Ронов Валерий Александрович : другие произведения.

Казачий Присуд

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Трагедия казачьих офицеров

  
  
  
  
  
  
  
  
  А. ДРОНОВ
  В. ДРОНОВ
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  КАЗАЧИЙ ПРИСУД
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
   Александр Тихонович Дронов (1916-1984). Уроженец станицы Казанской В-Донского округа Области Войска Донского.
  После окончания школы крестьянской молодёжи учился в Ставропольском зоотехническом институте, затем работал главным зоотехником в Башкирии, в Ростовской области, в зоотехнии проработал 35 лет.
  Прошёл боевой путь от красноармейца до командира батареи самоходных артиллерийских установок, начальника штаба артиллерийского дивизиона.
  Работал научным сотрудником Белгородского НИИ животноводства.
  Награждён 13 правительственными наградами.
  
  
  
  
  
  
  
  Валерий Александрович Дронов родился в 1949 году в станице Казанской Ростовской области. С 1960 года проживает в Дубовском районе.
  Окончил Ростовский государственный университет.
  Работал токарем, учителем, был комсомольским, партийным работником, сотрудником МЧС. 16 лет отдал службе в МВД РФ.
  Работал в Администрации Дубовского района, ведущим специалистом Законодательного Собрания Ростовской области.
  Награждён двумя правительственными наградами.
  
  
  ФОНД ПОКОЛЕНИЙ
  Одна из самых основных духовных ценностей - это людская память. Юрий Гагарин сказал фразу, глубочайшую по своему смыслу: "По настоящему счастлив человек может быть только в своей стране".
  Ветры неумолимого времени по зёрнышку выметают из кладовых истории самые ценные запасы. Если раньше мы имели возможность получать от участников великих битв непосредственные впечатления, то теперь такими источниками всё более становятся средства массовой информации. Они, в свою очередь, зачастую стремятся навязать иные стандарты жизни и культуры, исказить смысл ценностей.
  Только знание своей родословной, сохранившей вместе с пожелтевшими снимками семейные легенды и предания, делают историю страны личной историей человека. Давайте признаемся: каждая ли семья знает и бережёт свою родословную? В каждой ли семье дети растутс озознанием своей причастности к истории соего народа? Стыдно и горько сознавать, что от истории, например, Первой мировой войны, в наших семьях не осталось свидетельств, которыми так гордятся правнуки бывших союзников России.
  Важно, чтобы наши потомки знали, в каком году, где, на каком фронте, воевали их деды, прадеды, в освобождении каких стран участвовали, какими орденами, медалями, за что они награждены. Это занятия достойные и почётные, поскольку помогают сберечь для потомков облик и труды предшествующих поколений.
  Чувство любви к родной земле начинается с изучения истории своей семьи. Члены родовой фамилии объединены узами родства, чувством ответственности за всё, что происходит в семействе. Именно семья является колыбелью духовности, в родовой ячейке каждый может сказать: "Моя семья - моё богатство".
  Заботливое отношение к семейным реликвиям даст возможность воспитать такие качества как честь и доброта, готовность защитить слабого, способность преодолевать трудности, позволит, в какой-то мере, решить острейшие проблемы, захлестнувшие общество, преломить "социальную недостаточность" людей в целом.
  Сейчас многие подростки не имеют понятия о глубоких культурных корнях наших семей. Следует им помочь найти своё место в жизни, самим определить место в обществе, осуществить самооценку поступков, воспитать чувство сопричастности к историческому процессу, ответственности за происходящее вокруг. Нужно воспитать гражданина, готового стать на защиту Родины, мало того - в конечном счёте, оказаться победителем, как злой стихии, так и врага. Фонд памяти даст понять, что наше прошлое - не "красивые страницы истории", а ценное достояние жизненного опыта, завоеванного самой дорогой ценой.
  Семейный рассказ формирует опыт преодоления моральных и физических перегрузок, умения контролировать своё поведение, блокировать одни чувства (страх, паника, растерянность) и усиливать другие (долг, ответственность), осуществить возможность на деле проверить себя, готовность стать защитником своего очага.
  В книге семейных хроник автор, потомок донских казаков, по воспоминаниям своего отца публикует горестное повествование о династии Дроновых. Через весь XX век проносятся боль и горечь, постигшие многие семьи Дона. Вторая часть книги написана на основе военных дневников Дронова Александра Тихоновича. По-новому, зримо освещена роль казачества в Великой Отечественной войне. Показ боевых действий производится с точки зрения солдата, затем - офицера, поражает своей простотой и трагизмом.
  Повесть впечатляет яркостью характеров предков, историческими подробностями событий, происходивших в нашем крае, горькими интонациями автора, оплакивающего своих - и белых, и красных.
  Патриотизм начинается с колыбели. Не может быть настоящим гражданином тот, кто не стал истинным сыном матери и отца.
  
  С. Стецкий, председатель Дубовского районного Собрания депутатов
  
  
  
  Казачий Присуд - земля, присуждённая Богом
  в вечное казачье владение, историческое право
  Казачий Словарь-справочник
  
  ЧАСТЬ 1
  ДИНАСТИЯ
  ОБРЕЧЁННЫХ
  
  РОДОНАЧАЛЬНИК
  Казачьи станицы с давних веков основывались поближе к воде. Станица Казанская упоминается с 1647 года. Первоначально она находилась на левой стороне Дона, в семи верстах от нынешнего поселения, в лугу, затопляемом весенней водой, на острове, образуемом Доном, рекой Песковаткой и её притоком Варгункой. Весь островок был укреплён двойным плетнем, в середине которого набита земля. Кроме того, в мелких местах Песковатки и Варгунки затопили бороны с острыми железными зубьями, чтобы неприятель не мог переправиться на лошадях. Через реку Варгунку был устроен мост, возле которого стояла пушка. За появлением неприятеля следили часовые, которые находились: первый на левой стороне Дона, на кургане Заклином, а второй на правой стороне, на кургане Большой Стог.
  Первая церковь на Верхнем Дону появилась в Казанке в 1700 году.
  Из-за наводнения станица в 1740 году перешла на настоящее место. Название своё она получила от колодца Казанца, который находится с левой стороны Дона.
   Петр I дважды пройдет мимо Казанского городка по дороге в Черкасск и Азов. В третий раз Петр I проходил Казанку после подавления булавинского восстания в 1709 году.
   Во второй половине XVII века мимо станицы проходила сухопутная дорога из Воронежа на Черкасск. В силу своего положения она играла немаловажную роль в системе сухопутных сообщений, потому что была расположена на пересечении двух торговых путей. Через Казанку проходил главный почтовый и скотопрогонный тракт из Москвы на Кавказ.
  В 1745 году насчитывалось 740 жителей. В 1820 году в юрт станицы входили 35 хуторов. В 1880 году проживало четыре тысячи казаков. Действовала каменная церковь, имелось 18 водяных и семь ветряных мельниц, два винокуренных и один кирпичный завод, паровая мельница, пункт ссыпки зерна, собирались две ярмарки, в июле в декабре.
  Станицы Казанская и Мигулинская были самыми крупными в Усть-Медведицком округе. В Казанском юрте трудились 75 портных и модисток, 44 сапожника, 44 плотника, 38 кузнецов, 19 бондарей. Были также хлебопеки, мясники, печники, колесники, гончары, слесари, кирпичники. Затем Казанская перешла в Донецкий округ, а с января 1918 года - во вновь созданный Верхнедонской округ. В 1924 году был образован Казанский район (волость), с 1927 года - Верхнедонской район.
  Донской историк В.Д. Сухоруков представил Казанскую в таком виде: "Переехав границу, отделяющую нашу область от Воронежской губернии, вы вступаете в казачью станицу Казанскую. На первом шагу вы уже увидите отличие казачьей жизни: на улицах и в домах - чистота, в людях - деятельность, самодовольство". Не зря бытовала пословица: станица Казанка - для казаков приманка.
  В XXI веке здесь живут 5,2 тысячи потомков казаков. Станица благоустроена, её облик реконструирован с сохранением давних казачьих традиций. Казанская признана лучшим районным центром Ростовской области. Местный поэт написал:
  Раскинула свободно два крыла,
  Как вольная доверчивая птица.
  Парит над Доном, в мареве видна,
  Любимая Казанская станица.
  Верхнедонцы гордятся своей историей. Наша земля породила гениального писателя М.А. Шолохова, дважды Героя Социалистического Труда, лауреата Ленинской, Государственной и Нобелевской премий. Из казаков станицы Нижне-Курмоярской Усть-Медведицкого округа выдающийся писатель А.С. Серафимович (Попов). В этом же округе родился талантливый писатель Д.Л. Мордовцев. В Хопёрском округе родился Д.И. Петров (Бирюк). Уроженец станицы Мигулинской Х.И. Попов стал историком Дона.
  Комбайнеру Казанской МТС Г.М. Агафонову было присвоено звание Героя Социалистического Труда. Такого же звания были удостоены доярка колхоза имени Кирова П.А. Асташова, трактористка совхоза "Мещеряковский" М.А. Мрыхина.
  В 15 верстах от станицы в XVIII веке на берегу небольшой речушки Казанки был основан хутор Казанская Лопатина. В 1820 году здесь было заселено 33 двора, проживало 320 казаков. В 1915 году насчитывалось уже 96 дворов, более 600 жителей. Имелось хуторское правление, в 1881 году в хуторе была построена Покровская церковь, при ней в 1885 году открылась церковно-приходская школа.
  Ныне это центр Казансколопатинского сельского поселения.
   Наша семья числит родство от предка по прозвищу Дрон. В "Генеалогии и семейной истории Донского казачества" отмечено, что казак станицы Казанской Дрон состоял в службе с 1750 по 1756 годы. Прапрадед пришёл в Лопатину вместе с беглыми дружками на голое место, на незаселённую землю. По преданию их было пятеро - Дрон, Ерёма, Чеботя, Мороз, Курюк. От них и пошли фамилии Дроновых, Морозовых, Курючкиных, Нестеровых, Ерёминых, Чеботаревых, Шуруповых, эти семьи ныне населяют хутор, насчитывающий около 350 жителей.
  Родовое гнездо было создано по-хозяйски, в живописной долине реки, с травами по пояс, есть много места под сады и огороды, не зря эти края до сих пор называют "Донской Швейцарией". Дроновское подворье было заложено на подгоре, между кучугуром и говорливой речушкой, курень из четырёх комнат, как и все хуторские постройки второй половины XIX века, изготовлен из самана, крыт камышовой крышей. Комнатки тесные, семья спала в одной хате, в кухне, остальные три - зал, спальня и кладовая были на особом счету, зал только для гостей.
  Жила родня Евсея Дронова небогато, откуда зажиточность, земли мало, паи выдавали только казакам, да их сыновьям, женщинам - шиш. Детей было трое, все девки, казачки-дочери несли семье безземелье, разор и бедность. Младшей была Марфа, её-то и засватал Константин, он обретался безродным, бесфамильным, воспитывался в приюте, так и пристал Костюшка в зятья. Беден, но пригож собою, покладистый по характеру, слухменный*.
   Поговаривали, что Евсей добивался, чтобы зятя можно было записать Дроновым, сделать его наследником. Когда из этого ничего не получилось, стал настаивать, чтобы внуки записывались на свою фамилию, зять-то без роду-племени. Даже в станицу ездил казак с прошением, не выгорело и это. Хотя ничего путного из поездок не вышло, семью в хуторе звали не иначе как Дроновы, лишь кое-кто величал Костюшкиными, так и росли внуки под двумя фамилиями.
   У Константина и Марфы было шестеро детей: Кирилл, Иван, Тихон, Леонтий, Матвей и Анастасия. Вся орава попервах жила в тесноте, в старом доме, достаток небольшой, семья только становилась на ноги, взрослели, женились. Шло время, земли становилось больше, казаков-то было шестеро, что ни год, то новый надел земли, распашной пай на Верхнем Дону в то время составлял 15-18 десятин. Как только сравнялось казаку 16-17 лет, приписные старики выделяли (приписывали) семье новый юртовой** земельный пай. Он обеспечивал подготовку к службе. На шесть паёв нарезали более 80 десятин землицы, надел налогами не облагался. От земли принялись богатеть, прянули в гору.
  В дореволюционной переписи было зафиксировано: "Земля здесь исключительно пригодна для
  хлебопашества и сенокошения, особенно при речках Казанке, Мокрой и Сухой Песковатке, Гусинке. Отмечена плодоноснейшая земля между буераками в логах на левой стороне Дона". В описании станицы Казанской упоминается "буерак Лопатин - с ключом и хорошим строевым лесом".
  В 1914 году на старшего брата Кирилла, станичного атамана, в казне взяли кредит на 4.000 рублей, в те времена большие деньги. Наняли плотников, купили жести, лес на корню, хватило денег на _____________________________________________________________________________________
  *Лексика и фразеология соответствуют стилистическим характеристикам речи жителей Северного Дона. - Прим. автора
  _____________________________________________________________________________________
  ** См. Приложение: Словарь казачьих слов
  
  
  
  молотилку с конным приводом, сноповязалку и другие страты. Работы навалило всем, особенно досталось снохам, они "остались без рук", с обмазкой к зиме запоздали, глину на стены клали плотно, толсто, на долгое время.
  Курень получился на загляденье, комнаты большие, светлые, окна не чета старым, широкие, высокие, особливо красила четырёхскатная крыша, крытая не камышом, а крашеной жестью. Красивый вид придавала открытая веранда вдоль лицевой стороны дома, в старину называли галдарея или балясы, непременная особенность казачьей архитектуры. Рядом с домом высоченный столб, на нём флаг, который поднимали на веревке. Шест не из местного дерева, из какого-то заморского, ровный по всей длине, раскрашенный разной краской, полосы снизу вверх вились одна за другою. Такое диво было положено только семье атамана, как только он наезжал в родной хутор, взвивался бунчук - символ власти. У хуторских богачей были шестикомнатные дома, но куда там до дроновского красавца. Хороший дом, красивый, но сколько трагедий своих обитателей ему пришлось повидать...
  Хозяйство казачье было, как сейчас назвали бы, многопрофильным. Сеяли пашанички 15-16 десятин, то есть около 17 гектаров, ячменька десятины две-три для свиней и другой живности, проса, овсеца две-три десятины, в основном для лошадей. Их завсегда было четыре-пять, а то и больше, надо казаков-сынов снаряжать на действительную. Работали на волах, держали пять пар, выпасали три-четыре коровы. Худоба, правда, была никудышная, Кирюша обещался привезти породных, многомолочных, но не состоялось, обходились своими. На зиму кадушку, а то две, заполняли квашеным откидным молоком, хранили под крыльцом или в стене под домом. Всю зиму, до отёла коров, обходились этим молоком, иногда даже на масленицу оно выручало.
  Овечек было до 40 голов. Свиней зимовых держали четыре-пять голов, поросят не считали, обыкновенно было их голов двадцать. Один год был неурожайным, выгнали свиноматок в лес, там и жили на желудях, на траве, кореньях. После Нового года забрали домой уже поросных, интересных кузенят они произвели, шкура, как выделанная, дублёная, да ещё и полосатая, наверное, нашли хрюшки диких вепрей-женихов. Птицы было полно всякой, кур штук 30-40, цыплят пару сотен, гусей резали в зиму голов 50. Разделить на шесть частей, так и не много.
  В то же время на один двор в губерниях России приходилось всего лишь пять-шесть десятин земли, с огромными податями. Казаки, в отличие от русских, имели право на бесплатное лечение, в пределах Войска гарантировалось бесплатное обучение в военных заведениях, эти льготы доставались не задарма. Служба была тяжёлым бременем для казачьих семей, чтобы снарядить молодого казака "конно и оружно" - приобрести строевого коня, шашку, пику, снабдить его обмундированием, семье приходилось вести разорительные расходы.
  Сначала один год подготовительного разряда в своей станице и в лагерях, в 18-19 лет каждый шёл на действительную службу, минимум четыре года в армии. Отслужив, отстояв на границе, полк возвращался и распускался. Потом снова приходит очередь, и снова уходят казаки в Польшу, или ещё куда, в Богом забытое место - на границы или под горские пули. Но и это правило не всегда соблюдалось. В 1856 году 11-й казачий полк трубил на Кавказе без смены шесть с половиной лет.
  Затем сызнова призывы, призывы, 15-20 лет служили казаки. Если война, они поголовно садились на-конь, шашкой пластать супостата. Казачество щедро платило России за свои привилегии, не зря бытовала поговорка: "Папаха казачья, а жизнь собачья", богат был Дон Иванович вдовами, да сиротами. Ни один другой народ державы Российской не поливал так обильно своими и чужими кровями отроги Кавказа, перелески Волыни, горы Буковины.
  Нередко царские горе-стратеги относились к казачьим частям, как к пушечному мясу. Из воспоминаний руководителя Вёшенского восстания П.Н. Кудинова: "На войне с Германией так у них и продовольствие как продовольствие, а патронов - только подавай врага. А мы с царем нагрянули в Карпаты, а через 5 месяцев ни патронов, ни продовольствия, и гнали нас "швабы", как худобу, 500 вёрст. Вот вам и царь. Казну прогуляли, людей побили и Расею астрамили".
  Казаки годами не были дома, ломали службу на чужбинке. Более всего доставалось работы молодёжи, бабам и девкам. Всю зиму чесали, пряли шерсть. Только закончили, брались за коноплю, потом и лён стали заводить, но он что-то не пошёл. Пахали, сеяли, стога вершили, работали, не зная ни дня, ни ночи, наживали добро. По дому постоянно помогал работник, мужик из села Березняги Воронежской губернии, на уборку и сенокос нанимали три-четыре подёнщика. Всё делали и сами, не было принято у казаков лежать на печи, смотреть, как работники пашут, горбину гнули наравне со всеми. Голутвой не пребывали, но до богачей Дроновым было далеко.
  Внучка Константина, Александра Дронова вспоминала: "Работали мы дюжа сильно. Бывалоча, в рабочую пору, в покос или молотьбу, так и пообедать толком некогда, спешим загодя всё поделать. Казаки, глядишь, зимой и байдики били, а мы, бабы и девки, круглый год хрип гнули, посылали нас в кажный след".
  Главная забота была раздолжаться с казной, много зернеца пришлось перевезти купцам Малеевым в станицу Казанскую. Константин говорил: "Вот расплатимся с царем-батюшкой сообча, опосля начнём сынов выделять".
  Это богатство боком вышло дроновской родне. Даже в 1941 году на Ленинградский фронт на внука Александра пришел донос, что он выходец из богатейшей семьи. Подозревал двоих хуторян, Павла Маркияновича, бывшего псаломщика, да Шапелева, что ранее служил жандармом, а впоследствии стал "вернослужащим" советской власти, известный душегуб. Станичники называли их бешаками, христопродавцами.
  Благополучие обошлось Константину бедой. В годы, когда быть на Руси хоть бедным, хоть богатым, стало опасным, когда люди окаменели от горя, грязи и бесприютности, потерял основатель династии всех родных. Погибли трое сынов, без вести пропали остальные двое, исчезла неизвестно куда доня Анастасия, расстреляли невесток, внуки остались сиротами, да незнамо - живы ли.
  Весной 1919 года Константин Дронов умер от тифа. Марфа Евсеевна заболела и преставилась сразу после похорон мужа, нечем стало жить после потери почти всех своих кровиночек, не смогло выдержать старческое сердце. По мнению внучки Александры Марфа скончалась от горя.
   Лишь только небосклон покроется зарёю
   И отразит румяный лик в донских волнах,
   Казачка-мать знакомою тропою
   Идёт на берег вся в слезах.
   Чуть слышно в берегах журчат донские волны,
   Торопятся куда-то на далёкий юг.
   Им грустно вслед глядит старушки взгляд безмолвный,
   Тоскливый кроткий взгляд, слезами полный.
   В нём тяжкий светится недуг...
   "Широкий славный Дон! Куда струишь ты воды?
   На юг? Туда, где милые мои сыны?
   Скажи, живые ли они, свершают ли походы?
   И скоро ли окончатся невзгоды
   Братоубийственной войны?.."
  Г.М. Александрин (Болгария)
  
   АТАМАН
  В 1875 году Марфа принесла Константину сына, первушок был окрещён Кириллом. С измальства казачонок проявил военные способности, станичное начальство отправило его в Новочеркасское юнкерское (бывшее урядничье) училище, которое окончил в 1900 году в 30-м выпуске. Поначалу подхорунжий, затем произведён в хорунжие и выпущен в 12-й Донской казачий полк.
  В составе российского добровольческого отряда в рядах 7-го Сибирского казачьего полка пошёл воевать в Китай. В 1900 году повстанцы разрушили находяющуюся в собственности России Китайско-Восточную железную дорогу. Для борьбы с ними были сформированы международные группировки, в которых было семь тысяч русских добовольцев.
  В январе 1902 года за отличие в делах против китайцев Кирилл был удостоен ордена св. Анны 4-й степени "За храбрость". Полагался темляк на шашку, знак к ордену. В декабре этого же года К. Дронов заслужил новую награду, орден св. Станислава 3-й степени с мечами с бантом - для ношения в петлице. Такая награда давалась только за военные подвиги, не по выслуге лет, утверждалась с Высочайшего разрешения, то есть самим Императором. Припомнились ему энти орденки в революцию, когда усмотрели, что дадены за подавление Ихэтуаньского (Боксёрского) восстания.
  Из-за рубежа Кирилл привёз дорогой и почётный дар - лапатый, с шёлковой голубой подкладкой халат. Такими знаками внимания китайцы наделяли самых заслуженных воинов, в то время в Китае халаты и особые шапки были правительственными наградами. Он гордился подарком.
  После недолгого отдыха возвернулся в родной полк. С давних времён Дон был разделён на округа, главной задачей которых было формировать свои боевые подразделения. Сначала округов, как и полков, насчитывалось семь, затем полков становилось больше, но принцип формирования военных частей по месту жительства остался. Чужих в эскадронах не было, что заставляло следить за собой и беречь имя, каждый старался не опорочить родную станицу. Спайка была крепкой, взаимовыручка, помощь односуму стали законом казачьей службы. "Сам погибай, а товарища выручай" - обязательная заповедь казаков.
  Обычно из верховских станиц Донецкого округа - Вёшенской, Казанской, Еланской, Мигулинской брали казаков в 11-й, 12-й казачьи полки, в лейб-гвардии Атаманский. Кирилл продолжил службу в 12-м ККП. В 1904 году запахло порохом, грянула война с Японией, не поделили "анператоры" маньчжурскую земельку, край надо было пролить русской кровушки. Опять тысячами жизней казачество оплачивало авантюры царского правительства.
  Казака сызнова забрали в 7-й Сибирский казачий полк. Орлом летал на дончаке хорунжий, молнией сверкала шашка, вот и прянул в гору, дослужился до чина сотника. В боях под Мукденом был тяжело ранен, после долгого лечения, с перебитыми ногами пришёл домой на костылях. Да не простым казаком, не Кирюшкой, а Кириллом Константиновичем. Сын простого казака-хлебороба почувствовал достоинство офицерского звания. Казакам, чтобы получить свой первый офицерский чин, приходилось служить в среднем 10, а то 15 лет рядовыми казаками и урядниками. Но в годы войны это правило существенно укорачивалось. Офицерам погоны, галуны и шевроны разрешалось носить пожизненно. Обер-офицерам полагалось по два земельных пая, дворянские привилегии.
  И бедные, и богатые казачишки кланялись К.К. Дронову, величали не иначе как "ваше благородие", после присвоения звания полковника - уже "ваше высокоблагородие". Сам через себя перепрыгнул, превзошел, был в щетине, а стал в пуху. В 1906 году отправлен "на льготу" с переводом в 14-е полковое звено, в случае войны и мобилизации должен был служить в 14-м, 31-м или в 48-м полках.
  Однажды на кругу Кирилл дерзко спросил у станичного атамана Александра Яковлевича Евсеева, тестя своего брата, почему плохо атаманит, безобразничает, поступает не по закону. И пошло-поехало... Евсеев был богачом, помещиком из хутора Колодезного, тоже не стерпел, слово за слово, и Кирюша публично учинил оплеуху станичному атаману!
  Сколько переполоху было в станице, в Лопатине, в семье Дроновых, ведь надерзил не кому-нибудь, самому атаману, свату. Судачили, что благородие высоко занёсся, низко сядет. Оказалось - правильно ополыснул, не зря. В те времена, как и в эти, ни один атаман от излишней скромности не помер, видно много грешков нахватал Евсеев, потому вскорости станичного атамана сняли.
  Кирилл баллотировался на его место, выбрали на четыре года, затем переизбрали ещё раз, всего почти восемь лет он руководил станицей Казанской и её хуторами, в 1914 году уволен с должности ввиду призыва по мобилизации. В низовых станицах атаманов да есаулов - пруд пруди, в верховых то было за редкость.
  Атаман был главой хозяйственного управления, следил за публичным порядком, заведовал первоначальным военным обучением молодёжи и снаряжением казаков на военную службу.
  Много россказней ходит про "исконную демократию" в Войске Донском. Строжайшая дисциплина в хуторе, в станице, а в военное время - ещё более крутые порядки определяли весь устой казачьей жизни. Хотя сохранялись и выборные начала: малой толикой взрослого населения избирался хуторской атаман. "Курица не птица", соответственно бабы (по-русски - женщины) на круг не допускались. Исключения сохранялись для вдов, потерявших мужей на войне и имевших несовершеннолетних сынов, но они правом пользовались не часто. Не учитывалось мнение иногородних, проживавших в хуторах и станицах, а их населилось к XX веку более половины населения Дона. На кругах присутствовали все взрослые казаки, но голосовали только по одному представителю от семьи.
  Станичный атаман избирался через выборщиков, так называемых двадцати - или тридцатидворных, после тайного голосования их решение подлежало утверждению (или не утверждению) окружным атаманом. Тот и навовсе был выборно-наказным, утверждался приказом сверху. Станичное самоуправление было фикцией, так как атаманы фактически являлись чиновниками по назначению.
  Выборность на уровне Войска уже давно была уничтожена напрочь. Казацкая вольница уничтожена с начала XVIII века, когда Пётр I пришёл на майдан Черкасска и приказал водрузить на колья головы атаманов Булавина и Зерщикова. По императорскому приказу из 40 тысяч казаков были казнено 10 тысяч человек, в боях с карателями погибло в два раза больше. Попытка своевольничания, проявление свободомыслия завершились 23 тысячами жизней удальцов Тихого Дона. В то время было 125 казачьих городков. Огнём и мечом было уничтожено население 48 посёлков, царские войска срыли до основания 30 городков и станиц. Вместе с плотами, плывущими с виселицами вниз по Дону, была перервана казачья независимость.
  В конце XVII века в верховьях Дона, где-то рядом с Казанской, была основана станица Песковатская. В 1708 году в ней были пойманы главные сообщники булавинского атамана Голого - есаулы Иван Стерлядев и Николай Колычев. Станица было полностью уничтожена царскими карателями. Последнее упоминание встречается в документах осени 1708 года.
  С тех пор Войсковой Атаман и вся Канцелярия назначались царским правительством. Член Донского Войскового Круга есаул И.П. Карташёв писал: "У казачества не было настоящего самоуправления. Казачество творило волю свою с благословения и под надзором начальства всякого ранга и степеней".
  Служба была тяжкой, дисциплина - жёсткой. Не случайно в Германскую широкой популярностью пользовался стишок:
   По окопам немец шкварит,
   По сусалам взводный жарит,
   Офицер их, как картинка,
   Наш дерётся, как скотинка.
  Какая там демократия...
  Кирилл развернулся во всю мочь, атаманил дерзко, нрава был крутого, царю предан до мозга костей. Младший брат Матвей частенько называл его за это царским прихвостнем, монархистом, предателем трудового казачества. Вот такие были нравы.
  Не без греха был К. Дронов по части горькой, казаки ее "дымкой" прозывали. Употребит атаман, зальёт бельтюки - горе всем, никто рахунки не даст. Бывалоча, завезёт его кучер в Лопатину, в дедовский курень, а мать Марфа Алексеевна прикажет кому-либо "не пущать во двор", коль окажется на усадьбе: "Зараз вон со двора! Я пьянюшку не рожала".
  И выгоняла, в мороз, метель - всё равно выпроваживала.
  Случалось, на празднике за родительским столом встретятся братья гамузом, сбирались гости хуторские Курючкины, Морозовы, Чеботарёвы, Нестеровы. Выпьют, давай куролесить вплоть до мордобоя. Пошло ширкопытом, не разбери-бери, шум, галдёж, спорят о царе-батюшке, о народе. Кирилл с пылу гвоздит кулаком по столу, ажник чашки себе места не находят, а Матвей не уступает ему и баста. Кирюшка бурунит, кочетится, с кулаками подступает:
  - Засажу в тюгулёвку, сгною большака срамного, выродка. Я научу тебя любить Отечество!
  Дело предпринимает плохой оборот, навроде арестует атаман Матюшку и засадит, а тому байдюже, не боится. В спор вступает Марфа Алексеевна, крутого нрава была казачка. Приказывает сыновьям давать старшому укорот:
  - Будя буйничать, вяжите его, бешака непутевого.
  Что немедля приводилось в исполнение, в ход шел налыгач, благо, что хомуты, шлеи, постромки и прочая справа завсегда висела в чулане. Брали за хиршу, валили и вязали, куда от наказа матери денешься.
  - Кого вяжете, мать вашу-перемать, власть вяжете. Царскую власть позорите! Знаете, кто я? Меня сам царь-батюшка знает, милует, а вы, сопляки... Да я вас!
  Рвётся, никак не утихомиривается царский служака, в ответ ему веское, материнское:
  - Грец тебя забери, будешь орать, куражиться, в сарай к свиньям отволокём.
  Разгневанный станичный владыка сникал, покорялся.
  Чудаковатый был за столом, щи забеливал не сметаной, как все, а кислым молоком. Сядут, бывалоча, снедать, Кирилл спрашивает: "Где портковое молоко?"
  Так называли квашеное, откинутое в сумку молоко, сыворотка стекает, густушка остается, вкуснющее! Когда-то растяпа-казуня заснул на арбе, корчажка возьми и попади под колеса, разбилась. Что делать? Снял портки, в одну из халошин вылил молоко, отжал, получилось откидное, то есть портковое, откуда появилось название.
  По большим праздникам сноха Кирилла Анна готовила гуся в тесте. Сперва засунет его чапельником в раскалённую печь, затем запечёт в хлебной корочке. Гусь целиком мягкий, румяный, с поджаренной кожицей, объедение, а не гусятина, дети стебали, за уши не оттянешь.
  Атаманил справедливо и дельно, всех видел наскрозь. О таковских казаки гутарили: "Атаман щурится - притихает вся улица". Как-то к нему на квартиру пришёл казак из тех, кого Кирилл уважал за службу царю и Отечеству, пожаловался на непутёвого отпрыска, что-то там с сыном произошло. Повиноватить его мог только атаман. Выслушал старого и пообещал за проделки, за непочитание родителя надавать лещов лоботёсу. Он дал бы укорот юнцу, чтобы помнил казачьи обычаи. Возможности такие были, на то время станичный атаман мог подвергнуть провинившегося штрафу, аресту, исправительным работам, применялось в качестве наказания сечение плетьми и палками. Но тут старик суёт свёрток, в котором был магарыч - гусь жареный. Что тут сделалось с Кирюшкой! Взбугрился, схватил гуся и ну дубасить им старика, как какого-нибудь мужика, затем подарок выбросил в окно, деда вытолкал: "Нашёл кого магарычить, старый хрыч, совсем потерял казацтво. Чтоб ноги твоей не было".
  Часто устраивал, как он говорил, баталии, выстроит казачат верхи, вместо шашек и пик - шалыжины, полхутора давай друг на друга, ну и куролесили! Атаман сажал казачат на бревно коновязи, с которого мальцы сбивали друг друга подушками. Чуть повзрослели, подушки сменялись деревянными саблями, уже потом - на-конь и шашку в руки, рубить лозу на полном скаку. Сбирал ребят, долго, до самой темноты рассказывал о Японской войне, про то, как казаки-удальцы били япошек, как складывали головушки в маньчжурской и китайской земле.
  В то время стреляли пушками лоб в лоб, а донские богатыри-артиллеристы спрятали свои орудия за бугром, за сопками, оттуда начали палить, переполоху было. Так первыми в мировой военной истории казаки стали применять артиллерию с закрытых огневых позиций.
  Примерами находчивости и врождённой сметки были искусные маневры, фланговые марши, конные завесы, стремительные атаки. Излюбленным способом ведения боевых действий была лава. Стремительная атака рассыпным строем с гиком, с криком, была ужасна даже для закалённого противника. Казачья лава попрёт, всё в порошок сотрёт. Донские казачьи полки были уникальным военным механизмом, в боевом порядке, опробованном ещё со скифских времён. Вроде в россыпи, в беспорядке, но намётанный глаз определит звенья человек по десять-двадцать, это односумы, которые с малых лет друг друга знают и без слов понимают. Страшно закричат, завизжат, засвистят казаки, рванутся с места в карьер - пошла лава пиками насквозь пронзать тела противника.
  Название другого приёма - "вентерь". Это рыболовная снасть, попав в которую добыча не может выйти. Ложным отступлением по пересечённой местности часть казаков заманивала противника в ловушку, редко кому удавалось вырваться из железного кольца. Столетиями отрабатывались навыки индивидуального боя. Когда казак попадал в обстановку, где для принятия самостоятельного решения отводились доли секунды, не терялся, этим был страшен в битве.
  Однажды полк Кирилла на донских скакунах вплынь перебрался через реку, застали врага врасплох, казаки порубали, побили япошек, вызволили почти тысячу китайцев из плена. Интересно рассказывал кужатам атаман, при этом, видимо, прикасался к больным местам своей памяти. Казачата, как голодные галчата, да и взрослые, присядут сбочь, разинут рты, слушают, как заворожённые, чудно было на них смотреть.
  У казаков в праздники было принято - в суконных чекменях, с начищенными медалями и крестами отстояли утреннюю службу в церкви, и начинались на завалинке рассказы о казачьей славе, о загубленных односумах, о скитаниях на чужбине.
  Любил Кирилл казачьи песни, тогда могли танцевать без музыки, под песню. Пели и танцевали, пели и плакали. Любимая атаманская была:
   Всколыхнулся, взволновался
   Православный Тихий Дон
   И послушно отозвался
   На призыв монарха он.
  Часто играли "По Дону гуляет казак молодой", "Скакал казак через долину, через кавказские края", "Гром победы раздаётся". Самой любимой песней Кирилла была "От павших твердынь Порт-Артура, с кровавых маньчжурских степей, калека-солдат, изнурённый, к семье возвращался своей". Он тоже инвалидом возвращался на Дон. Рыдал так, что страшным делался, мать начнёт успокаивать, он ещё больше:
  - Маманя-я, да знает ли кто, что казаки там вытерпели? Гнали нас под Мукденом, как скотину, вместе с конями, с шашками наголо на пушки японские...
  И зальётся слезами ещё горше, ноги-то были перебиты в этих боях. В Мукденском сражении царский генерал А.Н. Куропаткин, имея равное соотношение численности войск и полуторное превосходство в артиллерии, удосужился потерять 89 тысяч человек.
  В 1909 году К. Дронов был произведён в подъесаулы. В декабре 1911 года Николай II отдыхал в Крыму, в Ливадии. С Дона послали делегацию, в составе которой Кирилл как образцовый станичный атаман привёз команду из шести подростков-казачат станицы Казанской. Мальцы были подобраны один к одному, одеты в невладанную казачью форму, которую сшили из дорогого сукна за счёт купцов Малеевых. Император настолько оказался доволен джигитовкой, военной выучкой будущих защитников России, что всех оделил подарками, а станичному атаману подарил личную пушку. Во время больших праздников по команде Кирилла, в ознаменование верноподданничества казаков, в честь царя-батюшки палили так, что в домах станицы стёкла из окон сыпались.
  Когда завязалась кутерьма Гражданской, красные стали наступать через Хопёр. Кирюшка ночью по пескам, бездорожью через Матюшинскую дубраву приволок пушку в Лопатину, спрятал в саду. Потрусилась родня из-за неё, вдруг нашли бы? Как только красных разогнали, а кого побили, в саду был салют, трижды содрогался хутор, про дом и не говори. Такого страху нагнал Кирилл на хуторцов, что долго в себя придти не могли. Флаг заново был поднят над отчим куренём, его было видно от самого шляха!
  Предводителю забава, а родичам после революции долго глаза кололи проделками атамана. Куда делось знамя, неизвестно. Длинный полосатый шест ребята ночью попилили и сожгли, один кусок прятали в сарае, под самой крышей. Исчезла насека - длинная деревянная трость, окрашенная под орех, с узорными насечками, обвитая резьбой в виде веток. Головка круглая, сверху орлы, знак власти атамана, первоначально на ней делали насечки о каждом сроке правления. Пропала бронзовая медаль атамана, которая носилась на шее и выпускалась на китель. На лицевой стороне слова: "Атаман станицы Казанской Кирилл Дронов". Медаль должна была оставаться на память по истечении срока атаманства. Такая судьбина постигла атаманские регалии.
  Через две недели после царского смотра К. Дронов был произведен в есаулы, это самое высокое звание обер-офицерского ранга, стал носить чистые офицерские погоны с одним голубым просветом на серебряном поле, без звёздочек. В декабре 1912 года он был награждён орденом св. Анны 2-й степени, дали и "Аннушку" 3-й степени, но за что и когда в архивах не сохранилось.
  Кирилл был интересным человеком, самородком среди станичников, умным, сметливым, развитым, храбрым, упрямым и настойчивым. Ото всех требовал исправной службы, не взирая ни на родство, ни на богатство, ни на знакомства, служил верой и правдой. При его атаманстве принялись строить мост через Дон, как раз напротив станицы Казанской. Открыл каменоломни, заставил казаков ломать камни, возить на быках огромные глыбы, из них сложили широкую, высокую дамбу от хутора Тубянского к Дону, её длина была метров 800-900. Досталось казакам! Многие долго Кирюшу лихом вспоминали, дамба под Тубянками до сих пор цела, под ней станичники устроили пляж, а потом она пригодилась под основу наплавного моста. Мост атаман построить не успел. Лишь через 100 лет его задумка будет исполнена, красавец-мост свяжет Казанскую с правыми меловыми отрогами Дона.
  Открылась ещё одна страница казачьей долюшки - Первая мировая, казаки её прозывали Германская. Проскакал всадник с красным флажком и криком "сполох!", и отправился К.К. Дронов на фронт. В 1915 году в ходе боевых действий был награждён орденом св. Равноапостольского князя Владимира 4-й степени, с гордостью носил красный эмалевый крест, на котором начертан девиз - "Польза, честь, слава". В этом же году произведён в войсковые старшины. Годом позже уволен в отставку. С 1916 года Кирилл на третий срок стал станичным атаманом, в 1918-м был назначен заместителем окружного атамана, а после смещения атамана Алфёрова стал окружным атаманом Верхнедонского округа. Во время строевой службы присвоено звание казачьего полковника, в марте 1919 года был зачислен в резерв.
  Семью создал, по мнению казаков, неудачно, осемьянился не по путёвому, в жёны взял простую иногороднюю бесприданницу, которая нанялась в прислуги купцов Малеевых. Марфа сама была виновата, это она высмотрела девушку у купцов, взяла наймачкой в атаманский дом. Всё "имущество" принесли на руках, пожиток - кот наплакал, нести было нечего. Кирюша матери перечить не стал, взял в прислуги, стала любая, пожил, пожил с нею, да и оженился, превратилась Евсеева Фенька безродная Феодосьей Васильевной, женой станичного атамана, атаманшей. Раньше она всем и каждому угождала, тут ей стали класть поклоны, стар и млад, бедные и богатые, даже Малеевы!
  Семья сноху не приняла, страма какая, казак, да ещё атаман, а женился на русской мужичке из гольтепы, и детей дражнить будут "тума". Иногородних казаки как только не прозывали: "мужик", "кацап", "москаль". Единственное, что чудок успокаивало Марфу - Кирюша не привёз себе жену-барыньку из Новочеркасска, либо из Москвы, а грозился. Ох и страшились этого, пуще мужички боялись барыни, пришлось смириться со снохой-неказачкой. Правда, в гости приглашали редко, не было Феодосье хода в отцовский Лопатинский дом. Так и жил Кирилл с ней "на отживе", сразу стал отрезанным ломтём от семьи, и от казаков тоже. Породниться с иногородним для казака считалось позором, недостойным делом.
  Хотя Феня не отличалась красотой, богатством, но оказалась хорошим человеком, верной женой, ласковой матерью, умной, трудолюбивой хозяйкой, аккуратной и чисторядной, за что Кирюше была любая. Не зря сказано: "Не ищи красоты, а ищи доброты". Родила двоих детей, Алексея и Калису, семья жила и в чести, и в радости.
   Наученный своим горьким опытом, атаман старался помочь другим семьям. У Фёдора Прохорова, атамана хутора Демидова, было 14 детей, свою старшую дочь порешил отдать в монастырь - отмаливать его грехи. Имя ей дали соответствующее: Синкликия. Родные звали девочку Сикриткой. Девушка была с норовом и в 16 лет до смерти влюбилась в молодого морячка Артёма Долгополова, пришедшего на хутор со стороны России. Сама вспоминала: "Влюбилась я - как кошка..." Морячок, воевал под Цусимой, был в японском плену, в России его за что-то судили, но после наградили медалью. Отец, услыхав о страсти дочери, оттаскал её за косы и сказал: "За мужика не пойдешь, а пойдешь у меня в монастырь!" А Сикритка: "Лучше смерть от тебя приму, но по-моему будет!" Отец избил дочь до полусмерти.
   Слухи о любви казачки с мужиком дошли до Казанки, и вызвал Федора Прохорова к себе юртовой атаман Дронов. А ещё он пригласил морячка. В управе сказал: "Нут-ка, тулупы свои раскройте!" Федор заартачился, а морячок понял, в чём дело и раскрыл. Кирилл и говорит: "Смотри, атаман: у тебя нет медалей, а у этого парнишки есть. Чего ж ты его в казаки не принимаешь? Варите самогон, через неделю свадьба". И попала Синкликия не в келью, а на супружеское ложе.
   Стал Долгополов казаком, только счастье его с Сикриткой было недолгим. Во время Верхнедонского восстания он сражался на стороне "белых" казаков, которые хотели, чтобы их "кизечный дым" оставался нетронутым. После того, как корпус Будённого на Матюшинском лугу нанес казакам смертельный удар, Артём отступил по направлению к Новочеркасску и умер от тифа в станице Морозовской. А Синкликия прожила до 92 лет.
  Верхний Дон бурлил. В декабре 1918 года, накануне православного Рождества, три казачьих полка Донской армии - Мигулинский, Казанский и 28-й Верхне-Донской бросили позиции Северного фронта в Воронежской губернии, оголили 40 километров фронта и ушли домой. Казакам надоела бессмысленная война, схотели возвернуться к своим куреням, тянулись к земле-матушке, к хозяйственным хлопотам.
  Вскоре в Казанскую приехали красные, объявили признание советской власти. Ворчавших стариков живо связали и отправили в станичную тюрьму. К.К. Дронов в это время был в Новочеркасске. Заодно со старослужащими казаками расстреляли и атаманскую жену Феню. Когда красных разгромили, атаман приехал в станицу, перед новым наступлением забрал детей и ушёл в отступ к Новороссийску. Вместе с казачьими войсками Вооружённых Сил Юга России служил в Крыму по ведомству министерства внутренних дел. Красные рвались на полуостров. Думы за горами, а смерть за плечами. В марте 1920 года с тоской глядел Кирилл на родную землю с борта корабля "Бюргермейстер Шредер". Лето провёл в Константинополе, затем попал на остров Лемнос. Оттуда Кирилл Константинович эмигрировал в Сербию, где числился в списках казачьего общества и там же умер.
   Потемнели ерики и пади,
   Розовеет на закате синь.
   Мне с тобою никогда не сладить,
   На душе осевшая полынь.
   Извелись, погибли атаманы ...
   Занял степь тысячелетний враг.
   Плачут птицы вещие - бакланы,
   Камышинки стонут в камышах.
   П.С. Поляков, казачий поэт
  На этом и обрывается трагическая история жизни казачьего атамана.
  
  ХЛЕБОРОБ
  Вторым у Константина родился Иван. Простой казак-земледелец, на нём держалось хозяйство, по характеру спокойный, незабурунный, додельный, упорный в труде человек, умел делать всё. Ванюша лучше всех в хуторе играл песни. Когда сбиралась большая семья Дроновых, да хуторские казаки приходили в гости, он "выводил верхушки", дишканил, остальные поддишканивали. Никто из казаков не имел такого сильного голоса, от него унаследовал такой же талант старший сын Иван Иванович.
  Оженился Иван рано, супруга Екатерина Михайловна Топольскова происходила из небогатой хуторской казачьей семьи. Но хлебороб помнил казачью поговорку: бери жену с Дону - проживёшь без урону. Родилось пятеро детей: Николай, Иван, Ольга, Татьяна, Георгий (в семье его звали Ёра).
  Действительную Иван отслужил в царской армии, в революцию к белым не пошёл, служил в 5-м кавалерийском Социалистическом полку. Вместе с ним в одном полку воевал хуторец Курючкин Захар Сазонтьевич. Иван был ранен, погиб в Гражданскую войну в боевых действиях на стороне красных. Больше не пел в родном курене Иван любимую свою песню:
   Ой, да разродимая моя сторонка,
   Ой, да не увижу больше я тебя.
   Ой, да не увижу, голоса не услышу.
   Ой, да звука да на зорьке в саду ой да соловья.
   Ой, да еду, еду по чистому полю,
   Ой, да сердце чувствует беду.
   Ой, да сердце чует, оно предвещает
   Ой, да вернуться мне младцу домой.
   Ой, да разродимая моя дай мамаша
   Ой, да не печалься дюже обо мне...
  Притих Тихий Дон осиротело - мало верных сынов уцелело.
  Его первый сын Николай был самым смышлёным в семье, тянулся к науке, до войны работал учителем. В Великую Отечественную казак погиб смертью храбрых, осталась жена с двумя детьми, её судьба неизвестна.
  Егор воевал, во время отступления был ранен в ногу, попал в плен, бежал, переплыл Дон. Вылечился, добрался до родного куреня, взял из семьи Шалаевых молодую казачку Марию Семёновну. После войны работал в Лопатинском колхозе "Новая деревня" (затем - колхоз "Первомайский") трактористом, бригадиром тракторной бригады. Мария трудилась дояркой, затем заведующей МТФ. У Ивана и Егора детей не было. Ольга и Татьяна образовали семьи Черниковых и Смирновых. Е.И. Дронов - единственный, кто из семьи остался в Верхнедонском районе. Жили в том же доме, на той же усадьбе. Только от дома осталось вдвое меньше, пришлось спасаться от раскулачивания, перетащив через речку половину куреня для постройки нового, в нём обосновалась семья Тихона. Сейчас на том месте и построек не осталось - снесли новые хозяева, которые приобрели родовую усадьбу.
  Дядя Ёра в беседе с племяннецом как-то вспоминал: "Знаю всех хуторян до пятого колена. Что ни война, империалистическая, Гражданская, Отечественная, что ни раскулачивание - Валеркя, пропадали лучшие. Оставались ни рыба, ни мясо, ни кабашная каша". Что правда, то правда, во времена тяжких испытаний гибнут, в первую очередь, самые смелые и решительные люди, в наибольшей степени обладающие чувством достоинства.
  Обычная семья трудового казака была у Ивана. Жена Екатерина Михайловна, бывалоча, гутарила: "Наши дети нехай пашаничкю сеють".
  Так и было попервах, потом разбежались, кто куда. Потомки Ивана стали достойными людьми, толковыми работниками, но так случилось, что фамилия Дронов в этой ветви по мужской линии не получила продолжения. Внук Ивана Юрий Смирнов служил в органах МВД, командовал взводом в Сочинском ГУВД. После выхода на пенсию принялся восстанавливать казачество в Краснодарском крае, теперь он - есаул Сочинского юрта.
  Страничка из нашего времени: 2002 год, буфет Сочинского вокзала. Как положено - ноги на стульях, сидят трошки хваченные, в выпитом виде, внук Ивана Юрий и внук Тихона Валерий, лыснули, гладят дорожку. Юрка выспрашивает:
  - Валерка, ты мне скажи, почему мой дед был красным, а я белый. Твой дед был белым, а ты - ни белый, ни красный?
  Тот ответствует:
  - Меня спрашивают, почему не принял сторону тех или иных своих предков. На что отвечаю: "Пепел Клааса тоже стучит в моё сердце. Но завёрнут он и в белую, и в красную тряпицы".
  Донской писатель Г.С. Колесов издал горькую книгу "Белый снег", в которой описал судьбу своей казачьей семьи. И его предков война развела по разные стороны баррикад. По семейному преданию дядя Ф.С. Колесов был командиром казачьего отряда. Будучи окружёнными красными на берегу Дона, казаки станицы Атамановской постреляли друг друга. Есаул упал в родную реку от выстрела себе в сердце. Несмотря на трагическую судьбу семьи, оплакивая своих, и белых, и красных, памятуя о том, что другие братовья служили в Красной Армии, Геннадий тоже не становится ни на чью сторону.
  Мы помним о том, как в двадцатые-тридцатые годы многие и многие станичники перекрашивались в красный цвет. Ещё более проворный исход случился в девяностые, на этот раз перевёртухи побежали из красных в белые. В оценках происшедшего с казачеством объективными могут быть только люди, познавшие через свою семью весь ужас обоюдной красно-белой костоломки. Они знают истинную цену бед казачества.
  
  КАЗАЧЬЯ ТРАГЕДИЯ
  Любимцем дедушки Евсея был третий внук Тихон. Службу проходил, как все, в донских частях, дослужился до урядника, казак был, что надо, на скачках завсегда первый. Славились донцы лихой джигитовкой. Многие казаки, стоя на лошади, могли атаковать противника, стреляя из ружей. Полагалось каждому с полного ходу платок с земли поднять, с разостланной бурки поднять плеть, а то и крупную монетку. Казачата-ухари иногда волосами траву цепляли. Самые лихие на всем скаку под брюхом у коня проходили, кто в седле стоя скакал, кто лошадьми в скачке менялся. Победителю награда - кисет, уздечка, или какая иная справа. Лучшие получали полную амуницию, когда-никогда со станичной конюшни выделяли стригунка хороших кровей.
   Однажды Тихон за джигитовку был награждён именным подарком, часами с выгравировкой: "Казаку Великаго Войска Донскаго..." После службы вместе с Иваном впрягся в хозяйство. Первый раз Т. Дронов оженился в 1899 году, взял Дарью Александровну Евсееву, дочь атамана хутора Колодезянского, в 1900 году родилась дочь Александра. Жили в любви и в согласии.
  Александра вспоминала: "Родилась я счастливой, а прожить счастливо не удалось. Случилось так, что рассказать страшно". Семейное счастье оказалось коротким. В 1905 году встречали Кирилла с Японской, был пир на весь Лопатинский мир, героя чествовали, казаки и казачки в плясках не уступали друг другу, так до утра и на следующий день. Молодайка бегала на посылках то в погреб за капустой, арбузами, то к соседям, простудилась, спользовать-вылечить было некому, тяжкая хвороба стала смертельной.
  Тихон в это время служил действительную. Пришёл на побывку, жены-ладушки нет. Прискакал намётом на своём дончаке ко двору, ведёт коня под узду, из глаз слёзы ручьём льются. Схватил дочку в объятья, так зарыдал, что жутко стало. Эта картина всю жизнь стояла перед глазами его дочери Александры.
  В 1907 году Тихон второй раз осемьянился, усватал Анну Алексеевну Коршунову, рожачку хутора Нижне-Морозовского, происходила она из казачьей семьи среднего достатка, для Дроновых, конечно, бедноватая, но невеста была красива, умна и человечна. Её отец Алексей Астахьевич умер в 1933 году от голода, мать Екатерина Мануйловна ещё раньше - в 1922-м. Вскормленница Саша не чувствовала себя сиротой в новой семье, как-то быстро привыкла к мачехе, семья была дружная, жили душа в душу, меж собой ни разу не поругались. В 1909 году родился Ефим, в 1916-м появился на свет позднышок Александр.
  Вот они на единственной сохранившейся фотографии. Тихон Константинович в парадном мундире тёмно-синего цвета, в стоячий воротник и в рукава вшиты красные окантовки. Казачья фуражка с тёмно-синим верхом, красным околышем и чёрным козырьком, шаровары тёмно-синие, с красными лампасами, заправленные в сапоги. Две медали, полковые знаки, чин младшего урядника - две "лычки" на погонах. Анна Алексеевна одета в праздничную строгого покроя кофту с воротником-стойкой, нарядный шарф. Во взгляде гордость за мужа, за семью.
  Вскоре Тихон тяжко заболел, год лежал, не поднимался, затем Кирилл помог ему устроиться на Казанский государственный конный завод смотрителем, где Т. Дронов работал долгие годы. Он был заядлым конником.
  В Донском казачьем войске были учреждены станичные конно-плодные табуны. Тогда на каждые 100 человек населения приходилось 86 лошадей. В "Статистическом описании земли Донских казаков, составленном в 1822-32 годах" отмечено: "...в округах Хоперском и Усть-Медведицком, собственно в казачьих заводах лошади малорослы, но складны, легки и сильны". Донские кони отличались лёгкостью бега, красотой и резвостью. В заводском табуне станицы Казанской насчитывалось 30 племенных жеребцов донской породы, за ними смотрели 15 конюхов и табунщиков. Одним их них был неприметный атарщик Гавринёв Николай Матвеевич, после смерти Тихона он взял в жены Анну с тремя детьми, что в то голодное время было настоящим нравственным подвигом.
   В феврале-марте 1919 года войска Красной армии полностью овладели станицами Северного Дона. Троцкий заявил: "Казачество - это класс, который избрало царское правительство себе в союзники, опора трона. Они никогда не станут союзниками пролетариата. Уничтожить казачество как таковое, расказачить казачество - вот наш лозунг. Снять лампасы. Запретить именоваться казаками, выселить в массовом порядке в другие области. Только так мы можем утвердиться здесь..."
  Была поставлена задача поголовно уничтожить богатых казаков, а также всех казаков, принимавших участие в вооружённой борьбе с советской властью. Расстреливали казаков, у которых было выявлено оружие. Для этого во всех полках армий Южного фронта были созданы временные военно-полевые трибуналы.
  Начались грабежи и притеснения казаков новыми властями. По станицам и хуторам Дона прокатились репрессии. В станицах Казанской и Шумилинской за шесть дней расстреляли 400 человек. В хуторах Вёшенской станицы было убито 600 казаков, в станице Мигулинской - 400. Бывали станицы, где под пули пошли почти все офицеры, строевые казаки, старики.
  В 1900 году в станице Казанской проживало 3.270 человек, в 1925 году - всего 664 человека...
  Донцы взбугрились. В ночь на 11 марта казаки хутора Шумилинского напали на бойцов советского отряда, перебили их всех. Уничтожив немногочисленные гарнизоны красноармейцев в хуторах, казаки в конном строю подошли к Казанской, охватывая её со всех сторон. К двум часам ночи под станицей собралось до 500 восставших казаков. Телефонные и телеграфные провода были перерезаны. В пять утра повстанцы ворвались в станицу. До 10 утра шли аресты коммунистов и советских работников. То и дело вспыхивали перестрелки.
  Ряды восставших росли стремительно и быстро, к концу апреля их было уже более 30 тысяч конников. Вооружение составляло 25 орудий, около 100 пулеметов и по числу бойцов почти полное количество винтовок. В кузницах и мастерских развернулось кустарное производство пик, сабель, боеприпасов, ремонт оружия. В восстании активное участие принимали женщины. Станицы и хутора опоясались окопами и траншеями.
  Идеологом восстания стал казак из станицы Казанской Суяров, который выпустил несколько воззваний к восставшим и объявил политическую платформу борьбы: "Восстание поднято не против власти Советов, а против коммунистов, захвативших власть на нашей родной земле".
  Красным пришлось признавать январскую директиву Оргбюро глубоко ошибочной и вредной. В марте Пленум ЦК РКП (б) предложил прекратить массовый террор и реквизиции. Для выяснения причин и исправления создавшегося положения на Южный фронт отправился сам наркомвоенмор Л.Д. Троцкий (Лейба Давидович Бронштейн). Однако восставшие уже не верили никаким заверениям, они собирались решить свои проблемы только силой оружия.
  Три месяца бушевало восстание. В июне конная группа генерала А.С. Секретёва вошла в соприкосновение с мятежниками в районе станицы Казанской, Донская армия соединилась с повстанцами.
  Однако уже осенью началось наступление Красной Армии, в декабре 1919 года казакам пришлось оставить Северный Дон - навсегда.
  Тихон не был ни в белой, ни в красной армии. При отступе казаков звал брат Матвей в красные, но Т. Дронов ушёл с Донской армией. Опять отбился от белых, сагитировал какой-то комиссар, знавший Матвея. Тихон поверил, повернул домой, в станицу, сдал винтовку, но попал прямо в Ревтрибунал, где служил родной брат. Арестовали как контру. Жена Анна просила председателя трибунала:
  - Сжальтесь над троими детьми, помилуйте, обещали прощение добровольно вернувшимся.
  - Вы просите прощения, - сказал председатель, - а его родной брат Матвей Константинович Дронов, наш работник, требует смерти.
  Так и расстреляли Тихона, в балке, что правее родного шляха на Лопатину, в одном километре от станицы Казанской. Пропела по Тихону донская песня:
   Не чистым-то чисто рубашечка вымыта,
   Да в крови-то вся она измазана...
   Умирал молодец, друзьям приказывал:
   "Как впустит Господь вас на тихий Дон,
   Отнесите вы моей жене поклон!"
  В пятидесятые годы о смерти отца старшая сестра поведала брату Александру. А. Дронов вспоминал:
  "Тут Саша безудержно зарыдала, забилась. Успокоившись немного, проговорила:
  -Как шли его ноженьки...К дому, к детям, к нам ведь вел шлях, а привёл... Привез папанкю дядя Иван Константинович с маманей. Мы, бабушка, все, как увидели... Не расскажешь, не опишешь того, что с нами было, кричали в голос. Один ты, дурачок, ещё малый был, смотрел, как зверёныш, лишь глазёнками моргал, но что-то соображал. Страшно вспомнить! Когда его, покойника, обмывали, вместе с пулевыми ранами насчитали много штыковых. Люди прямо говорили, что это дело Матюшки-ирода".
  Александр продолжает:
  - Кое-что мне рассказывал Алексей Мыльников, лесник из хутора Средне-Лопатинского. В 1966 году ездил на похороны матери, на поминках защемило сердце и за маму-мученицу, и за семью нашу, и за свою судьбу. Хуторцы выхваляются, "мы воевали", а чем хвастаться, когда пришли с Отечественной без ни единой правительственной награды. (У Александра было боевых три ордена, четыре медали). В ответ Мыльников вошел в раж:
  - Ты обязан был воевать, не жалея себя, следовало замаливать грехи, преступления отца, дядьев. Отца-то твоего родной брат Матвей Константинович штыком заколол, приговаривая: "Смерть белопогонникам".
  - Вот так и прошёлся по моему горю.
  "Что поделаешь, - пригорюнилась сестра, - всю жизнь нам колют глаза этим, много было завистников, много было и ненавистников. Вот так, братунюшка, судьба-лихоманка распорядилась жизнями наших родных".
   - Саша пристально глянула на меня затуманенными глазами. Что высматривала, кого хотела увидеть - лишь она, да один Бог знает. Прижав руку к сердцу, сказала: "Не приведи Господь вам и вашим детям пережить такое".
   В восьмидесятые годы довелось Тихонову внуку Валерию поехать в Казанскую - хоронить сослуживца. На могилках, что в километре от станицы, подошёл В.А. Дронов, в майорской форме, стал супротив двоюродника отца - Дмитрия Ивановича Андропова. Дядяня сперва не сгадал племяннеца в обмундировании, опосля кинул глазами, зырканул раз, другой, наворачиваются слезы:
  - Наш. Наша природа.
  Валерий молчит.
  - Шуркин.
  Хоть и неудобно выказывать свои чувства, обнялись, застыли потомки казачьи. Отвёл дядя Митя внука Тихонова к логовине.
  - Гляди, в энтой балке деда твово на штыки насаживали.
  Это же место старшему дроновскому брату Владимиру показывала бабушка, которая забирала расстрелянного своего мужа. Сестра Вера рассказала, как отец А.Т. Дронов со слезами на глазах молча показывал ей место гибели своего батяни.
  Через 80 лет казаки станицы Казанской поставили на месте расстрела участников Шумилинского восстания памятный крест. Приехали внуки Тихона Владимир, Вера, Валерий. Установили на месте расстрела памятный знак. Тихо поплакали, положили цветы. На кладбище хутора Казансколопатинского долго искали следы могилы своего деда. Не осталось ничего. Где-то рядом он лежит. Пророс ли травой, вон той, жёстской, неспокойной? Обратился в кусты тёрна, которые угрюмо стоят на окраине кладбища? Поздно...
  После смерти отца старшая дочь Александра бедной бесприданницей вышла замуж в богатую семью, батрачила, через них попала на Урал, в высылку. Работала на лесоповале, пережила голод, холод, не случилось ни счастья, ни доли. Лишь в шестидесятые годы в городе Серов, что на Урале, пришли зажиточность и успокоение.
  Похоронив Тихона, любовь к первому мужу Анна сохранила до последнего вздоха, до самой смерти. Безмерно и преданно уважая второго своего супруга, Николая Матвеевича Гавринёва, так и жила в мечтах с любым ей Тихоном. Когда с неизлечимой болезнью лежала в Казанской больнице, при смерти проговорила сыну: "Хорошо с вами, детушки, но надо уже, пора мне к Тише, к Юнюшке (первенец погиб под Сталинградом). Вот встренусь с Тишей, а он скажет: "Вот и дождался я тебя, моя Нюра".
  
