она... А ты не засиживайся по-долгу и вообще ходи реже и тише. А то, как засядет, так у кур слезы текут! От едрить твою мать! Кудой?!
   Дед Федор неуклюже повернулся и, запнувшись о камень, шлепнулся в самую гущу, обрызгав с головы до ног бабку Клаву и пса, не перестававшего лаять с момента возникновения вулкана.
   - Да заткни ты пасть, черт пархатый! - крикнул на пса дед Федор, на четвереньках выбираясь из лавы, - Тебя еще не хватало!
   - Ай умора! - бабка Клава радостно захохотала, - Ну как есть черт!
   - Шо ржешь-то, старая! Сама эвон в гавне вся, а ржет! Лучше б помогла бы подняться!
   - Иди к лешему! - смеясь ответила бабка Клава, - Не стал меня слухать, вот теперь и ползай. А я еще и соседей позову - пущай подивятся.
   - Давай, зови! Хоть всю деревню созови - плевать хотел! - зло сказал дед Федор, выбравшись, наконец, на сухое место, - А гадить теперь до лесу ходить будешь. Шо мне теперь со всем этим делать прикажешь?
   - Шо-шо, - сказала бабка Клава, вытирая выступившие от смеха слезы, - Пойду Мишку позову. Пущай бочкой откачает.
   - Так не стой тут, а иди и зови! Скоро говно в погреб потечет - вот тогда посмеёсси, дура старая.
   - А, иди ты! - бабка Клава махнула рукой и пошла до соседа.
   Мишка, переставши ржать спустя минут сорок, наконец оценил создавшуюся ситуацию и пригнал бочку с насосом. Вскоре с вулканом было покончено. А деду Федору, на радость бабке Клаве, пришлось отстраивать новую уборную.
  
  

Битый Федька

   Федька Иванов печально брел домой из сельского клуба, периодически останавливаясь и грозя исполинским кулаком луне, отчего та каждый раз на всякий случай пряталась за тучи. Печаль Федьки была совершенно неутешительной: мало того, что ему так никто и не налил, так еще и подраться ни с кем не удалось. Уж как только Федька не ухитрялся! И нарочно на ноги наступал, и локтями задевал, и харкал на брючины и ботинки, и даже откровенно хамил и лапал чужих баб - все попусту. Как сговоривши все! Игнорируют Федьку, будто его и нету. Вот и вышло, что пятница, обычна насыщенная всевозможными развлечениями, прошла совершенно никчемно. Была, конечно, слабая надежда на предстоящую субботу, но где суббота, а где Федька.
   И вот он бредет и вдруг слышит - будто драка где! Прислушался - действительно дерутся. Только тихо как-то, не по-нашенски. Свои-то драку затеют, так крик и шум на пол деревни стоит. А тут волтузят друг друга и только хрипят тихонько и по-охивают. Ну разве это порядок? В общем, приободрился Федька, что еще не все потеряно, и на звуки направление взял. Лезет по кустам - не бельмеса не видно. Даже луна окончательно спряталась. Решил спичкой дорогу подсветить. Только зажег и тут как получил в ухо, что аж сел от неожиданности. Сидит, скучает, и понять ничего не может - кто это ему так зафинтил? И, главное, шум драки стих. То есть вообще стало как-то чересчур тихо.
   - А вот я ща поднимусь и рога-то пообломаю кому-то! - сказал он в темноту и прислушался небитым ухом, которое мгновенно стало битым. Причем по ощущениям вмазали в этот раз Федьке по уху чем-то тяжелым. "Не иначе как дубиной залепили", подумал опытный в таких делах Федька.
   - Вы чё, озверели палками бить? А ну выходи один на один на кулаках! - крикнул он и тут же недосчитался нескольких зубов. На этот раз, судя по ощущениям, досталось какой-то железякой.
   Тут конечно Федька слегка обезумел и, вскочивши на ноги, начал махать своими пудовыми кулачищами направо и налево. Пару раз он даже кого-то зацепил. Судя по всему, толпа каких-то отморозков, пользуясь кромешной темнотой, взяла его в круг и лупила дубинами и железяками совершенно нещадно. Другого бы, на месте Федьки, давно бы уже можно было отпевать, но Федька, благодаря своей богатырской комплекции, хоть и страшно побитый, но все ж таки смог вырваться и с дикими криками, атакуя кулачищами темноту, словно танк, помчался по прямой. И когда стало казаться, что опасность миновала, что-то со всей силы ударило Федьку в лоб, от чего он потерял сознание.
   Очнулся он утром на куче с сеном в загоне с подкованными лошадьми. Его страшные обидчики стояли вокруг, и удивленно рассматривая Федьку, задумчиво жевали овес. И тогда, невзирая на довольно сильные увечья, Федька Иванов расхохотался во всю свою богатырскую силу...
  
