Аннотация: Главный герой вымышлен, но сюжет основан на подлинных событиях в одном из московских НИИ. Мягкий тип критики. Под таковым мы подразумеваем мотивированность всех замечаний и их привязку к тексту рассказа, без "имхов" критика.
28 апреля 1986 года, Москва
Солнышко красно,
Гори, гори ясно!
Птички летят,
Колокольчики звенят!
Нет, это звенят не колокольчики - Люба в кухне брякает посудой, перемывает после ужина. Тихий вечер, солнце в окна, сын-первокурсник за стенкой шепчется с барышней по телефону, монотонное бубнение телевизора, газетка, сигаретка... Семейная идиллия.
Алексей Витальевич шевельнул газетной страницей. "Крутов признан лучшим нападающим московского чемпионата мира", - сообщает "Советский спорт". "Нападающий всегда крутов", - мысленно каламбурит Алексей Витальевич.
Входит жена, - мокрый фартук, в седеющих пухово-перманентных волосах черные штрихи "невидимок", - вытряхивает переполненную окурками пепельницу, забирает пустую чашку с осевшими на стенках бурыми разводами, спрашивает:
- Как хочешь, - устало машет рукой Люба и выходит.
Постарела Люба. Моложе мужа на десять лет, а выглядит ему ровесницей. Алексей Витальевич чувствует какую-то смутную, горькую вину перед женой. Девятнадцать лет брака с издерганным неудачником, не "остепенившимся" научным сотрудником: ранняя седина; неистребимая усталость от так-себе-существования; километровые очереди, пудовые авоськи и прыжки выше собственной головы ради того, чтобы кинуть в рот птенцу лишний кусочек; ушлая портниха-частница с хитрыми глазами - чтобы выглядеть "не хуже других", а в конечном счете - все равно хуже. Все это на его, Алексея Витальевича, совести. Если бы тогда, на заре их отношений, не сделал он роковой ошибки, смешавшей с пылью, выбросившей на обочину всю их дальнейшую жизнь... Роковая ошибка? Да нет, просто глупая.
- ...Двадцать шестого апреля на Чернобыльской атомной электростанции произошла авария, два человека пострадали, - произносит с экрана Игорь Кириллов. Он деловито-спокоен, но очки зловеще поблескивают.
У Алексея Витальевича застучало в висках, миллионы атмосферных столбов надавили на уши. Так, тихо... тихо... вдох-выдох... Черт, только инсульта не хватало!.. Вдох-выдох... Вот оно... Началось... Двадцать шестого апреля... Позавчера, стало быть. А сообщают только сейчас. Суки...
- Угу, два человека, щаз! - Вовка возникает в дверном проеме. Взгляд жесткий, полуулыбка кривит младенческий еще рот. - Вражьи голоса говорят, что оттуда облако радиоактивное пришло в Польшу и Швецию! Это ведь то, что ты им всем доказывал!
Вдох-выдох...
- Пап...
Выдох... Выдох... Вдохнуть не получается...
- Мама! Отцу плохо!
Прыгающие, искаженные от страха лица жены и сына, крупинка нитроглицерина, немеющий язык, бегущие чередой картинки прошлого...
15 января 1967 года, Москва
Мороз скручивал город в свиное ухо. Утренняя гимнастика мелкими перебежками: остановка - заиндевелый трамвай - гулкая станция метро и вагон, парной от надышавших, со скрытым отвращением жмущихся друг к другу людей - последний рывок по улице, потирая перчаткой слипающиеся от мороза ноздри. А тут ещё проверка на входе. Десятки опоздавших сотрудников Института Энергетики имени Луначарского уныло отдавали пропуска суровой даме из отдела кадров. Алексей Витальевич грустно смотрел из окна второго этажа на Ленинский проспект. По переходу бежали люди, отсюда похожие на странных марионеток: лица сведены озабоченными носогубными складками, движения неуклюжи, колени сгибаются рывками, голени выбрасывают стопы вперед, вперед, вперед...
