Романенко Александр Юрьевич : другие произведения.

Вьюжная Америка

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 5.62*7  Ваша оценка:

  90,000 слов
  
  
  вьЮжная Америка
  Эквадорские записки
  
  
  
  I Москва-Тенерифе-Гавана-Кито
  
  
  Нас трое: дочь Маша, жена Валентина и я. Мы сидим в креслах по правому борту кубинского ТУ-154 и смотрим в иллюминатор. Под нами - бесконечные шоколадные волны Анд. Позади... позади - два месяца суеты, споров, сборов, разговоров. Позади - Москва, Тенерифе, Гавана-Куба.
  - Особенно Куба, - уточняет Валентина.
  - Да, особенно, - соглашаюсь я.
  Куба оказалась нашим неожиданным открытием. Собственно, мы и не ожидали ничего хорошего на этом "острове свободы", но всё же, всё же... Я бродил по центру Гаваны и с ужасом думал:
  - "А если там всё будет так же, как здесь, что тогда?"
  "Там" - это Эквадор. Конечно, от Кубы до Эквадора целый день полёта, но как ни крути - тоже ведь Южная Америка. Что если вся эта нищета, голодная, разрывающая душу скудость, которая так больно ударила по нашим глазам, что если это всего лишь обычный Южноамериканский стандарт жизни, а проще говоря - и есть жизнь, бытование, перебивание с хлеба на квас.
  Правда, нам уже многое известно о пункте назначения, об Эквадоре: я перерыл Интернет и выудил оттуда десятки фотографий и статей, в книжных магазинах тоже кое-что разыскал, но за два месяца нам так и не удалось встретить кого-нибудь из "наших", хоть бы одного человека, кто там побывал. Как ни относись к необъективным рассказам очевидцев, но часто они дают гораздо больше, чем стопка туристических брошюр.
  Два дня на Кубе истомили нас, показались месяцем. На третий день, после полудня, мы решили вернуться в номер и не выходить из отеля. Больше всего раздражало в этом городе, что через каждые двадцать шагов к нам обязательно приставал какой-нибудь прохожий. Нас трогали пальцами и просили денег. Мы не давали. Не из жадности, а скорее из страха. Я не сразу понял природу этого страха, осознал её только когда мы, наконец, оторвались от земли и неполюбившаяся Гавана резво побежала куда-то назад, в сторону, пока на её место не выплыл полосатый океан: наш страх - это страх остаться, страх не улететь, не выбраться отсюда, страх слиться с кубинцами, с их грязными улицами, с их "кафе", больше похожими на конторы гробовщиков, страх свыкнуться с их тощими авоськами, наполненными зелеными как трава лимонами, с их жадно-злыми глазами, с их серыми полуразваленными руинами домов. В нас проснулся, ожил, и в течение двух дней владел и правил нами генетический страх советского человека. Скудная, жалкая, обнищавшая Гавана сработала для страха как будильник, и за это мы презирали её.
  Но всё позади. После взлёта я совершенно успокоился.
  - ...что там никогда не было политических экспериментов...
  Это прозвучал обрывок фразы из, наверное, длинного монолога жены, просочился в сознание. Очевидно, Валентина рассуждала об Эквадорской политике.
  - Ну, рабство там всё-таки было, - возражаю я, впрочем, весьма вяло. Всё это говорилось уже не раз, и не об этом хочется думать. Под нами, совсем близко, кажется, всего в двух-трёх километрах, ползут округлые замшевые горы, изредка прорезанные речками. Не видно ни дорог, ни лесов, ни снега.
  - Папа, почему там нет снега? - спрашивает Маша, подслушав мои мысли.
  - Тропики, жарко...
  Зачем-то я вспоминаю о новой кожаной куртке, отданной в Москве за бесценок, вспоминаю с жалостью. Я думаю:
  - "А вдруг мне захочется сходить в горы? Тогда снова придётся покупать такую же куртку. Предупреждал же, зря продаём".
  Но в этот момент самолёт круто закладывает левый вираж, солнце горячей струёй полоснуло по нашим лицам, мы потянулись к окошку и вдруг увидели прямо под нами, действительно рядом, небрежно разбросанную по длинному склону горы кучку серых домиков. Самолёт качнулся, приподнял крыло - домики исчезли. Что это было? Пастуший посёлок? И вообще, где мы?
  - Где мы? - спрашиваю у стюардессы.
  Улыбчивая, но заспанная мулатка с алым платочком на плече хлопает глазами - не поняла.
  - Дондэ эстамос? - стократно вызубренный вопрос выговаривается с трудом.
  - Бенесюэля. Бенесюэля.
  Поворачиваюсь к жене, говорю с видом экскурсовода (в дальних путешествиях гид - моя привычная роль):
  - Над Венесуэлой летим.
  Жена и стюардесса одновременно кивают. Я думаю:
  - "Венесуэла... Венесуэла ..." - в этом месте я впадаю в мечтательность. Всё, что мне известно об этой земле - фотография одной потрясающей красавицы, ставшей как-то не очень давно Мисс Мира. Но вспомнить её лицо никак не удаётся - все Мисс Мира похожи друг на друга как родные сёстры, известный факт...
  
  Мы обожаем обеды в самолётах. Просто поразительно, какие мы глупые - нам всегда кажется, что обед в самолёте - бесплатно. Мы никогда не перекусываем в аэропортах - зачем? Всё равно скоро принесут в салоне. Я знаю, что примитивный ломтик курицы с горошком, съеденый на высоте десять тысяч метров, обходится нам примерно во столько же, сколько платят за настоящее итальянское куриное жаркое в первоклассном ресторане где-нибудь на Сейшелах, но хочется забыть об этом: "авиационная" курица с горошком - бесплатно. Невинный самообман.
  Пообедав, употребив по два "бесплатных" же стаканчика красного сухого, принимаемся за обсуждение распорядка нашего первого дня "на месте". В конце концов, побеждает мой план номер три: прилететь, поселиться в отеле и, не переодеваясь, отложив пересмотр вещей и даже душ до вечера, немедленно пойти гулять по городу.
  Вскоре объявили о снижении. Не дождавшись, пока мы застегнём ремни, самолёт клюнул носом в розовую тучку, выпорхнул из неё и подарил пассажирам правого борта великолепный вид на горное ущелье, украшенное петлями блестящих ручьёв. То ли снижение шло слишком энергично, то ли горы под нами становились всё выше, но, глядя в иллюминатор, можно было подумать, что посадка произойдёт как раз на одном из этих ручьёв, где-нибудь поближе к овечьим поилкам.
  Но вдруг картина изменилась: горы как бы провалились в бездну и открылась глубокая тёмно-зелёная долина, исполосанная дорогами, заляпанная многоугольниками жилых районов, хрустальными осколками теплиц, и прочими признаками развитой цивилизации. Притормозив, мы опустились ещё ниже и... всё засияло, заискрилось, ожило. После двухчасового горного пейзажа мелькающие под нами стеклянные пирамиды домов показались небоскрёбами Манхеттена. Цивилизейшен, цивилизейшен! Восторг, ура, не Куба!
  Жена радостно комментировала свои впечатления, тяжёлые камни валились с наших душ - цивилизация, красота, надежда... Мы летели над парками и стадионом на высоте не более трёхсот метров, травяные лужайки казались удивительно гладкими, серые бетонные дорожки - удивительно чистыми.
  Я люблю смотреть посадку, люблю переживать миг первого касания, и в такую минуту мне всё равно, где я, сознание заполняется одной единственной, но громадной мыслью - я далеко, уже далеко! Это чрезвычайно важно для меня, хоть я и не смогу толком объяснить почему.
  Кубинский лётчик, очевидно, очень хорошо усвоивший советскую школу пилотирования советских же судов, приземлил нас так мягко и нежно, будто вёз нитроглицерин. Самолёт побежал по новенькой чёрной дорожке, зарычал, затрепетал крылом.
  - Нужно выйти первыми, - неожиданно заявила Валентина.
  - Зачем?
  - Багаж получать.
  Я не улавливаю связи между первенством выхода и качеством получения багажа, но соглашаюсь, тем более, что самолёт полупустой, толкучки не ожидается, и к тому же мы - единственные русские на весь салон. Остальных русских (большинство) поглотили Канарские острова, а нескольких несчастных съела Куба. Не обращая внимания на уговоры стюардессы, мы покидаем наши уставшие кресла и переходим поближе к выходу.
  Вскоре подали трап, я устремляюсь вперёд, соскальзываю на землю, ноги непослушно гнутся в неправильные стороны.
  - Не жарко, - говорит жена.
  - "Не холодно", - думаю я.
  Всё вокруг нравится мне с первого взгляда. Я глубоко вдыхаю свежий воздух, стекающий с длинной горбатой горы. Новые запахи, тропическая эйфория.
  Моё настроение поднимается на ещё большую высоту при виде местной таможни. Ужас и содрогание от воспоминаний о таможне кубинской ещё живы в нас, но здесь, в Эквадоре - свобода. Никому не приходит в голову рыться в наших сумках, благообразный паренёк в полувоенной форме улыбается на все тридцать три, едва нас завидев. У меня в голове мелькает подозрение, что его улыбка слетит в один миг, как только он развернёт наши советские паспорта, но я ошибаюсь. Едва скользнув взглядом по красным книжечкам, паренёк тут же причислил нас к разряду "желательных туристов", которым положена максимальная виза, и заулыбался ещё радостнее.
  Непонятно почему, но Эквадор, в отличие от других латиноамериканских стран, относится к российским гражданам очень дружественно. Ни разу за годы жизни в этой стране я не сталкивался с какими бы то ни было негативными проявлениями, имевшими причиной моё гражданство. Наоборот, у местных жителей Россия прочно ассоциируется с Европой, а значит - с богатой жизнью, и с Горбачёвым (Ельцин им до сих пор не известен и, вероятно, не будет уже известен никогда), Горбачёв же - символ ещё более богатой жизни. Именно так большинство эквадорцев понимает наши реформы.
  - Уотс зэ пёрпэз ов йо визит? - спрашивает таможенник (он же и пограничник).
  - Тоуризм, - отвечаю.
  - Фор хау лон?
  - Три манс! Три! - мы с женой счастливо показываем ему каждый по три пальца. Кивает, смеётся, шлёпает штампики. "Всё, визы продлевать не придётся", - ещё один маленький камешек падает вниз.
  - Уэлкам!
  Благодарим, тащим сумки, спотыкаемся. Нас встречает носильщик с огромной решётчатой телегой. Грузимся, я бегу к обменке (обменные пункты, как бы их не маскировали и не прятали в закутках, всегда бросаются в глаза первыми). Курс - один к трём тысячам двести. Меняю полтинник. За это время носильщик проехал целых пятнадцать шагов. Больше и не требуется, такси ждёт у самого выхода. Мы почему-то спешим. Нет, скорее, это я спешу и невольно подгоняю остальных. Куда я спешу? Сам не знаю.
  Из текстов, обнаруженных в Интернете, мне уже известен отель, в котором мы поселимся - это Алстон. Очень пристойное заведение для туристов со скромными возможностями, но приличными запросами. Так было написано в текстах, так оказалось и на деле. И ещё: я знал, во что обойдётся такси - четыре тысячи. Я знал многое, это позволяло мне выдавать себя за старого посетителя, неновичка.
  Мы едем, крутим-вертим головами. Ничего впечатляющего пока не заметно, домики как домики, не бедные, не богатые, но дорога хорошая, без заплат, машина такси совсем новая, по пути встречаются множество кафе и ресторанчиков, почти все первые этажи зданий - магазины. Я всматриваюсь в людей. Они кажутся мне слишком маленькими, простоватыми, смуглыми, очень похожими на малайцев, но без раскосости в глазах. Впрочем, мы мчимся так быстро, что нельзя относиться серьёзно ко всему увиденному. В далёких поездках у нас выработалась привычка к неторопливому и подробному наблюдению. Время для этого есть, у нас много времени, очень много.
  
  
  II Алстон и вокруг него
  
  
  Алстон - отель на улице Хуан Мера. С улицы - не очень большой двухэтажный розовый дом. Но за домом прячется двор, и ещё один дом, и множество построек. Около полусотни номеров, двадцать пять долларов за номер. Никто, конечно, не помог нам затащить сумки, которых набралось целых пять. Не удивительно - у отеля нет звёздочек. Но зато не оказалось и глупой необходимости заполнять мелким почерком кипу никому не нужных бумажек. Я криво расписываюсь в толстом журнале напротив неверно написанной моей фамилии, оплачиваю за пять дней вперёд и нас ведут по коридору во дворик, оттуда - в номер на первом этаже.
  Итак, мы поселились. Прежде всего я достаю деньги, солидную пачечку, с помощью перочинного ножика поддеваю приклеенный к полу красный палас, укладываю там наш капитал и придавливаю его сверху широкой ножкой кровати. Прекрасный получился сейф. Я всегда делаю что-нибудь подобное. В крайнем случае, засовываю деньги в кресло или, лучше, в телевизор.
  
  Кстати о сейфах. В Сингапуре был такой глупый случай: в Кингс-Отеле в номере люкс стоял сейф для личного пользования, очень красивый, похожий на маленький холодильничек, с кнопочками, с дисплейчиком. Я попробовал его приподнять - килограммов сто, наверное! Тогда я решил положить деньги под сейф. Я ведь русский человек, а разве русский человек может доверять сейфам, которые с дисплейчиками? А под сейфом искать не станут, решил я и наклонил этот "холодильничек", совсем немножко наклонил, на несколько градусов, но этого оказалось достаточно - сейф завыл как тысяча пожарных машин. Звук влетал в голову и превращал её в резиновый шар. Я рванулся к розетке, выдернул вилку, но это не помогло - сейф был аккумуляторный! Смешно...
  Правда, сейчас уже не смешно, такой сейф можно купить в десятке магазинов Москвы, но тогда мы никак не ожидали подобной подлости. Причём служащие отеля делали вид, что ничего не слышат - очевидно, не впервой. Так и провизжала эта железка все положенные десять минут, после чего у меня весь вечер болела голова, а деньги я всё-таки спрятал в диване.
  
  Как и предполагалось (точнее, на то имелось смутное ощущение, основанное на большом опыте), Валентина отказалась от прогулок по городу, сославшись на измученность (её словечко). Ужинать никому не хотелось, так что выманить Валентину на улицу под предлогом посиделки в кафе тоже не представлялось возможным. Короче говоря, нам с Машей ничего не оставалось делать, как переодеться (тоже в нарушение планов) и выйти на прогулку самим, "без мамы".
  Маше уже тринадцать, она почти москвичка, то есть в Москве говорит совершенно по-московски, но стоит уехать, как сам собой возвращается к ней её "исконный" южно-российский говор - слова как-то незаметно вытягиваются, не сминаются на окончаниях, не торопятся. Сейчас лето, начало июня, в Москве, разумеется, каникулы. В эквадорских школах, как мне известно, учёбу начинают в октябре, так что у нас целых два или даже два с половиной месяца до начала беготни со справками и медкомиссией. Эти месяцы нужны нам как воздух - их намечалось истратить на визы, компанию, и прочие связанные с этим делом проблемы.
  Отель Алстон находится в центре туристского района. Туристов здесь много, хотя большинство их них - проездом в Амазонскую сельву или на Галапагосы. Остальных интересует только Юг, южная часть Кито.
  Кстати, я так и не разузнал, что, собственно, означает название города. По-английски это слово пишется через "кью - йу" и до странности близко глаголу quit - покидать. Кто кого покинул в этих горах, и ради кого?.. Впрочем, слово-то наверняка индейское.
  Когда, будучи ещё в Москве, я прочёл, что Кито живёт-поживает на высоте аж две тысячи восемьсот метров, то сначала принял эти цифры за опечатку. Много лет назад я проработал один сезон фотографом-экскурсоводом в Приэльбрусье, раз сорок поднимался на станцию Мир - это три тысячи шестьсот. Не очень-то высоко, конечно, но дышалось с трудом, особенно если не сидишь на месте, а бегаешь, высунув язык, развлекая сонных похмельных отдыхающих из солнечного Узбекистана, или ещё более похмельных - из несолнечной Сибири. Причём станция Мир покрыта вечным снегом, и ещё на полтора километра вниз - всё снег и снег. А здесь, на почти той же высоте, дышать очень легко. Горы вокруг совсем лысые, бурые, ни малейшего признака белизны. И не бывает здесь ни глубоких снегов, ни кровожадных эльбрусских метелей. Число двадцать два описывает местный климат как нельзя лучше - двадцать два по Цельсию весной, двадцать два летом, двадцать два осенью, и так далее. Правда, никакой осени или лета нет вообще.
  Хотя, как выяснилось, погода в Кито непредсказуема до такой степени, что может одарить вас неожиданным осенним дождём, стремительно сгущающимся в плотный ноябрьский холод, а на следующее утро вдруг открыться янтарной, пронзительной кавказской весной, полной птиц и цветов. За одну неделю побываешь и в осени, и в весне, и в лете, причём в любой комбинации, вот только зима не наступает никогда. За исключением одного дня, но об этом позже.
  А сегодня, под быстро темнеющим небом, я гуляю с Машей по запутанным улочкам. И не понятно, пока не прочтёшь вывески, что это за домики с оранжереями, палисадниками, занавесочками, коваными железными заборчиками, полукруглыми калиточками. Так и ждёшь, что выглянет из окошка розовощёкая бабуся с большой чашкой чая в руке. Но в домиках никто не живёт, всё это офисы, офисы, офисы. В основном, разумеется, туристические, в соответствие с районом.
  Мы петляли без цели, сворачивали с одной улочки на другую, прислушивались к смешному испанскому говору прохожих, а самым ярким впечатлением того вечера оказалась, как мы её прозвали, индейское кафе-столовая. Темно-зелёное деревянное строение, длинное и низкое, без дверей, с открытым проёмом. Внутри - такие же длинные столы с лавками вместо стульев. Нет, мы не заходим, мы смотрим, медленно шагаем мимо. И наталкиваемся на нечто отвратительное - полный котёл серых варёных хвостов. Хвосты неизвестно каких животных, обрезки кишок, всякий "ливер", всё кипит, булькает, издавая потрясающе мерзкий запах. Маша смеётся, зажимает нос руками. Проскакиваем. Кошмар! Неужели кто-то будет кушать такое, да ещё и деньги заплатит?
  Кафе, судя по всему, очень рассчитывает на иностранцев. Есть такие любители всё пробовать на своей шкуре, отчаянные головы. Вообще Эквадор - экзотическое место, едут сюда в основном искатели острых ощущений, среди которых каждый второй и есть любитель всё пробовать, поэтому, думаю, это смрадное кафе имеет определённый успех. Я же, по слабости нервной системы, хвостов так и не отведал. И слава Богу.
  Но нас ожидало ещё одно развлечение - мы заблудились. Я по-испански - сорок слов, Маша - ни одного. В кармане какая-то мелочь, то есть я вообще не знаю сколько, с усталости перепутал курс доллара, и потому как-то неуверен на счёт такси. Кроме того, у меня с детства дурной пунктик - никогда ничего не спрашиваю у прохожих, нахожу дорогу сам. В крайнем случае, могу обратиться к полицейскому, но полисмены в Кито - большая редкость.
  - Это недалеко, - успокаиваю я нас обоих, - Мы гуляли чуть больше часа, бродили кругами, значит, отель где-то рядом.
  Заблудились... И вдруг нас накрывает волна смеха. Мы смеёмся и не можем остановиться. Действительно, смешно: ещё сегодня (сутки не прошли!) ехали мы на автобусе по Калининскому проспекту, а теперь заблудились на другой стороне планеты в неизвестном нам городе. Но нет худа без добра - выбираясь из переплетения улиц, мы натолкнулись на кондитерский магазин и купили несколько превосходных яблочных пирожных (денег, как ни странно, хватило вполне), два съели сразу же, подумали и купили ещё три, "домой". И вышли на широкую улицу (широкую в сравнении с теми, где домики). Тогда мы ещё не знали, что это - лучшая улица города, бесконечно длинная, с красивейшим именем Амазонас. Амазонки - какой поток радужных ассоциаций вызывает это слово...
  Но нет, мы пока ничего не знаем, мы просто выходим на уютную улицу, по тротуарам которой маленькими кучками фланируют американцы. Разумеется, среди них были и австралийцы, и немцы, и кто угодно, и "наши" тоже, хоть и немного. Но так уж здесь повелось: если три четверти туристов - янки, то и все остальные тоже каким-то образом превращаются в янки. Наверное, в этом есть практический смысл.
  Мы пошли за туристами и очень скоро опознали высокий чёрный "почтинебоскрёб". Зарулив от него влево, вышли на уже знакомую улицу Хуан Мера и, о счастье обретённого дома! - вот он, наконец-то, отель Алстон.
  Зря это я чуть выше написал, что нас ожидало ещё одно развлечение - развлечений в ту ночь было значительно больше. Стоило нам с Машей переступить порог нашего номера, как тут же...
  Но всё по порядку: мы входим и на наши головы обрушивается шквал отчаяния и горя. Ну, не то, чтобы большого горя, а так, средненького горюшка. И даже не горя вовсе, а скорее обиды. Хотя и не ясно, на кого. Дело в том, что нас обокрали. Валентина - в шоке.
  - Обокрали?! - моё сердце останавливается. Мягко, подобно тёплому пластилину, оно отрывается от аорты и скатывается в бездну, к пяткам. По крайней мере, я чувствовал именно это. В глазах запрыгали яркие звёздочки и зелёные бумажки. Я как бешеный зверь прыгнул на красный палас.
  - Нет! Постой! Нет же! Сумки! Сумка! - кричит Валентина.
  Я ничего не понимаю. После этого следует набор совершенно бессвязных фраз, из которых до меня, наконец, доходит, что пострадал Машин ранец. Он очень кстати валялся здесь же на полу. В него, между книг, мы положили классный канадский фотоаппарат, подарочный, с сингапурской выставки, си-ди плеер Айва, электронную записную книжку, и не менее электронный тестер, причём мой любимый. В Москве все эти вещи были в целости, до Шереметьева они доехали тоже, а вот что с ними случилось после - мрак неизвестности. Совершенно невозможно определить, кто же так постарался - то ли "наши", то ли их друзья-коллеги кубинцы. Пересмотреть вещи на Кубе мы как-то не додумались.
  Конечно, кража средняя, почти мелочная, в общей сумме что-то около пятисот долларов. У других крадут куда поболе. Но с нами это был первый случай. Несмотря на весьма многочисленные вояжи по миру, мы не теряли ничего, и не были обворованы даже в Индии.
  В общем, мы сидим расстроенные, "как в воду опущенные", так моя бабушка любила говорить (возможно, она имела в виду утопленников, я не уточнял).
  Сидим, с горя жуём обалденные пирожные, запиваем их фантастически вкусным молоком из огромной пластиковой бутыли. Молоко я купил там же, у пироженщиков. Но трапеза не изменяет нашего упадочнического настроения. Однако, я пытаюсь обрадовать всех хотя бы тем, что обворовали нас уж точно не в Кито: багаж нам выдали сразу же, прямо на выходе из самолёта, просто открыли его брюхо и стали подавать оттуда чемоданы. Кстати, нигде ничего подобного я не видел. Не видел больше и в Кито. Кто знает, почему так угорело спешили грузчики, но пассажиры остались очень довольны.
  Чтобы отвлечься от тоски по навсегда утраченной собственности, мы включаем телевизор. С удовольствием обнаруживаю, что каналов никак не меньше пятнадцати, но есть и другие, плохо настроенные. Правда, всё на испанском языке, скороговоркой, уверенно понимаю только "буэно" и "грасияс". Но я давно убедился, что на этой планете языковых проблем нет, достаточно лишь знать инглиш. На английском можно говорить и в Центральной Африке. Если вы очень чисто, идеально и классически говорите по-английски, то всё различие между Танзанией и штатом Оклахома будет для вас лишь в том, что в первом случае вас понимает каждый двадцатый прохожий, а во втором - каждый пятнадцатый. На практике это всё равно.
  Мы спим. Какое блаженство - горизонталь. Только просидев восемнадцать часов в самолёте, осознаёшь, как бесконечно много теряют лошади, не умея спать лёжа. А тишина! Ни турбин, ни крикливых испанцев. Ти-ши-на. Страшно подумать, я лежу в комнате с открытым окном, в самом центре полутора миллионного города, и ничего не слышу, кроме каких-то шорохов. Стоит закрыть глаза, и воображаешь себя в деревне. Или в гостях у рыбаков на озере Маныч (детское воспоминание, сорри). А в окно вливается волна ночных фиалок - прямо у подоконника аккуратненькая грядочка. Прелесть, прелесть... Сплю...
  - Что? Кто там? - это я сквозь сон. Проспал, самое большее, два часа. Снилась всякая глупость, и не вспомнить уже, что именно, главное - голоса. Зовут меня, говорят, мол, можно Вас на минуточку?
  Нет, никто не зовёт, все эти голоса прилетают из дворика. Наше окно как раз выходит во дворик. Через минуту к голосам прибавилась иллюминация - зажглись сильные лампы. Потом грохнули стальные ворота и, рыча, фыркая почти по-собачьи, въехали два широких джипа с брезентовыми верхами. Я стою у окошка, смотрю. Джипы невероятно грязные, глиняные, в них - американцы, глиняные ничуть не меньше своих машин, усталые, замученные, но горластые от избытка здоровья. Явно южане, говорят полу-криком, по-особому, сквозь зубы. Из их слов я понимаю, что были они в провинции, попали в ливень, разнесло речку, выбирались напрямик. Чувствуют себя героями двадцатого века, гордятся вмятинами на бортах и царапинами на носах.
  Чудесно. Но спать невозможно. Несмотря на утомление, американцы считают своим долгом перебудить весь отель, что им в конце концов удаётся с полным успехом. Джипы, между прочим, всё ещё бурчат двигателями, запах фиалок диктаторски подавлен дизелем. Служащие отеля здесь же, уже не улыбаются, тоже устали, но просить о тишине не смеют: преклонение перед присутствующим янки, равно как и презрение к отсутствующему янки - типичный недуг Южной Америки.
  Но всему есть конец, даже бесцеремонности сверх представителей сверхнации. Всё глушат и отправляются дрыхнуть. Всего через час или два засыпаю и я. Чудесно...
  
  Пробуждение оказалось тяжёлым - мы промёрзли и отсырели под мокрыми одеялами как беловежские партизаны. На рассвете город накрыло облако, бесшумно пропитавшее своим телом все китийские постели. Но зато проснулись и американцы, а проснувшись, тот час занялись своим естественным делом - баскетболом. Сетки во дворике не было, но для баскетфанов она не нужна - был бы оранжевый мячик.
  Я лежу, старательно натягиваю на нос тонюсенькое одеяльце, и смотрю в окно: мяч прыгает по двору, ударяет в стены, отскакивает от ступеней, забора, труб, скамеек, и никак не попадает в окна. Меня интересует только одно - когда же, наконец, свершится разбивание стекла? По теории вероятности это событие должно произойти с минуты на минуту, но никак не происходит. Ухающие, орущие, по-бычьему топочущие счастливые американцы грохотали своими кроссовками ещё не менее получаса, пока не отправились на веранду, где их ждал практически бесплатный завтрак - яйцо и булочка с чаем. И как можно вырасти такими слонами, питаясь яйцом и булочкой с чаем? Поразительно.
  Мы околели от холода и сырости. То есть, не совсем околели, но почти простудились. Спать вторую ночь в этом подвале я не желал, и потому, одевшись и приведя себя в порядок, пошёл жаловаться. Впрочем, ругаться не пришлось. Мне сразу же предложили большой номер на втором этаже. Я сбегал по узкой красной лестнице вместе с мальчиком-прислугой, посмотрел - вполне хороший номер, светлый и сухой, и с помощью того же мальчика, в три захода, перетащил вещи.
  А в это время другая прислуга, маленькая индианка в серой форме, сонно, но тщательно мыла грязные джипы из тонкого шланга. И всё время, пока мы не вышли в город на променад, то один, то другой служка занимался джипами. В конце концов прислуга вытащила огромный круглый пылесос и принялась драить джиповые сиденья и полики. Меня подмывало спросить, сколько стоит такая комплексная чистка автомобилей, но я почему-то не решился.
  
  III Прогулки, прогулки...
  
  
  Мы гуляем по городу. Мы глазеем по сторонам. С роковой неизбежностью нас выносит на главную туристическую улицу Авенида Амазонас. Здесь чувствуем себя по-домашнему, мостовая напоминает переулки старой Москвы, Арбат. Молодые тополя, вечно желтеющие и теряющие листву, ещё больше "европеизируют" эту улицу. Большое открытое кафе с красными столиками, пять или шесть официантов зазывают прохожих, на бегу суют вам в руки меню в зелёных папках. Но мы заходим в гамбургерную.
  Гамбургерная - это лучший выбор для тех, кто ещё не знаком с местной кухней. Глупо заказывать блюдо, не зная, сможешь ли ты проглотить хотя бы кусочек. Например, я наблюдательно замечаю, что в кафе напротив, где толпятся в основном индейцы, только что достали из корзины невероятных размеров бледную жабу. Ей отрезали голову и теперь со знанием дела препарируют. Я едал лягушек, не в Эквадоре, на Кавказе - мы дружили с корейцами, лягушачье мясо тает во рту и много вкуснее самого лучшего цыплёнка, но зачем тревожить Валентину? Она экзотику не любит, она консервативна и брезглива. И к её большому счастью, совершенно не наблюдательна.
  Мы жуём гамбургеры с копчёностями, и сквозь стекло я поглядываю на индейцев. Мне известно, что их в Эквадоре несколько племён. Вполне возможно, что это так и есть, однако в глаза бросаются индианки в мужских шляпах и в расшитых рубахах. В первое мгновение я принял их за цыганок, но очень скоро понял свою ошибку.
  Нет, это совсем не цыганки, это что-то новое для меня - индианки, особенно молодые, выглядят очень чистыми и, если уместно здесь сказать, цивилизованными.
  Белоснежные, расшитые цветным шёлком рубашки, длинные чёрные юбки, водопады золотистых и жемчужных бус, строгие причёски, прямой, гордый взгляд - всё это, несомненно, признаки людей независимых, уверенных в себе. Приглядевшись к настоящим индейцам, невольно уважаешь их, понимаешь: эти наряды - не карнавал для туристов, как на Фиджи. Индейцам вовсе нет дела до туристов, они замечают неиндейцев только когда продают сувениры, у них свой мир, чётко расписанный, ясно организованный, отгороженный от нашего и, наверное, по-своему красивый.
  Метисы в этом смысле - полная противоположность. Метис - уже не индеец, но и не испанец. Индейская кровь побеждает в нём, её всё больше с каждым новым поколением - кожа всё смуглее, волосы всё смолянее, глаза-угольки, нос горбинкой. Но именно это никак не устраивает многих метисов, они пытаются отречься от своих индейских корней, не признают своё генетическое прошлое, они комплексуют над своей внешностью, делают пластические операции, перековывают носы, красятся в рыжий цвет, белят кожу, прикрываю глаза очками. Всё это делает их нервными, не убежденными в своих словах и поступках, а вид белого человека вызывает у них такие сложные эмоции, о которых я просто боюсь судить. Для этого нужно быть хотя бы доктором психологии.
  Короче говоря, мне нравится смотреть на индейцев, их спокойствие и самодостаточность невольно внушают оптимизм всем окружающим. Хотя и среди них я вижу вырожденцев, опустившихся попрошаек. Но настоящие, "чистые" индейцы отворачиваются от них: лучше не видеть, чем выражать презрение и тем самым унижать себя. Да, дикая гордость целомудреной древности - свойство, почти окончательно утраченное белыми людьми...
  
  В последнее время я что-то много философствую. Вероятно, всё-таки простудился ночью, температурю, наверное. Или это акклиматизация. К тому же, гамбургеры у них здесь суховатые и пересоленые. Надо будет поискать кафе получше.
  Валентина решает сделать новую причёску. Вполне логично - новое место, новая, так сказать, жизнь, имидж тоже должен быть новым. Но сначала мы заходим в Эспираль. Это самый старый торговый центр в Кито, самый первый из всех больших. Внутри - действительно спираль, спиральная дорожка бежит от входа и до потолка на седьмом с половиной этаже. И всё здание поэтому круглое, напоминает средневековую оборонительную башню, но слишком располневшую.
  Товары меня не интересуют, разве что компьютерные, однако в Эспирали я такого магазина не нахожу. Можно подняться лифтом на самый верх и спускаться оттуда, но мы, очевидно, тугодумы, не догадываемся, плетёмся пешочком. В основном здесь торгуют одеждой, шмотками, в этом я разбираюсь так же хорошо, как в японском балете, который никогда не видел. Мне скучно, и Маше тоже, мы с ней заходим в музыкальный отдел, однако и там нет ничего, что привлекло бы внимание.
  В самом низу, почти уже у подземных гаражей - парикмахерская, мужичок и девушка, два кресла, оба свободны. Валентина усаживается к девушке, я листаю разговорник и всего через семь или восемь минут нам с девушкой удаётся понять друг друга. Но уже на девятой минуте, видя, как девушка расчёсывает волосы, подготавливая их к стрижке, Валентина передумывает, начинает сбивчиво, в основном жестами, объяснять, что конкретно она имеет в виду под терминами "чёлка вот так", и "на уши вот так", и что значит "открыть здесь" и "прикрыть там", и что такое "выровнять полукругом наискось ". Так как в стрижках я понимаю примерно в десять раз меньше, чем в том же японском балете, то подобные объяснения только усложняют дело. На выручку пришло само Провидение: в парикмахерской висел плакат с календарём, а на плакате - барышня с той самой причёской, о которой шла речь.
  - Но ты объясни, что вот тут пусть не укорачивает, а срежет дугообразно, - добавила Валентина.
  Я перевёл: двумя пальцами показал ножницы и сделал ими круг где-то за Валентининым ухом. Чтобы не выглядеть глухонемым идиотом, каждое своё движение я комментировал попугайскими словами "эсо, эсо, эсо". Парикмахерша кивала, но не поняла ровным счётом ничего. Я вздохнул, уселся на диван и мы с Машей принялись рассматривать модные журналы.
  Отдыхавший, но внимательно следивший за нами мужичок - второй парикмахер - вдруг заявил уверенно и радостно, что мы русские. Я подтвердил, но поддерживать его попытки поговорить о Горбачёве не стал - мне это надоело и в других странах. Тогда мужичок стал рыться в ящике под зеркалом и вытащил оттуда кассету, которую тут же впихнул в магнитофон и включил, страшно довольный собой и счастливый, как именинник. И с того момента все присутствовавшие были вынуждены слушать какие-то неведомые мне заунывные арии на русском языке, какие-то декадентские рыдания, не имеющие к русской музыке никакого отношения. Где он раздобыл эту гадость? Какой же болван!
  Удивительное в этой истории то, что всего через полчаса, когда причёска была закончена, Валентина придирчиво оглядела себя со всех сторон и осталась довольна. Мы заплатили три с половиной доллара и ушли, а плачущие русскоязычные люди так и продолжали рыдать в дешёвом магнитофоне.
  Выйдя из Эспирали, мы купили по яблоку в будочке с фруктами и пошли смотреть индейские домотканые товары. Два торговца, явно конкурирующих, расположились на противоположных сторонах улицы и предлагали каждый с сотню свитеров, сотню пончо и сотню ковриков, и ещё сотню всякой мелочи вроде сумочек, поясов, шляп и шарфов. Всё - из ламы. Живых лам я пока не видел, но хорошо знал, что в индейских деревнях их должны быть целые стада. А так как для меня что лама, что баран - всё едино, то и изделия из этих микроверблюдов мало меня интересовали.
  Кроме одной вещицы, которая оказалась копией старинной индейской картины, причём таких копий американцы увезли в Штаты не одну тысячу штук. Вещица эта - панно из грубой, плотной, до твёрдости сплетённой шерсти. На панно изображены сидящие у костра индейские женщины, все в шляпах. Женщины сидят в свободных позах, но лиц не видно. Странно, эти примитивные угловатые линии, резкие лубочные цвета и лаконичные детали передают именно то впечатление, которое оставляют иностранцам коренные жители этой страны - свобода, твёрдость, уверенность, и при этом - отвёрнутые от чужаков лица.
  Мы прошли пару кварталов вниз, я купил бутылку Сэвен Ап, ни на что не похожую - чрезмерно длинное стеклянное сооружение с пупырышками и округлыми выпуклостями. Опустошив её, я опустил эту необычную тару в проволочную корзинку, привязанную к столбу в метре над землёй.
  Дальше происходит марсианская сцена: торговка напитками спешно выбирается из своей будочки и, бормоча что-то в нос, деловито вынимает бутылку из корзины, аккуратно кладёт её в ящик. Я не понимаю, считая, что корзина, вероятно, не мусорная, а предназначена для чего-то ещё. Мы идём дальше, соображаем, но не находим ответа. Побродив, снова покупаем воду в бутылке (загадка не даёт мне покоя). На этот раз в бутылку нам кидают две трубки - пьём через трубки (бутылка слишком большая, покупать каждому по одной - много, всё равно не выпьешь, поэтому делимся по-братски). Не переставая пить, я отхожу от будочки шагов пять, но торговец тут же выскакивает наружу как чёртик из коробочки, и с извинениями, кривляясь, пытается мне что-то объяснить, умоляюще (мне показалось, едва сдерживая слёзы) глядит на бутылку. Приходится вернуть ему это сокровище, не допив до конца. Он кланяется, будто я дал ему по ошибке десять долларов вместо одного.
  - Они их сдают! - меня осеняет открытие, - Они, наверное, обязаны сдавать бутылки, иначе у них будет что-то не так.
  О, как я был прав! Не просто "что-то не так", а нечто, необъяснимое никакой логикой. Сама бутылка, пустая, в то время стоила тысячу. Напиток в ней - две тысячи. Замечательно. Где-нибудь в магазинчике я даю три тысячи и пытаюсь унести и напиток, и бутылку. Но не тут-то было: мне возвращают "лишнюю" тысячу и просят выпить тут же, на месте. Я пускаюсь в объяснения и доказательства, но без всякого успеха - меня начинают уговаривать уже не только продавцы, но и покупатели, всем непременно хочется видеть, как я пью колу. Я пью, делать всё равно нечего, Бог с ними в самом деле. Интерес к моей персоне исчезает моментально - сеньор всё понял, сеньор хороший, он больше не будет. Я принимаю эту глупость как национальную традицию торговли напитками и в конце концов прекращаю бутылочные препирательства. Просто не покупаю колу в стеклянных бутылках, даже если мучит жажда - лучше пройти несколько кварталов и купить банку пива или пластиковый пузырёк с минералкой, чем пить из "священной" бутылки. Бог с ними...
  
  По Амазонас то и дело ползают автобусы, они осторожничают, едут медленно, остановки - каждые сто метров. Все автобусы в Кито частные. В основном они принадлежат как раз тем ребятам, которые сидят за рулём, по сути это и не автобусы вовсе, а маршрутные такси, и стоит лишь едва заметно махнуть рукой, как многотонная коробка с полусотней пассажиров послушно останавливается где бы то ни было ради ещё одной тысячи. Автобусный бизнес - в состоянии вечной внутренней борьбы и жестокой конкуренции, в чём я не раз убеждался в дальнейшем.
  Мы садимся в автобус, показавшийся нам почти туристским, устраиваемся на задних сиденьях и едем куда глаза глядят. Это один из моих способов знакомства с городами - ехать вперёд, неведомо куда. Без карт, без гида, без ясной цели. Городской автобус, за редчайшим исключением, круговертит по сложной траектории, возвращаясь через час или полтора на то же место, где вы в него сели. Таким образом, получается прекрасная обзорная экскурсия, ошеломительно дешёвая, и к тому же с участием местного "фольклора", то есть пассажиров. Вы можете любоваться и видами из окна, и типажами в салоне, постоянно сменяющими один другого. За час с небольшим вы получаете столько фактической и эстетической информации, сколько не даст вам ни один, пусть даже самый талантливый экскурсовод.
  Но на этот раз нам повезло несказанно, мой метод сработал на все сто - автобус оказался пригородным. Мало того, он шёл в то самое место, которое как Мекку посещают практически все туристы - в Сэнтро Дэль Мундо. То есть, в Цент Мира.
  Увы, ура-патриотизм - душевная болезнь, присущая не только гигантам вроде России, Ю-Эс-Эй, и Китая. Даже малыш Эквадор подхватил эту прилипчивую заразу. Исходя из названия страны, которое в буквальном переводе означает, как не трудно догадаться, просто экватор, отцы-основатели решили, что им принадлежит право считать их государство центром этого самого экватора. А так как экватор, по определению, делит Землю на две равные половины, то и выходит, что государство Эквадор - центр мира. В качестве неоспоримого доказательства чуть позже был возведён монумент, представляющий собой высокую подставку с размещённым на ней шаром. Подставку водрузили на условной линии экватора и объявили Пупом Земли, по степени важности поместив её в один ряд с обоими полюсами, Северным и Южным. Нет, пожалуй всё-таки повыше полюсов.
  Идея эта, разумеется, всем пришлась по вкусу. Переубедить современного эквадорца в его параноидальном заблуждении не представляется возможным. Больше того, многие из них искренне веруют, что американцы как раз и приезжают в их страну, чтобы благоговейно потоптаться около подставки с шариком и купить там же её уменьшенную (трёхдюймовую) каменную копию. Блаженны, как говорится, верующие. Но честно говоря, трудно удержаться от иронии, когда встречаешь напоминания об этом анекдоте на каждом шагу. Даже такая превосходная газета как Комерсио своей эмблемой избрала распиленный по центру земной шар, причём в центре "распила", конечно же, Эквадор.
  А мы всё едем и едем. А вокруг всё улицы и улицы. Выехали на широкий проспект, нырнули под мост, вокруг - здания в три-четыре этажа. Если не присматриваться к деталям, то можно принять этот район Кито за, например, Ростов, или Ставрополь, или Воронеж, или Курск. Ничего примечательного. Разве что мелочи.
  Но вот мы выкатываемся на трассу: шесть рядов, чистенькая, новенькая, значит, частненькая. И точно - пост оплаты. Поток автомобилей разделяется на шесть полос, игрушечный шлагбаум останавливает наш автобус напротив будочки. Деньги берёт мужичок, берёт не глядя и не считая, и так же не считая, одним точным движением, сыплет в руку водителя сдачу. Мы пересекаем жёлтую полоску и въезжаем в провинцию Пичинча.
  Автобус петляет по пригородным посёлкам, ныряет в какие-то глубины, взбирается на крутые подъёмы. Посёлки ничем не отличаются от периферийных районов столицы. В них, видимо так же, как и в подмосковных городах, живут столичные работники. Здесь они спят.
  В Центре Мира мы вышли на несколько минут, до следующего автобуса (наш автобус уехал на обед). Захотелось пройтись, размяться. Подставка с шариком нас не волновала. Куда больше интересен базар для туристов. Разумеется, мы ничего не покупаем - во-первых, нам не надо, а во-вторых, здесь очень завышенные цены. Да и качество товаров низкое, тяп-ляп. Туристу, конечно, и так сойдёт. Впрочем, американцы тоже не болваны, покупают мало, больше глазеют. Их нисколько не смущает приставучесть продавцов, они спокойно, с добродушными улыбочками, выслушивают англо-индейское лепетание разодетых в рубахи индианок. И вертят в руках статуэточки, ремешочки, кошелёчки. Вертят, мнут, царапают ногтями и... ничего не покупают.
  А я в это время наблюдаю сценку с собакой: бездомная чёрная псина лижет поливочный кран на клумбе. Жарко. Рядом сидит индейская детвора неопределённого возраста, очень маленькие, года по два или три, тоже смотрят на пса. Наконец, старший пацан не выдерживает, потягивается, кряхтит (очевидно, подражая взрослым), поднимается и, покачиваясь из стороны в сторону, подходит к собаке. Та отпрыгивает назад. Он долго ждёт её возвращения. Она повинуется, подкрадывается поближе. Тогда малыш крутит ручку крана, вода наполняет ямку, течёт по земле ручейком. Достаточно, кран завёрнут. Но малыш не отходит ни на шаг - он добивается понимания. Пёс вынужден подойти ещё ближе. В конце концов собака пьёт воду у самых ног малыша, малыш торжествует.
  Мы едем обратно, всю дорогу говорим о делах: о визах и адвокатах. Я увлекаюсь этой темой и почти не смотрю по сторонам. Вскоре мы сходимся на том, что неплохо бы перекусить. Но только не гамбургерами.
  Неподалёку от гамбургерной, на авеню Колон (по-русски говоря, улица Колумба), сразу после магазина подержаных автомобилей, находим кафе с алмуэрзо.
  Что такое алмуэрзо? В переводе - просто обед. Но на самом деле - это предмет, достойный изумления. Дело в том, что алмуэрзо традиционно очень дёшев, до такой степени дёшев, что остаётся только удивляться. В центре Кито в то время, когда курс доллара был три шестьсот, приличный алмуэрзо стоил всего пять тысяч, то есть один доллар тридцать восемь центов. В такой алмуэрзо входит большая тарелка наваристого мясного супа, необъятная порция рёбрышек или курятины (курятины хоть и не много, но зато гора риса, отварные бобы, какие-то овощи, зелень, приправы, подлива и прочее), маленькое пирожное или желе, стакан натурального (без воды) фруктового сока. К этому подают вазочки с острым луковым соусом. А так же салфетки и настоящие, не алюминиевые ножи, вилки и ложки. Если съесть весь алмуэрзо, то можно немного надорвать желудок. Уплетая подобные обеды, я иногда вспоминал, что один лишь стакан такого же сока в Сингапуре оценивается в четыре местных доллара, то есть в три зелёных, а в Москве стакан только что выдавленной папайи доступен исключительно богачам.
  Правда, не во всякое кафе, где на двери написано "Алмуэрзо", следует входить. Есть в городе и такие забегаловки, где готовят мало, клиента тоже мало, и там вполне могут подсунуть вчерашнее. Большое кафе - гарантия, что всё свежее. Получить доказательство свежести очень просто - в больших кафе алмуэрзо "дают" только до трёх дня, после чего дешёвые блюда заканчиваются и вам предложат обеды от пяти долларов и выше.
  Исключение в основном составляют китайские кафе, где ассортимент никак не меняется в течение суток. В недорогих китайских кафе порции вдвое больше, чем в обычных кафе-алмуэрзо, но вкусными эти блюда не назовёшь. Я думаю, всё дело в том, что китайцам пришлось долго подгонять свою мудрёную кухню под местные запросы и привычки. В результате таких упрощений и выхолащиваний китайская стряпня сильно проигрывает традиционной европейской и оригинальной индейской. Но в хороших ресторанах китайцы готовят по-настоящему, разве что исключают из меню наиболее неприемлемое, совсем уж непонятное местному населению.
  В том кафе, куда мы зашли пообедать, хозяин оказался индусом. Он был настоящий индус, не индеец. Толстый, добродушный, исполненный счастья при виде всякого входящего в его заведение посетителя. Он подскочил к нашему столику и сам предложил алмуэрзо, стараясь привлечь нас именно дешевизной, повторив несколько раз волшебную фразу "синко миль" - пять тысяч.
  Разговорник я забыл в отеле, но индус затараторил по-английски. Он размахивал руками и кричал через весь зал своим официантам, жующая рёбрышки публика оборачивалась. Нас обслужили в два счёта, но мы неожиданно (для официантов) попросили хлеба. Наивное желание. Хлеба в алмуэрзо-кафе никогда не держат. Но индус распорядился и на этот счёт, и мальчишка из обслуги выбежал на улицу. Позже я понял, что он пробежал туда и обратно несколько кварталов, в ближайшую булочную. Не велик подвиг, конечно, но всё-таки. Тем более, что за обед мы заплатили ровно пятнадцать тысяч, три по пять, а на чай с нас не взяли ничего, кроме сэнк ю вери мач.
  
  IV Лотерея, сукры и охрана
  
  
  Вяло прогуливаясь после обеда, я вспомнил, что хорошо бы обменять долларов пятьдесят на всякий случай - наличность в кармане уменьшилась до неприличных размеров. В этот момент в мои уши влетел трескучий душераздирающий вопль:
  - Лотэрри-и-и-йя!!! Фуэга маньйа-а-ана!!!
  Крошечная старушенция в шляпе, с головы до ног обмотанная платками, визжала препротивнейшим голосом на всю улицу, предлагая лотерею.
  - Фуэга маньйа-а-а-ана!
  Это искажённое выражение "играет завтра". Эквадорская лотерея представляет собой квадратик металлизированного картона, покрытого разноцветными рисунками и посулами миллионов. Очевидно, лотерея электронная, её результаты публикуются в вечерних выпусках газет ежедневно, ежедневно же проходят и тиражи. Выигрышей, как я понял, очень мало, но деньги обещаются очень большие, вплоть до миллиарда (не долларов, конечно).
  Очень скоро мы убедились, что торговля лотереей находится целиком в руках индейцев. Не знаю, можно ли в этом случае говорить о мафии, но вполне вероятно, что нечто подобное здесь есть. Однако самое примечательное в лотерейном бизнесе - голоса торговцев. Если подойти к этой индианке и спокойно спросить её о чём-либо, касающемся хотя бы той же лотереи, то ответит она вам вполне нормально, обыкновенным женским голосом. Но стоит ей закричать "лотэрия, фуэга маньяна", как вашу душу наполнит отвращение и вам неудержимо захочется заткнуть уши. Слезливый, ноющий, трепещуще-скрипучий вопль! Очевидно, вопль этот в индейской среде считается профессиональным, так как подражают ему все торговцы лотереей без исключения, и старые и молодые, и даже пятилетняя девочка заголосит так противно, что вы поразитесь и не поверите ни своим глазам, ни своим ушам.
  Ещё один нервно-паралитический звук города - игральные автоматы.
  В Кито много китайцев-бизнесменов. Кроме кафе и ресторанов нетрудно найти китайские магазины, торгующие в основном китайскими же товарами, то есть всём, чем угодно, от авторучек до холодильников. Китайцы, как правило, живут огромными кланами и видимо поэтому никогда не бывают в убытке, перебрасывая капитал внутри клана с одного дела на другое. И в один прекрасный день они привезли откуда-то как минимум сотню подержанных автоматов, красных шкафов, наполненных мягкими пёстрыми игрушками. Всего за тысячу можно попытать счастья и выудить плюшевого цыплёнка или замшевого крокодильчика.
  Всё бы ничего, но автоматы непрерывно излучают музыку. Если это можно назвать музыкой. "Тра-ля-ля-ля. Тра-ля-ля. Тра-ля-ля. Ля. Ля.". Безостановочно, громко, навязчиво, с деланной весёлостью и дешёвым задором. Весь центр города - в автоматах. На каждом углу, в каждом сколько-нибудь притягательном магазине, почти во всех кафе: тра-ля-тра-ля-ля. Бесконечно. И у всех автоматов мелодия одна и та же, ни намёка на разнообразие.
  Что интересно, немало находится китийцев, желающих поиграть. Однажды я наблюдал, как кучка заливавшихся хохотом официантов вытащила-таки нечто, отдалённо напоминающее петуха. Радости не было берегов. Даже кухрабочие убежали от своих адовых печей и лапали жирными руками несчастную игрушку. После чего в автомат посыпался целый дождь монет, который, впрочем, очень скоро прекратился - игрушки стояли насмерть. Кухрабочие позорно отступили, монеты у официантов кончились, но уже гаснущая радость вспыхивала то и дело, когда кто-то из них в сотый раз напоминал остальным, как ловко они прокатили автомат, выудив из него такую большую игрушку. Позже я видел этого плюшевого петуха, гордо стоявшего на прилавке кафе в память о великолепной победе над электроникой.
  Сукры - эквадорские деньги, названы так в память о некоем Сукрэ, то ли генерале, то ли маршале, мне не удалось выяснить, хотя позже я видел его портреты в художественном музее. Счёт давно уже ведётся на тысячи, как это однажды было и в Москве, где надолго забыли слово рубль, а тем более - копейка. Величина менее ста сукров - чистая абстракция, а сотня чаще всего выглядит в виде фантастически затёртой и абсолютно нечитабельной бумажки, свёрнутой в трубочку. Сворачивают эти трубочки кондукторы городских автобусов. Восемьсот сукров - типичная плата за проезд - это восемь бумажек, склеенных временем. Их никто уже не разворачивает и не распрямляет, их так и используют, склеенными, они торчат за шнурком где-нибудь рядом с водителем и служат как сдача - восемьсот в одной трубочке.
  Тысяча - тоже очень универсальная бумажка, зелёная, яркая, симпатичная. Она здесь - символ округления цен. Если мелочной товар оценивается от шестисот до тысячи двухсот сукров, то очень велика вероятность, что на самом деле цена этому товару будет именно тысяча. Почему? Очевидно, по привычке. Точнее, из удобства.
  Например, гуляете вы по Старому Городу, решаете купить яблочко у разносчика. Спрашиваете:
  - Куанто квэста? (сколько стоит)
  - Миль! (тысяча)
  Апельсиновый напиток Тампико - основной местный утолитель жажды - наливается в странные баклажечки, которые прекрасно идут "пор миль", то есть по тысяче.
  Нужна ли вам зубная щётка? Или пакетик с лезвиями, или шнурок на кроссовке порвался, или же вы в туфлях и рискуете отдать их на растерзание чистильщику - всё это миль! Если, конечно, вас не заносит в дорогие кварталы. Там цены с неровными краями, как колюще-режущие предметы, запрещённые к перевозке без чехлов. Чехол же - это ваш бумажник. В Кито я не ношу бумажника, в моём кармане немного железа и несколько купюр, которые как-то сами собой тоже подразумеваются "пор миль", по тысяче.
  Аэропортовская обменка была откровенно грабительской как и всё в аэропортах - нас "нагрели" на четыреста сукров на каждом долларе. Настоящий курс знают только в обменных пунктах на Амазонас. Курс этот, как и в Москве, плавает ежедневно, нередко его уносит в ту или иную сторону по два раза на дню. Но бывают и такие периоды, когда по команде сверху доллар стоит подобно стопкадру на видеомагнитофоне - подёргивается, рябит, но не движется с места. Правда, команда не срабатывает более чем на неделю (иначе плёнка протрётся), после чего следует вполне естественный прыжок вверх, а ещё через пару дней маленькая финансовая бурька успокаивается и падение сукра продолжается по вялотекущей наклонной траектории.
  Инфляции накапывает примерно тридцать процентов в год, что для Эквадора очень хорошо, ибо здесь помнят времена, когда и в десять раз более стремительные обвалы воспринимались как норма, с которой приходилось жить годами.
  Самая красивая обменка на Амазонас - в полумиле от отеля Колон, напротив большого чёрного банковского здания. Здесь несколько касс, быстро и вежливо работающий персонал, крутая охрана и главное - высокий курс. В этой обменке почти сто процентов посетителей - туристы. Все ведут себя тихо, выстаивают молча, передвигаются крошечными шажками, как племянники на похоронах дядюшки-миллионера за час до чтения завещания. Охрана...
  
  Охрана - это отдельная тема, неоспоримая достопримечательность города Кито. В отличие от подавляющего большинства столиц мира, в которых главное лицо на улице - полицейский, Кито отдан на откуп нескольким охранным корпорациям, наводняющим город парнями в самодельных формах, с обязательными пуленепробиваемыми жилетами, и с ужасающего вида гладкоствольными обрезами в руках. Восьмой калибр в большом почёте. Парни, по всему видно, деревенские, обращаются с оружием крайне небрежно, обрезы не имеют никакого намёка на предохранители, и можно только пожимать плечами - почему никого так и не подстрелили на лице по случайности, просто "путём непреднамеренного выстрела", как записал бы следователь. Будь ты хоть трус, хоть отчаянный смельчак, но проходя мимо направленных на тебя взведённых обрезов, нет-нет да и задумаешься о бренности незащищённого бронежилетом бытия.
  Охранять обменные пункты, банки и магазины - дело священное, спору нет. Но охранять пустое место - такое я увидел только в Кито. Охранники, которых здесь красиво называют "гуардиа", сидят в похожих на наши сельские туалеты будочках день-деньской и ночь-ночьскую, будочки расположены повсюду, расстояние между ними - не более сотни метров.
  Иначе говоря, если вы увидели будочку гуардии, то знайте, что в радиусе ста метров от неё, где-нибудь за домами или в следующем переулке, найдётся ещё одна такая же будочка. Как правило, охранники - молодые ребята. Не ясно, что с ними делают, когда они стареют. В дни расцвета экономики охранники плодятся как рыжики после дождя, будочки строятся одна около другой, племя охранников растёт и ширится. В дни торговых печалей и запустения пустеют и будочки, парней увольняют пачками, и выбитые стёкла безжизненных охранных постов предстают перед взорами горожан как свидетельства очередного кризиса.
  Настоящих, то есть кадровых полицейских можно видеть большей частью в парках по вечерам, где они деловито разъезжают на чёрных чешских мотоциклах. Иногда появляется и полицейский всадник на пегом раскормленном коне. На Крайнем Юге, в Старом Городе, в бедняцких районах, я ни разу не встречал ни единого златопогонного стража. Но и охранников с обрезами там тоже нужно искать днём с огнём. И выходит, что чем больше скученность населения, чем более криминальным считается квартал, тем меньше там охранителей порядка и законности. Впрочем, криминальность Кито преувеличена справочниками примерно на тысячу процентов. Гораздо ярче проявляется как раз противоположная сторона характера китийцев, которую мягко можно назвать осторожностью, хотя с первого взгляда (непосвящённого человека) она больше напоминает обыкновенную трусость.
  Китийцы не любят напряжения и боятся всякого насилия. Внешне это проявляется прежде всего в заборах и предупредительных надписях на окнах.
  Заборы частных домов обычно каменные или кирпичные, высокие, через них не заглянешь во двор, даже если подпрыгнешь. А по всему верху забора - битые бутылки. Реже - колючая проволока. Бутылки и просто куски "художественно" колотого стекла, вмурованные в бетон - украшение тысяч и тысяч китийских заборов. Разумеется, стекло - это скорее психологическая защита, чем физическая. Вероятно, живущим за такими заборами людям приятно тешить себя иллюзией, что кусочки кока-коловской бутылочки спасут их от вторжения вымышленных ими же убийц и варваров.
  Ещё лучше, если на улице, где-нибудь поблизости, день и ночь сидят в своих фанерных домиках охранники-гуардиа. Кто позажиточней, побогаче, тот вообще поселяет охранника в своём дворе, причём устанавливает там именно будочку, точь в точь как на улице - фантазией здесь не богаты. И ходит этот охранник как собака на цепи. Нет, без цепи ходит, но всё равно, вместо собаки. Одна ему отрада - поболтать с прислугой.
  Прислуга - это как правило деревенская девчонка, со временем перерастающая в деревенскую тётушку. В хороших домах ей шьют специальную форму, розовую или голубую, чтоб не дай Бог никто из гостей или соседей не принял её за родственницу.
  Зарплата уличного охранника что-то около двухсот долларов. Немало и тех, кто соглашается на полторы сотни в месяц. Прислуга получает в тех же пределах. То есть, любой финансово крепкий дом вполне может позволить себе и то, и другое без видимых трудностей и расхождений с семейным бюджетом. Дёшево, но впечатляет - личный телохранитель и личная горничная. Хозяева таких слуг, наверное, мнят себя испанскими князьями и грандами.
  
  На следующий день - продолжение прогулки. В наших ощущениях мы пока ещё - обыкновенные туристы, хотя наша цель, и потому, наш угол зрения на окружающее пространство уже не совпадает с туристическим. Например, нам как-то безразличны достопримечательности и исторические памятники, всё это оставлено до поры. А сейчас мы заняты разведкой. В какой-то степени мы действительно чувствуем себя разведчиками. Объект разведки - весь Эквадор, и особенно - его столица.
  Ура! мы наталкиваемся на Кей-Эф-Си - наша любимая закусочная фирма. Я её "раскушал" ещё в Сингапуре. Перепробовав с десяток кухонь, выбросив на ветер энную сумму, в конце концов я вычислил, что вкуснее и питательнее, чем Кей-Эф-Си ничего нету, если ограничиться пятёркой на обед. Впрочем, пятёрка - это слишком роскошно. В Сингапуре вполне можно обходиться и тремя долларами. В Эквадоре - примерно то же самое, разве что процентов на двадцать дешевле. Но готовят значительно хуже.
  Правда, прочие недорогие кафе-закусочные тем более не радуют изысканностью блюд. Позже мы найдём что-нибудь и получше, а пока главное - быть спокойными за свои желудки, равно как и за кошельки - чередуя Кей-Эф-Си с хорошим алмуэрзо, никогда не будешь голоден, никогда не заболеешь язвой, и никогда не растратишь лишних денег.
  После обеда гуляем в парке. Удивляет полное отсутствие аттракционов - просто деревья, лужайки, дорожки. Много отдыхающих - лежат на травке, закусывают из пакетиков. Я замечаю, что в парк некоторые надевают спортивную форму, приносят с собой мячи, ракетки, и всяческую другую полуспортивную ерунду вплоть до скакалок. Развлекаются и с собаками, хотя собачатники большей частью собираются в "своём", особом углу парка.
  Отдельный рай здесь - для роллеров. Три врытые в землю бетонные площадки с самыми различными выкрутасами, есть даже настоящая труба. Тут же можно взять роликовые коньки на прокат, десять тысяч в час. Задача местного роллера двояка - с одной стороны, нужно выглядеть роллером, для чего шьются немыслимой ширины и длины штаны асфальтового цвета, складки начинаются прямо от пояса. Я думаю, что в развёрнутом виде такие штаны не меньше трёх метров в длину. В ширину - как минимум метр. Если у вас имеются такие штаны и фирменные (не китайские) роликовые коньки, то даже не научившись на них стоять, вы всё равно уже роллер. Стоять - не проблема. Проблема - прыгать.
  Сотня роллеров непрестанно прыгает в бетонном жёлобе, особо рискованные прыжки могут награждаться аплодисментами, хотя такое случается очень редко. Здесь видели всё, сюда заглядывают время от времени местные таланты, ассы каучукового колёсика, заглядывают, чтобы потрясти роллерный мир. Нам повезло, как раз один такой "супермастер" резвился в длинном жёлобе. Надо отдать ему должное, он действительно подлетает так высоко, что в случае неудачного приземления вполне может остаться без носа.
  Прыгают здесь и на велосипедах, причём не спортивных, а обыкновенных, что тоже достойно восхищения. Какого-то особого риска в этих прыжках я не заметил, но всё же пару раз произошли и аварии, окончившиеся, правда, лёгкими ссадинами.
  А вот и платный аттракцион. Ничего подобного я пока ещё не видел, поэтому стою и смотрю как баран на новые ворота - уж очень необычное зрелище. Теоретически - это тир. Но в походном варианте. То есть, нет тут никакого помещения, а наоборот, есть сбитый из тонких досок щит примерно два на два метра, или чуть поменьше. К щиту с помощью проволочек и простого клея прикрепляются конфеты, жвачки, и самые дешёвые шоколадки, какие только существуют в земной природе. На тысячу сукров вам дают две щёточки - две железные пульки с хвостиками из свиной щетины. И, конечно, ружьё. Пневматическая винтовка неизвестной системы, отличительные особенности которой - удивительная древность, отпиленный почти под основание ствол, дальность выстрела десять метров.
  Вы вставляете пульку и отходите от щита... на два шага. Если хочется, можете вообще не отходить, никто вас не заставляет, нет даже "линии огня", но все стрелки, как я заметил, отходят из приличия ровно на пару шагов, долго и тщательно прицеливаются и щёлк! Мимо! Пулька воткнулась в доску в сантиметре от конфеты. Не беда, есть ещё второй выстрел.
  В принципе, можно и не целиться - конфет, вафель в шоколаде и прочего на щите довольно много, примерно треть его площади, шанс попасть очень велик. И многие, конечно, попадают. И получают в награду продырявленную вафельку, которая кажется в три раза вкуснее, чем обычно - всё-таки приз! Разумеется, я не удержался и тоже попробовал. Мы с Машей стреляли по очереди, простреляли пять тысяч сукров, настреляли три микрошоколадки и микропакетик с парочкой жвачек. Все остались довольны.
  Парковое озеро в Кито - вовсе не озеро, а просто широкий канал, вырытый восьмёркой, так что образовались как бы два острова. Их соединили симпатичными мостиками и получилось довольно уютно. А на зеленоватую воду выпустили стаю лодочек и водяных велосипедов. По восемь тысяч сукров в час. Излишне говорить, что мы тоже арендовали такой велосипед. В отличие от тех, которые я видел в Сочи, китийские велосипеды четырёхместные, широкие, с багажником и полкой, и даже с навесом от солнца. На таком велосипеде можно отправиться в океанское плавание. Это первое впечатление. Второе впечатление получаешь минут через десять, когда ноги отказываются крутить тугие педали и хочется куда-нибудь причалить и посидеть в тени. Но раз уплачено - никуда не денешься, крути и крути целый час.
  Однако, вскоре я начинаю получать удовольствие. Маша и я - неплохие крутильщики, вероятно, прирождённые. Несколько раз весёлые отдыхающие вызывали нас (намёком) на гонку и мы принимали вызов, и обязательно выигрывали. Местные оказались хилыми и невыносливыми. А мы раскручивали гребные колёса так, что из-под велосипеда вырывались шумные пенные валы, будто в нём установлен сорокасильный дизель.
  Выходим из парка и медленно бредём вдоль неизвестной улицы. Я начинаю ориентироваться и знаю, что отель будет где-то справа. Но вдруг нас выносит на Сэйс Дэ Десьембрэ - улица Шестого Декабря. Мы ещё не знаем, что эта улица называется именно так, но увиденное ошарашивает нас - столпотворение дымящих автобусов. Всё как в дурном футуристическом фильме на экологическую тему: вместо воздуха - плавающие тучи чёрного смрада. Автобусы ревут, из их толстенных вертикальных труб вырываются новые и новые потоки гари, тут же оседающей на прохожих. Мальчишки-кондукторы орут во всю глотку "Ла Марин!", "Ла Марин!", громко фыркают пневматические тормоза, несчастные американцы с помощью прижатых к лицам носовых платочков пытаются пройти сквозь газовую атаку. У меня тоже першит в горле и режет глаза. Процент угарного газа - катастрофический. Одно слово - Сэйс Дэ Десьембрэ!
  Этой улице крупно не повезло: сюда сходятся большинство автобусных маршрутов, связывающих Север с Югом. А малодымный (бензиновый) автобус в Кито - сущий нонсенс, такого никто ещё не видел и не представляет, что это возможно. Что же до дизелей, то здесь они какие-то иные, не "наши". Я подозреваю, что отечественная наша солярка и местное дизтопливо различаются так же, как квас и сок гуавы. По крайней мере, это можно видеть по выхлопу. Сажа, гарь, ужаснейший сизый дым, плюс пыль. В безветренные жаркие дни Сэйс Дэ Десьембрэ превращается в горизонтальный дымоход, доверху наполненный цэ-о.
  Поразительная вещь: достаточно отойти в сторону всего сотню метров, чтобы не встретить ни малейших признаков этого воздушного заражения.
  Валентина тоже последовала примеру американок - зажала нос платочком. Возмущена до крайности. Я же терплю, зная, что скоро мы вырвемся из этого адового круга и попадём в тишину домиков-офисов, окружающих чистенькую улицу Амазонас.
  
  V Смена планов и Тролли
  
  
  Так нас носит по городу. Мы набираемся впечатлений. В целом, нам здесь нравится. Валентина умильно глядит на высаженные то тут, то там цветочки. Обилие цветов для неё - признак благополучия города. Я же, кроме всего прочего, присматриваюсь к компьютерным магазинам, выстраиваю планы моих будущих занятий. Дело в том, что у меня, собственно, сразу два плана. Первый - открыть в Кито студию компьютерной фотографии, то есть, делать всяческий цифровой монтаж. Второй план касается компьютерных игр, мне очень хочется арендовать подходящее помещение и поставить там с десяток персоналок, загрузив их самыми крутыми играми, какие только найдутся в цифровом мире. И брать почасовую плату.
  К моему удовольствию, в одном из наших кружений по центральным улицам, нас прибило волной к игровому залу. Правда, играют там в Нинтендо, через телевизоры. Игры крайне примитивные, восьмибитные, плоские и поразительно однотипные. В нинтендовских игрушках изменяется только графика, только фон и персонажи. Всё остальное - абсолютно одинаково. Задача играющего - с помощью кнопок на пульте провести своего персонажа через массу препятствий, непрерывно стреляя во все стороны. Такие игры приедаются за две недели на всю жизнь.
  Но китийские пацаны давят кнопки с наслаждением. Правда, каждый третий экран занят футболом. Футбол в Южной Америке - особый вид помешательства. Об этом нужно говорить отдельно, в другой книжке, причём вряд ли хватит для такого разговора пятисот страниц. Если сказать, что китийцы любят ходить на футбол - значит, не сказать ничего.
  Владелец игрового зала удивил меня чрезвычайно низкой ценой - всего лишь восемьсот сукров за час игры, двадцать два цента. Я вышел оттуда несколько удручённым и погряз в мелочных расчётах. Я-то надеялся иметь доллар в час как норму, а здесь - в пять раз меньше. Было над чем поразмыслить. Все мои выкладки, даже с самыми смелыми прибавками и допущениями, приводили к одному и тому же выводу - невыгодно. Разумеется, проигрыша не будет никакого, но и выигрыш уж слишком мал. Что же делать?
  В Сингапуре у меня друзья, они плавают в компьютерном бизнесе, как шустрые белые акулы меж кораллов. Что не раз наводило меня на мысль попробовать заняться торговлей компьютерного железа - комплектующими и всяческой электронной периферией. Поэтому я решил прозондировать этот рынок и в Кито.
  Первые же компьютерные магазины и компании по продаже оборудования здорово подкосили и это моё стремление. Очень скоро я выяснил, что компьютерный бизнес в Кито совсем "дохлый", парк персональных машин составляет чуть более десяти тысяч штук, а новые покупаются с большим трудом. Причём предпочтение отдаётся не компьютеру как таковому, а надписи на нём, марке. Под эту дудку знаменитые компании сбывают всякий залежалый и морально устаревший товар по фантастическим ценам, нередко втрое дороже, чем в Штатах. Внутреннее железо практически не продаётся совсем, потому что подавляющее большинство "компьютерщиков" этой страны не имеет понятия о том, что там такое установлено в корпусе. Компьютерная грамотность в Кито находится в самом нижайшем положении и нет никаких предпосылок для её роста, в чём я со временем имел возможность многократно убедиться.
  Итак, сам собой "отпал" едва родившийся план торговли компьютерным железом. Из всех оставшихся мыслей особенно выделялась мысль фотографическая.
  Когда-то давно я уже имел свой фотопавильон. Разумеется, я подчинялся соковыжимательной советской системе бытового обслуживания, но в своей студии чувствовал себя как дома, фактически я был единоличным хозяином, не пускал даже уборщицу, предпочитал прибираться собственноручно, а в контору являлся только раз в месяц.
  Правда, такое полное владение "делом" имело то следствие, что мне приходилось по две или три ночи в неделю проводить там же, в студии - работы накапливалось по горло, и тратить время на дорогу домой я не мог. Но не смотря на некоторые неприятности, в моей памяти остались в основном только добрые воспоминания о фотостудийном периоде моей биографии. Теперь же я снова стоял перед возможностью иметь свою студию, причём свою в прямом смысле этого слова. Отчётность - только перед налоговым бюро. Сам себе барин, что хочу, то ворочу. А так как я давно уже стал компьютерным человеком, то решил совместить обе деятельности воедино - мастерить цифровые фотокомпозиции, в которых в качестве действующего лица участвовал бы сам клиент.
  К тому времени у меня был полностью расписан и просчитан список оборудования и материалов, необходимых для реализации такой студии. Недоставало лишь чисто коммерческих величин: "почём" и "скока".
  Я забегаю в первый попавшийся художественный фотопавильон на Амазонас. Внутри очень мило, стены отделаны тёмно-зелёным сукном, мягкие кресла, вишнёвые столики, большие овальные зеркала. Классическая, одним словом, обстановка. На высоком столе перед приёмщицей - образцы фотографий. Я тычу пальцем в яркую фотку малыша - цвет, заказная печать, тринадцать на восемнадцать с белой рамкой, обрез на двенадцать на восемнадцать.
  - А комо эста? (по чём?) - спрашиваю.
  - Трэйнта, - отвечает.
  Трэйнта - это тридцать. Но моё скудное знание испанского вполне допускает, что я путаю тридцать и тринадцать. Переспрашиваю, рисую пальцем на плестигласе тройку и ноль. Кивает, смеётся, берёт карандаш и выводит на бумажке большущую тройку (будто бы я не только дурак, но ещё и слепой) и такой же огромный ноль.
  Я уточняю, за сколько штук они дерут такую фантастическую цифирь.
  - Уно! - она показывает мне свой указательный палец.
  - Уно, уно! - такой же палец демонстрирует перед моим носом ещё и зашедший после меня посетитель.
  - Грррасиас! - я вылетаю из павильона.
  На лице у меня - это я представляю - буря восторга, удивления и неверия в так тяжело навалившееся вдруг счастье.
  - Тридцать! Тридцать тысяч! Восемь баксов!
  Моя семья ещё не понимает всей глубины удачи и всей щедрости фортуны.
  Восемь долларов за одну единственную фотку тринадцать на восемнадцать! Мои мозги какое-то время отказываются признавать реальность этого факта, но я заставляю их работать и хватаюсь за расчёты.
  Результирующие числа греют душу. Конечно же, я охлаждаю свой пыл и произвожу жестокое деление на два, после чего отсекаю ещё и двадцать пять процентов местного налога. Но даже после этой кровавой хирургии доллары так и прыгают перед глазами. Их много. Ну, не то чтобы очень, но в России павильонному фотографу такие заработки и не снятся. Разве что на выезде когда-никогда перепадёт вкусненький кусочек. Я же не люблю выезды, я хочу сидеть за столом и творить.
  Вот оно, решение. Да, решено. К чёрту компьютеры! Да здравствует фотография! Конкуренты? Фиговое масло им под нос, этим конкурентам! Они только и научились, что более-менее правильно ставить пару софитов и вовремя щёлкать затвором, а я - компьютерный фотограф. У меня будут колоссальные композиции с диким зверьём, три десятка потрясающих композиций, цены ниже обычных, пластиковая оболочка на каждой фотографии, формат вдвое больше, срок исполнения в пять раз короче! Я им ещё покажу, как надо работать!
  Вот в таком настроении я пребываю до самого вечера. Мне хочется поделиться моей радостью со всеми вокруг и жать честные смуглые руки каждому встречному индейцу. Под конец мы закатываемся в весёленькое кафе напротив американского книжного магазина, где я надираюсь солёными коктейлями с настоящей мексиканской текилой и в состоянии, близком к оперному (то есть, ещё не много, и я начну петь), возвращаюсь в родной номер. Уверен, что до самого утра я дрых в постели с идиотски счастливой улыбочкой на физиономии.
  На следующий день мы наконец-то покупаем карту города, длинненькую синенькую книжицу, которую мы то и дело разворачиваем на ветру, как знамя затерявшегося в переулках полка. Вид человека с картой наводит благодушное настроение на прохожих, нам с удовольствием помогают и подсказывают, но как выясняется, картографы из китийцев никудышные - большинство доброхотов так и не разобрались в чертежах и планах собственного города и потому предпочитали показывать верное направление самым надёжным способом - вытянутой рукой. При этом они громко декламируют названия улиц, что в свою очередь как сильнейший магнит притягивает появляющихся из-под асфальта мальчишек с ранцами на спинах. Мальчишки, как и везде на этой планете, тянутся к любому происшествию, тем более, если в нём участвуют иностранцы.
  Мы выходим на Дьес Дэ Агосто, то есть, Десятое Августа. В Кито много подобных названий. Карта города так и пестрит историческими датами, очень легко запутаться в числах и месяцах. Такая ошибка, при недосмотре, может привести к тому, что таксист завезёт вас в совершенно неведомый район, где вы не увидите ни одного знакомого ориентира. Между тем такси в Кито - не дёшево.
  Улица Дьес Дэ Агосто гордо носит приставку Av., "авенида", авеню. На наш же московский взгляд - это нормальная улица, до авеню явно недотягивает. Пройдя по ней метров пятьсот, мы сходимся во мнении, что это - улица сантехников. На ней наблюдается необычайное скопление хозтоварных и всяких других скобяных магазинчиков.
  Вообще, плотная концентрация однородного бизнеса - типичная вещь для Кито. Если где-то хорошо наладилась торговля жареной курятиной - будьте уверены, не пройдёт и трёх лет, как на том месте вырастут пять или шесть кафе-закусочных, предлагающих эту самую курятину. Даже пиццерии жестоко конкурирующих фирм выстраиваются буквально стенка в стенку. Это означает, что несколько лет назад данный перекрёсток отличился жаждой к пицце. Не беда, что теперь обе пиццерии пустуют - всё ещё впереди. Пройдёт время и люди привыкнут к новому пейзажу, и возможно когда-нибудь начнут-таки хаживать за горяченькими сырно-грибочно-колбасными треугольничками именно в эти пока ещё одинокие пиццерии. И тогда рядышком быстренько воздвигнут три или четыре новых. Что поделаешь, традиции города нередко оказываются сильнее его жителей.
  На улице Десятого Августа мы познакомились с ещё одной достопримечательностью города Кито - Тролле. Вообще-то Тролле - это троллейбус, хотя и не совсем обычный. Местный Тролле большой, двухсалонный, довольно комфортабельный. Все остановки - с турникетами, билетёршами, автодверьми и охранниками, всё мило и крыто прозрачным пластиком. Для Троллей всюду выделена особая полоса движения, по которой запрещается ехать кому бы то ни было ещё. Короче говоря, Тролле здесь - упрощённый аналог метро. Разумеется, настоящее метро во много раз эффективнее, но для полутора миллионного очень автомобилизированного Кито - Троллей пока вполне хватает.
  Автомобили - предмет нашего удивления. Мы приехали сюда с откровенно совковым взглядом на дорогую машину. Однако такой взгляд в Эквадоре неприменим.
  Поясню на примере: в год нашего явления в Южную Америку, хороший полуторатонный штатовский джип в Москве оценивался продавцами новых автомобилей где-то от тридцати пяти до семидесяти тысяч долларов. За среднее я беру пятьдесят. Джипы же класса Люкс шли по удвоенным ценам, то есть в среднем доползали к сотне. А теперь представьте моё впечатление, когда стоя на углу Колон и Десятое Августа, то есть точно в центре Кито, я обнаруживаю, что каждый пятый, без малейшего преувеличения каждый пятый проезжающий мимо меня автомобиль - джип, причём не менее четверти всех джипов - люксы. Мало того, среди оставшихся автомобилей огромный процент занимают "мерсы", BMW, "форды" и очень много крутой японщины. И лишь приблизительно десять процентов от движущейся массы - старенькое или откровенно дешёвенькое типа Жигулей или Шкод. Ну, хорошо, пусть даже пятнадцать процентов - недорогие автомобили, но остальные-то действительно в большой цене! Иначе говоря, перед собственными глазами я имею материал для выводов как о доходах, так и о платёжеспособности местного населения. Мои выводы крайне оптимистичны. И ещё долгое время мы находимся в тумане наших роковых заблуждений. Которые с грохотом и треском разбились в прах и пыль об одно единственное словечко: кредит.
  Да, кредит. Да здравствует кредит! Да будет проклят всяческий кредит во веки веков, аминь!
  Эквадор - кредитный рай. В прямом смысле слова. Вне кредита здесь приобретают, наверное, только сигареты. Да и то, я не уверен как обстоит дело с дорогими марками. Так или иначе, но покупать что угодно, оценивающееся более чем в сотню долларов, напрямую, то есть методом обыкновенной оплаты в кассу, ни один китийский идиот ни за что не станет. Не говоря уже о людях с нормальной психикой.
  Много позже, когда у меня уже был поставлен бизнес, я наконец-то заметил (а до того момента я был просто очень занят своими проблемами), что в кредит берут даже башмаки. Правда, всего на три месяца, то есть в три оплаты. Автомобили до семи лет кредита - это норма. Дома и квартиры, с помощью ипотеки и других механизмов типа закладных, перезакладных и перезаймов, а так же продажи кредита в кредит (совершенный кретинизм), можно выплачивать десятки лет, оставив таким образом долги детям, а при желании - и внукам.
  В кредит идёт детский велосипед (десять месяцев), и швейная машинка (шесть месяцев). И запчасти к этой машинке тоже можно взять в кредит с условием выплаты за два раза, один раз сегодня, второй - через месяц.
  Думаю, не стоит пояснять, что кредитная цена в полтора раза выше, чем просто цена при прямой покупке. Это значит, что если вам так нужна швейная машинка, то вы могли бы отложить немного с зарплаты, подержать эту сумму в банке, на следующий месяц отложить ещё, тоже в банке, и через пару месяцев заплатить за машинку всю сумму, на треть или по меньшей мере четверть меньше, чем по кредиту. Кроме того, многие банки ежедневно начисляют процент по накопительному вкладу. Так что выигрыш будет весьма солидный. Но никому невозможно это объяснить и никто не хочет ждать два месяца.
  Забегу немного вперёд. Как-то я вздумал купить моей Маше минимотоцикл. Чудесная такая игрушка, шесть лошадиных сил, три передачи, семьдесят километров в час. Цена - около тысячи долларов. То есть не цена, а сумма двенадцати помесячных выплат. Я решил разузнать, какова будет именно цена мотоцикла, если мы заплатим сразу же, без долей и кредитов.
  Продавец в мото-отделе не понял моего вопроса и обратился к своему маленькому начальнику. Безрезультатно. Привели начальника повыше. Он долго пудрил мне мозги, но от прямого ответа умело уклонился. Я настоял. И тогда из конторы вытащили менеджера по продажам, рыжего очкарика, бегло тараторившего по-английски. Он тут же, после обмена рукопожатиями, приветствиями, благодарностями и визитными карточками, приступил к сложным вычислениям, и всего через десять минут сообщил мне число, на четверть меньшее кредитного (что я и предполагал). Ошибочно приняв мою весёлую реакцию за саркастическую насмешку над его торговлей, он начал уговаривать меня завтра же принести бумаги, подтверждающие моё постоянное место работы для немедленного оформления кредита, и при этом, заговорчески понижая голос, пообещал применить ко мне какую-то особую формулу, согласно которой первый взнос будет значительно уменьшен, а последний как-то там растянут. В детали я не вслушивался, сказал, что подумаю, поблагодарил и вышел. Мотоцикл мы так и не купили, на то были веские основания, и не в кредите дело, зато я получил богатый опыт психологического экспериментирования, то есть понял, что сумасшествие кредита неизлечимо и возможно передаётся воздушно-капельным путём как грипп.
  Накатавшись же на Троллях (прошу не путать с тролями из старо-немецкой мифологии), мы долго отдыхали в каком-то сквере, ели мороженое и наблюдали за четырьмя парапланами, лениво парящими в небе над городом. Парапланы смело пересекали линию взлёта-посадки самолётов, кружили непосредственно в международном воздушном пространстве, но никто не пытался им помешать. Очевидно, полёты планеристов согласовывались с авиационными властями. Не знаю, как такое согласование проходит в Подмосковье, но глядя на шёлковых птиц в синем китийском небе, я думал о порядке и организованности капитализма, который сумел расставить по полочкам даже такую в общем необузданную нацию, как эквадорцы, чьи прадеды, испанцы и индейцы, были отменными головорезами и отчаянными воинами.
  Так, размышляя над явными ошибками и просчётами марксизма-ленинизма, мы просидели до самого вечера, который накатился откуда-то с севера вместе с горной прохладой и сыростью. Гулять больше не хотелось, нам казалось, что на основные вопросы ответы уже получены, хотя бы приблизительные ответы, но если их "округлить", то можно принять за базис (словечко опять же из марксизма, не к ночи будь помянутого). Базис же в целом совпадал с моими ожиданиями, а в чём-то и превосходил их. И тогда я решил, что тянуть больше не следует, и что завтра же утром я пойду к адвокату, с которым познакомился заочно через Интернет, будучи ещё в Москве. Пойду к адвокату и начну длинное и путаное дело об открытии новой эквадорской компании и об оформлении долговременных виз. Собственно, именно за этим нас сюда и занесла нелёгкая - попробовать начать своё дело.
  - Пора начинать, - сказал я и, сделав по-дурацки мудрое лицо, добавил, - Каждый день вытягивает из нас слишком много денег. В любом случае, не улетать же обратно.
  На том и порешили...
  
