Рябых Валерий Владимирович : другие произведения.

"Случай на станции Кречетовка"

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Решил напечатать полностью последнюю (вычитанную) редакцию своего романа "Случай на станции Кречетовка", так как в печати он никогда не выйдет, ибо живем в мире, где правит бабло. Печатаю как и положено для издательства: аннотация, синопсис, текст романа (весь текст полностью). Читайте господа и, пожалуйста, критикуйте, не жалейте автора...
  Случай на станции Кречетовка
  Роман
  Глава I
  Весть о жестоком убийстве снабженца Семена Машкова и о пожаре, спалившем домишко холостяка, облетела Кречетовку в полчаса. Да и немудрено, ибо поутру "женская половина" поселка обреталась на станционном рынке, покупая втридорога, или обменивая на носильные вещи июньскую зелень и ранние овощи у окрестных колхозников. А мужья и сыновья домохозяек, не взятые на фронт по здоровью или броне, успели обсудить эту новость на утренних пересменах в линейных предприятиях.
  Люди мололи, конечно, чепуху, но одно знали твердо - убийство и поджог дома не случайное совпадение, а намеренная жестокая расправа.
  Семена нашли возле здания узлового клуба - громадного красавца, скорее уместного областному центру, нежели рабочему поселку. Тело в неестественной позе распласталось на асфальтной дорожке, проложенной к забытой в войну танцплощадке. Даже на взгляд дилетанта, - обыкновенной поножовщиной или, на худой конец, злодейским грабежом тут не пахло. Интенданта ОРСа не только умело зарезали - мужчине выкололи глаза и откромсали язык. Такого изуверства в обильном криминальном прошлом Кречетовки еще не случалось.
  Ну, ладно, убили и надругались - зачем же еще и дом-то сжигать? Вот загадка, так загадка...
  Предположений было много, но главное из них - Сенька пострадал на любовной почве, мужик холостой, ходок еще тот. Только уж месть вышла излишне варварской и удел лиходея, тут каждому понятно, - "вышка"! То, что убийцу найдут мало кто сомневался - чай, не город... Нашлись фантазеры, что подкинули даже меркантильный мотив, якобы у снабженца в кубышке спрятаны золотые червонцы, еще царской чеканки. Мол, наворовал добра у ОРСа, ну и сторговал ворованное на сторону. Что уж явная ерунда. Да и вовсе не вязалось такое скрытное корыстолюбие с еще не старым, компанейским и любящим выпить мужиком.
  Вездесущие кречетовцы уже побывали на пожарище, проявив простительное для мещанской психологии любопытство, благо идти недалеко. До Садового проулка, где жил бедолага, из каждого конца жилмассива ходу не больше сорока минут. Зрелище жалкое - вместо привычного взору ладного строения остались только обгорелые стены с черными глазницами окон. Двускатная крыша провалилась вовнутрь. Горелые стропила торчат наружу, как обглоданные вороньи перья. Пристройка деревянной террасы сгорела дотла, только куча серой золы в останках фундамента. Земля вокруг нещадно истоптана, заборчик поломан, везде валяются истерзанные пожитки и смешанный с грязью скарб. Пожарные приехали быстро, но домик снабженца сгорел как спичка.
  Если быть честным, кречетовцев уже не удивить видом пожарищ. За год, что идет война, в Кречетовке от частых бомбежек пострадало уйма казенного и частного жилья. Порушенные и обгорелые строения, как гнилые, сломанные зубы в щербатом рту, черными провалами зияют на ровно проложенных улицах поселка. Но ту беду творил поганый фашист - лютый враг, вызывающий злобу и ненависть. А вот кто здесь приложил подлую руку?.. Вот в чем загвоздка для жителей поселка. Такая неопределенность рождала подозрительность и страх.
  Однако людское любопытство, как говорят, пуще неволи. Нашлись даже такие, кто навострил лыжи в старую местную больничку (труп свезли в тамошний морг), чтобы из первых уст - от болтливых санитарочек, разузнать о неслыханном членовредительстве. А коль повезет, то даже и увидеть "растерзанные" останки.
  Будь Машков человеком непримечательным, тихой мышкой - убийство знакомого не вызвала бы такого бурного ажиотажа среди обывателей. А он мужчина видный. Не то чтобы ростом вышел, или какой приметной статью, нет, но имел редкое свойство - быть среди людей центром внимания, центром притяжения. Где Семен там шутки и прибаутки. Даже в озябших до дрожи людей, томившихся в очереди к колонке (подачу воды часто перекрывали), малый вносил ноты оптимизма. Снабженец имел способность менять настрой толпы с дрянного на бодрый. Он как "массовик затейник" мог подобрать душевные ключи к разнородным типам людей. Не сказать, что его любили, но Машков являлся для большинства своим в доску парнем. Ну ладно, скромные работяги и домохозяйки... но даже местные урки и станционная шпана, коих с избытком водилось в Кречетовке, своеобразно уважали Семена. И не из-за того, что держал себя по-блатному, или давал безотказно на выпивку, - жаловали так просто... Да и величали "земелей", "кирюхой" - и все тут. Надо честно сказать: смерть снабженца никого не оставила равнодушным.
  И вот, наиболее любознательные индивиды зажухались в зарослях сирени, что дико росла в обширном парке напротив здания поселкового совета. Половину барачного строения занимало отделение милиции. Собрались две группы смельчаков, делавших вид, что не замечают друг друга. В одной, относительно взрослой, заводилой оказался местный блатной по прозвищу Космыня. Главарь на присущей молодчикам фене растолковал шпановатым приятелям, что их задача - выведать, кого "мусора" потащат на допрос, ну, или кто сам придет "стучать". Вторая группа состояла из окрестных ребят - старшеклассников. Школа-десятилетка расположилась по другую сторону тенистых аллей. Здешние урочища пацаны изучили вдоль и поперек, оттого выбрать удачный наблюдательный пункт мальцам не представило труда. Школьники, начитавшись Конан Дойла, возомнили себя заправскими сыщиками, ничуть не хуже Шерлока Холмса. Правда, конкретной цели перед ними не стояло, ребята следовали лишь "спортивному интересу".
  В десять утра, как по заказу для затаившихся "разведчиков", у поссовета остановилась запыленная эмка-воронок. Из передней дверцы вылез долговязый милиционер с кубарями в синих петлицах и скорым шагом, чуть ли не бегом, припустил в отделение. Следом за ним, уже не спеша, вышли из "эмки" средних лет худощавый пехотный капитан и второй, пониже ростом, плотного сложения, во френче с двумя шпалами на темно-красных петлицах - явно большой начальник. Командиры закурили, и стали мирно беседовать, лениво прохаживаясь по дорожке.
  - Селезень, сука! - отрекомендовал гэбэшника Космыня. - Бугор городской управы... второго, вояку, не знаю, наверное, с военной комендатуры... Смотри, братва, сейчас нашенские "властя" на полусогнутых подвалят.
  Не стоит быть провидцем... В самом деле, вскоре, на ходу застегивая ворот кителя, поспешал местный участковый. Следом за ним из другой двери трусил председатель совета Игнатов, рано облысевший толстячок в полувоенном френче, чиновник уже загодя обтирал пот с лысины.
  - Товарищ старший лейтенант госбезопасности, младший лейтенант милиции Филишин по вашему приказанию прибыл, - как можно громче отрапортовал служака и подобострастно встал навытяжку.
  - Чего орешь? - одернул милиционера Селезень, и что-то добавив, лениво протянул кисть председателю совета. Тот нежно пожал ее, аж двумя руками, и быстро-быстро залепетал, словно в чем-то оправдываясь. Чекист прервал излияния Игнатова угрожающей репликой:
  - Потом... потом с тобой разберутся...
  Толстяк, застигнутый врасплох столь страшными словами, мгновенно осекся, посерел в лице и отошел в сторону, потупил голову.
  - Садись вперед, - скомандовал Селезень участковому. И приказал в сторону посыльного милиционера: - Покарауль тут, Семченко! - И уж тихо предупредил капитана: - На место убийства ехать нет смысла, давно затоптали. Так со стороны посмотрите на узловой клуб, чтобы иметь общее представление, - усаживаясь поудобней, покряхтывая, добавил: - Пожарище наши облазили, ничего путного не нашли, одно горелое шмотье. Естественно, от бумаг и денежной наличности и следа не осталось. Прокатим мимо потихоньку, чтобы внимания зевак не привлекать. А после поедем в узловую больничку, у них главврач мужик что надо, хирург еще старой закваски, такие люди теперь на вес золота.
  Проводив бегающими глазами отъехавший "воронок", Космыня пояснил приятелям:
  - Сычи на место поехали, смотреть, где жмура обнаружили. Потом труп обнюхивать станут. Так что... двое останутся, - ткнул пальцем в самых молодых, - остальные поканали отседова!
  Догадливые школьники также смекнули, что эмка направилась в сторону клуба, но из-за отсутствия иерархии в собственных рядах, всем скопом метнулись в том направлении.
  
  Кречетовка известна на всю Россию еще с дореволюционной поры. Созданная в год смерти Карла фон Мекка - главного подрядчика Общества Московско-Рязанской железной дороги, к началу нового века она стала крупнейшей на юго-востоке страны сортировочной станцией. Постепенно, с годами, вокруг образовался густо заселенный рабочий поселок. Кварталы которого длинной виноградной гроздью облепили необозримое паровозо-вагонное царство. Станцию, удобства ради, по ходу движения расчленили на отдельные уделы: Кречетовка три, два, четыре, один, пять. Почему назвали в таком загадочном порядке - ведомо только "отцам основателям"...
  Разумеется, на узле имелись паровозное и вагонное депо, и несчетное количество железнодорожных служб и предприятий, каждое имело собственную контору и огражденные заборами службы. Трудно представить - сколько нужно людей, чтобы обслужить такую махину, растянутую на пять километров. Поначалу при строительстве станции подвизались артельщики и "охотники" из окрестных сел и деревень, расположенных в пешей доступности. Да и имя Кречетовке дали по названию соседнего старинного торгового села. Затем густо повалил мастеровой люд из ближнего города и окрестного уезда, а позже, при советской власти и из окружающих районов и областей. Народу уйма, с семьями, с малыми детьми - платили как нельзя лучше, такой шанс еще поискать по жизни.
  Вот и строились, громоздили собственные домишки поближе к месту работы. Вагонники - рядышком с вагонным, паровозники с паровозным депо, да и другой рабочий люд поблизости. Для привлеченных со стороны специалистов дорога построила казенные строения с многокомнатными квартирами. Высоколобому инженерному персоналу возвели три каменных дома, изысканной столичной архитектуры - с рустованными, ажурной кладки стенами, замысловатыми оконными проемами, парадными лестницами, не хватало лишь кариатид и атлантов под балконами. Но зато - все удобства в наличии. В губернском городе такого жилья еще поискать.
  При новой власти бытовые аппетиты инженеров, конечно, уменьшились, однако числом спецы резко прибавили. Пришлось строить так называемые итээровские дома: двухэтажные, простенькие по стилю, одни рубленные из бревен, большинство же засыпных, оштукатуренных по фасаду.
  Но советская власть и Наркомат путей сообщения проявили неслыханную заботу и о простом рабочем человеке. В конце двадцатых годов, по единому генеральному плану поселка было выстроено свыше сотни типовых четырехквартирных домов с собственными приусадебными участками и коллективными сараями. Представляете - четыреста семей рабочих железнодорожников получили бесплатное жилье! Пусть удобства на улице, пусть топить печь, но зато - какие хоромы! Просторные комнаты, высоченные потолки, светлые окна, - одним словом, благодать! Жилмассив разместился на Третьей Кречетовке и назывался "Комстрой". Прямые улицы с тротуарами, палисадники ограждены однотипным штакетником. Дождались люди - пришло светлое будущее!
  И народ понимал, и ценил проявленную заботу о трудящихся. По чистому зову души кречетовцы разбили напротив домов цветочные клумбы. Улицы "Комстроя" вели к парку и клубу - и везде цветы, незабываемо красочно было в конце лета, когда расцветали гроздья махровых георгинов, - одним словом, живи и радуйся.
  Необычайно расцвела Кречетовка перед войной!
  Восхищал масштабами четырехэтажный клуб-дворец, с портиком из шести дорических колонн, единственный такой по Ленинской дороге. В сквере перед ним памятник вождю, - Сталин на постаменте в полный рост, как в областном городе и даже лучше. Через день крутили новые фильмы, в воскресенье шли детские сеансы, за сущие копейки. В зале на втором этаже, где в нише скульптура Ильича - танцы для молодежи по выходным, а по субботам для семейных пар. На верхних этажах и в боковых приделах комнаты кружков по интересам - развивай вкус и талант. Музыкантам выдавали инструмент, танцорам и актерам костюмы и реквизит - бесплатно. Три библиотеки: профсоюзная, техническая и детская. Во взрослых читальнях кожаные кресла, ковры и дорожки на полу, ну, как в Кремле. И везде по стенам развешаны писанные маслом картины в золоченых багетах, а на самых видных местах - портреты руководителей страны, тоже в солидных рамах. Конечно, имелся и просторный буфет, ну как без него. Главе семьи - свежего пивка, супруге - лимонадику (у ОРСА имелся ситровой цех), детишкам - мороженое или конфет. В клуб ходили отдыхать семьями. Мужчины играли на бильярде или читали свежую прессу, женщины больше толпились у стола закройщицы или заседали в зальчике женсовета, туда сильному полу ход закрыт. У детей свои забавы. Главным развлечением, конечно, считалось кино, но часто гастролировали артисты с концертами и спектаклями, даже циркачи и фокусники заезжали.
  По той же боковой улице тянулась широченными окнами краснокирпичная школа десятилетка, выстроенная в начале тридцатых. Что поделать, теперь двухэтажное здание превратили в фронтовой сортировочно-эвакуационный госпиталь. Но до войны школа являла собой своеобразный университет. Почему так пафосно? Так тут помимо обыкновенной ребячьей школы, по вечерам занимались шэрээмщики. Недоучившаяся рабочая молодежь, да и взрослые люди после трудового дня устраняли пробелы в знаниях и получали аттестаты о семилетнем или среднем образовании. По обыкновению бывшие выпускники не порывали тесных связей с альма-матер. Став взрослыми, люди делились с педагогами наболевшим, несли радости и горести, получая здесь дельные, и иногда и нелицеприятные советы. Но и как не похвастать собственными достижениями перед старым наставником, зато, сколько ликующих чувств испытывал человек, получив отеческое одобрение или восхищение. К слову, и сами учителя подобраны на славу, обыкновенно в железнодорожных школах зарплата повыше, шли туда люди просвещенные, иные с университетскими дипломами. Имелись даже бывшие гимназические преподаватели. Ну, а директор - натуральный сановник, да и для жилья ему предназначался отдельный флигель при школе.
  Да что еще присовокупить? В поселке имелась узловая больница с терапией, хирургией, поликлиникой и детским стационаром с роддомом. Имелась баня с женским и мужским отделениями, ставшая в войну санпропускником. Предприятия имели собственные столовые и закусочные. Ну, а уж магазинов продуктовых и промтоварных, и коопторговских ларьков по пальцам не пересчитать. Имелся даже книжный магазинчик, а на рынке приютился киоск "Когиза". Но никого не оставлял равнодушным магазин готового платья, с галантерейным и обувным отделами. Зеркальные витринные окна по фасаду, стены внутри расписаны красочными панно на темы видов спорта. Сильный пол бесстыже привлекали соблазнительные фигуры атлеток, обтянутых трико, а то и чуть не нагишом, в трусиках и маечках. В торговом зале стоял густой парфюмный запах, блистали полированные прилавки, манили примерочные с плюшевым занавесом на кольцах, улыбались нарядные девушки продавщицы. Что касается женщин, то дамы входили в магазин неизменно в приподнятом настроении. Даже если нет лишних денег, да и получка нескоро, - не беда. А глаза на что, - любуйся модными фасонами одежды, оценивай нарядность, практичность, красоту... смотри воочию, а не с клубного киноэкрана.
  Для мужчин организована ОРСом столовая-ресторан, не менее величавое эклектичное сооружение. Там постоянно имелось холодное пенное пиво. Ну, а состоятельным клиентам во втором зале прислуживают модно одетые официантки в крахмальных передниках. Тут гостю и винишко с водочкой в запотелом графинчике, и бифштекс с бефстрогановом - с лету с жару. Живи, не хочу!
  А как не отметить роскошное чудо садово-паркового искусства местного масштаба! Тенистые кленовые и липовые аллеи, дорожки посыпаны зернистым отсевом, тумбы с гипсовыми скульптурами пионеров с горнами, рабочих и работниц с голубями и снопами колосьев, летом холодил воздух многоструйный фонтан, киоски с газводой и мороженым. Беседки в зарослях сирени, клумбы с пряно пахнущими фиалками и пестрым цветочным богатством буржуазных названий. Лепота - скажет человек деревенский, культура пришла в провинцию - отметит нередкий тут столичный житель.
  Кречетовка показательная станция Ленинской дороги, потому тут часто проводились серьезные ведомственные совещания, слеты стахановцев и передовиков отрасли, негласные закрытые семинары высокопоставленных лиц, не раз приезжал и сам Каганович
  
  Сергей Воронов добирался до Кречетовки "нелегалом". Капитану госбезопасности пришлось облачиться в общевойсковую гимнастерку с одной шпалой в петлице, вместо трех, в том же звании в "органах". Правда, его удачно посадили на переделанный под транспортник ТБ-3, который совершал дозаправку в ближнем к Кречетовке военном аэродроме. В ладно обустроенном салоне самолета с ним теснились два штабных полковника, очкарики то и знай, подозрительно посматривали на армейского капитана, которого доставил на летное поле ЗИС-101. Впрочем, долетели без приключений. Сергею удалось даже выспаться за три часа лету.
  Воронову, как снег на голову, поручили новое дело. Неожиданно, даже впопыхах, отозвали из Бологого, отложив дознание на прифронтовой Калининской дороге. То следствие открыли из-за вопиющих грузовых приписок, потом по факту явного вредительства дело переквалифицировали по пятьдесят восьмой статье. Мистерия получалась неприглядная, арестованы крупные шишки, уже давшие признательные показания.
  Сущность предстоящей работы старший майор Синегубов - начальник Транспортного управления излагал в течение сорока минут. В остальном капитан госбезопасности Воронов обязан разобраться сам, додумать детали операции, избежав казусных ситуаций по причине неразберихи войны и ведомственной конкуренции, просчитать действия так, чтобы самому не попасть в вагон некурящих. Впрочем, "регалий" уже и не жалко, главное не завалить порученное Николаем Ивановичем дело, как Сергей понимал - заведомо дохлое для остальных сотрудников управления.
  Вспомнилось, как поехал в очередную командировку, в поезде, расстелив под харчи газету, он случайно напал на приказ народного комиссара обороны от второго марта. В память четко врезались непререкаемые формулировки Верховного. Маршала Кулика обвинили в "пораженческом поведении, невыполнении приказа Ставки, несанкционированном оставлении Керчи и Ростова", в пьянстве, разврате, служебных злоупотреблениях и даже воровстве. Так, ведь то - Маршал Советского Союза, и тот "погорел как швед под Полтавой", а уж капитана "тайного" ведомства запросто сотрут в порошок и памяти не останется. Впрочем, Воронов заведомо не строил иллюзий на собственный счет. Уж слишком много на памяти чекиста оборвалось блестящих карьер, порушилось человеческих судеб людей честных, да, и невиновных в предъявленных преступлениях.
  Да ладно, уж там генеральских карьер... Двух его закадычных приятелей - старлеев Димку Щеглова и Степку Шубина расстреляли в тридцать седьмом по доносу одного мудака, которого самого шлепнули год спустя. Димку взяли дома, а Степку прямиком из управления, среди бела дня. Парень держался молодцом, заверял опешивших очевидцев, что произошла ошибка, разберутся и вернут обратно. Но глаза Степана, прежде чистые и лучистые, доверчиво распахнутые в жизнь, сразу же поменяли жизненный настрой. Нет, в них еще не было первородного ужаса, но уже неотвратимо вкралась внутренняя мука и грусть преданного остракизму парии.
  Считается, что через зрительный образ нельзя заразиться физической немочью, ибо нет прямого телесного контакта. Но бацилла несчастья, гнездившаяся в глазах Степана Шубина, уже проникла в Сергея, разрастаясь, стала болезненно посасывать под ложечкой. Душа саднила с утра, томило ощущение уготованной лихой участи. Потом тоскливо-тревожная юдоль отступала, перемалывалась с течением дня, чтобы внезапно кольнуть, ущемить от вскользь услышанного слова - намека на страшный исход. Да и часто стала посещать подлая каверзная мыслишка: "А, что?!". А что, если сослуживцы после применения спецсредств покажут на него, машинально так упомянут с недомолвкой... Понять то можно... Животная боль низводит человека до скотского состояния, превращает в безвольный субстрат. Не признаваясь себе, на уровне подсознания, Сергей затаенно ждал развязки, краха всего и вся. Но друзья не оговорили товарища. Спасибо парням за это, и вечная память...
  Как каждый чекист в те неспокойные годы, Воронов приучил себя помалкивать, сдерживать эмоции, внешне спокойно наблюдал произвол и несправедливость, царящие в родном ведомстве. Сергей стал завидно сдержанным, даже сухарем, вовсе исключил откровенные разговоры, а уж тем паче душевные излияния. Мужчина заведомо избегал дружеских застолий, да и вскоре перестал выпивать. Кстати, и остальные поступали в принципе так же, безмозглых дураков и пустопорожних болтунов в органах не держали. Старая русская пословица - "от сумы, да тюрьмы не зарекайся", - для чекиста имела конкретный смысл. "Дамоклов меч" внезапной, а случалось и необъяснимой кары, считался, пожалуй, главным атрибутом той нелегкой профессии. Но, видно, судьба берегла его.
  И вдруг 15 декабря 1938 года! Причина способная выхватить не только из обыденной жизни и забросить на тюремные нары, но и стать весомым поводом исключительной меры... Имя этой причины - Чкалов! Оставалось, только Бога молить, чтобы пронесло...
  
  Анкета самого Воронова кристально чиста. Коренной Москвич. Хотя по метрике, родился в знаменитом старинном селе Всехсвятском, уже с начала прошлого века ставшем шумным городским пригородом. Лет десять спустя после официального вхождения села в состав Москвы, село переименовали в поселок Усиевича в честь знаменитого революционера. Однако по старинке местность и теперь называют Всехсвятским, несмотря на разросшийся кооперативный сектор "Сокол" и даже открытую в начале осени тридцать восьмого одноименную станцию метро. А трамвай там появился аж в двадцать втором году. Всехсвятское заслуживает тщательного краеведческого экскурса. Будь Сергей свободным энтузиастом, непременно посвятил бы себя этой задаче, уж слишком много знаменательных и даже таинственных событий связано с родными местами.
  И еще непременная графа - из рабочих. Пожалуй, что так... Отец полжизни слесарил, поначалу на станции Подмосковная Виндавской железной дороги, потом в механическом цехе завода "Дукс" на Ходынке, потом уже авиационного имени Менжинского. Там в тридцать третьем и скончался за верстаком от инфаркта, хотя, в сущности, нервной батину работу назвать было нельзя. Но необходимы серьезные коррективы. Александр Кузьмич Воронов - старый член партии, еще с дореволюционным стажем. Деятельный участник вооруженного восстания 1905 года, после разгона восстания вынужден скрываться. Через два года, вернувшись в Москву, до февраля семнадцатого скитался с подложными паспортами по съемным квартирам. С семьей, естественно, не встречался.
  Мать Сергея из захудалой ветви обедневшего дворянского рода Прибытковых. Девицу и выдали по причине наступившего сиротства за настойчивого ухажера, слесаря-универсала Сашку Воронова, впрочем, жившего в полном семейном достатке. Вот так, поначалу вполне счастливо сложилось у родителей Сергея. Когда же начались скитания отца, нашелся дальний дядюшка благодетель, взявший под свое крыло молодую женщину с годовалым сыном. Так что в раннем детстве Сергей не бедствовал. В семь лет мальчика записали в местную начальную школу, но стараниями покровителя девятилетнего смышленого парнишку определили в Всехсвятскую гимназию (открытую еще в девятьсот восьмом году). Проще, конечно, было отдать в местное земское училище. Но мать, какая-никакая, но дворянка по крови, настояла на полноценном среднем образовании. Там Сергей проучился четыре года.
  Гимназия не престижная, совместного обучения мальчиков и девочек, социального расслоения здесь не было, порядки сложились умеренно-демократические. Так что Сергей вынес за эти годы только отрадные воспоминания. Да и физически паренек рос крепкий и компанейский. Его по большому счету никто не обижал, даже из старших ребят, не говоря уже о сверстниках. Кстати, будучи еще юным гимназистом, мальчик стал завсегдатаем недавно учрежденной Всехсвятской земской публичной библиотеки.
  Вернувшийся в марте семнадцатого отец поступил на службу в прежде Императорский самолетостроительный завод "Дукс", который в декабре восемнадцатого национализировали. Отец там был в почете, в сущности, по специальности не работал, занимался общественными и партийными делами. Потом ушел на фронт, бить Деникина. Комиссарил. В бою пехоты против конницы Мамонтова, его сильно ранило, и Воронов старший почти год провалялся по московским госпиталям. Здоровье было сильно подорвано, былые заслуги перед партией почему-то не зачлись (Сергей потом понял - из-за жены), и пришлось отцу вспомнить навыки слесаря-инструментальщика. Пришел опять на "Дукс", ставший теперь Государственным авиационным заводом No 1 (ГАЗ No 1).
  Отец - коммунист старой школы, честный и принципиальный. Несмотря на извивы судьбы, он неколебимо считал дело Ленина и Сталина правым, и вот эта стойкая идейная убежденность возвышала партийца над серой массой остальных рабочих. Александр Кузьмич, разумеется, избирался членом партийных бюро завода и Краснопресненского района, но чинов не имел, так и умер на рабочем месте, в заводском цеху.
  Когда отец ушел на фронт, Сергею пришлось стать кормильцем семьи. Пришел он пятнадцатилетним мальчишкой на давно знакомый "Дукс". Поначалу юнца определили учеником к старому приятелю отца - Петровичу. Петрович тот - сварливый старик, по-черному курил махру и любил выпить. Но слесарная наука мастерового дедка оказалась крепкой. Сергей за два года дошагал до пятого разряда, чему в немалой степени помогла учеба на Рабфаке. Конечно, полный романтики, парень рвался на фронт, пример отца заразителен, да кто такого отпустит. Мать мечтала, что сын поступит в университет или стоящий институт, но Сергей на заводе уже успел прикипеть всем сердцем к авиации. Парень мечтал не строить самолеты, парень мечтал - летать! На фронт не попал, но вот в Егорьевскую военно-теоретическую школу авиации в двадцать первом дали рекомендацию.
  Вот в тех местах, теперь далеко известного "Сокола", и возрос Сергей. Облазил с друзьями закоулки окрестных парков и усадеб, перемерили вдоль и поперек русла Ходынки и Таракановки, детскими походами изучили близлежащие села: Покровское-Стрешнево, Коптево, Петровско-Разумовское и Петровское-Зыково. Рябята становились немыми свидетелями траурных процессий на Братском кладбище, где хоронили жертв империалистической войны, а с платформы "Подмосковная" Виндавской железной дороги, в тайне от близких, катались зайцами в Москву. Здесь же пацаном, в зарослях рощи, теперь носящей имя Чапаевского парка, выпил малец самую первую стопку водки и познал первую девчонку.
  За павильоном метро "Сокол" в тени развесистых кленов желтеет ветхая церквушка. Штукатурка стен местами отбилась, зияют рыжие проплешины кирпичной кладки, оконные проемы вкривь вкось забиты корявыми горбылями, кресты над куполом и колоколенкой изуверски погнуты. Зданию церкви всего двести лет, но стены уже стали разрушаться. Как жаль! Московский храм Всех Святых - самое благодатное место его детства. Здесь, весной шестого года, после зимних кровавых событий, Сергея крестили православным обрядом. Окунули в купель вопреки воле отца, в его вынужденное отсутствие. Мать, будучи ревностной прихожанкой, наконец, исполнила положенный христианский долг. С этой церковью связаны яркие и красочные детские воспоминания. Лес поднятых рук с распустившимися веточками верб и необычайный восторг, когда батюшка окропит святой водой. Пасхальный крестный ход, чарующее мерцание тысяч свечей, и торжественный апофеоз - Христос Воскресе, и единодушный ответ народа - Воистину Воскресе! Пряный, берущий за сердце запах березовой листвы и свежескошенной травы на Троицу и Духов день. Церковь стараниями прихожан и притча, изукрашенная зеленью, превращалась в волшебную сказку. Чарующие голоса певчих на клиросе, проникновенный голос батюшки на исповеди и сладкая горечь "Кагора" на причастии. Ведь это было, было, а теперь не стало. В тридцать девятом храм Всех Святых закрыли, а резной пятиярусный иконостас публично сожгли во дворе. Мать не выдержала святотатства, итак тяжело болевшая, через три дня отдала Богу душу. Внутри здания разместился склад стройматериалов. А ведь он, сын покойной, частенько потом приходил сюда и молча, стоял в грустных размышлениях...
  
  В начале лета двадцать первого года Сергей оказался восточнее Москвы в городке Егорьевск. Обилие белых церквей (хотя имелись и красного цвета Георгиевская и Красный собор), скользкий булыжник на Московской улице, купеческий ампир в центре, и разливанное море сельских домиков с резными наличниками и кокошниками... Теперь, Сергей Воронов, курсант Егорьевской школы авиации Рабоче-крестьянского Воздушного Флота РСФСР, недавно перебазированной из Гатчины в подмосковный город.
  Там он и сдружился с одногодком - вихрастым нижегородцем Валеркой Чкаловым. Волжанину так и не удалось получить среднее образование, учеба в Череповецком техническом училище прервалась по закрытию оного. Молодцу пришлось помахать молотом в кузне и покидать уголек в топки котлов. Потом, как и Сергей, Валерий слесарил два года в Канавинском авиапарке, и вот теперь в Егорьевске. Чкалова сразу же привлекли в Воронове начитанность и врожденная интеллигентность. Таких качеств у Валерия не имелось, но зато парня отличала искренность и саможертвенная прямота. И еще, было чувство товарищества, братства, пожалуй, ценнейшее из свойств его характера. Как говорил поэт: "Они сошлись. Волна и камень, стихи и проза, лед и пламень...".
  О чем только не говорили друзья за те полтора года совместной учебы в авиационной школе. Спорили, даже ругались, однажды Валерка в горячности замахнулся на Сергея, но увидев сталь в глазах москвича, отвел руку и повинился. Молодые они тогда были, ершистые, юная кровь бурлила в жилах. Разумеется, выпивали и крепко, два раза попались в самоволках, отсидели на губе. Само собой, ходили по девкам, в избытке таких обреталось и хороших, и плохих на бывших фабриках братьев Хлудовых и Михаила Бардыгина.
  Чем живет молодой человек? Конечно - мечтами! И парни мечтали, оба хотели - летать. И как было бы удачно вместе окончить летную школу, получить направление в одну часть, и там стать матерыми воздушными асами.
  Но Серега, как назло, сломал ногу, упав с турника, крутя "солнышко", и в Борисоглебскую летную школу не попал. Вернулся техником на старый завод. Откуда по ленинскому призыву попал на Лубянку (тоже героическая профессия), и в двадцать три года получил два кубаря на краповых с малиновой окантовкой петлицах. Собственной семьи завести не удалось, да и какая там семья - постоянные командировки и нахлобучки.
  И вот в тридцать восьмом Палыч смертельно разбился.
  Они не часто, но встречались, - Герой Советского Союза, человек прославленный на весь мир, комбриг Чкалов и капитан госбезопасности Воронов. Признаться, уже особой близости не было, да и о чем тут говорить... Их пути-дороги разошлись навсегда, и не только в разные стороны. Да и карьерные вершины, достигнутые каждым из них, в корне несопоставимы. Чкалов кумир советских людей, человек-легенда, к тому же любимец самого вождя. Говорили, Валерию Павловичу одному из немногих приближенных к Сталину людей разрешалось говорить лидеру страны "ты". Это очень и очень много значило в тогдашней неофициальной табели о рангах. Человеку на четверть века моложе, как то и не подобает обращаться к старшему по возрасту столь фамильярно. А тут - фантастика, одним словом!.. Но это еще не предел. Бытовало распространенное мнение, а это уже звучало настолько серьезно, что лучше лишний раз и не поминать всуе. Чкалов позволял себе рубить в лицо "отцу народов" - самую настоящую правду матку.
  За что Сталин благоволил к нему, почему позволял столь многое? Ответ простой. Иосиф Виссарионович видел в Валерии себя молодого. Коба в юности и молодости был столь же порывист, резок, отчаян и беспримерно отважен. Как и Валерий, вождь происходил из самых низов социальной лестницы. Пролетарии - сын сапожника и сын котельщика. И тому и другому приходилось с боем пробиваться в жизни, упрямством и кулаками. Это были лихие романтики, которые жаждали приключений и находили напасти на бедную голову. Много чего объединяло летчика и генсека по душевному складу, и еще их роднила вера в справедливость. И пусть каждый понимал ее по-своему, но по сути это было чисто христианское мировосприятие. Они творцы абсолютно нового мира, каждый на своем месте, но это именно так... И потому слова Спасителя: "Не мир пришел Я принести, но меч...", - имели для них, навсегда отвергших старый миропорядок, сакральный, путеводный смысл.
  Конечно дистанция между Валерием и Сергеем, как тот не заставлял себя думать противное, не явственно, но ощущалась. В последний год нечасто, но случалось, товарищи захаживали в московские ресторации. Естественно, взоры присутствующих обращались на Чкалова, в зале шелестел приглушенный шепот восхищения, сам факт лицезреть знаменитость приводил людей в судорожный трепет. Да уж, какое тут застолье, а просить отдельный кабинет, ну это, считалось позорным жлобством. Так скомкано, как на иголках просиживали, дай Бог, по полчаса...
  Общались чисто по-дружески, Валерий не позволял себе заносчивости, снобизмом по жизни не страдал. Что до отношения окружающих - пусть себе думают, что капитан-чекист пустое место на фоне яркой звезды...
  Но иногда приятелям удавалось откровенно побеседовать. Пару раз Сергей заходил к Валерию в контору летчиков испытателей на родном Менжинском. Валерию Павловичу полагался отдельный кабинет с адъютантом. Говорили о многом, но об авиации сущую малость, хотя по логике только эта тема и должна их интересовать. Но оба понимали, что досконально знают о самолетах и летчиках, и толочь по-пустому воздух не собирались. И по негласному уговору конкретных вопросов работы каждого старались не касаться. Конечно, болтали о женщинах, о театральных премьерах, о самородках и выскочках-самозванцах в Московском коловращении. И уже серьезно обсуждали то, чем жила страна, что тревожило советских людей - извечный вопрос, тему газетных передовиц и кухонных сплетен, тему войны и мира. Оба отчетливо понимали - сражения с Гитлером не миновать.
  В последнюю встречу Валерий Павлович сказал о неожиданном предложении "Отца" стать Наркомом внутренних дел. Валерий, даже пошутил, мол, сам ничего не петрю - возьму тебя замом. Новость ошеломительная! Чем руководствовался Сталин, какую игру затевал лидер страны? Вождю, разумеется, известно, что Чкалов не интриган и не царедворец. Народный герой не займет выжидательной, оборонительной позиции, начнет рубить с плеча и наломает много дров, и без того слишком много наколотых предшественниками. И еще, как поведет себя хитрожопая лиса, - "человек в пенсне", обойденный в ожиданиях, способен на гнусную подлость. Воронову ли не знать о художествах кавказца - мягко стелет, да жестко спать...
  Сергей остро ощутил запах смерти, что бы там не говорили, наличествует такой специфический запах, когда "старуха с косой" уже рядом. "Букет" тот сродни густому вековому настою в старинном полутемном костеле, воздух пронизан предвкушением органного хорала и уже заряжен энергией предстоящего урагана музыки.
  Воронов сказал Чкалову:
   - Откажись немедля! Валер, представляешь пропасть, куда сдуру загремишь, зачем взваливать такой крест? Или забыл Данте... помнишь, дал почитать в Егорьевске пухлый томик... Или только о девках высматривал? Там начертано над вратами ада - "Оставь надежду, всяк сюда входящий..."
  Сергей по службе уже знал, что над воротами первого фашистского концлагеря, открытого в тридцать третьем году, висит такая же надпись. И чекист счел, слова флорентийца, взятые у Иоанна Богослова, сполна отвечающие остроте момента. Он страстно хотел уберечь Палыча от опрометчивого шага, потому и настойчиво убеждал Валерия не вляпаться в такое дерьмо.
  - Ты сам, Серега, хлебаешь ту тюрьку полной ложкой! - последовала резонная реплика Чкалова.
  Что мог он ответить... Воронов пришел в органы, еще руководимые железным Феликсом, когда декларировались холодная голова, горячее сердце и чистые руки. Сергей и не изменил заветам старых чекистов-партийцев. Да и отец одобрил выбор сына, благословил того на бескорыстное служение партии и народу. Другое было время, но вот смысл выходил один, - ходу назад уже нет...
  Друзья поняли аргументы друг друга. Валерий Павлович уверил Сергея, что и сам не намерен коренным образом менять собственную судьбу, да и масштабы уж слишком невероятны, а он только комбриг. Вроде бы на том и решили... Жизнь, как бы, стала на место. И вдруг, Валерия Павловича не стало...
  
  Потом товарищ Берия покончил с ежовщиной, суровые плакаты с "ежовыми рукавицами" убрали навсегда, но старых друзей уже не вернуть, не говоря уже о неискоренимой горечи в душе и памяти о мерзком животном страхе. Ледяные струйки ужаса, растекались по телу, превращали животворную кровь и плоть в стылую, онемевшую мертвечину. Чтобы там не говорилось в пьяной браваде, ради собственного утешения или оправдания, - тем, кто испытал тот панический страх, нипочем не забыть ту жуть. Испуг этот въелся в них на уровне подсознания, ибо в дополнение сентенции - "от сумы и от тюрьмы не зарекайся", кожей знают, что цена безразлично чьей жизни, как не хорохорься - грош-копейка.
  Впрочем, тогда в тридцать восьмом и закончился карьерный рост Воронова. Сергея, держали за стадную скотину, ничего не объяснив, перевели с сильным понижением в Транспортное управление НКВД, и остался он вечным капитаном.
  Имелся еще один незабываемый урок в его щедрой на памятные случаи жизни. По специфике службы Сергею приходилось встречаться с неповторимыми судьбами людьми. Врезался в память разговор с исхудалым иеромонахом, вернувшимся из пересылки обратно в Москву на доследование. Беседа, если в условиях тюрьмы считать таковой, самопроизвольно свелась к теме веры и безверия.
  Сергей не считал себя воцерковленным человеком, в полном смысле этого слова. Разумеется, с такой профессией не станешь открыто посещать православный храм и прилюдно молиться. Получалось, как и большинство советских людей, он, природный русак предал Господа. Воинственный антиклерикализм считался тогда нормой жизни, а член партии обязан быть стойким атеистом. Рабская покорность этим условиям вошла в привычку, чекист до автоматизма выполнял заведенные правила, признавшие религиозность зловредным предрассудком. Нет, он не смеялся над анекдотами о попах-живоглотах, потому, что в памяти остались всехсвятские добродушные батюшки. И уж никак не радовался сносу церквей, ибо жалел красоту, поруганную нечестивцами. Воронов, если честно, презирал чтиво жидов-христопродавцев типа Емельяна Ярославского и Лео Таксиля, тиражируемое "Безбожником" и "Атеистом", ибо в детские годы прочитал Библию от корки до корки. Но приходилось подличать, кривить душой, по-всячески изворачиваться, чтобы не сочли не только верующим, но даже сочувствующим церкви.
  Воспитанный религиозной матерью, имея пятерки по Закону Божию, ребенком, испытав благодать церковного причастия, Сергей ни за что не превратился бы в закоренелого атеиста, хотя читал, делал конспекты - изучал труды классиков марксизма-ленинизма. Но ничего путного из них не вынес. Наукообразное словоблудие... Скажи он так вслух, поплатился бы головой, да и не встречал еще человека, ставшего духовно обновленным, начитавшись "Анти-Дюринг" или "Материализм и эмпириокритицизм". Наоборот, Сергей счел бы такого субъекта идиотом или извращенцем. Будучи же кадровым чекистом, крепко бы заподозрил в явном лицемерии - нераскрытого контрика. Правда, ему встречались на обязательных просвет-лекториях испитые партейные дамочки, пускавшие слюну, превознося творения классиков, но таковых даже за женщин не считал.
  Короче, марксизм для него оставался голой безжизненной схемой. Объяснять те разительные преобразования, изменившие страну, благотворному влиянию столь абстрактной науки считал лажью, искусственно притянутой за уши. И еще один идеологический казус... Сергей не соотносил Сталина с марксизмом, даже с Лениным, Воронов считал вождя самодостаточной фигурой, сродни Петру Первому. Сталин - великий преобразователь страны и выразитель воли народов России. Генсек сам гениально выбрал путь развития общества и твердой рукой ведет государство к процветанию. Для Сергея Сталин вождь во всех смыслах!
  Но причем тут вера и религия?.. Да, не скажите... Христианство было и оставалось остовом склада ума Воронова, и главное - покоряло своей моральной силой. Впрочем, человек мало задумывался о философских вопросах веры, религиозности, как для большинства людей, природное православное естество само собой разумелось. Сергея ходил по земле, жил, дышал, - а над ним, в окружающем мире было всеобъемлющее нечто, имя которому - Бог...
  Иноку Варфоломею (уже не забыть благородный лик старца) странно легко удалось убедить Сергея, что вера сама по себе постоянно присутствует в нашей жизни, и не обязательно в религиозном аспекте. Человек знает, что ложась спать, непременно проснется утром, садясь в поезд - верит, что доедет куда надо, уверенно вершит массу неотложных и пустопорожних дел. А если вдуматься, то положительный итог которых часто спорен, а иногда и не достижим. И дальше, следуя путем простенькой логической цепочки, можно легко объяснить, что вера в божественное, отнюдь не сродни детским представлениям о бытийности сказочных персонажей, того же Деда Мороза или Бабы Яги. Да и сравнивать с античным и языческим пантеоном богов здесь не получится. Вера в Бога-Творца основана на присущей личности внутренней, подсознательной философии, что отвергает любое безвластие и всякое безначалие. Всему есть начало и причина. Всему есть смысл, а значит и воля Создателя.
  Но главное для жизни, что уяснил Сергей из откровений иеромонаха и постоянно убеждал себя в том, - что истинный христианин ничего не должен бояться. Православному страшен только гнев Божий, не греши и не прогневишь Господа. Будь в согласии с Христом. А остальное - в воле Божией, предрешено Богом, и вменено делать человеку как раз для его же пользы, но не во вред. Это аксиома. Даже страдания, христианин переносит с упованием на божественное предопределение и торжество конечной справедливости. Поэтому - ничего нельзя бояться. "Вручите себя в руце Божии...", и что будет, пусть так и будет...
  Сергей понимал это разумом, и в Бога верил. В минуты слабости, заставлял себя верить... но все равно, делалось временами так тоскливо и горько, что и жить не хотелось. Конечно, для православного помыслить так - уже смертный грех. Вот с тем и жил капитан госбезопасности Сергей Воронов, с постоянно саднящей в душе занозой, что в конечном итоге - не миновать дурной исход. И ничего больше не оставалось, как укрощать
  житейскую юдоль логикой отца Варфоломея.
  