  КАВАЛЕР ЗОЛОТОГО ОРУЖИЯ
  Спредвеку на Дону, когда в семье рождался сын, казаки из родни приносили в дар стрелу, патрон, пулю, лук, развешивали их на стены: приобщайся к ремеслу воинскому, казачок! Отец надевал на сына саблю, затем возвращал его матери. Годовалого мальца сажали на неоседланного коня, на расстеленный шёлковый платок. Схватится за гриву - будет жив. Заплачет, повалится с коня - быть убитым. Смальства казачонок верхи разъезжал по двору, в пять-шесть лет скакал в степи вохлипки, без седла. Рукопашному бою учили с трёх лет, стрелять с пяти, рубить шашкой с десяти лет. Сначала пускали тонкой жичкой воду и "ставили руку", чтобы клинок шёл под правильным углом и резал струю, не оставляя брызг. Потом, посадив на бревно, учили рубить лозу, и только после этого на коне, по-боевому.
   Даже казачья колыбельная была не "ай, дуду-дуду", как у русских, а:
  - Иде казаки?
  - На войну ушли.
  Под такой планидой в 1883 году родился четвёртый сын Константина Леонтий, чаще его звали Львом. Был он без углов, без рогаток, красив, строен и ловок. Любил скакать на конях, делать всякие выкрутасы, да такие, что страшно было смотреть, боязно за казачонка. Уважал службу в армии, а к хозяйству относился, спустя рукава. В зале висел портрет - бравый кавалерист верхом на строевике, задатный, форсистый казачок. О таких говорили: донского казака видно издалека. Обмундирование офицерское, папаха казачья, трухменка из козьего меха, лихо заломлена набекрень на правую сторону. Это истолковывалось: на Страшном суде казаки как православные будут стоять по правую руку от Иисуса Христа. В курене шапка (фуражка) завсегда висела на видном месте. В доме вдовы казака шапка лежала под иконой, что означало покровительство со стороны общины и Бога.
  Яркой страницей вошли донцы в мировую военною историю. В то время как в России боялись "красной шапки" - солдатского звания, казаки считали ратное дело самым честным и святым. Ко всем героическим страницам всех войн России казаки были причастны, а в ряде случаев совершались только ими.
  В 1760 году по гулким берлинским мостовым первыми процокотали казацкие кони. Лейб-гвардии казачьему полку Орлова-Денисова в 1814 году было предоставлено почётное право первому войти в Париж. Затрещали на огне поленья срубленных платанов - то на магистрали Елисейских полей жарили мясо донские казаки.
  В Первую мировую в Силезии и Померани, в Брусиловском прорыве - везде станичники нагоняли страх немцам.
  В Великую Отечественную были сформированы 17-й кавалерийский казачий корпус, 116-я Донская казачья добровольная дивизия, затем 5-й гвардейский Донской казачий кавалерийский краснознамённый корпус, другие части. 9-ю Кубанскую казачью пластунскую дивизию командование чаще всего выставляло напротив отборных частей SS. В пух и прах разнесли они под Будапештом эсэсовские кавалерийские дивизии "Флориан Гейр" и "Мария Тереза". Весь личный состав корпуса был награжден медалями "За взятие Будапешта".
  Но была и иная слава. Донские казаки подавляли восстание башкир и киргизов в 1750 году, затем - "усмирение" крестьян на Урале. Трещали мужицкие зипуны под нагайками кавалеристов Платова. В 1831 и 1863 годах правительство бросало донцов на подавление польского восстания. 20 полных составов казачьих полков, даже полки второй очереди, 80 отдельных казачьих сотен "усмиряли" революцию 1905 года, принимали участие в разгоне демонстраций, митингов и забастовок, в карательных акциях.
  Больно читать строки заместителя атамана Всевеликого Войска Донского М.П. Богаевского: "Как в 1905 году среди крестьянства, так и в 1917 году среди солдат казаки стали предметом ненависти". Крестьяне и рабочие считали их самыми злейшими своими врагами. Иного имени, как "варвары", "дикари", "опричники" в огромной части умов России - казакам не было. Крепко засела в головах русских крестьян, осталась на исполосованных нагайками спинах память о лампасных станичниках. Как знать, не припомнили рабочие, студенты, башкиры, евреи, латыши и прочая сипа, заполонившая Дон в Гражданскую, свои обиды, казачьи постои с насилием и грабежами. Атаман П.Н. Краснов писал: "Вся Россия шла на Дон. Вся Россия шла уничтожить казаков и мстить им за 1905 год. И страшно становилось казакам".
  Но это всё впереди, а пока Леонтий окончил двухклассное училище, как и все казачата, с 17 лет нёс отбутки, отбывал сидёнку - дежурство при станичном правлении, привлекали к конвоям, прочей вспомогательной службе. И лагеря, лагеря, лагеря... Долго учили строевики своих кужат премудрому воинскому делу. Ставилась задача сделать из них искусных наездников, в совершенстве, до виртуозности, владеющих холодным оружием. Уколы пиками и сабельные удары казаков почти всегда были смертельными, чего нельзя сказать о ранениях холодным оружием, полученных донцами в стычках с противником, ибо такие ранения относились большей частью к разряду лёгких.
  По обычаю, единственный сын в семье носил серьгу в левом ухе, последний в роду - в правом ухе. Единственный сын и последний в роду носил две серьги. Командир видел, кого в бою поберечь...
  Лев стал достойным продолжателем казачьих традиций. Службу в 1902 году вместе с товарищами-одновесянами начал казаком, поступил в нашенский 12-й Верхнедонской полк. В случае войны или волнений вводилась вторая очередь полков из станицы Казанской - 28-й и 29-й, третья - 45-й и 46-й казачьи полки. Наш назывался полностью: "12-й Донской имени светлейшего князя Таврического, генерал-фельдмаршала Г.А. Потёмкина казачий полк (Казанский)". Он был сформирован из 27-го полка с постоянной службой в городе Дубно, местечках Радзивиллов и Крунец Волынской области, входил во 2-ю бригаду 11-й кавалерийской дивизии 11-го армейского корпуса Киевского военного округа. По штатному расписанию в полку должно быть 872 человека.
  Донцам есть что вспомнить, когда речь заходит о битвах, доблести и славе. Не остался в стороне 12-й Донской казачий полк. Одним из самых знаменитых событий в его истории (носившего тогда название: полк полковника Шамшева) была оборона крепости Баязет в Русско-турецкой войне 1828-1829 годах. Командовал казак станицы Кочетовской полковник Иван Карпович Шамшев. Ему было поручено сдерживать наступающую на Баязет 14-тысячную турецкую армию. Полк первым встретил турецкую кавалерию и уничтожил до 200 человек, но из-за перевеса сил противника донцы вынуждены были отступить в крепость. Турецкая армия осадила Баязет и приступила к штурму. Наиболее напряжённым был штурм 20-21 июня, когда в течение 38 часов казаки и местные жители под руководством Шамшева отбили несколько атак. 13 дней длилась осада Баязета турками. В крепости сначала кончилась вода, потом продовольствие. Однако оборона длилась до тех пор, пока не подошла к осаждённой крепости помощь. За оборону крепости полк, единственный во всём Войске Донском, получил Георгиевское знамя с надписью: "За оборону крепости Баязета 20 и 21 июня 1829 года". За отличие в этом бою Шамшеву была вручена высшая награда - орден св. Георгия 4-й степени.
  В 1873 году 12-й ДКП возглавил полковник, впоследствии генерал Р.А. Хрещатицкий. За отличие в бою с турками командир был награждён орденом св. Владимира 4-й степени с мечами. За командование полком в бою при деревне Черноводы Хрещатицкому была вручена Золотая шашка с надписью "За храбрость".
  12-й Донской казачий полк принимал участие в русско-турецкой войне 1877-1878 годов. За героизм, проявленный в этой войне, казакам нашего полка были пожалованы знаки отличия на головные уборы: "За отличие в Турецкую войну 1877 и 1878 годов".
  В период неудачной русско-японской войны для поднятия морального духа император Николай II пожаловал 12-му полку почётного шефа. Полк стал именоваться 12-м Донским казачьим генерал-фельдмаршала князя Потёмкина-Таврического полком.
  Перед 1 Мировой войной полком командовал полковник Василий Максимович Каледин, родной брат Алексея Максимовича Каледина, будущего Донского атамана. Полк носил тёмно-синие погоны, верх папахи и околыши алые. С августа 1914 года до января 1918 года - в боях на австро-венгерском фронте. Кстати, Григорий Мелехов из романа Шолохова списан с реального лица, служившего в том же полку Харлампия Ермакова. Больше того, оказывается, что реальный боевой путь нашего полка досконально описан в "Тихом Доне".
  12-й ДКП оказался на Юго-Западном фронте, против Австро-Венгерских войск. В мае и в июне 1916 года полк принимает участие в знаменитом Брусиловском прорыве. Это наступление стало самым крупным успехом русской армии. В результате фронт австро-венгерской армии был прорван на протяжении 350 км. Вот как об этом пишет М.А. Шолохов в романе "Тихий Дон": "В мае полк, вместе с остальными частями брусиловской армии, прорвал у Луцка фронт, каруселил в тылу, бил и сам принимал удары".
  Революция произвела раскол в казачьих рядах. В феврале 1918 года Войсковой атаман Назаров приказал расформировать из-за неблагонадёжности ряд донских казачьих полков, в том числе и 12-й ККП. Так завершилась история нашего казачьего полка.
  Из этого полка сверх комплекта в 1907 году Лев поступил в Новочеркасское казачье юнкерское училище. Видать бравым казаком проявил себя в строю, направили учиться даже без брони. Тогда обучалось 120 юнкеров. Усиленная военная подготовка сочеталась с достойным воспитанием. Должен был донской офицер знать Священную, всемирную и в особенности отечественную историю, ведать, как вести себя в обществе: "ногу за ногу не закладывать, быть весёлым без дерзости, не вздыхать, дабы других не приводить в уныние, рта не разевать..." Тактику читал подполковник Генерального штаба А.М. Каледин, в это время возглавлявший училище. В дальнейшем он стал Донским Атаманом.
  Учился Леонтий очень хорошо, с половины обучения дослужился до младшего урядника, в 1909 году выпустился в 16-й Донской казачий полк по первому разряду хорунжим. Были такие, кто заканчивал курс обучения по третьему разряду со званием старшего урядника. При 38-м выпуске из училища юнкерский лагерь у станции Персияновка имел праздничный вид, уже заказано новое офицерское обмундирование, юнкера проверяют мундиры и кителя. Наконец закончилось двухлетняя учёба, поступила телеграмма о производстве в офицеры. Какие впереди перспективы: эполеты, блестящий мундир, парады, смотры, будущая жизнь кажется содержательной и яркой. Осталось только вспоминать старую юнкерскую песню:
   Плачьте, красавицы града Черкасского,
   Правьте поминки про нас,
   Завтра с последним свистком паровоза
   Мы покидаем всех вас...
  Служить сначала пришлось в Польше, тогда она была частью Российской Империи. Об этих временах остались воспоминания казачьего полковника А.В. Голубинцева: "Однообразная жизнь в захолустном местечке иногда толкала офицеров на всякого рода изобретательные шалости. Они давали встряску засидевшейся в глуши молодёжи. Сотник Валуев на коне поднялся на колокольню по крутой винтовой лестнице, хорунжий Голубинцев на пари верхом на коне прыгнул в реку через перила высокого моста, хорунжий Дронов благополучно перепрыгнул через встреченные на улице сани с сеном". Был ли это Леонтий, или нет, но на него схоже.
  На Кавказе донские офицеры тоже чудили. Как спать ложиться, в офицерских флигелях стрельба начинается. Ко сну отходят, свечи гасят.
  - Василий, задуй свечу.
  - Я уже лёг. Сам задуй.
  - Я сотник, а ты хорунжий. Задуй свечу.
  Потянулся, снял со стены пистолет - ба-бах! Задул...
  Армейская косточка себя проявила, за безупречную службу ещё до войны наградили орденом св. Станислава 3-й степени, двадцатипятилетний сотник достойно носил этот красный эмалевый крест с раздвоенными концами и золотыми двуглавыми российскими орлами.
  В Германскую Лев поначалу служил в должности заведующего оружием полка, затем поручили командовать 2-й, 3-й сотнями. Военный талант раскрылся в ходе боевых действий, газеты той поры писали:
   Был в разведке сотник Дронов,
   Не впервой ему бывать,
   С гиком, с криком, с казаками
   Страх на немцев нагонять.
  Воевал так: заслужил орден св. Анны 4-й степени, орден св. Анны 3-й степени, орден св. Станислава 2-й степени, можно только догадываться, какого лиха хлебнул казацюра в Первую мировую.
  Выписка из наградного листа:
   "Подъесаул Л.К. Дронов 28 июля 1915 года, будучи выслан с разъездом в 8 коней в район деревни Ейдзяни, атаковал около полуэскадрона немцев и при поддержке другого разъезда в 5 коней под общей его командой, подавая пример храбрости, изрубил 17 и захватил в плен 14 человек и 10 коней".
  За этот подвиг Леонтий был награжден Золотым Георгиевским оружием. В России это была вторая по значимости награда после ордена св. Георгия 4-й степени. Представляла собой шашку с эфесом и ножнами в золотой оправе, на головке эфеса крепился белый крестик - Знак ордена св. Георгия с надписью "За храбрость", темляк георгиевских цветов. В первом статуте о награждении отмечалось: "Ни высокая порода, ни полученные пред неприятелем раны не дают права быть пожалованным сим оружием, но дается оное тем, кои не только должность свою исправляли во всем по присяге, чести и долгу своему, но сверх того отличили ещё себя особливым каким мужественным поступком". Удостоенные Золотым оружием причислялись к кавалерам ордена св. Георгия, их имена вносились в кавалерские списки, которые вывешивались в музеях, в учебных заведениях. Награда вручалась лишь один раз. Детей награждённых принимали в любые военные училища на казённый кошт.
  В это же время Георгиевским крестом 4-й степени был награждён наш земляк казак Суяров Василий Порфирьевич, наш родич Давид Михайлович Топольсков был удостоен Георгиевской медали 3-й степени.
  В атаке под Ейдзяни Л. Дронов был ранен пулей в ногу, с переломом обеих костей лечился в Пятигорске. В августе 1916 года Леонтия Константиновича назначили командовать сотней особого назначения 4-й Донской дивизии, теперь уже самостоятельным воинским подразделением, в котором более 150 казаков, младших офицеров, вахмистров и урядников. Произведён в есаулы, затем получил патент на штаб-офицерский чин войскового старшины. Где-то в Таганроге у него была семья, часто гостили, находили кров станичники-односумы. Жена работала учительницей, что случилось с ней и детьми Леонтия - неизвестно.
  Когда красные перехилили, а казаки закрутились, как в коловерти, у казачьего офицера не было выбора, пошёл на службу в "Молодую армию". Части этой армии формировались из казаков девятнадцати-двадцати лет. В мае 1919 года присвоен чин полковника, на его на плечах достойно расположились погоны с двумя голубыми просветами. Казак, дослужившийся до первого офицерского чина, получал личное дворянство. Если он окончательно выбивался в люди и становился полковником, то автоматически получал потомственное дворянство, его дети, даже неродившиеся, уже считались дворянами. Штаб-офицер получал четыре пая земли.
  Л. Дронов командовал 4-м Донским полком 1-й Донской дивизии, летом 1919 года командовал Мешковским казачьим полком, затем - старший адъютант штаба ДКД. В 1920 году в Крыму назначен начальником административного отдела штаба дивизии.
  Злодейка-судьба привела его в палатки у Босфора, в кофейни Истамбула, а потом - на остров Лемнос. Кто на чужбине не бывал, тот и горя не видал. На диком унылом острове, с голыми каменистыми горами, окружённые со сторон водой, точно в тюрьме чувствовали себя казаки. Всюду расставлены французские часовые, лагерь оцеплён, и даже по острову не разрешалось ходить свободно. Голодовка, холод и тоска, безысходная тоска по Родине. Всё чаще и чаще шли дожди, всё злее становился ветер, временами он срывал палатки и раздирал старые полуистлевшие полотнища. Не раз бывало, в бурные ночи казаки оказывались под обрушившимся брезентом и под дождём.
  После пребывания на сотрове Лемнос, Лев эмигрировал в Болгарию, где служил в составе 3-го Донского казачьего полка. Участник монархического движения. Затем снова пароход, через океан - в США. В 1961 году в Лейквуде, штат Нью-Джерси, скончался казак Леонтий Константинович Дронов. Но на письма с Дона ни русская община города, ни полиция штата - ни завету, ни ответу.
  Не стало на Дону лучших людей. Про них спета старинная казачья песня:
   Как, бывало, ты всё быстёр бежишь,
   Ты быстёр бежишь, всё чистёхонек,
   А теперь ты, Дон, всё мутён течёшь,
   Помутился весь сверху донизу.
   Речь разговорит славный тихий Дон:
   "Уж как то мне всё мутну не быть,
   Распустил я своих ясных соколов,
   Ясных соколов - донских казаков.
   Размываются без них мои круты бережки,
   Высыпаются без них косы жёлтым песком.
  Сгинули, растворились в тумане богатыри донской земли, рыцари ковыльных степей. Унесли с собой тайну казачьей души - навсегда.
  
  КОМИССАР
  Младшим в семье был Матвей. Он подрастал в то время, когда жить стали обеспеченно, можно было послать на учёбу в гимназию Воронежской губернии. Стоимость обучения в гражданских учебных заведениях, тем более вне пределов области Войска Донского, в то время была большой, за год приходилось продавать не одну пару скотины.
  Лишь в 1834 году в станице Казанской появилось первое приходское училище, в 1835 году станичное общество от него отказалось, а в 1860 году казанцы открыли сразу два училища - мужское и женское. Полагался один законоучитель и один учащий, женским училищем руководила надзирательница. Многие учители не получали специальной подготовки.
  В 1907 году заведующим школой и законоучителем состоял священник Митрофан Евгеньевич Глаголев, учителем Федор Маркианович Шурупов. В одноклассном заведении обучались три года, учебный год длился "от окончания полевых работ до начала оных в следующем году", но не более семи месяцев. В такой короткий срок начальная школа могла только обучить читать и писать. Третий класс обучения посещали единицы, ибо паренёк в 10 лет был уже помощником в хлопотном хозяйстве отца. Девчонки, как правило, посещали школу один год. "Зачем больше? Сумеет причитать письмо мужа со службы, да ответить ему - вот и хорошо".
  В конце XIX века на всю Донскую область была одна гимназия в Новочеркасске, а в трёх окружных центрах - Усть-Медведицкой, Нижне-Чирской, Каменской вместо них открыты низшие военно-ремесленные училища, мальчиков обучали делать сёдла, плети... К началу XX века примерно четверть населения области была грамотна, то есть могли расписываться. Каждый второй ребёнок не обучался даже в начальных училищах.
  В Воронежской губернии Матвей стал большевиком, ночами вназирку, потайными дорогами, доставлял за пазухой листовки с мужичьей стороны, из Бутурлиновки, Богучара, Марченково. Дратовал казаков, грозился атаману и станичному начальству "весь мир насилья разрушить". Залепил прокламациями самые видные места, даже двери станичной Управы. Его племянница Александра вспоминала: "Эти листовки я видела, кое-какие читала. Но что я могла в них понять? "Долой царя. Смерть царским холуям". Гляну на дядю Матюшу, а он лишь ухмыляется".
  Матвей работал в Казанской подпольно, его партячейка была в селе Марченково, а партийные комитеты в сёлах Бутурлиновка и Кантемировка Воронежской губернии. Большевистские организации проводили агитацию в низших и средних слоях казачества, распространяли листовки, "Правду" и другие газеты, засылали агитаторов в казачьи станицы и хутора. Они склоняли казаков к борьбе с царизмом, а затем стали предсказывать крах Временного правительства.
  Кирилл, конечно, догадывался, кто брухался, кто творил такие дела. Атаман устраивал погоню за братом, тот как в воду канет, где, у кого прятался, никто не мог сказать. Однажды в отцовский курень ввалились казаки с винтовками и всё-таки арестовали Матвея. Он только что пришёл из Бутурлиновки, принёс какие-то бумаги, но успел бросить их в печь, где прокламации сгорели. Казаки избили его до крови, отогнали в станицу и посадили на кукан - упрятали в станичную тюгулёвку. Отец Константин Евсеевич упросил сына-атамана вважить, не отправлять Матюшку-бесяку в Миллерово, там бы его сразу забрили на каторгу.
  К. Дронов пошёл на уступку отцу, так и сидел большевик в Казанской тюрьме. Во время заточения деверя Анне приходилось исхитряться, передавать ему подаянку - харчи, бельё и прочее, да так, чтобы, упаси Бог, не узнал бы Кирилл Константинович. "Он съел бы тогда нас с Тишей", - вспоминала Анна Алексеевна.
  Пропаганда красных сначала имела успех. В апреле 1918 года завершился раздел: казаки-фронтовики северных округов пошли за Ф.К. Мироновым и отступавшими частями красноармейцев. Хопёрцы ушли с красными поголовно, усть-медведицкие наполовину, верхнедонцы лишь в незначительном числе. Низовские гнали их и теснили к границам области. Стало очевидным, что примерно 80% боеспособных казаков сражается против большевиков, около 20% воюет на стороне красных.
  В этой коловерти Матвей был освобождён, красные взяли казаков за зебры, а Кирилл - бечь, говорят, еле ноги унёс. А к весне 1919 года казаки всбугрились уже против красных, поубивали коммунистов и других предводителей. После начала Верхнедонского востания Матвей тайными дорогами, буераками, да ярами в какой раз ушёл пешки в Воронежскую губернию. Там его ждала жена, Дронова (Рекункова) Ирина Ефимовна. Её родственники были из крестьян, жили в Казанской Лопатине, где учительствовала мать Ирины Дарья Трофимовна Рекункова, все они были за красных.
  Летом казаки захватили город Богучар, добрались до Бутурлиновки и других сёл, крупных бед мужикам тогда натворили, расстреляли вместе со многими красными Ирину, дядьёв жены, других родственников, пограбили усадьбы. Повальные грабежи, убийства и реквизиции были в Гражданскую с обеих сторон. М.А. Шолохов писал в "Тихом Дону": "Вёшенские, каргинские, боковские, краснокутские, милютинские казаки расстреливали казанских, мигулинских, раздорских, кумылжинских, кумшатских, баклановских казаков".
  Матвею деваться было некуда, ночами, по тылам восставших казаков добрался до хутора Лопатинского. На своём бирючьем положении родне не сразу объявился, прятался в саду, в яслях на скотном базу, потом уже, когда голод заставил, попросил хлеба. Золовка Анна таскала ночью еду, затем отец уложил сына в телегу, замаскировал и опять отвёз в станицу Казанскую к атаману. На коленях просил своего грозного сына поиметь сердце, помиловать большевика.
  Ответ был: "Как миловать, когда он, враженяка, противу казачьего уклада пошёл, ежли он моей смерти и низвержения царя-батюшки добивается? Как бы вы, батяня, поступили?"
  Засадил своего братеника в тюрьму, чтобы тот не убежал, чтобы раскаялся. Там Матвей и сидел, пока его не освободил красноармейский отряд, пришедший в станицу со стороны Хопра. Теперь уже Матюша показал себя, озверел, никого не миловал. Стал членом ревкома станицы Казанской. Много казаков лишились жизни после приговоров полковых трибуналов и станичных ревкомов.
  После нового наступления Донской армии красные разбежались, абы кто куда, хотели переправиться через Хопёр, к своим, но нарвались на белых, спрятались в Белогорском лесу между хуторами Морозовским и Сухим Логом, в восьми верстах от Лопатины. Матвей ночью прибёг домой, за ним гнались, Анна спрятала деверя в старый свекровин сундук, сама ушла к скотине.* Казаки нагрянули с горы и из сада, окружили дом, всё перерыли, найти не смогли, обращались к невестке, грозили, нагоняли на склизкое, та отвечала дерзко: "Чума его знает, не видала, не слыхала, убирала скотину, не верите - проверьте".
  Хуторянин Капитон Ерёмин, который в то время сидел на скрыне, что-то услышал, открыли сундук, там тот, кого искали. Анна сумела отказаться, доказала, что не прятала, он сам залез в окно и схоронился. Её не расстреляли, хотя и грозились, но как обвинишь, если сношенницей самому атаману доводится. Одним словом, выкрутилась, но один не тутошний, не из наших, наддавал бубнов, всыпал несколько шомполов, хуторцы его одёрнули.
  Большевика угнали в станицу, оттуда вместе с другими красными конвоировали в округ, в Вёшенскую. По дороге, у хутора Дубровского, конвойные застрелили Матвея Константиновича и ещё многих. Перед смертью просил, кто имеет душу, сообщить о гибели семье, в хутор Лопатинский. Родни к тому времени у него почти не было, всех расстреляли белые, остались только племянники. Кто-то из конвоя уважил просьбу. Один человек принёс лопатинцам кожаную комиссарскую куртку Матвея, сказав при этом: "Придут наши, расскажите". И скрылся.
  Судьба шестого потомка Константина - дочери Анастасии неизвестна, она исчезла в 1919 году вместе с мужем и детьми.
  В "Тихом Доне" Шолохов повествует, как мать Мелеховых Ильинична однажды ночью вышла на гумно. "Ильинична долго смотрела в сумеречную степную синь, а потом негромко, будто он стоял тут же возле неё, позвала: "Гришенька! Родненький мой!" Помолчала и уже другим, низким и глухим
  
  * Этот сундук в 2010 году Колесникова (Дронова) Вера Александровна, внучка Анны Алексеевны, подарила музею истории казачества Московского казачьего кадетского корпуса.
  
  голосом сказала: "Кровинушка моя!.."
  И моя прабабушка Марфа Дронова стонала и звала Кирилла, Ивана, Тихона, Леонтия, Матвея и Анастасию...
  Кто смешал людей, столкнул их лбами, зажёг звериной злобой? Что привело к трём годам тяжёлой, беспощадной войны, полной злобы, ненависти и кровавой мести? Кошмар братоубийственной Гражданской до сих пор остался недоразгаданным.
   И здесь, и там между рядами
   Звучит один и тот же глас
   "Кто не за нас, тот против нас!
   Нет безразличных, правда с нами".
  И была правда - у каждого своя.
  Прежде участники белого движения изображались жестокими, потерявшими всяческий человеческий облик бандитами. Теперь всё возвернулось в обратную сторону, уже бойцы и командиры Красной армии выглядят разнузданными, тупыми недоумками, которым иные чувства, кроме классовой ненависти, неведомы. Но ведь в нашей семье не было гульных, никто не считался юродом, никого Бог умом не обнёс. Кто из братьев заблукал, кто завилюжил? Что двигало Иваном и Матвеем, добровольно пошедшими воевать к красным, к таким же казакам - К.Ф. Мрыхину, рожаку Мигулинской станицы, Я.С. Родину из Боковской, И.И. Троинину из Урюпинской, В.А. Лагутину из Обливской?
  Ни в одном регионе страны Гражданская не достигала такой остроты и драматизма, не проникала столь глубоко в каждую станицу и хутор, а подчас и в каждую семью - как на Дону. Пламя войны без разбору сожрало сыновей Донской земли. Нет конца печальному списку: руководители Всевеликого Войска Донского М.П. Богаевский - 37 лет, Е.А. Волошинов - 38 лет, руководители Донской Советской Республики М.В. Кривошлыков - 24 года, Ф.Г. Подтёлков - 32 года...
  В 1918 году отряд Чернецова уничтожил Совет в Александровске-Грушевском, "усмирил" Макеевский рудничный район. За первую половину года на Дону было расстреляно около 20 тысяч красных. В 1919-1920 годах красные уничтожили столько же. Братоубийственная Гражданская война собрала кровавую обильную жатву на донской земле, не милуя ни белых, ни красных. И кто может назвать правого и виноватого в этой кровавой бойне...
  В результате Первой мировой войны, Гражданской войны, эмиграции было потеряно 70% казачества. Вот так закончилась борьба Казачий Присуд - землю, по преданию дарованную Господом донским казакам. Её не купили, не отняли, не выпросили, никто не дарил, казаки кровью, трудами поколений прославляли Дон доблестью и служением России. Она же и уничтожила Войско Донское.
  
   ВОИН
  Трёхлетний казачонок, как волченёнок, таращил глаза на своего мёртвого отца. Таково было первое осознание мира Александром Дроновым. Жил в семье, где вдова осталась одна с тремя детьми, вышла замуж за Николая Матвеевича Гавринёва, бывшего табунщика конно-плодового станичного завода.
  А. Дронов учился в ШКМ - школе крестьянской молодёжи. В страшном 1933 году, как и все ученики, опухал от голода. Затем поступил в Ставропольский зоотехнический институт, сказалось влияние отчима, всю жизнь проработавшего в животноводстве.
  Женился Александр студентом, красивая хохлушка Екатерина Гладкова стала достойной спутницей жизни на все судьбой доставшиеся остальные годы. Знал казачью поговорку: добрую жену взять - горя не видать. Завёз её молодой казак в хутор, наутро по Лопатине слушок пошел. Бабы судачили: "Шуркя никак хохлушкю привёл, сам по воду пошёл". Имел молодожён неосторожность взять ведро, принести воды из родника, что в тридцати метрах от усадьбы, что вызвало недовольство нарушением обычаев. Катюша в тот же вечер завоевала сердца станичников умением красиво отплясывать казачьи танцы, за что молодайку шутливо приняли в казачки.
  Попав по распределению в крупнейший башкирский совхоз, главный зоотехник в свои неполные 22 года столкнулся с новыми страхами. В 1938 году по всей округе стали "пропадать" руководители хозяйств. А. Дронова назначили исполняющим обязанности директора совхоза, в Ставрополе жена с ребёнком, ещё в студентах народившемся Володей, а тут не знаешь, когда придут за тобой. Воспоминания об этом периоде жизни были самыми чёрными.
  Даже в далёком 1965 году, будучи зоотехником-селекционером, пришлось вспомнить старое. Дело было так. Приехал в совхоз на собрание секретарь райкома партии Д.Д. Ширшов. Зимовка была жуткой, коровы от бескормицы падали. А. Дронову предложили возглавить отрасль, но уже подступали болезни, глухота, пришлось отказаться от должности главного зоотехника. Не в меру ретивый руководитель, выступая, позволил себе нелестно отозваться об отказе специалиста, погрозил карами. Попросив слова, Александр Тихонович с трибуны в присутствии 110 работников совхоза бросил в зал: "Я Ягоду пережил, Ежова, Берию, на фронте все годы в окопах, а Вы, Денис Дмитриевич, всю войну больше в тылу, и ничего мне не сделаете".
  Хуторяне долго вспоминали о принципиальности Александра Тихоновича, далеко не каждый в то время осмелился сказать правду в глаза руководителю района.
  На срочную службу Александр был призван весной 1941 года. К этому времени в семье появилась услада и вся дальнейшая опора в жизни дочь Вера. Не дали бравому казаку (с редким в те годы высшим образованием!) даже винтовки, попал в строительный батальон, доверили лишь сапёрную лопату. После очередного боя построили остатки батальона, вдоль шеренги прошёл незнакомый бойцам командир-артиллерист, выбрал самых лучших. Так Дронов стал артиллеристом, подносчиком снарядов. В мае - боевое крещение, трудно было привыкать к выстрелам, сжатый воздух разрывался, бил, давил на уши, вызывая боль и глухоту. Всю войну проходил полуглухим, после демобилизации почти потерял слух, пользовался слуховым аппаратом.
  Затем Александр стал заряжающим, потом наводчиком, командиром расчёта. В августе 1942 года был контужен, ранен в бок. За один день 18 июля 1942 года в районе "Круглая роща" (Волховский фронт) орудием, наводчиком которого был А.Т. Дронов, были разбиты ДЗОТ, блиндажи, повозка боеприпасами, уничтожено большое количество пехоты противника. В сентябре служил уже в должности командира орудия, расчёт подавил огонь пяти миномётных батарей и уничтожил до 30 человек пехоты противника. Погиб весь личный состав подразделения, остался в живых лишь один Александр.
  Командир полка перед строем вновь набранной батареи вручил казаку правительственную награду - медаль "За отвагу". В то время награждали редко, эта солдатская медаль ценилась выше всех поощрений.
  Наконец фронтовая судьба повернулась лицом, А. Дронов был направлен в офицерскую школу. В 1943 году принял установку СУ-76, это пушки, передвигающиеся, как танки, но без башни, тихоходные, с тонкой броней. В сентябре 1943 года батарея самоходных орудий участвовала в прорыве блокады Малой Земли.
  На берегу Чёрного моря, после освобождения Новороссийска, получил лейтенант- артиллерист письмо с Дону, от матери:
  "Для них, супостатов, ничего не стоит лишить человека жизни. Чтоб им, чужеземцам, на своей земле испытать то, что у нас творили, чтоб им и на том свете в аду кипеть. Вот от Юнюшки ничего нет, болит душа за него, за его деточек. Господи, когда придёт тот денёчек и часочек, чтобы собрались мои деточки, пока есть кому дверь отворить".
  Фронтовых писем Александра не сохранилось, лишь в воспоминаниях приводит он часть своего послания на Дон:
  "Знаешь ли ты, жёнушка, что Верочка в моем сознании до сих пор так и лежит в качке на спинке, машет, машет своими пухленькими ручонками, брыкается, перебирает своими кривыми ножками. И на своем, ей одной понятном языке, ворчит, сдвинув брови, серьёзничает. Не могу представить себе и нашего "кавалера" Володюшку".
  Ефим, старший брат Александра, был примером для подражания, работал до войны директором школы в Белокалитвенском районе, имел писательские способности, собирался написать историю своей семьи. По семейному преданию у него имелась рукопись романа. Родные боялись - уж очень книга была похожей на "Тихий Дон". Во время оккупации опасные бумаги спалили, и погреться можно было, да и безопаснее, подальше от бурных революционных и послереволюционных событий. Последнее письмо от брата Александр получил из-под Сталинграда. И всё, как в воду канул. Остались две дочери, обе стали учительницами. В донской степи, неподалеку от села Дубовского, есть Парк памяти, посажено племянником Валерием дерево, установлена таблица "Дронов Ефим Тихонович. 1942. Сталинград".
  Всего Александру Тихоновичу Дронову было вручено семь боевых правительственных наград.
  В октябре 1943 года приказом по 5-й гвардейской танковой бригаде за проявленную личную отвагу и мужество при освобождении Новороссийска он был награждён орденом Красной Звезды. 14 и 15 сентября экипаж под командованием лейтенанта А.Т. Дронова, следуя в боевых порядках, умело маневрируя по кварталам города, уничтожил прямой наводкой 75-мм орудие противника, пулемёт и до взвода пехоты. Командир САУ продолжал наступление, продвигаясь за танками, артиллерийская установка разрушила три дома с засевшими автоматчиками и ячейками с противотанковыми ружьями.
  В августе 1944 года командующий 18-й армии подписал приказ о вручении командиру орудия ордена Отечественной войны II степени.
  В феврале-марте 1945 года, командуя группой из десяти самоходных установок, капитан Дронов обеспечил огневую поддержку пехоты пластунских полков, что позволило с малыми потерями занять населённые пункты Новы Корчин и Прощовице. В бою отбил три контратаки противника, подразделение под командованием донского казака уничтожило: танков и самоходных орудий - три, четыре бронетранспортера, три автомашины, пять повозок с боеприпасами, шесть 75-мм орудий, десять пулемётных точек и до роты солдат противника. За этот подвиг приказом по 60-й армии А.Т. Дронов был награждён орденом Отечественной войны I степени.
  Затем были вручены медали "За освобождение Праги", "За победу над Германией". Его дяде Леонтию за подвиг в Первой мировой вручили шашку с надписью "За храбрость", племянник за освобождение Чехословакии правительством этой страны был награждён медалью "Za crabrost" ("За храбрость").
  И всегда А.Т. Дронов помнил, что он - донской казак, что поколения его предков завещали стойкость, верность долгу. Донской поэт Н.Н. Туроверов написал о сынах Дона:
  Я видел смерть. Быть может, снова
  Её увижу, но клянусь -
  От прародительского крова
  Я никогда не откажусь.
  И ни на что не променяю
  Средь самых чёрных страшных дней
  Свою любовь к родному краю
  И верность Родине своей.
  Верховным Главнокомандующим А.Т. Дронову были объявлены Благодарности - в августе 1944 года за овладение городом Дембица (Польша), крупным центром авиационной промышленности, важным узлом коммуникаций на Краковском направлении. В январе 1945 года вручена Благодарность за освобождение Кракова, мощного узла обороны, прикрывающего подступы к Домбровскому угольному бассейну. В марте - за прорыв обороны немцев около города Оппельн, в апреле 1945 года - за овладение городом Троппау, сильным пунктом обороны немцев на территории Чехословакии. Уже в конце войны объявлена Благодарность за овладение городом Моравская Острава - важным узлом дорог в полосе западных Карпат.
  Назначили на должность командира батареи самоходных артиллерийских орудий, затем стал помощником начальника штаба самоходно-артиллерийского полка по оперативной работе. Фронт продвигался на Запад, уже капитаном, в должности начальника штаба отдельного артиллерийского дивизиона А.Т. Дронов освобождал Польшу, Чехословакию, войну окончил 9 мая 1945 года, в этот день самоходчики и танкисты ворвались в Прагу.
  На блёклой фронтовой фотографии стоят на фоне реки Эльбы два армейских друга, обоим по 28 лет. И дата на обороте примечательная - май 1945 года. У них потрёпанные гимнастёрки, счастливые молодые лица. Раны заноют завтра, контузии схватят за горло потом, осознание разора, неимоверности потерь, придёт позднее. А сейчас, как хорошо видно на этом полуистлевшем снимке, жизнь обещает быть счастливой. Ведь отстояли, победили, выжили.
  После окончания боевых действий Александр перевёз семью в город Станислав (Иваново-Франковск), что на Западной Украине, гонял по схронам бандеровцев. Потянуло на родной Дон, демобилизовался, прибыл в Верхнедонской район, работал в сельхозуправлении, стал главным зоотехником района, начальником районного земельного отдела. Приходилось неделями мотаться по колхозам на бедарке - одноконной повозке.
  Овцеводству А.Т. Дронов отдал более 40 лет, вывел в совхозе "Семичный" Дубовского района линию породы "советский меринос", за что был награжден орденом Дружбы народов. Всего грудь казака украшало 13 правительственных наград.
  Последние годы жизни Александр Тихонович отдал науке, работал научным сотрудником Белгородского института животноводства, занимался развитием овцеводства. Декан факультета животноводства Белгородской сельхозакдемии В.В. Корниенко вспоминал: "А.Т. Дронов был талантливым селекционером, свой богатый жизненный опыт он щедро предавал всем нам, с кем работал и общался".
  Однако нигде, начиная с ШКМ, старая жизнь не отпускала Александра. Из Лопатинского в Ставрополь какой-то "патриот" карябал про него быль и небылицу. После окончания в 1937 году зоотехнического института выпускников пригласили в Москву, где принимал министр сельского хозяйства И.А. Бенедиктов, с каждым провели собеседование. Когда министр направлял выпускника главным зоотехником в башкирский совхоз, сказал: "Трудно Вам будет, дорогой товарищ, с такой биографией, очень трудно".
  На другой день заместитель министра Кальченко сказал Дронову почти то же самое, они знали о специалисте больше, чем он о своей биографии. Александра распределили подальше от Дона (и правильно сделали), но и в районные организации Башкирии тоже приходила кляуза, что он сын помещика, раскулачен и прочая, прочая. В армию призвали не в авиацию, не в артиллерию, даже не в пехоту, а в строительный батальон. Винтовку поначалу не доверяли.
  В декабре 1941 года тот же недоброжелатель настрочил в стройбат характеристику как социально опасного. Командир лишь руками развёл, но что поделаешь, из роты регулирования перевели в подразделение строительное, поступление в офицерскую школу отодвинулось на полтора года. Уже после войны, несмотря на то, что прошёл испытания огнём и мечом, шептали, врали, писали, прибавляя, чего и не было.
  Когда Александра выдвинули на должность заместителя председателя райисполкома, опять сработала "социалка", на этот раз запрет пришёл из обкома ВКП(б). Секретарь райкома Воропайкин рассказал всё начистоту, по-товарищески посоветовал: "Не натвори глупостей, не накличь беды на свою голову. Терпи. Постепенно образуется".
  Начальника штаба отдельного артиллерийского дивизиона, капитана, который в боях за Родину имел две контузии, два ранения, семь боевых наград, ещё преследовали, подозревали. После смерти Сталина, разоблачения Берии окончилось смирение. Наступила пора, когда можно было постоять за себя, за свой казачий род. Но "поезд уже ушёл", жизнь трудовая, активная подходила к концу, здоровье рухнуло. Фронтовые контузии аукнулись глухотой, болезнями.
  Безвременно приняла земля самого заслуженного в семье, избитого жизнью казака Александра Тихоновича Дронова.
  Дети Александра пробились в жизни все, получили высшее образование.
  Старший сын Владимир стал электромонтажником гидроэлектростанций. После окончания техникума распределили на Каунасскую ГЭС, Кременчугскую ГЭС на Украине, затем были Балаковская ГЭС в Саратовской области, Волжская ГЭС в Волжском. Жизнь переезжая была увлекательной, но это в молодости. Возраст стал диктовать оседлое бытие, стал работать по специальности, полученной в Таганрогском радиотехническом институте. Руководил бригадой контроля радиосвязи на аэродромах Северного Кавказа, затем работал инженером-энергетиком в Белгородском сельскохозяйственном институте. Награждён Почётными грамотами и знаками победителя соревнования. Зарегистрировано его три рацпредложения.
  Екатерина Михайловна Дронова попала под немецкую оккупацию вместе с грудным младенцем Верой, ждали папу долгие годы войны. Природа наградила смышлёную девочку умом дяди Ефима Дронова, целеустремлённость и самоотверженность достались от отца. Вера Александровна стала учёным.
  Повидать пришлось много городов и опытных хозяйств. После окончания Ростовского института сельхозмашиностроения была направлена инженером Гомельского машиностроительного завода, затем аспирант Всесоюзного научно-исследовательского института сельхозмашиностроения в Москве, научный сотрудник сельскохозяйственного Академгородка в Новосибирске, руководящая работа в
  
  научно-исследовательских институтах Белгорода, Ярославля, директор научно-исследовательского института в Клину. Затем родные учёные пенаты в Академии сельскохозяйственных наук РФ, стала научным сотрудником академии. Поручили создать научно-производственный и информационный журнал "Сельскохозяйственные машины и технологии". Новый журнал, детище В.А. Колесниковой, получился информационно насыщенным, нужным для практической работы учёным и спецалистам. Опубликовала около 100 научных трудов, её работы защищены 12 патентами. Новая модель кукурузоуборочного комбайна, внедрение современных технологий внесения удобрений, десятки опытных образцов, без которых невозможно движение сельскохозяйственной науки вперёд, - всё это воплощает в жизнь учёный-аграрник.
  За плодотворную научно-производственную работу, разработку и внедрение прогрессивных технологий В.А. Колесникова (Дронова) награждена серебряной медалью ВДНХ, Почётными грамотами Российской сельскохозяйственной Академии, присвоено звание "Заслуженный работник сельского хозяйства Российской Федерации".
  Третий дроновский позднышонок появился в роддоме, что на берегу Дона. Старший брат Володя и сестра Вера долгое время подшучивали над Валеркой, дескать, пестали в рукаве от фуфайки, крутая година была, ни пелёнок, ни распашонок.
  Быт казаков, психологический климат в семьях, отличные от русской среды обычаи и традиции, всё это с малых лет въедалось в нутро казачонка. Его жизненный путь был первым в горестной череде Дроновых благополучным и спокойным. Школу окончил с серебряной медалью, работал в совхозе токарем. Затем учился в Ростовском государственном университете. Тяжко было наблюдать мучения профессоров, когда дубовские ребята появлялись на занятия в подтяжках - и без пиджака, с манерами, сильно отличавшимися от поведения знати. Молодых историков учили отличать Бебеля от Бабеля, Гоголя от моголя, но только в РГУ, лучшем высшем учебном заведении на Юге страны, была наука самой высокой пробы, что в дальнейшем пригодилось в долгой чиновничьей жизни.
  Учительствование в школе прошло как-то незаметно, зато последующие годы жизнь молодого специалиста бурлила водоворотом. Первый секретарь райкома комсомола, заведующий отделом пропаганды, заведующий организационно-кадровым отделом райкома КПСС, заместитель начальника райотдела милиции, начальник отдела по работе с кадрами Администрации района, ведущий специалист Законодательного Собрания Ростовской области - по всей донской развязке проявились казачьи гены.
  В.А. Дронов награждён правительственными наградами - медалями "За трудовое отличие" и "За безупречную службу в МВД", Почётной грамотой ЦК ВЛКСМ.
  Часто задумываешься над возможным будущим семьи "при царе". История не знает сослагательного наклонения, но всё же... Потомки братьев Кирилла, Леонтия в прежних условиях наверняка состоялись большими людьми в Войске Донском. А дети Ивана, Тихона и Матвея вряд ли могли рассчитывать в жизни на большее, чем герлыга чабана или чепиги плуга. Как-то вгорячах сестра Вера сказанула:
  - Не пришли бы красные, я бы на балах танцевала.
  На что Валерий тут же нашёлся:
  - Или рожала в скирде.
  Неисповедимы пути Господни. Работая в Администрации Дубовского района, Валерий занимался вопросами взаимодействия с политическими партиями, с казачеством и общественными организациями. Его двоюродный племянник, правнук бабушки Фёклы, что была родной сестрой бабушки Анны, Владимир Матвеевич Быкадоров, работал в этой же должности в Администрации Верхнедонского района. А вы говорите, нет генов, казачьи потомки - они везде "с развязкой".
  Дочери Ефима Надежда и Галина окончили педагогический институт, обе пошли по стопам своего отца, учат детей.
  В станице Казанской живёт двоюродный брат А. Дронова Дмитрий Иванович Андропов. Участник боёв за Сталинград, инвалид войны. Вырастил двоих сыновей, построил над Доном большой казачьего образца дом. Был избран атаманом Верхнедонского округа, председателем Совета ветеранов района.
  Двоюродная сестрица Екатерина Быкадорова заведовала гостиницей в станице Казанской.
  Бороной прошли события начала XX века по судьбам семьи. По самым скромным подсчетам из колен пяти братьев и сестры Дроновых сейчас на Дону должно было жительствовать 200-250 потомков. На родной земле фамилию Дронов принесли в XXI век только сын Александра Валерий, его внук Ярослав. Казачьему роду нет переводу. Не порвалась генетическая нить, растут внуки Александр, названный с честь своего прадеда, и Андрей.
  Их ещё судьбы безвестные ждут. Ещё будут, как сказал М.А. Шолохов, "жухлые дни".
  
   ПРАВДИВОЕ СЛОВО О ДОНЕ И ПОНЫНЕ В ЗАГОНЕ
  Было время, когда многие не могли ответить на простой вопрос: "Что такое казачество?" Мало кто знал, что казачество в XIX - начале XX века было замкнутым воинским сословием. Что только сын казака мог стать казаком.
  Так кто такие казаки? До сих пор нет единства в определении времени возникновения этого общества, нет ответа на вопрос: "Кто мы, откуда, куда идём?" Дореволюционные историки считали донских казаков ледащими русскими, сбежавшими в XVII веке от работы на тучных нивах добродушных хозяёв. Затем появилась серия книг, где о казаках рассказывалось в духе квасного патриотизма. Советские ученые считали казаков передовой частью крестьян, бежавших от рабского гнёта крепостников и основавших казачество в первой половине XVI века. Казачьи историки доисследовались до зарождения казаков в первых веках нашей эры, за полтыщи лет до возникновения русских. Некоторые казачьи головы готовы самому Адаму нашить лампасы!
  Однозначно датировать сам момент появления казачества до сих пор не представляется возможным. Имеется несколько гипотез возникновения казачества. "Беглокрестьянская" объясняет этот процесс, как миграцию населения из России путём колонизации нашего края. Другая исходит из того, что казачество есть результат развития восточно-славян, перенёсших половецкое и ордынское господство. Так и сражаются до сих пор адепты автохтонной и миграционно-колонизационной теорий зарождения казачества.
  Определение казаков как исторической общности ещё в большем тумане. До революции казаки считались служилым сословием, это было зафиксировано Сводом Законов. Всевеликое Войско Донское в 1918 году приняло закон "О донском флаге, гербе и гимне", в котором записано: "Три народности издревле живут на Донской земле и составляют коренных граждан Донской области - донские казаки, калмыки и русские крестьяне". Советские историки так и не ответили на вопрос, кто такие казаки - субэтнос, то ли этнографическая группа русского этноса, либо ещё какая категория. Ныне существуют два подхода к этому вопросу: 1) казачество - субэтнос; 2) казачество - это сословие. Скорее всего, казаки только находились на пути этнического становления, так и не пройдя его до конца.
  Феномен донского казачества так и не разгадан. Донцы стоят твёрдо, мы - народ со своим менталитетом, языком, обычаями, мелосом, национальным костюмом, особенностями экономического развития. Территория расселения считалась "Казачьим Присудом", то есть Бог от бытия присудил Причерноморье донским казакам. По переписи 2002 года значится, что в ранге народа казаками считают себя 140 тысяч жителей России, а в Ростовской области - 87,5 тысяч.
  Отношение руководства страны более чем доходчиво пояснил А. Котенков, представитель президента в Совете Федерации: "Из понятия "казак" должна быть исключена даже возможность намёка на некую этничность".
   Половину тысячелетия насчитывала история казачества. Как хотелось бы написать "насчитывает"! Но казачество исчезло. Причины его стирания с карты России понятны. Войско Донское было порождением крепостничества, и при господстве частной собственности на землю казачество было обречено. В начале XX-го века стало ясно, что рыночные отношения сметут и юрт, и пай, и все льготы, с этим неизбежно исчезнет экономическая, затем и социальная база существования казачьего сословия.
  Размывание казачьей культуры началось ещё в XIX веке. Начиная с 1883 года, ни один природный казак уже не становился донским Атаманом. Донцы стали стремительно терять свою этническую индивидуальность. Шёл объективный процесс расказачивания, община медленно, но неизменно разлагалась изнутри. Доля казачьего сословия в составе жителей Дона упала до 40%. В 1916 году донской писатель, депутат 1 Государственной Думы, Ф.Д. Крюков писал: "Живя вдали от родного края, я знал и видел его прогрессирующее оскудение, отсталость и неизбежное в будущем хозяйственное порабощение его пришельцами".
  Лишь война и революция помешали перемешать казачество с остальным населением в мощной социальной системе Российской империи. Хотя представим такое: белые взяли верх и возродили монархию, или же предпочли ей республиканское правление - всё равно судьба казачества была бы незавидной. Сословие ожидало такое же расказачивание, причём не менее кровавое, чем от большевиков, но уже от радетелей за Россию Великую и Неделимую. Достаточно вспомнить, как деникинцы убили председателя Краевой кубанской Рады Н.С. Рябовола и его соратников. Как врангелевский военно-полевой суд приговорил кубанского священника А.И. Калабухова и других 12 "самостийников" к казни через повешение. Если не инородцы в кожаных тужурках, так другие кадеты, социалисты, октябристы и прочие "исты" подписали бы приговор на уничтожение Войска Донского, ибо исчезли условия, создавшие и питающие идею казачества.
  Другой причиной исчезновения был сепаратизм. В октябре 1917 года Войсковой Круг постановил считать Донскую Землю независимой республикой. Почти три года в новоиспечённой "стране" была своя Конституция, герб, гимн. Дон объявил сам себя суверенной и независимой казачьей державой. В январе 1920 года на Верховом Круге Дона, Кубани и Терека в Екатеринодаре была подписана декларация объединения трёх казачьих республик в одно независимое федеративное государство. Маломощное государство в тех условиях шансов на существование не имело.
  Экономическая привилегированность и сословная отчуждённость - вот что противопоставило казачество остальному населению. Обыденкой меж ними звучал вопрос: "Да ты казак, ай хамишша?.." (с особым ударением на слоге "ша"). Казаки презрительно называли иногородних "сипа", "сипута", со временем комплекс превосходства перешёл на "хохлов", "кацапов", евреев и вообще на всех иногородних. Те в долгу не оставались, приклеили казакам кличку чига востропузая. Дед Николай Матвеевич Гавринёв гутарил: "Валеркя, унучек, мы ня русския, мы - донские казаки без подмесу, русаки там, за бугром". Казацюры сроду русскими себя не считали.
  Ещё одной причиной был консерватизм политической элиты Войска. Она в годы перелома поделилась на две категории: одни стояли за суверенное государство, другие - за независимость в составе Российской империи под скипетром Императора. Почти не было донских руководителей, видевших перспективу развития общества в республике. Уход дворянской верхушки от управления Донским краем, устранение сословности в политической системе общества, были уже перезревшими вопросами, что и закончилось полным крахом.
   Тяжко прошлись по Дону события начала XX века. Население Области Войска Донского составляло:
  1914 год - 3,88 млн. чел.
  1917 год - 2,79 млн. чел.
  1920 год - 2,27 млн. чел.
  В годы Первой мировой войны население уменьшилось на 1.100.000 человек, за годы Гражданской войны - ещё на 500 тысяч.
  После революции был организован процесс насильственного передела земли за счёт казачества. Итог оказался печальным, в 1927 году в Казанском районе (с 1920 по 1924 годы волость) размер посева составлял лишь три гектара на хозяйство. В это время в нашем районе безлошадных было 96%, а 63% хозяйств не имели рабочего скота. Земледельцев, полностью обрабатывающих пашню своим скотом и инвентарём, было только 27%. Так выбивалась экономическая база существования казачества.
  Коллективизация подвела итог бытия казачества. Прежняя социально-экономическая основа казачества была ликвидирована. Казаки слились с крестьянами, они по своему положению ничем не отличались от остальной массы колхозного крестьянства. Реально казачество как этнос в 30-е годы было уничтожено. За 60 лет казачество было окончательно окрестьянено, в семьях почти исчезли казачьи песни, пляски, одежда, не стало самобытной архитектуры, пропал оригинальный и неповторимый язык, обычаи и традиции были утеряны.
  В смутные и лихие девяностые за один чох стало зарождаться новое "казачество". Слоняющиеся по рынкам, обретающиеся в таможнях помятые лица в царской армейской форме, сразу заслужили среди народа некрасивые клички. В казачье движение частично пошли либо неудачники, не сумевшие занять достойное место в жизни, либо неквалифицированные и малообразованные люди. Большая часть населения области обнаружила скрытое неприятие "нового" казачества. Парадность, силовые методы решения проблем, скоропалительные присвоения высоких чинов, невиданные доселе "награды" - всё это не играло на руку возрождению казачества. А тут ещё к руководству примазались умелые политики, чистые мафиози, удачливые предприниматели, которые под флагом казачества сумели стать серьёзной силой и в бизнесе, и казачьем движении.
  Казачья верхушка в Новочеркасске, Ростове, в районных центрах имеет неплохие наработки в формировании казачьей культуры, в попытках наладить охрану правопорядка, в учёбе молодёжи. Открыто восемь кадетских корпусов, 120 казачьих школ. Благое и нужное дело. Кадеты превращаются в символ воссоединения Российской армии, расколотой на белую и красную.
  В казачьих семьях Верхнего Дона сохранились многовековые традиции, мальчишки с искрами в глазах надевают казачью форму, с удовольствием распевают песни своих предков. В станице Казанской уже более 10 лет имеется чудесный детский ансамбль "Донские узоры". Особой любовью пользуются народные коллективы: Мрыховский народный хор, агитбригада "Верхнедонье", Казанский народный хор, проводятся фестивали детского творчества "В казачьем курене". Отличный фонд экспонатов выставлен в казачьих музеях хутора Кукуевского и хутора Мещеряковского.
  Законодательным Собранием Ростовской области принята и профинансирована областная целевая Программа поддержки казачьих обществ.
  Но это капля в море. Вся беда в том, что возрождение казачества - достаточно узкое социальное явление. Нужно быть реалистом и признать, что базовые слои народа уже не в состоянии восстановить утраченное.
  Будущность казаков туманна. До слез обидно: стоит Валерий в Черновцах на национальном празднике, смотрит на украинские семьи. Все в национальных костюмах, поют гуцульские песни, на столе национальная кухня, цветущие, довольные лица, свою народность сохранили. Где те 800 донских казачьих песен, нигде в русском фольклоре не встречающихся, где оригинальная казачья пляска? Где говор, где курени, где вековые традиции, обычаи? Где 18.000 слов казачьего языка?
   Всё ушло и не вернётся. Отрезанную краюху не прилепишь, пущенную стрелу нельзя повернуть в лук. Утрачено самое глубинное, что есть в национальности: мера сопричастности к истории и судьбе собственного народа, пронизание жизни своей - родственной любовью. Великой и светлой любовью к своему роду, к своим корням.
  Павел Поляков, казачий поэт, сочинил на чужбине пронзительные и горькие слова:
  - Чьи вы?
   -Чьи вы?
   крикнет чибис
  В степи, полымем сожжённой.
  И замрёт, исполнен болью,
  Крик, тоскливо-изумлённый.
  - Чьи вы?
   -спросят нас курганы.
  Вербы, бахчи и ракиты.
  И ответим:
  - Мы вернулись.
  Деды...
   наши...
   здесь зарыты...
  И метнётся в небе чибис,
  Дрогнет твердь в ответе грозном:
  - Что?
   Теперь лишь возвратились?
  Поздно...
   поздно...
   слишком поздно...
   Уже никто не скажет моим дедам Кириллу, Ивану, Тихону, Леонтию, Матвею: "Нет, не забыли вас на Дону, помнят ишшо".
  Историческая судьба сотворила казачество как уникальную общность людей. Возможно, когда-нибудь, через два-три поколения, история вспомнит о своём создании.
   Но не след забывать, что в 1918 году войсковой старшина А.В. Голубинцев распустил, как и многие казачьи военачальники, 3-й Донской казачий Ермака Тимофеевича полк Императорской Армии - в бессрочный отпуск. Где и другие донские казачьи соединения числятся до настоящего времени. Не зря сложили пословицу: и Тихий Дон спокоен, пока нет команды: "По коням!" Упаси Господь, сызнова услышать приказ: "Шашки к бою, строй фронт, марш, марш!.."
  
  
  
  
  
  
  ЧАСТЬ II
  ЦЕНА ПОБЕДЫ
  
  Настоящая тяжесть войны,
  какую пережили миллионы наших людей,
   осталась до конца нераскрытой.
  К.К. Рокоссовский
  Первый год войны оставил в моей памяти самые глубокие следы, самые тугие узелки, на сердце - самые чувствительные рубцы. Почему так? Да потому, что у меня, как и у каждого, произошла величайшая ломка всей жизни, именно эти годы, как бритва на оселке, испытывали каждого человека. Многие ветераны войны, когда заведёшь с ними разговор "о самом, самом", чаще всего обращаются к первому периоду войны, к 1941-1942 годам. Тяжелейшие испытания выдержали не все, многие свихнулись, иные даже переметнулись в стан врага. Этакое совершалось на моих глазах, не оставляя безучастным, так или иначе формировало солдата, сказывалось в поступках, в боевых делах.
  Одно было неизменным - убеждение в непобедимость народа, вера в правоту дела. Сразу решил, что моё место в строю, надо воевать, а не рассуждать, у войны свои мерки, было не время для самооценки, а пора самовыражения.
  Чувствую, что избавиться от трубного зова военных лет можно, высказав хотя бы частицу того, что накопилось, о чём нет мочи молчать. Как писал поэт С. Баруздин:
   Радости и невзгоды
   Жизнь выдает сполна,
   Но тянет меня в те годы,
   Хотя всё дальше война.
  Не хочу скрывать свою надежду на то, что кто-то из вас, молодых, пройдёт, на худой конец, мысленно пролетит по тернистым дорогам войны, по тем местам, где в "перекрёстке панорамы орудий врага" билась наша жизнь, наша молодость, поклонится праху героев, их мужеству, их бессмертию.
  
  К ФРОНТУ
  590-й отдельный строительный батальон инженерных войск 22 июня 1941 года занимался сооружением военного объекта вдали от кровавых событий. Мы находились среди лесов и озёр севера Вологодской области, огненных сполохов первых дней войны не видали, гром войны докатывался эхом людского возмущения. Услышав о войне, я был охвачен странным чувством давно ожидаемой, но неожиданно нагрянувшей беды, и раньше был уверен в том, что Германия на нас нападёт, к этому вела вся захватническая история немцев, агрессивная, грабительская политика Гитлера.
  Однако наши руководители, которым по долгу службы сия истина должна быть ясной, говорили, что если будет нападение, то не скоро. Помню, как однажды командир роты набросился на группу красноармейцев за "разговорчики" о неминуемой войне с Германией. В газетах мая - июня 1941 года громили тех, кто сомневался в нерушимости пакта о ненападении. В народе росло чувство опасности войны не сегодня, так завтра, а среди командиров царила беспечность.
  Все были буквально в плену слухов о скорой войне, но нас убеждали не верить, не поддаваться провокациям. Удивительная тогда складывалась ситуация. Маршал А.И. Еременко высказывался в своей книге: "Я понял, что начавшаяся война будет для нас неимоверно тяжёлой, особенно в начальный период. Действительно, ведь если и мне, в то время генерал-лейтенанту, командарму, почти ничего не было известно о приближении войны, то какой внезапной она должна была показаться для солдат, для младшего и среднего комсостава, для всего советского народа". Вот так мы встречали войну.
  Плыли баржами и пароходами по Онеге, Свири, Ладоге, ехали в поездах, но больше пешком в походных колоннах. Многокилометровый марш к фронту по просёлочным дорогам, лесам, болотам для меня, и не только для меня, был тяжким физическим испытанием. Нужно много сотен вёрст, ежедневно по 25-30 километров, прошагать с полной выкладкой. Закалки не было, перед войной в село пришли машины, специалисты по фермам совхоза ездили на автомобилях, да на жеребцах, теперь шагаем на своих двоих.
  Полк спешил на помощь частям, сражавшимся на западных оборонительных рубежах. Попервах думали не иначе, как: "Вот мы ему дадим по мусалам! Чтобы неповадно было своё свиное рыло совать в наш советский огород". Были твёрдо уверены, что своей земли не уступим никому ни единого вершка, воевать будем на чужой территории. Сами-то, боже мой! "Годные необученные", пушек, пулемётов в глаза не видели, не говоря о танках, автоматическом оружии. На вооружении винтовка-трёхлинейка, гранаты, бутылки с горючей жидкостью, бессменный "шлёп-шлёп по боку" противогаз. И при том были убеждены в победе, верили, что будет, как в пословице: "В Росиию - с клинком, из России - пинком".
  Переходы изнурительны, идём и идём ближе к фронту. Дороги разбиты, запружены войсками, движущимися на запад, встречным потоком беженцев с запада на восток. Тысячи людей отправлялись в тыл страны, ехали, на чём попало, везли добро колхозов, совхозов, МТС, фабрик и заводов, колхозники гнали гурты коров, отары овец, даже группы свиней. Сотни машин вязли в грязи, тонули в ухабах, выбоинах, в воронках от бомб. Отступающие нескончаемым потоком двигались подальше от фашистского "нового порядка".
  Над скопищем носились вражеские бомбардировщики, истребители. Крестоносные стервятники несли смерть и муку. Им, господствовавшим в небе, мы не могли противопоставить какую-либо силу. Тихоходных тупорылых И-16, И-153 немецкие Ме-109 сбивали легко. А уж наши бомбардировщики СБ и ДБ-3 - те были и вовсе лёгкой добычей. Гансы так обнаглели, что, бывало, увяжутся за какой-либо приглянувшейся им целью - колонной машин, стадом коров, группой доярок, вьются, куражатся, бьют, строчат из пулемётов до тех пор, пока не кончатся горючее и боеприпасы. Нечем было их отогнать!
  Находясь далеко от фронта, мы шагали по войне. Пепелища сожжённых немецкими бомбами построек, кровь, трупы наших людей, стоны, слёзы - это надламывало слабых, вносило растерянность, порождало трусов и паникеров. Их в нашей роте было предостаточно, до сих пор вижу осунувшиеся лица, бегающий взор, выражение страха и неуверенности. Находились такие, которым было не только безразлично, но в свинцовом взгляде поблескивали искорки удовлетворения происходящей трагедией, даже радость возмездия. Эти глаза помнятся до сих пор, заячья душа, затаившая вражду, жаждала отмщения фашистским оружием, окажись по ту строну фронта, преобразятся в волка. Виделось, чувствовалось, но пока было недоказуемо.
  Идём, идём, нас торопят, в последнее время пришлось шагать только ночью, при свете дня слишком одолевали самолеты. Летали так низко, что вот-вот отклонятся в сторону от дороги, не успев поднять крыло, врежутся в зеленую стену придорожного леса. Нет, не падают, строчат да строчат, бомбят, да бомбят. Какими глупенькими были в начале войны! Ганс поливает свинцом с высоты дерева, мы, как страусы, схоронив голову, лежим, не обороняемся. Более того, запрещалось стрелять из винтовок, отвечать огнём нельзя - демаскируешься. Но это тысячи пуль, явная смерть стервятнику. Не догадывались, что при столь низком полете самолет легко поражался даже из винтовки, что в последующие годы было проверено опытом боевых действий. Ох, уж этот 41-й, ох, и мы в 41-м! Горе, да только.
  