  VI Андрэо - итальянский адвокат
  
  
  Утро, прохладное, как московский октябрь. Я подхожу к высокому строению со стеклянными стенами. Где-то здесь наверху его конторка. Сеньор Андрэо Бодильяни. Переиспаненный итальянец. Вообще-то их было двое, адвокатов, которые ответили на мой запрос, но второй запросил слишком много, как денег, так и времени. Да и писал нерегулярно, как бы без особого желания. А этот первый излагал красиво и подробно, с целыми колонками цифр и десятками пунктов правил, сводов и прочей тарабарщины. Поэтому я иду к Андрэо.
  Лифт, шестой этаж, старушка уточняет дверь, я открываю и... Вот уж чего не ожидал, так не ожидал. Мисс Мира из Венесуэлы! Целых три секунды в моём сознании метался из угла в угол какой-то оптический бред, пока его, наконец, не убило хвостом мимолётного логического построения: секретарша адвокатской конторы вполне может стать Мисс Мира, но обратное утверждение не верно.
  Да, мулатки бывают сногсшибательны. Это потом, когда привыкнет глаз, начинаешь замечать то один, то другой грешок природы, и картинка расползается на скучные составляющие, но первое впечатление может просто выбить из колеи.
  - Буэнас! Комо ле ба? - это она меня приветствует, улыбаясь при этом так, будто мы с ней пять лет были счастливыми любовниками, и нечаянно расстались неделю назад, и вот я вернулся.
  - Пуэдо бэр ал сеньор Бодильяни? - это я спрашиваю, могу ли я увидеть макаронника.
  Жмёт пальчиком на кнопочку. На пальчике пятисантиметровый коготь. Я жалею, что не усмотрел, когтем она жмёт или как-то умудряется пальцем всё-таки.
  Потомок римских легионеров заставляет меня ждать, усаживаюсь на диван и роюсь в газетах. Читаю я по-испански примерно так же хорошо, как и по-корейски, знаю одно слово из каждых двух тысяч, но слава Богу, местные газеты очень живо иллюстрированы. На второй же полосе - карикатура на Ельцина. Что-то он вроде бы поджаривает вместе с Клинтоном, дым валит, а вот что именно поджаривает - не ясно.
  Наконец, из дверей выбегает праправнук Венецианского гондольера. Ростом праправнук явно подкачал, но берёт шустростью.
  - Я рад, очень рад! Ждал Вас вчера, даже позавчера. Вы задержались? Вы давно в Эквадоре?
  Его английский хуже моего, он пользуется короткими штампами в примитивнейшей форме. Очень огорчается, узнав, что я прошатался по городу уже несколько дней и не разу не позвонил ему. При этом его лицо принимает выражение трёхлетней толстенькой девочки, собирающейся разреветься. Он так и не выпустил моей руки, а между тем от него несёт удушливым дезодорантом.
  Проходим в кабинетик. Говорим из вежливости о России, почём ноне овёс и тому подобное, "никакой конкретики", как выражался один мой бывший начальник, когда я пытался объяснить ему причину моего очередного прогула. Я, конечно, перехожу на Эквадор, расхваливаю город Кито, а в его лице - и всю страну. Болтаем о расцвете мировой экономики и неизмеримых возможностях малого бизнеса.
  И вдруг я получаю абсолютно неожиданный подарок. Ещё в Москве сумма услуг адвокатской конторы, как и сумма личного гонорара Бодильяни, были строжайшим образом оговорены и уточнены до предела. Собственно, я мог бы просто передать ему документы и не наведываться в течение месяца, потому что всё было условлено до мельчайших подробностей. Но меня ждал сюрприз: Андрэо-макаронник ни с того, ни с сего заявляет, что уменьшает свой гонорар на целую тысячу зелёных и дарит их мне, так сказать, от щедрой души. Давненько я не получал приятных подарочков такой величины. Моя самая большая находка на асфальте чужих денег зафиксирована (мною же) на отметке шестьдесят четыре рубля сорок копеек. А здесь - целенькая тысяча баксов.
  Я, разумеется, благодарю, не удерживаясь от радостных междометий. Римлянин тоже доволен почему-то. Больше того, у него подрагивают пальцы, будто это не он отдал тысячу, а наоборот, ненароком и незаметно для клиента он оттяпал лишнюю у меня и теперь боится, как бы клиент не заметил подвоха. Я тоже лихорадочно ищу подвохи и ловушки, но не нахожу их. Решаю так: обдумаю позже, а пока ничего не подписываю.
  - Нет, сегодня мы только подтверждаем наши намерения, - смеётся итальяшка, - Устно подтверждаем. А завтра, если Вас не затруднит, в это же время, я...
  Его вызывают по внутреннему телефону. Мы оба встаём, он снова хватает мою руку и старается вдавить в неё свои крючковатые пальцы. Я чувствую их мелкую вибрацию. Это неприятно, пытаюсь высвободиться и вскоре мне это удаётся. Прощание, благодарение, снова прощание, раскланивание, кивки, подмигивания, ура! он всё-таки ушёл! Утомительнейший человек.
  Я прохожу мимо мулатки, она щедро обдаёт меня водопадом своей красоты, кланяюсь, благодарю, прощаюсь, снова кланяюсь, выхожу в коридорчик, нервно стучу по вызову лифта. Вот он, спаситель мой, ты приехал, наконец! Вези меня отсюда!
  На улице вдыхаю воздух свободы. Нет, ни за какие коврижки не соглашусь работать в офисе. Возможно, у меня начальная форма клаустрофобии, но скорее всего, мне просто противно. Хотя, вероятно, этот легионер действительно неплохой адвокат. Хитёр как сто лисиц. Но почему у него дрожат пальцы? А главное - с чего это он вдруг выбросил целую тыщу зелени? Нет, тут что-то не чисто, нужно крепко подумать...
  Оставленные в номере Валентина и Маша, не обладая даже моими ничтожными познаниями в испанском языке, столкнулись с огромными трудностями - странным поведением горячей воды и горничной. Из обоих кранов шла холодная вода, но через минуту начинал хлестать кипяток, приходилось уменьшать горячий напор, и тогда, ещё через минуту, оба крана выдавали ледяные потоки и ничего больше. Валентина позвала горничную, и как я понял, обе они не менее четверти часа с переменным успехом боролись с кранами, но до окончательной победы было, по всей видимости, ещё далеко.
  Я, конечно, присоединился к борьбе и всеми средствами мешал горничной, пока она не пришла в отчаяние и по её взлетающим к небу рукам я понял, что она либо молит Бога о помощи, либо проклинает водопроводчика, что в данной ситуации было одно и то же.
  Но мужчина на то и мужчина, чтобы уметь справляться с неукротимой сантехникой. И я справился: путём микронных подвижек крана влево и вправо, я добился умеренной горячности и приемлемой холодности, что позволило Валентине принять столь желанный утренний душ. Я же в это время занялся боковой дверью, выходящей на крышу пристройки. С помощью найденной в шкафу проволоки дверь была открыта за несколько минут. Смысл этого действия был в том, чтобы попробовать на вкус черешню, разросшуюся над этой крышей. Каково же было моё разочарование, когда черешней оказалось неизвестно что, всего лишь похожее на черешню. Ягоды, хотя и желтоватые, были стальной твёрдости и хинного вкуса. Дверь пришлось запереть всё той же проволочкой.
  После завтрака Валентине вздумалось купить "кое-что по мелочи", как она обычно выражается. Так как спорить с ней бесполезно, особенно в вопросах этих самых мелочей, то мне оставалось только согласиться, и потому мы, гуляя, искали глазами какой-нибудь обменный пункт. Выйдя опять на Шестое Декабря, по прежнему отравляемое гаревыми облаками автобусных испражнений, мы натолкнулись на двухэтажное здание одного банка (не упоминаю его имени просто из справедливости, этот банк не лучше, и не хуже некоторых других), очевидно, районное отделение, и решили зайти. На первом этаже в вестибюле сразу же нашли таблицу обменов. Курс хотя и не высший, всё же устраивал нас, потеря была не велика, тем более, что возвращаться на Амазонас только для обмена у нас не было ни малейшего желания.
  Вооружённый слонобойным ружьём громила-охранник сподобился указать на лестницу, ведущую на второй этаж в операционный зал. Я обрадовался, найдя в этом зале всего трёх посетителей. Подбежал к кассе, то есть к стеклу с полукруглым вырезом, но меня отфутболили подальше, указав на роскошные кожаные диваны, где мне следовало отдыхать, дожидаясь особого приглашения. Мы развалились в удивительно неудобных диванах, сплющивающихся, казалось, до самого пола при всяком малейшем нажиме, и углубились в русско-испанский разговорник, готовя нужные фразы, которые неизбежно понадобятся нам в процессе покупки "кое-каких мелочей".
  Прошло минут семь. Впереди меня оставалось три человека.
  - Немного, - подумал я, - Скоро пройдём.
  И снова стал спорить с женой о том, как правильно выбирать туфли на каучуковой подошве. Я не модельер, но это не мешает мне знать, что так называемый "натуральный" каучук на подошвах китайских башмаков - это всего на всего вид пропиленовой пластмассы. Но переубедить Валентину означало бы разрушить всё её идеалистическое мировоззрение. Я не иду на подобные крайние меры, я лишь спорю "по мелочи".
  Пролетело ещё минут пять или шесть. Впереди меня - те же три человека. В душу закрадывается подозрение, что сидят они здесь с самого утра и, окончательно окоченев, уже не реагируют на окружающую вселенную. Иначе почему никто из них не возмущён, почему никто не пытается поторопить конторских? И хотя моё место в буквальном смысле с краю, я выхожу вперёд и начинаю если не требовать, то хотя бы спрашивать. Мне мило улыбаются, уточняют мои желания, обещают всё сделать в мгновение ока (фразу "ун моменто" я понимаю даже без разговорника, у меня, очевидно, определённый лингвистический талант). Но в конце концов всё сходится к гостеприимным жестам, указующим на тот же проваливающийся диван.
  Короче говоря, мы ушли не солоно хлебавши. Я остановился на секунду перед торговым знаком этого банка и прочно вписал его в свою память, чтобы уже никогда и ни под каким соусом не пользоваться услугами этой фирмы, даже если мне предложат тринадцать и два десятых годовых.
  Так как в том районе Кито обменные пункты - редкость, то нам пришлось прошагать с километр. Я подходил к каждому встречавшемуся на пути охраннику и с выражением удивления и надежды, произносил волшебное слово "камбио", совершенно бессмысленное в этом контексте, что не мешало охранникам мгновенно входить в моё незавидное положение, и сокрушаясь об оставшихся сотнях метров, услужливо тараторить неизвестно что, заставляя меня принимать на веру направления взмахов их рук. Но и следующий охранник тоже подвергался моему нападению, и только когда мы увидели чёрное одноэтажное строение, вполне соответствующее описаниям (из которых я как раз и понял единственно, что оно "нэгро", то есть чёрное), мы наконец свободно вздохнули и уже не обращали внимания на грабительский курс и значительные потери при обмене.
  При выходе из обменки на нас набросилась стайка фантастически измазанных маленьких оборванцев, вопящих звонкими голосами своё волшебное слово (таких слов, заменяющих фразы и целые абзацы, в Кито оказалось немало):
  - Лимпио! Лимпио! Лимпио!
  Это означает либо "чистка", либо "чищу", либо "чистильщик", как вам угодно. Чистка касается только ботинок, и только мужских. Женские интересуют чистильщиков в тех исключительных случаях, когда женщина сама обращается к ним с вопросом о чистке, да и то, если её башмаки чёрные.
  На мне светлые кремовые, почти жёлтые летние туфли с пряжечками, почти сандалии. На Валентине - вообще нечто светло серое, плетёное из неизвестного материала, напоминающего шпагат или лыко (если кто-то знает, что такое лыко; я-то знаю, однажды при мне лыком подвязывали виноградную лозу и я даже рискнул дотронуться до лыка рукой).
   - Лимпио, - неуверенно прокричал мальчуган примерно по моё колено ростом, лет трёх наверное.
  У каждого из пацанов - ящичек с ручкой и крошечная табуреточка. Вам предлагается занять любую удобную для вас позу на табуреточке, возвышающейся над землёй на целых пятнадцать сантиметров. Впрочем, вы так же вольны присесть на уличную скамейку, хоть на траву. Мы не раз и не два наблюдали чистку типа "вертикаль", когда отдавшийся на растерзание чистильщиков гражданин предпочитал стоять на месте и не дёргаться, пока ему гробят туфли и безнадёжно пачкают носки.
  А в один прекрасный день я любовался ещё более экзотической сценкой, достойной импрессионистской кисти: толстенький вальяжный метис, по всему видно, купчик среднего пошиба, блаженно улыбаясь, уминал жаркое с бобами, а в это самое время, согласно его милостивому позволению, чумазый пятилетний мальчишка сидел под столом и, стараясь изо всех сил, натирал башмаки купчика ваксой. Удивительным образом и чистка и обед завершились одновременно. Объевшийся бобами купчик покрутил ногой, осмотрел ботинок, и выдал от щедрот своих "ун миль", ту самую сверхуниверсальную тысячу сукров. Оба остались довольны.
  Но вид оборванца смутил американского туриста, скучавшего над своим брэкфастом. Турист подозвал официанта и купил большой картонный стакан со льдом и ананасовым соком, и отдал его пацану (в тот день было особенно душно, перед сильной грозой). Пацан прошепелявил что-то в благодарность и, выскочив на улицу, позвал крошечную девочку, вероятно сестру, и вручил ей этот стакан с видом настоящего мужчины, добытчика и покровителя слабых и немощных. Чёрные глазёнки его сестры выражали восхищение, преклонение, страх, любовь и преданность, всё в одном взгляде.
  Отбившись от чистильщиков, мы купили три жареных банана. Если вам хочется знать, что такое жареные бананы, поезжайте лучше в Мелаку, это на западном побережье Малайзии. Там знают толк в этом деле. Настоящий банан для жарки огромен как слоновый бивень, он красный на сломе и жгучий на вкус. Его невозможно съесть целиком, он сытный и питательный как окорок гуся. И вот именно он-то, нарезанный дольками малазийский банан, обсыпанный сухарями и специями, облитый хитрыми соусами, жарится в раскалённом кукурузном масле. Трудно передать всю прелесть правильно изжаренного банана. Он напоминает украинские блины моей бабушки, которых я мог бы съесть сколько угодно, если б не боялся печальной участи великого баснописца.
  Индейцы имеют вкусы, диаметрально противоположные малайцам. В Кито жарят обыкновенный, столовый, как бы мы сказали в Москве, банан, и жарят бездарно, на углях, положив целый и ничем не пропитанный и не обсыпанный фрукт на железную сетку. Такое блюдо может показаться вкусным разве что с дикого голода. Правда, оно не дорого, всего лишь ун миль, но и смысла в китийских жареных бананах нет никакого.
  Зато есть смысл в мандаринах. Мы купили длинный пакет с мандаринами, примерно килограмма полтора, за четыре тысячи. Здесь много сортов мандаринов, и те из них, которых мы в России знаем как извечный компонент новогоднего подарочного кулёчка, считаются местными гурманами дешёвкой, дичкой. Настоящую цену дают за красномясые мандарины, какой-то гибрид, сочный, душистый и медово сладкий. То, что мы купили на улице, было тоже вкусно и необычно. Но всякая уличная покупка много дороже, чем покупка на рынке, а так как Валентина обожает гулять по рынкам вне зависимости от того, что там продаётся, то мы решаем побывать в местном раю фермерской торговли в ближайшие же дни и узнать, наконец, истинные цены.
  Покружив по магазинам и купив часть из приговорённых к покупке мелочей, мы сделали привал на углу Колон и Сэйс Дэ Десьембрэ. Надо сказать, что китийцы приучены кем-то к ориентиру именно по углам улиц, а не по самим улицам. Привычка эта въедливая, заразившись ею, уже почти невозможно выздороветь - так и будешь всю жизнь, в любой стране, определять своё местоположение ближайшим перекрёстком.
  Если вы говорите китийцу, что ваш офис находится на улице Бентимилья, то это ровно ничего не значит. Китиец будет ожидающе заглядывать вам в глаза, как вы смотрите в глаза заики, надолго запнувшегося на трудном слове. Китиец даже станет помогать вам, будет говорить "И? И?", что означает примерно то же самое, что и на русском, то есть "и что ещё? что дальше?". Бентимилья - очень короткая улица, потеряться на ней совершенно невозможно, однако вы обязательно должны назвать хоть что-нибудь, что пересекает её неподалёку от вашего офиса. И тогда китиец облегчённо вздыхает - всё, он узнал, наконец-то, ваш адрес.
  То же касается и всех столичных таксистов. Даже если я говорю, что место, куда мы направляемся, расположено "сэрко" ("рядом") с чем-то выдающимся, например, со стадионом или Дворцом Быков, таксист всё равно измучит меня окольными вопросами, пока ему не удастся выяснить, какой именно перекрёсток наиболее отвечает конечной точке его маршрута. В этом непростом деле карта города служит незаменимую и уникальную службу. Забыть в отеле карту - значит, потерять время, деньги и нервы, объясняясь с таксистами.
  На углу Колон и Сэйс Дэ Десьембрэ мы употребили внутрь несколько облегчённый вариант алмуэрзо, после чего Валентина заявила, что устала и измоталась, потребовала доставить её в отель и не тревожить хотя бы до вечера. Что мы и сделали.
  Честно говоря, я даже обрадовался такому повороту событий, так как давно уже запланировал маленький поход в лес. Этот лес я приметил с пригорка, когда ехал в автобусе, а позже уточнил топографию по карте. Долго жить в городе и не ходить в лес для меня совершенно немыслимо, и я решил не откладывать, побывать там сегодня же. Маша, конечно, согласилась. Мы схватили такси, отвезли Валентину к отелю, напутствовали её как следует, то есть я напомнил ей, как правильно произносится по-испански "спасибо" и "добрый день", и поехали с Машей на Север.
  
  
  VII Трескучий лес и рыцари протянутой руки
  
  
  Всю дорогу в такси мы спорили друг с другом и, как и следовало ожидать, запутались в карте. В результате вышли не там, где надо: на перекрёстке Амазонас и улицы Объединённых Наций. Вышли, осмотрелись. Ничего, миленькое местечко. Рядом с нами возвышалась чуть уменьшенная копия Эспирали. Тоже торговый центр, но уже Караколь, что в Эквадоре означает "раковина" (в других испано-говорящих странах - "змея" или "улитка", на выбор). Не удержались, влезли внутрь. Семь или восемь спиральных этажей, заставленных множеством маленьких магазинчиков. Но даже я, не разбирающийся в шмотках человек, заметил, что в Караколе товары повыше классом, чем в Эспирали. Подороже, конечно, но получше. И сами продавцы выгодно отличались от эспиральских как внешностью, то есть более элегантным видом, так и поведением. Однако до элитарных магазинов Караколю далеко, элиту мы увидели немного позже.
  Но главное достоинство Караколя - лифт. Благодаря лифту мы поднялись на тридцать метров над землёй и увидели наконец-то лес. Он оказался далеко в стороне, в трёх или четырёх километрах. Что такое три километра для таких романтических натур, какими мы с Машей чувствовали себя в ту минуту? Ерунда, всего-то полчаса резвого хода.
  С крыши Караколя (а мы влезли именно на крышу) открывается отличный вид на авениду Амазонас. Очень красивый проспект, запоминающийся сразу и, наверное, навсегда. С первого взгляда там вроде бы и нет ничего. Так, магазины, торговые центры, виллы, парки, площадки, перекрёстки. Но проехав, а ещё лучше, пройдя по ней однажды из конца в конец, испытываешь какое-то неясное, но магическое чувство проникновения сквозь разные миры: из беззаботно-туристического райка попадаешь в мир официоза, банков и бумажной кутерьмы, резко очерченной форменными костюмчиками то тут, то там мелькающих служащих. Затем попадаешь на острова торговли, рекламы и гурманских удовольствий. А оттуда - в большой тесный мир домоседов и самодовольных мещан. И наконец, выносит тебя куда-то за город, в неорганизованный мир некрашеных стен и битком набитых автобусов.
  На Амазонас переживаешь не привычный контрастный душ типа "богатый район - бедный район", или лучше сказать, из блеска в нищету, а как бы плывёшь по волнам совершенно бесклассового, но всё же раздельно проживающего разнообразия, где одни нормы плавно сменяются другими, и вместе с тем не противоречат друг другу, а идеально дополняют достоинства первых недостатками вторых и наоборот. Так, спонтанно и без всякого умысла, эквадорская столица породила и овеществила идею общественной гармонии, предметно выразив её на протяжении своей центральной улицы, авеню Амазонас.
  Но вот мы шагаем в лес. По дороге покупаем большую пластиковую бутылку ледяной минералки и на всякий случай - пару толстых шоколадок. Над нами, всего в сотне метров, ползут тёмные дырчатые облака. Облако и его дырки порождают смену времён года: две минуты мы в осенней смуглой тени, две минуты в ослепительном горячем лете, снова в осени, опять в лете. Однако в целом довольно жарко. Проходим мимо котлована гигантской глубины. Шум, лязг, режущий уши звон. На большом щите - рисунок будущего архитектурного монстра - какой-то офисный муравейник.
  А вот и стадион. Сиротское зрелище - футбола сегодня явно не ожидается. У входа - кучи обрывков картонных плакатов, картонные знамёна, непатриотично затоптанные толпой, ветерок гоняет картонные же панамки, выкрашенные в цвета любимой команды. Вчера здесь было туго, по всему видно.
  Завершает картину колоссальная фанерная бутылка Гюйтиг - местная знаменитость. Всего-навсего минералка, каких десятки, но её реклама торчит повсюду, причём сделано с таким пафосом, будто бы это признанный эликсир жизни, не меньше. Юмор же в том, что в многометровой бутылке, чудом закреплённой на верхушке стадиона, прорезана маленькая дверца (наверное, за дверцей - рубильники освещения), которую, конечно же, забыли закрыть. А что означает бутылка с открытой дверцей - никому не ясно. Но китийцы настолько терпимы к любого рода причудам, что и через месяц, и даже через год дверца на Гюйтиге так и оставалась неприкрытой. К ней привыкли. Я думаю, что если б её закрыли, то кто-нибудь обязательно влез бы туда ночью и открыл бы, из соображений порядка и консерватизма.
  Дорога после стадиона пошла круто вверх. Между домами, частными трёх и более этажными особнячками, то и дело просвечивают сосны (я был уверен, что это именно сосны - мы же на большой высоте как ни как). Кажется, до сосен рукой подать, но осенние тучи к несчастью растворились и освобождённое солнце жгло наши затылки с неистовым злорадством. Я знаю, что такое горное солнце, как умеет оно сжигать кожу и высушивать глаза. Правда, волны сырого тропического воздуха смягчают нравы беспощадного светила, но моя тёмно-серая куртка накалилась как печь и приходится перебегать от дерева к дереву, ища защиты в редкой прозрачной тени.
  Метров через двести дорога вверх закончилась и к лесу повёл узкий ход меж высоких стен. Неожиданно мы выбрались на очень шумную и переполненную автомобилями улицу, которую не заметили снизу. Машины шли сплошным потоком на высоких скоростях. Я обратил внимание на множество малолитражных грузовичков с открытыми кузовами - почти в каждом таком кузове сидели люди, с трудом удерживаясь за низкие бортики. А кое-кто ехал даже на крыше раскачивающегося из стороны в сторону микроавтобуса, сверкая полными страха глазами, но выкрикивая счастливые междометия - вероятно, такая езда самим ездоком воспринималась как опасный, но важный аттракцион, нечто вроде процедуры инициации у индейцев Майя.
  За шумной весёлой автострадой - всего несколько линий домов и, ура! вот он, лес!
  Но каково же было наше удивление, когда вместо сосен мы увидели эвкалипты. Честно говоря, я бы ни за что не догадался, что это эвкалипты, если б несколькими годами раньше не видел живого коалу, который кроме эвкалиптов не признаёт ничего на свете.
  Эвкалиптовый лес имеет две особенности. Первая - это запах, острый всепроницающий пряный запах одноимённого масла. Достаточно сорвать листик и потереть пальцами, чтобы понять, как много масла в каждом дереве. С непривычки этот запах тяжёл и резок, он щекочет горло и во рту от него как-то невкусно. Со временем привыкаешь, быстро привыкаешь, и в один прекрасный день начинаешь полагать, что все леса на свете обязательно должны пахнуть так же приятно и бодряще, как эвкалиптовая роща.
  Вторая необычная особенность эквадорских лесов - это треск. Всю свою жизнь, от рождения до сухостоя, каждую минуту эвкалипт меняет кожу. Дерево отращивает новую кору и сбрасывает старую. Сухая кора сворачивается в длинные, до пяти метров, трубочки, и медленно скручиваясь, высыхая, издаёт громкие трескучие звуки. После чего куски коры с треском же падают на землю, где их ждут грибы и насекомые. А так как деревьев в лесу много как деревьев в лесу, то треск стоит постоянный. Тишины, в русском понимании этого слова, в эвкалиптовых лесах никогда не бывает. Но опять же это дело привычки - проведя в таком лесу в сумме пятнадцать-двадцать часов, уже не замечаешь этой трескотни, напротив, лесные шумы кажутся той самой тишиной, которой нет и в помине на улицах города.
  Мы гуляем. Здесь много тропинок, много нетронутых кустов с незнакомыми ягодами, грибов, так никого и не сумевших привлечь - жёлтые, белые и серые шляпки торчат там и тут. Людей мало. Зверей тоже. Встречаем сначала велосипедиста (и как он сюда забрался?), потом собаку, которая равнодушно обнюхала нас и вернулась к хозяину - отдыхавшему на пенёчке старику.
  Не берусь утверждать, что китийцы чрезвычайно чистоплотны как, скажем, мюнхенские немцы. Нет, они скорее нормальны. Но роща, расположенная в черте города, разительно отличалась от подобных же московских лесков, протянувшихся вдоль кольцевой дороги, отличалась именно чистотой. В лесах Кито мы не заметили ни одного кострища, не увидели ни одной консервной банки или бутылки и, не поверите, ни единого кирпича. Нет здесь так же и проблемы собак и всего, что с ними связано.
  Мы прошли метров триста-четыреста и оказались прямо над открытым стадионом. Он постепенно заполнялся школьниками, одетыми в самые разнообразные формы. Там что-то готовилось. Вероятно, репетировалось какое-то праздничное событие. Мы долго молча наблюдали за движением сотен разноцветных муравьёв, но с почти километрового расстояния так ничего и не поняли.
  Нагулявшись, набрав в карманы эвкалиптовых орешков и листьев, чтобы показать эти драгоценности Валентине, мы зашагали вниз и вскоре вернулись на Амазонас, которая стала для нас "путеводной" тропой, главным ориентиром. Хотели проехать к отелю автобусом, но подумав и рассудив здраво, решили воспользоваться такси, чтоб не оказаться ненароком в незнакомом районе.
  И тут же, прямо на перекрёстке и совершенно бесплатно, наблюдали интереснейший спектакль под названием "Все виды нищеты" или "Как это делается".
  А делается это, надо сказать, весьма талантливо. Два десятка нищих, то есть, конечно, прикидывающихся нищими актёров, атаковали нечаянно притормозившие под светофором джипы.
  Самый яркий из нападавших - одноногий велосипедист. У него тщательно натренированное выражение лица - обиженный судьбой интеллигент. Он опирается на руль потрепанного велосипеда и скачет на подвязанной, как бы парализованной ноге. Кстати, после "работы" он, без тени смущения, всякий раз отвязывает ногу, усаживается на свой велик и укатывает домой. Или в пивную. Его псевдомудрая физиономия явно приносит неплохие прибыли, нередко значительно превышающие доходы тех, кто подаёт ему на пропитание.
  Второй рыцарь протянутой руки - это "многодетный". У него целый табун малышей, многие из которых едва только начали говорить. Имеющий глаза сразу же заметит, что если б это были детишки от одной женщины (подразумевается, от жены), то женщина эта должна была бы рожать по пять-шесть штук одновременно. Однако люди почему-то не видят этой нелепости, или не хотят видеть. Многодетный кланяется, чуть не плача, и суёт грязную, натруженную стаканом и вилкой ручищу прямо в окна машин. В этот момент орава его "детишек" жалобно подвывает. Дают им, как я заметил, тоже неплохо.
  На детишках играют и старушки, они суют в окна своих записяных питомцев и подают замызганную кружечку. Им бросают меньше - надоели.
  И завершается полк попрошаек отрядом оборванцев, которые за редким исключением, не умеют ничего, кроме как клянчить и хныкать.
  Иногда в толпе страждущих появляется по-настоящему безногий нищий, удивительно ловко прыгающий на руках. Его цирковой номер таков: он подпрыгивает и бесстрашно ныряет прямо под бамперы, наводя смертный ужас на сидящих за рулём дамочек, и обратив таким образом на себя внимание, вымаливает довольно ощутимые подачки, успешно конкурируя с остальной, фальшиво-инвалидной братией.
  Кроме нищих на этом живейшем перекрёстке крутится немало и самых разномастных торговцев. Здесь предлагаются в ассортименте: газеты, бананы, апельсины, мандарины, яблоки, зубные щётки, настольные лампы, вешалки для брюк, прищепки, ухо- и зубо- чистки, ремни, часы, очки, и ещё много-премного разной никому не нужной мелочёвки. Среди этого "рынка на ходу" выделяется пара важных мужиков, продающих довольно дорогие офисные многоканальные телефоны.
  Несчастный, не по своей воле остановившийся перед светофором водитель, попадает в осадное положение, в осаде участвуют не только нищие и торгаши, но и разносчики рекламы, а так же раздаватели душеспасительных плакатиков и открыточек. Весь диапазон возможных верований здесь налицо, от Объединённой Церкви Императора Всех Верующих Святейшего Преподобного господина Муна, до просто каких-то полуподвальных и тоже нищих сект.
  Не удивительно, что так много людей предпочитают ездить по менее комфортабельным, но более защищённым от побирушек параллельным улицам.
  Прежде чем добираться до отеля, мы с Машей заходим в длинный двухэтажный торговый центр - захотелось взглянуть на парочку компьютерных магазинчиков. Но ничего компьютерного в центре не оказалось. Зато мы сунули носы в Супермакси. Ошибочно, по первому впечатлению, я принял Супермакси за люксовый магазин с высокими ценами и специальными кредитами.
  Как-то мне приходилось бывать в таких заведениях в других странах. Обыкновенно, там никто ничего не покупает, потому что всё вдвое и втрое выше рыночных цен, а так же потому, что в таких магазинах заведена масса нелогичных ограничений, связаных с непонятными мне до сих пор "фирменными" карточками (я по наивности своей считаю лучшей карточкой сто долларовую банкноту и уверен, что товар продаётся за деньги, но в некоторых государствах на эти вещи смотрят как-то иначе). Так что мы с Машей только поглазели, крутнулись на каблуках и вышли. А зря.
  Впрочем, не прошло и недели, как мы "раскушали" всю прелесть китийской системы Супермакси. Об этом где-то впереди есть маленький рассказ.
  Утро следующего дня - снова в адвокатуре. Итальянец занят, я фланирую меж столами, отвлекаю от работы смешливых тётечек, заглядываю в мониторы. Таблицы, таблицы, таблицы. Одни таблицы. Не адвокатская контора, а какая-то бухгалтерия. Вскоре ко мне пристаёт мадам агентша, правая рука Андрэо Бодильяни, счастливого макаронника от юриспруденции. Мадам зовут Агни, мадам хотела бы угостить меня кофе, если я не прочь. Я не прочь. Но кофе получаю только спустя десять минут - очевидно, он вовсе не был готов и мадам на самом деле рассчитывала на мой вежливый отказ. Неужели они и на кофе экономят? Вообще-то у меня не всё благополучно с сердцем и кофе мне вреден. Но я выпью, назло всем выпью.
  Сижу в кабинетике Андрэо, листаю журналы. Все как на подбор измятые и старые. Подхожу к окну и вижу Валентину и Машу, прогуливающихся в тени пальм. Они уже успели осмотреть ближайший торговый центр и теперь скучали, дожидаясь меня. Я стучу в стекло, размахиваю руками - бесполезно, не замечают. Я у них над головой.
  Наконец, вбегает итальянец и засыпает меня радостной скороговоркой на немыслимом англо-испанском диалекте с апеннинским акцентом. Из всей скороговорки мне удаётся выудить лишь, что основные бумаги "первого шага" уже подготовлены и нужно срочно копировать мои документы. Чтобы не вводить в заблуждение и без того запутанного от природы адвоката, я показываю ему только загранпаспорта и свидетельство о браке, умышленно утаивая паспорта советского образца. В самом деле, почти невозможно объяснить, что такое "внутренний паспорт", если само понятие "паспорт" однозначно подразумевает его исключительно внешнее, заграничное использование. К моему счастью, римский легионер не очень-то просвещён в соцдействительности и, принимая от меня загранпаспорта, не имеет на этот счёт никаких сомнений.
  Ещё полчаса я заполняю анкеты и прочую бюрократскую ерунду. В конце концов разговор касается наличности. Итальянец просит всю сумму - четыре тысячи зеленью - вперёд. Так сказать, стопроцентная предоплата. Под гарантию официальной расписки его фирмы. Объясняет это тем, что якобы с первого же часа ему необходимы значительные деньги на бумажные нужды. Я, конечно, не верю никаким объяснениям, но с другой стороны, фирма его выглядит довольно солидно. В прихожей мне встретились несколько американцев, из разговора которых я понял, что здесь они оформляют покупку небольшого отеля.
  - "Американцы в плохую контору не полезут", - резонно рассуждаю я (мысленно), - "Они ещё дома разнюхали, кому можно доверять, а кому нет".
  Короче говоря, соглашаюсь. Говорю, что деньги будут завтра, но прошу, чтобы расписка обязательно была засвидетельствована лицом, не работающим на фирме итальянца. Правнук римлянина на секунду тускнеет, задумывается, однако уже в следующую секунду расцветает в улыбке: согласен, свидетель будет высший класс, пальчики оближешь, век будешь искать, но лучшего не найдёшь, не свидетель, а сказка... и так далее.
  Я смотрю на Андрэо и удивляюсь: "Сколько минут можно выдержать в этом эйфорическом состоянии? Лично меня через четверть часа хватил бы апоплексический кондратий, нет никаких сомнений. А этот коротышка готов вот так подпрыгивать и восклицать два часа без перерыва, разве что пять минут на кофе". Позже я узнал, что его заработки составляют около трёх тысяч долларов в месяц, что на общем китийском фоне очень много. Но всё же, хорошая зарплата не повод для сумасшедшего комедиантства. Кроме всего прочего, в его конторе меня поразила огромная разница между энергичностью и экзальтированностью хозяина и сомнамбулическим спокойствием подчинённых. Такое впечатление, что итальянец умышленно выбирал самых медлительных и неторопливых агентов в городе, чтобы уравновесить тем самым внутреннюю обстановку в офисе.
  
  - Сдал ваши паспорта, - отчитываюсь я перед домашними, - Завтра заплачу всю сумму, под расписку.
  Валентину не увлекают детали бумажной волокиты, ей важнее знать, что всё идёт "как надо".
  - Да, чуть не забыл, нужно по шесть фотографий, цветных, три на четыре.
  Ищем фотографию - зачем откладывать на потом? Чего другого, а документальной фотографии в Кито море разливанное. И никакой фотограф при этом вовсе не требуется - всякий желающий просто покупает четырёхкадровый Полароид со вспышкой и научается помещать голову клиента более-менее точно в овал, нарисованный в визире. Всё остальное делается само собой. Две минутки - и фотографии у вас в кармане. А так как все граждане и неграждане Эквадора имеют (и постоянно теряют) личные карточки, то спрос на документальное фото, хоть и небольшой, но всегда есть.
  И вот, всего через полчаса липнущие картонные прямоугольнички с нашими беззаботными физиономиями лежат в конверте, конверт - в кармане. Больше никаких серьёзных дел на сегодня не намечается. Куда пойти? Чем заняться?
  Медленное течение редкого людского потока выносит нас к скверу. Или, точнее, к парку, если принять во внимание его размеры. Часть периметра этого парка занята художниками и торговцами сувениров. Мы переходим улицу с фонтанчиками и погружаемся в глубины местного авангардного искусства.
  Да, московский Арбат - это сильно, это с размахом и всегда красиво. Уличная выставка на авенида Патриа в Кито уступает и размерами, и торговым духом. Но здесь есть что-то другое, что странным образом притягивает к полотнам. Я стараюсь разобраться во впечатлениях и скоро нахожу ответ - бедность. Бедный художник мечтает о высоких гонорарах, это естественно, но в то же время он - не делец. Он потому и беден, что не понимает рынка, что пишет только то, что тревожит его душу. И его картины не покупаются. Бедность вгоняет его в состояние тоски и пессимистического философствования, и находясь в этом состоянии, он начинает творить, из-под его кисти выходят настоящие откровения, та самая печаль, то самое философствование.
  Разумеется, американский турист хотел бы чего-то другого, совсем другого, побольше света и восторга, посочнее, пожирнее. Ему нужна экзотика, сувенирность. А бедный художник, примостившийся неподалёку от полотен на грязном бордюре, уже не понимает гастрономических желаний объевшихся туристов, он давно уже пишет только для себя.
  Скажу честно, я наслаждался этой выставкой. Будь я миллионером - стал бы меценатом и непременно создал бы небольшой музейчик, куда перетащил бы как минимум половину этих картин. Вероятно и где-то в Москве можно встретить подобное, написанное не на потребу, а из себя, из души. Но я как-то ни разу не встречал...
  Сразу за художниками пристроились торговцы. Несколько рядов рафинированных индейских народных промыслов. В основном - именно на потребу. не интересно. Однако кое-что настоящее тоже имеется. Больше всего меня удивили ювелиры по серебру, их конёк - миниатюрная серёжка. На пяти квадратных миллиметрах тёмного серебра может, оказывается, уместиться целый пейзаж. Двухмиллиметровые птички, крабики, цветы и бабочки, всё - в единственном числе, уникальное и никогда не повторяющееся. И почти ничего не стоящее.
  Валентина, разумеется, увлеклась ламой. Примеряет свитера и пуловеры, тёплые домотканые куртки, шарфы и варежки, будто бы мы вот-вот отправляемся к снежным вершинам.
  А за столами и навесами торгующих индейцев нас ожидало одно из ярчайших зрелищ этого города, которое не описано ни в каких путеводителях, но посмотреть которое нужно непременно. Волейбол!
  Впервые я сыграл в волейбол ещё в пионерском лагере. Но мне не хватало резвости и я избрал судейское поприще, и весьма удачно. Уже через неделю без меня просто отказывались играть. Видимо, судил я действительно хорошо и справедливо, моё решение ни разу не было оспорено. С тех лет я как-то привык, что волейбол - это игра, в которой участвуют примерно до двух десятков человек, перебрасываясь мячом и восклицаниями самого разнообразного характера.
  Волейбол по-китийски включает в себя как минимум триста человек, из которых играют десять или двенадцать, а все остальные, плотной толпой окружившие площадку четырёх сторон, неподвижно и почти безгласно стоят как вкопанные, внимательно наблюдая за мячом. Команды сменяют одна другую, публика остаётся та же.
  Однажды я потрудился запомнить людей, притулившихся в углу одной из площадок, и возвращаясь из центра через три часа, заметил, что ни один из них не покинул поста наблюдения.
  Терпеливость местного болельщика невозможно объяснить ничем. Каким образом человек может выстаивать на жаре по пяти часов подряд без питья и пищи, без возможности присесть хоть на минуту, и без всякой выгоды - уму не постижимо. Мало того, беготня игроков по глиняной площадке поднимает в воздух тучи рыжей пыли, равномерно оседающей на головы болельщиков и благотворно растворяющейся в их лёгких. Со стороны можно подумать, что толпа народу впервые увидела волейбол и пытается путём пристального рассмотрения постигнуть мудрые правила этой игры. Но на самом деле изжаренные солнцем болельщики съели в волейболе каждый по пять собак и расскажут вам, если не дай Бог вы спросите их об этом, такие подробности законов мяча и сетки, о которых не подозревали ни вы, ни даже составители самих этих законов.
  
  VIII Бумажная гора и каменный приют
  
  
  - Диа-а-арио! Диа-арио! О-о-й! Ком-е-ерсио!
  Это снова пацаны, только уже иного класса, газетного. В отличие от лотерейщиков, газетчикам вовсе не требуется ужасно коверкать голоса, они орут кто во что горазд. Единственное, в чём они убеждены - это что количество проданных за день газет прямо пропорционально громкости призывов. И мальчишки горланят без устали. По вечерам я не раз встречал на китийских улицах молчащих пацанов с недопроданными газетами в руках, эти несчастные просто охрипли, их бизнес разрушен и вся их надежда теперь - на долгую тёплую ночь, которая восстановит молодые глотки, чтобы с раннего утра, с шести часов, прохожие и проезжающие снова услышали звенящие в воздухе боевые кличи:
  - Диа-а-арио! Диа-а-арио!
  К слову сказать, местные газеты хороши, серьёзны по стилю, интеллигентны по содержанию. Правда, как-то уж очень похожи друг на друга, но это и к лучшему - какую бы газету я ни купил, везде найду и местные новости, и международные, и экономический прогноз, и программку телевидения. Разыщутся обязательные кроссворд, фельетон и несмешная карикатура на президента, если не своего, то на чужого. Почти все газеты многоцветные, пёстрые, превосходно отпечатаны на глянцевитой бумаге. И в большинстве своём обходятся покупателю не более полутора тысяч сукров (чаще, конечно, ун миль).
  
  Прошло несколько дней. Стопка бумажек в адвокатуре всё пухнет, всё разрастается, на полный ход запущена регистрация моей компании. Я задал её профиль как можно шире - всё, что имеет хоть малейшее отношение к компьютеру. А что в наше время не имеет отношения к компьютеру? Почти ничего. Заминку вызвало лишь название. Ещё в Москве в голову пришло забавное слово "Зебрита". То есть, маленькая зебра. Почему зебра? Потому что на ней белые и чёрные полоски, как в жизни. И вообще, звучит красиво и легко запоминается. Оказалось, что в испанском языке такого слова нет. Прекрасно, значит, нет и препятствий для его регистрации.
  Но как и везде в мире на пути хорошей идеи стоят дураки. Нарвались мы с итальянцем на такого дурака и в Кито, в одной из регистрационных палат. Официалу моё вновь изобретённое слово не понравилось, и кроме того, он вдруг стал настаивать, что раз уж фирма компьютерная, то в названии обязательно должен присутствовать суффикс "ком". Кто ему внушил эту глупость - не берусь судить. Но так или иначе, "Зебриту" категорически отклонили. А именоваться как "Зебрита-ком" я отказался - слишком глупо.
  - Это нормальное явление, - успокаивает меня легионер, - Мы регистрируем компании с пятью названиями сразу, и только одно или два проходят. Завтра же пошлю заявку на новое имя. Если, конечно, мы успеем его придумать.
  Но я уже знаю это новое имя. Разумеется, без "ком"а и прочих довесков, но зато ни на что испано-эквадорское не похоже. Я вырос в Пятигорске. Весьма примечательный город во многих отношениях. Например, в том, что почти всё там связано либо с Лермонтовым, либо с Машуком, то есть с горой, под которой его убили на дуэли. "Имени Лермонтова" - типичнейшее название многих и многих предприятий и организаций, успешно работавших во времена моего детства. А те, кому Лермонтов по каким-либо причинам не достался, с удовольствием использовали гору Машук. Фабрика Машук, ресторан Машук, птицекомбинат Машук, ясли-сад Машук, кинотеатр Машук, футбольная команда Машук, и так далее, и тому подобное. И вот я, как истинный кавказский человек польско-украинской нации, идя, так сказать, по стопам моих мудрых предков, останавливаю свой выбор на имени, предписанном самой судьбой - компания Машук.
  - Масюк? - недоумённо переспрашивает макаронник, - Что такое "масюк"?
  Я подробно объясняю ему про гору, про нарзаны и, конечно же, про великого русского поэта Лермонтова. Услышав о поэтах, Бодильяни, адвокат и законник (так написано на его визитной карточке) в течение целых пяти секунд пребывает в задумчивости, потом вдруг вскакивает с дивана (мы уже сидим в его кабинете) и восклицает:
  - Превосходно! Замечательно! "Компьютерные технологии Масюк"! Все будут думать, что ты кореец и на этом ты заработаешь хорошие деньги! Превосходно! Масюк! Сейчас же заполним форму! Масюк - это замечательно!
  И действительно, очень скоро пришло соответствующее письмо из соответствующих же инстанций, подтвердившее уверенность итальянца - Машук зарегистрировали с первого захода. Забегая вперёд, скажу о том, как я был поражён, когда впервые увидел гору Пичинчу ночью с северной стороны города. У меня, что называется, мурашки побежали по спине. Ночная Пичинча, столичная гордость и красавица, фантастическим образом походила на ночной Машук - те же очертания, те же туманные пятна, те же склоны и складки. Единственное различие - в вершинах. Над Машуком всегда горит алое созвездие из пяти звёзд на телебашне. А на Пичинче целый выводок телебашен и телебашенок, огней наверху побольше. Но всё же увиденная мной картина потрясла довольно чувствительно.
  
  Пора было оставлять гостеприимный, но слишком дорого обходящийся отель и перебираться на частную квартиру. Я сказал об этом Бодильяни, он тут же вызвал свою дражайшую управительницу-заместительницу, ту самую мадам Агни, поительницу клиентов неприготовленным кофе. Между прочим, даже такое легковесное её имечко итальянец умудрился переделать в ещё более ветреное Эйг.
  - Эйг, - подмигивая, начал он, - Амиго Алекс ищет хорошую квартиру в хорошем месте. У тебя ничего нет на примете?
  - Аррэндар о компрар? - спрашивает она, переводя разговор в испанский язык.
  - Аррэндар, конечно, - отвечаю я на интернациональной смеси, - Компрар (то есть "купить") - это дорого, очень дорого.
  - Всё зависит от района, - деловито констатирует мадам.
  Мы втроём разворачиваем на столе газету Комерсио, отдел частных объявлений, и увлечённо водим пальцами по столбцам. В это трудно поверить, но во всём Кито не было ни единой фирмы по аренде квартир и посредничеству. Все подобные операции делались исключительно через газету. Если у кого-то слишком много лишних денег, он нанимал для поиска квартиры адвоката, но адвокат всё равно пользовался той же газетой, в основном Комерсио.
  Квартиры чрезвычайно различны в цене. На одной и той же полосе можно найти пять-шесть квартир по восемьдесят долларов в месяц, и столько же - по две тысячи долларов.
  - Депендэ дэ сэктор ("зависит от района") - поясняет Миссис Эйг.
  Я показываю ей на неплохие (в смысле цены) варианты со словом Сэнтро - "центр".
  - Но, но, но! - вертит она головой, - Центр - это не этот центр, в котором мы, я имею в виду в центре, не центр, а это центр, который намного южнее центра, это Исторический Центр, там плохо, там всё старое и грязное.
  Я не хочу старое и грязное, но с другой стороны разве не заманчиво поселиться в Историческом Центре? Но меня отговаривают с двух сторон. Я сдаюсь.
  - Вот хороший сэктор, я там живу, почти рядом, - Миссис Эйг, наконец, находит нечто с её точки зрения удовлетворительное, - Это около аэропорта. Хороший сэктор. Очень хороший сэктор. Я там рядом.
  Мне приходится гадать, чем именно хорош этот сектор, тем ли, что в нём расположен международный аэропорт, или что он имеет честь давать кров уважаемой Миссис Агни-Эйг.
  - Там хорошие дома, хорошие люди, хорошие тротуары, хорошие автобусы и всё хорошо, - звучит удивительная формула хорошего сектора.
  - А самолёты? - осторожно уточняю я, - Это, кажется, очень шумно. И пахнет керосином.
  - Там забор! - по-детски счастливо восклицает мадам Агни.
  Забор - это довод. Против забора не попрёшь.
  - Ладно, - говорю, - Можно попробовать...
  Агни - деловая баба. Получив моё согласие, она немедленно хватается за телефон и звонит авторам этого объявления. На счастье, хозяйка квартиры оказывается дома. Агни долго и серьёзно задаёт вопросы и получает длинные, очевидно, исчерпывающие ответы. Проходит минуты четыре, пока, наконец, Агни кладёт трубку.
  - Я знаю, где это, - говорит она и называет улицу. Но я не расслышал, что-то уж очень испанское. Агни добавляет, - Можно посмотреть сегодня.
  - А ты уже сделала... э-э-э... that... - спрашивает итальянец.
  - Сделала.
  - Тогда действительно, почему бы не съездить?
  Решено, мы едем. Но сначала захватим Валентину и Машу. Выбегаю от адвоката, лечу в отель, и через каких-то двадцать пять минут мы уже поднимаемся в контору на лифте. Но увы, Агни кто-то перехватил. Ей позвонили неотлагательные клиенты, и она вынуждена была срочно удалиться. Итальянец сокрушался об этом так, будто из-за неожиданного отъезда Агни он потерял полмиллиона чистогана. Но вскоре позвали и его. Он вручил мне бумажку с подробным адресом квартиры и сказал, что если я не против, он может договориться с хозяевами сейчас же на любое время, а мы поедем туда сами. Или завтра, как угодно.
  - Сегодня, я хочу сегодня! - закапризничала Валентина, когда я перевёл ей предложение итальянца.
  - Окей! Одну минуту!
  Он позвонил и всё было улажено: сегодня, в шесть тридцать.
  Все дороги Европы ведут в Рим, а все дороги Кито ведут в аэропорт. Достаточно знать, что вам нужно в аэропорт, и вы можете спокойно закрывать глаза и продвигаться в любом направлении - в конце концов вы услышите вой турбин и мягкие, ласковые, но совершенно неразборчивые объявления о посадках и прибытиях. Аэропорт. Неровное, горбатое какое-то слово, но сколько в нём романтики... Впрочем, я всё же был прав: самолёт - вещь шумная и неспокойная. Благо, что отменены ночные вылеты, но не отменены ночные посадки. Чтобы жить в ста метрах от взлётной полосы, нужны нервы определённого класса (железные).
   Началось же всё с того, что мы сели в автобус, на лбу которого было начертано, кроме всего прочего, слово "аэропуэрто". Автобус бежал по Амазонас, по уже знакомым местам, останавливался каждые двести метров, подбирая прохожих. Так мы ехали довольно долго, пока не притормозили напротив серой островерхой церкви. На остановке произошла небольшая заминка - слишком многие входили и слишком многие выходили.
  Проезд стоил восемьсот сукров, но сукровые трубочки закончились, подсчёт же монет всегда приводит к некоторому замешательству, потому что стосукровая монетка почти ничем не отличается от пятисотсукровой (позже на них увеличили цифры, что, впрочем, не слишком помогло). Мальчишка кондуктор считает правильно и быстро, но пассажиры, получая сдачу, сомневаются и пытаются перечесть, зависнув одной ногой на ступеньке, а второй уже касаясь земли, то есть, на лету.
  Но вот автобус распрощался с жадными до монеток клиентами, тронулся, и почти сразу же нырнул в туннель, вынырнул из него и покатил вдоль сетчатого ограждения аэропорта. За сеткой лоснился жирным брюхом и ругался на весь белый свет колумбийский Боинг, вероятно, набитый туристами. По крайней мере, обилие красных и синих полос на бортах казалось несерьёзным, чисто туристическим украшением. Боинг насупился, как алюминиевый бычок и в подтверждение этой аналогии замычал изо всех ноздрей.
  Что было дальше, мы не видели, мы только слышали и предполагали - забор кончился и ему на смену выплыли всевозможные строения, склады, ангары, конторы грузовых авиакомпаний, танки с керосином, и прочее. А ещё спустя две минуты мы уже выгрузились из автобуса и оказались у тех самых дверей, через которые вошли в эту страну две недели назад.
  Я спросил охранника, тщательно выговаривая улицу, но он не понял. Тогда я показал ему бумажку. Несмотря на размашисто-красивый почерк итальянца, охранник прочёл название моментально и произнёс его с другим ударением, при этом как бы давая понять, что это была вовсе не его вина, что он меня не понял, а моя, потому что я неверно произношу, не туда ставлю ударение. Я представил себе московского охранника, у которого иностранец вместо того, чтобы спросить, где метро Кропоткинская, спросит, где метро КропоткИнсткая. Неужели же наш не поймёт? Ни за что не поверю. Из чего делаю вывод о тупости китийской охраны. Хотя, конечно, обобщать не хорошо, но всё же.
  Однако, куда не ставь ударение, это дела не меняет. Мы приехали "не в ту степь". Названная улица в общем-то совсем не далеко, всего лишь с другой стороны взлётной полосы. А мы как раз где-то посредине этой полосы, две мили туда, три мили сюда. И между прочим, остаётся всего полчаса до назначенного времени. Разумеется, я во всём виноват (это сугубо личное мнение Валентины), и приходится хватать такси, которые норовят взять какой-то особый тариф, как бы за дополнительное обслуживание иностранцев. Ну, этот фокус я понял с пол-оборота. Мы просто перешли улицу и остановили обыкновенного таксиста, проезжавшего мимо. И никаких спецтарифов.
  К счастью, так трудно разыскиваемая улица оказалась не так уж и близко от аэропортовского забора, метров в пятьстах, причём все эти метры плотно застроены высокими, двух и трёхэтажными домами, так что шум от самолётов хотя и проникал сквозь них, но был уже на уровне скорее приятном, чем раздражающем, как шум стихающего ливня или прибой вечернего моря.
  
  IX Квартира
  
  
  Мы остановились перед большим розовым домом в три этажа, с плоской крышей, на которой был выстроен как бы ещё один домик. Позвонили. Нам открыл маленький толстенький человечек, метис, но по виду более испанец, чем индеец. Увидев нас, человечек мгновенно стал счастливым, неподдельное бурлящее счастье выплёскивалось из него, оно захватило его сознание целиком.
  - Комо эста! Комо ле ба! Комо эста! Комо ле ба!
  Он повторил эти вежливые приветствия пять или шесть раз со всё более нарастающей интонацией. А когда я произнёс "грасияс", он так и подпрыгнул от восторга.
  Мы прошли в дом. Там нас ожидали две женщины, обе неопределённого возраста, что-то в районе пятидесяти пяти. Одна из них, маленькая, серенькая, молчаливая - жена счастливого человечка. Другая, шумная, дёрганая, непоседливая - двоюродная сестра. Она тот час же вскочила с диванчика, подкатилась к нам и, тыча в нас руками, закричала на катастрофически изломанном английском, что её зовут Дора, и что она живёт в Америке, во Флориде, а теперь приехала в отпуск на восемь дней, всего! на! восемь! дней! а билет туда и обратно стоит почти! пятьсот! долларов! и получается, что каждый её день в Кито обходится ей в сто! долларов! плюс! прочие! расходы! (рассказывая нам это, Дора кричит, непрерывно вертится и странно приседает, будто готовится к прыжку в длину, затем она заливается долгим деланным смехом, приглашая и нас посмеяться над её затратами).
  Дора - единственная представительница рода Цебальёсов (это фамилия хозяев дома, ударение на "а"), более-менее сносно говорящая по-английски. Она с удовольствием прибежала к двоюродному брату, чтобы поболтать с иностранцами и рассказать им свою удивительную историю о том, как она отправилась по найму во Флориду и вышла замуж за негражданина, но с грин кардом, и теперь они оба работают в каком-то огромном саду и у них даже есть балкончик, с которого видно мачты судов. Моря не видно, но разве мачты - это так мало? Дора счастлива. Она рассказывает, какой плохой воздух в Майами, как много машин, как много проституток, как много кокаина.
  - Страшно! ночью! всё! страшно! - она пришлёпывает себя ладонями по лицу, - Ограбят! быстро! мы запираем лестницу! и двери! а у соседей две клетки! одна вправо! другая влево! живут в клетке!
  Я не совсем понимаю, о каких клетках речь, но Дора уже забыла о них. Теперь она спешит поделиться с нами огромной радостью - у них уже в третий раз угнали машину! Дора уверена, что машину всё равно найдут, возможно уже нашли, пока она здесь у родственников, но обязательно порежут заднее сиденье. Находили всякий раз, но с порезанными сиденьями, и в этот раз не миновать мастерскую обивщика.
  Наконец, маленький счастливый человечек, который не понял ни единого слова из всей Дориной болтовни, начал терять терпение и всяческими вежливыми способами стал пробовать изменить течение разговора и направить его в русло квартирно-арендных дел. Я тоже не желал терять целый вечер и сам заговорил с Дорой о цели нашего визита. Я сказал, что хочу осмотреть квартиру и поговорить о цене и других условиях. Дора немного обиделась и сказала, что конечно, немцы - деловые люди, всегда спешат, но что в Эквадоре всё не так, как в Германии, и прежде чем говорить о деле, нужно побеседовать с человеком, чтобы узнать его поближе. Я сказал, что не совсем уверен, как подобные вещи делаются в Германии, но у нас в России тоже любят поговорить. Я ожидал хотя бы маленького удивления. Но Доре было совершенно всё равно, из России мы или из Германии. Как и хозяевам дома. Как и подавляющему большинству эквадорцев. Удивления не было, а лишь констатация обыденного факта.
  Вообще, эквадорцы традиционно делят весь мир на три части: Эквадор, как главнейшая и уникальная часть вселенной (в одном книжном магазине я едва удержался на ногах, увидев большой роскошный географический атлас местного издательства - атлас назывался "Эквадор и остальная Вселенная"), вторая часть мира - это Южная Америка (исключая, пожалуй, Бразилию - чужая культура, чужой язык, непонятные люди), и третья часть - весь оставшийся мир. "Эстранхэро" - означает "иностранец", но для эквадорца это почти равносильно понятию "пришелец".
  Представьте, вам повстречался пришелец, причём вы уверены, что прилетел он с альфа Кассиопеи. Но вскоре выясняется, что он вовсе не с альфа, а с бета Кассиопеи. "Какая разница, всё равно!" - восклицаете вы. Действительно, какая разница, пришелец - он и есть пришелец. И вам нет дела, что на альфе вечная война и перевороты, а на бете - тишь и райская благодать. Вам всё едино. То же самое и здесь - Германия и Россия, обе где-то фантастически далеко, в сознании эквадорца они сливаются в одно туманное пятно без деталей и подробностей. Но может быть это и хорошо, может быть так и надо воспринимать другие нации и чужие страны?
  Чтобы попасть в сдающуюся квартиру, нам всем потребовалось снова выйти на улицу, и уже оттуда войти в другую калитку. За калиткой открылся длинный крытый ход на лестницу - квартира на третьем этаже.
  Как только нам отперли дверь и мы любопытствующей гурьбой ввалились внутрь, Валентина воскликнула:
  - Княжеские хоромы! Будем жить как богачи!
  И было чему удивляться. В Москве мы снимали однокомнатную квартирку на гулкой окраине, далеко от метро, но близко к дымам теплоцентрали, за три сотни долларов в месяц. Здесь же, за те же самые деньги, нам предложили весь этаж шикарного дома, около ста квадратных метров - две спальни, необъятный зал, столовая со скатертями, салфетками и огромным стеклянным столом, две ванные комнаты вместе с полотенцами, два туалета, кухня, балкон, коридор, и маленький кабинет, и везде мягкая и плетёная мебель, на кухне - разнообразные принадлежности, на стенах - картины, в нишах - статуэтки, на окнах - волнообразные занавеси, всюду коврики и паласы, и так далее. И всё новое. Трудно быть недовольным при виде такого изобилия жилищного пространства. Трудно было удержаться от восторгов. Но это нас и погубило. Если до Валентининых восклицаний хозяева ещё как-то предполагали уступить долларов хотя бы тридцать, то теперь они явно подумывали о том, что продешевили. О торге с хозяевами не могло быть и речи. Правда, мы и не собирались торговаться, триста нас устраивало без обсуждений.
  Нам показали всё, даже то, как правильно зажигать газовую плиту и как включать электрический котёл, и как шумит воздушный фильтр на кухне, и как открываются окна, и многое другое. Я подумал, что нам просто запудривают мозги, чтобы мы не смогли разглядеть какую-нибудь пакость, и поэтому придирчиво рассматривал всё, что только попадалось под руку. Но единственный непорядок, который мне удалось обнаружить - это большой сохнущий фикус, не поливавшийся, вероятно, со времён бывших постояльцев.
  - "Фикус мы оживим запросто, будем поливать чайными отходами", - подумал я и выглянул в окно.
  Внизу был чей-то двор с одноэтажным домом, явно недостроенным до двухэтажного, но тем не менее, очень плотно заселённым - из домика выскочили две семилетние девчонки, за ними - малыш-карапуз. Дети были смуглые, чернявые как цыганчата.
  - Ну, что, нравится? - тихо спросил я подошедшую Валентину.
  - Конечно! У нас в спальне будет своя ванная, дверь не из коридора, а изнутри, понимаешь? А у Маши нужно сначала выйти в коридор, но это ничего. Зато из её окна вид на город, а у нас - только на улицу и гору. Ты спроси, есть у них телевизор? Почему нет телевизора?
  Я спросил. Говорят, телевизор, конечно, был, но что-то с ним случилось, отдали в ремонт, а потом там же в ремонте и продали на запчасти, очень дёшево продали, а ремонт стоил бы половину хорошего нового телевизора.
  - Ладно, - успокаиваю я Валентину, - Телевизор купим сами. Предоплату с нас не требуют, значит, истратим эти триста долларов на телевизор.
  Через десять минут мы снова сидели внизу у хозяев. По-прежнему счастливый человечек печатал на крошечной машинке договор об аренде, а Дора наконец-то получила возможность дорассказать всё, что лежало на её неспокойной душе.
  Вдруг Маша перебила причитания Доры о дороговизне Майамского транспорта, и спросила её, можно ли будет завести котёнка.
  - Э Китти? Ши аскс иф ту хэв э китти?
  Маша кивнула. Дора обратилась к брату. Маленький человечек оторвался от изнурительной процедуры печатания важной бумажки и сказал что-то, из чего я понял только слово "пэррос", то есть собаки.
  - Котёнок - это можно, - обрадованно объяснила нам Дора, - Собак не хочет, а котёнок - это хорошо. Ты так любишь котят? - она повернулась к Маше.
  - Я хочу иметь что-нибудь живое, - сказала Маша по-английски почти совсем правильно.
  - О, моя милая девочка, она любит животных! - Дора расплылась от удовольствия.
  И тут же, без всякого перехода, стала рассказывать о том, как её друг, который был до мужа, но тоже не гражданин, работая на почте шофёром маленького грузовичка, нечаянно переехал змею, то ли ужа, то ли что-то другое, и его оштрафовали на двадцать пять долларов, а он и без того был всем должен, и вскоре его уволили, но только не за змею, а в подозрении в краже посылок, хотя он никогда не брал даже чужой спички, не то, что посылки, и после этого он долго ещё уверял всех знакомых, что убил не просто змею, а ведьму, и не будет ему счастья три года, но три года давно уже прошли, а он так и мыкается без постоянной работы, и дважды едва-едва выкручивался от депортации.
  Хозяин дома, всё так же тупо улыбающийся привалившему счастью, печатал очень медленно и похоже было, что Дора сведёт нас с ума своими идиотскими историями. Но даже договор об аренде когда-нибудь заканчивается. Маленький человечек торжественно подписал бумажки, я не менее торжественно приложил свою руку, договор вступал в силу на следующий день, как и полагается. Кроме договора мне предложили подписать длинный-предлинный список всех находящихся в квартире предметов.
  - В Штатах всегда такой лист! всегда! - настаивала Дора.
  Я пробежал глазами этот список, и хотя чувствовал себя несколько униженным (ибо подобный документ так или иначе подозревает меня в потенциальном воровстве), я всё же подписал и его. Бог с ними, пусть это будет на их совести. Кроме того, кто их знает, может быть и нет здесь ничего унизительного, а просто такой дурацкий порядок. В России тоже заря капитализма. Новый уклад жизни, ориентированный исключительно на деньги и их достижение, неизбежно принесёт немало подобных уродств и аморальностей. Бог с ними.
  - Не хотите выпить? - спрашивает Дора. Я обалдел. Неужели? Конечно, хочу, как не хотеть.
  Серенькая невзрачненькая жена маленького человечка бесшумно исчезает где-то за перегородками и скоро возвращается оттуда с подносом. На подносе - ровно семь стограммовых стаканчиков. С Кока-Колой! Нет, это не насмешка, это совсем другое. Хозяева предлагают напиток в качестве символа, заключающего процесс подписания договорённостей. По-нашему говоря, обмывка обновки. А Кока-Кола - тоже символ, символ безалкогольной, порядочной, чтобы не сказать праведной жизни. Мол, мы обычай уважаем, но и сами не алкаши, и вам этого не советуем (а в скобках, мол, надеемся, что не загадите нашу чистенькую квартирку).
  Вполне возможно, что предыдущие квартиранты устраивали пьяные разборки и дебоши, и теперь хозяева, как говорится, боятся куста как та пуганая ворона.
  Однако, я не могу все эти спонтанно рождающиеся у меня в голове мысли высказать Валентине, и Кока-Колу она воспринимает по-своему - ей смешно. Дора расценивает её смех как нормальное проявление удовольствия и тоже смеётся, сама не зная чему.
  Но вот нас провожают до калитки. В моём кармане договор на год, первая оплата будет только через месяц. Прекрасно. Завтра же утром переедем из Алстона. Сколько можно переплачивать? А сегодня... сегодня не грех и покутить, немножко, разумеется, в рамках, в рамочках. Но текилу я больше не хочу. От неё дуреет голова и отключается восприятие действительности. Лучше всего - бутылочка коньяка, полкило шоколада, пара рюмочек и посидеть в номере, на прощание.
  Мы шлёпаем пешком по самому дальнему краю Амазонас, и через какое-то время проходим мимо витрин красивого чёрного магазина под названием "Боло дэ Оро", Золотой Шар. О, это поистине золотая находка. Выбор вин, в том числе и коллекционных, просто сбивает с толку. Море шоколадных конфет всех мыслимых типов и сортов. Мы сыплем их жменями в бумажные пакеты. Там же - электронные весы: подходи, взвешивай, выбивай сам себе чек и запаковывай. Не можешь - прибежит ассистентка, сделает всё в два счёта. Из Боло дэ Оро выходим основательно нагруженными, я тащу в сумке пузатую потную бутылку бренди Наполеон (настоящий Париж!), купленную за каких-то шестнадцать долларов.
  - Посидим, перекусим, и пойдём гулять по городу, - предлагаю я.
  - Нет, не хочется, весь день на ногах, - отказывается Валентина.
  Что ж, от неё ничего другого ждать и не приходится - не романтическая натура. Будем гулять с Машей. Маша пока ещё не разучилась удивляться, ей всё интересно. Почти так же, как и мне. Погуляем на славу. До полуночи.
  
  
  X Ночь, музыка, бабочки
  
  
  - Ты довольна, что мы приехали в Эквадор? - спрашиваю Машу.
  - Да, здесь лучше, чем в Москве.
  Маша не слишком патриотична. Хотя попытка выяснить, чем именно Кито лучше Москвы, ни к чему существенному не привела. Очевидно, для Маши "лучше" - это когда чувствуешь себя лучше, а почему и благодаря чему - неизвестно.
  - Мы могли бы сейчас шататься по острову Цейлон, - напоминаю я наши прежние планы, - Ты бы училась одеваться в сари и рисовала на лбу синюю точку.
  - Там, наверное, беднее, - отвечает она.
  Так, перебрасываясь малозначительными фразами и раздумывая каждый о своём, мы гуляем по ночному Кито, по самому его центру. Уже двенадцатый час, рычат на Сэйс Дэ Десьембрэ последние автобусы, всё стихает, и только музыка из ночных баров наполняет тёмные улицы.
  
