Дих Роман : другие произведения.

Лошадиные головы

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:



  Часть первая
  I.
  - ...а потом тот человек выходит на улицу, смотрит - а у всех людей там лошадиные головы. - Последнюю фразу Витя произнёс зловещим шёпотом.
  
  Ребятня, собравшаяся в беседке этим вечером, разом ахнула. А Инна, притормозившая на секунду, чтобы послушать, что там младший брат "затирает" сверстникам, безудержно расхохоталась, высоко закинув голову с выкрашенными в угольно-чёрный цвет волосами - так, как может хохотать семнадцатилетняя девчонка, озлобленная в своём ещё подростковом одиночестве. И вопли Lamb of God из наушников плейера только подстёгивали депрессивное её исступление.
  
  - Мелочь пузатая! - отсмеявшись, высказала девушка отношение к услышанному и тем, кто кроме неё всё это слушал.
  
  Ребятишки притихли - Инну во дворе побаивались.
  
  - Витька, иди сюда!
  Инна извлекла из кармашка куртки деньги - свёрнутые грязным квадратиком сто пятьдесят рублей и протянула брату "полтинник".
  - Спасибо! - Денежка перекочевала в потную ладошку.
  - Кушай-не обляпайся! Домой вон беги, мамочка заждалась. - Инна поправила на плече чёрный рюкзачок с зелёным черепом и зашагала с родного двора навстречу приближающемуся весеннему вечеру и всему, что он с собой сегодня принесёт. Сто рублей, да двадцать мелочью наберётся - как раз пачка "Парламента" и банка "Отвёртки"...
  
  - Ш-ш-алавая пошла - злобно в один голос зашипели бабки на скамейке. Инна повернула голову - её карие глаза встретились с четырьмя парами старушечьих - ненавидящих эту молодую ворону, вырядившуюся непонятно, ведущую себя неясно - и оттого враждебно.
  
  Мама перед уходом так же её назвала - как сговорилась с бабульками.
  - Опять?.
  - Чего "опять"? - Инна накладывала макияж как раз.
  - Сил моих нет! Вырастила доченьку: шалава подзаборная! Таскаешься где-то по ночам...
  - Почему я шалава? - Меланхолично поинтересовалась дочь, докрашивая веки. Такой способ общения с мамой, Инна давно уже уяснила, действует куда лучше криков и истерик.
  - Ах ты... ты... кобыла!
  - Угу, кобыла. - Щеточка для туши скользнула по реснице. - Я же в год Лошади родилась.
  У мамы на глазах показались слёзы, и завопила она сквозь эти злые слёзы в глаза пропащей дочки: - Тварь, шлюха!.. - И, не найдя больше слов, хлопнула дверью своей комнаты.
  
  И ладно. Инна давно, уже полгода относилась к ним снисходительно - и к маме, и к папе, ушедшему несколько лет назад к молодой жене, и уже заделавшему себе нового сыночка, а ей с Витькой - братика. Благо, хоть квартиру трёхкомнатную оставил бывшей семье.
  
  Недавно они с Витей были на торжественной встрече с папашей и его семьёй, раз в месяц такие встречи происходят, вернее происходили - они с братом при параде приезжают к папе и его новой семейке, на столе красуются купленный любящим родителем торт, не очень дорогой, и неизменные куриные окорочка с рисом. Молодая их... кто она им, мачеха? Итак, папина новая жена хлопочет вокруг братика с сестричкой - типа роднее их на свете никого нет. И папочка выносит им их младшего братика, целуя его в пухлую щёчку и призывая поздороваться со старшими чадами.
  
  Витя двухлетнего брата особенно ненавидел - и в тот их последний визит к папе, когда Инна беседовала с родителем и его супругой на разные темы, из комнаты, где находились оба брата, раздался вопль. Они втроём ринулись туда - и увидели, как Витя злобно щиплет младшего брата, а тот исступлённо орёт.
  
  Папина жена закатила Витьку оплеуху, подхватила малыша на руки. Папа вытянул ремень из штанов, намереваясь задать Вите порку прямо на месте - но у Инны комок тугой злобы внезапно подступил к горлу, злобы, копившейся несколько лет - с той поры когда отец бросил их, когда мама плакала каждый день и кричала на пытающихся её утешить детей.
  
  Она заслонила собой Витю, и так глянула на папашу, что у того и руки опустились. И сквозь зубы процедила:
  - Вон, своего бей, понял? А мы для тебя - никто. - И, пока папочка ошалело выпускал воздух из ноздрей, они с братишкой успели одеться и обуться, и ринуться по лестнице вниз. Вслед им доносились вопли папиной жены, желающей дебилам и ублюдкам всяческих несчастий.
  
  Так что пока визиты к папочке отпадают - хотя она лично этим не особо и огорчилась, а страшащийся праведного отцовского гнева Витя - и подавно.
  
  А "шалава" - Инна грустно улыбнулась, пока ноги несли её к супермаркету... Нет, не была она шалавой, хоть и девочкой тоже не была - невинность потеряла весной, с парнем своим, первым и единственным, Володькой, и было-то у них "это" всего несколько раз - первый раз ничего, кроме боли она не испытала, и последующие разы не так уж развлекли её. А потом Володьку "приняли" менты со стаканом анаши - и поехал её первый мужчина в известные места. Инну тогда тоже вызывали, как свидетельницу: "нет, ничего не знаю, ни разу не видела, что он употребляет наркотики" - заученно повторяла она и на следствии, и затем на суде: Володька, похудевший и осунувшийся, сидел на скамье подсудимых, в клетке, как зверёныш, только глаза сверкали. И свиданку после суда им не дали - "не положено". Инна никому не показывала своих слёз, везде, и во время следствия, и на суде, и после, - появлялась с застывшим лицом, ничего не выражающим. Ревела только в одиночестве.
  
  И вот с тех пор она полюбила эти вечерне-ночные походы по городу в одиночку, слушая музыку, презрительно размышляя об окружающем её мире и рискуя нарваться на неприятности - именно из-за риска и полюбила. И всё сходило благополучно до сих пор: хоть и предложений сесть в машину было немало, но она гордо "посылала" любвеобильных сограждан; и спасаться бегством приходилось раза два от подвыпивших компаний. А мама считала, что дочка блудит невесть с кем - и Инна не разубеждала её сознательно: этот имидж шлюхи тоже был её протестом.
  
