Тем летом по восточным окраинам ползла война, пожирающая, словно рак, страну и людей, но те киевляне, которые не читали газет и не смотрели телевизионные выпуски новостей, продолжали жить как ни в чем не бывало: днем сидели в своих конторах, вечерами гуляли по улочкам Подола, ночью - вдоль Пейзажной аллеи, выпивали, мирились, ссорились, ходили в гости, на концерты и в кино.
Я тоже не смотрел телевизор, но каждый день читал новости в интернете и Facebook, а потому пил больше обычного, совсем не по карману администратора маленького, на сотню мест, киноклуба, где тем летом трудился. Дважды в неделю арендовал зрительный зальчик в коммунальном кинотеатре, распечатывал на домашнем принтере программку показов DVD из собственной коллекции, лично продавал билеты у входа в зал, а когда наступало время сеанса, перед тем, как призвать на наши головы тьму, нажимал кнопку Play - и растворялся вместе со всеми в мерцающем экране, среди знакомых теней.
(Если ты прожил треть своей жизни наедине с призраками, сотканными из света, наблюдая из темноты игры мертвецов на освещенном экране, то со временем и сам превращаешься в потустороннее существо - ты теперь не просто бездельник и эрудит в областях бесполезных знаний, ты проводник в иные миры.)
А еще мне очень нравится, что в маленьком просмотровом зальчике сталкиваются люди, которые редко пересекаются даже в нашем городе, тесном, словно декорации кукольного спектакля. Вот дожидается очереди доморощенная рок-звезда средних лет - живет с родителями, раз в месяц выступает со своей группой в каком-нибудь потном пивном притоне, но все никак не растеряет задора юности. Следом бородатый юноша в очках, руки густо покрыты татуировкой. А вот преподаватель кафедры философии одного из институтов (все забываю, какого именно) занял место в хвосте недлинной очереди и приготовил деньги на билетик для себя и своей студентки.
После сеанса я собирал пустые бутылки, потому что тем летом мои зрители тоже много пили, выравнивал стулья в ряд, выключал аппаратуру, запирал двери и заглядывал напоследок в буфет кинотеатра с крошечной летней площадкой, не больше железного рубля. Тем вечером я попросил коньяк и две чашечки эспрессо, как Де Банколе в последнем на тот момент фильме Джима Джармуша, и наплевать на заземляющую манеру буфетчиц говорить "экспрессо".
Несколько зрителей из постоянных уже успели занять оба столика и теперь призывно махали руками: звезда рок-н-ролла со своей подругой - женщиной броской, цыганской красоты, собиратель редких книг Савва, журналист Палахнюк, регулярно утомлявший меня своими фантастическими рассказами. Я порадовался новым людям и улыбнулся: на рок-н-ролльной голове красовался такой же смешной хохолок, как и на герое японского фильма, которого все мы только что наблюдали на экране.
- Году где-то в девяносто третьем, - задумчиво проговорил, поглаживая висок, мужчина примерно моих лет, немного младше. - Или в девяносто четвертом.
Стильная небритость, кривая ухмылка, очень внимательные глаза. Мы познакомились, и я вспомнил его фамилию - он выпустил когда-то дорогущую книжку комиксов, в ней Кафка превращался по ночам в гигантского робота-жука. Как странно: графику его отличал гротескный стиль, будто искаженный широкоугольным объективом, как в том японском фильме, который я крутил в тот день. Он представил подругу или супругу, я не расслышал, красивую рыжеволосую Нину, и повторил специально для меня, что уже смотрел японский фильм двадцать лет назад.
- Странное дело, - улыбнулся художник. - Раньше этот фильм был с совершенно другим сюжетом. Видеоряд целиком тот же самый. Но вот смысл происходящего - совершенно другой.
- Ты нас разыгрываешь, - засмеялась, очень мягко и вызывающе, его жена или подруга. - Как всегда.
Миша потер висок, как будто голова его была волшебной лампой с розыгрышами, снова улыбнулся и рассказал о том, как двадцать лет назад его компания по Художественной академии открыла для себя киберпанк. Наглые, способные, центровые, все они преувеличенно бодро владели английским и любили дружить с иностранцами, так что прочитать в оригинале Уильяма Гибсона для них не составляло проблемы. В его книгах они ощутили пресловутое дыхание будущего - пускай до появления микропроцессора "пентиум" оставалось каких-то три года, все эти компьютерные устройства и микрочипы, внедренные прямо в мозг, тогда казались им такой же фантастикой, как и путешествие в Японию, где все они, рано или поздно, все-таки побывали. (Кто не умер от героина.)
Так вот, году в девяносто третьем или девяносто четвертом знакомые студенты университета Шевченко однажды привели их в маленький кинотеатр на Чоколовском бульваре, неподалеку от общежития журфака, где как раз крутили японский фильм в их любимом стиле.
- А сегодня я увидел этот фильм с совершенно другим сюжетом.