  Начальнику городского отела внутренних дел старшему лейтенанту госбезопасности Селезню Петру Сергеевичу в конце мая стукнуло сорок пять лет. Несмотря на дурацкую "утиную" фамилию, чекист намеренно писал себя в служебных анкетах - русским, и будь его воля, давно сменил бы именование на Селезнёва. Да вот закавыка, чай не деятель культуры, не писатель или поэт, а в строгом ведомстве наводить тень на плетень не полагалось. По замашкам и говору Петр природный русак и даже намеренно преувеличивал собственную исконную русскость. Чтобы окоротить неуместные шутки над якобы украинским происхождением, мужчина то ли вычитал, то ли сам придумал, якобы в древнем Пскове, род Селезней издавна входил в податные списки. Начальству поддакивали, но за глаза язвительно звали "хохлом".
  Петра Сергеевича нельзя было назвать малообразованным человеком, все-таки имел пять классов реального училища. Большинство коллег, даже далеко ушедшие вперед по карьерной лестнице, и того не имели. Вот это обстоятельство и отравляло Петру Сергеевичу жизнь, поскольку тот считал себя гораздо умнее других, а командование вовсе не оценило. Селезень уже свыше десяти лет, безвылазно, сидел на городском отделе. Оттого и начал заплывать жиром, потерял былую атлетическую стать, а ведь в молодости посещал борцовские секции, имел звание чемпиона Ртищево (там начинал службу в органах). Впрочем, жену и двух дочек начальника городского НКВД все устраивало, родные ощущали себя знатью областного масштаба, и душевные терзания мужа и отца их мало беспокоили.
  Человеку внутренне смелому и энергичному (запросто участвовал в оперативных рейдах и операциях со стрельбой и погонями), Селезню из-за подспудного страха потерять, что имеешь, часто случалось "шестерить" в отношении с руководством. Потому, предупрежденный звонком из области, что к нему в город направляется сотрудник из самого Наркомата, старший лейтенант тут же принял служебную стойку. Помчался встречать Воронова на аэродром тяжелой авиации - аж за час до подлета самолета. Самолично в отделе каждого проверил, проинструктировал, строго-настрого велел держать язык за зубами, коль спросят о недостатках.
  Предвосхищая естественный вопрос Воронова, о руководящих работниках, осведомленных о прибытии москвича в город, Селезень сразу же сообщил, что партийные и советские органы намеренно не поставлены в известность.
  - Сами, товарищ капитан, решите, нужно ли это для дела...
  - Правильно поступил, Петр Сергеевич. И тогда и ответь, как на духу - нет ли у органов с местной властью нерешенных проблем, или проще скажу, недоговоренностей, нестыковок?
  - Товарищ капитан, какие у городского аппарата проблемы с госбезопасностью, чиновники навек получили прививку, когда тех раком ставили. Власть... Мы здесь власть, товарищ капитан... или не прав?
  - Ох, старший лейтенант, лишнее говоришь, следи за языком...
  - Понял... товарищ капитан.
  В просторном кабинете начальника городского отдела, восседая в мягком кожаном кресле, Сергей просмотрел тонюсенькую папку с делом Машкова Семена Егоровича, 1907 года рождения. Начальник ГО (одновременно и начальник УГБ ГО) постеснялся из уважения занять свое законное место, потому примостился на стуле сбоку стола. Петр Сергеевич, слегка волнуясь, но в меру обстоятельно доложил столичному капитану неучтенные подробности в агентурном деле Машкова. И уж потом, сменив официальный тон на вкрадчиво-доверительный, Селезень, по-стариковски покряхтывая, посетовал:
  - Жалко мужика, незаменимый кадр... Много наши с помощью Машкова и с ребятами из ТО Московско-Рязанской контриков повязали, - шмыгнув носом, добавил, - убили сволочи, да еще издевались над трупом, гады. - Затем горестно поцокал языком, - какая же мразь расколола мужика? - И уже уверенно добавил. - Мои тут взяли двух говнюков, проходящих по разработкам Семена. Да, не сознаются подонки... а честно сказать, товарищ капитан, еще не успели додавить как положено. Ну, ничего, думаю, расколются, чего попусту дуракам таиться. Кречетовка, ведь как на ладони, - не получится пыль в глаза пустить. А Семен, шустрый малый... на виду торчал, работал без прикрытия, - мировой парень. Парень что надо!
  - Да уж, потеря невосполнимая, - с сожалением заметил Сергей, отметив невзначай, что старлей не использовал слово "хлопчик", и подумал с удовлетворением: "Точняк не хохол".
  - Может, после планерки посмотрите на них, товарищ капитан, скажем так, - опытным взором. Уверен, эти обалдуи обосрутся со страху и выложат нужную информацию, - получив утвердительный ответ, взяв внутренний телефон, велел заходить вызванным прежде работникам.
  Селезень по старшинству представил сотрудников, Воронова же отрекомендовал как представителя центрального аппарата. Но по той почтительности, с которой держал себя начальник городского отдела, присутствующим стало ясно, что пехотный капитан состоит в немалых чекистских чинах.
  На летучку, помимо городских гебистов, вызвали еще начальников городской и линейной милиции (оба лейтенанты), а также младшего лейтенанта, старшего по узловому оперативному пункту ТО. Особистов полков НКВД, дислоцированных в городе и окрестностях, пригласить не сочли нужным, у тех узковедомственное направление.
  Селезень кратко изложил существо дела, которое, впрочем, и так... ни для кого не было секретом Но сам факт изуверской жестокости, конечно, до боли возмущал. Затем Воронову пришлось экспромтом, с импровизированной деталировкой, определить стоящие перед командирами оперативные задачи. Капитан старался говорить обыденным в среде коллег языком, сильно не заморачиваясь над выбором фигур речи, а что нельзя донести словом, выражал жестом или полагающейся мимикой.
  Картина преступления, сложившаяся в голове Сергея, еще не обрела четких контуров, потому и размытые формулировки не давали прямых ответов:
  - Итак, вначале мы обязаны понять- почему, а вернее за что, так зверски и вызывающе нагло убили орсовского снабженца. Ведь можно было легко, без лишних проблем, приколоть человека в подворотне, а зачем еще и дом сжигать... Что за протестный вызов, что за истерика? Чекистов и милицию - людей служивых запугивать бессмысленно, пустой номер. Видимо, эта маниакальная "достоевщина" - ради устрашения внештатных сотрудников органов, добровольных помощников, людей местных, обжившихся здесь, даже семейных. Лишиться не только собственной жизни, но и семейного крова, это, как говорят одесситы, - две большие разницы. - Воронов обвел присутствующих глазами, убедившись, что задел коллег за живое. - Вероятно "работал" не один человек, а скорее орудовали парой, или даже было две группы. Одни убивали, другие поджигали. По сути, дело не шуточное. Хотя бы один стоит на атасе, страхует, коли не так пойдет. А ведь еще предстоит заготовить и принести горючее вещество, проникнуть ночью в дом, наконец, отследить пути-дороги самого Машкова в тот вечер, - повременив, продолжил. - Непросто такую акцию провернуть на одном голом энтузиазме, тут необходим точный расчет и согласованные действия. Естественно, готовились основательно... По горючему понятно - наверняка использовали керосин, проще достать. Бензин, как топливо для военных нужд, на строгом учете. Керосин для примусов, керосинок и ламп трехлинеек пока что продают в лавках.
  Сотрудники органов завозились, раздались противоречивые реплики, типа: "Без керосина швах настанет..." или "Закрыть эти лавки к чертовой матери...", потом разумный голос возвестил: "Надо по талонам выдавать, для учета ..."
  Сергей прекратил начавшийся базар взмахом руки:
  - Так с кем предстоит работать... как наметить, обрисовать круг подозреваемых лиц... Можно с уверенностью предположить, что местные урки, даже за жирный куш, вряд ли захотят тупо засветиться, мокруха так не делается. Если уголовникам приспичило кого убить, то грохнут или под шумок, или по-тихому, без огласки. И еще одно замечание. Если Семена убили за сотрудничество с органами, то заказчик убийства не решится связываться с уголовным элементом, по причине хронической ненадежности бандюков. Коли негодяй не одной с ними масти (а это определенно так, тут к бабушке не ходи), те сразу же сдадут, не раздумывая, - собственная шкура дороже. И еще серьезный фактор - нужна гарантия, что не будет осечки. Дураку ясно - чекисты не спустят на тормозах убийство сотрудника органов или внештатника, подключат к расследованию грамотные кадры. Выходит убийцам требуется профессиональный, не дилетантский подход. Так и случилось... Судя по подчерку, по эпатажу, по афишированию злодейства, - похоже на слаженную диверсионную группу.
  Слушатели встрепенулись, заволновались...
  - Итак, если диверсанты оказались в Кречетовке, то вычислить, скажем, проблемно... Очевидно, субчики заявились с проходящих мимо составов, которых немеряно на станции, причем идут с трех направлений. У "органов" же нет лишнего времени тотально прошерстить Кречетовку и окрестные селения в местах, где те могли бы затаиться. Да и не исключено, что выполнив задание, лазутчики сделали ноги, сев на проходящий состав.
  Народ в кабинете затих, приуныл...
  - Но остается тот, кто вытребовал убийц на дело, затем встретил, дал наводку, возможно даже сопроводил и объяснил на месте подробно что делать. Так кто это?!
  Кречетовка станция узловая, высшей категории, кадры тут тасуются "дай Бог дороги". Этот "кто" может быть вражеским агентом, внедренным лет десять назад или даже раньше, но не исключаем и новоприбывшего спеца. Поэтому возникает неотложная задача кадровикам, паспортистам - прочесать по волоску иногородних уроженцев из числа служащих и итээр. Крайне сомнительно, что немецкий шпион будет рядиться в маску обыкновенного работяги, хотя, не угадаешь... А милиция пусть как следует потрясет окрестную шпану, урки досконально вынюхивают незнакомцев, в особенности приезжих. Ну, не мог же вражина бесследно раствориться, хоть на мизер обязан проявить себя. По опыту знаю, - обыкновенно пришлые люди вызывают болезненный интерес со стороны местных жителей, особливо у дотошных кумушек-товарок... Вот и ищите по горячим следам...
  Изложив соображения на одном неистовом порыве, Воронов перевел дух.
  Сотрудники органов и милиции, подобрались понятливые, уточнив отдельные моменты предстоящей работы, парни по одному покинули кабинет начальника городского отдела.
  Воронов попросил остаться начальника оперативного пункта ТО младшего лейтенанта Андрея Свиридова - прямого подчиненного по линии транспортного управления. Свиридов молодой белобрысый парень лет двадцати пяти, спортивного телосложения, прошел срочную на границе в Средней Азии, перед войной окончил горьковскую межкраевую школу НКВД. Андрей побывал в переделках с незамиренными басмачами, по направлению работал оперативником в Саратове, потом пошел на повышение. Младший лейтенант понравился Воронову открытым и бесхитростным лицом, сразу видно, что парень добросовестный и честный, не зануда, с таким работать одно удовольствие.
  Сергей поручил обустроить для себя рабочее место в оперативном пункте - непосредственно на станции. Попутно дал задания по организации совместной работы и ряд поручений для узловой военной комендатуры. Понимая, что главная тяжесть розыска и поимка диверсантов ляжет на сотрудников транспортного отдела, Воронов велел Свиридову поставить отряд бойцов, по сути, под ружье. Проверить автомашину, оружие, выдать боекомплект, накормить про запас до вечера. Одно радовало, сотрудники оперативного пункта в большинстве оказались людьми обстрелянными, иные даже фронтовики.
  Потом Сергей с Селезнем спустились в подвал камер предварительного заключения.
  Первым в следственный бокс привели лысоватого парня лет тридцати с опухшей, кровящей губой. Не лыком шитый Селезень сразу же оправдался:
  - Сам, скот, с порожек навернулся. Никто мудака не трогал.
  Задержанным оказался кладовщик из отделенческого НОДХ (службы материально-технического снабжения). Погорел на том, что перепродал трем залетным фраерам полушерстяные (ПШ) мундиры железнодорожного комсостава. Те покупатели, как потом выяснилось, оказалось дезертирами, а один, так и вовсе диверсант Абвера (из наших военнопленных). Кладовщика раскрутили по полной, заодно тогда погорел начальник НОДХ и складские прихвостни, правда, уже по линии хищения социалистической собственности. Парня оставили подсадной уткой, а вот на связь с ним определили Машкова.
  Лысый кладовщик клялся и божился, что никому не говорил об орсовском Егорыче, но веры воришке уже не было, а возиться с ним было недосуг. Отправили в домзак, велев содержать в общей камере.
  Второй оказался несравненно смышленей, да и старше по возрасту, из тех, что добровольно готовы подписать сочиненную на себя ересь, чтобы вконец запутать следствие. Работал в ВЧД (вагонное депо) мастером столярного цеха, само собой воровал шалевку из вагонов-ледников на обшивку частных домов, но это семечки. Взяли афериста за то, что в зимой сорок первого у него гостил (и пил) две недели латыш из Риги, якобы отдыхали вместе в Алуште в санатории. На поверку такого прибалта не оказалось в паспортных столах. А мастер признался, что тот приятель привозил по дешевке рижский денатурат в обмен на вагонную краску. Дальше-больше прояснилось, что латыш оказался фольксдойче. Но дело само собой заглохло, а вагонник дал подписку о сотрудничестве. На связи оказался опять же Машков. Об хитрожопого мастера мараться не стали, и спровадили вслед за лысым "побратимом". Время дорого, пристало ехать на место.
  Пока добирались в тряской "эмке" до Кречетовки, у обоих (Воронова и Селезня) закралась каверзная мыслишка, а не вел ли Семен Машков двойную игру. Не выведал ли снабженец сведений, о которых не стал или не хотел докладывать чекистам... Тут три варианта. Скрывал по глупости и недомыслию, в расчете потом блеснуть полученным оперативным мастерством. Второе, покрывал близких знакомых или нужных людей, тут уже просматривается явный корыстный интерес. И третье, легко допустимо, что внештатник водил за нос городское УГБ, играл в поддавки, сливая жалкую шелупонь, действуя так по наущению истинного босса. Которому выгодно вводить в заблуждение органы, преподнося дозированные, малозначимые сообщения в обмен на доверительное отношение к Семену. Ну, а Машков, в меру способностей, снабжал "хозяина" вполне конфиденциальной информацией. Ну, это, конечно, при допущении, что парень предатель.
  Для Селезня, как опытного чекиста не составляло секрета, что главная цель командировки Воронова, отнюдь не расследование убийства Машкова. Что вполне подходящий аргумент, для решения главной задачи - ликвидации вражеской агентуры на железнодорожном узле. Пусть даже немецкий шпион не причастен к смерти снабженца, пусть так. Но теперь, без зазрения совести, стоило перетряхнуть застоялое кречетовское болото. Внедренный немецкий агент отнюдь не пустое место в местном, выражаясь фигурально, бомонде. И только процедив чиновно-бюрократическую среду Кречетовки, заручась компрометирующими показаниями обойденных благами людей, возможно хоть-какое продвижение в деле. И второй не менее важный элемент - козырь для подковерной игры двух влиятельных ведомств: найти ходы к неприкасаемым персонам, иные пользуются даже покровительством Наркома путей сообщения. Закон тайга - надо медведей держать за яйца.
  Теперь Воронов здесь главный начальник. Для него уже собирают личные дела руководителей структурных подразделений станции, заместителей, инженеров и кротких итээр. А уж пропустить через сито Сергей сумеет: знает, как прищучить "безгрешного ангелочка", дав тонкий намек на толстые обстоятельства.
  Так что теперь имеется? Как белый день ясно - немец определенно знает параметры станции, кадровый состав, возможно известны телефонные и телеграфные коды. Но вражескому агенту "кровь из носу" нужны текущие количественные и качественные показатели работы станции. Потребно знать текущую информацию по принятым транзитным и разборочным поездам, в том числе и воинским эшелонам. Обязательны цифры по числу сформированных поездов в целом и по категориям. Требуются сведения по отправительским маршрутам, вагонообороту, объемам погрузок и выгрузок в вагонах, тоннах, людях и многое другое - понятное только узким специалистам. Сам Сергей, по роду работы в шестом управлении НКВД, знал Кречетовку, да и другие крупные ж.-д. узлы, как пять пальцев. Но теперь (по проверенному источнику) за Кречетовкой охотится немецкая разведка, и получать достоверную информацию Абвер или РСХА могут только от посвященных лиц, увы, вовсе не рядовых работников станции.
  
  Космыня и дружки балбеса: расхристанный Моряк и гнусавый Урус, сообразили, что воронок направляется в морг, минуя проходные дворы и стройплощадки, добежали до узловой больницы. Там шалопаи присели на корточки в густых зарослях американского клена, как раз напротив входа в мертвецкую. Группа школьников по той же логике, запыхавшись от бега, обосновалась в дикорастущих посадках вдоль забора больницы, где летом ходячие больные справляли нужду. Обе группы, затаив дыхание, внимательно следили за ухабистой дорогой.
  Но вот подъехала милицейская эмка. Еще на ходу, из нее выскочил участковый Филишин и поспешил в сторону приемного покоя больницы.
  - За лепилой вдарился, падла, - прокомментировал Космыня приятелям.
  Машина остановилась. Водитель чуть замешкался, открыл заднюю дверцу, выпустил первым капитана, Селезень спереди, вылез из кабины сам.
  - Командир не местный, - заключил Космыня, - вишь, как фраерку прислуживают, может с области прислали - прыщ на ровном месте... - и захихикал, видимо считая себя докой в казенных делах.
  Неслышно переговариваясь, военные закурили. Вскоре семенящей походкой, чуть ли не поддерживаемый участковым за локоть, подошел седой, с бородкой клинышком врач, раскланиваясь, представился. Приехавшая группа вошла внутрь морга.
  - Иван Иванович, - Воронов обратился к главврачу, - где здесь запасной выход? - На вопросительный взгляд старичка, улыбаясь, добавил: - Да тут в кустах засела шайка бездельников, словлю придурков, пока тепленькие...
  - Да, да, конечно. Дуся проведи товарища - велел врач санитарке.
  Минуты через две, Воронов, осмотревшись на месте, зашел с тыла шпаны, засевшей в тени. Те не чувствуя подвоха, смачно переговаривались. Сергею не составило труда определить главного из них. Направив на него ТТ, Воронов скомандовал:
  - В серой рубахе встать, остальным лежать, рыпнитесь, пристрелю на месте! Лежать, сказал! Ты у них старшой, топай вперед, чуть что - завалю... понял?
  - Понял, начальник, - понуро ответил Космыня.
  Под прицелом пистолета блатной и капитан зашли в морг.
  - Филишин, свяжи дебилу руки! - крикнул Воронов.
  Тут же вмешался Селезень.
  - Филишин, пошукай там в "эмке" наручники, одна нога здесь, другая там.
  Через минуту, Космыня уже скованный, присев на край топчана, облизывал пересохшие губы. Селезень положил в карман гимнастерки финку, изъятую у шпанюги при беглом досмотре.
  Когда начальство ушло в мертвецкую, участковый по-приятельски, но ехидно - словом, добил уркагана:
  - Доигрался сучий потрох! Теперь тебе, паразиту, как пить дать - сидеть, втюхался дурень по полной программе, по самое не хочу...
  Космыня уже понял, что влип по уши и понуро свесил голову.
  Тем временем двое товарищей главаря стремглав улепетывали прочь от больницы, с опаской оглядываясь назад, - ожидали внезапного выстрела.
  Школьники, увидав как Космыню вели под пистолетом, сочли, что военный арестовал злодея и также быстренько сдернули с места, поспешая поведать друзьям и окрестному люду, как быстро взяли убийцу Семена Машкова.
  Иван Иванович, полевой хирург по профессии, не будучи патологоанатомом или судмедэкспертом, не побрезговал осмотреть труп еще раз, и здорово помог следствию. Исследуя полость рта убитого Машкова, главврач "ничтоже сумняшеся" заключил, что язык отрезал левша, так как линии разреза шли справа налево. Никто не станет специально выкручивать кисть, ради заумной имитации. Убит же Семен одним точным ударом в сердце, что опять подтверждало предположение Воронова о диверсанте профессионале. Селезень сразу же объявил, что матерых зеков рецидивистов в Кречетовке нет, так... водится одна шелупонь. Осмотрели одежду Машкова - ничего примечательного. Обратили внимание на татуировки убитого, наколки без тюремных намеков - грубо сработанная женская головка на левом плече и серп и молот на правом, такой идиотской композиции Воронов еще не встречал.
  Следующим наступила очередь Космыни.
  Воронов раскрутил Ваську Космынина сразу, даже не стал запугивать. Очевидно, "сиделый" малый догадался, в чье ведомство попал. Тут дурака не включишь, вывертываться бесполезно - только хуже навредишь... Да и не отпустят теперь, а "грохнуть" могут запросто, по закону военного времени.
  Послал шпану на разведку старый вор рецидивист по кличке Лошак, у местных урок давно ходивший в паханах. Кроме него в Кречетовке естественно имелись "деловые бродяги", да и лагерных сидельцев было хоть отбавляй, но Лошара гораздо старше, прошел огонь, воду и медные трубы... Да и являлся дед своеобразным хранителем устоев воровского мира. Этот тертый калач сам жил по понятиям и от окружения требовал неукоснительного исполнения негласного закона. Таким образом, для самого Космыни и прочей шушеры, как грибы росшей на станции, Лошак считался большим авторитетом. Еще год назад эта удалая братия, привязанная к старому вору, орудовала по вагонам товарных поездов, но по причине войны огольцам пришлось поутихнуть. Так... теперь тырили по карманам на рынках, ну, и ловчили в пригородных поездах, по старинке называемых "литерами". Случаи гоп-стопа наблюдались редко, но считалось, что чужаку лучше не попадаться шпане в темное время суток на задворках Кречетовки.
  Филишин бойким официальным тоном доложил, что у гражданина Конюхова пять лагерных ходок. Что старик давно подозревается в неблаговидных поступках, но прямых улик на него нет, уж больно ловок. А сявки, задержанные за копеечные кражи, Лошака почему-то не сдают... Таким образом, по закону, арестовать Конюхова из-за недостатка весомых улик не представилось возможным.
  - Ты чего, кретин, несешь! - влез Селезень. - Ты мне ответишь... Лошадь эту давно пора выслать к чертовой матери, тут прифронтовая зона. Зажрался дармоед, на передовую захотел? Я тебе быстро устрою. Развел тут шарманку, понимаешь...
  Воронов, махнув рукой, приостановил пыл начальника отдела, обратился к Космыне:
  - А, что Лошак - не левша ли? И еще, есть за дедом мокрое дело?
  - Да нет, не левша... У него, правда, двух пальцев на левой руке нет, говорил, в лагере отморозил, что ли. А мокрухи за ним нет, точняк знаю. Может понарошку финорезом в пузо пырнуть, так... попугать пацанов, на понт взять, а чтобы кого убить, навряд думаю. Хотя, я за него, гада, отсидел срок, когда Лошак с корешом пытался почту грабануть. Сдуру взял грех на душу, подставили городские блатные зеленого пацана... Свидетель видел двух налетчиков, одного "лба" сразу взяли, ну, а тот потом на меня показал, как на соучастника. Сговор, одним словом...
  Сергей уже понял, что Лошак вовсе не та фигура, убивал другой, но рыльце у Конюхова определенно в пуху.
  - А кто приятели старика из города, знаешь? - Космынин назвал поначалу две клички. Но, не выдержав взгляда Воронова, вспомнил и имена, и фамилии, а затем и адреса.
  - А все же, зачем Лошак послал шпионить?
  - Сказал, убийство произошло дюже жестокое, непременно случится крутой шмон, могут народ на уши поставить. Потому, нужно соломки подстелить... Узнать - кто станет вести следствие и какими силами, - парень сглотнул сухую слюну и замолчал.
  - Чего язык проглотил, продолжай по порядку, - ободрил Воронов.
  - Грачи... - Космынин стушевался, Сергей нетерпеливо махнул рукой, - ясное дело поначалу слетятся в мусорскую, - сболтнув по фене, опять запнулся, но увидав, что капитан не обращает внимания на уличный жаргон, продолжил. - Лошак велел затихариться у поселкового совета и ждать приезда гостей. Ну, а потом доложить подробно, что да как... Глаз у меня алмаз и память хоть куда...
  - Понятно с тобой! - прихлопнул руками Сергей, и уже обращаясь к Селезню. - Что скажете товарищ старший лейтенант... Молчите... А, по-моему, дело сдвинулось с мертвой точки. Нужно брать Лошака, немедля брать! А то боюсь, как бы старичок не подался в бега. - Воронов перешел на командный тон, - Петр Сергеевич, ты тут дома, звони в комендатуру, на станцию. Дай ориентировку. И быстрей, быстрей поворачивайся. Надеюсь, старший лейтенант, учить не надо... - и вежливо спросил доктора. - Где у вас тут телефон, Иван Иванович?
  - В приемном покое и в кабинете, - главврач непонимающе крутил головой.
  - Так ведите, Иван Иванович, а ты, Филишин, сторожи задержанного.
  Селезень из-за спины Воронова показал участковому огромный сизый кулак.
  
  По Кречетовке молниеносно распространилась весть, что "органы" повязали Космыню. И пока того допрашивали и отвозили в линейку, доброхотные сударушки успели оповестить о том мать парня, сорокалетнюю еще не старую женщину. Изможденная не столько работой, сколь покойным мужем пропойцей и безалаберным отпрыском, сумевшим оттрубить по малолетке три года в колонии, вдова поначалу восприняла задержание сына внешне спокойно.
  - Сколь веревочке не виться, а конец один... Бабы я знаю, уверена, Васек Семена пальцем не тронул. Но теперь на него все грехи спишут, а на кого еще прикажите, вон - какой бедовый сынок уродился. Да еще сидел за Лошака, ведь тот проклятый хотел почту ограбить, а мой дурачок прохрапел выпимши ту ноченьку, и не слухом, не духом не знал, чего бандюки там наворочали. Запугали парня колодники, велели разбой на себя взять, а то в карты проиграют... Васька и признался в том, чего отродясь не делал. Да уж лучше так, а то бы зарезали душегубы. С них, бандитов, станется...
  Но сердобольные бабы знают, как довести попавшего в беду человека до кондиции - стоит только сочувственно напомнить о самом страшном, что ждет убийцу.
  И, наконец, Космынина не выдержав, заголосила как кликуша:
  - Ох, сыночек-кровинушка, и чего ты не слушал мать родную... И чего не уехал к тетке в Пензу, а ведь собирался... Тебя же идолы порешат, им медаль, а тебе, дурная головушка, смертушка-смертная предстоит. И на кого ты меня старуху оставил, и чего я на старости лет делать буду. Ой, вогнал мать живьем во гроб!
  Одна старенькая бабушка заметила: "Чего ты, Зинка, по сыну причитаешь, как по покойнику, парень живой еще". Но Космылиха не унималась, того гляди станет рвать на себе волосы.
  Женщины, поджав губы, молча, наблюдали слезливые излияния соседки, и как должное восприняли чей то злорадный шепот, из собравшейся округ толпы: "Доигрался сыночек твой разлюбезный. Сколько с ним чикаться, как с писаной торбой? А то охамел напрочь, никому проходу не дает".
  Но, однако, прозвучал и разумный голос:
  - Ты бы, Зинуха, шла в поселковый, в милицию. Узнай, куда малого повезли? И ступай там до начальства, проси, может, выпустят? А то и словечка за него некому замолвить, упекут опять по-горячке, куда Макар телят не гонял.
  Космынина Зинаида вняла дельному совету, подобралась и пошла к местным властям.
  
  Полуторка, с пятью залегшими в кузове вооруженными бойцами, тихо остановилась за углом тенистого переулка. И только когда в проулок въехала "эмка" городского отдела, покинув грузовик, к легковушке поспешил молодой военный, с дисковым автоматом в руках. В "воронке" рядом с водителем сидел участковый Филишин, капитан Воронов, перехватив ППШ, протянутый Свиридовым, пригласил тэошника присесть рядом.
  - Молодец, младший лейтенант, встал как надо. Надеюсь, задачу ребятам путем разъяснил? Рассредоточь бойцов, на рожон пусть не лезут. Если там засели диверсанты и начнут отстреливаться, переждем, надолго ублюдков не хватит. А, когда станут удирать... а что гадам останется, жить-то охота, - стрелять только по ногам. Окружайте дом!
  Когда младший лейтенант ушел, Сергей сказал участковому:
  - Ну, вот Юра, действуем, как договорились. Я иду рядом, для виду - скромный пехотный командир. Ты вызываешь Конюхова, если дома - берем сразу, если не один и начнут палить, немедля падай, дальше уж моя задача... Понял?
  - Так точно, товарищ капитан.
  - Ладно, давай без чинов. Теперь вдохни всей грудью, и выдохни... Ну, что - пошли на Лошака...
  По дороге участковый Филишин подробно, почти в красках описал кто таков уркаган Конюхов по прозвищу Лошак. Нарекли сидельца кликухой на зоне (так называли гибрид жеребца и ослицы). Фамилию урки мало кто знал - Лошак и Лошак. Иные по малограмотности, а маститые с намеренной издевкой кликали Лойшаком, на что тот, естественно, обижался. Да, Конюхов, соответственно воровскому прозвищу, отличался поистине двужильной меренячьей силой. Ростом мужик под два метра, широк в кости, но сух и поджар. Ходил, сгорбившись, постоянно сплевывая в сторону, числился на учете в тубдиспансере. Болезнь залечили, но бациллоносителем определенно являлся. И как с ним урки пьют из одной кружки... По виду закоренелый босяк и шаромыжник. И зимой и летом ходил в затертой фафайке (куфайка, как звали в народе) и растоптанных, нечищеных кирзачах. Даже в старости, а было мужику далеко за пятьдесят, был резв и подвижен, говорили, в рукопашной драке редко кто мог деду противостоять. Но и баран безмозглый, упертый и хамоватый... Ну, а если копнуть поглубже, поковыряться в рассуждениях и жизненной философии Лошака, то клинически тупой и никчемный человек. Так уж "подопечного" невзлюбил Филишин.
  Жил этот лошара один в старом отчем домишке, в промежутках между частыми отсидками хозяина, пришедшем в дикое запустение. В доме расположилась ненавистная кречетовцам "малина". Временами там дым стоял коромыслом, раньше даже цыгане на украшенных лентами таратайках приезжали - скупать краденное. Не любили кречетовцы здесь даже мимоходом пройти, как пить дать подвернется кто-то из шантрапы и самое малое - начнет требовать денег на опохмелку.
  Одним словом зачумленное место, обиталище уркаганов, форточников, щипачей, гоп-стопников и представителей непечатных блатных мастей, причем, самых разных возрастов. Там взращивали из шкетов-огольцов натуральных бандюг, на которых клейма ставить некуда, тут кантовались "откинувшиеся" зека, здесь было котловое кружало. Давно бы сравняли это поганое место с землей, но лучше иметь одну засвеченную блатхату, чем тайные, меняющие место вертепы.
  Участковый, как положено по уставу, подошел к крыльцу и окликнул хозяина дома. Воронов, сотворив простецкую (точнее полупьяную) физиономию, стоял позади, едва придерживая висевший сзади автомат. Никто не откликнулся. Филишин ступил на крыльцо и стал стучать в дверь. Полное молчание в ответ.
  - Ломай! - тихо произнес Воронов и оказался за спиной милиционера. Одним ударом ноги тот вышиб трухлявую дверцу.
  Воронов повел стволом ППШ по углам жилища Лошака, вошел в горенку-прихожку, прошел дальше в спальню - никого. Как говорится, шаром покати. Редкая мебелишка ветхозаветная, истерзанная... Постель укрыта замасленным тряпьем, как говорят местные, даже "гребостно" к нему прикасаться. Одним словом, отвратительный клоповник. И вот здесь, в такой антисанитарии блатные пьют, жрут до отвала, дрючат дешевых девок-потаскух и учат жизни падкую до воровской романтики молодежь.
  Воронов не допустил Филишина к проведению обыска, велел участковому караулить у двери. Нехитрый скарб Конюхова не нуждался в тщательной проверке, но и поверхностный обыск оказался вполне удачным. В ворохе мусора за печкой Воронову удалось обнаружить пустую банку из-под консервов странного происхождения. Но главное, под матрацем лежанки Лошака Сергей нашел тряпицу с характерными следами еще не запекшейся крови, видимо, обтерли орудие убийства.
  "Определенно почистили армейский нож, - решил Воронов, - где вот только сам Лошак?"
  Ответ на этот вопрос не заставил долго ждать. После осмотра хижины Конюхова, сложив улики в пакет, заглянули в огородный сарайчик. Сбитый из горбыля, насквозь продуваемый ветрами, но разлапистый и просевший сарай показался Воронову подозрительным. Как назло, фонаря у них не было. Из-за скопления поломанной мебели, водочных ящиков и прочей разбросанной рухляди в темном мареве черт ногу сломит. Сергей потянул участкового за рукав, понятным жестом, велел встать у входа. Сам чуть отошел назад, встал сбоку Филишина и громко крикнул:
  - Лошак выходи! Если не сдашься, брошу гранату, нет времени лазать за тобой. Считаю до трех... раз, два...
  В недрах сарая произошел шумный обвал. Из двери выскочил здоровенный битюг, в мгновение откинул Филишина в сторону. Но едва рванулся бежать, как тут же получил прикладом автомата по хребту и ничком распластался на земле. Воронов заученным приемом рванул руку амбала за спину, заломил пальцы, уркаган взвыл от боли.
  - Иди уж, бегун! - съязвил Сергей, сдерживая порыв, дать пинка под зад.
  Так и вывел согнутого, чуть не корточках, Конюхова на улицу, где уже ждали линейщики. Бойцы без лишних слов взнуздали еще не пришедшего в себя Лошака и быстро уложили бедолагу в кузов полуторки.
  Воронов решил больше не светиться у поссовета. Поэтому задержанного решили везти в узловой оперативный пункт транспортного отдела, который располагался в ложбине за северной сортировочной горкой. Чтобы добраться до него, полуторке и эмке пришлось медленно прошуршать по пустынным улочкам Третьей Кречетовки, а выехав на прямой как стрела большак, с гиком промчать остальной отрезок пути. Прибыв на место, Конюхова, взяв под белы рученьки, спровадили в подвальную каталажку, где уже сидел Космыня.
  Двоих его подручных, расхристанного Моряка и простуженного Уруса держали в подвале линейного отдела милиции, расположенного в таком же особнячке чуть поодаль. Час назад перепуганные шпанюжки наперегонки помчались сообщить Конюхову, что "старшого" арестовали. Но главное, шестерки хотели узнать, - им-то теперь как быть... Лошаку, ясное дело, - не до них, велел схорониться поукромней. Ну, двойня и спряталась на чердаке "Комстроевского" барака, в коем жил Урусов с родителями. Дурачков взял тепленькими наряд линейного отдела милиции. Ожидавший Воронова милицейский сержант доложил, что пацаны во всем сознались, да и глупо было помалкивать. Капитан велел малость попридержать оглоедов за решеткой. А к вечеру отпустить восвояси, пусть если не поумнеют, то хотя бы на время поутихнут.
  Оставшись наедине с Лошаком, Сергей поначалу внимательно разглядел здоровенного, жилистого мужика. Топорно сработанное лицо, местами рябое, то ли от юношеских угрей, то ли от иной хвори. Озлобленные водянистые глаза запрятаны под нависшими надбровными дугами. Грубые, мослаковатые кисти рук в воровских наколках - перстнях и прочей хрени. Одет как работяга, на ножищах давно не чищеные кирзачи. Одним словом, типичный уркаган, которых давить, и не передавить...
  Сергей не хотел марать руки об уголовника, но и разглагольствовать с ним было недосуг. Капитан воспользовался давно испробованным методом.
  - Слушай Лойшак (вспомнив рассказ Филишина, намеренно испохабил кличку), или как там кличут... - на попытку Конюхова возразить, зыкнул кратко, - рот закрой, когда говорю! - и уже с раздражением, но отчетливо выговорил. - Так вот Лойшак, надеюсь ты понимаешь - с кем имеешь дело, и потому шутить не люблю. Советую говорить правду. Если мне не понравятся ответы, то могу в два счета развязать твой поганый язык. Все сознаются, еще никто не выдержал, - и намеренно презрительно усмехнулся. - Но ты потом отсюда не выйдешь, тут и сдохнешь, в муках похарчишься... Понятно объясняю... соображаешь Лойшак?
  - Да, понял начальник, что ты не мильтон. Да и стар я уже, пыток не снесу.
  - Слава Богу, дошло...
  - Хер с тобой, спрашивай, что надо.
  - Все мое при мне. И запомни, называть на "вы" и "гражданин начальник", а еще ругнешься - последние пальцы обломаю.
  - Не буду, гражданин начальник.
  - Ну, тогда поехали... Но сначала позовем писаря...
  Конюхов Василий Игнатович: русский, девяносто третьего года рождения, из крестьян, уроженец села Зосимова, образование два класса приходской школы - рассказал следующее...
  