  II.
  Инна миновала ошивающихся у дверей супермаркета тёмных личностей - алкоголика, сшибающего мелочь и двух ребят в кепках-"восьмиклинках" - оба облапали юную красотку похотливыми взглядами. Один присвистнул, второй проурчал:
  - Ништяк, я б на такой лошадке прокатился бы...
  Инна на ходу кинула "гопнику":
  - На бабушке своей катайся, понял?
  Парень замолчал обескураженно, его приятель захохотал.
  
  Супермаркет встретил Инну ярким светом. Кондиционеры выдували из своих железных потрохов воздух, немногочисленные покупатели выстроились у касс, охранники негромко переговаривались, наблюдая в монитор за залом.
  
  Инна прошествовала к винно-водочному отделу, встала в хвост очереди. Прямо перед ней стояла парочка - полноватый мужчина в дорогом костюме и с ним женщина, лет под пятьдесят, вся в чёрном, на груди, на массивной золотой цепочке - странный какой-то кулон: подкова, в ней - голова лошади, какие-то символы...
  
  Девушка вгляделась в невиданную побрякушку - и словно ощутила исходящую от кулона... вибрацию, что ли, словно вихрь невидимой энергии оторвался от диковинной вещицы и проник в неё, Инну, в самое нутро проник. И в ноздри ударил запах... знакомый запах - когда она была в деревне, её этот запах конского пота, неоднократно слышанный, всегда раздражал.
  
  Инна, поглощённая новыми ощущениями, не обратила внимания, как мужчина и женщина переглянулись - и женщина печально произнесла:
  - Она! - И на глазах выступили слёзы.
  - Она, она! - Мужчина радостно заулыбался.
  
  - Эй, малолетка! - резкий окрик с той стороны прилавка. - Тебе, тебе говорю, черноволосая!
  - Что? - Инна очнулась.
  - Даром стоишь, "что"! - Вертлявая продавщица пристально глядела. - До восемнадцати лет не отпускаем.
  - Мне уже восемнадцать! - Инна уставилась на торгашку.
  - Паспорт принесёшь - тогда и разговаривать будем. Вам чего? -Это продавец обратилась к мужчине в костюме. Его спутница коснулась еле заметно руки Инны, прошептала: - Подожди нас, сейчас всё купим. - И на глаза женщины вновь навернулись слёзы, и Инна ощутила новый импульс, исшедший... из кулона?
  
  Она покорно отошла к выходу. Два недавних гопника смотрели на неё через дверное стекло. У Инны ёкнуло сердце. Тот, кому она резко ответила, видимо жаждал сатисфакции.
  
  - Всё взяли! - жизнерадостно улыбнулся мужчина, направившийся со своей спутницей к выходу. Посмотрел на побледневшую Инну, затем через дверное стекло -на улицу, где топтались восьмиклиночные оболтусы:
  - Тебя ждут, что ли?
  Инна кивнула.
  - Не бойся, пошли! Довезём... куда надо - мужчина вновь осклабился, и Инна обратила внимание, что зубы у него какие-то уж больно крупные, "лошадиные", как в народе говорят.
  И Инна покорно, словно во сне, двинула за своими новыми спутниками.
  
  III.
  На улице мужчина лишь глянул на гопоту - и те попятились назад.
  - Проблемы, ребятки?
  - Да не, дядя, всё путём, - Парни пытались сохранить хорошую мину при отступлении.
  - Ну тогда, племяннички, - Мужчина неожиданно захохотал, смех его напоминал лошадиное ржание, - дуйте дальше.
  Парни растворились в темноте.
  
  В руках у Инны оказались вожделенные сигареты и коктейль, она ещё удивилась - откуда эти двое знают, что именно ей нужно, и ещё подумала - надо им деньги отдать, и ещё удивилась, отчего это ноги сами несут её за этой парой...
  
  Миновав ряд машин на стоянке, троица остановилась у видавшего вида джипа. За рулём сидел худощавый парень с нагло выпирающими зубами.
  
  Мужчина распахнул заднюю дверь - первой влезла его спутница, затем, по мановению холёной руки, Инна. Сам мужчина уселся на переднее сиденье.
  
  В салоне сквозь запах дорогого автомобильного дезодоранта явственно проступал запах, слышанный Инной в магазине - конского пота. Она хлопнула крышкой банки с "Отвёрткой", отхлебнула немного - алкогольная хмарь с пузырьками газа шибанула в голову.
  
  - Пить бы ей не надо... перед этим, - подала голос женщина, и вдруг негромко заплакала.
  -Ладно, ладно, немного ей не повредит - произнёс мужчина. Он повернулся на сидении и пристально уставился на Инну.
  
  - Итак, девочка, ты избрана! - глаза мужчины смотрели пристально... глаза животного, глаза... породистого жеребца? Инна выпустила из рук свою банку, та покатилась по полу салона машины, разливая содержимое.
  - Куда избрана... как? - Изумление мешалось в девушке с ощущением наступления чего-то неотвратимого, нового и интересного, что в одночасье изменит её жизнь.
  
  Случайно скосив глаза влево, Инна увидела, что загадочный кулон на груди женщины засиял сине-зелёным светом. Крупные капли слёз падали на него.
  
  - Ты что-нибудь слышала о Культе Лошади?
  - Н-нет...
  - Мы, - мужчина осклабил лошадиные свои зубы - как бы тебе сказать... не совсем люди.
  - Точнее, совсем не люди - это подал голос водитель.
  - Гриша, говорить будешь, когда я тебе скажу.
  - Хорошо, Филипп Ипполитович.
  - Слушайте, - угасающее сознание Инны пыталось ещё противиться тому неизведанному и пугающему что, она чуяла, надвигалось на неё, - что это всё значит? Вы что - извращенцы, свингеры, сатанисты?! Выпустите меня!
  
  Она попыталась открыть дверцу джипа, когда на плечо ей опустилась рука женщины:
  
  - Девочка, милая, не противься попусту - по-твоему всё будет, лишь когда закончится твоё новообращение. Когда ты займёшь моё место - место Жрицы.
  
  - Какой ещё жрицы?
  
  - Мы, - продолжала женщина - человекокони...
  
  - Кентавры, что ли? - "К сумасшедшим попала, повезло-то!" - лихорадочно думала Инна.
  
