- Мама, а ты когда придешь? - отрывается от игрушек трехлетний Сережа.
- Скоро.
- Не задерживайся, - это уже муж. - Мне в восемь идти надо будет.
- Да не задержусь я!
Надя начинает закипать. Сколько можно! Вечер вальса дважды в неделю, и то по средам частенько срывается. А семья смотрит на ее сборы чуть ли не с укоризной, будто она невесть что делает, отнимая у них эти два с половиной часа праздника для себя.
- Мам, а ты мне ручкой помашешь в окно?
- Обязательно.
Она хватает плащ и, надевая на ходу, выскакивает в прихожую. Муж выходит следом.
- Только не забудь помахать, - вполголоса говорит он. - Прошлый раз забыла, так Сережка меня до самого твоего прихода мучил: "Почему мама мне в окно не помахала?"
У Нади сжимается сердце, она целует сына, который, наконец, разыскал тапочки, чтоб выйти из комнаты.
- Не забуду. Пока.
Замок щелкает за спиной. Уф!
"Свобода, свобода!" - напевает мысленно Надя, сбегая по ступенькам. С этой секунды она больше не мама и не жена, а вовсе Прекрасная Дама. И ее ждут два часа сплошного счастья - танец, музыка, галантные, не менее прекрасные кавалеры... Как здорово на улице! Почти лето, можно не застегивать плащ, пусть развевается, как мантия. Надя стремительно пересекает двор, огибает дом, еще пара десятков метров - и она в лесу. Самом настоящем. Такой уж у них район, Академгородком называемый. Не то город среди леса, не то лес среди города. Правда, города последнее время все больше. Но и лес не сдается, еще хоть куда, заблудиться можно, если сойти с тропинки, в малиннике застрять. И белки есть. Вот и одна из них, ух ты!
Надя восхищенно замерла: прямо на уровне ее глаз закачалась ветка березы под тяжестью прыгнувшего зверька. Белка изумительной красоты, как на открытках рисуют: ярко-рыжая, с пышным хвостом. И откуда такая взялась, по весне-то?
Белка несколько секунд сидела неподвижно, уставив на Надю блестящие черные глазки. Вдруг скакнула вперед, уцепилась всеми четырьмя лапками за ветку, хвост на отлете, и зацокала:
- Чак-чак-чак-чак-чак! - звонко так и сердито будто.
- Привет, - улыбнулась Надя и сунула руку в карман. Ничего съестного, жаль!
Поняв, что подачки не будет, белка развернулась и ускакала прочь.
- Чак-чак-чак-чак! - донеслось с высоты.
- Пока, - Надя, смеясь, подняла руку. Ах, ты ж!..
Смех пропал, очень захотелось куда-нибудь сесть и заплакать. От отвращения к себе и горячей, детской обиды на себя же. Как наяву увидела она недоуменно-разочарованное лицо Сережи, сползающего с подоконника. "Мама опять не помахала" - без слез, по-взрослому печально и горько, простая констатация факта.
Назад, бегом. Вот и окно. Пустое - ну, ясно, какой разумный человек станет тут торчать, когда мама уже скрылась за поворотом... бесповоротно.
- Се-ре-жа!
Ничего.
- Сережа! - голос грозит сорваться на слезы. - Сере-жа-а!
За стеклом замелькало, на секунду показалась светлая макушка и вновь исчезла. Ага!
- Се-ре-жа!
В окне вырастает ее чадо целиком, от коленок и до прижатых к стеклу носа и ладошек.
Добрых пять минут мать и сын машут друг другу, пишут что-то в воздухе и на стекле. Рядом с мальчиком появляется еще одна фигура. Папа. Стучит пальцем левой руки по запястью правой. Ах да, время! Надя и забыла, что вышла на улицу вовсе не затем, чтобы играть с сыном... Верней, не только затем.
Теперь она движется по двору короткими перебежками, оглядываясь через каждые три-четыре шага. Вот ее уже не видно из окна, можно идти не оборачиваясь. Но что-то не пускает, тянет еще взглянуть на свои окна. Надя, как при игре в прятки, пригибаясь, выбегает из-за угла. Так и есть - сын все стоит на подоконнике. В полный рост.
- Пока-пока, - шепчет Надя, очередной раз делает пальцами знак "виктория", мол, приду через два часа, и огибает дом.
Вот теперь все, можно и развлечься. Не забыть еще купить пару "Чупа-Чупсов", и лучше прямо сейчас. А от "Вальсов" останется больше часа - пропасть времени!