  Глава II
  Как явствовало из учетной карточки: Конюхов трижды судим, приговаривался к срокам заключения по статьям главы УК "Имущественные преступления". В третий раз рецидивисту вменили "отягчением повторным разбойным деянием". В общей сложности с двадцать шестого года, со времени очередной редакции Уголовного Кодекса, Лошак отсидел по тюрьмам и лагерям двенадцать лет. Последний срок, десять лет строгого режима, как сказал сам: "Отмотал на половину, в тридцать восьмом актировали по последней стадии туберкулеза". Странно, но и по сей день жив-здоров "курилка". В оправдание себе говорит, что лечился собачьим жиром, короче, жрал собак нехристь.
  С этого времени обвинений в противоправных действиях бывшему зеку не предъявляли, хотя в том не было тайны, что вор-рецидивист Конюхов занимает узловое место в преступной среде Кречетовки, являясь местным "паханом". Да и поговаривали о перспективе Лошака стать "вором в законе", мол, давно короновали бы - живя урка в городе. Милицейские информаторы сообщали, что ни один блатной "ничего не смог бы предъявить уркагану...". С этой стороны у матерого "бродяги" все было чисто. Но, видимо, тот не хотел повышать собственный статус в уголовной иерархии: то ли боялся конкурировать с маститыми авторитетами, то ли уже устал вписываться за других, - но, тем не менее, определенно опасался за свою шкуру.
  Отпираться Конюхову было не с руки, - да и улики, найденные в хибаре, а к тому же "сопротивление сотрудникам органов при исполнении", явились весомым поводом дать признательные показания. Ну, а в большей мере старый бандит боялся применения спецсредств, предостаточно наслышался об их невыносимости. Арсенал насилия неисчерпаем, но жуткий ужас наводила угроза прищемить яйца дверью. Да и, как каждому человеку, бедолаге не хотелось расставаться раньше времени пусть с паскудной, но жизнью.
  Воронову двумя-тремя наводящими вопросами удалось подвести Конюхова к главному.
  Лошаку пришлось все-таки подтвердить причастность к убийству Семена Машкова. Правда, не по собственной охоте, а соблюдая негласные воровские понятия о взаимовыручке, тот вынуждено посодействовал расправе над снабженцем. И если быть справедливым, то судить уголовника станут не только как соучастника тяжкого преступления, а прежде всего, как изменника Родины. Однозначно, Конюхову светила высшая мера социальной защиты - смертная казнь!
  Определенно, старик догадывался об этом, в осипшем голосе сквозили ноты безысходности:
  - Прилег с устатку... закемарил. А тут стучат в окошко. Думал знакомые, а там два фраера в солдатском клифту.
  - Василий, давай изъясняйся по-русски, чай не нацмен... Вот и говори: верхней одежде, или форме.
  - Дык, так сподручней, слов подбирать не надо, - на укор в глазах Воронова, исправился. - Понял, гражданин начальник! - и шмыгнул носом. - Пришли двое незнакомых солдат, оба мордатые, сытые, понял... не с фронта. Сразу видно, в тылу харчевались. Таких битюгов за порог сразу не выставишь. Сам по ушам первый схлопочешь...
  - Давай без "лирики", по существу...
  - Да так, к слову... У старшего из них, громилы, здоровый гад ростом - ксива, ну, записка такая с особливым поручением. Прислал письмо авторитет... давно в законе, старый по лагерю корефан. По понятиям вор обязать помочь, иначе кирдык башка.
  - Лошак, как отличить ксиву от малявы знаю... продолжай по делу.
  - Человек просил дать мужикам перекантовать ночку другую. По трепу солдатни, я сразу усек, - может, эти лбы и катили по масти, но похожи на дезертиров, или того хуже - пришлых с той стороны...- старик горестно вздохнул. - На таких мудаков положить бы с прибором.... но отказать корешу нельзя, закон не велит...
  Потом Конюхов подробно рассказал, как за выпивкой объяснил на пальцах солдатам, где размещается избенка покойной бабки Симы. Выходило - в лесополосе рядом с полузабытым полустанком. Гости столовались харчем из вещмешка, потом "культурно посидели" до полуночи и ушли. Что Лошаку было на руку, не хватало на старости лет еще комендантского патруля с облавой...
  Намеренно играя на доверие, Конюхов припомнил одну любопытную подробность ночного визита:
  - У босяков, одетых в армейский прикид, - дед стал дистанцироваться от непрошенных гостей, - имелся тяжеленький "бандяк", такой плотно упакованный сверток.
  По словам урки, "бычары" очень бережно обращались с тем пакетом, перекладывали с места на место, поглядывали, чтобы не упал... Воронов насторожился... и подогнал рассказчика:
  - Давай не томи, что дальше...
  - Перед тем как уйти, главный попросил пристроить сверток в надежное место. Ну, я пошел с ним в сарай, и зарыл в угольной куче. В закуте с лета осталось чуток топки, так пыль одна... А уж чего там в пакете - неизвестно, да, и спрашивать не с руки, постерегся...
  - Понятно теперь, почему ты рванул как угорелый из сарая, наложил в штаны, что брошу гранату. Знал ведь паршивец, что там взрывчатка, думал, разнесет на кусочки, дерьма не останется...
  Лошак, вогнув голову, промолчал, терпеливо выслушивая недовольство Воронова. Потом добавил еще одну деталь. Уж больно понравились Василию Конюхову "навороченные котлы" на руке главного - Мерина. Сам Конюхов кроме настенных ходиков иных часов не имел. И тут старый уркаган, то ли стал давить на жалость, то ли по правде расчувствовался:
  - Выть потихоньку (играть в карты под интерес), солдатня отказалась. Может так и к лучшему... Выиграй дед у амбала часы, замочили бы старика вслед за Сенькой Машковым.
  А вот когда утром огольцы донесли, что изуверски убили орсовского снабженца и подожгли домишко, Конюхов сразу же "кипешнулся" - понял, чьих рук дело. Потому и послал Космыню и "шкетов" проследить как пойдет следствие. Старик уже смекнул, что обмишурился, втесался в скандал хуже некуда, тут пахнет изменой Родине, могут и "лоб зеленкой намазать". И воровской закон, и понятия уже не играют никакой роли.
  Воронову уже осточертел поток блатной фени, исторгаемый Лошаком, но ничего не поделать: иначе такой человек изъясняться не может. Сергею из описаний пришельцев, не стоило труда предположить, кто из тех двоих убивал, а кто поджигал. Резал и издевался над трупом, разумеется, старший из них - верзила. А от второго амбала поменьше, как урка унюхал, потягивало "карасинчиком".
  - Одно только непонятно, как диверсанты вышли на Машкова... Откуда пришельцам знать, как снабженец выглядит и где живет... - задумчиво выговорил Сергей и внезапно почувствовал, как Лошак насторожился. Пришлось надавить: - Сознавайся Василий, давай колись... Это ты, подлец, вывел убийц на Машкова?
  - А куда было деваться... Кончили бы меня сволочи, начни я фордыбачиться.
  И разом поникший Лошак рассказал, как показал Мерину и напарнику домишко снабженца; а затем снабдил душегубов бидоном с керосином.
  Дальше заниматься Конюховым не имело смысла, блатной и так много наговорил. А время не резиновое, чуть проволынишь, близок локоток... да не укусишь. Воронов оставил Лошака дозревать в камере. Ничто так не подвигает человека к переосмыслению собственных поступков, как заключение в одиночке. Поручив Тэошникам порыться в углевых залежах арестанта, на предмет пакета с динамитом, сам срочно приступил к подготовке опергруппы для задержания диверсантов.
  
  Штат оперативного пункта не велик, в сущности, состоял из одного классного отделения по армейскому регламенту. Но бойцы подбирались обстрелянные, побывавшие в непростых переделках, как говорится, успевшие набить синяков. И еще одно весомое обстоятельство, из многочисленных кандидатур в оперативники отбирали людей, честно сказать, не сладких по характеру. Покладистых увальней и тихонь отсекали сразу. Ребята подтягивались энергичные, инициативные, само собой смелые и даже бесшабашные, одним словом, с бойцовским характером. Воронов не раз размышлял об условиях формирования такой породы людей...
  Возьмем неприметный городской двор, мальчишек каждой твари по паре, скажем обтекаемо: и вежливых и грубиянов. Одним словом, пацаны какие угодно... Неугомонные и отчаянные чуть подрастут становятся рекрутами окрестной шпаны или, если не босяк по натуре, то вступают с наглой кодлой в неизменный конфликт. Уличному хулиганью присущи лихие качества, как правило, эта шантрапа развязная и дерзкая, считает двор или место обитания своеобразной вотчиной, устанавливает босяцкие порядки и своевольно терроризирует других детей. Волей-неволей остальным ребятам приходится приноравливаться к дворовым нравам. И не факт хороводится с уличным отребьем... Но даже сильный духом мальчуган постоянно держит в голове поправку на присутствие в жизни надоедливой швали. И если пацан смел и решителен, не обделен самолюбием и презрением к задиристой шелупони, то разборки, с обязательной дракой не миновать. Местами еще действуют рыцарские правила: только один на один, скопом избивать считается "западло". Но и здесь, применим суворовский закон - за одного битого, двух небитых дают... Шпанята, получив твердый отпор, начинают уважать соперника.
  А вот дальше, повзрослев, дворовая босота начинает мутировать. Половина избирает криминальную стезю, пополняет уголовные сводки. Третья часть, переболев детской болезнью, берется за ум, идет пахать на завод. Остальные, оставаясь романтиками и бойцами в душе, становятся военными: танкистами, моряками, летчиками. Ну, а те, которые изначально презирали дворовую шушеру, - тем прямая дорога в оперативные службы НКВД.
  По ходу дела Воронов отправил запрос в область, а там уж пусть дальше работают по вору-законнику, велевшему Лошаку определить на постой диверсантов. Хотя надежды мало, - зная иезуитские изыски абверкоманд, определенно ксива написана по принуждению, а сам адресант уже в сырой земле. Архивы же домзаков на оккупированной территории оказались в руках немцев, а контингент зеков или перебит, или принят фашистами к себе на мерзкую службу. В то число предателей, пожалуй, стоит отнести Мерина. Ясно, как белый день, такого ублюдка в РККА нипочем бы не зачислили, даже в штрафники не взяли бы, рожа слишком "протокольная", с таким греха не оберешься. А немцам к месту: чем мерзопакостней упырь, тем для них надежней - не сбежит к русским...
  И еще серьезное замечание. Воронов понимал, что у бойцов оперативного пункта, нет отлаженных навыков задержания матерых лазутчиков, и кроме того, присутствует обязательное условие - взять вражин живыми.
  Нужны не только показания диверсантов, но Центр сторонник оперативной "живой игры" с противником, коли удастся убедить арестантов в сотрудничестве. Что тут говорить: почерк радиста, да и характерные особенности группы - главный фактор достоверности. Офицеров Абвера нельзя считать дураками, туфту не всучишь... Выпускники диверсионной школы прошли тщательный отбор, на каждого заведено пухлое личное дело, одним словом - штучный товар, никакая подтасовка недопустима.
  Потому потребуются умелые, слаженные действия, здесь нельзя действовать по-колхозному - взять и открыть пальбу. С этим справится и комендантский взвод, в конце концов, закидают гранатами. Задача стоит - одолеть противника и морально, и физически. Главное, чтобы диверсанты не оказались зомбированными фанатиками, не ликвидировали сами себя, редко, но и такое случалось на практике наших контрразведчиков.
  Честно сказать, Сергей, не подавал вида, но внутренне обеспокоился - легко ли удастся справиться с громилой-гигантом... За неимением других вариантов: с Мерином достанется разбираться самому лично. Судя по описанию Лошака - силен зараза, махом такого не положишь, придется повозиться, применяя удушающие приемы... Да как бы впопыхах ни прибить лазутчика до смерти. Случая собственного поражения в схватке Воронов из принципа не допускал, не зря обучался восточным единоборствам, не зря к нему приставляли опытнейших инструкторов старой школы.
  Тут, кстати, поступило неожиданное сообщение по телефону линейной милиции. Утренний путевой обходчик заметил, как на горловине станции к двум, вышедшим с дороги, бойцам присоединился худенький солдатик с угловатым вещмешком за плечами. Затем троица заскочила в тамбур товарняка, отправленного с северной горки. Да, да, как раз в том направлении заныкалась избушка бабки Лошака. Возникшее обстоятельство гораздо осложнило задачу Воронова - брать предстояло уже троих!
  
  Попасть предстояло на разъезд "396 километр", - по железнодорожным канонам это означало расстояние до первопрестольной. Можно, конечно, добраться по раздолбанной технологической дороге вдоль линии, но местные бойцы подсказали, что после обильных майских дождей грунтовку развезло, и не хватало еще крепко завязнуть в грязи. Поэтому решили ехать по наезженному большаку, придется малость покружить, но так надежней.
  Подогнали старого знакомого, основательно побывавший в передрягах ГАЗ-АА. В кузове одним махом, распласталось пятеро Тэошников, бойцы в застиранной, латаной-перелатаной хебешке, иные даже без знаков различия, ну, не портить же приличное обмундирование, лазая по лесистым дебрям. Переоделись в солдатское и капитан с начальником оперпункта. Воронову по размеру досталась гимнастерка рядового бойца, у Свиридова же оказались петлички старшего сержанта. Сергей настоял, чтобы младший лейтенант сел рядом с ним в кабину, скромный парень не хотел стеснять начальство, мол, с бойцами поудобней... Но Воронов имел свой резон, да и командиры еще не наели жирок, - легко уселись. Сергей как бы между делом, взялся инструктировать Свиридова, чтобы тот: и под пулю не подставился, и, Боже упаси, сдуру не взялся командовать отрядом. Одно радовало, лейтенантик умел пользоваться армейским ножом: учили на курсах как наверняка, без лишнего шума, завалить противника. Такой навык, запросто мог сегодня потребоваться.
  Полуторка лихо загромыхала вдоль длиной кишки Второй и Третьей Кречетовки по булыжному тракту, обсаженному со стороны путей молодыми тополями. С востока на дорогу выходили блестевшие на солнце окнами "Комсторевские" дома. В палисадниках копошились рачительные хозяйки, по военному лихолетью, превратив прежние цветники в ухоженные грядки, с подросшей ярко зеленой картофельной ботвой. Наступила пора первой прополки, а слишком ретивые огородники уже стали протяпывать, окучивать раннюю картошку. На одинокий грузовичок с несколькими бойцами внимания никто не обращал, вот если бы прошла колонна тяжелогруженых автомашин, в сопровождении мотоциклетного конвоя, тогда другое дело... С одной стороны - на руку Тэошникам, меньше будут сплетничать, с другой, если ненароком перебьют, то и вспомнить будет некому. Впрочем, бойцы о том и не задумывались.
  Миновали двухэтажный особнячок кондукторского резерва, дореволюционное здание ажурной кирпичной кладки, за которым и начиналась северная горловина станции. Сергей удивлялся архитектурному своеобразию Кречетовки. Это же надо, что проклятые буржуины не жалели денег на помпезную красоту... Одно дело строить на людных городских улицах, другое - среди пустынных станционных путей. Кому любоваться-то?.. Однако строили: водонапорные башни, пакгаузы, деповские цеха, конторские здания, - возводили по индивидуальным проектам, и непременно с чувством, с толком, с расстановкой...
  Вот и подъехали к границам станции, затем миновали неохраняемый железнодорожный переезд и шибко помчалась вдоль угодий колхоза имени "Второй пятилетки". По колено вымахавшая злаковая зелень благотворно действовала на душу, казалось бескрайняя ширь полей нипочем не закончится. Так бы мчать и мчать, не зная забот, не ведая тягот военного времени.
  Но, вот и поворот в нужную сторону, вместо окультуренных земель пошли кочковатые неудобья, зачастили хилые деревца. Почва сделалась песчаной, чаще и чаще стали встречаться сосенки, выше и выше ростом, повеяло смоляным духом. И вот уже полуторку окружил прохладной тенью густой лесной массив.
  Свиридов, видимо, знал эти места, проехав с полкилометра по расползающимся колеям песчаной дорожки, Андрей велел водителю заглушить мотор. Бойцы, сиганув с кузова, стали разминать затекшие ноги, потом (не без того) пошли отлить... Наконец, отряд собрался вместе. Тэошники быстро и умело замаскировали набранными с земли ветвями машину, превратив грузовичок в корявый буро-зеленый шатер. Потом, как положено инструкцией, предварительно попрыгали, исключая клацанья металла и прочее неудобство в снаряжении. Затем слаженно выстроились цепочкой, и по команде Воронова, тронулись след в след, углубляясь в чащобу из разнокалиберных сосен и вытянутых ввысь осин.
  
  Воронов полагал, что диверсанты до вечера "носа не кажут", будут тихонько отсиживаться, потому задача - взять лазутчиков засветло. План прост: обложить вокруг старухину избушку, а там, действовать по обстоятельствам.
  Напрямую идти к избенке Сергей счел опасным, выходили кружным путем. Наудачу бойцы оказались бывалыми, понимали с полуслова. Лес манил дурманящим хвойным запахом, окрест верещали непуганые птицы, долбил костяным долотом дятел. Даже пробежало рыжее длинноногое зверье, возможно косуля, - война далеко... Сочная, по колено немятая трава заслоняла давно нехоженые тропки. Вот открытая полянка, поросшая пышным ковром земляники, зазывно алели спелые ягодки, так и хотелось вкусить пряный нектар, да так... сорвать хотя бы одну, и подержать этакую прелесть в ладони. Но нельзя уподобляться малому дитяти, растрачивать себя на такие пустяки. А вот и изумрудные кустики черники, неделя другая и уже стремно затаиться в кудрявых зарослях, враз изгваздаешь хебешку чернильными пятнами. Попробуй потом - отмой...
  Давно, верно вечность, Воронов не попадал в незатейливый, но милый сердцу русский лес. Не касался рукой шершавой, потрескавшейся грубыми пластами коры сосен, не стряхивал со щек нежную паутину с комочками увязших мошек, не ступал ногой в зеленые волны привольного, испокон века некошеного разнотравья.
  Вот так бы завалиться в лесную душистую перину и, наподобие князя Болконского, лежащего на поле Аустерлица, уставиться в акварельной голубизны небосвод с промельками кудряшек облаков. Но это блажь, нельзя расслабляться, наоборот, надлежит собраться, внимательно слышать и видеть все кругом. Малейший шорох листвы или щелчок ветки заставляет застыть, пригнуться, рассмотреть подозрительный участок в ряби стволов и зеленом мареве.
  Сергей отбросил накатившую блажь, силой воли направил мысли в другое, практическое русло. Появилось и стало нарастать чувство ловца зверя. Это как у охотника, в предвкушении неотвратимого соприкосновения с добычей, это похоже на азарт, на сладостный трепет ожидания появления дичи, затем угадать момент ее взбрыкивания или взлета, а дальше - прицел и выстрел.
  Вскоре в прорехе сосняка, среди разномастных порослей русского клена, берез и ольхи, перемежаемых диким кустарником, завиднелась избушка бабки Лошака. Сергея уже просветили, что раньше тут располагался жилой хутор, но вначале тридцатых народ разъехался, домишки растащили на дрова, осталась одна старуха Конюхова. До ближайших подворий, которых немерено в округе - километра два, если идти лесом.
  Но, видимо, старушенция страдала мизантропией, потому и податься бабке было некуда. Так и померла Серафима в одиночестве года два назад.
  
  Решено было отлавливать диверсантов порознь. Если вражеские наймиты не полная шваль, то, естественно, захотят в туалет, и хотя бы одному придется покинуть дом. Покосившийся дощатый сортир прятался среди вымахавших кустов дикой малины, метрах в десяти от крыльца. К уборной вела едва протоптанная дорожка. В малиннике оставили надежного бойца. Воронов и остальные рассредоточились в буйно разросшихся лопухах, сдобренных колючим чертополохом. Земельный участок у бабки давно запущен и превратился в травяные джунгли, только на двух сотках с солнечной стороны рос картофель, и еще вылезли невзрачные кустики непонятного овоща. Возможно, Лошак сподобился возделать маленький огородный участок.
  Сергей понимал, в бурьянной засаде запросто пролежишь до ночи, а в темное время легко нарваться на неприятности, даже перепутать своих с чужими. Но и напористых действий предпринять нельзя, вышколенный противник, под защитой стен избушки, перебьет отряд Тэошников в две минуты. Можно, конечно, истерично закричать, подкрепляя площадным матом, вроде: "Сдавайтесь, дом окружен! Выходи без оружия... по одному..." - но это сущая ерунда, матерый враг так запросто не сдастся. Да и где гарантия, что придурки не порешат самих себя... Наверняка, инструкторы Абвера намеренно застращали лазутчиков, что в органах с ними чикаться не станут, выбьют безжалостно признательные показания, да и пустят в расход. Потому для человека, предавшего Родину, лучше не искушать судьбу, а сразу обрубить концы, не мучиться лишний раз...
  Воронов с усилием думал, ну как еще выманить диверсантов, чем привлечь внимание, каким звуком хоть на капельку всполошить их, и заставить минимум одного выйти из избенки... Лейтенант Свиридов тоже сокрушал голову, Андрей даже предложил запалить завалившийся набок сарайчик, - но глупо, опытный лазутчик сразу раскусит провокацию и примет полную боевую готовность. Вот задача! И второе, Воронов серьезно опасался за жизнь солдат отряда - ребята смелые, но не так вышколены как бойцы специальных оперативных групп. Нельзя исключить, что найдется... кто по заполошности обнаружит себя или займет неправильную позицию, ну и получит пулю в лоб. Бойня не входит в планы Воронова, а уж тем паче - человеческие потери... Жертвовать людьми Сергей не станет, и тогда пиши - пропало, останется лишь закидать гранатами эту чертову хижину. А немецких шпионов на станции придется выуживать по старинке: выкручивая руки виновным и невиновным. Сеять вокруг страх и подозрения. А, что поделать - идет война...
  Эх, имелись бы в арсенале Воронова поражающие противника химические средства. К примеру, дурманящий, ну, или обыкновенный удушливый газ... Сергей на миг представил себе - полудохлые субъекты, пьяно пошатываясь, по слепому, вытянув вперед руки, вываливаются из лачуги... Бери гадов тепленькими без усилий и опаски... А можно, и усыпить бандитов, без остатка обездвижить, а потом связать и побросать как бревна в кузов полуторки. А еще, но это из области научной фантастики, - вот бы применить психотропные вещества. Превратить взрослых мужиков в безропотных овец, подобных серым мышкам, загипнотизированных удавом, что сами идут к нему в пасть. О... да, Воронов, разумеется, слышал, да и не тайна для сотрудников центрального аппарата, что в спецотделе при ГУГБ НКВД, комиссара третьего ранга Глеба Бокия, в начале тридцатых проводились научно-изыскательские работы по использованию средств удаленного психического воздействия на человека. Помимо химических психотропных препаратов, гипноза, телепатических свойств мозга, изучалось также влияние специальных электро и радиоустройств. По-научному выразиться: электромагнитных волн. Говорили, выходило даже слишком впечатляюще, так что манипулировать с психикой личности можно было и на расстоянии.
  
  Сергей усмехнулся - однако, какая блажь лезет в голову... Впрочем, Воронов трижды продолжительно беседовал с Глебом Ивановичем.
  Первый раз, в тридцатом году, когда Сергея уже вторично послали в занятую поляками Вильну. Бокий имел там, скажем так, чисто профессиональный интерес. К тому же, что примечательно, - отец первой жены комиссара коренной виленец, а чекист берет в расчет даже косвенное обстоятельство. Ну, и конечно, советы старого конспиратора и боевика не могли не пригодиться.
  Бокию было уже за пятьдесят, на четверть века старше Воронова. Худощавая интеллигентная физиономия Глеба Ивановича с по-еврейски выпяченной нижней губой поневоле привлекала к себе внимание каждого встречного-поперечного. Определенно, на лице читалось чистокровное дворянское происхождение, ну, а в первую очередь необычайно развитый ум и железная воля. Этот упрямец умел подчинять себе всякого собеседника, человек поначалу соглашался с предложенным мнением и через полчаса общения уже смотрел на мир глазами оппонента.
  Сергей и прежде слышал уйму сплетен и домыслов о возглавляемом Бокием тайном отделе в недрах наркомата. Естественно, шифровальное дело требует немалого профессионализма, там работали не то чтобы высокообразованные люди, а эрудиты и полиглоты высшего разряда, посвященные в серьезные государственные секреты. Сей само собой разумеющийся факт не вызывал никакого любопытства чекисткой братии, интриговало другое, считалось, что в специальной лаборатории отдела пристально изучаются предметы, выходящие за пределы научного марксизма. Мистика и астрология, гипноз и парапсихология, колдовские обряды и погребальные культы, - и иные сферы, совлеченные с емким словом "нечисть", все то, что, пусть даже гипотетически, воздействует на человека, его разум и волю являлось содержанием работ сотрудников Бокия.
  Сергей, в душе оставаясь христианином, поначалу с сильным недоверием относился к россказням товарищей. Коммунист не верил, что так запросто без применения физического насилия можно подчинить человека, заставить преступить моральные принципы, "по мановению волшебной палочки" сделаться, по существу, другой личностью. Существовала одна оговорка, ну, разве исключительно под гипнозом... Потом Воронов изменил прежнее мнение. Да, человек поддается зомбированию некоторыми способами. Наш мозг мало изучен, а практикуются многовековые, тысячелетние практики подчинения людей силам зла. Вот такими оккультными практиками и занимался Глеб Иванович Бокия. Странный, загадочный, закрытый человек, - внешне приветливый, даже радушный, но, если узнать поближе, - опасный...
  
  В Вильне, после тотальной эвакуации в начале германской войны, из сорока тысяч русских (пятая часть города) к тридцатому году числилось всего семь тысяч, и это, как правило, прислуга и черный работный люд. Народ, как водится аполитичный и забитый нуждой. Кадровых пролетариев, по сути, не осталось. Сергея сразу же предупредили, что рассчитывать на помощь русских соотечественников в агентурной работе вряд ли придется. Немногочисленные коллеги-нелегалы по преимуществу сотрудничали с местными евреями, сочувственно относящихся к Советской России. Да, и если честно сказать, то советская агентура в тогдашней Литве и Виленском крае была в большинстве и представлена этой народностью. Евреи в польском Вильно чувствовали себя как рыба в воде, если разобраться говорящих на идиш там было полгорода.
  Поэтому в число консультантов Воронова, включили именитого московского гебраиста. До революции тот преподавал в виленской гимназии, которая тогда размещалась в старых зданиях университета, закрытого после польского восстания Николаем I. Пожалуй, лучше профессора никто не знал Вильну: прошлое города, местные традиции, и естественно, многонациональный конгломерат, издревле обосновавшийся в этих краях. Николай Петрович, так звали ученого дядечку, много и популярно рассказывал Сергею об Ершалаиме де-Лита - Литовском Иерусалиме. Вильна считалась духовным центром европейского еврейства. Профессор подробно сообщил об ортодоксальных евреях и хасидах, о Виленском Гаоне (гении), человеке, который цитировал Тору даже в обратном порядке, кстати, Илья Ефрон (основатель "Брокгауза и Ефрона") правнук мудреца.
  Николай Петрович и преподал Сергею начальный курс идиша, Воронов уже основательно знал немецкий, потому язык ашкеназов легко лег на имевшуюся у него базу. А оказавшись в Вильно, Воронов, контактируя с еврейскими подпольем, быстро натаскался шпарить на идиш, что крепко пригодилось в жизни. В Испании евреи интербригадовцы обыкновенно спрашивали русского: "Ред оф идиш? (говоришь на идиш?)". "Йо!" - отвечал Сергей, и можно было запросто пообщаться с подданным хоть какого государства. Но еще больше это помогло на Лубянке. Евреи чекисты частенько якшались на родном языке, надеясь, что русские их не понимают. А он понимал, и даже больше, чем нужно. На то и сочинили старинную поговорку: "Ойб ди выст лейбм, дарфст кенен лейрнер..." - "Хочешь жить - умей учиться..."
  В тот раз Воронов обосновался на Погулянке, точнее в квартале с польским названием Gora Bouffatowa, на улочке с одноименным названием, недалеко от Лютеранского кладбища. В имперский период улица назвалась Кавказской, да и к слову, до революции этот район изобиловал каменистыми именами. Поселился Сергей на втором этаже трехэтажного дома, принадлежавшего прежде путейскому ведомству. Хозяин квартиры, опять же еврей-железнодорожник, выделил квартиранту угловую комнатенку с маленьким балкончиком, смотрящим на ухоженный зеленый спуск. Постояльца устроил и этот балкон, в случае чего с него легко сигануть вниз, да и проходной подъезд с одиночными квартирами на каждом этаже. По утрам, в особенности летом, когда воздух пронизан запахом липового цвета, Сергей любил прогуляться вниз по спуску. Пересечь проспект Мицкевича (при царе - Георгиевский) и мимо Лукишской площади пройти до костела Филиппа и Якоба, а далее к реке. Полюбоваться плавным течение вод Вилии, поразмышлять о том, что готовит день наступивший.
  Легенда Воронова сработана на славу. Вечный студент скиталец, из дворян, москвичи-родители покинул Россию в двадцатом году, поначалу бежали на Кавказ, оттуда в Стамбул, потом осели в Кишиневе, где и мирно скончались в один год. Из безденежья юноше пришлось поменять ряд университетов, последним был Карлов в Праге. Теперь вот обучается на факультете германистики виленского Стефана Батория, и подрабатывает клерком на товарной станции, устроили, разумеется, по блату.
  Работать против "двуйки" (второй отдел генштаба Пилсудского) и литовских подразделений: разведки-офензивы, и контрразведки-дефензивы, приходилось в сложнейших условиях. Хотя, если честно признаться, межвоенный Вильно кишел агентами всевозможных мастей, но польские власти снисходительно, и даже покровительственно относились к разведчикам стран Антанты, понимая, что те неутомимо работают против Советского Союза, граничащего с Виленским краем. А вот человеку с русским акцентом приходилось нелегко. Из-за смены власти, по природе открытые общению виленцы теперь настороженно относились к каждому чужаку. Уличная торговка, да и всякий праздный дурень немедля сообщит полицейскому, поняв, что незнакомец из Советской России, и на "просвещенный" взгляд профана - ведет себя подозрительно или недружелюбно. Даже прелестные паненки, пахнущие розовой водой, ощутив себя титульной нацией, чрезмерно возгордились и воспринимали даже галантных русских кавалеров за неотесанных мужланов, посягающих на честь истовых полячек. Сергей, по природе, человек непритязательный, но опасаясь болезненной бдительности горожан, вдвойне вынужден вести себя крайне осторожно. Вечный студент являл собой образец благовоспитанности и лояльности. Приходилось просчитывать каждый шаг, избегать маломальского конфликта с местными жителями, а уж и подавно с путейским начальством. Единственное место, где он свободно себя ощущал, так это университет. Многоязыкая свора студентов, непослушных и непоседливых, как и во все мире, служила надежным гарантом от настороженных взоров польской охранки. Как-никак поляков вынудили соблюдать университетскую автономию и потому полиция не посягали на права студентов.
  А вот для связи с информаторами, Сергей выходил из дому, как правило, в сумеречное время суток. Благо улицы старого города извилисты и угловаты, не составляло труда укрыться от комендантского патруля в глубине дверного проема или за фигурным выступом каменной стены. В деталях он вспомнил маршрут с Погулянки вниз по Доминиканской и дальше в гущу улочек еврейского квартала. Конечно, прикинуться ортодоксальным евреем, держащим путь в Старую или Новую синагоги, Воронов не мог, так как не носил пейс и широкополых шляп. Но вящая причина на деликатные случаи жизни у него имелась, - университетские корпуса, готические дворики виленской альма-матер построили в центре старого города, а башня костела Иоаннов служила их неизменным ориентиром.
  Информация, которой располагали еврейские подпольщики, встречались еще люди бундовской закваски, - дорогого стоила для НКВД. Где за деньги, а где по присущими этому племени любопытству и проницательности, сыны израилевы получали достоверные сведения по всем аспектам польского присутствия в Литве.
  Когда пришла пора возвращаться в Москву, пожилой шамес (по-нашему завхоз) из Старой синагоги принес Воронову плотный сверток для Бокия. На вопрошающий взгляд Сергея служитель пояснил, что там запечатлены криптографические изыски Каббалы. Воронов понимал сугубое значение посылки и передал пакет Глебу Ивановичу, как и оговорено: без огласки, при прямом контакте.
  Третий раз они встретились за полгода до ареста самого комиссара, Бокий говорил сумбурно, перескакивал с одной темы на другую, такое неуклюжее общение оставило у Сергея неприятный осадок. Воронов внутренним чутьем понимал, что нервный собеседник уже в проскрипционных списках, да и собственных неприятностей Сергею хватало по горло. Как бы там ни было, по делу Бокия, которое вел зам. наркома Вельский с подручным Ахмедом Али, Воронова не вызывали. Суда или трибунала, как таковых не было, комиссия в составе наркома НКВД, прокурора СССР и председателя Военной коллегии Верховного суда СССР приговорила Бокия к расстрелу, и в тот же день пятнадцатого ноября тридцать седьмого года Глеба Ивановича не стало.
  "Господи, - подумал Сергей, - и чего только в голову не лезет, когда сижу в засаде. Но главное, не испытываю никаких эмоций к прошлому, смотрю будто на водяную гладь. И еще, как видимо, мозг не тупой инструмент, заточенный на приземленные действия, типа - лежи, молча и посапливай. Чуть тронул память и пошли накладываемые друг на друга ассоциации, поток былых образов, вытекающих друг из друга, как вода из фонтанных каскадов Петергофа или Кисловодска".
  
  Чу! В терраске домика возникло движение, послышалось недовольные возгласы. Вот заскрипела и рывками подалась наружу ободранная дверь.
  Наконец, дождались! Все бойцы во внимании и полном стреме. Да и у самого Сергея, не впервой ловившего отморозков, взыграл адреналин, проняло даже до внутренней дрожи.
  На порог избенки вышел кряжистый плешивый мужик, лет сорока не больше, босой, без поясного ремня на расстегнутой гимнастерке. На вид плотный, упитанный, но не жирный, накачанные бицепсы так и играют под тканью солдатской робы, если такой начнет сопротивляться, придется с ним повозиться. Крепыш заспанно огляделся и неспешно направился в сторону уборной, но, не дойдя метров трех, стал мочиться на едва проросшую картофельную ботву.
  Тэошник, затаившийся в бурьяне за спиной зассанца, как и учили, ловко дернул бугая за голени, и тот рухнул мордой на грядку. Еще не поняв, что случилось, крепыш получил удар по кумполу рукояткой нагана. Наглухо вырубленного диверсанта по-пластунски оттащили подальше в огород, засунули в рот кляп, крепко связали, загнув ноги к спине, чтобы по дури не взбрыкивал. Расторопный пожилой боец, деловито обыскал "языка", тот оказался "пустым", не считая кисета в брючном кармане. Видимо диверсанты, окопавшись в глуши, чувствуют себя в полной безопасности, что выходят на двор запросто, как у родной мамани в гостях.
  Воронов еще раньше сообразил, что дядек не главный, но вероятно, этот болван и поджог дом Машкова, облив керосином. Ну, вот - теперь лежит смирненький, косорылит морду, измазанную ссаной землицей. В избе остаются убийца громила и тщедушный пацанчик радист, так кто из них выйдет первым... И вдруг, произошло непредвиденное. Вновь, но уже тихо-тихо приоткрылась дверца терраски. Молодой солдатик ловко прошмыгнул меж полураскрытой створки и скорым шагом направился в сторону туалета. Дойдя до того места, где повязали первого диверсанта, вояка, не оглядываясь, нервным шепотом стал часто произносить:
  - Товарищи я сдаюсь... Товарищи... сдаюсь...
  Воронов также тихо ответил:
  - Иди в сортир и закрой за собой дверь.
  Паренек оказался сообразительным, быстро выполнил указание. Там бедняжку предусмотрительно ждал боец ТО, вывел через проделанный лаз в задней стенке и обыскал. Сергею пришлось проползти достаточный крюк, чтобы побеседовать с "пленником".
  - Выкладывай, кто таков, - миролюбиво начал Воронов.
  Солдатик, чуть не заикаясь, произнес глухо:
  - Радист группы, позывной Тита...
  - Почему Тита? - не выдержав, спросил капитан.
  Солдатик, шмыгнув носом, невесело ответил:
  - Да я лучше других курсантов в школе освоил азбуку Морзе. А там, сами знаете: точка звучит - "ти", тире - "та".
  Сергей удовлетворенно хмыкнул и задал наводящие вопросы. Радист, часто облизывая пересохшие губы, продолжил:
  - Старший группы, прозвище Мерин, крепко уснул. Спим по очереди, двое на стреме - один отдыхает. Бдящие контролируют ситуацию и следят друг за другом. Когда второй номер, звать Ерема, пошел отлить, я увидал в окошко, как мужика уволокли с дорожки.
  Стало понятно, чьих рук дело. Ясно, наши работают... Попались мы... В итоге решил - сдаться сам:
  - Ну, насчет "наших" рановато парниша загнул... Чужой ты для нас пока... - заключил, как отрезал Воронов. - Что теперь скажешь...
  - На мне крови нет. Меня пленного заставили, нельзя пойти против фрицев одному. Как быть - наложить на себя руки?.. Не посмел я. Жить хочу! - раздался возглас истерзанной души. Солдатик вздохнул и уже уверенно выговорил: - Потом подумал, коли зашлют с заданием, сразу сдамся своим. Уж лучше в лагере "сидеть", чем лежать в сырой земле.
  - Молодец, в принципе правильно рассчитал, - успокоил юнца Воронов, в знак сочувствия положил перебежчику руку на плечо. - Только почему, когда прятался в кустах за путями, сразу не сдался, один ведь ночь куковал?
  Парнишка потупил глаза, и чуть не плача, выговорил:
  - Да растерялся, страшно до ужаса стало. Вдруг бить начнут, издеваться, смотря, к кому попадешь... - потом собравшись с духом, добавил. - Вы, товарищ, поймите... Как-никак, это было как глоток свободы, трудно представить, но я очутился на воле... И вдруг опять в тюрьму.
  - Да паря, умеют немцы канифолить пленным мозги... А вот, касательно "товарища", так больше не говори, - это еще заслужить надо. А для этого, ой как много попотеть придется... Сам знаешь, грехи искупают, как правило, кровью, ну, или тяжким трудом в лагере, на Колыме... - Капитан усмехнулся, увидев испуганную мордашку радиста, подумав для виду, добавил, - ладно не дрейфь, даю спасительный шанс... Только придется сильно постараться. И чтобы там без выкрутасов... Надеюсь, понял меня? - и на утвердительный кивок солдатика, как само собой разумеющееся, сказал. - Первым делом, придется помочь Родине здесь. Слушай внимательно! - Сергей учительским тоном диктовал пареньку. - Пойдешь к дому, тихонько зайдешь первым, двери в дом не закрывай. Если Мерин проснулся, чтобы не всполошился, заговори с ним о ерунде, запудри уроду голову, мели что на ум придет. А уж дальше дело за нами... Понятно? Главное, не бойся! За содействие зачтется... Если, что-то пойдет не так, подашь условный сигнал, - Воронов на мгновение задумался. - Начни что есть мочи звать Ерему. А потом, постарайся не мешать, забейся на хер в угол. Ну, чему там учили, в спецшколе немецкой... Повторяю, у нас должен быть свободный проход к Мерину, чтобы гад там ни учудил. Понял? Тогда вперед!
  Расчет в принципе был правильным. Солдатик, ступив в дом, распахнул двери. Воронов и двое шустрых оперативников тотчас проникли на террасу. Но Мерин уже не спал, рыкнул сытым пропитым басом:
  - Где шлялся обалдуй... и почему нет Еремы?
  - Второй хочет кошку поймать, мяукает рядышком жалостно... А я по-маленькому больно захотел, вышел оправиться. Да тут недалеко, у крыльца посикал.
  - Вот черт, навязали сопливых детей на мою голову, нах! Сикать пошел пидор несчастный... Ведро под парашу надо в террасе поставить... Лень вперед вас родилась, паразиты. Пойду, поищу Ерему, нах, мудак бы еще мышей стал ловить, придурок тупорылый. - И покряхтывая, хрустко потягиваясь, громила поднялся с полатей. Загромыхал пудовыми сапожищами, направляясь к террасе.
  - Ерема! Ерема! - закричал неистово фальцетом радист Тита.
  - Чего падла орешь? Закрой хайло, нах! - согнувшись, Мерин переступил порог террасы.
  Двое оперативников навалились на него, но двухметровый гигант ловко бы расправился с ними, если бы Воронов не накинул диверсанту удавку на шею. Вот и пригодилась наука, усвоенная у погранцов с КВЖД, когда вместе брали языка у япошек. Сергей быстренько с натягом намотал шнурок на ладонь. Здоровяк еще кочевряжился, но мясистая рожа стала бордовой, глаза повылазили из орбит. Бойцы, почуяв себя уверенней, стали выкручивать амбалу руки. Но звериная мощь Мерина раскидала солдат в стороны. Сергею ничего не осталось, как с силой поддеть носком сапога громилу в промежность и уже помогая себе второй рукой, методично придушивать мерзавца. Жлоб вскоре стал оседать, вывалил язык наружу, пустил слюни. Воронов еще малость попридержал удавку, и когда Мерин упал ничком на пол, сел тому на спину и велел ребятам вязать поверженного силача.
  Испуганный происходящим Тита стоял сзади, парнишка дрожал частой дрожью. Солдатик ни за что не поверил бы, что грозу курсантов школы Абвера, человека, которого опасались даже немецкие инструкторы, можно было "скопытить" практически в два счета. Но неизмеримо больше юный разум поразило то жестокое бессердечие, с которым главный оперативник разделался пусть с выродком, но все же человеком.
  - Вы убили пленного? - только и смог парень пролепетать.
  Воронов оглянулся на перепуганного радиста.
  - Ты, что с дуба рухнул? - Сергей усмехнулся. - Такого бугая ломом не прошибешь... Сейчас, быстро приведем в чувства...
  Поваленного гиганта окатили ведром воды, Мерин постепенно стал приходить в себя. Заворочал буркалами-зенками. Уставившись в Сергея, выговорил заплетающимся языком:
  - Ты, начальник, изловчился... Никто не мог со мной совладать, нах... и не осилит нипочем! Еще не вечер, пожалеешь, служивый... На кого руку поднял, нах... Урою, время придет, зуб даю!
  - Слепой сказал - посмотрим... - парировал Воронов. - Видать дурак не знает, куда попал... Молить будешь гнида о смерти, в ногах валяться - ишь расхрабрился, пока из него навоз не сделали. Молчи уж ублюдок! Ну-ка Семен, наверни-ка придурка прикладом по башке, пусть помолчит, осмотреть "кабанчика" надо.
  Когда Мерин вторично отключился, его тщательно обыскали, исследовали даже полость рта. Воронов, конечно, знал, что диверсант невелика цаца, навряд ли такому вставят в челюсть капсулу с цианидом, но так, на всякий случай, в таком деле прокол не допустим.
  Ручных часов, на которые позавидовал Лошак, при Мерине не оказалось. Впрочем, их быстро обнаружили на полу под лежанкой, где громила отсыпался. Часы примечательные: массивные, позолоченные, с виньетками. Сергей прочитал марку - "ORIS" и удивленно покачал головой: "Откуда у отморозка швейцарский хронометр? И как немцы допустили такой ляп, неужели не проверили экипировку диверсантов перед вылетом..."
  Крепко связанного резиновым жгутом Мерина четверо бойцов еле доволокли до полуторки, а чтобы не "блеял" по дороге, заклепали рот грязной бабкиной наволочкой. Вскоре гигант прочухался, но лежал смирно, решил не провоцировать солдат на дальнейшие побои. Рядом положили конвульсивно дергающегося Ерему, у того видимо затекли согнутые ноги, узлы ослабили, но для острастки поддели под зад увесистым пинком. Солдатику-радисту, услужливо принесшему из схрона диверсантский "инвентарь", связали руки, чтобы чего не учудил с собой из страха и трусости.
  С чувством выполненного долга, Тэошники в полуторке, загруженной под завязку, тронулись в обратный путь. Затемно проскочили по тряскому большаку колхозные поля и уже в наступающей ночной синеве - обезлюдевший, без проблесков живого света жилмассив Кречетовки.
  