Теперь рассмеялся собиратель редких книг Савва. Похожий на хиппи, чудом пережившего все искушения жизни в свободе и в любви, Савва внимательно слушал эту историю за соседним столиком, потягивая маленькими глотками "Финляндию" из стопочки.
- Извините, - подал он голос, - что подслушал ваш разговор. Но я тоже очень сильно удивился. Потому что сегодня, Лёша, вы показывали совсем другой фильм. Не тот, который я видел двадцать лет назад. Кстати, в том же самом кинотеатре на Соломенке.
Я почувствовал холод, стекающий по спине вдоль позвоночника.
- И это был не киберпанк, а фильм про якудза.
Художник обернулся к Савве, его взгляд упал на стопку недопитой водки, в глазах появилась печаль. Тогда он поднес к губам свой стакан и глотнул воды без газа.
- Это совершенно потрясающе, - Миша громко рассмеялся, запрокинув голову. - Скажите честно, вы меня разыгрываете?
- С чего бы это, - Савва неприязненно передернул худыми плечами.
А я, извинившись, вышел из-за стола. У меня тоже была своя история.
В этой истории я зарабатывал на хлеб, притом скудный - впрочем, как у всех нас той весной 1994 года, озвучкой переводов пиратских кинолент, во всех смыслах очень плохих. В небольшой конуре позади зрительного зальчика, рядом с проекционной, где складировали сломанные кресла и афиши перестроечных фильмов, пропахшие плесенью, для меня поставили уцелевшее кресло и шаткий столик с настольной лампой, подсматривать в листы с переводом. На груду стульев я набросил старый мат, который нашел в кладовой - а вдруг придется отдохнуть, укоренил столик сплющенным коробком из-под спичек, огляделся и почувствовал себя как дома.
Стол был узок, бутылки приходилось ставить на пол, вполне естественно, они опрокидывались, подмешивая к подкисшему запашку подсобки и травяной вони, которая доносилась с задних рядов кинозала, душок дешевого алкоголя.
Недолго этот фарс казался мне работой мечты, ведь озвучивать пиратские фильмы оказалось не очень-то и весело. Сквозь узкую амбразуру окна я таращился в мутный экранчик - когда с голыми ягодицами, а когда и с оторванными головами, начитывая в микрофон тексты дурацких диалогов, отстуканные на печатной машинке через копирку. А в это время, судя по доносившимся звукам, благодарные зрители не теряли времени зря: пили и курили, занимались чем-то похожим на секс, несколько раз дрались между собой на фильмах с Джеки Ченом.
Заскучал я быстро, после тридцатого или сорокового сеанса.
Недолгое время меня выручал какой-то фильм с Ван Даммом, с диалогами ровно на пять страниц: три с четвертью в начале, остальные в финале. Отбубнив свое, засекал время и отправлялся окрестными дворами к бочке с пивом, и пока Жан-Клод Ван Дамм показывал на экране чудеса растяжки, я прихлебывал из трехлитровой банки и любовался дивными одноэтажными домами, которые построили пленные немецкие солдаты. Сорок минут спустя меня ждала последняя страничка текста.
Но со временем прогулки тоже наскучили, и я начал развлекаться тем, что выдумывал диалоги по ходу действия. Так немецкая студентка из эротической комедии превращалась в шпионку, и перед тем, как в очередной раз раздеться и затянуть свое бесконечное "фантастишь", обменивалась паролями и передавала секретное послание. Мои дела пошли веселее, когда удавалось разжиться по дороге на работу свежим номером "Киевских ведомостей" - я вставлял в диалоги шпионов понятные намеки на политические события в стране, зрители смеялись, продажи билетов выросли.
Но по-настоящему я развернулся на японской картине о киборге по имени Пиноккио, ибо вконец заскучал и перестал бояться возможных носителей языка среди аборигенов. В зависимости от настроения и от степени опьянения, фильм мог превратиться в криминальный боевик о якудза, в другой раз - в римейк "Последнего танго в Париже", на спор с моей тогдашней подругой.
(Помню, она корчилась от беззвучного смеха, сидя на куче разломанных кресел, но если встретите ее сейчас, ни за что не поверите, что была на такое способна).
А когда мне попал в руки сборник рассказов Уильяма Гибсона, я превратил Пиноккио в Джонни-Мнемоника. И всякий раз радовался, как ребенок.
Кинотеатр назывался "Ереван", и это был тот самый маленький кинотеатр на Чоколовском бульваре, неподалеку от общежития факультета журналистики. Я подумал, что моя история определенно лучше удалась, но не собирался ее рассказывать ни Савве, ни Мише, ни его рыжеволосой то ли подруге, то ли жене. Пусть лучше все мы разойдемся по домам с ощущением маленького чуда - кто бы мог подумать, что с каждым из нас все еще могут приключаться, пускай мелкие и нелепые, но все-таки чудеса.