  Музыка в Эквадоре - это прежде всего румба. Впервые я познакомился с румбой в небольшой очереди в кафе. Был час пик, секретарши хлынули из офисов на обед, образуя разноформенные весёлые кучки на улицах. В очереди, впереди меня, о чём-то оживлённо болтали несколько девушек в строгих костюмах "мелкая клеточка". На прилавке у кассы возвышался телевизор, хозяин кафе, вечно прогуливающийся между столиков (следит за "уровнем благополучия" клиентов), переключил канал и в зал хлынула румба, бесшабашная, глупая, назойливая, заводная - всё сразу. И тут произошло нечто, чему в русском языке нет соответствующих слов: девушки "в клеточку" вдруг начали танцевать. Прямо в очереди. Нет, они не закружились в вальсе и не затряслись в хип-хопе. Румба в своей основе - это ритмическое топтание на одном месте. И вот, пять или шесть девушек самой разной комплекции самозабвенно топчутся с блаженными выражениями лиц. Через минуту они запели:
  - Чики-чики-чики-чики-чики-чики-ТА!
  Обедающая публика одобрительно улыбалась, кассирша цвела, как майская роза.
  Позже я ловил себя на том, что всё меньше удивляюсь танцующим людям. Оборвыши-пацаны, стоя на лужайке с пакетами яблок и мандаринов в руках, эти "малыши-торгаши", заслышав румбу из остановившегося неподалёку автомобиля, без всякой паузы или раздумья начинают вытаптывать траву, покачивать бёдрами и потряхивать плечами. В переполненном потном автобусе, придавленный толстыми тётками парень, вместо того, чтобы возмущаться и толкаться, прислушивается к динамику в кабине водителя и вдруг начинает петь:
  - Ун, дос, трэс! Байле Мари-и-и-а! Ун, дос, трэс!
  Поражает и крайний, невообразимый примитивизм текстов, и однообразие мелодий, и яркая реакция слушателей. Румба - в крови эквадорца и никакой силой её оттуда не вытравить. Эквадорец ощущает постоянную потребность в румбе примерно так же, как курильщик - потребность в сигарете. Ничуть не меньше. Фактически румба звучит везде. Нет в Кито ни единого автобуса, где бы с рассвета до полуночи не надрывалось румбовое радио. Сами же радиоканалы тоже весьма специфичны. Многие из них крутят румбу вообще без комментариев, без новостей и почти без слов. Их передачи состоят только из коммерческой рекламы (примерно семь процентов эфирного времени) и румбы (всё остальное).
  Только в дни смуты и экономических ожиданий, в дни политического напряжения, которое не редко захватывает внимание китийцев, водители автобусов переключаются на другие каналы, где румбы - не более двух третей, и где время от времени говорят не только о музыке и футболе.
  Если вы останавливаете такси, то будьте совершенно уверены, что стоит вам захлопнуть дверь, таксист моментально включит радио - румба! Причём, как правило, громко, резко. Я не помню случая, когда бы таксист не пытался "увеселить" меня румбой. И всякий раз я прошу выключить радио. Таксисты подчиняются, выключают, но после этого всю дорогу смотрят в зеркало, изучающе разглядывают меня, пытаясь понять, что же такое ужасное произошло с этим человеком, со мной, из-за чего он отказывается от музыки.
  Странно, но ни в Колумбии, ни в Перу, ни в Чили, ни в одной ближайшей стране, румбы практически нет. То есть, конечно, есть, но из неё там не делают культа. Я слышал много Колумбийской и Перуанской музыки. Всё это - выраженная в звуке тоска и печаль индейца, заворожённо смотрящего на бесконечный мир, тоска о лучших краях и небесных дворцах. Другие мелодии, другие ритмы, но те же, "русские", близкие нам мысли. Перуанских индейцев можно слушать часами, не надоедает. Чужое, но до терпкости родное. Чилийцы тоже не редкость в Кито, их можно встретить даже в автобусах, с гитарами в руках. В автобусах они всегда поют о любви, конечно же, но тоже с печалью, с жалобой, с тоской. Трогает. И никакой румбы, ни малейшего следа!
  Как и большинство русских людей, я люблю ездить, люблю, когда меня везут куда-то, люблю смотреть в окно и размеренно, в ритм движению, думать о своих делах, о жизни, думать, думать, думать. Прекрасное занятие, ехать и думать. В такси тоже неплохо думается, особенно, если путь не близок. Иногда приятно поразмыслить под музыку. Я например, уважаю итальянцев эпохи ренессанса. Старинные менуэты для клавесина - тоже замечательный фон для любых здравых мыслей. Но румба... Не идёт ни в какое сравнение. В ней есть что-то дьявольское - под звуки румбы мозг отказывается работать напрочь.
  Однажды я поставил такой эксперимент: в такси не попросил выключить радио и попытался вспомнить таблицу умножения. И что же? Даже такая железобетонная информация, навсегда вбитая в мою голову кошмарной зубрёжкой в начальной школе, вышла из-под моего контроля и четырежды восемь получалось сорок пять, а семью шесть - восемьдесят один. Через три минуты я запутался окончательно, не сдержался и попросил выключить, наконец, этот кошмар. О, какой тяжелейший камень свалился с души! Я отчётливо почувствовал, как из моих мозгов испаряется туман и дым, мои мысли становятся яснее и логичнее, и спустя всего четверть часа я вернулся в нормальное состояние.
  Однако ночные улицы "центра", освещаемые лишь редкими фонарями и яркими окнами магазинов и баров, прекрасно гармонируют с рвущейся из подвальчиков румбой.
  Гуляя, мы с Машей сделали ещё одно маленькое открытие - китийцы любят выпить. Разумеется, все выпить не дураки, но дневной столице пьяного человека не найти и с огнём, а ночью - пожалуйста, сколько угодно. Правда, все подвыпившие граждане крутятся у дверей баров, в которых они и "подвыпили". Из очерченного светового круга, созданного иллюминацией над входом, пьяница выйти не решается - боится ограбления.
  Многие здесь серьезно уверены в том, что на пьяного человека обязательно нападут грабители. Откуда им взяться, ума не приложу. Улицы пустынны, кроме баров и кафе - всё закрыто, грабить, собственно, некого и нечего. Так или иначе, но грабители на нашем пути не попадались.
  Зато мы встретили кое-кого иного сорта. Ночных бабочек. Честно говоря, просматривая газеты, я давно заметил, что проституция в Кито хорошо развита, ничуть не меньше, чем в Москве. Здесь есть всё, что только может вообразить похотливый ум озабоченного мужчины. Хотя явное предпочтение отдаётся "клубам", то есть как бы барам и ресторанам, но с "комнатами". Туда приглашают работать девушек любого возраста и на обыкновенных условиях. Впрочем, везде так. А вот об уличных читать не приходилось. Довелось увидеть.
  Дело происходит следующим образом: мы идём по красивой петляющей улочке, украшенной узорчатыми загородками и цветущими палисадниками. Туристический район, полночь, прекрасная тёплая погода. Темновато. Навстречу нам шагают две девицы. Расстояние ещё значительное, девицы понимают, что один из нас мужчина, а второй, который поменьше (Маша была в брюках) - наверное, пацан какой-нибудь. И не доходя до нас метров тридцать, они синхронно приспускают кофты. Оголяют не только плечи, но и значительно ниже, чтобы у прохожего не оставалось никаких сомнений. Товар предлагается лицом. Обоим девчонкам лет по шестнадцать, угловатые, худощавые, подростковые. Очевидно, не слишком в спросе, в бар не берут - там предпочитают экзотику, кругленьких индианок, специально для туристов.
  Но когда остаётся десяток шагов, они вдруг различают, что я иду с ребёнком, и мгновенно возвращают кофты в их нормальное положение. Им ещё стыдно, они неопытны, необкатаны. Мы с Машей долго идём молча, я не собираюсь комментировать увиденное, делать воспитательные выводы и прочее. Пусть сама обдумает, это полезнее, чем переваривать чужую мысль, чтобы в конце концов отбросить её только потому, что она чужая.
  Но в тот вечер (точнее, в ночь) мы ещё раз натолкнулись на проституток. Правда, совсем других, той же профессии, но иной специальности. Мы возвращались в отель, где должны были провести последнюю ночь перед переездом на квартиру, и на перекрёстке Шестого Декабря и Бейнтимильи увидели двух женщин. Их нельзя было уже назвать девицами. Обе в чёрном, тёртые бабы, ярко разукрашеные, в блёстках, в немыслимых пластмассовых браслетах, они смеялись на всю улицу грубыми прокуренными голосами и останавливали проезжавшие мимо автомобили, то есть, пытались остановить. Но никто не снижал скорости. На узком тротуаре мы прошли вплотную к ним и едва не задохнулись в плотном облаке жгучей парфюмерии. Обе барышни были пьяны, но привычно пьяны, они выглядели зажиточно, самоуверенно, нагло. Старые ...урвы. Но таких в Кито - раз, два, и обчёлся. В основном всё же преобладают подростки и молодые девушки, а к двадцати пяти годам их вытесняет новое поколение проституток, и "старые" вынуждены находить какую-то другую работу, хотя это и трудно до чрезвычайности - работы, как известно, нигде нет.
  Как-то мне случилось увидеть и наших, русских проституток в Кито. Две молодые поджарые лошадки (всегда они парами, почему?) горланили подвыпившими голосами у парадного входа в казино на улице Объединенных Наций, бурно и с сочными матами обсуждая какого-то "козла", то ли недоплатившего, то ли вообще отказавшегося от услуг. Кто они, зачем заехали так далеко, на край света? Неужели в Европе и для проституток уже нет пристанища? До какой же степени продлится это перенаселение, в самом-то деле? Но скорее всего, наши девочки были проездом. Больше я их не встречал.
  Утром, можно сказать спозаранку, вытянули мы неподъёмные баулы из номера, рассчитались, выписались, вызвали такси и, с ветерком, рванули на Север. Один из великих переездов международных бродяг, к коему племени мы себя фактически причисляем. Прекрасный солнечный день, надеемся, что к удаче.
  Валентина - чистюля. Поразительная чистюля. Новая квартира для неё - это прежде всего мытьё и чистка. Три дня непрерывных чисток, не больше и не меньше. Мы втроём лазаем на корточках, перетираем полы, мебель, окна, лестницу, драим ванные и туалеты, перетряхиваем и пересушиваем постели, и прочая, и прочая. И только после этого раскладываем вещи, которые удивительным образом заполняют всё свободное пространство шкафов.
  За это время мы с Машей успеваем поверхностно изучить район, успеваем обнаружить множество разнообразных магазинчиков, и даже крытый каток для роликов. Недалеко от нас завод Кока-Кола. Там вечно толпятся оптовики всех калибров, напитки в городе в большом спросе, разница между оптом и розницей достигает сорока процентов. Дело, как видно, выгодное.
  Но больше всего нам нравится именно то, чего мы не желали и опасались - самолёты. По утрам, на рассвете, они просыпаются и взлетают один за другим. Мы лежим в постели и наблюдаем потрясающую картину - огромные серебристые киты выползают из нижнего правого угла нашего окна и с рёвом движутся по диагонали, скрываясь где-то за шторой. Мелкие рыбёшки проплывают высоко, у самого карниза. Красиво. Неожиданное и замечательное зрелище. Правда, когда ветер меняется, меняется и картина - самолётов не видно вовсе, но зато слишком хорошо слышно, как они мучают свои турбины где-то в полумиле от нас, стёкла заметно дрожат, и если бы не резиновые вставки, было бы звону на весь дом. Но аэропорт Кито устроен как-то странно - к полудню самолёты "заканчиваются" и до самого вечера почти ничего не происходит, если не считать редких взлётов и посадок, звуки которых сливаются с городскими шумами и почти неразличимы.
  Однако, в первое утро на новом месте нас будит отнюдь не самолёт, а торговец фруктами. Их, оказывается, много. Представьте длинный гнутый пикап, как правило Шевроле, потому что дёшево, украшеный неким звукоизлучателем типа "колокольчик", гигантским дюралевым цветком ватт на триста. За рулём - смуглый небритый метис, в кузове - его жена и гора фруктов-овощей. Метис без устали орёт в микрофон нудным протяжным голосом муэдзина:
  - Пи-и-инья, манса-а-ана, буэна папа-а-айа!
  И не останавливаясь, на первой передаче, проползает челночным способом по всем улочкам и тупичкам нашего района. Если прислушаться, то можно понять, что он далеко не одинок. "Буэна пинья" (то есть, "хороший ананас") доносится с разных углов и высот, коллеги-конкуренты работают довольно плотно. Но покупателей у зеленщика очень мало, ибо ничем он не привлекает их, разве что доставкой. Его цены значительно выше рыночных, качество средненькое. Одна надежда, что кому-то срочно понадобятся фрукты, или просто лень тащиться к рынку.
  Правда, китийцы отчаянно предусмотрительны и совсем не ленивы, когда дело касается экономии. У хозяек в холодильниках всегда есть то, что нужно и что можно позволить себе на имеющиеся средства. Поэтому бизнес зеленщиков малоприбыльный. Но кричат они много и громко. К счастью, ко всему привыкаешь, и со временем голоса торговцев фруктами воспринимаешь как неотъемлемую часть пейзажа, и никакого раздражения при этом не испытываешь.
  Но не фруктом единым жив китиец. На смену "Буэна пинья" является "Бона лече" - "хорошее молоко". Это - целое музыкальное представление. В ещё более сильные, но относительно качественные динамики, выплёскивается коротенький диалог малыша с мамой о полезности молока, завершающийся бодрой, спортивного типа песенкой, в которой слова "бона лече" повторяются примерно пятнадцать раз. Развозит молоко маленький грузовичок со сверкающей никелем цистерной-термосом, литров на триста, наверное. Лече покупают активнее, чем фрукты. Молоко в Кито не разбавляют и недоливы в природе не встречаются. Хозяйки и служанки выбегают с кастрюльками, берут по три-четыре литра. Но всё же цистерне приходится очень долго петлять по переулочкам, как и зеленщику, чтобы как-то распродаться.
  Стоило только укатить молочнику, как откуда ни возьмись, являются на подмостки уличного театра картошечники (или картофельники, если вам угодно). Обыкновенно, это какой-нибудь индеец с супругой и, конечно, с тачкой. На тачке - мешки, в мешках - отборнейшая картошка. Очень дёшево.
  - Папа-а-ас! Папа-а-ас! - кричит индеец.
  - Пяпя-а-ась! Пяпя-а-ась! - поддерживает его старательная жена.
  Папас продаётся, по-моему, легче всего. Потому что нередко его берут прямо мешком, полуоптом. И что интересно, кричат индеец с супругой почти так же всепроникающе, как и "колокольчик" фруктовозки.
  Вслед за картошко-продавцами приходит высокий жилистый негр, точильщик ножей и мачете. На плече у него - точильный круг с ручным приводом. Негр, вероятно, не здоров, он хрипит и сипит. А может быть просто охрип от бесконечных призывов к хозяйкам "точить ножи, точить ножи". Негр кричит странно, завышая крайний звук в четвёртую октаву. Это его товарный знак, чтобы, не дай Бог, не спутали его с другими точильщиками, которые, конечно же, точат всегда хуже и дороже, чем он.
  Нужно сказать, что все подобные уличные торговцы и обслуга стараются как-то отметить себя, выделить звуком, запомниться. Невольно все они подчиняются одному из первейших правил рекламы, которое можно выразить двумя словами: Останься в памяти!
  Не успел уйти негр-точильщик, как загудели газовики. Газ - это любовь, беда и вечная тема разговоров всех китийцев, проживающих в "частном секторе". Газопровод здесь отсутствует напрочь. Его заменяют баллоны. Они маленькие и похожи на поросят, но поразительно тяжёлые. И разноцветные. Трёх цветов - синие, жёлтые и красные. Три свирепо и беспощадно конкурирующие фирмы, несовместимые и не уступающие друг другу ни в чём. На протяжении многих лет они рвут на части газовый рынок страны.
  В Кито пока побеждают "синие", их явно больше. У нас тоже синие баллоны. Но нас это совершенно не волнует - хозяин квартиры все "баллонные" проблемы взял на себя. Однако мы уже знаем, что ни жёлтые, ни красные баллоны нам никак не подходят, у них другие присоединительные патрубки и подключить их к нашей газовой плите невозможно. Газовики дудят сигналами своих машин, но сигналы у них обязательно пневматические, протяжно поющие, как у тяжёлых междугородних трейлеров. Тоже, очевидно, чтобы запомнили.
  И завершает акустическое представление маленький пикапчик "дэ лавадэра" - "из прачечной". Сигналит как и газовики, но короткими гудками. Три гудка - пароль стиральных королей.
  Читатель может подумать, что улицы нашего района просто-таки оккупированы шумными торгашами и обслугой. Но это не так. На самом деле, все эти люди не задерживаются на одном месте, их кормят ноги, они в непрерывном движении и не занимают каждый более минуты нашего внимания. Прогудели, прокричали, пропели - и нет их. Например, фруктовщики и молочники могут проехать так быстро, что даже и хотел бы купить, не успеешь. Один выход - высунуться по пояс в окно, кричать во всё горло и махать руками - авось услышат, увидят и притормозят. Многие хозяйки и наёмные кухарки так и поступают. Газ же здесь буквально "ловят", выстаивают по полчаса с пустым баллоном у приоткрытых калиток и выглядывают, вслушиваются в эхо, носящее по склонам застроенного особняками холма протяжные завывания сигналов (правда, это относится только к ленивым; при желании можно купить газ в любое время суток в одном из множества газовых магазинчиков).
  Но проходит совсем немного времени - и всё исчезает, растворяется в крепнущем свете дня, в жаре и пыли забот. Город высасывает позавтракавших обывателей из их домов, и струящиеся потоки легковушек мчатся куда-то к центру, к офисам. А над нашим районом, который почему-то зовётся "Ла Луз" (свет), повисает недвижная тишина, лишь изредка прерываемая спешно улетающими самолётами.
  
  
  XI Супермакси и Транкилидад
  
  
  Заполнение холодильников - универсальная проблема всех времён и народов. Разумеется, она происходит из другой проблемы - где взять денег, но если деньги уже есть, то их владельцу обязательно хочется кушать, и чем лучше, тем лучше. Если серьёзно, то посещение местного магазинчика (сразу за углом) навело на меня почти советскую тоску о карточной системе. И хотя ни одному, даже кремлёвскому, спецраспределителю красных времён и не снился ассортимент магазинчика за углом, всё же я остался не доволен - развращённость капитализмом дала о себе знать в полной мере.
  Я обратился за консультацией к хозяину дома, всё ещё счастливому человечку. В качестве бесплатного приложения к нему была Дора, которая пока не успела уехать в свой возлюбленный Майами.
  Дора несказанно обрадовалась моему появлению, а узнав, в чём дело, взялась руководить всеми моими покупками. Она с восторгом поведала огромную тайну местного значения, заключавшуюся в том, что недалеко от нас расположены целых два больших, очень больших! продуктовых! магазина! причём первый из них - на склоне горы. Впрочем, второй тоже на склоне горы, но до первого ближе. Впрочем, если поехать вдоль аэропорта, то ближе всё-таки до второго... ну, и так далее. Человечек вызвался отвезти нас туда на своей машине, на старинном (в смысле изношенности) Шевроле удивительно бездарного дизайна - внутри салон был втрое меньше, чем казался снаружи.
  Неким магическим способом, без магии тут явно не обошлось, мы поместились все: Дора, счастливый человечек, Валентина, Маша и я. И ещё полтонны радости. Очевидно, Дора воспринимала неудобства как своего рода аттракцион и хохотала во всё горло. Шевроль с великой натугой вытащил нас на трассу и с воем приступил к долгому, бесконечному разгону. Длинный пологий подъём выматывал из мотора все силы. Но болтовня Доры перекрывала механические шумы и я не успел оглянуться, как мы уже въезжали на большую пустоватую стоянку.
  Мы вышли и я залюбовался открывшейся с вершины холма панорамой - Кито лежал как на блюдечке. Кукольные домики выстроились в кукольные улицы. Парки - как лоскутки зелёного вельвета. А в довершение картины - два белых вулкана у горизонта. Один из них называется Чимборасо, это я узнал из туристических проспектов. На авениде Амазонас можно всего за сотню долларов купить четырёхдневный тур на Чимборасо, в который входят два дня подъёма на вершину. Честно говоря, я бы не рискнул, но объявление врезалось в память.
  Дора сказала, что Чимборасо - это который слева и круглый, и повела нас в Супермакси.
  Супермакси - большая и богатая китийская компания, которой принадлежат ровно двенадцать очень похожих друг на друга продуктовых торговых центров, по-нашему - универсамов. Подозреваю, что компания никогда не осмелится построить тринадцатый магазин - местные жители восхитительно суеверны, как впрочем и вся Южная Америка. Но Кито не настолько велик, чтобы двенадцати торговых гигантов было не достаточно.
  Итак, я вхожу в зал. Если быть очень близоруким и забыть дома очки, или смотреть только в пол на свои туфли, то ничего особенного, конечно, не увидишь. Длинный ряд касс и упаковочных столов, за столами - площадка с коротенькими очередями (очереди всё же бывают и здесь!), и бессчётное стадо сверкающих высоких колясок на колёсиках. Всё остальное пространство занимают стеллажи и холодильники, где товар аккуратно разложен рядами. Но нужно именно подойти поближе к этим рядам, чтобы увидеть главное - выбор! Супермакси - это возможность выбора, какой я не встречал нигде раньше, хотя побывал... о-о-о, где я только не побывал!
  Большой выбор еды - это я понимаю, этим никого не удивишь, но полный выбор - нечто иное. Выдумайте, припомните что-нибудь самое что ни на есть экзотическое, редкое, едва известное опытнейшим поварам, запишите это на бумажке, чтобы не забыть, и приезжайте в Супермакси - там вы найдёте ЭТО в десяти видах, импортированное из десяти разных стран и упакованное десять раз по-разному. Супермакси - точка схождения продовольственных рынков всех континентов.
  Не подумайте Бога ради, что я рекламирую эквадорскую компанию. Вовсе нет, я просто хочу верить, что придёт день и час, когда подобная сеть подобных же магазинов появится и в Москве. Это будет счастливый день! Почему? Потому что москвичи не только смогут, наконец-то, по-настоящему экономить, но и по-настоящему вкусно, здорово, разнообразно и красиво питаться. Поверьте, выстроив где-то в центре Москвы огромный полупустующий торговый центр, в котором как в старые времена полки заставлены бесконечно повторяющимися, однотипными по содержанию баночками или пакетами, мы тем самым нисколько не решаем проблемы правильного снабжения. Куда разумнее вместо одного колосса построить десять не очень больших магазинов, но с очень большим ассортиментом. И только самообслуживание.
  Как приятно катать наполняющуюся коляску меж пёстрых волн товаров! Как приятно знать, что никуда больше не нужно ехать, чтобы найти то или это, дешевле или лучше. И то, и это - всё есть в Супермакси, дешевле уже нет нигде, лучше - тем более. Наглядное тому доказательство - маленькие уличные магазинчики, чьи владельцы, не долго думая, покупают товары в Супермакси и перепродают их по высокой цене тем, кому лень пройти три лишних квартала.
  Однако более всего я был поражён видом перегруженых колясок. Такой картины не увидишь почти нигде (я говорю "почти", потому что тридцать шесть виденных мной стран - это ещё не весь мир; возможно, подобное наблюдается где-то ещё, хотя я не уверен). Представьте себе женщину, толкающую перед собой центнер груза. Сто киллограмов! Нет, это не оптовая закупка. В коляске - всего понемногу: и мясо, и рыба, и овощи, и фрукты, и консервы, и гарниры, и вино, и сладости, и проч., и проч. Всё прекрасно упаковано, ничто не прольётся, ничто не будет раздавлено. Но всего так много! Однако и это не предел - кое-кто катит, мучаясь и перенапрягаясь, сразу две коляски, и обе - нагружены горой.
  Несмотря на обилие покупаемого товара, очередь движется быстро. Кассир не вводит цену в кассовый аппарат, он просто одним движением руки проносит упаковки над вырезом лазерного считывающего устройства, и передаёт их мальчику, который за его спиной поспешно укладывает ваши покупки в большие белые целлофановые пакеты. Коробки, бутылки, банки и пакеты летают над кассой так стремительно, что вы едва успеваете выкладывать их из своей повозки.
  Но я пока не спешу к кассам, я "катаюсь" по рядам. Вокруг меня бегает Дора, она суёт в коляску невесть что, с восхищением комментируя каждую очередную находку. Так, с её лёгкой руки, кроме продуктов в коляску попадают кастрюльки, тарелки, рюмки, маленькие щётки, паста для натирки паркета, большие щётки, губки, салфетки, шампунь, снова какие-то "специальные" щётки, и наконец - огромная как полковое знамя швабра. И ещё одна щётка, но уже с длинной ручкой.
  С другой стороны коляски суетится Валентина, заваливает меня овощами, крупами, мясом, колбасой, молоком, апельсинами, бананами, грушами, сырками, куриными ногами, маслом и Бог весть чем ещё. Маша тоже не отстаёт, то и дело подкидывает то банки с фруктовым желе, то йогурты, то палочки пастилы, то пакеты жевательных конфет. Я же, проплывая мимо вин и коньяков, ненароком подцепляю бутылку гавайского рома, а далее - пакет очень сухого вина и такой же пакет мангового сока. И ещё концентрированное мороженое - детская любовь. И ещё пол-арбуза в плёночке, и полпапайи, уж очень её семечки похожи на заячий помёт, интересно попробовать. И так далее. Ходим, подкидываем в коляску. Вскоре подкидываем уже НА коляску - ёмкость превратилась в быстро растущий пригорок. Нашу покупательскую вакханалию останавливает Валентина:
  - Всё, достаточно! - говорит она, - У нас денег не хватит.
  Действительно, хватит ли? И что делать, если не хватит?
  - Если не хватит - выложим то, что подороже, - по-советски логично предлагает Валентина. С её точки зрения лучше лишиться какого-нибудь деликатеса, чем пакета с рисом или пшёнкой.
  Подкатываемся к кассам. Инстинктивно занимаем наиболее выгодную позицию - я со стороны торгового зала, Валентина - на выходе из кассы, она готова "принимать товар".
  - Буду присматривать за пацаном, - шепчет она мне на ухо. Что поделать, привычка - вторая натура. Всюду мы, советские (сейчас все говорят "российские", но это пока не устоялось, не выросло, в ближайшие тридцать лет мы все именно советские), мы, советские, привычно подозреваем всякого продавца в воровстве. И мальчишка-укладчик, разумеется, не догадывающийся об этом, тоже попадает в наш список потенциальных жуликов.
  В самом деле, что ему стоит незаметно сунуть наш пакетик с жвачками куда-нибудь вниз, под стол? Ничего не стоит. Просто он никогда этого не сделает, даже если очень попросить. Он всеми конечностями держится за своё рабочее место, он знает, что будет уволен и рассчитан в течение получаса при любой малейшей жалобе покупателя. Но он не трясётся от страха (нет смысла трястись, всё равно рано или поздно уволят - текучка здесь значительная), он старается, работает, как может. Однако, чисто психологически нам всё же легче держать этого пацана в ворах - это восстанавливает привычную картину мира и оберегает нас от лишнего стресса.
  Беззвучно порхают пакеты, коробки, банки, шелестят упаковочные сумки. Я выгружаю всю коляску на стол, но старательно откладываю в сторонку "деликатесное", на случай нехватки денег. Но в конце концов деликатесы тоже попадают в общую сумму.
  - Трэсьентос трэйнта трэс, - зачитывает кассир, интеллигентного вида парень в белой рубашке с бардовой бабочкой.
  Дора подлетает в воздух - счастье привалило! Триста тридцать три! Три тройки! Бесконечная удача! Я же радуюсь не тройкам, а тому, что у меня в кармане триста сорок тысяч сукров - хватило, разве не чудо?
  Да, девяносто долларов - деньги чувствительные, но видели бы вы эту коляску! Я-то ожидал другого. В смысле суммы...
  Тут подбежал пацан помельче, но с коляской профессионального вида, крепко сработанной из толстых стальных трубок. Пацан - подвозчик к багажникам машин. Тоже официальный работник Супермакси. Таких там немало. Подвоз обошёлся мне во всё ту же монету - ун миль. А ещё через минуту или две произошло очередное волшебство - все сумки, числом шестнадцать, с трудом, но вошли-таки в багажник Шевроля. Мало того, маленький человечек купил ещё кое-что для себя, тоже пару сумок. Единственное, что никак не пожелало укладываться - это швабра. Её воткнули в салон и уложили мне на плечо, верёвочным хвостом вперёд.
  Когда по приезду всё добро из шестнадцати сумок было выложено на столы в нашей кухне, превратившейся сразу же в подобие продовольственного магазина, я не смог удержаться от восхищения (к которому меня уже успела приучить Дора).
  - И это всё за девяносто долларов?! - восклицал я, щупая продукты руками, чтобы убедиться в их реальности, - Да у нас в Москве... У нас бы это... У нас было бы ... Я даже не знаю, сколько бы у нас это было!
  - Триста! - выпуливает Валентина.
  - Пятьсот! - поднимает планку Маша.
  - Ну, пятьсот, наверное, нет, но двести пятьдесят - скорее всего.
  - Ты просто ничего уже не помнишь, - настаивает Валентина, - Мы тратили сто пятьдесят в неделю, а чем мы питались? Картошкой?
  - Не только картошкой, конечно...
  Но Валентина не слушает меня, машет рукой, мол, что с тобой говорить, что ты, мол, понимаешь в хозяйстве, и бережно, не спеша раскладывает, сортирует это богатство.
  Нет, мы никогда не знали голода. Было, разумеется, и так, что в кармане три рубля и в ближайшую неделю никаких "прибылей" не предвидится. Всяко бывало. Как мы выкручивались - это отдельный разговор, это роман о любви и печали на четыреста страниц, не меньше. Потом мы стали жить лучше, завелись деньги, появилась возможность позволить себе многое (как нам тогда казалось). Но из московского магазина Валентина возвращалась всегда с одной, максимум двумя сумками в руках. А чтобы с шестнадцатью - это в Москве не могло присниться нам и в дурных снах.
  Правда, вскоре мы несколько умерили наши китийские аппетиты, шестнадцать сумок остались непобитым рекордом, но одиннадцать-двенадцать случалось не редко. Хотя чаще, наверное, девять, по три на каждого - так удобнее тащить до такси. Но всякий раз мне вспоминались тощие одинокие московские авоськи, съедавшие тем не менее по шестьсот долларов в месяц, причём безо всякого деликатеса.
  - "Что-то у нас в Москве не правильно", - рассуждаю я. Но что неправильно, так и не понимаю до сих пор.
  
  ...Я снова у адвоката. Он гордо вручает мне для просмотра целых три папки - вещественное доказательство его "потогонного" труда. Как я понял, этот итальянец не умеет вкалывать больше двух часов в день, но благодаря его энергии два часа превращаются в десять. Впрочем, рассмотрев как следует содержимое папок, я вижу, что в основном они заполнены копиями одних и тех же документов. Хотя, разумеется, моё "дело" движется хорошо. Полным ходом идёт оформление компании Mashuk S.A. (последние две буквы - суффикс почти любой компании, принятый в Южной Америке и скопированный с Европы), не менее резво "бегают" и бумажки визовые.
  - В конце этого месяца вам надо будет слетать в Боготу, - напоминает легионер.
  Я знаю, я помню. Такова бюрократическая эквилибристика - бизнесвизу нельзя получить никак иначе, как только в другом, любом другом государстве, где есть эквадорское посольство. Есть оно и в Боготе, в достославной столице прекрасноликой Колумбии. И как бы ему там не быть, если и сам Эквадор не слишком еешё давно являлся колумбийской провинцией. Но отделение и независимость Эквадора - это был процесс неизбежный, предначертанный свыше. Хотела ли Колумбия оставить у себя провинцию Эквадор или не хотела - всё едино, от исторической эволюции нет противоядия.
  Несколько позже, будучи в Боготе, я понял это со всей ясностью: колумбиец и эквадорец - очень разные люди, слишком разные, как, скажем, японец и швед, или ещё лучше, как украинец и индус. Оба они, конечно, хомо сапиенсы, оба - представители одной и той же расы, но именно на расовом уровне и заканчивается их общность. Колумбиец неотличим от эквадорца даже внешне, однако внутренне, характером, духом, мыслью - они как жители разных планет.
  - Богота - красивый город, очень красивый, - уверяет меня Андрюша Бодильянов. В этот момент он именно Андрюша Бодильянов - расслабился, притомился, отдыхает, расползается по креслу, - Хорошая погода... Да... Но нужно быть осторожным. Криминальное, нехорошее место. Плохое место. Колумбия - это не Эквадор.
  Праправнук гордых римлян надменно вызывает по внутреннему телефону спесивую неповоротливую секретаршу, не ту красавицу-мулатку, а какую-то очкастую коротышку в чёрной юбке до паласа (между прочим, секретарш у итальянца хоть пруд пруди; гаремчик?), и повелевает явить нам всем кофе, так и сказал, "фор ол", для всех, будто бы нас здесь целая дюжина. Секретарша бисерно семенит из кабинета, Андрюша продолжает:
  - Эквадор - это очень спокойно. Транкилидад - спокойствие. Больше, чем спокойствие.
  - Сирэнити (безмятежность), - подсказываю я. Он не знает этого слова, но кивает.
  - В Колумбии нету спокойствия, там мафия. В Перу тоже мафия, гориллос. И в Боготе гориллос. В Кито гориллос нету, ни одного. В Кито можно гулять ночью. Ничего не будет. А в Лиме лучше не гулять. Вечером лучше сидеть в отеле. В Боготе - то же самое.
  Я интересуюсь, правда ли, что основная колумбийская мафия проживает в Медельине, а в столице её не много.
  - Не правда, не верно! - возмущается он, - Мафия везде! Почему в столице нет мафии? Как это может быть, в столице нет мафии? Есть, будь уверен! Много мафии в столице есть!
  - И что же, стреляют по ночам?
  - Нет, просто так не стреляют. Но могут напасть. Воруют детей. И туристов воруют. В прошлом году украли одного туриста-корейца. Или вьетнамца. Правда, я не слышал, чем кончилось дело. Но нужно быть осторожным, очень осторожным. Лучше сидеть в отеле.
  Приносят кофе, раскалённый как адские угли. Андрэо (Андрюша из него уже выпарился) геройски отхлёбывает, но не обжигается. Сахара нет, горечь - хининная.
  - У нас детей не воруют, и туристов не воруют. Детей продавали, это верно. Оформляли как служанок и продавали.
  - Куда? В Колумбию? - интересуюсь я просто, чтобы поддержать разговор.
  - Зачем в Колумбию? Колумбия сама продаёт детей. То есть мафия, конечно, продаёт. Не Колумбия. До сих пор продают. Куда? В Штаты, конечно. Других покупателей здесь нету... Кстати, твоей дочери нужна справка на выезд из страны. Я уже сделал. Но мне ещё не принесли. Ты купи билеты и зайди ко мне. Я дам тебе справку и позвоню в наше посольство, уточню время приёма и прочее. Но Эквадор лучше. Самая спокойная страна в Америке. Ты увидишь. Будешь ездить в другие страны и увидишь.
  Я соглашаюсь.
  Слово "транкилидад" в прямом переводе означает "спокойствие", но в эквадорском смысле оно гораздо шире, это целое философское понятие, описывающее образ жизни, принцип мышления и вообще мировоззрение, в смысле взглядов на окружающую реальность. Транкилидад - значит, ты не хочешь никому создавать неудобств и того же ждёшь от других. Транкилидад - значит, ты согласен на любое правление, любую экономическую систему, лишь бы не было изменений и потрясений. Транкилидад вовсе не отменяет шума, но это должен быть обязательно радостный шум, весёлый, карнавально-праздничный. Мишура и дешёвое счастье - не помеха настоящему транкилидаду.
  Все хотят быть богатыми, но смысл и единственная цель богатства в Эквадоре - достижение транкилидада, то есть такого состояния, в котором не потребуется ни работа, ни какая бы то ни было активность, кроме, конечно, активностей приятных, о чём сказано выше. Богач по-эквадорски - это тот, кто может позволить себе целыми неделями ничего не делать, кроме как заниматься поисками невинных развлечений типа вечеринок, танцев и пикников. Если ты занят, окружён сослуживцами, бегаешь с бумагами, то с точки зрения типичного эквадорца ты вовсе и не богат, и бег твой хоть как-то оправдан только в одном случае - если на бегу ты мечтаешь о главном, о спокойствии, расслаблении, блаженной глубокой нирване. Транкилидад... Как это всё-таки близко русскому человеку, мне, например. Настанет ли время "транкилидад" в нашей мятежной России хоть когда-нибудь? О, эти мечты о главном...
  
  
  XII Прыжок в Колумбию
  
  
  Покупка билетов, сборы, граница - всё так привычно и обыденно. Помню, как много лет назад, впервые получив послание из-за границы и впервые же отвечая на "импортное" письмо, я думал о том, что было бы необыкновенно хорошо вдруг уменьшиться в сотню раз и уместиться в том же конверте, потом лететь, лететь, зашитым в тугой мешок вместе с тысячей других писем и бандеролек, и в конце концов, пусть через две, или даже четыре недели, оказаться ТАМ. Тогда я был согласен на любое место на планете, хотя бы и на Центральную Африку.
  Но как же стремительно изменился мир. Не прошло и четверти века со времён моих почти шизофренических мечтаний, и стал я свободен, я перелетал из одной страны в другую и впитывал эти страны в себя, вдыхал, пил, ел их полными горстями. Пока, наконец, не почувствовал скуку.
  Нет, дальние острова зовут и манят меня как и прежде, но граница, таможня, досмотр, паспорта, билеты, визы, валюта, - всё приелось, набило оскомину, потеряло терпкость новизны. Рука уже сама, кажется даже без участия мысли, заполняет формы и декларации, и язык тоже сам, автоматически и аккуратно точно говорит таможеннику именно то, что тот ожидает услышать, и на том наречии, которое требуется. И лишь истома в ожидании первого прикосновения шасси к неведомой ещё земле - это всё, что осталось от прежних безудержных восторгов.
  Колумбия - как красиво звучит это слово. Дело не в Христофоре Колумбе, Бог с ним. В конце концов, не он же сам придумал свою фамилию. Но теперь, в образе женского рода, это слово подразумевает что-то значительно большее. Колумбия - так могла бы назвать себя дочь Великого Золотого Инки, мудрейшего вождя всех южных племён. Почему бы и нет?
  Все эти нелепые мысли роятся в моей голове, пока я заполняю мелким нечитабельным почерком девять одинаковых бумажек - по три на брата. Так уж повелось, я всегда заполняю декларации и за себя, и за Валентину, и за Машу. Сначала им не давался английский язык и они терзали меня бесконечными вопросами типа что такое экспайрэд, а позже эта нудная бумажная операция как бы естественным ходом событий (а точнее, обыкновенной леностью жены и дочери) навсегда закрепилась за мной.
  Таможня, в её натуральном хрестоматийном виде, в Эквадоре, собственно говоря, отсутствует. То есть, никто не суёт нос в ваши сумки и не просвечивает их рентгеном. Прайвит проперти уважается высоко, почти как в развитых странах Азии. Но зато вас встречает придирчивый (временами, несколько нахальный) офицер, у которого могут оказаться вопросы, целая дюжина лишних (с вашей точки зрения) вопросов. Офицер-пограничник на въезде в страну и офицер-пограничник на выезде - совершенно различные люди. Первый излучает "добро пожаловать" каждым квадратным сантиметром своей физиономии. Что же до второго, то показно-натянутым взглядом он как бы говорит вам: "Я, конечно, не проверяю вас, но я-то хорошо знаю, что у вас оч-чень многое не в порядке".
  А у нас, как назло, всё в полном порядке. Печально повертев розовые и белые бумажки, офицер с большой неохотой, с видом напряжённой внутренней борьбы, пришлёпывает их крошечным штемпелем, и этим же штемпелем свирепо пачкает наши паспорта. Всё, трёхмесячная виза потеряна. Теперь мы вообще без виз, какая досада. Впрочем, достаточно всего лишь войти в зал и выйти через другие двери, и вновь пересечь эквадорскую границу, чтобы совершить хадж обновления виз.
  Правда, знающие люди предостерегают, говорят, что иногда этот фокус не получается и заканчивается административной поркой в виде штрафа, и что много разумнее и приятнее добраться автобусом до города Тулкан, пограничного с Колумбией. Это совсем не далеко. В Эквадоре вообще не бывает далеко. А в Тулкане, уже без малейших препятствий, нужно пройти пешком в Колумбию, сделать по её территории шагов десять-пятнадцать, развернуться на сто восемьдесят градусов, и снова войти в Эквадор. Новенькая трёхмесячная виза у вас в кармане. И всех-то расходов - билет на автобус и килограмм апельсинов на дорогу.
  Мы входим в залы ожидания. Внутри всё как-то перемешано: магазинчики, павильончики, лестницы, неясные указатели неизвестно чего и непонятно куда. Спасают ситуацию стюардессы. Оказывается, у каждой авиакомпании, летающей регулярными рейсами на Кито, в аэропорту имеется свой павильончик, то есть довольно большая комната с креслами, столом, стюардессой, охранником, и титаном с горячей или охлаждённой, но кипячёной водой. Правда, вода в павильонах бывает и минеральная, но дела это не меняет. Здесь всё просто, по-домашнему. Все друг друга знают, и многие пассажиры хорошо знакомы со стюардессами.
  Я вхожу в первый попавшийся павильон, показываю билеты. Авианка - это авиакомпания, куда я попал. Авиенса - это авиакомпания, которая довезёт меня до Боготы. Согласитесь, в суматохе аэровокзала (если бы там была суматоха, подобная шереметьевской), не так уж сложно спутать "авианку" с "авиенсой". Но стюардесса Авианки уточняет, говорит, что полное название "моей" компании - Авиенса Сервивенса. Да, такое весёленькое имечко вряд ли забудется.
  Авиенса Сервивенса на втором этаже, мы находим павильон, опускаемся в кресла и наблюдаем за пассажирами. Больше всех наше внимание притягивает белый великанский пёс, похожий на сенбернара, но почему-то без пятен. Пёс хорошо обучен и тщательно выстиран. Когда он проходит мимо, его шуба шелестит, как шёлковые халаты медсестёр в дорогой клинике. Да и сам белый пёс умён как педиатр, в его глазах - вся мудрость собачьей энциклопедии.
  Самолёт подкатил чуть ли не к окнам аэропорта, мы сбежали по узкой лесенке и сразу же оказались у трапа. Это был Боинг, но я как-то забыл поглядеть на его номер. Внутри очень похоже на советский Ту-134.
  Дальше - взлёт, крутой вираж над городом, поворот назад и, почти без набора высоты, полёт над самыми вершинами Анд. До Боготы - всего пятьдесят минут.
  Однако нам раздают закуски. Большие бутерброды. И возят напитки. Мы с Валентиной, не сговариваясь, берём по стакану льда с ромом. И по столько же Кока-Колы. Я наглею, прошу ещё баночку пива. Мне дают. Выпиваем. Хорошо. Бутерброд, правда, жирноват, и овощей мало, да уж ладно, через полчаса будем на месте, дотерпим как-нибудь. Неожиданно, другая стюардесса катит по проходу ещё одну коляску с напитками. Ну как мы могли отказаться? Конечно, ничего не оставалось делать, взяли ещё раз по рому и по Кока-Коле.
  - Я пиво не буду просить, - сказал я Валентине, - Неприлично.
  - Глупости! - заявляет она, - Сеньорита! Пор фавор! Уна дэ... дэ...
  - Сэрвэса, - выдавливаю я из себя. Всё-таки это действительно неприлично, могут принять за алкоголиков. Но стюардесса лучезарно улыбается и вручает нам по баночке, целых две штуки. Обе выпиваю я, Валентина пиво не любит. Да и то сказать, трёхградусное, одна вода.
  В Боготе тоже нет никаких таможен на въезде, только будочки с пограничниками. Впрочем, вполне возможно это и были таможенники, но в сумки они не лезут. Это на въезде. На выезде - совсем другое дело, выезд из Колумбии - занимательное зрелище. Как ни как, а всё-таки кокаиновый рай, сами понимаете.
  Нам дают по две недели, всего лишь по две недели. Да, мы прибыли сюда на пару дней и уже завтра летим обратно. Таможенник-пограничник прекрасно видит это по нашим билетам, но я чувствую себя оскорблённым. В Эквадоре, будь ты русский, болгарин, татарин, американец или француз - всем по три месяца. Равенство, торжество демократии и справедливости. В Колумбии же американец идёт за первый сорт, ему - до полугода без проблем, а мы - сорт третий, если не четвёртый, нам - только две недели. Но чем же мы хуже? Наши что ли доллары не так аппетитно пахнут, или мы меньше платим в отеле и такси? Не понимаю.
  
  Но я, кажется, забежал чуть вперёд. Сначала всё-таки были не таможенники, сначала были коровы.
  Мой прадед полжизни пробалдел колхозным пастухом, я помню его как сейчас, как сегодня утром - рыжий, волосатый, басистый хохотун, он дожил до девяносто двух лет, дай вам Бог, дорогой читатель, побить его рекорд. Прадед дожил бы и до ста, уверяю вас - он умер не своей смертью. Медсестра укокошила. Нет, правда. У прадеда давление, как ему казалось, погуливало, и он, доверясь советской медицине, платил фельдшерице по пятёрке за визит (включая уколы, так что ей выходило чистыми четыре рубля сорок копеек). И колола она ему некий малодифицитный дезир-сульфолин-димизин. Представьте себе, что медикамент обратного действия, фантастически повышающий давление, в венгерском или австрийском варианте, не помню точно, назывался не иначе как дезит-сульфалид-номизин. Да, какое-то отличие есть, несомненно, однако его оказалось недостаточно для сельской львицы-фельдшерицы, и она, ничтоже сумняшеся, отломила головку ампулы и буль! - впорола её прадеду строго в вену.
  Говорят, прадед мой скончался прямо на игле - взорвалось кровообращение, лопнула аорта или что-то в этом роде. Разумеется, всё списали на преклонный возраст, а незадачливая медсетрёнка отделалась коротеньким испугом. Но я-то помню, как всего за два дня до смерти прадед приезжал к нам на своём грузовом мотороллере типа Муравей, как он размахивал медвежьими лапищами и гоготал на всю улицу от переполнявшей его любви к жизни. Я многое помню и ничего не могу с собой поделать, не люблю я совмедицину, очень не люблю.
  Но коров - коров обожаю. И когда с борта снижающегося самолёта (красивое выражение "с борта самолёта", есть в нём что-то сильное, неземное) углядел салатовые моря заливных лугов, а на лугах - сотни и сотни пёстрых толстеньких бурёнок - сердце моё запело, весь я вернулся в шалопайное детство и вспомнил моего прадеда очень добрым словом, бессменного пастуха-ударника передового колхоза "Пролетарская Воля", что под Пятигорском, где Лермонтов, Бела, Печорин, Толстой, и всё такое прочее.
  Колумбия - страна ковбоев. Правда, зовут их здесь бокаччо, потому что корова - бока, или точнее, ла бока. Но сути это нисколько не меняет, местные ковбои такие же милые, щедро откормленные сливочным маслом крепкие ребята, как и мой покойный прадед, тоже хохотуны, говоруны, отчаянные оптимисты. Только не рыжие, а всё больше брюнеты. Коровкам на колумбийских пастбищах привольно, сытно. Я их видел, успел рассмотреть по дороге из аэропорта в город - превосходные животные, здоровые, есть чему позавидовать.
  А кроме коров, помнится, понравились мне золотые бабочки.
  Когда вы проходите по затемнённому, шоколадного цвета коридору, ведущему вас от самолётов к таможне, вас окружают бабочки, золотые бабочки великого народа Инков. Это, конечно, муляжи, но как откровенно похожи они на оригиналы, на те самые кусочки жёлтого металла, ради обладания которым испанские благодетели и миссионеры уничтожили сотни тысяч мирного народу. И ходит теперь среди потомков тех, кто остался, кто успел тогда спрятаться в джунглях, ходит-бродит легенда о ненайденных испанцами сонмах таких же вот бабочек, о кладе Мудрого Прекрасного Инки.
  
  А вот теперь самое время вернуться к таможеннику, он как раз занят выписыванием очередной розовой бумажки, которую просит хранить как лучшую страницу чековой книжки, или хотя бы как зеницу ока. Впрочем, ему не ведома эта идиома - он предупреждает о штрафах. О, как я испугался! Если бы он только знал, о чём меня только не предупреждали в иных странах, на иных границах! Чего только не было: и многотысячный (потенциально, конечно) штраф, и доведение до статуса сидоровой козы путём применения ко мне тростниковых палок, и одиночной камеры, и даже немедленного (но так и не исполненного) расстрела. Всё было, всем меня пугали и стращали. Так что попридержи-ка, парень, свой пафос для амэриканос, точнее, для столь обожаемых тобою гринго. Они очень любят, когда их вот так пугают, они за это деньги платят.
  А мы, удачно оторвавшись от толпы ком-пассажиров нашего самолёта, выкатываемся сквозь залы и переходы на свежий воздух. Да уж, истинно говорю я вам, свеж воздух в Боготе! Разве что Чегемское Ущелье сравнится своей свежестью с местными прохладными потоками.
  Но долой романтику, пора заняться делом. Первое дело - отель.
  Я, наверное, по натуре игрок, плохой игрок, надо признать, увлекающийся, но не могу не поиграть с судьбой даже в такие мелкие игры, как отель и резервирование номера. То есть, принципиально не резервирую. И наслаждаюсь, когда клерк-ресэптионист выкатывает свои ясны очи и в ужасе произносит:
  - Ноу рэсэрвэйшэн?
  - Ноу, ноу! - трясу я башкой как собака, которой в ухо влетела пчела.
  Глаза несчастного клерка продолжают рискованный процесс вылезания из орбит, но руки уже несмело выстукивают на клавишах компьютера - ресэптионист всё же пытается спасти деньги своего отеля, не отпустить меня. И что же вы думаете? Ведь есть же, всегда есть! Хоть какой-нибудь завалящий резерв, но найдётся, обязательно найдётся даже в самый пиковый туристский сезон. И надо вам сказать, что именно благодаря этому моему фортелю нас не редко поселяли в спец номера, то есть, классом гора-а-аздо выше, и мы рывком обгоняли тех слабаков, кто как маменькины сынки и примерные пионеры, старательно резервировали номера ещё будучи дома, и к тому же они платили за это дополнительные деньги, а мы нет.
  Сидя в зале ожидания китийского аэропорта и потягивая минералку за полчаса до вылета, я знал о Боготе только то, что это столица Колумбии. И всё. И ни слова больше. И уж тем более ничего не знал ни об отелях, ни о ценах на их услуги. А в самолёте достал из проволочной корзинки какую-то измятую колумбийскую газетку и без особого труда нашёл объявления трёх, скажем так, гостиниц, то есть достаточно дешёвых, но вполне съедобных учреждений. Я вырезал эти объявления ногтем и теперь, садясь в такси, с видом знатока и бывалого старожила, объявил:
  - Абенида Эльдорадо и Каррэра Дьес ("авеню Эльдорадо и дорога десять").
  На что таксист почему-то приподнял брови (я увидел это в зеркало) и так и остался до конца пути с приподнятыми бровями. Но через полминуты он обернулся и переспросил:
  - Каррэра Дьэс, сэньор?
  - Си, Дьес А, - сказал я. Шофёр кивнул и придавил железку.
  Моя душа сладостно заулыбалась при виде теплых весенних лужиц на асфальте. Я смотрел по сторонам и думал, что разве не странно находиться в Колумбии, но ехать по дороге на Минеральные Воды? Если бы не смуглолицый таксист и не разноцветные номерные знаки машин, никто не смог бы переубедить меня, что я не подъезжаю к Мин-Водам со стороны Георгиевска. Природа, вся живая природа, вместе с акациями и тополями, с мокрым летним воздухом, с запахом скошенной травы и молодого трактора - всё было точной копией столь знакомых сердцу мест. А может быть Мин-Воды - это просто копия пригородов Боготы?
  Однако Богота приберегла и ещё одну забавную шутку - над городом возвышается длинная гора, как две капли воды похожая на дневную китийскую Пичинчу. Да, в деталях, в сотворённых руками человека деталях чувствовалась неидентичность, как если бы на двух малышек-близняшек надели разные шапочки, но это детали, а сама гора точь в точь Пичинча. Разве что потемнела немного от глубокого синего Минераловодского неба.
  А пока я ничего не знаю о местных горах и холмах, их не видно за деревьями, за аттракционами парка, мимо которого мы проезжаем, за обляпанными грязью явно сельскими грузовиками, толпящимися на трассе как сонные бычки. Как странно мне от того, что весь я привык к европейскому календарю, к перетеканию сезонов, и что моё тело и даже мой мозг не принимает всерьёз эти картины. Подмосковная весна отшумела и давно забылась, там теперь июль, жара, все в отпусках, на дачах, с лопатами и тяпками в руках, а по вечерам жарят мясо на палочках, или сосиски, что проще и быстрее, и пьют тщательно охлажденную водку. Лето.
  Здесь же - весна, апрель во всей его полноте. Климатическая машина времени - вот что приходит на ум. Фантазии. Но вечна ли колумбийская весна или это лишь налетевший с Тихого Океана крошечный малолетний тайфунчик нагнал низкие облака и перевернул ход событий? Ряд акаций, одновременно цветущих, отцветших, опадающих и в почках, сказал мне, что она вечная, тысячелетняя она, эта колумбийская весна. Как это всё-таки хорошо, два дня в апреле посреди июля. Причём совершенно бесплатно, оплачен только перелёт, а весна - бесплатно.
  - Каррэра Дьэс, - водитель слегка притормаживает и тычет пальцем в направлении высоких рыжих домов, - Дондэ?
  - "Где, где... привязался тоже", - нервно думаю я, стараясь не потерять вида знатока и старожила.
  - Аки эста, буэно, грасияс, ака, аки, эстэ лугар, - молочу я неразборчивую скороговорку.
  Шофёр и вправду дурак, бьёт по тормозам, будто только что переехал старушку - боится проскочить указанное мною место. Ладно, хорошо, получай, брат, свой чай, целых сорок центов. Впрочем, он большего, кажется, и не ждал. Благодарит, уезжает, а мы остаёмся на длинном пыльном мостике, прямо под нами бегут машинки, неумытые какие-то. Неужели в девять утра у них ещё не работают моечные станции? И ещё вопрос: так всё же был дождь или не было? Это важно знать, потому что как же мне выстроить окончательную картину города, если на одной его улице туман и лужи, а на другой, рядом - пыль и сухие листья?
  - Отель где-то здесь, - я ищу вывеску с названием авениды. Но тщетно, разумеется. Бодренький высокий гражданин заинтересованно рассматривает нас, посмеивается. Я направляюсь к нему, он уже напряжён.
  - Дискульпэ ("извините"), Каррэра Дьес?
  - Дьес, дьес! - кивает длинный, теряя напряжение и возвращая насмешливый взгляд своим прыгающим глазам.
  - Абенида Эльдорадо? - наступаю я.
  - Эл Дорадо, эл Дорадо! - радуется длинный.
  - Дондэ? ("Где же, чёрт возьми тогда, эта идиотская авенида и тем более этот проклятый отель, не могу вспомнить его дурацкое название, а бумажка куда-то затерялась", - вот что я вложил в простое испанское слово "дондэ", то есть, "где").
  - Аки эста, - ("Вот тут оно самое место и есть, болван ты заморский, и какой леший принёс тебя к нам, чтоб ты провалился", - такой комплекс значений вкладывает длинный в не менее простое выражение "здесь").
  Продолжение переговоров считается невыгодным обеим сторонам, участвующим в мирном процессе. Иначе процесс может легко окончится немирными инициативами.
  - Пошли, - я веду своих подчинённых. Они плетутся следом. Молча, привычно. В первый что ли раз я не знаю, куда идти? И разве так когда-нибудь было, чтобы я никуда не приходил? Никогда не было. Судьба меня щадит, сам не знаю за что.
  - Да вот же он! - восклицаю я, мысленно прибавляя ещё парочку соответствующих словечек, - Такиврубакадама! Чёртова Такиврубакадама! Отель Такиврубакадама!
  (нет, на самом деле отель украшен несколько иным именем, хотя и не менее кретинским, но не буду же я делать ему дармовую рекламу...)
  
  
  XIII Богота, любовь с первого взгляда
  
  
  Рыжий как всё окружающее, плоский как местные анекдоты, унылый, как последняя бутылка пива, отель Такиврубакадама возвышался над площадью многоугольным памятником архитектуры ограниченных средств и возможностей. Над крыльцом, очевидно из желания удивить приезжего как раз присутствием возможностей, сооружён угрожающего вида навес из тяжелейших изогнутых труб. Навес, конечно, может оборваться в любую минуту, и тогда уж никакой хирург не возьмётся восстанавливать несчастного туриста вне зависимости от его чековых потенциалов. Но мы хитрим, мы подходим сбоку и ныряем в стеклянную дверь быстро, как рыбки, уменьшив вероятность несчастного случая раз в пятнадцать.
  Обыкновенно цена трёхместного номера великолепно соотносится с ценой кресла, стоящего в вестибюле отеля. Я заметил это давным-давно и никогда не ошибаюсь. Если вы входите в вестибюль и направляетесь к приёмщику, не ищите глазами табличку с ценами, это бесполезно - даже если она и есть, всё равно к изображённой на ней цифири добавят всяческие довески. Гораздо разумнее оглядеться вокруг и поискать кресло. Иногда вместо кресел ставят мягкие и почти симпатичные стульчики, в этом случае знайте - номера в этой дыре по сороковнику за ночь, никак не больше. А если вы сунули нос в вестибюль и уткнулись в огромные поросячьи тюфяки - поворачивайте обратно. Тюфяк, то есть кожанное кресло-диван-развалюха, тянет не меньше, чем на три сотни. Уверяю вас, номер на троих в этом отеле обойдётся вам именно во столько же. Дороговато.
  Такиврубакадама - отельчик среднего класса. Сомневаюсь, что у него есть хотя бы одна звёздочка. Крестик, вероятно, имеется, а вот звёздочка - сомнительно. Потому что кресла в приёмной тряпочные и затёртые. Но большие и неподъёмные. Значит, с нас попросят долларов шестьдесят, или скорее семьдесят.
  - Семьдесят девять, - уточняет приёмщица-прописчица.
  - "Ну да!" - я мысленно возмущаюсь, - "Какие же это семьдесят девять, если кресло-то потёртое? Вы бы хоть обивку обновили что ли".
  Но вслух, конечно, ничего такого не говорю, "но абло эспаньол". То есть, немножко уже "абло", но не очень бегло, и слов не хватает, по крайней мере. для выражения чувствований явно недостаточно.
  Что ж, берите, кушайте мои кровные семьдесят девять!
  - А вторая кровать будет раскладная или нет? - наивный вопрос Валентины виснет в воздухе.
  Откуда я могу знать о раскладных кроватях? Хотя погодите, если уж кресло большое и неподъёмное, то кровать непременно обычная, фиксированная кровать. Но кресло тряпочное... А-а-а, понимаю - кровать обычная. но узкая, детская. Короче., будет нормальный трёхместный номер по всем правилам отелевской науки.
  Шагаем по коридорам, звеним ключиком. На стенах - множество картин. Трогаю пальцем, колупаю ногтем - оригинал, не полиграфия. Но скучные они какие-то. И даже купающаяся девочка льёт на себя воду из ковшика, а самой-то ужасно скучно, едва держится на ногах, засыпает в процессе гигиенической процедуры.
  Хорошо, номер как номер, без излишеств, но за семьдесят девять можно было бы и немножко получше. Ладно уж, на одну ночь только.
  Итак, сначала кафе, потом посольство. Кафе здесь не много, как мне кажется. Возможно, они спрятаны в подвальчиках или наоборот, на крышах, но нам почему-то попадаются одни закусочные недоверительного вида.
  Но вот, наконец-то, что-то почище, поэлегантнее. Алмуэрзо ещё не дают, рано, зато есть дезаюно, завтрак. Мы почему-то голодные, к дезаюно заказываем и первое, что-то на бараньем бульоне с кукурузой. Здесь в Боготе в принципе та же проблема со стеклянной бутылкой, что и в Кито, но продавцы не так нервны и совсем не упрямы: когда я спрашиваю, можно ли мне унести священную бутылку с собой, они, поразмыслив, кивают утвердительно. Здесь я чаще слышу слово "буэно" - "хорошо". Всё хорошо. О чём не спроси - всё буэно, всё хорошо. И это не деланное благодушие, не рисовка - жизнь в этой чудной стране настолько стабильна во всех отношениях, что трудно не назвать её хорошей.
  Тётушки, обслуживающие нас, тоже, конечно, метиски, но на вид светлее китиянок, их лица округлы и добры, они напоминают мне воронежских молочниц (очевидно, обильный коровий дух производит на Боготу очень полезное действие). Улыбки не вкрадчивы, но и не открыты, наивности нет, себе на уме, однако улыбаются здесь искренне, взаправду.
  Недурно прогуляться после плотного обеда (для Боготы это завтрак, для меня - обед), тем более, что в руках - пол-литровая банка крепчайшего горького пива, тринадцать градусов! И спешить особенно некуда. В посольстве мы появимся к двум часам или даже позже, времени - полным-полно.
  Район, где нас носит ветер странствий, зовётся Бизнес Центром, но ничего особенного "бизнес" в нём не усматривается. Вероятно, подразумевается дюжина высоких строений типа "свечка", скорее всего банковские офисы, но строения эти слишком удалены друг от друга, манхэттенская перспектива никак не складывается, и центр расползается на глазах, как тающее мороженое. Нет здесь центра, честно говоря, нету и чётко очерченных районов, нет подчинения какой-нибудь хребтовой линии, яркому ориентиру или радиальной структуре. Всё размыто и перемешано как фруктовый винегрет, и цветные островки разноплановых застроек плавают в свободном море архитектурного беспорядка. Впрочем, гора, родная сестра Пичинчи, заставила Боготу, как и Кито, вытянуться в длинного ленивого дракона, но где у него голова, где хвост - не разберёшь.
  Я, как настоящий турист, не расстаюсь с фотоаппаратом, любимым и непогрешимым Пентаксом (за пять лет - ни единого неудавшегося кадра!). Вообще-то у нас есть и видеокамера, но я оставил её в Кито. Почему? Наверное, не хотелось зря мучить себя и семью. Всего два дня, что можно успеть снять за два дня?
  У меня особая, многолетне отработанная технология съёмки: я гуляю по городу, изучаю его, щёлкаю фотоаппаратом, а между тем незаметно составляю сценарий, график и порядок будущего фильма. И когда я ощущаю полную готовность, я просыпаюсь на рассвете, оставляю Валентину и Машу досматривать сладкие сны, и отправляюсь на видео охоту. Я монтирую фильм во время съёмки. Он выходит готовеньким, не требующим никакой перезаписи, стирания эпизодов, вставки звука, ничего подобного. Я снимаю и думаю о себе, о том, как я буду смотреть всё это лет через двадцать-тридцать, когда в памяти затрутся даже, наверное, самые яркие впечатления этих мест. И стараюсь изо всех сил показать мне, будущему мне, и город, и людей, и сам воздух этой земли. Но у нас всего два дня. О серьёзной съёмке не могло быть и речи.
  Мы проходим сквозь очень красивый парк: лаковые, кофейного цвета, скамейки с изящно закрученными спинками, оранжевые хрустящие дорожки, огромные лоскутные поляны цветов, каменные вазы. Тишь и покой разлиты в синей тени столетних деревьев. И люди, кажется, говорят шёпотом, приглушённо, и темы их разговоров так же спокойны, как журчание струек воды в крохотном фонтанчике.
  Из парка неожиданно попадаем в похожую на первомайскую демонстрацию без транспарантов толпу университетских студентов. Они шалят, смеются, но как-то по-умному, сознавая достоинство своего высокого положения. Я всматриваюсь в их лица. Да, достоинство - вот верное слово. Если эквадорцу милее покой и равновесие, то колумбиец энергичен, непоседлив, он не боится напрячь своё тело и душу, но при этом он не смеет терять и грамма достоинства. Он горд, но это не павлинья гордость дурака, это глубже, мудрее, древнее.
  Я слышу музыку, вырывающуюся из открытых окон университетских аудиторий. Не румба, о нет! Тягучая пастушья мелодия положена на новый ритм, но её полнота и чистота не утрачены, высокий грудной голос опьяняюще глубоко говорит о чём-то печальном, но не о смерти, а скорее о любви, о безнадёжной, и потому неугасающей любви.
  На минуту я уже жалею о том, что мы затеяли этот визовой процесс в Эквадоре. Богота окутывает меня своей субевропейской стариной, сбивает меня с мысли своими ясными молодыми глазами, шепчет мне что-то шутливыми вихрями горного воздуха. Красный кленовый лист оторвался от ветви и порхает над головой. Осень, весна, лето - клён тоже сбит с толку, он запутан и околдован Боготой. Но я чувствую, как ему хорошо здесь.
  - Хорошо здесь, - говорю я вслух.
  Но со мной соглашается только Маша. Странно, Валентина не замечает уникальности Боготы. Ей кажется, что Кито живее, подвижнее, надёжнее что ли.
  - "В конце концов не всё ли равно?" - рассуждаю я, "Может быть через два года мы будем жить здесь, и как раз на Каллье Дьес. А может быть вообще на Восточном Самоа. Или сыграем наш отложенный план по острову Цейлон. Или же нас поглотит Москва. Сие нам пока неведомо. А Кито, чем плох Кито? Ничем. Богота другая, конечно, но так и должно быть. Если бы сегодня утром мы полетели в Лиму, в такое же Эквадорское посольство, что было нам, собственно говоря, почти безразлично, мы бродили бы сейчас по перуанской столице, не подозревая о том, какие неестественно красные листья падают с колумбийских клёнов".
  Полплёнки уже отснято. Последний кадр - самый экзотический. Я запечатлел женщину, толкающую перед собой большую деревянную тележку, доверху нагруженную конфетами. Уличная конфетчица, вот как можно было бы её назвать. Женщина сделала вид, что не заметила моей наглости - я снял её чуть не в упор. И покатила дальше. Тележка была тяжела, подъем хоть и незаметен глазу, но ощутим колёсами. Куда она катит эти конфеты? И что она будет делать, когда остановившаяся над нашими головами бурая туча надумает вдруг разродиться ливнем?
  
  Обещанное посольство оказалось маленьким консульством, занимающим, как мне показалось, всего один этаж не очень большого дома, хотя и в геометрическом центре города. Но сначала нас немного повеселили прохожие своими противоположными ответами на примитивный вопрос "Где посольство Эквадора?" Не нашлось ни единой стороны света, куда бы не показывали уверенные руки колумбийцев. Один тучный, чем-то недовольный гражданин даже сказал нечто не слишком вежливое в адрес пожилой гражданки, сорок раз повторившей, что посольство определённо находится в другом конце Боготы. Гражданин же настойчиво отсылал нас в сторону аэропорта. Он так и говорил "аутописта дэ аэропуэрто" или что-то в том же духе. Но и гражданин и гражданка были не правы, так как все мы стояли в пятнадцати метрах от лифта, вертикально уходящего прямо к двери эквадорского консула.
  В приёмной консульства толпились пять или шесть низкорослых индейцев с обескураженными лицами и толстым портфелем, из которого они то и дело доставали пачки документов, но тут же совали их обратно. Индейцы покрикивали друг на друга и перешёптывались на кечуа, древнейшем инковском языке. Очевидно, их дело было путаное и долгое. Мы заняли за ними очередь, но из-за высокого прилавка выглянула остроносая девушка и на чистой ноте ми, вопросительно произнесла мою фамилию.
  - Си, си! - рассисикался я, протискиваясь сквозь индейское племя, - Эстамос! (то есть, "мы тута", если в вольном переводе).
  Наши бумаги приняли без малейших проблем. Итальянец не обманул, его здесь знали с хорошей стороны, поминали с улыбкой. Подготовленные им бумажки были в полнейшем порядке, что подняло наш рейтинг в глазах консульских служащих на заоблачную высоту. Секретарша, вытаскивая очередную бумагу из стопки, восхищённо таращила глаза, будто бумажка эта - неожиданный и наиприятнейший сюрприз для неё. Кто знает, может быть и сюрприз. Оглянувшись на индейцев, я понял по их лицам, что у них-то как раз таких вот бумажек и нету. А у нас их - как листьев на тротуаре, даже лишние нашлись. Нам их вернули с жестом величайшего удовлетворения.
  Но вот чего нам не рассказал легионер, так это о нелюбви колумбийцев к доллару. Каждая бизнес виза облагается пошлиной, чуть больше двух сотенных. Но стоило мне только вынуть из бумажника зелёные, как умильные выражения в один миг слетели с лиц официальных работников и заменились на подчёркнуто-холодные. Доллары безнадёжно испортили мою репутацию, столь блистательно завоёванную. Меня выслали в обменный пункт примерно так же, как высылают клиента дорогого ресторана, которому не хватило пятёрки для расчёта за большой пьяный ужин: "Ну, ладно, мол, выходи давай".
  Что ж, судьба, известно, злодейка. Заимев очередной зуб на адвоката, я вскочил в лифт, пытаясь хотя бы повышенной скоростью моего передвижения частично искупить постыдную долларовую вину. О, благосклонное Провидение! Как я благодарен тебе, что от консульства до обменки всего триста шагов или двести полупрыжков, которыми я туда добрался.
  В разных странах обменки тоже разные. Но в основном все они чем-то подобны московским. Обменки в Боготе - вообще большая редкость (я же говорю, доллар не в почёте), и необычны по сути. Они пусты. Посетителей нет, что не мешает содержать двух или даже трёх кассиров. В этой обменке я застал парочку - он и она, воркуя и обнимаясь, не заметили моего вторжения. Приятно всё-таки видеть людей, влюблённых не только друг в друга, но и в одну и ту же профессию, это внушает оптимизм и веру в процветание человечества. Но я спешу, приходится стучать пальцем по бронестеклу.
  Скажите, дорогой читатель, как бы повели себя захваченные врасплох любовники в московской обменке? Смутились бы? Выругались бы? Она убежала бы? Не знаю, не видел, не имею понятия. А эти двое медленно отлипли друг от друга и так же медленно, не делая ни одного лишнего движения, отъехали к своим окошкам на креслах с колёсиками. У неё на губах застыли его поцелуи. Это красиво в кино, согласен, но как-то отталкивает в натуре.
  Впрочем, мне ни до чего нет дела, я сую семьсот баксов под стекло, и через минуту получаю оттуда почти столько же песо. Обменный курс песо стабилен и неподвижен. И крайне высок. Но я-то знаю, какой инфляционный ужас пережила эта страна в недалёком прошлом. Я улыбаюсь и, не пересчитывая, вылетаю на улицу. Краем глаза, в самое последнее мгновение я замечаю - они снова начали съезжаться. Восемь часов работы - восемь часов ежедневных поцелуев. Выносливые люди, между прочим.
  Восстановить репутацию не легко, это всякий знает, но меня "на первый раз" прощают - ну что возьмёшь с иностранца, Бог с ним, с недотёпой. Берут песо и снова улыбаются. Выписывают расписки, три штуки, возятся со сдачей. Индейцы за моей спиной всё так же шепчутся, но не проявляют нетерпения. Им видимо, некуда торопиться, их дело многодневное и многотрудное.
  Всё, завтра к трём за паспортами.
  - Трэс орас? ("три часа") - удивляюсь я. У нас же регистрация в пять десять начинается, не люблю я спешку.
  - Си, трэс, - говорят мне из-за толстого стекла.
  Я раздумывал, сомневался. Не перенести ли вылет на всякий случай? Но как обычно махнул на всё рукой - авось пронесёт! "Пронесёт", - думаю я, - "Да и почему бы не пронести?"
  Тут в прихожую входит старичок и пристаёт к великану-полицейскому:
  - По чём ноне сукры в Эквадоре?
  Зачем старичку сукры, свои песо не нравятся, что ли? Уж очень не похож он на валютного спекулянта.
  - Что-то около трёх тысяч примерно, более-менее три тысячи сукров за один доллар, - отвечает полицейский, не моргнув глазом.
  Зачем он врёт, этот полицейский? Ведь прекрасно же знает, три семьсот уже, а в некоторых банках и три восемьсот дают с удовольствием. Ещё немного, и будет четыре. Три - это уже преданья старины глубокой, былинные сказания.
  - Три? - недоверчиво переспрашивает старичок, кося посеревшими глазами.
  - Три, три! - громыхает великан.
  Старичок уходит, но по его спине отчётливо видно - не поверил. Идёт и думает, где бы ещё переспросить. Да где же, в банке, конечно! Эх ты, глупый старичок. Если б я хорошо тараторил по-испански, обязательно помог бы тебе, но боюсь, мои несвязные речи только окончательно тебя запутают и ты припишешь меня к обманщикам и свистунам, как только что сделал с громадой-полицейским.
  А на улице кипит весна. Даже обрывки белого тумана не ломают весеннего настроения города. Опустятся лохмотья старой тучи, протаранят вспотевший асфальт, но тут же и улетят, уползут к вершине сине-зеленой горы, и снова солнце, не жаркое, мягкое, как в Кисловодске в мае, в лучшие дни.
  Дело сделано, можно выпить пива. Какая прелесть, в киоске мой любимый "Белый Медведь", да ещё и вполовину дешевле, чем в Москве. Богота предрасполагает к длинным неспешным прогулкам. На тротуарах почти пусто, но и автомобили не так назойливы и кучны как в Кито. Вероятно, здесь для них больше пространства. Ни гари, ни даже просто бензинного запаха в воздухе нет. Плоская гора действует как вентиляционное устройство - ветры отражаются от неё и уносят с собой все атмосферные нечистоты. Я думаю, что в таком воздухе можно прожить сто лет, и не заметить этого.
  Улицы Боготы всё же никак не похожи на Мин-Воды, Ессентуки и тому подобное. Во-первых, они уж очень тщательно ухожены, во-вторых, то и дело на пути встречаются густые тенистые скверы и микропарки.
  Колумбийцы, очевидно, в какой-то степени друиды, они любят дерево и помогают ему выжить в урбанистическом бетоне. Мы зашли в один такой сквер - папоротник по пояс, но не бурьяном растёт, а чувствуется ласковая рука садовника. Сосны излучают душистую сырость, шмель пытается что-то высосать из бледных цветов ромашки, под огромной колючей мясистой лапой сосны - холодная как лёд деревянная скамейка поблёскивает каплями росы. Значит, здесь только что побывал туман.
  Романтично, особенно если иметь в виду, что скверик этот в сотне шагов от насыщенных движением центральных улиц. Кто здесь целуется на этой скамейке по ночам? Кажется, что никто, над гладкими рейками не поработал перочинный ножик и нет там ничьих знаков любви в виде банальных сердец или "Хорхэ-плюс-Розалиа-равняется-амор".
  Но вот мы оказываемся в действительно шумном месте. И сразу же прямо в руки сваливается подарок судьбы - компьютерный центр. Я перешагиваю порог и сердце моё радуется и поёт победные песни. Увы, в Кито нет ничего такого подобного, компьютерных магазинчиков полно, а вот с центром как-то проглядели, не удосужились. В Боготе же - рай, Эдем и Междуречье. Я в восхищении брожу по залам - что-то в них напоминает мне Сингапурский Сим-Лим. Попроще, конечно, Сим-Лим - это вообще сказочный сон, но и здесь тоже неплохо.
  
  Как-то в Сингапуре я "экскурсоводствовал" одного советского паренька, инженера-цифровика, немного поработавшего по приглашению одной компьютерной компании, и когда он попал в Сим-Лим, когда он истоптал там свои сандалии, когда на третьем часу эйфории, где-то на минус пятом, наверное, этаже, глубоко под землёй, мы дошли до последнего, тысячного магазина, в котором не было уже ничего, кроме бесчисленных мотков проволок и кабелей всех мыслимых видов и сечений, он вдруг признался мне, что не желает выходить на поверхность. Он был готов весь век вековать там, в подвалах Сим-Лима, потому что не было ему ничего слаще, как видеть россыпи компьютерных и радио драгоценностей. Для него это был и рай, и ад, и смысл земной жизни одновременно.
  Нет, колумбийский компьютерный центр - это не Сим-Лим, и не нужно себя обманывать. Здесь всего поменьше, всё как бы сжато местными условиями, но всё же я был рад, по-настоящему рад. Хотелось если не навсегда, то уж хотя бы на день остаться среди витрин и стеллажей, это сродни маленькому сумасшествию - я не желаю ничего покупать, мне не нужно, однако такое обилие родственного душе товара действует совершенно наркотически.
  
  
  XIV Компьютер, кокаин, камбьяр
  
  
  Я хожу с калькулятором в оттопыренной руке, мой большой палец непрестанно жмёт кнопочки - перевожу песо в зелень, зелень в сукры, сукры в рубли, рубли в сингапурские доллары. Всё дёшево, но что самое интригующее - продавцы уступают в цене с удовольствием. Я тоже не отказываю себе в наслаждении торговаться. Хотя, как я уже сказал, покупать мне вроде бы ничего и ненужно. Да и денег с собой почти нет. Говорю по-английски:
  - Это Вестерн Дижитал?
  - Да?
  - Какая ёмкость?
  - Вот эти это по одному, эти по полтора, и те - по два с половиной.
  - Полтора по чём?
  - По двести двадцать, а расширенные - двести сорок.
  - А если расширенные за двести?
  - Нет, не могу. За двести двадцать - хорошо.
  - Ладно, а не расширенный, но за сто восемьдесят?
  - Мало, сто девяносто пять.
  - Сколько?
  - Э-э-э... Сто девяносто...
  - Сто восемьдесят пять.
  - Согласен.
  - Хорошо, я к Вам ещё подойду.
  - Ну, отдам за сто восемьдесят. Не расширенный.
  - А расширенный?
  - Сто девяносто.
  - Нет, я позже подойду, через полчаса.
  - Сто восемьдесят пять.
  - Через двадцать минут вернусь.
  - Сто восемьдесят два.
  - Спасибо, я позже...
  Едва удаётся оторваться. Но не покидает радостная мысль, что всего за две минуты примитивного диалога мне удалось сбросить с двухсот сорока до ста восьмидесяти двух. Пятьдесят восемь долларов я ещё никогда не находил на дороге. И вообще, приятно торговаться, даже если ты ничего не покупаешь.
  Зачем я это делаю? Чтобы прощупать цены, конечно же. Мало ли чем придётся заниматься в Эквадоре. Кто знает, быть может в один прекрасный день я начну летать Кито-Богота-Кито регулярным образом и привозить чемоданы, плотно набитые компьютерным железом. Знать цену - это важнейший пункт любого бизнес расчёта. И я хожу и торгуюсь. Дёшево всё, до юмора доходит.
  И всё-таки я не удерживаюсь от покупок. Несмотря на скудость моей наличности. Мне в глаза бросаются поразительные саундбластерные колонки, сто тридцать ватт. Я видел подобные в Сингапуре, но тогда они оценивались что-то за двести долларов, совершенно не по карману. А здесь - за семьдесят. После продолжительной потопролитной войны глупая баба торговка со скрипом уступает пятёрку. С женщинами в компьютерном деле так же трудно, как и в автомобильном. И торговаться они вовсе не умеют, упираются как бараны и не сдвинешь никакими силами. Ну, хоть пятёрка, и то хорошо. Целый обед в приличном кафе. Беру я эти колонки, тяжёлые, пахучие, гладкие, так и хочется лизнуть. Представляю, как будут звучать наши любимые игрушки, как оживёт компьютер! О таких колонках большинство домашних компьютерщиков и не мечтает.
  Но это была не последняя покупка. На втором этаже, в тихом убыточном углу (обожаю такие углы, там дёшево до предела и всегда бывает много нераспроданных редкостей, накопленных за год или даже два), в маленьком, но удивительно заваленном коробками магазинчике мне попадается плёночный кассетный накопитель. И всего за восемьдесят шесть долларов. Правда, хозяин магазинчика наотрез отказался торговаться, мотивирую своё упрямое поведение крайне низкими ценами. Это верно, цены ненормальные, просто демпинговые какие-то. Ну, что ж, выбора нет. На всякий случай я, конечно, сбегал вниз и нашёл точно такой же накопитель в другом, более шумном месте. С меня попросили сто девяносто баксов. Я присвистнул и побежал снова наверх. И купил. Грех не купить так дёшево.
  
