Сегодня ночью меня разбудил странный телефонный звонок. Проснувшись и взглянув на часы, я увидел, как стрелки неподвижно застыли в районе половины четвертого. Меня весьма насторожил этот звонок, поскольку никто никогда в жизни не звонил мне в столь поздний час. Сплю я чутко, и мне не составило труда сразу услышать, как старый дисковый аппарат, захлёбываясь и дребезжа по поверхности стола, буквально взрывал тишину моей однокомнатной квартиры. Обычно, я всегда ложусь спать до полуночи, чтобы наверняка уснуть, иначе, видимо, в силу военной привычки, могу так и просидеть всю ночь, не сомкнув глаз.
Я встал с кровати и без промедления пошел в другой конец комнаты, к дубовому журнальному столику со стеклянной крышкой, где стоял телефон. В этот миг в моей голове не пронеслось ни одной положительной мысли, относительно звонящего и перебитого им сна. Хотя, с тех пор, как я зажил мирной жизнью, сны мне снились крайне редко. В основном это были короткие, чёрно-белые обрывки сюжетов из детства, школа, иногда снились сокурсники из института. Словом, всё то, что отпечаталось в моей памяти ещё до того, как я стал похожим на меланхоличного, одиноко шествующего по свету странника, безутешно ищущего приют для своего неугомонного сердца.
Сняв,наконец, злосчастную трубку, и поднеся её к уху, я услышал в ней лишь звук воющего ветра и дикий треск помех. Это насторожило меня ещё больше. Я ожидал услышать что угодно, но это превзошло мои самые нелепые догадки. Звуки из динамика не прекращались, а наоборот, становились всё более насыщенными и объёмными, но затем стали постепенно стихать. Я стоял и тревожно слушал. Затем, где-то вдалеке, сквозь пургу шума мне послышались едва различимые звуки голоса. Чей он был, я никак не мог разобрать. Приложив динамик трубки плотнее к себе, я понял, что говорит вероятнее всего мужчина, поскольку голос был относительно низким, но в то же время, казался таким обессилевшим и изнеможенным, что в груди у меня начало сокращаться от этих проникавших в моё сознание звуков. Вновь посмотрев на часы, что были на стене, я с ошеломляющим удивлением обнаружил, что стрелки на них, словно по какому - то мистическому совпадению были неподвижны. Они застыли в том же самом виде, что и были тогда, когда ночной звонок вскрыл эту безмятежную, окутанную тихим сумраком ночную тишину.
Внезапно, треск помех в телефонной трубке стал всё яснее напоминать стрекот автоматных выстрелов. В динамике, где - то на заднем фоне, раздавались короткие очереди, которые по мере их удаления становились всё длиннее и длиннее. В этот момент мне показалось, что где-то я всё это уже слышал. И тут вдруг, откуда -то послышался всё тот же, мужской голос. Он говорил тихо и отрывисто, так, что было не понять, вопрос это или просьба о помощи. Все мои усилия разобрать что-либо из сказанного были тщетны. Наконец, моё терпение лопнуло. Мне осточертело слушать весь этот шум и треск, и я разозлено бросил трубку на рычаг. Телефон истерически звякнул.
Оглядев комнату и отметив про себя, что пора бы, наконец, закончить ремонт и сделать перестановку, поскольку облезлые стены и рулоны обоев, бесполезно стоящие в углу уже мозолят глаза, я перевёл взгляд на часы. К моему удивлению, на этот раз стрелки сдвинулись с мёртвой точки и теперь извещали, что уже было без четверти четыре. Странное дело, - подумал я, - как могли пятнадцать минут тянуться так непостижимо долго. За окном было всё также непроглядно темно.
Я уселся на край кровати, и устало свесив голову вниз, закрыл глаза. Можно было конечно включить телевизор или вновь попытаться заснуть, но в голове сейчас витали совершенно нелепые и какие-то тревожные мысли. Найти бы того идиота, которому нечего делать по ночам, - подумал я, и слегка усмехнулся, - уж я бы устроил ему райскую ночь.
Посидев ещё немного в тишине пустой комнаты, я взбил подушку, и уже было стал ложиться, как вновь раздался надрывающийся звонок телефона. На этот раз случайности быть не могло. Звонок надоедливо колотил по ушам отдаваясь в каждой клеточке моего возбуждённого тела. Ну, всё, парень, - яростно подумал я, - если ты хотел меня достать, это тебе удалось! Преодолев за пару широких шагов пространство комнаты, я рывком снял трубку, и остервенело, крикнул:
--
Алло! Эй, там, алло!?
