Скрип - скрип - скрип - монотонно пел износившийся протез дяди Якова, когда он ходил по квартире.
На войне ему оторвало ногу выше колена.
Раз в два года, он приезжал в город за новой механической ногой и останавливался у нас, на недельку, пока снимут все мерки и изготовят новый протез.
Дядя Яков, как называла его мама, приходился младшим братом моей бабушке Соне и жил вместе с семьёй в маленьком районном центре, где родились и выросли мои родители.
Природа не поскупилась на внешностью, наверное в молодости, он был очень красив.
Высокий лоб мыслителя, широко поставленные, глубоко посаженные синие, с поволокой глаза, прямой греческий нос и точёная нижняя челюсть с глубокой ямкой на подбородке.
Телосложения он был, могучего. Роста, выше среднего, широкие плечи, идеально прямая спина и огромные руки.
Отец рассказывал, что он мог так пожать руку, что под ногтями запекалась кровь.
Но на этом щедроты природы закончились. Его васильковые глаза, с поволокой, никогда ничего не выражали, как у слепого.
Но зрение у него было, будь здоров.
Когда он подгонял торцы дубовых клёпок друг к другу, то не прикладывал их к эталону, как все бондари, а просто подносил как ружьё к правому глазу и никогда не ошибался.
Ещё в детстве, он понял, что все окружающие намного хитрее и умнее его, и самостоятельно, своим умом, он прожить не сможет.
Людей он поделил на своих - родных, которым доверять можно и чужих - всех остальных, которым доверять нельзя.
-Ну, что ты сидишь и ждёшь - говорили ему родители в детстве - нет больше работы для тебя, нет. Пойди на речку искупайся или с детками поиграй на улице.
Но он продолжал сидеть и ловить взгляд отца, матери или старшей сестры, в надежде, получить, хоть какое ни будь задание.
Потому, что игры с соседскими детьми всегда заканчивались одним и тем же. Они его с радостью принимали в игру, устраивали какой то подвох и потом надрывали животы от смеха.
Чем бы он не занимался, солил арбузы, выстругивал дубовые клёпки для бочек, или просто наводил порядок у себя в мастерской в конце недели, делал так, как будто это было делом всей его жизни и ничего другого, в этот момент, для него не существовало.
Дядя Яков почти не разговаривал. Обходился в основном одним словом " А". Которое, в зависимости от продолжительности и интонации, могло означать, или удивление, или "пустое, всё это ", или "что, вкусно? "...
II
Никто так и не узнал, где и как Дядя Яков потерял ногу и за что был награждён орденом Красной звезды и несколькими медалями, которые ни разу в жизни не надел.
- А - отвечал он и махал рукой на все расспросы о войне, с которой вернулся на костылях в сорок третьем году.
Его родители погибли в эвакуации, во время бомбёжки. В живых осталась только старшая сестра, моя бабашка Соня.
После войны она вышла замуж и о брате тоже позаботилась.
Женила его на молодой деревенской девушке Нюре, толстой и не красивой, которую, дядя Яков до самой смерти боготворил.
Она родила ему близняшек, двух очаровательных девочек. У него всё выходило прекрасно, что бы он не делал.
Я их никогда не видел, но моя мама рассказывала, что таких красавиц в местечке никогда не было.
Дядя Яков относился к ним не как отец к дочкам, а как слуга к маленьким принцессам, исполняя любую их прихоть, так как всегда очень хорошо зарабатывал.
Ещё до войны он освоил столярное и плотницкое дело.
Изготавливал стропильные балки и собирал из них подкровельные конструкции на крышах домов.
А после того как потерял ногу, стал бондарем, начал изготавливать бочки, которые никогда не протекали и пользовались большим спросом.
Но, когда близняшки подросли, они начали стесняться своих родителей, и как только окончили школу, упорхнули из родного гнезда в Москву.
Там удачно выскочили замуж и ни разу, так и не приехали дамой, даже на похороны дяди Якова.
Только прислали телеграмму и большую сумму денег, которую их мать вернула обратно.
За всю жизнь дядя Яков, дальше областного центра, так нигде и не побывал, кроме, как на войне.
Да и свой двор покидал редко. Только в магазин за продуктами, в леспромхоз, заказать дубовый кругляк на клёпки и по воскресеньям на базар, продать бочки.
Весь день он проводил в мастерской, звеня идеально заточенной ножовкой, которая в его руках резала твердейший сушёный дуб, как масло. Или стучал молотком, набивая железные обручи на смоченные водой дубовые клёпки, стягивая их вместе и придавая будущей бочке пузатую форму.
Никаких электрических инструментов у него в мастерской не было, даже наждака. Все инструменты он затачивал вручную, бруском.
До сих пор у меня, как память, хранится его коловорот,
которым, он просверливал дырку в готовой бочке под пробку.
А по вечерам они с Тётей Нюрой сидели во дворе на скамеечке и молчали, а может, так разговаривали, молча.
Она стала очень полной и не любила никуда выходить со двора, да и он, с одной ногой, гулять был не любитель.
