Аннотация: История вымышленная, любые совпадения имён и фамилий случайны
Хмурым осенним утром Тошка, свежеиспечённый адвокат, весёлым колобком перепрыгивая через лужи, мчалась на работу.
Серое беременное дождём небо, вязкая размытая грунтовка и полнейшее безденежье не могли погасить полыхавшего в ней праведного трудового энтузиазма.
Сельская юридическая консультация, куда направили молодого специалиста, приняла её радушно, но платная работа проходила мимо, в руки опытных коллег.
Тошке приходилось выполнять священную конституционную обязанность по обеспечению государством бесплатной защитой каждого, кто в ней нуждался.
Впрочем, государство, продекларированную им же обязанность по оплате труда адвокатов, работающих на его граждан бесплатно, в те далёкие соцреалистические годы не выполняло.
Поэтому, трудясь, денег Тошка не зарабатывала, что, впрочем, нисколько не меняло её отношения к благородному адвокатскому долгу по защите клиентов.
Вчерашняя студентка-пофигистка, она старательно готовилась к каждому процессу. Каждое дело было первым, а потому - новым, интересным и необычным.
Тошка так переживала за своих подопечных, что иногда начинала стыдиться вместо них: словно это она, а не её подзащитный украла и пропила чужую автомагнитолу, или проломила кому-то башку по пьяни, или умыкнула и сожрала соседскую собаку.
Нынешнее же дело никак не укладывалось в её юной и склонной к идеализму голове. Как она не пыталась поставить себя на место подзащитного, понять его не могла.
Особо опасный рецидивист, сорокавосьмилетний Ислямов, после очередного освобождения обзавелся счастливой семейной жизнью, главной составляющей которой была сожительница - пятидесятилетняя Мухарджанова. И жили они хорошо и весело, правда, не долго, ровно до тех пор, пока новоявленный супруг не приревновал свою избранницу к коллеге, также освободившемуся и в честь этого приглашённому к щедрому столу в доме Мухарджановой.
А приревновав, разгневанный сожитель... откусил своей даме нос.
Лицо было неизгладимо обезображено и действия рецидивиста были квалифицированы, как причинение тяжкого вреда здоровью. В перспективе это сулило ему длительный срок без возможности досрочного освобождения, в условиях, очень далёких от южного солнца и повседневного комфорта.
* * *
Народный суд располагался в обычном бревенчатом одноэтажном доме.
Построенный давным-давно богатым деревенским рыбаком для простой, сытой, спокойной и счастливой семейной жизни, он много чего пережил: войны, революции, коллективизацию, экспроприацию... Были в нём и клуб, и библиотека.
А вот теперь он переживал такую напасть, как приезды конвойных машин, боль и слёзы правых и виноватых, обязанность для одних судить, а для других - становиться судимыми.
Рассматривал дело Ислямова сам председатель суда - маленького роста пожилой мужчина с очень суровым и справедливым выражением лица.
Справа и слева его обрамляли народные заседатели, люди невероятно чуткие.
Они благоговейно и мгновенно откликались на слова, жесты и даже интонации председательствующего, склоняя к нему головы, согласно и дружно кивали.
Если председательствующий соизволял грозно нахмуриться, их лица так же суровели, если он допускал во взгляде и интонации иронию, на их лицах появлялись довольные ухмылки, если он призывал их, как положено по закону, обсудить какой-либо вопрос, обсуждение сводилось к мгновенному согласию с любым его словом.
Потерпевшая Мухарджанова в суд не явилась.
Было известно, что она уже перенесла пластическую операцию и нос ей восстановили.
Вот этими то двумя полезными для себя обстоятельствами и воспользовался Ислямов.
Для каждого яснее ясного, что "без носа человек - чёрт знает что: птица не птица, гражданин не гражданин, - просто возьми, да и вышвырни за окошко!"*.
Однако же суд простыми обывательскими умозаключениями и даже цитатами из классиков руководствоваться не может, ему подавай доказательства, такие, как, например, заключения экспертов.