  ПИСЬМО БРАТА
  Привал. Красноармеец Иван Сидоркин тел-ё-па, телёпа в делах военных, но честности отменной, появился в роте с пачкой писем от родных и знакомых, ребята взяли его в круг.
  - Рахимгулов, - письмо от черноглазой, пляши!
  - Осадчий, - письмо от жены, пляши!
  Издалека увидел в его руках письмо со знакомым с детства почерком, округлыми, твёрдой рукой написанными крупными буквами, сразу не сообразил, от кого, лишь почувствовал что-то нашенское, родное. Да это от Ефима!
  - Дронов, - пляши.
  Что поделаешь, сигали, выкаблучивались, лишь потом, когда стали приходить такие письма, получив которые не возрадуешься, этот ритуал сам собой отпал.
  У меня в руках дорогая весточка от брата Ефима Тихоновича, пишет из Ленинграда, где находился с экскурсией группы учителей Ростовской области. В то время он работал директором Белокалитвенской средней школы, что на Северском Донце. Ефим не чета мне и хуторским ребятам, способнейший человек, башковый, среди всех Дроновых лопатинских отличался особым складом ума, добропорядочностью и серьёзностью. Даром что воспитывался с нами на одной печке, в старом дроновском доме груба умещала всех шестерых ребят, да ещё и девчонка какая-нибудь затешется среди нас - двоюродные сёстры Татьяна, Ольга.
  Е. Дронов, не в пример другим, не мыслил себя вне школы, вне учебы, в числе немногих из нашего района окончил заочно Таганрогский педагогический техникум, затем Ставропольский пединститут. Братушка пишет на фронт, а я ещё до войны не добрался, иду, иду. После коротких, но тёплых родственных приветствий перешёл к тому, чем жил, что перенесла страна, восхищался Ленинградом и ленинградцам первого дня войны, писал о патриотизме, единодушии, стремлении как можно скорее попасть в действующую армию, сразиться с обнаглевшим врагом, проучить и изгнать.
  "Ленинградцы, - писал он, - осаждают комиссариаты города с просьбой направить на фронт. Пробился в РВК и я с заявлением о зачислении в команду добровольцев, не приняли, посоветовали подать рапорт в свой военкомат".
  От меня, младшего брата, требовал:
   "Будь смелым в бою, переноси невзгоды и неурядицы. Береги себя, не лезь не рожон там, где не надо, но ещё больше береги честь семьи, Родины. Русский народ всегда отличался преданностью стране. Киевский князь Святослав (X век) призывал своих воинов: "Или жить победителями, или умереть со славой". Не ищи спасения в плену, немецкое иго хуже смерти. Ты, наверное, помнишь Капитона Ерёмина из Средней Лопатины, он в Первую Германскую был в плену, часто рассказывал станичникам про плен у немцев. Говорил: "Немец - хуже турок. Турок зол, но имеет душу. Немец и зол, и без души, для него русский пленный не человек, а животное, они и содержали, и кормили, и заставляли работать пленных, как скотину".
  В конце Ефим сделал экскурс в историю борьбы славян с немецкими захватчиками:
  "Ты знай, что русский всегда побеждал немца, и теперь побьём. Войну против русского народа, против славян вообще немцы ведут не только эти пять дней, а тысячу лет. Начали свои кровавые походы ещё в VII веке, при Карле Великом, затем возобновляли их несчётное количество раз. Все последующие 400 лет они рвали кусок за куском земли славян. Помнишь битву Александра Невского в 1242 году на Чудском озере, затем в 1410 году - под Грюнвальдом. Колотили их, сволочей, и в 1558, и в 1759 годах. Да как лупили, что в Берлин заходили! Фридрих II на горьком опыте учил преемников не враждовать с русскими. Знаменитый Бисмарк помнил это, а Вильгельм II забыл уроки и вновь в 1914 году двинул войска. Чем закончилось, ты знаешь, громили немцев и сыны Дона, я слышал многие рассказы казаков-фронтовиков, как они гонялись на лихих дончаках за немцами-псами. Об этом рассказывали дядя Лев Константинович и дядя Иван Константинович. Тогда, правда, погибали "За царя и Отечество". Теперь - другое дело, нет царя, и это хорошо. Но отечество есть, наше социалистическое Отечество! Немец сеет ветер - пожнёт бурю".
  Закончил братуня своё письмо стихотворением, которое в юности я с упоением декламировал:
   Теперь ли нам дремать в покое,
   России верные сыны?
   Пойдём, сомкнемся в ратном строе,
   Пойдём, и в ужасах войны
   Друзьям, отечеству, народу
   Отыщем славу и свободу.
   Ф. Глинка, 1812 г.
  "Крепко обнимаю тебя, мой родной братик. Желаю всего тебе всего самого доброго и, прежде всего, жизни и чести. Е. Дронов"
  Читал письмо и думал: "Братушка мой родной, чувствую, чем озабочен, ты не уверен во мне, более того - боишься, стараешься внушить чувство ответственности, собственного достоинства, бесстрашия в бою, веру в победу. Выстою ли я? Этого сам не знаю, хочу справиться, но моего желания, чувствую, не достаточно. Страшна ли смерть? Не боюсь. Страшен ли немец? Нет, сдюжим. Страшен мне мой страх! Не мною выдуман, не впервой вступаю с ним в единоборство, ещё древние полагали, что сатане дает жизнь страх".
  Письмо часто читал и перечитывал, дружки-товарищи начали надоедать с просьбами и им дать. Долго отнекивался, потом доверил близкому другу Петру Осадчему, через некоторое время ко мне пристал, да пристал Алексей Дурасов. И пошло-поехало, многие читали с интересом, другие с ухмылкой: "Подумаешь, умереть за социалистическое отечество".
  Дошло до комиссара Нагимулина, однажды подходит ко мне, спрашивает, может ли он ознакомиться с письмом. Вот те на! Усмотрит какую-нибудь контру о казаках. Отнекивался, дескать, брат думает, что воюю с шашкой наголо, с пулемётом на тачанке, а я как видите, с лопатой, винтовка, и та лишь спину трёт.
  - Вот ты о чем, - с новым, серьёзным выражением в лице, сказал он, - будь уверен, обещаю, найдёшь возможность повоевать, показать себя. Смущает, что в строительном полку? Напрасно, в этой войне инженерные войска - сила, без них ни туда, ни сюда. При наступлении мы впереди, кто мины снимет, кто заграждения ликвидирует, кто дорогу проложит, кто укрепит нашу оборону? То-то. При отступлении кто заминирует дороги врагу, кто мост взорвёт? А ты...
  Письмо брата так-таки у меня взял, зачитал красноармейцам во время очередного привала. Использовал его мастерски, многое добавил, кое-что оттенил, хорошая беседа получилась. Я, конечно, ходил козырем, гордился братом и... собой.
  
  СИЛА СЛОВА И СЛАБОСТЬ ДУХА
  Очередной отдых. Перед строем батальона зачитано выступление И.В. Сталина по радио от 3 июля 1941 года. Яркий образец, как человек может не только подчинить, но и направить других туда, куда считает нужным. Своё выступление начал непривычно:
  - Товарищи! Граждане! Братья и сёстры! Бойцы нашей армии и флота! К вам обращаюсь я, друзья мои!
  Ясно, чётко изложено всё, как есть, рассказано, что требуется от каждого гражданина страны.
  - Все силы на разгром врага! Вперёд, за нашу победу!
  Стояли в строю, слушали, боясь пропустить хотя бы одно слово. Я уже был готов идти, куда он звал - в бой, с удовлетворением думал:
  - С таким вождём мы не можем не победить.
  Запомнилось тогдашнее состояние, весь напрягся, тянусь вверх, казалось, поднимусь над землёй. В глотке сухо, спазмы, правая рука сжимает винтовку, пальцы впились в надствольную рамку, под
  ногтями образовались красные прожилки, полусогнутые пальцы левой руки впились в ладонь, шея напряжена, какие-то тиски сжимают грудь. Вот такая сила была в словах Сталина.
  Как только улеглось первое впечатление от речи, задумался, почему он именно так начал. Речь казалась притёртой, заискивающей, не сталинской. Он в последние годы вовсе не разговаривал с народом, тут на тебе, вождь и такая нежность: "Братья и сёстры... друзья мои". Не мог разобраться, одно знал, раз уж Сталин так заговорил, значит обстановка не из лёгких, дело требует такого обращения, надо народ подымать. Главное - после выступления всё стало на место. Не было болтовни о преднамеренном отступлении Красной Армии, разглагольствования о желании заманить врага вглубь территории, самим сжаться, как стальная пружина, а затем зубодробительной силой ударить по врагу, что вроде повторяется 1812 год. Прекратились пересуды, руководство потребовало бороться с врагом на тех рубежах, защиту которых доверила страна.
  Многие дни и ночи, десятки километров пути к фронту, я был свидетелем солдатских разговоров о выступлении Сталина. Однажды услышал:
  - Кто бы мог подумать, что с Красной Армией случится такое. Глянь, сколько отдали немцу, - с недоумением и кручиной говорил, как бы с собой, Осадчий.
  - Иначе и быть не могло, - резко, со злобой, встрял в разговор красноармеец Голован, - лучших людей сослали в Сибирь, в лагеря, в тюрьмы. Армия обезглавлена. К войне не подготовились, игрались в бумажки, пакты, да договоры.
  - Ты что мелешь, - возмутился Осадчий, - что, не доверяешь товарищу Сталину?
  Тот дальше льёт кошкины слёзы:
  - Немцы мелют. Рушат в муку нас и страну.
  Почувствовав, что его слушают красноармейцы, что вблизи нет никого из командования, разыгрывая из себя народолюбца, продолжил, будто бы с горечью и страданием:
  - Такой народ! Такая преданность социализму... а так с ними обращаются. До чего довели! Воевать нечем, что воевать - жрать нечего. Чем себя сегодня кормили?
  - С тобой навоюешь, - выругавшись, махнул рукой Осадчий, продолжая кантовать комель к мосту.
  - Много не протянем, - пробурчал Голован, поднимая свой конец лесины.
  Зыркнул по сторонам, добавил:
  - Э-эх, дубинушка, - и замолчал.
  Высказанные мысли явно отдавали контрой, ненавистью к правительству. Но как убедиться, что Голован враг, долго ли оклеветать человека? Кто он, правдолюбец, борец за истину, или злобный перерожденец, что это - предательское кредо или крик души? Передо мной встали вопросы, трудно было допустить, что враг может так открыто заявлять о себе. Обсуждали разговор с Осадчим, ни к чему не пришли. Не пойдёшь же с доносом, мало ли что болтают, но к Головану зародилась антипатия, необъяснимая подозрительность.
  Один из этапов был особенно трудным. Весь день моросил дождь, дорогу развезло, шлёпаем по грязи, по лужам, под ногами скользко, одежда промокла. Изнемогли, вчера шагали ночью, сегодня весь день, марш регламентировался нелётной погодой, спешили, приказ есть приказ. Никак не одолеем последние шесть-семь километров до ночного привала.
  Во время движения в походной колонне я заснул на ходу, в строю спал, но двигался. Сколько кемарил, сколько брёл, не помню. Лишь когда идущий рядом красноармеец огрел по кабаржине, промеж лопаток, схватил за шиворот и тряхнул, я проснулся, как ни в чём ни бывало, продолжал двигаться. Потом он рассказывал: пошёл-пошёл, как полоумный или полуслепой, от строя влево, нетвёрдо ступая в кювет, вот-вот споткнётся и упадёт. Нет, топает и топает. После удара проснулся, встряхнувшись, отрезвел от сна, и хорошо выспался, на какой-то период усталость сняло.
  Другой случай со сном у меня приключился через три года, в 1944-м, я был в то время командиром батареи самоходных установок СУ-76. В бою за станцию Чарны (Польша) нашу 9-ю Краснодарскую пластунскую казачью дивизию двое суток немец выматывал бесконечными контратаками. Наконец бой затих, настало время отдыха, зашёл за угол дома, туда снаряд не упадёт. Никого не предупредил, даже своего адъютанта, упал и заснул мертвецким сном. Немец пошёл в контратаку, сбил наши части, они отходят, а я сплю. Батарея отступила, посчитали, что я на КП полка. Случайно наткнулся на меня бежавший казак-пластун, огрел так, что мёртвый вскочит. Очумел от неожиданности: немцы перебегают метрах в 70 от здания к зданию. Вот когда пригодилась казачья прыть, шеметом от дома к дому, потом ползком по лощине... Вырвался. Страшное дело на войне - сон.
  Как важно иметь хорошее здоровье и крепкие ноги! Перед войной изнежился, теперь раскаиваюсь, понадобились собственные силы, но они ограничены. Каких трудов стоило натренировать тело, привыкнуть к невзгодам, лишениям. Некоторыми чересчур службистыми командирами отставание из-за слабости или травм принималось как проявление трусости, нежелание идти на фронт, а он рядом, ноги отбил, телепаешься из последних сил, на последнем дыхании.
  Чем ближе к передовой, тем чаще люди гибнут от бомбёжки и обстрела. Чем больше встречается на пути разрушений, машин с эвакуированными ранеными, тем яснее и яснее проявляются характеры, выдержка, боевые качества командиров, красноармейцев. Кто есть кто, стало на повестку дня.
  На первых порах казалось, что в роте все сделаны на одну колодку, командиры различаются лишь количеством кубарей или шпал, различия в этой неодинаковости стали выявляться на подходе к фронту. Думалось, что ребята, стриженные одной машинкой-нулёвкой, обутые в одинаковые ботинки с обкрученными обмотками, и в жизни должны быть нивелированными. Одна судьба, одна задача сделают своё дело, подравняют, затем выправят мысли, поведение, поступки.
  Оказалось, что не так. Народ был собран разношёрстный. В авиацию, в мотомехчасти производился отбор, подбор, в разведчики ещё жестче, а в инженерные - скопом. Тут и льготники-перестарки, и нестроевики, и осужденные, и сыновья репрессированных. Это не могло не сказаться на психологическом состоянии роты.
  В одной из бесед командир роты рассказал о положении на фронте, отметил, что впереди немецкой группы армий "Север" двигается стальная лавина 4-й танковой армии, командующий 56-м танковым корпусом фон Майнштен получил приказ наступать на Ленинград через Лугу. Но через несколько дней 38-я советская армия контратаковала, на дальних подступах к городу противник остановлен. Лужская оборонительная полоса, сооружённая в ходе войны, сыграла свою роль, наши войска её удерживают, перемалывая отборные части вермахта. Немцы имеют приказ захватить город, 400 тысяч ленинградцев расстрелять или повесить, уже утверждено меню банкета в гостинице "Астория", назначен комендант Ленинграда генерал Кнут.
  Гитлеровцы стремяться захватить Ленинград по двум причинам. Во-первых, для дальнейшего наступления вглубь страны освобождались войска группы армий "Север", задействованные в обеспечении блокады города. Вследствие постоянных попыток прорвать блокаду Ленинграда обстановка в этой группе поддерживалась большими силами, которые могли быть задействованы на других, более важных участках советско-германского фронта. Во-вторых, захват города мог иметь большое политическое и моральное значение.
  Комроты сообщил, что командованием полка приказано быть готовыми к бою, разъяснил, что возможен прорыв противника, хотя мы инженерные войска, вооруженные силы должны воевать. Красноармеец Третьяков, по виду и ухваткам человек тёртый, из хозяйчиков, просит разрешения задать вопрос.
  - Это как же получается, - с возмущением, раздраженно спрашивает он, - в мирное время меня в армию не брали, оружие не доверяли, теперь, когда припекает, так стал нужным защитником родины советской. Иди, умирай?
  Наступила жуткая тишина, мы понимали, что это не вопрос, а вызов, явно выраженное недовольство, отказ от исполнения приказа. Командир взглянул брезгливо, как на гада, но сдержался. Поборов негодование, терпеливо и обстоятельно разъяснил, что советские люди грудью стали на защиту Родины, заключённые, и те просятся на фронт. Говорил резко, но сдержанно и убедительно. Кое-кому казалось, что вопрос исчерпан, но вокруг Третьякова образовалась атмосфера отчуждения, лишь некоторые стали увиваться, подхваливать за смелость.
  На вечернем привале Третьякова увели в штаб, арестовали, началось следствие, несколько человек из его окружения вызывали, допрашивали. Состоялся суд военного трибунала.
  - Выходи строиться!
  Нам зачитали приговор.
  - Именем Родины... Врага Советской власти... Третьякова. Расстрелять.
  Война, обстановка в полку, требовали решительных мер, они применялись в соответствии с законами военного времени, а вот Голован и другие, лишь после показавшие своё вражеское нутро, оставались вне подозрения.
  
  КРЕЩЕНИЕ
  Строительный батальон первые дни войны был не в самом пекле, а на задворках фронта. Немецкие войска рвутся к Ленинграду со стороны Пскова и Эстонии. Нам приказано выйти на один из участков дороги Толмачево - Луга, обеспечить бесперебойное продвижение машин, боевой техники, людского пополнения фронта. Всё это шло, ехало днём, особенно интенсивно ночью. Разбит ли мост, испорчено воронками от бомб полотно дороги, перевёрнута, раскурожена машина - нами немедленно исправлялось, движение по дороге восстанавливалось. Что может быть проще и безопаснее, чем служба в дорожных частях? Попервах так и думалось.
  Немец понимал значение этого участка фронтовой дороги, делал всё, чтобы затормозить, прервать движение, бил из орудий крупного калибра, бомбил, строчил из пулемётов. Противник разрушит, мы восстанавливаем, ганс обстреливает, мы в это время трудимся. Нельзя допустить, чтобы колонны машин стояли неподвижной мишенью под огнём врага, работаем день за днём, ночь за ночью. Трудно в темноте, когда шёл основной поток техники, боеприпасов и горючего, ещё опаснее - в ясные лётные дни, когда фашисты звено за звеном посылали самолеты.
  Мы не знали об обстановке на переднем крае, о потерях на подходе к фронту я ощутил на своей шкуре. Огромны они были, недопустимо огромны, главным образом из-за бомбёжки и обстрелов авиации.
  - Во-оздух! - подается и десятками бойцов дублируется сигнал воздушной тревоги. В небе на большой высоте плавает, как одинокий коршун, немецкий двухфюзеляжный самолет-разведчик "Фокке-Вульф", или "рама", "горбыль", по-разному их называли. Надо соблюдать маскировку, не допустить скопления машин, тем более пробки. Приготавливаемся к налёту авиации, средств отражения воздушной атаки нет. Как это сделать? Да ровик вырыть, подправить, углубить, теперь жди гостей.
  Нужно быстрее закончить работу по ремонту моста и полотна дороги, только что их разворотили снаряды. Не восстановив проезд по мосту, даже под огнём врага не сможем уйти в укрытие. Проклятый "горбыль" наводит на скопившуюся технику бомбардировщики, эту "раму" ненавидели больше любого самолёта, он был снабжён совершенными цейссовскими оптическими приборами, с недосягаемой высоты видит, как на ладони, что у нас делается.
  - Смотри, смотри, летят, - с тревогой в голосе, запрокинув голову лицом вверх, левой, свободной от работы рукой, показывает напарник по пиле Леонид Дурасов.
  Высоко в небе с юго-запада плывут девять двухмоторных бомбардировщиков Ю-88, над ними по сторонам стальными стрелами прочерчивают небо истребители Ме-109.
  - На Ленинград, - комментирую я, не переставая тягать широченную поперечную пилу. Вдарило в башку: Петродворец, Кировский завод, мирные жители, дети! Дети! Неужели на них упадет бомбовый ад? Разве допустят? Быть этого не должно.
  - Где наши "ястребки"? - пристально всматриваясь в восточную часть небосклона, спрашивает Дурасов. Руки быстрее и быстрее таскают пилу, сильнее нажимаем на полотно, пот катится градом, рукавом гимнастёрки смахиваю с лица, протираю глаза и лоб, пар столбом стоит. Голова Лёни беспрерывно то наклоняется, то поднимается вверх, высматривая появление наших истребителей. В момент, когда лесина разломилась, воскликнул:
  - Во-он, смотри!
  Два звена наших И-16 по небосклону, как в гору, медленно, натужно всплывают вверх. Казалось, не летят, а ползут, взбираясь на трудную для них высоту, настолько тихоходны они по сравнению с "мессершмиттами".
  - Вот сейчас гансы драпанут, - выказывает затаённое желание Леня Дурасов.
  Тут же крикнул:
  - "Мессеры"! Три... четыре... шесть, девять, вот сволочи.
  Немецкие самолеты, как стальные дьяволы, звеня, оставляя едва заметный след, высматривают цели для атаки, открыли огонь, опережая наших истребителей. Снизу кажется, что Ме-109 поднялись лишь за тем, чтобы похвастать своей беспримерной скоростью полета, совершенством форм и - своей наглостью.
  - Какой порядок, какое изящество, - восторгается немцами красноармеец Голован. Язык у него треплется, как худая варежка на колу, задрал вверх жирную вывеску, сияет от удовольствия.
  - Нехай ихних шесть, а наших восемнадцать, глянули бы на порядок немецкий, вишь, чем восхищается, - с нескрываемой ненавистью цедит сквозь зубы Осадчий.
  В лесу истово застучали зенитные батареи, в небе, сзади и выше "юнкерсов" рвутся зенитные снаряды, разрывы обозначаются белесыми облачками дыма. Уже испятнан большой участок небосклона, но ни один снаряд, ни один осколок не попали в цель, воздушный бой продолжают только истребители. От строя бомбардировщиков отделяется тройка, самолёты по очереди ложатся на крыло, заходят на нас от солнца.
  - В укрытие! - командует взводный.
  Бросаемся, сломя голову, в ровики, земля единственное спасение. Какими долгими и кошмарными были минуты налёта. Первый "юнкерс" сбросил бомбы на соседнюю батарею 52-мм зенитных орудий, второй пикирует ближе, третий - "наш"! Его бомбы разорвались рядом, в траншеях первого взвода. Столбы дыма, подсвеченного пламенем взрывов, конусы взметнувшейся в небо земли, облака пыли скрыли позицию. Земля будто сдвинулась в одну сторону, затем заходила туда-сюда, задрожала. Красноармейцы первого взвода частью остались в укрытиях, некоторые выскочили, бросились в лес. Зачем? Страх обуял, слышится крик, гам.
  - Назад! Ложись!
  Думаю, нас не задело, на этот раз пронеслась беда. Глянул в небо, примерно в том месте, где только что была первая тройка, ложатся на крыло, заходят на бомбёжку ещё три бомбардировщика. Эти действительно "наши", блеснув на солнце, пикируют один за другим. Внутри сжалось, вдарился в отчаянность, страх независимо от воли делает подлое дело, дрожь бьёт изнутри, руки хватают, что надо и не надо, ноги подламываются.
  - Во-от какой ты вояка, - думаю о себе, и ничего не могу поделать.
  Наваливается вой самолетов, вдобавок раздается протяжный, проникающий во все косточки зловещий свист падающих бомб, за ним оглушительный громовой раскат бомбовых взрывов, рвущих воздух. Темнота, наступившая после удара, удушающий противный запах тротила, сгоревшей взрывчатки, крики, вопли раненых - это подействовало настолько угнетающе, что стал сам не свой. Налёт продолжается, в просвете дыма и пыли увидел, как из чрева другого бомбовоза устремились вниз чёрные обрубки, летят вместе с пикирующим бомбардировщиком не куда-то, не на кого-то, а прямо на меня. Успел подумать: "Вот это "мои".
  Мелькнула мысль - брату письмо не написал, не ответил сёструшке. Посмотрели бы, как воюю, немец бьёт смертным боем, я его не могу ничем достать. Неужели везде так?
  Взрыв! Первая из бомб упала не на меня, а в метрах 50-60, вторая, третья... куда - не видел, не слышал. Земля от схлестнувшихся разрывных волн ходит ходуном, мочажинная, рыхлая, какая-то некрепкая, как лыком шитая, студень, да и только. Взрывные волны больно ударили в уши, ничего не вижу, не слышу, где я? В глазах режет, во рту песок, когда успел наглотаться, для чего рот раскрывал? Голова разбухла, сделалось чужой, наполненной какой-то дрянью, но организм живет, цепляется за спасительные нити.
  - На дно ровика, - говорил себе, - не вздумай падать, засыплет.
  Так и сидел на ногах, согнутых в коленях, пригнув сколь можно ближе голову, при каждом обвале стенок окопчика инстинктивно, как червь, выбирался на свет божий. Дым, смрад укрыли непроницаемым пологом от солнца, от воздуха, от развернувшейся над нами трагедии воздушного боя.
  Вместе со здравыми мыслями приходит оздоровление чувств, освобождение от страха. Думаю, чего зря бояться, не пескарь же, что жил - дрожал, умирал - дрожал. Надо кончать эти "нежности", лётчики вон как сражаются. Ветер относит в сторону чёрную мглу, смотрю вверх, хочу понять, что там. Вырисовывается мрачная картина, наших соколов осталось только четверо, "мессеров" по-прежнему девять, с юго-востока наплывают три "юнкерса", заходят с несколько другой точки в небе, направляются вдоль дороги, бомбы падают то слева, то справа, настигая спасающиеся машины. Последняя тройка навредила мосту больше, чем две предыдущие, от этих не было никакого укрытия.
  - Гля, наш горит! - хрипит рядом сосед, он выбрался из укрытия, стоит на широко расставленных ногах, как моряк на палубе, каской показывает на "ястребок", камнем падающий вниз.
  Но вот один из И-16 свалился на уходящего Ю-88. Вспышка, бомбовоз задымил, как будто споткнулся, замедлил ход, стал скачкообразно снижаться, теряет высоту. Тянет, тянет, сволочь, на северо-запад, в Эстонию, но вошёл в "штопор", камнем рухнул вниз. Спустя несколько секунд слышим глухой, но мощный звук взрыва.
  - Смотри, смотри! - прыгает от радости Дурасов, наблюдая за поединком истребителей.
  Наш лётчик в порыве мести за гибель своих товарищей повёл истребитель на таран, ганс не пошёл в лоб, уклонился, наш успел влепить сноп из огня и металла. Вражеский самолёт, отстреливаясь, взмыл вверх, задымил, потянул восвояси, "ишачок" тоже покинул небо. В высоте злорадствует стая "мессеров", они, как собачья свора на псовой охоте, мотаются из стороны в сторону, выискивая новую жертву.
  - По местам, - передаётся приказ командира роты. Комвзвода лейтенант Сидорчук жив и выглядит довольно-таки прилично, не то, что я и мои товарищи. Он быстро собрал взвод, повёл на те же объекты. Машин скопилось вдоль дороги - видимо не видимо, пристраиваются в хвост колонны, а время-то светлое!
   Мы изватланные, измятые, занимаем всяк своё место. Многие работы не обеспечены, четверо бойцов погибли от прямого попадания, шестеро тяжело ранены или контужены. Возле них санитары, более десятка ранены легко, после перевязки направлены в медицинский пункт, но многие в МП не пошли. Остался и Осадчий, у него правая щека красно-синяя, с ободком подтёка, ушиблен. Вышел на мост Голован, куда делась его надменность, бледен, зарёван, выглядел, как курица, помятая коршуном, ноги едва волочит.
  Сидорчук приказал за один час исправить настил на мосту, теперь надо вкалывать. Одни тащат бревна, доски, другие - скобы, штыри, проволоку. Я и Петр Осадчий плотничаем, протёсываем, поплотнее подгоняем брёвна, поверх полотна укладываем, скрепляем, делаем колею из досок, внизу тем временем укрепляют столбы.
  Готово! Зелёный флажок регулировщика взмыл вверх, затем горизонтально, путь открыт, машины тронулись. Мы тоже "готовы", упасть и не вставать хотя бы один час.
  Ночь, тучи на переднем краем обороны подсвечиваются вспышками выстрелов, беспрерывно взмывающими вверх осветительными ракетами, фронт живёт. Невдалеке ка-ак саданут два осколочных снаряда, немец взводом пушек бил по мосту, не попал, промазал и замолчал. Трах! Трах! - опять заговорили взрывы на обочине дороги. Разбиты две машины, одна из них с красным крестом, медсестра сопровождала в госпиталь тяжелораненого майора и троих красноармейцев, в живых остался только один боец. В другой автомашине убит шофёр, снаряд вырвал из кузова доски, ящики со снарядами остались целыми.
  На дороге затор, батарея фрицев лупит и лупит. Командир взвода приказывает ликвидировать пробку в зоне обстрела, вместе с нами бросается вперёд, даёт распоряжение водителям, как старший по званию принимает меры по наведению порядка. Бросаемся за ним, от начальства не отстанешь, субординация не позволяет, дело не терпит. На одну из машин переносим уцелевшего тяжелораненого, санитарную машину сбрасываем в кювет, на другую грузим убитых. ЗИСом сталкиваем повреждённые автомобили, они загудели вниз, в болото, перегружаем снаряды, откуда только силы брались? К нашему счастью артиллеристы вскорости подавили немецкую батарею.
  Впервые за месяцы совместной службы увидел своего командира взвода лейтенанта Сидорчука таким, каким был в действительности - боевым, смелым, решительным и... жёстким. Что породило такие способности? Он до сих пор загонял эти качества внутрь себя, не показывал. Я понял, что этому причина - боевая обстановка, чувство ответственности.
  Потери в те дни были большие, к своим трагедиям как-то притерпелись, война же, а к гибели авиаторов, свидетелями которой были изо дня в день, привыкнуть не смогли. Слишком многое ставилось на карту в воздухе, без современной авиации победить врага невозможно. Каждый летчик был лучшим воином страны, он мог защитить сотни, тысячи людей, почему так много гибло? Да потому, что летали на машинах И-16, гораздо худших, чем Ме-109, хотя многие военные утверждали обратное, сам Сталин так и писал в своём приказе: "Наша авиация по качеству превосходит немецкую авиацию".
  Насмотрелись на этих бедолаг, если они дрались на равных, то лишь из-за преданности стране, личной храбрости, отчаянной отваги. Вот самолет ПО-2, прозванный "кукушкой", "кукурузником" - другое дело, подобных у немцев не было. Стоишь, бывало, на посту, слышишь, что-то "пыркает" над головой. Самолётик несёт "подарки" немцам на передний край, у фашистов переполох, зенитки захлёбываются, прожекторы прорезают ночное небо, ничего не находят, а он отбомбился, спокойненько низко-низко летит домой, садится в кукурузу, то есть на полевой аэродром. Особенно удивляло, что пилотами и штурманами были женщины, хоть и "слабый пол", мы им, бабам, в подмётки не годимся. Пол-то, может, и сильный, а вояки из нас покуда никудышные.
  Часто припоминаются боевые эпизоды авиации, переживания за её неудачи и радость побед. Воспоминания, во-первых, связаны с тем, что самолёты всю войну висели над головами, в боях во многом делали погоду. В 1941-1942 годах в небе господствовали гитлеровцы, со второй половины войны в подавляющих случаях - наши, не те самолёты, которые летали в начале войны, а новые, более совершенные, превосходившие немецкие, то были Як-3 и Ла-7. Что прочувствовал на своём опыте в боях за Новороссийск летом 1943 года. В том, что остался живым, немалая заслуга "красных соколов".
  Во-вторых, узелочки, притом болезненные, были завязаны в памяти студенческих лет. В 1936 году в Ставропольском зоотехническом институте горвоенкомат объявил набор на учёбу в лётное училище. С нашего третьего курса желающих оказалось 12 человек, призвали лишь четверых. Друга моего, Петьку Рессера, приняли, меня нет, комсорга курса - не взяли. Как так, почему, сколько было переживаний, пришлось идти в осовиахимовскую кавалерию, там утолять жажду службы. Скакали, рубили шашками, прыгали через заборчики, ямы, казачатам это в привычку, но в авиацию бы!
  
  
  ЛУЖСКИЙ РУБЕЖ
  В конце июля 18-я армия фон Кюхлера ценой больших потерь вышла к Луге, здесь немцы были вынуждены перейти к обороне. Цель вермахта была в том, чтобы в намеченные сроки захватить Ленинград, соединиться с финнами, наступавшими с севера, и получить господство в Балтийском море, парализовав советский флот в Финском заливе и на Балтике.
  Однако этот план немецкого командования так и не был осуществлён. Путь к Ленинграду мы преградили на Лужском рубеже.
  Наступление противника развивалось севернее и южнее Луги. С целью обойти город гитлеровские вояки предпринимали атаки одну за другой, не отказывались и от лобовых действий. Немцы неожиданно нанесли удар у совхоза "Солнцев берег", на 17-м километре шоссейной дороги провали линию обороны, угрожая захватить Лугу. Плотность наших войск оставалась достаточно низкой. 177-я стрелковая дивизия Лужского участка обороны, прикрывая важнейшее направление на город Лугу и имея перед собой три дивизии противника, занимала оборону на фронте 22 км.
  Наш 86-й дорожно-эксплутационный полк прибыл в район Толмачёво, это концевая станция на железной дороге Ленинград - Луга. Последняя остановка на пути из мира, растревоженного войной, в войну, на её передний край. Мне впервые пришлось участвовать в боях.
  После работы на дороге поздней ночью приплелись в расположение полевой кухни на ужин. В глуши леса благодать, место сухое, спокойное, снаряды залетают редко, спотыкаются о сплошную стену высоких деревьев на косогоре и рвутся. Сон сильнее голода, скорее добраться до привала, спать, спать, о бессоннице понятия не имел, даже под артобстрелом иногда спал. Сквозь сон слышу негромкую, но властную команду:
  - Боевая тревога, боевая тревога!
   Слышу - надо вставать. Так чувствует мать, когда ребенок плачет, спит и слышит - сон как рукой снимет. Надо! Вскакиваю, невидящими глазами заамуничиваюсь, благо всё на мне, при мне, под рукой, винтовка под боком, противогаз под головой, ботинки расшнурованы, но не сняты, обмотки на ногах, котелок на поясе, шинель подостлал, шинелью укрылся. Шинель серая - для воина защитница первая.
  Сразу почувствовал, что в роте переполох, передний край взбудоражен, на западе сплошной гул.
  - Выходи строиться.
  Это мы умеем, идём вглубь леса в расположение тыла батальона, обстановка, как в потревоженном улье. Выдают дополнительный комплект патронов, гранат, бутылку с противотанковой горючей жидкостью, штык, каску, сухой паёк. Догадки снова и снова кружат голову, может быть, фронт прорвали, высадили десант, или наши войска, наконец, пошли в наступление.
  Идём быстрым марш-броском, но не к фронту, а на юг, значит там в бой. Чем ближе передний край, тем отчётливее его дыхание, отдалённые выстрелы становятся ближе и ближе. Чёрная, хоть глаз коли, наволочь закрыла ПК. Неразличимые всполохи под нависшими тучами сменяются видимыми вспышками выстрелов, зарницами пожаров, светом ракет, звуками артиллерийско-миномётной стрельбы. Снопы огня - работают пушки, пульсирующие огоньки - очереди из пулемётов. Резко, отрывочно, со стуком - крупнокалиберные: "Та-та-та-та", вяло, приглушённо - ручные: "Та-та, та-та". Затем стали различаться звуки винтовок. Осветительные ракеты непрерывно висят в воздухе, сменяя одна другую. Находимся в каком-то громадном зловещем огненном треугольнике, что к чему не поймём, откуда знать, передний край видим впервые. Фронт представился огромным двуединым огнедышащим существом, изрыгает огонь, долбит из тысяч своих жерл, больших и малых.
  Догнали другую часть, нас обходят четыре танка, фары закрыты, горят подфарники, свет через щели едва-едва обозначает короткую полосу пути перед гусеницами. Вслед промчались батареи истребительного противотанкового полка, идут подразделения различных войск, на пути встречаются опорные пункты артбатарей, миномётов, спешно окапывается пехота. Зарываются, заправляются горючим, готовятся к бою.
  Открывается картина оборонительного ночного боя, она из двух слагаемых - звуковой какофонии и огневой расцветки. Кто стреляет, какая сила противостоит, не понять. Противоборствующие силы в страхе, желая упредить противника, палят из всего, что есть под руками. Потом узнали - у обеих сторон огневых средств было явно недостаточно, чтобы сунуться в атаку, да ещё ночью.
  Прорвав на небольшом участке оборону в лобовую, немцы не смогли развить успех, сил не хватило. Ждут подкрепления, используя ночь, спешат пополнить резервы. Командование решило опередить фрицев, взять на приступ, нанести ночью контрудар, восстановить утраченные позиции, для этого подняты резервы, тыловые части, инженерные войска, среди них наша рота.
  Ближе и ближе подходим к переднему краю, попали под артобстрел, напряжение возрастает, приказано окопаться. Выдолбил ячейку для головы и груди, вжался, на большее сил не хватило. От мин в таких окопчиках спасенья нет, они разрываются сразу, как только коснутся земли, смертоносные железяки разлетаются почти горизонтально, изрешечивают всё, что находится на поверхности, артиллерийские снаряды имеют полёт осколков под большим углом.
  Командир взвода лейтенант Сидорчук получил боевой приказ на наступление, вызвал командиров, поставил боевую задачу. Отделенный рассказал о противнике, выявленных огневых средствах, конечная задача их уничтожить, занять оборону, сигнал к наступлению - красные ракеты. По ходам сообщения, траншеям, окопам занимаем позицию для атаки. Ожидаем, хуже нет ждать. Не знаешь толком, что будет, чи сена клок, чи вилы в бок. Ведь это первый бой, да ещё ночной, вот-вот наступит решающая минута, перед тобой развёрзнется что-что многоликое, страшное. Страх! Он вездесущ, как изгнать из себя?
  Наши артиллеристы усилили огонь, это была лишь пристрелка целей. Немцы отвечают огнём на выстрелы наших орудий. Через недолгое время началось! Сзади осветилось, снаряды, мины с воем и клёкотом проносятся над нами, рвутся на немецком передке. Смотрел на смерч, думал:
  - Неужели останется кто-либо в живых?
  Минута, две, десять, огненный вал отодвигается дальше, снаряды рвутся в глубине обороны противника, то было краткая артиллерийская подготовка. Красные ракеты!
  Вперё-ёд!! Вскакиваю, внутри всего колотит, появилось ощущение невесомости, бежишь, себя не чуешь. Достигли нашего боевого охранения, бойцов осталось редко-редко, вместе с ними вперед, ура! Ура-ра-ра-ра! С криком легче. Наш объект - дом без крыши, остов которого едва-едва выделяется в серой ночи. Немец ожил, бьёт из орудий и миномётов, застрочил из пулемётов. Мы наступаем, падаем, встаём, снова бежим, трудно дышать. Где-то недалеко загудели немецкие танки, думаю, сейчас в атаку не пойдут, своих давить не будут.
  Чесанули пулемётные очереди, мы прижались к теплой, отдающей запахом взрывчатки земле, пули то и дело: ви-и-у, ви-и-у, чив, чив, цвик, цвик. Каждая голосит по-своему, звук меняется в зависимости от того, что она делает. Если летит над головой, то завывает виу, виу, если кого-то пришила к земле, во что-то уткнулась, то цвикает, цокает, покает. Откуда-то сбоку поливает свинцом пулемёт, нет сил, нет возможности подняться, шагнуть в смерть. Красные ракеты взмыли вверх и вперёд, это снова приказ. Справа, среди гула, криков, брани различаю силуэт, слышу охрипший голос Сидорчука:
  - Встать! Вперёд! В бога, в креста!!
  Правый фланг, повинуясь его воле, идёт на врага, вижу согнутые, надломленные тёмные фигуры, красноармейцы ринулись в пучину огня, дыма, в рой свинцовых пуль, ржавых осколков. Вскакиваем и мы, приказ есть приказ, вдруг впереди возник резкий ослепляющий свет, моментально придавил нас к земле, раздаются оглушительные взрывы: трах! трах! трах! Осколки снарядов с бешеным шипением проносятся над головой, их полёт слышится всей спиной, всей кожей. Впереди стихло, вскакиваем, бежим к воронкам от снарядов, там, говорили бывалые служаки, спасение.
  Стало ясно, что немец обстрелом нас не убил, даже путь расчистил, своих уничтожил, тех, которые строчили из автоматов, бросали гранаты. Бежим к домику, до него рукой подать, огибаем, слева разворочен ДЗОТ, справа искромсан блиндаж, под углом дома разбита пушка, кругом свежие трупы, кажется, что фрицы ещё живые. Глядь, в окопе два немца-пулемётчика, как черти из подземелья, в ночной серости кажутся чёрными, зловещими, неистово строчат по правому флангу нашего взвода. Мелькнула мысль: "Там командир Сидорчук!"
  Немцы, как глухари на толчке, за трескотнёй пулемёта почти не слышат, кроме цели, по которой ведут огонь, ничего не видят. Пользуюсь этим, но явно неразумно и безрассудно. Вместо того чтобы быстро стать на колено, ещё лучше - залечь, прицельным огнём винтовки или гранатами уничтожить фрицев, бегу на них. Инстинктивно действовал по поговорке: беги вперед - лучше страх не берёт. В движении стреляю в немца, что справа, он скрутился, закричал. Быстро работая затвором, заряжаю винтовку, посылаю патрон в патронник, хочу для верности всадить ещё одну пулю. Каким-то чутьем, боковым зрением определил, что второй немец не поднял руки, на что я надеялся. Сейчас, в эту секунду разрядит в меня свой автомат, прошьёт свинцом. Стреляю и бью наотмашь винтовкой справа налево, луплю не штыком, не прикладом, как учили, а стволом, так пришлось. Перед глазами вспыхнули десятки свечей, фашист дал очередь из автомата, пули прошли чуть выше головы, помешал мой удар, ганс целил как раз в меня. Рядом возник Петр Осадчий, крикнул каким-то страшным, не своим голосом: "Ложись, бей гада!"
  Ночную мглу, гул боя прорезал иступлённый крик немца. Так кричит заяц, попавший в зубы волка, так вопит человек, заглянувший в глаза смерти. То Осадчий всадил штык. Петр, отклонившись назад, выдернул винтовку из чрева врага, мы оба упали, лежим, видим, как идут вперёд бойцы нашего взвода.
  Из дыма появился лейтенант Сидорчук. Он комок энергии, пример решительности, твёрдости и жёсткости. Винтовка в левой руке, пистолет в правой, весь грязный, в пыли, без пилотки, с ками-то злыми глазами, с открытым ртом - не попадись ни враг, ни трус. Вскакиваем - и вперёд. Напарник Лёнька Дурасов, оккупировав окоп, то выглянет, бросив вперёд-влево гранаты, то спрячется, как потом объяснял, вёл дуэль с немцами. Думаю, ганса не то убьет, не то нет, нам с Петром точно удружит по осколку, лучше отклониться вправо.
  В траншее выросла фигура раненого отделенного, придавившего коленом фрица. "Я, - говорит, - живьём сдам в штаб". Твоё дело, ты командир, нам вперёд. Бежим, как говорят казаки, шкабырдаем, то упадем, то встанем, то ползём, главное добраться до первой траншеи. Дух захватывает, в груди горит, как много надо сил, чтобы побороть усталость, затушить жар в груди! Страх исчез, его вытеснил азарт схватки, в боевой обстановке у меня был какой-то рубеж, до которого боялся многого. Перевалив через него, даже смертельная опасность паники не вызывала. Понимал казачью мудрость: врага бояться - без головы остаться.
  Первый взвод, что наступал левее, задержался перед ожившим немецким ДЗОТом. Нашёлся смельчак-красноармеец, который ползком обогнул огневую точку, забросал гранатами, немцы не выдержали, выскочили, побили их на месте.
  На востоке начало светать, стало кое-что видно, казалось - вокруг ад. Перевёрнутые, раскоряченные пушки, пулемёты, немецкие трупы то и дело попадались под ноги, мнились затаившимися врагами, сейчас схватят тебя, стащат в траншею или всадят пулю в спину. Невольно прошивал их для верности свинцом, были среди немцев фанатики, которые, умирая, в нас стреляли.
  Немецкая артиллерия, уже без опаски врезать по своим, садит и садит по нашим целям, по всей площади поля боя. Впереди стена взрывов, её надо преодолеть, до вражеской траншеи рукой подать. Но как? Видим - сзади по нашим следам идёт цепь пехотинцев, это подкрепление.
  - Ура, ура! Вперед! Взять последний рубеж!
  Немец усилил артогонь, но разве нас теперь остановишь? В окопах завязался ближний бой, в ход пущены гранаты, штыки, бежим вперёд, вот она, заветная ячейка, вваливаюсь, можно перевести дух, воды бы! Кое-кто из наших стройбатовцев и подошедших пехотинцев в азарте боя, перепрыгнув через траншею, побежал на врага, но немцы поставили такой заградительный огневой вал, что преодолеть его оказалось невозможно, многие из смельчаков поплатились жизнью, другие ранены. Последовала команда:
  - Ложись! Назад, окопаться.
  Постепенно ползком, ползком, в окопах заняли опорный пункт. Взводного, как и отделенного, нигде не видно, потом узнали, что оба убиты. Черти с квасом съели Голована, пропал. Нету Осадчего, только что, перед последним броском, был рядом. Пробовал звать, не отвечает, у кого ни спрошу - не видели, пойти на розыск нельзя, в бою назад не ходят, немец вот-вот ринется в контратаку. Сзади вгрызаются в землю пулемётчики, дальше ротные миномёты, за ними пушки-сорокапятки. Снуют сапёры с противотанковыми и противопехотными минами, с колючей проволокой, подносчики гранат и патронов тащат ящики с боеприпасами, даже повара появились с термосами в руках, вещмешками за спиной, спешат накормить до рассвета. Передний край живёт своей утренней жизнью, днём ничего не сделаешь, немец поймает на мушку и...
  По траншее, пригибаясь, идут командир роты и пехотный начальник, проверяют систему огня, боевую готовность. Поднялось солнце, глянул на восток, на поле боя, по которому только что пробились, ужаснулся, сколько наворочано! Пройти, повторить невозможно.
  Противник вновь открыл артогонь, бьёт по переднему краю, пронеслись штурмовики Ю-87, в небе рыщут вездесущие "мессеры", огонь усиливается. То там, то здесь в траншеях воздух взрывается истошным криком раненых, умирающих, уживаются рядом "мама" и трёхэтажный мат на всех языках, так раненые "разговаривают" сами с собой, жаловаться больше некому.
  Вижу - спереди, метрах в двухстах, по всему полю что-то шевелится, ползёт туча чёрная. Это немцы! Бросками, короткими перебежками приближаются ближе и ближе, пулемёты свинцовым градом посыпают траншею, немцы идут в атаку.
  - Вот и наступил смертный час, - думаю о себе, - надо успеть пару фрицев уложить прицельным огнём, ещё одного приму на штык.
  Готовлюсь, изыскиваю силы, уверенность, что выстою, не дрогну. Было ясно - не уцелеть, впереди немцы, с тылу приказ ни шагу назад. Наша артиллерия открыла огонь по контратакующим, редковатый, но меткий. Не остановить, немец вот он, встанет во весь рост и пойдёт. Что делается в груди! Раздаётся команда:
  - Гранаты к бою, огонь! - оружие в траншеях заговорило. Беру на мушку "понравившегося" мне немца, выстрел, промах. Быстро посылаю в патронник новый патрон, выстрел, мимо! Эге, думаю, так не воюют, высовываюсь из окопа, ложусь грудью на бруствер, вот и прорезь прицела. Мушка и фриц совпали. Курок! Толчок в плечо, дымок на миг скрыл фашиста. Ага, нашла! Охватила радость, "мой" немец дёрнулся, скрутился, лежит, целюсь в другого.
  Вдруг впереди меня будто какие-то птички с налёту бросились в пыль. Думаю: "Не страшно вам, искупаться надумали". В ту же секунду поумнел, пули цвик, цвик в бруствер, аж землю сыпануло в глаза, дурень, это пулемётная очередь! Ползком, ползком, на брюхе в окоп, храбрость хороша, когда голова на плечах, надвинул каску, меж срезом и землей оставил маленькую щель, посылаю выстрел за выстрелом в немцев, уже не прицельно.
  Немцы подняты, идут во весь рост, их секут наши пулемётчики, а фрицы передвигаются, падают, снова поднимаются. Что с ними, пьяные? Сзади раздаётся гром выстрелов наших пушек, артиллерия и миномёты ставят НЗО - неподвижный заградительный огонь. Нам сумно, жутко в 100 метрах, а им каково, среди нападающих творилось что-то страшное, но этот обстрел принёс спасение, радость и облегчение. Правду говорят, что артиллерия бог войны, атака врага захлебнулась.
  Мучит жажда, утром, когда получил флягу, сразу выпил, днём воды не достал, терпи, солдат. Дурасов сидит в окопе, что-то показывает жестами, не до него, немец бьёт и бьёт. Стемнело, Лёнька приполз ко мне, взахлёб рассказал, как отразил атаку трёх немцев. От командного пункта роты идет Осадчий, нагружен, вооружён до зубов. От радости переломали друг другу рёбра, самое главное - принёс воды, котелок каши.
  Петра ранило в руку, осколком шкребануло, бумажку с красной полосой (направление в медсанбат) не дали, при медсанчасти картошку чистит. Голован находится в тылу, болтается у кухни, голову обмотал, ранен в лицо и ухо. Он ходит "козырем", как же, кровь пролил. Где он её проливал, мы не заметили, отстал от нас далеко от домика и ДЗОТа, то есть в самом начале атаки. Дурасов утверждал, что Голован сам себе штыком пропорол кожу на щеке и раковину уха. Я выругал Лёньку за кощунство.
  Всю ночь, согнувшись под тяжестью амуниции, под шальными пулями, в наши траншеи шли и шли свежие подразделения. Они быстро, сноровисто занимали боевые места в лабиринте траншей. Остатки роты отвели на другой участок обороны, на её вторую полосу. Вскоре ко мне подошёл Нагимулин, пытает интересу:
  - Дронов, ну как, правду я тебе говорил? Повоевал? Да ещё пулемётчика кончал. Якши!
  - Немного повоевал, командира взвода потеряли, других много.
  - Да, комвзвода Сидорчук боевым был, молодец был, якши был.
  Задумавшись, добавляет:
  - Правду в народе говорят, что на войне гибнут хорошие люди.
  В минуту опасности человек оголяется, при нём остается лишь то, что Его.
  
  НАУКА ОТСТУПАТЬ
  Середина августа 1941 года, враг рвётся к Ленинграду, у Луги идут кровавые бои, городок стал остриём штыка защиты второй столицы. 16 августа немцы заняли Кингисепп на севере, 20-го - Чудово на юго-востоке от Луги.
  Которые сутки копаем, роем, совершенствуем оборону, кажется, сделано всё, чтобы остановить врага, затем отбросить, так виделось с солдатской колокольни. Наступила тревожная ночь, вокруг творится неописуемое, на переднем крае сплошной гул боя. Идёт отступление, в тыл устремились колонны машин, по обочинам дорог, по бездорожью вышли бесконечные колонны стрелковых частей, тракторы ЧТЗ тянут крупнокалиберные орудия, четвёрки лошадей мчатся с семидесятимиллиметровыми полковыми пушками, гудят танки. Поговаривают, что на ПК остались те, которые только через свои трупы пропустят врага, такова судьба арьергарда.
  Многих "диких" останавливают, формируют команды, направляют в окопы, за свою трусость некоторые расплачиваются головой. Что делается, уму непостижимо. Про части, которые отходят, говорят, что направляются на заранее подготовленные рубежи, где они? В окопах суматоха, команды, команды... Многие неуместны, бесполезны, ни складу, ни ряду.
  Для меня задача понятна - ни шагу назад, ясна ли для тех, кто уже не говорит, а хрипит от бесконечных распоряжений? Не похоже на организованную оборону, больше лыком шито. Вспоминая Пушкина, подумал: "Суди, дружок, не выше сапога". Нашёлся бы командир, обуздавший эту неразбериху, организовал и повёл в бой. Видно, что отступаем, арьергард истекает кровью. Немец вот-вот появится, может случиться похуже, обойдёт, окружит. Скорее бы открытый бой, лоб в лоб, побежим - догонит, искромсает в сумятице бегства.
  Принесли завтрак, знаю, надо есть, на целый день заправка, но не могу, внутри сжалось, онемело. Немца испугался, смерти боюсь? Нет, плевал на смерть сегодняшнюю, чем она хуже завтрашней, всё равно не выжить. Что-то помимо меня цепляется за жизнь, более того, дрожит за неё. Впереди замаячили немцы, в нашу сторону направлен ослепительный свет артиллерийских выстрелов, слышен свист снарядов, визг мин, воздух разорван, земля вздыбилась красно-бурыми фонтанами. Что делается вокруг, ни посмотреть, ни сказать, ни спросить. Мы подавлены бесконечными взрывами. Думаю: "Подойдет фашист, схватит за шиворот, и..." Во взрывах текут минуты, да как долго! Будет ли конец? Когда он, сволочь, подтянул столько артиллерии, снарядов, и жизни не рад, а фриц бьёт и бьёт. Живы ли товарищи?
  Артподготовка наступления смолкла, сейчас немец ринется в атаку. Слышится команда: "Приготовиться!"
  Очистил винтовку от земли, протёр затвор, провернул раз, другой. В окопах народ ворочается, живы, многие погибли, ранены, не без того, но боеспособность роты сохранилась, комроты по цепочке шлёт приказы за приказами. Ждём немца, пусть сунется, живьём в руки не дамся!
  Положение изменяется к худшему, фашисты бросили авиацию, над нами повисло несколько десятков пикировщиков и истребителей. В воздухе слышится и нарастает гул. Всё вокруг им наполняется, он разливается везде, проникает внутрь, вызывая знобящую тревогу, сжимая какими-то пружинами всё то, что есть во мне... Пикирующие бомбардировщики нависли над нашими позициями, чуть выше - "мессеры". Самолёты устремляются на траншеи, ревут, рвут воздух, их зловещий полёт в падении, визг и свист бомб, фонтаны земли теребят душу, вжимают тело в землю. Меня бросает, кружит в окопе, как пробку в бутылке, тугая волна взрыва ударила в уши, разорванный грунт осел, осыпает с головы до ног. Снова заходит тройка Ю-87, летят чёрные обрубки, не в нас, подальше к лесу.
  Ничего, живой, как стуцырь. Быстро привожу в порядок винтовку, гранаты. Раздается вопль потерявшего волю пехотинца: "Не-емцы!" Наверное, парень контужен, он орёт, заикаясь, широко раскрыв рот, выпучив глаза. Винтовкой, поднятой дрожащими руками, указывает на ложбинку, где бегут человеческие существа мышиного цвета. Правду говорят, пуганая ворона куста боится, боец только из окружения, их, "диких", посадили в окоп для усиления обороны. Через некоторое время кто-то горловым голосом заорал: "Та-анки!" Это красноармеец Голован, завидев четыре бронемашины, свернувших в нашу сторону, поднимает панику. Как лютых зверей, мы боялись этих чудищ, в 1941-м кто их не страшился, в том бою даже бутылок с горючей жидкостью не было.
  - Огонь, - доносится команда командира роты.
  Застрочили выжившие пулемёты, немного их осталось, присоединились резкие хлопки выстрелов винтовок. Напряжённо, как не своими руками, ловлю на мушку развернувшегося боком немца, он показывает направление наступления, наверное, фюрер какой-то. Выстрел! Промах, выстрел, снова промах. Как заколдованный, бежит, проклятый. Ещё, ещё стреляю, немец качнулся, согнулся, перехватив живот, упал на бок. Подкошен пулемётной очередью, или мною посланная пуля встретила его на своём пути, разве разберёшь. Понятно, что скопытился, туда и дорога. За две-три минуты боя их мало упало, видимо, руки дрожали не только у меня.
  - Гранаты к бою! - подаёт команду старший сержант, теперь он за комвзвода, кричит так, что не поймешь, чего больше в команде, приказа или страха. В гуще атакующих немцев, разрывая их надвое, сплошным столбом встали фонтаны огня, дыма и земли, наша артиллерия ударила по врагу. Передние, что ближе к нам, упали, залегли, немцы деморализованы.
  - Вот так, шиш вам, накося выкуси, - торжествую, подбадривая сам себя.
  Восторг был недолгим, снова появились пикирующие бомбардировщики, артиллерия врага усилила огонь. Почувствовал, что сзади меня подразделения зашевелились, пришли в движение, оглянулся и вижу - наши драпают в лес. Бегу по траншее, по ходу сообщения, через трупы, метров четыреста преодолел с такой скоростью, любой спортсмен позавидовал бы. Оглянулся на позиции - всё поднято дыбом, вот уж доподлинно ушёл из могилы.
  На просёлочной дороге встретил Осадчего.
  - Ты когда утекнул?
  - Когда, когда. Когда был приказ, - отвечает Петр.
  - Разве он был?
  - Понимать надо, - нравоучительно ухмыляясь, отвечает Осадчий.
  
  ШТЫКОМ В ЗАЛИЗНЫ ОЧИ
  21 августа противник захватил Колпино и вышел к Красногвардейскому укрепрайону, затем овладел Тосно. Отходившие дивизии попали в окружение 26 августа. В "котле" оказались наша 177-я стрелковая дивизия, а также 70-я, 90-я, 111-я, и 235-я дивизии, 24-я танковая. После нескольких неудачных попыток организованно вывести эти войска из окружения командующий Лужским участком обороны генерал-майор А.Н. Астанин получил распоряжение уничтожить или закопать материальную часть и выходить из окружения мелкими группами в заданных направлениях. Окруженным частям и соединениям пришлось разделиться на несколько групп и выходить на соединение с войсками фронта под Ленинградом в районах Кириши и Погостье.
  Как мы драпали, про такие дела говорить до чрезвычайности неприятно, самому перед собою стыдно. А. Твардовский описывал:
   Шёл наш брат, худой, голодный,
   Потерявший связь и часть,
   Шёл поротно и повзводно,
   И компанией свободной,
   И один, как перст, подчас.
   Полем шёл, лесною кромкой,
   Избегая лишних глаз...
  Стёжки-дорожки проходили по лесам, мочажинам, местами по болоту. Куда девались дороги? Они стали немецкими. По нашей земле, подминая поля, леса, грабя, насилуя, издеваясь, уничтожая людей, ползла, растекалась, коричневая гадина. Гитлеровцы на бронетранспортёрах, мотоциклах, машинах, у них танки, самолёты, пушки. Мы пешки телепаемся, с винтовкой в руках, с гранатами на поясе, противогазом на боку, с пустым желудком. Вот потому и бежали, идём к Ленинграду, там надеемся собраться с силами, организоваться, вооружиться, дать немцу по зубам. Даже во время отступления были вера и надежда, решимость и ненависть.
  Остатки потрёпанных в боях частей и подразделений, группы и одиночные бойцы, потерявшие связь со своими частями, чаще шли ночью. С нами следуют командир группы, штабное начальство. Остановились перед шоссе, разведчики выяснили, что по-доброму перебраться нельзя, немцы едут без конца и края. Каждый понимал, что надеяться, пока пройдут немецкие колонны, бесполезно, ждать ночи тем более опасно, ибо обнаружат, разбомбят, закроют выходы.
  Нашей роте, усиленной трёхпушечной батареей сорокапяток и отделением минёров, приказано вырваться из леса, оседлать шоссе на косогоре, задержать врага, обеспечив возможность пересечения дороги другим подразделениям. Используя небольшой перерыв в движении немецких машин, заняли позиции по обочинам, вжались в ямы, в наспех выкопанные ровики. Сапёры, как оглашенные, носятся с минами, напичкивают ими подходы, против танков ничего другого нет.
  - Штыком в зализны очи, - навроде как шуткует кубанец Остапенко.
  Не успели врыться в землю, показалась голова немецкой колонны, впереди мотоциклисты, за ними два бронетранспортёра с автоматчиками. Без конца и края, как длинное-предлинное пресмыкающееся, изгибаясь меж лесов, по дороге ползло что-то страшное, тёмное, неразличимое.
  - Эх, парочку танков, накромсали бы фаршу из немцев, - говорит старший сержант, зло всматриваясь в колонну.
  - Как бы из нас винегрет с землицей не получился, - выказывает опасения Осадчий.
  - Меньше бы чухались, - слышу голос Дурасова из своего окопчика.
  - Приготовиться к бою, по мотоциклам не стрелять, - подает команду комроты.
  Ничего не заметив, немецкие мотоциклисты проскочили мимо, через минуту слышим стрельбу, первый взвод их прикончил. На нас мчатся два броневика.
  - Батарея! Огонь! - слышится команда в лесу.
  Перед бронетранспортёрами рвутся два снаряда, одна машина уткнулась в кювет, вторая остановилась, водит из стороны в сторону пулемётным стволом, из дульного среза запрыгали светлячки. Стреляя, броневик пятится назад, пули цокают о стволы деревьев. Автоматчики выпрыгнули на землю, нас они не видят, смотрят в лес, откуда стреляют пушки. Фрицы орут, строчат по опушке, на подмогу мчится ещё один бронетранспортёр, из него бьёт пулемёт. Молчим, пушечки воюют, пускай делают своё дело. Загорелся второй броневик, немцы залегли, какой-то офицер-фанатик поднял их, повёл опушкой леса, напоролись на второй взвод, те укокошили его самого, нескольких фрицев.
  Очередь дошла до нас.
  - Огонь! - командует комвзвода.
  Винтовочные выстрелы сначала вразнобой, потом дружнее слились в единый поток огня. Немцев бьём, они ничего поделать не могут - не долетают пули хвалёных "шмайссеров", на такой дистанции сказывается преимущество наших трёхлинеек, вдобавок гансов накрыли разрывы сорокапяток.
  - Добре, бей гадов! - кричит командир.
  Чего не бить, фрицы пожаловали незваными, не мы, стреляй! Воздух прорезали немецкие снаряды, батарея 57-мм пушек открыла огонь "по партизанам". Перелёт, это ненадолго, пристреляются. На позиции первого взвода обрушился смерч разрывов, заплясал по дороге, по лесу, сосредоточился в районе наших пушек. Вжались в землю, немцы, полагая, что "рус партизан" напугался и убежал, пошли амором, во весь рост. По новой команде - шквал огня, противник прижат к земле. Видим, что первый взвод снялся с позиции, скрывается в лесу, кое-кто из наших тоже поднялся, последовал грозный окрик командира:
  - Ложись, мать-перемать, убью!
  Подействовало, улеглись, усилили огонь. Немцы, увидев, что красные побежали, вспопашились, поднялись во весь рост, пошли, но напоролись на огонь нашего взвода, вот где отвели душу! Фриц напирает, нам байдюже, вошли в азарт боя, хорошее было состояние, ни черта не думали, кроме как убить врага. Издалека пулемёты строчат по позициям, нам хоть бы хны, стреляем беспрерывно, пора бы сниматься, а мы рады, что дорвались. Вдруг рядом со мною, будто полосонули штыком в брюхо, заорал сосед: "Танки!"
  Из колонны вышли бронированные чудища, по обочине дороги устремились прямо к нашей позиции. В запасе есть минут десять, чего раньше времени паниковать, но всех обуял страх, нам нечего, кроме собственного затылка, противопоставить танкам. Командир роты подает команду: "Гранаты!", а мы... устремились в лес, правда, по команде старшего сержанта.
  Итог боя: разбито две пушки, убито четверо, ранено шестеро. Немец в лес не двинулся, побоялся. Похоронили убитых, захватив тяжелораненых, уходим по склону, заросшему лесом, отход прикрывает первый взвод. Тронулись в путь, часа через три догнали своих, осмотрелись, удивились - нас мало, а какую махину задержали, сколько фрицев искромсали, так бы крушить врага повсюду и всё время. Раненых передали в медсанчасть, смотрел на товарищей, думал, какую надо иметь силу воли, чтобы идти на прострелянной ноге, с раной в груди, а шли же.
  Командир роты возвратился от начальства, поздравил с одержанной победой. Стабунились, всю ночь тащили ящики с патронами, гранатами, с имуществом, несли тяжелораненых, где брались силы? Надо спешить вырваться. Утром попали на деревушку в одну улицу, жителей не видно, сбежали в лес. Дома, сараи, другие постройки либо разрушены, либо сожжены, крестоносные бомбардировщики уничтожили этот "важный военный объект".
  "Лесная республика" полна слухами, одни говорят, что немцы подошли к Гатчино, другие толкуют, что заняли город Пушкин. Надежда на то, что это выдумка паникёров, пересказ провокаторами геббельсовских листовок, фашисты сыпали их сотнями на наши головы. От одного к другому пополз слух, что выхода нет, окружены, сдают в плен. Мы - к командиру, тот ничего не знает. Слух обретает силу, лесной лагерь заволновался, закучковался, красноармейцы группами обсуждают обстановку. Молва делает своё гнусное дело, в лицах видится разное отношение к беде, одни рады, что конец войне, остались живы, другие ходят серее тучи, таких большинство, они в смятении.
  Не в состоянии описать свои чувства и мысли, горе неизбывное - самое подходящее определение тогдашнего состояния. Мысли уносят на Дон, к дому, к родителям, к брату Ефиму, вот и победил врага, вот и "России верные сыны", как же так? Здоровы, можем драться, по меньшей мере, в бою убьём по одному немцу, и то дело, а тут без боя в плен. Казаки наказывали: лучше глаза лишиться, чем доброго имени. Своему другу Осадчему сказал прямо, что не сдамся, уйду, Петро засиял, ткнул в плечо, не сказал ни слова, пошёл к Дурасову, тот обрадовался, доволен принятым решением.
  Пущен слух, что переход к немцам происходит согласно приказу, с оружием, с амуницией, сдавшимся будут оказаны немецкие льготы, к дезорганизаторам добровольной сдачи будут приняты меры. Каково! Долго бушевали стриженые затылки, страшное дело неведение, не знаешь, как эта овчинка вывернется, мездрой или шерстью, какими надо владеть силами, чтобы не потерять себя. Узнали, что вопрос обсуждался в штабе, к чему пришли, неизвестно. Через некоторое время идёт батальонный комиссар, с ним пять-шесть штабных офицеров, пополз шёпот:
  - Комиссар башкирин, недоволен русскими, ему немцы ничего не сделают, откупится нами. Верили, а он...
  И пошло - поехало. Вдруг команда:
  - В две шеренги, становись.
  Почему не поротно, повзводно, что мы - уже сброд? Нагимулин подходит к строю, ему докладывают по уставу, показывает обеими руками, чтобы правый и левый фланги подошли ближе. Видно, что хочет обратиться, это удается трудно, произносит:
  - Мит (по-башкирски "я"), - потом, спохватившись, переходит на русский:
   - Я знаит один приказ, Сталин приказ. Драться, пока голова есть, пока сердце есть, живыми в плен не сдаваться!
  По шеренгам прошел вздох облегчения, хоть находимся в строю, загудели, заговорили, у многих навернулись слезы. Окрепшим голосом Нагимулин добавил:
  - Паникёров судить на месте! - рука машинально легла на кобуру пистолета.
  Обращаясь к командирам, сказал:
  - Я в голове колонны, выполняйте.
  - Вторая рота, становись. Первый взвод...
  Пошли в сумерках леса, но казалось, что перед нами дорога домой.
  - Вот он, настоящий командир, - говорит Осадчий.
  - А что говорили о нём, - присоединяется Дурасов.
  - Мало ли болтунов, - отвечаю я.
  - Это не болтуны, это провокаторы, таких расстреливать надо, - возмущается Петр.
  
