Уж и не знаю теперь, был ли этот разговор на самом деле, или приснился он мне какой-нибудь долгой зимней ночью, когда воют волки в Пустынском логу, а с реки шьёт пронизывающий ветер. Но эта беседа с дедом, этот почти невозможный разговор, застрял у меня в башке словно пуля, и я не могу от него отделаться по сию пору.
Дело было, припоминается мне, по весне. Снега ещё не сошли и только вспучились, погрузнели, стали ноздриться и темнеть черными проталинами на забирающем силу солнце.
Помню, пробирался я по тропинке с солнечной стороны улицы, внимательно глядя себе под ноги, стараясь, чтобы валенки в калошах не утонули в совсем уже раскисшей местами снежной каше.
- Здорово, Ромаха! - услыхал я дребезжащий стариковский голос и обернулся. - Куда скачешь?
На завалинке грел косточки замшелый, как он мне тогда казался, дед Нечай в своей вечной, засаленной телогрейке и треухе набекрень.
- Здравствуйте, Никифор Богданыч. Да, вот в библиотеку ходил.
- Читать любишь?
- Да, не то чтобы... - почему я ответил так будто стеснялся, уж не знаю.
- Брось, паря, не читай. Этим делом одни олухи балуются, да лоштаи, - продолжил он, хитро улыбаясь щетинистым ртом. - Ты лучше сочиняй сам, - огорошил меня дед, и продолжил:
- Читатель - это паразит, который лопает чужие мозги. А вот когда человек пишет сам, он голову использует по прямому назначению, как она того и заслуживает. Он ею думает! Понял?
У меня отвисла челюсть. Сказанул тоже дед: "Пиши!". Для этого талант нужен и вообще.
- Это любой дурак может, - продолжил дед Нечай назидательно. - Вон хоть Федька Чипок, хоть вон Нинуха. Просто им жулики-писателишки про то никогда не скажут.
Я хмыкнул.
- Ты погодь кривиться-то. Я ж не сказал "хорошо писать". Не сказал. А скажу тебе так: отменно писать может любой дурак. Ну, что ты будешь делать - опять хмыкает! Я же не сказал "здорово писать для всех". Для себя самого здорово писать может любой дурак. Для себя. Понял?
- Ну, для себя... - разочарованно протянул я. Солнышко приятно грело спину, а я никуда не торопился.
- А где один там и другой в ряд. Всякой твари по паре, рыбак рыбака видит издалека. Ты сочинишь, и завсегда хоть один ещё да найдется. Такого на свете нет, чтоб одному в понятии быть. Какую глупость кто не придумай - всегда человек человека разберёт. Такими уж Господь Бог сотворил нас. Так-то, паря.
Помню, тогда мне показался забавным этот случайный разговор с деревенским интеллектуалом, и я его даже начал подначивать.
- И что, ничего-ничего не читать?
- Ничего не читай.
- Даже классиков? - наседал я.
- Ну, почему, один раз можно всех Гоголей-Моголей пробежать. А чтобы знать, как не надо хорошо писать.
Помню, я в открытую засмеялся.
- Тьфу ты, ну ты, - весело подмигнул дедок, - он ржёт! Так, как Короленко писал, тебе уже писать и не пригрезится, и так жеж Пушкин, дурья твоя башка. Тебе на свой манер выворачивать надо, понял?
Может и не Короленко он тогда упомянул, а Лескова, точно не помню, в памяти отложилось только удивление по поводу услышанной фамилии.
Я уже не смеялся. Дед хоть и сидел в стоптанных, побитых молью валенках, но рассуждал забавно, почти логически.
- А современных, Никифор Богданыч, можно один раз прочитать? - задорно вопрошал я.
- Можно. Один раз пролистнуть. Не больше! Что б знать, как не надо писать, даже если совсем не умеешь, - дед Нечай смеялся беззубым ртом, я тоже.
- А зарубежных писателей? - не унимался я.
- Их-то пошто? Ты никак на английском думаешь?
- Не-ет.
- Может, на французском? Ну так и не читай чужих. На кой они тебе сдались? Что бы понять, что немцы мозгами не так повёрнуты как мы, не надо Ремарка мусолить, надо только войну вспомнить, и всё поймешь.
Дед оказался настолько подкован в литературе, что я не решился вступить в серьёзную полемику.
- Значит, никого не читать? - я хотел выудить из него простое умозаключение. Но и тут Нечай удивил ответом:
- Да, не-е. Читай, читай... того, кто твоё сочинительство употреблять будет, того и читай. А то, паря, совсем один останешься, одичаешь.
С тех пор я про себя деда Нечая, иначе как дедом Нечитаем не дразнил. Я редко вспоминал ту забавную беседу, засевшую в моём мозгу словно пуля, и только теперь, став знаменитым (для себя самого) писателем, задумываюсь, насколько прав оказался дед Нечитай.
Величие культуры отныне определяется не количеством читающих, но пишущих, то бишь думающих, индивидов. И точка.