И если на вопрос о том, отрастёт ли снова нос у потерпевшей, то есть о критерии неизгладимости, экспертиза ответила легко - не отрастёт, то на вопрос о наличии или отсутствии обезображения должен был ответить суд.
По закону именно судья решает, стал ли безобразен человек после случившегося с ним несчастья, или так - "шрамы украшают..."
Поэтому Ислямов, прошедший все юридические университеты в тюрьмах и колониях, попытался доказать отсутствие обезображения.
Фотографий Мухарджановой после получения травмы в материалах дела не было и он проникновенно, с напором и надрывом сообщил, что травма нисколько не испортила внешность его сожительницы, что с откушенным носом она стала выглядеть даже обольстительнее, чем прежде.
Прижимая к груди руки, художественно расписанные синими перстнями, церквями и бессмертными изречениями типа "не забуду мать родную", он пылко уверял, что любит эту женщину, что после того, как "подправил" ей внешность, стала писаной красавицей и он полюбил её больше прежнего.
Поэтому никакого обезображения он не причинил!
Пластическая операция не нужна была совершенно!
В связи с этим просит переквалифицировать его действия, считать, что он причинил менее тяжкие телесные повреждения в состоянии сильного душевного волнения, вызванного изменой потерпевшей. Но он уже простил неверную подругу и просит суд не лишать его свободы, так как намерен всю оставшуюся жизнь заглаживать вину перед любимой и превратить её жизнь в сказку.
Патологически честную Тошку, чувствующую с детства враньё всей кожей, корёжило от фальшивых слов и эмоций, извергаемых её подзащитным. Она скукожилась за своим столом и, казалось, жалела, что не было ни малейшей возможности спрятаться под ним совсем. Но, в полном соответствии с требованиями адвокатской этики, готовилась двигаться по этому глубокому, промытому ложью, руслу.
И в то же время она думала:
- А на что я способна в ревности? Вот мой муж, обожаемый Петечка, его тело изучено вдоль и поперек, в любой момент я могу представить, как с открытыми, так и с закрытыми глазами его всего, начиная от проплешинки на рыжей маковке и заканчивая ногтями на пальцах кривых ног, и всё - драгоценно, любимо, неповторимо и ненаглядно.
- Могу ли я в помутнении разума, ослепнув от накатившего гнева, посягнуть на это всё моё самое-самое и откусить, пусть даже не нос, а палец?
Тошку даже передёрнуло от такого святотатства.
- Никогда! Вот убить в порыве ревности могла бы, а откусить что-нибудь - нет!
- Так что же, получается, что особо опасный рецидивист Сабит Ислямов гуманнее, чем я, адвокат Антонина Спасова?! Он-то оставил своей сожительнице жизнь, а я допускаю, что могу эту жизнь отнять?
Страшно развеселившись от этого дурацкого умозаключения, Тошка смело, почти не краснея и не заикаясь, произнесла свою защитительную речь.
В ней она, конечно, сказала о том, что все сомнения в доказанности обвинения толкуются в пользу подсудимого, а не увидев потерпевшую Мухарджанову как до, так и после травмы, как до, так и после пластической операции, с полной уверенностью сделать вывод о том, как повлияла травма на её внешность, невозможно, и прочее, и прочее...
В общем, в полном соответствии с законом и нормами адвокатской этики, она сказала всё, или почти всё, что должен был сказать адвокат в таком случае.
Председательствующий слушал, посматривая искоса на аппетитненькую Тошку хитро поблёскивающими чёрными глазками, народные заседатели уже хотели размяться и выпить чаю, а угрюмый Ислямов истерично щёлкал суставами пальцев рук и думал о том, в какую он попадёт зону.
Срок Ислямову закатали на полную катушку. Не помогла презумпция невиновности.
А здание суда вскоре сгорело.
Видно, не выдержала деревянная душа дома такого надругательства над мечтами его дореволюционной юности.