  КАЖДЫЙ К СВОИМ
  И пошли на всход, на звуки боя впереди, справа, слева. Чем ближе к Гатчино, тем труднее, стычки с немцами участились, боеприпасы на исходе. Несколько дней не работает пищеблок, полевая кухня брошена, в ней сварена последняя пара буланых, больше закладывать нечего, перебиваемся с сухаря на воду, сегодня ни того, ни другого. Беда, кишка кишке кукиш кажет. Ещё больший ужас - немец кругом, хорошо, что фашисты боялись партизан, не лезли в лес. Слышим бои в стороне Ораниенбаума, туда не пробиться, путь один - на восток. Дорогу прерывает шоссе, где беспрерывным потоком идут колонны немецких моторизованных войск.
  Целый день пролежали в лесу, заняли круговую оборону, замаскировались. Надо приложить решающее усилие, сделать последний рывок. Меня и Голована выслали к дороге дозорными. Стоим, прижавшись к соснам, наблюдаем, как метрах в 150 от дороги затаились товарищи по отделению, связь зрительная, сигналами. Завоеватели резвятся, слышится залихватская песня, сплошной гул, гомон, каски набекрень, руками машут, как на карнавале, блицкриг для гансов рядом. Потихоньку спрашиваю у Голована: "Чего это поют?"
  На мой шёпот как захохочет, да громко, как косячный жеребец ржёт, стал метаться между сосен. Что с ним? Немцы же видят, они открыли по лесу плотный автоматный огонь, но обошлось, колонна не остановилась, подходит новая вереница машин. Голована снова обуял гогот, выкобенивается, дурака из себя ворочает, а сам на меня косится. Крутанул затвор: " Убью!"
  Подействовало, сник, как на шило сел. Командир отделения запрашивает, что происходит, настырный Голован, опережая меня, вскидывает винтовку прикладом вверх: "Опасности нет". Неспроста это, звал немцев, сволочь, да не получилось. Стал подлизываться, перевёл немецкую песню:
   Девчонок наших
   Давайте спросим:
   Неужто летом
   Штанишки носят?
  Лишь после я понял, что щелчок затвора остановил Голована в замысле пристрелить меня и уйти к немцам. Песня фрицевская до сих пор напоминает, что везде и всегда, даже в мелочах, надо быть бдительным не на словах, а на деле. Свой подлый план Голован осуществил позже, при других обстоятельствах.
  В расположении группы привлёк внимание пленный немец, его только что приволокли разведчики, снимали первый допрос. Немчишко так себе, ни рыба, ни мясо, снаружи кочетится, а внутри курица мокрая, и такие сморчки сегодня вершат судьбы целых народов, сеют смерть, разруху, пытаются установить "новый порядок".
  Наконец наступила долгожданная, самая опасная и решающая, тревожная ночь. Командир взвода проверил личный состав, распределил оставшиеся боеприпасы, для транспортировки раненых выделил четырёх бойцов, ждём разрыва в колоннах фашистов. Сигнал! Бросились, как в атаку, пробежали шоссе, затем в лес, по нашим следам немцы открыли огонь из 75-мм пушек, ушли и от артобстрела. Наконец окрик:
  - Стой, кто идет?
  Пошло-поехало, расспросы - кто, откуда. Оказывается, наткнулись на боковое охранение таких же бедолаг, но они шли в полном порядке. Нас не спешат признавать за своих, странное было положение, всех, выходящих из леса, любая мало-мальски организованная часть считала опасными врагами или трусами, подлежащими трибуналу. Пока суть, да дело, мы, один взвод за другим, просочились между колоннами, ушли в лес. Подошедший комроты сказал:
  - Надо идти подальше, здесь пахнет жареным.
  Командир первого взвода добавил:
  - Если не успеют выйти затемно, будет не бой, а избиение, слишком невыгодная позиция.
  Спешим приблизиться к вражескому авангарду, ибо на этом месте искромсают бомбардировщики. На очередном привале пересчитались, в роте нет пятерых красноармейцев, то ли погибли, то ли задержаны охранением колонн, может быть, не выдержали усталости.
  - Где твои люди? - кричит на комвзвода командир роты, тот стоит, сказать нечего, руками разводит. Это серьёзное чрезвычайное происшествие. Отставания были и раньше, иногда потерявшие себя люди просто сидели в кустах, "чинно и благородно" поджидая плена. Сейчас, когда до своих рукой подать, не было никакого боя, обстрел-то был невпопад, и тут такое ЧП. В нашем отделении не оказалось Голована, черти на помеле унесли. Я сразу подумал, что он сбежал, вспомнил разговоры, выходки, случай в боковом дозоре. Командир роты приказал выслать поисковую группу, разведчики вернулись под утро, доложили, что на месте артобстрела убитых не имеется. Нам ничего, а с командиров спрос особый, три месяца с бойцами вместе, и не раскусили.
  До окраины города рукой подать, кто там, немцы или наши? Приготовились идти на прорыв, на каждого по 10-15 патронов и штык, быстро рассредоточились, развернулись, залегли, и оказалось, что попали к своим! Удачно подошли к переднему краю нашей части, занимающей оборону недалеко от лесопарка, командиры выбрали правильное направление. "Верхи" быстро договорились, следуем по проходам в минных полях, через траншеи, ячейки боевого охранения, ходы сообщения, мимо блиндажей, долговременных огневых точек, позиций пулемётов, миномётных и артиллерийских батарей.
  Дома! Главное, вышли организованно, со звёздочками, треугольничками, кубарями в петлицах. Тогда частым явлением был приход без знаков воинского отличия, без документов, таких окруженцев чаще всего сопровождали в особый отдел. Многие бойцы не могут, да и не скрывают радости, обнимаются, турсучат друг друга. Красноармеец Рахимгулов, стоя на коленях, лицом на восток, сложив по-мусульмански руки, то поднимает их, то опустит на грудь, шепча что-то под нос, с Аллахом разговаривает, целует ленинградскую землю. Хотелось поозорничать, крикнуть:
  - Рахимгулов, башкир киши, какому богу кланяешься?
  Вовремя воздержался и правильно сделал, ведь какой человек, ничем не проявлял патриотизм, был, как все, смотри, какими гранями засветился. Есть ситуации, когда вера, следование обычаям предков раскрывают внутреннюю красоту человека, преданность стране. Хотелось подойти и сказать, что молиться нужно твоему земляку с красной звездой на фуражке и шпалой в петлицах - батальонному комиссару. Не стал вмешиваться в святая святых, вера тоже хорошо служит защите Родины, убеждённого убеждать - только портить.
  Пехота поделилась с нами хлебом, перловой кашей, чаем, заснул мертвецким сном. Разбудили "юнкерсы", летели девятками, то немецкий 8-й авиакорпус В. Рихтгофена шёл на бомбардировку Ленинграда, я впервые увидел столько самолетов. Пикирующие бомбардировщики обрушили бомбы на Гатчино, на лесопарки, дворцы, жилые дома, на жителей, всё скрылось в огне, пыли, в дыму. Что стало с шедеврами зодчества, с богатством, созданным поколениями русского народа?
  Немцы изуверствуют, вьются, мечутся, пикируют, бомбят. В такой ситуации, когда поджилки трясутся, в голову влезла родная Лопатина. Орава друзей - Павло Курючкин, Иван Морозов, Спиридон и Илларион Чеботаревы, на санках слетаем с горы до ключей и родниковых колодцев, несёмся не сидя, а стоя во весь рост. Выгнулся назад, натянув веревки, в снежном вихре скатился вниз, затем помчался через ерик. Зазеваешься - под мостом очутишься, ещё хуже, влез в незамерзающую грязь.
  Сейчас в небе изверг катится по воздушной горке, сидя на мягкой подушке, орёт, включив сирену, стреляет из пулемётов, пушек.
  Возвратились разведчики и связисты, наш полк находится в Гатчине, туда предписано прибыть к 12-00 для сооружения оборонительных объектов в Дворцовом парке. Узнали, что штаб попал под бомбёжку, разбит вдребезги, десять бойцов послано разведать обстановку. Нам нужно пробиться в район бывшего расположения штаба, разыскать мешок с деньгами, месячным довольствием личного состава батальона, найти другие штабные ценности, обнаружить живого или мёртвого начальника финансовой части полка, всё доставить в Пушкин.
  Вылазка достигла цели, рядом с разбитым штабным блиндажом лежат телефонные аппараты, провод, в то время немалые ценности. Невдалеке, в котловане, увидели и начфина. "Живые" были лишь часы на руке, они шли. Осколком ему разворотило внутренности живота, от места ранения полз к убежищу с мешком денег в одной руке, с кишками в другой. Так и оставил по пути к укрытию след содержимого длинной вереницы внутренностей. Забрали документы, планшетку, часы никто не снял, заодно похоронили несколько человек штабной охраны. По дороге к Пушкину "мессершмитты" обстреливали дважды, прямо-таки гонялись за нами, будто видели, что несём мешок с деньгами.
  Одна машина, уткнувшаяся в кювет, заполнена ценностями, запечатанными в ящиках, в углу, развороченном бомбовыми осколками, виднелись пачки денег. Двое ребят, улучив момент, нахватали, набили карманы червонцами. Командир отобрал, едва не расстрелял на месте как мародёров. Оглянулись и увидели, что машина в огне, какие ценности гибли! Сколько людей полегло на этой дороге из Гатчино, она была беззащитной, без леса и укрытий, трупов не сосчитать, не описать. Тогда убедился, что главные потери армии несут не в боях, а в отходе, в паническом отступлении.
  Город Пушкин, куда ни глянь - дворцы, парки, цветники, скульптуры. Прохожу мимо памятника великому поэту. Во взгляде, в пренебрежительно сомкнутых губах видятся укор и порицание: "Куда казак стремишься, не на Дон ли? Помни: "Как прославленного брата реки знают тихий Дон".
  Тяжело проходить рядом со славой народной, особенно когда ничего к ней не добавил. Пожилой ополченец взахлёб рассказывает о городе, при этом называет его по-разному, то Царским Селом, то Детским Селом, то Пушкином. Красноармеец-башкирин спросил:
  - Пощему город разный имя?
  Ополченец с удовольствием повел дебрями старины. Имя Пушкина городу присвоено Царскому Селу в 1937 году в связи со 100-летием гибели поэта, где память о нём хранит и знаменитый Царскосельский лицей. Со второй половины прошлого века здесь была загородная резиденция царей, весной 1917 года в этом месте держали под арестом самого Николая II. Напоследок сказал:
  - Разве такие красоты можно потерять, допустить сюда фашистскую свинью? Лучше умереть. Так думают жители, город ушёл в ополчение. Дома остались лишь дети, старики. Да и те помогают, чем могут.
  В роте произошло два события. Во-первых, красноармейцев, которые набрали деньги в подбитой машине, вызвали в штаб полка, арестовали, посадили на гауптвахту, куда они после делись, не знаю. Во-вторых, появились трое пропавших - из тех пятерых, что отстали в последнюю ночь. Они из Башкирии, в плен увёл бойцов Голован, утёк, как склизкая мокрушка скрозь каменьев. Единомышленники схомутались с немцами, а этих бедолаг фашисты отпустили. Перебежчики наперебой рассказывали, как хорошо немцы с ними обращались, накормили, выдали папиросы, одели в новое, то есть бывшее в употреблении, снятое с расстрелянных бойцов, выпроводили назад, к русским. Километров 30 везли на легковой машине, потом высадили, показали, куда идти:
  - Идите домой в Башкортостан, к своим мамам, к невестам, Великая Германия семьи не разлучает.
  Когда один окруженец сказал, что немцы дают башкирам автоматы и пушки, формируют национальный полк, но в этом подразделении ещё мало "хороший башкирин", нас покоробило. Командир взвода не выдержал, вскочил, крутанул затвор винтовки, нацелился, срывающимся голосом крикнул, да так, что не только эти вояки, но и мы опешили:
  - Сволочи, немецкие холуи! Вашу мать, встать, руки назад!
  Перебежчиков отправили к командиру роты, там сначала обрадовались возвращению пропавших, затем удивились рассказам, под конвоем отправили в контрразведку. Действительно, сами того не осознавая, окруженцы стали провокаторами, немцы на них делали ставку, надеясь, что рассказ о "добреньких немцах" побудит многих перейти фронт, акция фрицам не удалась.
  А легкобрёх Голован? Оказался ярым врагом Родины, пошёл, как линь по дну. Человек озлоблённый, ненавидевший наш образ жизни, приобрёл новое оружие, теперь будет мстить, издеваться над пленными, в том числе и над бойцами нашей части. Военная судьба нас сведёт рано или поздно.
  
  ТРУД И ПОТ СОЛДАТ
  Сентябрь 1941 года. Немцы перерезали железнодорожную связь Ленинграда со страной. Прорвавшись через станцию Мга, противник вышел на Шлиссельбург, 17 сентября фашисты оккупировали Пушкин. Наше подразделение, как и другие части 54-й армии генерал-лейтенанта Хозина, немцы отрезали от Ленинграда и столкнули к городу Волхову. Слагаемые силы войны заставили делать зигзаги столь вычурные, что никто не знал, где наши, где враги. Всего на сутки задержались на окраине города, потом снова винтовку в руки, противогаз, гранаты, топоры, кирки, лопаты, и в поход. Оказались на реке Волхов, между станцией Кириши и Волховом. Из сосен и елей прокладываем по болоту настил, какой-то недоучившийся "суворовец" решил ударить по врагу не там, где ожидаемо, а через топь.
  Часть получила задачу проложить деревянную дорогу, пропустить воинские подразделения с вооружением и боеприпасами, готовность к 22.00. Рота на дороге, одни стройбатовцы на заготовке материала, пилят и валят деревья, другие обрабатывают, третьи подносят, тащат издалека, рядом с дорогой рубить нельзя из-за демаскировки. Если бы кто посмотрел сверху, увидел картинку, схожую с бесконечным движением муравьёв. Взвод укладывал проезжую часть полотна, основная схема: стволы вдоль, на них брёвна поперёк, по бокам притягивали жердины.
  Было одно место, где трясина казалась бездонной, туда валили стволы в несколько рядов. Главное состояло в креплении, стягивали болтами, штырями, скобами, проволокой, в местах более ответственных тонким тросом. Чем глубже трясина, тем чаще, как на пакость, осмыгались ноги, одни строители в грязюку попадали по пояс, другие буль-буль - и нырнул боец бурки пускать. Уже к обеду нас не угадать, бегемоты или другие болотные чудища копошатся в лесу, грязные, как чёрт с трубы вылетел. Это полбеды, горе пришло с обстрелом противника, на настил попало три снаряда, натворили дел, покорёжили, что и подступаться страшно. Приказ: "Бегом!"
  Ещё 15-20 метров до сухого берега, командиры всех рангов проверяют полотно, уже 21.00, остался один час. Как врежет тяжёлыми снарядами - один, другой, третий, мы кто куда. Командир роты, выхватив из кобуры пистолет, орёт: "Назад!"
  Не знаешь, кто быстрее убьёт - немец, или свой комроты. Фашист лупит, а мы укладываем, последние метры так вымотали, что сил нет, хоть под яр брось, вместо бревна сам ложись. 22.00! Подгоняем стволы, укрепляем по бокам притужины, уложились вовремя. Выдержит ли настил, не расползутся бревна? Вопрос страшный, на войне борьба за качество - сражение за жизнь.
  Командир роты на нервах, вдруг дорога расползётся? Несдобровать, расстреляют на месте за срыв наступления. Весь батальон стоит с брёвнами наготове. Везде, где обнаруживался сильный прогиб или перекос, полотно подбивали, подкладывали, усиливали. А оно, проклятое, змеюка подколодная, прогибается, втапливается в жижу, то одной стороной утонет, то другой. До утра прошла боевая часть, следуют мелкие группы машин с боеприпасами и прочими грузами. На дороге оставлены регулировщики и ремонтники, нас передислоцировали на другой объект. Пока шли, вроде ничего, а на привале беда, октябрьское утро на Волхове не то, что черноморское. Ветер, холод пробирает до костей, бойцы мокрые с головы до ног, огонь развести нельзя, демаскируешься.
  Трое суток наши войска пытались потеснить врага. Не удалось, немцы опять прорвали оборону, на четвёртый день смотрим - мимо нас отступают знакомые части.
  - Вражина ты для советской власти, - говорит Дурасов Осадчему.
  - Чего плетёшь?
  - Как чего, ты крепил-притуживал, чтобы дорога выдержала? Ты. Кого она теперь ведёт? Немцу старался.
  Вместе с четвёрками лошадей, увозящими пушки, с машинами, до отказа заполненными ранеными, летят, как чёрные птицы, зловещие слова: "Немцы обходят".
  К вечеру оказались у реки Волхов. Слякоть осенняя, идёт дождь, промокли до нитки, диву даюсь, как не болел, даже насморка не подхватил. Подвернулась баржа, буксируемая вниз по реке маленьким пароходиком, погрузились, плывём, дождь хлещет. Горе не в том, что просушиться негде, побегать, обогреться. Беда шла по пятам, немец отрезает кусок за куском прибрежные края города, фашисты могут в любой момент преградить путь. Гитлеровцам нужно взять Волхов, тогда вокруг Ленинграда замкнётся второе блокадное кольцо, в окружение попадут 54-я, 42-я армии, другие соединения, в том числе мы, стройбатовцы. Разгружаться - и в лес.
  Декабрь 1941-го, жуткое время. Полк занял оборону под Тихвином, город почти весь оккупирован немцами, они пытаются наступать дальше, отнять окраины, для соединения с финнами двинуться к Ладожскому озеру. Накрыли таким артогнём, что не осталось ни миномётов, ни пулемётов, никаких средств к обороне, кроме винтовок. Враг это понял, поднял своих вояк и погнал. Мы стреляем, они идут, ползут по снегу, перебегают от домика к домику по сугробам, по рытвинам.
  Мы вслед за пехотой - как драпанули... Вы спросите, как такое пишешь о себе? Что иное делать, когда немецкая сила сдюжила нашу. Поднимать руки, сдаваться в плен - нет уж, извините, не подходит, а драться нечем, осталось только отступать. Застывающими пальцами обхватил покрепче ствол винтовки, он ещё держал тепло выстрелов, пытался согреться, но на таком морозе металл остыл быстро.
  Бежим, куда глаза глядят, ступаем в стужу, в снег, в звенящий от мороза лес, деревья "стреляют", трескаются, перемёрзший снег скрипит под ногами, мороз хватает своими миллионнопалыми ручищами, вызывает безудержную дрожь. Нос, руки, ноги береги да береги. Беда беду родит, бедой погоняет. Страшное дело отступление зимой, обморожение стало бедствием, кто-то из хитроумных бойцов брал стужу себе в союзники, специально выставлял что-нибудь наружу, заморозил и отвоевался, чего проще. Их направляли в тыл, таких ребят нередко списывали в расход, как за самострел, другого выхода у командиров не было.
  Особенно тяжело было раненным, бедняги околевали, гибли, как птички на морозе, умирали от переохлаждения. Уходим дальше в лес, ухондокались, были буквально на последнем взводе, упадешь - замёрзнешь. Голодно, кишки пересудомились, многого не надо, горячего супу, да тёплую землянку, местечко, какое-никакое. Лишь бы втиснуться в тепло, погрузиться в сон в любом положении, стоя, лёжа, сидя. Мной овладело странное чувство, впервые за всю военную непогодь пришли слабость, бессилие и отрешённость, только бы заснуть, отдохнуть.
  Нас остановили, кругом войска, свежие подразделения, как в сказке, как во сне, смотрю и глазам не верю - войско русское! Значит, силы есть. Распределили по землянкам, какая благодать, когда ты в тепле. Дали по четверти котелка горячего чаю. Заснули, кто как, упёршись плечом в стенку землянки, опустившись на корточки, не успев расположить ноги-руки.
  
   ДОРОГИ ЖИЗНИ, ДОРОГИ СМЕРТИ
  Наша 177-я дивизия была вновь укомплектована в течение декабря 1941 года. В неё направлялись маршевые роты и команды выздоравливающих.
  Новый командующий 54-й армией генерал-майор И.И. Федюнинский удивительно быстро восстановил фронт под Волховом. Он был опытным военачальником, ещё на Халхин-Голе успешно командовал полком. Генерал под метёлку подчистил тылы дивизий, полков, всех поставил на ноги, повернул глазами на запад, под эту круговерть попали и мы.
  Утро встречаем в новой армии, подразделения оснащены современным оружием, значит, будем немца бить. Теперь бы в хорошую часть, к толковому командиру. Не везёт, снова 86-й дорожно-эксплутационный полк, снова на дорогу. Восстанавливаем разрушенные пути сообщения, строим новые зимники, проталкиваем машины, приходится стоять регулировщиком движения, нести охрану дорог. Были посты, на которых трудно уцелеть, от таких перекрёстков направо свернёшь - под артобстрел, налево под бомбёжку, а прямо удумаешь - аккурат немцу в лапы. Дело в том, что фронт не сплошной, не установившийся, непонятно, откуда ждать угрозу.
  Бои были жестокими, но казались менее трудными, чем сражения под Лугой и на путях-дорогах к Гатчино. Здесь, под Волховом, была организованность, жёсткая боевая дисциплина, открытая, на равных, борьба с врагом. Не думали и не гадали, будем ли бежать, окружит ли немец, нет уж, мы - федюнинцы! Так бойцы себя называли с чьей-то лёгкой руки. Твёрдые действия нового командарма почувствовали все сразу, от генералов до рядовых, поверили в него, в самих себя, впервые с начала войны в глазах красноармейцев и командиров забрезжил рассвет победы. И смогли, отогнали немцев от Волхова. Приятно сознавать, что и мне довелось защищать железнодорожный мост через Волхов на Ленинград, первенец ГОЭЛРО - Волховскую ГЭС, а также завод крылатого металла, Волховский алюминиевый. После войны я узнал, что командующий группы "Север" В. фон Лееб из-за зимних неудач подал в отставку, больше не участвовал ни в каких боевых операциях.
  В декабре-январе 1942 года лесной треугольник Тихвин - Волхов - Кириши стал нашим местожительством. Студёный зимний день, я стою на посту регулирования. Товарищи, спасаясь от мороза, забились в землянку. Пост вдали от шумных перекрёстков, смотри в оба, винтовка в боевой готовности. Со стороны переднего края, поднимая снежную волну, мчится машина, останавливаться не собирается. Не первая такая, надо быстро ехать, чтобы не достала фрицевская артиллерия, не говоря уже о "мессерах", да и мне не хочется снимать рукавицы. По мере приближения автомобиля в глаза бросилось необычное поведение шофёра, поднимаю красный флажок вверх:
  - Стой, предъявите документы.
  - Какие документы, видишь - с передовой, - возмущается командир. Водитель пытался было предъявить бумаги, вытаращил на меня немигающие глаза, но его одёрнул детина в красноармейской форме, сидящий рядом. "Что-то неладно", - мелькнуло в моей стриженой кубышке, надо действовать. Но как, их пятеро, я один, наши, как на пакость, забились в теплынь, носа не кажут, машин встречных нету.
  - Предъявите документы! - требую, собрав в голосе весь дорожно-солдатский авторитет.
  Командир подаёт в развёрнутом виде удостоверение личности. Батюшки-светы, новенькое-новенькое, невладанное, а по дате старое, сентябрём изготовленное. Требую то же от шофёра, высокомерный начальник с гневом спрашивает:
  - С каких пор документ фронтового командира Красной Армии стал не авторитетом для тыловых крыс?
  - Предъявите документы! - кричу на водителя.
  Детина смущается:
  - Понимаете, шофёра убило. Товарищ водитель маршрутного листа на проезд не имеет. Спешим с важным донесением в штаб дивизии.
  Потом, помявшись, подаёт свою красноармейскую книжку, а она ещё новее. По форме, как моя, но не родня, моя истёртая, со следами грязных пальцев.
  - Порядок, - говорю.
  Обращаюсь к шоферу:
  - Предъявите Вашу красноармейскую книжку.
  Водитель вытаращил зенки, закопошился, пытаясь достать удостоверение из внутреннего кармана, его снова одёргивают. Чтобы выиграть время, опять обращаюсь к заднему, но командир кричит:
  - Это мои люди, вы ответите, я накажу.
  Ну, думаю, нарвался.
  - Трогай, - командует шоферу.
  - Стой, стрелять буду!
  - Поехали, - зло, с надрывом приказывает командир.
  - Стой, - кричу, и бабах! Стреляю в воздух рядом с головой водителя. Бросаюсь вперёд, наперерез машине, в готовности остановить. Подействовало, автомобиль заглох.
  Из землянки выскочили и бегут красноармейцы, грамотно: один по дорожке, двое по снежной целине, четвёртый занял позицию готовности к открытию огня. Надменный командир выхватил ТТ, приказывает:
  - Прочь с дороги! Старший приказывает!
  - Я здесь старший, - парирую, не спуская глаз с заднего, готовящегося к стрельбе. Поддержка подоспела во время, нас уже пятеро. Из тыла, как раз удачно, появилась полуторка, в ней командир, четверо бойцов в крытом кузове. Услышав выстрел на посту, увидев, как "дорожники" занимают боевой порядок, на бешеной скорости несутся на подмогу.
  - Помогите задержать.
  Обращаясь к командиру легковушки, прибывший офицер настойчиво требует:
  - Предъявите, пожалуйста, документы.
  Задержанный из второго кармана достает другие бумаги, проверяющий ничего подозрительного не находит. Ну, думаю, разодрался, как бык на сколизи, теперь несдобровать, нарушил армейскую субординацию. Однако прошу:
  - Проверьте у этого.
  Второй предъявляет другой документ, не тот, что мне показывал. Как заору:
  - Да они фальшивые, мне другие показывали.
  Проверяемые жмутся. Внезапно шофёр выскочил из машины, упал плашмя под колёса, оттуда кричит:
  - Это контра, арестуйте, у них оружие!
  - Руки! Вылезайте!
  Красноармейцы отводят задержанных в штаб, в особый отдел, тогда я не знал, что это за организация, окрсмерши появились позднее, в 1943 году. Через полтора часа на перекрёстке появилась та же легковая машина, водитель, несмотря на понукания начальства, остановился, пожал руки, дал две банки свиной тушёнки, буханку хлеба, живём, братцы! Оказалось, это были вражеские лазутчики, они запаслись рацией, другой амуницией для шпионажа. Шофёра сцапали в лесу, он стоял в ожидании своего командира, ушедшего в расположение штаба, предупредили, пикнешь - не успеешь и слова сказать, смерть у тебя за шиворотом. Случай сам по себе заурядный, но командир роты отныне приказал на посту стоять вдвоём.
  Дорога через Ладожское озеро и грунтовые участки на северо-восток от Кобоны, затем по лесным дебрям на северо-восток до станции Подборье были для лениградцев настоящей Дорогой жизни, всего 308 километров, их них 30 по льду Ладожского озера. По ней везли хлеб и другое продовольствие из центра России. С началом её работы в третьей декаде декабря город вздохнул легче. С освобождением Тихвина основные грузы бесконечным потоком шли через Волхов. Мы обслуживали грунтовой участок на юге от Кобоны - на Волхов, Тихвин.
  Очень часто трасса была и дорогой смерти, слишком трудно было её защищать, фашисты делали всё, чтобы умертвить движущееся. Февраль 1942 года был лютым, птицы на лету замерзали. Из-за поворота, поднимаясь по некрутому склону, который то и дело простреливался немецкой артиллерией, движется вереница одноконок. Меж гнутых головок крестьянских саней приютились ездовые, а в розвальнях, вповалку, сбившись с плотную кучку - раненые. Везут из полковых медпунктов в госпитали. На дворе крещенские морозы, а укрытием у них тоненькие одеяльца, раненые недвижимы, кое-кто при смерти. Жуткая, горестная картина, выживут ли?
  Тут немцы обрушили смерч взрывов как раз на место, где проходил обоз. Убит ездовой и один из раненых. Обошла их смерть в окопах, а тут скосила. Ранено вторично трое, у многих открылось кровотечение. Санитарка мечется среди своих подопечных, наше отделение пытается помочь. Как на грех, ни одной машины, спрятались от обстрела. Запомнилось, как тяжелораненые вяло реагировали на обстрел. Чувствовалась какая-то отрешённость, безразличие. Сержант, обращаясь ко мне, лишь попросил: "Подоткни, укрой... Быстрее езжай". Это не безразличие, а слабость, беспомощность. Говорят, что чужая боль не болит. До сих пор у меня ноет где-то внутри, в душе или в сердце? Там, куда не заглянешь.
  В конце февраля день был лётный, налетели "юнкерсы" и "мессершмитты". И сейчас видится не только во сне, но и наяву, что там было. Разбитые и повреждённые машины, убитые и раненые ленинградцы и многое, многое другое, страшное и жуткое. Представьте детей, больных, оставшихся без средств передвижения, истощённых, без тепла - на 35-38 градусах мороза. Вижу, чувствую их боль, стоны раненых, а гансы злорадствуют, возмещают на населении злобу за неудачи под Ленинградом, бомбят и бомбят, стреляют и стреляют, нет никакого спасения.
  На участке дороги разбиты две крытые машины, в них стон, плач, пулемётной очередью убита медсестра, во второй машине много убитых, трое раненых, их перевязали и отправили на Волхов в кабинах попутных машин, мёртвых вынесли на обочину. Что делать с остальными, ведь замёрзнут?
  Из леса, прилегающего к дороге, выскочила батарея "Катюш", многозарядных ракетных установок, за ними следуют спецмашины. Тактика боя следующая: выскочат на боевую позицию, дадут залп и поминай, как звали, уходят своими дорогами на другой участок фронта. Гитлеровцы охотились за БМ-13, БМ-16, как за самой первостепенной целью, хотели узнать секрет самого мощного оружия. Их шестиствольный немецкий миномёт "Зексман" в подмётки "Катюше" не годился.
  Вот и нарвался, подаю знак первой машине, чего делать не имел права, останавливать можно только в том случае, когда грозила опасность дальнейшего передвижения. Козыряю:
  - Товарищ командир, разрешите обратиться. (Мы их всех называли командирами, знаков отличия ракетчики не носили).
  - Обращайся, - отвечает крайне недружелюбно, зло.
  - Вы куда следуете?
  Надо же глупость сморозить, разве можно задавать такой вопрос.
  - Для чего тебе? - спрашивает грозно, с приступом, - много хочешь знать, где твой командир? Кто хочет много знать, того - указывает на свой пистолет.
  - Знаю, что вы флёровцы. Только скажите, можете ли оказать помощь людям? Ясно, что погибнут. Если нет - проезжайте.
  Командир подозвал сопровождающую машину-будку, выскочили несколько человек, пересели в боевые машины, автомобиль быстро подогнали к искалеченной ленинградской полуторке. Ракетчик лишь крикнул:
  - Другой раз остановишь - застрелю!
  - Вылезайте, братушки, - обращаюсь к ленинградцам.
  Я к ним в кузов, там никакого движения, лежат люди, только глаза светятся. Подойдешь к нему, вроде человек как человек, укутан весь, возьмёшь на руки - брать нечего, так они были легки, бестелесны. Кое-кто подмочился, а то и под себя сделал по большому, бедные люди. Ветер злеет, сечёт, продувает. Ракетчик достал два сухаря, разломил на половинки, подал в машину. Я влез в кузов, стараясь ободрить ленинградцев, громко говорю:
  - Живём, братцы.
  Оглядевшись, замолчал, здесь не до добрых слов, на меня глазами измученных людей изо всех углов кузова смотрела косая ведьма смерть. Люди-скелеты, беспомощные, едва живые. Мужчина разжёвывает сухарь, чуть-чуть глотнет, остальное дрожащей рукой берёт изо рта, вталкивает в рот женщине, она едва-едва дышит. С отчаянием, безысходным горем, со слезами, просит:
  - Надюша, кушай, Надюша, кушай. Не умирай, Надя! Мы вырвались, слышишь, вырвались, Надя.
  Не мог я ничего ни сказать, ни сделать, выскочил из машины, попросил ракетчика раздать хлеб, ушёл на обочину дороги, слышал, как боец уговаривал:
  - Бери, бери, ешь.
  Уже не все были способны съесть хлеб "Катюши". Машины дёрнулись раз, другой, пошли месить сыпучий, хрипящий, перемороженный снег.
  Много лет прошло с тех пор, а не забывается, не сглаживается в памяти, до сих пор режет душу жалость к людям, не уходит ненависть к немецко-фашистским извергам.
  "Дорогу жизни" обслуживали до конца апреля, до тех пор, пока лёд держал машины. Обезлюдивший полк расформировали, передали в 177-ю стрелковую дивизию и сразу в бой, сразу! В атаке был ранен Петро Осадчий, комвзвода, многие другие.
  Первые дни войны были самыми тяжёлыми, изнурительными и опасными. Впереди - служба в пехоте, в полевой артиллерии, в бронетанковых войсках, ранения, контузии, тяжелейшие бои, чёрные дни поражения и прекрасное время Победы. Многое пришлось пережить, но первые месяцы оставили в моём сердце самые страшные следы. До сих пор мечусь в постели, бегу, карабкаюсь от наседающих, окружающих роту бронетанковых чудовищ, и если куда-то устремляюсь, то бьюсь с немцами, если лежу в бессилии, руки-ноги неподвижны и неподвластны, это тоже из 41-го!
  
  ЛЕЧИТ ЛИ ВРЕМЯ?
  Со времени событий прошло 38 лет, воспоминания пишу в 1979 году. Чаще и чаще поднимается тема всепрощения, не пора ли приравнять в ответственности немцев, скажем, с французами 1812 года? Навроде, те и другие воевали не по своей воле, выполняли приказы.
  После уезда полутрупов-ленинградцев по "Дороге жизни" сидел с бойцами у входа в землянку на колючем, секущем лицо ветру, высказывал товарищам:
  - Каким судом надо судить немцев? Когда будет победа - прощения не дозволим. Ни матерям, вырастившим фашистов, ни детям.
  - Немецкий народ ни при чём, - ошарашил из-за спины уверенный, не допускающий возражений голос, то младший политрук Орлов, сидя на порожке, слышал исповедь перед товарищами. Когда про детей и матерей я загнул через край, он решил подправить:
  - Надо помнить приказ товарища Сталина от 23 февраля. Красная Армия свободна от чувства расовой ненависти. Гитлеры приходят и уходят. Народ немецкий, государство германское остается.
  Опешил от неожиданности, от истины "в последней инстанции", изречённой самим Сталиным. Она никем не могла ни обсуждаться, ни тем более исправляться. Однако чувства и воспоминания, охватившие меня, взяли верх, суперечу:
  - У нас на Дону есть пословица: пощадил бы врага, да честь дорога. Гитлер, Вильгельм и прочие кайзеры, не приходили на неметчину откуда-то со стороны. Немцы их своими утробами породили. Агрессивными идеалами вскормили и выпестовали. Своими руками вложили оружие в руки. Псы-рыцари, захватчики. Вот кто их породил, вот кто наш враг испокон веков и доныне. А насчёт того, как поступать с фашистами, Иосиф Виссарионович в том же приказе привёл слова Максима Горького: "Если враг не сдается, его уничтожают". Ещё сказал: "Нельзя победить врага, не научившись ненавидеть его всеми силами души". Так кого я должен ненавидеть, кого убивать? Только лишь Гитлера, Геббельса? Но добраться до них можно только по трупам немецких солдат. Только ли солдат?
  Встал по строевой стойке, обращаюсь, как положено младшему перед старшим по званию, по должности:
  - После войны разберутся. Сейчас месть немцу, - постоял, потом снова брякнул:
  - И после войны всепрощенья фашистам допустить нельзя.
  Наступила тишина. Тут Владилен, ездовой конной тяги, декламирует:
   Прости, родной. Забудь про эти косы.
   Они мертвы, им больше не расти.
   Забудь калину, на калине - росы,
   Про всё забудь, но только отмсти!
  Стихотворение Михаила Исаковского подчеркнуло мою исповедь, ребята загудели, зло заговорили о том, что бы они сделали с немцами. Орлов стушевался, потом вышел в центр землянки: "Правильный вывод сделали. Мы должны наказать и захватчиков, и исполнителей, и вдохновителей".
  Я слушал, а сам думал: "Добраться бы до логова немецкого. Не стану спрашивать командиров, можно или нельзя возвратить немцам должное, воздать за муки моих стариков-родителей, детей, жены, родных". В сознании роятся мысли о мести, сверлят душу слова ленинградца: "Надюша, кушай. Кушай, Надюша. Не умирай, Надя. Мы вырвались!"
  Мы за гуманизм. Но отомстим немцам, не могут остаться без возмездия слёзы, выплаканные нашими людьми.
  Наблюдая нынешнюю жизнь, претит недооценка войны, вызывает недоумение безмятежное отношение многих к её опасности. Вспоминается, как под Ленинградом я говорил Петру Осадчему и Леньке Дурасову: "Лучше бы трудились в первые пятилетки не по восемь, а по девять, десять часов в сутки. Поменьше ездили на курорты, на выставку в Москву. Надо было львиную долю национального дохода вкладывать в авиацию, артиллерию, бронетанковые войска, чем теперь, в 1941-м страдать, быть просто-напросто беспомощными".
  Не пора ли подумать об этом новому поколению?
  
  КАК Я СТАЛ "БОГОМ ВОЙНЫ"
  Остатки 86-го дорожно-эксплутационного полка от "Дороги жизни", с грунтового участка Кобона - Волхов выведены на переформирование, за зимний период мы понесли большие потери. После ночного перехода сосредоточились в районе торфяных поселков под Синявиным. Этот рабочий поселок был захвачен немцами, вместе со станцией Мга и городом Шлиссельбург населённые пункты составляют третью дугу кольца блокады Ленинграда. Гнусное, гиблое место, болота, торфяные разработки, гари. Близость переднего края чувствовалась в грохоте взрывов, каждый бугорок земли нашпигован военной техникой, оружием, людьми. Всё это было укрыто, закопано в землю, замаскировано.
  В лесу была поляна, располагаться постоянно на ней не позволили, потому что над лесом висел "горбыль", всевидящий глаз немецких войск. Хотелось выйти, полежать на сухой земле под лучами весеннего солнца, разуться, раздеться, просохнуть, отдохнуть, вздремнуть часок-другой, но нельзя, демаскируем полк. Слышим команду:
  - По-олк, смирна-а! - то дежурный, заметив приближающуюся машину с начальством, приводит личный состав в предусмотренное Уставом положение, а мы разлеглись, расхлебенились. Оставалось только пригнуть головы, видеть, как офицер идёт, словно на шпорах, чеканит шаг, докладывает, будто занимаемся боевой подготовкой. Ухмыляемся, наша рота была в одной лишь полной готовности - поспать.
  - Вольно! - как-то хрипло, не так, как всегда, подал команду командир полка, одним этим словом было сказано - попадаем в пехоту. Что нам, та же винтовка, та же ложка, хуже не будет, лучшего не ожидать. К строю подходит начальник штаба полка, за ним незнакомый артиллерист. Всем красив - стать, выправка, мужественное лицо, глаза приветливые и смелые. Шагает вдоль строя, пристально всматривается в каждого, то на одного, то на другого показывает рукой:
  - Ты. Ты. Ты.
  Попал и я. Пройдя до конца недлинного строя, офицер приказал выйти избранным. Рассчитались, закончили сороковым, все, как на подбор, рослые, стройные, подтянутые. Подошёл старший сержант, чувствуется воин кадровой закалки, боем опалённый, представился:
  - Помкомвзода разведки.
  У командира на груди орден Красной Звезды, у разведчика медаль "За Отвагу", правительственные награды в 1941-1942 годах были редкостью, в нашем полку их было лишь три. Старший сержант подвёл к штабу, собрал красноармейские книжки, отнёс писарям, вернулся к строю, приказал снять и раскрыть вещевые мешки. Что было, по его мнению, лишним, распорядился выбросить, двоих красноармейцев, имевших в шмотках непотребное, вывел из строя, заявив:
  - В артиллерию и разведку барахольщиков, мародёров не берут.
  Проверил заправку, многим подтянул ремень на одну-две дырки, пилотки приказал надеть, как положено, а не "лопухом на уши", повёл лесом в штаб артиллерийского полка 177-й стрелковой дивизии. Самых-самых забрал в разведчики, меня направили во вторую батарею 262-го артполка 1-го стрелкового корпуса.
  Так я стал артиллеристом. Однополчане, оставшиеся в строю, пополнили стрелковые части. Назначили подносчиком артиллерийских снарядов 76-мм пушки образца 1902\30 года, теперь я не сапёр, не дорожник, а артиллерист, звучит!
  Майским вечером 1942-го прошёл крещение. Расчёт вёл огонь с закрытой огневой позиции, трудно было привыкать к выстрелам, сжатый воздух давил уши, вызывая боль и глухоту, бывалые вояки советовали не закрывать рот, тогда барабанные перепонки меньше болят. Раззявой ходить? Так и мотался с закрытым ртом и открытыми ушами, наутро опять стрельба, днём снова и снова, я действительно стал артиллеристом, то есть полуглухим.
  Вечером налетели бомбардировщики, батарейцы стремительно бросились в укрытия, кто в землянку, кто голову под пушку, без головы ведь не жилец. Заходят два "юнкерса", заметили, сволочи, теперь не отвяжутся, наших в небе ни одного. Кубарем скатываюсь по порожкам в землянку, думаю - в артиллерии жить можно, это не кювет придорожный, здесь затишнее, три наката из брёвен, не каждая мина пробьёт.
  - Ещё летят, - крикнул заряжающий орудия красноармеец Самусенко.
  Выглянул из землянки, а тут:
  - Тра-та-та-та! Цок, цок, цок! Дзи-инь, - пули заговорили по накату землянки, по лафету и броневому щиту орудия. Командир расчёта старший сержант Рубежанский строго глянул на меня, выговорил:
  - Дронов, слышишь, по тебе плачут - дзинькуют. В другой раз не зевай, не храбрись попусту.
  В одном из боев "местного значения" наша батарея вела огонь под обстрелом артиллерии немцев. Как новичок, сдающий экзамен, да и просто по своему обыкновению, по казачьей натуре подхватной, неуёмной мотался со снарядными ящиками от окопчика к орудию. Подносить снаряды положено вдвоём, напарника не было, сноровистые действия понравились командиру орудия, он доложил по команде, я, как говорится, "был сразу замечен".
  Особенно сложно в ночной стрельбе. Ведём огонь на уничтожение немецкой батареи, они стреляют в нас, кто кого, дуэль ещё та.
  - Три снаряда, беглым, огонь! Левее 0-10, прицел, три снаряда, огонь!
  - Быстрее, быстрее, точнее наводить!
  Батарея врага умолкла. Днём и ночью, почти весь июнь, июль крушим артиллерийскую мощь блокады. В одном из боев ранен Самусенко, меня тут же назначили заряжающим, повысили! Стал в расчёте не пятым номером, а третьим (второй наводчик, первый - командир). Не день и не два возились со мной наводчик орудия сержант Копылов, командир старший сержант Рубежанский, они сделали из меня артиллериста. Незаметно, но зримо появились выправка, аккуратность, прорезался интерес к воинской службе, я по-серьёзному приступил к изучению артиллерийского дела.
   Подумаешь, заряжающий, но попробуй за три секунды подготовить и послать снаряд в патронник казенника пушки, не чурбак ведь сунуть. Не снимешь колпачок взрывателя - пошёл снаряд фугасным, в болото, там взорвётся, а немцам на радость ни одного осколочка. Сними колпачок вовремя - снаряд, как упадет, тотчас жахнет, коснувшись чего-либо фрицевского паршивого, немцам капут. Не дай Бог поспешить, промахнуться, направить снаряд не в патронник, а в спешке тронуть взрывателем по затвору, или упустить на лафет, взлетишь высоко, поминай, как звали, погибнет и расчёт, и пушка.
  Сколько снарядов разных: осколочный, бронебойный, шрапнель, с осветительными, с зажигательными, всё надо изучить заряжающему. Рубежанский рассказал нам, что при установке взрывателя на осколочное действие снаряд при разрыве создаёт 600-800 убойных осколков, создающих площадь сплошного поражения размером 8×5 метров. В шрапнельных зарядах было 260 круглых пуль. Картечь включала 550 пуль, накрывала 50×200 квадратных метров. Кстати, ежедневно и еженощно волокли в запасе полный комплект снарядов с жёлтой головкой. То были осколочно-химические снаряды ОХ-350 с химическими отравляющими веществами. Гитлер это знал, потому и не применил свои газы. А то "Женевские конвенции, Женевские конвенции"...
  Часто направляли на помощь пехоте, в который раз мы опять в траншеях, в роли обычных стрелков. Что случилось на переднем крае, не знаем, опять в руках винтовка трехлинейка Љ2649, гранаты, каска, патронташ, фляжка, котелок, ложка - всё, что надо пехотинцу. Идём на передний край, "фонари" беспрерывно висят в воздухе, ходы сообщения мелкие, на позицию следуем гуськом, с интервалом. Вырыты траншеи и ячейки боевого охранения, на дне коричневая торфяная жижа, вычерпывать приходится каждую ночь, днём выплескивать нельзя, сразу вызовешь огонь на себя.
  Вот уж правду сказал А. Твардовский:
  Где в трясине, в ржавой каше
  Безответно - счёт не в счёт -
  Шли, ползли, лежали наши
  Днём и ночью напролёт.
  Перемокшая пехота
  В полный смак клянёт болото
  И мечтает о другом -
   Хоть бы смерть, да на сухом.
  По дну положили жерди, ветки, "отель" накрыт одним накатом. Сначала было семеро, через четыре дня осталось пятеро, спали поочередно, днём бодрствует не менее троих, ночью - четырёх бойцов, иначе немцы живьём уволокут. В светлое время можно было спать двоим доразу, ночью только одному. Честно говоря, воевали артиллеристы и миномётчики, да снайперы снимали с немцев каски вместе с головой, мы отсиживались, не выдавая присутствия.
  Стояла тёплая солнечная погода, хочется выйти на поверхность, просохнуть, но нельзя, сразу закидают минами, да и некогда, мы на посту, у оружия. Подошла очередь вздремнуть, 120 минут, не больше, не меньше. Не знал тогда бессонницы, выпал час, не зевай, спи, бывало, и его не доставалось. Немец как начал садить из миномётов, взрывы за взрывами, а я сплю! Друг проснулся, выполз в траншею, там безопаснее, я задвигался, улёгся поперек окопчика, головой упёрся в мокрую стенку, два часа как из пушки. Разбудил командир отделения, глянул на себя, диву дался: пилотка и брюки, особенно на коленях, коричневые, в торфяной жиже, голова по уши мокрая, холодная. С той поры появились боли в голове, в ушах, в ногах.
  Отбыли вахту на переднем крае, возвратились на батарею, теперь показалось, что в артиллерии не жизнь, а малина. Вновь приступили к стрельбе и учёбе. Беру винтовку, кручу, верчу, ищу ржавчину, надо чистить боевую подругу, время есть, погодка золотая, так и тянет на солнышко. Сзади землянки, между двух сосен был столик, пошёл туда годувать ненаглядную, прицепилась на нарезах какая-то матовая короста, никак не выведу.
  - Кряк, кряк!
  Одновременно рванули воздух две мины, пыль, смрад тротиловый, винтовку вырвало из рук, надствольная планка вдребезги, ремень напополам, приклад прочерчен бороздкой. Почувствовал резкую боль в левой половине живота, глянул на бок, через гимнастерку сочится кровь. Винтовку подмышку, бок зажал обеими руками, бегу в землянку. Наводчик орудия Копылов бросился осмотреть, в каком я состоянии, спросил, куда, отвечаю: "В живот". Старые служаки говорили, что при ранении сразу боль не чувствуется, лишь потом берёт своё.
  Стою, ни жив, ни мёртв, рана там, где больше всего боялся. Страх проникающего ранения поселился во мне с тех пор, когда увидел убитого начфина полка, картина волочащихся кишок никак не покидала сознание. Испуг подкрепился недавно, когда майор-артиллерист был ранен пулей в живот. Находясь на наблюдательном пункте, на высоком дереве, он долго кричал, просил помощи, но подойти, тем более снять, до самой ночи было нельзя. Думаю, теперь моя очередь, не снимаю рук, боюсь оторвать, вдруг кишки полезут. Копылов уложил, заголил рубахи, весело говорит:
  - Будя переживать, в скоростях заживет. Даже кишки не видно. Не всяка пуля по кости, а иная и попусту.
  Я обрадовался, а поверить боюсь. Копылов говорит:
  - Пойди, поклонись сосне, тебя защитившей, - показывает руками угол разлёта осколков от места взрыва до места, где я стоял.
  Дерево преградило смертоносную траекторию, на войне всякое бывает. Случай с красноармейцами Самусенко и Дроновым не остался без внимания, командир лейтенант Савинов приказал сменить огневую позицию батареи. Эту немцы засекли, теперь один-два наших выстрела, жди артналёта или бомбёжки. По новой, так по новой. Макушки сосен, мешающих полету снаряда, надо срубить, данные стрельбы переподготовить, вырыть окоп для пушки, ровики для укрытия личного состава, оборудовать блиндажи для начальства, землянку для расчёта, отдельно ниши для снарядов, труда много. Кроме этого надо быть в постоянной готовности к открытию огня. Тут проклятая "рама" висит, высматривает, вот и рвём жилы днём и ночью. Не успели сделать третью часть работы, как:
  - По ДЗОТу противника, осколочными, огонь! Левее 0-03, три снаряда, фугасным, беглый огонь!
  Это проверка на профессионализм нашего расчёта.
  - Молодцы, - передают похвалу с наблюдательного пункта.
  Вечером командир ушёл на рекогносцировку местности, поставлена задача уничтожить ДЗОТ с пулемётом. Изучаем Боевой Устав артиллерии (БУА), где расписаны действия при стрельбе прямой наводкой. Ночью опять вырыли окоп для пушки, окопчики для личного состава. Командир орудия целый день тренировал расчёт. Выехали, установились, светает.
  - Орудие, огонь! Огонь!
  Цель поражена, уносим ноги на основную позицию, здесь затишнее.
  
  ДО ТЕБЯ МНЕ ДОЙТИ НЕЛЕГКО
  Нас позвали в командирский блиндаж, вслед приходят бойцы других орудий. Даже стены выложены сосновыми брёвнами, четыре наката, всё сосна.
  - Красота какая, - говорит новенький батареец, - тут и воздух особый.
  - Блиндажик что надо, - похваляется связист, - одних сосен перетягали стволов 60.
  - Хоромина, даже запаха наших спин, не слышно. Не говоря уже о портянках, - острит прокудной Зюзин.
  Набилось битком, шишке сосновой упасть некуда, хвойный аромат вытеснен нашим, солдатским. Командир батареи, входя в блиндаж, сообщил, что в поощрение личному составу командование прислало концерт, артисты - воины Красной Армии. Добавляет:
  - Артистов четверо, девушка, к сожалению, одна.
  Одёргиваются гимнастерки, подтягиваются поясные ремни. Те, кто имел причёску, поплевали на руки, "причесались", командирам разрешалось носить волосы, они с удовольствием отращивали чубы. На пороге блиндажа появляется миловидная королева землянки. У неё обворожительная улыбка, раскрытые, улыбающиеся глаза, хороша, проста, как сосенка. Ладно сидит гимнастёрка, недлинная юбочка, сапожки, пилотка набекрень. Если что по форме отличало от бойцов, так это сильнейший перехват талии ремнём, да ещё вздыбившееся "двух девственных холмов упругое движенье".
  Появился немолодой, солидный, с выхоленным лицом, в военном обмундировании, но явно невоенный человек. Передёрнулся лицом, не мог скрыть неприятного ощущения нашего "аромата". Растянув меха, наигрывая мелодию "Москва моя, страна моя, ты самая любимая", спустился баянист. Замкнул колонну длинноногий красноармеец, вертлявой походкой идёт, как на шильях. "Немолодой солидный" оказался чтецом-декламатором, под звуки баяна наизусть читает речь Сталина:
  - Пусть вдохновляет вас в этой войне мужественный образ великих предков - Александра Невского, Дмитрия Донского, Кузьмы Минина, Дмитрия Пожарского, Александра Суворова, Михаила Кутузова.
  Тут невдалеке: "Тра-ах", - разорвал воздух немецкий снаряд.
  - Шали-ит, - успокаивающе шепчет старший сержант.
  - Пристреливается, - лотошит, слабодушничает хозвзводник.
  - Продолжайте! - обращаясь к артистам, спокойно говорит командир батареи.
  Взрывы ушли вглубь леса.
  - Кому-то музыка смертная ... - обронил сполошный Зюзин.
  - Замолчи ты, - послышалось сразу несколько голосов.
   Концерт продолжился. На сцене появился "пленный фриц", вертлявому и не нужно было перевоплощаться, очень схож с ролью. Фашиста изобразил - МХАТовцы позавидовали бы, нахальный, с жестами коричневорубашечников, часто не к месту орал: "Хайль Гитлер, Ленинград капут!" В то время пленные немцы были ещё в диковинку, мы смеялись взахлеб.
  Чтец читает отрывки из статей Ильи Эренбурга, Михаила Шолохова, Николая Тихонова, декламирует стихи фронтовых поэтов Чивилихина, Шубина. Умело произвёл, ничего не скажешь. Звучал призыв: "Убей немца! Если ты его не убьёшь, он тебя убьёт". Взрывные слова Эренбурга, задушевные Шолохова укрепляли веру в победу:
   Мы, видавшие смерть на Волхове,
   Прокалённые до седин,
   Побываем в зверином логове,
   С боку на бок качнем Берлин!
  Что ни слово, то в цель. На порожек взбирается певунья, всех обворожила, поднялась, как птица на крыльях, кто его знает, откуда у женщин такая сила. Сначала пела торжественно, величаво всем знакомую всенародную, затем боевую артиллерийскую. Как-то изменившись, превратившись во фронтовую Золушку, исполнила несколько лирических песенок про горькую девичью судьбу на войне без милого. Когда запела: "И у детской кроватки тайком ты слезу утираешь", - у меня, как у многих защемило, заныло, нахлынуло. Как дома Катюша, как дочь годовалая, Верочка, бабушка Алексеевна с внуком, сыном моим Володюшкой, живы ли, в оккупации ведь? Глянул на своего товарища Копылова, он нагнул голову пониже, видно, как вздрагивают плечи, затылок, такой сбитень, а расслабился.
  Певунья объявляет:
  - Спою вам, друзья мои, новую песню, родившуюся на войне, в землянке, она так и называется "Землянка".
  Под аккомпанемент баяна запела бархатным, каким-то новым голосом. Звучали надрывные нотки, голос, слова песни рвались в душу, захватили всю без остатка: "До тебя мне дойти нелегко, а до смерти четыре шага".
  Каждое слово чувствуешь, каждый образ видишь, опасность воспринимается обострённо, такой, как есть в действительности. Душа заполоняется жаждой жизни, стремлением видеть дом, жену, детей, родных. Чувствую, что вот-вот сорвусь, насилу выдержал. Старший сержант Рубежанский, казавшийся дотоле железным служакой, изменился в лице, комкает, мнёт видавшую виды пилотку. То поднесет её к глазам, будто бы рассматривая звёздочку, то повернёт с боку на бок, борется, крепится, слёз сдержать не сможет, текут, неудержимые.
  Командир третьего орудия, облокотившись на спину впереди сидевшего красноармейца, прикрыл лицо рукавом гимнастерки, тоже плачет. Подобное было со многими. Актриса была умницей, увидела, что натворила, запела другую, весёленькую песенку. Душу отпустило, ком в груди отмягчал, а слова, мелодия "Землянки" вошли прямо-таки в кровь солдатскую, благодарности артистам не было конца. Идём с Копыловым "домой" в свою землянку, он говорит:
  - Понимаешь, у меня все трое несмышлёныши. Дочурке третий год, сыночку второй, мамочке самой годов немного, неопытная в жизни. Как они там? Область оккупирована.
  Больше выговорить не мог, в каждом слове, между каждым слогом были горечь, жалость и безысходность. Потом узнал, что он преподавал в средней школе химию, мобилизовали в 41-м, во время войны окончил артиллерийскую полковую школу.
  Рубежанский из-под Старобельска, отслужил действительную, в 1940 году демобилизовался, нашёл свою Ганночку. Полюбил, а жениться не успел, призвали на сборы - попал на войну.
  Вечером обсуждали концерт, разговаривали о женщинах, непечатываемое описывать не буду. Пустоболт Зюзин сдуру как с дубу ляпнул:
  - Вот теперича в оккупации ваши бабочки с немцами...
  Сначала сбрешет, потом затылок чешет. Копылов аж вскочил. Сел, начал развязывать кисет, закурил, затянулся, подумал, потом говорит:
  - Нет. Моя умрёт, а с немцем не будет.
  Зюзин, как побитый кот, сидит, молчит, Рубежанский уткнулся в БУА, разговор затих. Меня обуревает дума: "Как поведут в немецкой оккупации родители с внучком, моим старшеньким, корнем дроновским и наследником. Как будет жить жена, у неё на руках дочушка моя, Верочка. Попали под ярмо немецкое, под кнут полицаев, у жены отец красный партизан, муж в армии, плохо ей будет. Немцам служить не станет, как и чем жить?"
  Перед глазами милый, родной образ жёнушки. В памяти возникают студенческие вечера, институтские будни, скромная, но безмятежная семейная жизнь. Вижу гибкий стан, грубоватое, но красивое, пышущее здоровьем лицо, прямой, аккуратный нос, "пупончик" на верхней губе, взгляд с лукавинкой, русые кудри. Стоит с Верочкой на руках, манит к себе. Мать моих детей, наших детей. Внутри, пригретый мною, чёрт рогатый высунул красный брехливый язык, скулит: "Ему лишь дорогу перейти, в дверь открытую войти..."
  Нет! Не может этого быть, ведь рядом Верочка, дочушка. Слышу голос Рубежанского:
  - Нам старшина говорил, красивую женщину в жены не бери. С ней будешь, как тот малограмотный с толстым романом. Сам не читает, а другие зачитываются.
  Зюзин тарахтит, как балабол, суматошную голову обуяли вопросы:
  - Правда, что у Суворова жена Варюта была сука сукой, у Багратиона... - так про всю Европу.
  - По места-ам, - послышалась команда, - четвёртое к бою, расчёт к орудию!
  Чёртова война, и поговорить-то не дает.
  
  ФРОНТОВАЯ КАРЬЕРА
  Середина июля 1942 года. За боевые действия во время зимней кампании 1914-1942 годов Гитлер присвоил Г. фон Кюхлеру звание фельдмаршала. Но рано было обмывать новые погоны, Ленинград устоял. "Ставка Верховного Главнокомандующего решила провести наступательную операцию на синявинском направлении, почти полтора месяца шла перегруппировка сил фронта", - так пишется в "Истории Великой Отечественной войны".
  На батарее слыхом не слыхивали о какой-то перегруппировке, войска идут и идут, чувствуем, что-то готовится. Изо дня в день получаем новые боевые задания, уничтожаем отдельные орудия, деревоземляные огневые точки, блиндажи, склады с боеприпасами, транспортные средства, живую силу. Наш расчёт разгромил четыре ДЗОТа, одну автомашину, стреляли и кочующим орудием, и прямой наводкой.
  15 июля вели огонь с запасной огневой позиции. Вдруг пронеслись три "мессера", обнаружили, развернулись, открыли интенсивный пулемётный огонь. Командир орудия успел крикнуть, чтобы бежали в укрытие, куда там, не успеешь, я лишь притулился к лафету, распластавшись на дне орудийной площадки. Наводчик Копылов сидел в полуметре от меня, прижавшись к казённику ствола и защитному броневому листу.
  - Пролетели, - говорю, отряхиваясь. Глядь, Копылов сползает, хилится туловищем между лафетом и поворотным механизмом прицела. Обмякший, беспомощный, с изменившимся лицом, потускневшими глазами, он валится на бок. Взял за плечи - вялый, как мешок, заглянул в глаза, в них смерть, чуть-чуть шевелит губами мой товарищ. Наверное, говорит о своих "несмышлёнышах", ничего не вымолвил. Пуля вошла в голову, так на руках и скончался. Всплыл образ его жены, стоит перед окном с двумя детишками на руках, всматривается в даль, ждёт домой. Муж, отец, сын - уже нет его. Ещё одного друга лишили немцы. Бойцы бережно отнесли Копылова за землянку, положили под сосны, спасшие мне недавно жизнь, не уберегли они друга нашего.
  На войне как будто ничего не случилось, слышим команду старшего:
  - По блиндажу, фугасным, четвёртому, огонь!
  Командир орудия Рубежанский показывает мне на панораму, становись, мол, за наводчика. Огляделся, данные стрельбы сбиты, ствол направлен далеко вправо, в окуляре панорамы ничего подобного на точку наводки не видно. Растерялся, пришлось брать себя в руки, прицел установил, можно стрелять, но сомневаюсь, не садану ли по своим? Командир:
  - Ор-рудие!
  Это последняя команда в цепи всех на открытие огня, я - ни туды, ни сюды, растерялся, сомневаюсь. Рубежанский прыгает к пушке, рвёт за шнур, выстрел!
  Команда:
  - Левее 0-03, три снаряда, фугасным, огонь!
  Снаряд у цели, соображаю наконец-то.
  - По пехоте противника, осколочным, три снаряда, беглый! Быстрее, фрицы убегают, - передают с командного пункта.
  Три снаряда - месть за Копылова. Вездесущие телефонисты информируют, что разбит ДЗОТ с пулемётом, выскочило несколько оставшихся в живых фрицев, догнали и этих, уложили шрапнельными. Комбату доложили, что убит наводчик 4-го орудия.
  - Кто стрелял, Рубежанский?
  - Нет, наводчиком орудия был Дронов.
  - Какой Дронов?
  - Из новеньких.
  - Будет толк, ставьте наводчиком.
  Вновь боевая судьба распорядилась по-своему. Почти год, с июня 1941 года по май 1942-го мой военный билет украшала запись "красноармеец", за это время сменил должности - стрелок, подносчик снарядов, наводчик орудия.
  Запомнился день 29 июля, во фронтовой жизни от других не отличающийся. В оперативных сводках по-разному сообщалось о таких буднях: "ничего существенного не произошло", "были бои местного значения". С утра немец вёл себя агрессивно, наша батарея активности не проявляла, лишь дважды, да и то одним орудием, вели огонь, экономили боеприпасы. На беду фрицы засекли позицию, пристрелялись, теперь жди беды, по поведению противника видно, что готовит удар. Расчётам приказано находиться в полной боевой готовности, в укрытиях, ибо на войне осторожность большое дело. Старший по батарее был человек спокойный, рассудительный, каким-то артиллерийским чувством ожидал налёта, что и случилось.
  Сначала немец ударил миномётами. Хорошо, что укрылись в землянках, иначе жертв не миновать. Обошлось благополучно, незначительно повреждена пушка, разбит погребок, в нём были лишь ящики с гильзами. Одна мина разорвалась прямо на нашем убежище, для трёх накатов ерунда, шуму наделала, и только. Правда, два верхних яруса разворочало, что прибавило храбрости, если не пробивает, мина не страшна. С шутками, прибаутками сидим, протираем глаза, отряхиваемся от земли и прочего мусора, была какая-то ребяческая уверенность в неповредимости. Ка-ак даст 105-ти миллиметровыми!
  - Дело плохо, - говорит Рубежанский.
  Противник бьёт и бьёт, измотал, издёргал.
  - Снарядов не жалко, гаду фрицевскому? - зудит Зюзин.
  - У него их со всей Европы, - поясняет командир.
  Обстрел продолжается сильнее, пробирают тревога, потом страх, больше скрыться некуда. Надёжа только на господин случай. И вот... тра-а-х! Белого света как не было, всё стихло, немец долго крушил позицию, товарищи говорили, что наделал немало бед. Для меня окружающее перестало существовать, памороки забило. Помню, как во сне, вроде как поднимало, несло, нечем дышать, глотнуть бы воздуха, только бы дыхнуть! Нос, рот забиты пылью и землёй, глаза режет, в ушах боль тяжелая и тупая, собой не владаю. Надо прочистить, утереть рот, а нечем, правую руку придавило, в плечо уперлось что-то тяжёлое, левую - черти с квасом съели, запуталась в шмутках, не вытяну, не подчиняется. Пробовал открыть глаза, не получается. Берёт досада, живой ведь, а дышать невозможно, нос, куда ни шло, как рот успел земли нажраться?
  Кто-то трогает за ноги, брыкаюсь, сигналю: жив! Начинаю понимать, если силой потянут, навалятся стволы наката, задавят. В просвете вижу людей, угадать не могу, чувствую, Рубежанский роется подо мною, оказывается, подкоп делал, в эту канавку и потянули. Боль резанула плечо, правую ногу, на них падали стволы с "потолка", усилилось головокружение, внутри стало мускурно, вот-вот вырвет. Товарищи волокут из землянки, от боли терпенья нет, открылась рвота, сказать ничего не могу, бойцы меня уложили в окоп, сами нырнули в укрытия. То ли заснул, то ли забылся, взглянул на свет - увидел наклонившихся медфельдшера санчасти полка и старшего по батарее. Что-то спрашивают, гляжу, как баран на новые ворота, не слышу, не понимаю, сказать ничего не могу, язык стал большой-пребольшой.
  Фельдшер показывает жестами, что увезёт в санчасть полка, я знаками отказался, мол, пройдёт. Ночью было хуже, к утру полегчало, утренний холодок освежил. Так и выходился, через пять-шесть дней был в строю. Это время было вроде фронтового санатория, орудийные расчёты сооружали новую огневую позицию, я филоню, впервые за год войны имел отпуск по болезни.
  Вскорости снова стал за панораму, всё бы ничего, да теперь уши стали слишком "нежными" и тугими, особенно страдал от выстрелов орудия. Другие номера находились на некотором расстоянии от казенника и дульного среза, имели возможность отбежать, моё место у самого огня, у выстрела. Пробовал спичку зажимать между зубов - выскакивала, брал в зубы пилотку - неудобно, не привык держать рот открытым при выстрелах, а зря, было их тысячи, так и терпел боль.
  К концу второй декады августа при очередном обстреле, или внеочередном, уж и счёт потеряли, случилась беда с Рубежанским. До сих пор вижу его согнувшимся надвое, старший сержант ранен в бок, внутренности не порвало, но рёбра переломаны, ранение тяжёлое. Трудновосполнимая потеря, командир орудия был коренным батарейцем, любимцем солдат и командования. Боевой, грамотный, всегда подтянут, строен, активен, умел командовать, подчинять и подчиняться. С ним легко было воевать и жить. Как будем без Рубежанского, кто заменит? Скорее всего, командиром назначат наводчика третьего орудия, больше некого. Он ни тпру, ни ну, ни кукареку, занозистый, любит лезть пузырём. В составе батареи с такими можно стрелять, тут главное, чтобы наводчики не были лопухами, а при выездке на прямую наводку, в боях по преследованию врага, при отступлении - караул, крику будет много, толку ни на грош.
  Сидим с Зюзиным у орудия, горюем, не везёт расчёту, за каких-нибудь два месяца из ветеранов батареи никого не осталось. Напарник пошел за ужином, я у пушки, орудие в любой момент должно быть в готовности к стрельбе. Приходит Зюзин с котелком каши в руках, с новостями в зубах.
  - Ездовых, хозвзвод шуруют, в расчёты гонют, - сообщает новость первую, - хватит загорать, да котлы выскребать, воевать, так всем.
  - Кого к нам, не слыхал?
  - Подходящих не видно.
  - Пришлют из других батарей, - заключил я.
  Котелок да ложка, когда полны кашей, всё вытесняют из стриженой солдатской головы, трескаем, ажник за ушами трещит. Смотрим, идёт старший по батарее, с ним трое, сержант и два красноармейца. Приняли строевую стойку, приветствуем, глазами впился в сержанта, оцениваю его мерками командира орудия.
  Старший лейтенант обращается ко мне:
  - Красноармеец Дронов!
  - Я, товарищ старший лейтенант.
  - Вы назначаетесь командиром расчёта.
  Вот те на, опешил, по инерции, приложив руку к пилотке, вытягиваюсь в струнку, отвечаю:
  - Слушаюсь.
  - Сержант Масленников назначается наводчиком. Он окончил шестимесячную школу младших командиров. Красноармеец Зеленков подносчиком снарядов. Красноармеец Маленков замковым, завтра пришлю второго подносчика. Ездовых Вы знаете. Приступайте к выполнению обязанностей.
  Заметив растерянность, взгляд в сторону сержанта (я-то рядовой), командир поясняет:
  - Дронов артиллерист боевой, дело знает. Подразделение должно быть на высоте.
  - Разрешите приступать?
  - Приступайте.
  - Расчёт, слушай мою команду, становись, смирно! - командую резким, протяжным "есаульским" голосом.
  - Равнение на середину. Товарищ старший лейтенант, личный состав четвёртого орудия построен для боевой учёбы, тема "Правила стрельбы орудием в ночное время". Командир расчёта красноармеец Дронов.
  - Продолжайте, - высветившимся от удовлетворения лицом говорит командир, видимо не ожидал такого от новоиспечённого начальника. Как иначе, быков привык сразу брать за рога, пахать, то есть воевать, надо немедленно, вдруг ночью команда "огонь", что буду делать? И себя показать надо, подчинить. Не казачье дело в стаде ходить - казак сам любит водить. Так стал командиром орудия.
  