  - Нет... Скоро всё сама поймёшь. Наша Мать, наше божество - Мать-Лошадь, именно она некогда сошлась с тем человеком, что способен был дать свету нас... Нас мало, мы живём среди людей, и сами не способны произвести на свет себе подобных. Я - женщина гордо подняла глаза, крупные и с поволокой, - Жрица нашей Матери, и много лет служила ей верой и правдой, отправляя обряды, потребные для процветания её немногочисленных детей - как ведущих род от неё, так и приведённых к нам по Знакам. Теперь мне нужна замена, её мы берём из дочерей простых людей...
  
  Такого кавардака в голове Инны отродясь не было...
  
  - А пока - между тем продолжала женщина, -не противься, пустое это всё. Ты и так уже много узнала, девочка. И пути назад тебе нет. - При этих словах Гриша-водитель нехорошо заулыбался, и сердце Инны ёкнуло. - Мне пришло время уходить - уже давно. И я молила Мать-лошадь нашу о замене - и вот ты сама пришла к нам. Сегодня ты получила три Знака на словах - и четвёртый получишь по окончании Обращения. Ты должна - женщина особенно выделила это "должна" - занять моё место.
  
  "Какие ещё знаки она сегодня получала?" Но тут молнией мелькнуло в голове Инны все слышанное ею этим вечером о лошадях... мать обзывает её "кобылой"... брат рассказывает "страшилку" о людях с конскими головами... гопник возле магазина называет её "лошадкой"... Но как это всё связать с тем, что она только что слышала в машине? Чушь какая-то, бред... Бред сивой кобылы?
  
  Ладно, посмотрим, что будет дальше. Вроде на извращенцев эти трое не похожи, сектанты какие-то, быть может? И в Инне сквозь страх пробилась та самая страсть к приключениям, что чуть не каждый вечер гнала её на улицу, из постылого дома.
  
  Инна откинулась на сидении.
  
  - Ладно, поехали, куда скажете.
  - Так-то лучше! На, хлебни - улыбающийся мужчина протянул ей бутылочку - конечно же, "White Horse", отметила уже ничему не удивляющаяся Инна.
  Машина тронулась.
  
  IV.
  На поляне, куда они приехали, видимо загодя было расчищено место. В лесу шорохи, и ветерок подувал.
  
  Филипп с Гришей достали из багажника хомут, узду, ременный кнут. Хомут Филипп разместил в центре поляны, рядом воткнул нож-тесак. И кинул Инне:
  - Ну, раздевайся и садись на хомут.
  
  Краска стыда залила лицо Инны, когда она расстёгивала куртку, брюки, блузку, снимала их...
  - И бельё - тоже!
  
  Инна повиновалась. Старая жрица, уже обнажённая, надела девушке цепочку с талисманом на шею - и сразу же душу Инны покинули и стыд, и срам, и вообще почти всё человеческое...
  
  Она, подтолкнутая властной рукой Филиппа, прошла к хомуту посреди поляны и уселась на него. Кожу ягодиц охолодило дерево хомута. Подошедший следом Гриша нацепил ей на голову сыромятную узду.
  
  Удивления больше в Инне не было, внутри бурлили неизведанные ранее чувства - чувства животного.
  
  Мужчины разделись следом, Филипп взял кнут:
  - Ну, Лошадь-Мать, всем Коням Мати, на это место приди - старую клячу забери, а молодую кобылу уму-разуму научи, чтоб дела вела, чтоб закон твой блюла!
  
  Он хлестнул старую жрицу вдоль хребта - та протяжно заржала, ещё удар - ещё ржание. Филипп и Гриша вторили ей.
  
  С каждым ударом кнута со старой жрицей происходили удивительные метаморфозы - вот человеческая голова стала превращаться в лошадиную, отросла грива, кисти рук и ступни ног начали принимать форму лошадиных копыт, над целлюлитными ягодицами вырос конский хвост.
  
  Полуженщина-полулошадь стояла на поляне, тело сотрясалось от ударов кнута. Несчастная уже не могла издать ни звука.
  
  Наконец Филипп - его голова к тому времени также превратилась в лошадиную, но всё остальное осталось прежним, человеческим, - отбросил кнут. Ухватив теперь уже бывшую жрицу за гриву, он подвел её к сидящей на хомуте Инне, выдернул из земли тесак - и одним махом перерезал жрице горло, ожесточенно принялся орудовать тесаком, отделяя лошадиную голову от человеческого туловища.
  
  Горячие потоки крови оросили грудь и голову Инны, когда Филипп поднял над ней лошадиную голову её предшественницы; запах лошадиной крови напоминал гематоген. Инна задрала лицо вверх, подставляя его под струйки горячей крови, подоспевший Гриша стянул с её лица узду и отбросил в сторону, словно избавляя Инну от пут, до того сдерживавших её - и девушка издала протяжное ржание, какое издаёт кобыла, призывающая жеребца... Гриша ответил ей, Инна, обуреваемая похотью, опустилась на четвереньки - и ею овладели вначале Филипп, потом Гриша. И она ощутила поистине животное наслаждение.
  
  Капли крови бывшей Жрицы, стекающие с волос Инны, попали на талисман, висящий на шее - и тот, разом накалившись, на миг прильнул к её левой груди - и Инна вновь заржала, но уже от боли: на груди талисманом выжжено было тавро - Четвёртый Знак, о котором толковала в машине та, чьё место Инна заняла сегодня...
  
  ... рассекая время и пространство из неведомых глубин других измерений пришла огромная белая лошадь - и вошла в душу, в разум, плоть и кости девушки, и преобразила там всё так, как ей, Лошади-Матери, было нужно...
  
  * * *
  
  Вернулась Инна домой уже с рассветом. На груди таился талисман жрицы - теперь он по праву принадлежал ей, в кармане - толстая пачка отнюдь не рублей ( "Это тебе вроде аванса!" - улыбался Филипп, когда вручал ей деньги; и теперь Инна радостно прикидывала, что купит на них маме, брату и себе, естественно), в памяти -наказ Филиппа быть ровно через неделю на том же месте. И в душе - злобная радость оттого, что она теперь гораздо выше окружающих. И сильнее, благодаря...
  
  - Нагулялась, шелопутная? Ох, что ж с тобой делать! - Это заспанная мать выглянула из своей комнаты.
  