Всю долгую совместную жизнь, они прожили "душа в душу", ни разу не поссорившись и даже не поругавшись.
III
Только один раз в жизни тётя Нюра потеряла мужа на пол - дня и чуть не сошла с ума от беспокойства.
Он в воскресенье не вернулся с базара, который находился в десяти километрах от их местечка.
Туда, вместе с бочками, его привозил грузовик - автолавка, а обратно он возвращался на пассажирском автобусе.
На этот раз, он повёз на базар три стандартные бочки и одну огромную, чуть ли не в два раза больше обычной.
А началось всё с того, что дядя Яков просмотрел одно бревно. Оно было не кондиционное, на двадцать сантиметров короче, чем нужно.
Обычно, когда привозили с леспромхоза дубовый кругляк, дядя Яков очень внимательно осматривал каждое бревно и если что, сразу браковал, потому, что не из любого можно изготовить бочку.
В ход шла только нижняя часть ствола, до места, где начинали расти ветки. Ветка это сучок и искривлённые волокна древесины вокруг него, а это стопроцентный брак.
Каждое бревно дядя распиливал на три части пилой "дружба", вторая рукоятка которой крепилась к стене железной пружиной.
Затем с помощью специального топора, который назывался колун и клиньев, расщеплял каждую чурку на четыре сегмента.
А уж потом, из четвертинок, нарезал клёпки и складывал их под навес в специальные штабеля на просушку.
На летних каникулах, я часто гостил в местечке у бабушки Сони. и очень любил сидеть в мастерской у Дяди Якова.
Наблюдал, как он работает и наизусть выучил весь процесс изготовления бочек от начала до конца.
Я даже брал в руки инструмент и пытался что то делать, но, к сожалению, мои руки были заточены только под шариковую авторучку и теннисную ракетку.
- А - говорил дядя яков, мол, оставь, не для тебя это. Аккуратно отнимал инструмент и усаживал меня в углу мастерской за сеткой.
Иногда случалось, что на формовочном обруче, срывало металлические заклёпки от напряжения, когда им стягивали намоченные водой клёпки, придавая бочке пузатую форму.
Тогда формовочный обруч молниеносно распрямлялся, как удар меча и мог нанести серьёзную травму.
Или дубовая клёпка не выдерживала напряжения в стянутой формовочными обручами, мокрой бочке, когда её обжигали изнутри паяльной лампой.
Это делалось для того чтобы дубовые клепки так высохли и навсегда запомнили свою новую форму.
Если такое случалось, деревянная клёпка лопалась и от неё во все стороны летели щепки, как стрелы из лука.
У дяди Якова, навсегда, от таких случаев остались шрамы на руках и один глубокий на щеке.
Но меня, что - то понесло, как Остапа Бендера в Нью Васюках, не в ту сторону. Начал то я, с нестандартного бревна.
Три бачки с него не выходило, только две, а выбрасывать такую большую чурку было жалко.
Вот и решил дядя Яков сделать из него одну стандартную, винную бочку, а другую, какая получится.
Получилась очень большая, и по мнению дяди, она должна была стоить в два раза больше обычной.
Первые три бочки он продал быстро, как всегда, а на большую, клиент подвернулся, только под конец базара и начал сбивать цену.
Но с дядей Яковом, торговаться было, всё равно, что с турникетом в метро. Он мог бочку подарить, но продать дешевле - никогда.
Время шло, никто, никому не хотел уступать, а в результате, дядя Яков пошёл домой пешком, толкая бочку впереди себя.
- Лучше бы ты эту бочку, там, на базаре, выбросил - говорила ему тётя Нюра со слезами на глазах в два часа ночи.
- Я чуть разрыв сердца не получила.
- А - сказал дядя Яков, что означало, тогда это был бы не я.
После продолжительного качения по дорогам, с не самым лучшим покрытием, асфальт, булыжник грунтовка с лужами, бочка потеряла товарный вид, и продать её, уже стало невозможным.
Дядя Яков начал думать, что же с ней делать и нашёл прекрасное решение.
Он вышиб из бочки одну боковину, поставил её на "попа" и стал в ней солить арбузы, вкуснее которых, я в своей жизни нигде не ел.
IV
Гардероб дяди Якова был очень прост и никогда не менялся. Тёмно синий картуз и такого же цвета плащ, с черно-белой подкладкой в мелкую клеточку, которые он носил даже летом.
Парфюм, у него тоже никогда не менялся, всегда один и тот же. Он насквозь был пропитан запахом дубовых стружек.
Ни одеколоном, ни спиртным, ни табаком, от него никогда не пахло.
-А - говорил он, видя, как за столом разливают водку. Что означало - не понимаю, как вы это пьёте добровольно?
Вас же никто не заставляет...
Но, не смотря на неказистый вид, когда его скрип, скрип, скрип, раздавалось в местечковом универмаге, продавцы бросали всех своих клиентов и бежали к нему.