  

На живца

   - Шо такой хмурной, Семеныч? Со своей поругавши шо-ль?
   - Да не. Шо мне с ней ругаться? Можно и поленом огрести.
   - Это - да. Она у тебя баба лютая. Как ты вообще с ней уживаесси - не понимаю.
   - Да мне шо? Уж попривык как-то. Уж сколько годков вместе. Да и подходы у меня к ней свои имеются.
   - Ну, а шо тогда хмурной такой?
   - Да понимаешь, Михалыч, какая штука: давеча я в дровы банку припрятал. А сегодня с утра-то дай, думаю, чарку вмажу. Полез в дровы - а там и нет ни хрена.
   - Дык твоя-то, небось, и умыкнула! Нешто она твоих секретов не знает?
   - Да не! Знать-то знает, да не ее рук дело-то. Кабы она нашла - дык я бы хромал уже и хворал вовсю. Она бы молчать не стала. А тут и не намека. Уж я-то специально у ней на глазах весь день крутивши - но не. Даже не шикнула ни разу. Так что, не причем она.
   - Эвон как! И кто ж тогда, думаешь, умыкнул?
   - А шо б я знал! Правда, Сенька-сосед шо-та подозрительно веселый сегодня. Явно пол банки залудивши. Да только вряд ли его рук дело - у него и своего вина полно.
   - Полно-то полно, да ты ж знаешь какой Сенька шустрый. Своего добра навалом, но и от чужого не откажется. Недаром частенько с мордой битой ходит.
   - Слушай, Михалыч, ну ладно бы он дровы упер. Или картошки мешок. Или еще чего. Да и черт бы с ним. Но ведь банку-то! Уж не уж-то он и на святое покуситься может? Шо же, совсем в людях ничего святого не оставши? Не, Михалыч, не мог он пойти на такое. Хоть бы и плут, но это уж чересчур.
   - Ну не знаю, Семеныч. По мне так больше и некому. Остальные-то соседи у тебя нормальные. Вон, Вовка-тракторист - вообще не пьет. А Ванька, хоть и малость пьющий, да точно на чужое не позариться. Ешо и своего принесет. Так что, Семеныч, только Сенька и оставши. А ты знаешь шо, я тебе банку принесу - а ты ее на то же место в дровы и припрячь. А завтра-то и увидим, кто там у тебя шурует.
   - Ты никак вора потравить удумал? Да ты шо? На што мне грех-то такой?
   - Да никого я потравить не удумал! Я тебе дело говорю. Не боись - все живы будут, и вора на живца приметим.
   - Ну, коли так, то тащи...
   ***
   - Сенька, а выдь с уборной - дело ёсь.
   - Немогу, Семеныч. Шо-то совсем живот прихватило.
   - Да ты шо! Эвон как! А шо случивши-то? Уж не потравился ли чем?
   - Ой, не знаю Семеныч. Наверно сожравши чего тухлого.
   - Ну это - да. А может, выпивши чего не своего? Ась, Сенька? Шо молчишь-то?
   - Не, Семеныч - шо ты! Не пивши ничего! Точно, говорю - сожрал гадость какую-то!
   - Сенька, а ну-ка я вот ща дверку-то подопру - и поселишься в гальюне-то!
   - Да за шо, Семеныч? Ну правда худо мне!
   - Худо ему! Так вот знай, Сенька, шо бы впредь худо не было - по чужим дровам не лазай, и на святое не покушайси. А то в другой раз и совсем преставишси! Уж помяни моё слово!
  
  