  Принюхалась:
  - И помойся хоть - воняет как от лошади!
  
  Инна засмеялась.
  
  Часть вторая.
  I.
  - Лошадь-мати, всем коням мати... - Инна повторяла заученное наизусть с того самого дня, вернее ночи. Новообращённую посвящали в первую ступень - не так как Инну-жрицу, конечно: просто в "первую" ступень. С приходом молодой жрицы Инны, за эти пару лет их немногочисленный орден пополнился несколькими новыми членами - в основном из молодёжи, найдены они были подобно тому, как Филипп Ипполитович и Гриша нашли Инну - по особым признакам, и лишь пополняли "армию" возрождающегося культа.
  
  Белобрысая худенькая девушка стояла на коленях, совершенно обнажённая, как когда-то и Инна, стесняясь, прикрывала руками едва оформившиеся груди, Инна орошала её голову лошадиной кровью из глиняного кувшина, бормоча слова зазыва. Тело Инны потряхивало - это Лошадь-Мать, могучий дух всех лошадей, постепенно входила в свою жрицу... вот кувшин, почти опустевший, полетел в сторону и раскололся... а в Инну, а вернее - в их Лошадь-мать воплотившуюся, вошёл один из недавних неофитов, Серёжка... Только пристроился - и отпрянул с испуганным оханьем, увидев, что голова Инны преобразилась вдруг в голову лошади... Инна нетерпеливо повела задом-крупом - похоть Матери-Лошади, совершенно необходимая во всех обрядах их маленького ордена, передалась ей... Тотчас же Филипп подоспел, ещё в человеческом обличье, застонал привычно-довольно, вторгаясь в Инну, у той в получеловеческом разуме мелькнула похабная поговорка: "Старый конь борозды не испортит...", в то время как Филипп входил в неё.
  
  Серёжка, дурья голова, успела Инна отметить, перед тем как всепоглощающее наслаждение охватило её тело и душу - Серёжка рванул было с поляны... Но далеко не ушёл - подоспевший Гриша догнал, подсёк под коленки живо и, пока Серёжка, горе-неофит, падал - подхватил его и перерезал горло небольшим "татарским" ножом, что всегда при себе таскал. Потом, взяв труп за босые, испачканные землёй ноги, потащил к полянке, где уже заканчивался обряд посвящения новых.
  
  Инне... в голове зашумело, словно могучий табун Лошади-Матери промчался... Инне сразу ясно стало, что с ("не пропадать добру, не пропасть...") что с телом ещё тёплым Серёжки-неудачника делать. Махнула Грише - тот понял всё разом, потащил тело Сергея, орошающее кровью, вокруг ночной поляны, а Инна произносила - словно в неё кто эти слова вкладывал:
  - А ещё, Лошадь-мать, всем лошадям мати, огради и сынов-дщерей своих кровию отпрыска неразумного... - Инна набрала в грудь больше воздуха, а в темя её ровно проникло что-то... - от волков серых, от зверя хищного, от людей лихих, от глазу цыганского...
  
  Тело бывшего неофита волочилось вокруг поляны по часовой стрелке - следы крови загорались в полумраке синим огнём, а Инна, вдохновлённая извне, выкрикивала закличь - и приумножала защиту маленькой группы людей-нелюдей, людей - оборотней лошадиных против враждебного им мира...
  
  II.
  Уже больше трёх лет прошло после тех событий, когда Инна не по своей отчасти воле обрела статус жрицы маленького и странного ордена.
  
  И вокруг неё много изменилось. Мама, казалось, ещё больше постарела, завела себе этой осенью кавалера-воздыхателя, с брюшком, седыми волосиками и усами, и похабным взглядом серых глаз. Через полмесяца, придя однажды поздним вечерком, вдруг попытался и Инну облапать, тошно дыша на неё запахом водки, чеснока и чебуреков из ближайшей рыгаловки - но у кавалера маминого от одного Инниного взгляда вдруг конфуз приключился: к стенке отлетел, будто мужик здоровый в "дых" ему наподдал... И пошёл-поплёлся в спальню к их матери - Инна злорадно пару слов, что за это время узнала, прошептала ему вослед - а, через полчаса, дымя на кухне любимым "Парламентом", услышала - стенки-то тонкие - как новоявленный папаня оправдывается перед мамой - "бу-бу" всё слышалось, однако Инна знала в чём дело, и посмеивалась злорадно...
  
  А после того, как мужичонка-мамин кавалер, вздумал на саму маму руку поднять - Инна с повзрослевшим братишкой-Витьком легко эту атаку отбили... Когда мужичок, выпроваживаемый за дверь, потёртую свою дублёнку надевал на ходу, бормоча невнятные угрозы - Инна просто(клик-клик-клац!) своему патрону-Филиппу позвонила. Мамин кавалер ещё и из ноябрьского подмёрзшего двора не успел выйти - как подъехали Филипп и Гриша на том самом джипе и попросту запихали туда незадачливого кавалера. Потом Инна его раз встретила в городе, месяца два спустя. Мужичок, как её увидал - кинулся мимо крысой трусливой. Поучили, видать, хорошо, мерзавца...
  
  И Витёк, братан её, за эти годы возмужал... более чем... Инна раз, домой придя раньше времени (она на третьем курсе политехнического уже к тому времени была - Филипп настоял), из его комнаты услышала характерное оханье, ну и врубилась что-по-чём сразу - братишка "копоти даёт"! А как из братишкиной комнаты, в простыню обёрнутая, в ванную метнулась местная шалашовка - Инна только усмехнулась, проходя в комнату, бросая на стол возле компьютера папку с курсовыми и расстёгивая верхние пуговицы блузки... Подождала, пока витькина гостья свои дела сделает, и вошла, включила душ... на возмущённые вопли Вити, не поспевшего в свой черёд в ванную, отозвалась лишь насмешливо: "Мелкий, подождёшь!" - подставила стройное тело под тёплые струи.
  
  III.
  Да... только не всё ладно у самой Инны на душе было. Молодая, но верно говорят "многие знания рождают многие печали". Иногда Инна просыпалась среди ночи - чуяла чьё-то присутствие в комнате, и в нос бил смрад лошадиного пота... словно кто собрал его с лошади и плеснул на каменку в бане. Медальон на груди в такие минуты на миг раскалялся - и в её сознании возникали все те обряды, что примерно раза два в месяц, в урочные ночи они проводили на заветной их поляне. Часто стала спать, не выключая ночника.
  