  Я отснял уже две плёнки, мы бродим по улицам до изнеможения. По неизвестным причинам в центре Боготы трудно найти недорогое кафе. Ресторанов хоть пруд пруди, а с обыкновенными обедами плоховато. И лотошников, разносчиков и прочих мелких пекарей-кулинаров тоже не заметно. В Кито с этим проще, особенно на Юге - там и пирожные шикарнейшие вам предложат прямо с печки, и горы фруктов, и индейские шашлыки для особо стойких. А в Боготе приходится перебиваться всё больше пивом.
  Всему цивилизованному человечеству известно, что Колумбия - кокаиновый центр. Думаю, что многие москвичи, особенно те из них, кто дальше Сочи и Варшавы не бывал, наслушавшись от соответствующих телекомментаторов о медельинских картелях, тоннах белого порошка и миллиардах грязных наркодолларов, представляют себе Боготу, сплошь усыпанную валяющимися в канавах наркоманами и переполненную толпами продавцов белой смерти (какое душещипательное выражение, одно из ярких изобретений позднего советского застоя). Но видимо нам не повезло, на глаза попался только один наркоман, да и тот - американец. И к тому же рисовщик.
  Шёл он впереди нас шагов за двадцать, высокий, тощий, молодой очевидно, и вдруг остановился как вкопанный, насыпал чего-то из баночки на тыльную сторону ладони и со свистом втянул это в себя. И вызывающе-насмешливо огляделся по сторонам, посмеявшись над слегка возмущёнными прохожими. И потопал дальше. Кто его знает, может быть он сахарную пудру нюхал, но только "занюханная" им порция порошка никак не отразилась на его походке и поведении. Через несколько минут он свернул в переулок и мы потеряли его из вида.
  Честно говоря, этот случай произвёл на меня больше комическое, чем трагическое впечатление. В далёкой уже молодости я знал нескольких настоящих наркоманов и помню, жалел их. Не словами, конечно, жалел, ничего я им не говорил, но ощущал их неприкрытую безысходность, их никчемность, и мне жалко было видеть, как полные сил парни быстро съезжали в какую-то яму, из которой вряд ли есть ход наверх.
  Но нет, наркомания в Колумбии - редкость. Достаточно заглянуть в статистические таблицы, которые в большом количестве распространяются по Интернету. Штаты были, есть и ещё очень долго будут оставаться лидером по этому греху. Конечно, трудно судить о стране, увидев только столицу и пробыв там всего два дня, но как-то не гармонирует обиходное представление о кокаиновой мафии с добрыми лицами Колумбийцев. Возможно, кто-то из них обеспокоен своими проблемами, без проблем не бывает, но это проблемы иные, нормальные, человеческие, общие для всего мира.
  Очень удивило местное такси. Вот я сижу на заднем сиденье и через плечо Валентины поглядываю на счётчик и пересчитываю. Я не скаредничаю, я просто боюсь, что счётчик не исправен - он не хочет считать деньги. Мы едем уже, наверное, пятнадцать минут, но выскочившие цифры никак не могут подобраться к одному доллару. У них что, бензин бесплатно что ли? Да, так и есть, я останавливаю такси на площадке перед отелем, но доллар так и не "накрутился". Доллар вышел только с чаевыми. Это приятно и удивительно.
  Зачем иметь машину, если за несчастный доллар вы быстро и комфортно добираетесь из любой точки города до любой другой точки? Вам не страшны поломки, царапины и даже лёгкие удары в бампер, вас не волнуют ремонты, бензин, стоянки, угоны, страховки и дорожные налоги. Вам даже не обязательно воздерживаться от пива, при желании можно и вздремнуть по дороге. И всё - за один единственный доллар. Я прикидываю: десять тысяч долларов - средний автомобиль - десять тысяч поездок на такси, три года по одной поездке в день. Даже больше, потому что к автомобилю обязательно приклеятся все вышеназванные затраты. Да, жил бы я в Боготе, ни за что не купил бы машину, не выгодно.
  А ещё глазурованные кирпичные дома понравились, их много, как правило в два этажа, с балконами, крыльцом, фигурной железной ковкой. Староиспанский стиль, солидный, но живой и узнаваемо европейский. Иногда в застывшем как картина окне можно видеть чьи-то глаза, наблюдающие за проносящимся мимо суетным миром. Я представляю: внутри, в комнате - тишина, тёмные дубовые перила, большой лаковый стол, всё основательно, тяжёло, почти вечно. В таком доме, наверное, хорошо думается, спокойно работается. И город за окном не мешает, как телевизор с выключенным звуком - он старательно рисует картинки одна ярче другой, посмотри на меня, просит телевизор с выключенным звуком. Но немые картинки - из иного измерения, они безразличны. Немые картинки размеренно суетящейся Боготы не трогают душу. Я встречаю взгляд из окна - он отдалён от меня, он мудр и уравновешен. А меня гонит эта улица, она запрещает мне любые паузы и заминки. Лёгкий здоровый бег трусцой - её настоятельное правило. Я поддаюсь напору движения, я ухожу. Никогда мне не сидеть с той стороны окна глазурованного красного дома.
  Наступил вечер. В номер (мы так и говорим в подобных случаях - в номер) мы купили три фунта странного фрукта, похожего на репу, но обещающе сладкого. Странное же и смешное - это его название. А было так: два мужичка катили по улице тележку с горой "репы", я из глупого любопытства спросил их, что это за штука. Они моментально пристали ко мне с уговорами купить хотя бы две малюсенькие репки, и не отвязались, пока я не согласился отдать полтора доллара за три фунта. Но мои попытки выяснить, как этот фрукт называется, ни к чему не привели. Мужички повторяли это слово по-всякому, и медленно, и по слогам, и быстро, и нараспев, но всякий раз отрицательно мотали головами, когда я пытался воспроизвести их звуки. Так и не смог воспроизвести.
  По видимому, я не обладаю даже зачатками таланта звукоподражателя. Вот один мой знакомый умеет скрипеть горлом так реалистично зловеще, что все присутствующие при этом с тревогой оглядываются на дверь. А я вот не сподобился таких дарований, так что фрукты мы съели, действительно сладкие и очень сочные, но что мы съели - до сих пор остаётся загадкой. В Эквадоре почему-то этих фруктов нет.
  Но это было позже, а за час до фруктов мы очутились на радиоулице. Есть такое необычное место в Боготе, и тоже не далеко от Бизнес Центра. Вы найдёте его без труда, если спросите любого не слишком пожилого прохожего, где тут много магазинчиков с радиодеталями. Если, разумеется, вам удастся растолковать прохожему, что такое радиодетали. Не думаю, что это простая задача.
  Что там продают? Примерно то же, что и на Митинском рынке в Москве - всяческое электронное железо. Но почти ничего компьютерного. И без видео. Только для звука, только для музыки. Здесь можно приобрести очень дёшево все необходимые части того, что под вашими умелыми руками может превратиться в мощный акустический домашний театр, здесь масса звуковых колонок любого класса, усилителей, проигрывателей, магнитофонов, тюнеров, эквалайзеров, цветомузыкальных установок, и прочего муз-железа. Но ещё больше, конечно, радиодеталей. Рай для фанатов паяльника и канифоли. А я ушёл с радиоулицы ни с чем - искал и спрашивал кабель с переходником для моей видеокамеры, но не нашёл.
  Под конец дня нам довелось удивиться ещё раз. Понадобилось мне обменять немного долларов, сотню, короче говоря. Но обменных пунктов в Бизнес Центре почему-то нет. Возможно, в каком-нибудь банке и разрешилась бы моя проблема, но в вечерний час оставалась одна надежда - на леваков.
  - "Не может же такого быть", - здраво рассуждал я, - "Чтобы в городе, где бродят тысячи американских туристов, никто не занимается уличным обменом".
  И верно, в первом же магазине продавец-негр подтвердил мою уверенность. Он вышел из-за стойки, чтобы сквозь чёрное стекло окна показать мне правильный путь к желаемому меняле. Я продвигался согласно детальным, но совершенно непонятным из-за арубско-негритянского акцента указаниям, и вскоре был вынужден обратиться за помощью к хозяину какой-то лавки, скучавшему на её пороге.
  - Да, - сказал лавочник, - Улица через три улицы.
  Иду, считаю перекрёстки, раз, два, третий, и незаметно углубляюсь в тёмный, не первой свежести район. Строения всё ниже, улочка всё грязней, люди в тапочках сидят на истёртом пороге, курят, тугой дым медленно поднимается к слабой, жёлтой десятиваттной лампочке.
  Неожиданно один из курильщиков обращается ко мне с длинным вопросом, в котором я слышу только "сэньор" и "камбьяр", то есть, "менять". Я киваю. И тут же, чему-то радуясь, несколько человек принялись наперебой объяснять мне, что "камбьяр" можно здесь, в их доме, у портного, а больше нельзя нигде. Так я попал в закройно-портняжную мастерскую, вокруг меня - ободранные, искорёженные миллионом примерок сизые тряпичные манекены. Портной, появившийся откуда-то сверху, как херувим, выглядел так, как рисуют портных к сказкам братьев Гримм - маленький, круглый, остроносый, лысоватый, и с игрушечными очками.
  Портной повёл меня наверх по узкой железной лестнице, склёпанной из тонких реек. Наверху оказалась конторка с сейфом. Я подал сотенную. Не глядя, не проведя даже пальцем по выпуклым знакам, портной-меняла сунул бумажку куда-то в коробочку из-под ниток и ловким резким движением выдернул из приоткрытого ящика стола пёструю пачку песо. Как заправский кассир, он отсчитал точно положенную мне сумму, на полтора доллара меньше официального курса, сыпнул вдобавок полгорсти истёртых до нечитабельности монет и, только когда я разместил их в моём кармане, он заулыбался.
  Очевидно, до последней минуты он был в напряжении - а вдруг гринго (разумеется, он считал меня гринго) передумает, пожадничает, и заберёт свои зелёные обратно? Теперь же портной радовался удаче, он выиграл у меня полтора доллара. Солидно, а главное - ни за что. Я поблагодарил за обмен, спустился и вышел на улицу. Меня встретили курильщики и их соседи, все цвели от удовольствия, говорили мне что-то назидательно-поощрительное, но я не понял, конечно.
  Так я заимел ещё один опыт - я видел профессионального менялу по профессии портной. Но три вопроса не давали мне покоя, их можно было выразить примерно так: "Если вся улица знает этого менялу, неужели же о его "тайном" бизнесе не догадываются полицейские? А если догадываются, то какой мздой они его облагают? И не уйдёт ли львиная доля от тех несчастных полутора баксов в карманы обтянутого кожей городового, который так подозрительно смотрит на меня с плаката?" Но не волнуйтесь, сеньор, мне нет до вас никакого дела, так, одно лишь невинное любопытство.
  
  С утра - прекрасная погода, весна в разгаре. На вершине горы, метрах в семистах, если по прямой, кусочком рафинированного сахара блестит белый монастырь. Жил бы в Боготе, первым делом поднялся бы я на эту вершину, побродил бы вокруг монастыря. Уверен, вид оттуда - неописуемой красоты.
  В консульство ещё слишком рано, в крошечном, на четыре столика, кафе нас вкусно накормили индейскими закусками, гуляем, я уже не фотографирую - полна коробочка. Выходим на узкую петляющую улицу и попадаем в окружение множества маленьких кинотеатров. Все кинотеатры - порно. Каждый размером не больше среднего магазина, о сотнях "посадочных мест" (тоже очень красивое соц-выраженьице) говорить не приходится. Так, мужиков на двадцать-тридцать от силы.
  Порно в Колумбии, судя по всему, не имеет запрета, однако я никогда не мог понять, зачем нужно тащиться в сомнительной свежести кинотеатр. Уж если тянет поглядеть дешёвое клубничное варенье, возьми кассету на прокат - отдадут практически даром - и крути себе сколько влезет. Наверное, смысл посещения порнокино в общении. Или просто кому-то приятно потолкаться среди таких же озабоченных балбесов, убедиться, что ты не один, и что даже порядочные на вид люди иногда сидят в заднем ряду и хрустят кукурузой. Хотя что-то не верится мне в переполненные залы, скучно это.
  Разумеется, в Боготе много и "живых" развлечений, и кое-что там может оказаться покруче, чем на экране. Мне рассказывали. И я охотно верю. Свободный дух Колумбии чувствуется кожей, входит внутрь с каждым вдохом. Свобода же, с точки зрения, скажем, индейца - это свобода полная и неприкосновенная. Мол, я и сам знаю, что мне можно, а чего нельзя, и потому вы лучше не суйтесь ко мне с вашими законами. Законы в этой стране, конечно, есть, но, в отличие от российских, они всё больше разрешительные, а не запретительные. И эта формула, как я вижу, работает превосходно. По крайней мере в Боготе.
  Но тут ход моих рассуждений ломает интеллигентного вида прохожий мужичок. Так же бесцеремонно, как бывало на Кубе, он тянет меня за рукав, правда, слегка кланяется, приветствует по всей форме и начинает что-то тараторить на ужасном английском. Я настраиваюсь на его искажённую волну и начинаю понимать.
  - Плохие люди, - говорит прохожий, - Мафия... ...преступники... у нас опасно, очень опасно.... осторожно... мафия... - и так далее.
  Я всё ещё надеюсь, что он обознался (мало ли, принял за других туристов, все мы, наверное, для него на одно лицо, как и многие из них - для нас) или же он просто чокнутый, с подпорченной головой. Я отбиваюсь от него, стараясь не проявлять излишней грубости. Прохожий неохотно отклеивается и грустно уходит куда-то в сторону.
  Тут я вспоминаю, что и в отеле обе администраторши уже несколько раз болтали мне что-то об опасностях и мафиях, по-испански болтали, конечно, я мало что разобрал. Да и в кафе какие-то люди бубнили о мафиози - это слово вряд ли можно перепутать. То есть, они нас зачем-то пугают.
  Или предупреждают? Прекрасно, но о чём предупреждают? Где эти гориллос, где звуки отдалённых выстрелов, где в конце концов запуганные лица прохожих? Почему же эти самые прохожие улыбаются, будто только что вышли из цирка? Где напряжение и пустота в глазах? Где это ежеминутное ожидание зла? Ничего подобного нет. Вокруг - уверенные в себе, вполне довольные этим миром люди. Да, они в заботах, в работе, часто в суете, мамы гуляют с малышами, пацаны мчатся на мопедах, трёхтонные джипы, ведомые хрупкими тонкими девушками, рычат как слонята в пруду. Богота живёт, дышит полной грудью, все её двери распахнуты настежь, нам не встречаются даже охранники, а о том, как выглядит полицейский, я сужу только по рекламной фотографии на стене. Вокруг - лишь мир и покой, вокруг - прекрасная Богота.
  И вдруг я понимаю, в чём дело. ТэВэ! Да, конечно, оно самое, столь любимое и столь ненавистное тэвэ, телевидение, со всеми его десятками каналов. Там, дабы привлечь рекламодателя, мелкий и средний держатель канала готов от зари до зари заваливать телезрителя кровавыми фильмами, кровавыми репортажами, кровавыми интервью.
  Психически нездоровый, неустойчивый человек всегда живёт в каком-нибудь страхе, он любит свой страх, он обожает всё, что способно увеличить его страх. Он не может жить без кровавого месива на экране, это бодрит его, заставляет хоть как-то шевелиться заспавшуюся мещанскую кровь. И не важно, что жизнь на экране совершенно не соответствует жизни за окном. При желании, и при долгой, многолетней самообработке можно увидеть и то, чего нет.
  Где-то в глубокой провинции, в непролазных мокрых джунглях произошла стычка между кокаиновыми производителями (там у них микрохимзаводик был) и отрядом спецназовцев. Преступников было то ли семь, то ли девять. Назовцев - штук сорок. В результате операции один кокаинщик убит, котёл для выпаривания дурманного раствора нечаянно прострелен, а какой-то назовец-новобранец оцарапал ногу сам не помнит обо что. Все, кто нужно, арестованы, куда надо увезены, покойника тоже не оставили без внимания, всё чин по чину.
  Однако мы упускаем одну маленькую деталь - мерзавца-репортёра. У него в арсенале - особая насадка на объектив, она позволяет ему не просто показывать рваную рану, а буквально влезать в неё с головой. Что видит оглуплённый телезритель? Ничего, кроме огня и крови. Мерзавец-репортёр выстраивает и монтирует кадры так, что скучная ленивая перестрелка превращается в бойню, в столкновение армий, в широкий фронт. На экране непрерывно трещат автоматы, грохочут десятки, сотни взрывов (красиво размноженный взрыв единственной гранаты), атака, затишье, разведка, снова атака, окровавленная нога героя-новобранца, рана слева, рана справа, внутри, капля крови катится через весь телевизор, и вот, наконец! главное - труп. Труп слева, труп справа, глаза трупа, рот трупа, зубы трупа, рана трупа. Труп, перевёрнутый на спину, труп, уносимый назовцами, труп в морге, следователь, склонённый над трупом, и так далее, полное меню.
  Что остаётся в звонкой голове зрителя? Трупы (много!), кровь (реки крови!), война с мафией (непримиримая ужасная война!). Этот эпизод будут вертеть по всем каналам по десять раз в день в течение недели. Что же удивительного в том, что некоторые нервно больные люди слегка съезжают умом и выходят на улицы с благородной миссией предупреждать иностранных туристов об опасности?
  Поэтому, когда через час ко мне подошёл уже третий псих и как бы между прочим, поинтересовавшись сначала из какой мы страны и нравится ли нам Богота, заявил, что "у нас тут очень опасно", я взорвался, не выдержал, припёр его к перилам и крикнул в лицо: "Я опасный! Я! Ты понял, дурак?!"
  Он понял. Через пять секунд я оглянулся - этот спаситель-благодетель был уже в ста метрах от нас. И где он научился так быстро бегать? Представляю, что он будет говорить через неделю, когда придёт в себя! Что мало, мол, было кровавой местной мафии, так понаехали к ним ещё и тысячи русских громил, и что сам он чудом, исключительно благодаря милости Пресвятой Девы Марии, остался жив после жестокого, зверского, варварского нападения. Уверен - пока он бежит, он именно так и думает.
  
  
  XV Погоня за консулом
  
  
  Вернувшись в отель, выписавшись в чистую и схватив сумки, мы вышли, тормознули такси и поехали в консульство. До назначенного часа оставалось ещё немало времени, но что-то толкало меня в спину. Неясное, но недоброе предчувствие. Наученный многолетним опытом, я привык доверять моим предчувствиям, давно не считаю их мнительностью. Что-то толкает в спину? Замечательно. Беги вперёд. Возможно, твоему подсознанию известно то, о чём не догадывается рассудок и чего нет в твоей памяти. Впрочем, я не слишком хорошо разбираюсь в этих вещах, я просто подчиняюсь и еду в такси.
  Как и следовало ожидать, я оказался прав - документы всё ещё не готовы. Точнее, вот они лежат, справки с фотографиями, розовые бумажки и белые квадратики официальных счетов, вот и наши паспорта, измято-развёрнутые, в них добавилось по две жирные печати и по одной красивой зелёной марке. Недостаёт лишь незначительной малости - подписи консула. Эль Сэньор Консуладор Хэнэраль очень занят, на совещании, или неизвестно где. Что ж, передо мной не обязаны отчитываться, я понимаю, всё, что они могут, это предложить неплохой кофе и диван - сиди, пей, жди.
   Проходит час. Я уже успел дважды просмотреть всю стопку журналов на столике, трижды выходил на улицу подышать, гонял лифт без всякой цели, изучал картины в вестибюле. Начинаю нервничать. Официальные работники тоже. Вот они хватаются за телефон, объясняя мне последовательность звонков: сначала позвонят консулу домой, затем в какой-то второй офис, после чего, в крайнем случае, - во дворец. Нет, скорее всего они говорят не "дворец", а что-то другое, но я, не зная слова, перевожу его как "дворец" и фраза прекрасно выстраивается.
  Дома консула нет. Во втором офисе, разумеется, тоже. Во "дворце" долго не понимают, о чём вообще идёт речь, а уразумев, отсылают на другой телефонный номер. И начинается телефоно-пинг-понг, так хорошо мне знакомый по московским конторам такого же типа. Секретарша звонит уже по седьмому или восьмому номеру, а её всё ещё продолжают отсылать куда подальше. В конце концов, на десятом или одиннадцатом этапе пустозвонства, телефон секретарши соединяют опять же с "дворцом". Приехали, круг замкнулся. Можно, конечно, вспомнить про мочало, которое на колу торчало, если обратиться за помощью к русским поговоркам.
  Что делать? Бежать в авиакомпанию и переносить рейс на завтра? Снова ехать в отель и снимать номер? Но где гарантия, что завтра не повторится сегодняшняя печаль?
  - Это впервые, - уверяет меня секретарша, - Никогда ещё так не было. Обычно всё подписывается сразу.
  - Может быть, у меня что-то не так в документах? - на всякий случай уточняю я.
  - Нет, никаких проблем. У вас всё окей. Вот справки с фотографиями, вот счета, вот печати и марки. Только подписи нет, а так - всё в порядке.
  Минута улетает за минутой, унося утроенные порции нервных клеток.
  Спасительная идея неожиданно посещает тщательно причёсанную голову спец-полицейского, того самого, который вчера говорил, мягко говоря, неправду о курсе сукра к доллару.
  - Можно попросить сеньора Мальдонадаса, - торжествующе предлагает полицейский. Его новые белые ремни скрипят и излучают запах кожи на всё консульство.
  Сеньор Мальдонадас (имя, конечно, изменено) - неясно кто по должности. Вероятно, исполнительный секретарь, а может быть и первый заместитель консула. А может и не первый. Но именно он обладает правом в экстренных случаях ставить свою закорючку вместо консульской на документах второй и третьей степени важности.
  Браво, храбрый умный полисмен! Похоже, ты сидишь на своём месте, тебе известен даже таинственный Мальдонадас. И наверняка многое другое давно не тайна для тебя. Твои знания спасут мои полторы сотни долларов, никак не меньше.
  Найти зама или секретаря всегда легче, чем самого. Это аксиома, неоспоримый закон бюрократической природы. И согласно этому закону, Мальдонадас обнаруживается уже на восьмой минуте на девятом звонке. Он во "дворце". Секретарша передаёт трубку какой-то более официальной даме в чёрном, более официальная дама долго и нудно объясняет Мальдонадасу причину беспокойства. Наконец, я чувствую, что на том конце провода улавливают главную мысль повествования и соглашаются, так уж и быть, подписать бумажки.
  - Возьмите справки, чеки и паспорта, - инструктирует нас официальная дама, положив трубку, - Сеньор Мальдонадас подпишет только паспорта. Справки - не обязательно. Чеки уже подписаны мной, эта подпись легальна.
  - Подпишите и справки, - предлагаю я.
  - Нет, справки не могу, это не легально. Вы не волнуйтесь, их подпишут в Кито, это легально. Я запишу вам адрес, где вы найдёте сеньора Мальдонадаса. Он будет вас ждать.
  Мы на улице. Погода резко меняется, прохладно. До начала регистрации - три часа. Успеем.
  - Конечно, успеем, - оптимистично заявляет Валентина, - Это же не Москва.
  Что она имеет в виду, я не успеваю понять - мы спешим, под пристальным взглядом невесть откуда взявшегося дорожного патруля перебегаем улицу в неположенном месте. Нам прощают - мол, гринго, что с них возьмёш. Такси, такси, где же такси? Что за наваждение: час назад их было как баранов у водопоя, и все пустые, шофера машут руками, мигают фарами. Где же они все? Что изменилось в Боготе за один час?
  Неподалёку замечаю троих странных типов: две женщины и парень, явно незнакомые друг другу, но держатся вместе, плотно, и синхронно, как по команде, выпрастывают правые руки при виде всякой жёлтой машины. Очевидно, это очередь. Мы становимся в хвост - теперь это уже настоящая московская очередь. И точно - через минуту подходят ещё двое, причём один - значительно навеселе. Московская улица, московская очередь, московская архитектура зданий и автобусных остановок, бурые московские тополя и грязная лужица под ними. Хочется хорошенько потрясти головой. Говорят, природа скупа на новизну. Но люди, кажется, значительно скупее.
  Вот, наконец, притормаживает один таксист, очередь оживает, наполняется надеждой. Правда, у него пассажир, таксист не берёт подсадку (это ему и в голову не придёт), но открывает окно и зачем-то обещает нам вернуться через пять минут. Очередь разочарованно вздыхает, мы - в полном недоумении. Таксист, обещающий вернуться - это вне московской логики. Слава Богу, новизна всё-таки есть.
  Опережая события, скажу, что мы из очереди ушли. Мы - космополиты, и пусть патриоты терпеливо выращивают у этой очереди хвосты, а мы против. Очередь? Да что нам очередь! Где хорошо - там и очередь!
  Мы иммигрировали на другую улицу и оказались правы - там лишь одна тонконогая девица конкурировала с нами на тротуаре, но её быстренько подобрал чёрно-синий БэЭмВэ, вовсе даже и не такси. И мы получили первенство. Так что уже через десять дёрганых минут мы восседали на упругих сиденьях лимонного Хьюндая и радовались нашей счастливой судьбе. До начала регистрации оставалось ровно два часа тридцать минут.
  Богота - длинный город. Русское слово "длинный" с большим трудом описывает эту длинноту. Хорошо бы сконструировать более подходящее словечко: вытянутопротяжённодлинный. Вот именно такая Богота и есть. И если вам вдруг захотелось переместиться из одного конца длинноты в другой, то будь ваш таксист даже семь раз по семи пядей во лбу, всё равно ваша поездка напомнит вам о Гонконге (если вы там бывали) или хотя бы о старых улочках Арбата: ваше такси будет нырять в какие-то подворотни, петлять в переулках, путаться в липкой паутине проездно-проходных дворов, и всё лишь затем, чтобы переползать с одной "параллельной" улицы на другую, сокращая ваш длинновытянутый путь.
  Наш таксист оказался тоже не дурак - дока, высший класс. Он взглянул левым глазом на бумажку с именем конечного пункта, крякнул и рванул руль так, будто хотел перелететь через разделительный бордюрчик, но передумал и, выровняв машину, покатил в обратную сторону. Я представлял себе, что направление "где-то-за-бизнес-центром" - это в другой стороне. Но таксист был опытен как старый вождь племени Кечуа, уже через пять минут он выволок нас под сень гигантских деревьев неизвестной нам породы - отсюда начиналась объездная дорога. Частично объездная, как позже выяснилось, но большая её часть вьётся высоко по склону протянувшейся вдоль города горы, сестры Пичинчи.
  Мы въехали в такой густой и непролазный лес, что город исчез в одно мгновение. Чуть мокрые серпантины походили на аттракцион американских горок, но увеличенный в сотни раз. Мне захотелось остановиться, плюнуть на всё и погулять полчасика по тропкам-дорожкам, птичек послушать, воздухом подышать. Но я рефлекторно вцепился в мягкую толстую ручку на двери и боролся с центробежной силой, когда шофёр наш лихо выворачивал из поворота в поворот.
  Но вот мы и в самом деле остановились - светофор. Впереди - светофор, слева - стоянка для туристических автобусов, площадка, от неё наверх уводят каменные ступеньки, там, повыше, ещё одна площадка, но с перилами, смотровая фотографическая. Очевидно, оттуда открывается привлекательный вид на столицу. Нам же "отсюда" ничего не видать, кроме мокрых стволов и листьев. Но зато мы видим фотографа. Точнее, мужика с Полароидом. Я подумал, он тут на случай, если у какого-нибудь туриста нету с собой фотоаппарата. Хотя разве бывают такие туристы? Но я ошибся. Дело было не в фотоаппарате, а в ламе. Она вышла из-за высокого куста, стройная, кирпично-ржавого цвета, мохнатая как медведь, с пышными ресницами задумчивых глаз, и с хвостиком-шариком.
  Лама - основа основ местной промышленности (неплохой лозунг получился). В этих местах почти всё - это лама. Куртка, свитерок? Лама. Коврик, половичок, панно на стенку? Лама. Спортивный костюмчик, гетры, перчатки? Тоже лама. И шикарные воротники на кожаных пальто, и не менее роскошная отделка мягкой мебели, и игрушки, и сувениры - лама, лама, лама. Да разве всё перечислишь?
  Но здесь, высоко на склоне горы, в ожидании очередной порции бледных безликих туристов, скучала и печалилась лама совершенно иной профессии. У неё на спине - маленькое седельце, красное, с бахромой. На это седельце можно усадить ребёночка, если таковой найдётся, а можно и дамочку, если не больно тяжела. А можно просто разместиться рядышком с "верблюдиком", и с двух сторон можно разместиться, и подержать за уздечку - всё можно, даже погладить промеж ушей. Гладьте, она привычная. Кусается? Что вы! Ручная же, добрейший зверь. Гладьте, не бойтесь. А теперь посмотрите сюда, хорошо, скажите "чи-и-и-з". Что? Вы желаете сказать "ви-и-и-ски"? Вэри вэль, говорите "виски". Внимание... "виски"... готово!
  Вот для чего здесь эта красавица, эта Мисс Лама, эта... Ох! Ну и лихач же наш таксист. Дёргает машину так, что можно подумать, она не его собственная. Хотя, если он "фирменный" - возможно и не собственная. Но что-то мы слишком долго едем. Странно. Правда, на счётчике так ещё и не выбило первый доллар, это замечательно, но я уже не радуюсь дешевизне. Быстрее бы, быстрее. Новенький Хьюндайчик летит как птичка, попискивает на крутых поворотах. Мы ныряем в провалы, нас прижимает на подъёмах - американские горки.
  Наконец, мы сворачиваем с объездной, и спотыкаясь на каждом перекрёстке (час пик, всё забито до отказа), с горем пополам спускаемся в город, в шумные светло-коричневые улочки. Со всех сторон торчат башенки какие-то, полукруглые оконца, балкончики на пол-человекоместа, черепичные крыши - повсюду древность, испанская старина. Где же этот проклятый "дворец"?
  Таксист въезжает, видимо, не совсем "туда", читает название улицы на жестянке, чертыхается, подаёт назад, пристаёт к старухе, та машет просмоленной рукой в сторону, он чертыхается ещё раз, тревожно поглядывает на меня через зеркало, я улыбаюсь (времени у нас ещё много, успеем, не проблема), выезжаем и вползаем в следующий переулок. Таксист облегчённо вздыхает, тычет пальцем в чёрные стальные ворота, мол, вот оно, то самое, куда вам надо, привёз к самой калиточке. Я расщедриваюсь, передаю на чай больше полбакса. Таксист не подаёт виду, но доволен. Желает нам счастья,
  - "Суэртэ!" - говорит он ободряюще.
  Что же он о нас подумал, кто мы с его точки зрения? И вообще, куда мы приехали?
  Чёрные ворота, чёрные стены, решётки - уж не местное ли кагэбэ? Но нет, вывеска вполне мирная. И звоночек. Давлю кнопку, щёлкает металл, показывается рослый солдатик в кремово-хаки униформе и с кремово-белым шлемом на голове, как у пустынных ооновских вояк, но без сеточки.
  Солдатик, а скорее всего офицерик, объявляет, что сейчас, мол, обед, перерыв, и ни на какие вопросы он во время святого перерыва отвечать не намерен. Нагло, конечно, мог бы сделать скидку для иностранцев, но офицерик неумолим, и стучит ногтем по своим часам, согласно которым нам нужно подождать двадцать минут. Легко ему это говорить. Но я успокаиваю себя тем, что до начала регистрации на рейс мы имеем ещё целых два часа. Ну, чуть меньше. Не важно.
  Стоим в тени, солнце припекает - снова смена погоды, молчим, ждём, негде присесть, некуда пойти. Настроение, естественно, падает с каждой минутой. Офицерик пару раз выглядывает, удостоверяется в нашей упрямости, но ворота не отпирает. Пять минут прошло.
  - А мы всё взяли в консульстве? - просто так спрашивает Валентина.
  - Всё, наверное, - просто так я.
  Снова тишина. Улицы пустынны, здесь, по-видимому, никто не живёт, здесь трудятся одни государственные служащие. Теперь у них кофе-брейк: между первой и второй перерывчик небольшой. Но почему-то не видно секретарш, спешащих из кафе, нет портфеленосителей, важно подъезжающих на своих лимузинах. Получается, эти жлобы хлебают кофе на месте, внутри своих любимых серо-гробовых коробок. Скучно.
  Прошло ещё пять минут. Я выключаюсь. Прислонившись к холодной стене, улетаю куда-то, сплю как конь, стоя. Прошло десять минут.
  Калитка снова загремела, офицерик вышел, постоял на тротуаре, насмотрелся на нас и зашёл обратно, оставив калитку открытой настежь. Мы вошли.
  - Чего вы хотите? - спросил он на англо-кечуанском наречии.
  - Я бы желал бы на господина Мальдонадаса бы посмотреть бы, - примерно так я сформулировал моё притупившееся от ожидания желание.
  Офицерик удаляется к стеклянной будочке, в которой, как рыбка в аквариуме, скучает длинновласая дива, обтянутая красной кожей. Дива и офицерик шепчутся как влюблённые в подъезде, долго и неопределённо. Наконец, офицерик возвращается, он сокрушённо качает головой, кисло улыбается.
  - Здесь нет господ Мальдонадасов, - заявляет он, - Таких здесь нет.
  - Но нас послали сюда из консульства.
  - Из какого?
  - Эквадорского.
  - Кто вас послал?
  - Секретарь консульства. Наверное. Я не знаю точно, я не уверен. Работник консульства.
  - У нас нет никаких Мальдонадасов.
  - Хорошо, - я злюсь, но пока вежлив, - Хорошо, позвоните в консульство. Пусть они подтвердят.
  - У нас нет их телефона.
  - Ладно, окей, я сам позвоню в справочную, узнаю телефон и вам подтвердят.
  - Это служебный телефон, посторонним пользоваться запрещено.
  И так далее, и тому подобное. Несколько минут напряжённой, но абсолютно бесполезной перепалки. Мы выходим на улицу, я переключаюсь на чисто русский язык, который позволяет мне в быстрых выражениях выразить мои чувства по поводу. Но калитка мягко захлопывается, мы вычеркнуты из памяти офицерика, нас, скорее всего, и вовсе там не существовало. Что делать? Что же теперь делать? (два главных вопроса бытия).
  - Ехать! К чёрту телефон, к чёрту всех, нужно сейчас же ехать в консульство! Ну, я им выскажу, всё выскажу! Пусть берут Мальдонадаса где хотят! Нету? Пусть рожают его, срочно!
  - Успеем? - сомневается Валентина.
  - Такси! - кричу я, вылетая на перекрёсток.
  Счастье, которого пожелал нам таксист, материализуется в виде обвешанного фотоаппаратами американца, пожелавшего выйти как раз на этом перекрёстке. Ура! такси свободно! мы едем! Нас везут по "старине", потом по "бизнесу", затем тянутся жилые кварталы, проспекты, площади, но это уже никак не трогает меня. Плевать мне на проспекты. Полтора часа до регистрации, а у нас не подписана виза! Вот так сюрприз.
  В консульстве крайне удивлены. Долго и всесторонне расспрашивают нас, туда ли мы вообще попали, там ли мы вообще были. Чёрные ворота? Да, наверное. Жёлтый офицер? Как будто бы. Стеклянная будка? Вроде бы оно. Итак, всё сходится, мы были там, где надо, но нас не пустили. Срывают трубку с телефона, звонят. Волна возмущения шумно прокатывается по телефонной сети Боготы, из одного её конца в другой. А там, на другом конце, волна опадает и поглощается песком недоумения.
  Русские? Да, были, только что. Но мы же... Я не знал... Конечно... что Вы говорите?.. кого.. Мальдонадас? Я так и подумал, но они сказали Мольдонодос. У нас нет Мольдонодоса, вы же знаете... Что?.. Разумеется, пусть приезжают, разве я что-то... Нет, пожалуйста, конечно, разумеется, до пяти...
  Ещё несколько минут взволнованного трёпа. Но вот мы снова на улице, спешим, путаемся в сумках, нервничаем, добегаем до улочки, где часа полтора назад БэЭмВэ подхватил длинноногую девицу. Такси! Такси! Десять минут проходит в невысказанных проклятьях.
  Мы в такси. Мужику-водиле телепатически передаются наши тревоги и нетерпение, он гонит коней, но выбирает новый для нас путь. Мне всё кажется, что мы едем не в ту сторону. Полчаса долой, и полмиллиона нейронов тоже.
  Чёрные ворота! Стучу в калитку, сначала пальцем, потом монетой. Офицерик натянуто улыбается. Щедрый жест рукой, как у сеятеля: проходите, мол, добро, мол, пожаловать. А сам бы удавил нас на месте, если б ему хватило сил и власти. Вразвалочку, не торопясь идёт к аквариуму, рыбка выпучивает глазки, листает толстенную, вроде телефонной, книгу. Наконец звонит куда-то, очевидно в никуда.
  - Сеньора Мал-до-на-да-са нет и сегодня не будет, - злорадно произносит офицерик.
  Но рыбка не согласна со столь категоричным мнением.
  - Сениёр Мальдёнядяс скёро пёдойдёт, ждьите.
  - Где ждать? - уточняю я.
  - Здиесь, - говорит рыбка.
  - На улице, - одновременно с ней говорит офицерик.
  Я не слышу его. Кто он по сравнению с рыбкой из аквариума? Никто, ноль, пустое место, вертухай несчастный.
  Мы проходим вглубь внутреннего дворика, подальше от ворот. Ждём. Слева и справа - широкие лестницы. Куда они ведут? Странно, почему мне вдруг так интересно, куда ведут эти лестницы? Предчувствие?
  Тут в калитку вваливается толпа то ли уругвайцев, то ли португальцев, офицерик вклинивается в эту толпу, машет руками, кричит несообразно что, однако толпа весьма под газом, хотя может быть просто весёлые ребята, в смысле жизнерадостные, чихать они хотели на офицерика и его каску типа ООН без сеточки. Офицерик вне себя.
  - Пойдём, - толкаю я Валентину и тяну Машу.
  - Куда? - не понимают они.
  - Пойдём быстрее!
  И мы поднимаемся по мягкой ковровой лестнице. Рыбка из аквариума провожает нас равнодушными выпуклыми глазами. На площадке между первым и вторым этажами нам встречается благообразный, совершенно белый старик с мадридским лицом. Он в тёмной тройке, худощав, подтянут, но с толстой папкой. Я останавливаю его. Говорю по-английски:
  - Сэр, извините, не знаете ли вы, где находится кабинет господина Мальдонадаса?
  - Вам нужен Мальдонадас?
  - Да, очень нужен, мы ищем его весь день.
  - Тогда вам не следует идти к его кабинету. Мальдонадас в Синей Зале, у них банкет.
  - Банкет?!
  - Банкет, - старик болезненно улыбается, - Поднимитесь пожалуйста на третий этаж, справа вы увидите дверь с витражами, спросите там господина Мальдонадаса, он выйдет. Это просто.
  Так просто, в самом деле! Поразительный старик.
  Да, дверь с витражами - не выдумка. Вся в петухах. Или в узорах. Не разобрать. И банкет тоже отчётливо слышится, чьи-то громкие голоса. Я приоткрываю дверь и вижу стол и полтора десятка мужиков, почти все в таких же тёмных тройках, как у старика. На столе - тарелки. Мне показалось, что они давно пустые. Бутылок я не заметил.
  Ко мне подбегает служка, я передаю ему мою просьбу, он кивает, вбегает внутрь и через минуту из двери с петухами выходит крупный, упитанный, но очень молодой господин. Завидев нас, счастливо улыбается. Я молча протягиваю ему документы.
  - Простите, - говорит он басом, - Я не в кабинете. Если хотите, мы можем пройти в кабинет.
  - Не беспокойтесь, у нас всё оформлено, не достаёт только подписи консула, но консул занят.
  - Да, занят, - говорит Мальдонадас задумчиво, но тут же оживает и вскрикивает, - Подписи? Где? Вот тут? И тут? Прекрасно, нет проблем.
  Он лихо подмахивает все три паспорта, едва не разорвав их от усердия, тянется к розовым бумажкам, но я их забираю. Я думаю, что самое многое, он выпил сто пятьдесят коньяку. Может быть даже сто двадцать. Банкет называется! Знал бы он, что означает это слово в его московском значении. Умер бы, наверное, если б узнал, несмотря на свою бычью громадность.
  - Это всё? Извините.
  - Спасибо, огромное спасибо, - мы кланяемся.
  - И вам тоже, спасибо всем, - он кланяется, - Вы надолго в Эквадор?
  - Пока на два года.
  - О-о-о! Прекрасно! Бизнес?
  - Да, бизнес, компьютеры и всё такое.
  - Великолепно! Суэртэ!
  - Грасияс, суэртэ! - отвечаю я. Мальдонадас горит огнём всепоглощающего счастья.
  Ну, вот и всё. Под колёса такси резво убегает дорога в аэропорт. До начала регистрации ещё целых полчаса. И зачем мы спешим в аэропорт, что там делать с получасом? Лучше бы просидели его в кафе, как все нормальные люди. Но мы едем. Мы - легонько напуганные вороны, в нас временно застрял вопрос: а вдруг понадобится что-то ещё и на это "что-то ещё" уйдёт как раз полчаса или даже больше. Чужая страна - потёмки. И временная напуганность оказалась как нельзя к месту. Почему? Потому что на свете существует колумбийская таможня, а это - особая тема. Хотя и маленькая тема, но особая.
  
  Таможня в местном понимании - это просто железный стол и два длинноруких цепкоглазых субъекта в военной форме. Субъекты просят положить на стол ваш чемодан, вскрыть его, а дальше... дальше они делают супершмон. Если захотят, вытащат всё ваше, извините, бельё прямо на глазах у любопытствующей публики. Да, публика получает большое удовольствие. Когда несчастный владелец чемодана проходит эту границу впервые в жизни, когда он не опытен и никем не предупреждён, то в чемодане вполне могут оказаться и недопитая бутылка скотча, и россыпь пакетиков презервативов, и то самое нижнее бельё, уже упомянутое, короче, очень красочные вещи. И вообще, всякая рухлядь и грязные рубашки, вот что там обычно оказывается в чемодане у непредупреждённого несчастного туриста. А предупреждённые граждане разных стран и континентов ухмыляются, они довольны, они благодарными глазами глядят на таможенников: мол, спасибо за развлечение.
  Правда, время от времени на таможню находит сплин, и тогда очередной чемодан подвергается больше облапыванию, чем просмотру. Перелапают чемоданов пять или шесть, а потом вдруг как набросятся на сумку почтенной дамы в итальянской шляпке. Чего им надо от дамы? А ничего. Подозрительна больно. Зачем шляпку нацепила? И вытряхиваются, опять же, извините, чулки и рейтузы на полированный стол. Ни загородочки нет, ни компартментов, ни ширмочки - всё на виду. Толпа ликует.
  И что самое смешное, раскрасневшаяся дама со сползшей на ухо итальянской шапкой, ещё добрых десять минут после экзекуции пытается набить, натолкать свои тряпки обратно в чемодан, но тщетно. Было ведь всё уложено, продуман каждый кубический дюйм. А вот так, натолком ничего не натолкаешь. Приходится ей, бедняге, непоместившееся барахло перекладывать в целлофановую сумку. Толпа провожает "итальянку" нагло смеющимися взглядами.
  Зачем роют, вы спросите? Как же не рыть? Ко-Ка-Иннн! А вдруг вот вы, гражданин хороший (да, да, вот вы, подойдите-ка, что у вас в чемодане?) вдруг вы - тот самый перевозчик наркотиков и есть? Представляете, какую премию получат оба длинноруких за вашу поимку? Харррошую премию получат, вот какую. Как собаки-миноискатели ищут на самом деле кашу с мясными обрезками, твёрдо зная, что именно под миной спрятана тарелка с желанной кашей, так и колумбийские таможенники ищут отнюдь не кокаин (зачем он им, они ж не наркоманы), а премию, ищут как драгоценность, как смысл жизни, как женщину мечты - премию.
  Конечно, кокаинового перевозчика нужно арестовать, кто же спорит, так уж повелось в народе, но зачем же эта ясная и в целом хорошая цель достигается такими неприглядными, смехотворными, унизительными средствами? Никому не приходит в голову, что иностранцы, получившие массу приятных впечатлений в Боготе, уезжая из неё, за полчаса до вылета не только теряют все эти добрые впечатления, но получают как раз обратные, негативные, и только по прошествии нескольких дней, поостыв, почти забыв совсем это таможенное позорище, вспоминается им пышная здоровая красавица Богота, где хочется жить, куда хочется вернуться хоть на день или два. Если бы не очарование Боготы, туристы хранили бы в своей памяти только таможню и шмон. И на вопрос, ну, как там было, в Колумбии-то, американец отвечал бы неизменно: "Плохо там в Колумбии, особенно на таможне"...
  
  Ну её совсем, эту таможню. Мы уже в самолёте. Причём в том же самом и с тем же экипажем. Они нас не помнят, мы им все как манекены - одинаковы, мы понимаем, но мы-то их помним. Приятно, как будто попал к старым знакомым.
  - Будем брать по два рома? - спрашиваю Валентину.
  - Будем! - отвечает, - Раз дают, почему не взять?
  И мы взяли, и по два рома, и по два пива, а под конец обнаглели и распоясались до такой крайней степени, что взяли две! трехсотграммовые бутылочки терпкого красного вина.
  - Дэ Франц! Дэ Франц! - восторгается Валентина, читая этикетку.
  - Да ну, какой там "дэфранц", - успокаиваю я жену, - Вот тут, чуть ниже, видишь, что написано? Разлито в Гаякиле.
  - Это где?
  - Господи, неужели не помнишь? Гаякил - вторая столица Эквадора, порт, два с половиной миллина народу. Вспомнила?
  Смеётся, не помнит. Мы летим. Как это здорово, снова лететь. Мы летим из-за границы в заграницу, но нам кажется, мы возвращаемся домой. Домой, в Эквадор, в наш Кито!
  
  XVI "Локаль" - значит "лавочка"
  
  
  Я смотрю теперь на китийские улицы, волей-неволей сравниваю их с Боготой. Где-то они проигрывают, но в чём-то, конечно, и выигрывают. Особенно же мне нравится то, что называется "домашняя обстановка". В Кито безусловно больше этой "домашности", здесь нет и духа официоза и деловой рисовки. Достаточно взглянуть на резиденцию президента страны, чтобы понять - люди здесь просты, излишеств не любят.
  Окей, у нас теперь наконец-то собраны вместе все бумажки, которые только можно выдумать воспалёнными мозгами бюрократа. Вот они, три пухленькие синенькие папочки с наклеечками. Первая - по визам. Вторая - по моей компании. Третья - акции, счета и неясно что, но тоже толстая.
  Акция - это целое бумажное полотно. То есть, собственно, два полотна. Первое полотно ценой в пятнадцать тысяч девятьсот девяносто долларов - на моё имя. Второе полотно - стоимостью в червонец, десять долларов всего-то, но размеры его от дешевизны не уменьшаются. А вот это - отказная владельца той самой акции в червонец. Кто был владельцем? Разумеется, итальянец, потомок легионеров. Он был зачислен у меня ("у меня", именно так я теперь выражаюсь) в качестве наёмного президента компании. Так положено по закону, президент должен быть местный, то есть гражданин. Но я будто бы уволил его по собственному желанию (по чьему именно - не понятно), и тогда он с обиды или из гордости (это я приукрашиваю; на самом деле официальные бумажки не фиксируют никаких чувств) отказался в мою пользу от единственной принадлежавшей ему акции в десять баксов. И теперь я стал единым и неделимым властелином и хозяином компании Машук. Впрочем, я же и единственный её работник. Но зато как красиво, как впечатляюще звучит моя должность - Хэрэнтэ Хэнэраль. Хэнэраль! Подумать только, почти генерал! Но по правде говоря, это означает всего лишь главный менеджер.
  У меня в руках крохотная карточка жителя Эквадора. Прямоугольный кусочек картона два на три дюйма, запакованный обыкновенным ламинатором в твёрдую прозрачную плёнку. Цветная фотография, печать, дата, номер визы. Это - мой местный паспорт. Его здесь совершенно достаточно для любых дел, в том числе и для открытия счетов в любых банках. Карточка блестит и колется острыми краями. Вот она, воплощённая мечта интернационального скитальца, билет на легальную эмиграцию. Правда, пока всего на два года. А дальше? Дальше тоже без проблем. Есть желание - переоформляй визу на пять лет вперёд и живи себе. Или же покупай собственность тысяч за тридцать долларов и регистрируйся как инвестор. И тогда получай визу на постоянное жительство. Ты становишься "проживающим иностранцем", что от гражданина отличается разве что выборными правами, да и то при большом желании этот пункт как-то можно переступить.
  Смешно. Покупаешь обыкновенную квартиру, в которой будешь сам же и жить, но всё равно это зачитывается как инвестиция в эквадорскую экономику. В принципе так оно и есть, конечно. Как ни крути, а деньги-то ты всё-таки ввёз, и отдал их из рук в руки местному жителю, тем самым увеличивая положительное сальдо валютного обмена, то есть укрепляя эквадорскую валюту.
  Однако подобных законов, насколько мне известно, в других странах как-то не наблюдается. Во всяком случае, такой благоприятный режим инвестиций - большая редкость. Жильё ведь - не предприятие. А в Эквадоре всё, как я уже сказал, очень по-домашнему, по-простому. Квартира? Хорошо. Гараж? Замечательно. Кусок земли? Восхитительно! Вложи хоть что-нибудь во что-нибудь - вот основной девиз инвестиционной политики этой страны, и мне почему-то кажется, что не такой уж он и глупый, этот девиз.
  Итак, бюрократия побеждена и посрамлена, пора приступать к реализации творческих идей, или, говоря нормальным языком, настало время высунуть язык и бегать по городу в поисках подходящего торгового помещения. Аренда - слово недели. Кьеро аррэндар ун локаль. Что в московском переводе означает примерно следующее: надо быть как-то снять ларёк какой-никакой.
  - Кьеро аррэндар! - говорю я в торговых центрах.
  Но это не эффективно. Покупаю Комерсио. В который уже раз удивляюсь этой газете. В ней, как в Интернетовских просторах, есть ответ на любой вопрос и помощь на любую тему. Правда, за исключением тем "аморальных". Но если кому приспичит, тот берёт за тыщу сукров Экстру. Красная газета. Не в силу каких-то политических наклонностей и предпочтений, а просто вся Экстра обыкновенно залита красной краской. На первой полосе, в шапке, почти всегда найдётся аппетитно окровавленный труп. Все заголовки отпечатаны соответствующим трупу красителем. А на последней страничке, вот вам, пожалуйста, колдуны-ворожеи, девочко-казино-подвальные бары, сомнительные услуги туманного содержания, куплю непонятно что, (возможно и краденое, кто знает?), продам всё, что угодно, кому угодно и где угодно, и так далее, в том же духе до последней строки. Хотя Экстра - не китийская газетка, она гаякильская, точнее, гайакильйянка (если совсем точно, то это вообще непроизносимо, это на кечуа, на языке лесных богов). Но столичных объявлений в Экстре тоже предостаточно.
  Однако мне нравится только Комерсио. Пусть эти строки даже отчасти реклама любимому издательству, не беда, оно честно заслужило похвалу. Вот и теперь я раскрываю шуршащие страницы и в течение первой же минуты нахожу всё, что нужно - локали в аренду.
  Что такое "локаль"? Это происходит от слова "местный", "локальный", но в Латинской Америке имеет иное, нежели словарное, значение. Как правило, подразумевается небольшое (небольшое, но не обязательно очень маленькое) торговое место, непременно с крышей и хотя бы с тремя стенами. Даже картонно-фанерное сооружение где-нибудь на Южном Базаре - всё равно локаль.
  Обычно же локалем зовут отгороженную часть торгового центра, который, собственно, и состоит из локалей, лестниц и коридоров. Магазинчик в торговом центре всегда лучше, чем просто магазинчик отдельно от всех. Почему? Потому что в центре больше народу. Есть надежда, что к вам заглянет кто-то случайный. Он пришёл покупать штаны, а наткнулся на компьютеры. Конечно, компьютер будет подороже, чем брюки, но почему бы не зайти, потолковать, порасспрашивать? Особенно если на вашей витрине много заманчивых объявлений о скидках, о специальных планах, о дополнительных услугах и прочее.
  Короче, я бегаю по торговым центрам. Но очень скоро круг моих поисков сужается до минимума и я оказываюсь на ступеньках той самой Эспирали, с которой когда-то началось моё знакомство с китийским бизнесом.
  Эспираль занимает в городе особое положение. Во-первых, её знают и посещают все, она здесь давно и прочно. Во-вторых всем заведомо известно, что эспиральские цены низки по сравнению с аналогами в более северных торговых центрах. Эспираль расположена в трёх минутах ходьбы от улицы Патрия, а эта улица в сознании китийцев (и даже туристов) запечатлена как разделительная полоса между Кито модерновым, Кито зажиточным и деловым с одной стороны, и Кито древним, изношенным, Кито "историческим" с другой. Вдоль этой линии проходит раздел качества товаров и цен на товары, здесь же, если можно так сказать, протянута незримая граница апартеида. Те, кто южнее - темнее ликами, смолянее власами, скуластее и прищуристее. Те, кто севернее - обычно светлее, рыжеватее, длинноносее и с выпуклыми глазами. То есть, и те и другие, разумеется, нормальные братья-метисы, но "южанин" более тяготит к индейству, а "северянин" - к испанству. Это накладывает гигантский отпечаток на мировоззрение, поведение, способ мышления, и вообще, на всю жизнь местного индивида.
  Как я уже отмечал выше, метис, чем более он индеец, тем менее он этого желает. Он заражён сложным комплексом неполноценности, который толкает его на многие неприглядные поступки, как то: на хирургию носа, на покраску волос в "ля шатен" и даже на отбеливание кожи лица (некая пародия на комплекс Джексона).
  Южанин прекрасно терпит американского и европейского туриста, не смешивая свои внешние желания с внешностью приезжих. Но он глубоко и генетически ненавидит своих, которые побелее. Северянин же инфицирован ничуть не менее своего южного собрата. Его "северная" болезнь - тоже комплекс, но уже комплекс превосходства, глубокий отвратительный снобизм по отношению к "нижестоящим" южанам. Истинный северянин всеми силами старается никогда не показываться на Юге, он объезжает южные районы по горным трассам, он показно и убеждённо брезгует всем, к чему прикасалась рука южанина (за исключением руки прислуги, конечно, которая может иметь любой цвет, вплоть до угольного).
  Разумеется, вы никогда не услышите ничего подобного, высказанного вслух да ещё и в вашем, "иностранном", присутствии. Больше того, во время политических выборов любого уровня, беленькие упитанные кандидаты с розовыми ноготочками, охотно обнимаются и слюняво лобзаются именно с "тёмным" народом, потому что "тёмных", ясное дело, подавляющее большинство. Но я уверен, кандидатам этот патриотизм влетает в килограммы испорченных нервов и в литры перекиси водорода, которой они смывают бациллы Юга со своих ухоженных ладошек после "дружеских" рукопожатий.
  Да, Юг не отличается особой чистотой, скромностью и образованностью. Юг более демократичен, но и более открыт для выплёскивания народных дум и верований, в том числе, хотя и не часто, и в виде прямой агрессии. Низы есть низы, об этом читайте у Ленина. И преступность в низах, естественно, повыше "нормы".
  Но "белые люди" не очень уж боятся наглых вырывателей сумочек, не в этом дело. Белые панически опасаются, что кто-то сможет заподозрить их в родстве с "тёмными". Хотя, если потрясти известное древо практически любой "очень белой" семьи, то окажется, что индейские родственники имеются там обязательно, и даже среди кровной родни.
  В то же самое время китийская молодёжь негласно плюёт на "расовые" предрассудки. Тщательно прикрываемое, замалчиваемое, закамуфлированное смешение "тёмных" и "белых" кровей идёт полным ходом. И побеждает, конечно же, кровь "тёмная". Ещё пара поколений, и светлоликими будут только престарелые бабуси, да и то больша-а-а-я редкость.
  А Эспираль, она как бы межрасовая, вокруг неё кружатся туристы, у подъезда бежит брусчатка Абенида Амазонас, каждый пятый или шестой входящий в двери этого торгового центра - истинно белый, даже розовый, молочно-йогуртовый выкормыш Массачусетса или Висконсина. Так что "светлым" китийцам как-то не к лицу брезговать тем, что с удовольствием потребляют их идолы, их ходячие иконы - американцы.
  А "тёмные" убеждённо считают, что район Патрия, который в трёх минутах ходьбы - неотъемлемая собственность Юга. Раскинувшийся на правом берегу Патрии исконно индейский базар народных промыслов как бы подтверждает эту мысль. Так что темнокожие, точнее, конечно, всего лишь смуглокожие граждане, вхожи в Эспираль без проблем. И получается, что этот центр имеет высокую посещаемость и неплохую оборотистость. Хотя, благодаря численному преимуществу бедных по определению Южан, в Эспирале склоняются к торговле дешевизной и мелким товаром. Что ж, фотография, пусть и компьютерная - товар тоже отнюдь не крупный.
  Я хожу по спиральной дорожке - никто, слава Богу, фотографию здесь пока не предлагает, конкурентов нет. Монтажи? Да, в одном месте, не в Эспирали, далеко, я как-то видел один монтаж. Нечто ужасное: отпечатано на обыкновенной бумаге примитивнейшим Хьюлеттом, зерно с горошину, цвет - лучше не говорить, а сам монтаж - тупо вырезанная голова клиента, криво всунутая в пасть крокодила. Это хорошо звучит, но на самом деле потребовалось несколько секунд внимательного вглядывания, чтобы разобраться, что там к чему среди бесформенных нерезких пятен. И просили за это произведение аж целых двадцать тысяч сукров. С ума сойти! Разумеется, всё увиденное добавило мне огромный кусок уверенности в моём будущем бизнесе, в его если не процветании, то уж во всяком случае, успешном течении.
  Медленно, но верно я дошёл до самого последнего этажа Эспирали. Пятью метрами ниже - администрация. Захожу к ним.
  - Аренда? О, сколько угодно, сеньор! Вот здесь, рядом, прекрасный локаль, недорого, отличное место, только что после ремонта, все удобства, двадцать восемь метров площади. А вон там... Нет, вы не туда смотрите. Во-о-о-н там, правее, было туристическое бюро, владелец - иностранец какой-то. Он вообще-то продаёт, но может и сдать. Там даже стойка под кофейный бар. И зеркала. Всё, что хотите.
  Администрация крайне заинтересована в аренде, это - её единственный хлеб. Нет, ещё имеется гараж, огромный многоэтажный гараж под землёй, тоже кусочек хлеба. И всё же аренда локалей даёт главную прибыль.
  Я просмотрел по их совету четыре пустующих магазинчика и, гуляя, пришёл к выводу, что чем ниже такой магазинчик расположен, тем лучше. Не всякому охота тащиться по спирали на седьмой этаж, многие уже на четвёртом заворачивают обратно. Ленивый здесь покупатель, разнеженный изобилием, но что делать. Поэтому я останавливаю свой выбор на локале третьего этажа. Мне поясняют, что сеньор-владелец - адвокат, прекрасный человек, уважает немцев (снова меня за немца приняли, с моей-то польской физиономией), и всегда уступит в цене, спокоен, ненадоедлив. В общем, я получаю полную психологическую характеристику личности владельца. А заодно и его домашний адрес, телефон, и телефон секретаря его офиса, и ещё имена и адреса каких-то людей, имеющих не вполне ясное отношение к локалю на третьем этаже. Выбор сделан, я еду к сеньору-владельцу.
  Абенида Суарэс. Где это? Достаю карту. Долго ищу. А, вот оно, километра полтора-два от Эспирали, но вверх. Район Флореста, по-нашему Цветник. Времени у меня, как кажется, ещё много, погода превосходная - иду пешком. Сначала пересекаю надоевшую Сэйс Дэ Десьембрэ, но вскоре углубляюсь в узкие тихие улочки на склоне холма.
  Коттеджи и особняки выстроены все как один в старинном стиле, с верандами, навесами, проволочным плетением перил, полукруглыми окнами. И как бы в оправдание имени района - озёра цветов. Благо, в Кито всегда мягкое весеннее тепло, но в других районах цветы высаживают как-то по-другому, не так обильно.
  Чем выше, тем тише. И то тут, то там встречаются маленькие отели и хостели, которые, очевидно, ещё недавно были обыкновенными жилыми домами, малоземельными виллами. А теперь на ажурных балкончиках сидят... кто бы вы думали? Ну, конечно же, Молли и Билли, кто же ещё? Они тоже туристы, но почти неведомого русскому человеку типа. Турист на балкончике - явление плохо изученное, но как-нибудь попозже я немного расскажу о туристах в Эквадоре, тема занимательная.
  Однако Флореста не велика, шириной примерно в километр, или даже того меньше. Я быстро протыкаю её и снова оказываюсь на шумных улицах типа всегда перегруженной Двенадцатое Октября (не путайте с Декабрём, пожалуйста). Там, за Флорестой - студенческий городок, институты и университеты, но о них я пока ничего не знаю.
  Абенида Дэль Фэдэрико Гонсалес Суарэс - вот такое полное имечко у этой улицы. Но как тут замечательно, надо вам сказать. Домики этажей по пятнадцать, все разные, оригинальной архитектуры, высокий класс. Живут здесь богатенькие (то есть, зажиточные, но не слишком). Я перехожу на другую сторону, смотрю через невысокий бетонный заборчик: глубоко внизу, в синей дымке, простирается огромная долина. Она тянется меж заснеженных вулканов на десятки миль. А дальше - Великие Анды. Вот какие виды открываются из окон этих квартир. Это вечные виды, сразу за домами - обрывы скал, никогда там не бывать новостройкам типа окно-в-окно. Вид, как известно, стоит дорого.
  Прекрасный человек-адвокат по имени Игнасио Х. Д. Бердэ живёт как раз на стороне с видами. В сером, но очень красивом доме. Этаж... э-э-э... а, вот, записано: этаж седьмой, квартира четырнадцать. Иными словами, две квартиры на этаж. Да и подъезд один единственный. Если прикинуть на глазок, то выйдет метров по триста квадратных общей площади на квартирку. Для Кито - это далеко не предел. В газетных объявлениях можно встретить и семисот метровые апартаменты, и девятисот.
  В подъезде - начищенный и услужливый охранник, играющий роль швейцара: дверь он открывает резво, не позволяя мне дотронуться до ручки. Я вхожу, оглядываю себя в двухметровом зеркале (пора начать лечение голоданием - в этой беготне я набрал килограммов пять, ох-ох-ох...), и протягиваю охраннику бумажку с адресом, дублируя её вопросом:
  - Здесь ли проживает сеньор адвокат Игнасио Х. Д. и прочая?
  - Здесь, сеньор, седьмой этаж, квартира...
  - Грасияс, я знаю.
  - Лифт, пожалуйста, сеньор.
  - Грасияс.
  - Красная кнопка, сеньор.
  - Грасияс.
  А лифт меня разочаровывает: без хрусталя. Хотя, конечно, отделан инкрустацией из дорогого дерева.
  Выхожу, подхожу, звоню. Открывает маленькая женщина, почти карлица. Объясняю причину визита. Просит войти. Вхожу.
  Ну, что ж, квартира большая, места много, хватит на десять нормальных московских семей. Ну, на восемь точно хватит. Вот только планировка у них как всегда отвратительная - всюду какие-то выступы и впадины, на каждой стене двери, всё комнаты проходные, да к тому же с дробными уровнями. Это когда треть этажа уходит наверх, пять ступенечек, там несколько комнат, а из них - снова лестничка на треть этажа вниз. Зачем, к чему, в чём смысл дробных уровней - на эти вопросы я не знаю ответа до сих пор.
  Но меня зачем-то заставляют ждать. А я гордый, могу и развернуться на сто восемьдесят градусов. Это я пришёл ему деньги предлагать, а не он мне. В эту минуту кто-то покашливает, шаркает тапочками. И является именно то, что и следовало ожидать - типичнейший судебный заседатель. Толстенький, низенький, в троечке с застёжками, весь деловой и с карманами-пистонами. Благородная редкая седина тщательно распространена с помощью укладочного геля по всей лысине. Удушливо несёт полуженскими духами.
  - Прошу вас, - указывает на кресло.
  Я усаживаюсь и принимаюсь описывать моё желание поговорить на тему аренды вообще, и аренды его локаля в частности. Сеньор Игнасио кивает и щурится по-китайски. "Всё, мол, понимаю". А в глазах другая мысль: "Ну, вот ты и попался, голубчик". Не знаю уж, какую мысль читает адвокат с пистонами на моей физиономии, но пока он очень доволен.
  - Прекрасный локаль, - вставляет он в нечаянно образовавшую паузу моего повествования, - Отлично, вери-вери! Лучше не, мой локаль - самое великолепное. Вери мач! Вы видели?
  - Видел.
  - Вери, вери-вери мач! Там была одна низкорослая контора, офисина, всё очень довольны. Особенно что для боковое есть там ещё дополнительно это помещение. (здесь не опечатки, просто он так выражается по-английски).
  - Какое помещение?
  - Дополнительно. Там можно бар, кофе, чай. Или склад. Очень хорошо склад! Прекрасно!
  - Мне не нужен склад, у меня компьютерные работы.
  - О, много компьютеров! Четыре стол, один на один компьютер. Четыре компьютера. Нет, шесть, семь компьютеров. Пять стол.
  Беседа тянется и нет ей конца. Сэньор адвокат, используя всего триста слов английского языка, умело путает след, уводит как можно дальше от разговоров о цене, стараясь увлечь меня мебельными и санитарными возможностями его чудесного локаля. Мне ничего не остаётся, как нарушить полусветский этикет и грубо заговорить о презренном металле: Сколько?
  - О, дешёвый, очень-очень дешёвый! Внизу локаль, дорого, очень дорого, и нет пол, нет лак, нет чистка окно, нет стена. Я имею чистка стена, вся стена и хороший пол, очень хороший пол. И много дешёвый, много, чем внизу.
  - Окей, дёшево, но сколько это дёшево, назовите вашу цену, пожалуйста.
  Адвокат поднимает очи горе, отрицательно качает головой и бормочет своё "много дешёвый". Наконец, он набирается сил и выпаливает:
  - Триста сорок долларов?
  У меня перехватывает дыхание от его наглости: полчаса пудрит мне мозги, а сам, оказывается, безнадёжно болен паранойей.
  - Триста сорок?!
  - Хорошо, хорошо. Скидка, я имею скидку.
  - Нет, какие ещё скидки! - возмущаюсь я, - Разве можно скинуть в два раза? Вы хотя бы знаете цены на другие эспиральские локали?
  Но он не понимает. Видимо, я говорю слишком быстро и слишком активно.
  - Большая хорошая скидка! - настаивает он, нервно хватает толстую многоцветную авторучку, вертит ею перед глазами, - Двадцать долларов! Двадцать! Много!
  Я встаю, он тянется ко мне руками, подскакивая на месте.
  - Тридцать! Триста десять! Много дешёво! Внизу пол нет, окно чистка стена ничего нет дорого. Триста пять!
  Я подхожу к двери, благодарю. Откуда-то из-под паркета возникает карлица, детскими ручками она выкручивает ключи и затворы, ловко ими щёлкает, не произнося ни слова. Я тоже молча выхожу на лифтовую площадку, почти не оборачиваясь говорю "Аста луэго" (замечательное выражение - "до встречи когда-нибудь") и плотно прикрываю за собой тонкую дверь. И слышу, как тяжёлая многоцветная авторучка со скоростью пули бьётся о стену и разлетается на составные части.
  - "Психует", - думаю я, - "Сам же, дурашка, виноват. Зачем считать всех иностранцев идиотами?"
  Лифт раскрыл свой беззубый рот и проглотил меня.
  - Ладно, - говорю я себе на улице, успокаиваясь и греясь под осенним солнышком (за полчаса - смена сезонов), - Спасибо этому дому, пойдём к другому.
  У меня в кармане бумажка, на бумажке ещё два адреса. Следующий - владелец локаля на этаже чуть выше третьего (у спирали вообще-то определённых этажей нет, её считают витками, но очень приблизительно). Улица Двенадцатого Октября. Это рядом, и к тому же вниз. Через четверть часа буду на месте. У адвоката Роберто Х. Кардосо.
  Кстати, хозяин квартиры, которую я снял - тоже адвокат. У приезжего человека может создаться впечатление, что в Эквадоре вообще нет других профессий, кроме адвоката. Отчасти так оно и есть. Только адвокат - это вовсе не профессия. Людей, выполняющих именно адвокатские функции, здесь очень мало. А вот получить начальное (я подчёркиваю, начальное) юридическое образование считается чуть ли не долгом. Как бы продолжением школы, что ли.
  Разумеется, под таким образованием подразумевается высший колледж или какой-то специальный (короткий) курс в университете, да к тому же, как правило в зарубежном. Например, в колумбийском, или чилийском. Кто побогаче, тот, конечно, отсылает своих детишек во Флориду. Совсем уж богатые - в Европу. Особо шикарно при этом звучат такие слова как "швейцария" и "франция". Хотя и не столь далёкая Аргентина тоже в хорошей цене.
  Вернувшийся же из "швейцарии" молодой балбес ни на какую адвокатуру не претендует. Девять против одного, что он снова устроится учиться дальше. Возможно, он пройдёт не полный курс, а как-нибудь ускоренно. И так же вероятно, что будучи бакалавром юриспруденции, этот человек удовлетворится местом торгового менеджера или вообще бухгалтера на хорошей фирме. Или же просидит весь век на папиной компании, закопавшись в бумажках. Однако спросите его, кто он по образованию, и профессиональный бюрократ гордо поднимет орлиный нос и с восхищением (по отношению к самому себе) произнесёт магическое слово "абокадо", то есть, да, вот именно, адвокат!
  Вот и теперь я захожу в контору к такому же абокадо. На самом деле господин Роберто Х. Кардосо ни кто иной, как мелкий арендодатель. Ну, лет так двадцать назад купил он в долгую рассрочку восемь маленьких магазинчиков во вновь построенных коммерческих центрах. Цены были смешные, спросом магазинчики не пользовались, кредиты банки рассыпали как осенние листья, а рассрочка - почти беспроцентная. Грех не взять. Мама и папа подкинули деньжат, что-то продали (мамин домик в Гаякиле), где-то подзаняли (в оборотной кассе), как-то получили некоторые суммы под десятилетний вексель, и тэдэ. В результате - восемь пустых и необустроенных магазинчиков, в среднем по двадцать квадратных метров каждый. И началась аренда.
  Что такое аренда по-китийски? Это прежде всего мука ожидания. Если в Москве, Париже, Праге, и вообще в Европе офисы и торговые помещения летят нарасхват, под бешеные цены, то в Эквадоре картина совершенно противоположная - офисов вдвое больше, чем желающих их снять. Хорошо, пусть не вдвое, но пустующих площадей - море.
  Однако при таком дисбалансе спроса и предложения никто из сдатчиков не снижает цену. То ли они упрямы очень, то ли это неписаный закон - трудно судить, но благодаря настырности и нерасчётливости, хозяева пустых офисов ждут подходящего съёмщика по полгода, а нередко и более. За полгода накапало бы куда больше, чем возможный навар с "высокой" цены. При этом нужно учесть, что несмотря на пустоту и пыль в офисе, его владелец аккуратно уплачивает ежемесячный налог на собственность, плату владельцу торгового центра, обязательную страховку, и ряд дополнительных сборов. И всё-таки никто никому не уступает.
  Например, если предполагается сдать офисину или локаль (что, в общем, одно и тоже, разница только в использовании) за сто пятьдесят долларов, то с вас вполне могут попросить сто восемьдесят, но если вы не будете молча соглашаться и кивать головой, то уступят как раз до ста пятидесяти. А вот ниже - ни за что! Ни на цент! И вы уходите в поисках "за сто тридцать", и дня за два обязательно находите свою мечту, а тупой и самонадеянный тот, у кого за сто пятьдесят, так и продолжает ждать дурака месяц за месяцем.
  Правда, мир так широк, что дурак всё равно находится. Вот хотя бы и я. Хоть и не полный остолоп, но иностранец, иначе говоря, гуманоид, пока ещё не вполне "въезжающий" в эквадорские особенности по причине краткого здесь пребывания. И на таких как я можно что-то поиметь, а именно, те самые тридцать долларов разницы, ради которой жадина-хозяин готов ждать хоть год, хоть два (упрямо теряя несколько сотен, а нередко и тысяч долларов; и спрашивается, кто тут остолоп?).
  Господин Кардосо, к которому я имел честь явиться, принадлежит как раз к этой категории сеньров-упрямцев. Бог ему судья...
  
  ...Нет, вот всё же никак не могу себя перебороть, чтобы не считать деньги в чужом кармане. Уж очень увлекательное это занятие. Давайте посчитаем. Тем более, что это не сложно.
  Итак, прекрасный господин абокадо Х. Кардосо имеет восемь локалей. Замечательно. Каждый локаль можно сдать в аренду в среднем по сто пятьдесят зелёных в месяц. Но! Не спешите умножать! Это лишь слабая эфемерная возможность, а не константа. В лучшем случае одновременно сдано шесть локалей. Это девятьсот долларов. Не густо, прямо скажем, но вроде бы можно жить. Однако мы снова торопимся. Давайте вычтем четверть - это подоходный налог, а вместе с ним ещё несколько процентов, которые неизбежно уйдут на выплаты хозяевам торговых центров, и прочие мелочи. Итого, треть вылетает в трубу. Остаток - шестьсот. Совсем уж маловато, скажете вы. Постойте, послушаем, что вы скажете через минуту.
  Внимание! Господин Кардосо держит секретаршу! Впечатляет? Учтите, меньше двухсот он её платить никак не может. Скорее даже больше платит, но будем милостивы, согласимся на двести. А теперь внимание ещё раз: Кардосо снимает (!) двухкомнатный офис с туалетом, кухонькой и сигнализацией. Ему, конечно, повезло. Его офис обходится ему всего в сотню. Что осталось? Правильно, триста долларов. Триста! Вдумайтесь, дорогой читатель, в это число. Кто из нас идиот, мы с вами, или господин Кардосо? Имея в валовом выражении девятьсот, он в остатке получает жалкие триста. Да московский мойщик окон не позавидует этому Кардосо!
  Несмотря на своё блестящее образование, о чём ярко свидетельствуют разнообразные дипломы на стене над столом, этот адвокат не умеет даже скрыть свои доходы, хотя бы часть. И к тому же он настолько безнадёжный сноб, что не удержался от аренды отдельного офиса, расположенного в чисто адвокатском доме, то есть где адвокаты и слева и справа, и сверху, и снизу. И все как один - родные братья сеньора Кардосо, все нищета нищетой, но с безграничным гонором, апломбированная интеллигенция.
  Однако, в этой каше я разобрался несколько позднее, а пока я просто сижу в "приёмной" (четыре квадратных метра, отгороженые от остальной комнаты фанерной перегородкой). И пока я сижу, и пока мне строит глазки подозрительно юная секретарша (мы не будем лезть в чужое грязное бельё, думается, оно уж слишком грязное), в это время Дон Кардосо громко и театрально что-то говорит в трубку выключенного радиотелефона. Стучат выдвигаемые ящики стола, шуршат бумаги, Дон абокадо спорит с несуществующим оппонентом - прокручивается хорошо отработанная имитация крайней занятости. Театр двух актёров, а зритель - ваш покорный слуга. К счастью, пьеса одноактная, поверхностная и шутейная, всего через пять или семь минут тёмный бархатный занавес опадает и касается подмостков. Иначе говоря, Мистер Кардосо освободился и позволяет мне приблизиться.
  Не буду описывать мою с ним беседу. Скажу только, что Кардосо запросил вполне устраивавшую меня цену, я совсем не торговался, но абокадо обнаглел и стал звонить в какие-то занюханные банки, пока не добился наименьшего обменного курса из всех возможных. Торжественно-мерзко объявив мне сумму, он явно рассчитывал на мою встречную мерзость и копеечность, но я снова не принял вызов и торговаться не стал. Абокадо Кардосо выиграл аж (!) два доллара на этой "сделке" и был счастлив. Я любовался им, как наипоганейшим экземпляром - носителем человеческой скаредности, который мне когда-либо приходилось видеть.
  На том и порешили. Сто сорок восемь долларов в месяц. Я достал деньги, отсчитал. Но не тут-то было. Дон Кардосо - не торгаш какой-то, он адвокат, а это звучит гордо! Он вызвал секретаря. Привыкшая к выходкам "босса", но ещё не научившаяся всем его гнусностям девочка выбежала из-за перегородки. В её беленькие ладошки адвокат вложил стопку разношёрстного бюрократического папируса, который весь подлежал перепечатыванию, регистрации и оформлению.
  Микроскопический торговец играл роль адвоката и никак не мог выйти из самовнушения. Вместо простейшего подписания договора об аренде, я был вынужден ознакомиться с дюжиной двуязычных документов. Впрочем, подписал-то я всё равно только один из них, то есть именно договор. Ничего другого я бы, конечно, подписывать и не стал бы.
  Ух, как хорошо, как свежо и чисто на улице! Господи, и как может приличный с виду человек ежедневно превращать себя в пакостного паука и сидеть в вонючей тесной ямке по восемь часов в сутки? А рядом - бедная, бедная девочка-секретарша. Помоги ей, Господи, да ниспошлют Небеса на её детские плечи Твою, заслуженную ею великую благость...
  