Возвращение

   Мишка выбрался из попутки не доезжая заветного перекрестка. Пожелав водителю доброй дороги, он дождался, пока автомобиль скроется из виду и, закинув сумку на плечо, специально пошел неспешным шагом, хотя внутри, что-то нетерпеливое и радостное, так и подмывало пуститься в бег.
   Но нет! Предвкушение предстоящей встречи хотелось растягивать до бесконечности. Поэтому Мишка лишь усмехнулся этому нетерпеливому чувству и, не торопясь свернув на перекрестке, остановился возле белого дорожного знака с названием населенного пункта.
   Стараясь сразу не смотреть на знак и не читать надписи, он сел на камень и закурил. И снова усмехнулся -- можно было и не смотреть на знак, и не читать надписи, но он все равно стоит перед глазами, ничуть не изменившись, как много лет тому назад. Ну, разве, подновил его кто-то, аккуратно подкрасив.
   Но, всё! Вот сидеть-то точно нет сил.
   Мишка затушил окурок, поднялся и посмотрел дальше знака.
   "Ну, здравствуй! Вот мы и свиделись..." - тихо сказал он, радостно улыбаясь всей своей душой. Закинув на плечо сумку, Мишка, снова через силу сдерживая шаг, пошел по обочине, стараясь увидеть и узнать все.
   И он все видел, и все узнавал. Вон, справа, среди позолоченных ярким солнцем сосен с изумрудными шапками, проглядывают старенькие панельные пятиэтажки -- богатое наследие некогда совхоза-миллионера. А слева, как раз, и сам совхоз, отгородившийся железобетонными плитами от любопытных глаз. Но только от глаз чужака -- Мишка с закрытыми глазами мог обойти всю территорию -- гаражи, мастерские, управление. И уйму способов знал Мишка, как попасть в эту заповедную для мальчишек зону, с ее железяками, списанными машинами и прочими интересными вещами...
   А вот и сельпо. Мишка зашел магазин. Поздоровавшись, с каким-то внутренним удовлетворением отметил про себя, что за прилавком -- те же самые женщины, что и много лет назад. И, кажется, даже время ничуть не изменило их. Да и в очереди оказались до боли знакомые лица, с любопытством, и как бы что-то припоминая, искоса разглядывающие Мишку.
   Купив сигарет, он, усмехнувшись, пожелал всем хорошего дня и вышел на улицу. Там беглым взглядом: застрявшее в прошлом здание ДК, сельсовет, площадь, ухоженный мемориал павшим в Великой Отечественной. А вон еще один магазин -- только в нем когда-то продавались самые вкусные шоколадки на свете...
   Мишка вышел на дорогу. Справа -- почта, слева -- официальная проходная на территорию совхоза, а вот -- поросшая травой автобусная остановка. Тут, в тени сосен можно и покурить. Напоследок, потому что дальше будет некогда. Дальше начнется самое стоящее. Самое дорогое и самое близкое.
   Дальше, напротив совхозной бани, бетонный забор ныряет в овраг, прямо в пахнувшую тиной болотную заводь. А справа, во весь рост, там, где начинаются загуменки, вдруг является белая водонапорная башня, упирающаяся в облака красной, то ли от краски, то ли от ржавчины, железной шапкой-бочкой. Мишка вспомнил -- в детстве шутили, что это, будто, вражеский великан позабыл на поле свою ручную гранату. Еще вспомнил, что у основания башни в высокой траве прячется труба, в которой живет эхо, а в самой башне водятся привидения и черти...
   И вот по обе стороны начинаются дома. Тут живет тот-то, там... но нет сил больше, и Мишка, уже совершенно не сдерживая широкой улыбки, прибавляет ходу. Вон перекресток: налево - к пилораме, направо - к лесничеству. Там и надо сойти на проросший травой заброшенный тротуар.
   Лишь на мгновение задержав взгляд на маленьком обветшалом синем домике, куда когда-то на каникулы приезжал его друг, Мишка почти бегом проскочил ряд забора и остановился перед железной калиткой.
   Он увидел, что в саду, среди раскидистых яблонь, за старым столом, сидели самые дорогие его сердцу люди, и что-то защемило в груди и сперло дыхание.
   "А ведь заскрипит сейчас" - вспомнил Мишка, и, откинув скобу, распахнул калитку...
  
  

Вместо эпилога.

   "Лошадь, не надо.
   Лошадь, слушайте -
   чего вы думаете, что вы их плоше?
   Деточка,
   все мы немножко лошади,
   каждый из нас по-своему лошадь".
   В. Маяковский
  
   "Ни че, не конь - отдыхать на работе будешь". Дед
   День приезда.
   Светло. На улице пылает жаром солнце. Дед и мужичок, плотно отобедав под бутылку водки, чинно икнув, выходят из избы в сад. Развалившись на скамеечке, блаженно закуривают.
   Дед: - Ну и шо там Мурманск? Стоить ишо?
   М: - А куда он денется. Холодрыга только. Ветер сильный то с дождем, то со снегом. На озерах еще лед. Да и в лесу снегу навалом.
   Дед: - Да уж. У нас-то тоже ишо, я бы не сказал, что б жарко было.
   Оба усмехаются и оголяются по пояс. Дурманящий запах цветущего сада добавляет в головы еще больше хмеля. Появляется желание насвистывать в такт птицам и растянуться на траве. Желание отбивает недобро кружащий шершень.
   Дед: - Давай-ка Люську посмотрим. Шота хромает и колесо дюже греется.
   Оба встают и следуют в гараж, где в укромном местечке у деда припрятана бутылка разведенного спирта. Выпивают по пол граненого стакана, вздрагивают и, закусив куском воблы, снова выходят в сад, прихватив инструменты.
   Дед: - Да уж. Не крепко развел?
   М: - Сойдет.
   Направляются к припаркованному у ворот старенькому видавшему виды "Москвичу". Поддомкрачивают и начинают последовательно изучать диски и тормозные колодки, не забывая при этом по очереди ходить в гараж, якобы, за какой-нибудь тряпкой, куском наждачки или витиеватым гаечным ключом, отчего на округу постепенно стал опускаться туман, плавно сменившийся ночью.
  
