Девушка стояла на Большом Краснохолмском мосту ночью. Стояла с обратной его стороны, держась за перила и смотря на медленное и тягучее движение воды внизу. Ток её походил на перекат густой смолы, так и норовившей застыть, но всё же двигающейся вперёд, к своей неизведанной цели.
Как-то раз у соседей сверху прорвало трубу, и квартиру стало заливать водой. Мама пришла из магазина первой, следом с работы пришёл папа - вода мощным потоком вмиг заполнила коридор и всё вокруг - дома плавали диковинные рыбы, виднелись затонувшие суда, на дне квартиры было полно сундуков с золотом, вдали раскинулись развалины Атлантиды - Андрюша плавал над ними верхом на спине дельфина. Дом затопило полностью, а жильцы написали жалобу в управляющую компанию.
Ангелы-хранители сидели за столом и играли в покер. За окном ночь. Широкая круглая лампа аккуратно качалась над фишками и картами. А чёрный котёнок-чертёнок тёрся об ноги игроков, бодая маленькими рожками, и подслушивал.
А может быть, всё не так. На цветах вырастают стены. Дерево любит топор. Пожар очищает дома от книг. Приручить можно только звёзды. Вооружиться можно лишь счастьем. Километры измеряются лишь вдохами. У ветра есть крылья лишь. Горизонт не линия, а лестница лишь с одной ступенью. Люди просыпаются песком сквозь время, но они не умирают. Лишь улетают в сторону неба.
Девушка встретилась с парнем у колонны на Трубной площади, неподалёку от клуба, где должен был состояться стендап. Парень смотрел вверх, чуть наклонив голову набок, и оценивал монумент, скользя по линиям изваяния.
Ребята встретились, как условились, у входа парк Патриаршие пруды. Вдали догорал карминовый закат, выливая в небо переспелое вино, - забродивший нектар лета. Нотки птах, выведенные на нити, заселили провода и звучали разноголосо, но целостно. День зашторил дома сумерками, тихо капающих в минутах. Было тепло и хорошо.
Ребята встретились, как условились, на маяковке. Тверская чуть поодаль привычно шумела под сопровождение уличных музыкантов. Прохожие седлали вечно молодые качели, окружившие памятник поэту на Триумфальной площади, утопавшей в цветах, что драгоценно переливались лепестками, выцеливая дамские носики.
Колёса завращали нетерпеливую планету вперёд: постройки, деревья и прохожие ускорялись и уплывали куда-то за спину, дорога раскатывалась ровной стёжкой, приближая простёртую даль. Спелое лето ещё витало в воздухе, обдувая лица ребят свежим ветерком. И девушка, отпустив парня и расставив руки-крылья в стороны, попыталась этот ветер поймать и обуздать: она почувствовала полёт - чистая механика передвижения, перемещения, верхом практически на двигателе. И нет ничего лишнего.
Она уже не перетянутая струна, она скручена в свой строй, в свою тональность, в своё истинное исконное звучание, и голос её, полный сладкой неги, лился блаженным упоением, чутким, ласковым и мелодичным.
И время замерло в точке напряжённого молчания. Когда надо сказать что-то ободряющее, несущее в себе луч надежды, согревающее и укутывающее в веру в лучшее. Или сказать хоть что-то. Но слов не было на языке. Безмолвие и беззвучие больничной лестницы, ведущей и вверх, и вниз, символизирующей извечность выбора, держащего руку на пульсе вечности, наполнилось лишь сухим трением окурка о поручень и всхлипами девушки.
"Пабло Энфиджеральд, в миру Жора Ковров, не любил своё настоящее имя, потому как победителем себя не считал. Касательно фамилии, Пабло не любил русские "говорящие" (как он сам пренебрежительно говорил), потому как о чём может говорить фамилия Ковров? О том, что Пабло любил ковры, или что его семья эти самые ковры продаёт или производит? Да и фото на фоне ковра Ковров не обладал".