Потому, что, точно знали, дядя Яков так просто не приходит. Это будет или стиральная машина, или холодильник или зимнее пальто с чернобуркой.
Мне на день рождения, он меньше ста рублей никогда не присылал, а на шестнадцатилетие приехал сам.
Как всегда привёз пару солёных арбузов, и пока накрывали стол, устроился в кресле со своей любимой книгой.
Телевизор он никогда не смотрел, слишком много информации. А книгу, всегда, очень внимательно читал только одну - телефонную.
-А - иногда восклицал он. Что означало - это же надо, какая странная фамилия..
Мне этот день рождения запомнился на всю жизнь.
Был очень тихий, безветренный зимний день. Солнца не было. С неба, медленно, падали огромные снежинки.
В три часа дня, как и было задумано, когда гости и родственники собрались, мама пригласила всех к столу.
Папа открыл бутылку шампанского и начал разливать по фужерам.
- Дядя Яков, немножечко, это как лимонад.
- А - сказал дядя яков и накрыл свой фужер ладонью. Что означало - знаю, знаю, это как лимонад, но с водкой.
Не успели мы выпить, как за окном раздался хруст снега, и оставляя за собой две борозды к подъезду подкатил грузовик.
- А сказал - дядя Яков и встал из - за стола. Что означало -ну, наконец то, приехал.
Мы все высыпали во двор.
Шофёр вылез из кабины и открыл задний борт кузова.
- Вот, распишитесь здесь и забирайте - сказал он.
В кузове, в заводской упаковке стоял мотоцикл.
И не какой ни будь, там, "Минск - 106" или "Восход" - вишнёвая чехословацкая "Ява - 350".
А это, по тем временам, всё равно, что сейчас "Харлей Девидсон".
Я стоял, как вкопанный, широко раскрыв глаза.
Точно, как наш кот Баюн, перед огромным стейком.
Не зная, это ему или случайно упал со стола.
-А - сказал дядя Яков, что означало - ну, что, нравится.
У меня из глаз брызнули слёзы и я бросился ему на шею.
Он потерял равновесие и мы вместе начали падать.
Хорошо, что гости стояли рядом и нас подхватили.
- Тише ты, сумасшедший - крикнул отец - у него же одна нога.
- Давайте, давайте - заметался я - берите, подхватывайте, понесли, понесли ко мне в комнату.
- В какую комнату, ты что совсем рехнулся, в гараж - запротестовал отец.
-В какой гараж, смотри, на неё снег нападал, её нужно распаковать, протереть...
- Весь день рождения, я сидел, как на иголках, никак не мог дождаться, когда же, наконец, разойдутся гости, чтобы остаться наедине с мотоциклом.
Ночью я просыпался от кошмаров. Мне снилось, что день рождения привиделся, что всё было не на самом деле и никакой "Явы" в моей комнате нет.
Тогда я вскакивал, включал свет, подходил к мотоциклу и в сотый раз протирал суконкой, её хромированные выхлопные трубы.
А когда весной сошел снег и я на яве носился по городу, всю улицу колбасило и плющило от зависти.
V
Дядя Яков, почти всегда молчал, но был окружён многообразием звуков, как дирижёр в симфоническом оркестре.
ууууууууу - завывала паяльная лампа внутри бочки, как турбина реактивного самолёта, высушивая дубовые клёпки и закрепляя за ними навечно полукруглую форму.
Тётя Нюра по утрам просыпалась под музыкальное сопровождение оркестра из деревообрабатывающих инструментов.
Потому, что дядя Яков, всегда вставал с третьими петухами и до завтрака успевал пару часов поработать в мастерской.
Всё своё время, без остатка, он тратил на своих близких, чтобы быть им полезным, приносить пользу и радость.
Его тело никогда не уставало и ни чем не болело. Изнашивалась только его механическая составляющая.
Даже спать он ложился не для себя лично, что бы отдохнуть и расслабиться, а как робот, чтобы подзарядить батарейки.
И как только батарейка бала заряжена полностью, он тут же вставал и продолжал работать.
Но однажды, тётя Нюра проснулась от звенящей тишины, которая резала слух и моментально всё поняла.
На похоронах она почти не плакала и была отрешённо - спокойной, видно предчувствовала, что разлука будет не долгой.
И очень скоро, она опять будет слышать по утрам, до боли знакомые звуки, доносящиеся из небесной мастерской дяди Якова и кормить его небесным завтраком.
А потом, он будет продолжать делать свои бочки для винных подвалов неба.
Продавать их на небесных базарах, а на вырученные деньги, покупать и дарить подарки родственникам, которые уже отправились на постоянное место жительства, в чуть затуманенную, с поволокой, как глаза дяди Якова, синеву неба.
А по вечерам, они вместе, будут сидеть на небесной скамеечке и продолжать вести свои молчаливые разговоры, без слов.
И мне иногда кажется, что я действительно слышу, из высокой глубины небес, звуки поющих инструментов дяди Якова.
А на их фоне, отчётливое - скрип, скрип, скрип............