  ВОЙНА КАК РАБОТА
  Дни и часы, а для меня как командира орудия - и ночи, затраченные на боевую учёбу, не пропали даром. На командирских занятиях мы вызубрили, как "Отче наш" предназначение 76-мм пушки образца 1902\30 года: уничтожение живой силы, не находящейся за укрытием, борьба с мотомеханизированными средствами противника, подавление огневых средств пехоты, подавление артиллерии и разрушение проволочных заграждений.
  Расчёт постепенно обретал слаженность, мастерство каждого на своём месте, а затем и взаимозаменяемость. На своём опыте убедился, как важно, чтобы не только наводчик, но и заряжающий, и замковой, и подносчик снарядов в любой момент смогли бы стать за панораму орудия и метко вести огонь. Немало повозились с нами старший по батарее и командир взвода. Расчёт в составе шести номеров орудия и трёх ездовых в считанные дни стал в строй, в "технологию" стрельбы в составе батареи мы вписались без особых трудностей.
  Приказ:
  - Четвёртому орудию с открытой огневой позиции прямой наводкой уничтожить ДЗОТ с пулемётом у переднего края врага.
  Вот он, твой час, первый самостоятельный, ответственный боевой шаг. Выполним, комбат поддержит: "Молодцы", не справимся - в лучшем случае будет выказано неудовольствие: "Командовать тебе октябрятами, не боевым орудием" (любимое порицание провинившемуся). И ты уже не командир, а номер расчёта, выгонят с кандибобером, а то похуже - объявят трусом. От труса иногда не оставалось и хвоста, того коротенького, которым он обладал. Приказ получен, надо умереть, но выполнить. В струнку вытянись, а сделай.
  Старший по батарее ознакомил с основными положениями Боевого Устава артиллерии по стрельбе прямой наводкой, показал на крупномасштабной карте, где проходит передний край, месторасположение цели, огневой позиции, остальное забота помкомвзвода разведки. Сошлись боевые дорожки с "красивым старшим сержантом", который два месяца назад привёл меня в артиллерию.
  - Ба, пехота, здорово! - с некоторой иронией обращается разведчик.
  - Здорово, здорово, "рыцарь без страха и упрёка", - к нему с тем же ответом.
  - Вы, оказывается, с одной улицы, - смеётся командир, - тогда за дело.
  Это означало изучить цель, установить личный контакт и связь с пехотой, выбрать огневую позицию, основную и запасную, определить пути подхода к позиции, место укрытия конной тяги, многое другое.
  Немцы тщательно укрыли и замаскировали свою огневую точку, не вели огонь, не допускали никакого хождения. Долго пришлось помороковать, посидеть на наблюдательном пункте командира стрелковой роты, поползать от одной точки наблюдения к другой, пока убедился, что вон тот бугорок и есть "господин ДЗОТ". Он предназначался для открытия смертельного, не преодолеваемого для пехоты огня, уничтожить надобно, во что бы то ни стало. С закрытой позиции разбить трудно, хитро вмонтирован между холмами, прямая наводка верное средство.
  Перешёл на свою ОП, и ничего не понимаю, где он, как достать, когда не видишь? Напряг внимание, вспомнил ориентиры, кустики, бугорки, наконец, взгляд уперся в едва заметный холм, увидел и замаскированную амбразуру. Надо подготовить точные данные для стрельбы. Определил дальность до цели, выбрал ориентиры, составил карточку огня, всё чин по чину, как заправский артиллерист. Разделаю, достану, солдат сметкой богат!
  Ночью на новой огневой позиции в полной тишине, без единого слова и звука, отрыли орудийный окоп с "карманом", ровики, ниши для снарядов, сделали всё для того, чтобы на следующую ночь быстро установить орудие, уничтожить цель. Днём тренировка, как стемнело:
  - Пое-ехали! - бодро, будто на парад, почти что пропел Зюзин.
  Вот забубённая голова, ни забот, ни хлопот, ни ответственности. Командир конной тяги Владилен (так, и не иначе, называл себя ездовой), посмотрев в небо, проговорил недовольно:
  - Ночь, не ночь, мгла серая. Э-эх, была бы только ночка, да ночка потемней.
  Развязность не понравилась, остановил:
  - Расчёт! В одну шеренгу становись!
  Выхожу вперёд, слежу за построением.
  - Смирно! Слушай приказ! - как положено по БУА, отдаю распоряжение.
  Боевой настрой создан. Вот рубеж, до которого доставляют кони, ездовые поскакали в укрытие. Мы шестеро, кто за лафет, кто за колеса, кто за лямки, заменив лошадиные силы, покатили свою пушку-старушку на огневую позицию, скорее поволокли, потолкали, такой тяжёлой она была, тонна на шестерых. Ста метров не прошли, как орудие ввалилось левым колесом в яму. Командую: "Вперёд!" - и ни с места. Повторяю: "Назад ходу нету". Если здесь настанет рассвет, нам смерть. Только вперёд, на ОП. Помогло - пушку выдернули из ямы, на последнем дыхании ввалили в карман окопа. Ожидаем рассвета, завиднелось.
  - Расчёт, к бою! - отдаю команду тихо, но властно.
  Вытаскиваем пушку из кармана, устанавливаем на площадке. Сам становлюсь за панораму, так как чувствую, что наводчика бьёт дрожь, его поставил наблюдать и корректировать огонь. Передний край живёт своей жизнью, продолжают взмывать в небо ракеты, "фонари" висят, споря с утренним полумраком, пулемёты татакают, мины то там, то сям рвут тугой утренний воздух. Напряжение возросло до предела, надо снять дрожь, особенно в руках, никак не совладаю со страхом, сердце колотится.
  - Стой, ты же казак без подмесу, - командую сам себе, - немца боишься? Чего дрожишь, как лист осиновый, бери себя в руки, тоже мне вояка! Вот она, амбразура ДЗОТа, в перекрестии твоей панорамы, только попади, разглядись, не спеши. Ты же командир, в твоих руках огромная сила, в них смерть немцев и жизнь товарищей. Точнее, точнее, спокойно.
  Приказывал себе, убеждал, требовал выдержки, это главное в решающих моментах боя. Потеряешь способность управлять собой, не проявишь волю, не ты врага убьешь, а он тебя, трудно это даётся, всей военной жизнью воспитывается. Горе, если твоя воля не возобладает над всем. В азарте боя легче, а до него со своими слабостями - борьба, борьба.
  - Зарядить!
  - Шнур! Выстрел! - по привычке кричит сержант.
  Расчётливыми движениями рук восстанавливаю наводку орудия при прежних установках, отмечаюсь по воронке разрыва, снова беру в перекрестье панорамы обнажившуюся чёрную пасть. Немного превышаю точку прицеливания, и снаряд за снарядом луплю по огневой точке.
  - Цель! - радостно сообщает Масленников.
  Сам вижу, как лезут дыбом брёвна наката, в дыму, в пыли корчится вражеское укрепление.
  - Смотри, драпают фрицы. Спали, сволочи, - кричит сержант.
  - Осколочным! - подаю команду заряжающему.
  Три снаряда завершают дело. Тут: "Та-та-та-та" - длинная пулемётная очередь замельтешила невдалеке от разбитого ДЗОТа. Это не страшно, пули лишь: "Дзи-инь, дзи-нь" по броневому листу орудия, или цокают при ударе о бруствер, чивикают, пролетая выше. Не вожжайся, не задирай нос, в землю прячься!
  - По пулемёту, осколочным! - выстрел, выстрел.
  - Трах! - один за другим вздымают землю рядом с моей огневой позицией немецкие 75-мм снаряды, к их хору присоединяются крякающие разрывы мин, одним выдохом они рванули землю и воздух впереди позиции. С одной стороны беда, но мы уже попали в дымовую завесу, это хорошо.
  - К орудию, в укрытие!
  Пушку выдернули из окопа, покатилась, затипилялась сошником и стволом из стороны в сторону, уносим ноги подальше в лес, в укрытие. Противник сначала лупит по огневой позиции, однако немец не дурак, переносит огонь, бьёт по путям возможного отхода. Это опасно! Отдал приказ Зеленкову бежать за лошадьми, уже мчатся галопом, ездовые быстро сообразили, что к чему, мигом развернулись. Коренники всем корпусом подались вперёд, увлекая за собой передних, осталось только поднять лафет, и дали стрекача от горячего места. Снаряды то дальше, то ближе, немец огня не жалеет, рядом рванул 75-ти миллиметровый, за ним другой, третий.
  - Жми быстрее, - кричит на ездовых Масленников.
  Наконец мы в укрытии, теперь хоть убей, ничего не страшно, приказ выполнен! Ребятушки-молодцы прихорашиваются, ездовые проверяют амуницию на лошадях. Я своим ветеринарно-зоотехническим взглядом сразу заметил, что левый коренник шею скривил, правую заднюю ногу отставил, сгорбился. К нему бросился Владилен, смотрим, из-под гривы течёт кровь, по ноге поползла извилистой змейкой кровавая дорожка.
  - Милый мой, когда тебя? - обращаюсь, как будто предо мной стонущий человек.
  Ветерок пригнул голову, скосил огромный, бездонно-глубокий умный глаз, теряя слезу, вот-вот скажет: "Помоги!" Ничего не поделаешь, жди вечера. Отправил боевое донесение, посыльный вскорости возвратился с приказом быть в укрытии, ночью занять ОП. Комбат передал благодарность, сказал, что стрельба была красивая, меня охватило чувство гордости, достоинства, не преувеличиваю, так и было. Выезд расчётов на открытую огневую позицию и стрельба прямой наводкой на батарее всегда событие, бойцы долго обсуждали "красивую стрельбу".
  Мы вновь на месте, орудие установлено, готово в любую секунду открыть огонь. Лошади отведены в укрытие, Ветерку ветсанитар оказал первую помощь. На второй день прибегает в землянку Владилен, с порога чуть не со слезами: "Командир, дело плохо. Ветерок уши опустил, отказался от корма, раны загнивают".
  Пошли к старшему по батарее, долго не раздумывая, командир приказал седлать унос (пара передних лошадей), и аллюр в три креста за ветсанитаром. Ветерка эвакуировали в ветлазарет. Через несколько дней появился ездовой, весёлый и разговорчивый, сообщил всем и каждому, что ветеринар извлек из коня два осколка, четвероногий боец пошёл на поправку. Владилен ходил по батарее, показывал железяки, приговаривая, что осколки едва-едва ему не достались, хотелось внушить всем, что и он воевал, был на открытой позиции. Ездовой - парень боевой, кампанейский, ему бы в гущу боя, но военная судьбина уготовила тихое местечко в сообществе Ветерков, Ястребков, прочих лошадиных душ.
  Воевали, имея на вооружении пушку-старушку. Бывший наводчик Копылов называл её "царской", появилась на вооружении в русской армии в 1902 году, потом лишь слегка улучшили, стала именоваться пушкой образца 1902\30 года. Основное, что было плохо, - деревянные колеса, дубовые, железом ошинкованные, а также тяжелейший лафет. Трудно приходилось солдатикам, когда тащили по песку, торфяникам и бездорожью. Потом нам вручили новую современную пушку ЗИС-3, вот это орудие, мечта! Того же калибра, но с большей силой огня, удобная и транспортабельная. Это потом, а пока... 1092 килограмма на своих руках.
  На очередном занятии по теме "Стрельба орудия с закрытой ОП", наряду с изложением основного материала, практической отработкой техники ведения огня, я упомянул, что сорок лет назад артиллеристы воевали лишь прямой наводкой по принципу "Вижу - стреляю". Рассказал, как мой дядя Кирилл Константинович Дронов привез из Манчжурии историю о казачьем открытии, он был очевидцем ведения боя из-за сопок, с закрытых огневых позиций. Такая стрельба велась впервые, гранаты казачьих батарей пошли через сопки в небо, перевернулись и вниз, на вражеские позиции. "Божья кара", - вопят япошки, попадали на колени, руки сложили по-своему, молятся богу японскому. Разинули рты мои артиллеристы, слушают и дивятся.
  Через два года, будучи уже в Карпатах, командуя батареей самоходных пушек, изучая артиллерийское дело, встретил в литературе подробное изложение факта. 17 августа 1904 года командир артиллерийского дивизиона полковник В.А. Слюсаренко в крупнейшем сражении русско-японской войны у города Ляоян впервые в мире применил стрельбу с закрытой ОП. За один день орудиями, сокрытыми от противника, выпущено более 5000 снарядов, были разгромлены три батареи, уничтожено много солдат противника, атака японцев полностью сорвана. Неисповедимы пути славы боевой, через много лет находит она своих наследников.
  
  ОТ БАТАРЕИ ОСТАЛОСТЬ ТОЛЬКО ПЯТЬ БОЙЦОВ
  В середине лета опять развернулись ожесточенные бои под Лугой. После мощной артиллерийской подготовки 56-й моторизованный корпус немцев атаковал войска лужского участка обороны, стремясь захватить Лугу и открыть дорогу на Ленинград. Но наша 177-я стрелковая дивизия под командованием полковника А.Ф. Машошина совместно с 24-й танковой дивизией сдержала натиск противника.
  Ежедневные бои, которые вели наши войска, занимавшие оборону с внешней стороны блокадного кольца, помогали Ленинграду выстоять, но не приносили столь ожидаемого прорыва окружения. Трижды предпринимались эти попытки, но успехов они не имели. Немецкие железобетонные и деревоземляные сооружения, под завязку начинённые огневыми средствами и живой силой, создавали препятствия для рвавшихся вперёд войск. Новая, четвертая мгинско-синявинская операция должна была прорвать блокаду.
  Несмотря на строжайшую секретность, мы догадывались, что ночью свершится то, к чему готовились многие дни, начнётся наступление на врага, окружившего город, не знали лишь времени "Ч". Вечером завезли боеприпасы, выдали неприкосновенный трёхдневный запас продуктов, сухой паёк. Значит, сегодня утром будет решаться судьба Ленинграда и каждого из нас, теперь спать.
  Ранним утром завтрак со ста граммами, паёк Народного Комиссара обороны. Что за дела, взноровился желудок, не принимает пищу, внутри всё онемело, остановилось, нервное напряжение передалось туда, где и нервов-то нет. Таких людей в расчёте было большинство, лишь Зюзин пытался разыгрывать беспечную весёлость. Сейчас лучше не куражиться, "спокойно" переносить беспокойство, ожидание боя мучительнее самого боя.
  Наступление! Разразилась артподготовка, лес, окружавший позицию, озарился пламенем выстрелов, казалось, что стреляет каждая сосна, выстрелы сотен орудий и миномётов смешались, соединились в сплошной громовой раскат. И так два часа! Орудийный расчёт действует слаженно, с полной отдачей, наш минимум 10 выстрелов в минуту, ствол пушки накалился, не подходи, обожжёшься, над батареей зыблются волны горячего воздуха, насыщенного запахом пироксилина.
  Вслед за нами в течение десяти минут немцев жгли и гвоздили "Катюши", голос и удар - страшный, громовой, не приведи Господь оказаться невдалеке от взрывов. В 1943 году под станицей Крымской я оказался впереди БМ-13, между ними и немцами, под траекторией полёта ракет. Думал, что пропал, не выйду живым, во всяком случае, облысею от страха, обошлось, остался чубатым. Вверх вырываются чёрные клубы дыма, в небесную высь устремляются сотни краснохвостых дьяволов, куда упадут - ничего живого не может остаться, всё горит, рушится, плавится даже металл.
  Нам снова команда на открытие огня, на этот раз по целям, которые у противника выдвинулись из тыла, тут уж "ушки на макушке", точность наводки решает успех дела. Что такое? Новые команды на открытие огня даются на старом прицеле, оказывается, бойцы поднялись в атаку, но залегли под обстрелом врага. Значит, огневые точки фашистов при артподготовке не поражены, ведь это ДОТы, ДЗОТы, начинённые пушками, пулемётами, страшное дело, пехота понесёт огромные потери. Думалось, что противник нашим огневым налётом будет подавлен, деморализован. Стрелковым частям осталось подняться, с могучим боевым кличем "За Родину!" пройти эти шесть-семь километров, отделявших Волховский фронт от Ленинградского, да здравствует прорыв блокады! Владилен, подавай шестерку, прокати по Невскому. Да не получилось.
  Наши части, преодолев жесточайшее сопротивление противника, подошли к Синявино, а дальше никак. Враг отлично понимал, что роща Круглая и Синявино - это ключ к обладанию Шлиссельбургско-Синявинским выступом. Вот он, немецкий опорный пункт "Роща Круглая". Две бревенчатые стены, с заполнением пространства между ними землей, брёвнами и булыжниками, вкопанные в землю танки, минные поля и проволочные заграждения. Наши бойцы впервые захватили рощу в октябре 1941 года. Но через два дня немцы снова овладели этим опорным сооружением. И опять мы пытаемся взять этот укрепленный пункт, который обороняли части SS.
  Батарея получает боевое задание одно за другим, ведём огонь на уничтожение подходящих немецких подкреплений, орудия выходят на открытые позиции.
  - Четвёртому выйти на ОП в районе рощи Круглая, прямой наводкой уничтожить ДЗОТ с пушкой противника, исполнение 14-00. Дронов, выполняй!
  Два часа! Несколько дней назад менее опасную цель я уничтожил, затратив день, ночь, день, ночь, теперь даётся только два часа. Таков удел наступающего. Несмотря на опасность, на неподготовленность позиции - галопом, ма-арш! Выскочил на указанное по карте место, выполз на бугорок, вот он, ДЗОТ с пушкой у самого ската. Сигналю: "Орудие, ко мне". Подскочили, развернулись, никаких окопов и укрытий, в упор: "Огонь, огонь, огонь!"
  Стреляли хуже, чем прежде, но огневую точку разбили, приказ выполнен. Благо, немец деморализован, система артиллерийского огня нарушена, одно компенсировалось другим. Не проехали и 500 метров назад, на основную ОП, видим вереницу упряжек с пушками. Наша батарея меняет место стрельбы, перемещается ближе к переднему краю, задача - сопровождать пехоту огнём. Опять не получилось, за боем бой, и ни с места.
  В начале августа Военный совет Волховского фронта представил в Ставку ВГК план операции, впоследствии получившей название "Синявинской". Основную роль в ней должна была сыграть 8-я армия, в третий эшелон наступающих войск по плану включалась восстановленная 2-я ударная армия. Вскоре план операции был утверждён. Ранним утром 27 августа началась двухчасовая артиллерийская подготовка. Наступление началось на участке Гонтовая Липка - Вороново. Затем пошли части второго эшелона, опять осечка.
  И снова жаркие бои разгорелись в районе Синявских высот, которые длились с очень высоким напряжением до начала октября. С самого начала камнем преткновения, как и в прошлый раз, стала роща Круглая. Рощей она оставалась скорее по названию, чем по сути, - почти все деревья были срезаны артогнем. Но деревоземляные заборы, восстановленные фашистами, по-прежнему служили серьезной преградой на подступах к Круглой. Эсэсовцы дрались за Круглую рощу ("Wenglernase") с фанатизмом смертников.
  Более того, 6 сентября из рощи Круглая немец пошёл "шубой", сначала обрушил на позиции шквал снарядов, мин, бомб, потом поднял и погнал пехоту. Вот тут-то мы отвели душу, мало приходилось до и после с таким удовольствием бить по живому двуногому врагу, не обращал внимания на разрывы снарядов, пулемётные очереди, вьющиеся "юнкерсы", "хейнкели", про всё забыл, кроме одного: бить, бить, бить. На этот раз снарядов было вдоволь, что редко случалось, много фрицев тогда уложили, они прут и прут, откуда у противника столько людей? Говорили, что подошла из-под Севастополя 11-я армия Майнштейна, пикирующими Ю-87 пополнился авиакорпус В. Рихтгофена, старый знакомый по Луге в 41-м. Насколько хватит живой силы у немцев, что они - хотят оставить жизненное пространство лишь над своим "фатерляндом", а Германию обезлюдеть? Прут и прут, бой был кровавый, наконец-то остановили, отогнали, заняли оборону.
  На следующий день уже немцы пошли в контратаку, на передке всё поднято дыбом, казалось, не останется ничего живого. Наша батарея не попала под артиллерийско-миномётный удар, командир выставил посты, остальным приказал уйти в укрытия, под накаты блиндажей и землянок. Это ненадолго, на войне воюют, а не прячутся, всему своё время. Немец пошёл в атаку, если не поддержим пехоту, прорвёт оборону, истребит оставшихся. Допустить этого нельзя, комбат приказал открыть неподвижный заградительный огонь.
  Он знал, что ставит батарею под удар, кому непонятно, что фриц вот-вот перенесёт огонь вглубь обороны, в первую очередь на огневые позиции артиллерии и миномётов. Под нашим огнём атакующая пехота противника залегла, пехотинцы на переднем крае ожили. Десять-двенадцать выстрелов в минуту - вклад в победу. Случилось худшее, на огневую позицию обрушился смерч, мины врага рванули землю, их вой заполнил небесный купол над нами, воздух на секунду сделался тугим, потом смрадным, бурым. Слышны крики раненых, умирающих наших товарищей, батарейцев из первых трёх расчётов.
  Что творилось! Три орудия выведены из строя, у первого пробит цилиндр противооткатного устройства, у третьего срезана головка панорамы, повреждён уравновешивающий механизм, разбито поворотное устройство, погнут броневой щит. Второе орудие разбито вдребезги, посмотрели на него, махнули рукой, пушка отвоевалась. Погибли наводчик и заряжающий второго орудия, подносчик снарядов и заряжающий третьего, многие ранены или контужены.
  Давно ли думал, что в артиллерии по сравнению с пехотой благодать, вот тебе и рай. Новый залп, мы мигом в землянку, ещё один налёт - навовсе добьёт, сволочь. Вдруг немец прекратил огонь, видимо, полагал, что с нами кончено. Раненых перевязали, убинтовали, занесли в командирский блиндаж, кто мог, сам зачичекал в медсанчасть, через некоторое время увезли убитых. На всех парах мчатся конники с пустыми передками, подхватили подбитые пушки, помчались в тыл.
  Обезлюдела огневая позиция второй батареи, из четырёх десятков воинов осталось лишь шестеро, случайно избежавших судьбы товарищей. Из младших и средних командиров остался один-единственный, да и тот - красноармеец, до войны ни военного училища, ни полковой школы не оканчивал. Это обстоятельство меня тяготило больше всего, в первый раз почувствовал, что значит быть единственным в ответе за действия в бою, за судьбы людей, за ежеминутную готовность личного состава. Умом понимаешь, что смерть на войне неизбежна. Но знаю, что сердце будет скорбеть о погибших. Не будет давать покоя вопрос: "А нет в гибели людей твоей вины, командир?"
  Сомнения усиливались трагедией поражения. Что главное в обстановке? Проникнуть в душу подчинённого. Сколько раз приходилось видеть, как под натиском превосходящих сил бросали пушки, миномёты, машины, их расчёты с голыми руками удирали в тыл. Как поведут себя мои подчинённые? Всматриваюсь в каждого бойца, пытаюсь понять, на что способны в минуту испытания.
  Не требовалось особой прозорливости, чтобы понять, что заряжающий Зюзин озабочен опасностью. Ему, уже опытному артиллеристу, было ясно - стоит немцу довернуть всего лишь на 0-01 деления угломера, и мы в перекрестии панорамы, в центре эллипса разрывов снарядов. Останется то же, что от трёх орудий - дребезга. Он не находил себе места, не знал, за что браться, а надо было просто сидеть на снарядном ящике или на лафете, готовить снаряды. Куда девалась беззаботность, весёлость, стремление подначивать товарищей. Вместе с тем, я чувствовал, что Зюзин себя пересилит, выполнит любой мой приказ.
  Замковый орудия Зеленков, чернобровый красавец, весельчак, любимец батареи, вёл себя иначе, понимал опасность положения. Ему хотелось знать, что я буду делать в этой обстановке, что произойдет дальше, хочет помочь, сказать "не подведу". Верю, так и будет. Отец Зеленкова запорожский казак, от него унаследовал отвагу, от матери-турчанки - скромную и расчётливую деловитость. О таких говорят: казак - калач тёртый, что бык упёртый.
  Подносчик снарядов Маленков выглядел серым, неказистым красноармейцем, этот - "ни два, ни полтора", ни то, ни сё. Не мог он приобыкнуться, приспособиться к обстановке, служил за спиной старшего по батарее, старшины, других командиров, чувство локтя стало потребностью. Интуитивно чувствую, что боец стойкий, человек верный, стоит только стряхнуть с него шушеру неуверенности. Маленков внушал доверие именно тем, что не старался ничего доказывать, не рисовался, не кочетился, служил как-то по-домашнему.
  Второй подносчик снарядов мне незнаком, он из чужого расчёта, трудно вписывается в коллектив, чувствует себя, как живая рыба на сковородке. Его можно понять, пережил трагедию своего орудия, успел заглянуть смерти в глаза, чудом остался жив. В таких случаях организм человека требует хотя бы краткосрочного отдыха, либо внушительного толчка извне. Всё равно я видел парня волевого, дисциплинированного, верного в бою.
  Наконец, телефонист Лёня, трусишка, каких поискать. На связистов смотрели, как на баловней судьбы, всегда в укрытии, в блиндаже под пятью накатами. Они были вхожи к командиру батареи, к старбату, жили, как у Христа за пазухой, сидят себе, покрикивают на нас, ведущих стрельбу под огнем врага: "Быстрее, быстрее..." Однако как красноармеец Лёня трудолюбивый, исполнительный, в тяжёлую минуту пересилит трусость, страх, выполнит любой приказ, невзирая на опасность.
  Вот таким был орудийный расчёт, уже второй состав за последние три месяца, по сравнению с первым этот коллектив был, конечно, слабее, профессионально менее подготовлен. Надо действовать, взять ситуацию в свои руки, с чего начать? Нашёл ответ - с дисциплины. У нас она была без понукания, без излишней придирчивости, крепкая и осмысленная, но в боевой обстановке этот уровень должен
  быть выше и качественнее. Теперь мой приказ подчинённые обязаны исполнять беспрекословно, без обсуждения.
  
  ОН ОДИН ВЕРНУЛСЯ ИЗ БОЯ
  - Расчёт, смирно! Слушай боевой приказ! Противник контратакует. Нам приказано до соединения с ленинградцами поддержать артиллерийским огнем наступление первой роты на рощу Круглая. Быть готовыми к ближнему бою, иметь круговую оборону. Без приказа - ни шагу назад.
  На случай прорыва автоматчиков врага и выхода пушки из строя закрепляю секторы наблюдения, рубежи обороны стрелковым оружием:
  - Красноармеец Зюзин слева в 50 метров от ОП орудия, Зеленков справа, Маленков с тыла, в 50 метрах от командирского НП. Подносчик - наблюдение за воздухом, быть в готовности для оказания помощи товарищам. В траншеях оборудовать ячейки на двух стрелков.
  - Можно вопрос? - обращается Зюзин.
  - Можно.
  - Я буду один, а копать на двоих?
  - Не копать, а оборудовать опорный пункт в имеющихся траншеях. Если немцы появятся в секторе, то Вы будете первым, но не в одиночку. По опыту 1941 года знаю, как трудно одному вести бой. Прямо скажу - страшно, нужен локоть товарища. Срок один час.
  Приказываю телефонисту доложить на командный пункт, что расчёт занимается подготовкой к круговой обороне. Ответ:
  - Правильно действуете. Будьте в готовности к ведению огня.
  Начинаю тренировать:
  - Немцы слева! Развернуть орудие!
  Тяжела, неуклюжа наша пушка. Выдумываю новую легенду: наводчик убит, красноармейца Зюзина назначаю наводчиком орудия.
  - Есть, - тот выполняет приёмы наведения орудия на цель. Тренировка внезапно окончена реальной командой с наблюдательного пункта: "По местам". Орудие ставим на позицию.
  - По миномётной батарее противника, прицел 70, угломер... Осколочным, один снаряд, огонь! - уже пошёл бой.
  - Пять снарядов, беглый, огонь! Ещё пять выстрелов! - ребята работают, как часы.
  С КП передали: "Молодцы!", камень с моей души снят, расчёт боеспособен, хотя бойцы, почитай, самоучки. Поступила команда:
  - В укрытие!
  Мы, как суслики, бегом в землянку, остался один часовой. Артиллерийская батарея противника стреляла вразброс, невпопад, двенадцать снарядов фриц выпустил в "молоко".
  - Это не укрытие, а глазам прикрытие, - ворчит подносчик снарядов, - один снаряд на макушку и крышка.
  - Так бывает редко, - отвечает Зюзин, - помнишь, командир, как тебя откапывали, оттягивали от наката в землянке?
  - Как не помнить, - отвечаю, - такое не забудешь.
  Зеленков продолжает:
  - Подсчитал, за сегодняшний день фриц положил вокруг нас 43 снаряда и мины. Беды наделали только те, что захватили батарейцев врасплох, не в укрытии. Земля, братки, наша союзница. Чем глубже уйдём, тем меньше потерь.
  - Не скажи, командир помнит, как сидели в глубоких-преглубоких окопах. Едва при бомбёжке не завалило. Бомбят, мы, как муравьи, карабкаемся вверх, не в землю, а из земли, - возражает ему наводчик.
  Расставляю на места:
  -Ты говоришь о траншеях, слишком глубоких, а всё полезно в меру.
  Командование приказывает сменить ОП, занять позицию Љ 3, срок исполнения 45 минут, отсюда надо уносить ноги, умная команда.
  - Это на прямую наводку! - судомится Зюзин, - мы там были, видно, как на ладони, разве фрицу глаза подменили?
  - Да ты не сепети, хорошо повоевать там, где не пристреляно и не простреливается, - иронически вставляю своё слово.
  Появляется конная упряжка, уносы полегче, попроворнее, коренники степенны, могучи, под шпорами Владилена лошади рванули на новую позицию. По приезду используется уже новая тягловая сила, вместо четырёх лошадей пятеро бойцов, что есть мочи, толкают пушку в окоп. Лёня занимается связью. Углубляем колею под колесами, закрепляем сошник, заносим снаряды в ровик. Выполз ужом на бугорок, пытаюсь разобраться и не вижу, от взрыва снарядов всё в дыму, в фонтанах земли. Идут, пригибаясь, раненые, контуженные.
  Комбат передаёт: "Огонь вести самостоятельно по обнаруженным целям".
  Немец контратакует, его надо бить, а не различаю ни своих, ни противника. Присмотрелся - вдали, метрах в восьмистах от Круглой, ползут люди, форма, будто бы не нашенского образца. Немцы? Может, наши передние цепи наступают, не лупанем по своим? Не спеши, взважь всё, не блох ловишь. Комбат, как на пакость, молчит, видимо, провода перебиты. Лежу, дрожь бьёт, люди, орудие в смертельной опасности, я в бездействии, тяжела шапка Мономаха. Вдруг в сторону фрицев полетели одна за другой ракеты, за ними летят трассирующие пули. Вот где собака зарыта, наконец, увидел, как серая мышиная лавина тучей прёт из-за Круглой. Начинаем бить по скоплению врага, людская масса передвигается, меняет направление, то остановится, то снова движется.
  - Огонь, огонь!
  Приятно видеть снаряды в цели, слаженно, бесстрашно воюет расчёт, ребята будто не замечают пляшущие огни и фонтаны взрывов, не слышат дзиньканье пуль о броневой щит. Вот она, психология боя. Контратака противника отбита, к стволу пушки не прикоснёшься, дымятся стреляные гильзы. Надо замаскироваться, ибо враг, приведя в порядок наблюдение, установит местонахождение орудия, тогда каюк. Приказа на смену позиции нет, приходится вгрызаться в землю. Заметил, что Зеленков ранен, боевой пост не покинул, рядом хлопочет "доктор" Зюзин, с такими бойцами воевать можно.
  Наконец телефонист передаёт приказ на смену позиции, эх и рванули с переднего края в лес, на закрытую ОП! Оказалось, вернули на старое место, зачем комбат возвратил сюда, ведь вторая позиция не была обнаружена немцами? Вижу, что наводчик Маленков ранен, отправляю в тыл, становлюсь на его место. Поступила команда на уничтожение миномётной батареи противника, всаживаем три выстрела. Это для фрицев двойной удар, во-первых, налёт с позиции, хорошо засечённой и с уточненными данными стрельбы, во-вторых, щелчок по престижу немецкого офицера, который не удержался от соблазна доложить об уничтожении русской батареи, а она опять открыла огонь.
  - По пехоте противника, прицел 42 (ого, близко), осколочным, пять снарядов, беглый огонь!
  Десять снарядов послали по уточнённой траектории, наверняка фрицев положили немало. Рядом с пушкой рвутся четыре мины, получается - по единственному орудию да целой миномётной батареей, крепко мы им хвост прищемили. Ранены сразу двое, укрутили бинтами, отправили в санчасть. Уходили с тремя ногами на двоих, у одного разорван бок, у другого раны шеи и виска. Осталось четверо, стало безлюдно, скорее бы ночь, в тёмное время немец воевал редко.
  Пока команды на стрельбу нет, решил притащить ящик со снарядами, Зюзин вызвался помочь, показываю ему на второй ящик. В этот миг слышен знакомый звук полёта мин, три разрыва оглушили, вдавили в землю. Лежу, считаю: "Четвёртый разрыв где? Заткнули мы одному миномёту глотку".
  Зюзин телепается на одной ноге к землянке, рана рваная, но кость не задета. В такие моменты стойкие бойцы не подают вида, перевяжут рану, продолжают бой. Он застонал, закрутился, прихибенился, будто совсем больной. У меня было право не разрешить покинуть боевой пост, но противно смотреть на такого размазню. К тому же вероятно заражение крови, прочие осложнения, да уже и не помощник. После команды следовать в тыл, откуда прыть взялась, спустился в землянку, забрал шмотки, пошёл, да ещё как, из нашего пекла и безногий побежит. Чего осуждать, жизнь дорога, уйти в тыл - не полная, но гарантия остаться живым, по крайней мере, сегодня-завтра.
  Велел передать командиру просьбу о подкреплении. Из-за бугорков показались повар и сопровождающий, ужин несут. Повечеряли, наелись досыта, ещё бы, трое остались за шестерых. Ушли кормильцы, стало скучнее, сидим, ждём подкрепления, а его нет. Хотя бы охрану на ночь выставить, подойдут немцы, окружат, будет "хенде хох". А тут Лёнька развесил брюнди:
  - Не хотят лишнее пушечное мясо иметь, хватит нас троих, - ошпарил своей панихидой.
  Так обозлил, что едва-едва не спустил его в землянку вниз головой, ступай, мол, в укрытие, там пушечное мясо реже бывает. Сдержался, понял его состояние, смятение, чего не полезет в голову в такой обстановке. Лёня, как ни в чём ни бывало, передает новую команду - бить по наступающей пехоте. Пришлось попотеть, трое остались, а КП кричит:
  - Пять снарядов, огонь.
  Немецкая батарея ка-ак даст минами по тому месту, где был удар утром, по пустым окопам.
  -Давай, давай, - ору, сам не зная кому, - тоже миномётчики-мимолётчики, - потешаюсь над немцами. Вдруг Зеленков пополз, пополз к землянке... Убит, осколки мин пересекли его тело поперёк. Наступила мёртвая тишина. ПК гудит, надо что-то делать.
  - Доложи, - связисту говорю, - заряжающий убит.
  Вместо выполнения моей команды Лёня вышел из землянки, опустился на труп Зеленкова и зарыдал.
  - Передай комбату, доложи! Прошу пополнения! - громко, чтобы привести в чувство, кричу ему.
  Утеревшись, телефонист отвечает:
  - Связи нет, наверное, накрыло КП.
  Новая беда, здесь может быть немец, он пошёл в атаку, что делать? Стрелять, куда? Выйти на открытую позицию, и то не на чем.
  - Как проверить связь? - громко, требовательно спрашиваю связиста.
  - Да идти по нитке.
  Вдруг нашёлся:
  - Это мины виноваты, вон там перебили провод, я сейчас, - побежал вдоль землянок по обгоревшей, покрытой пеплом позиции, то нагибаясь, то выпрямляясь. Слышу, как в трубке зашуршало, есть связь. Уступаю место у телефона, неприязнь сменяется жалостью и уважением, Лёнька боится, но дело делает. Поступает команда:
  - По пехоте, прицел 40, отставить 38, осколочным, пять снарядов, огонь!
  Мы быстрее-быстрее выпустили свои подарки на головы фрицев, по распоряжению командного пункта бегом в укрытие. Видимо, командование ожидает, что немцы снова ударят по неугомонному орудию.
  - Ну что, Лёня, воюем? - спрашиваю дружески.
  - Не дай бог такой войны никому. Если немцы хлынут?
   - Рядом с Зеленковым будем. По дважды не мрут, а однова не миновать...
  С командного пункта передают:
  - Приготовиться, по пулемёту, осколочным, огонь, выстрел!
  - ДЗОТу капут, - передает командование.
  Лёня ожил, повеселел. Наступает белая ночь, ни день, ни темь, серость какая-то. Надо переходить на ночную точку наводки, пошёл в лес зажигать фонарь, который вывешивался на сосне. Захотелось походить между деревьев, уж очень красиво, уютно в лесу. Забыл о войне, хотя она гудела рядом. Жёлтые стволы сосен с кудрявыми ветвями показались гурьбой девушек в золотисто-зеленых сарафанах, с косами, упавшими на грудь. В своём извечном девичьем хороводе на вечерней заре выбежали на полянку из дремучего леса.
  - Кряк! - рвётся мина, затем вторая, третья, и ещё сразу две - прямо на нашей позиции. Гляжу, у самого сошника лафета лежит, скрючившись, мой Лёня. Поднял руку, она вся в крови, перевернулся раз, другой, задрожал всем телом, изо рта хлынула кровь. Бросился к нему, разорвал гимнастерку, рубашку, в правом боку огромные раны, из них цевкой свищет кровь. Вот кровь останавливается, взял его на руки, хотел перевязать - нет, помучился с полчаса и умер. Беру осторожно на руки, заношу в землянку, положил рядом с Зеленковым, укрыл тщательно, как будто им от этого легче станет. Сел рядом.
  Что же ты делаешь, какой ценой будешь расплачиваться, немец проклятый? Впереди у этих ребят была счастливая жизнь... И я не выдержал. Не плакал, взрыд, стон, вырвавшийся из груди, вот что это было. Не от кого скрывать горе, слабость, изнеможение. Братушка, сёструшка, неужели и вам так приходится, где вы? Юша, ты писал мне: "Бей немца, будь смелым и бесстрашным". Бью, дорогой мой, сколько есть сил. Насчёт бесстрашия пока не получается, страх - он рядом, во мне, вокруг меня. Жутко смотреть на муки товарищей, страшно умирать самому, да ещё когда один, кругом один. Видишь, братеник, какой из меня вояка, только я об этом, кроме тебя, никому не скажу: казак же!
  Последние слова "казак же" вывели из минуты слабости, говорю себе: "Будем драться, теперь я один, не попадет вражина-немец". Оживился, сбросил гнёт отчаяния, бросаюсь к орудию, на прежних данных стрельбы, лишь прибавив прицел на четыре деления, открыл огонь. Один, другой, третий снаряд шлю на врага, в отместку за друзей, за себя, за наш народ. Начав стрелять, окончательно пришёл в норму, тут же опомнился: стой, стрельбой в белый свет фашиста не убьёшь, своим можешь беды натворить. Связываюсь, чтобы доложить о случившейся беде, оттуда:
  - Почему не отвечаете? Кто стрелял? Кто дал команду?
  - Я стрелял. Телефонист дал команду, убитый Лёнька.
  К телефону подходит комбат:
  - Как случилось?
  Сбивчиво, перескакивая с одного на другое, докладываю:
  - Ходил фонарь зажигать. На ОП обрушились мины.
  - Вас двое осталось?
  - Один.
  - Как один?
  - Зеленков убит, раненые ушли.
  - Утром подмогу пришлю.
  - А ночью?
  - Некого, потерпи. Стреляешь здорово, последние данные откуда взял?
  - У Лёни, у мёртвого. За смерть товарищей, за батарею.
  - Понимаю. Больше так не пали, накажу.
  В трубке затрещало, связь оборвалась, потом узнал, "Первого" вызвала "Заря", мне туда хода нет. Через некоторое время:
  - Слушай мою команду, по пехоте противника прицел 44, угломер... Осколочным, пять снарядов, беглый! Запомнил? Лупи.
  Побежал к орудию, сам себе приговариваю, вот тебе беглый, вот тебе скорее. Вместо пяти-шести секунд, как было раньше, затрачивалось не менее 15-20. Доложил по телефону.
  - Видим, хорошо легли. Будь на приёме, - сообщает связист, - подзаметили крупную дичь.
  - Под какую дробь?
  - Наверное, осколочным.
  Лихорадочно навинчиваю колпачки, готовлю снаряды. Один, как перст, жутко.
  - По пулемёту, прицел 48, осколочным, огонь!
  Бегу к орудию, устанавливаю данные прицела, навёл, подготовил снаряд, зарядил, уточнил наводку, шнур, выстрел. Иду в землянку, докладываю, оттуда:
  - Правее 0-04, огонь!
  Снова к орудию, кое-как отстрелялся. Внедряю рацпредложение: батарейки располагаю под стенку орудийного окопа, трубку - на голову, телефон поставил на лафет. Вновь приказ на открытие огня, выполнил медленно, но быстрее прежнего, опять меня обстреливают, батарея озарилась взрывами артснарядов.
  - Не попадешь, я тебе сказал! - ору, придав себе храбрости, залезая под пушку. Услышал громовые раскаты с позиции третьей батареи нашего полка, она повела огонь по обнаружившейся немецкой артиллерии.
  Эврика! Что если трубку привязать голове так, чтобы микрофон был у рта, клапан включения прижать наглухо, замкнув электроцепь. Руки освободились, обязанности телефониста упрощены. Колпачки снарядов надвинтил, совсем снимать нельзя, ибо взорвусь, снаряды уложил под ноги и на колени. Операции заряжающего сократились наполовину, только замкового никак не упразднишь. Не беда, руки освободились за двоих - замкового и наводчика. Боевой расчёт 4-го орудия в полном составе! Сам дневальный, сам дежурный, сам товарищ старшина, только в лес на пост некого поставить, на нет и спроса нет. Вдруг прямо в ухо:
  - По миномётной батарее противника, левее 0-50, прицел 62, осколочным, огонь!
  Через семь-восемь секунд выстрел.
  - Быстро ты ...
  - Кто умеет, долго ли? - отшучиваюсь.
  Три снаряда, один за другим, пошли, милые.
  - Что у тебя за взрыв? - спрашивает телефонист. Клапан-то перевязан, "разговор" пушки им слышен. Пять снарядов впорол по немцу, пришлось попотеть, как на пакость, колпачок никак не свинчу, отложил снаряд, взял другой. Жарко стало, но на душе легко, забыл о бедах и невзгодах. На горизонте сверкнули молнии выстрелов, по телефону команда:
  - В укрытие!
  Не успел под пушку залезть (до землянки не успею!), как вокруг один за другим стали рваться снаряды, аж 105-миллиметровые. Немец подумал, что русский медведь сидит в бронированной и железобетонной берлоге, за 20 часов боя выкурить 75-миллиметровыми не удалось, вот и начал долбить фугасными. Доложил, что снаряды ложатся на меня, телефонист отвечает словами комбата:
  - Сейчас закроем ему пасть. Левее 0-03, три снаряда.
  - Долго ли, кто умеет.
  - Наловчился ты.
  - Нужда научит.
  Вижу зарево, потом слышу звуки выстрелов справа от меня, догадался, полк ведёт огонь по немецкой 105-мм батарее, меня осаждавшей. Понял, что фриц не может смириться с моей живучестью, бьёт по орудию то одной, то другой батареей, что и надо нашим артиллеристам, сейчас гансам будет капут. Плати, немец, наличными, поражение подразделения обернулось победой, не менее трёх немецких подразделений уничтожены за эти 20 часов.
  Мне отбой, растянулся вдоль лафета, голову засунул под механизм прицеливания, под защиту броневого листа, размечтался. Июльские и августовские ночи в Прилужье не такие, как донские, не похожи. Не здесь родились русские песни о "ночке темной". Донская ночь, она, как родная мать, и укроет, и обнимет, и убаюкает. Южная ночь бездонна ввысь, беспредельна вширь, звёзды крупнее, ярче, кажутся тёплыми, не такими далекими. А вода донская! Она тёплая, светлая мягкая, нырнёшь с открытыми глазами и любуешься жизнью под водой... Не такие ночи на Луге. Даже звёзды, и те какие-то синие, мелкие, далёкие. И небо, и земля, и лес - всё другое. Дожди нудные, моросящие. Даже ветерка нет, как у нас на Дону: ароматного, с полынком и чабрецовой горечью. Тутошний болотом отдаёт. А какие здесь комары! Это истязатели, кровопийцы, из-за них ни полежать спокойно, ни похлебать из котелка, не спеша. Недаром народ создал поговорку: своя сторона по шёрстке гладит, чужая - насупротив.
   От Дона мысль отправилась в степь, к балкам, к полям. У сенокосной делянки за буераком Будариным лежим с братом Ефимом на арбе, по грядушки заваленной сухой травой, калякаем. Уже темнеет, поднялось бурлацкое солнышко. Я слушаю, а братка до вторых кочетов рассказывает былины русские и донские, про чертей, сатану и всякую прочую нечисть. О том, почему наша река называется Дон-Иванычем, вольным, Тихим Доном, как лучшие сыны казачества бились и побеждали в схватках с врагами Родины. Свой родной Дон славили, но и косточки-головушки складывали в степях ковыльных, в краях чужбинных. Засыпаю под звёздами, а он говорит, говорит под ночную музыку степи.
  Светает, проснувшись от утреннего холода, радуюсь первым лучам солнца, с усмешкой вспоминаю прошедший кошмар ночи. Оказывается, быки-супостаты уходили на потраву, Юня бегал их возвертать, я оставался один, вот так, как сейчас. В темноте проснулся, натерпелся карачуна, что-то грызло мои бока, потом оказалось - кости петуха, днём выброшенные. Испуг по мне пешком ходил, но поборол себя, не заревел даже, преодолел ночной детский страх. Радовался вместе с первым жаворонком, бившимся в солнечных лучах. Вот он поёт, трепетным комочком, коротенькими крылышками бьётся о воздух. Братушка, братушка, где ты теперь...
  Вдруг слышу голос комбата:
  - Как дела, чего не в духе?
  - Дела, как сажа бела. Сижу, как сыч. Тот спит и видит, я не сплю и ничего не вижу, в лесу, как в норе. Немцы подберутся, вместе с пушкой в мешок положат и унесут.
  - Ну, браток, потерпи часок-другой, пришлю людей. Ты вот что, выпей чаю крепкого. Чифир не пробовал?
  - Дымку пробовал, водку, вино, этого не знаю.
  Рассказал комбат рецепт, чифирок получился отменный, ароматный, черный, горячий, выпил стакан, вправду полегчало. Немец проснулся, передний край ожил, пушки бабахают. Ждал утра и дождался.
  - По блиндажу огонь! - командуют с КП.
  - Выстрел! Три снаряда!
  - Почему тебя плохо слышно?
  - Батарейки сели.
  - Проверь проводку, клеммы. Может, где замкнуло.
  Со мной связывается комбат:
  - Пойдут двое, смотри, не перестреляй, ещё примешь за немцев.
  - Это запросто, ко мне вход-подход запрещён.
  Минут через 40-50, когда уже совсем рассвело, показалась подмога. То бегут, то остановятся, нагнутся, снова бегут, заслышав звук выстрела, падают плашмя, опять встают. Понял, связисты идут "по нитке", пришли, осмотрелись, спрашивают:
  - Что у тебя?
  - Не знаю, батареи сели или замкнуло.
  Спустились в землянку, увидели зелье, как ужаленные, заорали:
  - Смотри, смотри, чем он тут занимается, алкаш, чифир пьет.
  - Чего вынюхиваешь, меняй батареи, да уматывай, метись отсель.
  Они больше вскипели, дескать, должны расследовать, почему сели батареи. Рассказал, как всю ночь стрелял, клапан был прижат, цепь замкнута. Целый бой разгорелся на площадке орудийного окопа.
  - Позови комбата, - талдычит сержант телефонисту командного пункта.
  - Докладываю: он пьяный, чифиритик, мать его... Телефон вывел из строя сознательно, притянул клапан. Судить таких надо, я доложу!
  Комбат прервал его разговор:
  - Дай трубку Дронову.
  - Не понимает связист, не было другого выхода, рук не хватало, - докладываю без всякого вступления.
  - Ты мог отпустить клапан, когда не стрелял.
  - Я пробовал отпускать. С прижатым телефоном огонь вести в несколько раз быстрее.
  - Ладно, позови сержанта.
  - Слушаю, товарищ старший лейтенант, - представился тот.
  - Кто тебя учил так разговаривать? Позывных не знаешь?
  - Виноват.
  - Дронов плохой телефонист, это верно. Но у нас есть телефонисты похуже. Он один день и ночь, за шестерых и за себя, под огнем трёх батарей. Один, ты понимаешь? Я вас туда не посылал, когда всё дыбом стояло. А ты - "вредитель", "судить".
  Почти отстранив сержанта от микрофона, всё больше проникаюсь уважением к комбату. Разговор окончен, мой обвинитель лабунится, мир восстановлен. Сержант внезапно повторяет команду:
  - По пехоте противника, три снаряда!
  Бросаюсь по казачьей развязке, как угорелый, в снарядный погребок, хватаю ящик, бегом к орудию. Установил данные стрельбы, определил точку наводки, навёл, хотел стрелять, а пушка не заряжена, забыл, что один. Шеметом бросаюсь за снарядом, вытираю, отвинчиваю колпачок, зарядил, закрыл затвор, уточнил наводку. Шнур! Снова заряжаю, снова выстрел.
  - Левее 0-02, три снаряда, беглый! Быстрее, быстрее, - передают с командного пункта.
  Выстрелы следуют один за другим, от орудия жар, от меня пар, мои "помощники" стоят, разинув рты. Показал телефонисту рукой, чтобы принес ящик со снарядами. Тот должен был положить опасный груз плашмя, но впопыхах бросил на угол.
  - Что ты делаешь? - кричу на него.
  Бедняга побледнел, ожидая взрывов, сержант юркнул в землянку, обошлось. Снаряды на исходе, доложил командиру, тот отвечает:
  - Хватит.
  Неужели блокада прорвана, наверное, встретились с ленинградцами.
  - В укрытие! - передаёт начальство.
  Мы и сами услышали залп немецкой батареи, бегом в землянку, к Лёне и Зеленкову. От них уже трупным запахом отдаёт. Сидим, а ганс беснуется, вновь бьёт из 105-мм орудий.
  - Одного такого "дурака" на всех троих хватит, - печалится телефонист.
  Земля ходуном ходит, с потолка через стволы наката просыпается песок, вход в землянку обвалился, нам - куда денешься, сидим, дрожим. Дождались окончания обстрела, только тут почувствовал, как тяжко устал, двенадцатый день нашего наступления, сколько товарищей потерял! Упасть бы, забыться, заснуть.
  - Давайте, - говорю своим молодцам, - хлебнем по стаканчику "чайку".
  - От твоего чаю на стенку полезешь.
  - Лучше на стенку, чем под лавку.
  Выпил стакан, потом второй, совсем повеселел. Новый день наступил, немец продолжает теснить наши части, неужели всё понапрасну, не прорвем блокаду? Появилась подвода, понадеялся, что снаряды везут, оказалось, что похоронное отделение "воюет". Погрузили товарищей на телегу, попрощались, втроём дали два залпа по погибшим, долго стояли, смотрели вслед удаляющейся команде.
  Мчатся "Ветерки", узнаю почерк Владилена, прощай, огневая позиция, сколько жизней ты поглотила. Подумалось по недоразумению своему, что здесь, на этом бугорке синявинской низины, среди болот и лесов, на мне одном свет клином сошелся и фронт держится. Ничего нет удивительного, для солдата война, фронт, враг - это то, что перед ним, тот самый клочок земли.
  Приехали на новую огневую позицию, батарейцы помогли установить пушку, командир выдал новые данные стрельбы, орудие готово к бою. С той поры его так и стали называть - "дроновское". Постепенно укомплектовали расчёт, большинство батарейцев не знакомы, в спешке собраны из тыловых подразделений.
  Командир долго жал руку:
  - Выжил, молодец, товарищ "плохой телефонист".
  В глазах искрилась радость встречи. Связисты быстро разнесли слова комбата, в боевом листке появилась статья с таким названием, подробно описывался 24-часовой бой нашего орудия. Похвалам конца не было, в конце автор заметки добавил: "На Дону говорят: и один в поле воин, коль по-казачьи скроен. Но нам, артиллеристам, надо знать в совершенстве не только артиллерийское дело, но и связь, изучать не только орудие, но и телефон".
  У меня новый расчёт, давно ли, всего три месяца назад, назначили подносчиком снарядов к старшему лейтенанту Рубежанскому, нет тех людей, погибли. 16 дней тому назад, перед самым наступлением, был укомплектован второй, нет и этого. Молох войны, ненавистное чудовище, поглотил и его. За три месяца третий расчёт, я уже ветеран, вот как спрессовалось время.
  В октябре командир полка перед строем батареи вручил правительственную награду медаль "За отвагу". Я не ожидал такого, стою в смятении, не ослышался, меня ли? Лишь когда командир батареи лейтенант Савинов, видя замешательство, подал команду: "Красноармеец Дронов, три шага вперёд!" понял, что это про меня. Первая награда, в нашей батарее тоже. Были после и более значительные боевые дела, более высокие награды, но такого счастья, такой радости я не испытал более никогда.
  В памяти живут друзья, вижу их молодыми, жаждущими жить, растить детей. После войны я узнал, что в Синявинской операции было потеряно более 20% личного состава Ленинградского фронта. В сентябре на передний край через наши боевые порядки прошли войска прорыва третьего эшелона, в наступление пошла 2-я ударная армия. Бои разгорелись с новой силой, но опять блокаду не прорвали. Э. фон Манштейн впоследствии так описал эти бои: "Если задача по восстановлению положения на восточном участке фронта 18-й армии и была выполнена, то всё же дивизии нашей армии понесли значительные потери. Вместе с тем была израсходована значительная часть боеприпасов, предназначавшихся для наступления на Ленинград. Поэтому о скором проведении наступления не могло быть и речи".
  В поэме "Битва на Волхове" фронтовой поэт Чивилихин напишет:
   За боем бой. И всё ни с места,
  Лишь крик встающего с земли.
  И вот встают у Круглой рощи
  За ленинградцем туляки,
  Воронежцы, сибиряки.
  Семь дней сраженья. Что в итоге?
  Почти всё те же рубежи.
  Так в чём же дело? Войско слабо?
  Противник дьявольски силён?
  Итог значителен. Вот он -
  Приказ Германского генштаба:
  Штурм Ленинграда отложён.
  Лишь в январе 1943 года силами 12 дивизий советское командование нанесло удар по Шлиссельбургу, к Ленинграду был пробит 10-километровый коридор. Наконец-то была взята роща "Круглая". Впервые за 17 месяцев город получил связь с большой землёй.
  Сохранился документ, выданный командованием батареи 262-го артиллерийского полка, его дали на руки, когда уезжал на учёбу.
  Боевая характеристика
  На красноармейца Дронова А.Т., рождения 1916 года, по соц. положению служащий, по национальности русский, кандидат в члены ВКП (б) с 1942 года. Образование высшее.
  В Отечественной войне с 22 июня 1941 года, в боях с немецкими оккупантами показал себя мужественным, стойким и дисциплинированным бойцом.
  За короткое время овладел артиллерийским делом.
  18 июля 1942 года в районе "Круглая роща" (Волховский фронт) работал наводчиком, его орудие разбило ДЗОТ с пулемётом, 2 жилых блиндажа, повозку с боеприпасами и уничтожило до 15 человек пехоты противника.
  За июль месяц 1942 года в составе орудийного расчёта разбил 4 ДЗОТа с пулемётами, 2 повозки с боеприпасами и сжёг автомашину противника.
  С 27 августа 1942 года по 7 сентября 1942 года тов. Дронов работал командиром орудия. Его орудие разбило 6 жилых блиндажей, 2 ДЗОТа с пулемётами, 2 автомашины противника, подавил огонь 5 миномётных батарей противника и уничтожил до 30 человек пехоты противника.
  Политически грамотен, морально устойчивый, в трудный момент решительный. Пользуется авторитетом со стороны подчиненных.
  Командир 2-й батареи Комиссар 2-й батареи
  лейтенант Савинов мл. политрук А. Орлов
  6.10.42 года
  Стоит глянуть на пожелтевший лист бумаги, на знакомые росчерки, как наваливается одно воспоминание за другим. Хочется поехать туда, под Синявино, в рощу Круглую, низко поклониться праху боевых побратимов.
  