- Мужчины! Чай поставьте кто-нибудь! Холодно! - У Зинаиды Федоровны густой голос, почти бас, но из себя Зинаида Федоровна - маленькая сухонькая пожилая женщина. Кажется, природа, создавая ее, что-то перепутала в потемках и всандалила в женское горло длинные мужские голосовые связки.
- Готовить еду - женское дело, - ухмыльнулся Дима, молодой инженер, год назад распределённый из МФТИ с красным дипломом и обиженный сей несправедливостью, но сегодня опередивший проверку буквально на пять секунд, а потому довольный. - Ладно, сейчас поставлю.
- Молодой, а занудливый! - вздохнула Зинаида Фёдоровна. - Кто же за тебя такого пойдёт?
- За меня и так не пойдут, если не защищу диссертацию. А сумею защититься - у меня есть кое-кто на примете.
- Расчётливый ты, - укоризненно бормотала женщина, пока парень наливал воду в чайник. - Мы не такие были. Энтузиасты. Про Павку Корчагина читал?
- В школе проходил. Но что толку от вашего энтузиазма? Сидим на рабочем месте в шубах, чаем греемся...
Вполуха слушая добродушные пререкания коллег, Алексей Витальевич мысленно улыбался. Два месяца назад он так же, как теперь Дима, был уверен, что жених из него незавидный. Еще бы - хмурый, заскорузлый от работы и одиночества "младший без степени" - кому он нужен? А теперь... Теперь по вечерам его ждет Люба. Он приходит с работы, а в доме пахнет чем-то вкусным и уютным, тихо посвистывает чайник на плите, и молочно-белые руки нежно обвивают его шею...
Шумно открылась дверь:
- Товарищи, кто пойдёт на доклад у атомников? - Матвеев из группы напротив притопывал от холода и нетерпения.
- А что там? - рассеянно поинтересовался Алексей Витальевич. Если тема доклада заслуживает интереса...
- Атомную электростанцию собираются ставить. В Чернобыле.
- А, слышал я об этом. Но разве её пропустили? Опасная вроде.
- Вот и пойдём, разберёмся.
Мужчины синхронно поднялись с мест и, стараясь поменьше ёжиться, вышли из комнаты. Тут же выяснилось, что в коридоре ещё холоднее.
- Может, вернёмся за дублёнками? - неуверенно спросил Дима.
- Да ну, по институту ходить в шубах - ещё подумают, что мы опоздали. Пошли быстрее в аудиторию, там наверняка теплее.
Оптимистическое предположение Алексея Витальевича оказалось верно: в аудиторию набилось столько народу, что для холода просто не осталось места. Согреваясь, теплотехники начали прислушиваться к докладу.
- ...Таким образом, новая АЭС покроет потребности в электричестве всего района! - бойко закончил автор.
- Простите! - негромко произнёс Алексей Витальевич. Присутствующие перевели взгляд на него. - А как насчёт вопросов безопасности?
- Всё в порядке, - отозвался докладчик. - Это обычная схема, совершенно надёжная.
- Гм! Насколько я знаю, совершенно надёжных схем не бывает. До сих пор такие станции строились в малонаселённых местностях.
- Да, но вот проблема: где меньше населения - там и электричество не нужно. Как будем искать выход? Наверное, надо исходить из того, что до сих пор подобные схемы показывали свою надёжность. Почему вдруг именно Чернобыльская АЭС выйдет из строя?
- Именно потому, что у неё много потребителей, - не сдавался Алексей Витальевич. - А значит, неравномерная нагрузка.
- Эта проблема легко решается, - с видом превосходства отпарировал докладчик. - Извините, Алексей Витальевич, при всём к вам уважении - это вопрос не теплотехнический, а наш.
- Хорошо. Вы можете подробнее рассказать о системах обеспечения безопасности?
- Не могу, это требует допуска к секретности первой степени. А у вас - прошу прощения... И не только у вас...