  Но раз и при свете ночника увидела в полусне, что в комнату входит та, чьё место она заняла - бывшая жрица, обнажённая, как в ТУ ночь, когда она, по сути, таким страшным способом уступила своё место Инне, в обличье обычной женщины, с человеческой головой на плечах.
  
  Тогда впервые за это всё время, не проснувшаяся ещё, Инна задрожала всем существом - какая радость от власти тайной, что въяве показывает себя лишь при их обрядах-оргиях, от денег, что не только от Ипполита она получала - деньги сыпались-приходили буквально отовсюду? Молодые редко задумываются о том, что с ними случится лет через двадцать-двадцать пять - а вот Инну такие мысли часто стали мучить, а в ту ночь полубодрствования-полусна... Время настанет - и её так же...
  
  А тем временем бывшая жрица словно подплыла по воздуху к постели Инны - заплакала, зашептала: "Девочка, милая, ещё не поздно - уходи от них, пока всего не узнала, пока они..." - слёзы закапали на лицо Инны, потом упала одна капля крови, другая... Женщина подняла руки к лицу, принялась сдирать с него кожу ногтями, в то время как лицо начало деформироваться - вытягиваться в морду лошади... глазное яблоко плюхнулось прямо на постель - Инна с омерзением увидела, как в нём закопошились ослепительно-белые червячки - и через миг скелет человека с лошадиной головой вдруг как будто ссыпался возле Инниной кровати.
  Инна подскочила аж, окончательно проснувшись - кости у постели медленно исчезали, зато уже настоящая вонь разложения заполнила всю комнату. Лошадиный глаз на простыне расплылся в кроваво-тёмное пятно, в середине которого шевелились червяки.
  
  Тогда Инна и поняла, что "не вывезет эту телегу", как любил в случае чьей-то неудачи говаривать Гриша. Пока заворачивала в мусорный пакет, потом ещё в один, простыню запоганенную, пока, на цыпочках (мать спала, Витька где-то шарахался, дома не ночуя, в последнее время повадился) - глядь, уже и рассвело.
  
  Ипполиту Инна позвонила всё же днём - между "парами" институтскими. Тот долго сопел в трубку после нескольких слов - "Я хочу уйти" - потом вдруг усмехнулся, повторил Гришины слова про "телегу"...
  - Жалеть не будешь, Инка?
  - Что, - в ней природный гонор взыграл, - "у вас просто так не уходят?", да?
  - Ого - Филипп Ипполитович захохотал-заржал; Инна почуяла, что задели его эти слова не на шутку, про "у вас просто так...", всего-то слышанные ею в одном из многочисленных боевиков.
  А Филипп, отсмеявшись недобро как-то, сухо назначил ей время встречи - с субботы на воскресенье следующей недели.
  
  Вечером, ложась спать, Инна обнаружила, что талисман Жрицы её покрылся налётом зеленоватым, словно заплесневело золото в одночасье. Никогда так не бывало за эти годы! Она протёрла талисман куском фланели - тот тускло заблестел, не как раньше...
  
  Зато спала она в ту ночь просто замечательно. Только в ту не снились больше кошмары по ночам - в остальные, когда наедине с собой оставалась, страх охватывал - и тоска по тем временам, когда она не знала ещё этой всей... этого... "многие знания..."
  
  IV.
  В урочный день Филипп сам позвонил ей:
  - Ну, первое слово твоё было... Во сколько собираемся обычно, помнишь? - Ещё бы Инне не помнить! - Так вот, ты... - Ипполит с презрением выделил это "ты" - на час позже чтоб была, ясно?.
  
  - Ясно - негромким эхом ответила Инна уже замолчавшему мобильнику. Подувал ветерок декабрьский - слякотная зима выдастся, видимо...
  
  Позвонила брату - тот ещё дома был, только собирался на очередное "шаталово". Заерепенился сперва, когда попросила никуда не ходить сегодня, но, услышав в голосе сестры слёзы, впервые за столько лет, примолк.
  Дома Инна отдала ему два пакета - один мелкий, с золотыми побрякушками, другой, скотчем перетянутый - с деньгами: она не доверяла банкам, в тайничке под трюмо хранила всё более-менее ценное. Там такая дощечка была у основания, на магнитах крепилась, снаружи абсолютно незаметная, а надавишь - тайник получается. Очень удобно.
  
  Инна присела, словно перед дальней дорогой, на часах уже восемь было.
  - Так... слушай внимательно... - Витёк только перепрятал у себя переданные ему пакеты и вернулся к ней в комнату. Нервно теребил мочку уха - привычка, оставшаяся с детства, смотрел на старшую сестру тревожно-вопросительно.
  
  - Пускай у тебя всё лежит, пока я не вернусь. Если не вернусь, и в милицию будете с мамой подавать... - младший сказать что-то хотел, но Инна продолжала:
  -... Тогда вот этот телефон, и вот этот им там покажете... - она придвинула к брату листок с телефонными номерами Филиппа и Гриши. Брат снова хотел было что-то сказать, но Инна улыбнулась - и вдруг крепко обняла братишку. Тот засмущался, покраснел, глаза в сторону отводя - большой ведь уже совсем, и обнимают его девки давно. Инна вдруг легонько щёлкнула его по носу - как в детстве их, бывало.
  
  Оделась, заказала такси до кафе любимого, там тупо просидела часа два, прихлёбывая кофе. Мужику поддатому ответила на попытку завязать разговор отказом. Когда тот не унялся - Инна просто плеснула ему в лицо остывшим кофе, попутно запачкав блузку себе. Мужик завопил на всё кафе, к столику заспешил охранник. Инна подхватила свою куртку со спинки стула и, обогнув стража, не прислушиваясь к возмущённому кряхтению пострадавшего и "девушка, стойте!" - охранника, - в двери.
  
  Вскочила в одно из такси, припаркованных у входа в кафе, сказала куда ехать - обычно добиралась с километр ещё до заветной поляны, а тут попросила водителя прямо к месту встреч членов ордена довезти - да, боялась она. Сильно боялась все эти дни...
  
  На поляне, видно было и издали, горел костёр. Девушка пихнула в ладонь водителя несколько сотен и, не обращая внимания на "Сдачу возьмите", выбралась и ринулась сквозь сумерки к заветной их поляне.
  Там уже в сборе все были, и Филипп впереди всех стоял.
  