В ответ-тишина. Лишь снова гул и треск помех. Я уже хотел было повесить трубку и вырвать шнур из сети, но что-то заставило меня вдруг повременить с этим. Я насторожился и затаил дыхание. В следующий миг из динамика стали всё яснее и ближе доноситься автоматные очереди и одиночные разрывы гранат. От неожиданности у меня пересохло в горле, и я с трудом сглотнул оставшуюся слюну. Гром выстрелов всё приближался. Затем, откуда-то параллельно я услышал знакомые позывные:
В немом оцепенении я стоял и не мог поверить в происходящее. Звуки, доносящиеся из телефонной трубки, мысленно переносили меня в тот роковой день 1 сентября 2006 года, ставшего для нас фатальным. Те немногочисленные потери, что были в нашей роте до этого дня тогда стали на порядок выше. Тем утром, боевики взяли нас в кольцо и отрезали путь к единственной дороге, ведущей из Ведено в Ножай-Юрт.Наш бронетранспортёр был подбит из "Мухи" и затем обстрелян из ПКТ. Весь экипаж тогда сгорел заживо. Наш командир роты,прозванный нами за доброту и справедливость Батяня, начал уводить всех нас с линии атаки, но сам попал под обстрел. Братишки, те, кто сумел отойти в близлежащий населённый пункт, заняли заброшенное здание больницы. Обстрелянное и полуразрушенное, оно было нашим единственным укрытием. Со всей роты нас осталось семь человек. Два пулемёта на первом этаже, двое наших на втором, снайпер на крыше и мы с Илюхой у окон. Я тогда ещё подумал, что Данте не имел права писать свою "Божественную комедию", в которой упоминал про семь кругов Ада, не имея ни малейшего представления о нём. Боевики тем временем превосходили нас по всем фронтам, но душа русского солдата не знает страха перед врагом и не имеет права сдаваться без боя. Их было около ста тридцати человек. Чёрные, бородатые, с зелёными лентами на головах, что-то гавкали на своём чужеземном диалекте. Мы отстреливались до последнего патрона. Нам казалось, что судьба в этот день хотя бы издалека мелькнёт в нашу сторону улыбкой фортуны.
Всё кончилось неожиданно и быстро, когда кто-то из боевиков притащил к зданию канистры с бензином и показался человек с огнемётом в руках. Здание вспыхнуло заревом кострища и рушилось на глазах, подобно карточному домику. В этот день все козыри были в руках смерти. До сих пор моё сердце обливается кровью, когда по ночам мне сняться заживо сгорающие факелы наших парней, пытающихся убежать от неминуемой смерти или тела новобранцев, разбросанные тут и там, этих безусых юнцов, омывающих собственной кровью алтарь своей ненасытной родины в лице её правителей с каннибало - демократическим строем...
В тот день я потерял лучшего друга, с которым мы делили на протяжении всей жизни буквально всё, начиная от школьных тетрадей и ручек, и заканчивая патронами там, в Чечне...
Внезапно в трубке вновь послышался вой ветра, и застрочили автоматы. Меня бросило в холодный пот, и я упёрся спиной о стену. В следующее мгновение из динамика раздался уже знакомый голос, еле слышно прошелестев сквозь медленно стихающий шум:
- Игорь...ты меня слышишь, братишка? Наконец-то я услышал родной голос.
Я стоял в немом оцепенении и единственное, что я мог сейчас сделать, это прерывисто и часто дышать в трубку. В пересохшем горле я почувствовал ощущение кома.
- Здесь так темно и холодно, - продолжал он изнемогавшим от боли голосом, - а главное, мне никогда ещё не было так одиноко и страшно, как сейчас...
В траурной тишине моей сумрачной комнаты я слышал, казалось, как бьётся в груди моё сердце, так гулко и набатно отдавались его ритмы в моей голове.
- Илья? - я не верил своим ушам, это был он. Где ты сейчас, братишка? - я, с трудом выжимая из себя каждое слово, срывающимся голосом, слабо отдавал себе отчёт, пытаясь сейчас не сойти с ума.
- Прости меня, друг, я остаюсь здесь, - прошептал он сквозь слёзы, - а ты должен жить, ты должен... Всё было как в тот самый день. Он не договорил последнее слово, взрыв осколочной гранаты оборвал его фразу, а вместе с ней и жизнь. Резкий шум от звука взрывав телефонной трубке колко ударил мне в перепонку, и я быстрым толчковым движением отдёрнул её от лица. Через несколько секунд, когда боль отпустила, я вновь поднёс её к уху. Внезапно в трубке всё стихло. Теперь было слышно лишь, как где-то очень далеко, эхом отдавались одиночные выстрелы плавно переходящие в мычание длинных гудков. Я, медленно опускаясь на корточки, обхватил голову руками и, набрав полные лёгкие, протяжно выдохнул. По полу редкими горошинами застучали скатившиеся с моего лба капли пота.