16 января 1967 года, Москва
- Лёша, что происходит? - Зав лабораторией промышленной теплотехники печально смотрел на Алексея Витальевича.
- Михаил Александрович, речь идёт об АЭС, которую планируется построить в Чернобыле. Я уверен - станция опасна. И пусть нам не твердят про допуск - теплотехнический режим может выйти из-под контроля. Тогда неминуема катастрофа! Рядом с Киевом!
У зава был насморк. Он беспрестанно тер мягкую увесистую грушу носа платком, а в покрасневших глазах явственно читалось: "Чтоб тебе провалиться!" Только что Михаилу Александровичу пришлось выдержать небольшую головомойку от начальства. Небольшую, но крайне неприятную. Причина? Да вот она, стоит перед ним, с ноги на ногу переминается. Молодой, да зеленый, а вишь ты - со своей правдой! Влетел в кабинет директора института, доказывал, докладную записку настрочил. Директор, ясное дело, Михаила Александровича - на ковер: разберитесь, дескать, с поведением вашего подчиненного. Охо-хо... Зав звучно высморкался, потискал нос, искоса глядя на Алексея Витальевича.
- Лёша, ты понимаешь, чего добиваешься? Проект уже существует, не сегодня-завтра будет утверждён, и тогда начнётся строительство. Готовится проект такой же станции под Москвой. Затрачены уже миллионы рублей! Что ты предлагаешь: выбросить их на ветер? Из-за каких-то надуманных опасностей? Если при некоторых режимах надёжность станции падает - значит, её будут эксплуатировать при других.
- А если нет?
- Что значит - нет? Ты считаешь - кругом дураки, ничего не понимают?
- Михаил Александрович, я этого не сказал. Но мне кажется, что проблеме получения оружейного плутония уделяется куда больше внимания, чем вопросам безопасности самой станции. Это было бы не так страшно, если бы её строили в малозаселённой местности...
- Где некому потреблять электроэнергию. Ты говоришь чепуху. Нам нужны и плутоний, и электричество.
- Вот в этом и кроется опасность! Нужно выбирать - или одно, или другое!
- Алексей Витальевич! Хватит! Тебе тоже придётся сейчас выбирать: или диссертация, которую я собирался на следующей неделе поставить на обсуждение семинара, или эта война с ядерщиками!
28 апреля 1986 года, Москва
Солнышко красно,
Гори, гори ясно!
Птички летят,
Колокольчики звенят!
Дурацкая песенка. Прицепилась, не отвяжешься... Алексей Витальевич мрачно наблюдает за мухой, бестолково ползающей по стеклу. В комнате стоит аптечный запах, будто "неотложка" оставила после себя невидимый фантом. Жена и сын по очереди просовывают в дверь лица с застывшими тревожными улыбками.
- Ты как?
- Нормально.
А что нормального-то? Интеллигентский рефлекс: мог сделать, но не сделал - значит, виноват. А если потому не сделал, что не мог? Ведь не мог! А, может, все-таки мог?..
Тогда, в шестьдесят седьмом, взбрыкнул Алексей Витальевич, не внял увещеваниям зава. Поднял в институте такой бенц, что шарахаться начали даже лояльные прежде коллеги. Не найдя поддержки, взял свои расчеты, пробился - подумать только! - к первому секретарю Московского горкома КПСС Гришину! Встреча закончилась со счетом сто - ноль: на следующее утро Алексея Витальевича вызвали на Лубянку. Скучающий капитан, едва ли не ковыряя в носу, доходчиво объяснил притихшему теплотехнику, кто он есть такой и где его место. Заодно рассказал о том, какой вред наносит упрямство психике человека: лечат потом такого упрямца советские психиатры, лечат, да никак не вылечат.