  
  
  XVII Пичинча - космическая девчонка
  
  
  Как только ключи от моего будущего фотопавильона (который мы дома высокостильно называли Студия) зазвенели в моём кармане, я почувствовал облегчение, расслабление и вообще камень с шеи. Собственно, это последний прыжок в длинном забеге, теперь можно всего лишь работать и работать. Нет ничего приятнее, чем работа, которую ты создал сам. Я знаком с этой истиной не понаслышке, и потому предстоящие труды по созданию студии никак не пугают меня. Всё в наших руках - вот девиз наступившей недели.
  Мы - русские люди. Всякое новое дело мы начинаем с обращения ко Всевышнему, ибо всё в его воле, и конечно, с обмывания. Русский человек не слишком суеверен, по крайней мере, много меньше, чем те же латиноамериканцы, но всё же он твёрдо знает, что даже самое обещающее дело будет безнадёжно загублено стихиями и обстоятельствами, если его вовремя не обмыть.
  Причём коньяки и виски не в счёт. Только водка, желательно Русская. Таковая без труда обнаруживается на всеобъемлющих стеллажах Супермакси. Правда, дороговато, около восьми долларов. Тогда как "финка" в основном по шесть и ниже. Но ради случая мы не скупимся. По моей идее мы устраиваем "русский ужин": пельмени, варёная курица, солёные помидоры, горчица, колбаска типа "докторская" и, естественно, шпроты атлантические. Ничего экзотического. И кристалловского завода белая идёт под вышеперечисленное яство удивительно мягким образом.
  А наутро, с совершенно свежей головой (вот что значит, настоящий "Кристалл", а не армавирский) я вдруг решаю взобраться-таки на Пичинчу, которая дразнит меня своими заманчивыми изгибами каждый раз, когда я нечаянно гляжу в окно. Наша высота над уровнем моря две восемьсот (даже выше - мы живём на холме). Пичинча - ещё почти тысяча. Итого - четыре километра. Чтобы оказаться на высоте четырёх километров, нужно пройти каких-то несколько сот метров.
  - Пойдём? - спрашиваю Валентину.
  - Ты что, спятил? - логично отвечает она вопросом на вопрос. Однако ответ слишком ясный, чтобы на него реагировать. Иду к Маше.
  - Пойдём? - спрашиваю Машу.
  - Пойдём! - кричит она мне в ухо.
  Как хорошо, что хоть одна душа в доме разделяет мои романтические настроения. Валентину решено оставить дома без всякой работы и поручений. Тем более, что у неё то ли мигрень, то ли просто полениться захотелось. А мы с Машей быстренько собираемся, по-охотничьи. Берём самое необходимое: два ножа, один большой и раскладной, а другой - пиратский какой-то, дикого вида, но продаётся свободно; спички, пару коробок (одну из них я заворачиваю в полиэтиленовый пакетик), лезвие и кусок мягкого провода (это на случай змеи, работает безотказно, если, конечно, не растеряешься), фонарик (если задержимся допоздна), и сто тысяч сукров. Всё, экипировка окончена.
  Валентина совершенно спокойна. Она знает, что куда бы меня и Машу не занесла нелёгкая тяга к рискованным приключениям, мы всегда выходим сухими из воды. Подумаешь, какая-то гора. Я объясняю ей и показываю пальцем наш примерный маршрут. Это тоже нужно делать, по возможности, конечно - вдруг именно в этот раз сухими выйти и не удастся.
  Из нашего окна хорошо видны далёкие улицы на склоне Пичинчи. Одна из них почти вертикально поднимается на четверть высоты. Фортуна! Мы возьмём такси и проскочим самый неинтересный участок горы - подножие. Но сначала в магазин. В Супермакси не успеем, да и не за чем. На нашей же улице мы покупаем полкило парной свинины, три литра лимонной колы, банку маринованных бобов, сыр, хлеб и две банки пива. Всё, ничего лишнего. И, конечно же, на моём плече висит Пентакс, без него - ни шагу.
  - Пикник на вершине, - говорю я.
  - На самой-самой или вон там, на боковой? - уточняет Маша.
  - Конечно на самой-самой! Стоило бы ради какой-то боковой портить такой хороший день?
  
  Между прочим, когда вы будете в Кито, побывайте как-нибудь в районе Ла Луз. Добраться туда проще простого - дойдите до Абенида Амазонас и садитесь на любой автобус, который идёт на Север. И выходите на остановке, что напротив высокой серой церкви с острым шпилем. На всякий случай запомните, что по-испански (в местном варианте) "серая церковь" звучит примерно как "ла иглэсийа грисс". От остановки пройдите дальше на Север метров триста, остановитесь и посмотрите налево, на вершины Пичинчи.
  Там, на дальнем краю, вы увидите нечто необычное - лицо девочки. Представьте себе весёлую девчушку лет шести, с огромными глазами, рыжую и курносую. Представьте, она играла на поляне, рвала цветы, бегала за бабочками, устала и прилегла на траву. Вот она лежит на спине и смотрит в небо, в бесконечную лазурь, смотрит и мечтает о чём-то. Представили? Именно её лицо, лицо задумавшейся девочки, вы увидите на вершине Пичинчи. Огромные мягкие волны бархатной горы превращены прихотью природы в пронзительный детский взгляд, направленный в космос.
  И теперь мы с Машей, стремимся туда, к этой девочке. Прямо на её упрямо вздёрнутый носик.
  
  Таксиста я вёл по карте. Естественно, мы сделали полдюжины лишних поворотов и столько же петель. Но как говаривала моя бабушка, "для дурной собаки сто вёрст - не крюк". Правда, по некоторым обозначенным на карте ориентирам, мы всё же выбрались на ту "вертикальную" улицу. Но так уж я привык - если я веду таксиста (а он - машину), то почти никогда не называю ему пункт назначения. Это моя блажь и, возможно, большой грех. Что делать. Таксист уже начинает подозревать неладное, но пока ещё надеется на благополучный исход. Мы едем вверх. Сначала Шевроль довольно резво бежит на третьей передаче. Однако улица становится всё вертикальней и вертикальней. Переходим на вторую. Таксист уже нервничает. Но газует. Мотор поёт серенаду, на уши давит перемена давления.
  - Рррэкто? ("прямо?") - спрашивает таксист.
  Нет, он-то уже давно всё понял, он-то знает, что мы хотим именно "рррэекто". И думает:
  - "Чёрт бы вас всех побрал, что б вы провалились в вашем Далласе и Бостоне, гринго проклятые". Я ласково отвечаю:
  - Си, рэкто, рэкто, ун поко мас. ("да, прямо, прямо, ещё чуточку").
  Мотор ревёт как сто быков. Улица всё хуже, дорога довольно разбита и, наконец, очередная яма заставляет сбросить газ. Всё, попался-таки Шевроль в ловушку! Теперь уже ему на вторую передачу не переключиться ни за что, до самого конца - ползти на первой. Шофёр изо всех сил старается не наговорить нам гадостей. Как у Высоцкого, "...он стонал, но держал". На меня даже не глядит, знает, что едем до конца, до упора. "Прррроклятые грррринго!" - теперь это написано у него на лице синими буквами вспухших вен.
  Неожиданно дорога сворачивает влево и перед нашим взором открывается уже самая настоящая вертикаль. Не берусь судить о градусах наклона (транспортир мы забыли дома), но на глаз, если хорошо прикинуть, будет все шестьдесят. Да, Шевролю, бедняжке, это препятствие не взять ни за что. Он и без того вот-вот лопнет от натуги. Таксист тоже не выдерживает и сбрасывает газ. Хилые тормоза едва сдерживают обратный ход.
  - Баста!!! - это самое мягкое слово, которое он смог подобрать для описания ситуации.
  А между прочим, на счётчике всего лишь пятнадцать тысяч сукров не смотря на все наши кружения и петляния.
  - Куанто? (сколько?) - спрашиваю я, стараясь не засмеяться.
  - Ми каро!!! Ми мотор!!! Ми руэгас!!! (моя машина, мой мотор, мои колёса) - выплёскивается водитель, - Ми ррруэгас!!! Ми моторрр!!!
  Это не матершина, а всего лишь сожаление о несчастной таксисткой доле.
  Правда, он горячо тараторит и ещё о чём-то, но я не понимаю. Очевидно, пытается внушить нам, что в результате этого ужасного подъёма его машина изношена как минимум вполовину. Я киваю, смеюсь, и милостиво набавляю десятку. Фонтан возмущения и жалоб тут же выключается. Водила суёт деньги куда-то под тряпочку за рулём и, не поблагодарив, резко выруливает, грозя свалиться с обрыва, и что есть духу в Шевроле, улепётывает вниз. Через минуту его и след простыл. Мы с Машей остаёмся на почти вертикальном повороте, с двумя шелестящими сумками в руках, под плотным жгучим солнечным потоком. День будет жаркий, подъём - тяжёлый.
  Через двести метров мощёная дорога, наконец, заканчивается и переходит в широкую, чёрную, пыльную тропу. Это естественно на такой высоте, но удивительное - всегда рядом. На этот раз удивиться заставили индейцы. Здесь, в этой небесной выси, как бы паря над городом, живёт индейская улица. Всего лишь десяток домов, но на лицо все признаки цивилизации: телевизионные антенны, телефонные столбы, краны с журчащей ледяной водой. Я вспомнил Кабардино-Балкарию, где когда-то работал, и где горное селение, примостившееся на высоте двух километров над уровнем моря, рассматривалось всеми как недостойное ни телефонизации, ни тем более водопровода. А здесь высота уже три двести. Как мы узнали позже, к этой улочке ходит автобус (!), редкий, но всё же каким-то чудом он туда доползает. А дважды в день на этих обрывах блестит жёлтыми боками маленький школьный кар, он возит смоляноголовых детишек в бесплатную школу.
  И тут дорогу перебегает огромный чёрный вислоухий кабан. Домашний. Я как-то видел таких из окна автобуса, но так близко, в пяти шагах от себя - пока не приходилось. Вскоре оказывается, что здесь их целый выводок, семья - штук пять или шесть подросших поросят, мамаша, папаша и, наверное, дядя с материнской стороны. Все - цвета вчерашнего асфальта, острые рыла перепачканы бурой глиной. Вокруг всё изрыто, всюду - свинячьи лежанки. Обыкновенных, "розовых" свиней в Эквадоре почему-то не любят, а чёрных называют "гвинейскими". Происхождение этого названия никто не смог мне объяснить.
  А мы идём всё выше и выше, и подходим к ручейку, шумно падающему с земляных выступов. На полянке у ручейка играют в мяч два белых пацана лет по семь или восемь. Наше появление никак их не побеспокоило, разве что отвлекло на полминуты, не более. Проходим мимо. Откуда здесь белые пацаны? Странно.
  Тропа ведёт вдоль ручья.
  - Какой-то этот ручей ненормальный, тебе не кажется? - говорю я.
  - Слишком чистый, - замечает Маша.
  - Нет, горные ручьи всегда чистые, не в этом дело, но почему он такой ровный?
  Очень скоро мы понимаем почему. Вовсе это не ручей, а сбросовый сток артезианской скважины. Мы стоим на большом бетонном кубе. Это "упаковка" скважины. С помощью ножа мы приоткрываем тяжёлую чугунную крышку. Под ней - неподвижная чёрная вода. Кажется, нет дна этому колодцу, кажется, он уходит в центр горы. Закрываем крышку. Чуть ниже из отверстия в бетонной стенке с шумом бьёт поток, "источник" ручья. Пробуем воду на вкус - мягкая, щелочная, вкусная. Не радиоактивная ли?
  Этот вопрос возникает у меня из детской памяти. Как-то я пил воду из подобного "родничка" на горе Бештау, что под Железноводском. Бештау не единожды воспета поэтами и есть за что - необычайно красивая гора. Но не знали поэты века девятнадцатого о другой стороне этой красоты - Бештау насквозь пропитана урановой пылью. И так же насквозь пронизана теперь шахтами и штольнями. В народе ходят упорные слухи, будто Бештау внутри пуста, как выеденное яйцо. Я в это не верю, но шахт там не мало.
  И вот, я пил "урановую" воду. К моему счастью, та водица "светилась" не шибко ярко, как сказал бы мой бывший сосед, мастер-забойщик на руднике. Он, совершенно необразованный сельский мужик, радиацию измерял яркостью и представлял её себе как невидимый свет, тем самым поразительно близко приближаясь к истине. Моя радиобоязнь в связи с Чернобыльскими событиями обострилась настолько, что я не пожалел полторы сотни рублей (тогда это было много) и купил радиометр. Сделанный, кстати, на пятигорском заводе Импульс (вы будете смеяться, но пятигорский радиометр называется... Бела). И до сих пор этот радиометр жив и здоров, исправно пищит и выдаёт плотность излучений с большой точностью. Но Пичинча - не Бештау. Гора как гора, без уранов и ртутей, без фокусов. Я это почувствовал с первого взгляда - слишком мягки и приветливы её формы.
  Всякий раз, когда поднимаешься на какую-нибудь гору, удивляешься: как же так, снизу всё было полого, ровненько, а подойдёшь вплотную - крутизна, обрывы, непроходимые заросли. Вот, кстати, и заросли. Свернули мы с натоптанной тропы и тут же утонули в колючках. Процарапавшись метров сто, повернули обратно. Колючки - противная и обманчивая вещь. Кажется, ну, что там их, всего пятьсот шагов. И как раз эти-то пятьсот шагов никак пройти и нельзя. Ладно, обошли мы колючки и увидели прямо под нами водонапорную станцию. Похоже, что кроме артезианов тут на горе много колодцев, из которых воду приходится качать насосами. Мы замечаем жизнь и движение на станции, до неё метров триста или четыреста. Из розового домика выходит белая женщина, к ней подбегает рыжий пёс, женщина развешивает бельё на верёвке.
  А впереди - похожая на нос полузатопленного корабля скала. Подходим к ней, ищем тропу наверх. Вместо тропы - коровьи уступы. Если кто не знает, могу проинформировать, что коровы - отменные альпинисты. Я видел их в Дагестане пасущимися на таких скалах, куда равнинный человек никогда не отважился бы забраться. Корова бесстрашна и профессиональна, ни разу не доводилось мне слышать, чтобы хоть одна бурёнка сорвалась и разбилась. Вот и здесь, выдолбленные копытами уступы расположены так, что нам с Машей пришлось немало попотеть и слегка даже рисковать, пока мы не выкарабкались на остриё скалы. А для коровы эта тропка - пустяк. Ради густых одуванчиков, разросшихся наверху, она забежит сюда в два счёта.
  Но кроме одуванчиков, на скале мы обнаруживаем тётушку-индианку с огромным мачете в руке. Тётушка целых две секунды проявляет любопытство, осматривает нас, но смущается и продолжает прерванное занятие - рубку молодой вербы. Очевидно, тётушкино хозяйство, кроме прочего зверья, включает и кроликов. А может быть и коз. Они тоже не откажутся от вербы.
  Со скалы, как мы и предполагали, открылся потрясный вид на северную часть Кито. Высота полёта довольно смелой птицы. Мы немного поспорили, разыскивая наш дом, но в конце концов нашли его. Вернее, нашли только крышу и часть второго этажа.
  - А вдруг мама сейчас смотрит в окно? - сказала Маша.
  - Всё возможно.
  Я сожалею о проданной в Москве подзорной трубе. Конечно, той трубой я вряд ли достал бы до окон нашей квартиры, но всё же без оптики в горном походе как-то неудобно.
  Спускаясь со скалы по другой тропе, мы наткнулись на группу стариков и старух, перекапывающих землю. Сначала я подумал, что они сооружают незаконный самозахватный огород (Пичинча - заповедник, копать там, конечно, нельзя), но подойдя ближе, разобрал что к чему. Старики выкапывали коренья неизвестного мне растения, похожие на белую репу, но длинные и крючковатые. Здесь были обильные заросли этой травы, и работы старикам предстояло, что называется, непочатый край.
  А вот и коровки. Маленькое стадо. Объедают кислые ветки барбариса, но в основном дремлют. Чистенькие, толстенькие. Маша подошла к замшевому бычку, хотела потрогать его, погладить, но он шарахнулся к маме, круглобрюхой пятнистой матрёне.
  - Они полудикие, - сказал я, - Знают только своих хозяев. Лучше не трогать. Неизвестно, насколько они терпеливы, особенно эта мамаша.
  - Он такой симпатичный, ты видел? Два белых пятна на лбу!
  - Видел. И ещё увидим. Я думаю, тут много коров.
  - А на вершине они будут?
  Я прикладываю ладонь к глазам, смотрю наверх.
  - Кто их поймёт, этих коров? Возможно, что будут. Эти куда хочешь полезут. Если, конечно, там вкусная трава.
  Спустя несколько минут решаем сделать первый привал. Достаём лимонную колу и шоколад. На большой высоте и после хорошего променада аппетит возрастает неудержимо, однако следует сдерживаться, нужно быть немножко голодным. В горах нет ничего хуже, чем переедание. И мы жуём шоколад, чистейший, почти без сахара, горьковатый и освежающий. Меня тревожит, что мы уже успели выпить литр колы. Всё дело в сахаре. Я-то ожидал, что лимонный напиток будет кислым, а он сладкий. Таким жажду не утолишь, только измучишь себя, а между тем солнце палит нещадно, и до самого горизонта не видно ни единого облачка. Конечно, есть ещё пиво, но оно - к пикнику. На подъёме спиртное - это глупость, сдавит дыхалку и будешь отсиживаться каждые двадцать шагов.
  - Всё, переходим в режим экономии воды, - распоряжаюсь я, - До следующего привала - ни капли.
  - Когда следующий привал? - спрашивает Маша, а у самой печаль в глазах. Чувствую, стоит ей только позволить - выпьет половину запаса.
  Я просматриваю будущий путь, оцениваю возможности нашей "альпинистской группы".
  - Привалим на той лысине, - показываю вперёд.
  - Ого! Это далеко!
  - Самое большее, через сорок минут будем там.
  Что ж, перекусили, пора в дорогу. В тропу, то есть. С каждым шагом идти всё труднее. И вдобавок, погода неожиданно меняется к худшему. Мы хотели облако, а получили дождь. Там, внизу, нет никаких перемен, там жаркий денёк, а здесь откуда-то налетает мокрый вязкий ветер, вымочил нас, застудил, покрыл листья травы крупными каплями. Стало сыро и холодно, всего градусов десять или восемь тепла.
  Но к концу перехода до второго привала мы снова попадаем в тёплый слой воздуха. Трава опять сухая, тащимся по ложбинке. Маша нашла странные ягоды - по виду малина, но твёрдые как камешки.
  - Ты только не вздумай пробовать на вкус, - предупреждаю я.
  - Нет, они скользкие какие-то. Возьмём домой?
  - Бери, если хочешь.
  Маша тщательно укладывает находку в поясную сумочку. Вдруг мы слышим свист. Из-за деревьев выходит парень с кнутовищем в руке. Он очень удивлён: кого-кого, но "американцев" здесь, так высоко, он никак не ожидал увидеть. Очевидно с испугу, он спрашивает время. Я пока не настолько шустр в испанском, чтобы с лёту правильно отвечать на такие мудрёные вопросы - показываю ему циферблат часов. Благодарит, улыбается, уходит.
  - Это что, пастух? - спрашивает Маша.
  - Наверное.
  Идём дальше. Разумеется, я позволяю Маше нарушать мною же установленный порядок питья лимонной колы, так что к привалу остаётся не более полутора литров воды. А топать нам ещё о-го-го сколько.
  На лысине, куда мы забрались, так приятно полежать на стелющихся по земле густых ромашках. Над нами зависает большая краснопёрая птица, изучает нас и, нырнув под порыв ветра, влетает в колючие кусты. Оттуда раздаётся её гневное кляканье. Очевидно, мы ей не понравились.
  Но ещё забавнее смотреть вниз. Мы расположились как раз напротив аэропорта. Самолёты - каждый как жучок, не больше полспички, смехотворная картина. Вот один такой жук выруливает на полосу, секунд через десять до нас доносится слабый, но отчётливый вой турбин. Покатился. Ме-е-едленно, как настоящий весенний жук, ещё не до конца проснувшийся. Долго-долго он ползёт по чёрной дорожке. И вот, наконец, взлетает. Он задирает поблёскивающий нос и уходит всё выше, выше, а мы смотрим на него сверху, мы видим его алюминиевую спину. Пассажиры, наверное, удивляются, как быстро их самолёт набирает высоту, но проходит ещё полминуты, а самолёт всё ещё ниже нас. Непривычно.
  Однако, самое непривычное - наблюдать посадку. С этой высоты нам кажется, что заходящий на посадку самолёт буквально едет по улицам города. Под ним не меньше двухсот метров воздуха, но нам с шестисот этого не видно. На мгновение самолёт скрывается за лаковым офисным зданием, рядом с ним толпятся автобусы, разноцветные точки легковушек. Людей нет, но мы-то знаем, что они там. Наконец, самолёт вырывается из улиц и проспектов и, пыхнув синим дымом, бежит по полосе. Снова воют турбины, он быстро тормозит и уже через полминуты резко поворачивает влево, ныряя в один из многочисленных проездов к стоянке. Приехал, жук алюминиевый.
  - Лазутчики, подъём! - звучит команда (моего изготовления).
  Лазутчики в лице Марии нехотя и с нескрываемым недовольством тяжело поднимаются на усталые ноги. Проходит не меньше пяти минут, прежде чем нам удаётся окончательно размяться и набрать приличную этой высоте скорость.
  Как это бывает всегда, вершина кажется неправдоподобно близкой, но совершенно перестаёт приближаться. Идём семь минут, восемь, десять - вершина слегка меняет очертания, но не приближается ни на шаг. На нас действуют сразу два неприятных эффекта. Во-первых, слишком прозрачный воздух без привычной дымки, а во-вторых, конечно, усталость. Мы пробираемся по узкой едва заметной тропе, неизвестно кем пробитой в сплетениях карликовых клёнов. Карликовые они в том смысле, что не выше полутора метров, с изогнутыми, на узлы закрученными стволами. Но именно эти стволы помогают идти - за них удобно хвататься руками и подтягиваться вверх.
  В конце кленовой рощицы нас ожидало важнейшее открытие - мы наткнулись на такую же бетонную коробку, какая прикрывает артезианский источник внизу. Открыли люк - ура! сто тонн чистейшей питьевой воды! Мы устроили внеочередной привал, выпили на радостях весь остаток тёплой лимонной колы и наполнили бутылки ледяной глубинной водой. Посидели, отдохнули, напились ещё раз, до полной противности, и пошли дальше.
  Слева от нас стали показываться скрывшиеся было из вида телевизионные антенны. А под ногами - высокая и жёсткая коричневая трава. Никаких тропинок тут нет, идём "буром", на пролом. Останавливаемся через каждые пятьдесят-шестьдесят шагов, жадно хватаем пустоватый воздух. Я не разрешаю Маше ложиться на траву - вставать будет труднее, чем пройти лишних полсотни метров. Мы уже не разговариваем, нет сил. Только пучим друг на друга глаза и дышим, как загнанные кони.
  Но сколь дорожечка не вейся, а конец-то неизбежен. Выползаем мы, вскарабкиваемся на последнюю складку горы. По моим расчётам, это "переносица" девочки, смотрящей в космос. Осталось забраться на "нос". Но я предлагаю не спешить.
  Дело в том, что на вершине играет сильный ветер и непрерывно моросит холодный как снег дождик. Причём на "носу" ветер особенно неистов - это видно по быстрым травяным волнам. Кроме того, "нос" чаще всего оказывается погружённым в плотный пар облаков, обязательно дождливых, плаксивых, как сказал поэт. Впоследствии я понял, что дождь на Пичинче идёт практически непрерывно. Правда, очень мелкий и редкий, но за час-полтора он способен промочить основательно. Если, конечно, не разжечь костёр. Именно этим делом мы занялись в первую очередь. План таков: отогреться и подсушиться у костра, и здесь же жарить шашлыки. Пикник будем делать на "переносице". А на вершину взойдём после привала.
  Для костра подошла сухая трава (в смысле сырая, но не живая), которой здесь полное изобилие, и счастливо найденный кусок мокрой полусгнившей доски. Я расщепил её моим "бандитским" ножом, достал из сумки припасённую газету, и вскоре костерок умильно потрескивал, даруя нам очень дорогое тепло и почти домашний уют. Мы сломили на колючем кустике несколько веточек, Маша принялась за изготовление вилок, а я - шампуров. А ещё через пятнадцать минут наколотое на зачищенные палочки мясо уже начинало пускать жирные пузыри и ронять в огонь шипящие дымные капли.
  Шашлык на высоте четырёх тысяч метров - это вкуснейший шашлык на свете. Кто не верит, пусть попробует сам. Мы съели всё до крошечки, мясо пошло и с шоколадом, и с бобами, с чем угодно. И с пивом, конечно. Правда, Маше пива почти не досталось, нельзя, так, разве что несколько глоточков. Но зато ей перепало больше шоколада. Короче говоря, голодных и недовольных в нашей группе не было.
  И сразу же после пикника мы занялись "уборкой помещений". Всё, что горит - сожгли в костре, а что гореть не желает (пивные и консервные банки), я зарыл ножом под корни травы, в дёрн. А костёр мы затоптали ногами, заровняли так, что и не найти. И двинулись наверх. Залетели на "нос" настолько легко и быстро, что и не заметили.
  Я оказался прав: костёр-пикник на "носу" всё равно не получился бы - слишком уж мокро и ветренно. Постояли, поглядели на Кито, который с этой высоты виден весь без остатка, и не только город, но и вся провинция Пичинча, и далеко за её границы, насмотрелись и пошли вдоль хребта. А вскоре обнаружили довольно хорошую тропку и повернули вниз.
  Я не люблю спуски, от них очень ноги болят, и чтобы ускорить возвращение на горизонтальную поверхность, мы бежим, бежим настолько быстро, насколько это возможно, едва не падая. Катимся вниз, рискуя разбить носы. Но делаем мы это не в первый раз - как всегда, всё заканчивается благополучно. И всего через какой-нибудь час (невероятно) мы уже на асфальте. Даже странно как-то, будто и не было никакого изнурительного подъёма, леденящего ветра, осеннего дождя. И сразу же хочется вернуться, вновь зайти на вершину, чтобы доказать себе, что всё это действительно было, и покорение действительно совершено.
  - "Ерунда", - думаю я, - "Всё осталось на плёнке. Завтра отпечатаю, вот тебе и доказательство".
  Мы идём через очень зажиточный, точнее, откровенно богатый район Боскэ, вид наших замызганных ботинок и запылённых курток не внушает доверия прохожим, а тем более охранникам.
  - Поехали на такси? - спрашивает Маша, - Ноги что-то разнылись.
  - Что-то! Конечно, разнылись! Посмотри, где ты только что была!
  Мы останавливаемся, глядим на Пичинчу. Вот это да! Как высоко нас носило! Наши души наполняются гордостью маленькой, но нелёгкой победы. И грязные ботинки - это лишь один из знаков победителей. Вы, ленивые прохожие, глазеющие на нашу запылённость и нерасчёсанность, вы и не подозреваете, какой прекрасный мир висит над вашими головами. Вы оборачиваетесь на Пичинчу только чтоб узнать, будет дождь или не будет. А мы пришли с её вершин, мы пили её нерождённые дожди своими губами, завидуйте нам! Но никто не завидует. И тогда мы обижаемся, поворачиваемся к прохожим спиной и садимся в такси. Домой! Сейчас приедем и всё расскажем маме, выльем на неё все наши восторги. Пусть знает, как много она потеряла.
  - Ну, что, понравилось? - спрашиваю Машу. Она кивает головой. - Хочешь подняться ещё раз?
  - Хочу, только недели через две. Когда ноги перестанут болеть.
  - Нет, через две никак не получится. Дел много. Месяца через два или три, наверное. И попробуем вытащить маму. Идёт?
  - Идёт.
  Мы сидим в жёлтом уютном Хьюндае и вспоминаем костёр на девчоночьей переносице.
  
  
  XVIII Сотворение студии
  
  
  Мы делаем студию. Так это теперь называется. Но сначала битых три дня я либо бегаю по городу, либо звоню этому прохвосту Роберту Х. Кардосо, "хозяину", как мы окрестили его по старинной привычке. Но уж нет, дудки! Мы теперь тут хозяйничаем, мы! Хотя, конечно, три дня он у нас всё-таки украл, пока не увёз всяческий хлам, какие-то фанерные колонны, покрытые битым стеклом вместо блёсток, и кучу сваленных у стены фанерных перегородок, и штабель дверей и реек. Это всё, что осталось от бывших "пользователей" этим локалем, моих предшественников. Впрочем, я забираю себе несколько деревянных панелей, серый каменный столик, и ещё кое-какую мелочь - пригодится.
  К нам "в гости" заходит продавщица из соседнего магазинчика. Мимически и жестами, мыча как глухонемая, пытается что-то спросить. Я даю понять, что сносно болтаю по-английски. Это не помогает. Всё же нам удаётся разобрать, чего она хочет. Ей просто любопытно, откуда мы и зачем, каким товаром будем торговать, и что собираемся делать с локалем, а так же, как нас зовут, сколько нам лет, сколько нас вообще и есть ли у нас маленькие дети, надолго ли мы приехали в Эквадор, в каком районе поселились, и прочее, прочее. Так, милое женское любопытство, не более. К счастью, мой плохой испанский и её убийственно корявый английский вынуждают нашу гостью сузить область вопросов до минимума.
  - Вы делаете бутик? - вот она, выраженная в вопросе формула главнейшего беспокойства: "а вдруг они тоже конкуренты?".
  - Нет, это будет компутасьон (то есть, нечто компьютерное).
  - О-о-о! - восторженно поднимает руки, - Компутасьон! Нуэво негосио! ("новый бизнес").
  Оглядев внимательнейшим образом пустое помещение и не найдя, что бы ещё добавить, соседка желает нам счастья и удаляется вовсвояси. Мы продолжаем чистку.
  Через пару дней, однако, выясняется, что одной чисткой нам не отделаться - локаль во многих местах серьёзно повреждён, очень давно не крашен, а полы - хуже не бывает. Палас истёрся чуть не до дыр. На семейном совете решается жизненно важная проблема, начинать ремонт или нет. То есть, вкладывать ли деньги, силы и время в нашу студию или и так сойдёт.
  - И так сойдёт! - настаивает Валентина.
  Мы с Машей за ремонт.
  - Нуэво негосио, - напоминаю я. - Разве ты не видишь, как они любят, когда им пускают пыль в глаза? Да, многое они прекрасно покупают и с уличного лотка, но художественная фотография - не лоток, не жвачка, и даже не сосиска с кетчупом!
  Чтобы поставить все точки куда надо, на следующий день мы ходим по фотопавильонам. Их что-то около десятка, но почти все художественные фотостудии прекрасно отделаны, драпированы, почти все с подвесными потолками, паркетными полами, с какими-то лестницами-перилами, стеклянными загородками приёмщиц, шикарными лампами, и тому подобное. И как нам кажется, чем богаче выглядит павильон, тем скорее туда направляют свои стопы желающие запечатлеться граждане.
  - Вот! - торжествую я, - Теперь ты сама можешь убедиться: художественное фото подразумевает художественно оформленный съёмочный зал и всё прочее.
  - И во что нам это выльется? - уже начинает сдаваться Валентина.
  - Будем считать.
  Мы считаем. Мы составляем пугающе длинные списки очень необходимого оборудования, мебели, отделочных материалов и прочей ерунды, включая краски, клеи и всё-всё, мы обдумываем каждый пункт и сокращаем где только возможно. Я даже успеваю набросать пару-тройку эскизов будущей студии. По первым прикидкам выходит что-то около четырёх тысяч долларов.
  - Да вы что, с ума сошли?! - в ужасе кричит Валентина.
  Ничего не остаётся, как снова ехать в Эспираль и смотреть на месте.
  На месте - всегда виднее. Список сокращается, сжимается и испаряется, как медуза на горячем песке. Но я предлагаю начать с потолка. В виде пробы. А там, позже, удастся посчитать точнее. Главное решено окончательно - делать будем своими руками. Оплачивать бригаду шабашников, а самим в это время сидеть по кафешкам - это не наш метод, как сказал один умный человек. Наш метод - делать всё самоваром.
  Мы с Машей едем на Дьес Дэ Агосто, на Улицу Сантехников. Это мы её так назвали, для ясности. Может быть, именно сантехников там не так уж и много, но всё равно магазины сплошь хозтоварные. И полным-полно красильных лавок. Мы заходим в одну такую - стен не видно, всё заставлено разноцветными банками. Здесь специализируются на подборе цветов.
  Подбор цвета - это просто. Берётся банка густой снежнобелой основы и туда капают концентрированный краситель с помощью дозиметра, для чего существуют схемы, как какой цвет получить, и книги цветных таблиц. Грубо цвет получается сразу, а за несколько минут его подгонят максимально к вашему желанию. И при этом будут использовать потрясающий аппарат - банковибратор. О, это надо видеть, надо стоять в белом костюме с искрой в двух шагах от банковибратора, чтобы ощутить всю его прелесть.
  Представьте почти четырёх литровую жестяную ёмкость (ун галон), полную масляной краски, зажатую в резиновые захваты на витых пружинах. Щёлкает тумблер и ёмкость (банка то есть) начинает плясать, прыгать, бешено подскакивать и трястись с немыслимой частотой и столь же немыслимой амплитудой. И к вам в сознание заползает страшная мысль: "А вдруг шов на банке от всей этой тряски расползётся..." Нет, вы усиленно гоните эту мысль от себя. Вам так жалко ваш костюм с искрой. Вы держите себя в руках и ждёте конца нервно-психологического испытания. Ждать, к счастью, не долго - две минуты и краска размешана. И что удивительно, никто даже не помнит такого случая, чтобы шов разошёлся. "Что, так-таки ни разу и не разошёлся?" - недоверчиво переспрашиваете вы. "Нет, ни разу, - отвечают вам, - Банки-то канадские". Вы поднимаете брови: "А-а-а. Кана-а-адские. Так бы сразу и сказали".
  Вот она и готова, красочка. Синяя, как тропическая ночь. Впрочем, это я вру. Ночи здесь чёрные как сажа, про синеву - это я где-то читал, но оказалось не правда.
  Идея вкратце такова: сделать павильон под ночь, в тёмном колере, со звёздами, луной и прочими атрибутами. Смысл? Смысл двойной - красота и дешевизна. Тёмными цветами, известно, легче заделываются косметические изъяны, в данном случае пятна и трещины. Но мы несколько просчитались. Я попробовал красить потолок, а краска к нему не берётся. Синие капли аккуратно шлёпаются на расстеленые газеты, почти не оставляя следов на потолке. Что за наваждение?
  После долгих мучений мы красим потолок из аэрозольных баллончиков. А краску в банке я отнёс обратно. Трудно поверить, но мне без проблем обменяли её на стеновую вишнёвого цвета, ещё и благодарили, хотя я не доплачивал ни копейки. А по потолку я пустил золотые звёзды, с помощью опять же баллончика, но уже "золотого" - дул из него сквозь вырез в картоне.
  Через несколько дней утомительной возьни и борьбы со стенами и потолками, а так же с огромной витриной и стеклянной дверью, мы подошли к паласу. И вот тут-то мы крупно лопухнулись (не без этого). Купили палас, прекрасный серо-синий в полосочку и крапинку палас, купили ровно столько, сколько нужно. И заплатили. И довезли на остановленном на улице пикапчике. А того не прочли (болваны, по-испански не читающие), что паласы продаются с установкой, то есть, с настилом.
  Вот это мне в голову придти не могло никоим образом. Такого мы в Москве не видали. Мы больше привычны к ночной очереди за этими самыми паласами, с перекличками и номерами на ладонях. Это по-нашему. А что б не только с доставкой, но и с бесплатным настилом -с резкой, подгонкой и приклеиванием - нет, разум такую идею не принял и категорически отверг. И мы всей семьёй (совки и идиоты, что, в общем-то, синонимично) три дня ползали на четвереньках с сапожными ножами в руках, проклиная нашу несчастную жизнь и многое другое. Но вы не поверите, дорогой читатель - мы уложили его просто идеально. Несмотря на полукруглость стен. Всё было пригнано до миллиметра, ни один проф так не сделал бы. А всё потому, что для себя, точнее, для своего рабочего места.
  Завершение изнурительной эпопеи с паласом мы отпраздновали в кафе в толпе американцев. Дети Джорджа Вашингтона пьянели от баварского пива, а мы, дети Хрущёва-Брежнева, трезвели от бразильской тридцатиградусной водки и высоко оценивали пышные толстенные гамбургеры. Повеселились, что называется, в меру, но приятно.
  Дальше дело пошло быстро и легко как по писаному. Шторы, пластмассовая мебель, осветители, фон - без проблем. За два дня и один вечер я собрал довольно крутой компьютер. Да, цены на компьютерное железо в Кито как минимум вдвое выше, чем в Митино. Я ругал себя, что не смог узнать об этом заранее. Но, как говорится, знал бы прикуп, жил бы в Сочи. Знать обо всё человеку не положено. Да и Бог с ними, с несчастными "лишними" сотнями. Всё окупится, всё очень скоро окупится.
  Ворд Софт - так называется лучшая китийская компания по компьютерному железу и не только. Главный её менеджер встретил меня радушно как родного брата (это у него такой стиль, испускать радушие тройными порциями), наговорил мне ворох полезной информации, а я как бы в благодарность купил у него много чего по мелочи.
  Честно говоря, я ни на минуту не сомневался, что компьютерная часть моего проекта не вызовет особых затруднений. Меня беспокоил принтер. Главное, что получает от фотостудии клиент - это прямоугольную лаковую картонку с его, клиента, изображением. И такое изображение должно быть качественно отпечатано. Поэтому я не спешил. Через один журнальный магазинчик я выписал из Штатов обалденный каталог принтеров и прочих коробочек, имеющих отношение к изображениям: сканеры, проекторы, дижитайзеры и тому подобное. Всё в цвете и с детальными описаниями.
  Три дня я штудировал характеристики и делал выписки, по ночам я видел только принтеры: плёночные, с дай-печатью, с термопереносом, эмиссионные, лазерные, жидкостные, химические, все. Во снах я превращался в белый лист бумаги, загонял себя в лоток очередного принтера, отпечатывал себя же самого и долго, иногда через микроскоп, рассматривал точки, из которых состою. А наутро мне казалось, что моя кожа и на самом деле не бело-коричневато-розовая, а скомпонована из смеси жёлтой, пурпурной и голубой красок. От изобилия принтерных вариантов можно было сойти с ума. И любой из принтеров я мог заказать и получить в течение каких-нибудь десяти дней.
  Единственное ограничение фантазий, как всегда в этом печальном мире - деньги. О, да! Цены кусались. Это теперь всё, как говорят, рухнуло, кое-что вдвое-втрое, а что-то и в шесть раз, и более. А тогда цены были ещё молодыми и крепкими. И я отрёкся от мечтаний по принтерам, превышающим двухтысячедолларовый порог.
  - "Слишком шикарно", - рассуждал я, - "Здесь вообще никто не видел настоящий компьютерный монтаж, а я сразу же суну им в нос высший класс. Глупо. Пусть пока перебьются средним".
  Это было разумно. Тем более, что переход на высшее качество мог оказаться как бы запасным ходом, как ход конём, если вдруг у меня появятся конкуренты.
  Я бегаю по фирмам. Однако в Кито особенно не побегаешь. Большинство ведущих принтерных фирм имеют здесь только дистрибьюторов, распространителей, и никаких представительств. Пришёл я к одному такому, компании Бразэрс, и получил три листа цветной рекламы, и больше ничего. Да, распространитель закажет и доставит всё, что только есть на складах Бразэрс где-то в Иллинойсе, и доставит, возможно, не за десять дней, а всего за восемь. Доставка, разумеется, бесплатно, и на всё - три года гарантии. Чудесно.
  - А можно ли мне посмотреть на печать, я бы хотел взглянуть на результат печати.
  - О, в этом не будет проблем! Как только мы получим ваш принтер, наши специалисты проведут его полное тестирование, мы отпечатаем для вас всё, что вы пожелаете.
  Ясно, что подобные условия меня никак не устраивают. После посещения ещё нескольких таких "компаний", мне приходится довольствоваться в конце концов только Эпсоном и Эпплом. Оба они представлены неплохо. Эпсон даже пошире, но я начинаю с Эппла. Не терпится взглянуть на цветной лазер. Хотя мне уже известно, что просят за него аж шесть тысяч.
  В представительстве Эппла обстановка неожиданно тёплая, домашняя, даже можно сказать, простецкая. Всяк, кому не лень, заходит, сколько угодно издевается над компьютерами, а один чудак при мне запустил громаднейший плоттер и совершенно даром отпечатал себе метровый плакат. На него, на чудака, конечно, посматривали несколько косо, но так ничего и не сказали. А он отрезал подсохший полукартон, повернулся и ушёл, и даже не поблагодарил, будто ему в чём-то были обязаны. Эппловцы пожали плечами, но не произнесли ни слова (а я забавлялся тем, что представлял себе, что бы сделали с этим чудаком в Москве за подобную же наглость...).
  Ладно, вернёмся к лазеру. Вот он, белый шкафчик. Неподъёмный. Как можно вежливее прошу показать мне его работу. Всегда готовы. Запускают на прогрев. Пока он шумит и волнуется, в Принтшоп находят тестовую фотографию (если у вас есть компьютер и когда-либо был установлен Принтшоп, вы знаете эту фотографию - девочка с подсолнухами. Её знает, по-моему, весь подлунный мир). И отпечатывают её. Я настоял, чтобы распечатка произошла без какой-либо предварительной обработки изображения. И что же? Всё прекрасно и замечательно, краска блестит, пахнет типографией. Да, для бизнес презентаций, для цветных таблиц и текстов цветной лазер фирмы Эппл - вещь почти абсолютная. Но фотографию, увы мне, он не тянет. Полоски. Нерегулярные яркостные полоски. Да и блёкло как-то. Очень благодарю, но... Ещё раз увы.
  Там же один пацан советует мне сбегать в Хьюлетт Паккард. Царапает на листке адресок. Уже вечер, вряд ли я добьюсь чего-то путного от Хьюлеттовцев, лучше уж завтра. Иду домой. И наблюдаю за кучкой подростков, охотящихся на камьёнеты.
  
  Камьёнета - это грузовичок, пикапчик, изуродованная, полуотрезанная легковушка, у которой вместо задних сидений - открытая стальная коробка для перевозки... э-э-э... для перевозки они и сами не знают чего. Я имею в виду владельцев камьёнет. Покупают камьёнеты, я думаю, по двум причинам. Во-первых, они намного дешевле "полных" легковушек, а во вторых - на всякий случай. Вдруг действительно понадобится когда-нибудь что-нибудь перевезти. Нет, фирм по перевозке в городе хоть пруд пруди, только свистни, перевезут тебя за милую душу в любую точку страны. Но мне здесь возразят: "это фирмы, а самому-то куда как интереснее перевозить!" К тому же, вот у соседа есть камьёнета, а у меня, мол, нету. Не хорошо.
  Так или иначе, но в Кито этих камьёнет много. А поскольку они никогда ничего не перевозят (по крайней мере, мне ни разу не довелось видеть гружёную камьёнету, за исключением машин фруктопродавцев), то нашлось им довольно неожиданное применение. Они возят подростков.
  Происходит это следующим образом: на светофоре тормозит камьёнета - красный свет. Светофоры тут "длинные". К водителю подбегают три-четыре, а нередко и десяток пацанов и, почти ничего не говоря, всматриваются в его лицо. Едва заметным кивком водитель даёт добро, и вся ватага лихо прыгает в кузов. Там нет ни сидений, ни поручней, ничего, что было бы хоть как-то похоже на приспособленность к людским перевозкам. Но это-то как раз и нравится пацанам. Машина трогается, пацаны веселятся. Для них камьёнета - отличное развлечение. Причём двойное. Дело в том, что за проезд в кузове никто никогда не платит. Значит, сэкономлены несколько тысяч сукров, которые можно потратить на маленькие радости в виде тех же жвачек Чиклес. "Бесплатный", точнее, сэкономленный Чиклес - уже кое-что.
  Побывав в глубоких провинциях, я увидел истоки этого обычая - в качестве средства передвижения индейцы используют буквально всё, что движется, будь то хоть двадцатитонный скрейпер, хоть бульдозер, хоть трубоукладчик. Не говоря уже о грузовиках и тракторах с прицепами. И разумеется, никому не приходит в голову просить деньги за подвоз. Но ездить в тракторных прицепах провинциального индейца заставляет нужда, а в столице - какая же нужда? Никакой нужды, озорство одно. Атрассьонэс! Бесплатный аттракцион.
  
  На следующее утро я уже в Хьюлетте. Со мной говорят на таком прекрасном английском, какого я не слышал с того дня, как вылетел из Китая. Высший уровень инглиша как бы намекает на подобный же уровень принтеров Хьюлетт. Но увы мне и в третий раз. Я вожу пальцем по скользким пробным отпечаткам их цветного лазера и не могу скрыть разочарования. Да, полосок и неравномерностей намного меньше, чем у Эппла, но цветовые искажения просто немыслимы. И глазом старого фотографа я вижу, что исправить эти искажения нельзя принципиально, они заложены в красители и в метод печати.
  Что же делать? Больше-то, кроме Эпсона, ехать некуда. Приехали.
  Здравствуйте, дамы и господа Эпсоновцы! Как поживаете? И почему среди вас я не вижу ни одного японца? А-а-а, вы, оказывается, только представители, а не производители. Ясно, перекупка по контракту с суперскидкой для супердилера. Раньше это называлось фарцовка. Где? В Москве, конечно. Нет, у вас это никак не называлось. Разве что, негосио. Ну, да это не совсем то. В общем, как дела, господа негосиянты?
  - Дела выше всяких похвал, - заявляет несколько весёлый господин, распространяющий принтеры и запах недешёвого коньяка. И показывает мне листок с отпечатанным образцом. Со мной Маша, она, по наивности, чрезмерно восторгается:
  - Это жидкостным принтером так? - спрашивает.
  - Да, жидкостным, - отвечаю я, - Сам не верю.
  На картинке - фото какого-то модернового строения. Оно вполне серое, но меня интересует дерево перед этим строением. Дерево выглядит слишком живым. И небо тоже. С расстояния сорок сантиметров картинка совершенно фотографична.
  - А мы могли бы вот так же отпечатать прямо сейчас? - я не доверяю. Но любитель дорогих коньяков не удивлён. Он качает головой и хитро улыбается. Мол, не доверяйте, пожалуйста, а я вам сейчас нос утру.
  Нос нам, правда, не утёрли, просто отшлёпали фотографию всё той же бедной девочки с подсолнухами. Малюсенькую фотографию (чернила, видимо, пожалели), но мне всё ясно.
  - И сколько стоит эта машинка?
  Менеджер разводит руками и посылает меня к дамам. Дамы усердно жмут резиновые кнопки калькуляторов. У них выходят разные числа. Пересчитывают.
  - Триста двенадцать, - объявляет дама, что помоложе.
  - Триста двадцать два, - это старшая.
  Ну, не велика разница в конце концов.
  - Вот что, - шепчу я Маше, будто кто-то здесь понимает по-русски, - Принтер мы ещё поищем, другой какой-нибудь, а Эпсон будем иметь в виду как крайний вариант.
  Почему я решил, что он крайний? Потому что уж очень дешёвый. А раз дешёвый, значит, должен быть какой-то подвох. Впрочем, я ошибался, подвохов так и не обнаружилось.
  Мы идём по центру, задумчиво обгоняем туристов. У меня в руках тоже калькулятор, только в отличие от Эпсоновских дам, я не ошибаюсь. Я считаю. Картридж, жемчужная бумага, ламинирование, плёнка, брак, скидки... Много чего считаю. И выходит, что фото размером двадцать на тридцать, включая все мыслимые расходы, выльется нам в два доллара десять центов, то есть, чуть больше семи тысяч сукров. А в фотопавильонах такое фото оценивают как минимум в сорок тысяч, да ещё и без монтажа, и без накатанной плёнки. Значит, мы тоже могли бы брать сорок. Или же лучше ударить по конкурентам настоящим демпингом? Предложить за тридцать! Я рассказываю Маше о своих расчётах и мы оба радуемся как малыши.
  - Хорошо бы посчитать, сколько человек в день заходит в Эспираль, сколько их пройдёт мимо нашего локаля за десять часов.
  Мы не откладываем это дело, мы уже в Эспирали. Я засекаю время и прогуливаюсь по дорожке, кручусь у чужих витрин, Маша вертится где-то рядом. Отмыкаем наш локаль, заходим, выходим, пьём Пепси, и считаем, считаем, считаем.
  - Сто сорок шесть.
  - Нет, сто сорок восемь.
  - Двое детей не в счёт, они маленькие.
  - В счёт, в счёт! Для них тоже что-нибудь покупают.
  Я соглашаюсь, Маша права, для детей, конечно, что-нибудь покупа... сто сорок девять... вернулся, сто пятьдесят, девчонки, трое, сто пятьдесят три, мужик в очках, бабуля, туристы, шестеро, и двое, сто шестьдесят один и два, три, сто шестьдесят пять...
  Ровно через час мы получаем число триста семнадцать.
  - Нужно посчитать вечером и утром, - предлагает Маша.
  - Нет, ни к чему. Утром людей меньше, зато в пик раза в полтора больше. В среднем можно считать триста в час. Точнее нам не и надо.
  - Три тысячи в день? - удивляется Маша.
  - Да, действительно, никогда бы не подумал. Вроде бы заходит не много народу, а три тысячи набегает.
  Далее я воображаю, что к нам в павильон на первых порах удастся заманить каждого пятисотого человека. Это - шесть клиентов в день. Ну, пусть пять. Долларов по восемь в чистом с каждого. Сорок в день. Не густо. Но мы эти деньги целиком пустим в рекламу. И доведём до десятка клиентов в день месяца за три. И наши законные две тысячи в месяц мы получим так или иначе.
  А если так, то почему бы не обучить смышлёного паренька, или лучше двоих, чтобы не скучно им было, и посадить их на моё место, а самому открыть второй павильон в другом торговом центре? Пусть на это уйдёт целый год, не беда. Через полтора года - уже два павильона, около трёх тысяч месячного дохода. А это даст возможность утроить рекламу и открыть ещё пару павильонов (больше Кито не выдержит, не нужно больше) и тем самым навеки застолбить здесь эту коммерческую нишу. И прибыль целого года пустить на переоборудование, а в конце третьего или хотя бы четвёртого года дать такое качество и ассортимент, с которыми не стыдно хоть в Штаты, хоть в Австралию. Вот какие планы. И начаться всё должно здесь, в Эспирали, в отделанном нашими руками локале со звёздным потолком.
  Мы покупаем шампанское и коробку конфет, чтобы дома поднять наши маленькие тосты. Тост за Эспираль, тост за Эпсон, тост за компьютерные технологии, за международное объединение капиталов, бизнеса, и политических систем! Ура...
  
  
  
  IXX Обувные кошмары
  
  
  И тут у меня развалились туфли. Точнее, полусандалии. Я купил их в Медведково, в универмаге. Я бы и не купил, но Валентина настояла. Говорит, модные очень, сделаны на века, лёгкие и прочее. И вот, на те вам, "на века", развалились, вытащились пряжечки, подошвы покоробило. Иду, хромаю.
  - "Размечтался", - с досадой думаю я, - "Бизнесмен ...нов! У самого туфлей приличных нету, а туда же..."
  Хотя, конечно, деньги у меня имеются. На башмаки, вроде бы, должно хватить. Та-а-к, и где тут у них обувной отдел?
  Я с детства не люблю сандалии. Последний раз сандалии мне покупала бабушка, когда мне было лет, наверное, семь с половиной. Это были красные лаковые лодочки, удивительно уродливые. И все в дырочках. А тут Валентина надавила на меня, сбила с толку:
  - В тропики едем, - говорит, - А ты будешь как дурак в осенних ботинках бегать.
  Что же делать - я люблю ботинки. В ботинках в любой момент по луже можно пройти. По чём хочешь можно пройти. Хотя какие тут в Кито лужи? Дожди, конечно, бывают, и ливни бывают. Лужи тоже, впрочем, есть, пока дождь идёт. Потом, правда, куда-то всё быстро девается, в смысле, вода.
  Я думаю, босоножки мои сандалетные проходили бы ещё, может, месяца два, а так, за шесть недель им наступила полная кончина - я в них лазил на Пичинчу. Сандалеты - не горная обувь, нет. Чуть-чуть на них нажмёшь, они и расползаются.
  Итак, проблемы-то вроде бы нет - иди, покупай. Ну, я и пошёл. Расползлись они в Эспирали, с Эспирали и начал. Хожу, заглядываю, щупаю. И всё что-то на детский отдел, на магазин детской обуви всё смахивает. Думаю:
  - "Как же так? Что ж они такие маленькие?"
  Смотрю - везде сорок да сорок, сорок да сорок. Тридцать восемь-сорок, куда ни сунься. Подхожу к продавцу, спрашиваю:
  - Сорок три? Или лучше сорок три с половиной? Или сорок четыре?
  А он, как больной, пучит на меня свои глупые глазки и вопроса до конца не понимает. То есть, он знает, что сорок четыре - это такая обувь, где-то шьётся и в природе существует. Но за пятнадцать или двадцать лет своей торгашеской работы он её ни разу не видел.
  - Нет, - машет головой, - Нету.
  Нету, не видел, не получал, не ожидаю, не надеюсь. И вот тут я впервые за время пребывания в Эквадоре поглядел на ноги эквадорцев. И был очень удивлён. Не то, что маленькие ростом, но и такие как я, и даже выше меня, все мужики носят женские размеры. Да и фасоны тоже не весьма мужские. Так, какие-то остроносики. У нас в Москве некоторые женщины, те, кому за сорок пять и побольше, тоже любят нечто подобное. Острые, на низком каблучке, лёгкие. Бегать удобно, по делам, по рынкам, нога на эскалаторе не подвернётся. В общем, женское у них тут всё. Размер ног, смешно, сорок - это максимум.
  Смотрю и глазам не верю. Вот идут навстречу два мужика. Обоим по полтиннику, с сединой, серьёзные, морды крупные. Пиво, очевидно, любят. То есть, всё как у нормальных людей, и даже большой портфель имеется. А опустишь взгляд, поглядишь на землю: ёлки-палки! что ж там такое - ножки как у балерины, тридцать восемь, да и то хлопает, при быстром шаге пятка выскакивает.
  У меня и в совейском суюзе с ногами были большие проблемы. Вообще-то мой любимый размер - сорок три с половиной. Но это в длину. В ширину - все сорок семь. Широкие у меня пальцы, ступня такая. И подъём неправильный. Короче, уродская нога, можно сказать. То есть, внешне-то хорошо, внешне всё как должно быть, ничего уродского и не видно. А как обуешь советские туфельки, сразу же понимаешь: нет, уродская у меня нога, совершенно уродская. Потому что туфельки, хоть какие хочешь надевай, а всё равно жмут.
  Конечно, сорок пятый не жмёт, в сорок пятом в ширину хорошо. Зато в длину - лыжи лыжами. Как в таких ходить - не знаю. Разве только ваты в носки напихать. Впереди можно даже тайничок сделать, мало ли чего там носить. Но так как я не двухметрового роста, а всего сто семьдесят пять, то сорок пятый мне как-то не идёт. Вот и покупал я чехословацкую какую-то настойку на травах и неизвестных веществах и наливал её внутрь. А ещё, за отсутствием чехословацкой настойки, тройной одеколон наливал. Прямо в ботинок. Вылью себе полстакана, суну ноги - холодно, но приятно. Хожу, хлюпаю, туфли растягиваю. Так, смотришь, дня за три-четыре растянулись. А ещё через неделю и мозоли заживают, и дней через десять можно уже начинать ходить по-настоящему, без хромоты.
  К этому я, в принципе, привык, ещё в детском возрасте понял - в советской обувной промышленности, равно как и в сантехнической, работают только кретины. Вот гвозди, тяпки, топоры - это хорошо. Там, очевидно, трудятся нормальные люди. А у которого не всё в порядке с головой, тот сразу же идёт сапоги шить.
  Нет, я не о тех, которые в фанерных будках сидят, ремонт обуви, индивидуальный пошив и прочее. Эти люди как раз умные. Хотя однажды и у них мы заказывали, и расползлось всё через три месяца, по всем швам расползлось. Но не от того расползлось, что он дурак, тот обувщик, а именно от того, что мастер-то был умный. Он заранее точно рассчитал, чтобы расползлось через три месяца, а не через три недели.
  Ну, а сантехника в суюзе всегда была соответствующая. Краны - они всегда текут, капают, резьбы и прокладки у них срываются. Унитазы, сами знаете, какие звуки издают. Весь этаж содрогается. А то ещё лучше, бачок соловьём запоёт. Хорошо так поёт, минут сорок, пока окончательно не напоётся.
  Так что у меня было предвзятое отношение ко всяческим кранам и обуви. Я даже считал, что и обувь, и сантехника - они во всём мире такие кривые. Но всё же мне и в голову не могло прийти, что в Южной Америке, в Эквадоре, совсем нет сорок третьего размера. Если б я только знал об этом, я б, конечно, купил бы в Москве пять пар. Все - сорок четвёртого. А может и больше купил бы, семь пар или восемь. А теперь я остался вообще ни с чем. Сандалии разползлись, пора обувать другие, а нету.
  Но вначале я по наивности решил, что всё дело в Эспирали, что просто Эспираль такая ненормальная и у неё дурацкие проблемы. А так как Валентина и Маша были рядом, то Валентина мне и говорит:
  - Это ничего, такое случается. У них на всех один снабженец.
  Я спрашиваю:
  - С чего ты взяла?
  - Ну, как же, в Москве так когда-то было. Снабжают всех одной базой. Завезут сорок вторые, смотришь - вся Москва битком набита сорок вторыми. А спроси сорок первый или сорок третий - нету.
  Я говорю:
  - Что ты советские времена путаешь? И не только с времена, но и с пространства. Другое тут пространство. Здесь торгуют только тем, что интересно, а иначе не продашь.
  Ладно, попробую посмотреть в других магазинах, по другим центрам пошатаюсь. Вышли мы, идём по Амазонас, глядим под ноги. Вижу - впереди человек восемь американцев. Громадное мужичьё, в каждого из них три меня влезет. Возрастом, наверное, лет по двадцать, а то может быть только по восемнадцать, но выглядят на все сорок. Не лицом, конечно. Лица у них и на пятнадцать не тянут, зато комплекция - ровно на сорок. А ноги - это же не ноги, это даже не лапы. Ступы неохватные. И все пятидесятого размера, не меньше.
  Вот, думаю, пожалуйста вам: люди на земле живут разные, а некоторые и пятидесятыми, бывает, шлёпают. Причём, по этому же самому Эквадору шлёпают. И тут возникает у меня смешная мысль: туристов же здесь, из Европы, Америки, Австралии - полным полно. И представьте: приезжает такой турист, вроде меня, полный дуралей в сандалиях, а сандалии-то у него брынь! и лопнули. Что он делает? Конечно, он может обратиться к своему гиду, а если один приехал, то в отеле к кому-нибудь. А там ему скажут: "Поезжай-ка, мол, братец, туда-то и туда-то, и купи себе приличных башмаков".
  Между тем иду я несколько боком. То есть, вроде бы прямо, но левую ногу ставлю как-то под углом. И хромаю. И ещё за Валентину прячусь. Потому что ремешки, которые вылезли, по ноге хлопают и привлекают внимание прохожих. К тому же мне приходится ноги, так сказать, подволакивать, потому что в сандалиях бугры. Ну, в общем, инвалид инвалидом. И с каждым шагом ноги начинают серьёзно побаливать, ныть от ступни до колена.
  Там ведь мало того, что пряжки повылезли, там ещё и подошва провалилась. Это вообще первоклассный фокус. Туфли итальянские. А итальянцы, известное дело, фокусники, все как один Гудини. И вот они придумали такую штуку: внешне подошвы будто бы толстые, но на самом деле они тройные: немного снизу, немного сверху, а внутри пусто. Не совсем, конечно, пусто, а так, какой-то пенный пластик. Со временем этот самый пластик и провалился. Точнее, с каким временем? За полтора месяца он провалился.
  В общем, иду я, постанываю, хромаю, ещё чуть-чуть - плакать начну. И как раз видимо от того, что я в таком плачевном состоянии, шагаем мы вообще не в ту сторону. А именно, на Юг. И чем дальше мы идём, тем больше вокруг оптики.
  О, это ещё одна великая загадка города Кито. Никто и не пытается её разгадывать - безнадёжное дело. Видели ли вы хоть когда-нибудь хоть одного индейца в очках? Вот и я тоже не видел. Я и представить себе не могу, как он в очках может выглядеть, это индеец. Зачем ему очки? Он же здоров, как козлёнок, он от природы весь, его никакая хворь не берёт. И глаза - как у андского орла. Но и метисы, полуиндейская кровь, тоже на глаза крепки, за полверсты читают мелкие надписи на автобусах, я тому свидетель.
  Но на китийском Юге, прямо в сердце индейской колонии, в гуще "тёмных" и потому железно здоровых метисов, на каждом углу - оптика. Всюду продают очки. Не от солнца. В Кито солнце не едкое, не злое, как на островах, солнечные очки здесь носят больше для форса, чем от нужды. Но торгуют очками оптическими. На одной площади, крутнувшись вокруг своей оси, я насчитал шесть Оптик. Разумеется, все они пусты до тоскливости, нет покупателей, нет бизнеса, ничего нет, одни увеличительные стёкла.
  Однажды я зашёл в одну такую оптику, просто так зашёл, по ошибке, можно сказать. И что бы вы думали? Сидят там двое, он и она, умудрённые и убелённые, чистенькие, в снежных хрустящих халатиках, у него галстучек с заколкой, на лице - семь лет бостонского университета, три языка, две статьи в толстом медицинском журнале. Интеллигент. И ещё на лице - печаль. Нет бизнеса, нет денег, ничего. Я поглядел, и стало мне этих оптичников очень жалко. Нищие они, бескопеечники. Но с другой стороны, ведь кто-то же открыл на этой площади шестую оптику? Вообразите только: приходит он на площадь, оглядывается по сторонам, видит пять магазинов Оптика и говорит:
  - Хорошее место. Открою-ка я ещё одну оптику.
  Ну не дурак ли? По-моему, полный дурак. Но ведь открыл же! И теперь глядит он сквозь надраенную, наполированную витрину на прохожих и тоскует. Если б он шнурками торговал - давно повесился бы. А линзы - что линзы, что с них толку? И смех и грех, как моя бабушка говорила.
  Но мы прошли эту оптическую площадь и спустились с пригорка. Там, внизу, и правда, пруд пруди обувными магазинчиками. Заходим в один, и я, естественно, задаю соответствующий вопрос:
  - Как там на счёт сорок три?
  Мне кричат:
  - О, да, конечно, сеньор! Сорок три? Море сорок три! Океан!
  И подают пару сорок второго. На ней так и нарисовано, крупным оттиском: сорок вторая! Я показываю и говорю:
  - Как же? Тут написано четыре и два, а мне надо как бы наоборот, четыре и три.
  Они отвечают:
  - Это ничего, что там так нарисовано. Это ерунда. На самом деле это даже больше, чем сорок три. Вы пробуйте, пробуйте, примеряйте!
  Ну, думаю, кто их знает? Может быть тут тоже хитрость ещё покруче итальянских гудини. Ладно, сажусь, пробую. Вот только я туда пальцы никак не могу воткнуть. Большой палец ещё проходит, а вот остальные уже не идут. Примерить не удаётся. Я, конечно, обижаюсь, а мне, конечно, ещё одну пару приносят, потом ещё одну. Но я их и пробовать не собираюсь, просто прикладываю подошва к подошве. А продавцам показываю мой сандаль. Не весь сандаль, а только подошву. Прикладываю тоже и выходит там лишку аж на четыре пальца. Или на три пальца, но всё равно не то, совсем не то.
  Выходим. На полусогнутых инвалидских протезах я ковыляю в следующий магазин. Вхожу и, не обращая на бегущего продавца никакого внимания, цапаю с витрины самое, как мне кажется, большое. Переворачиваю - так и есть, сорок два. Спрашиваю сорок три. Ну, тут мне честно говорят - нету. Хорошо, пытаюсь влезть в эти сорок два - тот же результат. Наконец, в очередном магазине, несмотря на то, что на башмаке снова написано сорок два, я в него всё же влезаю. Открытая конструкция. Влезть-то влез, но встать, наступить на землю всей ступнёй не могу, больно хоть кричи. Впрочем, кричи не кричи, толку нету.
  И вот я потихоньку впадаю в глубокое отчаяние. Ноги, как назло, невыносимо горят. Снова присматриваюсь к прохожим и замечаю, что здесь, на Юге, прохожие не только темнее, но и мельче. И ростом мельче, и ручки у них мельче, и носики потоньше, всё маленькое, ну, совсем дети. А обувь, о-о-о! о башмаках лучше и не говорить. Не то, что детское, а прямо кукольное всё. Что делать, что же делать?
  Собираю силы и решительными спотычками доскакиваю до нового ларька. Ларёк ничего себе, большой, с зеркалами, дамочки симпатичные бегают. Тут я задаю вопрос иначе. Я говорю:
  - У вас для американских (я подчёркиваю это слово, по слогам произношу) для-а-ме-ри-кан-ских-ту-ри-стов есть что-нибудь?
  Дамочка застывает секунд на десять, потом круто разворачивается, убегает и приносит кроссовки. Белые обалденные кроссовки. Хвалит, говорит, мол, Бразилия и прочие дела. Ладно, пусть будет Бразилия. А размер? Сорок один. Я говорю безнадёжно:
  - Для мужчин что-нибудь. Для больших мужчин. Знаете, говорю, бывают такие американцы, огромные такие, толстые?
  Я ей по-испански говорю, потом по-английски говорю, даже по-русски немножко говорю. Вроде бы понимает, кивает головой. Мол, я сознаю, что бывают большие американцы. Толстенные такие американцы. Кругломордые. Мол, я с вами вполне согласна. Тогда я спрашиваю:
  - А для них, для больших и кругломордых есть хоть что-нибудь?
  - Нету, говорит. Для кругломордых как раз ничего и нету.
  Я сижу на крошечном стульчике и не хочу подниматься. Зачем мне вставать? Всё равно идти не смогу. В конце концов, думаю, лучше уж я разуюсь и так, в носках побегаю.
  В это время заходит индеец. Главное, длинный индеец, как оглобля длинный, пожарная каланча. И берёт с полки сороковой размер. Ботиночки коричневые, с застёжечками. Шикарные ботиночки. Но ведь сороковой же! И ныряет своей лапой в этот сороковой. Буль! - и нырнул. Без всяких ложечек и даже не нагибаясь. Он бы, наверное, и в тридцать восьмой нырнул. Разве только с ложечкой. Вот такие чудеса в этом городе Кито. Я смотрю и думаю:
  - "Вероятно, такие же чудеса происходяь и в Колумбии, и в Чили, и в Перу. Разве что в Аргентине этого волшебства поменьше. Там, по слухам, индейцев только десять процентов. Хотя кто их знает, этих аргентинцев..."
  Тут вмешалась Валентина:
  - Всё, хватит, нужно ехать в магазин, где подороже.
  Я удивляюсь:
  - При чём здесь цена? Дело же не в цене, в размере.
  - Нет, - спорит Валентина, - Я всё поняла. Поедем в магазин европейских товаров.
  Мысль, надо сказать, здравая. В Европе размеры другие вроде бы. Хотя я тут же сомневаюсь: зачем бы им, эквадорцам, покупать в Европе сорок третьи башмаки, если здесь их почти невозможно продать? И всё же соломинка есть соломинка. Хоть одним пальцем, но обязательно за неё ухватишься. Вот и я хватаюсь. Но ходить отказываюсь наотрез. Даже к тротуару не желаю идти. На казнь я больше не согласен.
  Проблему решает Маша. Она выскакивает из магазина и уже через минуту тормозит такси. Такси на Юге полно. Причём, как я заметил, в южную сторону они все заняты, а обратно идут порожняком. Очевидно, туристов подвозят. В такси на заднем сиденье я расселся как король. Сандалеты снял, сижу, ноги охлаждаю о резиновый коврик, балдею - слов нет.
  Чтобы зря не тратить деньги, мы едем к ближайшему "европейскому" центру. Он называется Эль Хардин, что значит "сад". Расположен он, разумеется, всё на той же Амазонас, но от туристического района далеко. И вот, каким-то чудом, я взбираюсь на высокие ступеньки Хардина, и там, на первом этаже, косо вползаю в замечательный обувной магазин. Его легко найти, он угловой и там нет дверей, только проёмы. Заходишь в такой проём, а вокруг одни ботинки-чёботы. С ходу натыкаюсь на сорок три! Правда, холщовые. Из натуральной холстины, или из мешковины, парусины, брезентины - не очень-то я разбираюсь в этих тонкостях - матерчатые, грубые такие, жёсткие. Резиновая подошва приварена примерно как к кедам. Расцветка идиотская - мелкая клеточка. В таких, конечно, вполне можно бегать по пляжу, дома тоже, и в машине, наверное, в них хорошо, подошва тонкая, педаль прекрасно будет чувствоваться. Удобная вещь одним словом. Но по городу ходить в таком виде - не очень.
  Однако на всякий случай я парочку этих клетчатых всё же прихватил. Держу, не отпускаю. Потому что другой пары нету. Не знаю, возможно на складе у них и найдётся что-нибудь, а на витрине нету. Я не спрашиваю, я просто схватил и таскаю с собой. А сам пересматриваю ботинки.
  Короче говоря, в конце концов мне повезло. Нашёл я таки! Правда, дорогущие, чуть не восемьдесят баксов. Удивительно ценная башмачина. Но сделано как - чудо! Нет, Валентине не понравились, она говорит:
  - Тупорылые они, на свиней похожи.
  Ну и Бог с ними, Бог с ними! Какое мне дело, на кого они похожи? Хоть на крокодилов, хоть на кроликов, лишь бы сорок три. На них так и написано: сорок три! Сделано в Чили, бычья кожа. Толстенная кожа, в полмизинца, но мягкая. Правда, ко дну приклеены стельки. Тоже очень толстые. Одного поролону на полтора сантиметра. Ну, уж на сантиметр точно наберётся. Я предполагаю, что эту стельку наклеили специально для китийцев. Башмаки-то вообще сорок три, а благодаря толстой стельке выходит сорок один с половиной.
  В этот момент на моё счастье позвали продавщицу. Их было две, осталась одна. Но и её отвлекли каким-то пацаном. Он капризничает и чего-то громко требует. Она с ним возится, а мы в другом углу. Я запустил руку внутрь, зацепил когтями, и как рвану! Раз! - и выдрал стельку с мясом. И из второго выдрал, в карман их сунул и улыбаюсь. И теперь в руках у меня родные башмаки, хоть и дорогие, но зато сорок третьего, сорок третьего чилийского быка. Обуваю, зашнуровываю. Прекрасно. Слегка, конечно, мизинцы давит, ну, мне с детства мизинцы давит, не привыкать. А потом разносится, я думаю. И говорю своим:
  - Решено, покупаю.
  Хотел я и те клетчатые захватить. Так, на всякий случай. Думаю: не дорого, пятнадцать долларов всего, поставлю под кровать, пусть стоят себе. Но передумал. Обойдусь как-нибудь. Если уж смог один раз найти, то и в другой раз найду. Логично.
  Вот так закончилась эпопея с башмаками. Правда, если честно, я ещё дней десять не мог правильно наступать на левую ногу, болела. Но позже прошло. А к тому времени и башмаки совершенно растоптались, так что очень скоро я перестал замечать их на ногах. Будто бы вместе с ними и родился. Прямо в бычьей коже.
  
  В тот же день, вечером, мы с Машей нашли скорпиона. Прямо на улице, на дорожке, в двадцати шагах от нашей двери. Как он попал в город - не понятно. Правда, потом я уже не удивлялся, встречая их то тут, то там. Экзотика, конечно, но ко всему привыкаешь. Тем более, что эти скорпионы совсем не опасны.
  Мы присели на корточки и кончиком перочинного ножика, но осторожно и не больно, дотрагивались до чёрной бархатистой спинки, до похожей на жирную запятую иглы, шевелили длинные усы. Скорпион был чёрен как уголёк, малыш ещё, сантиметров восемь длиной, если с хвостом считать. И очень вялый. От холодной росы он совсем окоченел и на нашу назойливость реагировал медленным помахиванием хвостика, пучил глаза как морской краб и пятился в траву. Но мы снова аккуратно достали его оттуда и смотрели. Одно дело, когда скорпионов показывают за стеклом, в сухих аквариумах, и совсем другое - встретить его на тротуаре.
  - По-моему, он не ядовитый, - рассуждает Маша, - Был бы ядовитый, давно бы на нас напал.
  - Зачем ему нападать? Яда, конечно, у него нет, не дорос, но и взрослые скорпионы ни на кого не нападают.
  - Пока не наступишь, - добавляет Маша.
  Всё же она девчонка, немного побаивается. Или, говоря точнее, брезгует. Жуки, пауки, червяки... бр-р-р! Хотя интересно, конечно...
  Ну, помучили мы скорпиона и отпустили. Даже помогли ему получше спрятаться, перенесли в газон, где трава повыше. Не дай Бог, кто наступит на него на дорожке, раздавят ребёнка.
  - Только не говори маме, - прошу я Машу, - Не поймёт. Скажешь ей про скорпиона, она ни за что больше не согласится гулять в лесу. Если скорпионы по улицам бродят, то, сама понимаешь, в лесу их, по логике, видимо не видимо.
  - Но мы же их не видели ни в каком лесу, ни одного.
  - Не видели, потому что там их нет. Почти нет. Но мама будет думать, что есть.
  Маша согласилась молчать. Правда, мы не удержались, в тот же вечер всё рассказали. Удивительно, но Валентина отреагировала очень спокойно: подумаешь, какой-то полудохлый паучок на дорожке.
  - "Пронесло", - я вздохнул с облегчением, - "Походы в лес не будут иметь никаких препятствий".
  И действительно, я так и не понял, где живут чёрные скорпионы. Уж во всяком случае, в эвкалиптовых рощах, где мы любим иногда прогуляться, их не бывает. А может быть они городские, обитатели цветочных клумб? Всё возможно. Спрошу как-нибудь адвоката. Впрочем, откуда ему знать про скорпионов?..
  