  - Ну. красавица, сюда иди... куртку сними, да то, что под курткою - Инна послушно, пряча глаза, принялась раздеваться до пояса.
  - Что, не выдержала, говоришь?. Отступница, значит... Лошадь-мать нашу предала! - голос Филиппа делался громче с каждым словом.
  
  - Слушай - Инна глянула в глаза Филиппа Ипполитовича, и вдруг зарыдала, по-бабьи завыла - словно все слёзы, скопившиеся ещё с того времени когда она отвязной девчонкой с имиджем шалавы шарахалась по ночному городу, ускользая от многочисленных страдальцев - тогда да, свобода была это, а теперь, за эти три года, она как лошадь по сути...
  Филипп, с кнутом в руках, услужливо Гришей поданным, приблизился, ухватил медальон Жрицы на шее девушки и рванул на себя - шею обожгло до крови, не выдержала тонкая цепочка.
  
  - Повернись! - и спину обожгли три удара, а Филипп приговаривал:
  - Клячу худую со двора гоню на все четыре стороны, клячу прогоняю на истощенье, злому зверю на съеденье... - где-то за поляной во тьме раздалось презрительное ржание, а Инна с каждым ударом сотрясалась - из неё выходило то, что Лошадь-мать, богиня её бывшая, дала ей за эти три года...
  
  - Всё, пошла отсюда!.
  
  Рыдающая Инна подхватила одну куртку, остальное, что было - блузку и лифчик, оставила на поляне, и кинулась прочь... прочь отсюда. Щёки заливала краска стыда, а спину - кровь из набухающих рубцов от кнута. Зима малоснежная выдалась, под ногами трещали какие-то кусты, нога попала в некстати подвернувшуюся рытвину, и мгновение спустя Инна увидела звёзды на небе и искры-фосфены перед глазами.
  
  Она, накинув куртку, присела на земле, закурила, чтобы немного унять боль - в ноге и спине. Чувства освобождения не было - только чувство опустошения, стыда и совершенно безотчётной злобы... злобы ни на кого...
  
  Девушка, осторожно ступая, застёгивая на ходу "молнию" куртки - адово ныли следы от кнута на спине - добралась-таки до шоссе. Телефон куда-то исчез - наверное там, на поляне остался, вывалился из кармана.
  Только четвёртая попутка остановилась перед девушкой, "голосующей" на ночной дороге - "минивэн" с развесёлой компанией.
  
  - Чё, красава, снимаешься? - из машины высунулся здоровый белобрысый парень. - Не заразная?
  Инна замотала головой - сил говорить не было никаких... только мысли некстати - о том, что она потеряла... надо немного потерпеть было... теперь...
  
  - Ладно, залезай давай!
  
  В машине белобрысый сразу рванул на её куртке "молнию":
  - А сиськи ништяк, зачётные! Ну что... - в руки ей сунули пластиковый стаканчик с какой-то дрянью, пока она пила, машина проехала с километр и стала на обочине, там где голые деревья начинающегося леса шумели под ветром тёплого декабря...
  
  Ребята в "минивэне" - их было трое - по очереди делали с Инной всё, что хотели, и та покорно выполняла их приказы. Ей было всё равно, только попросила у них разрешения куртку не снимать.
  
  Под утро отвезли в город - Инна специально назвала адрес дома, находящегося за квартал почти от её, родного. Невнятно пробормотала вымышленный номер квартиры, поднялась в "хрущёвке" на третий этаж, отпрянув от пыльного окна на лестничной площадке, подождала, пока машина с её бывшими попутчиками уедет. Покурила, сидя на корточках - и медленно начала спускаться по лестнице.
  
  Часть третья.
  
  I.
  
  И на месяц словно пелена неудач на Инну и их маленькую семью легла.
  
  Из института отчислили слишком поспешно что-то: две недели она на занятиях отсутствовала после осенних событий - тут точно Филипп Ипполитович постарался, просто из любви к искусству, так сказать - добивать так добивать.
  
  Братишка дошлялся - попал "под раздачу", потом говорил, что прямо возле дома били четверо незнакомых парней. Благо голову прикрывал, и хоть и шустро катался по земле, стараясь от ударов ногами увернуться - но три ребра сломали и, естественно, сотрясение мозга. В больнице провалялся, потом выписали. Мама как узнала что с сыном случилось - сердце схватило, тоже на больничный - от стационара, правда, отказалась, дома отлёживалась, когда брата выписали, всё шутила про "дом инвалидов".
  
  Много, в общем, всяких крупных и мелких напастей происходило в те дни - и Инна себя чувствовала относительно хорошо только по вечерам и ночью. Первые дни, когда оставалась наедине с собой, всё в памяти крутились события той ночи: позорное изгнание из жриц, и то... если можно назвать это изнасилованием... наверное, да - а может... просто унижение, с большой буквы...
  
  Настоящее унижение, так она размышляла, и всё не просто так произошло после её "развенчивания" - и "минивэн" с этими ублюдками похотливыми, так кстати появившийся, и то, что она, резкая обычно с незнакомыми, пару слов против не сказала, хоть и в стрессе была - раньше приставучих ухажёров на раз отбривала даже и в подобных ситуациях, когда ни единой живой души кругом; ну и последующие, не слишком приятные события.
  
  Часть денег из её тайничка ушла на объёмистый пакет "травы", купленный через Арсена, бывшего однокурсника - через него все любители незаконного кайфа отоваривались. Принялась покуривать понемножку - ей, не привыкшей к наркотикам, хватало, чтобы подстегнуть лютую ненависть к Филиппу Ипполитовичу, и попытаться обдумать планы мести - только вот пока никаких особых думок в голову не приходило. Интернет, телевизор и плейер с наушниками - вот основные её спутники в эти дни. И уж не знала кому молиться - раньше хоть своё божество было, которому не просто молилась, а служила...
  
  II.
  
  Раз, когда выбралась в город, ноги как-то сами занесли её в церковь - небольшая такая, старинная. Бабушка на входе шикнула, чтобы шапочку не снимала, Инна опомнилась, перекрестилась неумело - и словно спокойствие снизошло. Примечательно, что в церкви не бывала с детства, когда крестили - ну да тогда мелкая была, в памяти только обрывки чего-то яркого... и торжественного.
  