  ЧЕТЫРЕ СМЕРТИ ПОД НОВОРОССИЙСКОМ
  Семь месяцев я прослужил командиром 76-мм пушки, затем военная судьба подарила полгода учёбы в Киевском училище самоходной артиллерии, которое было эвакуировано в Приволжский округ. С июня 1943 года назначен командиром самоходной артиллерийской установки. Долгое, по фронтовым меркам, время служил в 1448-м самоходном артиллерийском полку 9-й пластунской стрелковой Краснодарской Краснознамённой, орденов Кутузова и Красной Звезды добровольческой дивизии и 18-й десантной дивизии 56-й армии Резерва Главного Командования.
  Использовать пластунскую дивизию можно было только с разрешения Ставки. Личный состав состоял в основном из кубанских казаков. В своих воспоминаниях С.М. Штеменко пишет: "Пластунская дивизия всем своим видом радовала глаз. Подразделения - полнокровные. Бойцы - молодец к молодцу. Много бравых стариков добровольцев с георгиевскими крестами на груди. Одеты все с иголочки в бешметы и кубанки". Командовал дивизией с мая 1943 года и до конца войны полковник Метальников Пётр Иванович (с октября 1943 года генерал-майор).
   Самоходная артиллерия была подразделением прямой наводки. СУ-76 предназначалась для огневой поддержки пехоты. При правильном использовании новые пушки хорошо показали себя как в обороне - при отражении атак пехоты и танков, так и в наступлении - при подавлении пулемётных гнезд, разрушении дотов и дзотов, а также в борьбе с контратакующими танками. Маршал Советского Союза К. К. Рокоссовский вспоминал: "Особенно полюбились солдатам самоходные артиллерийские установки СУ-76. Эти легкие подвижные машины поспевали всюду, чтобы своим огнём и гусеницами поддержать, выручить пехоту, а пехотинцы, в свою очередь, готовы были грудью заслонить их от огня вражеских бронебойщиков и фаустников..." Наши пушки были лучше немецких этого типа. Бойцы-самоходчики вооружены новейшими образцами личного оружия. Автомат ППШ-71 в два раза скорострельнее хвалёного немецкого МП-40, да и понадёжнее в бою, безотказный. Для самообороны имелись ручные гранаты Ф-1, пистолеты, а также переносный пулемёт ДТ.
   Вновь сформированные части владели огнём, который одной стороны, сильнее и прицельнее танкового, с другой - маневреннее и действеннее полевой артиллерии. В первые годы войны тяжёлую пушку образца 1902 года ночью на четырёх лошадях, на деревянных колёсах, мы как можно ближе подвозили к выбранной огневой позиции, расчётом из пяти-семи человек выкатывали на руках. С наступлением светлого времени производили несколько выстрелов, быстро покидали огневую позицию, из последних сил волокли орудие в укрытие, подтаскивали к лошадям. Это происходило под огнём противника.
   Для самоходчиков большинство трудностей братов-артиллеристов снято, не они пушку тащат, а она их возит, так как укреплена на танковой основе, только нет вращающейся башни. Возникли новые трудности, горячие головы считали, раз на танковой основе, то и действуйте, как танкисты, сопровождайте пехоту огнём и гусеницами. Тогда самоходки горели, как спичечные коробки. Не раз приходилось слышать, как командир полка подполковник П.С. Гуменчук пытался защитить свои подразделения от горячих голов с танкистскими замашками. Самоходная артиллерия в боях вырабатывала свою тактику боя, но не всегда удачную. Бывало и так: отважные зарывались далеко вперёд и горели, трусливые болтались сзади, постреливали издалека и не выполняли боевую задачу.
  В ночь с третьего на четвёртое февраля 1943 года в окрестностях Новороссийска был высажен десантный отряд под командованием Ц.Л. Куникова. Основной цели овладеть Новороссийском и отрезать немцам путь к отступлению через Таманский полуостров - достичь не удалось. Но малоземельцы фактически парализовали деядельность Новороссийского порта в течение семи месяцев. Сзади морская пучина, контролируемая немцами с воздуха, с земли и с моря. Сбоку горы, с которых пристрелян каждый метр, а спереди опорные пункты врага. Но подразделение майора Куникова, а за ним и другие части, оборонявшие "Малую землю", - выстояли.
  Лишь к сентябрю стала возможной операция нашей армии по освобождению Новороссийска. Вот он, этот город казачьей трагедии. Отсюда казаки в марте 1920 года пытались эвакуироваться в Турцию. Брошенные лошади тысячными табунами бродили по известковым склонам, окружающим Новороссийск. Эти горы были молчаливыми свидетелями страшной драмы казачества, её одного из последних аккордов. Невольно всматриваюсь в них, не увижу ли чёрные точки пасущихся донских коней... Защемило, заныло в груди. Где-то здесь сгинули два моих дяди - полковники Кирилл Контантинович и Леонтий Константинович Дроновы.*
  И вот время "Ч" - 2.44. Я знал, что в эту минуту ударят 800 артиллерийских стволов и 227 "катюш", поднимутся в воздух сотни бомбардировщиков. Шесть дней и шесть ночей шли бои.
  _____________________________________________________________________________________* А.Т. Дронов так и не узнал, что его дяди Кирилл Константинович и Леонтий Константинович Дроновы эвакуировались в Сербию и США. Прим. В.А. Дронова
  15 сентября довелось встретиться с малоземельцами. Мы подошли к правому крылу дома, где оборонялись десантники. Посылаю заряжающего Леонида Святкина на второй этаж дома, чтобы разведать цели и определить новую огневую позицию. Слышу стрельбу из автоматов, бегу на помощь. Оказывается, подразделение моряков ведёт бой с наступающими немцами. Я и Святкин вошли в дом, наперерез выскакивает вражеский солдат, но не "ариец", а из воинства Антонеску. Подлюка, не сдаётся, вытягивает руку с пистолетом, готовясь выстрелить. Из положения согнутой руки нажимаю на спуск своего ТТ. Выстрел, опережаю! Он падает, Леонид пришивает к полу автоматной очередью: "Получай жизненное пространство!" Оставляю заряжающего для охраны входа, взбегаю на второй этаж. Там взрыв снаряда, слышу крепкую русскую речь, не совсем литературную. Наши! В комнате дым, гарь, кирпичная пыль, смрад сгоревшей взрывчатки. Это немецкая батарея произвела залп по окнам дома, из которого малоземельцы вели интенсивный огонь. Осколками тяжело ранило двоих моряков.
  - Танкисты, братишки! Мы - куниковцы. Теперь добьём немчуру, - десантники благодарят меня, жмут руки. Оказалось, что это бойцы 393-го отдельного батальона морской пехоты под командованием капитан-лейтенанта В.А. Ботылёва. Они семь месяцев держали Малую землю.
  Моряки показали, как можно подойти к вражеской пушке. Выбираем огневую позицию. Немцы непрерывно ведут огонь на поражение, надо немедленно уничтожить. Но как? У фрицев преимущество - пристрелянное пространство. Если выйдем из-за укрытия и чуть помедлим, то погибнем. Кто кого, у кого больше мастерства, тот победит. Даю сигнал - вперёд. Механику красный: стоп! Наводчик орудия Василий Шустеров почти с ходу бьёт по цели. Промах, недолёт.
  - Это чтобы немчуру ослепить, - кричит наводчик. И правда, ещё четыре-пять беглых заставили захлебнуться вражескую пушку. Морячки бросились вперёд. Слышим стук в дверцу самоходки, офицер морской пехоты с довольной улыбкой благодарит:
  - Ловко заткнули ему пасть.
  После того, как мы прямой наводкой уничтожили орудие, был ещё пулемёт, три дома с засевшими автоматчиками, ячейки с противотанковыми ружьями. За этот бой командир 5-й гвардейской Новороссийской танковой бригады наградил наш экипаж орденами и медалями. Я был награждён орденом Красной Звезды.
  16 сентября Новороссийск освободили. Выполнив задачу, наша вторая батарея СУ-76, израсходовав боеприпасы и горючее, сосредоточилась на склоне одной из высоток окраины города. Две установки направились в ремонт, наша, с позывными "Дон", выведена из боя преследования с целью пополнения боекомплекта снарядов, заправки горючим. Обслуживание заняло немного времени, тыловые службы стали действовать оперативно, быстро и точно. Война жучит, война и научит. Навели порядок в самоходке, пообедали, к бою готовы, экипаж в сборе, ждём приказа.
  - Сделал дело, гуляй смело, - говорит Шустеров, берёт книгу М. Шолохова "Тихий Дон", поудобнее устраивается позади самоходки, собираясь чтением заполнить время отдыха.
  - Вот бы вздремнуть часика по три на каждого, - позёвывая, недвусмысленно высказывает пожелание механик-водитель сержант Павел Хижняк, добавляет:
  - Голова гудэ, як киевский колокол.
  - Тебе что-о! Посидел бы на нашем месте, у казёнки орудия. Вот где гром-гроза при каждом выстреле. Только за вчерашний день их было больше сотни. Не знаю, крупные ли дырочки в барабанных перепонках. Но то, что они уже дырявые - факт. Мне врач давеча сказала, - вступил в разговор Святкин.
  - Вздремнуть можно, - говорю, - правда, по три часика на каждого вряд ли придётся.
  Мало самоходок полка пошло на передний край, даже двух батарей не укомплектовали. Потери пехоты в Новороссийске за эти дни такие, что вот-вот комполка вызовет на передний край, опять в бой.
  - Пока отдыхайте, я спать не буду.
  Хижняк приглашает Святкина в ровик под самоходкой, там спокойнее, вроде как укрытие от шальных снарядов.
  - Бережёного Бог бережёт, - говорит он заряжающему.
  - Только не галдите, верующие нашлись, - выговаривает Хижняку Шустеров, продолжая, - на Бога надейся, сам не плошай, вернее будет.
  Василию, как и мне, не спится, не прошло напряжение от боёв за Новороссийск, трудно подсчитать, сколько раз подвергались смертельной опасности, можно сказать все дни и ночи, ежечасно, ежеминутно. Смерть четырежды была в глазах, страх хозяйничал, как дома, чем немцев побороли, не знаем. Был поединок с пушкой, преградившей своими осколками путь наступавшим малоземельцам, отражение двух контратак противника, когда огонь приходилось вести под шквалом разрывов немецких мин и снарядов, не просто прямой наводкой, а прямо-таки в упор, до последнего снаряда, до крайней возможности.
  Последний боеприпас для артиллериста страшное дело, после него выходи из самоходки, защищай себя и её автоматом, гранатой, кинжалом. Успокаивало лишь то, что враг изгнан из города, в развалинах, воронках и траншеях нашли себе бесславный конец немецкие вояки, чьи зловонные трупы ещё валяются в пыли, в лужах их собственной крови, под несметными полчищами иссиня-чёрных трупных мух. Таков удел всех, кто не сложит оружие, кто не понял, что нас победить нельзя.
  Шустерову было ясно, что чтение книги, даже письмо жене, его любимый отдых, сегодня не получатся, заводит, вызывает на разговор:
  - Лейтенант, почему цари придумали здесь город поставить, ни подъехать, ни подойти.
  - Зато подплыть легко, смотри какая бухта.
  - Только что бухта...
  - А Ленинград твой - болота кругом, наводнения.
  - Так то Ленинград. Окно в Европу!
  - Здесь Новороссийск, окно в Азию, в Европу, в мир.
  - Я и не подумал. Давно этот город строился, раньше Петербурга?
  - Нет позже, попервости, в Петровские времена, тут была турецкая крепость. Наши её разгромили в 1812 году. Новороссийск основан при Николае I в 1838 году. Постепенно стал крупным городом, крепостью и портом.
  - Я думал, вечно русским был. Во время Севастопольской войны кто владел?
  - В Крымскую войну Новороссийск проявил себя бойцом и часовым на рубежах Родины. История у него богатая и особенная. Здесь решались задачи особой значимости.
  - Флот тут был затоплен, забыли? - подаёт голос из-под самоходки Святкин, оказывается, не спал, слушал разговор.
  Я продолжаю внезапно возникшую политинформацию:
  - В июне 1918 года здесь, в Цемесской бухте, моряки предпочли гибель кораблей позорной жизни в плену. Они затопили часть Черноморского флота, чтобы он не попал в руки кайзеровской Германии. 25 лет разъединяют два немецких вероломства на нашей земле. Вся история Германии - разбой и глумление над соседними народами. История превращения страны и народа в нацию вооружённых разбойников. Здесь, в марте 1920 года был нанесён последний удар по Деникину. Этим городом в 1942 году поперхнулся Гитлер. Ухватился, пытался проглотить, не смог. Целый год длилось боевое противостояние наших войск и немецко-румынских. Тот домик видишь? Он стал занозой в глазу гитлеровцев. Враг был остановлен у цементного завода "Октябрь". Отсюда наши войска пошли в наступление. Малая Земля была особенной, 225 дней и ночей моряки-десантники под командованием Цезаря Куникова удерживали плацдарм. Есть ли такая земля в Европе, Африке и Америке? Приятно, что наша славная самоходочка своими гусеницами, своим огнём оставила след в истории Новороссийска!
  Святкин выкарабкался из-под машины, подсел ко мне, лукаво посматривая, спрашивает:
  - Лейтенант, признайся, здорово напугался, когда румын чуть не укокошил?
  - Напугался, Лёня. Как опередил своим выстрелом, не представляю. Век буду благодарить свой ТТ, он меня спас.
  - Я не мог выстрелить, засмотрелся в подвал, а вражина из-под лестницы вылез.
  - Что об этом говорить, спасли быстрота в открытии огня, тренировка. "Больше пота в учениях, меньше крови в бою".
  - Не успел он упасть, как я тоже всадил очередь. Не испугался, а разозлился. Вот гад, не поднял руки, не сдался, хотел командира убить. Знаете, когда по-настоящему убоялся?
  - Лучше скажи, когда ты не трусил, - состроил подсмешку Шустеров.
  - Помнишь вторую контратаку немцев, когда ворвались на первый этаж? Если бы не ты - ей-богу драпанул, орёшь, как оглашенный - давай, давай, быстрее.
  - Нет, Лёня, зря пугался, дом был в руках куниковцев. Я не думал уводить самоходку с огневой позиции. Самая критическая обстановка сложилась при первой контратаке, утром. Когда звёздочку снесло взрывом, машина осталась на одной гусенице. Немец лавой идёт, бить нечем, снаряды на исходе. Оставалось брать гранаты, автоматы, защищать самоходку.
  - Я не боялся, рядом траншеи. Из самоходки бегом в окопы, догоняй наших, - с дуру ляпнул незадачливый вояка.
  Шустеров прищемил хвост заряжающему:
  - С ума спятил, останься мы с лейтенантом живыми, до траншеи не дополз. Пристрелили бы на месте. Добежал до тыла - под трибунал. Оттуда две дороги, одна на расстрел, другая в штрафную роту.
  - Знаю: приказ Љ 227 от 28 июля сорок второго года. "Ни шагу назад без приказа высшего командира".
  Мне пришлось закрепить сказанное, добавить из истории казачества. Рассказал, как ветераны учили новобранцев на Кавказской войне, где воевали под началом легендарного генерала Я.П. Бакланова. О нём рассказывали: "Командир такой, что при нём и отца родного не надо. Последнюю рубашку снимет и отдаст, в нужде твоей выручит. Но на службе братцы мои, держите ухо востро: вы не бойтесь чеченцев, а бойтесь своего асмодея: шаг назад - в куски изрубит!" Добавил Морским уставом Петра I: "Которые во время боя оставят свои места, дабы укрыться, то будут казнены смертию".
  Комбат вызывает:
  - Командиры самоходок, ко мне.
  - Во, сейчас получите команду выделить по одному заряжающему в поход на виноград, - острит Святкин.
  Приказ: "К 14-00 батарее сосредоточиться..." Вот тебе, Лёня, и виноград. Закончился четырёхчасовой отдых после освобождения Новороссийска.
  
  РВЁМ "ГОЛУБУЮ ЛИНИЮ"
  Немцы понимали, что потеря Тамани неизбежно приведёт к потере Крыма, поставит под угрозу войска на Украине. От Чёрного до Азовского моря они создали мощный оборонительный рубеж из двух полос, покрытых минными полями, противотанковыми заграждениями, завалами, огневыми точками с броневыми колпаками. Четыре месяца, с февраля 1943 года, они рыли свою "Голубую линию". Сил у гитлеровцев было много, 17 пехотных дивизий, 11 отдельных частей, всего 400 тысяч человек, как пояснял на командирских занятиях комполка П.С. Гуменчук. Нашим 9-й, 56-й и 18-й десантным армиям пришлось каждый рубеж отвоевывать в ожесточённых боях. Таков он, немец того времени.
  Началась новороссийско-таманская операция, бои за освобождение Таманского полуострова были упорными. Из долгих 1.418 суток войны они заняли 24 дня, помнится каждый час, каждый песчаный бугор, каждая выемка, каждый свой выстрел и особо опасные - выстрелы немцев. Нам представлялось, что враг, сдав Новороссийск, безудержно покатится на запад. Он повёл себя иначе, по-немецки, до остервенения упорно отстаивал полосу обороны, выгодные рубежи, опорные пункты. Умел, сволочь, воевать! Стремился к выигрышу максимально большего времени для планомерной эвакуации в Крым войск, а также всего награбленного.
  Батарея получила задачу сопровождать пехоту в боях за населённые пункты Абрау-Дюрсо, Глебовка, Гайдук и далее до перевала "Волчьи ворота". Распроклятые ворота второй раз стали на пути, сколько летом бились за них, это единственый удобный проход через горы к Новороссийску. В оперсводках значились бои местного значения, успех обыкновенно незначительный, потери большие, стычки кровопролитные, что особенно досадно - безуспешные. Господствующие высоты юго-западнее станицы Крымской имели тактическую важность, как для нас, так и для немцев. Здесь находились главные узлы обороны первой позиции немецкой линии обороны, одним концом упиравшейся в Черное море в районе Новороссийска, другим в Азовское море около кубанских плавней.
  Наступали через поселок Верхне-Баканский, в тяжёлом бою полк понёс большие потери. Подлый закон войны: во время наступления солдат гибнет чуть ли не в три раза больше, чем во время отступления или обороны. Нашему экипажу повезло, все остались живы, меня легко ранило в руку, да и то по дурости, догадался держаться руками за верхний край брони боевого отделения. Зато противнику нанесли урон, повредили вражескую самоходку, уничтожили ДЗОТ, побили немало пехоты. Кто их считал, можно было отчитываться (и прибавляли некоторые), сколько вздумается, на войне, как на охоте.
  Ночью пришлось принять участие в эвакуации подбитой и сгоревшей самоходки, она находилась у самого переднего края. Страшное дело, вовсе не потому, что немец мог уничтожить наш тягач, стоило произвести артналёт по пристрелянному рубежу. Жутко было обнаруженное в сгоревшей самоходке. При неверном свете неба и вспышках немецких осветительных ракет увидели за рычагами человека, он сидел, где обычно находится механик-водитель, даже правая рука лежала на рычаге. Скелет и не полностью обгоревшие органы оставляли тело в таком положении, в каком застала смерть. В боевом отделении бесформенная куча рук, ног, голов, всего, что не сгорело, осталось от наших боевых друзей.
  Вы ли это? Несколько часов назад советовались, как лучше прорваться и занять рубеж, откуда хорошо вести огонь по немецким позициям. Вот она, ваша последняя высотка...
  5 мая, после взятия Крымской, погибших похоронили на кладбище станицы. Мне было поручено сказать прощальные слова. Стою на краю братской могилы, начал говорить, горло перехватило, не смог ничего вымолвить, автоматчикам махнул рукой команду: "Залп". С той поры, именно с этих похорон, хотя они были далеко не первыми, при любых подобных потрясениях не могу сдержать ни слёз, ни рыданий. Говорят, что человек на войне приноравливается к тому, что с ней связано, но к гибели боевых побратимов, к страданиям человеческим привыкнуть не смог.
  Таковы были бои за перевал Волчьи ворота. Теперь у нас больше сил, впереди идут танки 5-й гвардейской бригады, другие подразделения. Бои тяжёлые, но здесь хоть глазам простор, воздух свежий, земля под ногами, не асфальт, не камень. Привыкли к земельке, она, как мать родная, и спасет, и обогреет, если надо, по-человечески укроет твой прах.
  Командир второй батареи старший лейтенант Стёпичев был душой и организатором боя, для уничтожения огневых средств противника повзводно выдвигал экипажи. Когда немец сосредотачивал артогонь по нашим огневым позициям, быстро уводил установки в укрытия. Он закрепил за собой славу бесстрашного, хладнокровного артиллериста, на глазах у всех грамотно разбил бронетранспортёр, уничтожил пулемёт, который буквально прижимал к земле нашу наступающую пехоту. Мотострелки действиями самоходок довольны, пехота - второй судья. Командир полка назвал организацию боя эталонной.
  К исходу 20 сентября получили боевой приказ наступать через горную гряду на станицу Раевскую. В течение всей ночи карабкались по крутому склону горы вверх, на гребень. Моторы натужно гудели, перегревались. Местами подъём был настолько крут, что самоходки "захлёбывались", останавливались. Наш комбат это предвидел, заранее приготовил вспомогательные средства. Забуксовавшую переднюю установку при помощи длинных брёвен выталкивали на крутой подъём. Теперь она, вскарабкавшись наверх, при помощи двух-трёх тросов подтягивала машину, расположенную ниже. Если движения не было, её подталкивала брёвнами снизу третья. И так всю ночь. Недобрым словом мы припоминали этот "суворовский переход", замучились. На что комбат слово в слово процитировал Суворова: "Если я запугал врага, хотя я его и не видел ещё в глаза, то этим я уже одержал половину победы; я привожу войска на фронт, чтобы добить запуганного врага".
  На рассвете расположились на гребне горы. Пехоте мы были хорошим подкреплением, такую силу немцам не сдержать, самоходчики, как орлы, расправили крылья, дышат огнём пушек. Фрицы, видя, как с горы валом идут самоходки и пехота, почуяли себя скверно. Станица, как на ладони, вся в огне, противник удерживает южную окраину, справа обходят танки 5-й бригады, за ними пылят в дыму разрывов бронетранспортёры с пехотой 18-й десантной армии.
  Батарея с гребня гор, произведя артналёт на позиции немцев тремя-четырьмя залпами, сразу же, сломя голову, ринулась вниз, на Раевскую. Слышим гром разрывов, гитлеровские орудия ударили по старым позициям. Нас и след простыл, задержись на минутку, получили бы по первое число, вот и думай, что лучше в бою, кто замешкался, тот проучен. Немцы, видя, как с гор валом идут самоходки и пехота, почувствовали себя в окружении, отошли к заранее оборонительным рубежам.
  В самый разгар боя ворвались в станицу, оказались вблизи горящего склада с зерном. Подожгли, сволочи. Жалко было смотреть, как гибнет хлеб, самое дорогое богатство. Многое пришлось испытывать, особенно в 1941 году, но хлебное поле, зерновой бурт в огне - жуткое дело. Золотисто-жёлтая, беспомощная пшеничка, чуть не закричит, сначала краснеет, затем буреет и обугливается. Горит от краёв к центру, в середине ещё целая, но как спасти? Да и некогда, пусть тушением занимаются тыловики, которые вот-вот появятся за нами. Доля самоходок идти туда, где гремят разрывы, гудят танки, где крики, команды, команды. Хочешь увидеть спину врага, не показывай ему свою. Вперёд - на Анапу.
  Клич бросить легче, на деле встречены и остановлены ожесточённым пушечным огнём, минными полями. Противник ввёл в бой корабельную артиллерию, снарядов у него было вдоволь, рядом Анапа, порт, склады. Разрывы следовали один за другим, самоходчикам не дают хода противотанковые, мотострелкам - противопехотные мины. На этих зарядах был убит командир батареи Степичев, погиб на глазах личного состава, первым ринулся вперёд, увлекая за собой. Это был замечательный человек, высокообразованный и жизнерадостный, в меру требовательный к подчиненным, твёрдый в сложной обстановке боя, мы тяжело пережили смерть командира. Много жизней потребовалось от сапёрных подразделений, пока проделали проходы в минных полях, фашистами было так много поставлено мин, что на некоторых участках их извлекали до двух тысяч штук на километр фронта. Бедная пехота, её вдобавок косил огонь стрелкового оружия.
  Шальным снарядом разбита правая гусеница, сбиты траки, подвесной каток, пришлось ремонтироваться на поле боя, запасные звенья всегда были на крыле машины. Нудное это дело - под огнём восстанавливать ясно видимую, такую "аппетитную" для врага цель. Любой фриц, который поразил, а затем сжёг самоходное орудие, получал от фюрера награду, как минимум, Железный крест.
  Помощь оказал заместитель командира по технической части старший техник-лейтенант Суяров, быстро исправил нашу глупость, потому что работали на стороне, обстреливаемой немцами. Машина на одной гусенице им развёрнута так, что бойцы оказались на защищённой боковине. Специалист внёс коррективы в технику замены повреждённых частей, мотором с помощью звёздочки натянул гусеницу, лишь успевали подносить траки, да вставлять пальцы (стальные стержни). Посоветовал не расклёпывать, успеется в укрытии, подвесной каток не восстанавливали, можно временно без него обойтись. Преподал хороший урок военного дела мне, бывшему животноводу, призванному войной в механизированные войска.
  Но всё равно мы почувствовали себя с развязанными руками, вырвались на кубанский простор, видно, как ползут, передвигаются по всему фронту танки, это окружение! У немца после Сталинграда поджилки трясутся, но держится, гад. Наконец фрицы драпанули поближе к своим кораблям в Анапском порту. Мы быстро догнали боевые порядки, вступили в бой на дальних подступах к Анапе. Танки 5-й бригады, части 18-й армии, корабли, морской десант Черноморского флота нанесли настолько мощный и стремительный удар, что враг в панике бросил технику, оружие, склады, даже не успел вывести в море суда с награбленным добром. Чего только не увидели в брошенных вещевых мешках немецких вояк. Не сработал план ускоренной эвакуации "Брунгильда". После немецкого драпа бойцы сложили стишки:
   В самом деле, ведь в пехоте
   При любой твоей работе,
   Что награбил - не возьмёшь.
  Анапа, солнечный город, наш!
  
  ГУМАНИЗМ ИЛИ МЕСТЬ?
  В разгар боя, когда с ходу ворвались в город, за небольшим пустырём увидели двухэтажный дом, из окон и чердака немцы вели пулемётный огонь по боевым позициям пехоты.
  - Ну гады, - восклицает Шустеров, - лейтенант, смотри.
  Не успел уяснить, что к чему, как Василий посылает снаряд за снарядом на чердак, в окна. Огневые точки подавлены, из дома выскочили фрицы, бросились наутёк, к своим, двоих настигли пули пехотинцев, остальные скрылись за угол дома.
  - Легко отделались, думал, напоролись на опорный пункт немцев, как в Новороссийске, - говорит Шустеров, вытирая пот с лица.
  Он настроен на худшее, слишком неосторожно подошли к дому, вырвавшись впереди пехоты. Видим, как из окон, дверей дома выскакивают неодетые немцы или румыны, за ними, как из дырявого мешка, во все щели посыпались молодые женщины, у каждой правая нога перевязана белой лентой.
  - Что такое?
  - Это лазарет, - отвечает Святкин.
  - Га, дывись, - по внутренней радиосвязи раздаётся украинский говор Хижняка.
  - Какой лазарет, смотри, как стрекозы прыгают, - возражает Лёня, - что за наваждение, неужели у всех правая нога болит?
  Когда подъехали поближе, разъяснилось, увидели, как почти во всю стену, выше окон первого этажа, крупными немецкими буквами написано: "Soldaten zu Haus".
  - Так вот оно что-о, - почти одновременно вырвалось ироническое восклицание Святкина и Шустерова.
  По внутренней световой сигнализации даю механику-водителю зелёный долгий сигнал, что означает: "Вперёд, вправо". Самоходка пошла в нужном направлении, веду наблюдение в перископ, бои уличные, из боевого отделения, если хочешь жить, голову не высунешь, бережёного бог бережёт. Наводчик прильнул к панораме, пулемёты в окнах дома напомнили об опасности. Заряжающий, протирая желтобокие снаряды, навинчивая колпачки, чтобы можно было перевести из фугасного состояния в осколочное, не унимается. Разболтался, как тёщин язык, продолжает донимать Шустерова обсуждением животрепещущего вопроса, что это было?
  Догадываемся, что перед нами немецкий дом терпимости, выбежавшие первыми немцы это пулемётчики, охранники в почтенном заведении. Раздетые - в борделе главнодействующие. Видимо, это сверхчеловеки, добившиеся особой награды ярым служением фюреру, их лелеяли днём и ночью, круглосуточно, те женщины, которые разбежались при нашем приближении.
  И смех, и грех. Экипажем не решен вопрос, почему в такое время, в опасной обстановке действовало, причём безостановочно, на полную мощность, столь интимное немецкое предприятие. Обращаются ко мне за помощью, от вопросов уходить нельзя.
  - Немцы не собирались оставлять Анапу ни сегодня, ни в ближайшие дни, - подсказываю, чтобы облегчить решение "первостепенной важности задачи", - мы нежданно-негаданно вторглись в святая святых немецкой солдатчины.
  - Ага, мы виноваты, - смеётся Шустеров.
  Святкин - наводчику назнарошки:
  - Здорово, Вася воюешь с бабами. Что ни снаряд, то в цель.
  - Пулемёты не цель? Им, сволочам распутным, следовало поддать жару. Что за свадьба во время войны - без огня, без музыки. Вот и послал огоньку. Они, шляндры, куражились с немчурой, а пулемётчики по нашим бойцам строчили. Ты видел, как пехотинец за бок схватился, нырнул в развалины. Наверное, ранили, сволочи.
  - И бей по огневым точкам. На то у тебя панорама, чтобы целиться, куда надо. А ты по своим, такими дорогими боеприпасами. Артмастер Ковалевский говорил на занятиях, что каждый снаряд дороже коровы. Любым выстрелом надо бить по врагу, - допёк Святкин Шустерова.
  - Какие они свои? Жалею, что этим сукам семитаборным не послал вдогонку парочку шрапнельных.
  - Так я и зарядил. Лейтенант такой команды не даст.
  - Не дам. Нельзя, Вася, без разбора бить всех подряд. Женщины с тобой не воюют. Думаешь, они пришли в этот дом добровольно? Многих загнали насильно. Среди них есть действительно наши люди. Могут быть связанные с партизанами. Разбираться не нам с тобой, а органам власти, которая нынче будет восстановлена в полном объёме.
  - Вразумел, Вася? - с чувством победителя говорит Святкин.
  - Потом разберись. Будут клясться, божиться, что страдали день и ночь.
  - Нет у тебя, Вася, гуманизма, - заключил заряжающий.
   Тут уже Шустеров не сдержался, стал гопки:
  - Гуманизм! Да ты знаешь, что это такое? Это война с фашизмом и его приспешниками. Убивать их - вот гуманизм. Делать это должен каждый человек там, где застала или поставила война, на фронте, в партизанах. Моя Полина опухала с голоду в холодном цеху. Кобылы на пуховых постелях не имеют права позорить наших женщин. Что давеча говорил командир? Разрешаю лупить немцев всех подряд, ежели не поднимают "хенде хох". Прояви гуманность - отведи два квадратных метра жизненного пространства в земле.
  Святкин добавляет:
  - Жирно будет, сколько земли пропадёт. Посчитай, уложили их за два года войны. Миллиона три, может, четыре. Нет, не согласен, в общую яму, как зверей. Гитлер каждому солдату обещал по 40 гектаров нашей земли, славян в качестве рабов. А ты гуманизм, гуманизм.
  Наверное, долго вели бы солдатики разговор, не обращая внимания ни на надрывный гул моторов, ни на лязг гусениц, ни на гул боя. Мне не до спора, смотрю в оба, вижу окраину Анапы, невдалеке передний край. Немец подтянул резервы, упёрся, готовит, судя по всему, контратаку. По лощине, что за садом, сотни серых фигурок движутся к передку, передаю сведения на командный пункт, экипажу командую:
  - Прекратить разговоры, - выждав несколько секунд, продолжаю, - в ложбине за садом отдельное дерево. Лево 300, прицел 16, осколочным, огонь!
  - Цель понял, вижу. Есть - огонь.
  Разрыв снаряда оказался правее цели, делаю поправку:
  - Лево 50, прицел 14, осколочным, огонь!
  Ещё три выстрела! Боевая жизнь экипажа вошла в свои рамки, так закончилась полемика по женскому вопросу, вставшему перед экипажем во всей наготе.
  
  ДУМЫ О ДОМЕ
  Не удаётся разорвать, распылить на куски передний край, немец не выдыхается, вовремя и умело затыкает бреши. Упорно, шаг за шагом, идём вперед, освобождая Кубань. Фронт живёт своей жизнью, по законам военной науки, вернее, военных наук - советской и немецкой. Чему она служит? Как убить и как не быть убитым. Немцы пятятся, но не бегут, всё по правилам.
  В один из моментов боя, когда силы наши и гитлеровские выровнялись, ни мы их не спихнём, ни они нас не могут попятить, из улиц Анапы на машинах вырвался батальон мотопехоты. Как смерч, он почти моментально канул в бездонной пучине переднего края, автомобили ушли в укрытие, на месте высадки остались тыловые службы. Бойцы и офицеры свежие, хорошо экипированные, чувствуется, что это новые дивизии, армия наступления. Восхищаемся выучкой бойцов.
  - Стой, подожди, Ефим! Юша-а, брат мой! - шумлю, показывая товарищам на старшину, среди других бойцов перебегающего путь от дороги в дом.
  - Юша-а!
  Не слышит, удаляется. Выпрыгиваю из самоходки, дважды стреляю из пистолета вверх, бегу к нему, старшина остановился, удивлённо, настороженно смотрит в мою сторону. Поняв, что обращаются по-доброму, подходит. Нет, не он!
  - Извините, обознался.
  - Бывает, - говорит он, козырнув, удаляется.
  Снова, в который раз, ошибаюсь. Как хочется увидеть родного брата, доброго, умного старшего наставника в жизни. В последнем письме из-под Сталинграда он писал: "Гнетёт мысль, что не подготовлен к войне, никакой военной специальности, старшина роты - всё, на что способен. Мы должны отстоять Сталинград".
  В письмо вложена фотокарточка измученного, утомлённого фронтовыми дорогами бойца. Карандашом другого цвета дописано: "Идём в наступление. Хотелось бы всех вас увидеть".
  Как в воду канул, где ты, Ефим? Сколько пересмотрел красноармейских колонн, групп, одиночных бойцов. Выискивал среди тех, кто гордо шагал к фронту, одетых и обутых во всё новенькое, с автоматами, с высоко поднятыми головами. Кто с надеждой, кто со страхом в глазах, но шли за победой, за ратной славой. Среди тех, кто, понурив головы, сгорбившись под тяжестью поражения, в исполосованных солёным потом грязных гимнастерках, шли в остатках разбитых частей в тыл на переформирование. Среди раненых, контуженных, больных. И даже среди тех, кто в одиночку перебегали линию фронта, выходили из потайных укрытий, со страхом в глазах от пережитого, от неизвестного, как встретим их мы. Нет тебя, братка, нигде.
  Другим на войне выпадала удача, судьба сталкивала с односельчанами и родственниками, мне не везло на встречи. На фронте шестеро братьев, две сестры, сколько земляков-хуторян! Где-то в казачьих кавалерийских соединениях двоюродные братья Иван, Георгий, Николай Дроновы, братеник по материнской линии Дмитрий Андропов, воспитанник-сирота Иван Топольсков (Ваняшка маленький, как звали в отличие от Ваняшки-большого, старшего брата И.И. Дронова). В армию ушли добровольно несовершеннолетняя сёстра Нарочка, двоюродная сестрица Катенька Быкадорова. Сколько родных сердец бьётся рядом, а повстречаться никак не доводится!
  Прервавшаяся переписка с родным братом Ефимом Тихоновичем волнует больше всего. Жив ли, не вещало сердце о заранее предрешённой гибели? Тихо-тихо, как бы про себя, он часто повторял песню: "Черный ворон, чёрный ворон, что ты вьёшься надо мной, иль погибель мою чуешь, чёрный ворон, я не твой". Пора бы отозваться, не стал ли добычей черной свастики? Мужа ждёт жена, папу дети. Надя, кровь дроновская, вся в тебя, Галочка - красавица турчанка, в мать пошла. Слезами исходит старенькая мама, всем нужен дома, в семейной жизни, отзовись, братушка! Лишь после войны я узнал, что Ефим погиб под Сталинградом.
  Задумался, загрустил. Святкин, заметив это, весело кричит:
  - Лейтенант, смотри, нет им дороги в нашем небе.
  Наблюдаем за воздушным боем истребителей. Ме-109 пытаются прикрыть бомбардировщики, шедшие бомбить наши наступающие части, "яки" смело вступили в бой, погнали "мессеров", сбили одного, затем подбили второго, уже Ю-88, бомбардировщика. Истребитель рухнул на глазах, бомбер, видно, дотянет к своим, остальные в беспорядке смылись восвояси, издалека послышались разрывы бомб, то "юнкерсы" бесцельно сбросили смертоносный груз.
  - Вот так бы всегда, - восклицает Святкин.
  - Это вам, гансы, не 41-й год, когда были хозяевами в небе, глушили, как рыбу.
  Так бы начинать войну, слишком много тогда утратили авиации. Лишь к 1943 году наши лётчики получили машины Як-9 и Ла-5, на них можно было сражаться на равных с фрицами. А потом и Як-3, Ла-7, превосходящие немецкую технику по многим параметрам боя. В небе Тамани нас прикрывали с неба 2.200 самолётов, махина!
  Анапа свободна, 21 сентября отныне станет праздником города. Горючее и снаряды на исходе, передаю об этом на наблюдательный пункт полка, сообщаю местонахождение, информирую о противнике, этим особенно интересуется помощник начальника штаба по разведке капитан Дуров. На поле снова просматриваются убитые и раненые, почему никто не движется вперёд?
  То тут, то там вездесущие медики пестуют раненых, большинство из санитаров - девушки. Одна помогает бойцу переползти в укрытие, рядом лежат убитые, попали под разрыв крупнокалиберного снаряда. Вдали, от укрытия к укрытию, в направлении переднего края перебегают две санитарки и боец, они посланы за ранеными. Какая трудная служба, рядом море, парк культуры, пляж, для вас ли военная доля... Сердце уколола нежная жалость к боевым спутницам. Вспомнил о сёструшке, Нарочка, родная моя, неужели у тебя тоже такая судьбина? Нет и восемнадцати, в шестнадцать лет прибавила годы, добровольно ушла на фронт вместе со станичными ребятами, оставив наших дорогих родителей в немецкой оккупации. Где ты, вынянченная мною, замучившая детство моё, как ты там?
  Внимание снова приковал бой, немец ведёт жуткий огонь по тому участку фронта, куда введён мехбатальон, бойцы которого так понравились выправкой и хваткой. Проявят себя такими молодцами, какими показались? Многие люди боевиты в строю, но трусливы в бою, попав в критическую ситуацию, теряют волю, не в состоянии управлять чувствами, поступками, самими собой.
  Поддерживаемая нами рота хорошо воюет, шаг за шагом, то там, то тут, как медуза, обтекает, обходит объекты, отвоёвывает один клочок земли за другим и - вперёд, вперёд. Немецкий пулемёт, пригнувший было роту к земле, уничтожен меткими выстрелами Шустерова. Наблюдаем за ходом боя, наша задача немедленно уничтожать огневые средства противника, находящиеся в зоне прямой видимости и поражаемые прямой наводкой пушки.
  Мысли живут по своим законам, снова вижу на переднем крае медсестру рядом с ранеными, с трупами, вспомнил о "Soldaten zu haus", его сотрудницах. Неспроста у Василия закипела злость на этих девок. Действительно, закончится война, народ выйдет на улицы, там встретятся девушки - те, что были в окопах, и те, которые "воевали" с немцами на пуховых перинах. Как они будут ходить по одной и той же земле? Какую великую почесть надо воздать женщине с фронта, какой заботой страны должна быть окружена она, вынесшая на плечах непомерную тяжесть боёв. Сумеет общество это сделать?
  Перестрелка усилилась, слышится "ура", вдруг слышу разрыв за разрывом, трескотню пулемётов. Успел заметить, что выстрел немецкой пушки следовал сразу за вспышкой света, что означает - бьют прямой наводкой с близкой дистанции. Пехота залегла, лишь красные ракеты одна за другой летят в одном и том же направлении, бойцы установленным сигналом указывают артиллеристам цель, просят уничтожить. Сейчас полевая артиллерия будет срочно готовить исходные данные на подавление противника. Мы ближе, нам и решать эту задачу, но с нынешней позиции цель не поразишь, надо искать такую ОП, чтобы подавить наверняка, вот это единоборство! У немцев преимущество - можно вести огонь с места, но не видят самоходчиков. У нас наоборот, огонь придется вести с остановки, почти с ходу, но цель видим, есть внезапность, что дает надежду на успех боя.
   Мы хорошо уяснили, что СУ-76 имела много положительных сторон - лёгкость в обслуживании, надёжность, малошумность, высокую проходимость по лесисто-болотистой местности. Солдат хорош, когда обучен, надо учесть свои выгоды. Ставлю пушку в укрытие, ползу на высотку, пехотинец помог уяснить задачу, пути подхода к огневой позиции. ДЗОТ или ДОТ расположен между двумя складками рельефа, надо зайти левее. Неизбежно попадём в сектор обстрела противника. Была, не была, либо в стремя ногой, либо в пень головой. Хижняку показываю место огневой позиции, объясняю момент остановки, только по сигналу, быстро взять на тормоза. Наводчику приказал наблюдать, корректировать огонь, к панораме стал сам, жду, когда оживёт цель, чтобы уточнить место амбразуры.
  Вспышка, разрыв, вот ты где. Восемь снарядов, целых восемь, послал по цели и быстро сматываюсь в укрытие. Если я не убил, то он убьёт, как пить дать, какой же артиллерист с пристрелянного места не поразит такую махину, как наша установка, да на близком расстоянии. Вокруг ДОТа пыль, дым, взрывы, попали! Пехота пошла, побежала вперёд, "ура, ура!". Хоть кричи от радости за спасённых людей, гордость от мысли, что ты исполнил воинский долг - большое, благородное чувство.
  Снарядов осталось лишь на неприкосновенный запас, на случай вражеской контратаки, в первую очередь для отражения танкового удара. Мы использовали почти весь боезапас - 60 выстрелов. Доложил на командный пункт, оттуда приказано уйти в укрытие, быть в готовности к отражению возможного наступления немцев. С подходом машин с боеприпасами вызовут на заправку. Через некоторое время слева, через дворы и виноградники, наблюдаем, как, рассредоточиваясь, идёт на передний край первая батарея САУ под командованием лейтенанта Огурцова. Самоходки спешат на правый фланг, там ожидается контратака немцев, а мы до конца дня "прокантовались" в резерве командира полка. Заправились, пополдневали, да как!
  - Вот это кок! Одного птичьего молока не прислал. Наготовил, как на Маланьину свадьбу, - восхищается обедом Святкин.
  - Дывись, две нормы с гаком налыв, - перемешивая украинский язык с русским, вторит Хижняк.
  Было чему удивляться, мы такого обеда не только за войну, в мирное время не имели. Борщ с мясом, свежей капустой, каша гречневая с маслом, не перловая, будь она неладна, курица жаренная, главное - хлеб, пышный белый кубанский хлеб, не сухари, а каравай деревенской печной выпечки. Да две порции с гаком наркомовского пайка - водки.
  - Какой виноград! Вы, северяне-клюквенники, в век не видали и не пробовали, - поддевая нас за неосведомленность, шутит Леонид, - вот сорт Абрау-Дюрсо, ишо - "дамские пальчики", Вася, это тебе, - подаёт крупные гроздья с продолговатыми, светлыми, сочными ягодами.
  Осязание этой прелести вызвало воспоминания, они стоном отдаются в душе. Тоска по настоящим женским пальчикам, по женской ласке вызовет дрожь в пальцах рук, в сердце. Тут Святкин некстати затянул песню: "То не ветер в поле воет, не дубравушка шумит. То моё сердечко стонет, как осенний лист дрожит". А моя душа пела другую, нашу казацкую: "Напрасно ты, казак, стремишься, напрасно мучаешь коня. Тебе казачка изменила, другому счастье отдала". Эту песню часто пели мои старшие братья Ефим, Георгий, Иван, Николай, Ваняшка вместе с хуторянами-казаками. Потом и я вошёл в хор.
  Гул боя слышен на переднем крае, за спиной которого сидим в трёх километрах, как у Христа за пазухой. Поснедали, набуздались, приняли по две сотки водки, кому и три перепало, что растопило напряжение, разлило доброту в теле и душе, возбудило тоску по дому, разбередило душу, сердце защемило, заныло. Каждый видел себя в семье, ещё лучшим, иным, чем до войны.
  Василий Шустеров налился солнечным счастьем любви к Полиночке, жена тоже в нём души не чаяла, слала письмо за письмом, откуда только находила столько радости, бодрости и любви к мужу в блокадном Ленинграде, у станка.
  Лёня Святкин, рыбак бакинский, был угрюм, невесел, жена редко слала письма. В тех, что получал, не было ни нежности, ни радости, чувствовалось, что балагурство не от веселья, а от необходимости победить горе.
  Тяжело было Хижняку, семья в оккупации, уже два года о родных ничего не знает. Мне знакомо его самочувствие, надо помочь, не оставлять наедине с горем. Считая, что обед окончен, Шустеров решил, как всегда, дела завершить письмом к жене.
  - Ты, Вася, что-то редко стал писать. Вчера целый вечер не кропал, сегодня уже день кончается. Расскажи, не забудь, как дело имел с публичным домом, - понёс без колёс Святкин.
  - Ты шутишь, а письма к жене мне жить и воевать подсобляют.
  - Во, как в "Весёлых ребятах", - нам песня строить и жить помогает.
  - А ты как думал? Напишу и легче на душе. Как будто поговорил с Полиной, снял с себя какой-то груз.
  - Я своей не буду. Вася, ты умеешь. Доложи в письме, что поженился я на красивой самоходочке с 76-мм пушкой, на гусеницах.
  - Ничего, Лёня, вот получишь медаль, все девки за тобой гужом, да мимо, - пытаюсь успокоить заряжающего.
  - Моя изменяет, дружок написал.
  - Как так, неужто в такое время можно? - спрашивает Павел.
  Добавляет надрывно, с горечью:
  - Что сейчас отдал бы за одно письмо, за одну весточку, что жена и детишки живы. Их ещё в августе освободили. Писал два письма соседям. Ни слуху, ни духу.
  Наступила тишина. Куда делся игривый тон в разговоре Святкина с Шустеровым, у каждого звоном отозвались слова друга, трудно найти утешение, понятно состояние товарища, сам испытал, да ещё как. Что-то сказать надо, нельзя оставлять человека одного журиться с горем, с нашей общей бедой. Горе молчать не любит.
  - Павел Семёнович, - обращаюсь к Хижняку, - может, написать письмо в сельсовет или в райисполком. Гляди, и родные в другом селе живут. Бывает, жилья не осталось, одни трубы торчат. Как вон там...
  - Есть идея, - загорелся Шустеров.
  - Давайте, напишем - мы боевой экипаж установки "Дон". Сообщаем, что ваш земляк бьёт врага. Храбро водит самоходку, - предлагает свой текст письма Святкин.
  - Сообщим: установка 1448-го артполка резерва главнокомандования 18-й десантной дивизии. У тебя, Лёнька, не голова, а кубышка пустая. Всем растрезвоним, что под индексом полевой почты Љ12296 скрывается наш полк. Напишем иначе: "группа бойцов и офицеров, боевых друзей". Отошлём на освобожденную часть Украины. Ответ шлите срочно на имя Хижняка Павла Семёновича.
  Под впечатлением рассказал товарищам о своих переживаниях. В период немецкого нашествия на Дон и Ставрополье мои родственники были либо в оккупации, либо на фронте, я один, как перст. Мысль, что одинок, сама по себе тяжела, смерть рядом. "И никто не узнает, где могилка моя". Пока не коснулось, такие песни плохо понимал, а тут почувствовал, как сердце закипает. Кто знает, может быть, родных уже могила укрыла? Живы, здоровы, не умирают с голоду? Свербит мысль, квелит душу день и ночь, ложусь - думаю, ночью проснусь - представляю, где они и как.
  - С кем она, - ввёртывает неуместное словцо шутоломный Святкин.
  На него зло осклабился Шустеров, болезненно дёрнулся Хижняк. Лёня быстро ретировался.
  - И об этом не раз, не два думал. Дожил до того, что голова стала, как колокол. Сильные боли, слабость, апатия. Пошел в санчасть. Там знали, что в 42-м году был тяжело контужен, ранен в бок. Покрутили, повертели, постучали. Рецидив контузии, говорят. Я этому поверил! Сколько брома попил, таблеток разных проглотил, уколов принял, и успокаивающих, и возбуждающих. Ничто не помогало. Замучили постоянные головные боли и прочее. 2 июня 1943 года получаю письмо от жены. Доразу сердце отложило. Живы, Верочка ждёт папу. Не обо всем написано, но главное есть, остальное выспрошу. Через несколько дней боль и слабость как рукой сняло. Здоров, свеж, силён. Вот тебе и контузия, и бром. Как важно знать воину, что его ждут, что он нужен. Думаю, и Вы, Павел Семёнович, дождётесь этого.
  У нашего товарища в глазах заблестел огонёк, на лице мелькнула улыбка радости и надежды.
  Наступили бои за станицу Благовещенскую. Надеялись, что, потеряв Новороссийск, затем Анапу, немец без оглядки побежит в Тамань, на корабли. Не сбылось, частям пришлось пробиваться к станице в тяжёлых боях. Полк вместе с 5-й гвардейской бригадой и 55-й Иркутской стрелковой дивизией наступал по песчаной косе южнее станицы, севернее пробивалась дивизия 18-й армии, западнее станицы на Бугазскую косу был высажен десант морских пехотинцев и стрелковый полк дивизии. Ударом с трёх сторон немец разбит, 26 сентября - на десятый день после взятия Новороссийска и на пятый после Анапы, станица Благовещенская освобождена.
  Впереди Тамань, чем ближе город, тем ожесточённее сопротивление врага. На косе тесно, наступаем между Черным морем и лиманом, ширина этой проклятой плешивой полоски не более двух километров. На выходе, впереди кубанские просторы, здесь череда небольших гор, они, как пробка, закрывают выход из песчаной бутылки. Высотки немец так укрепил, что который день не можем столкнуть в море, сделать это надо немедленно, слишком невыгодная позиция, нет естественных укрытий, искусственных сооружений. Нельзя останавливаться на более или менее длительное время, артиллерия противника пристреливается, затем открывает массированный артналёт. Мы у врага, как на ладони, единственная защита - собственный "бог войны".
  В один из моментов боя обнаружили скопление немецкой пехоты, на передний край шло подкрепление. Цель была настолько хороша, что, забыв об опасности, снаряд за снарядом отправляли в гущу фашистов. Взвод немецких пушек ударил по нашей огневой позиции, к счастью недолёт, тут сзади второй залп, куда деваться? Мы в вилке, командую механику:
  - Полный вперёд!
  Только успели отъехать, как в непосредственной близости, новый, третий гром разрывов, осыпало песком и осколками. Куда теперь? Эх, погибать, так в бою: "Вперёд, огонь, огонь!" Где в атаку идёт казак, там у врага трое в глазах. Наконец, на помощь пришли полевые пушки, заставили замолчать немецких артиллеристов. В азарте забыл о личной предосторожности, приподнялся над бронёй, оказался головой и грудью выше верхнего края боевого отделения.
  - Лейтенант, смотри, - указывает Святкин на перископ.
  Быстрее обычного спустился, спрашиваю:
  - В чём дело?
  - Смотри в перископ. Наверху по твоей голове осколки плачут.
  И тут разрыв... Осколками буквально осыпало самоходку: тра-та-та-та.
  - Это твои, - смеётся Святкин.
  Шустеров сосредоточенно, с каким-то отрешением ведёт и ведёт огонь. Видим, как немцы бегут в овражек, одни падают плашмя, другие корчатся от ран, некоторые "успокоились" навсегда, приятная картина, такое встречалось не часто.
  - Лейтенант, сбегаю, посмотрю на фрицев. Довольны ли нашей работёнкой, - смеётся Святкин.
  Любил поговорить в таких ситуациях, не поймешь, почему в самые тяжёлые минуты боя либо песню затянет, либо сморозит что-нибудь. То ли от страха спасался, то ли нас хотел отвлечь, не знаю, почти всегда в бою чудил.
  - Ты из самоходки и до ветру боишься выйти, - выводит на смех Шустеров.
  - Как тебя оставишь, в один миг снаряды расстреляешь. Чем буду кормить свою подружку? - заряжающий попытался погладить казенную часть ствола, но быстро отдернул: горячо.
  Действительно, интересно посмотреть, что там мы накрошили, думается, пушечное мясо из румын и немцев.
  - Это вступительный взнос, - говорит Василий, его только что приняли кандидатом в члены партии.
  - Маловато, Вася, коммунист должен жизнь свою отдавать.
  - Потребуется - отдам. Пока она и мне, и стране здесь нужна. Впереди много фрицев, добавим, - уверенно отвечает Шустеров.
  Пока затишье в бою, Шустеров затеял разговор о прошлом:
  - До сего времени не пойму, чем вызваны, кому понадобились страшные 1937-1938-е годы?
  Потом приглушённым голосом, как бы боясь, что его в самоходке кто-то подслушает, рассказал историю, происшедшую с одним рабочим.
  Хороший был человек, мы, молодые, брали с него пример. Коммунист дореволюционный. Но вот на собрании дядя Гриша разозлился на выступающих крикунов и в сердцах сказал: "Разве можно так жить и с душой работать, когда то того, то другого увозит "чёрный ворон"? Почему это делается, почему не дойдёте до товарища Сталина?" На другой день его и его забрали, как "врага народа". А какой он враг? Знаешь, что было дальше? Мишка, сын дяди Гриши, кореш мой, на комсомольском собрании (он был у нас активистом) заявил, что он отказывается от своего отца. Так и сказал: "Не признаю врага народа своим отцом. Сталин мой отец".
  В 1939 году дядю Гришу выпустили из лагерей. Но что от него осталось... А в 1941 году он пошёл в ополчение. Под Лугой их разбили немцы, но дядя в плен не сдался, ушёл к партизанам. Мишку вместе со мной забрали в армию. Только меня послали учиться в полковую артшколу, а его в пехоту. Утёк Мишка к немцам, наши люди рассказали, что служит полицаем. Вот как всё повернулось. Встречу дядю Гришу, не знаю, как буду ему в глаза смотреть: тогда, дурак, поверил, что он враг народа, Мишка убедил. А сейчас того подлеца встретить, да поговорить с глазу на глаз, тут не пожалел бы снарядов! Очень хочется отомстить за дядю Гришу, за наш завод.
  Святкин стал в позу:
  - Надо было уничтожать "пятую колонну".
  Шустеров ответил:
  - Такие люди, как дядя Гриша - не "пятая колонна"!
  Разговор на этом закончили. В наушниках:
  - Дон, Дон, сменить ОП, лево пятьсот.
  И опять дотемна огонь, огонь.
  - Ну и дэнь, думав, от-от моторы вид пэрэгриву взирвуттца, - ворчит Хижняк, вылезая из своего пекла.
  
  АВОСЬ ДА НЕБОСЬ В БОЮ
  На следующий день происходит почти то же самое, только в меньшем объёме, с меньшим напряжением, ничего хорошего не сделали, а напортачить успели предостаточно. При слишком крутых поворотах (без них можно было обойтись) левая гусеница остановилась, натянулась, как струна, вот-вот разорвётся, самоходка вздрагивает, под катки набился песок, растительный мусор. Хижняк выскочил из моторного отделения, начал очищать, но по пути к люку его настиг разрыв мины. Ранен в голову, кое-как влез на свое место, за рычаги сесть сил не хватило. Шустеров и Святкин помогли ему сползти в боевое отделение, лёг на днище между моторами. Оказали первую помощь, осколок прибинтовали, он крепко и глубоко сидел в кости черепа. Передаю командование наводчику орудия, сам перебираюсь в моторное отделение, сажусь за рычаги, быстро вывожу самоходку из-под обстрела. Вот когда пригодилась взаимозаменяемость в экипаже!
  Повторилась ситуация, возникшая полтора месяца назад около станицы Нибереджаевской, тогда на крутом склоне установка пошла юзом. Наш механик-водитель старший сержант Василий Шаров, желая проверить, не перевернётся ли самоходка, выскочил наружу, был ранен в голову. Мне пришлось перевязывать, до сих пор в памяти осталось чувство прикосновения к пальцам осколка, сидящего в височной кости, затуманивающиеся глаза, покрытое каплями пота лицо Василия. Быстро вывел СУ-76 в первый эшелон тыла полка, на сборный пункт подбитых машин и раненых людей, механика сдал медикам. К концу войны Шаров стал кавалером трёх солдатских орденов Славы, по статусу равных званию Героя Советского Союза.
  Тогда вёз бойца по лесу, теперь этого делать нельзя, у немца, как на ладони, покидать передний край без приказа не надлежит, впереди пехота, её защитить некому. Что делать? К счастью, подвернулся танковый тягач, отправили своего Хижняка.
  Опять повторилось неправильное поведение в бою. Выйти для осмотра машины надобно, но это можно сделать через люк, а не через боевое отделение, не поворачиваться, как сом в вентере, не ловить раззяву, а вьюном нырять в самоходку. Мелочь? Но такие случаи часто решали в бою вопрос жизни и смерти. До конца дня вожу установку сам, то открываем огонь по обнаружившемуся противнику, то уходим в укрытие и ведём разведку целей. Наводчику Шустерову понравился "новый" механик-водитель, теперь никто не командует, где и когда занять ОП, когда включать скорость, брать машину на тормоза, когда покидать позицию и уходить в укрытие. Всё шло слаженно, пригодилась взаимозаменяемость в экипаже, владеть которой постоянно требовали командиры, и хорошо, что требовали.
  Тремя днями ранее поймали ещё одну ляпу. Вторая самоходка нашей батареи допустила тактическую ошибку, надо было вести бой с места, прикрывая нас и подавляя огневые средства противника, открывшие огонь по нашему орудию. Только когда мы заняли новую огневую позицию, надо менять ОП. Потом уже наше орудие должно было вести атаку, прикрывая огнём продвижение соседей. Это - основа тактики ведения боя самоходной артиллерией (в отличие от тактики танков). Но получилось, что противник, видя скопление самоходок, открыл заградительный огонь по заранее пристрелянному рубежу и едва-едва не уничтожил обе СУ-76. Дураку в поле - не дай воли. Машина оказалась подбитой, в экипаже есть раненые. Вызываю службу эвакуации и тягач для отбуксировки орудия. Бой ошибок не прощает, они ведут к кресту и бессмысленной гибели. Конечно, кресты бывают и там, где вроде бы всё делается без промахов, но всё же их тем меньше, чем меньше ошибок.
  Стемнело, прошу у командования механика-водителя, горючего и боеприпасов, приказано для заправки отойти в тыл, метров на 1000-1200. Сказано - сделано, прибыли тыловые машины, с ними помощник начальника штаба капитан Дуров, старшина батареи Каспар Худайбердыев. Механика-водителя не имеется, в резерве никого нет. ПНШ-2 передает экипажу благодарность командного пункта, предупреждает, что в 2-00 возможна атака полка. Ночь так ночь, значит ночная атака, маршрут известен. Дуров выспросил, что знаем о противнике (он же разведчик!) Старшина угостил хорошим довольствием, завтрак, обед, ужин, всё доразу, заправщик налил баки горючим, помкомвзвода по боепитанию выдал два боекомплекта снарядов, знал привычку "Дона" возить запас.
  - Передайте замполиту, что коммунист Шустеров произвел хороший взнос в партийную книжку, уничтожил не менее двух десятков немцев, - говорю капитану Дурову.
  - Пятерка из них моя, - поправляет Святкин.
  - Майор будет рад.
  Заправились, уложили всё строго на свои места, проверили, в бой хоть сейчас. Надо быть в готовности Љ1, настороже, а мы... заснули мертвецким сном. Видать, сказалось напряжение последних дней, были доведены до последней степени изнеможения.
  Тревога! Время 2.30, а атака назначена на 2.00. Впереди слышим гул, шум.
  - Проспали, - горестно, спросонку говорит Василий.
  - Наши пошли, - кивком головы заряжающий указывает в сторону переднего края.
  - Догоним, они близко, до ПК не дошли, - сажусь за рычаги в машинное отделение.
  Шустеров и Святкин, как думалось, ведут наблюдение, хотя ночью что увидишь. Что со всеми троими произошло, почему послышалась атака танков, самоходок, их подход и выход на рубеж огня? Минут через 20 упёрлись в танки, догнали, выхожу. Тишина, темь. Меня поразил ужас, это те машины, которые вчера подбил немец! Так и остались на переднем крае, эвакуировать было нельзя, не подпускает противник. Никого рядом, никаких "живых" танков, самоходок, всё мертво.
  Фронт живёт своим бытиём, рвутся "сонные" мины и снаряды, которые немец посылает с запасных огневых позиций, чтобы не дать бойцам отдохнуть, выматывая душу и силы. Тут и там взвиваются осветительные ракеты, строчат короткими и длинными очередями пулемёты. Куда самодуром завёл установку, свой экипаж? Здесь смерть или позор, одно другого не лучше, скорее в самоходку, пока немец не понял, что к чему. Задний ход, ещё, ещё, разворачивать машину остерегаюсь, боюсь, что повернусь уязвимым местом, где тонкая броня. Только задний, назад, назад! Вдруг установка пошла легко, лобовая часть поднимается... Пошли под откос во впадину, куда угодно, хоть к дьяволу в пасть. Яма, укрытие, глушу моторы, перевёл дух. Немцы открыли огонь. Поздно! Бьют "по площади", это не страшно, мы дома, хоть подобьют, хоть убьют, главное - на своём месте.
  - Шустеров, - обращаюсь к наводчику, который был оставлен на командирском посту и должен был наблюдать, ему виднее, чем мне из моторного отделения, - почему не остановил?
  - Думал, Вы видите и знаете, куда ведёте. Глаза проглядел, выискивая танки и самоходки. Подбитые пушки увидел, когда столкнулись нос к носу. Гул ведь.
  - Вот тебе и нос к носу. Вот тебе и гул.
  В детстве удивлялись, почему Дон Кихот и Санчо Панса, принимая желаемое за действительное, ходили на штурм ветряных мельниц, мы чем не донкихоты, тоже атаковали... Черное море. Это его гул и волнение позвали в ночную атаку. До сих пор не могу объяснить этот случай, не понимаю, как догадались принять шум моря за гул моторов, что мною руководило, когда, сломя голову, мчался навстречу гибели? Почему не догадались, что не может быть атаки в тишине, без артиллерийской, миномётной стрельбы, даже стрелковое оружие молчало.
  Ночка даром не прошла, лишний раз убедился, в бою надо не хлопать ноздрями, а действовать осмотрительно, разумно, не поддаваться эмоциям, первым впечатлениям. Стремление, порой безумное, надо критически пересматривать, всполошка ведёт к оплошке. Потом узнал, что атака полка и танков бригады была отменена. Поставил часового, оставил бодрствующего члена экипажа, заснуть не смог. Товарищи мои, как ни в чём не бывало, храпели, хоть из пушки пали.
  