  
  XX Центры, госпиталь, базар и колледж
  
  
  Кстати, пару слов о так называемых торговых центрах европейского типа. В Кито таких три. Это уже упомянутый Эль Хардин, что на Амазонас, Ки Сэнтро, что на улице Объединённых Наций, и Эль Боскэ, расположенный в одноимённом районе. Они - высший свет торгового бизнеса, образцы для подражания и жемчужины, достопримечательности города.
  Все три - на Севере, что не удивительно. Лучшим из них мне показался Эль Боскэ. Он очень большой, я умудрился даже заблудиться в его переходах, вышел на какую-то крышу, с которой, впрочем, аккуратно спустился на стеклянном лифте. Между собой мы зовём этот центр просто Боск. Многие местные поступают так же, дабы не создавать неразбериху, ибо "эль боскэ" - это какой угодно лес, а просто Боск - это шикарный торговый центр.
  Что можно купить в этих центрах? Разумеется, всё. В основе, конечно, шмотки. Так уж принято: построй шопинг-молл, или любое торговое здание, при этом даже объяви, что продавать там будешь только электронику и автомобили, а потом зайди через годик. И увидишь, что в каждом углу, кроме электроники, посетителям предлагают штаны и бюстгалтеры. И если это вовремя не пресечь, то твой магазин за несколько лет превратится в типичный универмаг, а электроника переселится в полуподвалы. Поэтому я нисколько не удивился, увидев, что в этих китийских центрах процентов шестьдесят товара - шмотки. Зато остальные сорок - вполне полезные вещи.
  Правда, на шмотки я тоже обратил внимание и понял - одеваются здесь либо чокнутые, либо уж совсем одуревшие от денег. Какой-нибудь захудалый (на мой взгляд) серенький костюмчик, каких я, кажется, могу хоть тонну купить на южной толкучке, в Боске оценивается в восемьсот долларов. А пиджачок типа смокинг потянет раза в полтора тяжелее. Что уж тут говорить о шубках и крокодильих сумочках? У меня в калькуляторе не хватает разрядов, чтобы пересчитать такую шубку в сукры.
  Справедливости ради нужно добавить, что в любом из упомянутых суперцентров найдётся и кое-что подешевле, попроще, но всё равно одеться на пару сотен долларов вряд ли удастся. Разве что в тренировочный костюм с кедами, да и то если не Адидас.
  Отличительная черта элитарных магазинов - полное отсутствие мошенничества. Если на штанах нашито Левис - это точно Левис и есть, и Китаем от него не пахнет совершенно. Что не хамят продавцы, так это не удивительно, в Кито нигде не хамят. Но здесь вдобавок можно делать заказы на что угодно, хоть на носки из белой лайки. Вам позвонят (причём будут дозваниваться хоть неделю, пока не дозвонятся) и, если желаете, доставят на дом, как только получат их из Монреаля или Сиднея. Всё на полном серьёзе. Вас здесь принимают как богача уже потому, что вы не просто пролетаете по коридорам как бы ища выхода, а заходите в отделы и с умной физиономией щупаете всё подряд, внимательнейшим образом изучаете ценники.
  Главный недостаток - продавцы. Это милые, но невыносимо назойливые создания. Они спешат вам на помощь, они растилаются перед вами, предлагают себя в услужение. Их так учили, они не виноваты, но две трети своей энергии вам приходится затрачивать на то, чтобы как-то избавиться от этой "помощи".
  Я, например, сразу же им объясняю, что грамоте обучен ещё со школы, и что разберусь с ценами сам. Разумеется, такое объяснение не производит абсолютно никакого действия. Тогда я выражаю протест и поворачиваюсь к ним спиной. Продавцы проползают у меня под ногами и выныривают из груды джинсовых курточек. Я размахиваю руками и строю им ужасные рожи. Продавцы кланяются, приторно улыбаются и обещают немедленно принести со склада новейшие поступления, но не отходят ни на миллиметр. Как часто я уходил без покупки только потому, что услужливый продавец не позволил мне спокойно рассмотреть товар. И какой идиот принимает на работу этих болванов, разоряющих торговлю своим тупым раболепием?
  Иностранцы в Кито чаще всего заходят в Хардин. Тут две причины. Первая - это, конечно, Амазонас. Если захотеть - от Хардина можно дотопать прямёхонько к отелям. Иди себе и никуда не сворачивай. Всего-то полчаса ходу. А на такси - один доллар вместе с чаевыми. Вторая причина - фудцентр. Пол-этажа наверху отданы в распоряжение дюжине конкурирующих кафе.
  Здесь представлен весь диапазон кухонь, от джунгле-индейских, через средиземноморские, до китайских. Русской кухни, ясное дело, нету. Но если скомбинировать кое-что из итальянского с кое-чем из китайского, можно получить вполне съедобный русскоподобный обед. Правда, дороговато, долларов по десять на нос обойдётся. Но вкусно и без дураков, всё настоящее и свежее.
  В Ки Сэнтро тоже большой фудцентр, даже помощнее Хардинского. Кроме всего прочего там работает настоящий открытый кулинарный цех, где вы можете заказать торт и, попивая Пепси, наблюдать за всеми таинствами его приготовления. Можно, конечно, взять торт сразу. Качество приготовления здесь ни с чем не сравнимо. Я думаю, что и дома так не получится, даже если у вас двадцатилетний опыт тортовой выпечки. Нет, не получится. В Ки Сэнтро работают если не боги, то уж во всяком случае ангелы кулинарии.
  А этажом выше - игровой зал. Точнее, несколько залов. В основном - электронные развлечения, аттракционы на любой вкус и возраст. Очень шумно и весело как в Луна-парке. Имеет место и небольшой азарт - игра на жетоны. Можно немножко выиграть, но чаще - проиграть.
  Отношение зажиточных китийцев к этим центрам однозначное - местные относятся к ним как к местам для гуляния. Особенно в дождливую погоду. Ки Сэнтро - очень длинная конструкция. Если неспешным шагом пройти туда-сюда по всем этажам и переходам, останавливаясь у витрин и заходя в отделы, то уйдёт, вероятно, пара часов. После чего можно посидеть в одном из многочисленных кафе и послушать пианиста. А наслушавшись, подняться и поиграть. После игры выпить Колы и снова пройтись туда-сюда. Вот и вечер кончился. Я говорю это без всякого преувеличения, со мной согласятся несколько тысяч китийцев.
  Кроме трёх европеоидных, есть здесь куча центров классом пониже, полдюжины средних типа Иньякито и Караколи. Оба на Амазонас, друг напротив друга. В них не гуляют, но покупают, очевидно, чаще. А ещё ниже - это класс Эспирали. Этих тоже немало, десяток наберётся, низы светского общества. Ниже низов - простые магазины, иногда очень большие и многоэтажные, но унылые и пустые (не в смысле товара - товара везде одинаково много). Народ простые магазины не любит. Несмотря на явно бросовые цены. Китийский народ крайне солидарен - если, мол, мои соседи не ходят в СэСэНэУ (центр весьма низкого класса и с низкими же ценами), то и я, мол, ни за что туда не пойду, и не уговаривайте. И гуляют по СэСэНэУ тени забытых предков и семь измотанных скукой охранников, которые и сами толком не знают, что именно они охраняют и от кого.
  Совершенно нечаянно я нашёл универсальный и безотказный способ, позволяющий точнейшим образом определить уровень прибыльности и оборотливости торгового центра, и даже отдельного этажа или угла. Я выискиваю локаль поменьше, метров на тридцать общей площади (от двадцати до тридцати пяти) и, прикинувшись посланцем от фирмы (несуществующей), расспрашиваю продавцов, по чём у них месячная аренда, то есть, сколько платит их хозяин за помещение. Разумеется, вам могут отказать и не ответить, но это - крайне редко. Если вы держите себя легко и независимо, если вы всем видом показываете, что вам, собственно, плевать, сколько он платит и платит ли вообще, это не ваша забота, а просто шеф приказал узнать, то вам непременно расскажут всё и даже больше, чем вы спрашивали. Так вот, в разных центрах аренда локаля может колебаться от (внимание!) пятидесяти долларов в месяц, до полутора тысяч. Именно в таком соотношении нужно считать и торговые успехи этих локалей и самих центров. Причём локаль за пятьдесят и локаль за пятьсот могут находиться на расстоянии ста метров друг от друга, но в разных центрах, как например Уникорнио и Иньякито соответственно.
  В Кито живёт и здравствует убеждение в том, что лучше платить много, но и зарабатывать много, чем иметь мизерные расходы и почти никакие приходы. Я как-то склоняюсь к мнению, что китийцы в чём-то правы...
  
  А вечером мне позвонил Андрюша - итальянский адвокат, и обрадовал:
  - Нужно, говорит, медицинские тесты проходить. Мы, говорит, замяли это дело по причине спешки, а теперь с меня требуют бумажки. Так что, будь любезен, пройди.
  Я согласен, что мне стоит тесты пройти? Но где и как, и во что это обойдётся? Итальянец объясняет, я записываю и на следующее утро мы, как примерные пионеры на прививке, являемся в госпиталь на обследование.
  Госпиталь мы искали долго. Итальянец объяснять не умеет, он привык размахивать руками и высоко подпрыгивать, а телефон лишает собеседника этих крайне необходимых деталей разговора. И потому я не всё понял. Уяснил только, что на Абенида Америка есть пешеходный мост. Ну, вот он этот мост, там нищий алкоголик сидит в углу на железной сетке и протягивает нам банку из-под сапожного крема. Я дал ему тыщу, от щедрот. Но про госпиталь этот нищий всё равно никогда не слышал. Он, вероятно, по образу и подобию его русских собратьев по тоске, все болезни излечивает известным радикальным средством. Вот только "наши" лечатся Русской, а он - Анисовой, в этом - разница технологий.
  Госпиталь же нашёлся неожиданно и только по вывеске. Мы-то высматривали серые пятиэтажные бараки без балконов и с закрашенными белой краской окнами, а здесь какая-то роскошная вилла в два этажа, большая и розовая, окна огромные, надраенные, а вокруг - деревья. И ни малейшего признака больницы. Ладно, зашли, в регистратуре приняли мои документы и направили к сестре. Там завели на нас карточки, пластмассовые, типа кредиток, и попросили оплатить по пятьдесят тысяч сукров. Мы оплатили.
  Прождали мы довольно долго. Госпиталь оказался народным - здесь не спрашивают, имеешь ты страховку или нет, не интересуются, откуда ты и зачем тебя принесло в столицу, или же ты вообще местный. Раз уж пришёл в народный госпиталь, значит у тебя не густо с деньгами, а в таким положении зачем же тебя мучить вопросами, унижать то есть? Никто и не унижает.
  Я кстати, тоже не обиделся на итальянца. Ну и что же, если он приписал меня к бедным? Как гласит мудрая еврейская пословица, не тот богач, кого считают богатым. Впрочем, итальянец, скорее всего, не дурак всё-таки. В народный госпиталь он направил меня исключительно по причине отсутствия страховки.
  Так как нас внесли в семейные списки (просто поглядели, что мы всей кучей явились, и внесли, без вопросов), то и вызвали к врачу всех троих, оптом. Доктор оказался американцем. Типичный немец, но выросший вне Германии, поэтому слегка эмоционален, но по-немецки дотошен и крайне логичен. Работает он в Эквадоре по контракту, заплату получает от правительства. Сколько получает - не сказал, но по всему видно, что больше, чем в Штатах (слишком уж он доволен жизнью).
  Немец-терапевт провёл осмотр комплексно-выборочно. Как это? Элементарно. У меня он послушал сердце и дыхание, у Валентины изучил язык, зубы и нос, а Маше ощупал всю спину от копчика и до затылка. Потом тщательно перечитал наши московские справки о прививках от жёлтой лихорадки. Пробовал было прочесть и русские страницы, но бросил. И склонился над журналом. А нас попросил погодить в приёмной. Мы годили минут десять, потом вышла рыжая толстощёкая сестрица, тоже явная американка, но уже без немецких примесей, чистокровка, вручила мне розоватую бумажку и попросила доплатить по десятке на брата. Вот вам, мол, квитанция за дополнительное обследование. Я иду вниз по ступенькам и думаю:
  - "За что же всё-таки лишняя десятка, за то ли, что он Машкину спину измял или за Валентинин нос? Скорее всего, наверное, за нос".
  Но делать нечего, доплатил.
  С уличного автомата, глотающего тысячные монеты с такой жадностью, будто его никогда не кормили, я дозвонился до итальянца и отчитался. На том конце послышалась булькающая радость.
  - Справки завтра занеси. В любое время. Передай через секретаря, - просит он.
  - Конечно, нет проблем, занесу.
  Вот и ещё одно утро потеряно. Когда же я работать-то начну?
  На очередном семейном совете мы окончательно решили отказаться от идеи покупать дорогой принтер. Тот час же мы с Машей хватаем деньги и тем же днём появляемся в дверях Эпсона. Разумеется, нас бурно встречает человек, распространяющий принтеры и запах коньяка. Сегодня он распространяет только запах, ему уже давно не до принтеров, и без них хорошо. Но я обрушиваюсь на него как снег на голову.
  - Давай, говорю, мы проверим парочку, погоняем их немного туда-сюда, и если всё тип-топ - беру оба.
  - Оба? - искренне удивляется коньячный человек.
  - "Почему он удивляется?" - думаю я, - "Подозрительно что-то", - но вслух говорю:
  - Оба. Мне две штуки надо.
  - Хоть двадцать две! - восторгается распространитель, - У нас их полный склад!
  Техслужащие приносят со склада две красивых разноцветных коробки, а ещё через полчаса эти же коробки лежат уже в такси, на заднем сиденье. Кроме них - целый пакет с цветными и чёрными картриджами, стопки очень дорогой бумаги для фотопечати, и разная мелкая мелочь.
  - Засядем теперь на пару недель, - говорю я Маше.
  - Зачем?
  - Как же, композиции будем делать. Вдвоём. Твоя идея - моя реализация. Плюс, твоя коррекция. Премия - пополам. Идёт?
  - Идёт, - соглашается Маша.
  Мы привозим принтеры, тестируем их и, удивительно - всё прекрасно работает. Но Валентина недовольна. Жалуется, что из-за наших дел мы совсем ей не помогаем, она закрутилась на кухне и света Божьего не видит.
  - Хоть бы овощей привезли, что ли. Мне же тяжело, - говорит она.
  Мы сокрушаемся, сочувствуем. И тут меня посещает мысль: а не съездить ли на рынок? Давно хотел посмотреть, что такое эта местная колхозная торговля. Может быть она лучше и дешевле Супермакси. Так или иначе, хорошо бы взглянуть. А заодно и отоваримся.
  Весь вечер мы с Машей провозились с принтерами, извели целую цветную чернильницу, пока не набили руку на печати. Результат даже немножко превзошёл наши ожидания - ну очень похоже на натуральную фотографию. Мы были довольны, как слоны после купания. А на следующее утро, едва раскрыв глаза, собрались, выбежали на свежий бодрящий воздух, тормознули канареечный Фиат и покатили на рынок.
  
  Благодаря системе Супермакси, многие китийские рынки канули в лету, закрылись. Выжили только два, их удобно называть Южный и Северный. Что касается Южного, то я там побывал разок и больше не хочу, не понравилось - разрушенный он какой-то, неухоженный, грязноватый. Видно, тоже не долго продержится. У его хозяев давно нету средств на ремонты. Северный рынок чуть получше, но тоже не сахар. В сравнение с дворцами Супермаксами, китийские рынки выглядят даже не Золушками, а просто заброшенными бродяжками.
  И всё же смысл в посещении Северного рынка есть. Супермакси не всегда предлагает такой огромный выбор овощей и такие немереные количества. Каждая торговка на рынке располагает горой, которая неизвестно каким образом держится и неведомо из чего сооружена. Вся гора покрыта товаром, к вершине ведут мостки и перильца. Вы показываете куда-то пальцем, торговка отслеживает направление вашего взгляда и ползёт на гору. Там она отыскивает что покрупнее и спрашивает с высоты:
  - Это?
  - Не-е-ет! - кричите вы, и эхо разносит ваш голос по баклажановым и огуречным ущельям.
  Покупать надо уметь. Лично я старался подходить только к возвышенностям пониже, и брать только то, до чего можно дотянуться. Не буду перечислять всё, что мы там накупили, это было бы слишком долго и скучно. Скажу проще: мы купили всё, на что была способна наша фантазия. То есть, что видели, то и брали.
  - "Приедем домой", - договорились мы, - "Выгрузим, и пусть мама сама разбирается".
   Там же на рынке преобрели две великанские сумки из плетёной синтетики, по тыщу штука. И минут за сорок (ходили долго, глазели как в Третьяковской галерее) набили-таки обе сумки товаром. Тащил их обе, конечно, я. У Маши бы, извините, пупок развязался от такой тяжести. И вот, когда мы, к моей большой радости, наконец-то выбрались из рынка, и когда я, согнувшись и кряхтя, доволок сумищи до такси, я посчитал и выяснилось, что на всё про всё мы потратили сорок четыре тысячи сукров. Одиннадцать с половиной долларов. Это не смотря на то, что брали мы отнюдь не картошку, а чуть не половина всех наших покупок - настоящие деликатесы вроде персиков и гранатов. Я пересчитал раз пять, пока не убедился, что так оно и есть - сорок четыре.
  - А ты можешь представить, сколько бы это стоило в Москве? - спросил я Машу.
  Она подумала и сказала уверенно:
  - В Москве потянуло бы на сто пятьдесят долларов.
  - Да, на сто пятьдесят, - согласился я, - Уж на сотню - это точно.
  Вот так! В девять раз дешевле Москвы. Видели бы вы, что из себя представляла наша покупка, когда мы выложили её на оба кухонных стола! Валентина на минуту потеряла дар русской речи, а после того, как я назвал ей общую стоимость, мне показалось, что и междометия из неё временно выскочили. Перед нами встала задача: как это съесть раньше, чем оно испортится? Забегая вперёд, скажу, что с поставленной задачей мы справились успешно. Съели-таки...
  
  После обеда к нам в гости зашёл маленький вечно счастливый человечек, хозяин квартиры. Он не посмел пройти дальше столовой, как я его не уговаривал, но сообщил, что у него свободен целый день и что он рад оказать мне услугу. Я удивился и принялся вспоминать, о какой такой услуге идёт речь, о чём это мы с ним договаривались. Оказалось, что всё это была выдумка Доры. Теперь уже разгуливающая по своей солнечной Флориде неугомонная Дора, несколько дней назад, будто бы от нашего имени попросила маленького человечка свозить нас в Американский колледж на предмет разговора об устройстве Маши на учёбу. Честно говоря, я об этой просьбе ничего не знал, но отказываться и не подумал. Пусть везёт! В конце концов, он сам пришёл.
  Мы едем за город. Американский Колледж расположился вне шума и дыма, в районе, который имеет к Кито примерно такое же отношение, как Реутов к Москве. Дорога весьма живописна: жёлтые скалы, лес, обрывы. Но едем очень не долго - минут пятнадцать, как стартовали, и вот уже сворачиваем влево. Снова двухэтажные домики, но какие-то не ремонтированные. Не богато тут. А колледж примостился с краю, как раз напротив двух красивых вилл с берёзками. Издалека же он больше напоминает заводской советский детский садик на двести мест, такой же серый корпус тюремного типа с задраенными окнами, такие же дворики и одноэтажные постройки неопределённого назначения. А главное - сетчатый забор. И ещё шум, детские голоса и запах молочной кухни.
  До начала учебного года ещё далеко, это произойдёт первого октября, а на дворе лето, но детишек в колледже навалом. Я не спросил, но возможно им устроили скаутский лагерь, или что-то вроде.
  С проходной высокий тощий охранник позвонил куда "наверх" и передал нам, что госпожа директриса у себя, но занята, и что не изволим ли мы подождать часок другой. Тут маленький человечек на минуту потерял своё счастливое лицо и заплакал, что у него времени в обрез, что ждут его где-то, и ему пора возвращаться. А сам говорил, весь день свободный. Ладно, хозяин - барин.
  - Остановка автобуса во-о-он там, - показывает он лапкой куда-то вдоль дороги.
  - Найдём, говорю. Не потеряемся. Спасибо за доставку.
  - Да не за что, ерунда, - отвечает, - Вэлкам.
  И уехал. Мы ходим вокруг домика охраны как вокруг новогодней ёлки. Наконец, тощему это надоело, он вышел, прокашлялся, оглядел нас внимательно на предмет ношения оружия и взрывчатых веществ, а потом и говорит:
  - Есть у вас паспорт или цедула? Если есть, оставьте в залог и проходите на территорию.
  Цедула, то есть идентификационная карточка, конечно, есть, даже три штуки. Я оставляю свою и мы пересекаем невидимую границу между внешним миром и миром американского образования. И попадаем в музей абсурда. Причём, с движущимися экспонатами и живыми картинами.
  
  Картина первая: маленькие девочки.
  
  Это выглядело так: восемь девочек возрастом около тринадцати лет, семиклассницы по-нашему, чему-то учились на площадке небольшого амфитеатра. Вероятно, танцам. Или театральному мастерству. В бытность мою детским фотографом я десятки раз был соучастником всяческих утренников и праздников в садиках и даже ясельках. Так вот, в наших ясельках детишки играют лучше и несравнимо сложнее. Когда эти восемь девчонок-переростков с младенческими мозгами, кружились с платочками в руках, я подумал, что это, наверное, спецкласс, для умственно отсталых. Но присмотревшись к окружающей среде и разобравшись в первых впечатлениях, я понял, что не класс, а весь колледж целиком и есть умственно отсталый.
  
  Картина вторая: тётечки-ученицы.
  
  Топает на меня эдакая двухметровая верзила, ей ничего не стоит схватить меня одной левой и сунуть под мышку. Сама - в короткой юбочке, представьте, а нос - как мой кулак, розовые щёки освещают дорогу. На спине - крохотулечный рюкзачок, а в рюкзачке - книжки и тетрадки. Это называется двенадцатый класс плюс несколько академических отпусков. Тётечке этой, вероятно, лет двадцать, но она всё ещё школьница. И в колледже она далеко не единственная. И дядечки тоже имеются, хоть и не много.
  У меня в голове послышался треск - это ломалась моя стройная ассоциативная система. Там была чёткая связь: школа тире детское учреждение. Но в Кито я убедился - не точная эта связь, не описывает она всех реалий мира. Нужно исправлять так: школа тире учреждение для детей неограниченного возраста.
  
  Картинка третья: Пифагоровы штаны.
  
  Брожу я, в классы заглядываю. Занятий настоящих нет, лето всё-таки. Но какие-то дополнительные уроки типа факультативов всё же идут. Одна дверь приоткрыта, щель в палец толщиной. Смотрю. Сидят лоботрясы примерно десятиклассники, почти выпускники. Голов десять-двенадцать. А перед ними распинается очкатая училка, голосок крикливый, неубедительный. И чертит мелом на доске, как в старину (в американской школе мы ожидали увидеть всё в компьютерах и электронике, ан нет, мел и чёрные доски, и ничего больше). И вычерчивает она теорему Пифагора. У меня мелькнула мысль, что сейчас они развернут эту трижды несчастную теорему со сто первой позиции, через логарифмы. Как же, разбежался. Пифагор медленно и коряво выстраивается по учебнику, в самой его наискучнейшей и примитивнейшей форме. Я ещё раз взглянул на учеников. Сидят, карандашики грызут, смотрят глупыми глазами и ничего не понимают. Отхожу от двери в сомнениях. Объясняю ситуацию Валентине и Маше. Но они и без меня уже успели нахвататься подобных впечатлений.
  - Как же так? - спрашиваю я неизвестно кого, - Что же это за программа?
  - Что же это за ученики? - поправляет мой вопрос Валентина и кивает на приближающуюся группу подростков.
  Подростки шалят, "бесятся", все мы в школе бесились до слёз, до драк и хрипоты, до вызова к директору. Это нормально. Однако то, что мы наблюдаем, выглядит убого и недостойно. Парни с пробивающимися усиками вдруг устраивают... пятнашки. При этом шлёпают друг друга вовсе без злобы и даже без озорства, а нежно, аккуратно дотрагиваются до плеча, и убегают друг от друга неспешно, медленно, и только по дорожке.
  Справа я вижу двух девчонок, обе в том возрасте, когда в городе Дели их ровесницы рожают третьего ребёнка. А эти молодые женщины (в чём я не сомневаюсь) играют в ладошки, что-то лепечут и ручками хлоп-хлоп, хлоп-хлоп. И счастливы при этом не менее, чем хозяин нашей квартиры, когда здоровается с нами по утрам.
  - Куда мы приехали? - новый риторический вопрос повисает в воздухе. И даже не риторический вовсе. Мы приехали в Американский Колледж города Кито. Но разве мы могли предположить, что в нём учатся исключительно... э-э-э... скажем так, не слишком развитые дети.
  Я незаметно слежу за Машей. Она презрительно глядит на пацанов. Что она при этом думает - не берусь судить, но догадываюсь. Валентина не скрывает своего разочарования. У неё на лице так прямо и написано: "Неужели это действительно Американский Колледж с американским образованием? Или мы всё-таки не туда заехали?" Туда, ещё как туда!
  - Знаете что? - нарушаю я неприятное молчание, - Давайте вернёмся домой. Не будем делать выводов, просто вернёмся и всё. И с директрисой встречаться тоже не будем. Я похожу по другим школам, с адвокатом поговорю. Возможно, он что-нибудь присоветует. Не сошёлся же клином свет на этом недоразвитом колледже.
  - Да, надо подумать, - охотно соглашается Валентина. Маша молчит, уже думает.
  Я забираю свою карточку на проходной, охранник интересуется, почему мы уходим (он откуда-то знает, что госпожу начальницу мы так и не видели), я отвечаю, что, мол, срочные дела, нет времени. Он кивает, просит заехать в следующий раз.
  Мы идём вдоль сетчатого забора. А "на территории" резвятся дылды-переростки. Даже с этого расстояния видно, что все они, или по крайней мере большинство - отстающие. В развитии. В умственном, конечно, не в физическом. С физическим всё в порядке, что-что, а телеса у них - хоть отдавай в мясники.
  И последняя картинка от Америкэн Колэдж: беременная ученица. Тоже, впрочем, тётенька, на две башки выше меня и с пузом как бочка. Но нас это уже не трогает, не удивляет. Так и должно быть, чего ещё ждать при таком-то уровне ментальной мощности...
  Автобусную остановку мы не нашли, да и не очень-то хотелось. Остановили частника. Тот с готовностью открыл сразу две двери. Сели, поехали. Три раза он переспрашивал, куда, в какой именно пункт столицы мы направляемся. Я трижды объяснял, но он всё равно не понял. Тогда я пообещал, что это по пути, и что я обязательно покажу точку остановки с точностью до десяти метров. Он успокоился.
  Дома Валентина грустно ходила по комнатам, долго стояла у окна, потом подошла ко мне и спросила безнадёжным голосом:
  - А если все они здесь такие, колледжи?
  - Нет, не думаю. На улице умных глаз гораздо больше, чем тупых. Там, в американском, есть какой-то секрет, я не знаю. Может, это самая дешёвая из всех частных школ. А может, наоборот, слишком дорогая. Нужно спросить итальянца, он объяснит.
  Но итальянец только запутал и меня, и себя. Он бывал в Америкэн Колэдж, и не раз, у него там целая толпа родственников училась, и все остались довольны. Ну, если мне не нравится, то можно поискать что-нибудь другое в том же духе. И записал для меня на бумажке три названия школ, у секретарши справился о точных адресах.
  - Я могу позвонить, обговорить время и вообще, - предложил он.
  - Не нужно, - сказал я, - Это лишнее, спасибо. Я как-нибудь сам.
  Но этот важный вопрос пришлось отложить до лучших времён. Тем более, спешки-то никакой, ещё успеем. А вечером ко мне подошла Маша и нерешительно объявила:
  - Мы с мамой посоветовались. Наверное, я дома, экстерном буду заканчивать. Я у них учиться не хочу.
  - Ладно, не торопись, - успокаиваю я, - Вот три новых адреса. Говорят, приличные заведения. Сходим как-нибудь через пару недель, посмотрим, подумаем.
  - Хорошо, - вздохнула Маша.
  
  ...По вечерам я смотрю Чаву. Чаво (ударение на "а") - это простой, наивный, очень бедный, но гениальный от природы мальчик младшего школьного возраста. Чаву играет пятидесятилетний мексиканский актёр, поразительно талантливый. Я сказал играет? Нет, не играет, он просто превращается в пацана и всё. И не он один: в детей превращаются ещё несколько очень взрослых людей. Cериал "Чаво" был задуман как юмористический. Он и есть юмористический, очень смешной, но в нём столько правды, столько неподдельной искренности, что смех - это лишь приправа к жизни, которой живут персонажи. Да и не персонажи они вовсе, не сценические характеры, а именно люди.
  Двести получасовых серий, по две подряд, идут по китийскому телевиденью уже несколько лет, идут по кругу, каждый вечер, кроме выходных. И всякий раз, когда мне удаётся вырваться пораньше, сойти ненадолго с беговой дорожки, я обязательно смотрю Чаву. Непредсказуемые перипетии жизни захолустного двора где-то на окраине Мехико - можно сказать и так. Или, истории бедных семей капиталистической Мексики. Или, дураки и их дурацкие, смехотворные проблемы. Всё верно, всё правильно, так и есть. Но я кричу:
  - Валя, Маша! Идите, Чаво начинается!
  И они бросают свои дела и спешат к телевизору. Мы смотрим, мы смеёмся, мы сами превращаемся в таких же детей (только Валентина и я, Маше превращаться пока незачем), мы переживаем, нам обидно вместе с одним, нам забавно вместе с другим. Театр. Но почему же никакая другая передача не способна разом оторвать нас от забот и приклеить к креслам перед чёрным ящиком? Ведь там, в ящике, всё театр. Но Чаво, нет, Чаво неповторим.
  Где-то в глубине души мне даже обидно, что у нас в России нет ничего подобного, нет ни одного актёра, которого можно было бы поставить рядом с ними, с этими из "Чаво". И нет таких пьес, нет таких сериалов. Нет такого театра. Но почему? Разве нас не учили в школе, что советский театр самый театральный в мире? Что советский актёр самым актёристый на земле? Учили. И мы сопоставляли наши "проникновенные" киноленты с дебильными американскими боевиками. Никакого сравнения! Наши, безусловно, умнее. Наши лучше, актёристей!
  И вдруг как обухом по голове: какая-то там Мексика. У неё и истории-то нет почти никакой, и традиций, так, жалкая в прошлом колония. Да и сейчас не на первых ролях. К тому же мексиканские актёры, по определению, все как один оканчивают соответствующие институты в Штатах, и так же, по определению, должны становится "американо-язычными", должны играть по-американски, то есть, плохо, штамповано. Ничего похожего. Актёры играют по-актёрски, а как - разве словами объяснишь? Нужно видеть, слышать, чувствовать. Но знаю точно, вижу и чувствую, что ни наши, ни американские, так играть не умеют.
  И получается, что Мексика - ещё одно чудо Америки. Я только что открыл для себя Колумбию, а нужно ещё открыть и Мексику. Ведь если какой-то комедийный сериал играется на таком непостижимо высоком уровне, если он играется для мексиканцев, то каковы же тогда сами мексиканцы? И теперь мне очень хочется посмотреть Мехико, вглядеться в лица прохожих, потому что только там, только на лицах прохожих возможно разгадывать такие загадки. Но пока я всматриваюсь в лица мексиканских актёров. И ничего разгадать не могу. Ладно, оставлю разгадку на будущее, а сейчас - Чаво!..
  
  XXI Их эдьюкейшн, мой монтаж
  
  
  Пару слов об эквадорском образовании.
  Эквадорское образование - это прежде всего американское образование, американский диплом. Последние два слова для китийцев - волшебные. Они звучат примерно так же, как "беспроцентный кредит" или "продажа в кредит без предоплаты". А может быть даже ещё значительнее.
  Здесь я познакомился с большим числом эквадорцев, окончивших "хоть что-нибудь" в Штатах. Но и образование, полученное в эквадорском университете, что в Кито на холме Флореста, ценится много выше, чем, скажем, московское того же уровня. Дело том, что ни один российский университет, насколько мне известно, не внесён в министерские реестры, позволяющие определить статус диплома.
  Допустим, Вы заявляетесь в компанию, предлагаете свои услуги, достаёте на свет Божий ваш пусть даже и "золотой" эмгэушный диплом, а результат всё равно равен нулю. Потому что ваш диплом - это единица, которую нужно умножить на коэффициент. А коэффициента-то как раз и нету. Ноль. При умножении на ноль сами знаете, что получается.
  Вообще, Россия - это Горбачёв и Перестройка, это Сибирь и много медведей (один тип сказал мне как-то, что Россия - это страна, где потребляют в пищу жареных ежей. Откуда он это вычитал - не помнит. Я обругал его, но он не обиделся, с готовностью признал свою некомпетентность). И ни одному прохожему вам не удастся внушить, что в "стране сибирских медведей" имеется хотя бы один университет.
  Если же говорить совсем начистоту, то наше домотканое образование не имеет шансов быть сравнимым даже с эквадорским. Ибо сказано в одной советской книжонке, в некой инструкции по высшей школе, что главная задача студента - это отнюдь не освоение специальных знаний и тому подобное, а напротив, постижение и осознание всех премудростей марксистско-ленинской теории. Я бывал во многих местных компаниях, но нигде специалисты по "основополагающей" теории как-то не требовались.
  Вы скажете, что времена, мол, изменились, что Реформы, Рынок, Ельцин, Приватизация. Хорошие слова, согласен. Но загляните-ка в учебники вузов, полистайте, почитайте на досуге. Думаю, вы будете удивлены. Юолее чем в половине случаев учебники-то совейские. Да, конечно, такое красивое слово как "союзнерушимыйреспубликсво" и так далее они, естественно, вымарали, забелили белилами. Но разве только в слове дело? Нет, всё много печальнее. Как были эти учебники базированы "основополагающей" теорией, так и остались. И всё, что сказано о совковых студентах оказывается приложимо и к так называемому российскому студенту, который от совкового отличается лишь тем, что его не пошлют в советский Узбекистан или тем более в очень советский Киргизстан. Там теперь буква "Ы" после буквы "К". Это, конечно, большое различие между тем, что было, и тем, что стало.
  Но вернёмся в Эквадор. Здешние папочки и мамочки, у кого есть деньги, тоже не дураки. Они не прочь в общем-то, чтобы их чада поваляли дурака в китийском университете годков эдак пять. Обязательного призыва в армию тут не наблюдается, всё больше контрактники, так почему бы и не посидеть в родных аудиториях? И сидят студентики. А между делом копят денежки и связи, пробивают документы. И в один прекрасный день, провожаемый большой и заплаканной семьёй, пересидок-абитуриент покидает любимые просторы провинции Пичинча, глотает с жадностью горный воздух вперемежку с обожаемым патриотическим пивом Пильзнэр и втискивается в самолёт Кито-Майами. А там, на перекладных, до Бостона. Или в Техас. Но нередко и до Нью-Йорка добирается неизмеримо счастливый будущий студент. И начинает посещать лекции.
  Очень мне странно разговаривать с людьми, проведшими в Штатах шесть или даже семь лет, но с трудом связывающими воедино английские слова. Не ясно, как им удавалось сдавать сессии (то есть, тесты проходить), как вообще они пробивались сквозь тернии лекционной тарабарщины. Это чудо какое-то, скажу я вам.
  Среди моих знакомых в Кито есть и один американский преподаватель, техасец. И когда, беседуя со мной, он увлекается, слегка подзабывает место своего пребывания (рассеянный немножко) и переходит на родное наречие, то из его скороговорки не поймёшь ничего, кроме вскрикиваний. Воображаю, как туго давалась история (он историк) его подопечным, даже если они тоже были техасцами. И не могу представить ни одного китийца, который смог хотя бы уловить, о чём, собственно, говорится в полуторачасовой лекции этого профессора.
  Но чудо или нет, однако все (подчеркнуть жирной чертой!) все эквадорские студенты, сполна оплатившие и до конца досидевшие американский университетский курс, возвращаются домой с дипломами, неотличимыми ни от техасских, ни от бостонских. И тот же час начинается новое чудо - приём на работу. Совершенно вне зависимости от того, насколько подготовлен держатель диплома, и говорит ли он вообще по-английски, всё равно, держатель этот получит одно из лучших мест в любой фирме, в любой компании. Даже если она никак не соответствует профилю диплома.
  Например, я знаю одного парня, который окончил нечто стопроцентно филологическое, но проработал три года в Кито в большой компьютерной корпорации, где успешно мешал менеджерам делать закупки и снижал показатели оборота, но остался недоволен оплатой своего тяжкого труда и перешёл в аптечный центр. Легко догадаться, какой из него получился таблеточный специалист. Однако диплом с вытесненным на коже белогрудым орлом не позволяет начальникам усомниться в компетенции. Формула проста: "В Америке дуракам дипломы не дают". И как все простые формулы - ошибочна. Дают, ещё как дают, целыми пачками дают!
  Правда, перед непробиваемой стеной народных суеверий бессильна любая логика, и мамочки с папочками делают всё возможное, чтоб их отпрыски образовывались в Америке. Пусть хоть на рыбо-технологическом отделении, не важно. Был бы орёл на корочках, - говорят папочки и мамочки, - А там мы сыночка устроим как-нибудь. И неплохо устраивают. Вот какие чудеса...
  Кстати, в Эквадоре слово "Америка" - предмет ревностной борьбы. Как известно, гражданин любого европейского государства, равно как и азиатского, под термином Америка однозначно понимает Ю-Эс-Эй и ничего больше. Но не даром же существует не только Северная, но и Южная Америка? (Центральную все давно уже приписали к Южной)
  Эквадорцы, и не только они, серьёзно считают, что штатники нагло украли название целого континента (двух!) и всячески борются с этой несправедливостью. Именно поэтому вы найдёте так много эквадорских компаний, в названия которых тщательно вплетено слово Америка. Чтобы однозначно отделить себя от Штатов (а заодно и принизить их хотя бы на слух), употребляются комбинации типа "Все-Американская", "Сверх-Американская", "Супер-Американская", "Полно-Америкаская", и тому подобное. С экрана телевизора под тем или иным предлогом вам вещают каждый день, что вы находитесь в Америке, а не в какой-то "южной её части". Здесь не любят дробления континентов. Вам не раз напомнят, что Великий, Прекрасный и Неотразимый Кристобаль Колон открыл отнюдь не штаты полосатые, а как раз Южную Америку. Ну, или почти Южную. Уж во всяком случае, никакую не Северную.
  Значимость Северной Америки здесь многократно переоценивается, что и вызывает глубокий психологический комплекс, выражающийся в гипертрофированном патриотизме. Насьональпатриотико - зловещее словцо, одурманивающее даже крепкие на вид умы. Однако, как ни парадоксально, профашистские и националистские партии в народе не в чести. Орать-то можно что угодно, а желудок требует стабильного питания.
  Поверить на часок-другой господину Патриотическому Обещалкину из популистской партии - это можно. А крикуны-югоборцы, нет, не интересны. Они, не дай Бог, действительно обидят гринго (янки) и те, надувшись, с дуру не дадут очередные кредиты. Вот тогда желудок и запротестует, да будет поздно. Эквадорцы научены горьким опытом и хорошо знают, что значит дёргать льва за усы. Или, точнее, орла за клюв. И не дёргают. Но при этом никак не могут удержаться от удовольствия уколоть Штаты хотя бы лишним упоминанием Колумба.
  И ещё - центр земли. Я уже говорил об этом, но не всё. Нужно добавить, что Эквадор - это не только всепланетный центр, и даже не центр Солнечной системы, и даже (не смейтесь) не центр вселенной. О, нет! Этого мало. Эквадор - Пункт Контактов! Каких контактов? Разумеется, внеземных! Какие могут быть сомненья.
  Летающие тарелки, как известно, появляются в небесах тем чаще, чем меньше на обеденном столе простого гражданина витаминов и белков. Как только нация вынужденно переходит к вегетарианству (то есть, к жареной картошке или отварному рису, в зависимости от исторических предпочтений), так сразу же в окне мелькают тарелки.
  Кстати, никому ещё не приходила мысль, что сам термин "тарелка" - чистейшее фрейдистское следствие? Достаточно сытые, но проживающие в измученной аппетитом стране учёные, смогли увидеть только тарелку. Не гайку, не шайбу, не кассетный магнитофон, и даже не лампочку Эдисона, а именно тарелку. И наверняка, с гусиной поджаркой.
  В Эквадоре экономические прыжки непредсказуемы также, как и местная погода. Демократия, опирающаяся на малообразованное народное большинство, способна породить если не чудовищ, то уродов несомненно. И как только возникает прямая угроза наполняемости тарелки фарфоровой, так моментально прилетают сонмы тарелок дюралевых. Или космопластиковых, как вам угодно. Газеты (не все, конечно, а только жёлтые) наводняются соответствующими фотографиями, статьями, интервью и прогнозами апокалипсиса.
  Но в отличие от российского "космобреда", его эквадорский вариант чрезвычайно патриотичен. Шизофрения обыкновенного типа возводится в куб шизофренией патриотической, центромировой. И вот вам результат: Эквадор есть не менее чем пункт общегалактических контактов различных цивилизаций.
  Представьте себе: милые пятиноги с Тау Кита и дружественно настроенные двоеглавы с Альфа Псов перезваниваются в пятницу вечерком на предмет выпить пива, и вылетают на своих звездолётах, позвякивая мелочью, чтобы встретиться в эквадорском небе. Или в парке. Тут им пива хоть залейся, дружеские беседы, поддерживаемые холодненьким Пильзэнером, затягиваются до полтретьего. Идиллия. Да и где ж им ещё встречаться в самом-то деле, как ни в Центре Мира? Глупый вопрос.
  Оговорюсь лишь, что в этот бред почти никто не верит до конца, но по чуть-чуть верят все. Это примерно так же, как вы, дорогой читатель, верите в выигрыш, покупая лотерейный билет. Разумеется, вы не верите до конца, ибо слишком ничтожен шанс, но чуть-чуть вы всё-таки верите. Иначе зачем бы вы его покупали?..
  
  Прошло две недели. За это время мы изъездили Кито вдоль и поперёк, а наш район изучили до мельчайших подробностей, и окончательно вошли в ритм города. А главное - я закончил изготовление витрины. Два десятка фотографий-образцов размером двадцать на тридцать, толстые, тяжёлые и лаковые. Но что важнее всего - пёстрые. На фотографиях - девицы, содранные сканером из модного французского журнала, все как одна - топ модели. Это, конечно, незаконно, однако я же не для публикации и не выгоды для, а токмо ради пославшей мя жены.
  Надменые французские девицы, подставляя восхитительно одетые телеса под объективы парижских фотомастеров, и не подозревали, что какой-то вновь прибывший китийский фотограф переселит их из уютной студии прямиком в дикие амазонские джунгли или вообще в Сибирь. Уму не постижимо, как только они у меня не скомпонованы! Одна рисуется рядышком с двухметровым мишкой-гризли, другую обнюхивают волки, третья уселась на снегу, а ей на платье наступил леопард. Так же вольно девицы обходятся с тиграми, белыми медведями, попугаями и прочее.
  Есть и детские монтажи. Например, болтушка Барби расселась на диванчике, а рядом с ней - моя Маша. Они нечаянно касаются коленками и умильно улыбаются, глядя друг другу в синие очи. И ещё одна Барби, да к тому же с Кеном. Кен за рулём розового автомобильчика, справа от него - какая-то девчушка лет восьми, взятая мной из того же журнала, а позади неё, удерживаясь одной рукой за трубу, веселится Барби в развевающемся шарфике и пляжном костюмчике. На другой фотографии другая девчушка, почему-то босиком, строит глазки Микки Маусу, несмотря на присутствие его подружки Мини. А две близняшки в белых свитерочках что-то рассказывают Винни Пуху и Пятачку. И так далее, в том же духе. Половина композиций - для взрослых, половина - для малышей.
  - Я не ожидала, что получится так хорошо, - признаётся Валентина, - Думала, ну, принтерная печать, ничего особенного. Но такое, нет, не ожидала.
  В каждой моей композиции обязательно имеется маленькая деталь, фокус виртуального мира, невыполнимый в реальности фотостудии. Например, на одной фотографии французская красавица сидит в цветах (оригинально она сидела на складках парчи на фоне шкафа), позади - холмы, какой-то дворец, а за холмами - море. Чуть поближе - две рыже-огненные лисы что-то вынюхивают в траве. А рядом, прямо под рукой - лисёнок. Ушастый, смешной, хитромордый. И вот эта самая его морда оказывается на красавице, то есть, впереди неё, а не просто рядом. Один из виртуальных объектов всегда впереди реального, он прикрывает собой часть клиента, помещая таким образом реального человека как бы внутрь монтажного пространства. Это - основное различие между съёмкой "на фоне", и съёмкой "в монтаж".
  В целом я доволен. Мало того, что мои фотографии выглядят цветистее, резче, контрастнее и чище обычных, они к тому же практически неуничтожимы, залиты с обеих сторон сплошной пластиковой плёнкой.
  Я даже немного поэкспериментировал с тропическим солнцем - оставил одну фотографию на крыше на целый день, прикрыв половину изображения куском какой-то фанерки. Если сделать то же самое с обыкновенной цветной фоткой, то открытая её часть значительно выцветет и либо пожелтеет, либо посинеет, в зависимости от применённых красителей. Короче говоря, испортится. На моей же фотографии, как мы ни приглядывались, не смогли отыскать границу, линию, на которой лежала фанерка.
  - Она даже не линяет, - восторгаюсь я, - Нужно внести это в рекламу.
  Итак, технология отточена, проверена, готова к рынку. Студия - тоже. Мы делаем кое-какие последние приготовления и принимаемся за наклейку витрины. Принтеры на столе, компьютер шелестит, экран матово отсвечивает снежной белизной, вспышки подсоединены - три вверху, две по бокам, одна на полу и одна на камере.
  У администратора я взял разрешение на ночные работы и вот, всю ночь до самого рассвета, мы клеим, переклеиваем, нервничаем и поругиваемся. Моё видение витрины не совпадает с Валентининым. Однако, в конце концов витрина занимает всю поверхность огромного окна, примерно шесть квадратных метров. Поверху я пустил надписи, красивый номер локаля, эмблему (пока ещё не зарегистрированный торговый знак) моей компании - зелёный треугольник с красной точкой на вершине, в треугольник вписано слово Машук. Чуть пониже и сбоку - расценки с форматными образцами, всё остальное - фотографии с тиграми, красавицами и Микки Маусами.
  К шести утра всё закончено. Мы убираем мусор и обрезки бумаги и скоча, распрямляем спины, трём уставшие глаза. Валентина выходит из локаля, долго стоит перед витриной, потом осеняет её размашистым троеперстным крестом:
  - Благослови, Господи!
  И мы уходим. Сегодня открываться не будем. Пусть поглазеют на витрину, пусть поговорят, посудачат. Сегодня я отосплюсь, а в полночь выйду с пачкой объявлений и бутылочкой клея. А завтра - в газету, давать рекламу.
  
  "Столбовые" объявления не приветствуются ни в одном цивилизованном городе, в Кито имеется даже бригада спецов, ловко смывающих картинки и плакаты с остановок, заборов и откуда угодно. Правда, бригада смывателей-антирекламщиков активна в основном после выборных компаний, когда город прямо-таки облеплен наглядной агитацией: куда ни глянь, отовсюду на тебя таращится какой-нибудь "лучший кандидат от народа" с тщательно пририсованными кем-то усами, рогами и козлиной бородой. А так как до выборов ещё далеко, я рискую украсить эквадорскую столицу цветными (заметьте, цветными!) объявлениями частнопредпринимательского характера. Не много, так, штук пятьсот всего лишь.
  Отоспаться, конечно, не пришлось. Работа всегда поджидает за поворотом. Но план есть план (выполнить его - обязанность, а перевыполнить?). И в назначенный час мы с Машей вышли в ночь, в туман и сырость. На поясе - мой любимый бандитский нож, но улицы так пусты и неподвижны, что эта предосторожность кажется нелепой.
  - Здесь как в деревне, на закате все ложатся спать, - неодобрительно высказывается Маша, - В Москве народ гуляет до часу ночи.
  - Гуляет, - соглашаюсь я, - А утром на работу опаздывает.
  В Москве, ясно, свои крайности. Народ у нас шумный, веселье не знает границ, в том числе и границ времени. И нашим наплевать, что в полвосьмого подъём, до двух утра от их неуёмных торжеств трясутся все двенадцать этажей. Здесь в Кито народ веселится не меньше, но обычно к десяти предпочитает стихать. Не то, чтобы уж очень они дисциплинированные, просто никто и мысли не допускает о возможном опоздании на работу, а слово "прогул" в их языке отсутствует напрочь.
  По дороге к центру мне вспомнился один московский случай, очень показательный, как кажется.
  
  Мы тогда жили в Медведково, окна во двор, а двор огромный, со всех сторон окружённый двадцатидвухэтажными китайскими стенами. Эхо гуляет как в Дарьяльском ущелье - выйдешь на балкон, хлопнешь в ладоши, а через пять секунд "хлоп!" - это твой шлепок прилетел от дальнего дома, вернулся в целости и даже окреп как будто.
  И вот повадились в наш двор три добрых молодца. Приезжают на Жигулях где-то в полвторого, тормозят на волейбольной площадке и начинают закусывать. При этом врубают магнитофон на всю катушку. От каких таких трудов праведных такое кажнонощное веселье - одному Создателю известно. Однако, очень хочется спать. И хоть бы музыка была приятная, так нет же, сплошная попса, да ещё на русском языке, что, согласитесь, невыносимо. Я лежу и думаю:
  - "Елки-палки, да неужели ж во всех этих домах, где народу десять тысяч, неужели ж нет никого, кто с властью, и у кого голова болит? Или пусть не с властью, а с авторитетом, из крутых. Так-таки и никого?"
  И не могу в это поверить. Не таков этот город, чтоб из десяти тысяч народу - ни единого мафиози и ни одного депутата. Лежу, жду. К сожалению, сам я в мафию не вхож, и к счастью, к власти не имею совершенно никакого отношения. Что мне остаётся? Ждать, конечно. Ночь жду. Вторую ночь жду. Третья наступила - снова приезжают. И что поразительно - у них одна кассета. А там - не буду называть фамилий - сплошь наши "звёзды". Из тех, чьи фотографии вешают в домашних туалетах для украшения и "эстетизации" (так мой сосед говорил). А мафии всё не идёт, молчит и терпит. И тогда я не выдержал.
  Разумеется, нету у меня никакого Калашника, и даже М-16 отсутствует, не приобрёл как-то, сам не знаю почему. Но воздушка со смешным калибром четыре и два нашлась. Мы с этой воздушкой в лес ходили, по консервным банкам стреляли. И вот, приоткрыл я окно, свет не зажигаю, прицеливаюсь. А как раз позади одного из пирующих установлен барабан, небольшой железный барабан на подшипниках. Днём по нему дети бегают, от чего он крутится и гремит, грохочет. Я не знаю, даёт ли этот грохот хоть что-нибудь детям, в смысле физического развития, не уверен, но зато барабан пустотелый, вот что важно. Я взял его под яблочко и мягко придавил спуск. "Дзвянь-ь-ь!" - зазвенел барабан. Пирующие резко вздрогнули. Но стаканов из рук не выпустили. Тот, что поближе к барабану стоял, говорит:
  - Это по нам кто-то стреляет.
  Двое других и без него сообразили что к чему. Но вида не подают. Не привыкли вот так убегать, праздновать труса. И громкость магнитофона не снижают (наш народ - самый гордый народ в мире, впрочем, как и любой другой народ тоже). А сами рыщут глазками по тёмным окнам. Они у меня - как мишень, а я для них - одно окно из трёх сотен. Поди найди, откуда пуля вылетит. И становится им как-то не по себе, и хочется смыться. Они медленно, с высоко поднятыми носами, укладывают недоеденную колбасу, закручивают пробочки, и ещё медленнее садятся в машину. А через минуту исчезают из нашего двора и больше никогда уже там не появляются. А вы говорите, у нас нету мафии. Это с какой стороны посмотреть...
  
  Ночная роса выпала неожиданно и обильно. Клей не держит, не сохнет, листки объявлений липнут к пальцам, но отказываются держаться на столбах. Мы с Машей изнервничались. Тем более, по неопытности, мы остерегаемся прохожих, которых мало, и охранников, которых, наоборот много. Заслышав гулкие наши шаги, охранники высовывают головы их своих фанерных берложек, равнодушно и лениво встречают нас сонными взглядами и так же провожают, вероятно, ни разу не моргнув, пока мы скрываемся за поворотом. Правда, уже через час мы расхрабрились, наклеиваем и при охранниках. Тем плевать - не их территория.
  Но расклеить всё за одну ночь невозможно.
  - Шабаш, - предлагаю я, - Поворот сто восемьдесят градусов.
  Поворачиваем и берём курс на Север. И наталкиваемся на попойку. О, это попойка по-китийски: пять или шесть парней и две девчонки. Они живописно расселись на мраморных ступенях какого-то учреждения, сонный охранник не обращает на кутёж никакого внимания. Не о чем ему беспокоиться - пьяных не будет. На всю компанию - две плоские бутылки анисовой водки, по четыреста граммов в каждой. И всего один стаканчик, никогда за всё его существование не наливавшийся до краёв. Этих двух пузырьков хватает на всех (умножить на пять часов). Никто не бежит за добавкой, все болтают, болтают.
  Но уже слишком поздно, о-очень поздно, холодно, сыро, всё высказано, уже посмеялись над всем, над чем только возможно. Однако осталось ещё пол бутылочки. Для любого нормального нашего мужика, один незаметный глоток - и нет проблем, но так нельзя, примут за алкоголика. Надо разделить всё по капелькам и пустить стаканчик по кругу. Каждый очередной получатель стаканчика минут по пять держит его в руке, боясь показаться пристрастившимся к выпивке. Все сидят, медлят и мёрзнут. Спрашивается, зачем же тогда пить? Спали бы давно в своих кроватках.
  Но это молодёжь, студенчество. Мужики постарше пьют быстрее. И всё же, конечно, не как у нас. Они берут ту же анисовку, но уже одну на двоих. В ней, правда, всего тридцать градусов, её здесь называют "секо", то есть "сухая". Это несколько расходится с русской терминологией, но что не крепкая она - это точно. Капелька аниса, растворённая в спиртовой воде, чудесным образом заменяет закуску. Впрочем, здесь, как и почти везде на этой планете, никогда не закусывают. Мол, напиток - есть напиток.
  И вот, мужики собираются парами (а не привычными нам тройками), скидываются по две тысячи и берут плоские пузырьки. Пьют из горла, на ходу, прямо на тротуаре. И зверски пьянеют. Хоть я и не особо крепок здоровьем, но для меня не составит труда выпить такую бутылочку и практически не опьянеть. Так, зашумит немножко в голове, станет чуточку веселее, и всё. Говори со мной о чём хочешь, иди со мной куда хочешь, я не споткнусь, не скажу ничего обидного, не полезу в драку. А китийцы слабы, болезненно слабы. Одна анисовка на двоих прижимает их к асфальту, туго вяжет их языки, затуманивает глаза.
  Наблюдал я как-то за распитием в кафе. Там боловались текилой. Ну, текила, конечно, не в пример никакой водке. То есть, водкам до неё далеко. И коньякам тоже. Есть текилы шестидесяти градусные, я это пробовал. Впечатление потрясающее, особенно если всё по правилам, если текила подогрета до самой противной теплоты и хорошо посолена. А на закуску - крошечный стаканчик ананасового сока, чтоб только губы смочить после соли. Вот тогда вполне можно сползти и на асфальт, текила побеждает всех, сопротивление бесполезно. И никак невозможно вспомнить, чем вчера всё кончилось. Правда, голова наутро чиста, будто мозги натёрли полировальной пастой. Хотя ноги до самого вечера не желают ходить правильно.
  Так вот, пил я в кафе текилу и наблюдал за окружением. И веселился. Со стороны кафе было похоже на поле боя, но без выстрелов - головы падали на столы одна за другой, пьяный в дым бармен едва успевал рассчитывать клиентов. Кажется, он никого не обсчитывал вне зависимости от состояния засыпающего текильщика, но объяснить невменяемому гражданину, в венах которого течёт текила, что счёт ещё не оплачен и что скоро закрываемся - практически невозможно. Я помню, как тяжко вздыхал измученный бармен, и помню, осталось только три или четыре всё ещё поднятых над скатертями головы, остальные дрыхли. Больше ничего не помню...
  
  Ночь, мы идём пешком. По тёмным улицам шныряют такси. Завидев нас, притормаживают. Некоторые, не надеясь видимо на нашу сообразительность, пипикают клаксоном. Но я не хочу в такси. Ночной город - тоже по-своему аттракцион. Так ли часто брожу я по спящим столицам? А Маша? Что Маша, в её-то годы спать или не спать - всё едино. По себе знаю. Она, конечно, другая, в тринадцать лет я был отпетый мечтатель, не от мира, как говорят. И с неопределённым поведением. Так тоже говорили. Учительница биологии откровенно считала меня врождённым кретином, а учительница русского-литературы гладила меня по голове на переменках, глубоко заглядывала в глаза и молчала. Впрочем, учительница по биологии считала учительницу по русскому-литературе врождённой кретинкой. А Маша слишком уж нормальна, слишком приближена к реальности что ли. Наверное, так теперь нужно.
  И всё же она не отказывается прогуляться пешком. Мы топаем, переговариваемся, хрустим песочком парковых дорожек, срезаем углы по мокрой траве. И добираемся домой где-то в три тридцать ночи. Не чувствуя ног и засыпая на ходу, я валюсь в постель и вижу какие-то водопады. Почему-то они жёлтые и липкие. Постепенно я узнаю эту липкость - клей. Водопады превращаются в реки клея, реки - в моря. Я плыву на клеевых волнах и глотаю клеевую соль. Ветер срывает брызги клея с клеевых барханов.
  
  В одиннадцать утра я в Комерсио, сижу на чёрном кожзаменительном креслице в редакции по приёму частных объявлений. В руках у меня идеально отпечатанный оригинал моей рекламки. А во внутреннем кармане - ещё такой же, на всякий случай. Еврейская девушка медленно вытаскивает листок из моих пальцев, долго водит над ним карандашом, слегка кивает курчавой головой над каждым знаком препинания.
  - Это наш размер, точно? - спрашивает она.
  Пожимаю плечами. Конечно, точно, глупая! Сколько раз выверял и подгонял. Даже сделал минус полмиллиметра по периметру. Тоже, разумеется, на всякий случай. Но еврейская девушка полна сомнений. Она прикладывает мой образец к газете, думает. Наконец, кивает.
  - Хорошо, двадцать пять.
  - На два дня, - поправляю я.
  - Хорошо, пятьдесят.
  - И на воскресенье.
  Девушка (кто знает, может быть вовсе и не еврейская, а южно-испанская; поди, отличи, попробуй) вскидывает чёрные колкие глаза.
  - Наш, воскресный тариф, сеньор...
  - Я знаю, знаю, - спешу я уверить эти глаза.
  - Сто, - выстреливает девушка.
  Расчёт на месте, квитанция на месте, ещё один пронзающий взгляд - тоже на месте. Девушка тянется к факсовому аппарату, копирует мой оригинал на хрупкую тонкую бумагу. Интересуюсь, зачем. На всякий случай, отвечает. Снова на всякий случай. Сколько же у вас всяких случаев?
  - "Никакая ты не южно-испанка", - теперь уже уверенно думаю я, улыбаюсь. Моя улыбка не понята, девушка отворачивается, роется в бумажках. Я выхожу из редакции.
  
  
  XXII Премьера
  
  
  Наступил новый день, премьерный день студии. Я в полном параде, Валентина и Маша - тут же, сидят в пластиковых креслах, дожидаются первого клиента. Никакого напряжения и тем более страха я не ощущаю. Так, знобит понемножку. Всё-таки впервые в этой стране предлагается такое фото. Как на него отреагирует местная публика? Бог весть.
  Но первыми оказались вовсе не клиенты, а собратья по торговле и услугам. Целая делегация набралась, продавцы из соседних локалей. Впрочем, не только из соседних, сбежались с разных этажей. Бродят по студии, всюду суют пальцы, задают глупые вопросы. Я вынужден отвечать и кланяться. Они ведь тоже кланяются, предельно вежливы, как на светском рауте. Но между тем на тёмном паласе изрядно натоптали, а посреди фонового экрана кто-то успел оставить отпечаток жирного пальца. Скорей бы уж насмотрелись да отчаливали!
  Больше всего раздражают вопросы и непонимание формата. Да, именно формата. Я им объясняю: вот это двадцать сантиметров, а это - тридцать. А пополам, спрашивают. Нет, пополам не делаю, технология рассчитана только на двадцать на тридцать. Пожимают плечами, отходят, но через минуту возвращаются к внутренней витрине, снова тычут пальцами и переспрашивают на счёт формата.
  Но самый блестящий вопрос задал какой-то полотёр, мужичок лет шестидесяти. Он крутился, рыскал по студии, внимательно изучал образцы, заглядывал в монитор, а потом подошёл ко мне и с видом крайнего изумления спросил:
  - А тигры-то где?
  И смех и горе. Пришлось объяснять, что тигры, равно как и пантеры и прочая живность, сидят в компьютере, обитают за стеклом дисплея. Я говорю это, а сам ловлю себя на мысли, что ведь не только этот полотёр, но и большинство присутствующих тоже искали тигров. Где тигры, вдруг они спрятаны в кладовке?
  Один самый умный из моих гостей ухмыльнулся, дружески хлопнул меня по плечу, подмигнул и сказал радостно:
  - Фондо! Понимаю!
  Фондо - значит, фон. Я показал ему на фон - белая, ярко освещённая, до рези в глазах, поверхность два на два метра, восемь ламп со всех сторон по двести ватт каждая. Показал и на вспышки, подвешенные к потолку.
  - Фондо? - говорю я.
  - Не понимаю! - поражённо отвечает самый умный.
  Ещё один мужичок удивил меня: подкрадывается сзади, толкает локтем. Я оборачиваюсь, он шёпотом спрашивает:
  - Откуда эти девочки?
  - Из Франции, - отвечаю.
  Брови у мужичка полезли на лоб: "Да неужели ж из самой Франции? Быть не может!"
  - Из французского журнала, - добавляю.
  Брови медленно возвращаются на место. Качает головой. Ясно, мол, из журнала... А жаль.
  Однако зря я так переживал: гости поболтали, пожелали мне удачи и разошлись. На всё про всё ушло минут двадцать, не больше. Я протёр палас влажной щёткой, ещё раз пересмотрел оборудование, проверил зарядку вспышек, и встал в дверном проёме с пачкой рекламок. Флайер - так это называют в Америке. Летун. Планер. Нет, скорее падающий лист. Это ближе. Я осыпаю гуляющих по Эспирали зевак падающими листиками моих флаеров, каждому - по одному, не пропускаю ни детишек, ни стариков. Все с интересом читают. Некоторые останавливаются как вкопанные, чем создают затор и возбуждают интерес окружающих. Мне того и надо. В конце концов то один, то другой начинают приставать ко мне с вопросами. Причём спрашивают они всегда именно то, что написано и прекрасно объяснено в рекламе.
  Это - всеобщая эквадорская черта: не верить написанному. То есть, прямо противоположно русской привычке. Для нас в России из покон веку было так: говори, что хочешь - грош цена твоим словам, если они не подкреплены бумажкой. Бумажка, само собой, должна быть с печатями. Или, на худой конец, с подписями. А в наше время - с телефонами и торговым знаком фирмы. Слова что? Ветер, колебания воздуха. А бумажку можно прикнопить к делу, отнести куда следует и сотворить с её помощью что угодно.
  Здесь же, в Латинской Америке, всё наоборот. Разумеется, адвокаты, бухгалтеры и прочий канцелярский люд молятся на бумажку и служат ей верой и правдой. Но человек улицы плевать на неё хотел. Человек улицы любит, чтобы ему лично, лоб в лоб, пересказали то, что написано на бумажке. "А вдруг там не всё написано?" - думает человек улицы, - "А что если имеется в виду что-нибудь другое, не то, что есть в тексте?" И всегда переспрашивает.
  Я отвечаю с радостью, точнее, с готовностью. Говорю, конечно, отрывочно, непонятно, сам иногда заглядываю в рекламку или просто декламирую строку за строкой. Но слушатели довольны. Им, как оказалось, многое нравится, особенно название моей фирмы. "Масюк, Масюк", - повторяют они. И фотографии тоже нравятся. И про тигров спрашивает каждый третий, а каждый пятый утверждает, что это фон. Я ненавязчиво объясняю, приглашаю взглянуть какой у меня фон, какое оборудование. Говорю, что это запатентованная технология.
  - Технология какой страны? - интересуется самый дотошный.
  - Конечно, Японии! - уверенно отвечаю я.
  - Да, Япония, Масюк, - все кивают головами.
  Но сниматься прямо сейчас, не сходя с места, никто не желает.
  - О, это делается не так, - говорит мне одна полная дама, - Нужно сменить одежду, нужно сделать причёску.
  - Я приду с внуком, - обещает пожилой мужчина, - У вас много фонов для детей?
  - Композиций, - поправляю я, - Десять базовых композиций для детей, но скоро будет больше.
  - Сколько дней ждать заказ?
  - Один день. Если съёмка сегодня, то завтра утром - готовые фотографии.
  - О, не нужно так быстро, это не срочно.
  - Я не беру за срочность. Просто у нас такая быстрая технология.
  Многократно уточняется цена. Я напоминаю, что столько же стоит обычная фотография, но вдвое меньшего размера, и без композиций, и без плёнки с обеих сторон. Говорю, что моя фотография хранится вечно, сто лет, это гарантировано патентованной технологией компании Машук. Для убедительности раздаю всем квадратики - белая Эпсоновская бумага для фотопечати, накатанная ламинатором. Щупают, гнут, хвалят. Но, конечно, уходят. На всякий случай я снабжаю каждого, кто проявил интерес, моей визитной карточкой и ещё одним флаером-рекламкой.
  Но первым клиентом оказалась продавщица. Молодая энергичная баба, шустрая до нервозности, прилетела, едва не сбила штатив с камерой, и с размаху ткнула ногтем в образец на витрине:
  - Это!
  Хороший образец, ничего не скажешь. На невысоком сугробе сидит журнальная красавица, длинное платье и туфельки припорошены снегом. Слева от неё, в полуметре, остановился и принюхивается гигантский белый мишка. А ещё двое таких же мишек играют чуть поодаль, скользя на синеватом льду. Арктика во всей красе.
  - Это!
  - Хорошо, замечательно, - улыбаюсь я.
  Усаживаю продавщицу на табурет, полу-боком. Рука опущена, лицо в три четверти. Она неожиданно вскакивает и уносится как комета. Но тут же возвращается с большущей щёткой для волос и начинает немилосердно драть их перед зеркалом. Выдирает волосы и поглядывает на образец - хочет быть похожей на француженку. Я не спешу, клиент, как говорится, всегда прав.
  Снова усаживаю её, полу-боком, рука опущена.
  - Мне улыбаться? - спрашивает.
  - Конечно.
  - Нет, я не хочу улыбаться. Мне улыбка не идёт.
  - Тогда не улыбайтесь.
  - Нет, я буду выглядеть скучной.
  - Улыбайтесь, но не сильно. Чуть-чуть улыбайтесь.
  - Вот так? - скалит зубы.
  - Да, примерно.
  - Или лучше смотреть на медведя? Где будет медведь, там или тут, с какой стороны?
  - С этой.
  - Нет, боком мне тоже не идёт. Я хочу как там, - показывает на витрину.
  - Конечно, будет точно как там.
  Мой ответ её успокаивает. Но не на долго.
  - Ой, не спешите, я ещё не настроилась.
  И всё снова-здорово. Однако, даже у съёмки бывает конец. Через десять минут мой первый клиент уходит.
  - Запомни день и час, - говорю я Валентине, - В следующем году, в это время откроем шампанское, будем праздновать годовщину бизнеса.
  Но первый день оказался неудачным. Больше так никто и не пришёл. Мы просидели, протосковали, и вернулись домой в довольно плохом настроении. Даже не хотелось праздновать. Но нельзя же не обмыть такое дело? Обмыли дорогим красным вином - испанский виноград, Севилья, лето семьдесят восьмого года. Кислятина изрядная, как раз кстати в такой скучный день.
  - Ничего, - успокаивает меня Валентина, - Раскачается. Завтра выйдет реклама в газете и всё потихоньку пойдёт.
  - Пойдёт, - соглашаюсь я, - Как не пойти.
  - И ещё нужно сделать композиции на эквадорскую тему. Это многим понравится.
  - Ты думаешь?
  - Конечно! Они же ищут на фотографиях эквадорский флаг, я же вижу.
  - "А ведь правда", - думаю я, - "Тигры тиграми, а местную тематику нужно развивать".
  И решаю в первый же выходной погулять с камерой по Историческому Центру, поискать натуру. Тем более, что Южные районы мне ещё плохо известны, а хочется знать всё.
  - И я с тобой, - просит Маша.
  - Договорились.
  
  ...Исторический Центр, а точнее, исторический район, выдуман исключительно для привлечения американцев. Но так как большинство из них историей не интересуется - они приезжают в Эквадор ради Галапагоссов и Амазонской сельвы - то в историческом районе американцев не так уж много.
  Однако это вовсе не означает, что там нечего посмотреть. Есть чего, хватит на несколько часов видеосъёмки и полтысячи фотографий. Для какого-нибудь рафинированного советского человека самой притягательной частью столичного Юга является, несомненно, вещевой рынок. Это - монстр китайского (не китийского) ширпотреба, гигант мелкой торговли. В своей жизни мне никогда не приходилось сталкиваться со столь объёмным выбором тряпья и с такими смешными ценами.
  Имея желание и сто зелёных, мы втроём, Валентина, Маша и я, могли бы явиться на этот рынок нагишом и запросто одеться с ног до головы. Вполне нормально одеться. При том условии, разумеется, что мы не слишком требовательны к качеству и моде.
  Мода в Китае понимается по-своему, с точки зрения доходности пошива и никак иначе. В Эквадоре простые люди вообще не имеют понятия, что такое мода. Взгляд на красоту у них строится от природы, от основ, а не от Парижа, поэтому китийская Южная Барахолка живёт и процветает, переполняется товаром и покупателями, и как масляное пятно на воде, непрерывно расползается во все стороны. Трудно сказать, сколько кварталов, сколько улиц, переулков, площадок и тупичков уже захвачено прилавками, стеллажами и вешалками. Если я скажу десять кварталов - это мало что прояснит. Если сказать "квадратный километр" - тем более туманно. Лучше сказать так: три часа осмотра. Да, если не отвлекаться на призывы торгашей, не останавливаться перед развалами швейно-скорняжных достижений китайского народного хозяйства, не увлекаться примерками и верчением перед зеркалами, то три часа, возможно, хватит, чтобы побывать во всех уголках этой толкучки. Но только не в воскресенье. По воскресеньям сюда стекается столько "коммерсантов" и потенциальных купцов, что не пробиться. Да и площадь рынка увеличивается как минимум на треть.
  К моему великому счастью, мы пока ещё не нуждались в обновках, мы привезли из Москвы целые груды одежд. Естественно, Валентина думает иначе. Она готова купить вот это, и это, и ещё вон то.
  - Ты ничего не понимаешь, - говорит она и смотрит на меня с добрым сочувствием, как на безнадёжного больного, - Если купить вот это, и это, и вон ту юбку, а к ней вон те сапоги, то я сэкономлю огромные деньги!
  Я действительно не понимаю, как можно сэкономить огромные деньги путём выбрасывания на ветер значительных сумм тех же самых денег. Нет, я не жмот, если уж очень хочется, то почему бы не купить. Но может не сегодня, может чуть позже, а? Кроме того, Валентина никак не привыкнет к отсутствию смены времён года, ей всё кажется, что ещё чуть-чуть, и грянут холода, "заосенит", как она выражается. А потом, соответственно, заметелит. И всякий раз, увидев меховое или кожаное с толстой подкладкой, она порывается примерить и желает немедленно купить. Мне стоит значительных трудов убедить её, что похолодание до двенадцати градусов тепла - это тот минимум температуры, ниже которого здесь не бывало со времён Великого Инки.
  Короче говоря, ходить с женой по барахолке - гиблое дело, нервное и морально изматывающее. Мой главный козырь в спорах звучит так: "У нас ещё нет прибыли". На три или четыре минуты эта фраза охлаждает порыв и пыл моей супруги, но вскоре незаметно выветривается из её головы и чуть я замешкаюсь где-нибудь, как обернувшись, вижу Валентину на табуреточке: сидит, натягивает ужаснейший (с моей точки зрения) сапог на высоченном каблуке и советуется с Машей. К моей радости, Маша, как и я, ничего в сапогах не понимает и всегда отвечает однотипно: "Не нравится мне, что-то не то".
  - Да? Не то? - переспрашивает Валентина, уже скептически осматривая только что восхищавший её сапог, - Не то. И жмёт вот здесь.
  Всё, сапог отброшен. Но разве надолго? До следующего ларька.
  Как вероятно догадывается читатель, Валентина победила меня в этой схватке и сотня-другая долларов переползла в тот день в широкие карманы базарных дельцов. Но что стоит сотня при виде этого пиршества галантереи? Тут нужны тысячи, много тысяч. И грузовик с прицепом. Короче, Валентина осталась недовольна ни мной, ни рынком, ни, конечно же, купленными товарами.
  Не смотря на это, я всё же советовал бы вам, дорогой читатель, буде вы посетите Эквадор, зайдите на барахолку, что на китийском Юге начинается от площади Санто-Доминго и заканчивается невесть где, в туманных высях. Зайдите, не пожалеете. Если уж и не приобретёте ничего, то получите столько впечатлений, что смело сможете считать себя знатоком эквадорского народа. За исключением, конечно, его богатых прослоек. Богачи презирают Южный Рынок и никогда там не показываются. Разве что в маскировочных одеждах, но я не уверен. И не бойтесь быть ограбленным, не держитесь обеими руками за все карманы.
  Во-первых, местные вас непременно примут за американца, а всему свету известно, что у американца наличности нет, так, двадцатка в лучшем случае. Стоит ли рисковать ради двадцатки? А во-вторых, эквадорцы не настолько опытны и мудры, чтобы взрастить свой клан профессиональных карманников. Европа на протяжении двух тысяч лет упражнялась в отрезании кошельков и подрезании карманов. Здесь этого не было. Индейцу кошелёк не нужен. Всё его богатство - хороший лук и старый ножик, отнятый у трупа испанского охотника. Да, это было давно, хотя что значит двести лет для нации? Миг, пустяк. Этого мига не достаточно, чтобы вор стал наследным профи, грозой прохожих и квартир. Конечно, воруют, как не воровать, но о карманниках что-то не слышно. Это искусство тонкое, без высокой многовековой культуры не рождающееся.
  