  Из оперативного пункта ТО Воронов сразу же телефонировал в горотдел НКВД об удачной поимке диверсантов и попросил старшего лейтенанта Селезня к утру прислать гебешного следока. Москву по ночному времени тревожить не стал, да и если честно признаться, хвастаться было нечем. Ну, взял трех диверсантов, по сути, это уровень станционной военной комендатуры. Воронов сознавал, - Синегубов ждет весомого результата, и понимает, что такого за один день никак не добиться. Поэтому решил повременить, пусть хотя бы чуток прояснится, а то, не ясно даже в каком направлении работать.
  Нужно было сразу же по горячим следам взять диверсантов в оборот, полагалось не дать задержанным прийти в себя. Воронов по опыту знал, что в первые часы после ареста, человек пытается найти себе хоть какое, но оправдание, как в выгодном свете предстать перед следователем, идет с ним на сделку.... А уж посидев в камере, охолонув, проанализировав ситуацию, узник начинает выстраивать линию защиты, основанную на хитрости и лжи.
  Мерина Сергей оставил на потом. Да и, оказавшись нервным, громила еще не успокоился, ругался, плевался и угрожал уничтожить каждого встречного-поперечного. У сотрудников ТО было искреннее желание отмутузить горлопана по первое число, - поставить мурло на место, чтобы не брал слишком много на себя. Потому и вели себя с арестантом намеренного грубо и жестко. Следовало дать понять отморозку, что чикаться с ним не станут, наоборот раздавят как гадину, разделают как бог черепаху. Учитывая бычью силу, Мерина заковали в дореволюционные кандалы (как специально сбереженные) и посадили на цепь в сырой камере, - и для пущей острастки, да и так, чтобы спокойней было. Амбал заревел медведем, оскорбленный подобным обхождением. Но когда сказали, что ливанут на пол пару ведер холодной водицы, для понятливых - сделать морозилку, верзила приумолк. Зачем невольнику лишние мучения...
  Солдатиком-радистом Воронов поручил заняться младшему лейтенанту Свиридову. Андрей хоть и не ас в дознании, но парень смекалистый, да и Тита, как видно, не кремень. Таким образом, нужные показания малый даст...
  Ерему взял в обработку сам Воронов. Полежав спеленатым в кузове полуторки, мужик решил больше не испытывать судьбу, вел себя покорно, считай, даже слишком покладисто. Конвойный препроводил задержанного в допросную комнату, расположенную напротив казематов кутузки. Не снимая наручников, посадили за железный столик перед уже ожидавшим Вороновым. Сергей внимательно рассмотрел поникшую фигуру арестанта. Тот, понятно, старался выглядеть пришибленным и виноватым, но иногда косой дерзкий взгляд узника выдавал обратное. Сложное чувство овладело Вороновым: расколется ли диверсант с первого раза, не навешает ли туфты, тогда уж придется помучиться с прохвостом...
  Понимая, что арестант арестанту рознь, по наитию уловив в облики Еремы некую слабинку, Сергей решил поиграть в доброго следователя. Капитан достал пачку "Беломор-канала", вытряхнул папиросину, прикурил сам и протянул диверсанту. Воронов не раз проделывал подобную манипуляцию с такого рода заключенными. Встречались гордецы, что брезговали принять курево из чужих губ, но таких было единицы. Ерема благодарно кивнул и осклабился. Контакт получен!
  Попыхивая папироской, диверсант стал откровенничать:
  Еремеев Павел Силантьевич (бедная фантазия в абверкоманде) - 1899 года рождения, из крестьян, житель города Ливны Орловской области, работал каменщиком на стройках пятилеток. Звание - рядовой. Сдался сам, еще в начале июля сорок первого, когда немцы выбили пехотный полк часть с оборонительного рубежа под Оршей. Отходить со однополчанами не стал, присыпался землицей, закосил под убитого. Так и пролежал до захода солнца. Когда немецкая похоронная команда стала обходить поле боя - встал и поднял руки кверху. Таких притворщиков, тогда набралось еще человек двадцать, бойцы из других рот, Еремееву не знакомые.
  - Почему не ушел с нашими, - резко спросил Сергей, - или не знал, что в конечном итоге придется ответить за предательство? - И уже наставительным тоном добавил. - Сам знаешь, какая статья за измену. Или думал: Красная Армия не осилит фашистов, а может, и теперь так считаешь?
  - Ничего тогда не думал... струсил позорно. В мозгах как обухом шарахнуло, ни бельмеса не соображал, только один страх... Чаял, хоть жив остался, и то, слава Богу. Да и не хотелось мине опять в мясорубку. Только вышло, что в плену еще хужей, чем на передовой. Для немца пленник не человек, для них сдавшийся в плен, паршивей скота, - и сотворил жалостливо-плаксивое выражение.
  Воронов, чисто по наитию ощутил, что перед ним еще тот артист. Ерема сильно переигрывал...
  - В какой пересыльно-сортировочный лагерь попал?
  - Поначалу завезли в "Дулаг 155" под городом Лидой.
  - Дальше, рассказывай, где еще чалился?
  - В ноябре прошлого года спровадили в "Сталаг 352" под Минск...
  - Почему задержали на пересылке, а сразу не отправили в лагерь для военнопленных рядового и сержантского состава?
  - Так отрядили в строительную группу каменщиком, взяли по специальности... Фрицы тама разбитые казармы подымали, а пленные: кто поплоше - старый раствор с кирпичей счищали, а мастеровые, выходит, кладку делали.
  - Ну, чего ты там клал или закладывал, с этим будут разбирать другие. Как и когда попал в учебку Абвера?
  - В январе вызвали в контрразведку лагеря и перевели в Борисовскую разведшколу, в подготовительное отделение в деревне Печи.
  - Где это?
  - В военном городке, километров пять-шесть южнее Борисова, энта на минской дороге.
  - Повторю вопрос, - как попал, за какие заслуги выбрали?..
  Ерема на мгновение задумался, в глазах мужика скользнуло желание не отвечать, но тот пересилил себя:
  - Сам изъявил желание, думавши - забросят в Россию, сразу и сдамся. А тут под начало такого битюга поставили, что испужался сразу объявиться. Гад с мине глаз не спускал, жлоб поганый.
  Воронов видел, что Ерема и Тита поют в один голос, объясняя нежелание сдаться показным страхом перед Мерином: "Впрочем, что мешало Еремееву пристрелить амбала-громилу в первой же ночевке... Возможно, это заготовка инструкторов Абвера на случай провала... Придется подыграть малому".
  - Выходит, хреново думал, Паша... А насчет бугая будешь потом заливать, - и приподнял руку упреждающим жестом, на порыв Еремеева оправдаться. - А сколько ты пробыл в Печке, или как там назвал? Говори, где проходили программу обучения?
  - В конце февраля "курсачей" перебросили в деревню Катынь, километров двадцать с гаком западнее Смоленска. Туда в начале февраля перевели саму школу, в Печи оставили только курс молодого бойца, ну энта... так по-нашему, если назвать.
  - Номер абверкоманды?
  - Сто третья, будь неладна!
  - Начальник школы?
  - Капитан Юнг.
  - Хорошо! О персонале школы подробно расскажешь следователю. Скажи - каков контингент курсантов, какие отделения и сроки обучения?
  - Чего? Не понял... - Еремеев сотворил дурашливую физиономию.
  - Не строй из себя идиота! Сколько в среднем человек обучалось в школе? Какие группы имелись по специализации, то есть - на кого учили?.. Срок учебы по каждому профилю?..
  - Школа готовила диверсантов-разведчиков и радистов. При мине там училось, наверное, сотни полторы... Радистов считай цельный взвод, их привезли туда... то ли с Вязьмы, то ли с Витебска, не могу точно знать. Связистов учили больше остальных - от трех до четырех месяцев. Рядовых диверсантов-разведчиков месяца два-три... Самых способных отбирали и готовили старших групп, тех потом "дрочили" отдельно.
  - Кто такие Мерин и Тита? Степень их подготовки?..
  - При зачислении в школу, каждому курсанту давали кликуху, расспрашивать других о взаправдашних именах и фамилиях строго-настрого запрещено,
   - Ерема обмозговывал каждую фразу, нервически задыхался от перехлестывающих эмоций, но говорил, как ни странно, связно: - Мерина Бог силушкой не обидел, здоровей такого бугая еще поискать... никто в школе не связывался с бычарой, да и отмороженный тип на полную голову, - брезгливо поморщился. - Но скажу, что Мерин не шибко грамотный. Сила есть ума не надо... Да дурень придурошный, может только орать матерно, - психический, что ли... - недоуменно пожал плечами. - Борова и старшим поставили из-за упертости, прет без разбору, как танк! - Ерема определенно ненавидел Мерина. - Конечно, блатной зековской сметливости у него не отнять. Да и нюх у него собачий. С ним держи ухо востро... Но честно сказать, не человек - падла конченная!
  - Понятно, невзлюбил ты первого номера... Просчитались фрицы-инструкторы, группа психологически не адаптирована, - Еремеев непонимающе разинул рот. - Ладно, проехали, а что радист?
  - Тита, говорили, дюже способный парень, даже слишком. У него скорость приема-передачи первая в школе. Грамотный... ничего не скажешь, и по карте здоровско петрит, и по-немецки шпрехает, - диверсант сделал загадочную мину, будто знал нечто таинственное.
  - Да говори уж, не робей, - поддержал рассказчика Воронов.
  - Сужу так, что у пацана специальное задание. Мерин так, расходный материал. Как на курсах говорили: гондон одноразового использования.
  - Молодец, наблюдательный... Теперь, как попали в Кречетовку, когда?
  - Улетели с Минского аэродрома, сбросили нас под Ельцом. Перешли линию фронта. Потом на попутных товарняках, по ночам добирались. Сошли в Кречетовке вчерась поутру, отсиделись в посадках железной дороги.
  - В чем состояло задание группы и твое лично?
  - В полном объеме знает Мерин, наверное, Тита тоже. А мине известно только, что велено тута затаиться. На то припасены бланки паспортов и красноармейских книжек. Под них наизусть заучили липовые биографии, но хитрые, с учетом текущей обстановки...
  - У-у... вот как заговорил, грамотным стал... - Сергей сделал строгий вид. - Вот ты, братец, и "клеишь" сейчас эту липу... Как прикажешь тебе верить? -
  - Какого лешего мине теперь врать, да и не стану отмазываться... - с неподдельной искренностью возмутился Ерема, - сглотнув сухой комок, деловито продолжил. - По установленным дням радист станет получать инструкции центра. Короче, велено перекантовать у одного блатного. У Мерина к нему малява - записка уголовная.
  - Кто такой?
  - Звать Лошаком или Лошаном, как там по паспорту... не знаю, урка сиделая. Думаю, хрен давно на немцев работает, а группу привязали к блатному для связи и ломовых поручений.
  - А в чем состоит твоя персональная задача, - уточнил Сергей.
  - Моя... - шмыгнул носом Ерема, - в случае явной измены Мерина и Титы уничтожить уродов, ну, застрелить на хер и раствориться дуриком в толпе.
  - Выходит, ты пользовался доверием у начальства школы?
  - Да нет, в каждой группе назначен человек, главная обязанность которого зачистить остальных, коли что... А сам я никакой ценности не представляю, мине в подробности задания намеренно не посвятили, только чистильщик...
  Воронов еще раз отметил, что диверсант заговорил слишком грамотно, для простачка, под которого косил до того. Очевидно, интуиция насчет лицедейства арестанта Сергея не подвела.
  
  Далее Еремееву пришлось обстоятельно поведать куда, во сколько, в паре или поодиночке ходили и с кем конкретно встречались в Кречетовке диверсанты.
  Картина складывалась следующая:
  Соскочив с проходящего товарняка, чуть свет, ранним утром вчерашнего дня, диверсанты обосновались в густых зарослях полосы отвода. Напротив сужающейся горловины северного участка станции разрослось подобие лиственной рощи. Жилья поблизости нет, расположение скрытное, сподручное, вот, троица и отсыпалась там до обеда. Ровно в четыре пополудни, Мерин, спешно собрался, велел себя дожидаться и ушел на встречу с агентом, - много не рассуждая, так представлялось. Вернувшись часа через три, амбал ничего не рассказывая, лег спать, ближе к закату забрал с собой Ерему. Тите приказал оставаться на месте и караулить возвращение напарников перед горловиной станции. Молодой радист так и просидел до утра с рацией в дебрях посадки и только на рассвете Тита соединился с костяком группы у входного семафора Кречетовки.
  А Мерин и Ерема пошли к уголовнику по кличке Лошак. Еремеева удивила ухоженность и опрятность Кречетовки, - словно попали в западно-белорусский городок. Война, конечно, не обошла поселок стороной, но страшной картины разрушений после бомбежки и пожаров не наблюдалось. Похоже на мирную жизнь, не считая крестовин бумажных полос на оконных стеклах домов. Поразили ряды новеньких однотипных жилых строений, тротуарные дорожки, ухоженные улицы с молодыми деревцами. Как уютно жилось тут до войны. Наконец, диверсанты углубились в тенистый частный сектор. Дом уголовника поражал давней запущенностью, усадебный участок зарос сорняком, кроны плодовых деревьев не пропускали лучи солнца. Одним словом - дно.
  Мерин, сразу же уединился с хозяином - здоровенным, щетинистым мужиком, полчаса что-то с ним "перетирал". Потом хозяин предложил выпивку и закуску. После застолья часа два подремали. За то время к уголовнику приходила пара человек, вероятно, из блатных. Еремеев изредка слышал мат и тюремное арго в приглушенном разговоре. Но кто такие не знает. Уголовника же с лошадиной кликухой четко запомнил, дубль Мерина, только увядший.
  Ближе к полночи Мерин с уркой ушли, оставив Ерему одного. Потом через часок вернулись оба сильно возбужденные, выпили. Еремееву водки не предложили, сказали: "Еще не заслужил..." Дали только пожрать. Потом Мерин приказал Ереме сжечь один домишко, канистру с керосином принес сам хозяин. Лошак же и сопроводил Еремеева до места. Как устраивать пожары фрицы учили, дело плевое.
  Поджог прошел как по нотам. Старый уголовник растворил калитку палисадника, провел к домику, ничуть не опасаясь нарваться на хозяев или сторожевого пса, наверняка знал, тут никого нет. Сам Ерема подустал тащить тяжелую канистру с керосином, хотел малость передохнуть. Но уркаган велел не расслабляться: "Сначала дело, потом тело..." - резюмировал поговоркой. Диверсанту пришлось подчиниться. Лошак же перво-наперво выдавил стеклышко у задней двери в терраске и открыл щеколду.
  Поджигатели проникли в жилище, сносно различимое в свете полной луны. Ерема, как на контрольном занятии в разведшколе, окатил керосином углы и стены, не забыл обильно смочить постельный тюфяк, побрызгал в платяной шкаф. Накрутив на попавшийся веник рубашку хозяина, облив остатками керосина, чиркнул спичкой. Поочередно, по ходу выхода, спешно орудуя вспыхнувшим факелом, запалил нехитрое обиталище Семена Машкова. Потом, спрячась неподалеку в кустах, они с Лошаком пронаблюдали, как занялись огнем внутренние комнаты, а вскоре и дом превратился в пылающий стог сена.
  Вернувшись обратно, доложили о сделанном Мерину, тот довольный утробисто крякнул. Затем компания, без воодушевления, обмыла содеянное ночью, похоже, так скучно и уныло выпивают люди на поминках чужого человека..
  С восходом диверсанты покинули "лошадиную фамилию", и подались к горловине станции, где к ним вскоре присоединился Тита. Залезли в пустой тамбур и доехали до бабкиного разъезда.
  - Так... - интригующе протянул Воронов, выслушав подробную исповедь Еремы. - А что за тяжелый сверток притащили Конюхову? Ну, тому к бандиту с лошадиной кличкой... Куда дели кулек?
  - А-а... - разинул рот Ерема, - а откуда известно?
  - Лошачок проговорился, ну и что теперь скажешь Павел Батькович...
  Еремеев заметно смутился, потом взял себя в руки и стал валить все на Мерина. Мол, эта вещь главного группы. Что в скрутке Ерема не ведает. Да, и прятал сам Мерин, тайно, чтобы никто не знал...
  - Хватит тут "ваньку валять"! - Сергей рассердился. - Чего еще не рассказал? Ты не думай, коль что утаишь, из Титы выжмем до капли. Так... закончил? - Воронов проявил нетерпеливость.
  - Да, больше ничего не знаю... как на духу... зуб даю.
  - Ну, коли так... через полчаса по закону военного времени тебя расстреляют. Ты теперь не нужен.
  - Как так, гражданин начальник? А суд, а трибунал... За что так строго...
  - Сотрудничать со следствием не хочешь, врешь. Да и зачем для трибунала бумагу переводить... Еремеева Павла и так уже нет в списках живых. Конвой! - позвал громко Воронов.
  - Я все, все... расскажу! Гражданин начальник не расстреливай, пощади! Как хошь сотрудничать буду, прикажи только. Помилуй, не убивай!
  - Смертная казнь - это не убийство, это высшая мера социальной защиты народа от предателей Родины, - отчеканил Сергей менторским тоном.
  - Помилуйте, пощадите, гражданин начальник! Я на все готов, любую бумагу подпишу.
  - Ну, давай посмотрим... - милостиво произнес Сергей. - Рассказывай одну правду-матку, - и, в сторону двери. - Конвой отмена!
  - В свертке взрывчатка и запалы, - уныло промямлил Ерема, - спрятали у Лошака в сарае, в угольном ящике, под слоем антрацита.
  И мужик разговорился, да и речь арестанта стала куда грамотней... В довоенное и недавнее прошлое диверсанта внесли существенные коррективы:
  Павел Еремеев не был крестьянином, происходил из семьи лавочников. Когда папашу-торгаша, активно сотрудничавшего с белыми, отправили на перевоспитание в места не столь отдаленные, то на самом деле Еремееву младшему пришлось стать пролетарием, научиться класть кирпичи. Благо матушкин дядька слыл классным печником, взял внучатого племянника в подмастерья. Ну, а дальше устроился в строительный трест, где по работе ходил в передовиках, хотели даже грамоту дать, но поостереглись из-за скверной анкеты.
  Ну, а в плен мужик сдался, исходя больше из своекорыстных побуждений. Надеялся на смену власти в стране. Павлу ведь довелось пожить при старом порядке. Тогда перед папашей сирые обыватели ломали шапки, а Павлушу ученика коммерческого училища готовили в бухгалтера орловского заводчика на чугунолитейный завод. Ну, а дальше сулила открыться блестящая перспектива. Ерема превратился бы в Павла Силантьевича, женился бы на дочке местного богатея, расширил бы отцовское дело, боженька разумом не обделил, и зажил бы - "кум королю, зять министру". А что сыну лавочника светило при Советах? Батрачить на чужого дядю, пахать как вол на стройках социализма, жить от получки до получки, прикидываясь недалеким, зашуганным мужланом-работягой. Даже семьи толком не завел, два раза женился и разводился, по причине неустроенной, не по его "изящной" натуре, жизни.
  Вот и в лагере Еремеев стал не рядовым каменщиком, а поставили десятником на работах военнопленных, сумел подольститься, понравиться фрицам. И в сталаг под Минском десятника перевели не за красивые глаза, а увидали в пленном русском человека дельного, способного стать не рабочей скотиной, а принести ощутимую пользу немецкой армии.
  И в разведшколу напросился сам, хотел еще больше выслужиться перед немцами. Слышал разговоры (и не байки), что особо отличившихся лазутчиков, делают инструкторами в разведшколе и производят даже в офицеры Вермахта.
  Хотел Еремеев выделиться из толпы пленных красноармейцев, а потом вернуть украденное большевиками, положенные по рождению достаток и власть.
  Воронову впервые довелось наблюдать поток подобной самобичующей искренности. Дурак - сам себе наговорил на полный вышак...
  - Ну, а теперь "вернемся к нашим баранам", - Воронов, использовал любимый фразеологизм. - Мерин?.. Давай, подробно, что знаешь об этом битюге.
  Мерина звали Гурьев Никита. Как там не секретничай, но все тайное становится явным, даже в немецкой разведшколе. Да и какой спрос с курсантов военнопленных, единственной отрадой которых было: пожрать, поспать, да и поболтать на трепетные темы в курилке. Непрофессионалы, дураки в конечном итоге по глупости пробалтывали доверенные секреты, а потом вовсю сплетничали друг о дружке.
  Гурьев Никита - кулацкий сын. Батяня громилы сельский мироед, урод хвастал бесчеловечными замашками родного отца. Мерину любо вспоминать, как тот унижал, изгалялся над голодным и безропотным людом. Когда раскулачивали захребетников, выгребали у них необъятные закрома, папашка с лютой злобой схватился за ружье... Ну, и боец чоновец, недолго думая, прихлопнул кулака. Разобрались быстро, семью Гурьевых с остатками скарба, переселили в степной Казахстан. Там Никита и покатился по наклонной плоскости, связался с такими же остервенелыми изгоями - воровал, грабил, ну и, естественно, сидел и не раз. Завидный силач от природы, громадного роста арестант резко выделялся среди ущербных зека. Законники положили на него глаз, использовали пудовые кулаки бугая в разборках, ну, и со временем, приблизили к себе. И стал Никита в "авторитете", паханы нарекли уркагана "Мерином". В разведшколу Мерин попал прямиком с острожной шконки. Тюрьма, со всем содержимым, в той неразберихе досталась немцам. Фрицы блатное "погоняло" менять не стали, немцы - тоже люди с понятием. А вот ребята-курсанты парни ушлые, встречались и сиделые. Уголовные бродяги и разъяснили недогадливым, казалось бы, "громкую" кличку здоровяка. Прозвали так не из-за избытка силушки, а по недостатку чисто мужичьих свойств. Баб мужик избегал. Вот и весь сказ. А так, ничего святого у Мерина нет - отпетый негодяй, к тому же упертый и злобный. Вот такого, по мнению Еремы, следует сразу расстрелять, пока не сбежал или кого не изуродовал.
  Больше ничего путного Еремеев не сказал. Завтра Воронов, с легким сердцем, передаст предателя городскому следователю, и пусть тот крутит несостоявшегося вражеского офицера по мелочам. А вот к Мерину стоит зайти, и непременно ночью...
  
  В темном сыром каземате, с маленьким в два кирпича окошком, Сергей с трудом разглядел притулившегося в углу диверсанта-громилу.
  - Встать! - скомандовал Воронов.
  - И не подумаю, нах... - хрипло проворчал, звякнув кандалами Мерин, и намеренно отвернул голову к стене.
  - Выпендриваться будешь, контра! Что мозги отбило, ну, так быстро вправлю...
  - Да пошел... - арестант пренебрежительно сплюнул на без того загаженный цементный пол.
  - Караул, заправленный примус и винтовку со штыком - сюда, быстро! - крикнул в дверь Сергей.
  - Зачем на... примус? - уже с удивлением, не выдержав интриги, вопросил Мерин.
  - Учить порядку буду. Ты, жлоб, в кузне был? - получил хлесткий ответ.
  - Чё... жарить будешь каленым железом? Ну, нет, лучше нах встану, - массивное тело, под тихий звон цепей, поднялось.
  - Гурьев Никита, вор-рецидивист, изменник Родины, - понял, дубина, куда попал или нет? - с ехидцей спросил Воронов.
  - Вложили сволочи, продали гниды поганые, нах, - амбал опять густо сплюнул на пол. - Да уж как не понять, дураку ясно - в родное чека нах...
  - Ну, коли так, то и славно. Надеюсь, допетрил, что тут кишки наружу вывернут, коли молчать станешь?
  - Не бери на понт начальник, ни таковских видали... По жизни клал на красноперых с прибором, на...
  - Не хами парень! Молчал бы, тупорылый баран, "таковых" - уверен, еще не знал... не успел пока. Попал бы ко мне до войны, быстро бы ласты склеил... - помолчав малость, добавил глухо. - Или нет, стал бы инвалидом ползать по базарам, милостыню Христа ради просить. Еще не догнал... Ведь тебя, урода, не жалко... Будешь собственное говно хавать, коль прикажу! - и крикнул громко. - Примус, скоро ждать!
  Запыхавшийся Тэошник внес начищенный примус, поставил на цементный пол, снял с плеча мосинку с примкнутым штыком и примостил в углу.
  - Разжигай! - расторопный солдат быстро накачал резервуар горелки и поднес спичку, примус загудел.
  - Ты че... взаправду пытать собрался? - прохрипел взволнованно Мерин.
  - А то!
  - Вот б**дь! Ох**ли в доску... - диверсант добавил еще парочку цветистых выражений...
  - За матерщину еще сильней причитается. Ну, никакой культуры, воспитывать придется, - усмехнулся Воронов, и азартно повел плечами. Взял винтовку, перекинул с руки на руку и стал нагревать трехгранный штык в свистящем веере огня.
  - Ты того, начальник... что, нах, озверел совсем? Я ведь пленный, давай, нах, протокол веди...
  А зачем бумагу марать? Да и какой хрен пленный... Так... предавший Родину кусок сраного дерьма. Запытаю и пристрелю разом, коли не поумнеешь! - Воронов продолжал деловито поворачивать штык в пламени горелки. - И на "вы" впредь общаться. Я тебе сегодня - царь и Бог! И хвати тут "на-накать" и "нахать" - не в сортире сидишь...
  - Гражданин начальник, ты это, - смекнув о промашке, арестант немедля поправился, - поубавь... те пыла...
  - А зачем? - перебил Сергей. - Вот доведу до скотского состояния, а потом посмотрим, каков Мерин, - герой...
  Штык стал малиновым. Воронов медленно повертывал трехгранное жало в свистящем огне примуса.
  - Слышь... те гражданин начальник, я понял. Осознаю - один хер подыхать, не мучайте. И так... без принуждения, что потребуйте расскажу.
  - Само собой, обо всем подробно, с деталями, распишешь нашим следакам, - Воронов не прекращал накалять штык. - А я задам только парочку вопросов... Первый: кто приказал завалить Семена Машкова, выколоть глаза, отрезать язык, спалить дом мужика?
  Мерин натянул как поводья, удержавшую сильное тело кандальную цепь. Воронов пристально оглядел гигантскую фигуру, скованную по рукам и ногам стальными узами из прошлого века. Картина, поистине времен Емельяна Пугачева, не хватало еще железной клетки и дыбы под потолком. Арестант набычился и сипло выговорил, непослушным пересохшим языком:
  - Да этот, педрила (извиняюсь, гражданин начальник) Лошак и велел.
  - А ты так сразу под козырек взял... чего это урка раскомандовался вами? - Воронов отставил винтовку опять в угол камеры, приглушил примус, прислонился к двери и обратился во внимание.
  - Ну, в школе велели слушаться Лошака как отца родного. Начальную проверку обмена паролями дед прошел. Так что и представляться не пришлось... Бродягу, видать, раньше известили: и кликухи, и с какого центра группу послали. Допускаю что угодно... Кумекал даже, что красные могли старого перевербовать и не удивлюсь, - с самого начала тот заделался двойным агентом... На занятиях учили сразу в бочку не лезть, подозрения не выказывать. Сперва присмотрись, принюхайся к такому человеку, пусть мудак выговорится до конца, поснует перед глазами. Если внутри какая червоточина, то непременно вылезет наружу, проявится. Ну, и если фраерок не прокатывает, один выход - придется избавиться, сами понимаете - грохнуть...
  Вот так и поступил - по книжному: выслушал Лошака, подробно выслушал. И да, и нет... Скользкий старикашка, тормошится больно. Я ученый, на чистую веру ничего не беру. Но когда Лошак стал долдонить о приказе сверху, - загремев цепью, упер грязный перст в потолок. - Когда описал подробности: и про глаза, и про язык, да и домишко приплел, - тут я поверил. Ну, не может красное, партейное начальство пойти на такое изуверство. Да еще в тылу... У них бошку отвернут, если узнает кто повыше.
  Да и "лошадиная морда" складно детали изложил. Еще канючил бродяга, мол, для него самого, как снег на голову - такую жуть вытворять. Но ничего не поделаешь, сверху видней и наше мнение там никого не интересует. Ясно дело - немецкий приказ.
  - А чего понеслись сразу к блатному, там что явочное место?
  - Точняк, гражданин начальник. Делали согласно инструкции, не умничали... Ведь как сказали, - Мерин облизал потрескавшиеся губы, сухо кашлянул, - Лошак попервоначалу организует надежное место для укрытия. А дальше, по ходу, уже сами разберетесь, что да как... - И сотворив просящую мину на лице грубой лепки, прошипел со свистом. - Мне бы попить, гражданин начальник, нутро пересохло.
  - Боец! - крикнул Воронов, - ну-ка подай ковш воды. Напиться Гурьеву надо.
  Солдат принес полный ковш студеной водицы из жбана в коридоре кутузки. Под присмотром Воронова протянул Мерину. Тот судорожно, в один присест опорожнил литровую емкость. Утерев рукавом губы, удовлетворенно крякнул. Сергей подумал тогда: "Что не говори, живой человек, однако..." - вслух же произнес:
  - Группу к нему послали, чтобы переждать в надежном месте, таков первоначальный план центра... А старику кто велел внештатника убить?
  - Вестимо, получил команду начальства. А кто конкретно приказал, так не положено такие вещи спрашивать, самому язык отрежут.
  - Понятно. Но неужели Лошак так ничего и не сказал, когда и каким образом пришло распоряжение центра убить Машкова. И не по-тихому прикончить, а надругаться над трупом и сжечь дом. Не думаю, что Конюхов настолько осторожен и скрытен. С ним успел пообщаться... Это ведь дед, сдал вашу группу со всеми потрохами.
  - Не дурак, сам догадался... Как старый пердун и вышедшая в тираж урка, старикан слабое звено. На таких нельзя надеяться, - Мерин на глазах стал покладистей, да и заговорил не как отвязный босяк.
  - Ну вот... Нет смысла покрывать Лошака. Как дед все-таки обосновал новое задание... по ликвидации стукача?
  - Промелькнуло у него словечко "главный"... Но хрыч с усилием напирал на "без всяких обсуждений" и "дело решенное". Мне-то что, уточнять не стал, кто конкретно отдал этот приказ. Зачем много знать, себе хуже...
  - Ладно, возможно, ты на самом деле не знаешь подробных обстоятельств. Да и не важно. Лошака еще днем забрали, а расколоть дедка теперь, как два пальца об асфальт, - Сергей сдержал набежавший смешок.
  - Теперь подробней, как вышли на старого зека?
  - В абверкоманде дали адрес и ксиву для родского.
  - Как думаешь, записка фальшивая или живой законник черканул?
  - Чего немцам с малявой заморачиваться, там полно бродяг-сидельцев. Тюряги западного округа достались фрицам в целости и сохранности. Немцы народ пунктуальный, у них каждая букашка на учете. Они арестантов к делу определили: мужичье в лагеря, рабочие руки везде нужны; блатных, кого перебили, а кого, типа меня взяли на службу. Тюремные талмуды остались целы, только читай, - из них каждый зек как на ладони.
  - Понятно. Малость знаком с твоей геройской биографией.
  - Ерема, сучара, разболтал... - и тут же одернулся. - Простите, гражданин начальник, по привычке вякнул, больше не буду.
  - Ладно, прощу, - Сергей видимо потеплел к Мерину. - А теперь пошевели мозгами. Зачем так жестоко расправились со снабженцем? Машков парня фамилия.
  - Да знаю, кто таков, - спокойно ответил бугай, - старый хрен подробно пояснил -кто, да что...
  - Но ведь мужика было проще втихую приколоть. Зачем нужна такая волна с изуверским отрезанием языка, глазами и поджогом дома. Складывается два варианта. По одному получается, что центр или кто там рулил, намеренно вас сдал, сразу же... Зачем и почему? Толкового ответа пока не нахожу... Единственное, диверсионную группу заслали для отвода глаз НКВД, если планировали рядом акцию гораздо серьезней. И второе: Гурьев, а не думаешь, что Лошак чужими руками хотел расправиться с неугодным человеком, и заодно пугнуть собственных недругов... Что скажешь, на такие соображения...
  - Я поначалу тоже подумал о подставе, сразу, как попались... Да не сходится - смысла нет. Немцы нас столько учили, думаю, денег перевели уйму, и так... за понюх табаку пустить в расход... Да и Тита первый радист на курсе, почему не послать двоечника-неумеху. О себе уже молчу. Нашли швейцарские котлы?.. Это приз, за первое место по тактической подготовке и выживанию. Я часы на память уволок на задание, а куратору сказал, что в речке нечаянно утопил.
  - Ишь, какой ловкий! Но давай ближе к теме. А может Абвер намеривался какаю дезу слить? Просекаешь...
  - Ну, да... Только ничего толком не знаем. Мы ведь больше спецы: чего взорвать, испортить, отравить, ну, или кого наглушняк замочить. Секретными сведениями не владеем, по штабам не сидели. Одним словом, мелко плаваем.
  - Разумно. А что насчет Лошака думаешь?
  - Хе-хе, - Мерин зло усмехнулся. - Да эта "лошадка" мелкая шавка. Дед тупой сип, хрычу такое не обмозговать. Да и не похож старик на конченного психа. Если не сам сдуру затеялся, то другой, центровой Лошака настропалил, держащий власть над старым хмырем.
  - Занятная подводка... А ты, Мерин, похоже, умный мужик. Логично... - Воронов задумался, потом махнул рукой. - Продолжай дальше...
  - Я сразу просек, "Лошадь" базарила не словами закоренелого уркагана, а чужим языком, как по печатной инструкции, как по нотам разложено... По-ученому калякал, аж с пару сошел, не иначе заучил наизусть.
  - Ну, ты прямо психолог, Гурьев... Аж приятно работать... Давай, остановимся на новой гипотезе. А зачем тогда тот "главный" использовал такую хлипкую схему? Понимаешь, о чем говорю... Взял Лошака посредником, пожилой человек ведь не надежный элемент...
  - Не валенок, разбираюсь. Не стал тот "заказчик" светиться, вот и вся недолга. В стороне хотел оказаться. Ну, а на троих лазутчиков и престарелого урку "главному" наплевать, мы, похоже, и не люди для него.
  - Допустим. А зачем такая жестокость, зачем афишировать, кричать на всю ивановскую, ведь явно на публику рассчитано?
  - Не знаю, начальник. Может, кому в назидание, может сигнал, какой послал... По чесноку, не знаю, гражданин начальник. Видать, не моего ума это дело, совсем не моего ума.
  - Ладно, не прикидывайся, вижу, ты парень шустрый, - задумчиво проговорил Сергей. - И еще, как считаешь... - этот "главный" немецкий шпион или блатной пахан.
  - Блатным такой дикий кипеш, как пень ясно, не в жилу! Орудует чужак, законник такого не позволит.
  - Выходит - засланный агент. Немец или русский, как полагаешь?
  - Думаю, немец. Иваны туповаты, русским до этого далеко.
  - Ладно, поговорим теперь о другом. Какое было главное задание Центра? Кто тебя лично инструктировал в абверкоманде? Короче, зачем послали сюда?
  - Сам начальник, капитан Юнг. Задание - заложить фугасы у горловин станции. Дальнейшие указания получать по рации, для того и радиста специально дали, причем незаменимого - Титу.
  - И что Юнг ни слова не сказал о здешнем агенте, ну, там о переподчинении и тому подобном?
  - Нет. Мудак Лошак с этим снабженцем, усю малину испоганил. Надо бы лучше мочкануть хрыча, да и в лес уйти. Да не решился, хотя зря... Жалею теперь. Чуйка подсказывала, не оберемся с ним греха...
  - Так точно не знаешь - кто немецкий агент здесь в Кречетовке?
  - Окромя гребаного Лошака никого тут не знаю и знать не хочу.
  - И последнее... Все-таки, кто у вас главный? Может, у Еремы и Титы личное, секретное задание...
  - Может и так. Ерема тупой, как олух царя небесного. Наверняка знаю: у него задача зачистить нас, коли, что не сложится. А вот радист - темная лошадка. Больше, честно, ничего не ведаю. Хоть жги, хоть режь...
  - Ладно, пока живи! Подумай еще сам - зачем эта волынка нужна немцам. Ну, не тупо же убивать снабженца... - Воронов шумнул в дверь. - Караул, забрать инвентарь! - Когда вошел прежний исполнительный боец, Воронов сказал вполголоса, - позови слесаря, снимите с арестованного цепи, - и на вопросительный взгляд солдата, добавил, - а кандалы пока оставьте. - И уже обращаясь к Мерину, спросил громко. - Гурьев, обещаешь вести себя смирно, не подведешь?..
  - Будь спокоен, гражданин начальник, Мерин усе понимает. Пожрать бы...
  - Ну, с этим до утра. А воды, - к караульному, - еще принесите.
  
  Глава III
  Покинув густо пропахший мочой и хлоркой подвал, отворив тяжелую входную дверь оперативного пункта, Сергей вышел на улицу. Густое темно-синее небо, в пронзительно четкой звездной россыпи, без единого облачка, сказочно завораживало. Стареющая луна в четвертой фазе освещала восток тусклым лампадным мерцанием. Там за парком северной горки жители поселка Кречетовка давно отошли ко сну, мирно почивают в теплых постелях. Но сама станция продолжала безостановочно пыхтеть, звенеть, клацать металлом и в эту звездную полночь. Сложнейший механизм, заведенный неумолимой волей человека полвека назад, неутомимо вращал приводные ремни и передаточные шестерни день за днем, год за годом. И дай Бог, чтобы так было постоянно!
  Сергей полной грудью вдохнул ночную июньскую свежесть и даже чуток захмелел, то ли от избытка кислорода, то ли от навалившей за день усталости. Ох, да как же здорово пребывать в одиночестве, под этим бескрайним небосводом, внимать зову открывшейся бесконечности, чувствовать себя пылинкой, но и в тоже время центром мирозданья. Душа встала на место, успокоилась, и оттого захотелось капельку порадоваться, испытать еще больше приятных чувств. Капитан машинально достал из кармана пачку "Беломора", покрутив в руках, положил обратно - курить в таком идиллическом состоянии не хотелось. Вернее, было кощунством, отравлять дымом табака окружающую благодать.
  Разминая затекшие ноги, Воронов прошелся по асфальтовой дорожке вдоль приземистых станционных строений. Вышел на главную аллею, миновал трехэтажное здание конторы ДС, глядящее на него слепыми глазницами окон в светомаскировке. Но чекист знал, что там, в тесных кабинетах и в главном зале у диспетчерского пульта, не покладая рук трудится ночная смена. Эти работники организуют безостановочный ритм работы сортировочных горок, приемных, отправительных, транзитных парков станции, всех ее служб в любое время суток. Это мозг, это генеральный штаб станции Кречетовка.
  Повернул назад. И вдруг Сергей поймал себя на мысли, что уже наступила суббота. По старой, довоенной привычке, это означало конец рабочей недели, когда уже все чаянья устремлены к планам выходного дня. Но, увы, война внесла жесткие коррективы. Только сильно верующие люди отмечают воскресный день, читают воскресные тропари, спешат в Божий храм на утреню, коли, церковь еще не порушена.
  И Воронову, по сути, верующему человеку, стало вдруг горько, а потом и тревожно.
  И следом, как некое душевное помрачение, пришло осознание скомканной импровизации на допросе Мерина. Ведь так ничего путного он и не узнал. Вопреки простейшей методике следствия, задавал Мерину наводящие, а если быть честным, - риторические вопросы. Ответ на которые давно сложился в собственной голове. Очевидно, что ничего серьезного, полезного для выявления немецкого агента на станции, допросы диверсантов не принесут.
  А вот с Лошаком-Конюховым придется поработать намного настойчивей. Кто ожидал в этом заскорузлом уркагане столь изворотливого противника. Да и удивительно, уж слишком странна линия поведения старика... Взял и сразу сдал диверсантов. А о заказчике убийства Машкова или о деталях полученного приказа сподобился умолчать, нагромоздив малосущественные подробности контакта с лазутчиками. И опять, виноват сам Воронов, проявил опрометчивость, суетно спешил, гнал неведомо куда. Одним словом, не удалось чекисту сразу расколоть Лошака. Ну, да ничего... завтра, точнее уже сегодня, капитан отыграется на этой хитрожопой лошадке...
  Любопытно, почему он слишком строг к себе. Ведь день в принципе удался, диверсанты и пособник-наводчик под замком, додавить арестантов на свежую голову, не представит сильного труда. Главное, Сергею удалось обезвредить хоть одно звено из сотен преступных замыслов Абвера. Как бы то ни было, не будут взорваны железнодорожные пути в горловине Кречетовки, а в дальнейшем не будут пущены под откос составы с людьми, оружием, продуктами и тем необходимым, в чем так нуждается фронт.
  "Не накручивай лишку Сергей Александрович, все пока идет тип-топ", - он по-свойски утихомирил себя.
  Воронов решил впредь не напрягаться, а попросту завалиться спать, улечься на допотопном кожаном рыдване в кабинете младшего лейтенанта Свиридова. Заложив руки за спину, Сергей скорым шагом поспешил к оперативному пункту дорожного отдела.
  