  ЗАЖИВО НЕ СГОРЕЛИ
  Сижу за самоходкой, мысль переносится в 1941-й год, к Ладоге, Волхову, синявинским болотам, ледовой Дороге жизни. Перед глазами горестные месяцы, тяжкие дороги отступления и упорство, с которым наши войска стояли насмерть у стен Ленинграда. Вспомнил себя - красноармейца, нашу часть. Плетёмся среди болот по нехоженой тропе, в сырых шинелях, в дырявых ботинках, чёрных обмотках. С длинным "ружжом", не менее длинным штыком, а немец с лёгким, удобным для боя автоматом, я по фашисту две-три пули, он по мне два-три диска свинцовых пилюль. Мы пешие, фрицы на машинах, на танках. В воздухе висят, вьются, как стальные осы, "мессершмитты", "юнкерсы", да "фокке-вульфы", тупорылые И-16 и тихоходные ДБ-3 - телята против гитлеровских. Только храбрость наших лётчиков, их готовность к самопожертвованию, спасали от воздушных гансов.
  Местами удавалось дать отлуп противнику, наши части крепко били "сверхчеловеков", жгли танки, крошили пушки, миномёты. Много было позиций, где немцу противостояла мощная, хорошо организованная оборона, тот же Лужский рубеж, но силы были неравны. Было трудно, до боли тяжко уходить, порой просто убегать от броневой силы врага.
  Страшно оставлять города и сёла на произвол зверей-немцев, жутко вспоминать женщин, голодных, измученных, в одном лишь пальто, да с сумочкой, с ребёнком на руках, помнятся их глаза, полные страданий, глазёнки детей в бессмысленном страхе. Пожары, пожары, пожары... Огонь - главный признак отступления. Под чёрным пауком, несметной тучей, в огне, в дыму, с запада шёл гитлеровский "новый порядок".
  Много надежд связывали с Ленинградом, упёрлись, остановили, положили врага в мёрзлые болота. Не все верили, не все вгрызались землю, были те, что числились боевыми и преданными, а потом потеряли свое достоинство, поодиночке и пачками сдавались в плен. Через многие годы им попытаются присвоить статус великомучеников... Во время войны и после - через год, десять, тридцать лет, когда надо было ответить на вопрос: "Кто он?", - всегда думал: "Каким бы он был в 1941-м?"
  Вот и новое утро, только подумал, что немец усилит огонь, как невдалеке разорвались две крупнокалиберные мины. Оглянувшись, увидел на месте разрыва человека, распластавшегося на земле, смел, думаю, раз спит, как на сенокосе. Подойдя к нему, понял, что мёртв, то был командир взвода стрелков, выведенных на левый фланг для охраны побережья. Бойцы прикорнули на рассвете в окопах и ветхом блиндажике, он надумал сходить к морю. Лежит, как живой, разбросав в стороны руки и ноги, голова повёрнута навстречу солнцу, пилотку снесло взрывной волной, противогаз лямкой задержался под рукой. Светло-русые пряди чуба колышутся на ветру, то откроют, то прикроют белый лоб, лицо открытое, чисто русское. Бережно подняли, унесли в блиндаж, из которого вышел, не сделав и четырёх шагов. На переднем крае люди подолгу не живут, либо ранеными убывают, либо мёртвыми вытаскивают, остаются единицы, как заговорённые.
   До тебя мне дойти нелегко,
   А до смерти четыре шага.
  Вспомнил, как услышал эту песню в 1942 году. Многие бойцы попустили повода, расплакались, спрятав лицо в пилотку, тогда сдержал себя, не дал воли эмоциям. К концу войны, и теперь, в послевоенные годы, как только услышу фронтовые песни, не могу удержать непрошеные слёзы, рыдания. Странно устроен человек, к старости приобретает столько опыта, умения, казалось бы, надо научиться сдерживать себя, а не получается.
  Новый день застал в боевых порядках первой батареи. Механика-водителя не прислали. Пехота требует поражения той ли иной цели, порой обнаруживаем их сами. Вымотался окончательно, как на пакость, к концу дня левый мотор заглох, лопнула и пропустила воду прокладка головки блока, сказался заводской брак. Машину надо уводить в укрытие, где оно? На одном моторе по песку, ямам и воронкам далеко не уедешь. Попал немцу на пристрелку, надо двигаться, быстрее найти огневую позицию, удобную для ведения огня с места. Мотор перегревается, посмотрел - ахнул, головка блока и у другого двигателя красная. Что делать? Остановиться нельзя, сразу разобьют.
  Шустеров выискал яму, по внутренней связи командует, каким рычагом действовать, машина пошла куда-то вниз, удрали. Глушу мотор, через некоторое время завожу - заклинило, доложил на командный пункт. Как стемнело, прибыл капитан-инженер, дал заключение: левый двигатель починим сами, правый требует заводского ремонта. Буксируют подальше от передовой, взналыгали и тянут, как дохлых, обидно и досадно.
  Вот и тыл, здесь не разбери-бери, самоходки с разобранными моторами, без гусениц, все в ремонте. Кругом раненые, иные ждут эвакуации в госпиталь, есть такие, что отказались идти в медсанбат, остались лечиться в медсанчасти полка. К нам идут любознательные, хочется из первых уст узнать, что творится на переднем крае, как там самоходчики. Мы "безлошадные", вся амуниция в куче, как у погорельцев. Нудное дело, я взвинчен, дошёл до изнеможения, заснуть не могу, неопределенность, неприкаянность хуже любой напряжённой схватки. Там надо в комок собраться, всё подчинить стрельбе, здесь ни боя, ни отдыха, больные, и те чем-то заняты, а мы...
  Жалко расставаться с боевой машиной, вместе попадали в какие переплёты! Выручали друг друга, мы её, она нас. Даже уравновешенный Шустеров, и тот не спит, забрался в ровик под самоходку, включил переноску, последний раз решил попользоваться электроэнергией, читает книгу В. Василевской "Радуга". Обязательно проштудирует то, что читаю я, так уж повелось. В книге красной нитью проходит ненависть к гитлеровцам, её призыв - убей немца.
  Неунывающий балагур Святкин "опустил уши", боится, как бы не отправили в тыл вместе с самоходкой, ибо механика-водителя на установке нет. Кто захочет уходить из своевавшегося экипажа, боевой семьи? Попасть к чужим на передний край - это как дикий гусак среди свойских, некогда срабатываться, всё решают секунды, до боя надо научиться понимать друг друга с полуслова, проникнуться верой в успех совместных действий.
  Раз не спится, будем повышать механизаторский уровень, техника не зоотехния, тут не овечку постричь или курицу пощупать, тоже думать надо. Вообще-то установленные на самоходках автомобильные шестицилиндровые двигатели работали в танковом режиме длительно и безотказно. Но это для "средних" условий. Беру инструкцию "Самоходная 76-мм установка", выясняю, какие ошибки допущены при вождении, прав ли, когда на одном моторе долго маневрировал по тяжёлой дороге. Умей ошибаться, умей и поправляться. По тактике прав, ищу ответ, почему мотор запорол. Оказывается, не надо было муздыкаться, глушить перегретый двигатель, следовало поработать на тихих оборотах, на холостом ходу. Плохо знаем технику.
  Отдохнуть бы за горами, в виноградниках, тут команда:
  - Дронов, к "Первому".
  То комполка Гуменчук нагрянул с передовой в штаб. Думаю, задаст перца за вывод мотора. Прибыл, доложил. Подполковник по-отцовски обнял меня за плечи, пожал руку, посмотрел пристально, говорит:
  - Молодцы, взаимозаменяемость осуществили на деле, в бою. Самоходку Эпикурова видел? Она в боевой готовности. Экипаж вышел из строя, остался один механик-водитель. Принимайте.
  Добавил виновато, устало, не командирским, извиняющимся тоном:
  - Отдохнуть вам надо, но некому передать установку. Нужна в бою, мало машин осталось в строю.
  Просьба командира - приказ. От самоходки идет Эпикуров, докладывает, передаёт хозяйство.
   - Вот и новая гроза "тиграм" и "пантерам". С какой стороны к тебе подходить? - язвит Святкин.
  Приказываю экипажу:
  - Проверить приборы, боекомплект. Каждый снаряд осмотреть, проверить наличие колпачков.
  На душе кошки скребут, непривычно, нудно входить в чужой дом, о своей машине всё знаешь, как заводится, как глохнет при выстреле, как бьёт орудие, привыкаешь, веришь в неё. Доложил о готовности к выполнению боевой задачи. Приказ: "К 4-00 поступить в распоряжение командира первой батареи старшего лейтенанта Огурцова".
  Новый бой, немец остервенело сопротивляется, наши с таким же упорством ломают оборону, выбивают огневые точки, живую силу. Комбат-1 приказал уничтожить ДЗОТ с пулемётом, который ведёт огонь по правому флангу пехоты. Легко сказать, пытались подавить другие артиллеристы, он не уничтожается, живуч, видимо имеет железобетонное перекрытие, либо башня танка над головой, может, просто везёт какому-то "сверхчеловеку". Поговорил с командным пунктом полка, попросил понаблюдать за артиллерией противника, если потребуется - подавить. Страшен не сам пулемёт, а огонь пушек, что стоят за высотками, только высунешься за бугорок, сразу ведут шквальный огонь.
  После налёта решил быстро отходить к лиману, в камыши, только не засадить бы десятитонную махину в болото. СУ-76 имела особенность: благодаря низкому удельному давлению на грунт она могла успешно передвигаться в лесисто-болотистой местности, сопровождая пехоту там, где не могли пройти средние танки и другие самоходные орудия. Надо использовать это преимущество.
  Ползком, по-пластунски, вылез, где повыше, замер, жду, когда оживёт огневая точка. Вот он где, вижу возвышение. Каждому ставлю задачу, разъясняю пути исполнения. Выскакиваем на песчаный холм, фриц как на ладони, бьём по ДЗОТу. Перелёт. Недолёт. Фу, пропасть, сказывается волнение, молчу, ругань не к месту. Есть попадание, огонь, огонь! Пора сматываться, гансы с удовольствием променяют пулемёт на самоходку.
  Механику-водителю командую по внутренней радиосвязи и сигнальными лампочками: "Задний ход, вправо, ещё вправо". По бывшей огневой позиции, по вероятному пути отхода, сразу обрушен шквал огня, немец не дурак, разбирается в нашей тактике, но мы отошли по невероятному пути - в камыш, к лиману, этим и спаслись. На НП волнуются, целы ли? Как ни в чём не бывало, воюем с лягушками. Радирую комбату:
  - "Дон" задачу выполнил, приём.
  Подключился наблюдательный пункт, хвалят. Чувствуется, что немец на издыхании, по его огневым точкам бьют полевая артиллерия и самоходки, готовимся к штурму, наша берёт.
  К исходу дня из-за моря показываются штурмовые Ю-87, над ними взад-вперёд, кругом, вверх-вниз, как будто играются, носятся "мессеры". "Ястребков" не видно, давно такого не было. Именно в небе Кубани пришёл конец бераздельному господству немцев в небе. Но силы ещё были - к началу сражения по прорыву "Голубой линии" немцы имели 1250 самолётов против наших 900.
  "Во-оздух!" - слышится кругом.
  - Идут бомбить тылы, - определяет Святкин.
  - Сколько их, смотри, смотри, поворачивают, - указывает Шустеров, пытаясь пересчитать самолеты.
  Рёв зениток, гул моторов, вой падающих бомб, взрывы, взрывы, первая волна пикировщиков обрабатывает тылы. Следующая группа сбрасывает бомбы уже ближе, ещё ближе. Песчаная коса в разрывах, окутана облаком дыма, кажется, что море соединилось с лиманом, накрыло и погребло под смерчем всё живое на мёртвом песке.
  - Нас миновало, - успел выговорить Василий.
  Увидев новую волну бомбардировщиков, заорал сполошным голосом:
  - Это наши, берегись!
  И упал на дно самоходки. Святкин пытался выскочить из машины, я задержал, там неминуемая смерть. Почему не подумал, что и в установке не спасёмся - не знаю. Три пикирующих "юнкерса" с заунывным воем, ориентируясь по прежним взрывам, кладут бомбы точно вдоль нашего переднего края, одна досталась нам, упала впереди пушки рядом с лобовой частью. Что было дальше, уже не видели, не слышали, очнулись вверх ногами.
  Взрыв разворотил лобовую броню, вырвал напрочь коробку передач, самоходка поднята в дыбошки, потом торчмя опрокинута через корму, сорваны и откинуты в сторону обе гусеницы, слева нет катков, осталось лишь ведущее колесо. Наша пятиметровая установка легла кормой к фронту, лобовой броней к тылу - так распорядилась взрывная волна. Эпикуров вместе с коробкой передач выброшен из машинного отделения, лежит поодаль. Мы трое в боевом отделении, кто как, все на головах, ногами кверху. Ближе к люку вперемежку со снарядами оказался Шустеров, под ним Святкин. Ниже всех моя голова на песке, крыша у самоходки брезентовая, перед боем её снимали.
  Что чувствовал в момент взрыва бомбы, не помню, оморок накрыл, лишь потом догадался, что душу сам себя, собственной бородой упёрся в горло, шею скрутило в бараний рог, в грудной части позвоночника адская боль. Понимал, что малейшее усилие, малейший подъём, и позвоночник не выдержит. Кое-как нашел лазейку для воздуха, вздохнул. Смотрю из боевого отделения снизу вверх, и через дыры в броне вижу, как лучи заходящего солнца освещают жёлтый бензопровод мотора, всю внутреннюю стенку машины. Думаю: "Сейчас вспыхнет бензин, самоходка взорвётся, вместе с ней и мы заживо сгорим". Выкарабкиваться из-под Святкина, Шустерова не было сил.
  Первым на помощь прибежал старшина батареи Худайбердыев, он через люк вытащил заряжающего, затем за ноги - меня. Святкин вскочил, побежал прочь, лёг в траншею. Со мною старшине пришлось повозиться, первым делом распрямил, поправил что-то выступающее на шее, сделал массаж, дал из фляжки водки с виноградным соком. Чистую русскую не пил, говорил, что мусульманский закон запрещает.
  Я ожил, вволю надышался, почувствовал себя вполне боеспособным. Случилось непредвиденное, аника-воин Дронов очумел, схватил автомат старшины в левую руку, свой пистолет в правую, с криком: "За Родину, вперёд!" метнулся в сторону переднего края. Немцы поднялись в атаку, кому, как не Дронову её отбивать? Худайбердыев не растерялся, схватил круженного за шиворот, затянул за самоходку, придавил коленом к рваной броне и к земле, держал до тех пор, пока казуня не охолонулся, упокоился и начал стонать от боли в шее, груди, голове. Не суйся смело в бой без дела.
  Наводчик Шустеров выскочил, стал оказывать помощь Эпикурову, у того перелом позвоночника в области поясницы. Под шквалом пуль и разрывов снарядов подползла медсестра, ещё кто-то из бойцов. Мне сказала: "Лежи", дала какую-то пилюлю, быстро занялась Эпикуровым. Его перевязали, перебинтовали почти кругом, как мумию, виднеется лишь голова, да рука. Как только живым остался непонятно, железо, броня не выдержали, а человек дышит. Помню последние слова:
  - Лейтенант, не обижаешься? Как я воевал?
  - Хорошо воевал, - вымучиваю языком, не поворачивающимся из-за контузии, - быстрее выздоравливай, возвращайся.
  Помню его последний благодарный взгляд, виделись не только страдание и боль, но и радость от чувства исполненного долга, оттого что остался жив, теперь вывезут из пекла. Бережно положили на носилки, поставили на бронетягач, по-братски распрощались, потом, как узнали, - навсегда.
  Этот бой был подробно описан в журнале боевых действий полка, в полковом архиве сохранился снимок остова нашей самоходки. За спасение экипажа Каспар Худайбердыев был награждён орденом.
  Дождавшись темноты, все трое, отдохнув на земле, с трудом поднялись и пошли. Только тут понял, какая она коварная - контузия. Бебухи отбил, никак к памяти не приду, усиливается боль в груди, мутит, дрожь в мышцах, шум-гам в голове, ослаб слух, язык не мой, не подчиняется. Потом узнал, что врач полка капитан Метёлкина вовремя не диагностировала перелом шеек двух рёбер, повреждение шейных позвонков, трещину в грудной кости, многое другое.
  Доплелись до командного пункта, оттуда "Виллисом" в Благовещенскую, в тыл полка. Радовались, что остались живы, не чаяли, что война будет безжалостна, придётся ещё много раз смотреть смерти в глаза. Не догадывались, что Святкина судьба скрутила в бараний рог, не выпрямиться, не стать строевым. Он не был ранен, а пострадал больше всех, руки и ноги стали дрожать, к службе не пригоден, демобилизовали. Не знал, что вскорости сгорят в самоходках железные воины Шустеров и Худайбердыев, о себе тоже не думал. Понимал, что до конца войны не дожить, рано или поздно, так или иначе, и по мне она пройдётся.
  До сих пор эти трещины-переломы дают о себе знать, боль не проходит, а с годами всё больше и больше усиливается, ранения и контузии всё чаще напоминают, мучают. До этого никому нет дела, травмы войны переносятся в одиночку, зачем о них трубить, к чему близким портить настроение, рассчитывать на соболезнование. Сочувствие немощности тоже тяжёлый удар, действует разрушающе.
  Говорят, в тылу было трудно - согласен. Считают, что медаль за бой, медаль за труд из одного металла льют - тоже правильно. Не могу принять, что жизнь воина на передовой можно сравнить с трудом человека в тылу, ибо это труд в поте, в крови, при высочайшем напряжении и... в страхе. Кто над этим глумится, тот ничего не знает о войне. Страх пронизывает всю жизнь на передовой, подавляется лишь приверженностью делу защиты Родины, чувством собственного достоинства, гордостью, честолюбием (любовью к чести!), нетерпимостью позора, трусости, ответственностью перед судом и трибуналом, для многих - боязнью расстрела, прямым уничтожением за трусость.
  К. Симонов писал: "Лейтенантская жизнь в дни наступления недолгая - в среднем от ввода в бой и до ранения или смерти девять суток на брата". Так было. Вот и равняй труд лейтенанта с трудом самой уважаемой медицинской сестры в Ташкенте! Об этом надо чаще напоминать не в меру ретивым администраторам из тыловиков.
  
  ДОЖИВИ - ДО ПОБЕДЫ
  Прибыв в тыл полка, в станицу Благовещенскую, встретили многих своих товарищей. Некоторые с ранениям средней тяжести (по медицинской классификации), но не пожелали идти в медсанбат, боялись отстать от своего подразделения. Особенно много пострадало тех, кто во время бомбёжки вымахнул из самоходки, пытаясь найти спасение в песчаных укрытиях. Командир полка, анализируя бой на косе, поведение экипажей, указывал, что покидать машину не лучший, а худший выход из положения, тому наш пример.
  Да, были в наших самоходках слабые стороны. Это не такое мощное, как хотелось бы, противопульное бронирование, пожароопасность бензинового двигателя и открытая боевая рубка. Она не защищала от стрелкового огня сверху, от закидывания гранат. Осколочно-фугасные снаряды не пробивали броню, но при разрыве убивали, контузили или травмировали экипаж ударной волной. Всё это приходилось учитывать в бою. Из-за брезентовой крыши словохоты присваивали нашим пушечкам грубоватые прозвища: "голозадый фердинанд" или "сучка".
  Хотя с другой стороны, та же открытая рубка была удобна в работе, позволяла тесно взаимодействовать с экипажем в городских боях, снимала проблему загазованности боевого отделения при стрельбе, можно было легко покинуть подбитую установку. Поэтому многие самоходчики были влюблены в СУ-76, мы её ласково называли "сухариком", "суворочкой".
  На второй день Гуменчук пришёл в "резиденцию", так мы называли полуразбитую клуню, в которой устроились. Встреча была трогательной, назвал молодцами, об экипаже сказал немало тёплых слов. Он с НП наблюдал, как били немцев, умело маневрировали, видел, как оказались в центре бомбового удара. Пожелав быстрейшего возвращения в строй, направился к выходу. Я, как положено, сопровождал.
  - Рад за тебя, Дронов, в сорочке родился. У самоходки живого места не осталось, а вы живы. Как не загорелись? Спасибо Худайбердыеву, вытащил вас вовремя. Я представил его к ордену.
  Полуобернувшись, добавил:
  - Теперь воевать до Победы.
  - Есть воевать до Победы, товарищ полковник.
  - Там, в установке, тыловики подобрали ваши вещи. Возьми у шофёра в "Виллисе".
  Водитель подаёт мою офицерскую фуражку, подобранную в самоходке. Смотрю и своим глазам не верю: в ней иверень.
  - Что делать, на самом видном месте дырка.
  - Тогда разрешите взять, я перешью.
  На том и порешили, через некоторое время водитель щеголял в переделанной зашитой фуражке, так и дошла моя горемычная до Праги. На следующий день принесли ещё один сувенир, часы от самоходки, при эвакуации на сборный пункт аварийных машин сержант Сидоров снял и решил мне вручить. Это были часы Кировского завода в пластмассовом футляре со светящимися стрелками и цифрами, я их привёз на гражданку.
  В станице Казанской часы очутились в руках "часового мастера", не успевшего в свои три-четыре года набраться ума-разума. Попали... и пропали. Прекратили существование, вернее, стали бесформенной кучкой винтиков, колесиков, то прокудной чадушка Валерик разобрал их самостоятельно, без помощи вечно мешающих старших. Комплект завернули в носовой платок, узелок связали вместе с матерью, с хитрющей ухмылкой вручили папе на память. Выпороть бы "мастера", да жалко, и не в привычку.
  Кстати сказать, часы, да бритвенный прибор - всё, что доставил с войны трофейного, больше ничего не стяжал. На вопрос жены: "Какой подарок мне привез?", отвечал: "Самого себя и Победу". Трофеи никогда не схватывал, слишком много подпослед было трагедий с теми, кто ими интересовался.
  Повалявшись немного в тылу, пришли в себя, хотя в костях груди боль, в голове шум, но молодость, ей всё нипочём. Сплеча отвергли какую-то там дисциплину, здешнее начальство - тыловики, им ли командовать?
  В течение нескольких дней превратились из бойцов, спаянных железной дисциплиной, в бесшабашных гуляк. Стали выкидывать коники. На машине ночью со светом повадились охотиться на зайцев в виноградниках. Вступили в артель лейтенанта Лбова, старожила тутошнего, он был ранен в руку. Развернули на полную мощность работу цеха по производству вина, по перегонке сивухи в спирт. Всё давалось легко, подумаешь, сложность, чуть-чуть помытыми босыми ногами в чану надавить виноградного сока. День, другой, сивуха для сугреву готова. "Пей, ума не пропивай". Хотите спирта - пожалуйста, чихирь заливаем в двадцатилитровый бидон (немецкий kraftschtof), в пробку вставляем трубку (медный бензопровод от мотора самоходки), второй конец скручиваем в кольцо, опускаем в холодную воду. Осталась самая малость, подогревай на медленном огне бидончик, собирай чистейший spiritus vini, можно разными фракциями. Две фляжки гулебная компания успела отправить товарищам на передний край.
  Помешал развернуться командир полка, кто-то предал артель.
  - Гуменчук, Гуменчук, - слышится кругом.
  Подполковник приехал в тыл, вкручивает щетинку, разносит службы за нерасторопность, несвоевременную подачу на передовую горючего, боеприпасов, горячей пищи. Дошла очередь до нас, посмотрел на расхлябанность, говорит:
  - Безделие для воина тяжче опасного боя, заживо губит.
  Тут же назначил сержанта Шустерова исполняющим обязанности командира экипажа другой СУ-76, к вечеру и наша установка появилась, пригнал из Анапы механик-водитель старший сержант Карандашев. Не какая-нибудь, а наша родная самоходочка возвратилась к хозяевам, вот повезло! Рад был Василий, больше не тому, что командиром стал, а что встретил свою машину. Сколько прошли на ней - Крымская, Молдаванская, Анапа, Благовещенская, Кабардинский перевал, Новороссийск, и ничего, обошлось. На чужой сразу чуть Богу душу не отдали, и пяти километров не прошли.
  
  УМЕНИЕ ПОБЕЖДАТЬ
  Комполка забрал меня в "Виллис", везёт на замену, думаю, убит кто-то из командиров орудия. Гуменчук неожиданно отдал начальнику штаба распоряжение оформить приказ о назначении лейтенанта Дронова командиром 2-й батареи СУ-76. Вот те на, подразделения-то нет, из вооружения одна самоходка, личный состав раз-два и обчёлся, резерв - лишь соратники по виноделию. К вечеру прибыл начальник штаба полка, определил, кого отозвать из тыловых подразделений, из отдыхающих и поправляющихся, передал батарее экипаж лейтенанта Илькова, составил расписание учёбы личного состава, приказал:
  - Комбат Дронов, занимайтесь боевой подготовкой. Учите людей, готовьте подразделение к бою.
  Наутро прибыли ещё две установки, пока только понятие, что боевое подразделение, как сделать его действительно боеспособным - забота командира батареи. Первой задачей считал быстрейшее приведение личного состава в состояние боевого организма, необходимо излечить питейные раны тыловой жизни, они были тяжкие! В армейский порядок привели машины, орудия, приборы, личное оружие. На примере установки Шустерова определил строгое вседневное расположение оружия, боеприпасов, личного обмундирования, чтобы в любое время, днём и ночью, в любой ситуации безошибочно взять каждую вещь на её месте, ничего не должно лежать кулём, как попадя. Технику выдраили, чтоб как у офицерской кобылы - всё до самой подхвостицы помыто и выскоблено.
  Строгий порядок, чистота оружия и техники, опрятность каждого батарейца остались на всю военную жизнь главными чертами моего характера, не требовал "строевитости", спрашивал собранность, добивался осмысленной, самовытекающей из обстановки дисциплины. Понимал, что группа вооруженных современным оружием людей, спаянных самодисциплиной, обладающих стойкостью, может совершать, незаметно для себя, чудеса воинской выучки. Наоборот, расхлябанность это мягкий колпак, в котором задыхается живое, боевое, чересседельню отпускать нельзя. Доказывал линому составу, что оснащены могучей силой. На бронированную машину устанавливалась универсальная дивизионная пушка ЗИС-3, зорошо зарекомендовавшая себя в боях. Её подкалиберный снаряд с дистанции 500 метров пробивал броню до 91 мм, то есть любое место корпуса немецких средних танков, а также борта "пантеры" и "тигра".
  Внушал, чтобы не кичились боевым опытом, знаниями, их мало. Создано напряжение, это уже дело. Через два дня прибыли заместитель командира полка и помощник начальника штаба. Объявили учебную тревогу, приказали вывести батарею на условный исходный рубеж, провели беседу с личным составом. Много рассказали об обязанностях командира-единоначальника по воспитанию подчиненных, об ответственности за каждого из них. Приказали построить личный состав.
  - Вот и воскресла вторая батарея, - проговорил замкомполка в вслух, будто сам с собою.
  - Она не умирала, мы-то живы, - не по-уставному, прямо из строя возразил экспансивный командир 3-й самоходки Ильков.
  Думаю, черти тебя мордуют, испортишь дело, но майор не придрался. По команде "смирно" объявляет от имени командира полка командиру батареи, командирам экипажей, всем бойцам благодарность за образцовое состояние материальной части, высокую боевую готовность.
  - Так держать, комбат!
  - Есть, так держать.
  Вскоре приказ: второй батарее 06.10.1943 года к 3-00 быть в пункте сосредоточения в районе южного берега озера Солёное, комбату Дронову прибыть за получением боевого приказа. Окончился наш "виноградный сезон". Перед ужином разрешил старшине батареи выдать из своих запасов по сотке на брата, нужно перед походом взбодриться, принять стременную, как у казаков заведено.
  - Тревога, командиры установок, ко мне, слушай приказ. Без света, дистанция 50 метров, я в голове колонны.
  Вот она, земля, изрытая воронками от снарядов, исполосованная гусеницами и колёсами машин, пересечённая от моря до лимана траншеями, ходами сообщения, обильно политая кровью солдат и офицеров. Нашли песчаную косу, где была подбита самоходка, она чуть не стала нашей могилой. Шустеров, проезжая мимо, дал очередь из автомата: салют героям. Видим рубеж, где стояли подбитые танки, тут мы попали в вилку, сюда сбежали, с этих позиций кромсали пехоту, оттуда подавили пулемёт, вот лощина, в которой нашли свой бесславный конец десятки фрицев. Что ни шаг, то переживания. Теперь высотки, преграждавшие путь на Тамань, наши.
  На пункте сосредоточения встречает ПНШ-2 капитан Дуров, информирует об обстановке. В ночь на 3 октября наши части сбили немцев с рубежа деревни Весёловки, подразделения 55-й и 89-й стрелковых дивизий посажены на танки, направлены на город Тамань. Батарея вступает в бой, на самоходки посажены автоматчики и сапёры, поступает задача преследовать врага, это было инициативой в тактике ведения боя, рождённой в условиях непрерывного наступления.
  На новом рубеже немец встретил неимоверно сильным заградительным огнем, пехота залегла, СУ-76 всю мощь обрушили на огневые точки противника, расчищают путь бойцам. Всё-таки это сила - в полку сорок боевых машин.
  Отличился экипаж Илькова, пехотинцы их потом на руках носили. Сержант Шустеров, будучи командиром установки, сам стал за панораму, его почерк почувствовали все наводчики батареи, умел стрелять артиллерист!
  Сопротивление немцев доводилось преодолевать на каждом рубеже. Многие спрашивали, что заставляло гитлеровцев так упорно сопротивляться, почему не сдавались в плен? Главным был трепет перед расплатой, его вызывало слово "котёл", самое страшное: "Сибирь". Почему Сибирь так пугала, не знаю, видно поработал Геббельс. А ещё страх перед приставленным к затылку дулом пистолета. Расстрел младших всяким старшим у них был введён в 1943 году. За невыполнение задачи, отступление - уничтожение без суда и следствия, этот приказ крепко вошёл в жизнь немецкой армии, особенно пострадали от него румыны и словаки, их расстреливали пачками. Пленные нам говорили: "Либо я буду убивать, либо меня убьют". В тех случаях, когда можно было избежать гибели, румыны и словаки сдавались в плен.
  До поры, до времени эти жёсткие меры помогали немцам удерживать фронт, способствовали эвакуации в Крым наиболее боеспособных частей и награбленных ценностей. Сколько фрицев полегло под Таманью! Упустили некоторых, выпустили в Крым, а жаль.
  Вторая батарея приказ выполнила, боевые действия получили хорошую оценку, что придало уверенность вновь назначенному комбату, силы личному составу.
  Плацдарм врага ликвидирован, 9 октября Москва салютовала освободителям двадцатью артиллерийскими залпами из 224 орудий.
  Нам зачитали новую задачу Военного Совета Северо-Кавказского фронта - освобождение Крыма. В обращении к войскам говорилось: "На долгие годы не померкнет ваша слава, слава героев битвы за Кавказ и Кубань. Перед вами стоит вторая, не менее ответственная и не менее важная задача ворваться в Крым и очистить его от немецко-фашистских захватчиков. В данный момент самое главное и важное - форсировать и преодолеть Керченский пролив".
  
  КОМАНДИРСКАЯ ПОДГОТОВКА
  Остановили бронированных "коней", как некогда казаки, предки наши, своих дончаков у самого синего моря. Умылись солёной морской водой, привели себя и технику в порядок. Край кубанской земли, дальше Крым. Донимает мысль: "Что нас ждёт?" Страшились плыть через перешеек на скорлупках, с бронированным камнем на шее. К земле попривыкли, на воде страшновато, земля она мать родная, а море... Никто не знает, как нас примолует. Жди горя от моря, а беды от воды.
  Думай, не думай, готовиться к десантным операциям надо, учимся сами, учим людей. В один из вечеров, когда миновала опасность налёта авиации, решил собрать личный состав батареи на беседу. Задание получил на командирских занятиях, где снабдили материалами, пособиями, дали сводки Информбюро, свежие газеты, статьи М. Шолохова. На батарею пришёл начальник связи полка капитан И. Яшневский. Он устранил неисправности в работе приёмников и передатчиков, проинструктировал экипажи об устранении погрешностей в работе средств связи. Прибыли медработники во главе с врачом полка капитаном медицинской службы А. Метёлкиной, она оказала помощь больным, проверила аптечки, выдала индивидуальные пакеты.
  Соблюдая субординацию, первым выступил связист, толково разобрал ошибки в обращении с радиоаппаратурой, рассказал о правилах работы, соблюдении радиомаскировки. Медслужба довела до сведения, что в случае опрокидывания плота не следует погружаться в воду полностью, особенно беречь область сердца.
  Потом состоялась моя беседа, зачитал приказ об освобождении Тамани:
   ПРИКАЗ ВЕРХОВНОГО ГЛАВНОКОМАНДУЮЩЕГО
  Генерал-полковнику Петрову
  Войска Северо-Кавказского фронта ударами с суши и высадкой десантов с моря в результате многодневных упорных боев завершили разгром таманской группировки противника и сегодня, 9 октября, полностью очистили от немецких захватчиков Таманский полуостров.
  Таким образом, окончательно ликвидирован оперативно важный плацдарм немцев на Кубани, обеспечивавший им оборону Крыма и возможность наступательных действий в сторону Кавказа.
  В боях за освобождение Таманского полуострова отличились войска генерал-лейтенанта Леселидзе, генерал-лейтенанта Гречко, генерал-майора Гречкина, генерал-майора Хижняка, генерал-майора Провалова, генерал-майора Сергацкова, генерал-майора Лучинского, летчики генерал-лейтенанта авиации Вершинина, моряки вице-адмирала Владимирского и контр-адмирала Горшкова.
  В ознаменование одержанной победы соединениям и частям, отличившимся в боях за освобождение Таманского полуострова, присвоить наименования "Таманских", "Темрюкских", "Анапских" и "Кубанских"...
  Преобразованным гвардейским дивизиям вручить Гвардейские знамена.
  Сегодня, 9 октября, в 22 часа столица нашей Родины Москва от имени Родины салютует нашим доблестным войскам, освободившим Таманский полуостров, двадцатью артиллерийскими залпами из двухсот двадцати четырех орудий.
  За отличные боевые действия объявляю благодарность всем руководимым Вами войскам, участвовавшим в боях за освобождение Таманского полуострова.
  Вечная слава героям, павшим в борьбе за свободу и независимость нашей Родины!
  Смерть немецким захватчикам!
  Верховный Главнокомандующий
  Маршал Советского Союза И. СТАЛИН
  9 октября 1943 года [Љ 31]
   Я попытался психологически подготовить бойцов к десанту, спросил, есть ли вопросы. Внезапно Метёлкина опередила странным высказыванием:
  - Боюсь моря. Чёрное или синее, кто его поймет. Сколько это чудовище жизней поглотило!
  Мы смотрели с недоумением, что с ней? Волнуется перед десантом, не может этого скрыть. Невольно в голове: "Бабий язык - чёртово помело..." Слово попросил лейтенант Ильков, командир 3-го орудия.
  - Это краса Юга. Недаром греки называли его гостеприимным. Русский народ сколько сил приложил, чтобы овладеть побережьем и водами. Это ворота в Азию, в Европу. Море кормит.
  - Кормит! Останусь живой, не съем и куска черноморской рыбы.
  - Не было бы Чёрного моря, не стало гордого Севастополя. А Нахимов, Толстой, Корнилов? Что там - без Чёрного моря не состоялась бы Россия. Как у Тютчева:
   Ты волна моя, волна,
   Сладок мне твой тихий шёпот,
   Полный ласки и любви.
   Внятен мне и буйный ропот,
   Стоны вещие твои.
  А Вы - чудовище.
  - Вот-вот, именно "стоны вещие" и противны, - не унимается взбудораженный доктор.
  Пришлось поддерживать обоих, чтобы ни того, ни другого не обидеть. Понимал, что надо рассеять мрачные мысли перед переправой. К месту стрянул лейтенант Лбов:
  - Смотрю на красоту, думаю, не вылезут из воды турецкие янычары с кинжалами в зубах. Не поддадут жару за обиженных друзей немцев.
  - Товарищ лейтенант, разрешите вопрос. Правда, что турки, япошки, персы собираются нападать? - спрашивает старший сержант Карандашев.
  С удовольствием увожу мысли от высоких материй:
  - Собираются ли сегодня, после Сталинграда, Курской дуги, Тамани, не знаю. Молчат, прикусили язык. Что готовились нападать летом 1942 года, это правда. Не дождались разгрома наших армий. Турки хотели отхватить часть Кавказа. Япония была наготове, отмобилизовала миллионную Квантунскую армию, стремилась к оккупации Дальнего Востока и Сибири. Про персов мало знаю. Лектор из политуправления говорил, что и они копошились. Наступление в 1943 году остудило горячие головы, умерило пыл охотников до лакомого куска.
  - Товарищ комбат, - обращается наводчик сержант Петров, - слыхал, что немцы привозили на Дон царского генерала, родственника донского атамана Краснова.
  - Немцы привозили его племянника не на показ. Рассчитывали, что белогвардейцы, грузинские князья, дашнаки и прочие подымут восстание против советской власти. Казаки пошли не к немцам, а в Красную Армию. Слышали, как воюет казачий корпус Доватора, 4-й гвардейский Кубанский, 5-й гвардейский Донской корпуса?
  Зачитываю коллективное заявление колхозников станицы Шумилинской Верхнедонского района Ростовской области, текстом письма вооружили на командирских занятиях в штабе полка: "Мы, казаки, не можем на словах выразить наше проклятье врагу Гитлеру и его приспешникам. На собрании мы решили записаться в народное ополчение, чтобы с оружием в руках беспощадно громить врага".
  С галерки подает голос старший сержант Митин:
  - Когда откроют второй фронт? Обещали, обещали, или обещанного три года ждут.
  - Никогда они его не откроют, - категорично отвечает Митину лейтенант Лбов, - капиталист капиталисту, как ворон ворону, глаз не выклюет.
  - Как думает сержант Михайлов? - обращаюсь к сидящему в сторонке наводчику.
  - Чума его знает. Запутлялся, товарищ лейтенант, не знаю. Ждал, ждал, жданки поел, а второго фронта нету. Шибче бы общими силами разгромить немцев и пойтить по домам. В колхозе хлеб не убран, кормов мало. Сенца корове некому наготовить. Одни бабы, всё на их плечах. Что они, прокормят детей, да ещё и нас? Детишки дожидаются, да и к жёнке пора бы...
  Опёрся руками на край окопа, отломил комок земли:
  - Вот она, землица. Ей не осколки нужны, а семена. Любовь человеческая, а не злоба. Земля трудом кормится.
  Наступила трудная тишина, вот тебе и Михайлов, все думали - молчун, уродился от супругов - от пенька и колоды, никто его таким не знал. Скорее надо дать ответ по второму фронту. Найти слова, которые могли бы загнать этих "чёртиков с рогами" - мысли о доме, о земле, о жене поглубже, да подальше, нельзя обострять чувства по дому, по семье.
  - Вопрос о втором фронте никого не оставляет в покое. Думает о нём и товарищ Сталин. По-своему считают Черчилль, Рузвельт. Что могу ответить? Надо надеяться: второй фронт будет открыт. Когда? В тот момент, когда убедятся, что можно опоздать. Теперь они понимают, что мы способны одолеть один на один немецкую армию, пронести красный флаг по Европе. Только какой тогда будет порядок вместо фашистского? Эти вопросы стоят перед нашими союзниками.
  - Кабы поскорее, да трошки полегче. Через два-три дня и Крым. Неделька-вторая и Берлин, - вновь говорит Петров.
  - Эка куда загнул, - вскидывается Шустеров, - быстрый ты. Надо сперва вот этот перешеек перешагнуть, пройти Крым. Освободить во-он сколько государств. Чтобы был ближе Берлин, надо Вам, товарищ Петров, посмелее, да поточнее вести огонь по немчуре. Вперёд рваться, не сзади топтаться, как надысь в тылу пыль глотали. На свежий воздух надо. А ваша самоходка как-то не спешит вперёд, да и огонь редковато ведёт... Вы всё чаще - целил в воробья, а попал в бугая.
  И пошла критика! Молодец, Шустеров. Делаю заключение, подаю команду:
  - Встать, разойдись.
  - Спасибо тебе, Саша, - пожимая руку, говорит Аня Метёлкина, - как будто на лекции побыла. Глаза на многое открылись. Хорошие у тебя ребята.
  - В вашей батарее не так, как в других. Здесь бойцы дружнее, грамотнее, - вступает в разговор Яшневский.
  - Хорошая батарея. Может и воевать, и решать вопросы государственной важности, - подшучиваю над ними.
  
  МОЖЕТ, И ВЫЖИВУ
  Спят солдатики, бодрствуют лишь часовые и комбат. Всё ли в порядке с каждой самоходкой, исправно несут службу часовые, начеку экипаж дежурной установки? Надо проверить, обошёл батарею, теперь можно и нужно заснуть, время приближается к 24.00. Вспомнил о письме родителей, которое получил вчера, тогда прочитал быстро, не успев разложить мысли по полочкам. Притулился под днищем самоходки, включил переноску, перед глазами дорогие строки. Адрес на конверте, как обычно, написал папаня, как всегда, с ошибками: Дронову Александре Тихоновичю. Знает, как правильно, но всё равно вместо "у" ставит "е" и "ю", потому что эта буква грубее, посему не должна быть написана, вот такое казачье упрямство.
  Отец сообщает: "У нас всё благополучно, теперь жить можно, помаленьку становимся на хозяйство, купили козочку, в колхозе обещают дать тялушку. Немного накосил и перетаскал в сараишко сена, да ещё листьев нагребём. Вчера в колхоз из МТС пришёл трактор".
  Затем вступает мама. Она всегда пишет больше, душу в письме изливала, всё эмоционально окрашено: "Сыночек Шурушка, Володюшка, родненький твой сыночек, поправляется. Как немцев выгнали, так ему стало легче, спит с дедушкой и с бабушкой по очереди, а то он ишо пужается, проклятые немцы дюже орали на нас. Ты, Шурушка, не беспокойся, у нас теперь всё хорошо. Мы самое страшное пережили. Теперь дождаться бы всех вас, гужом-то и нужду-лихоманку легче будет переносить.
  Бог даст, Володюшка поправится, он парень смышлёный. Катюшенька твоя ноня письмо из Джалги прислала, у них с Верочкой и свахой тоже, Бог милостив, благополучно. Бедные, пережили под немцем немало, их турсучили за отца, он же красный партизан ещё в гражданскую был, и теперь добровольцем ушёл. Да и она отказалась работать на немцев, но теперь всё обошлось. Пошли, Господи, им счастья. Ждём тебя с победой и с книжками для Володюшки, он дюже ждёт папу".
  Нет, мама, не благополучно, много надо пройти с боями, через смерть и муки, чтобы больше этого не повторилось. От родного Дона мысли перенеслись на Маныч, в Ставропольский край. Достаю письмо от Катюши, уже третье с тех пор, как возобновилась переписка со времени освобождения хутора Большой Джалги от оккупации: "Здравствуй, Шура. Мы живём хорошо, о нас не беспокойся".
  Кто провел с ними таковскую работу, что и родители, и жена в письмах пишут только о благополучии? Лишь иногда между строк увидишь это "благополучие": "Меня и дочушку твою, Верочку, полицаи-ироды заносили в чёрный список как неблагонадёжных. Теперь выяснилось, что не успели немцы добраться, не хватило времени нашу семью уничтожить. .Вышвырнули советские войска их быстро, освободили нас".
  Вот тебе и "хорошо".
  Решил ещё раз перечитать другое письмо от мамы. Хранил, пока не истерлось в прах, к тому времени конверту было уже с полгода.
  "Ишо сообчаю тебе, что наш Ваняшка-маленький, Топольсков он по отцу, погиб. Немцы-супостаты повесили его. Долго пытали, но своих не выдал, партизаном был. Кто-то из казаков выдал его, страма-то какая, это не с нашей станицы, а с Мигулинской. Царство Ваняшке небесное, вот ведь какая доля у парня, в энту войну немцы отца убили, нонича сына-сиротку.
  Вот от Юнюшки ничего нет. Давно уже надо быть письму. Как отступили за Дон, нет никакой весточки. Болит душа за него, за его деточек.
  Отольются антихристам-германцам слёзы наши, родимец их возьми, дойдут до Бога молитвы материнские..."
  Тяжело читать письма, без них ещё труднее. С нетерпением поджидал, высматривал почту, главное - известие, что живы. Выполз из-под самоходки, встал, выпрямился во весь рост, пошёл к морю, полной грудью вдыхаю плотный воздух, насыщенный влагой. Тут, на берегу Чёрного моря, в октябре 1943 года, впервые за 800 дней войны, подумал: "Пожалуй, можно живым остаться".
  На войне такое убеждение вредное, с ним трудно сражаться, эти мыслишки до сего времени не посещали, не одолевали, и хорошо было. Думалось: хучь сову об пенёк, хучь пеньком сову, всё одно сове не воскресать. Так жить было проще. "Во что бы то ни стало, любыми средствами остаться живым", - людей с такими размышлениями встречал, тёрся бок о бок с ними, жалкий вид они имели, трусливый.
  Спать, спать, наступает новый день октября, засыпаю с думой о родителях. Мама, маманюшка, сколько неизбывного горя принесла тебе война. Оказалось, мало тех несчастий, испытаний, которые принесла судьба в двадцатые, тридцатые годы. Потеряла первого мужа, четырёх его братьев, невесток, верных их жён, родителей, безвременно ушедших от голода и невзгод. Теперь эта "кара господняя", - как ты пишешь. Отрывала от себя, отдавала нам последнюю корку хлеба, последнюю картошку в голодные 21-й и 33-й годы, отдаёшь и сейчас нашим детям, внукам своим. Не сумею сказать всего того, что чувствую к тебе, разве найдешь слова.
  Письма, как они важны, когда их ждёшь. Наверное, и мои послания с фронта не были безразличными. Вот одно из них, написанное в 1945 году.
  "Здравствуйте, дорогие родители, я живу хорошо (?!) Воюю успешно, бью немцев на их собственной территории, недалеко то время, когда последние тысячи фашистов падут на колени, и будут просить милости. Задачу выполним, этому обязывает наш исстрадавшийся народ, так обязывает пролитая кровь миллионов людей, тяжкий труд и пот наших братьев-каторжников в Германии.
  Посылаю вам справку о своём награждении правительственными наградами, полагаю, что она послужит делу моральной удовлетворенности и материальному обеспечению вашей жизни.*
  Вместе с тем на днях вышлю новый денежный аттестат на 1945-1946 гг. Хочу, чтобы труд, вложенный вами в наше воспитание, не пропал даром, чтобы старость была обеспеченной и спокойной.
  23.03.1945 г. Германия.
  С поклоном, Ваш сын Дронов".
  Ещё письмо от 12.02.1945 г. из Польши:
  "Радуюсь тому, что дети мои Вовочка и Верочка растут хорошими. Хочется их видеть.
  Учите их верить в свои силы, самим решать вопросы, которые перед ними ставит жизнь, самим выходить из трудных положений. Учите труду. Это не значит, что детей можно предоставить самим себе, нет, обилие воздействий, при том влияний, непосильных детской психике, наоборот подорвёт их, воспитает чувство беспомощности, неуверенности и апатии.
  Детям надо помогать осознавать жизнь, не водить за руку. Пусть сам идёт. А уж если видишь, что не пройдёт, то лучше направь окольным путём, но не води, ещё раз повторяю, не води за руку. Детям нужно художественное воспитание, как взрослым любовь. Оно даёт импульс, толчок к более глубокому восприятию окружающего. Жёнушка, вышли какие-либо свои фотокарточки. Какими стали дети, какой - ты сама. Если нет новой, вышли хоть прежнюю свою фотокарточку. Я прибавлю к ней три-четыре года военного времени, оккупационного режима и, как следствие этого, энное количество морщинок... представлю жёнушку в теперешнем виде".
  Вот открытка, на её лицевой стороне девочка с медвежонком. Адрес: Дроновой Вере Александровне. К сожалению, военная цензура так похозяйничала, что многого не прочитаешь. Ещё одна, на лицевой стороне парнишка с ружьём.
  "Здравствуй, Вовочка. Ты, случайно, не похож на этого "сорви голову"? Хороший хлопец? А если он ещё и учится хорошо, то просто отличный парень. Вот таким и ты будь. Папа".
  24.03.1945.
  Просмотрено военной цензурой Љ 05800.
  Сохранилась открытка, адресованная детям. На лицевой стороне красивый пейзаж с разной мелкой живностью. "Здравствуйте, дорогие мои Вовочка и Верочка. Посмотрите на эти холмы, долины, цветы, кузнечиков, божьих коровок, скворцов, на природу. Сколько прелести в ней. Любите, изучайте, природа - это мудрость. Учитесь мудрости у природы. Ваш папочка".
  Печать в\цензуры Љ 05977.
  В том немногом, что уцелело из писем в конце войны, видна уверенность в победе, до неё недалеко, но до смерти ближе, чувствуется завещательная нота. Было от чего, немец сопротивлялся с отчаянием отрешённого, мы несли тяжёлые утраты. Даже в таком маленьком коллективе воинов, как наш, именно в то время погибли командир третьей батареи Горбунов, командир первой батареи Огурцов, мой бессменный наводчик Шустеров, старшина батареи Худайбердыев. Многих товарищей потеряли в последних боях.
  Меня миновала эта участь, может быть потому, что в июне 1944 года был переведён в штаб полка на место убитого в бою помощника начальника штаба. Тоже не глубокий тыл, особенно для офицера с переднего края и взятого для дальнейшей службы на ПК, но это не боевые порядки батареи, тем более не огневые позиции самоходки. В штабе по тебе пушки, пулемёты, миномёты, автоматы огонь не ведут, долетают лишь "слепые" снаряды, мины. Самое неприятное бомбы, но не то, не то, братцы штабисты!
  ___________________________________________________________
  *До1949 года выплаты за ордена и медали были существенным материальным подспорьем.
  
  Тут я, как у Христа за пазухой. Кто всю войну обретался вдали от окопов, чувствовал себя везде, как рыба на сковородке, боялся и в штабе, и в тылу. Мораль: отведавшему, что такое пекло, огонь не страшен.
  - Командиры батарей, в штаб. Подготовить матчасть и личный состав к длительному маршу.
  Передислоцировали на берег Азовского моря, по данным разведки сюда ожидается высадка десанта противника. Полк ввели в состав 9-й Краснодарской казачьей пластунской дивизии. Голый обрывистый берег, крутояр на семи ветрах, ни построек, ни деревьев, немцы разрушили, увезли на ДЗОТы.
  Заосеняло, бушующее море с каждым днём свирепеет, свистящий, промозглый ветер находит везде, холодно, не спрячешься, не горит ни один очаг, нет топлива. Ни уюту, ни приюту. Спросил у старшего лейтенанта Илькова: "Ну как, ты волна моя, волна?" Молчит.
  Самоходки закопали в землю, замаскировали, под установками устроили убежища, углубив яму между гусеницами. Чем ближе к зиме, тем труднее, днём получше, ночью невтерпёж, занудились, набрыдла такая жизнь, негде обогреться, помыться. Вошь одолевает, пропаривание в бочках не всегда достигало цели. Где ногтём поскребёшь, там и вошь. Самое надёжное средство - промыть бельё в бензине, но он на вес золота, на строгом учёте. Девушки повадились, придут и передёргивают плечиками, почёсываются незаметно (для них самих). Приходилось выделять по половине ведра, в бензине производили дезинфекцию имущества, снимут с себя одежонку - и в ведро, сами в это время сидят в плащ-палатке телешом, в чём мать родила. Одна связистка удосужилась намочить горючим голову, бедная, как только вытерпела. Бензин на руки попадет, и то кожу сушит, ядовитый какой-то был, но вошь убивал отменно.
  Ничего, говорили, что солдат всё должен вытерпеть. Плохо в наступлении, в обороне тоже не мёд, особенно на голом возвышенном месте. Милое дело лес, в любую стужу, даже без огня, копай ровик, клади сосновые лапки, ложись, как на перину.
  
  ФРОНТОВОЕ СЧАСТЬЕ
  "Азовское стояние" затянулось. Наступил ноябрь, приближается праздник Великого Октября, надо и здесь, на голых морских берегах, отметить, отпраздновать 26-ю годовщину. За два дня до праздника замполит полка майор Мещеряков вызвал в свою землянку командиров батарей, тыловых подразделений и служб, спрашивает:
  - Как думаете праздновать?
  - Проведём собрание, объявлю благодарность тем, кто заслужил, споём, потанцуем, подготовим кое-какие номера. Днём 7-го проведём соревнование по стрельбе из личного оружия, - докладывает командир четвёртой батареи Храмченко.
  - А как третья? - спрашивает старшего лейтенанта Горбунова.
  - Да так, соберёмся, поговорим... - мямлит Павлик.
  - Не густо, - заключает Мещеряков.
  - Капитан Барановский, - обращается к зампохозу полка, - чем порадуете?
  - Обед будет праздничный.
  - Две нормы? - спрашивает кто-то о количестве запасённой водки.
  - Вам придётся выдать строго по норме, - отвечает Барановский, - выдадим бельё, новые портянки.
  Получить на праздники тёплые портянки - мечта того времени.
  - Что скажет Дронов?
  - Вторая батарея вместе с взводом боепитания сооружает палатку, натянем брезент между "студебеккерами", повеселимся, ребята готовятся.
  - Идея! - проговорил майор, - а если сделать навес человек на 150? (В полку около 200 личного состава).
  Загудели:
  - А демаскировка? "Рама" посещает, наведёт бомбардировщики, будет нам праздник.
  - Палатку соорудить за один вечер, к утру разобрать, следы скрыть, - Мещеряков звонит командиру полка.
  Гуменчук пришёл быстро, наметили план. Старшему лейтенанту Храмченко подготовить художественную самодеятельность, комбату-2 Дронову соорудить 06.11 к 22.00 палатку, 3-я батарея - дежурная. На голом месте, без столба, без доски стали мастерить сцену. Шестиметровые "студеры" установили стенами, два ряда по четыре машины, по одной спереди и сзади, одиннадцатый грузовик - "костюмерная". Вокруг натянули утеплённый, двойной брезент, сверху тоже два слоя, трибуны возвели из ящиков для снарядов, обтянули кумачом, столы - штаб разгромили и хозчасть, занавес повесили на тросах, светят лампы-переноски. Сиденья это проблема, их сделали из земли и плащ-палаток, под ноги вырыли ровик глубиной в штык, рельеф выбрали покатом к стене, задние сидения повыше. Из штаба прислали три лозунга, на сцену и по бокам, в глубине портрет И.В. Сталина. Машинистка штаба Тамара и помощник начальника штаба съездили в город, выменяли за три буханки хлеба три цветка в горшочках.
  Подполковник увидел и ахнул, доложил начальству. Глядим - едут на "эмке" командир 9-й казачьей пластунской Краснодарской дивизии генерал-майор Метальников с офицерами штаба, на грузовой машине везут артистов самодеятельности дивизии. Торжественное собрание открыто, выступили комдив, комполка, офицеры, сержанты, солдаты. Почтили память участников революции, Гражданской и Отечественной войн, генерал вручил награждённым ордена и медали. Торжество было великое!
  Метальников доложил, что наш 1448-й отдельный артиллерийский полк 9-й пластунской дивизии награждён орденом Красного Знамени. Его от имени Верховного Совета СССР вручил член Военного Совета 60-й армии генерал-майор В.М. Оленин. Награды мы были удостоены за образцовое выполнение воинских заданий на фронтах борьбы с немецко-фашистскими захватчиками.
  Затем начался концерт, первым отделением ведали дивизионщики, вторым артисты нашего полка. На "бис" спела о любви полюбившаяся певица:
   Холодно, холодно на морозе петь,
   Если милый не умеет,
   Если милый не желает
   Мои губки обогреть.
  Подмигнула красивыми глазками и ушла. Затем выступили наши товарищи под руководством Александра Храмченко. Откуда что взялось! Русские песни сменялись украинскими, узбекскими, казахскими, гопак - лезгинкой, "яблочко" барыней. Гвоздём программы было исполнение самим Храмченко, какие это были песни! Большой любитель и ценитель пения Гуменчук говорил, что Александр имел голос - "серебряный колокольчик". Не знаю, какому месту лейтенант больше соответствовал, должности командира батареи самоходных пушек или певца консерватории, он ли один работал в то время "не по специальности".
  Празднование удалось, бойцы были на седьмом небе, давно так не веселились, не радовались. Часто вспоминаю тот вечер, брезентно-палаточный "Дом культуры" без окон и дверей, добрую улыбку генерала Метальникова, с которым дошли до самой Чехословакии, довольное выражение подполковника Гуменчука, вдохновенного комбата-4 Храмченко, разгорячённые лица танцоров.
  Теперь, когда вижу серые, унылые физиономии молодых, бессильных организовать досуг, становится не по себе, иждивенческое настроение вызывает гнев. Неужели человеку нужно пройти через нужду и горе, чтобы уметь чувствовать счастье? Надо вырастить самому цветок, если нет возможности, выменять его на кусок хлеба, сэкономленный из своего пайка, чтобы увидеть его прелесть, всю красоту, почувствовать в самом себе и в товарищах радость при виде этого цветка.
  "Ура, ура", слышится на позиции батареи, то бойцы, выведав у штабистов военную тайну, довольны приказом командования отправить полк в тыл, в станицу Афипскую, под Краснодар. Радость немалая, это не только служба в тылу, учёба, подготовка к боям, но и отдых, хоть в бане помоемся. Кое-кто другому радуется: девушек, солдаток будет предостаточно.
  Вот и станица, разместились в домах, поступает пополнение. Многое предстоит доработать, делалось и таковское, что не красило воина. Народ, жители станицы растворили в себе боевые подразделения, пришлось срочно исправлять ситуацию, обособляться. Как уберечь бойцов от бытового разложения, от болезней и чрезвычайных происшествий? Лындали солдатики, слонялись без дела. Захлестнула волна любовных интрижек, появились самовольные отлучки. Каков выход - поставить всех в строй, запретить связь с миром? Тоже не дело. Методом борьбы с расхлябанностью стала интенсивная учёба, учебно-боевые стрельбы, занятия по тактике, по вождению машин наводчиками, заряжающими и командирами САУ, разумное использование свободного времени.
  Приходилось часто проводить беседы, материал был богатый - от Ледового побоища до Малой земли. Однажды меня втянули в трудное дело, товарищи бились над разрешением вопроса: что такое любовь, верность и измена? Это жгучая проблема для солдатчины, лишённой многих атрибутов человеческого существования.
  Ко мне обращается сержант Спиридонов:
  - Товарищ комбат, вот Карандашев утверждает, что любви нет. Выдумали люди, чтобы врать друг другу, пока не добьются, чего хотят.
  - Вы ему не верите?
  - Да как поверишь, у меня дома осталась жинка, двое детей. Я их всех люблю.
  - А я ему верю. Знаю, что у него нет любви. Ищет в женщине не человека с единством души, чувств, интересов, а единство тел с закрытыми глазами - и только. Нет ничего, кроме этого второго, нищий он. Не утверждаю, что любовь как в душе начинается, так и душой заканчивается. Любовь мужчины и женщины есть единство душ и тел. Без второго не может быть и первого, но считать, что второе единственное - скотство.
  Наступило замешательство, никто не ожидал такой резкости, смутился и Карандашев, подаёт листок со стихами:
  - Вот прочитал из книги.
   Спасибо той, что так легко,
   Не требуя, чтоб звали милой,
   Другую, ту, что далеко,
   Ему поспешно заменила.
  Комментирую:
  - Убеждён, что поэт в своей жизни не встречал ни ту, ни другую.
  Вступает в спор сержант Каплан, призванный в 1942 году с третьего курса пединститута:
  - Послушаем умных людей, - достает блокнот, немного призадумался, лицо изменилось.
   Любовь, любовь - гласит преданье -
   Союз души с душой родной,
   Их съединенье, сочетанье,
   И роковое их слиянье
   И... поединок роковой.
   Ф. Тютчев
  Помолчал, потом спрашивает: "Здорово?".
  - Почитай ещё, время есть.
  Каплан читает стихи Пушкина, Лермонтова, Тютчева.
  - Ну как? - обращаюсь к Карандашеву, - лучше твоих?
  - Теперь сержант пропал. Провалит свой план, - изрекает кто-кто.
  Загомонили, принимаются смеяться, от хохота дребезжат стены, что за напасть? Рядовой Фатиков, давнишний друг Карандашева, рапортует:
  - Он, как по-русски сказать, "производитель". Похвалялся, что есть план обгулять 101 женщину. Не дай Бог, второй фронт скоро откроют союзники. Пропал план, не успеет.
  Смех и горе. Таких фронтовых донжуанов было немало, они отыскивали, рано или поздно находили ту, которая приводила в диспансер.
  Завершаю:
  - Верность - это большое человеческое чувство. Мы вправе её требовать от своих жён. Ведь за них воюем, фронтовики особенно тяжело переживают измену.
  
  ДОРОГО, СЛИШКОМ ДОРОГО ДОСТАЛАСЬ ПОБЕДА
  В Афипской, среди людей тыла долго не прожили, лучше не давать солдату огинаться, бездеятельность разлагающе действовала на бойцов и офицеров, вслед за тем много приходилось работать над укреплением дисциплины. Получили пополнение, надо осмыслить опыт прошедших боёв, передать его новоиспеченным артиллеристам. Опять столкнулись с тем, что новички имеют хорошую подготовку в стрельбе, в тактике, но очень слабые знания техники. Постоянно напоминал подчинённым казачью поговорку: надёжно у коня стремя - цело в бою темя. Взаимодействие и взаимозаменяемость это стержень боевой учёбы, самоходку должны уметь водить и наводчик, и заряжающий, и командир, в сражениях эта истина окупилась с лихвой.
  По инициативе командира полка вошло в традицию фотографирование орденоносцев, а также наиболее отличившихся в боях, у меня до сих пор хранятся эти карточки. Тогда фотографирование было роскошью, почётом и явлением довольно редким, особенно в 1943 году.
  Это был уже не 1941 год с дырявыми ботинками и обмотками. Парадное обмундирование нашей кубанской армии включало темно-синюю черкеску и бешмет. Терские казаки носили башлыки светло-синего, а донские казаки серого цвета с черной тесьмой. Красивые кубанки были черного, коричневого и белого цвета. Носили эти головные уборы вместе с пилотками и фуражками общеармейского образца. Самоходчики 1448-го полка кроме положенного танкистам и самоходчикам общеармейского и специального обмундирования, также носили казачью униформу. На фотографиях видно, что мы и в танковых комбинезонах, и в кубанках.
  Вот на фото заряжающий орудия рядовой Леонид Святкин, наводчик сержант Василий Шустеров, механик-водитель старшина батареи Каспар Худайбердыев, командир экипажа лейтенант Александр Дронов. В журнале боевых действий полка под фотографией записано: "Группа орденоносцев и медаленосцев подразделения лейтенанта Дронова, отличившихся в боях с немецко-румынскими захватчиками по освобождению г.г. Новороссийска, Анапы, Тамани".
  Другая фотография посвящена награждению меня правительственной наградой, орденом Красной Звезды, за бои в городе Новороссийске, за отражение контратаки немцев, которую вели совместно с батальоном куниковцев, за уничтожение очень опасной пушки противника, преграждавшей путь наступавшим морским пехотинцам. Дорогая память! Вижу товарищей молодыми, боевыми. Сколько раз смотрели смерти в глаза и не моргнули, таков был психологический настрой.
  Командир полка подарил мне фотографию офицерского и сержантского состава 1448-го самоходно-артиллерийского полка, бойцов, трижды награждённых правительственными наградами.
  Надпись: Ст. л-ту Дронову в день 27 год. Вел. Окт. Соц. Революции. Подполковник Гуменчук. 7.11.44 г.
  Через пролив мы всё-таки переправились успешно, зря боялись. В ноябре были высажены на побережье Керченского полуострова. Соединения армии успешно вели наступательные бои по захвату плацдарма, заняли Аджимушкай, к исходу 11 ноября подошли к окраинам Керчи.
  Затем была Украина, Карпаты, а в августе 1944 года вступили в Польшу на краковском направлении, штурмом овладели городом Дембица. В январе 1945 года мы вновь перешли в наступление и, преодолевая упорное сопротивление и контратаки противника, подошли к центру Домбровского угольного бассейна - городу Хжанув.
  В начале февраля мы выполнили обещание, данное под Лениградом - с боку на бок качнуть Берлин, вступили в Германию. Мы напомнили фрицам донскую приговорку: казачье копьё любую спесь собьёт.
  А в конце апреля 1945 года военная судьба рапорядилась совсем неожиданно: 9-я пластунская дивизия, прогрохотав танками и самоходками, вошла в Чехословакию, где до окончания боевых действий участвовала в освобождении городов Моравска-Острава и предместья столицы страны - Праги.
  Победу встретили 9 мая 1945 года в Праге.
  Тяжко сложилась судьба моих побратимов. Старший лейтенант Ильков оставлен служить в кадрах, старший лейтенант Лбов демобилизован. Сержант Шустеров был отмечен многими правительственными наградами, погиб, проявив героизм, в боях за город Ратибор в Польше. Каспар Худайбердыев доблестно сражался на подступах к чехословацкому городу Острава, сгорел заживо в самоходке, прожжённой фаустпатроном. Мы так хотели всем экипажем побывать на туркменской свадьбе в городе Чарджоу на Аму-Дарье. А потом махнуть к Шустеровым в Ленинград, на Невский проспект. И ко мне - на тихий Дон... Рядовой Фатиков прошёл с нами всю войну, попал в охрану штаба полка, не дожил до Победы всего лишь несколько дней, погиб в Чехословакии. Он предлагал после победы повезти нас в Узбекистан, говорил, что мест красивее не видел.
  Старший лейтенант Огурцов, командир первой батареи, сложил голову в Восточных Карпатах. Погибли командиры третьей и четвёртой батарей Горбунов и Храмченко. Павлу Горбунову благодарные поляки поставили надгробный каменный обелиск в лесопарке города Хжанув. По возвращении с войны я ходил к могиле, простился. Погиб и старший сержант Карандашев, в боях за город Краков в самоходку прямым попаданием ударил снаряд, сгорел весь экипаж, вместе с ними погибла медсестра Рита Зверева. Поляки поставили на месте их гибели памятник с именами погибших.
  Капитан Метёлкина зря боялась смерти, демобилизовалась живой, здоровой, с фронта увезла в себе двойняшек-сыновей, родившихся уже в тылу. Их отец Храмченко, комбат-4, к тому времени был уже убит. Святкина демобилизовали, жена оказалась стервой, как только узнала, что Лёня покалечен, вышла замуж за другого.
  Вступили в бой за Новороссийск 30 бойцов, младших командиров и офицеров нашей батареи. К концу войны остались в строю лишь шесть человек. Все четыре командира батарей 1448-го самоходного артполка новороссийского формирования погибли в боях за Родину.
  Ефим Тихонович, братушка мой родной, погиб под Сталинградом, наступление, о котором он мне писал, стало последним боем. Дорогами войны прошла сестра Нарочка, вышла замуж за лётчика-однополчанина. Сестрица Катя Быкадорова тоже вернулась с фронта, многим там спасла жизнь. Один воин, которого она спасла, в 1977 году приезжал в станицу Казанскую с благодарностью. Брат Георгий Иванович Дронов во время войны, будучи раненым, попал в плен, в концлагерь на донской земле. Ушёл из плена, пробрался через линию фронта, переплыл Дон и добрался до своих частей.
  Войну я закончил в звании капитана, в должности начальника штаба отдельного артиллерийского дивизиона.
  Пора останавливаться, дыбятся новые и новые волны воспоминаний о боях в Европе, о наших взаимоотношениях с народами этих стран. Но это другая тема.
  Долгое время я сторонился от разговоров и воспоминаний о войне, не говоря уже о мемуарах. Пережитое до сих пор ранит, прикосновение к нему бередит, травмы физические и психические, полученные в боях, до сих пор саднят, более того ноют больше и больше. Мы научились добросовестно исполнять боевые задачи, но не умеем об этом говорить.
  Мы вытерпели всё: кровь, страдания, потери близких, несправедливость и немыслимый, невероятный труд, отнимающий у человека все силы, каждодневно сокрушающий тело и терзающий душу.
  Полнее и глубже поймите нас, на все года запомните цену, которую мы заплатили войне.
  