Смешно, но невесело. Встал Алексей Витальевич былинным витязем на распутье: направо пойдешь - жив-здоров будешь, да совесть потеряешь; налево пойдешь - совесть сохранишь, но под аминазином вряд ли она тебе понадобится. А позади - спокойная работа, учёная степень на подходе и тихий семейный уют под посвистывающий чайник... Повернул Алексей Витальевич назад. Кто-то поступил бы иначе? А вскоре под его ладонью засучили в Любином округлившемся животе крохотные ножки. И всех потерь вышло - защититься так и не дали. И всех последствий - репутация Иванушки-дурачка и смутная блуждающая тревога в средостении, там где... Где душа?..
- Ты как? - в сотый уже раз.
- Нормально.
"Нет, черт раздери, не нормально!" Ядерный дьявол, почти два десятилетия смирно сидевший в реакторе, пробил крышу и стены, вырвался на свободу и, пьяный от счастья, взметнулся к небу, понес бесшумную смерть. Но он-то, Алексей - вот сейчас, теперь! - что он мог сделать? Муха, злобно гудя, забилась в стекло. Теперь все поздно. Парки сплели нить судьбы, и ничего нельзя исправить, как и девятнадцать лет назад. Или, все-таки...
- Можно? - сын входит в комнату, и в ней сразу же становится тесно. Большой он, Вовка, крупнорукий и весь из острых углов, еще не утративший смешной щенячьей неуклюжести и старательно компенсирующий ее грубоватостью. Но сейчас из черноты зрачков выглядывает ребенок, боящийся потерять отца, и у Алексея Витальевича щиплет в носу. Это лишнее, совсем лишнее...
- Дай сигарету, сын, - говорит он, чтобы прогнать слезы.
- Да ты что! У тебя давление!
Алексей Витальевич отмахивается, поднимается, кряхтя, просовывает ноги в тапки.
- Мама где?
- В ванной. Пап... Не надо.
Алексей Витальевич шаркает к окну, давит муху, отворяет форточку, закуривает. В сизом облаке повисает какая-то недодуманная мысль... что-то важное... ускользнувшее с приходом Вовки...
- Пап... Надо позвонить в Киев.
- Кому?
- Здрасьте. Омельчукам, Мяликам, дядь Сереже Данченко в Припять тоже...
- Зачем?
"Володенька, сынок, не мучь меня..."
Сын заметно напрягается, ребенок прячется, ему на смену приходит жесткость.
- Что значит - зачем? Ты чего, отец? Они должны уехать на время подальше от Чернобыля!
Алексей Витальевич смотрит на сына сквозь дымовую завесу и снова - снова! - видит перед собой указательный камень. "Направо пойдешь..." Линия судьбы сделала круг и вернулась в ту же точку. Выбирай! Ну же! Скажи, каков твой выбор, и я скажу, кто ты. Говори!
- Ты знаешь, что бывает за распространение паники?
Выбор сделан. "Володенька, сынок, не осуди..."
- Чего?.. Паники?! Отец, и это говоришь ты?! Тебе ли не знать, что там на самом деле произошло?
- Произошла авария. Два человека пострадало. Всё.
- Но выброс...
- Нет никакого выброса. Врут твои вражьи голоса. Клевещут. Никуда я звонить не стану.
- Значит, я позвоню! Там же твои друзья, отец! Как ты можешь?
- Могу. - Алексей Витальевич бледнеет, пепел сыплется на подоконник. - Эта станция исковеркала мою жизнь. Я не позволю ей и твою исковеркать. Не будешь ты звонить! Сказано: ничего серьезного, двое пострадавших, - значит, так и есть. Хочешь вылететь из МГУ? Или всю жизнь прозябать лаборантом?
- Ты просто трус! - Прищур сыновних глаз жесток и циничен, как плевок в лицо. "Скажи, каков твой выбор, и я скажу, кто ты".
- Что вы тут кричите? - Люба в полотенце вокруг головы мечет испуганный взгляд с мужа на сына.
- Я - трус?! - Алексей Витальевич тяжко опирается на стол, дыхание перехватывает. - Да ты, сопляк... У тебя еще молоко на губах не обсохло... Ты... На отца!
