Сегодня тридцатое сентября - твой день рождения и православный праздник, день памяти святых великомучениц Веры, Надежды, Любви и их матери Софии. Ровно тринадцать лет прошло.
- Раз я обещал, значит расскажу. Слушай.
- День тогда выдался такой же, как нынче: тёплый, душный, ни ветерка. Огромные тополя блистали зелёной листвой и не собирались желтеть, надеясь, что уж в этом то году лето не закончится, не придут ни промозглая осень, ни колючая зима. Знойное лето до отказа забило базары щедрыми дарами: огромные арбузы и ароматные дыни, сладкий виноград и сочные груши, солнечные помидоры и нежные огурчики - всё, что душе угодно, ешь, запасай на зиму, радуйся жизни.
Сухой, прокалённый дочерна солнцем старик, звеня странным ажурным протезом из алюминиевого уголка, обернулся к девочке-подростку, свернувшейся уютным калачиком на потёртом кожаном диване:
- Ты что хочешь, детка, котлетки пожарить или просто рыбку? Хорошо, котлетки. Принеси-ка пару-тройку помидор и зелёное яблочко. Ну и что, что рыбку принесла. Не ленись, в рыбные котлетки надо обязательно перекрутить очищенное зелёное яблочко, так вкуснее. Помидоры - для пропаривания. Сейчас река стала совсем чистая, и рыба здорова, но котлеты из речной рыбы всё равно обязательно надо пропаривать.
Старик ловко выпотрошил огромного судака, снял филе и прикрутил к полированному столу с массивной столешницей из красного дерева древнюю мясорубку.
- Ну вот, молодец. Хорошо, буду рассказывать дальше. Почисть пока яблочко. И пару луковиц.
- Странное это было время. Люди будто захлёбывались от жадности и бесстыдства. Словно никто из властьпредержащих не думал о том, что жизнь конечна, и за всё придётся держать ответ. А если задумывались, то тут же находили оправдание: не только для себя стараюсь, для детей, для внуков, всех обеспечу, на всю жизнь. И продолжали хапать, используя свою власть, силу, даже законы стали писать специально под себя, что бы легче было обогащаться, обкрадывать народ. Откуда знаю? Так я же юристом был, юрисконсультом вот на этом самом заводе - старик махнул рукой в окно, на лес из огромных труб.
- Здесь же твоя мама работала, озеленителем, по гражданскому договору. Поливала деревья, ухаживала за газонами и цветниками. Откладывала деньги на зиму, потому что другой работы не было.
Дед кряхтя, опираясь на единственную ногу и держась двумя руками за столешницу, уселся в кожаное кресло и стал вертеть ручку допотопной мясорубки.
- Может быть, это слишком сложно для тебя, но постоянные рабочие и работники по гражданским договорам имели совсем разное положение. У рабочих - всевозможные блага, социальная защита, а у "договорников" - всего лишь маленькая оплата и никаких прав. Только вредным газом они дышали одинаково. Если договорники заболевали, то пособия им не платились. Беременных выгоняли моментально и беспощадно. Поэтому то твоя мама до последнего дня скрывала ото всех, что ждёт тебя. Утягивала живот, к врачу на учёт, как беременная, не вставала. Но она очень хотела тебя и очень любила. Правда. Она очень хотела иметь детей, но дважды рожала мёртвых - твоих братиков, детка.
- Гулюшка, я же тебе рассказывал: под нашими ногами огромное месторождение нервно-паралитического газа. Не бойся, сейчас нет никакой опасности. А в то время утечки случались частенько, бывали выбросы, люди болели, даже умирали. Это газ такой: его один раз вдохнёшь, и всё. Паралич дыхательной системы. Да не бойся, я всё надёжно перекрыл, зацементировал, сразу же.
- Так вот, договоры для твоей мамы и для других таких же бесправных работников составлял я. И ещё много чего делал: мне по должности полагалось свято охранять интересы хозяев и беречь каждую их копейку. И я, и все другие работники предприятия прекрасно знали об опасности, о том, что настоящие сведения об отравлении природы и людей утаиваются, что благополучие в радостных рапортах начальства - сплошная показуха и ложь. Но совесть приходилось прятать поглубже: в нашей области это было единственное предприятие, где платили нормальные деньги.
Старик тяжело вздохнул, придвинул к себе миску с фаршем, стал лепить котлеты и тут же отправлять их на сковородку, шипящую раскалённым маслом на походном примусе, растопырившем паучьи ножки на роскошном столе:
- Но совесть - это такая странная субстанция. Если она есть, то сколько ни прячь её, ни пристукивай самообманом, не замазывай деньгами, она всё равно вылезет и будет зудеть, болеть, не давать спать, есть, радоваться жизни. Со мной так и случилось. Про истинное положение дел на заводе я знал слишком много, и бесконечно тошно мне было дальше изворачиваться и врать - и в глаза людям, и в судах, но уйти не мог - детей, внуков надо было растить-учить, помогать, на ноги ставить.