  ЖЖЁТ НАС СОВЕСТЬ И ПАМЯТЬ, У КОГО ОНА ЕСТЬ
  Убиенный Игорь Тальков написал песню:
   Листая старую тетрадь
   Расстрелянного генерала,
   Я не могу никак понять,
   Как ты могла себя отдать
   На растерзание вандалам, Россия.
  Слова поэта как нельзя лучше характеризуют и наше время. Перечитывая фронтовые воспоминания моего отца, капитана А.Т. Дронова, не пойму, как и почему моя страна в продажные девяностые годы могла лечь под нынешних хазар. А мы-то сами, насколько наше поколение восприняло и сохранило на уровне убеждения наследие отцов, почему позволили проходимцам разграбить страну? К. Симонов, написал: "Для того чтобы объяснить, во имя чего пали мёртвые, очень важно знать, что делают живые сейчас, когда на земле, слава Богу, мир. Очень важно чувствовать, что жертвы были принесены недаром". Что теперь ответим ветеранам войны?
  Только чистые родники воспоминаний наших отцов способны дать глоток истины, установить, какими усилиями, и самое главное - благодаря кому мы победили в Великой Отечественной. Через 60 лет обрушили невероятно много хитрой, эффективно рассчитанной, в конечном счёте, подлой информации о войне. Тут глупости о штрафбатах, заградотрядах, о "полководцах-недоумках" во главе с "параноиком" Сталиным. Понимаю, что это - верование детей и внуков Арбата, результат их злости на страну, уничтожившую в тридцатые годы часть политической элиты, каковой были их соплеменники.
  Давайте разберёмся. Были штрафбаты? Были. Были заградотряды? Были. Но хотят, ох как желают внушить людям мыслишку, что лишь кровью штрафников была завоёвана Победа. Не пройдёт так с историей, поэт А. Исаев говорил: "Пуля, выпущенная в прошлое, обернётся снарядом из будущего". Нельзя врать, что штрафбаты были массовым явлением, что они решали судьбы войны. Как эффективно выглядят титры фильма с перечислением списка штрафных частей! Не поленитесь высчитать численность личного состава, участвующего в войне, сопоставив его с количеством штрафников. Оказывается, их было менее половины процента от состава действующей армии. Другие страны имели такую же практику привлечения преступников к боевым действиям, в 1945 году Гитлер выгнал на фронт почти всех своих уголовников, вместе с 14-летними юнцами из гитлерюгенда. Немецкие штрафные подразделения появились на два года раньше, чем в РККА. Кстати, в архивах не найдено ни одного документа о том, что где-либо загрядотряд расстрелял отступавших в бою штрафников. А уж тем паче, что их посылали на минные поля, это уже полный абсурд.
  В то же время приказом от 20 октября 1941 года по 464-му пехотному полку 253-й немецкой пехотной дивизии было рекомендовано при невозможности применения сапёров использовать русских военнопленных для быстрейшего преодоления местности.
  Думаю, что при подходе немцев, упаси Господь, к Лондону, тюрьмы англичан тоже остались бы пустыми, всех - в бой. А в обороне, к примеру, Нью-Йорка, Штаты издали бы более жёсткий приказ, чем Љ 247. Так кто выиграл войну, командир орудия Дронов, пузом своим перепахавший брустверы, высчитывая, где неприятельские ДОТы и ДЗОТы, прикручивая телефон к уху, чтобы стрелять побыстрее, или штрафбатовец?
  Сколько сломано копий на знаменитом приказе "Ни шагу назад!" Читаем воспоминания отца. Через полгода после издания нашего приказа, как только немцы стали отступать, в вермахте был принят точно такой же. Истреблять без суда и следствия (у нас хоть трибуналы были). Только наименования были не такие, как у нас "НКВД", у американцев - "ЭмПи", у итальянцев карабинеры, у немцев жандармерия. Разница была лишь в одном - мы расстреливали бегунов с фронта, а они вешали. Как воспоминает отец - пачками.
  Только нет ни в одной стране такого кургана, на котором полегла бы вся дивизия спецчастей. У нас есть, это Мамаев курган, где до последнего человека отдали жизнь тысячи бойцов дивизии НКВД. Все они, без остатка, полегли на последнем сталинградском рубеже. Восемь дивизий НКВД обороняли Москву. Они прикрыли наиболее опасные направления. В декабре 1941 года 230-й полк НКВД освобождал в первый раз Ростов, в июне 1942 года центр Ростова держали войска НКВД. Защитники не сдавались плен, они дрались до последнего издыхания, и даже раненые вели огонь из своих укрытий до тех пор, пока не погибали. По костям чекистов ходим, защитников наших, не сознавая манкурство.
  Не признают "общечеловеки", что по-иному войны никогда не велись, к сожалению, ещё долго будут таковыми - со специальными частями, наводящими порядок в тылу, с жесткой дисциплиной и, увы, со всеми фронтовыми мерзостями. Ещё древние римляне устраивали децимацию отступившим когортам, продолжил эту практику Наполеон и многие, многие полководцы истории и современности. Кутузов перед Бородинской битвой приказал Матвею Платову, чтобы казаки рубили первых, покинувших рубежи. В Первую мировую войну не разваливаться фронтам "помогали" казаки, особые функции исполняли 180 отдельных казачьих сотен, в том числе 71 донская. Казачество использовалось в качестве заградительных отрядов, для "усмирения" взбунтовавшихся солдат.
  К тому же с позиций сегодняшнего дня мы не вправе судить о тех или иных поступках людей того времени. Тогда действовала особая логика - логика войны, которую в мирное время понять невозможно.
  Правда войны и в том, что внушительный массив пленных (за исключением попавших в плен следствие ранения) - преступники. Поднимите уголовные кодексы США, Франции, других стран. Во время боевых действий, даже в наше время, предусмотрено то же, что было в СССР во Вторую мировую войну - жёсткие санкции по отношению к военнослужащим, поднявшим руки. Ибо каждый сдавшийся трус влечёт за собой десятки, а то и сотни смертей других, оставшихся держать оборону фронтовиков. Немцы научились искать бреши, затем окружать и уничтожать.
  У отца болью проходит выражение негодования к администраторам, равняющим фронтовика и тыловика. О пленных он говорил горькую истину: "Валерка, почему он поднял руки и пробыл на сборе немецкой брюквы четыре года, а я..." Что отец испытал в войну, вы уже прочли. Почему должны прощать всем, подчёркиваю, всем без разбора, проявившим трусость и сдавшимся в плен?
  Особое место - отношение к ВКП (б). Коммунистов полегло в десятки раз больше, чем беспартийных, по этой простой причине на войне ни один боец не хаял партию. В окопах уважение к вождю, к партбилету (пропуск на гитлеровскую виселицу) было не случайным. Люди знали, что один сын Сталина погиб, второй сбил два "фокке-вульфа", что первым в атаке погибнет политрук, коммунисты попадут в печи Бухенвальда вне очереди. В гитлеровских концлагерях наибольшую стойкость проявляли священники и коммунисты.
  Лишь в восьмидесятые годы, когда руководство страны захлебнулось в водке, политическая элита получила полное безразличие людей по поводу кончины её власти.
  Совсем откровением стали фронтовые воспоминания о морали, об эстетике окопной. Оказывается, было немало бойцов, от солдата до ротного, сберегавших в вещмешках томик стихов. Мой отец, выпускник зоотехнического института, знал всего "Онегина" наизусть, я одолел только четвертушку поэмы, мелковатое поколение. Прочтите заново строки воспоминаний, разберите речевые обороты, стилистику, лексику офицеров и солдат. Увы, не в нашу пользу.
  Что было, то было, и политобработка, и кое-кто из политруков норовил почаще находиться рядом с кухней, а не в окопах. Но правда состоит в том, что на уровне отделения, взвода, роты наше военное руководство сумело организовать эффективную психологическую, самое главное - профессиональную боевую подготовку. Гораздо лучшую, чем у немцев, победитель всегда прав! Враг только в первое время войны был сильнее, хитрее, искуснее, с немалым опытом. Но с 1943 года боеспособность войск выровнялась, затем солдаты, офицеры, Красной Армии превосходили немецкие по боевому мастерству. Наши генералы более грамотно и эффектино, чем немецкие, владели системой ведения боевых действий, применения оружия и боевой техники.
  Сим победиши.
  Двадцатилетняя блокада СМИ о правде войны заканчивается. Понятны причины, по которым наши потери пытаются раздуть, увеличить, представить Советский Союз и весь наш народ какой-то дикой ордой, которая завалила "цивилизованных" немцев трупами, в то время как ещё более "цивилизованные" американцы воевали чуть ли не в белых перчатках и исключительно хирургическими инструментами. Это всё геббельсовщина, подхваченная мастерами мифологем из-за бугра, а также нашими, доморощёнными "грантоносцами". Однако объективные цифры опровергают фальсификации.
   Мы учимся сопротивляться лжи об отцах-дедах, которые якобы панически бежали от врага, пачками сдавались вплен, шли в атаки то пьяными, то под автоматами заградотрядов. Геббельс говорил, что чем больше лжи, тем лучше. Но каким тогда чудом свыше победили самую сильную армию мира? Да ещё и самостоятельно, без участия Главнокомандующего и даже вопреки ему! С другой стороны: врут и перевирают - значит боятся.
  Тридцать лет А.Т. Дронов не упоминал в семье о войне, я не подталкивал, хватило такта, только догадывался о причинах молчания. После контузий и ранений глухота душила психику, отказывал вестибулярный аппарат, приезжая из командировок, он цеплялся за стенки, падал с ног. Семья понимала, это - война. Спустя долгие годы его дети Владимир, Вера, Валерий приехали в станицу Шумилинскую, где отец работал главным зоотехником МТС. Сосед-станичник Виктор Васильевич Суяров вспомнил: "У вашего отца на спине было два рубца от войны".
  Шрамы на спине, внезапные приступы молчаливости на торжественных празднованиях Победы, всё было понимаемо и зримо. Ужасная глубина беды, трагедии, горя, называвшегося Великой войной, нам оказалась доступной позже, в семидесятые годы. Бывший начальник штаба артдивизиона, капитан, понял, что жить осталось совсем немного, смертельную болезнь не победишь. Надо, стиснув зубы, писать, писать правду о фронте, и он совершил ещё один подвиг, оставив свои воспоминания.
  Лишь Ленинград и Тамань были описаны в десятке школьных тетрадок, сколько осталось неохваченного... Каллиграфический почерк (умели учить в школах крестьянской молодежи!), ясность суждения, в конце концов, писательский дар, упростили мою задачу написания воспоминаний. В повести нет ни одного не отцовского слова, я менял строй предложения, изредка стилистику, но видение обстановки, оценки событий, остались неизменными. Взял только один грех на душу - заголовки мои. Понимаю, отец мог отдать дань конъюнктуре шестидесятых, семидесятых лет, но не против своих мировоззрений.
  Казаков в двадцатые, тридцатые годы не призывали в РККА. Лишь в апреле 1936 года вышло постановление: "Отменить для казачества все ранее существовавшие ограничения в отношении их службы в рядах Красной армии". А.Т. Дронов не писал, как ему, человеку с высшим образованием, в начале войны не доверяли даже винтовки, вверяли лишь сапёрную лопату. Как же, племянник казачьих полковников - командира казачьего кавалерийского полка и атамана Верхнедонского округа Всевеликого Войска Донского.
  Донским казаком был пройден достойный путь: стрелок, подносчик снарядов, заряжающий, наводчик, командир орудия, командир самоходки, командир батареи СУ-76, помощник начальника штаба полка, начальник штаба отдельного артиллерийского дивизиона. Положа руку на сердце - потенциал А.Т. Дронова был намного выше этих должностей. Просто нельзя было возносить родственника "контры", сына казачьего урядника, расстрелянного после Вёшенского восстания, до командных небес.
  Но это другая история.
  Страшной мерой обошлась цена победы, но была оправданной, мы - уцелели. Если бы впереди полков РККА не шли люди мужественные, самоотверженные, готовые в самых трудных обстоятельствах отдать жизнь за свою Родину, мы бы не существовали.
  
  
  ЧАСТЬ III
  МОЯ РОДНЯ
  
  ЖИТИЕ
  Просыпаюсь в родном курене моего дедушки. Уже давно развиднелось. За окном слышу, как щёлкает кнут, пастух сбирает хуторское стадо, кричит на коров: "Аля-аля!", телятам: "Тпрусь-тпрусь". Рядом на полу, на постланном старом-престаром ватном одеяле посапывают-зорюют мои двоюродники братеник Толик и сётрушка Оля. Бока чуток отлежал, перевёртываюсь добирать свои законные парнишонковые утренние часочки, скоро бабушка скажет:
  -Здорово начявали.
  То первое впечатление от казачьего детства. У каждого есть родное гнездо, родимый дом, своя атмосфера в семье, традиции, быт. Носители моего воспитания - дедушка Николай Матвеевич Гавринёв (отчим отца), бабушка Анна Алексеевна. Матвевич и Аляксевна, так их называли станичники, дедуся и бабуся, как обращались к ним внуки.
  Каждое лето мы обитали на хуторе Казансколопатинском Верхнедонского района в родовом казачьем курене. Слово произошло от монгольского "круг". Нигде в жилищах русских не встречал интересную специфичную особенность - все комнаты соединены по кругу кольцом, из нашего дома, как и в других хуторских, имелось два выхода. В чулан ведут всходцы - деревянные ступеньки. Крыша четырёхскатная, крытая жестью, в некоторых хуторских домах соломой. Выходы один в сторону огорода, погреба и пчёльника, порожки второго смотрят на улицу.
  Дом четырёхкомнатный, состоит из кухни, залы, спальни, комнаты для лекарств и препаратов (дедушка был ветфельдшером), три из них выстелены некрашеными досками, в кухне пол глиняный. Только сказано, что земляной, он гладкий, как отшлифованный, да с секретом - вокруг кухни под полом, от печки идут духовые ходы, зимой они создают отличный тепловой комфорт. Глиняный пол часто банили, обмазывая свежей глиной.
  Летом зала отдана нам, ребятишкам, кровать застелена идеально, без морщиночки, подушки, как башни набитые, нам на них делать нечего, на полу, на старых ватных одеялах поспим. В святых углах кухни и залы расположены божницы: икона в старинном окладе, лампада, пучки засушенных трав. В углу стол, на котором лежит Псалтирь. На стенах вывешены послевоенные семейные фотографии.
  Зимой комната является вотчиной пчёл, дедушка заносил улики, чтобы создать тепло и уют медоносам. В стужу на кухню доставляли поёнышей - ягноков, козенят, худобят, они обсыхают и живут в тепле несколько дней. Курень имеет два уровня, состоит из "низов" и "верхов", на низах не отапливается, там кладовка и зимний курник для кочета с курами, для них есть отдельный маленький вход и оконце. Казаки в большом количестве имели подручный материал - деревья, кусты, камни, отсюда два типа ограды, плетень и каменная кладка. Плетень нужная постройка: ограждает от шалающихся бугаев, защищает от солнца, от ветра, и воздух пропускает, что немаловажно при летней жаре. Имелся перелаз - ступеньки с обеих сторон.
  Из донских круч выламывались камни, особенным способом отёсывались, каменная ограда забора гляделась красочно и внушительно.
  Стены куреня сделаны из дубовых пластин, оштукатурены с обеих сторон, за ними следили, часто белили. Занятным было устройство окон, ставни-оболонки на ночь запирались на засов - длинный металлический стержень со штырями, которые вставляли в коробки, изнутри на них навинчивали гайки, зачековывали. Внутренние стены набивные, из смеси глины с соломой, в доме всегда тепло и сухо.
  Посерёдке кухни спаренные печи, блистающие чистотой. Одна - голландка, на её плите можно было кухарить, в духовке запекать. Другая, за одну стенку, - русская, с исподом, с лежанкой. Кизеки, хворост, дрова прогорят, на угли бабушка рогачом становит горшки, чапельником сковородки. Всё, что выходило из этой печи, было исключительно вкусно и духовито. Когда печь не нужна, затоп отгораживался завеской. Снизу "под" - маленькая ниша, где высушиваются чурбаки, другая разжижка. Над сводом печи на редкость уютный пригрубок, тёплая площадка, укрытая от постороннего глаза, за что в особенности любима детьми.
  Мебель проста, чаще всего её изготавливали местные умельцы, особенно ценен красивый сундук, объёмный и внушительный, с откидной крышкой, расписанной цветами. Я как-то спытался отнять его у сестры Веры, плюхнулась на скрыню, обхватила стенки руками, стала вопить, что у казаков такое добро переходит от бабушки к внучке.
  Во дворе гавчит верный Тузик. Рядом с домом обязательный летник, грубка-горнушка, кой-какие казаки имели крытые кухни, но больше было очагов прямо под открытым небом. Топили кизеками, дровами, зимой углём, лишь позже в дом пришла керосинка, а уж керогаз стал особой приметой прогресса. Электричества не было, отсюда и питание было в основном из молочных продуктов, мясо-то негде хранить. Лишь изредка Матвевич доставал из погреба солонину к борщу - баранину, свининку, либо кочетов расплодилось больше, чем нужно, тогда потчевались куриной лапшой.
  На хоздворе построены сарай, баз и сенник. Это хранилище также имело два выхода, в один со стороны луговины заталкивали сено, из другого проёма можно зимой доставать корм, не выходя из база. Вспоминаю чудную ночь: ночуем на верхах сенника на свежевысушенном разнотравном сене, запах кружит голову, сверчки трещат. Только страшновато из-за мышей, бесперечь шуршащих всю ночь.
  Особая статья - погреб. Его после войны вырыл и обустроил мой отец, Александр Тихонович. Открываешь крышку ляды, расположенной на взгорке, по лестнице спускаешься в чудо разносолов. Весь подвал в кадушках, это огромные дубовые бочки, скреплённые обручами, в них солёные огурцы, помидоры, капуста, арбузы и гордость бабушкина - мочёнка, поздние сорта яблок, идущих на заготовку. Они плавают в особом сусле, изготовленном из ржаных отрубей и многих-многих частей, составляющих семейный секрет. Более лакомого вообразить невозможно, когда зимой, обмыв яблочек, вгрызаешься в хрустящую стылую плоть. Перед тем, как отправить в бочку капусту, её обычно мелко резали. Часть разламывали на листья или солили целиком в вилках, хруст стоял, будто кролики за столом потчуются, то мы угощаемся пилюстками. Сверху бочки клали круглую деревянную крышку, каждые несколько дней Аляксевна подогревала воду, вымывала кружки.
  В пятидесятые, шестидесятые годы в казачьих станицах не было принято запирать двери, в засов вставлялась палочка-заложка, хозяин мог смело идти в центр, к соседу, краж не было.
  Усадьбу с двух сторон омывали неглыбкие речушки, из которых брали воду для полива. Отрывали на дне речки котлубань, оттуда черпали цебарками, под каждое дерево ведер по 70-80 таскали, ажник босые пятки сверкали. В огороде, который поближе к дому, копань без сруба, вода близко. Дедуся изготовит клюшку с сучком на конце, бух ведрушку в колодец, тянешь на поверхность, вылил воду на помидоры-огурцы.
  Рядом с домом вздымается изумительной красоты меловая гора, поросшая сибирьком, полынком, чабрецом, другими травами, возле подножья бьёт живица - родник, такого редчайшего вкуса ключевой воды более нигде не встречал. У других казаков, что проживали подальше от речки, отрыты колодцы, туда опущены деревянные срубы, рядом устанавливали столб, на него крепили длинную жердь, на коротком конце груз, на длинном окончании крепится шест на бечёвке. Прицепишь цебарку, перебираешь руками отполированную, гладкую жердину, из колодезя, из тьмы глубин, плывёт холодная, ломящая зубы вода. Устройство называется журавель или журавлик.
  За скотным двором в один ряд вдоль речушек высажен сад, в полном наборе яблони, груши-дули, белосливы, вишни-шпанки, терновка. Посерёдке схилилась разлапистая черёмуха, выбросила белые дурманящие цветки, как выспеет, от меленьких терпких ягодок рот так и вяжет. По огороду растёт бзника, её сбирали на вареники.
  Усадьба была обширной, огородов - три, один для овощей, два - для картошки, отдельно луговина, по ней то там, то сям мочажины. Каждое лето мы, уже подросшие казачата, траву выкашивали, сено переворачивали, сушили и таскали вяхирем. Устройство состояло из двух палок, выгнутых дугами, между ними перевиты верёвки, положил тройчатками три-четыре навильника, взвалил на спину, поволок в амбар. За сенокосом зарослая левада из тальника, дикой жевики и жигучей крапивы.
  Овец и коз летом не видали, эта худоба паслась в общем стаде, зато после зимовки нашим святым делом было нарезать кизяков. В катухе, где зимовали овцы, оставался слой навоза сантиметров 15-20. Берёшь особенную прямоугольную лопату, аккуратно нарезаешь кирпичики, Толик тащит их на бугор, на солнышко, Олька выставляет кизеки "домиком", когда они просушатся, несём и складываем в низы куреня. Зимой будет топка для русской печки.
  С детства бабушка "заразила" меня пчеловодством, на дедовской пасеке за каждой из дроновских-трифоновских семей прикреплялся улик, на долю приходилось по два-три пуда мёда. До сих пор помню, как бабуся открывает крышку, достаёт рамку, стряхивает пчёл, я несу добычу в дом. Матвевич обрезает верхушку сотов смоченным в тёплой воде ножом, и гудит медогонка, отбивает мёд. Сцапаешь ломоть хлеба, в другой руке корчик с холодной родниковой водой, подставляешь губы, язык под стекающую медовую струю, на подбородок роняются жёлтые тянкие капли.
  Главной кормилицей была корова, чего только бабушка из молока ни придумывала, каша, лапша, блинцы, оладьи, вареники, затирка, казачья кухня неповторима и редкостна. Фирменное блюдо верховых казаков - взвар, густой компот из сухофруктов. Почему-то не снедали бураки, даже красная столовая свёкла слыла как кормовая.
  Бабуся, надев завеску, колготилась около печки день и ночь, даже хлебные бурсаки пекла сама. Запомнилась глиняная утварь - кубышки, махотки, кувшины. Корчажки обладали изумительной способностью сберегать свежесть. Молоко сперва выстаивалось, после этого снимались сливки в два пальца толщиной, простокваша получалась густой, как студень. Каймак, кислое молоко приобретали в корчажках неповторимый вкус. Поверьте на слово, молоко в такой посудине, поднятой из погреба, намного слаще, нежели в кастрюле из холодильника! А борщ, употреблённый деревянной ложкой, гораздо вкуснее, чем съеденный самой красивой мельхиоровой. Ложки беспременно расписные, в цветах и орнаментах.
  За столом сидели чинно, за шалости можно от дедушки получить колотушек, заработать ложкой по лбу, а то черпаком.
  Конечно, провожать корову зелёных куженят не заставляли, прижаливали утром рано расталкивать, вот повстречать скотину - святое ребячье дело. В наши обязанности входил сбор овощей, фруктов, прополка огородов, картошки. Сбирали падальницу для прокорма скотины. Как подросли - работа на сенокосе, заготовка угля. Тяжёлым трудом было добывание дров, в Колодезянском лесхозе выписывали несколько кубометров, лесник отмечал высохшие, спиливали лесины под корень, разрезали и на телеге везли домой.
  Самым ходовым материалом считалась древесина. Дедушка запомнился в соломенной шляпе - бриле, на ногах чирики, всё время что-то строгал, то были птичьи кормушки, поилки. Даже точило было изготовлено в виде деревянного корытца с водой, туда опускался брусик - круглый каменный диск, насаженный на стержень с ручкой. Крутишь устройство, камень замачивается, лучше заостряет инструмент. У бабушки имелась прялка, этот предмет домашней утвари имел своеобычное успокоительное действо. Журчание самопряхи приносило семье спокойствие, уверенность в завтрашнем дне. Бабуся гоняет кружало, тарахтит и тарахтит, в сон клонит, умиротворённо засыпаешь.
  Бурлила казачья кровь, гойдали по садам. Как-то во время очередного набега на соседскую усадьбу набузовали яблок, груш, тут ни отель, ни отсель - здорово были - дед Нестеров Иван Иванович. Сей же час взналыгает и будет водить по хутору, как сомка на удочке. Старшие Юрка и Толик спопашились, доразу сбежали, я реву, через речку прыгаю, телепаюсь, а сам дули из-под майки не выбрасываю!
  Лютым врагом младых лопатинцев были гарбузики, всё лето мы носились разобутые, колючие семена этих горошин вонзались шипами в голые пятки как раз, когда надо было сматывать удочки, удирая от бахчевника.
  Общество можно оценить по увеселениям, забавам, играм. Шебуняли до поздней ночи, допоздна не могли нас загнать в дом. Во время игры в "кулючки" схоронишься, самому в темноте страшно, долго кличут, ищут, где укрылся. Делали лаптушки - палки для игры в лапту, чем сильнее ударишь летящий в тебя мяч, тем больше надёжи, что твоя команда успеет перебежать поле. Маленькую палочку клали на край ямки, биткой щёлк по краю, в воздух подбрасываешь и забиваешь подальше, игра называлась "в клека". Так воспитывались умение, сметка. Любили групповые игры, в "панаса" - ловля с завязанными глазами, в "ручеёк" - когда проходишь среди бесконечного ряда пар, выбираешь, кто по душе. Играли в застуколку, в догонячки, в ловитки, в чехарду, в утюшку, это когда на запруде в воде друг друга догоняли, - всего более 140 игр поименовано в Словаре донского казачества.
  Поверьте, наши вздохи об ушедшем не ностальгия, а плач по утерянной культуре общества.
  
  СЕМЬЯ
  Казачья семья это близкие люди, с которыми мог поделиться и горем, и радостью, всегда имел поддержку и понимание. Через много-много лет в трудную минуту я знаю, Толик снимет с себя последнюю рубашку, Оля приедет вытереть слезу, Вера и Володя станут рядом в радостях и в горе. Стержень, вокруг которого всё крутилось - дедушка Николай Матвеевич Гавринёв, отчим моего отца. Незаметно, без понукания, он умел расставить всё и всех по местам, на что строптивая казачка-дереза, жена Анна Алексеевна, в девичестве Коршунова, и та прислушивалась, понимала. Уж таков казачий обычай.
  После Гражданской войны, когда расстреляли мужа, Дронова Анна Алексеевна осталась одна с тремя детьми. В те годы семья была на грани голодной смерти. Спас неприметный табунщик конно-плодового станичного завода казак станицы Казанской Николай Матвеевич Гавринёв. Он взял в жёны Анну и вывел в люди всех её детей и свою, народившуюся в 1925 году дочь Анастасию.
  Немало испытал Николай Матвеевич. Прошёл горнило Империалистической, на Дону её называли Германской. Как почти все казаки, в Гражданскую участвовал на той и на другой стороне, закончил воевать у красных в 51-й Московской советской дивизии.
  Остался жив, а в Отечественную, на старости, едва не получил пулю от тех же германцев. Анна Алексеевна писала на фронт своему сыну о событиях, происшедших в оккупации:
  "Мы, Шурушка, остались живы и не знаем как. За что нас бог покарал? За хутором схоронились красноармейцы. Фашисты Матвеевича заставляли искать, чтобы привёл их на расправу. Сами-то боялись лезть в бурьяны. Знали станичники, что дедушка ещё раньше нашёл бойцов, предупредил их: "Сидите, не ворочайтесь, не шевелите лопухи". Хитрил, как куропатка, стал разворачивать кусты, да бурьян, итить всё дальше и дальше от красноармейцев. А когда перешёл яр, то немцы стали стрелять в него, горланить: "Ком, ком!" Подошёл - схватили, кричат: "Партизан, коммунист". Господи, какой с него коммунист.
  Соседка, как услыхала эти слова, то и поминки справила по Матвеевичу, но Бог миловал. Хотели изверги-немцы дедушку нашего застрелить, а мы с внучечком Володюшкой заслонили его, стали впереди и кричим: "Стреляй, супостат, всех. Помирать, так вместе, казаки не боятся смерти". Ихний старший, как услыхал, что мы казаки, то начал быстро-быстро рявкать на своем собачьем языке. На меня буркалы вытаращил, шею вытянул, как гусак, гогочет: "Козачка. О! Зи ист козачка, баба ист козачка". "Не козачка, гутарю, а казачка я донская, все мы казаки". Они, подлюги, заливаются, им смех. Старшой опустил пистолет, цокнул своим жабьим языком, враженяка, пальцами щёлкает: "Гут, гут", говорит, - и уехали. Долго мы не могли в себя придти. Я никак внучка не угомоню, напужался, заикается, тут дедушка расплакался, шутка ли дело, под пулей стоять.
  Потеха была опосля, когда немцы скрылись. К нам во двор понабежали хуторские, и стар, и млад. Они, оказывается, всё видали. Сначала плакали, нас жалеючи, а потом подняли меня на смех: "Зи ист козачка, зи ист козачка!" И когда научились гутарить на энтом противном языке? И горе, и плач, и смех...
   Ой, раписалась я нонича, ажник рука болит, а хочется тебе всё рассказать. Мы, казаки, не такое переживали, переживём и эту напасть, кару Господнюю".
   После Гражданской Н.М. Гавринёв стал ветеринарным работником.
   До революции в стране случались массовые заболевания животных с повальной их гибелью. Сибирская язва, сап, бешенство, бруцеллёз и другие напасти были бичом сельского хозяйства. Выходом из положения явилась новая система ветеринарии. В двадцатые годы укрепилась сеть обслуживания поголовья, в десятки раз увеличились выпуски учебных заведений по специальности "ветеринария". Болезни удалось в сравнительно короткие сроки ликвидировать и обеспечить надежный предупредительный эффект. Ветеринарные врачи провели большой объём работ в борьбе со многими инфекционными болезнями. Великая заслуга хуторских и станичных ветеринаров в том, что были изжиты случаи массового падежа животных, основных кормильцев крестьянина.
   Н.М. Гавринёв обслуживал участок, закреплённый за ним. Территория была обширной - хутора Казансколопатинский, Ерёминский, Колодезный, Сухой Лог, где не только колхозные фермы, но и большое частное подворье. В распоряжении находились кобылка с двуколкой. По бездорожью его "скорая помощь", как могла, добиралась до места вызова, где Николай Матвеевич проводил лечение, делал назначения. Ветеринарная подмога осуществлялась бесплатно, трудодни, а затем заработную плату платил колхоз, немного доплачивал сельсовет.
   Одна из комнат в нашем курене было отдана под ветаптеку. Там лежали странные блестящие инструменты, исходили таинственные запахи неведомых для нас препаратов. Комната всегда загороживалась ставнями, полумрак необходим для сохранности лекарств.
   До самой пенсии дедушка работал сельским ветфельдшером. Да и после, когда был уже на заслуженном отдыхе, часто приходилось видеть горестную фигуру пришедшего хуторянина: "Матвевич, коровка ляжить, помоги, ить сдохнить..." Брал дедушка свою потёртую ветеринарную сумку, и отправлялся пешком лечить семейную кормилицу.
   Со слов старожилов, Николай Матвеевич был глубоко знающим ветеринарию, подготовленным, опытным знатоком своего дела. За его плечами более 50 лет работы по специальности ветеринарного фельдшера. Хуторяне уважали его как работника, просто хорошего человека.
  Дочь Анастасия, чаще звали её Норой, была настоящей казачкой, сорванцом из сорванцов. Старший брат Александр вспоминал: "Наварила Аляксевна вареников с творогом, мы с Нарочкой разделили их пополам. Она своё съела, в мою миску заглядывает: "Шурушка, давай по-братски поделимся". Ещё пополам поделились. Уж когда в третий раз прицелилась на мои оставшиеся вареники - по затылку!"
  В шестнадцать лет, прибавив себе год, Нора добровольцем ушла на фронт, прошла ускоренные курсы связистов. Служила телефонисткой в лётной части, вышла замуж за военного лётчика, который служил в том же полку. Высокий блондин, красавец из Коломны, лётчик-истребитель Виктор Петрович Трифонов женился на донской казачке. Вернулись с войны - и снова по военным гарнизонам, опять военный быт и лишения. Жили на Сахалине, затем в Литве, в Шауляе и в Каунасе. В.П. Трифонов осваивал новейшие типы МИГов, служба была опасной и напряжённой.
  Родились сын Анатолий и дочь Ольга. Оба окончили политехнический институт. Анатолий работал на оборонном заводе, потом служил в десантных войсках, совершил в ходе учений десятки прыжков с парашютом. Стал заместителем начальника военного завода, полковником. На пенсии возглавил солидное предприятие в Калининграде.
  Ольга была начальником отдела технического контроля крупного завода. У обоих гавринёвских наследников достойные дети, жизнь вошла в надёжную колею.
  До преклонных лет сохранила Нора Николаевна жизненный задор, упорство и энергию. Её племянница Вера Колесникова (Дронова) с удивлением рассказывает, как почтенная бабушка в ноябре окунается в холоднючем Немане, делает интенсивную спортивную разминку, каждый день обливается студёной водой.
  Александр был благодарен отчиму за воистину отцовскую заботу и справедливость. Сколько мог, помогал родителям, во время войны высылал офицерский аттестат, а также доплаты за ордена. В полуголодную пору это была весомая помощь, существенное денежное и продовольственное подспорье.
   В пятидесятые годы, когда на дедовской усадьбе сбирались сродственники, не то, чтобы Матвеевич примоловал своих, от родной дочери Норы внуков Олю и Толика, наоборот, к Шурушкиным внукам - Володе, Вере и Валерию был желаннее родных. Всегда спокойный, выдержанный, дедушка был семейным авторитетом. Лишь однажды он вышел из себя, обнаружив зарубку на лестнице. Старый вояка понял её происхождение. Это мы с Толиком где-то раздобыли обломок казачьей шашки, старший брат её испробовал на лестнице, а я заначил за пазухой обойму винтовочных патронов. Первый и последний раз видел побледневшее лицо деда, разговор был серьезный, с полной и безоговорочной конфискацией военного имущества.
  Когда годы подкосили отчима, А.Т. Дронов отправлял сына Валерия на лето помогать деду Николаю Матвеевичу. Прилетел как-то в Казанку, после "кукурузника" Ан-2 всего наизнанку выворачивает, пришёл к сестре своей бабушки, девяностолетней Фёкле. Бабаня подала чашку борща, эдак литра на полтора, чугунную сковородку со скворчащим салом, залитым яешней, глазков на десять. Валерий еле живой от угощения, отказывается, тёта Фёкла ему:
  - Лихоманка тебя забери, чи ты ня казак?
  В Лопатине, на дедовской усадьбе взялся косить сено на луговине. Едет по бугру на бедарке какой-то незнакомый тутошний дед, потом прознал - Курючкин Павел Аввакумович. Кличет парнишонка - подойди. Поздравствовался, тот спрашивает:
  - Дронов?
  - Да, откель знаете?
  - По замаху, по косовой сажни видно. Но-о!..
  Вспомнился рассказ деда Матвевича о казаках, которые владали "баклановским ударом", разрубали всадника одним ударом шашки, начиная нападение с ключицы потягом от эфеса - и под углом пластали тело противника пополам, до седла.
  Раз в лето родня, от Сахалина до Балтики, слеталась гостевать в родной курень, сбиралось больше, чем полхутора. Становили лавки, от плясок подпрыгивали керосиновые лампы семилинейки и десятилинейки. На столе простая и вкусная снедь, потребляли казачью "дымку", градусов 50. Казаки любят гулять, когда есть что на стол выставлять. Мы из-за двери лупали глазёнками, смотрели, как поют, веселятся, танцуют вприсядки станичники, всю ночь гулеванили казаки, и ни одного пьяного.
  Дети, ни при каких условиях, при гостях и в гостях вместе с взрослыми за стол не садились, своё место на кухне отделят, там и снедай.
  Вообще в пятидесятые годы в казачьих хуторах хмельных на улице, упаси Господь, не было видно. Вольность в поведении, в том числе в злоупотреблении спиртным, всегда порицалась в казачьем обществе. Оказывается, это было обусловлено историей казачества. В боевых действиях, в походе казакам категорически запрещалось употребление спиртного, как и приближаться к женщине. Один пьяный мог угробить целое подразделение. Алкоголиков излечивали нелёгкий труд и тяжкая служба. По свидетельству адмирала Крейса (конец XVIII века) "в походе у казаков редко встретится пьяный, ибо запрещается им, под опасением строгого наказания, брать с собою вино или водку".
  Правда, после взятия населенного пункта три дня были временем сплошной казачьей гульбы, в том числе и питейной, и свободного обращения с женщинами. "Что взято с бою, то не награблено". Ещё в первой половине XIX века царская казна выделяла на поход деньги, которые потом надо было вернуть за счёт добычи. Но с 1837 года казачий "дуван" был запрещён. В двух верстах от станицы Казанской сохранилось место под названием "Дуванная поляна", где, по преданию, казаки делили добычу.
  Вольность поведения, в том числе в злоупотреблении спиртным, всегда порицались в казачьем обществе, что продолжалось вплоть до второй половины XX века.
  Самобытная казачья песня славилась многоголосьем, запевала из затейливых переливов исполнял короткую музыкальную фразу, остальные подхватывали. В нашей родне не было не поющих, даже если медведь на ухо наступил, подладится чигуня, мало-помалу подтягивает, голосит для украшения песни, а солист выводит летящим дискантом, как гутарили - "дишканит", любо-дорого всем и радостно.
  Доля казачья на войне, любимая река Дон были основными темами. Казаки пели в строю и на отдыхе, на свадьбах и вечеринках, проводах и встречах служилых. Были песни приговорные - для сопровождения танца, проходные - предсвадебные, служивые - военные песни. С раннего детства сопровождала колыбельная, она и по духу была полувоенной. У каждого казака была своя любимая песня, от которой щемило сердце и наворачивались на глаза слёзы.
  Песенное исполнение на Верхнем Дону рознилось от мелодий низовых станиц своей распевностью. Нигде не слышал такого раздольного, протяжного, волокового "По Дону гуляить", как в родной станице Казанской. Вообще было исключено, чтобы опосля хотя бы одной рюмки не заиграть песню с протягом, это воистину была игра души и сердца.
  Если вы меня спросите, чего более всего жаль из утерянного, отвечу - речь, язык казачий. Он был настолько своеобычным и отличавшимся от москальского, что многие слова и доси малопонятны моим домочадцам, да и читателям этой хроники. Хотя русские и стали смекать, что такое буркун, ужака, сапетка, чакан, гардал, тузлук, но это уже остатки языкового великолепия. Говор казачий неповторим, уже никогда не услышу бабушкиного: "Чи я ня казачькя?", дедового "жаних", "вядро", "чайкю", "страма", "кубыть", "ноня", "таперича"...
  Исчезли певучие обороты: "Сашил новыи брюки, фарсовитый, как новый гривинник", "Атец траву кося, ана исть ня прося", "Ябланка фкусная, как выспея". Донские выражения певучи, искрометны, современный русский человек не всегда может понять их смысл.
  Интересная особенность - в донском казачьем языке не было среднего рода, только мужской и женский: неба, сена, поля. Сохранялось сильное якание в первом слоге: вясна, зямля, тяпло, нявеста, в грязе. Буква Щ произносилась как двойное Ш.
  В целом донской казачий говор значительно отличался от русского, в донской лексике имелась большая группа слов, употребляемая только на Дону. Как отмечено в Большом толковом словаре донского казачества: "Языковый состав представлял самостоятельную лексическую систему, не совпадающую с системами других русских диалектов".
  Нашему народу были присущи жизнестойкость, жизнерадостность, весёлость нрава, некоторое зазнайство, чуть-чуть хвастовство, но - только дома, в обыденном общении. Казаки любили подтрунивать друг над другом, над соседями, да и над самим собой. Почти у каждой станицы имелись насмешливые клички. Соседи мигулинцы прозывались "чернецы". Близ станицы Мигулинской стоял мужской монастырь. По ночам монахи шастали к вдовушкам. Однажды чернеца поймали охотники и загнали в кушири. Так и прилила кличка к станичникам.
  С Казанской приключилось схожее. Ждали приезда войскового Атамана, он должен был переправиться через Дон. На окраину станицы выставили караульного, чтобы вовремя дал сигнал. Утром спросонья казуня, услышав крик цапли, громко закричал: "Сейчас, ваше превосходительство, сейчас! Прикажете паром или баркас?". Цаплю казаки звали чепурой. И пристало к казанским станичникам прозвище "чепура".
  Донцов отличало поведение в обществе скромное, умеренное, они принесли из России чувство самостоятельности и основательности. Просто можно было пройти по улицам верховых станиц, чтобы удостовериться в некоторой суровости, выдержанности поведения на людях.
  Гордость воспитывалась с измальства. Когда шведский король Густав Адольф вручал Шолохову Нобелевскую премию, Шолохов ему не поклонился. Казаки не кланялись даже царю.
  Казаки почитали себя особым, привилегированным сословием, жёны-москальки и хохлушки в почёте не были, они не знали казачьих обычаев, могли допустить оплошность. Но отношения в казачьей семье соблюдались на редкость мягкими и заботливыми. Моя мама, коренная ставропольская хохлушка, вспоминала, что с детства приобвыкла к грубоватому общению, как только в украинской семье её не называли: "Катэрино", "Катько". Приехала в хутор Лопатин, в родовой курень мужа, услышала "Катюша", ей стало в диковинку.
  Не были казаки ангелами, сильное словцо, ухарская частушка красили жизнь общества. Как пели казаки в "Тихом Доне": "Девушка красная, уху я варила, уху я, уху я, уху я варила"... Да и мимо пропустить фигуристую бабоньку было, как за грех. Даже пословицу сложили: казак без молодки, что рыбак без лодки.
  Когда казак отбывал на действительную, сев на-конь, обнимал жену. Держась за стремя, она подавала стопочку, последнюю перед походом, "стременная" именовалась. Есть другое толкование: часть стремени, куда вставляется ремень, похожа на рюмку, если перевернуть. Выехал, за бугром жалочка поджидает, был бы дружок, найдётся и часок. Полюбились, пригубили распоследнюю чарочку, энта прозывалась забугорная", либо - "закурганная". Ещё одно разъяснение. В старину казаков провожали не в хуторе, а все выходили далко за станицу, к кургану, там и прощались, выпывали последнюю рюмку на родимой сторонке.
  Умели любить, быть преданными. Не святоши были, но и не развратны. Певица Надежда Плевицкая в Империалистическую посетила фронт, где в составе эскадрона воевал легендарный донской герой казак Козьма Крючков. Казачий дозор в составе пяти человек вступил в схватку с вражеским разъездом из 27 немецких драгун. Казаки одолели противника, при этом 24-летний К. Крючков сразил 11 немцев. После боя у него насчитали 16 колотых ран и уруб на трёх пальцах, у коня - 11 ран и уколов. Плевицкая предложила уряднику сняться вместе с ней на фотографии, тот очень вежливо просьбу отклонил: "Извините, барыня, я человек женатый и сниматься с дамою мне неудобно".
  Женщины были особым кланом, со своими обычаями. Казачка могла получить медаль "За усердие" за домовитость, благопристойное поведение и если снаряжала на службу не менее трёх сынов. Такие женщины пользовались почётом и уважением, сам Атаман склонял пред ними голову. Казачки во всём должны были отдавать первенство мужчинам, даже уступать дорогу при встрече, причём независимо от погоды.
  Только холостым ребятам было дозволено самим ходить по воду. Оженился мой отец, сходил с вёдрами к роднику, хуторские бабы (в казачьем языке не было слова "женщина") сразу выказали недовольство ему и молодой жёнушке.
  Вошёл в кровь обычай, когда младшие невестки подчинялись старшей. Ох, не в радость складывалась эта традиция уже в наше время моим младшим сношенницам Алле и Ирине! Нашёл историческую причину таких порядков. Оказывается, когда была одна казачья семья, то в большом доме жена старшего сына стряпала на всех и подавала на стол, средняя убирала дом и следила за детьми, младшая наводила порядок во дворе и на скотном базу, ухаживала за скотом и птицей. Меньшие невестки, хошь не хошь, во всём подсобляли старшей, их и посылали в кажный след.
  Атмосфера любви и добра вовсе не располагала к потаканию. Казаки старались не бить детей, ибо потом из него мог вырасти зашуганый воин. Не дозволялось даже матери бранить детей непотребным словами, считалось, что это - сглаз. Я за всё детство ни разу не услышал бранного слова в адрес ребёнка, не говоря уже о матерщине. Не только в Лопатинском, но и в других хуторах и станицах в присутствии ребенка хула полагалась исключению из лексикона.
  Ещё в стародавние времена, в 1794 году, в Уставе благочиния Черноморского казачества было записано: "Буде кто в общественном месте или при благородном, или старше летами, или при степенных людях, или при женском поле употребит бранные или непотребные слова, с того взыскать пени, полусуточное содержание в смирительном доме и взять его под стражу, донеже заплатит".
  Взаимовыручка была сама собой разумеющейся, как в боевых действиях, так и в мирной жизни. Приехал в Лопатину погостевать у дяди Ёры Дронова, двоюродника моего отца. Как раз из Сочи прибыл его родной брат Иван. Часов в пять утра брунжит отбиваемая коса, то Иван зажал в коленях пенёк с обушком, правит литовку. Пристало подыматься, ступать на помощь. Гутарю:
  - Дядя Ёра, я помоложе, пойду первым, вы за мной.
  - Валеркя, Иван старый косарь, нехай первым идёть, ты за ним, я навпоследки.
  Целый день вдвох гоняли деды меня, как зайца. За Иваном не успеваю, Егор пятки режет, и не дай Бог, гривку оставить. Единственная поблажка - косу точили мне братовья, дядя Ёра приговорил:
  - Ты всё одно ня можишь.
   К концу дня сена было нашматовано вдоволь. Дедуням хоть бы хны, а самбист-разрядник упал в лёжку. Самое интересное в этом описании - старшему брату было 79 лет, младшему 75. А мне 20.
  Отношение к детям и старикам зависит от нравственного состояния общества, от этого можно смело определить, куда идет народ, что ждёт его впереди. Уважение к старшим, особенно к пожилым казакам, закрепилось в традициях. Старость у казаков была почитаема, брошенных стариков в казачьих станицах не бывало. Когда по хутору Лопатинскому ехал или шёл пожилой человек, все останавливались, приветствовали старика, стыдились сделать при нём непристойность. Свято соблюдалось правило: у Дона у реки всегда в почёте старики.
  Старшие были боговерующими, держали религию. Перед каждым завтраком, обедом, ужином дедушка и бабушка крестились, глядя на иконы, предосудительно поглядывали на нас, малолетних нехристей. Дедушка принимался за еду завсегда первым. После ужина укладывались спать рано.
  Вечереет, на базу слышится, как струйки цевкой жикают в подойник, пора бежать к бабусе, прямо из-под вымени стебанёшь кружечку парного молока, почти и повечерял. Нонче мы с Толиком сбираемся на рыбалку, в верховья родной речки. Там перекаты, как стемнеет, пескариков размером с мизинец можно в ямках ловить руками.
  Поздно вечером приносим в бидончиках добычу бабушке, она бранит - опять ноги не вымыли. Ничего, что будем реветь от болючих "цыпок", это когда кожа на подошвах репается. Мотались всё лето босиком, да телешом, в одних трусах. Бабушка завтрева смажет трещины сметаной, пятки болеть перестанут. Валимся на ватное одеяло, утром нас ждут бубыри, зажаренные в яешне, хорошо...
  
  СЛОВАРЬ КАЗАЧЬИХ СЛОВ
  ай - или
  абы - лишь бы
  ажник - даже
  амором - сломя голову
  атарщик, отарщик - казак на
  строевой службе при станичном табуне
  баз - помещение или навес для скота
  байдики бить - бездельничать
  байдюже - безразлично
  балясы - открытая деревянная галерея
  банить - приводить в порядок
  пол, обмазывая глиной
  башковый - умный, сообразительный
  бебухи отбить - повредить внутренние
  органы
  бедарка - одноконная повозка на двух
  колёсах
  бельтюки залить - напиться пьяным
  бесперечь - охотно, без возражений
  бесяка - чёрт
  бешак - бешеный
  бзника - паслён чёрный
  бирюк - волк
  божничка - полка для иконы
  бриль - соломенная шляпа
  брунжеть - звенеть
  брухаться - бодаться, меряться силами
  бубырь - ёрш, бычок, пескарь
  буерак - овраг, поросший лесом
  бурки пускать - тонуть
  бурлацкое солнышко - луна
  буркун - донник
  бурсак - хлеб продолговатой формы,
  сухие лепёшки
  бурунный - беспокойный
  быть в щетине, а стать в пуху -
  разбогатеть
  верховские станицы, верховые казаки -
  казаки станиц по Верхнему Дону
  взбугриться - взбунтоваться, вспылить
  взважить - взвесить
  взвар - компот из сушёных фруктов
  взналыгать - запрячь волов
  взять за зебры - взять в оборот
  вилюжить - вилять
  вкручивать щетинку - давать нагоняй
  вназирку - украдкой
  жданки поесть - долго ждать
  живица - незамерзающий родник
  забурунный - скандальный
  за один чох - быстро, сразу
  завеска - женский передник
  завилюжить - сделать извилистую
   линию
  загород - ограда
  задатный - хвастливый
  задельный - упорный в труде
  заложка - задвижка
  занудиться - измучиться
  запутляться - сбиться с дороги
  затирка - каша из муки с луком,
  мучной суп
  затоп - топка в печи
  зыркать - быстро водить глазами
  и в чести и в радости - в почёте
  иверень - кусок, лоскут в виде клина
  иде, игде, - куда
  идти на шпорах - идти, чеканя шаг
  испод - под печи
  ить - ведь
  ишо, ишшо - до сих пор
  кабаржина - шея
  кагала - ватага
  казуня - прозвище казаков
  каймак - густые пенки
  как дикий гусак среди свойских - о
  человеке, чувствующем себя неловко в
  новом обществе
  катух, котух - хлев для
  мелкого рогатого скота
  квелить душу - бередить, терзать душу
  кизек - топливо из сухого навоза
  колготиться - беспокоиться
  колобродить - нести вздор,
  ссориться
  копань - колодец без сруба
  корчажка - горшок с узким горлом
  корчик - разливательная ложка
  косовая сажень - ширина
  размаха рук
  котлубань - яма,
  вырытая течением воды
  кочетиться - горячиться
  кошкины слёзы - притворные слёзы
  кровиночка - обращение к детям
  кружало - колесо прялки
  ни завету, ни ответу - ни слуху,
  ни духу
  ни оттель, ни отсель - откуда
  ни возьмись
  ноня, ноне, нонче - сегодня
  обнёсти умом - о слабоумном человеке
  оболонка - ставня
  односум - одногодок, сослуживец
  оморок - обморочное состояние
  ополыснуть - ударить
  отбутки - дежурство в станичном
  правлении
  откель, откеда - откуда
  охолонуть - остыть
  очунеть - придти в себя
  падальница - упавший
  на землю плод
  памороки отбить -
  лишить соображения
  перевёртух - оборотень
  пересудомиться - о чувстве сильного
  голода
  пилюстка, пелюстка -
  заквашенная кочаном капуста
  поворачиваться, как сом в вентере -
  быть неповоротливым
  подаянка - передача продуктов
  подгор - подножие возвышенности
  подхватной - ловкий, расторопный
  подъесаул - казачий чин,
  соответствующий званию штабс-
  капитан
  помороковать - поразмыслить
  породный - породистый
  посадить на кукан - арестовать
  поснедать - позавтракать
  пригрубок - малая печь при
  русской печи, выступ
  примоловать - приласкать
  природа - родня, порода
  притужина - придерживающая жердь
  прихибениться - притвориться
  прокудной - шаловливый, проказный
  пустоболт - болтун
  пытать интересу - поинтересоваться
  развесить брюнди - расплакаться
  разжижка - щепка для растопки
  разодраться, как бык на сколизи -
  теряться между разными решениями
  расхлебениться - принять
  неряшливый вид
  трухменка - серая, голубая или черная
  папаха из бараньей смушки с узким
  красным верхом
  тума - метис, не
  принятый в казачество
  турсучить - трепать
  тюгулёвка, тугулёвка - тюрьма
  урядник - унтер-офицер
  ухондокаться - устать
  халошина - часть штанов
  на одну ногу
  хирша - горло, задняя часть шеи
  хорунжий - казачий чин,
  соответствующий званию подпоручик
  худоба - домашний скот
  худобёнок - телёнок
  хуторец - земляк, хуторянин
  цебарка - железное ведро
   войсковой старшина - казачий чин,
  соответствующий званию подполковник
  волоковый - волоковая песня
  вохлипки - без седла
  вскормленник - приёмный ребёнок,
  неродной ребёнок
  вывести на склизкое - вывести на
  чистую воду
  выгнать с кандибобером - освободить
  от обязанностей как не оправдавшего
  доверия
  выкидывать коники - совершать из ряда
  вон выходящие поступки
  всходцы - ступени
  вяхирь - приспособление
  для переноски сена
  гамузом - вместе
  гвоздить - бить, разбивать
  герлыга - пастушья палка с крючком
  годовать - выкармливать, воспитывать
  голосить - выполнять роль подголоска
  голутва - беднейшая часть казачества
  гопки - становиться на дыбы,
  резко проявлять несогласие
  горнушка - полевая печь,
  ниша в верхней части лежанки
  грец тебя забери - чёрт тебя возьми
  грубка - плита с дымоходом,
  выступ у печки
  грядушка - спинка скамьи, кровати
  гульный - ведущий праздную жизнь
  гутарить - говорить
  дать по мусалам - ударить по скулам
  дереза - колючий кустарник
  дишканить - петь высоким голосом
  донская развязка - казачья ловкость,
  удаль
  доси, досе - до сих пор
  дружечка - милая, милый
  дуван - трофеи, делёж добычи,
  дуля - сорт груш
  дурака из себя ворочать - притворяться
  непонимающим
  дымка - самогон
  есаул - казачий чин, соответствующий
  званию капитан
  жалечка - милая, дорогая
  жевика - ежевика
  желанник - ласковый, отзывчивый
  круженый - бестолковый,
  неугомонный
  кубыть - наверное
  кужёнок, куженёнок - молодой,
  неопытный человек
  кузенёнок, кузёнок - поросёнок
  курень - квадратный казачий дом
  с четырёхскатной крышей
  кучугур - песчаный бугор
  кушири - густые заросли
  лабуниться - угодливо добиваться
  ладанка - мешочек со щепоткой родной
  земли
  лапатый - цветастый, пёстрый
  левада - участок у реки
  лезть пузырём - зазнаваться
  литовка - большая коса
  лоботёс - бездельник
  лотошить - суетиться, спешить
  лындать - слоняться без дела
  лыснуть - выпить спиртного
  ляда - дверца в погреб
  могилки - кладбище
  мокрушка - мокрица
  мочёнка - поздний сорт
  муздыкаться - нянчиться
  на бирючьем положении - в положении
  изгоя
  набрыднуть - надоесть
  набузовать - нарвать много плодов
  набуздаться - вдоволь наесться
  навильник - рукоятка вил,
  охапка сена на вилах
  навпоследки - под конец
  нагнать на склизкое - угрожать
  расправой
  наддавать бубнов - побить
  надысь - третьего дня
  назнарошки - нарочно, не всерьёз
  нагайка - ременная плеть,
  холодное оружие со свинцом
  наймачка - прислуга, работница
  налыгач - верёвка на рога быка и повод
  намёт - галоп
  насека - атрибут власти, трость
  невладанный - не бывший в
  употреблении
  нехай - пусть
  рахунка - порядок
  репаться - потрескаться
  родимец тебя возьми - выражение
  негодования
  с дуру как с дубу - сказать не подумав,
  по глупости
  сепетить - суетиться
  сидёнка, сиденка - дежурство
  при правлении
  сибирёк - чилига степная
  слухменный - послушный
  снедать - завтракать
  сношенницы - снохи в одной семье,
  невестки
  состроить надсмешки - насмеяться
  сотник - казачий чин,
  соответствующий званию поручик
  сполошный - совершающий
  неоправданные поступки
  спользовать - вылечить
  спопашиться - сообразить
  справа - снаряжение, имущество
  спредвеку - издавна
  стабуниться - столпиться
  стать на дыбошки - резко
  проявить несогласие
  стебать - хлебать
  страма - стыд
  стременная - последняя рюмка
  перед походом
  стрянуть - попасть во что-то
  стуцырь - бравый солдат
  судомиться - хлопотать,
  беспокойно себя вести
  сумно, суморно - жутко, смутно
  суперечить - возражать
  сусал - скула
  схомутаться - войти в
  предосудительные отношения
  терновка - чернослив
  типиляться - болтаться
  из стороны в сторону
  тройчатки - вилы с тремя зубьями
  трошки - немного
  чакан - рогоз
  чапельник - сковородник
  чепига - ручка сохи, плуга
  чересседельник - часть упряжи
  чи - разве, или
  чигуня, - насмешливое
  название верхнедонских казаков
  чига востропузая - прозвище казаков
  иногородними
  чирики - мягкие туфли,
  сапоги с отрезанным голенищем
  чисторядная - чистоплотная
  чичекать - прыгать
  шалаться - бродить без дела
  шалыжина - хворостина
  шебунять - проказничать, слоняться
  шеметом - очень быстро
  ширкопытом - кувырком, беспорядочно
  шкабырдать - плестись
  шляндра - гулящая женщина
  шутоломный - несдержанный
  юрт - земельные и водные
  угодья одной станицы
  
   ОСОЗНАНИЕ СЕБЯ
  Вот и подошли последние страницы повествования о нашей династии. Долгие годы в моей семье не было принято говорить о предках. Когда к изданию готовилась эта книга, я не нашёл дореволюционных фотографий казачьих семейств, не сохранилось ни единой, чудом уцелела карточка семьи Дроновых. Это всё, что осталось от некогда большой и заслуженной семьи.
  Казачья проблема, казалось, была снята раз - и навсегда. К Вандее возврата нет! Больше никогда Юг России не станет очагом нестабильности государства.
  Печать молчания снята в девяностые годы. Много всплыло боли, горя. Стало модным блистать флагом антисоветизма. Но с водой выплеснули и ребенка, сокрушители ненавистного для них строя сделали гигантский шаг к уничтожению самого российского государства. Кто этого желал, а кто не видел, да и до сих пор не ведает, что русская цивилизация на грани если не уничтожения, то расчленения.
  Казачество прекратило свое существование. Не ждёт ли русскую нацию повторение пройденного, не наступит ли в России тот грозный Девятнадцатый год, время взаимного избиения, в котором был уничтожен казачий народ? Поубиваем друг друга - трагично, но не безвозвратно. Придут наши потомки, со скрипом и болью восстановят страну. Но может произойти самое страшное: крушение в наших семьях национальных ценностей. Их уничтожим - сотрём даже воспоминание о Великой России. Не нужно нам величие тысяч баллистических ракет (хотя и без них - хана). Главное это осознание силы себя, лично себя и своих близких, гордость за тех, кто рядом, забота о тех, кто оступился. Вера в свою миссию.
  Голос родной крови неподвластен времени. От каждого из нас тянется в прошлое, во тьму веков, незримая нить, и даже если не знаешь о ней, она непременно напомнит о себе зовом далёких предков.
  Работа по поиску семейных корней предназначена, прежде всего, для молодёжи. Предлагаем своим ребятам - посмотри на историю своей семьи, узнай, как родные вели себя во время лишений, трудностей, подумай, как будешь ты действовать во время трудных годин.
  Надо поставить задачу воспитать своих детей так, чтобы на вопрос: "Кто твой любимый герой?" они с гордостью ответили: дедушка, другие мои предки. Для этого самое лучшее - написать, по возможности опубликовать семейные хроники.
  По моему убеждению, начинать восстановление чувства гордости за страну необходимо именно с показа достижений своей семьи, рода, фамилии. С чего начать? С генеалогического древа. Постараться глубже уяснить прошлое всех своих родственников, ранее живущих и ныне здравствующих. Побеседовать с каждым, записать воспоминания, передать стиль рассказчика, его индивидуальность, жесты, особенности интонации.
  В установлении должности, подтверждении наград, полученных ранений, значимую помощь могут оказать областные и центральные архивы, за скромную плату они выдадут для вас самые интересные справки, факты, наградные листы, характеристики. Не следует забывать районные архивы, их работники знают многое и про многих.
  Затем постараться работать по схеме: тема - поиск - артефакты - хранение. Собрать предметы времени и быта, ознакомиться с письмами, осознать те чувства и мысли, которые овладевали воинами и тружениками тыла в тяжёлые дни войны. Создать макеты, сделать копии подлинных документов, собрать предметы воинской амуниции, наградные знаки. Нужно сделать фотографии жилья, мест работы, через десятилетия они станут реликвией.
  Трудная судьба России поставила многие наши семьи в разряд разорванных, по всей территории земного шара обжились предки россиян. Можно попытаться восстановить семейные связи, попробовать связаться с русским общинами в других странах, они помогут в установлении родственных контактов.
  Не забывайте о переписке с учебными заведениями, в которых учились близкие. В нашем регионе значительная историческая база по истории учебного заведения создана в Семичанской средней школе Дубовского района. Думается, что и в школах, техникумах, институтах, которые окончили ваши родственники, есть фотографии, документальные данные о жизни, быте, наградах за достойную учёбу.
  Попробуйте привлечь музеи, если работники районных музеев и не дадут конкретных фактов по истории семьи, то помогут в направлениях поиска. Заветинский, Зимовниковский, Жуковский Дубовского района музеи являются драгоценной копилкой нашего прошлого. Самый большой знаток военных действий на территории восточных районов области живёт в Ремонтненском районе. А.П. Бочаров - бескорыстный энтузиаст поисковой работы, человек, возродивший утраченные имена освободителей района, возвративший десяткам семей дорогие имена родственников, числившихся пропавшими без вести. Анатолий Петрович может оказать каждому неоценимую помощь в поиске родственников.
  Интересный пласт семейной хроники - служба в Вооруженных Силах, где родичи сильного пола проходили навыки закалки, организованности. Запасники и отставники с интересом расскажут о традициях, привычках, укладе воинской жизни тех лет. Письма из армии создадут дополнительный интерес и теплоту.
  Очень осторожно надлежит работать с ребятами, которые прошли костоломку Афганистана и двух войн в Чечне. Нужно понять - ещё болит. Мудро выждать то время, когда родственник сам сможет поведать об этих войнах, может быть даже через долгие годы.
  Самая скользкая тема - негативные факты. По роду своей службы мне приводилось запрашивать данные, личные дела репрессированных в тридцатые годы. Когда вручал справку человеку, запросившему подтверждение факта репрессии, всегда спрашивал, нужно ли знакомить с подробностями архивного дела. Почти все не хотели выплёскивать грязь тех лет, ибо остались родственники тех, кто наговаривал, шептал и порочил. Если хочется отдать дань исторической справедливости и рассказать об отрицательных персонажах тех времён, то нужно всегда быть готовым документально подтвердить их деяния. Ибо потом можно увязнуть в судебных исках.
  По мере возможности хорошо бы снять фильм, это не так сложно, как кажется на первый взгляд. Просто следует сесть перед видеокамерой и наговорить результаты своих поисков. Я, к примеру, снял материалы по истории семьи на двухчасовую видеопрограмму.
  Сотворение семейных хроник это трудное и затратоёмкое дело. Но сам процесс интересен, постигаешь самое главное - мои предки жизнь прожили не зря. Хочется, чтобы эта книга хоть немного послужила своеобразным методическим пособием для тех, кто хочет запечатлеть историю своей семьи.
  ст. Казанская - с. Дубовское В. Дронов
  2010 год
  
  
  
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  
  Фонд поколений ______________________________________стр.
  
  
  Часть I
  Династия обречённых
  Родоначальник________________________________________стр.
  Атаман ______________________________________________стр.
  Хлебороб_____________________________________________стр.
  Казачья трагедия_____________________________________ стр.
  Кавалер Золотого оружия______________________________ стр.
  Комиссар____________________________________________ стр.
  Воин ______________________________________________ стр.
  
  
  Часть II
  Цена Победы
  К фронту_____________________________________________стр.
  Письмо брата_________________________________________ стр.
  Крещение_____________________________________________стр.
  Лужский рубеж________________________________________стр.
  Наука отступать_______________________________________стр.
  Штыком в зализны очи ________________________________стр.
  Каждый к своим_______________________________________стр.
  Труд и пот солдат______________________________________стр.
  Дороги жизни, дороги смерти____________________________стр.
  Лечит ли время ________________________________________стр.
  Как я стал "богом войны"________________________________стр.
  До тебя мне дойти нелегко_______________________________стр.
  Фронтовая карьера_____________________________________ стр.
  Война как работа_______________________________________стр.
  От батареи осталось только пять бойцов___________________стр.
  Он один вернулся из боя ________________________________стр.
  Четыре смерти под Новороссийском_______________________стр.
  Рвём "Голубую линию"__________________________________стр.
  
  
  Гуманизм или месть?____________________________________ стр.
  Думы о доме___________________________________________ стр.
  Авось да небось в бою___________________________________ стр.
  Заживо не сгорели______________________________________ стр.
  Доживи - до Победы____________________________________ стр.
  Умение побеждать_____________________________________ стр.
  Командирская подготовка ______________________________ стр.
  Может, и выживу_____________________________________ стр.
  Фронтовое счастье ____________________________________ стр.
  Дорого, слишком дорого досталась победа________________ стр.
  Жжёт нас совесть и память, у кого она есть________________ стр.
  
  
  
  
  
  Часть III
  Моя родня
  Житиё_______________________________________________ стр.
  Семья Гавринёвых ___________________________________ стр.
  Словарь казачьих слов_________________________________ стр.
  
  Осознание себя _______________________________________ стр.
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Дронов Александр Тихонович
  
  Дронов Валерий Александрович
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  КАЗАЧИЙ ПРИСУД
  
  
  
  
  
  
  
  
  В авторской редакции
  Компьютерная верстка - ______________
  Корректор - Н. Дронова
  
  
  
  
  Отпечатано в _______________________________
  
  
  
  
  Подписано в печать ______________
   Усл.печ.л. _____.
  Тираж _____. Заказ Љ____ от __________2010 г.
  
  _________ 2010 год
  
  
  
  
 Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"