  Купила большую свечку, прошлась по храму - и ноги сами понесли к огромному образу - всадник на белом коне, вонзающий копьё в чёрного дракона.
  
  "И тут лошади" - усмехнулась про себя невесело, ставя свечу к иконе - еле место нашла на подсвечнике. И тут перекрутило всю - по иконе марево прошло словно, и Инна увидела, как по углам иконы ниоткуда выступили изображения двух волков, справа и слева сидящих - словно ждущих, чтобы помочь хозяину на белом коне, если тот не справится сам со змеем. Видение длилось всего несколько секунд.
  
  Дома достала с полки книжку, с детства любимую - "Предания, сказания, легенды, бывальшины русского народа" - наугад распахнула, другой рукой нащупывая пульт телевизора - и как раз попала на середину вступительной статьи перед циклом легенд о Георгии-Победоносце:
  "...Ещё Георгий - повелитель волков; никакую скотину зверь без его позволения не тронет. "Что у волка в зубах, то Георгий дал! - так в народе говорили..."
  
  Вот как... Щёлкнула пультом телевизора наугад: на экране лысоватый и плутоватый мужик горланил:
  - Пусть рыдают и ропщут
  Те, кто жизни сдались,
  Если душу растопчут -
  Волком ты становись!
  
  Знаки... Снова - как тогда, несколько лет назад, когда она попала к... Инна усмехнулась, набивая трубочку "травой" из пакета. Курнула, закашлялась... Присела к компьютеру, на жёстком диске нашла папку "Фильмы о вампирах и оборотнях", щёлкнула какой-то наугад. Сквозь наркотическое марево явственно видела ненатуральность происходящего на экране - зевнула, когда представила, сколько народа на съёмочной площадке помогают режиссёру снять эту сцену: огромный получеловек-полуволк гоняется за тщедушным мужичком, а тот верещит неубедительно...
  
  - Отомстить хочешь? - голос как шелест... На фоне незанавешенного окна и бьющего в него уличного фонаря проявилась туманная фигура.
  
  "Молодец я, до галлюцинаций уже накуриваюсь..." - так Инна думала, глядя на покойную жрицу - потом вспомнила, что та после гибели уже второй раз к ней приходит, когда Инна в "изменённом состоянии сознания", как любят сейчас говорить доморощенные психологи.
  
  - Записывай тогда, а то злоба тебе всю память отшибёт... - ручка сама подкатилась по столу к руке Инны, блокнот рядом лежал. Инна пролистала до чистой странички - хмарь наркотика куда-то схлынула, торопливо начала писать то, что словно само в мозгу рождалось...
  
  - Для себя берегла, всю жизнь в памяти носила закличь на Волчьего Царя - и не призвала его ни разу, всё в могилу унесла. Верность Лошади-Матери хранила - а та вон как благодарит... - в голосе-шелесте призрака нечеловеческая боль мелькнула. - Прощай, и сама решай, как с ними снова встретиться. Можешь и живой не вернуться...- силуэт растворился в воздухе, только лёгкий запах лошадиного пота остался...
  
  Инна выдернула листок из блокнота, прочитала несколько раз, наизусть заучивая, благо память цепкая с рождения, потом подожгла листок в пепельнице. Когда потянулась включить настольную лампу - он уже догорал, сворачиваясь. Пепел принял очертания остроухой морды волка. Инна, словно опять кто-то вёл её, добыла мешочек-ладанку, когда-то купленную за понравившийся строгий чёрный вид, из кучи всякого добра, в беспорядке валявшегося в одном из ящиков трюмо, аккуратно переместила туда пепел от листочка, надела на шею - и её затрясло, всё тело мучительно зачесалось, словно сквозь кожу стало пробиваться что-то жёсткое. Зрение обострилось, даже свет настольной лампы резать глаза стал.
  
  Подхватила пакет с "травой", прокралась по спящей квартире - мама похрапывала в своей комнате, ещё не очухавшийся от травм Витя сопел, пристанывая, у себя. Выскочила легко-легко на лестничную площадку, сама удивляясь плавности своих движений, и осторожно подняла крышку мусоропровода - пакет зашуршал тихонько вниз. Всё, не нужно ей это.
  
  III.
  
  - На сердце чего-то тяжело у меня - Гриша заезжал на заправку. - И сны снятся нехорошие - будто кто...
  - Молодой ещё, вон конь какой! - Филипп заржал над собственной шуткой. - Хватит бабьими забобонами башку забивать - нас хранит сам знаешь кто, и уж защитит точно - и меня, и тебя.
  
  Дела в немногочисленной тайной секте после изгнания Инны шли ни шатко, ни валко - новую кандидатуру на пост жрицы после первого же радения пришлось Филиппу с Гришей срочно вывозить и закапывать подальше от города - благо начало зимы было отвратительно сырым, малоснежным, и земля не промёрзла ещё как следует. Так что двум здоровым мужикам, матерясь, удалось выкопать могилку. Сердечко у девки не выдержало, когда дух Лошади-Матери принялся в неё входить, только и всего. Что в таких случаях делать, Филипп, в юности ещё от бабки, одной из последних на земле хранительниц Знания о Лошади-Матери, никаких указаний не получил.
  
  Эх... Тогда и народ небось крепче был, когда его бабка молодой была... И померла, кстати, в глубокой старости, своей смертью - она ведь не дура, как те, что по доброй воле, думая, что знают всё, глотку под тесак подставляли... "жрицы" сраные!. Филипп Ипполитович презрительно сплюнул прямо на пол джипа. Только в этом городе... после того как в двадцатых годах ещё прошлого, получается, века, очередная его секта накрылась медным тазом - дело происходило в Курске, откуда Филиппу Ипполитовичу пришлось спешно уезжать, подпаливши предварительно дом с этими... кто мёртвый, кто обезумевший, а всё оттого, что Филипп на очередном радении им решился Лошадь-Мать призвать в её истинном облике...
  
  Итак, уже много лет спустя лишь в этом городе ему удалось найти было и жрицу - и, двадцать лет спустя - замену этой жрице... да замена-то гнилая получилась, своенравная соплячка! Как все молодые девки, в общем!
  