- Видишь, и у меня такое же оправдание, как и у олигархов. Он невесело засмеялся и продолжил:
- Русский мужик, когда совесть не давала спать-есть спокойно, а изменить он ничего не мог, начинал пить. И я не исключение. Даже на работе ухитрялся прикладываться к бутылке.
- Так и в этот день: поругался с начальником отдела, выпил стакан коньяку и пошёл в службу охраны труда, понёс документы. Только на солнышке развезло меня сильно, опьянел, и вместо соседнего подразделения оказался я на железнодорожных путях.
- А мама твоя в это же время почувствовала, что ты готова появиться на свет и побежала в заводскую медсанчасть. Только добежала, всё и случилось. Ты выскочила из неё стремительно, как пробка из бутылки шампанского, хорошо, хоть успели на кушетку уложить и тут же подхватили тебя. Мама увидела тебя...
- А я не увидел электричку. Я её не увидел, но в последний момент почувствовал движение горячего воздуха, вой сирены и визг тормозов и успел отшатнуться. Но нога осталась на рельсах, и десятки стальных колёс прокатились по ней. Слава Богу, ты не можешь себе представить той адской боли. Я орал, выл, как сумасшедший.
А в медсанчасти дико кричала твоя мама. Ты ведь знаешь, что ты не обычная. Вот и твоя мама увидела тебя - без ножки, с большой опухолью на головке и стала кричать от горя, безысходности, чувства собственной вины. И боли. Она выла, как раненый зверь, проклинала и этот завод, и этот газ, и всех этих бессовестных людей, и эту беспросветную жизнь. Она ведь не могла знать, что ты такая умная и способная, она решила, что ты вот-вот умрёшь, так же, как и твои братики. Мне было очень больно, но твоей маме было в сто, в тысячу раз больнее - ничто не сравнится с душевной болью матери, страдающей за своего ребёнка. Она ведь подумала, что сама виновата в том, что ты родилась не такая, как обычные дети - вынуждена была всю беременность работать на опасном производстве - для того, чтобы просто жить.
Старик опустил седую косматую голову и замолчал, вспоминая тот страшный осенний день: жаркий, солнечный, безоблачный, в котором вой несчастной матери-одиночки положил конец человечеству.
Его самого спас, по-видимому, тот стакан коньяку, что завёл на рельсы и не позволил умереть от болевого шока. На его истошные крики о помощи никто не выскочил из остановившейся электрички, никто не выбежал из соседнего здания службы охраны труда. Из медсанчасти доносился дикий крик такой силы, что казалось, воздух над дорогой дрожал не от зноя, а от этого звука.
Он сдёрнул с себя галстук, перетянул бедро над обломками кости, разодранными артериями и лохмотьями мышц и пополз к медсанчасти. Наступила мёртвая тишина: по дорогам не двигались машины, не слышно было голосов людей. Хрипло крича, стоная и ругаясь, забрался по низким ступенькам в чистенькое одноэтажное здание.
Услышал слабый писк новорожденного. В приёмном покое, среди трупов, в луже материнской крови, нашёл крохотную девочку.
Старик вспоминал, как перевязывал и обрезал пуповину, как прикладывал малютку к груди мёртвой матери, надеясь, что найдутся хотя бы несколько капель молока для спасения жизни ребёнка. Как потом обкалывал свою рану анестетиком и, превозмогая боль и головокружение, удалял размозжённые ткани и накладывал швы.
Он строго посмотрел на свою собеседницу:
- Солнце моё! Я ведь просил тебя без разрешения не заглядывать в мою голову! Не хитри! Тренировки мы устраиваем специально, ты помогаешь мне вспоминать всё, что я знал, читал, видел и запоминаешь всё это сама. А сейчас я тебя не просил! Тебе не надо видеть её лицо в тот момент. И не уговаривай. У тебя есть фотография на удостоверении личности - пожалуйста, смотри, какая она была, твоя мама. Вот видишь, какая красавица: лицо круглое, как луна, узкие раскосые глаза, чёрные прямые волосы, короткий приплюснутый носик - совсем, как у тебя. Маленькая, худенькая. С кожей цвета абрикосовой пастилы, прожаренной на солнце. И имя у вас одно - Айгуль. Ты же знаешь, я тебя так назвал в честь мамы.
- Учёные доказали, что все люди, во всём их многообразии, произошли от одной-единственной праматери, Евы. Мы все были, можно сказать, родственниками и имели единый генетический код.
