Ржаной хлеб и абрикосовый джем

  Изо дня в день на кухне, за чашкой кофе, мы с матерью воскрешаем мёртвых.
  По сопряженьям миров «сейчас» и «тогда» уходим в долину душ, бродим по оживающему под взглядами прошлому, говорим с тенями, и в обсуждении и анализе воспоминаний обретаем новое знание о тех, кто когда-то был рядом. Новое понимание людей и себя, своих невидимых корней. Свободу от давних, неосознаваемых, но мешавших зажимов. Помощь, поддержку, любовь теней, живущих под сводом из сплетённых пальцев памяти.
  Я и брат всё-таки уговорили Маму написать воспоминания – как она ни брыкалась, издевательски хохотала, рычала «Да кому это нужно?» и «Я пишу только за деньги!» Мамины мёртвые не исчезнут вместе с нею. Да и я удержу их в горстях, сохраню в своём элизиуме теней, пока жива.
  А вот мне передать моих дальше – некому. И что же – они так и канут бесследно?
  Моя няня, например. Мама моталась по командировкам, и Анна Павловна была со мной до двух лет, пока не съехались с бабушкой. Вдовая крестьянка, высохшая и почерневшая от многолетней тяжёлой работы и многих утрат, жила на тридцать два рубля пенсии. Подрабатывала, как могла в свои восемьдесят с лишним лет – нянчила чужих детей. Мама готовила для меня и для неё – строгая старуха не брала ни крошки. В день получения пенсии покупала на рынке душистое постное масло и макала в него круто посоленный ржаной хлеб. Её пир, её любимое лакомство. Сурова была – к себе. К детям – нежнее нежности.
  Не только меня лелеяла Анна Павловна, и, скорее всего, её помнят многие. А вот Антонину Павловну, наверное, уже никто.
  Никто из жильцов коммуналки – ветхой, огромной, с пятиметровыми потолками, бесконечной зелёной кишкой коридора и не запирающейся входной дверью – не помнил, когда эта тихая изящная старушка поселилась в торцовой комнате. Хотя она отнюдь не была робкой или незаметной. Она была – уместной. В любой ситуации. И когда мою мать, подростка, попытался ударить её отчим, Антонина Павловна первой встала между ним и девочкой. И, не повышая голоса, его окоротила. И, точно по зову пророка, вышли и встали против подонка, её воинством, мужики-соседи.
  Никто не знал, откуда она, кем работала, да и работала ли вообще. Пенсии, кажется, не имела. Её навещали несколько друзей, такие же тихие, чистые, изящные пожилые мужчины с дореволюционными манерами. Тем и жила. Антонина Павловна была проституткой.
  Я в свои тогдашние четыре-шесть лет, конечно, и слова этого не знала. Но понимала, что она сделала своей жизненной миссией. Общение. Красивая, уютная, располагающая к отдыху комната, милое угощение из ничего – крепкий чай, вазочка благоухающих домашних печеньиц, крошечная розетка с вареньем – и беседа. Непринуждённая, невесомая, грациозно порхающая, вроде бы ни о чём, о всяких пустяках.
  Говорю не с чужих слов – я бывала у неё в гостях. А однажды Антонина Павловна пришла к нам. К бабушке, само собой. Родителей не было – ушли встречать с друзьями старый Новый Год.
  Одно из лучших моих воспоминаний. Чай мы пили празднично, в комнате, перед телевизором. Антонина Павловна принесла баночку абрикосового джема. У нас готовили варенье, бабуля вечно его переваривала, джем – солнечного цвета, плотный и нежный, без шкурок и пустого сиропа – я попробовала впервые в жизни, и он меня потряс. Для полного уже блаженства по телевизору шёл спектакль БДТ «Эзоп (Лиса и виноград)». С настоящим греком в заглавной роли – громадным Виталием Полицеймако. Не о любви раба и госпожи, не о слуге умнее хозяина – о свободе. Он меня тоже потряс. Бабушке Фигейредо был неинтересен, она жужжала о своём. Антонина Павловна ухитрилась и болтать с бабушкой, и бросать мне воланы реплик по ходу спектакля. Чудесный вечер, волшебный.
  Уже засыпая, я осознала, что после лёгкого, как весёлые пузырьки шампанского, трёпа с Антониной Павловной знаю, что Греция зовётся Эллада, а греки – эллины, и кто такие Эзоп и Лафонтен, и имена эллинских богов, и что басня о стрекозе и муравье на самом деле – о муравьихе и цикаде. И о цикадах Антонина Павловна тоже рассказала. И, уходя, углядела и показала на книжном стеллаже «Мифы Древней Греции» – высоко, надо будет попросить Маму достать.
  О себе она никогда ни с кем не говорила. Ни разу в её пленительных речах не мелькнуло ни намёка на жалобу, ни упоминания о проблемах старой, одинокой, не очень обеспеченной женщины, ни тяжёлого вздоха. Никого не обременила. Никого не напрягла. Соседи даже не запомнили, когда и как отлетела эта бабочка. Гений беседы, просветляющей сердца.