   День следующий.
   Светло. Солнце беспощадно. Лошадь жует куст малины, при этом зевая во всю пасть и посматривая на собравшихся людей скучающим взглядом.
   Дед: - Ну шо, поехали? Но пошла!
   Лошадь зевает и нехотя начинает движение. Дед управляет и лошадью и плугом. Остальные, поделив территорию, начинают укладывать в быстросохнущую землю посевную бульбу. Работают быстро, слаженно и тяжело: сильное похмелье стирает границы времени и пространства, ледяная колодезная вода лишь на мгновение избавляет от жажды, солнце, усмехаясь, выжигает кожу. Кажется, что бесконечность можно потрогать руками... но, наконец, работа окончена.
   После сытного обеда под неизменную бутылку водки, дед и мужичок на неизменной скамеечке устало закуривают.
   Дед: - Да уж. Давай-ка Люську посмотрим. Шота я не пойму - все равно греется.
   М: - Я как-то не совсем помню, чем вчерашний осмотр кончился...
   Дед: - То-то и оно-то, шо и я не очень. Наверно пропустили шота.
   Оба идут в гараж за инструментом. Начинает опускаться туман.
  
   День следующий.
   Светло. Раннее утро. Дед и мужичок сидят в саду, в помятом виде и настроении, покуривая пьют кофе.
   Дед: - Да уж. Шота башка трешшыт.
   М: - Дали гари.
   Дед: - Пока девки спять, пойдем по сотке накатим. А то ж ни какой жизни нет. "Чай не пил - какая сила, чай попил - совсем ослаб".
   Потихоньку проскальзывают в избу. Из старого шкафа, у которого при обычных обстоятельствах дверцы скрипят так, что слышно на улице, дед совершенно бесшумно извлекает огромную бутыль спирта и наливает чуть больше половины стакана. Так же бесшумно бутыль убирается обратно, а стакан, долитый до полного колодезной водой, на двоих опустошается. Дело сделано. Осмелев, и не боясь шума, оба выходят в сад.
   Дед: - Да уж. Ну, сёдни по планам лазня. Надо воды накатать.
   Половина дня протекает неспешно и лениво. Периодическое посещение гаража способствует легкому туману. Вода накатана и ближе к вечеру приходит священное посещение жаркой лазни, после которой так хорошо дышится распаренному телу в вечерней прохладе.
  
   День следующий.
   Утро. Светло, но немного пасмурно, что говорит о том, что солнце решило передохнуть. Пришел день дождя и прохлады.
   Дед: - Как настроение?
   М: - Нормально. Только что-то поштармливает.
   Дед: - Уй-ё. Сходи в гараж - там ёсь. Я-то ужо принял.
   Мужичок скрывается в гараже. На этот раз дед развел спирт совсем крепко. Насилу удержав едкий огонь внутри, мужичок бросился к ведру с водой. Выпив целый ковшик, с облегчение вздохнул и закурил.
   М: - Что-то ты, дед, совсем крепко развел.
   Дед: - Да бабушка заворочалась, вот я и плюхнул лишку.
   М: - Да уж...
   Дед: - Да уж. Тут Фридрих просил помочь парник обтянуть.
   М: - Обтянем - без вопросов.
   Ушли в гараж за инструментом. Морщась вышли. Немного послонялись, как бы прикидывая, что еще надо взять с собой.
   Дед: - Да уж. Ну, пойдем. А то ему уезжать надо.
   Направились к соседу.
   Дед: - Здарова, Алексеич!
   Сосед: - Здаров! Может сначала закусите трошки?
   Дед: - Э не. Не пойдеть. Ташы пакет.
   Сосед притащил рулон полиэтилена, веревки и мелких гвоздей. Дед с мужичком ухватились за работу, и довольно скоро парник был обшит и готов к использованию.
   Дед: - Усё! Принимай работу, Алексеич!
   Сосед: - Ой, спасибо, мужики. Я один бы совсем не управился. Сейчас свою позову - стол накроет.
   Дед: - Не надо!
   Сосед: - Ну как же? Ну столько сделали!
   Дед: - Да ну его. Пойдем мы. Ишо своих дел полно.
   Сосед: - Ну по стопке хоть?
   Дед: - Уй-ё! Ну давай.
   Зашли в дом. Выпили по стопке, сопротивляясь желанию соседа откупорить какие-нибудь соленья.
   М: - Если не секрет - откуда у вас такое имя?
   Сосед: - А, это батька учудил. У него друг немец был, вот он меня в его честь и назвал. А брата и вовсе Вальтером. Я уж со своим-то прижился, а брат имя на Вячеслава сменил...
   М: - Надо же!
   Дед: - Ну, все, Алексеич. Нам порась.
   Сосед: - Заберите ее с собой - я все равно уезжаю. Куда мне.
   Дед: - Уй-ё. Ладно. Ты ее за колодцем спрячь. За водицей пойдем - заберем.
   Сосед спрятал две. Туман сгущался и быстро обратился в ночь. Дед уже давно храпел, а мужичок еще долго смотрел сквозь ливень, как небо разрывала огненная сеть молний, сопровождаемая канонадой небесной артиллерии.
  