На улицу я вышел, когда уже начинало светать. Над городом висел туман. Видимо, ночью, как всегда шёл дождь. Но его я сейчас не мог вспомнить, как не мог вспомнить и тот дождь, что был в последний летний день, когда мы с Ильёй делились мечтами, фантазируя о светлой жизни после войны. Начиная с того дня наше трёхмесячное пребывание там отчислялось последней неделей. 7 дней...7 кругов ада...
Я сделал так, как и был должен. Родители Ильи встретили меня тепло и сразу же пригласили за стол. В беседах и разговорах мы провели весь оставшийся день, до позднего вечера. Но дальше тянуть я не имел права. Я рассказал им всё, что знал сам. Как мы напоролись на засаду в предпоследний день, как он спас мне жизнь, заслонив от осколков той гранаты, как наш талантливый новобранец - электрик Пашка, бывший тогда радистом, передавал в Главный командный штаб сигналы о помощи, прося немедленно выслать отряд, чтобы нам отойти с наименьшими потерями, или хотя бы БТР, на что на другом конце нам ответили, что нашего позывного не существует, и эта частота предназначена только для секретных переговоров, требуя нас немедленно освободить её.
После этого, видя выступившие у Пашки слёзы от обиды и безысходности, мы в течение всего дня старались как-то подбодрить, буквально на глазах потухающего 20 -летнего парня. Он тоже остался там навсегда. Командование бросило нас туда также, как швыряют сырой кусок мяса озлобленному и оголодавшему псу.
Рассказал я и о том, как полтора года после всех этих пережитых ужасов я провалялся в военном госпитале в Москве, перенёс 3 операции, две из которых на сердце и одну на голове, и теперь, благодаря ежедневнымупражнениям могу более-менее нормально слышать. После контузии мне нелегко было вставать, и уж тем более, ходить.
Помню как в один из дней, мою палату посетил генерал-майор внутренних войск МВД Орлов,так его представил главврач. Имя и отчества я конечно не запомнил. Он величаво оглядел нашу небольшую палату, где было 6 коек, четыре из которых пустовали. Двое парнишек умерло ночью от ран, один не перенёс операцию на головном мозге, а ещё один скончался у себя дома в полном одиночестве и нищете. Торжественно шагом он двинулся в мою сторону и сел на стул, стоявший у моей тумбочки. Я не мог свободно двигаться, так как был почти прикован к койке, но соображал, тем не менее, я отлично. Генерал вальяжно присел на стул и склонился к моему изголовью. В его глазах был виден блеск превосходства и безразличия ко всему живому одновременно. Он спросил что-то у группы врачей, вошедшей следом за ним в палату, и я моментально вспомнил голос в эфире: - Такого позывного не существует! Немедленно покиньте частоту! Словно кипятком окатив по спине, меня полоснула памятная фраза тех страшных дней. Затем он внимательно посмотрел на меня и сехидной улыбкой спросил: Ну, как здоровье, сынок? А где же твои братишки? Что было сил я напрягся, и сделал вид, что сосредотачиваюсь перед ответом. В следующее мгновениеон получил от меня смачный плевок в лицо.Вся палата, включая небольшую делегацию врачей и медсестёр застыла в лёгком шоке от увиденного. Лицо его вдруг побагровело и исказилось в злобной гримасе. Грязно выругавшись куда-то в сторону, он быстро встал и, отшвырнув стул, покинул палату. Люди в белых халатах, бросив на меня укоряющиевзгляды, последовали за ним. В этот момент лишь, я почувствовал облегчение.
Родители Ильи слушали меня внимательно, затаив дыхание, лишь его мама изредка уткнувшись в носовой платок, судорожно вздыхала.
Я ушёл от них, когда было уже заполночь. Выйдя в прохладный полумрак питерского звездного неба, я, немного постояв, двинулся домой всё по той же набережной Робеспьера, вдоль перил моста над Невой. В ближайшем круглосуточном ларьке я купил бутылку водки и, остановившись у одной из решеточных оград моста, я, молча, стоял, глядя на качающиеся холодные воды Невы.
Я пил её из бутылки словно холодную воду, не чувствуя ничего; ни вкуса, ни отвращения. После ночного потрясения, это было лишь несущественной мелочью для моего организма. Пройдя ещё пару десятков метров, я остановился у одного из перильных ограждений, и некоторое время стоял, не дыша и смотря куда-то вдаль, на огни ночного города. Как же давно я не ощущал вкус слёз. Теперь, я мог ощутить его горечь сполна.