  На Юге, не на рынке, а дальше, много южнее, куда в поисках фотонатуры нас понесла неспокойная судьба, живёт и процветает культ чёрной свиньи. Вислоухая "гуинэя-пиг" здесь такой же символ жизни, каким когда-то в дореволюционной России была корова. Что такое свинья для русского человека? Ну, мясо, ну, сало. И всё. Шашлык свиной, конечно, припоминается, с лучком и водочкой. Это, безусловно, прелести, но в Эквадоре свинья потребляется так многообразно, в таких неожиданных и экзотических формах, что наши "сало-шашлыки" кажутся просто зряшной порчей хорошего продукта.
  Прежде всего, из свиньи можно делать чипсы. Хотя я не присутствовал при их изготовлении, но подозреваю, что дело не обходится без адски нагретой огромной духовки. Целую выпотрошенную хрюшку нагревают до такого дикого градуса, что сало её кипит прямо на мясе и, пенясь, застывает жёлтыми хрустящими пузырями. Туша свиньи превращается в полутораметровый суперчипс. От него отламывают по кусочку и хрустят себе на здоровье. Разумеется, я не пробовал (зрелище целиком вскипевшей в собственном сале свиньи производит настолько отвратительное впечатление, что дотронуться до неё нет никакой возможности), но я видел, с каким удовольствием хрустят индейцы и метисы. Вообще-то свиночипсы - явно индейское блюдо, и сколько-нибудь светлые метисы открыто его не потребляют. Кушают ли они это блюдо дома, за плотно закрытыми шторами - не знаю, но вполне возможно.
  Второе и не менее обожаемое блюдо можно назвать Серые Хвостики. Как-то я уже упоминал о них. Хвостики - куда ни шло. У меня, например, был дядя Коля, он однажды помогал другу резать свинью и так нарезался, что огнедышащей паяльной лампой едва не спалил весь двор, после чего отхватил у приконченной свиньи хвост, тут же поджарил его на бензиновом пламени и съел вполне без соли. Правда, наутро он никак не мог в это поверить, но мы-то видели. Так что хвостом лично меня уже не удивишь.
  Если говорить о сером цвете, то нельзя не упомянуть и Серые Кишочки. Из анатомии знаю, что кишки бывают красные и синие. Не уверен, в чём там разница. Но серых не бывает, это точно. А индейцы предпочитают именно серые, чистой цементной расцветки. Обычно кишочки медленно варятся, томятся в большом круглом чане. От них исходит густой пар с запахом большой дохлой собаки. Проходя мимо такого чана, опытная Маша заранее набирает полную грудь воздуха, обеими руками зажимает нос и рот и пригибается к земле. И правильно делает. Если хорошо перекусить где-нибудь в гамбургерной и, прогуливаясь после сытного обеда, нечаянно наткнуться на улице на эти кипящие кишочки, то... Но не будем о плохом.
  Серенькими бывают и корочки. Точнее, шкурки. Впервые довелось их увидеть опять же на Вещевом Рынке. Мимо меня проскочила старушка в чёрном балахоне и с ведёрком в руке. Я вдохнул воздух и едва удержался на ногах - такой вонищи я не припомню даже на птицезахоронении под Ставрополем, куда меня однажды затащили друзья поохотиться на голодных лисиц. Я обернулся и нашел глазами эту бабушку. Несмотря на тошнотворные ароматы, я решил разобраться, что к чему. И разобрался. Всё дело в ведёрке. Там, на дне, лежат и тлеют древесные угли. Над ними устроена сеточка, а на сеточке - квадратики свиной шкуры. С них медленно каплет жир и (осторожно, дорогой читатель!) концентрат свиных потовых желёз, всё это успешно сгорает на угольках и в виде благовоний распространяется на многие метры вокруг.
  Я поглядел на публику - ничего, никакой реакции. Моё перекошенное лицо они, видимо, приняли за обыкновенную маску американского снобизма, к которой давно притерпелись. Я пожал плечами и пошёл дальше. Но назойливая мысль сверлила моё сознание: "Как можно это кушать? Кто сможет это есть?" Позже, конечно, я узнал кто. Да кто угодно, любой прохожий! Весь секрет в привычке.
  Не буду описывать все свиные блюда. Их много, но в основном они так же аппетитны, как шкурки и кишочки. Правда, хочется рассказать о шашлыке, раз уж мы затронули индо-кулинарную тему.
  Я - человек Северного Кавказа. Когда в Москве я увидел, как московский шашлычник накалывает на шампуры красное мясо, причём даже не мясо, а какие-то подкостные обрезки, а между ними зачем-то всовывает целиком очищенные лучины и всё это называет шашлыками - удивлению моему не было предела. Разве это шашлыки? Да ел ли он, этот несчастный дымоглотатель, настоящие шашлыки, настоенные на виноградном уксусе и приправленные коньяком? Знает ли он, откуда можно вырезать мясо, а откуда нет, и какого оно должно быть цвета, и когда его солить? Ничего он не знает. Но, пожив в Москве, я успокоился. Бог с ними, думаю, пусть портят мясо на радость наивным москвичам. И привык окончательно, до такой степени привык, что сам стал покупать этот "шашлык". Но шашлык в Кито - это нечто, к чему привыкнуть не дано. Нужно быть трижды китийцем, чтобы откусить кусочек и, не выплюнув, проглотить его.
  Что удивительно, в качестве "сырья" местные шашлычники используют вполне доброкачественную свинину, говядину, колбасу и сардельки. Правда, они с удовольствием нанизывают на деревянный коротенький шампур ещё и овощи, какие угодно, всё, что есть под рукой. Но и к овощам можно в конце концов притерпеться, было бы желание. А вот к чему не притерпишься ни за какие сокровища мира, так это к подливке.
  Если я напишу, что это отвратительно, то передам лишь десять процентов того ощущения, которое вызывает подливка. Впрочем, описать, конечно, можно, но тогда придётся прибегнуть к свободному уличному варианту русского языка, а мне как-то не хочется этого делать.
   Подливка применяется во всё время жарки. У шашлычника, как правило, имеется петушиное перо, которое он то и дело макает в ёмкость с подливой и уже пером обмазывает шампуры с мясом и овощами. Эта жидкость капает на угли (как и в случае со шкурками), шипит, горит, и излучает. Что излучает? Нет слов. Смрад, кошмар, ужас, ад, всё вместе. Однако именно этот запах и есть рекламный агент шашлычника. У вечерних прохожих от этого запаха, согласно великому Павлову, выделяются слюнки. Но китийцы стойко выдерживают газовую провокацию и шагают мимо. Ибо, как я узнал от старожилов, шашлык этот - обман желудка. Так, червячка заморить. Китиец же любит покушать плотно, тяжело и много. Так что местный шашлык покупают только самые слабонервные и невыдержанные.
  И наконец, о жёлтом цвете, очень коротко. Достаточно зайти в любой европейский продуктовый магазин, даже в ларёк, чтобы взглянуть на упаковки и убедиться, что продукты воспринимаются нами в ассоциации с красным цветом. Те, кто делают коробочки и пакетики, далеко не дураки. Сочетание красного и белого отдаётся в каком-то вечно голодающем центре нашего мозга и вызывает хотя и слабые, но вполне регистрируемые исследованиями подкорковые процессы. Много белого на коробке - скорее всего, что-то полуфабрикатное, возможно мучное. Залито красной краской - намёк на высокую калорийность (то есть, на мясо). Голубая краска - вода, минеральные напитки. Впрочем, вам эта палитра хорошо известна. Готовые блюда в ресторанах, в кафе и, естественно, в рекламных роликах, тоже в основном красные или с яркого элементами алого колера.
  Так в Европе. Так в Азии. Так в Африке и Австралии. Но не так в Латинской Америки. Цвет вкуса, цвет сытости и калорийности здесь - жёлтый. Представьте, в приличном кафе вы заказываете что-нибудь местное. Не хвостики, не шкурки, но... в общем, официант не идиот, он понимает, что вам нужно. Оррихиналь! И на стол опускаются блюда, обильно залитые густой едко жёлтой массой (не горчичного цвета, заметьте, и не лимонного а, извините великодушно, в точности - цвета детской неожиданности). Не спорю, возможно это и вкусно, однако не кушать же с закрытыми глазами? Да это и не поможет - вам-то уже известно как ОНО выглядит. Ладно уж, жёлтые супы и жёлтые салаты - не беда. Но вторые блюда, твёрдые, а тем более, так сказать, тягучие. О, лучше не вдаваться в подробности.
  Но не только в ресторанах вас могут обрадовать подобным образом. По всему городу, от края до края, день деньской орудует несметная армия бабушек-кормилец. Это, в подавляющем большинстве, индианки лет шестидесяти, в руках у них по две-три корзины, аккуратно накрытые тряпочками и марлечками. Всё в общем-то вполне в рамках санитарии, большинство бабушек чистенькие, ухоженные - этого требует бизнес. Но стоит ей раскрыть свои корзинки, приподнять марлечки, как вы сразу же отпрыгнете в сторону. В корзинках - варёные бобы всех сортов, иногда - по-особому жареная картошка, почти всегда - свиные "деликатесы" и тому подобное. И обязательно - жёлтая подлива. Соседство даже "приемлемых" продуктов с жёлтым неизвестно чем плюс хвостики и кишочки не позволит вам узнать вкус этих "кормильных" блюд.
  Кстати, почему кормильных? Потому что крайне дёшево и оперативно. За считанные секунды и за пару тысяч сукров бабуся щедро угостит вас тёпленькими бобами и всем прочим, сдобрив жёлтой подливой и положив это в жёлтый полиэтиленовый пакетик.
  Между прочим, я не раз наблюдал, как пакетики с бобовой смесью покупали не только школьники и уличные рабочие, но и притормозившие свои лимузины совершенно порядочные на вид люди. Им это привычно, эквадорцы не комплексуют в еде, нужно отдать им должное. Как бы дорого и модно ни был одет человек, какой бы многотонный восьмиместный джип он не имел, всё равно в любой момент он может притормозить и купить прямо на тротуаре всё, что угодно, в том числе и "хвостики", и пресный продымленый банан. Жадность? Отнюдь. Просто безразличие. После индейского банана этот джиповладелец (а их в Кито многие десятки тысяч) запросто сидит в фудценре, где за итальянский супчик выкладывает чуть не десять долларов. Кушать на улице считается обыкновенным делом, причём кушать всё, что только можно как-то разжевать и проглотить.
  Те же бабушки-кормилицы не ограничиваются разносом корзин с бобами, у некоторых имеются и столики, и тарелочки. В тарелочку наливают картофельный суп с рублёной свиной шкурой, и уж поверьте, суп этот расходится весьма хорошо. А "пищевики" покрепче обзаводятся целыми кухнями на колёсиках, всё кипит и шипит в такой кухне и манит прохожих обольстительными (невыносимыми) запахами. Удивительно, но китийцам вкусен и хвостиковый суп, и классически выполненные техасские гамбургеры. Такое единодушие и вкусовой плюрализм я наблюдал в Сингапуре, там тоже потребляют практически всё, и всё всем вкусно, будь то филиппинский нерождённый цыпленок, или желудок змеи, или медузоподобная тварь из морского ресторанчика, или вполне русские пельмени - всему рады.
  
  Но довольно о еде. Поговорим о снеге. В тот день произошла театрализованная имитация зимы, неожиданная, красивая, эффектная.
  Сначала шёл тёплый грибной дождик, на который никто не обращал внимания. Потом как-то внезапно похолодало градусов, наверное, на десять, поднялся тугой ветер. Запотели окна, с перекрёстков исчезли мальчишки, прохожие поднимали воротники будто и впрямь на улице мороз. Низкое серое облако висело как пенопластовый потолок. И вдруг зашелестели по асфальту крупные белые шарики, миллионы пористых кусочков. Это был град. Но Кито - высокогорный город, две восемьсот. Градовая туча наползла на длинную долину и рожала градины всего в сотне метров от земли. Шарики не сформировались как следует, не отвердели, и не разогнались до пулевых скоростей. Мягкий град не был в состоянии сбить даже пожелтевшую листву с тополей. Но зато он был обилен, как настоящий снегопад.
  Мы ехали в такси, застряли в пробке и любовались этим монументальным явлением природы - горным тропическим градом. В считанные минуты градины покрыли все горизонтальные поверхности города слоем в двенадцать сантиметров, ветер кружил и швырял ледяные россыпи, строил подобия сугробов и творил метель, вьюгу. Вьюжная Америка. Вырвался на волю уголок солнца, белизна колола глаза. Зима, почти зима. Но без мороза, без предупреждения, сразу, посреди весны.
  Так же внезапно градовая туча прекратила свою забаву и ушла с китийского плато. Кончился ветер, потеплело градусов до восемнадцати, снова солнечный день. И весь город "в снегу".
  А дальше мы увидели совсем уж необычное - индейцы играли в снежки. Они лепили из размякших градин тяжёлые мокрые шары и легонько, боясь пришибить, бросали их друг в друга. Мальчишки вылетели отовсюду и мгновенно заразились снежками. А некоторые норовили сунуть горсть ледышек кому-нибудь за шиворот. Веселится и ликует весь народ. Я подумал, что если бы град пролежал хотя бы до вечера, то мальчишки додумались бы и налепили снежных баб. Возможно, мы с Машей тоже не удержались бы. Но по всему видно - и часа не пройдёт, как от белизны останется только сырость. Но пока все очень довольны.
  Кроме таксистов, конечно. По правде говоря, таксисты довольны больше других - счётчик-то щёлкает себе, чем дольше пробка, тем лучше. Но надо же как-то поддержать нервничающего клиента. И таксист незлобно, выбирая выражения помягче, ругает на чём свет стоит изменчивую китийскую погоду и тупых водителей частных автомобилей. Все водители, кроме таксистов, грузовозов и автобусников, с точки зрения таксистов же, грузовозов и автобусников - непроходимые тупицы, не умеющие ездить и не знающие правил.
  - Кэ кьерэс, анималь? - негромко кричит наш таксист сквозь поднятое стекло, обращаясь к мужику в машине напротив. У того тоже поднято стекло и он, разумеется, ничего не слышит, но, разумеется, всё понимает.
  - Анималь! - убеждённо повторяет наш таксист и жмёт клаксон.
  Анималь - это животное. Если обозвать таким словом кого-нибудь на Тверской, это может кончиться чем угодно, но всегда печально. Здесь же, в Кито, "анималь" хоть и оскорбление, но допустимое между шоферами. Оно больше склоняется к значению "тупица", "недотёпа". Что, конечно, тоже не комплимент.
  Пока мы добираемся до дома, "снег" успевает растаять. Лишь сероватые горки бывших "сугробов" торчат кое-где у забора. Я набираю полную горсть неровных ледяных шариков. Приятно всё-таки, пахнут зимой, концом февраля.
  
  XXIII Выезд в Санголках
  
  
  Несмотря на довольно активную рекламу, клиенты в нашу студию заглядывали не часто. В среднем выходило всего две съёмки в день, что едва окупало аренду и материалы и не давало никакой прибыли. Разумеется, я нервничал, предпринимал всяческие необдуманные действия дабы как-то расшевелить бизнес. Первое, что я сделал - это снижение цен. Фото тридцать на сорок за пять долларов (вместо ранее объявленных семи). Второе - вынужденное введение половинчатого формата, то есть, двадцать на пятнадцать. За три доллара штуку. Вместе с продолжающейся рекламой, эти меры дали нам третьего клиента в день, но из-за сниженной цены и уменьшенного формата реальный доход значительно упал.
  Я не спал ночами, изводил себя изобретением всё новых и новых улучшений дела. Но практически ничего уже сделать было нельзя. Это стало окончательно ясно после того, как я вывел на откровенный разговор одного старого фотомастера в Историческом Центре. Там я узнал, что фантастически высокая цена обыкновенной павильонной фотографии обусловлена отнюдь не любовью местных жителей к собственным изображениям, а надеждой, что редкий клиент оставит хоть какой-то доход фотографу.
  Иначе говоря, фотографы привыкли драть три шкуры потому, что драть почти не с кого. Основная масса снимающихся граждан предпочитает заказывать фотки размером три на четыре и два на три, для личных регистрационных карточек и прочих документов. На этих заказах не разживёшься, расценки чисто символические, жалкие несколько сотен сукров прибыли с человека.
  Не трудно догадаться, в каком состоянии ушёл я от благодетельного фотографа, вылившего на мою голову эту информацию. Я был оглушён и подавлен. Выходило, что месяц каторжных трудов по ремонту студии и огромные для моего кошелька затраты - всё зря.
  На следующий день я на работу не вышел. Был в коме. К вечеру, однако, взял себя в руки, оделся, нырнул в такси, а через полчаса на стекле моей витрины красовалась удвоенная цена - десять долларов за отпечаток. И никаких половинок! Я понимал, что столь наглая расценка, возможно, отпугнёт даже тех немногих, кто уже подумывает прийти и сфотографироваться. Но таков местный метод борьбы за выживание. А в чужой монастырь со своим уставом не лезь.
  - "Будь что будет", - решил я, - "Один клиент в день? Хорошо, его деньгами я оплачу аренду, удержусь на нуле, а сам начну расширять услуги".
  Я составил список услуг. Ни в коем случае не отказываясь от монтажей, можно было заняться и непосредственной фотографией, особенно детской. Без компьютера, снимая на обычную камеру и отпечатывая в Кодак Центре за сто метров от Эспирали. И почему бы не предложить документальную фотографию тоже? Всего-то требуется купить четырёхглазый Полароид. А кроме того, выкроить из шестидневки один день для выездов. Самый гиблый день в Кито - среда (так сложилось исторически). Активность - минус девяносто процентов.
  Последняя идея - выезды - особенно понравилась. В этом деле я спец, мне знакомы и туристы, и школьная работа, и садики с яслями. Не один сезон я оттачивал свой опыт выездной детской фотографии. Не хватало кое-какого оборудования. И на следующий день, махнув рукой на возможных клиентов, я снова не пошёл на работу, а поехал с Машей на Юг, покупать цветные ткани для фонов, большую мощную вспышку на аккумуляторах, лёгкий штатив и прочие мелочи. Мелочи эти съели ещё два дня. После чего я сидел в полутьме студии, со злобой глядел на медленно проползающих мимо витрины прохожих, и нетерпеливо ждал среды.
  К среде план выезда был готов, оборудование тоже. Я снял Машу на образцы, которые вышли удивительно хорошо. Моё "фотожелезо" позволяло превратить любой угол любого помещения в настоящий съёмочный павильон буквально за три минуты. Разъезд не терпит медлительных. В больших российских детских садиках я наловчился тратить на одного ребёнка не больше тридцати секунд, включая время на зарядку вспышки. И при этом фотографии детей выглядели так, будто с малышом провозились полчаса, тщательно усаживая его, успокаивая, распрямляя складочки и расчёсывая. Правда, после двухсотого карапуза я уставал настолько, что забывал своё имя и тем более место, где нахожусь. Съёмки в ускоренном темпе, когда заведующая на всё про всё даёт полтора часа - это ад на земле. Но ад хорошо оплачиваемый, можно было и потерпеть.
  Однако затея с садиками провалилась не начавшись. Садиков в Кито попросту нет. То, что есть - это крошечные заведения с десятком, от силы двумя десятками детишек, чьи родители настолько необеспечены, что не могут позволить себе наёмную нянечку. Бедные же родители фотографию не любят - за неё нужно платить деньги. Я побывал в нескольких подобных учреждениях, и везде мне говорили, что, мол, не требуется, а в одном месте сказали по секрету, что у них снимает одна мамаша, но фотографии раздаёт даром. Вот и всё. Остались школы и верхние учебные заведения.
  В России школы - неудачный выбор. Маленького ребёнка ещё хоть как-то любят, на него ещё тратят какие-то деньги, но стоит ему подрасти и пойти в первый класс - всё, любовь забыта, затраты на внеучебные дела резко сокращаются. Так, если в ясельных группах детских садов снимались практически сто процентов детей, и почти никогда не было возврата фотографий, то в средних группах - две трети, в подготовительных - половина, а в первых классах желающие составляли стойкое меньшинство, процентов, наверное, двадцать.
  Что же до старшеклассников, то индивидуальная съёмка у них - из ряда вон выходящее событие. Девочки считают себя (всегда!) в десять раз красивее, чем они есть на самом деле, а мальчики - и красивее, и старше, и умнее, и мужественнее, и так далее. Мальчики переходного возраста настолько капризны, что лучше и не соваться к ним с фотографией, всё равно не купят. И оставалось только одно проверенное средство заработать в школе хоть какие-то деньги - группа, съёмка всем классом с "любимым" учителем в первом ряду.
  Чтобы не наступать на те же грабли, я сразу решил отказаться от портретов и предложить именно группу. Но так как я ещё и хомо компьютерос, то подумав, добавил к фотографии компьютерную виньетку, цветную, с надписью - название школы, дата, прочая ерунда - с микрокартинками, изображавшими книги, тетради, линейки и другие школьные принадлежности. Я старался делать так, чтобы мои образцы понравились самым старым и консервативным учителям. И, конечно же, директору. Как ни странно, образцы получились хоть на выставку посылай. За основу была взята фотография Машиного пятого класса медведковской московской школы, физматкласс, розоволикие очкарики-вундеркинды.
  В среду я поехал в Санголки, добрался до пригородного автовокзала в Ла Марин, вошёл в маленький чёрный автобусик и поехал.
  По пути в Санголки случилось незначительное происшествие, которое, как позже выяснилось, было прелюдией к сильной, странной и непонятной болезни, которая ежегодно поражает Кито и всю страну. Имя этому заболеванию - Карнаваль Дель Аква. Его основной симптом - водяные шары.
  
  Делается это на удивление просто - вы покупаете три десятка маленьких резиновых шариков, и "надуваете" их водой из крана, каждый получается размером с небольшую дыньку или крупное яблоко. Всё, бомба готова. Теперь остаётся дождаться первых, самых отважных бомбометателей. Дело в том, что водяной испанский праздник вообще-то рассчитан всего на один день. Ну, пообливались водой, намочили друг друга, посмеялись, и баста. Но не такие латиноамериканцы. Чтобы праздник общенационального масштаба продолжался один день? Ни за что! А месяц не хотите? Месяц до указанного дня и месяц после. Два мокрых месяца, вот это действительно, карнаваль.
  Шарики летят отовсюду. Принято считать, что чем более вас намочат, тем более вы должны радоваться. Впервые такой летящий шарик я увидел как раз из автобуса в Санголки: один малец запустил им в нашего кондуктора. Шарик громко шлёпнулся о приоткрытую дверь и водяной веер окатил всех сидевших на первых местах. И кондуктора, разумеется, тоже. Но обижаться, протестовать, ругаться - что вы! - никто не смеет. Хочешь получить удовольствие от своих, извините, мокрых штанов - намочи штаны другому. С помощью водяного шарика, конечно. А вы что подумали?
  Правда, одними шариками дело не ограничивается. В ход идут водомёты всех систем, от детских водяных пистолетиков, до садовых опрыскивателей со снятыми распылителями. В руках у особо увлечённых персон можно видеть суперсовременные водяные пулемёты, которые с удивительной точностью стреляют метров на тридцать, так что избежать ледяного потока за шиворот никак не возможно. В тот самый день, возвращаясь из Санголков, я застал тёх мальчишек на крыше дома напротив нашей квартиры. Так как до праздника было ещё слишком далеко, недели четыре, то пацаны обливали не всех прохожих подряд, а только девчонок и молодых женщин, целясь водяными струями в соответствующие пацанячьим интересам места.
  Через три недели обливание дошло до уровня всенародного помешательства. Все лили воду на всех. Появились целые грузовики, наполненные весёлыми бездельниками всех возрастов, вооружёнными водометательными приспособлениями всех видов. Ясно, что главным объектом метания были именно молодые женщины, девушки и девочки (как-то Маша пришла в локаль абсолютно мокрая; по её словам, за три минуты, которые она бежала вдоль авеню Объединённых Наций, в неё из автомобилей и окон домов было брошено не меньше полусотни шариков и выстрельнуто около двадцати струй холодной воды). Это сумасшествие продолжалось пару ужасных недель, пока и бросатели, и намокатели не устали друг от друга окончательно, однако мальчишки ещё целый месяц то тут то там сидели в засадах и накрывали мокрой бомбардировкой ничего не подозревающих барышень.
  Нельзя сказать, что такое положение вещей нравится всем. Представьте себе хорошо одетую даму, выходящую из парикмахерской, где ей пришлось просидеть с укладкой битых два часа, и буквально на пороге салона эта дама получает прямо по укладке литровым шаром. Последствия настолько печальны, что не хочется и говорить.
  Но не только причёски дам страдали в эти мокрые недели. Страдали и солидные клерки, проклинавшие всё на свете и вытряхивавшие воду из конвертов с ценными бумагами, страдали и старики, склонные к простуде и хроническим болезням, связанным с переохлаждением (это совсем не смешно, один из моих клиентов говорил, что всегда попадает в больницу, если на улице ему намочат голову. В тот год он тоже попал, как раз на две самые мокрые недели. Счастливчик.)
  Много бед наделали водобросатели торговцам сладостями, газетчикам и даже таксистам. Я сам видел, как таксист гонял пацанов. Дело в том, что такси на улицах Кито очень много, всегда есть выбор, и как-то не охота садиться в грязное или мокрое. А у пацанов есть "прикол" - налить пару литров воды на сиденья.
  Впрочем, гораздо чаще я наблюдал картины дивного терпения мокрых китийцев. Например, одна девушка ехала на велосипеде, а параллельно с ней - толпа юнцов на "мерсе", с велосипедной же скоростью. И сколько она ехала, столько её и обливали. С неё уже ручьём текло. Я представил себе нашу москвичку, представил, что бы она сотворила с этими нахалами. Скорее всего, разбила бы их "мерс" своим велосипедом. И суд, несомненно, оправдал бы её. Но китийская девушка бесконечно терпелива. И не только девушка, но и большинство облитых мужчин тоже.
  Каюсь, хоть в меня и не очень-то бросали водяные бомбы, но в один прекрасный день я разозлился настолько, что подобрал целый кирпич и ходил по своим делам с этим кирпичом в руке, и недвусмысленно показывал его всякому, кто намеревался пульнуть в меня из водомёта или швырнуть шарик. Кирпич действовал безотказно. Меня облили всего четыре раза, да и то с проезжавших машин - просто не разглядели, что за штуку я несу в руке. Да и Валентина не очень от меня отставала. Она пользовалась наполовину раскрытым зонтиком, который играл двоякую роль - с одной стороны это был зонтик, которым можно прикрыться от водомётов, но с другой стороны - боевой меч, коим она воинственно потрясала, угрожая обидчикам.
  Вот такие ещё встречаются сложности жизни в этих в общем-то благословенных местах. Но вернёмся ненадолго в Санголки.
  
  Санголки - это большой посёлок, почти городок, он расположен внизу, в долине, в пятнадцати километрах от Кито. Я вышел из автобуса, вдохнул воздух долины, и понял - вот они, тропики, вот оно где, вечное лето. Там, наверху, на уступах Анд - апрель, а чуть выше - март. Санголки утонули в августе и никогда не покидают его...
  Да, снова романтика. Глупо, конечно, согласен. При чём здесь романтика, если я приехал искать работу? Я захожу в кафе, беру ледяную баночку пива и вперёд, навстречу неизвестности, в ближайшую учительскую!
  Ближайшая учительская оказалась буквально за углом, в здании, похожем на горное грузинское городище - десятки уступов и неопределимых с первого взгляда этажей. Впоследствии выяснилось, что этажей всего четыре, но тогда мне показалось, что их не меньше восьми.
  Директор, пожилой седовласый испанец определённо древней, профессорской, алхимической закалки, встречал на своём веку немало проходимцев всех калибров. По крайней мере, белый иностранец, едва умеющий выстраивать испанские фразы длиной в четыре слова, и при этом нагло предъявляющий какие-то лаковые удостоверения и сующий в нос пачку фотографий, нисколько его не удивил. Более того, уже через минуту почтенный сеньор директор без усилий разобрался в причинах моей назойливости. Не замолкая ни на мгновение, коверкая прекрасный язык (если правильно на нём изъясняться), я наобещал директору всё, что обычно обещают загнанные разъездные фотографы какой-нибудь заведующей огромного детсада где-нибудь в Подмосковье, а именно: великолепное качество работ, поразительную скорость исполнения, минимально возможные в этом мире цены, кучу бесплатных фотографий для детей сотрудников, для самих сотрудников, как по отдельности, так и группой, и конечно же "режимные моменты", то есть, какой угодно стенд типа "Как мы окапываем ёлочки" или просто "Как хорошо мы ведём себя на переменках".
  Умудрённый несчётными годами службы директор не проявил восторга, он не подпрыгивал на стуле, не лез целоваться, он даже не оторвался от своих бумаг, а только сказал "буэно", и добавил, что мне бы, мол, нужно поговорить с учителями, и если они не против, то... Это называется, пустили козла в капусту. Или, если хотите, "заочное благословение". Хоть я и так не стар, как сеньор директор, но кое-какой опыт имею тоже.
  Я благодарю, раскланиваюсь, выхожу из кабинета и спокойно жду звонка. Спустя двадцать секунд после оного, я уже нападаю на первую попавшуюся учительницу. От меня она узнаёт о постигшей её школу великой радости: господин директор распорядился (это слово достойно жирного шрифта и повторения) распорядился фотографировать всех (снова жирный шрифт) школьников, причём завтра же. Вот так будут выглядеть фотографии, вот так группой, а вот так по одному, если кто захочет отдельно. Учителям всё бесплатно, и тэдэ, и тэпэ. Что? Цена? О, это совершенный пустяк, цена так низка, что не стоит о ней и говорить. Но если вам интересно, я скажу, что наши оррригинальные, прррекрасные фотографии мы отдаём буквально вдвое дешевле обычного, исключительно из уважения к вашей великолепной школе. Я называю цену. Но не позволяю училке задуматься, и тараторю дальше. И чем больше я разгораюсь, тем меньше делаю грамматических ошибок.
  Но перемена коротка. Едва объяснив первой жертве причину моего визита, а набрасываюсь на вторую. Затем захожу ещё в три класса. Звонок. Что ж, теперь пора в учительскую, штурмовать безурочных учителей.
  Короче говоря, школа в Санголках в полной мере испытала на себе всю мощь профессионально выстроенной атаки стеноломного снаряда, которым я стал волею обстоятельств. Так что после второй перемены я вновь вошёл к директору, который так и не переменил позу за два истекших часа и сидел, не отрывая носа от стола. Я вошёл и обрадовал его, заявив, что все, буквально все учителя до единого горячо поддерживают идею о массовом фотографировании, и это событие произойдёт завтра с утра и до обеда.
  - Но не больше пяти минут на каждый класс, - без всякой строгости в голосе говорит директор и поясняет, - Дети не должны терять ритма занятий.
  - О, да, конечно, разумеется, три минуты на класс, три минуты достаточно, сеньор, спасибо, грасияс, мучас грасияс, аста маньяна.
  После этого, согласно схеме захвата школ, необходимо как можно скорее исчезнуть и удалиться на недосягаемое расстояние, ибо нередко тугодумные директора задают убийственные вопросы, когда вы уже в калитке и наивно уверены, что осада крепости удалась. Я исчезаю в три секунды.
  Напротив школы, за густыми посадками - большая лужайка, шумная речка, двухметрового диаметра пни. Я отдыхаю, анализирую, выискиваю ошибки сыгранного спектакля. Да, ошибки были. И подзабыл кое-что, и эквадорцы, конечно, не русские, не всё понимают правильно, не на всё реагируют так, как хотелось бы. Особенно им не понятно слово "даром". Когда я кричу "Гратис! Гратис!", они вытягивают лица и чего-то ждут. Очевидно, какой-нибудь гадости. Если что-то даром, значит что-то другое - в три цены, или не для всех.
  - Ладно, - думаю, - Не нравится даром, в другой школе буду говорить, что это премия за работу.
  Чтобы не утомлять вас моими фотографическими похождениями, скажу, что со всей школы я в конце концов получил не больше сотни долларов чистой прибыли, причём на сбор денег ушёл месяц и килограмм живых нервов. Я постиг одну важнейшую местную премудрость - деньги нужно брать исключительно вперёд. Вы скажете, что же тут нового? В России, мол, все так делают. Ну, если честно, то не все. А потом, это же Россия, её, как известно, умом не понять. А вот в других странах, где мне посчастливилось пожить, вперёд берут только окончательно сгорающие компании. Процветающие же изобретают тысячи способов, чтобы всучить вам товар или услугу, и ничего при этом не взять. Разумеется, вы за всё заплатите, но позже, значительно позже.
  Что же касается Эквадора, то с точки зрения обыкновенного индейца, метиса, и даже белого, равно как и чёрного, если деньги не берут сразу, то можно их не давать совсем. Я-то в конце концов выбил из них мои кровные, но даже не хочется вспоминать, каким путём. Горькое воспоминание, скажу я вам.
  Кроме упомянутой школы, в том же месяце мне удалось снять ещё несколько колледжей. И хотя я уже брал деньги вперёд, или точнее, где как придётся, но результат всё равно был печален - меньше сотни со школы. Учитывая исключительную тяжесть этой работы и столь же исключительную мизерность доходов, я был вынужден отказаться от разъездов.
  Дальше, если совсем уж коротко, я временно закрыл и студию, и попытался переоборудовать её с монтажей на обычный фотопавильон. Но передумал. Принялся перестраивать на детский. Но случайно забрёл в такой же, поговорил с хозяином, и нашёл там лишь тоску простоев и море долгов.
  Итак, все мои фотографические планы рухнули. Полная катастрофа, гора на ветер выброшенных денег и никаких новых идей в голове. Студию я в том же месяце вернул владельцу. Как было жалко и грустно покидать мною же созданный павильон. Но ещё горше было отрезать от себя кусок надежды. Что нас ждёт, что мы будем делать в этой стране, как мы выкрутимся и выкрутимся ли вообще - не известно.
  - Я голодать не буду, - говорит Валентина, - Если до этого дойдёт, подам в наше посольство просьбу о помощи. Пусть дают билеты до Москвы, в долг.
  Конечно, это ерунда. Никто нам никаких билетов не даст, ни в долг, ни в рассрочку. Но если ей так легче, что ж, пусть считает, что у нас есть такой крайний выход из крайней ситуации, как обращение в посольство. Но на самом деле нужно искать что-то пореальнее.
  Какое-то время мы ничего не делаем. Я жду озарения, мне не с кем посоветоваться (итальянец не в счёт, он балагур и ничего не понимает в русской душе, то есть, как же я смогу ему объяснить мою дремучую глупость и моё поразительное неумение вести дела? Нет, это невозможно, он и за триста лет не поймёт.) Но судьбе было угодно ещё раз улыбнуться - озарение пришло с неожиданной стороны: пересматривая привезённые из Москвы компактные диски с компьютерными программами, я задержал взгляд на коробочке с диском "Сто один Шеа-Вэа". Идея как синяя молния пронзила меня насквозь - компьютерные игры!!!
  В Кито полным-полно офисных компьютеров, а парк домашних персоналок хоть и мал, но растёт как на дрожжах. И при этом совсем нет рынка компьютерных игр. Прикладные программы баснословно дороги, их покупают очень редко и только по крайней нужде. Об играх говорить не приходится. Нормальный небогатый китиец, возможно, приобретёт пару-тройку игрушек по полтиннику зелёных за штуку, но это всё, это максимум. Однако есть другой путь - шэавэа.
  Кто не знает, поясню в двух словах. Шэавэа - это игра или программа, фирменная, работающая, но не полная, и потому принципиально бесплатная. Вы берёте шэавэа совершенно даром. Ну, вы платите только за дискету (если она на дискете) и возможно совсем чуть-чуть за услугу копирования, то есть, как бы за время копирования и труд копировщика, но очень мало, и программа ваша. Точно так же вы можете вытащить шэавэа из Интернета. В этом случае вы платите только за время работы в сети. Даже если игра оценена в триста долларов - она достаётся вам практически даром. Но программа шэавэа всегда не полная, в ней чего-то недостаёт. И если она вам нравится и действительно нужна, вот тогда (и только тогда) вы оплачиваете всю её стоимость и получаете недостающие части, или, как правило, новую, полную версию.
  Современные компьютерные игры длинны и сложны, их полные версии могосерийны, как телесериалы. А шэавэа версии коротки, процентов двадцать пять или тридцать от полных. Но что важно - в шэавэа игры тоже можно играть! И если у вас нет никаких игр вообще и не очень свободно с деньгами, то на первых порах, скажем, год или два, вы будете довольны и шэавэа.
  Вот такая идея свалилась мне на голову. И что же вы думаете? Не прошло и месяца, как я имел в кармане целых два договора с американскими программными фирмами. Я стал официальным распространителем шэавэа. Что мне обошлось в общей сложности всего в семьдесят долларов. А очень скоро я арендовал недурной локаль на улице Объединённых Наций и был отмечен как первый в Кито торговец компьютерными шэавэрными играми. Вне зависимости от игры, я определил её цену (стоимость копирования плюс стоимость пустой дискеты) ровно в один доллар. И с первых же дней мой локаль был полон народу. Мы были спасены...
  
  ...В Кито идут религиозные празднества. Из храмов выносят деревянные статуи Богоматери. Крестный ход, как сказали бы у нас в России.
  Я заметил, что эквадорцы, все эквадорцы, от мала до велика, крайне суеверны. Не могу применить здесь слово "религиозны", нет, именно суеверны. Источников их суеверия два. С одной стороны - это индейское шаманство. С другой - римский католицизм. Шаманы - частые гости на телевидении, о них снято множество маленьких фильмов. Нередко можно видеть шамана, вещающего на страну в качестве лица политического, религиозно-общинного.
  Что такое индейский шаман? Из три вида. Первый - лесной. Это просто дикарь, аттракцион для туристов. Он ничего не знает и ничего не умеет, не говорит по-испански и толку от него как с козла молока. Второй - иная крайность - шаман урбанизированный. Этот типчик живёт в хорошей квартире, пользуется тёплым туалетом, но на несколько часов в день обряжается в клоунские тряпки и паклю, мажет рожу цветным гримом и "принимает" страждущих. По-нашему он - типичный шарлатан-целитель. Его задача - деньги, его жизнь - непрерывный обман легковерных дураков.
  И наконец, шаман наиболее яркий - это возвращенец в прокультуру. Разумеется, "возвращенцы" тоже по-своему клоуны. Большинство из них - хорошо образованные люди, говорят не только на испанском. И квартиры, и счета в банках, и джипы - всё у них имеется в достаточном количестве. Но в один прекрасный день такой шаман переселяется в лес (впрочем, недалеко от удобной трассы), в индейскую деревеньку (жить отшельником он не желает, он привык к прислуге), делает стрижку а-ля-ночной-горшок, густо обмазывается растительными соками (не гримом, что вы! здесь всё должно быть естественно, от природы ни на шаг, таковы правила игры) и обзаводится дымящими котелками, дымящими же палочками, а так же косточками, меховыми хвостиками, колючками, листиками, и прочим лесным мусором. Далее, тем или иным способом, шаман рекламирует себя и свои волшебные возможности.
  Он целитель, но не только. Он и предсказатель судеб, он же раскроет вам тайны далёкого прошлого, он же запросто разговаривает с духами кого угодно, хоть с духом коровы или вашей давно почившей собаки. А главное - он раздаёт советы. Вот за советами-то и едут к нему репортёры. Советы - бесплатно, и часто - оригинально, с пением, прыжками, плевками, пуканьем (пардон) и далее по теме.
  Народ глядит на эти мерзости спокойно, народ приучен воспринимать их как неотъемлемую часть национальной культуры. А кто поглупее, тот верит почти каждому слову шамана (если он достаточно знаменит, конечно). Отсюда происходит соблазн и грехопадение, которое, впрочем, у всех психически нормальных эквадорцев не идёт дальше наивных суеверий, неопасных для окружающей среды.
  Казалось бы, Римско-Католическая Церковь, на девяносто процентов контролирующая религию Эквадора, просто обязана бороться с шаманством и вообще лесным язычеством. Но не тут-то было. Официальное святейшество в Латинской Америке тише воды, ниже травы. Очевидно, попы боятся, что при малейшем неосторожном движении им тут же начнут бросать в лицо напоминания о кровавом испанском мессианстве, сводившемся, как известно, к примитивному истреблению всех попадавшихся на глаза индейцев. И хотя прошли столетия, но обида, её тень, всё ещё остаётся. И попы вынуждены закрывать глаза на шаманство или, кто почестнее, всё же действовать против, но не прямыми, а весьма окольными путями.
  Мало того, католицизм и сам страдает языческой хворью. Достаточно поглядеть на шествия с Пречистой Девой, чтобы понять это.
  Я пошёл смотреть. Всё равно в такие дни никакого бизнеса быть не может, народ занят иными делами. С трудом добравшись до Ратушной Площади, я влился в толпу, или точнее, толпа накрыла меня шумной потной волной, но к счастью, эта же волна нечаянно вынесла меня в партер, в первые ряды. И как раз кстати.
  Несколько юношей в белых кружевных накидках несли на плечах покачивающиеся носилки, заваленные парчой и цветами. На возвышении в центре крепко стоит метровая деревянная кукла, изображающая молодую женщину. Пропорции тела этой женщины таковы, что вряд ли она смогла бы прожить хоть минуту, будь она из плоти и крови. Что ж, искусство не обязано слепо влачиться за природой. Куклу разодели в немыслимые накидки золотого шитья, украсили огромной как арбуз короной. Всё блестит и сияет, стеклянные "бриллианты" и фарфоровые "жемчуга" стреляют острыми лучами.
  Но главное действующее лицо шествия - не кукла, а толпа. Я поглядел на лица и, признаюсь, мне стало страшно. Плотной монолитной массой меня окружали фанаты, готовые на всё (абсолютно на всё) ради этой деревянной куклы. Почти все они плакали, говорили и выкрикивали всякий бессвязный вздор - расширенные зрачки, алые от крови белки, иногда - пена в углах ртов. Они молили куклу. Не было для них никакой Девы Марии, плевать им было на истинную Деву Марию! Они верили, что вот этот потёртый кусок неуклюже обработанного орехового полена и есть Дева Мария. Они верили искренне, и потому страшно, сатанински, греховно.
  Впрочем, выбравшись из толпы и отдышавшись, успокоившись, я понял, что зря сгущаю краски. Нет, это не сатанизм. Скажи кто-нибудь в этой толпе фразу "Слава Сатане!", и разорвали бы его на мелкие куски, ногтями растянули бы, не сомневаюсь. Их вера - не сатанинская, но и не христианская. С моей европейской позиции - это чистой воды язычество, идолопоклонство, это если и сатанизм, то неосознанный, ненаправленный, нечаянный, это несомненный грех, но всего лишь грех ребёнка, не знающего о том, что он грешит. Поэтому я скажу ещё раз - суеверия Эквадорцев настолько же глубоки, насколько неопасны.
  Эквадор - не Центральная Африка, здесь всё по-доброму. Любовь к деревянным куклам? Ну, что ж, я ведь тоже, когда мне было четыре года, любил тряпичного медведя Гришу, но разве в нём сидел Сатана? Ничего подобного. Уже в пять лет я твёрдо знал, что кроме вонючих опилок в медвежьей голове нету ничего, даже мозгов.
  
  Возвращаясь домой пешком, размышляя о философских материях, я настолько удалился от реальности, что почти попал под машину. Почти - это значит, что меня всё-таки сбили, но не сильно. Я свалился на обочину и немного вывихнул ногу, растянул сухожилие. Вина была моя, не отрицаю и, слава Богу, полиции рядом не оказалось. Водитель белого Шевроля, сероглазый серобородый старик, напугался до икоты, но я встал и, как мог, успокоил его. Он порывался отвезти меня в госпиталь. Какой ещё госпиталь? Ерунда, мне бы лучше щётку, брюки почистить. Вы не поверите - щётка нашлась. Не совсем одёжная, но чистая. Приведя себя в порядок и кое-как отделавшись от старика, я захромал дальше, но метров через сто остановился - нога распухла, идти невозможно. Пришлось взять такси, а дома, чтобы не выглядеть идиотом, я свалил вину на привычку китийцев игнорировать правила проезда перекрёстков. Отчасти, так оно и было. Меня никак не сбили бы, если б старик ехал по всем правилам. По правилам, старика вообще бы там не было, он бы проехал в другом ряду.
  В Кито не любят сигнал поворота. Доходит до смешного - водители тяжёлых грузовиков вытягивают из окна левую руку и показывают поворот по-мотоциклистски. А чаще всего никто вообще ничего не показывает. Все просто сворачивают, когда хотят и куда хотят, без подготовки и без предупреждения, к ужасу едущих позади и к удивлению едущих навстречу. Вот так, из крайнего левого ряда какой-нибудь таксист вдруг выворачивает в правый переулок, даже не коснувшись переключателя поворотов.
  Сначала мы были несколько шокированы и ожидали, что подобные вольности на дорогах неизбежно должны приводить к массовым авариям. Но нет, аварии в Кито - большая редкость. Оказалось, что все попросту привыкли к тому, что каждый водитель волен ехать туда, куда пожелает, не обращая внимания на окружающие машины. Отчего это так? От незнания правил? Глупости, всё они знают. Это из гордости. Мол, не желаю отчитываться перед другими, как хочу, так и езжу, моё дело!
  Китийский водитель считает унизительным предупреждать о своих намерениях. Даже в сложных дорожных ситуациях сигналы поворота никогда не используются. Рука? Да, рукой показывать допустимо. Потому что взмахи рукой - это как бы приказы, которые водитель посылает окружающим водителям. Я, мол, приказываю вам притормозить, моё, мол, величество желает поворачивать. И машут. Но очень редко. А скромная мигающая лампочка - это не приказ, это просьба, а значит, унижение.
  - "Не унижусь, не дождётесь!" - думает китийский шофёр и крутит баранку куда вздумается, - "Лучше уж путь лопнут лбы и бампера, чем терпеть унижение от оранжевых лампочек!"
  Вот такие здесь встречаются странности. Так что, очутившись в Кито, будьте предельно осторожны на перекрёстках. Это не шутка, это совершенно серьёзно.
  
  
  XXIV Счёт, клиенты и котята
  
  Все эти месяцы мы оторваны от мира, от европейских новостей, и от наших друзей. Конечно, я написал несколько писем и уже получил ответы, и снова написал, но почта - это так медленно. Нужен Интернет. Нужен он и для работы - теперь мне можно "качать" шэавэрные игры и программы и предлагать их клиентам.
  Волею судеб лучший в Кито (с моей точки зрения) Интернет провайдер Экванет оказался буквально в двухстах шагах от моего локаля. На улице Насьонэс Унидас легко найти большой чёрный куб Тихоокеанского Банка. Напротив него, дверь в дверь, в узком восьмиэтажном и тоже чёрном доме располагается офис Экванет. Как-то Маша принесла их уличную рекламку, флаер. Сорок девять долларов за неограниченное месячное подключение, цифровая линия, гарантированная скорость тридцать один и два. После прежних сумасшедших московских цен, сорок девять зелени показались мне сущей мелочью, дармовщиной.
  Я пошёл в Экванет. Прихожу к ним, говорю, мол, желаю подключиться. Заполняю какой-то формуляр, и тут выясняется, что наличную оплату они не берут ни в какой форме, ни в какой валюте. Только через счёт. У меня, конечно, счёт имеется, даже два. Один на компанию, второй личный. В банке Дэ Продусьон, или как его здесь называют - Продубанко. Кстати сказать, прекрасный банк, лучший из всех, что я когда-либо видел. Например, начисление процентов по вкладу производится ежедневно, снять или положить любую сумму в любой валюте можно в течение пяти, максимум десяти минут. И вообще, в банке, в его северном отделении на Амазонас и Насьонэс, всегда уютно, тихо, прохладно - придёшь и уходить не хочется.
  Но в Экванете говорят, что мои счета как бы накопительные, и для некоторых межбанковских расчётов непригодны. Однако, есть будто бы в Кито один банк, накопительные счета которого как-то хитро обрабатываются и расчёты по ним всё же возможны. Это Банко дэ Прогресо, на той же Амазонас, всего триста метров от Продубанко. Так как документы и деньги у меня с собой, я выбегаю из Экванета с обещанием вскоре вернуться, и спешу в Прогресо.
  Оба мои счета были открыты адвокатом. Как это делается - я не имел ни малейшего понятия, не приходилось до тех пор самому обзаводиться банковскими книжицами. Но надо же когда-то начинать.
  В Банко дэ Прогресо толпа, хвостатая очередь, ряды касс, человек десять охранников в залихватской десантной форме. Всюду мрамор, скользко, беготня, шум. Нет, не уютно. Но что делать. Наконец, я нахожу окошко открытия новых счетов, даже три окошка. Очередь есть, но как ни странно, движется быстро. А пока она движется, в трёх экземплярах заполняю заявление. Но заявление пересыпано множеством непонятных мне вопросов, так что три четверти остаётся незаполненным.
  Вот я у окошка.
  - Буэнос диас, сеньор! Вы хотели бы открыть счёт?
  - Да, сеньора... э-э-э... сеньорита... вот... как-то...
  - Документы, пожалуйста.
  Подаю.
  - А заявления?
  Тоже подаю. Она вздыхает, мол, какой нынче тупой клиент пошёл, простого заявления, и то заполнить не умеет.
  - Не умею, - честно сознаюсь.
  - Так, беэно, - сеньорита привычно включает хорошо натренированное терпение, - Вот здесь пишите место рождения.
  - Москва, Россия. Пойдёт? - я нагло вру, но какое им дело?
  - Хорошо. Работа. Менеджер? Буэно. Адрес работы. А, это вы уже написали, буэно. Сколько вы зарабатываете?
  Я поднимаю брови: обычно таких вопросов приличным людям не задают.
  - Я должна внести это в компьютер, - оправдывается приёмщица-учётчица, - Хотя бы приблизительно, к какой категории доходности вы относитесь.
  - "Уж лучше прибедниться", - резонно думаю я и говорю:
  - Четыреста долларов.
  - Вот и прекрасно! - с приёмщицы как гора с плеч, вместе со мной она радуется моей маленькой зарплате. Очевидно, и сама она сидит в той же категории доходности, - Так и пишите, но лучше в сукрах.
  В сукрах числа выходят покрасивее. Так и пишем: полтора миллиона.
  - Всё?
  - Нет, у вас подписи один образец, а нам нужно три.
  Беда мне с подписями. Это мой тайный порок - все мои подписи непохожи одна на другую. Как я ни бился когда-то, ещё в допаспортную мою юность, но так и не исправил руку. А тут требуют подписать целых три раза. Ну, первые два я ещё куда ни шло, нацарапал, загугулины вроде бы отдалённо напоминающие друг друга, особенно завитушками. Но третья подкачала, рука дёрнулась и выдала нервные изгибы, график энцефалограммы.
  - Нет, это плохо, - качает головой сеньорита, - Попробуйте ещё раз.
  И заново, все три подписи. Не знаю уж, каким чудом, каким сверхъестественным напряжением ума и духа, но мне удалось приемлемо расписаться. И вот я выбегаю из Прогресо с пахнущей столярным лаком золотистой книжечкой, на книжечке всего сто тысяч сукров, но больше пока и не требуется. Глянул на часы и глазам своим не поверил - прошло каких-то тридцать пять минут с того мгновения, как я выскочил из Экванета, пообещав вернуться. А ещё через пять минут - я снова у них на шестом этаже.
  Мягко шлёпаю банковскую книжку на стол, они разворачивают её, вытягивают лица, смотрят на меня вытаращенными глазами. Да, удивил я их. В Кито, как известно, сплошная транкилидад, и на операцию по открытию счёта у любого из них ушло бы дней пять. Иначе нельзя - нужно подумать, посоветоваться с родственниками, то да сё. Ну, пусть не пять дней, пусть три, или даже два. Но сорок минут... Нет, это уже за гранью воображения.
  И как бы заразившись от меня болезнью высоких скоростей, экванетцы оформляют моё подключение к Интернету за считанные минуты. Они тоже хотят удивить меня, ещё чуть-чуть, и им бы это удалось, но... Осечка! Техника-то нету, сегодня у него выходной, умаялся бедняга. Придёт, если изволит, только завтра, да и то к обеду. А уж успеет ли он подключить меня за оставшееся от обеда время или нет - это пока только Всевышнему известно.
  - Позвоните нам завтра, после четырёх, хорошо? - говорят экванетцы, а сами стыдливо отводят глаза в сторону.
  - Ладно уж, позвоню, - отвечаю я и торжествующе выхожу из офиса.
  Жаль, очень жаль. Так хотелось поплавать на интернетовских волнах, забросать друзей имейлами, в Россию влезть, наших газет почитать, и вообще поглядеть, что происходит в этом мире. Ну, ничего, терпел три месяца, ещё два дня потерплю как-нибудь. Хотя обидно, конечно. Что ж они такие медленные? Подключение же не требует никакой отвёртки - внеси нового клиента, его пароль и код доступа, и готово. Вот вам и хвалёная транкилидад. Спокойствие и стабильность - вещи замечательные, но даже у таких хороших вещей есть тёмные стороны. Впрочем, стабильность, конечно, дороже.
  Итак, я сижу теперь в моём довольно просторном локале, с десяти утра до шести вечера, полчаса перерыва. На деле я, конечно, задерживаюсь до восьми. Как я работаю? Очень просто. Всем зашедшим ко мне я раздаю длинные (четыре страницы мелким шрифтом) списки имеющихся у меня игр и программ. Все стены увешаны рекламами игр, а на огромном столе, метров семь квадратных, аккуратно разложены яркие разноцветные прямоугольнички, каждый размером с дискету HD. На прямоугольничках изображены заставочные кадры игр.
  Всё строго рассортировано по категориям: здесь приключения, здесь стрелялки, тут леталки, там обучалки, а вот это стратегии. Эти - типа Нинтендо, а те - трёхмерные. И так далее. Люди подходят, глазеют, постепенно втягиваются в атмосферу. Если я не очень устал, то подхожу и начинаю рассказывать. Мой испанский за несколько недель развился до неузнаваемости. Конечно, пока я знаю мало, но на часовую лекцию о компьютерных играх слов хватает.
  Любую игру или программу я тут же, по желанию клиента, демонстрирую со всех сторон на моём компьютере (который, кстати, считается здесь "крутым"; у большинства клиентов машины послабее). Многие, особенно те, кому за тридцать, наблюдая за демонстрацией игры, осторожно спрашивают:
  - Син компромисо?
  Это значит, они опасаются, что за просмотр придётся платить. Но вскоре эти вопросы уходят в прошлое. Слух обо мне быстро разносится по компьютерному мирку Кито. Все знают теперь, что у меня не только демонстрация бесплатно, но и любого рода консультации, помощь и словом, и делом. Ко мне тащат компьютеры, которые "не запускаются", ко мне приходят с жалобами и на "мои", и на "чужие" программы и игрушки:
  - Но вале! ("не идёт")
  - Но фунсьона! ("не действует")
  - Но ланса! ("не запускается")
  А через несколько минут, разумеется, всё вале, всё фунсьона, всё ланса. Я никогда не стану распространять непроверенную программу. Иное дело, что большинство компьютерных пользователей в Кито дремуче невежественны. Некоторых это злит, они косятся на меня, не доверяют, а поняв, что я действительно легко справляюсь с их "проблемами", откровенно недолюбливают меня. Бог с ними, это не мои клиенты.
  Мой клиент любопытен, он вслушивается в каждое моё слово и сыплет на меня вопросами, мой клиент стремится получить от меня как можно больше информации, и я щедро даю ему её. Бесплатно? Да, без денег, но не бесплатно. Клиент платит тем, что он обязательно возвращается ко мне, пусть через неделю, через месяц, но он приходит вновь и покупает вновь, он несёт свои деньги, свои копеечки (не забывайте, у меня ведь очень дёшево, только стоимость пустой дискеты плюс услуга копирования, а если клиент пришёл со своей дискетой, то ещё дешевле), и из этих копеечек складывается мой прожиточный уровень. Средненький, конечно, уровень, но отнюдь не бедный. Впрочем, эти понятия уж слишком относительные.
  Интересно ли мне с ними, с клиентами? В общем да, очень интересно. В основном они наивны, но добры, доверчивы и незлобивы. Ясно, что не бывает стада без чёрной овцы. Так, один шустрик всунул мне фальшивую двадцатку. Но пострадал он сам, а не я. Потерянная двадцатка - обидная вещь, но не миллион же. Я наклеил её на стенку среди реклам. А вот шустрик этот, между прочим, отчаянный игрок, лишил себя возможности приходить ко мне за новыми играми. Кому стало хуже? Ему, конечно.
  Были случаи непонимания. Так, однажды зачастил ко мне интеллигентного вида пацан лет пятнадцати. Всё бы хорошо, покупает по несколько игр сразу, да всякий раз у него почему-то нестандартно отформатированы дискеты. Переформатировать каждую - дополнительное время. Мне не нужны его деньги за форматирование, это всё даром, но мне нужны минуты, которые я теряю - у меня ведь многолюдно, клиенты ждут, поджимают, я нервничаю. И вот на четвёртый или на пятый раз я говорю этому пацану, так, не в упрёк, как бы с намёком:
  - Послушай, - говорю, - А ты сам-то не мог бы форматировать дискеты дома? Ты же понимаешь, что мы теряем время.
  И всё, больше ничего не сказал. Тогда он улыбнулся, схватил с пола свою сумку, произнёс "Не беспокойтесь", и ушёл. Больше я никогда его не видел. Обиделся.
  А я переживал. И не только о том, что потерял хорошего клиента, но и о том, насколько далеки границы грубости эквадорца от границ грубости русского человека. Не мне вам объяснять, что такое наша исконная сермяжная грубость, наши "кудапрёшь", наши "каво" и "какогочёрта". В Москве я был покупателем товаров и услуг, как и вы, дорогой читатель, и на протяжении многих лет пытался вычислить формулу, по которой можно было бы определить потенциальную грубость продавца. Не удалось. За то, что я покупаю две слоёных булочки, я получал нередко столько же хамства, сколько за мою покупку телевизора или кожаного пальто. Ни тип товара, ни сумма, которую я выкладываю за него, в Москве не берутся во внимание. Всё зависит, видимо, от такого фактора, как "рожа не понравилась" или, скорее, от несложившейся судьбы и недостатка личного счастья продавца. Так или иначе, но слова типа "вернитесь в примерочную кабину и принесите вешалку" я ещё очень долго не считал грубостью. Подобная же фраза, произнесённая продавцом где-нибудь в торговом центре Кито, произведёт маленький шок, после которого клиент уже никогда, ни за какие коврижки не вернётся в этот магазин.
  Но в целом, моё обучение торговле и обслуживанию в пресыщенной капиталистической среде шло вполне успешно. Валентина и Маша часто помогали мне, особенно Валентина. Она нередко просиживала по полдня в локале, старалась освободиться от домашних дел и поспеть к часу пик, к вечеру, когда у меня не то что сесть, но иногда и стать-то негде. Причём половина народу пришла с проблемами, треть за новинками, а остальные - просто посмотреть и поспрашивать.
  Маша тоже быстро схватила испанский и с множественными, но простительными ошибками, тараторит у меня за спиной, "работает" с клиентами. Главное - не оставить клиента без внимания. Даже если выстроилась очередь из семи человек, а пришёл восьмой, я обязательно нахожу для него хотя бы тридцать секунд, я здороваюсь, прошу подождать, даю последний, свежий список программ, предлагаю присесть, если всё ещё есть место. После этого я знаю - он не уйдёт, дождётся.
  И снова на свет Божий появляются флаеры, рекламки для раздачи в руки. Валентина и Маша размножают их на ксероксе (он за стеной, у владелицы книжного магазина), обрезают великанским резаком и выбегают с ними на перекрёсток. За пару часов потогонной работы им нередко удаётся раздать по триста штук флаеров. Уже через неделю поток клиентов заметно подрастает, флаеры начинают работать.
  А сегодня ко мне пристала Маша, спрашивает:
  - Я раздавала рекламки?
  - Раздавала, - подтверждаю я.
  - С клиентами разговаривала?
  - Разговаривала.
  - Ну, вот, а теперь мне нужен котёнок.
  Я как-то уже и позабыл давнее желание Маши. А она, оказывается, помнила, ждала удобного случая. Бизнес у нас, вроде бы, наладился, быт тоже. С бумажками полный порядок. Так почему бы не завести и котёнка?
  - Ну, ладно, уговорила. Когда пойдём?
  - Завтра! В воскресенье!
  Зоомагазинов в Кито штук семь или восемь. По крайней мере тех, которые я знаю. И расположены они так неудачно, что не имея машины, никак не выкрутишься из положения с помощью автобусов. То так, то эдак намечая маршрут, мы с Машей всё же были вынуждены остановиться на полупешем варианте: поехали на "Крайний Север" и оттуда бодро зашагали в южную сторону, петляя и переходя с Амазонас на Агосто, с Агосто на Америку, с Америки возвращаясь аж на Шестое Декабря, и далее в том же темпе.
  Наверное, что-то случилось в природе, какой-то кошачий недород. Невозможно в это поверить, но нигде котят не было. Щенки? Море! Хомячки? Тучные стада хомячков! Рыбки, птички, черепашки, и даже тритончики. Да что там тритончики, в одном магазине нам предложили мышей, серых кругленьких мышей чистокровной сельско-городской породы. Но мы отказались. Мы сказали, что мыши - это очень мило, но нам позарез нужно что-нибудь наоборот. А этого "наоборот" как раз и не было.
  Маша скисала на ходу, я терял силы и терпение. Мой единственный выходной после кошмарно трудной недели прямо на глазах превращался в каторжный марафонский забег. Ни остановки в кафе, ни краткие "прыжки" на случайных автобусах, ничто не могло улучшить нашего незавидного положения. Только хорошее пиво, вот что давало надежду на спасение, пиво Белый Медведь, старая нерушимая любовь, которую я пронёс из Малайзии через Польшу до благословенного дня, когда оно наконец-то впервые появилось в Москве, и далее везде, вплоть до Эквадора, где баночные и бутылочные медведи всех цветов, естественно, бродят стаями.
  - Маша, - говорю я, несколько оживший после очередной холодненькой баночки, - Зачем пробираться от магазина к магазину? Давай поедем сразу к последнему. Так часто бывает: ищёшь что-то, какую-то фразу, перероешь трёхтомник, тысяча двести страниц, а фраза на последнем листе. Поехали в Эль Рэкрэо!
  Эль Рэкрэо - это новый торговый центр, большой и шикарный, но на самом отдалённом Юге. Нужно сесть на Тролль, устроиться поудобнее и ехать, ехать, ехать. Очень долго ехать. Сначала через оставшийся Север, потом через туристическую зону, потом въехать в историческую, дальше - мимо автовокзала, где попадаешь в неизвестно какой район, но старый и некрасивый. Правда, ещё дальше картина постепенно выравнивается, и так она выравнивается до самой конечной станции, именно станции, а не остановки. Конечные станции Троллей - это целые вокзалы, с кафетериями, храмоподобными прозрачными навесами, огромными телевизорами, креслами, и прочими удобствами. И вот этот самый Южный Вокзал Троллей, это и есть Эль Рэкрэо. А напротив него - одноимённый торговый центр. В этом центре, на первом этаже, устроился симпатичный собако-кошачий магазин.
  Мы поехали и приехали, но магазин оказался исключительно собако: целый выводок баснословно дорогих далматинцев визжал и вилял крысиными хвостиками. А кошек нет.
  Трудно измерить грусть и печаль, трудно вычислить силу падения рухнувших надежд. Маша была разбита и подавлена. Всё ждало котёнка: уговорен папа, уговорена мама, уговорены хозяева квартиры, есть деньги, и даже (даже!) заранее куплены корзинка и перинка - предполагаемый домик для усатого малыша. Но малыша нигде не найти.
  Мы сидим в Тролле, молчим, едем домой. Я уже сказал, конечно, Маше, что на следующей неделе котёнок разыщется обязательно, но что слова? Да, словами горю не поможешь.
  Не знаю, что заставило нас выйти из Тролля на пересечении с улицей Объединённых Наций. Мне почему-то очень захотелось зайти в хозяйственный магазин (гигантский хозтоварный рай), что в Ки Сэнтро. А Маше было всё равно. Мы не спешили, собственно. По пути посетили КейЭфСи, плотно перекусили цыплёнком в сухарях, посидели, поговорили ни о чём, и только тогда отправились в Ки Сэнтро. И вдруг я вспомнил:
  - Маша! - кричу я, - В этом Ки Сэнтро ведь тоже есть зоомагазин!
  И мы почти бежим. Откуда только берутся силы. Но самое смешное, там зоомагазинов сразу два. Первый, который побольше - абсолютно псовое царство. Там продают только высокопородистых экземпляров с королевско-герцогскими родословными. Даже самый маленький заморыш в этом отделе, и тот тянет на пятьсот долларов. А которые почище - далеко за тысячу. В рассрочку, конечно. Великий принцип банковского кредита распространяется и на живых тварей.
  Мы пробегаем мимо. Аллея, поворот, фонтан, ещё аллея, поворот, и... Я мгновенно понял, что кот там есть. У витрины стояла кучка пацанов, пацаны смеялись. Мы подлетели - ура! - за стеклом, в свете ярких лампочек, полосатый (сибирский) котёнок величиной с кулачок гонялся за своим хвостиком. Каждый неловкий кульбит мальчишки встречали восторженным смехом.
  - Иди, иди! - я подтолкнул Машу, - Спроси, сколько он стоит. Вдруг тоже пятьсот долларов.
  Маша нырнула в дверь и тут же вынырнула. Но где уныние, где печали? Улыбка до кончиков ушей!
  - Девятнадцать! Девятнадцать тысяч сукров!
  "Невероятно", - думаю я, - "Такой замечательный котёнок и всего за четыре доллара. Да он тут съел уже на все восемь!"
  - Прекрасно. Вот тебе двадцать тысяч, иди и бери. А я тут постою. Это же твой котёнок, вот ты и должна купить его сама. Подойди и скажи: "Кьеро эль гатито" ("хочу котёнка").
  Маша снова ныряет. И снова выныривает, но как-то нерешительно.
  - Это не "эль", - говорит она, - Это "элья".
  - Элья? Кошка? Не может быть!
  - Да! И поэтому её никто не покупает. Все хотят гатито, а это гатита.
  - Слушай, - я отвожу Машу в сторонку, - Нам же ещё и лучше. Кошки умнее и спокойнее, и не бродяжничают. Чистоплотные... и вообще. А кроме того, мы же с тобой обошли все магазины. Значит это судьба, понимаешь? Бери её, иди и забирай свою гатиту.
  Маша только этого и ждала. Убегает в магазин. А мальчишки всё смеются - котёнок как заводной вертится и скачет по клетке. Но вот продавщица открывает дверцу и вытаскивает кошечку. Мальчишки издают звук недовольства, примерно так: "Ввууу!" И выходит Маша. В руке у неё - белый портфельчик из тонкой фанеры, с дырочками, на портфельчике нарисованы кошки и бабочки (за один такой портфельчик у нас в Москве содрали бы пять зелёных). Мальчишки смотрят на Машу и очень её не любят - она лишила их весёлого развлечения. А мы уходим.
  Мы идём по тротуару, котёнок кричит и царапает фанеру, рвётся на свободу, прохожие оборачиваются (некоторые останавливаются и долго смотрят нам вслед). Мы берём такси. Десять минут, и мы дома, открываем "кошкин дом", котёнок стрелой выпуливает наружу и без остановки залетает под диван.
  - Что это вы принесли? Я и разглядеть не успела, - Валентина пожимает плечами.
  Вот так у нас появилась Пуша, наша любимая сибирско-эквадорская Пуша, Пушинка, Пушка, а иногда просто Пуш. И нас стало уже четверо.
  А между прочим на носу уже Новый Год. Странно встречать этот праздник в тропиках, хотя бы и в горных - снега нет. Я уже знал, что такое тропическая новогодняя ночь, как-то имел это удовольствие в Сингапуре. Но там другое, там морозы и не требовались. Город просто утопал в ёлках, в украшениях, в сантаклаусах. Искусственного снега было навалено где только возможно, три слоя, всюду, тысяча тонн. Атмосфера сингапурского Нового Года была правильная, новогодняя, разве что с привкусом Китая, но тут уж ничего не поделаешь.
  В Кито, конечно, тоже кое-где украсили ёлки, все рекламы покрылись снежинками, краснощёкие Деды Морозы смотрели на нас со всех витрин, но чего-то не хватало. Только что отшумевшее Рождество, казалось, унесло у города все силы, хотя на Рождество ничего особенного не происходило - мир, покой и транкилидад.
  Но одну штуковину китийцы всё же приготовили, неожиданную и весьма впечатляющую.
  В Латинской Америке есть обычай - сжигать под Новый Год всех, кто вам не нравится. Чтобы не видеть их в году наступающем. Допустим, вы недовольны министром экономики - нет проблем, вытащите его на улицу часов эдак в семь вечера тридцать первого декабря, достаньте газовую зажигалку и палите. Вскоре он хорошенько разгорится и задымит, и на душе у вас станет намного легче. Сожгите так же и соседа, почему бы нет? И директора банка, который отказался выдать вам кредит в счёт ваших пяти невыплаченных долгов. Но проще и милее всего жечь, конечно, господина президента. Да это и дешевле - массовый товар, большой спрос...
  Сорри? Нет, что вы! Разумеется, речь идёт о куклах. Большие тряпичный куклы, уродливые, карикатурные, с опилковыми внутренностями, но зато тяжёлые, как живые прототипы, в натуральную величину, и очень вонючие. Это - самое главное. Чем более противен вам человек, чью куклу вы предаёте огню, тем больше от него должно быть вони. Гарь и смрад в данном случае - прямые доказательства, что символически сжигаемая персона действительно, мягко выражаясь, поганенькая, и жалеть её не стоило.
  В Кито - целые базарчики, торгующие уже готовыми куклами. На первом месте по количеству копий, естественно, господин президент, далее - вниз по рангу, весь кабинет, а так же лидеры некоторых партий. Есть и просто знаменитости, не всегда политические, найдутся и иностранцы, тот же Клинтон, например. Сжечь куклу Клинтона - это, я думаю, с удовольствием сделали бы не только в Кито, но и в Нью Йорке тоже.
  Бросается в глаза, что все куклы выраженно карикатурны, похожи на своих героев только при некоторой работе воображения зрителей. Иногда трудно разобраться, кого изображают некоторые чучела. Нигде нет надписей, мол, догадайся сам.
  Хорошо понятна причина такой осторожности. Конечно, обычай этот древний, языческий, а теперь - не более, чем шутка, но кто знает, какие среди элиты могут обнаружиться головотяпы? Вдруг возьмёт и потянет в суд за оскорбление, осквернение и тому подобное. И приходится изготовителям намеренно искажать лики "родных" властителей. Поди-ка придерись теперь! Анатомическое сходство есть? Нету. Ну, и шагайте, господа судебные исполнители, дальше. А народ - он не всегда такой уж и дурак, как некоторым кажется, народ, он знает кого жгут, безошибочно определяет, по запаху.
  Да, вот как раз с запахами большая проблема. Дыму полный город. Не желают китийцы тащить с собой в новый год всяких проходимцев. Хотя, конечно, сами же их и выбирали, демократическим, разумеется, путём. Выбирали, да передумали. Снять и переизбрать - дело сложное, а вот сжечь, отвести душу - это можно легко. И жгут, жгут, сладостно вдыхают мерзкие ароматы гнилых смердящих тряпок: гори огнём весь этот мусор!
  Мы не жжём кукол, мы вышли посмотреть, откуда столько дыма и вони, и разобравшись, в чём дело, просто смотрим на обугливающихся президентов и спикеров, и в общем-то сочувствуем не им, а поджигателям. Потому что нельзя же в самом деле сочувствовать вонючим опилочным куклам...
  
  
  XXV Русские идут
  
  
  Русские в Эквадоре. Я уже упоминал русских проституток, которых видел на улице в первый же месяц после приезда. Но, конечно, проникновение московитов по планете отнюдь не ограничивается проститутками.
  В Кито русских хотя и не много, но условно их можно разделить на три категории: резиденты, "долговременные" дельцы, и "краткосрочные" - опять же дельцы или туристы. Тех, кто получил длительные или постоянные визы, по словам одного работника нашего посольства, примерно семьсот человек. Не густо, но уже напоминает маленькую колонию. Однако, настоящей этнической колонии что-то не получилось. Я слышал о двух попытках всерусского объединения.
  Первая попытка - открытие ресторана "Пушкин". Какое-то время в "Пушкине" собиралась русскоязычная публика, но, по словам рассказчика, ничего кроме обдираловки там, собственно, не было. Да, щи-пельмени, разумеется, присутствовали. И Русская с Московской тоже. Но не сложился ток-клуб, не та атмосфера. И как следствие, "Пушкин" разорился и вскоре был переоборудован под местную кафешку.
  Вторая попытка ассоциации китийских русских проходила по инициативе некоего любителя советского кино. Дело в том, что советские фильмы, как известно, пишутся на видео в стандарте Секам ДиКей. А Южная Америка, как и Северная - исключительно территория американского NTSC (кроме Бразилии, конечно; там всегда что-нибудь не как у соседей). И вот один из наших обзавёлся транскодером и переписывал присылаемые ему из Москвы фильмы в большом количестве. Появился стабильный спрос, народ стал собираться в офисе транскодировщика. Вполне возможно, что на этой почве мог зародиться и русский клуб, так уже бывало. Искусство объединяет людей, это неоспоримый факт. Но транскодировщик, как водится, обнаглел, и постепенно задрал цену на свои кассеты аж до тридцати долларов. Дело не в деньгах, но просто кому охота лишний раз ходить к грабителю? Ходить перестали, зародыш русского клуба благополучно отдал концы, а сам транскодировщик, естественно, разорился. Согласно пословице, по которой жадность фраера губит.
  И теперь китийские русские если и объединены, то в маленькие, полусемейные группки. А многие живут в одиночку и вообще не желают входить в контакты с соотечественниками.
  "Долговременные" русские - это те, кто не потерял советского гражданства, не имеет статуса постоянного жителя Эквадора, и чья виза более чем годовая, но менее, чем пятилетняя. Таких тут не мало. Они в свою очередь разделяются на три группы: цветочники, бананщики, и креветочники. Вероятно, есть и другие микрогруппы, но уж слишком они микро, не видно их и не слышно.
  Цветочники либо имеют собственные или кооперативные теплицы, либо просто перекупают гвоздики и розы и летают на заваленных коробками самолётах. Многие работают парами и тройками, и тогда один или двое летают, а один или двое почти постоянно живут в Эквадоре.
  Время от времени в Кито организуется цветочная выставка-ярмарка. Вот там вы можете увидеть практически всех русских цветочников. Как правило, это люди основательные, зажиточные. Но есть и мелкий бизнес даже среди цветов. Насколько я знаю, пары сотен коробок с розами досточно, чтобы с головой окупить все затраты на эквадорскую поездку и поиметь тёпленькую прибыль. Местных цветоводов по долинам - видимо-невидимо. Если поехать в район Флореста и подняться на гребень холма, и с ошеломительной высоты поглядеть на огромную синеватую долину, то и без бинокля можно увидеть множество блестящих квадратиков - тепличных хозяйств. Практически все они - цветочные. Ну а с биноклем вы обнаружите, что кроме ферм есть внизу ещё и домашние теплички, производящие в общей сложности тоже миллионы гвоздик, роз, тюльпанов, калл и прочей изящной растительности.
  Что касается бананщиков - то это бизнес крупных и тяжёлых компаний и корпораций. Тащить через Атлантический Океан полтонны бананов не будет ни один сумасшедший. Сотню тонн - другое дело. А лучше тысячу. Эквадор производит ежегодно такое количество бананов, что их кожурой можно было бы застелить всю его территорию. Бананэро - уважаемая профессия, всячески поддерживаемая любым эквадорским правительством, вне зависимости от политической ориентации. И конечно же любой иностранец, приехавший по банановому делу, опекается и уважается ничуть не меньше.
  Если говорить о ценах, то я не очень ошибусь, если скажу, что при оптовой (многотоннажной) закупке бананов каждый их килограмм обойдётся покупателю как минимум в десять раз дешевле, чем москвичу, который купит этот килограмм ровно через три недели у метро Новослободская. Иначе говоря, дорогой читатель, если у вас как-то случайно завалялись тысяч двести долларов, то почему бы вам не проветриться с ними в Эквадор и не подрастить их хотя бы до миллиона?
  Впрочем, это шутка. Хотя Эквадор действительно ломится от бананов и на первый взгляд не знает, как от них избавиться, на самом же деле каждый банан заранее "приписан" к тому или иному покупщику. Конкурировать с корпорациями - себе дороже.
  А теперь два слова о креветочниках. Креветка, известно, продукт не дешёвый. И потому, в конечном итоге, прибыльный. Если, конечно, дело поставлено верно. Наши люди ставят это дело неплохо. В основном креветочники обитают на севере страны, на тихоокеанском побережье. Креветку там выращивают как огурцы, только не в теплицах, а в бетонных бассейнах, заполненных морской водой. Труд в бассейнах грязен и тяжёл, креветка капризна и технология её выращивания имеет множество неудобных фаз, связанных с физическими работами. Эти работы выполняют, как правило, батраки. Причём среди батраков вы без труда найдёте и наших. Многие из них просто подрабатывают, чтобы открыть такое же дело, то есть арендовать бассейн и запустить своих креветок, и уж тогда разжиться. Но не у всех это получается. Батрачество нередко заканчивается эмиграцией в другие страны, типа Уругвая, в поисках менее тяжкой работы и несколько больших денег.
  Кроме того, на креветочных брегах процветают грабежи и бандитизм. Местные банды без разбору нападают на бассейны и вытаскивают креветок. Вероятно, это звучит смешно: бандит, вместо того, чтобы требовать кошелёк или шариться по дому в поисках тайного сейфа, засучивает рукава и длинным сачком выгребает розовых трепещущих креветок в грязные вёдра. Но с точки зрения фермеров ничего смешного в этом нет. За креветок могут и зарезать, а уж начистить физиономию - обязательно.
  Правда, банд не так уж и много, и часто фермеры отбиваются от них собственными силами (полиция никогда не вмешивается в эти дела и негласно стоит на стороне грабителей по вполне понятным причинам). И как ни странно, но многим креветочникам удаётся сколотить неплохие состояния.
  "Краткосрочные" русские дельцы в Эквадоре - это либо цветочники, либо даже бананщики, но не имеющие тесных связей с местными, действующие по принципу пришёл-увидел-закупил. А туристы - они и в Африке туристы. Хотя отличить нашего от какого-нибудь голландца можно без труда в течение десяти секунд. Наш обязательно выглядит устало, изношенно (даже если он под шафе и полон веселья), и ещё у нашего туриста всегда скучающе-умные глаза. Но в целом русский турист, в отличие от часто встречаемых в литературе штампов, тактичен, вежлив, тих, и вообще джентльмен. Те же, например, американцы держат себя куда более шумно и развязно.
  