  Так же было и во времена, когда Филипп сам был их годов - когда ещё по улицам разъезжали мужицкие телеги да господские экипажи, а юный Филипка, сельскую церковно-приходскую школу окончив, уже неся в себе тайные знания, от умирающей бабки полученные, покинул после её смерти родное село да пол-России прошёл, пока не попал в артель плотницкую... в Царицыне, кажется... он уж и не помнил, как предпочитал не помнить и то, сколько ему лет... Слава Лошади-Матери - остановила его по внешнему виду и по силам на сорока годах - не зря в её честь столько крови пролил за всё это время, её питая.
  Первым один из его артельщиков был - тогда дом купцу ладили, а мастер их в соседний город зачем-то поехал. Ну, и запили трое из пяти артельщиков, в кабаке "зависли", как сейчас бы выразились эти... Филипп вновь сплюнул.
  
  Остался Филипп и Мишка Рябой, глуповатый малый - да и хорошо, что не умный. Они тогда решили всё же работу не оставлять, хоть что-то сделать, а как раз жара пала, как работали - ну Филипп и скинь рубаху, без задней-то мысли. А Рябой ну пальцем тыкать - а чего это, дескать, у тебя вместо креста, как полагается, лошадиная башка на гайтане висит? И получил за свой вопрос плотницким топором-то по башке - вот тогда Филипп первый раз и угодил Лошади-Матери, искупал с нужным "причётом" в крови неумного Мишки свой, от бабки доставшийся... его эти дуры-"жрицы" сейчас "кулоном" зовут; да и давай Бог ноги после того из Царицына. Ничего - к цыганам прибился, те зауважали, видя как к молодому "гаджё" лошади тянутся, ровно к родному, с ними тогда года два прокочевал...
  
  Эх, да что сегодня воспоминания-то накатили?! Время к вечеру - сейчас поужинает, да на радение. Как бы дела не обстояли, а раз в две недели хоть - но положено собираться, коли уж народ есть, а то Матерь прогневается, что сил ей не отдают мольбами и грехом свальным... и плохо будет прежде всего ему, Филиппу. О других он не особо задумывался, даже о "правой руке", Грише этом... болване стоеросовом.
  
  Погода терпит, покрученники предупреждены, чтобы одеяла или пледы какие взяли, на землю подстелить - так что сегодня вновь там же соберёмся - полянка добрая, от людских глаз хорошо упрятывается...
  
  IV.
  
  - Ну, Лошадь-Мати, всем коням мати, ныне приступаем - тебя призываем, радеем ради тебя - и ты за нас порадей, - Филипп громко выкликал покровительницу. Несколько человек - Инна, наблюдавшая из-за кустов, их не знала, видимо, уже новые - почтительно опустили голову к земле, где валялись хомут, сбруя и прочие священные для культа вещи. По двум углам поляны горели костерки.
  
  Холод начал проникать даже сквозь утеплённый камуфляжный костюм. Инна присела, стараясь оставаться незамеченной, и тихонько зашептала заученное и каждый день повторяемое, но про себя:
  - Батюшка Георгий, отпусти своих хортов на место сие на скот крупный, на скот мелкий - на тех кто рядом пасётся, твоих хортов не чуя...
  
  Затем, поднимаясь, двинулась к поляне, почти крича:
  - Царь-Волк, сюда приди, силу скотью победи, да не один иди, со свитою!.
  
  - Чего-о? - Филипп Ипполитович находился метрах в десяти от Инны, но изумление и злость его голоса словно пронизали её. - Ах ты... - он грязно выругался - и в это время семь серых теней, словно ниоткуда появившихся, скользнули на поляну...
  
  "Вот же..." - мелькнуло в голове, когда туша хищника обрушилась на него всем весом - и Филипп покатился по земле, стараясь отпихнуть зловонную пасть зверя от лица, издал крик, похожий на ржание, когда клыки прокусили ладонь...
  
  Гриша вытянул нож из-за голенища и кинулся навстречу ближайшему к нему волку. Один из незнакомых Инне, заверещав как заяц, рванул было с поляны куда-то вглубь леса - но челюсти сомкнулись на загривке человека, ломая шейные позвонки.
  
  (над поляной словно облако образовалось - Инна увидела на несколько мгновений, как худая белая кляча отбивается от огромного, с неё величиной, волка с маленькой светящейся короной между ушами, и волк победил...)
  
  И волк, ухватив-таки горло Филиппа Ипполитовича, бешено затряс головой, разрывая. На миг взглянул на Инну, и отступил - в её голове промелькнуло: "Словно добычей делится!". Страха не было, было лишь чувство удовлетворённой мести.
  
  Кровь толчками рванула из горла Филиппа, тотчас же сворачиваясь в коричневую массу... и с телом его начали происходить интересные вещи: оно заходило ходуном и, приглядевшись, сквозь порванную одежду Инна увидела скопище червей, активно кишащих на теле Филиппа. Едва одни, наевшись, видимо, отваливались - чтобы сразу же погибнуть от холода, как их место занимали новые. Скоро от трупа остался один скелет, одетый в остатки дорогого, на заказ пошитого костюма, и зимней кожанки.
  
  Наверху, над поляной, там, где только что Инна видела призрачный бой волка и лошади, что-то зашумело - и на скелет Филиппа, ломая кости, обрушился сверху обглоданный лошадиный череп.
  
  Инна осмотрелась - волки закончили своё дело. Трупы людей валялись там, где их застигла страшная смерть, а хищники собирались вокруг Инны. Та взглянула в глаза одному из них - взгляд сытого зверя, всего лишь.
  Один из волков, самый мелкий по сравнению с остальными, принёс и бросил у ног Инны отгрызенную человеческую кисть с намертво зажатым в ней коротким кривым ножом - то ли в насмешку, то ли как знак внимания...
  Инна вытянула с груди за кожаный шнурок ладанку с пеплом от бумажки, на которую записывала "волчье" заклинание, высыпала пепел перед сидящими волками - и те стали расходиться, не торопясь. Сама ладанка шлёпнулась посреди поляны.
  
  Девушка не помнила, как прошла несколько километров пешком, как заказала наконец такси, как долго говорила с диспетчером - никто из водителей не хотел переться ночью в такую даль...
  
  Страшно ей стало только дома, в постели, когда перед закрытыми глазами калейдоскопом вдруг пролетели все события нынешней ночи. Она закусила руку, чтобы не разбудить домашних, и завыла, по-бабьи совершенно.
  (2010-2012 гг)

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"