  Свиридов Андрей терпеливо дожидался московского начальника. Командир оперпункта уже выпил третью порцию чая с каменными сушками, размачивая колечки в стакане и высасывая из них сладенькую жидкость. Такой детской забавой мамлей хотел убить тягучее время, еле переползшее отметку двенадцати часов ночи.
  Внезапно, дверь отворилась, и в кабинет ступил Воронов. Повеяло ночной прохладой, и тонким духом липового цвета...
  - Где тут помыться у тебя? - первое, о чем капитан спросил младшего лейтенанта.
  Свиридов повел гостя в душевую, по ходу сообщив, что горячей воды нет, бойлер работает только в отопительный сезон, когда подключено отопление из котельной.
  - И так сойдет, сутки не снимал гимнастерки, пропотел насквозь, тело горит, - страждуще нетерпеливо отреагировал Сергей.
  Свиридов не стал оправдываться, молча, выдал из личного шкафчика свежее полотенце и оставил "начальство" полоскаться под струями вовсе не ледяной водицы.
  Когда с мокрым, взлохмаченным ежиком волос Воронов вернулся обратно, Андрей, оказавшись прытким и не по чину нагловатым малым, предложил обмыть успешно начатое дело. Сергей по личному опыту знал, чем чревата расслабуха в профессии чекиста, да и давно не признавал полуночных возлияний. Пришлось окоротить пыл мамлея, наставить, как говорится, на путь истинный. Но парню хотелось выплеснуть полученные за день впечатления, дать волю эмоциям. И не мог Сергей воспрепятствовать человеку в этом, вот и слушал устало вдохновенный треп младшего лейтенанта. Полуночникам пришлось довольствоваться холодными котлетами, и чаем с сушками. А Свиридов, похоже, чаевничал уже в четвертый раз.
  Начальник оперативного пункта вкратце, но толково доложил о допросе радиста Титы. Ничего для себя нового Воронов не узнал, одна добрая новость - радист готов всецело сотрудничать с органами. В голове расслаблено пронеслось: "Утром поговорю с ним, уточню некоторые детали. А теперь - спать, устал как собака..."
  - Андрей, мне пора на боковую... а сам отправляйся домой, - Сергей собирался завалиться на продавленный диванчик, но не на того напал, литеха оказался расторопным командиром.
  - Извините, товарищ капитан, - Андрей лукаво улыбнулся. - Почивать сегодня, товарищ капитан, будете на перине!
  Сергей ничего не понимал, вопрошающе поднял руки, но Свиридов деловито продолжил:
  - Здесь рядышком аптекарь живет, с домашним телефоном и с бытовыми удобствами, так сказать. У него и поселитесь, товарищ капитан, там чистенько, как в аптеке, - и сам засмеялся отпущенному каламбуру. - Хотя собственно аптека и есть... У органов на местах все схвачено, кругом нужные люди, - и для вящей убедительности очертил рукой возле себя.
  Воронов и не думал отнекиваться. На самом деле, следовало хорошенько выспаться: и с дороги, да и денек выдался, не сказать, что легкий. Завтра (сегодня уже) много чисто бумажных, конторских дел, нужно чтобы соображалка лучше работала, а полноценный отдых для нее крайне полезен...
  - Принимается, добро...
  - Рад стараться - обрадовался младший лейтенант.
  И они вышли в ночную прохладу. Увядающий серп луны ощутимо переместился к югу. На небе появились седые тучки, да и звезды уже не так ясно горели.
  
  Не прошло и получаса, как Воронова и Свиридова на знакомой полуторке подвезли к крыльцу приземистого домика с закрытыми ставнями. Тот пристроился на местном торжище. В одном ряду с ним темнели массивными фасадами орсовские и коопторговские магазины, столовая и еще замысловатого вида кирпичные строения. Напротив, через торную дорогу, расползались ряды поселкового рынка.
  Свиридов по-хозяйски отрывисто постучался в рельефную дверь аптеки. Вход открыл щупленький старичок с бородкой клинышком и курчавой седой шевелюрой.
  - Хаим Львович Пасвинтер, - представился по-старомодному. - Прошу, - и излишне театральным жестом пригласил Воронова пройти вовнутрь.
  Сергей ступил в просторную, выдержанную в старомодном стиле прихожую, пропитанную стерильным аптечным запахом. Поразила кованная напольная вешалка с рядами изогнутых крюков: и для одежды, и для шляп, и даже зонтов. Старинная вещь... В глубине коридора пузатился громоздкий резной буфет. В стеклянные окошки с железной сеткой поглядывали размещенные в изобилии наборы фарфоровой посуды: кофейники, молочники, сахарницы и прочая изящная дребедень. Пять тяжелых филенчатых дверей, с литыми бронзовыми рукоятями, вели в отдельные комнаты.
  Воронов запоздало назвался и уставил взгляд на давно не чищеные сапоги, потом, конфузясь, перевел глаза на аптекаря.
  - Ну, что вы, товарищ офицер, не утруждайтесь. Проходите. Вам приготовили отдельную комнату, пожалуйста, располагайтесь, - старичок указал на вход напротив буфета.
  - Товарищ, э-э... Пасвинтер, не обессудьте, - и Сергей указал на посылочный ящик, оставленный Свиридовым в прихожей, и прошел в спаленку.
  "Типичная меблированная комната в старомосковском особняке. Будь комната для постояльцев в областном городе, органы установили бы прослушку, но здесь, на периферии, с жиру не бесятся", - счел Воронов, осматривая помещение...
  Деревянная кровать с фигурным изголовьем, изножье также благородных очертаний. На прикроватной стене гобелен с изображением замка и буколической сценой на полях и рощах возле него. Напротив, до самого потолка платяной шкаф, местами потертый, но тоже из дворянского гарнитура. У окошка, завешанного плотной тяжелой гардиной, ладный круглый столик, на вычурных ножках-лапках, поодаль два венских стула, с изящно выгнутыми спинками. На полу пожухлый со временем, но самобытного восточного орнамента ковер. Такова, располагающая к домашнему уюту, меблировка нежданно случившихся спальных апартаментов Воронова.
  Сергей положил выцветший сидор вниз шифоньера, скинул с плеч портупею... не зная, куда спрятать оружие, сунул под кровать, ближе к изголовью. Гимнастерку, расправив, по-простецки повесил на спинку стула. Наконец, стянул в край надоевшие сапоги, затем синие галифе. Оставшись в одних трусах и майке, в один подскок выключил свет и завалился поверх покрывала на услужливо прогнувшийся матрац кровати. И смежил веки, и уже голова начала проваливаться в объятья Морфея, как тут раздался стук в дверь.
  - Войдите, - что прозвучало отнюдь не к месту, но Воронов не нашелся на благодушный ответ и натянул на себя каньевое одеяло.
  Щелкнул выключатель, в комнату ступила миловидная женщина, лет тридцати. Волнистое легкое каре светлых волос, приоткрывало ясный лоб и лукаво вздернутые к вискам тонкие брови. Серые выразительные глаза, слегка подведенные тушью, интригующе оглядели мужчину, лежащего в самом непрезентабельном виде, укрывшись одеяльцем до подбородка.
  "Вот те раз - застигли малого врасплох..." - ошарашено подумал Сергей. Да и как тут поступить... Никаким этикетом не предусмотрено, вытаскивать волосатые ноги, да еще в семейных трусах, на обозрение интеллигентных особ. "Ашкеназка блин, дамочка вамп..." - лихорадочно смекнул капитан и невольно, на локтях приподнялся с постели, заставил себя полуприсесть и сотворить любезное выражение.
  - Добрый вечер, красавица, - тушуясь, сказал Воронов первым, поняв уже следом, вдогонку словам, что женщина между тем необычайно миловидна.
  - Здравствуйте, товарищ офицер, - ответила она плавным меццо-сопрано и приветливо улыбнулась, назвавшись, - Вероника... дочь Хаима Львовича...
  - Сергей, - помедлил Воронов в нерешительности. Потом опомнился, шустро свесив ноги с кровати, ловко натянул штаны. Почувствовав себя гораздо уверенней, он, уже раскованно предложил гостье присесть.
  - Да нет, лишь на минутку побеспокоила вас. Может, хотите поужинать? Могу быстренько организовать легкий ужин и чай.
  - Спасибо, благодарю - уже ужинал. Да вы присядьте, коли зашли, - с улыбкой добавил, - пожалуйста.
  Вероника подошла к окну, опустилась на круглое сиденье стула, оправила на бедрах шелковый китайский халат в матовых лилиях и с нескрываемым интересом взглянула на гостя. Сергей тоже наметанным взглядом оценил стать хозяйки. Конечно, далеко не девушка, но юношеская прелесть сменилась на влекущую телесную грацию, пластичные жесты зримо подчеркивали совершенство фигуры женщины. В вороте халатика, стянутом на пышном бюсте, топорщилось кружево ночной сорочки, с маленькой ножки спал тапок без задника, но шлепанец не спешили водрузить на место.
  Сергей восхищенно встряхнул головой и как заправский ловелас с чувством выговорил:
  - Вы... ну, как там, у классика: "Я вижу чудное мгновенье: передо мной явились вы, как мимолетное виденье, как гений чистой красоты!"
  Вероника оказалось не промах. Молодка тут же нашлась и с назидательной улыбкой поправила:
  - Пушкин обращается к пассии на "ты", да и начало строфы: "Я помню..."
  Воронов даже привстал с постели и озадаченно развел руками, сотворив изумленную физиономию.
  - Н-да... Выходит, сфальшивил, видимо давно не перечитывал поэта, а ведь школьником знал стихотворение наизусть, - он усмехнулся и добавил уже серьезным тоном. - А вы, видимо, филолог по профессии, если так с ходу подловили неуча...
  - Да, угадали, попали в точку... Я учитель русского языка и литературы в школе десятилетке, - и не без гордости добавила. - Веду старшие классы, с восьмого по десятый. Получила направление в Кречетовку по окончании учительского института. Училась в Саратове, - заметив, что Сергей слушает, затаив дыхание, продолжила, - чудесный город... Волга... основанный Столыпиным университет, готическая консерватория, картинная галерея лучшая в Поволжье... А знаете, наш институт только в тридцать первом выделен из университета. Стал самостоятельным ВУЗом. А до этого, можете себе представить, я была студенткой университета, - и вдруг беспричинно погрустнела, вздохнула и по-детски шмыгнула носом. - Сильно скучаю по Саратову. До слез грущу... Часто снится, как после дождя спешу по скользкой мостовой Кооперативной улицы к нашему учебному корпусу. По дороге обгоняют шустрые автомобили, покрикивают возчики пролеток, но мне весело и беззаботно, я счастлива, - и поинтересовалась. - Случалось быть в Саратове?
  Воронову доводилось приезжать по делам службы в тамошнее отделение Сталинградской дороги. Но город знал слабо. Обыкновенно, с вокзала по Ленинской до здания отделения, час другой... и обратно на поезд. Из окон управления детально просматривалась облупленная красная колокольня и ажурная главка гигантского Свято-Троицкого собора. Храм закрыт теперь для доступа прихожан, говорили, что там разместили музейно-строительный склад. Жалко, конечно, культовые здания никому не нужны... Печальная участь - постепенно превращаться в каменные руины, которые потом безжалостно снесут, а на свободной территории разместят районный "пионерский парк".
  - К сожалению, мало знаком с Саратовом. Наезжал проездом... если сказать точнее. Даже Волгу толком не разглядел, все недосуг, оставлял на потом. Да вот, не пришлось пока...
  - Отец сказал, что вы из Москвы. Москвич? - Вероника прикусила губку.
  - Да, чего уж тут скрывать - москвич. Коренной москвич, - подчеркнул Сергей с некоторой гордостью.
  - Ой, как здорово! А я только два раза была в столице - студенткой в двадцать девятом, и в отпуске в позапрошлом году. Влюбилась по уши в Москву, как бы хотела там жить... И не только из-за метро, Третьяковки и столичных театров. Мне по сердцу таинственная аура старинного города, неброская прелесть бульваров, переулков, особняков пушкинских времен. Но люблю и новую Москву: улицу Горького, Крымский мост, ВСХВ. Как, наверное, бесподобно быть москвичом... Честно сказать, испытываю искреннюю зависть к вам, Сергей.
  - А я завидую вам, - быстро нашелся Воронов. - Да и как не позавидовать... Как здорово нести людям доброе, радостное, яркое, - чуть задумался, и продолжил столь же высокопарно. - Прививать неокрепшим детским умам ощущение вселенской гармонии, учить возвышенным чувствам, воспитывать любовь к прекрасному, - мужчина сбавил патетический тон. - Как прав Достоевский, сказав словами князя Мышкина, что "мир спасет красота". Вы читали этот роман? - Воронов знал, что "Идиота" изъяли из учебных программ.
  Но Вероника читали и "Идиота", и "Братьев Карамазовых", и даже обруганных и запрещенных цензурой "Бесов", книгу учительница нашла в издании "Academia" тридцать пятого года.
  Ну и ну!.. Осталось, лишь поразиться... Барышня оказалась крепко эрудированной.
  У него шелохнулось чувство ущемленного самолюбия, и чисто по-мальчишески захотелось прихвастнуть, мол, и сам - не лыком шит. Но неужели возможно открыться незнакомому человеку, причем, при первой встрече, что ему довелось пять семестров посещать филологический факультет виленского Стефана Батория.
  Там Сергей познакомился с еще юным, начинающим польским писателем Ежи Путраментом. Высоколобый парень уже тогда придерживался левых, точнее откровенно марксистских взглядов. Егор даже агитировал Сергея вступить в коммунистический Союз студенческой левицы "Фронт", на что Воронову пришлось подыскивать убедительный отказ. Молодой писатель не раз приводил Сергея на собрания авангардистской литературной группировки "Жагары", что на местном диалекте означало "хворост" или "угли, для разведения костра". Ежи познакомил там с необычайно талантливыми ребятами - Чеславом Милошем, Теодором Буйницким, Антонием Голубевым. По возвращении в Москву, Воронов отслеживал, как сложилась судьба этих парней, ставших столпами интеллектуальной элиты Виленщины, да и Польши. Но, естественно, попыток связаться с ними, или хотя бы напомнить о себе, увы, не предпринимал.
  Слов нет, другая жизнь протекала за спиной чекиста-нелегала. Неповторимо увлекательная и насыщенная острыми событиями, но это чуждая жизнь, не его удел.
  О том, что Сергей учился в виленском университете, на Лубянке знало только три человека, по их милости, он и причастился к миру академической науки. Воплощением истинного ученого для него навсегда остался Всеволод Сергеевич Байкин, профессор по курсу русского языка и древнерусской литературы. Человек молодой, на шесть лет старше, но умница необычайный... Побольше бы таких людей желательно повстречать на жизненном пути.
  В памяти Сергея стремглав пронеслись не столь давние события, и чтобы уйти со столь скользкой тропы, ему пришлось изобретать безобидное завершение интеллектуального поединка.
  - Я тоже иногда воображал о стези педагога, историка или географа, например... Но не сложилось. Теперь вот война, и что нас ждет?..
  - Мы, несмотря ни на что, победим...
  - Да, я в том не сомневаюсь! Но станем другими... - подчеркнул Воронов, - каждый изменится, думаю, в положительную сторону.
  - Да, прошлого уже не вернуть, - женщина вздохнула.
  Постоялец почувствовал, что беседа неизвестно почему стала запинаться, переходить в формальную плоскость, по сути, они не находили тем для тесного общения. Но мужчине, истосковавшемуся по женской заботе и участию, страстно захотелось искренности и нежного тепла... Возникло искушающее желание поближе узнать собеседницу.
  - Извините за нескромность, Вероника, - вы одна? - запинаясь, спросил Сергей, понимая нелепость и преждевременность такого вопроса.
  - А, что так сразу, - о личном... - вспыхнули румянцем щеки хозяйки.
  - Такая уж профессия... - Воронов горько усмехнулся, сделал паузу, не сыскав других оправданий, тупо бухнул, - спрашивать напрямик.
  - Походит на допрос с пристрастием... - наоборот, весело откликнулась молодка.
  - Да, ладно, не обижайтесь... - капитан старался загладить возникшую неловкость, переменил тональность, голос стал нежным и ласковым. Но он уже заметил, что к зардевшим щекам собеседницы, прибавилось частое дыхание, женщина заерзала на стуле, даже груди колыхнулись.
  - Нет, воспитываю сына школьника, - ответ уклончивый, Вероника женским чутьем, конечно, понимала направленность вопроса Сергея.
  - А муж... - Воронову пришлось намеренно акцентировать явный интерес.
  - А вот мужа, увы, нет... - растерянно призналась она, но понимая невнятность ответа, поспешила исправиться. - Вернее тот был, но сбежал... бросил, уехал с другой в Воронеж. - И отвернулась к окну, сдерживая набежавшую слезу.
  Недоуменный вид Сергея говорил, что нужны дальнейшие пояснения, но сказать тягучего "ну и" не пришлось... Вероника, преодолев замешательство, продолжила:
  - Муж постоянно обманывал... Еще до войны связался со смазливой актрисулькой. Та работала в городе по антрепризе. Потом дамочку пригласили обратно. А муж, наплевав на семью, увязался за вертихвосткой, - в сердцах, стиснув кулачки, Вероника нервно вздохнула. - Я не осуждаю супруга сильно. Возможно, это в самом деле безрассудная любовь, и "бывший" не в силах преодолеть себя. Он раб возникшего чувства, - и женщина умолкла, только в уголках рта отчетливо проявились горькие складки.
  - Извините, не мое дело, конечно, - возмутился Сергей. - Но вы так красивы! Он, что, полный дурак...
  - Не нужно. Не стоит обсуждать проблемы бывшего мужа, - Вероника стала строгой. - Да и не интересует предатель больше. Как говорится, скатертью дорога...
  Сергей догадывался, боль случившейся измены еще не оставила женщину. И нечего бередить еще не зажившую рану. Но желание узнать собеседницу как можно ближе не покидало. Точнее, сама близость уже возникала между ними.
  - И давно так живете? - спросил он, выказывая уже личный интерес.
  - Как так? - Вероника, как будто не понимала...
  - В смысле одна, без мужа... - уже заботливо, уточнил Сергей.
  - Пожалуй, пойду... ужинать не хотите... - и женщина сделал попытку встать.
  Не стоит быть семи пядей во лбу, чтобы понять, как дальше развивался ночной диалог, и чем закончится в итоге... Вероника, естественно, ощутила возникшие притягательные флюиды между ними, но ведь как страшно преступить заветную черту, махнуть на условности рукой. "Инь" и "Янь" в ночи, у разверстой постели - чего еще желать... И она поняла, вдруг отчетливо осознала, что пришла к этому человеку темной ночью специально, намеренно пришла к нему, надев свежую сорочку и подкрасив ресницы. В чем причина? Вероника чуть не корила себя за проявленную слабость. Но Боже, как ей хотелось быть слабой, не защищенной, хотелось ощутить тепло и нежность крепких мужских рук.
  - Не уходите, останьтесь... - взмолился Сергей. - Прошу, не уходи! - отбросил, наконец, официально-вежливый тон.
  В душе Воронова оборвалась уже подточенная струна, до сей поры державшая в узде плотские инстинкты. Мужчина душой и телом ощутил рядом с собой женщину, очаровательную и страстную особь, - самец обаял самку, уже признавшую желаемого партнера. И Сергея понесло...
  Он опустился перед Вероникой на колени, охватил руками ее голени и преклонил голову к напрягшимся бедрам.
  - Прости, я не в своем уме, - порывисто выговорил он. - Я обалдел, увидев тебя, потерял рассудок... - слов, нужных слов не было. - Ты взрослая женщина, ты понимаешь - все понимаешь...
  Она вскинула голову. В бездонных глазах стояли слезы.
  Сергей потянулся всем телом и нежно коснулся ее губ. Вероника лихорадочно встрепенулась и внезапно, сама с диким остервенением стала целовать его. В голове у Воронова закружилось, комната, мебель, все пошло колесом. Мужчина схватил женщину в охапку, бережно уложил на постель и стал с самозабвением лобзать сладкие, податливые уста, нежную шейку, пульсирующую яремную ямку, выступившие ключицы.
  Халатик распахнулся, обнажив просвечивающую, ажурную сорочку. Он стал неистово ласкать пышные груди и мягкий стан Вероники. Но скользкий холодный шелк предательски мешал выразить полноту охвативших чувств. И молодка, поддавшись дикому наскоку, да и собственному разбуженному желанию, ловко извернулась и скинула с плеч халатик. А потом через голову стянула шелестящую с укоризной комбинацию.
  Сергей приник к грудям Вероники, пахнущих сдобным тестом и парным молоком, поочередно облизал затвердевшие соски, нежно покусывая их упругие пипки. Рука же безотчетно пробиралась по трепетавшему, но и податливому телу, ищущему бесстыдных утех, скользнула с мягкого теплого живота, ощутила взмокшие в промежности трусики. - Сергей порывисто стянул их. Женщина не противилась, она растаяла от неистовых ласк и отозвалась на них с одержимостью пылкой натуры, молодка всецело отдалась, безоглядно доверилась поклоннику. Вероника всецело оказалась во власти мужской силы. Сергей же блаженствовал, находясь под царственным игом возлюбленной: очарованный, порабощенный, околдованный ее роскошным, пряным телом, ее зазывно притягательной женственностью.
  Любовники уснули, неистово обессиленные, не выключив электричества. Засыпали, не прекращая лобзаний, заснули страстно обнявшись.
  Аптекарь Хаим Пасвинтер на цыпочках подкрался к комнате. Приоткрыв дверь, взглянул на заголившуюся во сне дочь и на свернувшегося калачиком гэбэшника. Старый мудрый еврей только тихо присвистнул: "Цимэс мит компот!" - что выражало высшую степень восторга. Старик тихонечко потушил свет.
  Воронов спал как убитый, разбудила Вероника:
  - Сережа, пора вставать, уже семь, - и ласково взъерошила шевелюру постояльца. - Завтрак на столе...
  Вчерашняя, внезапно случившаяся любовь мигом пронеслась в голове Сергея. Капитан ни о чем не раскаивался, у него давно не было женщин, тем паче таких прелестных - Воронов был счастлив, уже давно не был так счастлив. Еще никогда сама жизнь не казалась столь приятной и притягательной, чтобы впредь вовек не сожалеть, что мать родила на свет Божий.
  Сергей ухватил Веронику за руку, притянул с силой к себе и залихватски повалил на кровать. Его ищущие губы принялись осыпать поцелуями лоб, щеки, шею возлюбленной, опускаясь ниже и ниже. Полы халатика разлетелись в стороны, открыв взору обнаженное женское тело, внизу живота призывно взывал, оперенный льняными кудряшками, лобок. Сергей стал ласкать потаенную плоть любимой, женщина застонала, но упрямо отталкивала бессовестную руку. Но пальцы Сергея настойчиво проникали меж влажных губок, стараясь коснуться сокровенного бугорка поверх них.
  - Нельзя, нельзя! - горячо шептали уста молодки, но тело уже трепетно ослабевало.
  - Хочу, хочу тебя! - столь же жарко звучало в ответ.
  И подтверждением тому стал вздыбившийся на дыбы предмет мужской сущности.
  Наконец Вероника смирилась, но благоразумно предложила позу сзади. Запахнув на талии предательский халат, она отошла в угол, уперлась руками в изножье кровати, нагнулась, открыв пышную попку и восхитительно вывернутую промежность. Воронов не удержался и стал сжимать, тискать соблазнительную мякоть, доверчиво прикорнувшую в жадной руке. Но дикая страсть не умела подолгу терпеть. Их тела сплелись воедино, Вероника закусила губы, чтобы не выдать криком утреннее соитие, не испугать близких диким животным воем.
  Потом любовники опять страстно целовались, перемежая поцелуи нежными объятьями, однако, продолжительно поворковать им не пришлось. Сергея ждали неотложные дела. Уже за столом, наскоро перекусывая, по тому времени явными деликатесами из запасов оперативного пункта, Воронов осведомился:
  - А где Хаим Львович, а где сын, Вероника?
  - Отец уже за прилавком... Сынок, тот еще дрыхнет, лето ведь, каникулы, - мило улыбнулась она.
  И тут Сергей бездумно задал нагло бестактный, но вовсе не лишенный здравого смысла вопрос:
  - А почему ты такая беленькая, светлоглазая, ничуть не еврейка? - справился... и удивился собственной дерзости.
  - Так мама русская... Мамины родители, то есть дедушка с бабушкой из-под Вязьмы. Дед - полковой фельдшер, после отставки с бабой Варей остались в Вильне. Мама вышла замуж после смерти дедушки, сошлись с папой по любви... Мама погибла, когда русские в четырнадцатом году бежали из Вильны от немцев, мне тогда было два годика. Папа рассказывал, тогда сто тысяч русских покинуло город и Виленский уезд, не захотели быть под немцем. Как и теперь русские ушли из города, папе о том говорили беженцы из Литвы.
  - Бедная девочка, - и Воронов ласково приголубил Веронику. Следом у него пронеслось в голове: "Неужели опять - Вильно, Вильна, Вильнюс... А, впрочем, как я люблю этот чудный город". Но мысль эта потонула, во всеобъемлющем смысле возникшего в яви слова, имени - Вероника!
  Сергей не мог пока дать себе отчета в том, что происходит между ним и дочерью аптекаря. Попросту не загружал голову, да и мысли такие не приходи на ум. Но Воронов знал наверняка - это подарок судьбы, щедрый дар, - наконец, он нашел свою единственную женщину...
  
  Младший лейтенант Андрей Свиридов уже поджидал Воронова в прокуренном кабинете. Капитан, находясь в приподнятом состоянии духа, шумно приветствовал молодого коллегу, не забыв поблагодарить того за удачно организованный ночлег:
  - Еще ни разу так здорово не высыпался, - лихо соврал Сергей. Хотя, какое там здорово... спать хотелось зверски. - Радушное, приятное семейство, - но клеймо "подлый сыщик", взяло верх. - Кто такие? Не смущает, что беженцы из Литвы, людей проверяли?
  Зачем это потребовалось, ради чего? Ведь Сергей не только переспал с дочерью аптекаря, но успел втюхаться в нее как мальчишка. Светлый образ женщины всецело вошел в его жизнь. И даже здесь, в служебном кабинете, он подлавливал себя, что в мыслях непрестанно возвращается к Веронике.
  Младший лейтенант в органах не первый год. Андрей учуял наивную уловку начальства в попытке скрыть бессонно проведенную ночь. Синие круги под глазами Сергея верное тому доказательство. Впрочем, приподнятое настроение Воронова, явственно говорило о том, что эту ночь капитан провел не без приятности.
  - Пасвинтер Хаим Львович - еврей по национальности, восемьдесят второго года рождения, беженец, еще в империалистическую прибыл из города Вильно...
  - Молодец, Андрей, что досье знаешь назубок... а теперь ответь, что за человек этот Пасвинтер?
  - Ну, дядька - образцовый аптекарь, хотя состоит на учете в горотделе. Сами знаете, без этого никак нельзя, - аптека все-таки... А уж в военное время - строгий порядок.
  - Ладно, не учи. Надеюсь, не хапуга какой или хуже того - притворщик и лицемер...
  - Нет, товарищ капитан, еврей по жизни честный человек. Ручаюсь полностью.
  - Вот и ладно... А дочь старика? - Сергей сотворил как можно равнодушный вид.
  - Вероника Ефимовна Болдырева, русская, двенадцатого года рождения. Взяла фамилию мужа. Учительница...
  - Да знаю, познакомился уже, - прервал Сергей.
  Еще Сергей читал, что до революции в метрики детей из смешанных еврейских семей, крещеных в православии, вносили русифицированные имена родителей. Православная - значит русская. Хаим - значит Ефим.
  - Женщина культурная, обходительная, но разведенка, - продолжил тараторить Свиридов. - Муж бросил... работал инспектором в горфо, умотал с лярвой в Воронеж, где теперь пребывает - не ведомо... Если нужно, товарищ капитан, так выясню...
  - Ничего не надо. Понятно - люди приличные... - Воронов понемногу входил в темп рабочего дня. - Ну, и Бог с ними, какие дела у нас? Как наши арестанты, не окочурились еще? - и засмеялся невесело.
  Свиридову было сложно сразу переключиться на другую тему, потому выговорил, с недовольной миной, первое, что пришло на ум.
  - Лавренев Василий, по кличке Ерема, слишком мудрит, хочет переговорить только с главным начальником, причем наедине. Так полагаю, вас требует, товарищ капитан.
  Сергей понимал, что диверсанты отнюдь не дурашки-простофили. Лазутчики способны хитро и умело морочить голову следствию. Хмыри прикинутся божьими овечками, напустят пыли в глаза, даже наговорят на себя лишку, а выложат сущую ерунду, - никак не подкопаешь под них. Эти подлецы, вызнав улики против них, извернуться как ужи, сыграют на противоречиях, на темных пятнах в биографии - и получится "не всякое лыко в строку" Но все же, чутье подсказало - клубок начал потихоньку распутываться. Воронов успокоился, позвонил по спецсвязи, и затем велел отвести себя в камеру Еремы.
  Ерема-Лавренев встретил понурым взглядом, впрочем, прошлой озлобленности и страха уже не было. Воронов присел на шконку напротив диверсанта.
  - Говори Василий, зачем звал? - спросил как можно тише.
  - Я много передумал ночью, - начал Лавренев. - Мине кажется, местная урка Лошак, не такая уж тупая лошадка. Сдается... дед с поселковой швалью заделал цельный сыск на этой чертовой станции. Как пить дать, давно поджидал группу... Первым делом нашими руками убрал мужика и подбил спалить несчастный домишко. Чего хрен тама хотел, дело темное... Странно, не правда ли, смекаешь, начальник? - театрально замолк и загадочно продолжил - Еще обращу внимание на одно обстоятельство. Мерин - охотник выкобениться, но вот что... непонятно вел себя с этой Лошадью. Как бы подчинялся старому пердуну... Такие дела, начальник... ничего не утверждаю, но думается, и так подозрительно... - заметив интерес в глазах капитана, выказал новое соображение. - И еще, к слову: тута ночью подслушал разговоры караульных. Вертухаи из местных, выросли с тутошней шпаной. На вашем месте, не доверял бы козлам, начальник.
  - Молодец Василий, коли не врешь. А теперь давай-ка подетальней о Мерине и Тите. В чем, как считаешь, слабость амбала?
  - Дык, силен зараза. Но человечного в ироде вовсе нет, отпетый негодяй. Ничего святого, полный ублюдок.
  - А все-таки, ну там... - родители, зазноба какая?
  - Какая черт зазноба... Так думаю, Мерин конченный пидор из активных, привык по тюрьмам опущенных дрючить. Вовсе не исключаю, что следаки в пресхатах использовали урода по прямому назначению. Отожрался на казенных харчах гад. Вот бы, самого скота взять и опустить, а потом пригрозить, что расскажете блатным, - сразу шелковым станет, сразу пойдет на сделку с вами, гражданин начальник.
  - Круто! Ну, бродяга, даешь стране угля... А кто такого бугая насиловать будет - возьмешься...
  - Боже упаси, не по этой я части... да и порвет каждого на кусочки. Тут надо хором, тут скопом надо...
  - Ну, что сказать Лавренев... Никудышный из тебя психолог. Не ровняй людей по себе. Мерин вор старой закалки, не стерпит мерзкого клейма, уйдет из жизни - сам покончит с собой. А перед тем... использует подходящий случай, чтобы отправить на тот свет причастных к такому позору. Как пить дать - никому не спустит...
  Ерема, понимающе вздохнул, понурил голову. Но Воронов не собирался закругляться:
  - Ладно. Не забыл персональное задание - зачистить старшего группы, коли что не так... Правда, ведь... - воцарилось молчание. - Так вот... когда настанет время, придется убрать это мурло, кокнуть, проще говоря, жлоба с концами.
  - Я-то... с превеликим удовольствием, - Ерема ухмыльнулся. - Достал гад мине, сволочь... - и, перейдя на шепот, добавил. - Но, чтобы было шито-крыто. Лишний срок мотать за него не хочу...
  - Само собой, уговор дороже денег, - сказал Воронов и следом подумал: "Ты и так, милок, накрутил уже выше крыши..."
  Сергей по опыту знал, что Гурьева лучше ликвидировать как можно скорей. Подобные озверелые индивиды, оказавшись вне пристального надзора, в относительной свободе - или попросту сбегут, или наворочают таких дел, что потом за ними хлебать и не расхлебать.
  - А что скажешь, Ерема насчет Титы? - перевел разговор Сергей.
  - Темный человек, скрытный, но трусоват. Считаю, из него можно веревки вить. Но верить щенку нельзя, одним словом - хитро***банный сученок. Не вправе советовать, но начни поцанчика пытать полегоньку, малец и потечет, все выложит без утайки, - злорадно потер руки Лавренев.
  - Сам не боишься, что к тебе применят спецсредства?
  - Боюсь, да еще как боюсь! Наговорю всякую ересь, только бы угодить кату, мать родную опорочу... Да и сами знаете, гражданин начальник, как слаб человек под пыткой.
  - Вижу, тертый ты калач. Зачем тогда другим лиха желаешь?
  - Дык, я теперь на вашей стороне, гражданин начальник.
  - Да, мутен ты, Ерема, хочешь, что еще сказать?
  - Лошака не упустите, хрыч до фига знает - вот мой сказ.
  - Ладно, не кашляй... Василий Силантьевич, - незлобно съерничал Воронов и кликнул караульного.
  Боец не замедлил отомкнуть дверь застенка.
  "Времени, времени нет... - подумал Сергей, спеша наверх. - А публика, видать, битая... "Подсадную утку" враз расколют, да и организовать единичный побег "с пристяжкой", тоже не выход. Придется по-старинке использовать психологическое давление - пугать страшными карами и упорно включать мозги, самому разгадывать эту неладную головоломку".
  Сергей наскоро переговорил с начальником оперативного пункта, поинтересовался личным составом, предупредил, изумленного младшего лейтенанта: коли, что не так, то не сносить тому головы. Свиридов, по-молодости, ручался за бойцов, что вовсе не гарантия от возможного провала операции. Каждому в душу не влезешь, каждому няньку не приставишь. Воронов приказал строго-настрого запретить всякий контакт караульных с арестантами. Для острастки следовало измордовать хоть одного диверсанта, найти причину малейшего неповиновения и отделать по первому числу. В первую очередь для экзекуции подходил по всем параметрам Мерин - матерый, злобный и потому наиболее опасный. Однако старые истины гласят: каждому овощу свое время и спешка нужна лишь при ловле блох...
  Следующим на очереди был радист Тита. Из протокола допроса Сергей знал: Манцыреву Виктору Ивановичу шел двадцать первый год, до войны тот работал монтером в Ковровском районном узле связи. Холост, отец погиб в финскую, дома - мать и сестра пятнадцати лет. Малый прошел подготовку в той же Борисовской школе Абвера.
  На вид Манцырев прирожденный хлюпик, но не ловко-ли это надетая личина, под которой скрывался хитрый и поднаторелый враг...
  Воронов велел встать арестанту. Без лишних слов ухватил правую руку радиста, и быстро согнув фаланги пальцев, с силой сдавил своей клешней. Тита взвыл от нестерпимой боли, завертелся юлой, упал на колени. Помедлив, Воронов разжал хватку. Малый на карачках отполз к нарам, в глазах паренька стояли слезы.
  - Не надо, прошу, не делайте больно, гражданин начальник... Я подчистую признался старшему лейтенанту... Да соглашусь... подпишу, что угодно, если нужно будет, - захныкал Манцырев.
  - Дрянной из тебя получился солдат Красной Армии. Даже спецзваний не различаешь. Утром допрос вел младший лейтенант госбезопасности, просек, мудила грешная... - презрительно выговорил Воронов и присел на дощатые нары. - Да куда теперь денешься, только попробуй чего не рассказать, - капитан усмехнулся, - или не сделать, что прикажут.
  Манцырев потупил головенку, исподлобья глазками зверка поглядывал на капитана.
  - Ишь, как сразу взвыл белугой, а приемчик детский... - такой в школах каждый пацан знает. Семечки пока... но не грех взяться по полной программе - применить спецсредства. Парниша, ведь могут такое проделать, что мама не горюй. Понял вьюноша? - не удержался, и с намеренной издевкой произнес Сергей. - И заруби себе на носу: говоришь только правду, перепроверить ложные показания - раз плюнуть... Коли не соврешь, определим работать уже по профилю, станешь стучать ключом, как скажем. А надумаешь ловчить, отрубим ноги, чтобы с места не сошел и срал под себя, - нагнав страху на паренька, Воронов подытожил: - Усек сынок, - будешь послушным мальчиком...
  - Да, да, конечно. Готов хоть немедля послать радиограмму.
  - Соображаешь, а о ножках подумал? - криво улыбнулся Воронов.
  - Нет, нет... - не подведу... - заискивающим взглядом выразил раболепную покорность Манцырев.
  - Какое задание было у диверсионной группы?
  Как ни изгалялся Воронов, ничего нового Тита не сообщил, задачи диверсантов замыкались на Мерине. Но одно радовало - радист знал секретные коды и временные интервалы приема и передач радиосообщений. Шифровальной книгой оказался, имевшийся у каждого школьника, учебник "Родной речи". Язык сообщений русский. Сигналом работы под вражеским контролем считался темп скорости передачи в начале и конце, в четко означенных интервалах, что доступно опытным радистам, - очевидно Тита преуспел в этом деле. В управлении впервые слышали о таком способе разоблачения радиопередач под прикрытием. Сергей задал еще пару второстепенных вопросов, получив на них искренние, вразумительные ответы, как бы невзначай спросил:
  - Если подсажу к "старшому", возьмешься - "повалять Ваньку" для пользы дела?..
  - Не надо, прошу, Мерин сразу уничтожит меня. Это страшный человек, у него волчий нюх, как маньяк чувствует подставу. Он по глазам тотчас поймет, что я подсадная утка. Садист будет издеваться, станет медленно убивать - мерзавцу это в удовольствие. Не надо, не посылайте, гражданин начальник, - ведь даже пикнуть о помощи не смогу, - и Манцырев беззвучно зарыдал.
  - Где только таких сопливых нюней немцы откопали? - возмутился Воронов, но потом поостыл и уже деловито предложил солдатику:
  - Тогда застрели Мерина, разрешаю... И больше не станешь борова ссать, как рукой снимет... Годится?..
  - Я еще не убивал людей, не стрелял в человека, - промямлил Манцырев, утирая щеки и нос рукавом гимнастерки, потом в ужасе прикрыл лицо руками и вогнул голову в колени.
  - Дурак этакий, трус поганый, подумай лучше о матери и сестре. Близким, зачем из-за такого мудака страдать... - по-доброму заключил Воронов.
  Манцырев Виктор теперь заплакал навзрыд:
  - Не могу, не умею, не справлюсь я...
  - Что скажу, то и сделаешь! - отрезал капитан. - Утри сопли и будь мужиком. Хватит, нет времени на слюнтяев. Будешь правильно вести... прощу, - и Воронов направился к двери камеры.
  Предстояла очередная беседа с Лошаком.
  Сидельца привели в допросную, Конюхов за истекшие сутки сильно оброс пегой щетиной, выглядел крайне неприглядно, босяк-босяком. А уж, что противно, так старик дурно пахнул. Воронову пришлось влезть на табурет и слегка приоткрыть заедавшую форточку в полуподвальном оконце. Лошак тяжело, сипло дышал, определенно сказывался немалый возраст, незалеченные болезни, и тюремные невзгоды. Но Сергей не испытывал к нему ни капли сочувствия. Обыкновенно даже в самом закоренелом враге, видишь, прежде всего человека, что не говори, все мы по сути Божьи твари. Ну не лесная же зверюга сидит напротив, не инопланетянин, ни иная, какая непонятная субстанция. А вот Лошак, только переступил порог, сразу же вызвал у Воронова рвотное отвращение. Ну, не хотел Сергей общаться с этим мужиком, будто тот нежить какая. Потому и начал разговор, выказав явную неприязнь, даже не холодно, а развязно грубо.
  - Ну-с Василий Игнатович, - произнес глумливо, - колоться будешь?
  - Чей-то не пойму, гражданин начальник... - Конюхов нарочно прикинулся полудурком. - Вроде бы обо всем рассказал, как попу исповедался.
  - А вот и врешь, расскажи, как ты немцам продался, сволочь. И не вздумай юлить, мы все равно узнаем правду. А продолжишь водить за нос, схлопочешь по полной. Так что, старик, не стоит больше уходить в несознанку. Диверсантов сдал, точнее сказать, преподнес на блюдечке с голубой каемочкой, хотя мог и отмолчаться. Никто за язык тогда не тянул. Непонятно, зачем так поступил, в чем тут выгода? Старик просвети, что за игры такие задумал с нами вести. А начни с самого начала, откуда ты такой, - не подобрав подходящего слова, Сергей покрутил в воздухе пальцами, - слишком мудреный взялся?
  Лошак выслушал тираду капитана, не сморгнув, лишь желваки ходили по заросшим щекам.
  - Да чего уж там... - раскрыл дед щербатый рот. - Расскажу, так и быть, - и грузно оперся локтями на железную столешницу. - Меня ведь в сороковом по УДО выпустили, как туберкулезника. Да не болел нисколько... Вызвал хозяин и прямым текстом: "Жить хочешь падла?" - "Конечно!" - отвечаю. Ну, тут он Васька и завербовал, фашистская сволочь! Сказал, много паря не потребуется, - пара-другая разовых поручений. Так по мелочи, так мало-помалу, и не хлопотно вовсе будет, - Конюхов помолчал, собираясь с мыслями, потом ехидно ощерился: - Хозяин обещал меня отстарать, отпустить с кичи вчистую. Возвращусь по месту жительства, опять в Кречетовку, - и вдруг прервал рассказ. - Начальник дай покурить, мозги прочистить. Память вдруг отбило...
  Воронов стерпел нахальство арестанта, то, что тот рассказывал, было крайне любопытно. Потому, прикурив папиросу, отдал Лошаку. Выпустив в потолок густой дым, Конюхов уже развязно продолжил:
  - Говорю черту: "Так ведь домой отпустите насовсем, и как там сгожусь?" Хозяин успокоил: "За большим дело не станет. Придет день и объявится человек... У него или у них будет надежная ксива, даже не сомневайся... Задача будет плевая, даже слишком: приютишь, обогреешь, если нужно поможешь с жильем", - пообещал, что проблем не возникнет, пристроишь в надежном месте. Но предупредил: "В чужие дела не лезь, твое дело - сторона, они как пришли, так и уйдут... Знай - любопытной Варваре нос оторвали..." - складно рассказывал Лошак: в лицах, имитируя начальника лагеря.
  Сергей увлеченно поинтересовался:
  - Что там за кадр в лагере хозяйничал, часом не еврей?
  К сожалению Воронов знал, что до войны большинство руководителей исправительных лагерей и трудовых поселений граждане еврейской национальности. Сведущие люди пояснили, почему при определении на такую должность предпочтение отдавали преимущественно "Абрамам". Именно еврейские кланы и создали организованную преступность в Российской империи. Поэтому тюрьма - дом родной для сотен тысяч иудеев-преступников. Евреи-сидельцы изучили тюремную жизнь вдоль и поперёк, и по двоедушному складу природного характера приобрели уникальный опыт выживания в условиях заключения. Так вот, эти знания и явились главной причиной такого рода назначения, - кто больше них знал, как лучше обуздать арестанта, лишить узника воли к сопротивлению. Но, в то же время, это иудейское засилье в криминальной среде привело к образованию блатной элиты - воров в законе. Ибо еврейские "авторитеты" разработали своеобразный уголовный этикет и даже самобытный язык - воровскую феню. А наши русские урки и не догадываются, что живут и говорят по еврейскому образцу.
  - Да нет... - ответил Конюхов, - без сомнения природный русак. Попов фамилия... Иван Иванович, - сплюнув на пол, уркаган растер плевок носком сапога, и резко заключил. - Гнида первосортная! - увидав поддержку таким словам в глазах Воронова, Лошак гнусаво продолжил повествование, подражая речи начальника ИТЛ: "Ну, а коле стукнешь органам, - сделал крысиное выражение, - так дня не проживешь... везде свои люди найдутся".
  - Русский говоришь... - прервал Воронов, - Попов - фамилия, проверим... - и махнул рукой, велев говорить дальше.
  - Я сдуру уперся, только ночью удавку, падлы, на шею накинули. Получалось, влип Вася по самые помидоры - кругом кранты. Вот и подписался... Лучше бы в лагере на колючку полез, автоматчику не жалко очередью полоснуть. Но смалодушничал... Ну, а дома пообвыкся, да никто и не приходил до сей поры.
  Сергей решил не дать Лошаку перетянуть одеяло на себя. Урку следовало поставить на место. Арестанту положено знать, что если даже говорит чистую правду, то для следователя это единичный эпизод из обилия других дел. И второй момент, - ценность слов арестанта. Сгодятся ли откровения заключенного для пользы дела, чем по существу помогут следствию...
  - Конюхов, лапшу на уши не вешай. Знаешь ведь, что проверить будет сложно... Даже если и не врешь, - начлаг, коли не похарчился, то в отказ пойдет, - якобы зек оговаривает честного человека. Ну, как согласен? Так что не сильно уж не заливай...
  - Б***ь буду начальник, вот те крест не вру! - взорвался Лошак, а потом сник. - А там как знаете, начальник, хошь верь, хошь не верь... Мне теперь все едино...
  Воронову пришлось смягчиться, хотя повидал "артистов погорелых театров" достаточно.
  - Какая область или край, номер лагеря, когда сидел?
  Конюхов продиктовал, что спрашивали.
  - Ну, а теперь... как Машкова с Мерином убивал?
  Лицо Лошака разом посерело, дед заложил трясущиеся руки под бедра.
  - Ну, что теперь скажешь "лошара"? А то, дюже разговорился, мол, невинная душа... хозяин подставил...
  Конюхов облизал запекшиеся губы, уже и не знал, что делать для убедительности...
  - Даже и не думай хитрить сволочь, - продолжал Воронов. - Соврешь, по каплям выдавлю правду. Лучше не вымудряй, говори как есть. Пойми, наконец, - с живого не слезу...
  - Понял гражданин начальник, вижу - вы крутой спец.
  - Правильно. Говори уж, не томи душу.
  - Так, чего говорить, с чего начать...
  - Зачем убили Машкова и надругались над трупом... Для чего сожгли домишко... И не вздумай вертеть хвостом! Доподлинно знаю, что диверсанты от тебя получили такой приказ, - Сергей перевел дух и уже спокойно уточнил. - Ты, Лошак, по жизни полный кретин, тупой башкой такой расклад выдумать не мог. Кто надоумил? Чью волю исполнил, гнида!
  - И так, начальник, знаю, что жук я навозный. Потому, как на духу расскажу, - и Конюхов обтер пятерней взмокший лоб.
  - Давай, подробней...
  - Позавчера, уже в потемках, залетел в хату красный командир. В чинах не петрю, вижу только - у него три кубика.
  - Старший лейтенант по званию. Какого цвета петлицы, какая эмблема на них?
  - Цвет зеленый. Амблема - это что за хрень?
  - Вот дурень! Ну, такой маленький значок, танк там, пушки или еще что, сверху петлички.
  - Усек. Да... четко не разглядел, кажется два ружья, крест-накрест.
  - Понятно, в полевая форме... пехота. Продолжай дальше.
  - Ну, значит, этот старшой лейтенант начинает пугать. Мол, особист из военной контрразведки.
  - Постой, постой, - особист говоришь... А на рукаве нашивка имеется - красная звезда?..
  - Да не знаю, не смотрел на рукава.
  - Ладно, тут черт голову сломит, с этими "политруками-чекистами". Давай, не отвлекайся, что дальше?
  - Стал угрожать страшными карами, вроде того... если не подчинюсь, то мигом положит на месте, как последнюю тварь. Сказывал, мою подноготную доподлинно знают. Особисты, выходит эти... Но чтобы заслужить прощение советской власти, Конюхов должен помочь в секретном деле. Якобы, там приспичило по-тихому устранить одного фашистского гада. Назвал Семена Машкова... - и Лошак замолчал, сглатывая слюну.
  Воронов нутром чувствовал, что Конюхов нагло, или даже примитивно врет, считает чекиста полным кретином. По имевшейся информации, в прошедшие дни ни госбезопасность, ни военная контрразведка оперативных мероприятий в Кречетовке не предпринимали. Но из подспудного иезуитского чувства позволил уркагану и дальше ломать комедию.
  - Что "лошадка" в горле пересохло... Воды пока не дам! Продолжай дальше.
  - Тот командир сказал, что завтра утром заявится один солдат, скажет, мол от немцев... - мужик замялся, соображая, что еще присочинить.
  - Давай, не тяни, рожай быстрей! - в душе Сергей под ноль бы изничтожил охамевшего Лошака.
  - Кликуха солдата - Мерин, покажет маляву одного кореша. Я должен помочь с хазой, спрятаться до поры... Но дано еще секретное задание, - и тут Лошак заговорил как по писаному, будто заранее вызубрил назубок: "Скажи, что получил указание из Борисовской школы от самого капитана Юнга. Короче, приказ центра подлежит беспрекословному исполнению".
  - Продолжай, слушаю внимательно, - одобрительно поддакнул Воронов.
  - Ну, там... заставляет, не тянуть резину, срочно убить снабженца Машкова. Знаю бедолагу - в ОРСе работает, - заодно заметил Лошак, - Но это семечки... Нужно парню отрезать язык и выколоть зенки, только так, не иначе. А домишко мужика - взять и сжечь. - Конюхов сотворил невинную физиономию. - Военный велел только сообщить приказ тому Мерину... А уж, что и почему, не мое собачье дело, - и как бы в оправдание, весомо добавил. - И еще командир пояснил, что наша контрразведка хочет поломать немецкие планы и наказать злейших врагов и предателей советской власти. Ну, а потом подробно расписал, что и как делать...
  - А ты, мудила грешный, взял и сразу поверил, и подчинился... Не смеши Лошак...
  - Дык, сам в разум не возьму... на первый взгляд, как бы и наш, красный командир, да и по виду - партийный. А с другой стороны, может, - одна шайка лейка с лагерным хозяином, оба на фашистов впахивают... Тут уж ломаться не приходится. Делай, что говорят, и не задавай лишних вопросов. Чикаться не станут... так-то вот, гражданин начальник.
  - Заливай, заливай! Так и поверили диверсанты. Подумаешь, капитан Юнг, центр - в Борисовской школе... А где кодовая фраза, ну, пароль по-колхозному говоря?
  - Да, имелась такая... На крайний случай особист велел запомнить и сказать такие слова. - Конюхов надолго задумался, вспоминая, потом развел руками и сожалеюще выговорил. - Гражданин начальник, вылетело из головы. Там куплеты стихов долбанутых, по листочку учил... Командир дал, велел потом непременно сжечь. Говорил перевод с иностранного языка. - Лошак зачесал голову. - То ли Морозова, то ли еще цаца дореволюционная... А, вспомнил - Холодова, - и мигом поправился. - Нет, похоже, еврейская фамилия... Ну, там стихи, про виденья в тумане, пацану снятся сны и слюнявая барская дребедень. Да не помню в точности, быстро забыл... А Мерин, похоже, знал наизусть, вытянулся, как по команде.
  "Начало "Фауста", в переводе Холодковского", - сообразил Воронов, изучая немецкий, он читал подстрочник "Фауста" Гете.
  - Так... по виду это военный человек, а не гражданский шпак в мундире? Надеюсь, сумел различить, сопливый мальчишка поймет...
  - Военный, глотка луженая, сразу видно командирский замес.
  - Личико описать, надеюсь, сможешь? - Воронову ничего не осталось, как прикинуться, что верит измышлениям Конюхова. А впрочем, неужели примитивный босяк способен на такую хитросплетенную ложь... Хотя, и правдой этот бред сивой кобылы назвать нельзя.
  - Смогу! Как не смочь, - уверенно ответил Конюхов.
  - Ну, вот и сладились. По этому вопросу со следователь работать будете. А пока, расскажи-ка еще о Мерине и той записке. А то вчера спешил... до конца не выслушал.
  Конюхов тяжко вздохнул, напрягая память, хрустко потянулся.
  - Да уже говорил, Мерин, пришел не один. С ним в паре - второй пожиглявей, но тоже, крепыш еще тот... Назвался Еремой. У главного ксива Кирпича. Мыс кирей на Печере от цинги загибались. Корефан просил помочь. Как положено, оказать содействия... - подчеркнул Лошак, - маляву я сжег, - предупредительно заметил уголовник.
  - Что написано там, в точности постарайся сказать!
  Конюхов на минуту задумался, затем стал проговаривать по слогам, тут, видимо, память деда заработала без сбоев:
  - Лошак, за Мерина зуб даю. Слушай как отца родного. Сделай ништяк... Так надо. Помнишь матрешку... Кирпич.
  - Что за матрешка такая? - переспросил Сергей.
  - Это тоже знак. Мы одной марухе в лагере здоровенную матреху выточили. Так... на память.
  - Дальше! Ну, ну... Не тяни резину, дальше рассказывай.
  Ничего нового Лошак не сообщил, повествование старика сходилось с рассказами Еремы и Мерина. Видимо, так и было на самом деле, немецкий агент умел готовить сценарии. Навряд ли, диверсанты и уголовник заранее сговорились, что и как отвечать при случае задержания НКВД. Времени на подобные занятия у них, разумеется, не было.
  Затем Конюхов подробно рассказал, кто таков Кирпич, поведал и о других зеках-сидельцах, тесно контактировавших с ними в лагере.
  Терпение Воронова было на пределе, кратко записав показания в блокнот, капитан фигуральным образом утер руки. Пусть теперь диверсантами и Конюховым-Лошаком занимаются поставленные на то специальные сотрудники.
  Себе на отдельный случай Сергей оставил непосредственное участия Конюхова в убийстве Машкова и надругательство над трупом. Тем Сергей хотел окончательно добить Лошака, а если тот не потечет, то применить к урке спецсредства. Воронов не сторонник чрезвычайных мер, но если честно, то признавал их эффективность.
  И тут, как по заказу, караульный доложил, что приехал следователь городского отдела. Сергей поспешил наверх
  