Люба подскакивает, обхватывает его плечи, усаживает - через беспомощное сопротивление - на стул:
- Леша, тихо, у тебя же давление...
- Трус! - У Володи прыгает подбородок, по-детски нежный, раздраженный непривычной еще бритвой. - Тебя исковеркала не станция, а трусость. Один раз тебя пуганули гэбисты, а ты на всю жизнь обделался!
- Володя! Замолчи! - голос Любы пронзителен.
- Тогда сдрейфил, а теперь уж и на подлость готов. Старый параноик! Я сам позвоню!
Сын вихрем вылетает из комнаты.
- Не позволю!!! - грохочет Алексей Витальевич, багровея. Пытается встать, но руки жены не пускают.
- Леша, не волнуйся, я сама...
Шорохи, приглушенные возгласы, что-то падает, катится, гремя... Люба, жалкая и растерянная, застывает на пороге. Полотенце свалилось, мокрые растрепанные пряди прилипли ко лбу.
- Закрылся с телефоном у себя, - лепечет она. - А может, все обойдется?.. Не те времена уж...
Алексей Витальевич, шумно дышит, прикуривает дрожащими пальцами.
- Щенок... - бормочет после судорожной затяжки. - Ладно, пусть... Сам огребет - узнает... На отца...
1 мая 1986 года, Москва
Хмуро. Серо. Тоскливо.
Алексей Витальевич приклеился взглядом к телеэкрану, стараясь не замечать сдавленных всхлипов жены. Страна празднует Первомай. Мелькающие врезки: демонстрация в Ленинграде... в Тбилиси... в Риге... в Киеве... Флаги, транспаранты, разноцветные шарики. В Киеве срывается дождик: мелкой моросью - на бумажные цветы, на плечи людей, на непокрытые головы...
Бессмысленно бежать от проблемы: рано или поздно все равно догонит и даст пинка.
Два дня Алексей Витальевич не разговаривал с сыном. Жена суетилась между ним и колким, желчным Володей, заискивающе-просительно заглядывая в их лица, но Алексей Витальевич упрямо молчал, а сын пропадал, появлялся, ничего не объясняя, закрывался в своей комнате, тихо перезванивался с кем-то по телефону. И было ощущение, что там, за закрытой дверью, зреет что-то тайное, что-то... неотвратимое. А потом оттуда доносилось хрипение магнитофонной пленки, диковатая, незнакомая музыка-крик и нервный, яростный речитатив:
"Ночь коротка, цель далека,
Ночью так часто хочется пить,
Ты выходишь на кухню,
Но вода здесь горька,
Ты не можешь здесь спать,
Ты не хочешь здесь жить". *
И это тоже было неотвратимо, тревожно, ново. Но Алексей Витальевич молчал.
- Слава труду! Ура, товарищи!
- А-а-а!
- Слава КПСС!
- А-а-а!
- Да здравствует дело великого Ленина!
- А-а-а!
Не молчи, если есть, что сказать! Делай, если можешь что-то изменить! Но вовремя, сегодня - завтра опоздаешь. Мог сделать, но не сделал - значит, виноват. А если потому не сделал, что не мог? Ведь не мог! А, может, все-таки мог?.. Глядя в праздничную толпу, Алексей Витальевич сжимает кулаки, белеют костяшки, белеет лоб, белеют губы.
На факультете, где учится Володя, собралась группа добровольцев. Взяв академические отпуска, эти мальчишки, не верящие ни в бога, ни в черта, ни в КПСС, уехали в Чернобыль. И Вовка. Закинул на плечо невесть откуда взявшийся армейский вещмешок, поцеловал мать, в голос плачущую и вцепившуюся в него мертвой хваткой, и закрыл за собой дверь. На отца даже не взглянул...
"Ты прав, сынок. Совесть важнее уютной жизни под посвистывающий чайник".
![[]](/img/r/romm_f_a/cassandra/1.jpg)