   День следующий.
   Бабушка: - А ты уже с утра рожу залил?
   Дед: - Сегодня - свято!
   Бабушка: - У тебя каждый день свято!
   Дед: - Ну все - ты меня обидела. Трижды. Один раз даже во сне умудрилась.
   Бабушка: - Обидишь тебя, рожа пьяная.
   Дед: - Вот опять обидела!
   Бабушка: - Ай, уйди, козел старый! Глаза б мои тебя не видели!
   Дед: - Уй-ё! Опять накричали. За шо? Вот ты понимаешь шо-нибудь? Я вот ни чяго не понимаю.
   Дед ушел заниматься по хозяйству, а мужичек меж тем, в совершеннейшей прострации сидел на кухне в избе и, отпиваясь крепким чаем, бездумно рассматривал мелькающие картинки в старом телевизоре.
   Бабушка: - Шота ты сегодня какой-то не разговорчивый? Вчерась с дедом уж до чего говорливые были - спасу нет. Шо, плохо?
   М: - М-м-м...
   Бабушка: - А зачем тады пить надо было? Ох дрына на вас нет.
   Бабушка погремела в шкафу и поставила на стол бутылку водки.
   Бабушка: - На уж, подлечись. Да смотри больше одной стопки не пей, а то опять напьешься. И шоб закусил обязательно! Вона у меня шкварок нажарено и бульба сварена. Да сходи с огороду лучка нащипи. А еще так напьешься - паленом отхожу. Тебя и деда за одно.
   Смотреть на полную стопку не было никакой возможности, а запах спиртного вызывал спазмы внутренностей. Крепко зажмурившись и задержав дыхание, мужичок буквально вбросил в себя содержимое стопки и, превозмогая судороги, влил вослед водки ковш воды. Осторожно отдышался и, закусив жирной шкваркой, облегченно вздохнул. Мир стал обретать реальные черты. Дед, учуяв шестым чувством явление бутылки, немедленно материализовался в избе, разведя при этом довольно бурную деятельность, являющуюся всего лишь отвлекающим внимание бабушки маневром. И маневром, надо сказать, весьма не безуспешным. Так что вскоре с шутками и прибаутками под шкварки с бульбой бутылка опустела. А к вечеру опять опустился туман.
  
   День следующий.
   Солнце снова решило порадовать своим присутствием и сопровождаемое веселым ветерком вновь развернулось во весь рост. С утра "запрягли" Люську и поехали поздравлять прабабушку с праздником Победы. Прабабушка для своих девяносто с лишним лет выглядела весьма не плохо и держалась бодрячком. Правда возраст ей уже не позволял принимать участие в традиционном шествии ветеранов войны, но она все равно по такому торжественному случаю надевала старенький пиджак, сверкающий россыпью медалей и звезд. Надо сказать, что в молодости прабабушка весьма задорно погоняла супостата участвуя в партизанском движении Белорусской ССР, и вид и количество этих наград вызывает невольное уважение даже у совсем равнодушных людей. А ее веселые с крепким словцом и местами черным юмором рассказы о тех временах заслуживают отдельной книги.
   После обеда вернулись обратно. Как водиться выпивали и закусывали по случаю праздника, но делали это аккуратно, так как на следующий день мужичок отбывал обратно в Мурманск. За разговорами, мелкими хозяйственными делами и долгими перекурами прошел и этот день.
   А на утро, мужичек сел в поезд, и прихлебывая коньяк отправился обратно в зиму...
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  

1

  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"