  Следователем оказался худощавый дядечка, уже в пенсионном возрасте, с грубым лицом и густой седой шевелюрой, по званию младший лейтенант. Воронов сразу определил, что перед ним опытный чекист, потому долго вводить в курс дела не пришлось. Следователь и так понимал стоящие перед ним задачи. Сергей вздохнул облегченно, наконец, хоть ненадолго руки свободны от общения с подонками.
  И одно приятное известие поджидало Воронова. Начальник городского управления предоставил в распоряжение капитана "Эмку" с водителем, с этой оказией и приехал гебешный следователь.
  Начальник линейного оперативного пункта Андрей Свиридов уже получил запрошенную информацию из отделов кадров узловых предприятий. В принципе у Свиридова давно имелся "кондуит" на мало-мальски подозрительных работников узла. Но кадровики, получив ответственное задании, еще раз прошерстили персонал. "Кадры", сделали акцент на отлучки, командировки, родственные связи, не исключив даже "бабские сплетни". Ведь известно, как ни исхитряйся, но где-нибудь проколешься: или лишку сболтнешь, или занесешься не по делу.
  Итак, перед Сергеем лежало пять персональных карточек:
  Еланцев Олег Валерьянович - сорок семь лет, инженер технолог паровозного депо, из дворян, владеет немецким языком, родом из Смоленска. Неженатый инженер часто выезжал в Москву, Ленинград, определенно посещал Ригу и Талин. По работе характеризуется положительно. Однако родственные связи запутанны, наверняка существуют родичи, живущие за границей, хотя технолог скрывает это. Физически крепкий, спортивного телосложения. Имеет доступ к текущей информации на Кречетовке.
  Полищук Игнат Богданович - пятьдесят лет, старший осмотрщик вагонного депо. Женат - жена домохозяйка, с ними живет дочь - составитель поездов на северной сортировочной горке. Родом из Чернигова. Есть родственники на Западной Украине. Выезжал перед войной в Харьков и Киев. Ведет себя скрытно. Физически крепкий. Определенно придерживается националистических взглядов. Владеет информацией по транзитным, разборочным поездам и воинским эшелонам.
  Фрезер Марк Осипович - по паспорту еврей, но скорее немец, сорока трех лет. Родом из Витебска. Работает приемщиком на перегрузе станции. Холост. Не мобилизован по состоянию здоровья. Перед войной выезжал на лечение в Крым. Владение немецким языком скрывает, хотя идиш и немецкий, по сути, одно и то же. Проявляет обостренный интерес к формированию поездов.
  Гусельников Юрий Борисович - пятидесяти двух лет, мастер путевого хозяйства. Родом из Ростова-на-Дону. Старший брат Семен осужден по статье 58-7 (вредительство), содержится в заключении. Характеризуется положительно. Женат. Двое детей - сын и дочь. Сын пропал без вести на фронте в начале войны. Странно, как человека допустили работать на линии...
  Руди Федор Дмитриевич - пятидесяти лет, прораб в строительно-монтажном поезде. Неясной национальности, скорее еврей, нежели украинец. Родом из Ташкента. Холост, живых родственников нет. Частые командировки за пределами Московско-Рязанской железной дороги. В армию не мобилизовали по состоянию здоровья. Знание немецкого языка скрывает, хотя если еврей, то идиш знает. Человек проявляет обостренный интерес к формированию поездов.
  "А ведь фамилия, чтобы не говорили - немецкая. Ясное дело, местным чекистам о том невдомек..." - Сергей почесал небритый подбородок.
  Лежащие на столе объемистые папки с личными делами Воронов смотреть не стал, подумал: "Что толку попусту тратить время на изучение канцелярских "штампов"? Так... быстренько, - оценить навскидку... Еланцева смело пропускаем - какой агент станет выпячивать дворянское происхождение. Полищук-хохол, навряд немцы будут запускать украинца-националиста в центральную Россию. Гусельников женат, брат в тюряге, слишком на виду - тоже отпадает. Остаются холостяки Фрезер и Руди. Вот с ними и поработаем... Хотя опять неувязка, ну как вяжутся с агентурной работой немецкие фамилии, - топорно это..."
  - Андрей, - обратился Сергей к младшему лейтенанту, - организуй-ка сегодня задержание Руди и Фрезера. Возьми без огласки, так не навязчиво, пригласи побеседовать. Если что, то сам знаешь, брать живыми. А я пока смотаюсь к особистам в полк ПВО и на аэродром.
  Уже в салоне легковушки Воронов систематизировал хаотичный набор информации о ситуации в Кречетовке.
  Первым делом, Сергей с сожалением отметил, что раньше Кречетовка не входила в его функционал. Станцией занимались другие сотрудники из центрального управления, Сергей знал этих "спецов" - как правило, люди средней компетенции, а иные попросту недалекие. В итоге - первостатейный железнодорожный узел страны подготовлен к прифронтовому положению отвратительно.
  Небо над ним защищала сводная часть зенитно-пулеметного полка, дислоцированного в области. Полк имел три направления защиты: областного центра, порохового завода в районном городишке и непосредственно Кречетовки. Следовало бы для главной станции юго-восточного направления выделить отдельный зенитный полк ПВО, с полноценным прожекторным подразделением и оперативной связью с центром.
  Авиационную защиту станции возложили на отдельный полк дивизионного района ПВО Брянского фронта, размещенный на трех аэродромах по краям станции. Правда, на счету "соколов" было крайне мало сбитых самолетов противника, вероятно, по причине слабой матчасти, а также слабо налаженных структур связи и оповещения.
  Оперативный пункт дорожного транспортного отдела - хиленький. По сути, контрразведкой там никто не занимается, так как нет подготовленных на то кадров. Рутинно выполняет фильтрационные функции, дублирует военную комендатуру, собственных оперативных наработок у него нет.
  Вывод один: не дай Бог, случись мощный налет фашисткой авиации на станцию - Кречетовке придется худо.
  А тут еще происходит странная возня немцев с диверсантами, выпячивание бессмысленного убийства, непонятно с какой целью... Фашисты готовят провокацию или отвлекающий маневр - как тут разобраться... Вот и направили Воронова распутать этот загадочный узел. Не слишком ли поздно послали?..
  
  Ехать по московским меркам предстояло недалеко. Казармы и штаб зенитчиков разместили на Пятой Кречетовке. Эмка миновала прокол под северной роспускной горкой и свернула на грунтовую дорогу, проложенную вдоль посадки полосы отвода. Дорожное полотно в ухабистых колеях, колдобины заполнены водой, кругом грязь от недавно прошедших ливней. Машина постоянно буксовала в липкой жиже, не хватало еще тут надолго засесть, застрять из-за малого клиренса легковушки. Водитель нещадно ругался и поминал лихом советчика, рекомендовавшего этакий кратчайший путь. Лучше было ехать наезженным шоссе вдоль частного сектора Четвертой Кречетовки, а потом свернуть вправо у поворота к городу. Там, на подступах к вагонному депо и располагался штаб местных ПВОшников.
  Солнце вовсю наяривало, стояла липкая жара. Воронов тоже извелся, пока удалось миновать неухоженный участок дороги. Но вот "страдальцы" поравнялись с линией разнокалиберных жилых домишек, в окружении надворных построек, затененных раскидистыми ветвями яблонь и груш. Кречетовка, лежащая посреди раздольных садовых массивов, уже внутри себя являла образцовый плодовый сад, взращенный не селянами, а железнодорожниками. Дорога стала укатанной, видно жильцы основательно постарались, выбрасывая шлак из топок печей на проезжую часть.
  Эмка подъехала к группе бараков, обнесенных частым дрекольем и опутанных колючей проволокой. Это и была номерная зенитная воинская часть, оборонявшая узловую станцию от налетов немецких бомбардировщиков.
  У неохраняемых ворот уже поджидал командир подразделения, моложавый капитан, в очках, с толстыми линзами стекол. Зенитчиков заранее известили о приезде Воронова, напуганный слухами о повадках органов госбезопасности, капитан встретил "комиссию" загодя, еще на подступах к своему хозяйству. Впрямь, хвастать очкарику было нечем.
  Облупленные дощатые бараки, построенные еще при царе для сезонных рабочих землекопов, до войны стояли незаселенными, ждали сноса. А вот теперь тесные комнатушки наполнила гомонящая девичья рать, даже издалека слышались звонкие голоса и веселый смех. Впрочем, лишних комментариев и не требовалось, - и так слишком наглядно. Возле бараков, на веревках, протянутых вкось и вкривь по двору, реяло на ветру белыми парусами женское бельишко, причем в несметном количестве. "Вот и конспирация, - усмехнулся Воронов, - типичное бабье царство и как тут мужику с ними управиться..."
  Звали капитана Артемом Васильевичем Полубояриновым. Угодливо, заглядывая в лицо Воронову подслеповатыми глазами, он тотчас посетовал, что в части практически одни девушки: зенитчицы, прожектористки и связистки. Мужских рук не хватает, вот и нет сил обустроить прилегающую территорию, подремонтировать жилые корпуса. Да и громко сказано - воинская часть, вовсе не так, скорее, на живую нитку скроенный батальон. Ох, и сложно управляться с этим непослушным бабьим гарнизоном. Да и жалко на самом деле девчонок, вовсе не женское дело ворочать зенитные установки, таскать снаряды, не их дело подставлять девичьи плечи под тяготы воинской службы. А самое скверное, вовсе не тот удел, чтобы рисковать своими юными жизнями. Зачем девушки полезли в этот ад, что "глупышек" привело сюда... ведь, как известно, - зенитным расчетам достается при бомбежке по первое число. Да и "Мессера", наподобие хищного ястреба, высмотрев с высоты жертву, - трассирующими пулеметными очередями, безжалостно выжигают обслугу зенитных пушек и других наземных установок.
  Когда капитаны шли к штабу, облупленному кирпичному особнячку, стоящему на отшибе, им на пути встретилось стайка симпатичных девушек в защитной форме, без пилоток, простоволосых. Зенитчицы отдали честь, приложив кисть к пустой голове. Воронов и Полубояринов козырнули мимоходом, не подав виду, что непорядок. Какие тут, право, замечания? Наткнулись на них и две красотки, одетые уж вовсе не по уставу, без гимнастерок, белые нательные рубахи заправлены в хебешные юбки. Увидав начальство, девчушки с испуганным визгом бросились бежать наутек. Детский сад, да и только...
  На встрече с вышестоящим сотрудником госбезопасности положено присутствовать только двум представителям части: командиру и прикрепленному оперу особого отдела. Особист, младший лейтенант Николай Николаевич (тощий и седой, уже в годах), тоже пожаловался на незавидное, если вовсе не дурацкое, да и не по чину, смешное положение. Приятели-коллеги ехидно издеваются над ним, подпускают сальные шутки, сочиняя глупые непристойности, понарошку грозятся сообщать жене о гареме мужа. Что оставалось делать Сергею... Ну, посмеялся чуток над пикантностью положения обидчивого особиста, ну, и слегка вправил мозги взрослому дядечке. Пришлось пояснить "Николаичу" (будто и так не знает), что противовоздушная оборона стратегической узловой станции гораздо нужней защиты иного областного центра. Капитан-зенитчик и младший лейтенант ГБ, понимающе, закивали головами, тут ничего не возразишь, да и глупо выказывать собственное мнение в таких обстоятельствах.
  Капитан Полубояринов доложил о состоянии дел во вверенном подразделении. Да уж, вооружением часть похвастать не могла. Наличествовала полная разномастица... Имелось четыре зенитных пушек еще дореволюционной системы Лендера. Вдобавок к ним применялись полукустарные установки пулемета Максим, что, естественно, мало соответствовало требованиям современного боя. Основную часть вооружения составляли счетверенные установки Токарева. Правда, использовали крупнокалиберные ДШК повышенной бронепробиваемости, которые капитан Артем считал главными выручалочками. Но отдельной гордостью парня считались три автоматических зенитных пушки (калибра 37 мм.) образца тридцать девятого года. И заветная мечта, - командование обещало поставить в полк 76-ти миллиметровые пушки, которые пробивают бронированный "Юнкерс" на вылет.
  - Вот тогда заживем! - потер руки капитан очкарик, а потом приуныл. - Эх, связь с дивизионами крайне примитивная, проводная, - чиркнет осколком, и нет ее... Расстояния же, сами чай знаете, аховские... Прожекторов в наличии - раз-два и обчелся. Ну, два-три "Юнкера" возьмут в клещи, а если фашистов будет с десяток... А, не дай Бог, случится массированный налет... Не хочу каркать, даже представить не могу, что будет... - помолчав, хмуро заключил. - Да и со станцией тоже...
  С слов выходило капитана, что часть, как и весь полк - местного комплектования. Кадровых бойцов мало, добро, хоть сержантский состав чуток обстрелянный, а так, была бы одна беда.
  - Но буду справедливым, товарищ капитан госбезопасности. Девчонки, конечно, стараются изо всех сил, грех на них жаловаться, молодцы девчата. Но и у большинства еще романтика в голове, юношеский максимализм. А фрица за здорово живешь, шапками не закидать! И еще раз скажу, - капитан чуть не перекрестился, - не приведи Господи массированного налета, сумеем ли сдюжить?..
  Воронов ничего не имел против порыва командира уповать на Всевышнего. Сергею ли не знать, что перед черным оскалом смерти, забудешь не только партию и вождей, забудешь даже жену и деток, останется только "мама родненькая" и "Господи спаси и сохрани"! Хотя, чисто профессионально, эти, грешно назвать их паническими, рассуждения - Воронову, как говорится, серпом по одному месту.
  Затем, учитывая в большинстве женский личный состав, речь само собой зашла о любовных отношениях зенитчиц с местными парнями. Станция здоровенная, у железнодорожников "бронь", охочих до баб лоботрясов найдется немерено, такова уж жизнь. Вот и получалось, что тут прямой спрос с Николая Николаевича. Естественно, здесь великого ума не надо, но напрягает сама щекотливость этой темы. Особисту постоянно докладывали о неуставных отношения девчат с кречетовцами, само собой не о каждом случае... Пойманных слабых на передок девушек приходилось совестить, журить по-отечески.
  - А дальше что? Выпороть никак нельзя. Ну не отправишь же "голодную кобылку" в военную прокуратуру, чтобы определили в шрафбат. Да и нет таковых для женщин. Сочтут наверху полным идиотом и держимордой. Выходит, грош цена такой воспитательной работе... - беспомощно развел руками Николай Николаевич.
  Потом пояснил применяемые методы работы, касательно сластолюбцев и навязчивых ухажеров. Гэбэшнику не раз приходилось арестовывать незадачливых ходоков. Двух чрезмерно нахрапистых жлобов, забрил в армию, но, увы, страстных ловеласов никак не поубавилось.
  - Остается одно, мутузить дурней как Тузик грелку, - и честно признался: - Что и делаю, - выругался по матушке, - каждый раз... Да, однако, ни хрена не понимают... Девки парням, что красная тряпка для быка, хоть режь, хоть убей - не остановишь... Вот ведь какая коррида получается... - и лейтенант чуть не плача, посетовал. - Эх, и в чем я провинился, что воткнули ветерана в бабскую часть... Может, сюда вертухайку пришлете, товарищ капитан... На зонах полно таких - из лагерных коблов... Возьмет, да и отучит девок-нимфоманок ублажать хахалей, - и скабрезно засмеялся похабной шутке.
  Сергей нахмурился, не одобрив юмора Николая Николаевича, тот увидев недовольство начальства, утер ладонью смешинку с губ и принял уныло-серьезный вид.
  Воронов, капитан Полубояринов и мамлей-особист, обсудив еще некоторые детали, пришли к неутешительному выводу, что если в Кречетовке орудует немецкая агентура, то комплектование и вооружение части, расположение зенитных батарей наверняка известно врагу. Да и частая смена дислокаций вооружения, мало что даст. Скорее всего, при массированном авиационном налете зенитные батареи будут подавлены в первую очередь. Да ладно еще, что с воздуха. Не исключена вероятность, что будет послан диверсионный отряд, который безжалостно вырежет личный состав батарей. Сергей не собирался нагонять страха на ПВОшников, они лучше знают специфику и превратности собственной работы. Но и разгильдяйства быть не должно.
  И насчет любвеобильных ходоков... Совратителей следовало наказывать по полной программе, вплоть до ареста, с остальных брать подписку, - при повторе, невзирая на бронь, отправлять в действующую армию. Воронов обещал доложить о том, кому следует, не минуя милицию и городского военного коменданта.
  И тут, Сергея как бешеная муха укусила. Ни с того, ни с сего, капитан госбезопасности "спустил полкана" на Николая Николаевича, то того покорно кивавшего головой на доводы старшего по званию. Как шлея попала под хвост, - и чего он наорал на мягкотелого гэбэшника. Распек по первое число, якобы тот разложил воинскую часть, и не только по причине бедных зенитчиц, падких на плотские утехи. Да и девушек, ищущих любовных приключений, помянул нелестным словом. Вспомнил и позорное ограждение, и отсутствие часовых на входе, да и... полное непонимание личным составом воинской дисциплины.
  Опешивший при такой взбучке, капитан Полубояринов наивно хлопал белесыми ресницами под толстыми стеклами очков, не зная, чем ответить, да и стоит ли заступаться за особиста - выставишь себя потатчиком. Одна мысль теперь свербела у него: написать рапорт об отправке на фронт.
  Младший же лейтенант, оказался же твердокож, видимо давно привык к подобным головомойкам начальства, получив нагоняй, побежал составлять списки нарушителей режима и засветившихся на любовной ниве окрестных жителей. Обещал исправиться - карать негодяев железной рукой. Ну, что с ним поделать, других то людей, поди, нет...
  У Воронова вовсе не было времени, да и желания поговорить с личным составом части. Капитан велел Полубояринову навести обязательный порядок, и не жалеть слишком отвязных девах, не уступать по-детски глупым прихотям. А по сути, призвал опекать подчиненных женщин:
  - Береги капитан девчонок - молодые... еще глупые... Пойми, главное, чтобы девчата остались жить, кто еще нарожает Родине новых солдат...- Сергей похлопал Артема по плечу. - Ты теперь здесь за отца родного, в полном ответе за них, - пойми правильно Артем Васильевич. У тебя не только зенитки и пулеметы, на твоей совести судьба будущих матерей страны. Эта тяжелая ноша, но ты, брат, уж постарайся!
  Сергей, уже который раз, пожалел за эту войну, что не выслужил комиссара, потому не в силах приказать армейскому начальству - принять сегодня же неотложные меры по обороне Кречетовки.
  - А я сообщу, куда следует, о срочном усилении части тяжелым зенитным вооружением. Узловая станция, это вам не зарытый в землю участок фронтовой полосы!.. Наверху, надеюсь, понимают, что к чему... Да и роту охраны, выделить не мешает... Сегодня же позвоню...
  Уехал Воронов с тяжелым сердцем. Для себя же еще раз отметил, что для прикрытия станции с земли, нужен полноценный полк ПВО с зенитками большего калибра, с прожекторным батальоном, да и начальствующее звено желательно бы усилить.
  И еще одно неловкое ощущение смущало капитана. Наехал, видишь ли, на безмозглых девчонок: вот, мол, похотливые сучки. А сам ты, Сергей, после сегодняшней ночи кто такой? Сраный кобель - еще мягко сказано. Да... слаб человек, но это не отговорка для кадрового чекиста.
  Но второе, ликующее чувство, пробиваясь сквозь препоны, навязанные уставной моралью, обволакивало сладкой пеленой. Вероника! Несмотря ни на что, Сергей хотел, упорно желал увидеть любимую, ощутить тепло трепетного тела.
  Чтобы отбросить ненужные мысли, капитан взялся расспрашивать водителя о местных достопримечательностях. Главная из них - пятибашенный элеватор, нависший над окрестным пейзажем, как Бештау над Пятигорском. Эх, как было здорово на Кавминводах: Божественный Кисловодск, санатории Кирова и Орджоникидзе. Гуляют дамы в панамах, терренкуры в хвойной тени, рестораны, нарзанные ванны - лепота!
  
  Аэродром авиационного полка располагался на ближних подступах к Пятой Кречетовке. Дорога к нему вела мимо заросшего осокой и камышом русла извилистого ручья, вливавшегося голубое зеркало лугового пруда, названного "Солдатским". Топографическая карта показывала, что окрестности Кречетовки изобилуют
  рукотворными озерами, устроенными в низменных руслах речушек и ручейков, впадающих в Лесной Воронеж:
  Самое представительное из них - с восточной стороны третьей Кречетовки, пруд нарекли Ясон. То ли здешний помещик помешался на греческой мифологии, то ли крестьяне извратили мудреное для них иностранное слово. С запада, за железной дорогой - длинный колхозный "Пятилетский" пруд, с севера, в сторону Москвы - "Гостевские" пруды, по имени деревни Гостеевка.
  На востоке Второй Кречетовки, если чуток углубиться в яблоневые сады, в старых тенистых ракитах разлапился "Плодстройский", живописный и безлюдный. У Пятой и Четвертой свои водоемы, на запад, через пути, каскад "Комсомольских прудов", с юга уже помянутый "Солдатский".
  Ну, где еще в летнюю пору, среди степей, отыскать столько мест для рыбной ловли заядлым удильщиками, а ребятишкам, да и взрослым для купания и обретения южного загара. Благодатные места, ничего не скажешь!
  У Сергея возник соблазн освежиться в прохладной водичке, когда проехали мимо песчаного берега, уже облюбованного местной пацанвой и старенькими дядечками в семейных трусах до колен. Но, по обыкновению, не хватало времени. Да что и говорить, даже принимать пищу, Воронов приучился на скорую руку, - глотом, как цепной пес, или пуще того - изголодавшийся волк.
  Быстро, чуть не за десять минут, домчали до командного пункта аэродрома, где и намечена встреча с комполка и тамошним особистом.
  Боеготовность авиационных частей, расположенных на этом участке, вызывала нарекания, как со стороны местной власти, так и со стороны железнодорожников. Воздушные налеты немцев, участившиеся с приближением фронта, как правило, не вызывали четкой ответной реакции летчиков ПВО. Как правило, фашист уже отбомбился... и только тогда подымались наши истребители. Действовали "красные соколы" крайне вяло, начинали обстреливать стервятника издалека, расстреляв боезапас, уходили обратно, и немецкий ас благополучно возвращался восвояси.
  Командовал полком майор Иван Федорович Нестеров, чуть постарше Сергея, выпускник Качинского училища. Воронов, по характерному набору наград на гимнастерке, сразу определил в комполка "испанца". Тот быстро по-военному доложил обстановку.
  По бумагам полк еще числился в составе Военно-Воздушных сил Приволжского Военного округа, но на самом деле уже состоял в оперативном подчинении Ряжско-Тамбовского дивизионного района ПВО Брянского фронта, что было правильно.
  Истребительный полк имел громоздкую (старую) штатную структуру, из пяти толком не укомплектованных эскадрилий: три - из И-16, шесть машин неисправных; две из МИГ-3 - четыре неисправных. Ремонтная база размещалась в области, но из-за бюрократической волокиты не все самолеты быстро становились в строй. В принципе вооружение полка считалось сносным. Серьезная слабость - к ночным боям основательно подготовлено только семь летчиков. Других старались доучить в полевых условиях.
  За период нахождения по этому месту дислокации было сбито два самолета противника: один бомбардировщик и один разведчик, что, собственно, нельзя отнести к весомым заслугам. Собственные потери части не столь ощутимые, сбитых машин нет. Уже достижение!
  Полк располагал тремя аэродромами: два по обе стороны станции, дальний на подлете со стороны Москвы. А немцы, как правило, летали из-под Воронежа, по кратчайшему маршруту.
  Проблем у летунов, разумеется, имелись много, но, как выяснилось - решение ряда из них было не за горами. Но главная и сложная беда: как встретить ночной массированный авианалет фашистов.
  - Пойду тогда сам, взлетят замы и комэски, - бодро среагировал майор Нестеров.
  - Не горячись испанец, на кого полк оставишь. Ну, словно, как Чапай в кино - "Командир впереди на лихом коне"... Забудь тактику времен гражданской войны. Разумеешь, майор, али нет?
  - Ну, да... не подумал толком... - сконфузился Нестеров.
  - Федорыч, а тому Нестерову случайно не родственником будешь, - уже с улыбкой спросил Воронов, - который первую мертвую петлю сделал? Смотрю, геройский ты мужик.
  - Да нет, однофамильцы. Я рабоче-крестьянского происхождения, а тот - офицер царской армии, чай, белая кость.
  - А где в Испании воевал?
  - Дрался с мятежниками на Мадридском участке Центрального фронта. За Брунете летом тридцать седьмого дали орден Красного Знамени.
  - Показательное сражение... кажется, наши сбили сорок самолетов мятежников.
  - Если быть точным, то сорок два, - и, подумав, майор добавил. - Я тогда итальяшку: "Савойя-Маркети" начисто сбил и крепко "Фиата" подцепил.
  - Молодец, что еще сказать! Я тоже был в Испании, - Сергей чуть замялся, - впрочем, этого не говорил... Надеюсь, понимаешь почему?
  - Да, конечно, - кивнул головой Нестеров.
  Особист полка (моложавый гебешный лейтенант), определенно, знал порученное дело. Самоходами летчики полка не баловались, в части практиковали увольнительные в город. Но Сергей, подумав, велел их временно приостановить, до лучших времен, когда разберутся с немецкой агентурой.
  Воронов мало знаком с ПВОшной тактикой. Во время учебы в Егорьевской теоретической школе, такие тонкости не входили в учебный курс, упор делался только на обучение пилота приемам ближнего боя. И техника на вооружении состояла иная: маломаневренные бипланы-этажерки, а уж бомбовозы, без преувеличения, - летающие рояли. Ночное пилотирование заведомо не изучалось, в теории одно, а на практике - никто не позволит гробить дорогостоящие аппараты.
  А вот сегодня... что сильно волновало, так это неминуемый, под покровом тьмы, налет противника... Воронов ничего не знал о зонах ночного боя, о дальности от границы огня зенитной артиллерии, и как эти зоны обозначались световыми лучами прожекторов. Да, и каким образом действовать без ориентиров на местности... Сергею было неведомо, как летчики-истребители могли в полной мгле отыскать вражеский самолет, сбить его до входа в сектор огня зенитчиков, не подставив самих себя. Увы, не капитану-гэбэшнику наставлять опытных летунов, говорить пустые слова, выказывая собственное невежество. Капитан согласился с доводами командира полка, и поддержал намерение Нестерова ускоренными темпами учить молодых пилотов тактике ночного боя.
  По молодости Воронов сам хотел стать военным летчиком. В нем проснулся былой ностальгический азарт при виде боевых машин. Пожалуй, Сергей смог бы взлететь, сделать круг, другой над аэродромом, - но посадить скоростной самолет, на узкую ленту взлетной полосы, разумеется, не сумел бы. Да, о чем говорить... его время безвозвратно ушло. А если быть честным перед самим собой, то Воронов и не жалел, что не стал летчиком. Коли поглубже вдуматься, то по сути - это однообразная профессия. Полеты, изучение матчасти и тактики боя - каждый день одно и то же. Даже став большим авиационным начальником, мало, что изменится в монотонном распорядке дня. То ли дело теперь, каждый раз новое и новое задание... Опасный враг вынуждает к мозговому штурму, погони, стрельба, нервы на пределе, ходишь как по лезвию ножа. Да... выглядит как сказочка для наивных мальчиков, мечтающих о чекистской романтике. Но это его жизнь, и он сам осознанно сделал этот выбор.
  Впрочем, хватит лирики и бесплодных рассуждений об утраченных надеждах и несбыточных мечтах. Не лучше ли подумать об обычных людях: не летчиках, не чекистах, даже и не о бойцах красноармейцах: "А вот, каково мирному жителю в горниле войны? Каково тем, кто живет и работает без затей - звезд с неба не хватает. Кого бомбят и поливают пулеметным огнем фашистские стервятники. Кого калечат и уничтожают попросту потому, что здесь отчий дом, потому, что мать родила как раз тут, на станции Кречетовка.
  Вот сволочи фашисты, ни дна гадам, ни покрышки! Какая там черт культурная нация, - прирожденные садисты и изуверы. А уж как горазды фрицы на психологические эффекты, - философы и моралисты, ети ихнюю мать..."
  Да, Сергей на себе испытал, на собственной шкуре, как при ночных налетах немцы сбрасывают осветительные снаряды на парашютах. Которые неподвижно висят в воздухе и как тысячеваттные лампы освещают территории, обреченные на заклание. А вой ревунов на стабилизаторах зажигалок или намеренно сброшенных дырявых болванок - визжат так, что рвутся перепонки. Помножим этот ужас на громовой грохот бомб, крошащих живое и неживое в куски и ошметки, на вулканические столпы пламени рвущихся цистерн с горючим. И на бурлящее пекло пожарищ, сжирающее все сущее. Одним словом, ночной авианалет - это ад наяву!
  "Короче, немца требуется остановить на подлете к станции. Поэтому, стоит произвести полное доукомплектование авиационного полка ПВО на подступах к Кречетовке, усилив скоростными МИГами и ЯКами, а не фанерными "ишаками". Только где взять - оторвать с фронта... А главное, летные кадры...
  Ясное дело, начальник Главного транспортного управления Синегубов не отважится пойти к Наркому. Выходит, нужно самому...
  Как, когда, где, каким образом?.."
  