- Я, конечно, могу только предполагать, что крайняя степень горя, которую испытала твоя мама, её боль и крик воздействовали на генотип всей человеческой популяции в целом. Словно её вопль вызвал резонанс в клетках окружающих её людей, который затем повлёк цепную реакцию разрушения генетической устойчивости каждого человека в отдельности и всего человечества в целом. Мгновенно, в течение нескольких секунд погибли люди в санитарно-защитной зоне газового месторождения. Все, кто работал на комплексе по добыче газа. Не уцелел никто, кроме тебя и меня. Их словно отключили от жизни.
- Первое время ещё поступала информация. Волна смертей шла вслед за солнцем. Затем, в течение суток, мир затих. Не уцелел никто: ни хорошие, ни плохие, ни богатые, ни бедные. Не спасли ни роскошные особняки и яхты, ни свинцовые убежища, ни брильянты и груды золота. Не помогли ни бомбы, ни снаряды, ни подводные лодки и атомные установки.
- С их помощью невозможно уничтожить врага внутри себя. Этим надо было заниматься раньше. Тысячу лет нам твердили: не убий, не укради, возлюби ближнего своего как самого себя... Люди продолжали и убивать, и грабить, и ненавидеть... Миллионы матерей исходили криком над телами своих несчастных детей - и ничего не случалось. Мир продолжал катиться по наезженной колее - к аду. Видно, существует критическая масса греха: в тот день человечество превысило её и рухнуло в никуда. Не знаю, почему я остался жить. Может быть, для того, что бы не погибла ты. А может быть, моя боль и мой крик возникли одновременно с болью и криком твоей матери, усилили резонанс, и он меня миновал...
Он снова ушёл в себя, вспоминая: вначале было не до поисков выживших - рубцевалась культя, надо было выхаживать ребёнка, переключить системы аварийного жизнеобеспечения на кабинет генерального директора, ставший их жилищем, перекрыть все возможные источники утечки газа, сжечь умерших. Потом он смастерил протез, и начал, укладывая малышку на заднее сиденье автомобиля, выискивать уцелевших, благо машин, заправленных бензином до отказа, возле заводоуправления - сколько угодно, на любой вкус. Не нашёл никого. Его семья - жена, дети, внуки - все умерли, точно так же, как и остальные люди. Надеялся, что уцелели Божьи угодники, монахи, посвятившие себя посту и молитвам. В монастырях была та же страшная картина, что и повсюду. Нет, это слишком тяжело, надо отвлечь её:
- А помнишь, как ты в пять лет отрастила себе лисий хвостик? Мы в степи увидели лисичку - корсака, и ты захотела такой же хвостик. Ну, отвалился он не потому, что не получился, а потому, что надоел. Ножку ты вырастила себе в полтора года, когда тебе надоело ползать и захотелось побегать.
- Да, конечно, помню, как вылавливал тебя из озера, когда ты первый раз телепортировалась - ты так за лотосом потянулась. Выловил тебя, а ты вытащила лотос. Крепко вцепилась в стебель маленькими ручонками! Зато ты сразу же поняла, как это опасно, и стала осторожной.
- Смотри-ка, опять твой друг Кешка объедает иву. Скоро до роз доберётся. Иди, отгони его.
Она мгновенно переместилась в нужную точку пространства и появилась перед вожаком сайгачьего стада, мирно щипавшим листву у здания заводоуправления. Сайгак испуганно отпрыгнул, стадо шарахнулось вслед за ним, помчалось серой тучей прочь, к степному ковыльному морю, стелившему длинные шёлковые волны под ласковыми ладонями свежего ветра. Футболка Айгуль мелькала белой бабочкой среди мчащихся антилоп, девочка легко бежала рядом с вожаком, поглаживая любимца по холке.
- Ой, деда, как есть хочется, дай скорей котлетку.
Казалось, звонкий голос появился прежде Айгуль.
- Ну, слава Богу, первый раз за день рот открыла. Ты со своей телепатией совсем говорить разучишься.
- Мы ведь с тобой скоро поедем в большое путешествие, будем искать. Может быть, хоть на каком-нибудь континенте, хоть один человек остался в живых. Возможно, есть на земле люди, испытавшие страшную боль одновременно со мной и твоей мамой. Возможно, это спасло их от смерти. Возможно, они не погибли от болевого шока, и сердце не разорвалось у них от горя. Возможно, они хорошие люди. И мы найдём их. И ты не будешь одинока, когда меня не станет.
- Пойми, ты можешь испугать непривычного человека своими удивительными способностями. Поэтому, постарайся вести себя, как обыкновенный человек, как я.
- Твой двойной мозг закрыт волосами и выглядит, как высокая причёска. Ещё салатика?
- Деда, а если никого, кроме нас, нет?
- Ну, если не найдём никого, станешь королевой дельфинов. Они умные и добрые.
Старик опустил седую голову и вновь окунулся в горькие воспоминания того дня, когда вместе с человечеством окончательно умерли его Вера, Надежда, Любовь. И мать их, София - мудрость.