  ... В один прекрасный день в моём локале появились два парня лет шестнадцати-семнадцати. Один рыжеват, с веснушками, длинноносый, другой тёмный, худосочный, с маленькими острыми глазами. Однако, явно белые. Оба высокие и не по-туристски одетые.
  - Сколько имеете игрушки вы здесь какие? - если перевести дословно, то веснушчатый спросил примерно так.
  Я начал было рассказывать, рекламировать мои программы, как вдруг тот, что потемнее, говорит своему товарищу по-русски (если перевести с его языка на приемлемый):
  - Да фиг у него это есть, блин!
  Я удивился, но тут же ответил:
  - Почему же нет, у меня много чего есть, блин!
  Теперь удивились они, но не больше, чем на секунду. Мы разговорились. Оказалось, что парни приехали с родителями, оба из Питера, принципиальные эмигранты, хотя пока что обходятся трёхмесячными (туристическими) визами. Но Эквадор им нравится и возвращаться они не намерены.
  - Мой отец ищет какое-нибудь маленькое кафе, хочет купить готовый бизнес, - рассказывал веснушчатый, которого звали Женя, - А мать затормозилась в России, у неё проблемки с документами. Но скоро приедет.
  - И моя мать ещё сидит в Петербурге, нашу вторую квартиру никак не продаст, - сказал тёмноволосый, которого звали Николай.
  - А вы давно в Кито? - спросил Женя.
  Я рассказал о моём житье-бытье. Не всё, конечно, но достаточно.
  - О, тогда мы к вам как к консультанту будем заходить. Мы тут ещё ничего не знаем.
  Из рассказа парней я понял, что их родители - сектанты, их секта называется вроде бы "протестантская", но не берусь утверждать, в детали я не вдавался. В секте якобы человек двадцать русских, так что парни и их родители приехали как бы не на пустое место, им немного помогли с дешёвым жильём и тому подобное. Но секта бедна и на серьёзную матерьяльную поддержку рассчитывать не приходится. Правда, Женя тут же устроился бесплатно (за счёт секты) в частную школу, где посещает только два урока в день - испанский язык и испанскую же литературу. А Николай - свободный студент, шатается без дела, пока друг корпит за партой.
  Я показал мой бизнес, они сказали, что им и в голову бы не пришло, что на шэавэа можно жить.
  - В Москве или Питере за шэавэрную игру не дадут и копейки.
  Это так, не спорю. Но Кито - далеко не Москва, Эквадор - не Россия. Компьютеры здесь только начинают своё победное шествие. Здесь, как и в большинстве стран мира, никогда не было периода самодельных персоналок, домотканых мониторов, сляпанных из телевизора Электрон, не ведом здесь и домашний взлом программ, и совмещение несовместимых цифровых компонентов.
  Компьютер в Москве сумел пройти все этапы эволюции и потому был привычен, ясен и нормален для многих тысяч людей. В Кито компьютеры привезли из Штатов, и сразу из таких фирм, как IBM и Compaq, и сразу по цене маленького автомобиля. Поэтому основные компьютерщики в Кито - это либо работники компаний, купивших готовенькие машины, и такие компьютерщики абсолютно неграмотны (в компьютерном смысле) и не имеют представления не только о программировании, но и о том, что же там шумит внутри корпуса. Либо это профессионалы, получившие соответствующую подготовку опять-таки в Штатах. Но таких людей очень немного.
  Иными словами, в отличие от России, здесь почти полностью отсутствует классическое любительство, здесь нет и не может быть бедных, но увлечённых компьютером энтузиастов. Отсюда проистекает огромная разница в подходах к программам и самим компьютерам. Так или иначе, но парни были правы - жить в Москве на шэавэрных програмках и игрушках было бы совершенно немыслимо.
  Мой ассортимент игр вызывал у них улыбку.
  - Что, неужели Дум-1 всё ещё кто-то покупает? И даже не полную версию?
  - Не только покупают, но и нарадоваться не могут. Здесь почти никто и не слышал про Дум. И про Дьюка Нукема, и про Дюну Два. Здесь любят Марио, потому что в него легко играть. Ну, ещё Лотос.
  - Какой Лотос?
  - А вот, смотрите.
  Я запустил старую примитивную автомобильную игру. Парни как увидели - едва не свалились со стульев.
  - В это они играют?! Не может быть!!
  - Ещё как может. Ко мне приходят и хвалятся, что у них тоже есть куча игр. Я спрашиваю, каких. Да вот, отвечают, Мины, Солитер, и ещё что-то.
  - Из комплекта Windows!
  - Да, представь себе, эти штуки из комплекта Windows здесь тоже считаются играми.
  - Ну и болваны! - возмущается Николай.
  - Вовсе нет. Просто у них никогда не было нормального программного рынка.
  - А пиратского? Неужели у них не ходят пиратские софты? - удивляется Женя.
  - Как не ходить? Ходят понемножку. Но в основном старое, морально давно прокисшее. Всё равно они ко мне забегают.
  - У вас же шэавэа, зачем им?
  - Поиграть, конечно. Ты не представляешь, как они играют. До предела! Даже если игра скучная, даже если противно и тупо - не важно: пройдут все уровни и наберут максимум очков. Они же упрямые! А шэавэа? Ну и что, что шэавэа? Если играть всё подряд, то и шэавэа тоже можно погонять, тем более, что почти даром.
  - Да, цены у них тут бешеные, - соглашается Николай, - Мы смотрели в одном месте, всё раза в три дороже, чем у нас.
  - Не в три, - поправляет Женя, - Но очень дорого.
  Появляются клиенты, Женя и Николай уступают им места у компьютера, отходят в сторону и внимательно наблюдают, как я работаю. Мы ещё не наговорились, я не успел спросить даже, как там в России, что с политикой и вообще, цены, инфляция, настроения, но клиенты будто сговорились, валят валом, как пассажиры с корабля. Женя и Николай простояли минут двадцать.
  - Нам пора, - сказал, наконец, Женя, - Мы к вам завтра зайдём, если вы не против.
  - Конечно, заходите! Лучше с утра. По вечерам у меня всегда вот так, - я показал глазами на толпу.
  Они ушли.
  А назавтра явились уже втроём, с Жениным отцом, которого тоже звали Женя. Правда, Николай называл его дядя Жека. Этот Жека - высокий, русый, жилистый, лет сорока пяти, говорит громко, любит размахивать руками, но в то же время как-то ненормально спокоен лицом, будто знает что-то, что неизвестно никому. Считает себя глубоко верующим человеком. Мне всё равно, хотя я и не понимаю смысла в сектантстве.
  - У нас там хороший молельный дом, - рассказывает он, - Светлый, высокий. Акустика тоже неплохая. Пастор выступает без микрофона.
  - А на каком языке он проповедует?
  - На английском, конечно, - Жека немного удивлён: мол, разве бывают пасторы, говорящие на других языках? Хотя сам он по-английски говорит плохо, в рамках каких-то курсов, которые посещал от его же секты ещё в Питере.
  - Приходи к нам, послушаешь. У нас собираются хорошие люди, - он это произносит тихо, не выразительно.
  Отчасти потому, что я занят - я в это время делаю рекламку на новую игру - но главным образом потому, что знает наперёд - не приду я. Нечего мне делать у сектантов, да и у несектантов тоже. Я как-то привык в одиночку, точнее, с семьёй. Нас трое (простите, с Пушей уже четверо), и пять лет назад было трое, и десять лет назад, и я думаю, что и через двадцать лет вперёд, наверное, тоже будет трое. Не знаю, почему, но мне так кажется.
  Разговор с Жекой не клеился. Осталось тайной, что заставило этого рабоче-интеллигента, имевшего питерскую прописку, недурную работу, некоммунальную квартиру, уехать так далеко от России. По его же словам, никто и никогда особенно не преследовал его секту, потому что называют они себя "протестантами" и в бумагах причисляют свою организацию к одной из ветвей английской церкви, то есть как бы официалы, а вовсе не секта. Да и не показался мне Жека особенно религиозным.
  В общем, мы, конечно, тепло и как добрые знакомые попрощались, но я поймал себя на том, что очень хочу, чтобы ни Жека, ни эти парни больше ко мне в локаль не заходили. Со временем так оно и произошло: появлялись они всё реже, пока через несколько недель не заявили, что не устраивает их Эквадор по многим параметрам, и что нужно, мол, перебираться в Аргентину.
  - Незаконно? - спросил я.
  - Сначала виза на две недели, - равнодушно ответил Жека, - А там, наверное, устроюсь таксистом. Деньги есть, по справке можно сделать рабочую визу на год или два. Устроимся как-нибудь.
  В конце концов они так и сделали, уехали в Аргентину. На автобусе. Оказывается, существует такой супермаршрут Кито-БуэносАйрэс. Вообразите, целых четверо суток, и день и ночь, карабкается маленький автобус по высокогорным серпантинам, ныряет в джунгли, а после снова взбирается на Анды, и так до умопомрачения. Четверо суток, сто часов! Когда я узнал об этом, я спросил:
  - Разве не лучше долететь самолётом? Это же кошмар, так долго трястись на узком сиденье.
  - Самолётом вчетверо дороже.
  - Да вы съедите в дороге всю эту разницу в цене!
  Жэка пожал плечами.
  - А куда нам спешить? Моя жена ещё не прилетела, встретимся с ней в Аргентине. А пока её нет, будем устраиваться. У нас много времени.
  - И там тоже с помощью... э-э-э... церкви? - я не сказал "секты", зачем обижать человека?
  - Конечно! - Жека оживился, - Там наших много!
  И вот они уехали. "Скатертью дорога", - подумал я. Сам не могу понять, почему они мне так не понравились. Неприятные люди, и всё. Хотя ни внешне, ни словами никакого зла вроде бы никому не делают.
  Но за те недели, что они провели в Кито перед отъездом, приключилась с ними одна забавная история. Не могу удержаться, чтобы не рассказать.
  
  В секте они познакомились с неким господином Повольцевым Геннадием Сергеевичем. Этот Повольцев, пенсионного возраста мужичок - настоящий рабовладелец. В провинции Эсмеральдас, что в самом северном углу Эквадора, где живут преимущественно негры, потомки кофейных рабов, этот мужичок развил бурную деятельность, в результате которой стал полным владельцем дюжины креветочных ферм. Правда, уже давно Повольцев переселился в столицу, оставив "на месте" менеджеров, точнее, учётчика и нескольких надсмотрщиков, которые исполняли роль сторожей, охранников и бичевателей. Бичевать (не кнутом, так долларом) было кого. На фермы нанималось человек сорок-пятьдесят стороннего люда. Батраки, а проще говоря, рабы. И вот этот самый Повольцев предложил Жэке и его компании поработать у него.
  - Сначала больших денег не обещаю, - говорил Повольцев обычную формулу вербовщика, - Но позже без тысячи баксов в месяц оставаться не будешь.
  Тысяча зелени - солидная зарплата для Эквадора (и не только для Эквадора, конечно). Тем более их трое, уже три тысячи. Объединившись в бригаду, можно сделать и на все четыре. Короче говоря, размечтались. А заразившись бесплотными мечтами, снялись с места и поехали в этот Эсмеральдас.
  Дальше произошло вот что. Сразу же по приезду выяснилось, что "сначала поработайте" означает расчистку и ремонт трёх полуразрушенных бассейнов. Работа истинно каторжная, малярийная, сдохнуть на ней (в прямом смысле) в условиях огненных тропиков и гниющего ила ничего не стоит. А кроме того, слово "позже" никак не совмещалось с обещанием получать тысячу баксов. Рабам платили вдвое, а то и втрое меньше. И далеко не каждый месяц, а лишь в путину, в те несколько недель ада, когда над бассейнами, кипящими креветкой, нельзя и глаз сомкнуть, как над инсультным больным.
  Короче говоря, всё была ложь и наглая дезинформация. Но пока Жэка и парни ещё не подписали контракта, хозяин и его холуи-менеджеры относились к ним ласково, разместили, правда, не в отеле, а в бунгало на одной из ферм. Со спартанским, но всё же комфортом. Мол, осмотритесь, подумайте, и так далее. И те думали.
  Как на грех по Эсмеральдас в те дни прокатывал мутными волнами месячник борьбы с преступностью (такие месячники - отнюдь не советское изобретение, и не эквадорское). И налетела на креветчиков орава проверяющих.
  - "Шухер!" - завопили креветчики, но поздно. Проверяющие - негритянская полиция, мордовороты все как на подбор, рожи лоснятся как начищенные ботинки - не долго думая пересажали всех в тюрьму. Без судов и следствий, согласно устоявшимся в этой провинции традициям.
  Жэка и парни с ужасом в глазах рассказывали мне об их заключении.
  - Тюрьма - никакая не тюрьма, бетонный сарай, - говорит Жэка, - Нас втолкнули в конуру, там по щиколотки вонючей воды, а в углу сидят два негра. На следующий день перевели в общую камеру - сесть негде! Одни негры! Человек тридцать!
  - Били? - спрашиваю.
  - Нет, не били, но кушать не давали.
  - Как не давали?
  - Да как не давали, просто не давали и всё. Им приносят кастрюли, они садятся вокруг них и жрут. Кушают. А мы стоим и смотрим. И так два дня. Спали по очереди.
  - Почему?
  - Сторожили друг друга. Негры всё время шепчутся о чём-то. От них можно ожидать чего угодно.
  Я думаю, что в конце концов это "что угодно" обязательно бы произошло в эсмеральдийской тюрьме. Но на великое счастье Жэки, Николая, и Жэки младшего, месячник кончился на четвёртый день после их задержания. Им, конечно, потрепали нервы. Один официал, например, заявил, что все паспорта у них не настоящие и уже собирался отослать их на экспертизу. Это означало бы, что Жэку и компанию вернули бы в камеру как ожидающих решения, в камеру ещё более переполненную, а ожидать пришлось бы как минимум недели три. Но видимо полицейские изрядно подустали за время месячника, так что незадачливых русских невольников просто вытолкнули за ворота, в шею. Разумеется, без сукра денег. Но зато живых и даже с документами.
  - Вам крупно повезло, - говорю я.
  - Господь проявил великую милость, - отвечает богобоязненный Жэка, но не крестится (кстати, нательного креста на нём тоже нет, сам сказал).
  После отсидки с неграми убеждение, что нужно ехать в Аргентину, окрепло в моих знакомых до состояния бетона. Я так и не увидел отца Николая, но знал, что и он, хотя и не сидевший в Эсмеральдас, без колебаний согласился ехать. Никакого кафе или другого бизнеса он так и не купил, и вскоре четверо авантюристов отчалили от китийского автовокзала и больше я уже не имел о них никакой информации. Предполагаю, что и Аргентина им тоже не понравилась. Я не очень удивлюсь, если когда-нибудь, гуляя по Невскому, встречу Жэку, Николая или Жэку младшего. По моим расчётам, они вернутся через несколько лет. Впрочем, Петербург может оказаться им уже не по зубам. Ну, да Бог с ними. Продолжим об Эквадоре.
  
  А в Эквадоре начались очередные национальные празднества. На этот раз их присоединили к выходным и получился микроотпуск в четыре дня плюс несколько часов. Четыре дня без бизнеса, без дохода, без дела. Одни затраты.
  - Послушайте! - мне пришла в голову неожиданная идея и я поспешил поделиться ею с домашними, - Мы же давно хотели посмотреть побережье, курорты. Давайте поедем на Океан!
  Честно говоря, Валентину пришлось долго уговаривать. Но "купил" я её на ту мысль, что нам не помешало бы прозондировать какой-нибудь зажиточный курорт на предмет его компьютеризации. Кто знает, быть может мы могли бы успешно торговать там компьютерным железом, программами, сервисом, обучением, всем, чем угодно в компьютерной области. Быть может, там у нас вообще не будет конкурентов и весь рынок окажется в наших руках.
  Валентина любит исключительно столичные города, это понятно, однако если речь идёт о заработках, причём неплохих, то какое-то время можно перебиться и в провинции. Итак, решено, мы поедем и посмотреть. Наш выбор ограничен двумя городами - Манта и Бахия де Каракас. Выбираем Манту, потому что это ближе к Гаякилу, где как раз было бы удобно покупать компьютерные комплектующие. Завтра - в дорогу. Кошку оставляем хозяйке. Сборы? Какие могут быть сборы? Пара кофточек, пара рубашек и всё!
  Собирались до трёх ночи. Едва не передумали ехать вообще. Но наутро встали неожиданно бодренькие и помчались на автовокзал.
  
  
  XXVI Милая Манта
  
  
  Автовокзал в Кито... Эквадор - не богатая, но очень автомобилизированная страна, пара машинок на семью - норма. Все, кто обитают в Кито, от его центра до самых оконечных северных границ, считают своим долгом иметь легковушку. На Юге машин меньше, но лишь относительно Севера.
  Приобрести хороший автомобиль в Эквадоре легко, это отнюдь не привилегия зажиточных граждан. Достаточно иметь стабильную работу и небольшую сумму для "входа" (для начального взноса, который здесь называют "энтрада", то есть "вход"), и всё, вы уже автовладелец. Водительская карточка тоже не великая проблема. В результате население оказывается поставленным на частные колёса. Отсюда некоторое пренебрежение к автовокзалу - междугородними автобусами обычно пользуются люди с достатком ниже среднего, а чаще - просто бедняки.
  Поэтому автовокзал давно не ремонтируется и не слишком уж хорошо содержится. И сами автобусы преимущественно маленькие, кругленькие, мест на двадцать пять, не больше. Но рынок есть рынок, без выбора в капитализме нельзя, и если уж вам захотелось попутешествовать на автобусе, но ваши финансы не столь ограничены - пожалуйста, пользуйтесь услугами маленьких частных вокзальчиков, таких например, какой вы найдёте на улице Королевы Виктории. Там и автобусы огромные, и цены на билеты в пять раз выше. Зато в пути вас угостят напитками и будут забавлять видеофильмами, и воздух очищен и кондиционирован.
  Но мы приехали на "вокзал для всех", на, так сказать, народный вокзал (о частных мы пока не знаем), и носимся из угла в угол в поисках автобуса на Манту. Здесь нет никаких табло или расписаний, и даже нету справочных. Есть только кассы, великое множество кассовых окошечек, и каждое окошечко обслуживает исключительно свою автобусную компанию, а компаний этих - как лягушек в амазонском болоте. У каждой компании - свои расценки, свои расписания, и вообще свои законы.
  Однако даже в такой путанице я вскоре обнаруживаю следы порядка: дело в том, что автобусы, уходящие на север страны, отчаливают от северного угла вокзала, автобусы южные, как вы уже догадались - у южного угла, а которые к побережью - толпятся ближе к центру. Город Манта расположен на юге, в стороне Перу, но в то же время, на побережье. И мантийские автобусы паркуются на автовокзале соответственно - у центра здания, но поближе к южному крылу.
  До Манты километров четыреста, за билет просят шесть долларов.
  - Что-то дёшево, - сомневаюсь я, - Какой-нибудь крестьянский автобус подадут, колымагу.
  - Разве это дёшево? - жадничает Валентина, - Шесть долларов, тридцать килограммов бананов! Ничего себе, дёшево!
  Ладно, берём билеты. У нас пара сумок: одна, что побольше - для меня, вторая, маленькая - у Валентины, да ещё крошечный рюкзачок у Маши, но он не в счёт - она с ним не расстаётся и потерять его невозможно. Я хотел было сдать свою сумку в багаж, но не тут-то было. Когда автобус подошёл на загрузку (круглорылое, приземистое чудо бразильской техники), выяснилось, что все багажные места, как в брюхе автобуса, так и на крыше, закупил какой-то торговец тряпками, автобус забит картонными коробками с надписью Канадиан Джинс. Видимо, такие перевозки - дело привычное. Никто из пассажиров не удивился, все вошли и принялись молча втискивать сумки и чемоданы во все щели и пространственные ёмкости салона. Как ни странно, минуты через три-четыре пассажиры устроились не без комфорта и успокоились.
  Подошло время отправления, но автобус простоял ещё десять минут - ждали водителя-сменщика. Он опаздывал. А когда шофёр, наконец, приехал, я поразился его молодости и, честно говоря, начал уже жалеть, что затеял эту поездку. Нашему водителю на вид было лет семнадцать, мальчишка-метис, на лице написано - шалопай. Смеётся, доволен жизнью, доволен автобусом, доволен своим мягким скрипучим креслом - доволен всем на свете.
  И вот мы тронулись. Долго петляли по Кито, то и дело останавливаясь и подбирая народ. Оказывается, вокзал - далеко не единственное место посадки. Многие люди вообще никогда на вокзал не ходят, они "голосуют" на нескольких всем известных перекрёстках - небрежно приподнимают руки, и автобусы всех видов и форм послушно притормаживают. Такие "дополнительные" пассажиры платят примерно чуть меньше официальной цены билетов, но все эти деньги идут, разумеется, водителю, мимо кассы. Хотя вряд ли только одному водителю - о "левых" деньгах знают буквально все, кто хоть раз прикасался к междугородному автобусу.
  Целый час мы выбираемся из города. Его южная часть в несколько раз больше северной. К тому же множество посёлочков плотно срослись со столицей и тянутся без конца и края. И самое удивительное - мы лезем вверх. Правда, не долго. Автобус выскакивает на прямую и широкую автостраду, в конце которой, как я теперь знаю, начинается спуск в великие долины Ла Коста.
  Нужно отдать должное эквадорским дорогам - в сравнение с российскими они идеальны. Нет ни трещин, ни выбоин, ни гармошек. Автобус плывёт, скользит как по маслу, без надрыва, без вибраций, ровно и неестественно.
  
  Как-то в Кито я узнал, что такое ремонт дороги и что такое асфальт, увидел воочию. Ремонт - это когда срывают не только собственно асфальт, но и песочно-галечную "подушку", и перестилают всё заново, с нуля. Асфальт по-китийски - это сорок сантиметров первоклассного асфальтобетона, уложенного на метр засыпки. Такая дорога служит без проблем тридцать лет, после чего её снова полностью перестилают. Если разделить затраты на тридцать, то они минимальны, а удобства для водителей и пассажиров, наоборот, максимальны. Но и это не предел. В странах побогаче, в Малайзии например, асфальт, соответственно, потолще, не сорок, а уже шестьдесят сантиметров. На такой асфальт можно сажать самолёты средней тоннажности.
  В капиталистических странах асфальтовый закон прост как сам асфальт: чем реже ты ремонтируешь дорогу, тем больше ты на ней зарабатываешь. Ибо зарабатываешь ты либо исключительной арендой своей дороги государству, или же берёшь деньги с водителей. А ремонт, естественно, зачисляется в непроизводительные убытки владельца дороги. В России, как известно, всё наоборот. В России дороги государственные. Это значит, что чем хуже они сделаны, чем отвратительнее их ремонтируют, чем чаще они выходят из строя, тем выгоднее, тем больше денег отгребают ремонтники. И потому все без исключения дорожные фирмы и организации России кровно заинтересованы в ужасных дорогах. И не прав был классик: плохие российские дороги - вовсе не национальная беда, а испокон века запланированный, неиссякаемый источник огромного дохода для отнюдь не дураков...
  
  Автобус мчит по трассе, а мы наивно подсчитываем время в пути. Я говорю:
  - С такой скоростью можно добраться до Манты часов за пять. Даже за четыре с половиной.
  - Тогда почему они говорят, что приедем вечером к семи?
  - Ну, наверное, стоянки длинные, обеды, и прочее.
  Отчасти я прав, обед, конечно, не минуешь, но это лишь отчасти. Восемь часов пути на четыреста километров при скорости на трассе до ста двадцати километров в час - это уравнение приводится к равенству не одним лишь обедом. Главный коэффициент замедления в ней - спуск. Коротенькое словечко, которое в данном случае синонимично таким понятиям как кошмар, ужас, или лучше, "прощай, мама".
  Лишь только мы съехали с автострады и повернули на серпантин, нас сразу же поглотило плотное море тумана. Стало пасмурно, почти темно, и пошёл мелкий дождь, отчего туман не развеялся, вопреки нашим российским приметам. Начался аттракцион слепых поворотов.
  Наш водитель явно спешил, он не очень-то притормаживал и не желал плестись в хвосте колонны тяжёлых грузовиков. Помигав светом, он вырывался из ряда, надрывая воющий дизель, и высовывался на встречную полосу, где дальше сорока шагов вообще ничего не видно - туман. Но мне как раз хватало этих сорока шагов, чтобы разглядеть пропасти. Заполненные белым колыхающимся молоком, провалы и ущелья казались, конечно же, бездонными. Временами туман лопался на куски, и тогда, сквозь прозрачные дыры в плывущих под нами облаках, я видел, что не так уж я далёк от истины. Километровые щели для обыкновенного человека - настоящая бездонность.
  Автобус, между тем, ревёт, скулит, летит от поворота к повороту, виляя задом, как расшалившийся слонёнок. А мы в его утробе немеем от ожидания неминуемой, как нам кажется, гибели. Нет, это не трусость, это просто уверенность, что погибаем, что конец неотвратим и близок. А тут ещё какой-то индеец подсел к пацану-водителю и давай трепаться. Пацан смеётся на весь салон, то и дело бросает руль, чтобы размахивать руками, жестами помогая выражению своих радостных чувств. Я даже не смог разобрать, над чем они там смеются.
  Маша и Валентина вцепились руками в подлокотники, чтобы не сползать с сидений на поворотах. Центробежная сила таскает нас туда-сюда, и до моего сознания никак не доходит тот физический закон, согласно которому наш автобус удерживается на полоске мокрого асфальта.
  Пассажиры в основном спокойны, или делают вид, что на всё плевать. Правда, нашлась и истеричка - толстая девица лет двадцати, хватаясь за всё, за что только можно ухватиться, поползла между кресел к водителю и заявила протест против такого стиля езды, и попросила остановиться хотя бы на три минуты. Пацан оглядел её удивлённо (при этом мы едва не стукнулись в лесовоз), и решительно отказал, мотивируя тем, что через тридцать километров - первая остановка, там ты, мол, и прогуляешься, жирная дура. Нет, последние два слова он не произнёс, но я уверен, что именно так он и подумал. Толстой девице не осталось ничего другого, как ползти обратно.
  Между прочим, в хвосте нашего маленького автобусика имелся туалет. Дверца, разумеется, на замке. Ключ? Ключ потерялся, и вообще, всё поломано. Именно так ответил пацан-водила на просьбу одной мамаши - её малыш хочет, видите ли, сделать пипи. Короче, пацан взял на себя роль не просто водителя, но и короля, царя автобусного пространства, властителя наших душ и тел. И мы, признавая его превосходство, учились терпению: кто терпел пипи, кто страдал от укачивания, кому-то страшно ломило уши от перепада высот, а кое-кто (это мы) старался удержаться на предательски уползающих сиденьях и не смотреть в окно.
  Скажу сразу: три с половиной часа бесконечного серпантина не имели для нас никаких последствий, если не считать лёгкого нервного срыва. Автобус ни разу не занесло, мы никого не сбили и не поцарапали ни один борт. Бог миловал.
  Спустившись в долину, мы свернули с нашего маршрута и вскоре оказались на большой пыльной стоянке, заполненной автобусами всех мастей и, кажется, не только эквадорскими. Рядом со стоянкой был устроен фруктовый базар, а за базаром - большая столовая. Не кафе, а именно столовая, в строгом советском стиле, с алюминиевыми столами, с красными ободранными стульями из трубок и обрывков дерматина.
  Мы побродили вдоль прилавков и нашли, что блюда там как на подбор тяжёлые, совсем не дорожные. Всюду жирные куски свинины. Есть не хотелось, спуск с Великих Анд надолго отнял аппетит. Разве что мандарины? За полдоллара мы купили два килограмма краснокорых мандаринов, кроме того Маша набрала кучу дешёвых чилийских жвачек, на всякий случай мы захватили бутылку Пепси и пошли на прогулку, разбрасывая мандариновые корки во все стороны.
  И тут мы увидели чудо перемещения объектов: к столовой подъехал дед на большом трёхколёсном велосипеде, у которого вместо руля - железный столик, а на столике закреплена ручная машинка для натирки льда. Древнее приспособление, позволяющее изготавливать ледяное мороженое. Я взглянул на деда и остолбенел: я видел этого дедушку в Сингапуре, на пляже Пазир Ррис, с этим же самым велосипедом, с таким же мутным куском льда, зажатым в машинке, с этими же баночками разноцветных сиропов.
  - Стоп! - воскликнул я, выходя из остолбенения, - А колокольчик-то где?
  Действительно, пазиррисовский дедуля звенел колокольчиком на весь пляж, созывая любителей охладиться сладким ледком. А у эквадорского деда колокольчика не было.
  - "Не он", - подумал я и успокоился. Наваждение исчезло. Что же до Маши и Валентины, то они не обратили на мороженщика никакого внимания. Их интересовало только одно - скоро ли поедем дальше.
  Не скоро. Ещё минут двадцать продолжались путевые закуски, а когда все уже собрались, нашего шофёра позвали водители из других автобусов. И мы просидели без малого четверть часа, наблюдая за весёлой беседой королей баранки и диктаторов пневматических дверей. И только после этого мы, наконец-то, продолжили наш изнурительный путь на Юг.
  Впрочем, после прогулки мы чувствовали себя достаточно сносно. Пепси, а в особенности мандарины, обогатили нас аскорбиновой кислотой и к нам вернулось наше обыкновенное состояние перманентного любопытства. Я сделал несколько снимков прямо сквозь окно - банановые плантации. Я видел их и раньше, но такие двухпудовые золотистые грозди как на этих хилых на вид пальмочках - только в кино.
  Дорога шла по высокой насыпи (в долине часты разливы множества рек, одна из самых больших низинных провинций в Эквадоре так и называется - Реки), а справа и слева - сплошное сельское хозяйство. В отличие от Колумбии, коровы здесь не в чести. Больше как-то предпочитаются те же бананы и рис. Болотного вида рисовые чеки - это пейзаж на многие часы езды.
  Было несколько остановок, некоторые долгие, томительные, но чаще двухминутные. Проехали мы через еврейский городок, очень забавный: индейские евреи - уникальная экзотика. Но кроме их мудрых ликов и не первой свежести чёрных одежд, других впечатлений мы почти не получили - слишком быстро проехали. А больше ничего особенного до самой Манты, собственно, и не произошло.
  В Манте автовокзал и вокзалом-то назвать нельзя. Так, длинный дом с парой касс, и несколько стоянок автобусов. Вокруг грязновато и бедновато. Но экскурсии и осмотр достопримечательностей мы решили оставить на завтра. Вечереет, и первым делом требовалось найти подходящий ночлег. В Манте отелей, хостелей и постоялых дворов раз в пять больше, чем требуется. Мы вышли на улицу, показавшуюся нам центральной или вроде того, и обнаружили, что чуть ли не каждый третий дом - гостиница. Я зашёл в первую попавшуюся - за трёхместный номер запросили двадцать долларов.
  - С ума сошли, - спокойно сказала Валентина, - Мы в Кито жили за двадцать пять.
  - Да уж, - согласился я, - Хоть и не дорого, но провинция всё-таки, могли бы и сбавить немного.
  И вот так, сквалыжнически рассуждая о дороговизне, мы перешли улицу и удостоили своим посещением ещё пару отелей. А потом ещё парочку. И ещё один. Диапазон цен был от тридцати пяти долларов (это шик-отель с коврами и люстрами) до восьми (это грозящий обрушиться дом с мокрыми полами и скользкими стенами). Мы выбрали который за пятнадцать. Нет, вовсе мы не помешаны на экономии, время от времени мы выбрасываем на ветер столько денег, что хватило бы на... на о-го-го что хватило бы. Но как-то неохота переплачивать.
  За пятнадцать мы получили вполне удобоваримый номерок с тремя кроватками и прочей мелочью, причём на последнем этаже, куда нас отвела портье по практически отвесной лесенке.
  - Здесь хороший вид, - сказала портье (она сама себя так назвала, "портие").
  Но над городом висела смоляная ночь, так что оценить местные виды не было никакой возможности.
  Устроившись, мы спустились в кафе и плотно поужинали. От усталости, сладкой жирной ухи и пива меня потянуло ко сну. Моих тоже. Мы с трудом вскарабкались в номер, покачиваясь и постанывая разделись, повалились в постели и рухнули в глубины сновидений. Как я и предполагал, до самого утра мне снились мокрые асфальтовые повороты и наш автобус, летящий в пропасть, а в конце полёта - удар, и мою голову отрывает куском обшивки, кровь, огонь, и так далее.
  Утром я проснулся первым, взглянул в зеркало и обомлел - весь я, с головы до пят, был усыпан красными точками, как от сильно запущенной кори. Комары! Да, я их слышал сквозь сон, но не мог же предположить, что их много!
  Самое обидное, комариное племя каннибалов кушало только меня. Ни у Маши, ни у Валентины - ни единого укуса. Они как увидели меня, так и покатились со смеху.
  - Как леопард! - хохотала Маша.
  Но в этом эпизоде я нашёл и положительные черты. А именно: почему комары кусали одного меня? Потому, очевидно, что я им понравился больше других, значит, моя кровь вкуснее. Комары может быть и дураки, но губа-то ни у кого не дура.
  - Глупости, - сказала Валентина, - Комары, которые тебя ели, все самки, ты же знаешь. Их притянул твой запах мужика, вот и весь секрет.
  Но я остался при своём мнении - пусть я искусан, но всё же моя кровь вкуснее. Кстати, мальтинские комары разительно отличаются от московских - следы укусов полностью сошли за несколько часов, да и чесотки тоже не было никакой. Однако гостиницу следовало поменять. Ну её к лешему, такую экономию. Так мы и поступили, выписались, перешли улицу и заняли номер за двадцать пять, с ковриками и, как показалось, без комариков.
  - За две ночи по среднему арифметическому получается по двадцать, - подсчитала Валентина, - Не так уж и дорого.
  Мы гуляем по Манте. Первые же пятнадцать минут полностью проясняют обстановку - в Манте компьютерной каши не сваришь. Этот город, благодаря хорошей бухте, немножко курортный, немножко портовый, тоже благодаря хорошей бухте, и немножко рыбачий (на это раз, просто благодаря Тихому Океану). В центре Манты нашёлся магазинчик, торгующий всякой всячиной, но с компьютерным отделом. Одного взгляда на отдел было достаточно, чтобы определить уровень компьютеризации этого города. Биолог сказал бы о нём, что он находится в раннем эмбриональном состоянии.
  - Бизнеса тут не будет, - говорю я. Валентина и Маша молчат, они и без меня это видят.
  - Ничего, зато мы страну посмотрели, - я пытаюсь как-то оправдать неудачную поездку.
  Но не только страну мы посмотрели. Нас ожидали ещё две маленькие радости. Первая - это мальтинские рыбные кафе. С виду кафе как кафе, предлагаются всё те же дезаюно и алмуэрзо, но только рыбные. А рыба - прямо с сети, свежайшая, чистейшая, отборнейшая. И готовить её здесь умеют, столетия рыбачьей жизни выработали особую кухню, в основе испанскую, но на океанический манер. Блюда показались нам удивительно вкусными и какими-то особенно здоровыми. Я подумал, что если бы пожить на таком питании с месяц, то вполне можно помолодеть на год-другой и заодно избавиться от всех несмертельных болезней. Да и солёный, пропитанный бромом и морской капустой ветер наполнял наши лёгкие оздоравливающим духом. Одна беда - солнце. Жжёт удивительно едко, пробивает мою плотную белую рубашку как прозрачное стекло. Наши лица сразу же покраснели, я забеспокоился, не облезут ли носы.
  Мальта сплошь и целиком состоит из старинных зданий. Впечатление такое, будто я в Историческом Центре Кито, вокруг та же самая испано-подражающая архитектура, но только улицы длиннее, прямее, уходят до горизонта. И нет холмов - плоско как на жаровне.
  Мы обратили внимание на характер местных жителей, который легче всего выразить словом "спокойствие". Не транкилидад, а обыкновенное, уверенное в себе и глубоко консервативное спокойствие. Люди не прочь поговорить и о политике, но для них она где-то там, на другой планете. Каждый мальтинец тайно убеждён, что никакие столичные потрясения, если таковые случаться, до Мальты дойти не смогут. Во-первых, слишком далеко (что вы! ужасно далеко! четыреста километров!), а во-вторых, уклад жизни территории Ла Коста перемалывал и не такие камни, превращая их в мелкую, никому не причиняющую беспокойства щебёнку.
   Честно скажу, в глубине души я немного позавидовал мальтинцам. И в ту минуту, наверное, согласился бы переехать из Кито, даже не смотря на весьма слабые перспективы компьютерного дела. Но чуть позже я присмотрелся повнимательнее и увидел, что местные жители этнически все как один половинчатые метисы. Очень трудно встретить здесь чистого индейца или "светлого" метиса. Такая этническая ситуация в Латинской Америке не просто подозрительна, она говорит о многом.
  Прежде всего о том, что общество здесь прочно и очень давно устоялось, оно выработало свою особую национальность, у которой обязательно есть и свои неписаные законы, часто очень сложные и малопонятные, но всегда строгие. И чужак, будь он белым, будь он чёрным, каким угодно, вряд ли когда-либо станет своим. Возможно, ему не будут мешать, но и помогать тоже не будут. Вокруг чужака в таких местах создаётся невидимая, и в то же время непроницаемая оболочка отчуждения.
  Это, конечно, отнюдь не уникальное эквадорское явление. Например, на Севере России я отчётливо наблюдал то же самое, и даже в более грубой, неприкрытой форме. С такой же картиной столкнулся и в Польше. И навсегда сделал вывод - живи только в интернациональных городах. Приезжайте и посмотрите вокруг: если вы видите разноцветных и даже разноязыких прохожих, одинаково хорошо одетых и одинаково свободно себя ведущих, если в кафе и в ресторанах за столиками рядом сидят опять же разноцветные люди - смело оставайтесь и живите в этом городе, в нём и для вас найдётся место. Но если "тёмный" всегда с иголочки, а "светлый" - в потёртых босоножках (или наоборот), или если в зеркально-мраморном ресторане сидят, например, только мужчины в меховых шапках, а в обшарпанной забегаловке - только мужики в холщовых кепках, или если услышав речь на одном языке, люди, говорящие на другом языке, спешно стараются скрыться в тени, или вы заметите хоть что-нибудь в этом роде - бегите оттуда и никогда не возвращайтесь.
  В Манте никакого открытого давления, а тем более "апартеида", разумеется, нет и в помине, но тем не менее чувство чужеродности ощущается приезжим человеком достаточно остро.
  Нагулявшись и нажарившись на солнце до степени средней печёности, объевшись океанскими деликатесами и насмотревшись на старинную архитектуру, мы вернулись в отель и уже не выходили из него до самого вечера. И только когда я высунулся в окно и мне показалось, что ночной воздух будто бы тянет морской прохладой, я уговорил Машу пойти прогуляться. Валентина, как и предполагалось, моё предложение решительно отвергла, зарылась под одеяло и притворилась, что засыпает.
  Но на улице стояла духота, ветер лениво ползал где-то над крышами, а от накалённого за день асфальта исходил нефтяной жар. Побродив по плохо освещенным переулкам и купив у случайного, возвращавшегося с базара торговца дюжину яблок, мы вернулись в номер и развлекались яблоками и какой-то довоенной испанской комедией на одиннадцатом канале.
  Рано утром я проснулся, разбуженый новой идеей, быстро оделся, сбежал вниз и заранее, чтобы не задерживаться, выписался из отеля. Выскочил на уже успевшую накалиться утренним солнцем улицу и поспешил к автовокзалу. Автобусов на Кито было много, отходили примерно по два или три каждый час. Я взял три билета на шестнадцать с минутами и пошёл назад. Когда вернулся, мои ещё спали, но я осторожно и вместе с тем настойчиво принялся будить их. Минут через тридцать они вынуждены были одеться. И тогда я изложил мой простой, но гениальный план: вещи оставить внизу у администратора, позавтракать и пойти на пляж, где арендовать пляжный бусс - фанерно-тряпичный домик, которых там множество (о них нам рассказали в одном кафе). В таком буссе можно смело оставлять одежду и даже ценности - владельцы буссов строго следят за порядком. Ещё бы, бусс их кормит, портить себе репутацию буссовладельцы никому не позволят.
  Пляжей в Манте несколько, но мы пошли на ближайший, в черте города, совсем недалеко и от центра, и от автовокзала. Был отлив, песок оголился, вода отдала земле лишнюю сотню метров береговой полосы. Слева, в трёх километрах, видны цеха рыбного завода, справа - только берег, слегка изогнутая песчаная дуга. Облачно. С океана, без порывов, как из аэродинамической трубы, несётся предштормовой ветер, гонит двухметровые волны. Но купающихся не мало. Правда, в основном они предпочитают плескаться у самого берега, по пояс. Но кто-то далеко заплыл на надувном матрасе.
  Мне не нравится цвет воды, грязная какая-то. И песок на ощупь будто бы с илом, не шуршит. Но отступать нельзя - сам же предложил искупаться. Недалеко от воды, на возвышении - длинный ряд пёстрых палаток и домиков. Это и есть буссы. Подхожу к тётушке, дремлющей на парусиновом стуле.
  - Сколько?
  - Ох! - вздрагивает тётушка, - Десять! Дьез миль! Десять тысяч!
  - В час?
  - Нет, вообще десять тысяч.
  Понятно. Свободная аренда. Хочешь, возьми бусс и посиди в нём четверть часа, отдохни от жары, погляди на море. А хочешь, торчи в нём до ночи. Всё равно десять тысяч, удобно, спокойно, нет нужды смотреть на часы.
  И вот я влетаю в волны, за мной - Маша. А Валентина, естественно, отказывается, ходит по песочку, не переодевшись.
  - Представляешь, мы почти год не купались в море, - говорю я Маше.
  Она не слышит меня, плывёт, пускает пузыри. Всё никак не научится хорошо плавать. Высокая волна неожиданно появляется откуда-то ниоткуда и топит Машу, та вскакивает, фыркает как жеребёнок и объявляет, что проглотила пол-литра противной воды. Я отплыл метров сорок, погрузился, опускался долго, но дна не достал. Вокруг - мутная, зеленоватая чернота и тонкий звон работающего двигателя. Вынырнул - до горизонта ни одного судна (шторма боятся?). Но кто же тогда звенит? Наверное, сам океан.
  Маша говорит, что волны тащат её в глубину. Сначала я этого не замечаю, но вертикально остановившись на глубине "по шею", чувствую - точно, тащат, да ещё как! Тут показывается Маша, она борется с притяжением океана, пока успешно. На всякий случай я беру её за руку и оттаскиваю на мелкое место.
  За этой сценкой наблюдает смотритель пляжа, принесла его нелёгкая. Он с повязкой, долго стоит неподвижно, но вскоре не выдерживает и начинает что-то громко кричать и махать руками. Смотрит на меня. Я показываю пальцем на свою грудь, кручу головой, мол, меня что ли зовёшь? Кивает, тебя, мол. Что ж, разберёмся. Выхожу на берег.
  - Господин, - сдержанно начинает смотритель, - Господин, это опасно.
  - Что опасно?
  Качает головой, будто в печали.
  - Здесь легко утонуть, здесь в прошлом году утонули два ребёнка. Вы смотрите за вашим ребёнком внимательно. Дети легко тонут.
  Я оглядываюсь на Машу, она плавает на мели.
  - Хорошо, - говорю, - Спасибо за предупреждение. Мы не утонем, не беспокойтесь
  - Очень легко утонуть.
  - Хорошо, я понял, спасибо.
  Возвращаюсь в воду.
  - Чего ему надо? - спрашивает Маша.
  - Ничего, просто говорит, что ты слишком быстро плаваешь, пугаешь народ.
  Смеётся. Ныряет. Ей кажется, что она нырнула очень глубоко, но я шлёпаю её по одному месту пониже спины.
  Между тем, волны всё растут. На их гребнях кипит пена, небо сереет и опускается. И вдруг появляется альбатрос. Он рядом с нами, пролетает в десяти шагах, но мы ему не интересны, он на охоте. Я никогда не видел такой охоты и не представлял, что такое бывает: альбатрос ставит крылья под острым двойным углом, как фантастический самолёт из будущего, и парит на гребнями кипящих волн. Он прекрасно знает нрав волны, он ни на сантиметр не отпускает её, скользит, сохраняя не более чем двухдюймовый зазор между своей грудью и взрывающейся пеной. И смотрит во все глаза, смотрит вниз, в воду. Солнце просвечивает живые зелёные стены насквозь. Шррах! Альбатрос неожиданно ударил крыльями по воде, отскочил от неё и взмыл в небо. Но я успел увидеть: в его клюве бешено билась зеркальная рыбка.
  Не успели мы оглянуться, как над волнами заскользили два других альбатроса, а потом ещё один, и ещё два. Целая стая. И никто из них не остался без улова. Это было замечательное представление, но только мы трое были его зрителями - мальтинцам давно наскучили цирковые трюки альбатросов.
  До отправления автобуса ещё четыре часа. Нет, всего четыре часа, так мало! И тогда я решил провести это время с толком. Я вошёл в воду и взбесился, я прыгал на волны и под волны, я взбирался на серые холмы и с гиком скатывался в серые пропасти, брызги фонтаном летели от меня во все стороны. К этому занятию с удовольствием подключилась Маша - брызг, прыжков и криков стало в полтора раза больше. И тут не усидели местные. Они тоже начали, то один, то другой, прыгать на волны, нырять, подбрасывать друг друга, как я Машу, фонтанировать брызгами и кричать. Это бешенство продолжалось не меньше часа, пока я не устал. Впрочем, местные были ещё полны сил и когда я выходил на песок отлежаться, десятка два купальщиков прыгали на волны. Валентина сказала:
  - Ты научил их, что нужно делать с морем.
  - Да? Ты думаешь?
  - Конечно, сам посмотри. Они сидели у воды и кисли, не знали чем заняться. А теперь они орут как сумасшедшие, полные счастья.
  Не знаю, пошла ли моя "наука" на пользу мальтинцам, но когда вы будете в Манте на центральном пляже и увидите купальщиков, самозабвенно прыгающих на высокие волны, знайте - в этом есть и моя заслуга.
  После пляжа мы снова на автовокзале. Дальше ничего уже не могло случиться и не случилось. Разве что я едва не отстал от автобуса - побежал за напитками, понадеявшись на объявление по радио, которого в Манте отродясь не бывало, и на расписание, которое в Манте отродясь не исполняется. Но Валентина подняла визг, автобус притормозил и я, гремя бутылками, ввалился внутрь. Шофёр был невозмутим, как мумия: от этих гринго, мол, всего можно ждать. Дикие, мол, люди.
  А уже подъезжая к Кито мы попали на развлечение иного рода: туман на перевале усилился настолько, что не видно было даже столбиков ограждения. Ночь, морось, сливочный смог, узкая, как ремень трасса, бездонные пропасти, сотни спешащих грузовиков. И очень несдержанный водитель. Он не пропускал ни одного обгоняющего, а если и пропускал, то крыл его своими "анималями" до тех пор, пока тот не скрывался из виду. И сигналил практически постоянно, не снимая пальца с кнопки.
  Туман настолько уплотнился, что везти пассажиров было нельзя, это ясно. Однако и водитель, и все мы желали только одного - скорее добраться до Кито. Не ночевать же на уступе скалы, в самом деле? И тогда водила сделал нечто из ряда вон выходящее: он открыл свою дверцу и вылез на ходу, упёршись ногой в подножку. И так, левой рукой держась за дверь, правой за руль, высунувшись в туман, он вёл наш автобус. Ему было легче разглядеть дорогу не через стекло, а напрямую, в открытой атмосфере. И только встречные грузовики заставляли его вползать в кабину на несколько секунд. Думаю, шофёр наш здорово продрог, промок до нитки, но он не сдался, так и простоял на подножке, пока мы не выбрались из облака.
  Вернувшись домой, мы первым делом забрали от хозяйки нашу Пушу. Бедная Пуша не узнала нас, распушила хвост и пыталась спрятаться подальше, но Маша достала её из-под кровати, погладила, успокоила. Потом всю ночь Пуша ходила по нашим спящим телам и нюхала наши носы - мы это или не мы. К утру она убедилась, что это мы, и уснула на шее у Маши - её любимое место отдыха.
  
  
  XXVII Улица, футбол и луна-парк
  
  
  - Чиклес! Чиклес! - кричат чумазые пацаны, вбегая в мою студию и гремя картонными коробками.
  "Чиклес" - это результат совместной предприимчивости одной большой американской компании жвачек, развернувшей в Эквадоре небывалую рекламу, и уличных индейских мальчишек. Правда, американская компания и не подозревает о своих неумытых партнёрах, но это уже, как говорится, её проблемы.
  По правде говоря, "чиклес" - далеко не исключение. В среде местных нелегальных торговцев всегда находится какой-нибудь маленький гений, который изобретает относительно новый способ подработать на алмуэрзо. Так, одно время Кито буквально захлестнула эпидемия пластмассовых монетодержателей. Их предлагали на каждом углу в огромном количестве. Надо отметить, что по крайней мере половина китийских таксистов поддались напору и купили-таки эти никому не нужные держатели. Затем волна схлынула так же внезапно, как и появилась.
  Несколько меньшие, но тоже впечатляющие уличные тайфуны, прокатившиеся по всем асфальтовым поверхностям города, были связаны с проволочными вешалками для платьев (не менее полумиллиона таких вешалок нагнули из цветной проволоки южнокитийские умельцы), и с перьевыми метёлками для мебельной пыли. Некоторые перекрёстки так расцвели этими разнопёрыми метёлками, что издалека толпу продавцов можно было принять за начало карнавального шествия.
  Нетрудно заметить, что новый "всекитийский" уличный товар появляется с периодичностью в два месяца - первые пару недель бум нарастает, потом три недели держится, и три недели спадает до нулевого уровня. А к тому времени готова уже свежая приманка. То какой-нибудь "хитрый" блокнотик, то какие-то неземной формы подставки для посуды, а то и просто домотканые коврики для машин.
  Но есть в городе одно странное местечко, перекрёсток улицы Гаспар Дэ Вилльяроэль и авеню Ширис, где каждый интересующийся может как бы посетить музей прежних уличных коммерческих бумов. Причём это действующий, торгующий музей. Туда стекаются те самые товары, которые уже прошли все стадии своей судьбы на других перекрёстках. Здесь есть и монетодержатели, и метёлки, и блокноты, и вешалки всех видов, и даже то, чем торговали, возможно, год или два назад. Человек тридцать торговцев, в основном пацаны, пристают ко всем останавливающимся на светофоре машинам. И в общем-то неплохо торгуют. Расчёт строится на том факте, что не все горожане успели приобрести то, что предлагалось во времена ушедших бумов. Такой расчёт большей частью вполне оправдывается.
  
  А вечером грянул футбол. Барселона встречала и нещадно била какую-то университетскую команду из Квэнки. Сама Барселона тоже отнюдь не из Испании, она типичная экваторианка, и тоже университетская, но в дни футбольных сражений её полосатые как морские тельняшки бело-синие знамёна смело вытесняют национальный флаг на всей территории Кито. Главный стадион расположен на Севере, это очень неудобно, так как основная масса тифоззи всё-таки с Юга. Автобусы два часа идут в одном направлении, а поздно ночью - в обратном. Нарушается не только работа транспортной сети, но даже звук и запах города становятся другими. Рёв, вопли, надрывные визги труб и горнов, грохот барабанов - всё это наполняет ночное небо. Холмы и склоны Пичинчи способствуют акустическому усилению - восторги болельщиков хорошо слышны в радиусе не менее десяти километров. А в случае гола - двадцати.
  Мне нет сна в такие футбольные ночи. Когда в безумном рёве взрывается многотысячная толпа, я всякий раз просыпаюсь и полчаса таращу глаза в темноту. При этом иногда мне вспоминается другая ночь, которую я называю "Всекитийский Кастрюльный концерт".
  
  Это случилось через два месяца после выбора нового президента. Крикливая выборная кампания привела к власти чрезвычайно шумного, реактивно энергичного человека. Оказалось, что хороший эквадорский президент обязан уметь не только надрывно орать в микрофон по четыре часа без передышки (в народе живёт неколебимая традиция - всякое политическое выступление должно произноситься исключительно криком), но и танцевать, как румбу, так и испанские ритмы, петь, причём петь красиво, жалостливо и протяжно, играть любительские спектакли и даже участвовать в шаловливых водевилях.
  Именно такой президент и был избран, на радость всему простому люду. Но радости почему-то хватило всего на пару месяцев. А потом танцы, как обычно, закончились взлётом цен на нефть и продукты питания. Взлёт, правда, по российским масштабам ничтожный, процентов этак шесть или того меньше, но зато покачнулась система гарантированного государственного страхования, а таких дел эквадорский народ терпеть не научен. И начались митинги и прочие знакомые протесты. Обычное дело. Но апогеем всеобщего недовольства явился ночной кастрюльный концерт.
  Где-то к полуночи хозяйка нашей квартиры постучала в дверь. Я открыл. На её пожилом уже лице - наивное детское счастье, будто она только что нашла давно потерянную куклу.
  - Пойдёмте стучать! - радостно восклицает она.
  Тут только я замечаю, что в руках у неё три кастрюльки и половники. Разумеется, я ничего не понял и пожал плечами, не зная, как реагировать на подобные предложения, но хозяйка решила, что я просто не умею стучать и показала это на деле - принялась греметь половником по днищам кастрюль. Ей и в голову не могло прийти, что мы в России в качестве предмета национальных протестов можем использовать что-либо другое, а не кастрюли ("Калашников", например).
  Короче говоря, хозяйка, Валентина и я вскоре оказались на крыше, любовались превосходным видом ночного города и ждали времени "Ч". Ждали не долго. Хозяйка первая услышала отдалённые позвякивания и закричала:
  - Стучите! Стучите!
  И вот мы с Валентиной, переглядываясь и едва сдерживая смех, стучим в кастрюли как какие-нибудь легкосдвинутые в психлечебнице. Но стучит и весь город. Это нужно видеть. То есть, слышать. Практически на каждой крыше - толпа народу с кастрюлями. Говорят, стук обычно начинается от площади Санто-Доминго, на которой расположен Президентский Дворец, а уже оттуда стук разрастается по всему Кито.
  Грохот стоял изрядный, что доказывало слабость президентской коалиции и силу народного единства. Ни выстрелов, ни баррикад, ни даже шествий со знамёнами. Впрочем, шествия в те дни бывали, и не раз, но в основном шагали школьники. Красиво шагали, под барабанный бой. Но именно кастрюльный бой предрешил судьбу энергичного президента - вскоре он был отрешён от власти.
  И теперь, просыпаясь от грохота литавр, раздающегося над городом во время футбольных дружеских встреч, я нередко прислушиваюсь к шумам на крыше - не звенят ли кастрюли, не свергают ли очередного президента? Этого мне не хотелось бы, честно говоря. Прошлое свержение полностью остановило бизнес на целых две недели.
  
  Кроме шума, лязга и массовых воплей, футбольная ночь (днём здесь играть не любят) пропитывает Кито острым запахом тех самых "ароматных" шашлыков, о которых я рассказывал выше. Крикуны, как известно, теряют много сил и потому часто бегают к мангалам подкрепиться. Шашлыки жарятся в это время повсюду, и вокруг стадиона, и даже на самом стадионе. Работы хватает для всех. Особенно, конечно, много дел у мусорщиков: болельщики не слишком чистоплотны, им не до урн, когда кипят такие страсти. Горы бумажек, флагов и картонных шапок - привычное утреннее украшение стадиона после матча.
  Кстати, весь городской бизнес попадает в полную зависимость от исхода футбольной схватки. Если "наши" продули - весь город мрачен и неприветлив. В такой день китийцы на любые вопросы отвечают односложно, ничьих просьб не выполняют, и вообще, намекают, что, мол, шли бы вы отсюда. Люди, в том числе и вовсе не фанаты футбола, ничего не покупают, да им ничего и не предлагают. Необъявленный государственный траур.
  Но уж зато в день после выигрыша всё совсем иначе. С самого рассвета город оглашается гудками автомобилей - то дудят счастливые "победители". Сотни машин надрывают клаксоны. Этого мало: то и дело пролетают по улицам грузовички и пикапчики, украшенные знамёнами, на некоторых установлены динамики, в них кто-то кричит сквозь румбу непонятно что. Такую "агит-машину", естественно, встречают бурей звуковых сигналов. Но чаще фанаты просто выпрастывают знамёна команды из окнон своих легковушек и размахивают ими как на параде. Кто-то ритмично свистит в полицейский свисток, некоторые танцуют прямо на тротуаре.
  Но главное - в такой день китийцы крайне расточительны и щедры, они покупают всё подряд, и даже то, что им совершенно не нужно. По крайней мере, убедить одинокого китийца приобрести третий телевизор можно без труда именно в такой день.
  Вероятно, мы тоже слегка заразились праздником, хотя, разумеется, мы такие же фанаты футбола, как и борьбы нанайских мальчиков. Мне нет нужды, кто там выиграл, кто проиграл, но настроение города передаётся и нам, и хочется как-то продлить краткую жизнь этого духа беззаботности. А тут, как по заказу, приехал то ли чилийский, то ли венесуэльский луна-парк. Решено, завтра выходной, едем в луна-парк!
  
  Так получилось, что последний раз я был в луна-парке лет двадцать назад, в Кисловодске. И луна-парк был чешский. Запомнились чистенькие пёстренькие домики, тир, полный игрушек "на приз", до смешного маленькие американские горки, и лабиринт из прозрачных стеклянных панелей. В какую-то игру я выиграл синий пластмассовый стаканчик - единственный мой выигрыш во всех подобных мероприятиях.
  Луна-парк в Кито - нечто абсолютно иное. Он захватил одну из площадей южного города и загромоздил её огромными стальными конструкциями. Никакой тематической или связи между этими конструкциями не было, даже касса у каждого аттракциона своя собственная.
  Длинные долгие очереди, толкотня, непроходимые человеческие заторы, один туалет на пять тысяч народу. На всё это можно было бы махнуть рукой, тем более, что парк не настоящий, временный, но карусели неприятно поразили нас больше всего. Они были старые. То есть, изношенные донельзя. Их даже не пытались обновить хотя бы краской. Я смотрел на неистово вращающиеся колёса, рамы, диски и думал, что от веселья до реанимации здесь один шаг.
  - Начнём с чего-нибудь попроще, - сказал я, имея в виду более медленные механизмы.
  Но покатавшись на "медленном", мы убедились, что наши страхи напрасны. Да, карусели не новы, давно не крашены, но конструктивно они сделаны с огромным запасом прочности. Людская масса для большинства из них вообще незаметна. И тогда мы пересели на "быстрые", например, в шестиколёсную вращалку, которая швыряла нас с Машей так резко, что мы прикусывали языки, но фальшиво улыбались ожидающей нас внизу Валентине - чтобы она не запретила Маше следующее катание.
  Самая большая толпа собралась у трясущегося круга. К нему простаивали по часу, лишь бы потрястись. Принцип аттракциона прост - подвешенный на пружинах семиметровый диск со скамейками, раскачивался во все стороны эксцентрически закреплённым валом, и разместившаяся на скамьях (а кто и на полу) публика сначала медленно, а потом всё быстрее вибрировала, амплитуда вибраций росла, и уже через минуту многие слетали со скамеек и валились друг на дуга. Вскоре на диске образовывалась каша, где чьи ноги, где чьи руки - невозможно понять. А крику! Будто их режут свиными ножиками. Один орёт от страха, другой едва жив от смеха. Вдруг всё останавливается и слабо держащаяся на ногах группа измятых индивидов сходит вниз под завистливые реплики стоящих в очереди.
  Но туда мы не пошли - слишком долго ждать. Зато Маша втянула меня в Ротор. Да, на его круглых бортах честно написано - психам и сердечникам вход запрещён. Но кто ходит в луна-парк с медицинскими справками? Я подумал, какой чёрт сердечник, разве я сердечник, или тем более псих? Разве может быть опасной дурацкая детская каруселька? И купил билеты.
  В Роторе разместилось человек пятнадцать, все встали спиной к резиновой стеночке. Закрылась дверь и стеночка, вместе с полом, начала вращаться. Очень скоро всех нас придавило к стене с такой дурной силой, что не поднять руки. И вдруг пол начал уходить вниз. А мы остались висеть, как мухи на липучей бумаге. И в таких же мушиных позах. Но ротор стал замедляться и мы медленно поползли вниз, к полу. Однако пол уже шёл нам навстречу, ротор ускорился, железный пол грозил сломать наши ноги, испуганные человечки бешено затрепыхались, убегая от него, и как только убежали, пол снова утонул в глубину, а мы снова превратились в приклеенных мух. Это издевательство с уезжающим полом повторилось пять или семь раз, я не считал. Я только посматривал на синеющего толстого парня напротив, который жадно хватал воздух рыбьим ртом и был готов впасть в предсмертную кому. Когда нас наконец-то выпустили (из жалости, наверное), мы были похожи не на мух, а на слегка придавленных пальцем тараканов. Все, кроме Маши, конечно.
  - Это самая лучшая карусель, на которой я каталась, - заявила она. Да уж, чтобы спорить о вкусах, прежде всего нужно иметь крепкое здоровье.
  Но в целом нам понравилось. Правда, мне так и не удалось уломать Валентину прокатиться хотя бы вместе с малышнёй. Бесполезно, её инстинкт самосохранения оказался на недосягаемой высоте.
  - Что бы за мои деньги меня же и угробили? - говорит она. Что ж, в этом тоже есть своя логика.
  Мы нашли нечто вроде переносного кафе и немного посидели в тени под душераздирающие звуки популярнейших на Юге местных мелодий. Хотя об эквадорской музыке, точнее, о песнях, можно говорить часами, скажу главное. В основе этих песен - извечный романс. Вольный перевод стихов последних двухсот шлягеров может звучать примерно так:
  
  Ты меня не любишь,
  А я тебя люблю,
  Ты на меня не смотришь,
  А я на тебя смотрю.
  
  Припев:
  
  Но вот ты меня полюбила,
  И я танцую с тобой,
  О, как мы любим друг друга,
  О, как люблю я тебя.
  
  Однако, это перевод именно вольный. Дословно же получится примерно то же самое, но в каждую строчку местные поэты умудряются вставить слово "корасон", что по-русски - просто "сердце". Если честно, то никакая, даже самая красивая, самая по-народному звучащая, самая искусно исполненная песня ни за что не пойдёт в Эквадоре, если в ней хотя бы пять или шесть раз не повторяется слово "корасон". Доходит до смешного. Мы с Машей слушаем очередную песенку. Маша говорит:
  - Какая чушь!
  - Что ты! - я возражаю, - Это замечательная песня! Потянет на первую премию, вот увидишь. В ней не меньше десяти корасонов.
  - Нет, штук семь, наверное, будет.
  - Спорим?
  Маша спорит. Мы начинаем считать. Раз, два... пять... восемь... четырнадцать!
  - Ну, что? Кто был прав?
  - Да, целых четырнадцать - это, конечно, премия, - Маше некуда отступать, она проиграла вчистую. Но и я не выиграл. Следующая песня побила все рекорды: её хитрые создатели приклеили к припеву целых три строки корасонов:
  
  Корасон, корасон, корасон, корасон,
  Корасон, корасон, корасон, корасон,
  Корасон корасон корасон! Ко-ррра-ссс-о-о-он!
  
  Все другие авторы были посрамлены и эта песенка завоевала всё, что только можно завоевать, плюс беззаветную народную любовь.
  Вот и теперь мы сидим в кафешке и прямо в наши уши, из отчаянно потёртых динамиков, валом валят тонны корасонов, на все лады, всеми голосами, от детских тенорков, до пропито-прокуренных басов. Эквадор - страна музыкальных корасонов, это нужно иметь в виду. Нервных просят выйти из зала.
  Что же до луна-парка, то кроме каруселей меня интересуют и люди, на них катающиеся. Китийцев вообще-то никак не назовёшь сорвиголовами, не скажешь о них, что они безрассудны и отчаянны. У многих из них нет комплекса поддельной смелости: если страшно, китиец так вам и скажет "Страшно!", и не ощутит никакого стыда или неловкости. Зачем, в самом деле, скрывать очевидное? Но в луна-парке я увидел и другую сторону этой медали: китийцы, и, вероятно, почти все эквадорцы, очень любят, когда их пугают. Им очень страшно, до коликов и мороза по спине, но именно от этого они получают огромное наслаждение. И жутко, и весело, и смешно, и интересно. Чем страшнее, тем больше хочется попробовать ещё раз. Авантюризм? Несомненно, но в самом простом, в самом наивном его выражении.
  Впрочем, возможно я усложняю. Люди пришли повеселиться и за свои деньги хотят получить как можно больше удовольствий.
  Ещё я понял в луна-парке, что "омовение головы" - массовая привычка. Ранее мне уже встречались индейцы с мокрыми головами. Обычно где-нибудь у раковины общественного туалета, перед зеркалом, они старательно смачивают пальцы и укладывают волосы. Ничего особенного. Но это лишь имитация омовения. На Юге не просто укладывают волосы - их обильно орошают обеими руками до полной мокрости. Чёрные волосы становятся лаковыми. За этим действием стоят не только суеверия, но и процедура обливания святой водой в храмах (не окропления, а именно обливания). Выходит, и здесь нашёлся перепев между язычеством и католичеством. Так или иначе, но в углу луна-парка стоял большой железный бочонок, к которому тоже выстроилась очередь, и найти молодого индейца или "тёмного" метиса с "неподмоченной" головой было практически невозможно во всём парке.
  А ещё мы съели по яблоку с глазурью, миль сукров штука. Слегка печёное яблоко насаживается на палочку как эскимо и обливается горячей густой глазурью алого или пурпурного цвета. Таких яблок на Юге ежедневно съедают, наверное, тысяч сто.
  И только перекатавшись на всём, кроме совсем уж детских устройств и того вибрирующего диска, к которому не подойти, мы ушли из луна-парка. Все остались довольны, и хотя вряд ли это можно было назвать праздником, но для нормального выходного дня развлечение получилось вполне сносное.
  
  
  
  XXVIII Мы остаёмся?
  
  
  Сегодня приходил хозяин локаля, который я арендую, со всей семьёй приходил. Честно говоря, так мне и не удалось разобраться, чего они, собственно, хотели: ввалились в мой магазинчик, господа Рэстрэпос всех возрастов и форм, и давай целоваться с Машей.
  О, это ещё один очень странный и в то же время лукавый обычай этих мест - целоваться с девушками под видом приветствия. Ясно, что ни испанцы, ни тем более индейцы не являются изобретателями таких "привет-поцелуев". Это вполне интернационально. Например, практически весь Юг России так целуется. Целуются и в Европе и в Америке. Но с одной оговоркой - целуются мужчины, приветствующие мужчин, и дамы, приветствующие дам. В этом нет, конечно, ничего аморального, разве что немного негигиенично. А вот чтобы парни целовали девок, вот тут увольте, такого я что-то нигде не встречал, только в Эквадоре.
  Я давно предупредил Машу, что, мол, мы не местные и потому негоже нам подставлять свои щёчки. Если уж никак не избежать поцелуя, то позволь, Бог с ними, но сделай это с явной тенью отвращения, сморщь брезгливо носик - китийцы крайне горды и запомнят такой жест навсегда, больше лобызаться не сунутся.
  Но как откажешь господам Рэстрэпос, их чисто детскому счастью быть знакомыми с кем бы вы думали? нет! не может быть! с русскими? вы шутите! да, да, с русскими! из самой России! Всё это семейство живо напомнило мне чеховских персонажей, и вообще, конец девятнадцатого века, закат патриархальности, слезливую, сопливую сентиментальность позднего российского ренессанса (как это неприятно читать в книгах того времени: "...он опустился на колено и горько зарыдал...").
  Возможно, господа Рэстрэпос - это очень хорошие люди, и весьма ценные в смысле общественной стабильности и прочее, но выдержать их счастье более сорока минут - пытка. А в Эквадоре, среди зажиточных семейств, таких "рэстрэпос" наберётся немало.
  А вообще у меня очень интересная работа. Ко мне приходят люди, разговаривают, смотрят игры, а я смотрю на них. Привыкнув к моему присутствию, они быстро сбрасывают маски типа "я-потомок-великого-инки" (а у многих такой маски и вовсе нет), и становятся обыкновенными людьми, но всё же так не похожими на русских. Не лицом, лицо - это не важно. Непохожи всем, каждой своей клеткой и каждой своей мыслью. И тем более, мне интересно следить за ними, изучать их.
  Вот, например, повадились как-то два парня, составляющие (и не скрывающие этого) влюблённую пару. Мне-то что? Я с ними никаких дел не имею, но мне интересно, почему они не комплексуют ни в какую сторону? Я-то жду, что они будут "нагло гордиться" своим сомнительным статусом, или же наоборот, затирать его, стесняться. Но нет ни того, ни другого. Им до лампочки любое мнение окружающих, что положительное, что отрицательное, их интересуют только они двое и ничто больше. Нет, вру, игры их тоже очень интересуют, компьютерные (у меня-то других нет), и всё больше спортивные. За пару недель они взяли всё, что хоть как-то намекало на спорт.
  Интересен мне и немец Шеленберг (громкое имечко, но этот - всего лишь банальный однофамилец). Рыжий и конопатый до невозможности. Очень хочет казаться умным. А как же - у него аж два американских диплома, по-английски говорит бегло, по-немецки ещё "беглее". Хоть родился в Эквадоре, но его испанский слабоват, местные обыкновенно не верят, что он их соотечественник. Шеленберг увлекается стратегиями или любыми другими, но очень сложными, "непроходимыми" играми - всякий раз он пытается доказать своему компьютеру, что умнее всяких там железяк от IBM.
  Есть немало и дам, клиенток, пекущихся о чадах своих. Эти взволнованно рассказывают, каких необычайных успехов достигли их как правило дошкольного возраста вундеркинды, и берут у меня исключительно игры и программы, описываемые в местном компьютерном фольклоре словом "дидактико". "Дидактико" понимается как любое развивающее явление или предмет, всё, что относится к образованию. Этого добра у меня хоть отбавляй. Нередко попадаются и шедевры - хочешь не хочешь, а обучишься-таки хотя бы счёту на английском языке, даже если тебе всего пять лет. Одна дама нахватала целую стопку дискет для своего частного детского садика. Я по-доброму позавидовал её подопечным. В моём детском садике было вечно орущее радио, да и то его то ли пропил, то ли просто разбил садиковый сторож-слесарь-электрик.
  Примерно раз в месяц появляется в моём локале негр, чёрный, как... даже не стану ни с чем сравнивать... как самый чёрный негр на свете. Но видели бы вы его костюмы! Каждый потянет долларов на семьсот. А перстень с алмазом... О-о-о! Я не спрашиваю, кем он работает, мне достаточно, что он компьютерный фэн. Он бы, наверное, купил бы всё, что у меня есть вместе со столами, вряд ли это отразилось бы на его карманных деньгах, но он приходит поболтать, а не купить. И болтает. Правда, и покупает иногда. Однако главное для него, встречи с такими же компьют-фэнами, как и он сам. И знаете, всякий раз уже через пять минут "цифрового трёпа" он мне кажется белым. Я просто не замечаю его черноты, как переставал замечать узкие глаза моих сингапурских друзей и знакомых. Интересный, увлечённый человек не имеет ни нации, ни расы.
  Но основу моего бизнеса составляют, разумеется, не "умненькие интеллигенты", а обыкновенные школьники. Естественно, они никогда не будут посылать денег в программную компанию, чтобы получить оттуда полную версию игры. Для них и почти бесплатные шэавэа недёшевы, часто они покупают в складчину. Зато таких школьников много, очень много. И что характерно - их дискеты обязательно поражены вирусами.
  Дискету мне приносят на следующий день после покупки, если игра "не едет" по каким-то причинам (никогда - по моей вине, причины обычно являются следствиями компьютерной неграмотности игроков). Прежде чем разбираться с проблемой, я тестирую дискету и почти всякий раз мои тесты вызывают весёлый восторг - снова вирус!
  Какими только способами не борются с вирусами учителя информатики в школах! Безрезультатно. "Вылеченные" школьные компьютеры заражаются на следующем же уроке. Приходит, например, некий обормот Маурисио Буэниссимо, и суёт дискетку, полученную от дружка-соседа. И нате вам, готов компьютер! Возись теперь с ним, форматируй, конфигурируй, проклинай всё на свете. А с ученичков - как с гуся вода, взятки гладки. Интересно, что иногда на ученических дискетах мирно уживаются по четыре-пять различных типов вирусов, одна и та же программа может оказаться заражённой несколько раз, инфекции наложены одна на другую.
  Дискетки мы лечим, разбираем "проблему". В течение этого процесса все замирают, слушают каждое моё слово. Если бы хоть раз мне не удалось справиться с незапускающейся игрой, я уверен, что все присутствующие молча повернулись бы и ушли из моего локаля навсегда. Ошибок они прощать не умеют, да и не желают. Ушли бы без насмешек, спокойно. Потому что если "сеньор не понимает", то зачем же терять время и зря к нему ходить? Логично. Но я никогда не ошибаюсь. То, что им кажется сложным и нередко непостижимым, для меня настолько давно пройдено, что я часто сажаю за компьютер Машу - пусть она объяснит. Между прочим, Маше ошибаться можно. Маша - не "сеньор специалист", с неё и спрос не велик.
  Кстати, первое время Маша была предметом удивлений и обсуждений. Девчонка, так бегло стукающая по клавишам, так запросто разбирающаяся в Windows-NT, и так легко решающая загадку "дэль диско проблематико" (проблемной дискеты) - это нечто невиданное, экзотическое и ненормальное. Но прошли недели, месяцы, и все привыкли. Хотя смущение от своей "мужской слабости" перед девчонкой всё ещё отчётливо читается на лицах пацанов.
  Мои заработки невелики, но нам уже удаётся неплохо откладывать. Раз в неделю я бегу в Продубанко и сдаю "монету". За вычетом налогов и прочих расходов, прибыль не опускается ниже семисот долларов.
  - Не густо, но в Москве ты бы так не заработал, - резонно замечает Валентина.
  Господи, разве я спорю! Для Москвы мои бизнесменские таланты слишком ничтожны, меня бы скушала мафия и местная власть. А скорее всего, мне никто не позволил бы открыть "лавочку". Москва - особое место, о ней и разговор особый, и люди там выживают особые, не то, что я.
  Недавно прочёл в Интернете отличную статью о причинах Перестройки. Согласен почти со всеми пунктами. Но резанула одна фраза. Автор пишет: "...никто не мог и представить в то время, что Россия, с её могущественных высот, докатится до уровня латиноамериканских стран..." С этим согласиться не могу, и не в силу каких-то политических убеждений (таковых вообще не имею, не верю я в политику), а по факту. Россия никогда не докатывалась до уровня латиноамериканских стран, потому что катится можно только вниз, под гору, а не наверх. Уровень свободы, сознания, доброты и моральности в латинских странах пока остаётся недосягаемым для России, это нужно откровенно признать. Россия лишь начинает пытаться идти к этим вершинам. А экономика - она лишь падчерица морали, это теперь понимают даже в России.
  Но я - русский человек. Да, мать полька, отец украинец, а я русский. Они тоже были русскими. Русскость - это наднациональное свойство, своеобразие души. Спросите меня, верю ли я в возрождение России, и я вам отвечу: для России нет нужды возрождаться, ибо она никогда не умирала. Реинкарнация не требуется живым. Россия живёт, и всё, что было, что есть, и что будет - это жизнь государства, жизнь многонациональной русской нации, жизнь, ни на мгновение не прекращавшаяся ни в десятые, ни в тридцатые, ни в семидесятые годы, никогда. Оздоровление - более верное слово. Полностью здоровых государств, как и полностью здоровых людей, в природе не бывает. Можно быть более здоровым или менее здоровым. Вот о здоровье России придётся позаботиться всем, кто её любит.
  Любим Россию и мы, живущие в Эквадоре. Нас трое, обыкновенная семья, крошечная пылинка, занесённая пока ещё тёплыми ветрами на край Земли Инков. Разве это удивительно? Разве сын, уехавший из дома и живущий далеко за морем, уже не любит свою мать, оставшуюся в родном доме? Любит, помнит, жалеет, ждёт от неё весточек, и надеется, что здорова она, что не хворает.
  Нас не мучит ностальгия. С другой стороны, нет и отторжения нашего нового мира. Конечно, мы никогда не станем эквадорцами в полной мере. Да и кому это нужно? Но тосковать о Родине - это слишком по-детски. Она всегда рядом, мы читаем её газеты, смотрим её клипы через Интернет, иногда участвуем в полемике на электронных страницах, слушаем радио, крутим диски с Высотским и Наутилус Помпилиусом. Русскую водку тоже, хотя и редко, но пьём. И так уж велико расстояние, отделяющее нас от Москвы? Восемнадцать часов. Даже смешно. Это ровно, час в час, вдвое меньше, чем поездом от Москвы до моего родного Пятигорска. Значит, мы вдвое ближе к Москве, чем пятигорчане. Вот такая у нас здесь арифметика.
  Мы любим Сингапур и Малайзию, Польшу и Колумбию, Россию и Эквадор. Но каждую страну - своей любовью. Нельзя любить деда, сестру и мать одинаково. Можно любить их одинаково сильно, но не одинаково в принципе. А ещё, никто и никогда не запрещал любить весь шарик целиком. Кто сказал, что это разумно дробить Землю на двести частей, когда, как выяснилось, она и без того такая маленькая? Кито-Москва - восемнадцать часов. Будем делить их на двести? Глупо. Не проще ли попробовать научиться любить все эти части, и вообще не считать их частями, а полюбить Землю, всю, от Полюса до Полюса, от Гринвича, через Линию Перемены Дат, и далее снова до самого Гринвича...
  
  Вот что приходит на ум, когда я сижу с Машей на аккуратной маленькой лавочке, и с высокого холма Каролина, висящего над трассой имени Альфаро, смотрю вдаль, в глубокую долину, за которой начинается бесконечная буря гигантских каменных волн - Великие Анды. Сегодня чисто и ясно в слегка фиолетовом небе. Если молчать и не шевелиться, то кружащие в выси чёрные орлы приземляются и рассаживаются на заборе, всего в тридцати метрах от нас. Они тоже смотрят на Анды, на тяжёлые белые головы вулканов. Мы сидим на вершине скалы и будто летим над долиной, как только что парили эти орлы.
  - Так ты говоришь, не жалеешь, что приехала в Эквадор? - спрашиваю я.
  - Нет, - Маша трясёт русыми локонами, - Не жалею. Здесь красиво.
  Я думаю: "Какая простая формула, она состоит всего из одного слова - красиво. Если красиво, значит, не может быть плохо".
  Мы остаёмся в Эквадоре. Надолго? Не знаю. Возможно, лет на пять, а может быть, на сорок. Но с той же вероятностью мы можем оказаться на московских улицах уже через год или два. Так ли это важно? В Кито, в Москве. В Москве ведь тоже красиво. А значит, хорошо. На нашей планете - красиво.
  
  ***
  
  
  
  вьЮжная Америка
  
Оценка: 5.62*7  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"