  Глава IV
  Как раз неделю назад Воронову внезапно позвонил старший майор Степан Мамулов - начальник секретариата НКВД. Сергей, шапочно знавший выдвиженца Берии, крайне удивился звонку столь влиятельного лица. Этот человек сделал блистательную партийную карьеру еще в Закавказье, а теперь через руки армянина проходила служебная информация, поступающая к Берии, но главное, поручено контролировать выполнение распоряжений Наркома. Таким образом, Берия смотрит на происходящее в мире глазами Степана Соломоновича. Мамулов в приказном тоне велел Воронову срочно явиться в служебный кабинет Народного комиссара. При этом сделал загадочную оговорку:
  - Ни слова Синегубову (прямому начальнику Сергея)... а уж Богдан (Кобулов Богдан Захарович - заместитель Наркома, курирующий транспортное и экономическое управления) тот ничего не должен знать. Разжевывать не стану! - заключил начальник секретариата и положил трубку.
  Сергей заполошно смекнул, что заваривается некая сомнительная интрига (хотя бы, для него), но лишних вопросов задавать не имел права. Времени на эмоции, а на догадки о причине столь таинственного вызова и подавно не было. Капитан пулей полетел по коридорам Лубянки, спешил не опоздать к указанному времени.
  И уж потом, на досуге, Сергей дал себе волю поразмышлять на тему: "Я и Лаврентий Берия".
  Воронов сам не мог толком объяснить, почему его в Наркомате считали знатоком по железным дорогам. Другое дело авиация, ан нет... Видимо, этот ярлык приклеился к нему со времен конфликта на Китайско-Восточной железной дороге. Там, десять лет назад, Сергей участвовал в боевых операциях по ликвидации белогвардейских бандформирований, а потом пришлось выявлять Гоминдановскую агентуру, в фильтрационном лагере персонала КВЖД.
  Видимо по той причине главный кадровик Круглов и рекомендовал капитана в январе тридцать девятого Берии, в качестве сотрудника к Соломону Мильштейну (того уже зарезервировали на начальника транспортного главка наркомата). С утверждением в ЦК новой структуры НКВД, в конце сентября тридцать восьмого года началось переформатирование и транспортного управления. Однако эти мероприятия по ряду веских причин, первая из которых - тотальная чистка ежовского персонала, сильно стопорились. Должность начальника главка оставалась вакантной почти полгода. Старшему майору госбезопасности Мильштейну, поручили разработать задачи и направления работы реформируемого ведомства и укомплектовать главк надежными чекистскими кадрами. С нелегким заданием Соломон Рафаилович справился благополучно, и ровно через год, в марте сорокового, получил комиссара госбезопасности третьего ранга.
  Не без основания считали, что тощий сын кровельщика считался любимчиком Берии, вот почему, тот взял еврейчика с собой в Москву из Тбилиси. Соломона сразу поставили на следственную часть НКВД, где тот приобрел несравнимый опыт инквизиторской работы, с лихвой востребованный на новой должности.
  Определенно, Лаврентий Павлович определил Воронова под крыло своего ставленника, рассчитывая, что тот подобающим образом приглядит за подающим надежды капитаном, подгадившим себе приятельством с гипотетическим конкурентом на должность наркома.
  Но Лаврентий Павлович малость просчитался. Сергей через доверенных людей вызнал биографию начальника Главка. Вот уж чего не ожидал капитан, что Соломон Рафаилович родился в Вильне, в городе, который для самого Воронова стал родным. И еще весомое обстоятельство... Мильштейн на фоне большинства малообразованных чинов наркомата оказался эрудированным и интеллигентным человеком. Видимо, поэтому его заметил Лаврентий Берия (будучи первым секретарем ЦК КП(б) Грузии), назначив своим помощником в ноябре тридцать первого года.
  Соломон закончил пять подготовительных классов при Виленском еврейском учительском институте, да еще пару лет проучился в городской Виленской гимназии и затем пять лет в Псковском реальном училище. Мало кто знает, что представлял собой Виленский еврейский институт... Но Сергей осведомлен... Так вот, - это своеобразная еврейская академия. Выпускники института становились учителями городских еврейских школ Российской империи. Образование было светским, но конечно, в учебную программу входил комплексный курс иудаики, в том числе и изучение древнееврейского языка. Но, что примечательно, и Танах (еврейская Библия), и труды еврейских мудрецов при этом изучались не с религиозных, а с естественнонаучных позиций. Так, что в полной мере сносное гуманитарное образование получил будущий чекист.
  Воронова поначалу определили стажером в первый отдел (железнодорожный транспорт), будучи человеком самостоятельным, капитан выгодно отличался от остальных, в большинстве посредственных сотрудников. Мильштейн (старше на пять лет) сразу же выделил Сергея из общей массы, возможно, повлияло и личное мнение Берии. Но они как-то сразу почувствовали расположение друг к другу.
  И, естественно, сближала древняя Вильна. Соломон не был на родине с восемнадцатого года, и с увлечением слушал Сергея об изменениях, произошедших в городе при поляках. Вспоминали и университет - бывшую гимназию до революции. Да много было памятных мест, много было точек взаимного соприкосновения.
  Одного только не знал Мильштейн, что Воронов владеет идиш, - вот и ахиллесова пята умнички Соломона Рафаиловича.
  И все-таки, однажды, еще до войны, Сергею вместе с начальником довелось быть на приеме у Наркома. С тридцать седьмого года первую линию ГУМа (закрытого в тридцатом) занимал НКВД. Здесь же размещались кабинет Генерального комиссара и помещения аппарата Наркома. Да и теперь, уже во время войны, в бывшем универмаге квартировали некоторые отделы и военные части НКВД. Кстати, первая линия ГУМа функционирует как режимный объект.
  Берия принял "транспортников" доброжелательно. Когда те доложили по текущему вопросу, Лаврентий Павлович в знак некоей признательности подробно объяснил, считая гостей интеллигентными людьми, особенности зданий Верхних торговых рядов, проекта Померанцева. Даже рассказал о конструкции знаменитых пассажей ГУМа. При этом Нарком, как бы невзначай, упомнил с сожалением, что самому так и не удалось выучиться на архитектора. Кстати, - это признание стоило многого, в особенности для Воронова.
  И вот теперь, доложив дежурному по этажу о прибытии, Сергей перевел дух. Внутреннее чутье подсказывало, что в скорой судьбе грядут серьезные перемены, причем, определенно, положительного свойства. Но ему не дали даже толком опомниться, механизм "пред ясны очи" был скрупулезно отработан. Появился коротко остриженный Мамулов и, не протянув руки, отрывисто сказал:
  - Пошли.
  Переступив порог приемной Берии, Степан Соломонович оглядел Воронова с головы до пят и тихо произнес:
  - Надеюсь на твой разум, капитан! - потом отстранив дежурного адъютанта, по прямой связи сообщил: - Назначенный капитан Воронов прибыл, товарищ Нарком.
  - Пусть войдет, - буднично прозвучало в ответ.
  Прикрыв за собой массивную дубовую дверь, Сергей по давно отработанной привычке мгновенно огляделся и сориентировался в просторном полутемном кабинете. По центру, которого стоял громоздкий прямоугольный стол для совещаний, с мягкими стульями по обе стороны и массивным креслом с коричневой обивкой во главе. Паркетный пол устлан кремлевскими ковровыми дорожками малинового оттенка с бордюрными окантовками восточного орнамента. Слева в дальнем углу помещался письменный стол, обитый зеленым сукном и приставной столик с двумя стульями. Сбоку, у завешанных тяжелых гардин, втиснут еще один маленький столик-тумбочка, уставленный батареей черных телефонов. Тускло светила настольная лампа с овальным зеленым абажуром, она, единственная, разгоняла мглу в сомкнутом пространстве. За массивным, видимо, каслинского литья письменным прибором, пригнув лысоватый череп, сидел плотный человек в серой гимнастерке-толстовке без знаков различия. Берия! Генеральный комиссар, не замечая вошедшего Воронова, листал подшивку следственных дел, быстро помечая в них толстым карандашом. За спиной Наркома отливал серым металлом громоздкий сейф, такие монстры как правило стоят в банковских хранилищах. У Сергея в голове мгновенно пронеслась шальная мысль: "Не в таком ли сейфе спрятался Дзержинский, когда в форточку влетела граната...н тот ли это сейф из страхового общества "Якорь"? Старые чекисты знали, отчего Феликса Эдмундовича прозвали "Железный" - бронированный сейф в том главная причина. Не потому ли Лаврентий Павлович держал у себя за спиной столь надежное укрытие? А вот, так ли он ловок, как отец-основатель ЧК - вопрос на засыпку...".
  Впрочем, какие тут шутки... Сергей бодро отрапортовал. Нарком, вскинув голову, сквозь линзы пенсне пристально вгляделся в него и произнес с легкой иронией:
  - Ну, что Воронов не протер штаны в капитанах? (Сергей знал, подобное панибратское обращение - уже добрый знак), - Берия, выдержав интригующую паузу, продолжил уже серьезно. - Гоглидзе в Хабаровске просил направить тебя к себе. Серго нужны толковые помощники. Ты работал на Дальнем Востоке в двадцать девятом, десять лет спустя отличился на Хасане и Халхин-Голе. Знаешь край не понаслышке, - Берия хмыкнул. - Кадр ты опытный, и сказал бы, - прихлопнул ладонью по столу, - универсальный кадр! Мильштейн хвалил тебя, называл асом.
  Воронов смотрел на Наркома, не мигая. Сергей знал, - в каких ситуация дозволяется потупить глаза, а в каких нет. Берия тоже испытующе уставился на Сергея, и наконец, спросил с загадкой в голосе:
  - Воронов, - второй орден "Красного знамени" за Испанию получил?
  - Так точно, товарищ Генеральный комиссар.
  - Расслабься капитан, - усмехнулся Нарком. - И оставь в покое специальное звание... Садись поближе, - и указал на приставной столик.
  Воронов, отставив стул в сторонку, примостился на краешке сиденья. Берия отметил нерешительность подчиненного.
  - Чего, как кура на насесте... Ближе садись, - указал спокойным тоном.
  Сергей сел напротив Берии. Нарком, потер руки, что-то обмозговывая, а потом выложил:
  - Знаю Воронов, что держишь обиду... Мол, упрятали вороного рысака в тележный отдел, - рассмеялся собственному каламбуру и продолжил весело. - Думал, - месть за Чкалова? Да бабьи сплетни это... Какой из Валерия Нарком, да и сам знаешь распрекрасно, что "не по Сеньке шапка", - потом, разом поменяв мимику на лице, сухо сказал. - Когда в тридцать восьмом стали брать людей Ежова, нашлись такие, что и тебя хотели утащить вместе с собой. Даже Фриновский (первый зам Ежова, возглавлял госбезопасность) дал на капитана контрразведчика признательные показания. Но разобрались... Давно наблюдаю за тобой... Потому и решил, от греха подальше, отдать малого под крыло надежного человека. Соломон не зря сидел в следственном управлении, тамошние крючкотворы сразу поняли, откуда ветер дует, - помолчав, двусмысленно усмехнулся. - Так что Воронов ты мой должник...
  Что тут сказать... И отмолчаться нельзя. Сергей сгруппировался:
  - Ясно, товарищ Нарком. Спасибо... - и оборвал фразу, не зная чем закончить.
  - Ладно, Воронов, не напрягайся. Не за красивые глазки в живых остался... Для дела нужен человек... - Лаврентий Павлович откинулся в кресле. - Что знаешь о плане "Кантокуэн"? - вопрос задан без обиняков.
  - План японского генштаба "Особые маневры", разработанный для Квантунской армии.
  - Да, вижу, малый не промах... Нападения японцев на Советский Союз быть не должно! Потому и послали на Дальний Восток Сергея Арсентьевича. После того как подонок Люшков ушел к японцам и сдал советскую агентуру в Китае, нашим крайне туго пришлось на этих рубежах. Пришлось начинать чуть ли не сызнова. Ну, ты знаешь, Гришку Горбача, тоже через год расстреляли, еще тот прохвост... А из Никишова, какой контрразведчик... Перевели сразу начальником "Дальстроя". Паша Куприн - парень толковый, но стал нужен в Питере. Особый отдел фронта возглавлял, теперь вот перевели сюда, поставили на Московский округ. Долгих Иван - одногодок твой и бывший подчиненный, до назначения - начальник ДТО Амурской дороги. Подержали четыре месяца - не тянет. А ведь там масштабы, какие, - вздохнул, разведя руками, - аховские! Вот, собственно, после Люшкова и поделили Дальний Восток на два края: Приморский и Хабаровский. Создали два краевых УНКВД, но оставили за Хабаровским начальником функционал дальневосточного полномочного представителя. Так понял, о чем речь? Серго будет там на своем месте, естественно, с него и весь спрос. Ответит головой... - и резко вперился в глаза Воронову. - А теперь и ты, Воронов, башку подставишь, хватит в бирюльки играть...
  Сергей ясно осознал, что с этого мгновения начинается совершенно новая страница в его жизни. Как полагал - масштабная страница, если не полный том... Лаврентий Павлович выпрямился и продолжил беседу уже чисто официальным тоном:
  - Разъясняю: у Гоглидзе три задачи. Первая - не допустить сползания обстановки на Дальневосточном фронте в горячую фазу. Вторая - Япония должна как можно больше увязнуть в войне против Китая. Третья, - Берия стал говорить, продумывая и выделяя каждое слово, - развертывание глобальной оперативно-агентурной игры, для создания у японца преувеличенного представления о боевом состоянии войсковых соединений Апанасенко, - и завершил, уже тоном победной реляции. - Требуется сделать так, чтобы у самураев никогда не возник соблазн снова проверить наши мускулы на крепкость! - одобрительно посмотрев на самоотверженное выражение Воронова, чуть помедлив, подвел итог: - Там, по прибытию вместе с Гоглидзе разберетесь, - чем станешь заниматься, возможно, всем сразу, - и Нарком лукаво усмехнулся. - Вопросы будут?
  - А почему Сергей Арсентьевич в сорок первом сразу не взял с собой?
  - У него и спросишь. И еще, - ешь пироги с грибами... (в наркомате знали продолжение фразы - "а язык держи за зубами"). Начальника Транспортного управления не станем пока вводить в курс дел. А уж Богдана Захаровича тем паче... И не по тому, что Кабулов не ровно к тебе дышит, не любит человек образованных людей, хотя сам, не в пример другим, - Тифлисскую гимназию закончил. Да и с Синегубовым Богдан не сошелся характером, насколько знаю. Впрочем, это уже не твое дело. Через две недели получишь "ромбик". (Сергей только в коридоре окончательно осознал - присвоят майора...).
  Берия снял пенсне и близоруко уставился в глаза Воронова, без преувеличения сказать, ласковым взором, затем натянуто рассмеялся, прищелкивая языком:
  - Потом, как водится, напутствую на дальнюю дорожку. Ну, и передам привет Гоглидзе. - и отчужденно завершил. - Все, свободен... - махнул на рапорт Воронова. - Давай, давай, будь здоров...
  Сергей щелкнул каблуками и вышел за дверь кабинета Народного комиссара. Там уже поджидал Мамулов. Старший майор провел Сергея в свое логово, усадил за стол и придвинул пять папок с грифом особой секретности. Дал расписаться на бланке доступа, сам сел напротив:
  - Читай капитан, внимательно изучай! - и добавил высокопарно. - Об этом в курсе трое: Нарком, я и Гоглидзе. Теперь будешь знать и ты, капитан, - и усмехнулся. - Лаврентий Павлович велел подготовить представление на новое звание. Так, что с тебя, Воронов, причитается... - но уже опять перешел на серьезный тон. - Давай, читай, не отвлекайся. Второй раз не дам.
  Сергей пробыл в кабинете начальника секретариата Наркомата свыше полутора часов.
  Воронов много размышлял о предстоящем назначении, отчетливо понимая, что обстановка на Дальневосточном фронте крайне сложная. Работа предстояла адова, по образному выражению, бросают "из полымя в пекло". Противник создал в районах, примыкающих к Приморью и Приамурью, отлаженный механизм террористических и разведывательных формирований. Самураи, вербуя контингент из белоэмигрантской среды, собирали шпионско-диверсионные отряды, обучали "беляков" методам подрывной работы, сотнями засылали на советскую территорию. Сергей знал (еще с тридцать восьмого года), что НКВД также располагает разветвленной и влиятельной агентурной сетью, развернутой в Северном Китае, Пекине и Шанхае. Эту структуру еще тогда передали из ведения Центра в непосредственное подчинение представителю госбезопасности на Дальнем Востоке. Изменник Люшков сдал ряд стержневых резидентур, но детально о разведывательном комплексе (не только по линии НКВД), естественно, знать не мог.
  По многочисленным сводкам на Амуре и Уссури каждый день гремели выстрелы. Япошки лезли на рожон, стопорили в море, топили наши торговые суда, устраивали диверсии в приграничных селениях, но пограничники в принципе справлялись с поставленной задачей, ни разу не поддались на вражеские провокации.
  Японский генштаб, уверенный в том, что созданная сеть доносителей и шпионов надежно предоставляет реалистичные сведения о состоянии дел в частях и соединения Красной Армии, ждал момента, когда советские войска покинут Дальний Восток для переброски на западный театр. И тогда придет время хваленого плана "Кантокуэн" - нападение на советский Дальний Восток.
  Знал теперь Воронов и другое, что японская агентура поставляла в Токио информацию обширную, но вовсе не достоверную. То результат нашей перевербовки вражеских разведчиков, как правило, русских, бывших сотрудников КВЖД или белоэмигрантов. Эти люди осели после революции в Маньчжурии, а теперь стремились к сотрудничеству с НКВД. Знал также Воронов, что Гоглидзе поставлена задача по созданию "красного" подполья и в советском тылу, и в японском. В обстановке строгой секретности наращивались партизанские отряды из числа местных жителей дальневосточников. Непрерывно велась работа и среди русских эмигрантов в Маньчжурии и Китае.
  И вот теперь Сергею предстоит включиться в это исполинское дело. Надо, так надо! Выбора у него не было, главное суметь справиться, не подкачать. А там будь, что будет...
  Вот на эту оказию и возлагал надежду Воронов, рассчитывал на прощальную аудиенцию у Берии, перед отправкой на Дальний Восток.
  
  Велев водителю "Эмки", уже немолодому, обритому наголо милицейскому сержанту, ехать в городской отдел, Воронов пересел на заднее сиденье и попытался расслабиться и, если возможно, даже вздремнуть. Накатанная дорога мерно укачивала и уставшая плоть, уже обмякла, готовая прикорнуть на мягкой обивке "диванчика" заднего ряда. Да куда там... В голове навязчиво свербела беспокойная мысль, не давал покоя один повисший в воздухе вопрос. Каким образом вражеский агент в Кречетовке сносился с резидентом, получал инструкции немецкого центра и передавал разведанную информацию... За период военных действий в местности, прилегающей к Кречетовке, не удалось запеленговать ни одного сигнала подозрительной радиостанции. Выходит, что на этом участке немецкая агентура не использовала радиосвязь. И что тогда получается... Теоретически для оперативной связи в распоряжении немецкого шпиона имелось мало способов: почта, курьер, телефон, телеграф... Что еще, придумать? Ну, ради смеха, почему не приспособить - почтовых голубей или изобрести уж вовсе фантастическую диковину. Но как все-таки немец выходил из затруднительного положения, как?
  Зашифрованные почтовые послания можно было с оправданным риском использовать в довоенный период, когда тотальная перлюстрация не проводилась. Однако писать многочисленные письма по одному адресу крайне опасно, вдруг конверт случайно вскроют и обнаружат странный подтекст. Получается, одним махом сдать и адресата, и адресанта. Аналогично обстоит и с посланиями до востребования. Естественно, работник почты спросит паспорт или иную бумагу, подтверждающий личность отправителя, сверит соответствие обратного адреса указанной прописке. А у почтарей цепкая память, да и инструкции о бдительности на почте регулярно читают... Да и с адресатом возможны накладки, - уже по месту получения с фальшивым удостоверением личности влипнешь только так, на раз. А что говорить о военном времени, когда почта приравнена к режимным объектам, а уж тем паче о прифронтовой зоне, как теперь, где почтари дали подписку военной контрразведке, сдадут каждого, никого не пожалеют - собственная голова дороже.
  Телефон, телеграф - ну, это сверхбдительная епархия. Еще в мирное время проход постороннему на узлы связи строго-настрого заказан. Тогда ни у кого в мыслях не было, чтобы незаконно проникнуть туда. Даже близкие родственники не допускались. Предположим, что агент настолько ушлый, что получил доступ к таким видам служебной связи, ухитрится и пошлет сообщение... Так это дело моментально просекут, везде налажен строгий военный контроль. С этим жестко, - нигде дуракам не место, а если и найдутся - то начальство разгильдяев огребет по полной программе.
  Остается курьер... Вот тут, на первый взгляд, обширный диапазон выбора. Задействовать посыльного, например снабженца или часто командируемого работника - не составит никакой проблемы. В принципе, легко просчитываются места частых командировок, исходя из специфики работы предприятия, производственную кооперацию даже в войну никто не отменил. Да и к снабженцу найти подход можно без лишних усилий, легко и свободно. Как правило, мобильные по жизни работники - люди общительные, потому много пьющие и предпочтительно на халяву. Вопрос только о графике командировок, и о степени болтливости выбранного курьера в состоянии подпития. А то ненароком, рассупонится по пьяни, да и сдаст без задней мысли, как говорят в органах: "Болтун находка не только для шпиона"...
  Непременное условие конспиративной связи - исключить многоэтапность трансляции информации. Это непреложный закон. Чем больше передач из рук в руки, тем сильней вероятность провала. А если быть категоричным, то крах разведчика неизбежен, ибо нельзя подобрать "передаточную цепочку" из непогрешимо надежных людей.
  Сразу исключаются паровозные бригады, так как до Москвы минимум два локомотивных плеча. Как правило, смежные бригады не состыкованы, графики у паровозников скользящие, а из-за дефицита кадров часто рваные. Да и не станет машинист или помощник рыскать по промежуточной станции в поисках бригады с нужным направлением. Не принято такое у них.
  Ну, а вот поездные кондукторы... У тех ребят подходящие условия. К тому же кондуктору в обязанности вменена приемо-сдача перевозочных сопроводиловок на грузы в вагонах. В той пачке сполна разместятся разведданные, какого хочешь объема. Хотя, сложно наладить такой процесс, да и люди в кондукторском резерве малонадежные. Кто туда идет, так... гольтепа, без кола, без двора. Какой бабе понравится отсутствие мужа неделями, да и зарплата не ахти какая... Да и с началом войны ситуация поменялась, составы идут больше литерные, с военными грузами и стрелками-охранниками.
  Итак, дошла очередь до проводников пассажирских поездов. Вот тут занимательный момент: маршрут давно отлаженный - прямым ходом от исходной станции до Москвы. А Воронов уверен на сто процентов, что резидент, или как там величают злодея, обосновался в первопрестольной. Там легче законспирироваться, да и преимущества, какой аспект не бери, несравненно шире.
  Вот и славно, - придется поработать с резервом проводников пассажирского депо, да и отделенческие службы стоит задействовать. Хотя, надежды мало, да и не все так гладко... Проводники приписаны к конкретным пассажирским депо, глупо рассчитывать на составы только местного формирования, ведь транзитные составы не отменялись. Правда, число пассажирских поездов по нынешнему времени сильно сократилось. Однако вот и шофер подтверждает, что через город на Москву проходит не менее десяти поездов дальнего следования и, как правило, в темное время суток.
  
  Несложно представить такую картину. Агенту не составит никакого труда, приехать в установленный срок на вокзал. И уж чего проще, пробраться на перрон к прибытию поезда и передать записочку (или сверток) доверенному человечку. По прошлому, не только чекистскому, опыту Воронов знал, что проводники народ нагловатый и ушлый.
  Эти дельцы за мзду провезут не только безбилетника, но даже и рослую живность. Иные давно обзавелись постоянной клиентурой и возят спекулятивный и даже контрабандный товар с окраин в центр. А уж Москва для них - земля обетованная, там прохвост с транзитным барахлом, что иголка в стогу сена! Попробуй, найди и уличи такого прохиндея в железнодорожном кителе... А уж в вокзальной суматохе и не поймешь, кто есть кто... Иные мордовороты, разжирев от подобной халтуры, приобрели, честно сказать, сановный вид. К такой образине бесхитростному человеку и подойти боязно. Смерит простофилю презрительным взглядом, посмотрит как на букашку, мол, чего лезешь болван к железнодорожному начальству, и повернет пузо в сторону. Давно известно, что такие ловкачи, как правило, состоят в доле с вокзальной милицией. И уж та не преминет, предупредить партнера через носильщиков иди другую вокзальную челядь о предстоящей облаве или ином, каком серьезном шмоне. Выходит, связь через проводника даже предпочтительней. Доедет тот до места, найдет, кого надо, передаст с рук на руки, ну, и обратно "таким же макаром" без лишних затей и трепыханий, - короче, выполнит вверенное дельце.
  Итак, остановимся на проводнике пассажирского поезда. Ну и, что это даст? Да ничего... Попросту нет времени, - тут минимум неделя нужна, чтобы отследить местные и проходящие поезда, а уж тертый-перетертый вагонный персонал тут и месяца не хватит...
  С проводниками облом... так, кто подходит еще? Военных исключаем, как временных здесь людей, да и на виду каждый, как под увеличительным стеклом. Хотя, чем черт не шутит... чего только нет в наше время. Впрочем, этак легко добраться и до нашего брата энкаведешника... И это допустимо, но, если здраво рассудить, то уж явный перебор...
  Но скверная мыслишка, однако, кольнула. А если так взаправду, если враг проник в среду здешних чекистов... Остается держать ухо востро. Завалят тогда, как пить дать, грохнут, если почуют, что капитан взял след в том направлении. Придется попридержать в тайне деликатные догадки, не болтать лишнего, нельзя раньше времени озлоблять местных работников.
  Воронов знал за собой непомерное раздутое чувство подозрительности. Если глубже разобраться, то это крайне необходимое профессиональное качество для чекиста. Доверять, как показывал жизненный опыт, здравые суждения пожилых, опытных коллег и наглядные примеры чужих ошибок, - можно только самому себе.
  Будь Сергей командиром РККА, где приятельская открытость, считается естественным тоном, жизнь стала бы несравненно легче. Причина кроется не в служебных тяготах, а в том психологическом надломе, повседневной настороженности и постоянном чувстве опасности. И характерном для чекистов, въевшемся в подкорку мозга, контроле за собственными словами, не говоря уж о поступках и делах. Или сказал не то, или сказали, что говорил не так... или, не дай бог, натворил - что не так... Вот ведь какая шизофрения... И еще, парадокс состоит в том, что не чужаки, которых можно легко ликвидировать (для профессионала, как говорится, "за здорово живешь"), а близкие ребята, с которыми утром здоровался за руку, придут арестовывать и не посочувствуют, даже не покажут в том вида.
  Вот почему постоянно саднит душа, стоит остаться один на один с навязчивыми мыслями, а уж как тошно по утрам, когда не ведаешь, что готовит день грядущий. Да и если судить по Гамбургскому счету, - хреново живется, когда будущее в полном мраке. Но это личный выбор, сетовать не на кого...
  По здравом размышлении, причина душевной юдоли понятна - скверный, мнительный характер, и нависший дамоклов меч, уготованный гебешным жребием. Прав не прав, виновен не виновен, роли не играет. А ведь по молодости Сергей был другим. Распирали неуемные желания, витали честолюбивые мечты и тешили безумные надежды. А теперь он (когда вот только) вошел во врата, над которыми пламенеет дантовская надпись: "Оставь надежду, всяк сюда входящий!"
  "Ну и нуда затесалась в башку... Скорей избавиться от хмари, срочно переключиться на задачи нынешнего дня", - приказал Сергей себе, отключив силой воли провокационный позыв души.
  Как действовать дальше? Немецкого агента на шары не изловить. Теперь враг, разумеется, затаится. Найдутся и такие, кто упрекнет Сергея, якобы капитан поспешил с арестом Лошака. Но, по правде говоря, в Кречетовке и городе нет лишних людей для засад и слежек. Да и оставлять блатного на воле нельзя... Где гарантия, что тот не подаст условленный сигнал, выкинет нежданный фортель или, что немудрено, - покончит с собой... На тот момент Воронов принял единственно верное решение.
  Ну, а теперь, остается традиционный, хрестоматийный способ. Выйти следствию на злоумышленника поможет сама жертва. Найти причину, побудившую подонка, организовать мерзкое преступление. Поэтому - кречетовский запутанный узел раскручивается с Семена Машкова. Что в поступках снабженца вызвало у вражеского агента ярую ненависть, заставило пойти на показное убийство с поджогом дома... Сделано неспроста, какая тайна тут зарыта?
  
  В кабинете у Селезня Воронов расположился в углу у окна, за столиком секретаря-стенографиста. Капитан не мешать текущим делам Петра Сергеевича, намеренно принял отстраненный вид. Хотя внутренне осознавал, что начальнику городского отдела несподручно, в присутствии московского представителя, разбираться с подчиненными. Изучая личное дело Семена Машкова, Сергей краем уха улавливал куцые обрывки поступавших донесений и излишне эмоциональный при этом тон старшего лейтенанта. Но видимо, эта игра в поддавки надоела обоим. Воронов, устав притворяться статистом, уж слишком нетерпеливо заерзал на стуле, а Селезень взмахом руки выпроводил надоедливых "докладчиков" и подсел к капитану.
  Коллеги перекинулись парой фраз, смысл которых сводился к одному - снабженец (штатный осведомитель горотдела) очевидно, лишил вражеского агента канала или даже каналов информации. Городской начальник, несмотря на кажущуюся простоватость, как--никак опытный чекист, потому загодя предвосхитил возможный ход следствия, - дела-формуляры арестованных по доносам Машкова уже хранились у него в сейфе. Пухлые папочки тотчас легли на соседний, овальный стол заседаний. Селезень зачитал имена фигурантов, назвал занимаемые людьми должности, не преминув заметить, что в железнодорожной иерархии узла этим гражданам отводились отнюдь не последние места.
  Воронов вначале поинтересовался, как так обыкновенный орсовский снабженец, никоим образом не входящий в торговую верхушку отделения дороги, лихо обделывал столь деликатные дела... В перечне лиц, загремевших за решетку благодаря усердию Машкова, значились, как правило, одни руководящие работники.
  - Да легко... - Селезень даже удивился проявленной капитаном наивности, - харчи и барахло, батенька, даже бронированную дверь откроют... - и, увидев неподдельный интерес в глазах Воронова, продолжил поучительно. - Начальнички, мужики деньжистые, любят вкусненько пожрать, да и жены начсостава падки на дефицитный товар. Персон отделенческого ранга ОРС отоваривает по полной программе, ну, а среднее звено получает по остаточному принципу. Вот Машков и обслуживал любителей пожить на широкую ногу, короче жлобов, не попавших в номенклатуру. Предлагал "обделенным" услуги шкурного свойства, иначе говоря, подкармливал из орсовских потаенных недр. Попутно из "чистой дружбы" втирался в доверие, становился другом семьи, наперсником, вызнавал о них - чем дышат, какому богу молятся.
  Воронов, конечно, знал неравноправную механику "рабочего" снабжения, эти закрытые для рядовых трудяг спецраспределители и доппайки. Везде так, места к кормушке, к корыту (называя народным языком) давно размечены и незыблемы, не исключая и горотдел НКВД. Сергею было любопытно наблюдать за ходом рассуждений человека, не обойденного в получении добавочных благ.
  А Селезнь, не замечая проблесков иронии в глазах Воронова, самозабвенно продолжал:
  - Подпоит бывалоча "оголодавшего" замзамыча, тот и "наплачется ему в жилетку", изольет гнилую мещанскую душонку. Ведь Семен (жаль парня) прирожденный психолог, не выказывая собственного интереса, ненароком подводил собутыльника к нужной щекотливой теме. Да и разговорит затем по полной программе... Тут ведь как, каждый "прыщ на ровном месте" мнит себя недооцененным, несправедливо обойденным руководством. Иной бессильно злопыхает, другой по пьяной лавочке козни сочиняет, а найдется и такой, кто на полном серьезе гадость учинит. Разговорившись, недоумки выказывают тупое недовольство, умники же рассусоливают доморощенную философскую базу... Ну, а тот, кто уже успел навредить, как пить дать проболтается. "Не вынесла душа поэта, - как сказал Пушкин, - позора мелочных обид..." - и начальник горотдела засмеялся, кичась собственным остроумием.
  Воронову пришлось поправить незадачливого оратора:
  - Это, Петр Сергеевич, стихотворение Лермонтова, называется "Смерть поэта". Будем цитату считать неудачной... - съязвил Сергей. - Но продолжай дальше, внимательно слушаю...
  Селезень проглотил упрек безропотно, и как ни в чем не бывало продолжил:
  - Да, что говорить, сами знаете, подцепить человека на крючок дело плевое, - и закончил многословно, с некоторым пафосом: - Машков считался докой в таких делах, парень влет распознавал пустую трепотню или враждебную убежденность человека, готовность того на подлость. Короче, на раз видел в собеседнике - дурак тот нагольный и сопливая нюня, или затаившийся злобный враг. И уж вот тогда Семен начинал "работать с объектом": даже следил за ним, а коли выгорит, так и обшарит евоный портфелишко или письменный стол, а то и книжный шкаф. Говорю без прикрас, Сергей Александрович, - незаменимый кадр потеряли, царство Семену небесное, - и, сожалеюще, опустил голову.
  - Сочувствую, Петр Сергеевич, потеря серьезная... - Воронов не стал дальше уточнять, перешел сразу к делу. - Давай-ка, брат, пройдемся по фигурантам пятьдесят восьмой статьи.
  Селезень достал книжку Уголовного Кодекса.
  - Какое издание? - щепетильно уточнил Воронов.
  - Ясно, с изменениями на первое июля тридцать восьмого года, - Селезень открыл брошюру на закладке. - Да что читать, и так назубок помню, - определенно старлей готовился к этому необходимому разговору. - По "пятьдесят восемь прим шесть" осуждено двое - оба на четвертак за шпионаж. По "пятьдесят восемь прим семь" - трое "вредителей" получили пять, семь и десятку... Ну, терактов, разрушений, повреждений Семен не успел выявить. А вот еще, с подачи Машкова за саботаж двое загремели по "пятьдесят восемь прим четырнадцать".
  - Когда произошли посадки по "шестой части"?
  - Заславского в апреле сорок первого, Григорьева в ноябре того же года, с отягчением по военному времени.
  - По "прим один вэ" их родственники привлекались.
  - Григорьев холостяк, у Заславского выслали жену и дочь.
  - Прорабатывали связи осужденных за шпионаж по Кречетовке и отделению дороги?
  - Разумеется, товарищ капитан. Но ничего примечательного не обнаружили. Одиночки, завербованы на разовое задание, развединформацию вкладывали в тайник. Агентуристы странные, причем залетные. Личности не установлены, поданы в розыск, но поиск не дал результата.
  - Да... ребята, не доработали... Неужели-таки молоко... Определенно тех козлов вербовали не один час, и думаю, не один день. Хоть до конца "разоружились"?
  - Да, все до капельки из них выбили, но толку - ноль.
  - Так полагаю - не до капли... Петр Сергеевич, знаешь, где "шестая часть" срок мотает?
  - Да хреновое дело, товарищ капитан. Григорьева зарезали на пересылке. А Заславский повесился в лагере, то ли опустили бедолагу, то ли совесть заела. Непонятно мне...
  - Вот и говорю, херово получается, - Сергей задумался, но потом махнул рукой. - Ладно, поезд ушел. Скажу честно, времени нет, чтобы тащить зеков из лагеря, или командировать туда людей для выяснения. Сделаем так, Петр Сергеевич, - Воронов достал из подсумка пачку папок-скоросшивателей, без грифа, жирно подписанных от руки. - Вот старший лейтенант подборка на пятерых субчиков, - увидев удивленный взгляд Селезня, поправился, - не переживай, кадровики оказались въедливые, постарались... Пусть сотрудник внимательно поищет точки соприкосновения крестников Машкова с этими формулярами. Ну, понимаешь цель задания... Результат завтра утром. А сегодня выясняем неохваченные связи Машкова. Наверняка мизер, но упустили, должна же быть зацепочка. Давай-ка быстренько всех, кто мало-мальски с ним соприкасался. А пока соедини с областью... - на вопросительную мину Селезня кивнул. - Да, да с самим капитаном!
  После того как телефонист после нескольких попыток вышел на прямой номер начальника областного УНКВД, Воронов подал сигнал Селезню, что больше не задерживает его. Старший лейтенант, выказав явное недовольство, покинул кабинет. Определенно начальнику горотдела хотелось послушать разговор вышестоящего начальника с московским представителем. Но служебную субординацию еще не отменяли, да и конфиденциальные переговоры начальства вещь деликатная. Воронов постеснялся сделать замечание..., но отметил для себя, что старлей не по делу любопытен, что не красит чекиста.
  Выпроводив Селезня за дверь, Сергей по приглушенному тембру в трубке узнал Вадима Кулешова. Чекисты пару раз мимоходом встречались в кулуарах Лубянки, хотя в области капитану побывать не привелось, но память на голоса у него цепкая. Естественно, по заведенному порядку, перед поездкой Воронов изучил объективки руководителей органов по месту командировки.
  Вадим Ефимович Кулешов ровесник Сергея. Местный уроженец, из семьи крестьянина-середняка. Прошел ничем не примечательный путь профсоюзного, советского, а затем партийного работника. Вышел из самых низов - начав с кочегара котельной, постепенно дослужился до первого секретаря районного комитета ВКП(б). По партийному набору, после капитальных чисток наркомата, с января тридцать девятого года уже начальник областного НКВД, с присвоением звания капитана госбезопасности. Ох уж эти бериевские чистки! Часто с прогнившими плевелами, не то, что выбрасывались на свалку, а намеренно (по корысти) уничтожались грамотные кадры. Ну, а Кулешова, с коротким перерывом на учебу, сразу после начала войны опять поставили на областное управление.
  Воронова постоянно удивляла эта кадровая чехарда в органах. Сергея, человека, преданного делу, последовательно прошедшего служебную цепочку, причем орденоносца - бесстыдно мурыжили, ротировали из отдела в отдел, оставляя в том же неизменном звании. А малоизвестного партийного функционера периферийного аграрного района сразу ставили на область и тотчас присваивали немаленький в органах ранг.
  Да, судя по многочисленным победным реляциям, после чисток в органах вакантные места заполняли преданные партийцы. На деле же, по исконному обычаю царило кумовство, а если сказать больше, то откровенное местничество с резко национальным подтекстом. Органы вместо наглых евреев стали заполнять косноязычные малограмотные кавказцы, равнодушные канцеляристы, и прочая "идеологически выверенная" шелупонь. Кадровых русских чекистов по устоявшейся традиции постоянно прижимали, специально не давали ходу. Малый процент из этих "новых" людей приживался, а остальные, исчерпав интеллектуальный, да и чисто, физический потенциал или еще прозаичней - попросту перетрухнув, просились опять на спокойное "партийное поприще". И отпускали, вписав предварительно в кадровый резерв.
  Воронов понимал, что у Кулешова, как партийного выдвиженца - никчемный чекистский опыт, а уж навыки оперативной работы, мягко сказать, нулевые. Зато новичок, как и неофиты-сотоварищи, полон амбиций и наверняка считает себя докой в делах госбезопасности.
  Но к удивлению, сейчас Сергей ошибся, что с ним редко случалось при оценке людей.
  Главное, здешний областной начальник не страдал местечковым апломбом. Встречаются такие излишне самоуверенные назначенцы - "я тут хозяин". Без санкции сумасброда и шагу не ступить, у них всяк обязан пребывать под контролем. Короче, эти самодуры суют везде поганый нос, пока по нему крепко не щелкнут, или ухватят пальцами, перекрыв дыхание.
  Начальник областного управления не из таких, сразу же занял подчиненное положение, судя по его первым словам. Нет, никакой раболепной угодливости Вадим не выказал, держал себя с достоинством и ровно, при этом добровольно пообещал Воронову содействие по максимуму. Сергей допускал, что Кулешов, как старый партаппаратчик, да и неглупый человек, успел по доступным каналам навести справки о "дважды краснознаменном" Воронове. Потому и такое адекватное, выражаясь по-научному, поведение. Да, и в памяти работников наркомата еще не выветрился случай, когда двое представителей транспортного главка, приехав на Дальневосточную дорогу разобраться с имевшим место вредительством, заодно пересажали половину тамошнего краевого управления.
  Воронов детально обрисовал начальнику УНКВД текущую ситуацию, краски сгущать не стал, но областной чекист моментально уловил посыл Воронова на вероятность крота в органах. Хотя Сергей и не распинался по этому поводу, так, к слову пришлось, высказал опасение. Впрочем, заслуживает упоминания факт, что Кулешов не стал замалчивать случай с Машковым. Хотя мог запросто положить донесение в "долгий" ящик, а потом и позабыть в куче непочатых, но на взгляд непосвященного, куда более серьезных дел. Воронов понимал, - тут сработала не профессиональная чуйка гэбэшника, очевидно, проявилось годами отработанное чувство самосохранения чиновника, как говорится, "лучше перебдеть чем недобдеть".
  Начальник УНКВД занял беспроигрышную позицию: ибо каждое содействие местных органов столичным зачтется имярек с толстым плюсом, а вот, вставлять палки в колеса, - рубить сук, на котором сидишь. Лучше подчиниться и не мешаться под ногами, а в случае чего, показательно умыть руки, сославшись на уровень компетенции и соблюдение ведомственных прерогатив.
  Впрочем, Сергея, в хорошем смысле, приятно удивила сметливость собеседника, доброжелательность и полное отсутствие намека на самоустранение. Кулешов не переложил оперативную связь на замов, еще оставшихся при деле кадровых чекистов. Вадим сам пообещал встретиться с Сергеем лично завтра в первой половине дня. И вдобавок согласился захватить двух самых толковых оперов, соответственно из госбезопасности и уголовного розыска.
  В итоговом результате: начальник УНКВД Кулешов Семен Ефимович понравился капитану Воронову.
  Тем временем начальник горотдела решил подсуетился. В дверь постучали и, получив согласие, в кабинет вплыла большегрудая девица в милицейском облачении. Пава сосредоточенно несла алюминиевый столовский поднос с чайной посудой и фаянсовой миской, доверху наполненной бутербродами и печеньем. Старший лейтенант Селезень, примкнув сзади, держал в вытянутой руке обливной чайник, должно только с плиты. Перекус как раз, кстати, грех было не воспользоваться радушием старшего лейтенанта. Сергею только и осталось, выразить тому слова признательности. Сев друг против друга, мужики быстренько поглотили бутерброды с конской колбасой и, смакуя печеньем, выпили по два стакана крепкого чая.
  Настроенье улучшилось, Воронов, теперь уже не таясь, вкратце рассказал Селезню о беседе с начальником УНКВД, без лицемерной натяжки назвал Кулешова - "толковым парнем". И не теряя времени на болтовню, притянул к себе папки формулярного учета. Поверх лежало персональное дело Заславского, Сергей вчитался:
  Заславский Станислав Иеронимович - 1893 года рождения, поляк, уроженец крохотного городка Лида Виленской губернии, из обедневшей шляхты. Учился во второй виленской гимназии, на первом месте в которой стояли предметы естественно-математического цикла. Что собственно и определило им выбор Варшавского политехнического института императора Николая II, который Станислав так и не закончил. Сергей, знавший польские реалии, припомнил, что в августе пятнадцатого года персонал, учебные материалы и оборудование института эвакуировали сначала в Москву, потом в Ростов и Нижний. И уже в Горьком, на этой базе, создали действующий и поныне индустриальный институт. Тут же кольнула неуютная мысль, опять всплыла Вильна, а главное - Вероника и ее отец Хаим Пасвинтер, виленские беженцы. Прямой связи с самим Сергеем нет, но при желании все что угодно лиходеи притянут за уши.
  В четырнадцатом Заславского мобилизовали, но на фронты империалистической, а затем гражданской войн не попал, удачно причислен к железнодорожному ведомству. Поначалу поляк обретался в Смоленске, работал в Управлении западной железной дороги. Затем в тридцать шестом, переведен в Кречетовку на должность руководителя станционного технологического центра, в ранге заместителя начальника станции.
  - Опа, ни хера себе! - чуть не воскликнул Воронов. - В самую точку попал, выходит Заславский владел текущей информацией по железнодорожному узлу. И еще одна закавыка, непонятно с какого такого перепуга, инженер поменял областной Смоленск на далекую от Москвы провинциальную Кречетовку... Тут и гадать нечего, технолога намеренно подвели к такой должности, и как раз на этой узловой станции.
  Так, так... а семья Заславского... Жена, Гражина Брониславна, девятьсот первого года рождения, уроженка Вязьмы, вышла замуж за Заславского в двадцать девятом году. Работала в том же Управлении дороги, в Кречетовке - стала домохозяйкой, болела по-женски. Скажем так... - не фигура... Дочь, Епифания (какое редкое и красивое имя), тридцать второго года рождения, - неразумный ребенок, только десять лет.
  У Сергея чуточку отлегло на душе. Слава Богу, что хоть Гражина не виленка. А то, капитан уже подспудно приготовился к касательству вдовы с семьей Пасвинтер. Этого еще не хватало...
  Итак, дальше вербовка...
  Заславский завербован постояльцем гостиницы "Северной" на Сущевском Валу, - квартировали двое суток в одном номере. Заславский числился в Москве на курсах повышения квалификации. Подселенца звали Ершов Илья Петрович, якобы инженер путеец из Твери. Но это, разумеется, обыкновенная лажа. Ершов подцепил Заславского на крючок, сфоткав со съемными проститутками там же у себя в гостинице, в самых фривольных позах. Вот подлец, сам же и нанял этих вертихвосток... Грозился предъявить гнусные карточки жене и начальству. Взамен просил технико-эксплуатационную характеристику Кречетовки, с детальной специализацией путей сортировочного и приемоотправочных парков. Заславский, вместо того чтобы сдать гада органам, струсил (говорил, ради сохранения семьи) и подчинился, принял предложенные агентом условия. Но пора оговориться, пошел на сотрудничество с врагом не задаром, денег отщепенцу перепало предостаточно. За месяц Заславский подготовил нужные бумаги, причем, информацию собрал доскональную.
  Но Семен Машков опередил предателя. Поляк однажды проговорился, потеряв бдительность и смутил снабженца на безобидных, косвенных вопросах, заданных на авось в застольной беседе. Семен, заподозрив поляка в измене, как бы ненароком заявился на квартиру к Заславским, когда глава семейства отсутствовал. Хлебосольная Гражина засуетилась, оставила парня одного в кабинете мужа. Машков знал, зачем пришел, быстренько обшарил письменный стол. И, вай-вай, какая шикарная находка!
  Взяли Заславского тем же вечером. Поляк даже не предполагал столь скорой развязки, раскололся сразу, и обо всем подробно, даже в живых картинах, рассказал на следствии. Документацию полагалось спрятать в обусловленный тайник в пределах станции, в качестве условного знака нарисовать черной краской на стене кирпичного пакгауза яблоко, пробитое стрелой. То ли тут намек на стрелу Амура в "яблоке раздора", немцы, конечно, знали греческую мифологию, считая русских в том профанами, то ли этот "der Apfel" как-то соотносился с Кречетовскими садами, - пойди, теперь разбери...
  Тайное стало явным. Заславский давно состоял в разработке у немецкого агента в Кречетовке. Знали слабости инженера, насущную потребность в деньгах (жена больная), подгадать командировку не составило труда, устроили подселение, проститутки, вербовка - сценарий четкий и незамысловатый. Как, в сущности, просто... Ну, а дальше концы в воду, немцев выгодно отличает предусмотрительность, - умело подчистить за погоревшим информатором - их козырной конек.
  По ходу чтения, Воронов отметил низкое качество работы местных органов. Странно, но в Главном управлении ничего не знали об аресте по статье за шпионаж инженера-железнодорожника. Перспективы открывались заманчивые, - транспортники стали практиковать игру в поддавки, подсовывая немцам ложную информацию.
  Скорее всего, местные энкаведешники суетливо прокололись, задержание произошло не скрытно, впопыхах. Определенно, немецкая агентура тотчас узнала об этом и успела предупредить присных лиц. В итоге, территориалы даже на след вербовщика Ершова не вышли. Работали топорно, не на прямую с центральным аппаратом контрразведки, а окольными путями, через личное знакомство. И вот результат кумовства. В итоге и тут, и в Москве, чтобы не намылили шею за допущенные оплошности, спустили дело на тормозах.
  Да уж, такая нерадивость не редкость в казенном ведомстве. Да и предъявить претензию теперь некому, в то время начальствовали другие, а столичные покровители - те далече.
  Ну, а на чем погорел Григорьев...
  Григорьев Алексей Васильевич - 1887 года рождения (еще не старый человек), русский, уроженец Покровской слободы (с 1914 года город Покровск, ныне Энгельс - до 1941 года столица Автономной республики немцев Поволжья, теперь райцентр в Саратовской области). Отец из волжских хлеботорговцев средней руки (найден купец с такой фамилией в саратовском реестре), мать - лютеранка, немка по происхождению. Странный семейный симбиоз, подозрительная биография получается... вот и немецкая составляющая... Учился в Саратовском Александро-Мариинском реальном училище. И еще всплыла одна интригующая несообразность... Будучи записан как русский, получал стипендию Эттингера для немцев лютеранского вероисповедования (сам сдуру проболтался на следствии). Выходит, что этот Григорьев - von den deutschen, а уж потом переписался в русские. Как известно, немцы щепетильный народ, и за красивые глазки, не разбрасывались именными стипендиями. Вероятно, и имя Григорьева изменено, точнее, русифицировано, а прежде Алексей именовался Алоисом Вильгельмовичем (фамилия растворилась), вот из-за этого "кайзеровского" отчества, видимо и пришлось поменять имя и национальность. Только почему, ведь до начала войны с германцем оставалось еще много времени?
  Воронов подумав, сделал допущение: "А Алексей, не приемный ли сын русака Григорьева? Отвратительно поработали саратовские товарищи. Следовало поднять подноготную купца-хлеботорговца. Уж не вдовушки ли лютеранки капитал послужил купеческому становлению Григорьева-старшего, вот и пришлось альфонсу усыновить приемного сынка, дать отчую фамилию. Ну, а прежние связи жены среди поволжских немцев, позволили мальчику сиротке получать именную стипендию. Вот так, похоже на правду получилось...".
  По окончании училища Григорьев ходил в конторщиках, затем работал бухгалтером в заволжской линии Рязано-Уральской железной дороги. До начала Империалистической жительствовал в Саратове, мобилизации не подлежал. Но это записано со слов подследственного, запросы в саратовское УНКВД не дали положительных результатов. "То ли саратовцы совсем мух не ловят, то ли архивы по большей части намеренно похерены..."
  
  Воронов опять задумался: "А если волжане добросовестные ребята и сведений о Григорьеве по правде не нашли, таковых попросту нет. Алексей мог в те годы обретаться вне Саратова. Какой там высвечивает год... парню двадцать - девятьсот седьмой... Семь лет околачиваться неизвестно где, само собой выпал из российских архивов. Легко допустимо, что прозябал у родственников в Германии, а что тут такого... Вот и подцепили там сироту ребята из кайзеровских спецслужб, а может даже из отдела III B.
  Потом он вновь объявился в России. Но опять непонятно, поменял губернский город на задрипанную Кречетовку. Хотя логично, - заметал следы. Ух, мать честная... числился аж старшим конторщиком... Определенно постарались ребята полковника Николаи - шефа германской военной разведки. Теперь уже все совпадает, наверняка Алексей Васильевич, или как там обозвали, "трудился" на соплеменников еще с Первой мировой войны.
  После революции Григорьев работал поэтапно и бухгалтером, и экономистом на ведущих предприятиях узла, перед арестом являлся старшим экономистом паровозного депо Кречетовка. То есть в полном объеме владел технико-экономическими показателями, вел штатные расчеты, короче, играл одну из первых скрипок у паровозников станции. Да, славненькое дельце..."
  С орсовским снабженцем Машковым экономист завел дружбу как завзятый выпивоха - любитель выдержанного армянского коньяка. Никому не тайна, что таковой предназначался только старшему комсоставу НКПС. Господи, ну, какая проза... Машков целенаправленно, из разу в раз, выстраивая убедительные силлогизмы на примерах культуры и науки, провоцировал экономиста на сочувствие к немецкой нации. И в то же время снабженец нещадно ругал фрицев, в застольных беседах, в противовес недавним выводам, уничижительно обзывал этот народ негожими словами. Заодно, а здесь просматривалась логично предусмотренная связь, ругал чуть ли не площадным матом евреев, завзятых нехристей и кровопийц. Тем самым вводил Григорьева в ступор такими провокационными суждениями. Получалась взрывная смесь из квасного патриотизма, ярого антисемитизма, завистливого преклонения перед Западом и Германией форпостом цивилизации - как такое уложить в голове одного человека... На том и основан хитрый иезуитский расчет: притупить осторожность Григорьева, не дать фольксдойче почувствовать угрозу, несомую Машковым. Ведь человек, у которого каша в голове, неспособен на выверенные поступки и, следовательно, потаенные амбиции непременно вылезут наружу.
  Григорьев поначалу невразумительно лепетал о цивилизованности и прогрессивности немцев, одаривших мир когортой гениальных личностей. Потом осмелев, стал в пьяных дебатах намекать на антропологическое превосходство германцев над другими народами. Соответствующе, еврейской теме уделял неукротимо пристальное внимание. Тут уже попахивало нацисткой идеологией. Вот так и опростоволосился. Попал, как кур во щи... Семен поднажал с явным умыслом и уже не сомневался, что перед ним не банально доморощенный германофил, а настоящий фашист. Как водится, настучал куда надо, сгустив краски, вызвал немедленный арест экономиста.
  Григорьев, не обремененный семьей, поначалу стоически упирался. Следователь оказался недалеким, еще тот костолом, но слабоват как дознаватель. Он ни в коей мере не коснулся биографических перипетий старшего экономиста. Вычислить кто таков Григорьев на самом деле и тогда, и сегодня крайне затруднительно, да и неважно уже теперь. Главное, что под оказанным давлением, Григорьев признался в сотрудничестве с разведкой Абвера, правда, начал вести отсчет с сорокового года. Почему следствие не анализировало вехи его биографии, да, собственно, и не ставило задачу изучить подробно личность арестанта - риторический вопрос. Воронов знал, как правило, следователь-формалист спешит завершить открытое дело, опуская лишние на первый взгляд детали. Идет проторенной дорогой, - без обиняков направляется к обвинительному приговору, закончил - в архив. А с Григорьевым полагалось работать ох как тщательно, но, увы, не увидал следак в пожилом экономисте человека с двойным дном, с темным, загадочным прошлым.
  Сухой протокол сохранил следующую историю:
  Завербовали Григорьева на отдыхе в Алуште. Якобы, на групповом восхождении на Демерджи, завел тот приятельство с компанейским иностранцем из другого санатория, немцем по происхождению, случалось, даже общались по-немецки. Тогда в стране обитало много заезжих немцев, как-никак ширились тесные межгосударственные торговые отношения и культурный обмен. Москвич-иностранец соблазнил экономиста длинным рублем, даже дал аванс. Разумеется, это ложь чистой воды, но следователь сделал вид, что поверил, и халтурно слепил дело на скорую руку.
  Затребованную немцами информацию, Григорьев в апреле сорок первого отвез в Москву, оставил в оговоренном тайнике, внутри незапертого дровяного сарайчика в Замоскворечье. Плату за услуги, месяц спустя (перед войной), ему передал неизвестный, постучав в квартиру, в темное время, и тут же удалился. Что сказать, - видно даже невооруженным глазом, показания экономиста толково разработанная легенда. Полная туфта. Но, что любопытно, - укромный тайник, закамуфлированный под поленницу, правда, имелся. Но засада с подложенной "куклой", просидев месяц, никого не поймала. То ли Григорьев не соизволил озвучить на допросе условный знак, то ли - это заранее предусмотренный ложный, отвлекающий маневр. Деповского экономиста стремительно осудили: с поличным "шпиона" не взяли, наговорил же тот на себя сущую малость, так что "вышака" тогда не получил.
  Но, у судьбы своенравные резоны (или веские мотивы появились у хозяев Григорьева), при этапировании к месту отбывания наказания, мужчину прикололи, в толпе на пересылочном "вокзале". Причем, убийца оказался резвым, сработал четко, свидетелей не оказалось. Неужели путь арестанта отслеживали поэтапно, что, естественно, наводит на печальные мысли...
  Сергей не стал делиться подозрениями с Селезнем, незачем озадачивать расторопного мужика, а то еще начнет с обиды вставлять палки в колеса. Старлей же с нетерпением ждал, когда Воронов закончит изучать бумаги сгинувших "крестников" Машкова, Петру Сергеевичу казалось пустой тратой времени - ворошить дела "давно минувших дней".
  Да и Воронов уже предостаточно изучил папки с хваленой "пятьдесят восемь, прим шесть". Теперь Сергею для полного погружения в процесс начатого расследования
  желательно составить полный портрет агентурного внештатника Машкова Семена Егоровича. В принципе, капитан уже имел представление об этом недюжинном человеке, Селезень недавно толково обрисовал методы работы снабженца и полученный продуктивный результат. Хотелось выяснить - не имел ли Семен специфических (не явных) опасений в отношении опекаемых лиц, не замечал ли за собой слежки, или иных, пусть даже косвенных, признаков собственного провала. Короче говоря, не подозревал ли Машков, что его раскрыли, ну, или хотя бы подозревают в двойной игре и неискренности. У толкового агента, как правило, вырабатывается чуйка на такие вещи.
  Селезню пришлось, сызнова пробежаться по некоторым страницам послужного списка покойного агента-осведомителя. Старший лейтенант рассказал, что Семен Машков, как и положено, состоял под опекой двух чекистов-оперативников (с ними снабженец общался непосредственно): связника и старшего службы установки, отвечающего за работу с агентурой.
  По сути, ничего примечательного для себя Сергей не узнал.
  Захомутали Машкова обыкновенным - уставным способом. Как правило, в таких случаях вербовка на основе компрометирующих материалов не допускается. Машков не член партии, что, честно, упрощало задачу установщиков. К Машкову присматривались не один год, изучали "за" и "против", наконец, решили инициировать сотрудничество с органами. На предложение чекистов Семен откликнулся охотно, без тягостных раздумий. Семен - мужик отчаянный, нагловатый, самолюбивый, да и изначально в парне бурлила страсть любителя рискованных приключений. Конечно, умней применения природным наклонностям тот найти не мог.
  - А что толковый и въедливый малый - это точняк. Такого внештатного сотрудника трудно сыскать... Честно говоря, Машков стоил многих олухов, что носят малиновые петлицы, - посетовал Селезень. - Да, прискорбно... в Кречетовке его пока некем заменить.
  Подумав, сморщив лоб, старший лейтенант, как бы размышляя, изрек:
  - Да, правильно приметили, товарищ капитан - в последние месяцы у него стали замечать некую нервозность. По-ученому скажу, - психологическая нестабильность, - констатировал старший лейтенант. - Докладывали на оперативках, что снабженец стал хандрить, капризничать. Вел себя как человек чем-то озабоченный, парня спросили - чего неймется... Машков, по обыкновению, отмахнулся, объяснил такое состояние недосыпом и скопившимся переутомлением. Ну, дали мужику отдохнуть денька три, отправили в областной снабсбыт заполнять дурацкие заявки. Да невдомек тогда было, что у внештатника возникли серьезные проблемы...
  Сергей осуждающе покачал головой. Селезень начал оправдываться, правда, унылым тоном:
  - Мы тут, с какой стати... Подозрений, а тем паче опасений, касательно собственной персоны, Машков не выказывал. Хотя, возможно, что основания имелись. Но Семен, - парень смелый, решил до времени обождать...
  Это невольное упрямство показывало, что смерть внештатника еще не умещалось в голове Селезня:
  - Если так, то Семен совершил грубейшую ошибку, предприняв личное расследование, - но потом тяжко вздохнул. - Должно проглядели, жалко парня...
  Воронов уже понял, что гибель Семена Машкова начальник городского отдела воспринял близко к сердцу, виду не показывал, но похоже ощущал собственную вину. Потому, решил переключить внимание начальника горотдела на проводимые Машковым оперативные разработки. Селезень оказался в теме и, нисколько не задумываясь, стал излагать накопленный материал:
  - Касательно оставшихся подопечных... Тревоги фигуранты у Машкова не вызывали, люди смирные, никакой агрессией с их стороны не пахло. Хотя, конечно, в тихом омуте черти водятся. Но думаю, что эти "черти" у граждан лежали в непробудной летаргии, - и натянуто рассмеялся. - Конфликты с местным населением у него тоже не наблюдались. Ну, обзавелся парочкой замужних любовниц... Так у одной муж на фронте, а у другой задроченный конторский сморчок. Семен одним мизинцем такого уделает... - Петр Сергеевич сожалеюще вздохнул. - Никак не привыкну, товарищ капитан, что человека уже нет, забываюсь... - крякнув, старлей продолжил: - Местные урки Машкова по-свойски уважала. Знаю... тот случалось, давал хмырям денег на опохмелку, не из боязни, а как бы по-приятельски. Те взамен отплачивали дешевыми услугами, так... сливали лабуду из блатного мирка. - И заканчивая, Селезень недоуменно развел руками. - Да и физически Семен мужик не хилый, мог за себя постоять, коли что.
  Выходило как бы все ровно.
  Начальник горотдела придвинул остальные формуляры на объекты оперативной разработки Машкова. На сегодня за тем числилось шесть человек. Из списка лиц, предоставленного отделами кадров узловых предприятий, у Машкова оказалось двое: инженер-технолог паровозного депо Еланцев и прораб строительного поезда Руди. Умело работают кадровики - из пяти два попадания! Фамилии и должности остальных фигурантов ничего конкретного Сергею не говорили, потому эти папки отложили в сторону.
  Воронов вчитался в донесения Машкова. Выполненные обиходным, нисколько не казенным языком записки помогали читателю как бы вживую общаться с уже умершим снабженцем. Эти разрозненные сообщения складывалось в свидетельства, легкость и незамысловатость которых давали развернутое представление о человеке, попавшем в круг подозреваемых.
  Вот, как внештатник характеризует тех людей:
  Еланцев человек закрытый, круг общения инженера крайне ограничен, если быть точным, то полный мизантроп. Но с его же слов, - заядлый путешественник, что и насторожило Семена. Депо для него дом родной, технолог знает предприятие до кирпичика. Ну и что с того... Но, по порядку. Машкову было нелегко втереться в доверие к Олегу Валерьяновичу, чай все-таки дворянчик. Однако по случаю подогнал интеллигенту лаковые штиблеты, потом кремовый габардиновый костюм. Сдружились, не сдружились, но снабженец имел теперь право посещать квартирку инженера. Жил тот с комфортом, видимо не изжил барских замашек. Антикварная мебель, книги с золоченым тиснением, кресло-качалка. Правда, на откровенный разговор никак не выходил: или отмалчивался, или молол малоинтересную чушь. Инженер любил гулять, и Машков проследил маршруты прогулок. Еланцев после рабочего дня часто бродил по квартальным аллеям яблоневого сада, примыкавшего с востока к Кречетовке. В выходные дни забредал дальше, - в дубовые рощицы, разметанные по берегам речушки под глупым названием "Паршивка", или даже посещал окрестные села и деревушки. Но это так, редко. Причем, эти вылазки происходили в гордом одиночестве.
  Однако, что странно, у Еланцева не было женщин, а мужчина в самом соку... Как так? Вывод один: или полный импотент, или закоренелый онанист. Семен даже прощупал технолога насчет порнографии, мол, завалялись пикантные фото, но инженер не проявил никакого интереса. О чем Семен обстоятельно доложил куратору в органах, там по мере сил проверяли полученные сведения. На этот счет думали всякое... Первым делом предположили, уж не тайный ли Еланцев педераст, вот почему и любит дальние отъезды, чтобы не засветиться, предаваясь тайному пороку. Два раза в камере хранения Павелецкого вокзала обыскали его багаж - ничего свойственного извращенцам не нашли. Касательно переписки, телефонных звонков - тоже "голый вассер".
  В тесных связях с арестованными по доносам Машкова и фигурантам из нового списка не состоит. Или излишне осторожный, или попросту - нелюдимый человек...
  Но уж слишком подозрительный тип! Никак не подкопаешь под него. Ни одной зацепочки, одним словом - невинный младенец. Но в этом и кроется главная причина недоверия. Нельзя быть кристально чистеньким, ну нет такого в природе, априори не бывает. Вот Семен Машков и валандался с Еланцевым уже три года, и все впустую, но не отпускал от себя, чувствовал в технологе дьявольскую червоточину. Парень надеялся, улучить подходящий момент и прищучить бывшего дворянина, пригвоздить Еланцева к позорному столбу.
  Воронов допускал, что Машков ошибался и годами тянул эту пустышку. Но даже на поверхностный взгляд Сергея этот Еланцев представлялся любопытным для следствия субъектом. Сильно настораживали не просчитанные родственные связи, отнюдь не школьное владение немецким языком, частые иногородние командировки, даже в недавно зарубежные Ригу и Таллин, да сам вид инженера ухоженный и спортивный... Ну и как обойтись без женщин еще не старому мужчине... Что за этим скрывается?
  "Придется самому познакомиться со странным инженером-технологом, поработать с ним как умею. По амбару помету, по сусекам поскребу - вот муки и наберу..." - подумал Сергей, отложил папку в сторону и уведомил Селезня, что на время забирает бумаги себе.
  Старший лейтенант понимающе кивнул, и кратко пояснил, скривив губы:
  - Знаем такого. Гнилой человек. Да руки не доходили...
  Капитан открыл досье Руди. Тоже закоренелый холостяк, но жуткий бабник и балагур. Машков быстро сблизился с ним. Федору Руди, в качестве прораба дистанции зданий и сооружений, приходилось вручать "презенты" чинушам из строительных и снабженческих контор. Дураку понятно, тут никак не обойтись обыкновенной бутылкой водки и котелкой колбасы. В таком случае следовало приложить максимум изобретательности и фантазии. Возникала настоятельная потребность - одарить добротным, штучным товаром. А уж по дефицитным, а уж тем паче раритетным вещичкам, снабженец Семен - главный барышник в Кречетовке. Как ни крути - мужики два сапога пара, на том и сошлись.
  Так почему же к Федору Дмитриевичу пристальный интерес проявила не милиция, а чекисты? Если быть точным, то сотрудники ОБХСС держали лукавые сделки прораба в постоянном поле зрения. Но, как ни странно в них отсутствовала криминальная составляющая. Руди считался первостатейным "выбивалой и достовалой", за что и ценило руководство, а коли оплошает, то вставало за ловкого прораба всей грудью.
  Госбезопасность же насторожило другое. Мужчина он слишком яркий, на фоне остальных итээровцев Кречетовки выделялся не только ладно пошитой одеждой, но и нездешним, отнюдь не провинциальным лоском. Людям запомнились слова главного инженера отделения по поводу Руди: "...вылитый москвич, насквозь промытый, одет как с иголочки...". Федор Дмитриевич нисколько не похож на профессионального строителя, грубого матерщинника, с продубленной ветрами физиономией. При внешне благородном облике, Руди являлся человеком открытым, прирожденным шутником и весельчаком.
  Но если приглядеться поближе, то за этой игривой бесшабашностью, скрывалась личина прожженного дельца, коммерческого аса, вхожего в круги "сливок общества". По сути, как удалось просчитать чекистам, Руди своеобразный мосток к местному элитарному клану, точнее служил веревочкой, дернув за которую удалось бы развязать порочный партийно-хозяйственный, чиновничий клубок. Ну, и конечно, дружба с сильными мира сего превратила прораба в источник ценной, а то и секретной информации. А утечка важных, порой стратегических сведений на сторону властью запрещалась даже в мирное время. Потому НКВД пристально заинтересовался обширным кругом общения Руди. Органам стало любопытно, зачем малый сплел такие, поистине паутинные, сети. Ради чего он лезет в двери, которые прорабу не по чину.
  Исходя из здравого смысла, образ Руди нисколько не вяжется с понятием вражеского агента. Разведчик-нелегал не будет себя афишировать, не станет пускать пыль в глаза, выставлять себя на всеобщее обозрение: "Вот, мол, я какой, полюбуйтесь на меня...". Само собой, напрашивался естественный вывод, что прораб излишне самоуверенный бонвиван, наглость и безнаказанность затмили мужчине глаза. Как говорят урки, - малый попутал берега! Если бы так, то и ладно...
  Но внезапно обнаружилось одна, прямо сказать, примечательная закавыка. Появилось одно странное "но"... Машков все-таки нарыл компромат на инженера-строителя. В скудной домашней библиотечке прораба, среди СНИПов, "Термехов", "Сопроматов" и прочей строительной макулатуры, Семен чисто случайно отыскал две брошюрки на немецком(!) языке. А ведь Федор сказывал, что не шпрехает по-немецки. В очередной отъезд прораба, эти книжонки взяли на экспертизу, предположив - не могут ли те являться шифровальными книгами. На поверку книжки оказались без краплений и пометок, рижское издательство начало двадцатых годов, но уже офсетная печать.
  Сами тексты в полном соответствии с оригиналом, инородных вставок и вшивок не обнаружено: "Кавалер Глюк" Гофмана и "Казус Вагнер" Фридриха Ницше. Ну, первая книжонка, - отнюдь не детская сказочка о возвращении в сегодняшний мир давно умершего композитора Глюка. Воронов смутно помнил фантастическое содержание новеллы. Почему эта мистика оказалась в библиотеке образованного инженера... Сказать трудно, но найдется железная отмазка - случайно затесалась. А вот Ницше... Зачем советскому человеку приспичило читать ревнителя фашизма, а уж тем паче по-немецки? С этой книгой Сергей не знаком, но зато в деле имелась полоска вклейки, с краткой ремаркой: "Второстепенное философское произведение Ф. Ницше, в котором творчество композитора Р. Вагнера оценивается как декадентское".
  "Да уж, краткость сестра таланта..." - с ироний подумал Воронов о литэксперте НКВД.
  Изымать книжки о музыкантах не стали, чтобы не подставить Семена Машкова. Но выводы чекисты сделали, правда, опять размытые, что не так прост этот Руди Федор Дмитриевич - 1892 года рождения.
  Воронов, с хитрой ухмылкой, сделал ядовитое замечание.
  - Петр Сергеевич, а не кажется, что органы тогда засветились перед Руди?
  - Как так... - недоуменно всполошился Селезень. - Сделали аккуратненько, комар носу не подточит...
  - Не знаете азов, товарищ старший лейтенант... Каждый, даже начинающий, разведчик метит место жительства доступными способами: где нитку положит, где пыльцой припорошит, - на случай негласного проникновения и обыска.
  - А может прораб вовсе и не вражеский агент, а так... дешевый фраер... - стал поспешно оправдываться начальник горотдела. - Ну, а как следовало поступить на нашем месте, товарищ капитан?
  Воронов не успел раскрыть рта. Настойчиво зазвонил телефон. Селезень поднял трубку.
  - НКВД, чего надо... кто звонит? А, это младший лейтенант. Сей момент позову, - повернулся к Сергею. - Товарищ капитан, Свиридов срочно требует к аппарату.
  Воронов подошел к письменному столу, взял телефон:
  - Что случилось Андрей? Совещание идет, мешаешь... - но через мгновение лицо Сергея посерело. - Ох, наповал убил! Ну, как же так... Да, вы что, б***ь, охерели совсем? Да, это полный капец! - потеряв опору в ногах, Воронов присел на стул.
  Селезень тоже всполошился, обошел стол кругом и стал рядом с капитаном, пытаясь вслушаться в телефонный разговор. Но разобрать на расстоянии было сложно, мальчишеский фальцет младшего лейтенанта непрестанно прерывался телефонным скрежетом и свистом. Но старый лис уже понял, - произошло нечто сверхординарное.
  Воронов явственно почувствовал, именно ощутил, и не в фигуральном выражении, как стул под ним зашатался. Сергей, стараясь не потерять самообладания, не прерывая, дослушал сбивчивый доклад младшего лейтенанта, только часто повторял вполголоса:
  - Угу, угу, угу, - и единственное, что четко произнес в ответ. - Жди Андрей, немедля выезжаю.
  С минуту Воронов сидел молча, тупо уставясь в зеленое сукно столешницы. Наконец, тяжело вздохнул, и выговорил, вернее, выдавил из себя пересохшим горлом:
  - Лошак повесился! В камере удавился. Изодрал исподнюю рубашку по швам, сделал веревку и задушился на оконной решетке.
  - Не откачали? - сделал риторический вопрос старший лейтенант.
  - Прозевала охрана, обнаружили уже холодного. Вот такие дела, Петр Сергеевич! - на нервах изрек Воронов. Капитан помолчал натужно, налил себе воды, залпом выпил, и расслабясь, добавил. - Ладно, поеду на станцию...
  В кабинете возникла напряженная тишина. Собирая рассыпанные бумаги в стопку, Сергей, наконец, произнес терзавшие мысли:
  - Думаю, Конюхов знал агента, наверняка знал. Иначе, с какого-такого перепуга наложил на себя руки... Зачем старому сидельцу опережать судьбу, чекистов что ли боялся? Да не поверю. Старик тертый калач, всякое видывал на своем веку. Лошак... немца зассал, запаниковал, обосрался изуверской расправы над собой... Ну нет, навряд... - не находил объяснения Воронов. - Ну, прибили бы... так дед знал, что по причине немощной старости бандюки такого пошиба не помирают, либо похарчутся от тубика в больничке, либо сдохнут с заточкой в боку. Одно не пойму, Лошак же в камере, под замком сидел... - и обернулся к Селезню. - Чего скажешь, старший лейтенант?
  Начальник горотдела не показал вида, что рад за собственный престиж, - его-то лихо миновало, не в отместку и не по злобе, но решил взять реванш:
  - Конюхова и диверсантов следовало бы отвезти в городской изолятор. Думаю, там надежней было бы. Какая там, у Свиридова охрана, так суточный наряд... Не то, что натасканные вохровцы в домзаке, те бы такого не проглядели! - и усмехнулся то ли довольный, то ли сочувственно.
  Но Воронов уже думал о другом: "По факту нет разницы - одним фигурантом больше или меньше. Важен конечный результат. А то, что Лошак окочурился, может даже и лучше. Если суицид не идиотский поступок, а это как пить дать, то открывается иной ракурс для следствия. Возникает подозрение, что запаниковал конкретно немецкий агент и засуетился, решив устранить Лошака. Но тем самым выдал себя самого, приблизил собственный конец".
  - Да, Петр Сергеевич, - вот и задали нам задачку... - миролюбиво заключил Воронов, пристегивая Селезня к себе. - Да что же за агент фашистский такой, что же за зверь лютует на станции... В общем так... давай товарищ начальник - шерсти всех подряд, непременно найдутся такие, кто знает этого долбанного немца.
  От взора Сергея не скрылось, что руки старшего лейтенанта нервно задрожали, помолчав, капитан добавил уже спокойным тоном:
  - Конюхов - зуб даю, ничего бы не сказал. Немецкий агент Лошака охмурил по полной программе, превратил в нежить. Имело место подобная мерзость на моей практике. Случалось, уроды в камере голову об стену разбивали, лишь бы подельника не выдать. Уебку и боль по барабану... Сидит на корточках, раскачивается как китайский болванчик, шепчет невесть что, потом вскочит как ошпаренный, и башкой как тараном в стену - бах. Вот, дебилы, мать их...
  Селезень натянуто улыбнулся. А Воронов деловым тоном, как из другой оперы, попросил:
  - Да... из головы вылетело. Петр Сергеевич, пришли в оперпункт сегодня агентурные дела на оставшихся "машковцев", - быстро крепко пожал руку старшего лейтенанта. - Не робей командир, вот и начинается "псовая охота на волков"... Ну, я поехал...
  И поднеся палец к губам, поманил начальника горотдела за собой. В "предбаннике" Воронов тихо произнес:
  - Сергеевич, сегодня в оперативном пункте работал следователь горотдела младший лейтенант Акимов. Следак под протокол допрашивал арестантов, в том числе и Конюхова. Мамлей показался умным мужиком... а вдруг сдуру сболтнул чего лишнего, вот Лошак и взбеленился...
  Селезень оторопел, по опыту знал, как из невинного делают виноватого. Но виду не подал, сдержал эмоции:
  - Ты на что, Сергей Александрович, намекаешь? Санька Акимов парень опытный, не балабол. Уверен... мужик ни за что не подведет...
  - Не говори гоп старлей! В наше время ни в чем нельзя быть уверенным. Да и не собираюсь наговаривать на дельного сотрудника. Сам понимаешь, приехал новый человек, и сразу такая подлянка случилась... А ведь Конюхов в оперпункте больше суток отсидел... Тут не знаешь, что и думать... Так что не ерепенься, разбирать вместе будем. Ну, пока, - еще раз пожал руку Селезня.
  Старший лейтенант смотрел исподлобья, видимо воспринял намек Воронова слишком близко к сердцу.
  - Да остынь, Петр Сергеевич... Чего смотришь как мышь на крупу... Работа такая, пойми, ничего личного, - Сергей понял опасение старшего лейтенанта. - Да, и не стану тебя подставлять! Дыши спокойно Петр Сергеевич...
  Селезень похоже оттаял.
  - Позвоню потом Сергеевич, покумекаем над обстановкой.
  И Воронов поспешно удалился, оставив начальника горотдела в некотором замешательстве.
  
  Глава V.
  Черная эмка с огненной полосой как ошпаренная пронеслась по городскому предместью. Водитель, включив сигнал, промчал вдоль длинной вереницы автомобилей, растянутой по шоссе, в ожидании открытия железнодорожного переезда. Город с северной стороны, отсекая Кречетовку, огибала ветка на областной центр. В цепи машин преобладали запыленные полуторки: открытые с бойцами в тесном кузове, укрытые брезентом с военными грузами, но больше попадалось груженых мешками-чувалами с зерном, мукой, иным рассыпным продуктом, поставляемых областью фронту. Встречались и легковушки, видимо с армейским начальством, также вынужденно стоящие перед закрытым шлагбаумом. В колонне гудеть запрещалось, потому люди с недовольством следили за наглым воронком, манкирующим орудовскими правилами.
  Длинному составу конца не видно. Открытые настежь теплушки с солдатами, замазученные топливные цистерны, платформы с пушками и даже танками - катили на юг, на фронт... Наконец, тяжелогруженые вагоны отгромыхали. Девчушка, дежурная на переезде, вне очереди пропустила торопившуюся эмку.
  И опять вспотевший шофер наддал газу. Промчали мимо вросших в землю пакгаузов, выскочили на большак, выложенный еще до революции булыжником, потом и булыжник кончился, понеслись по мягкой грунтовке. В стороне остался давешний военный аэродром и ряды тополей, ограждающих отроги яблоневого сада.
  Вот и Кречетовка.
  Станция встретила надсадным дыханием своих пропавших мазутом и угольным дымом легких. На северной горке проходил роспуск надвигаемого состава, сновали башмари, раскаленный матюгальник отдавал команды диспетчера. Внизу забитые вагонами пути формирования, гулкими ударами замедлителей и сцепок сообщали об очередном пополнении. Сортировочная горка работала безостановочно: и днем, и ночью - бездонная прорва, эта проклятущая война.
  Расплескав грязные ливневые стоки, набежавшие в дорожный прокол под вершиной горки, машина лихо вырулила к станционным постройкам, окруженным купами берез и тополей.
  Воронова на подъезде к оперативному пункту встретил начальник отделения Свиридов и городской следователь Акимов Александр Федотович. Мужчины определенно нервничали, огорченные случившимся. Да, еще Сергей, едва вылез из машины, в запальчивости накричал на них. Впрочем, и капитана возможно понять...
  - Просрать ключевую фигуру следствия, еще стоит постараться... Что, прикажите дело о халатности завести? Да и допросить с пристрастием, а потом списать Лошака на вас, рахмылей, - и далее гэбэшника понесло цветисто и нецензурно...
  - Дык... не знал... виноват... бе-бе-бе... - повинными голосами набедокуривших пацанов лепетали напарники.
  - Овцы, вот ведь овцы! Вот ведь бедные овечки... - злился Воронов, хотя с горечью осознавал, что в происшедшем ЧП и его немалая вина, в спешке не учел... недооценил врага.
  Сердце Сергея натужно заколотилось, того гляди, перехватит дыхание. Он оперся спиной на крыло автомобиля и поглядел на густые изумрудные купы тополиных крон, высвеченных еще ярким солнцем. В вершине деревьев гулял шаловливый ветерок, перебирал упругие ветви, заставляя листву переливаться и искриться серебристым отливом. Внезапный всплеск воздушного потока, пронизав тополя насквозь, выхватил из трепещущих недр остатки уже облетевшего тополиного пуха, и тот легким облачком вспорхнул, и растворился в бездонном куполе неба.
  А с обеих сторон надрывно, со свистом и лязгом дышали тяжелые распластанные тела северного и южных парков станции. Паровозные гудки под запретом. Но слышались пыхтенье и скрежет непрестанно курсирующих маневровых локомотивов со сцепками вагонов, раздавались вибрирующий гул вытягиваемого состава и торопливый перестук колес проносящихся транзитных поездов, - эта непередаваемая какофония звуков не давала расслабиться, забыть о тяжелых реалиях времени.
  Но мать природа, даже малюсенький клочок, зеленый островочек, зажатый железом и паровозным дымом, вселял в душу столь необходимый покой и надежду на счастливый исход.
  "Чего разошелся некстати... - иронично подумал Воронов. - Посмотри округ, какая благодать, лето, солнышко, ветерок. Неужели забыл, что идет любимый месяц июнь... Природа благоухает, только в июне она так щедра на сочное, чистое, еще не пожухлое великолепие".
  И вспомнились слова Экклезиаста. Член партии с двадцать шестого года, припомнил мудрость библейского пророка: "Что было, то и будет; и что делалось, то и будет делаться, и нет ничего нового под солнцем". И улыбнулся тогда Сергей тщетности личных переживаний, да и собственная жизнь показалась сродни прохладному ветерку, был, и уже нет. "Суета сует, - все суета"...
  Выдохнул застоялый в груди воздух и спокойно выслушал сумбурный рассказ Свиридова.
  Удавленника Лошака обнаружил в три пополудни дневальный Сустретов, который раздавал обеденную пайку. Кормежку из-за непредвиденной запарки задержали на полтора часа. Боец и поднял тревогу. Отделение, как и положено, встало на уши. Акимов и Свиридов пытались по горячим следам провести розыск. И что же тогда имелось...
  Каталажка узлового отделения - это никак не следственный изолятор, не гарнизонная гауптвахта, не милицейское КПЗ, и даже не арестантские камеры узловой военной комендатуры. Ее используют не часто, от случая к случаю, для временного содержания лиц, задержанных по линии госбезопасности. Ну, там... шпионаж, диверсия, вредительство, и то, если таковых фигурантов сняли с поездов или поймали на станции. Потом арестантов быстренько переводят в городской или областной домзак. Шесть подвальных каморок, с коваными дверями, оставил в наследство участок жандармерии Московско-Рязанской дороги в двухэтажном особнячке оперативного пункта. В просторной, похожей на светелку, размещалась допросная комната. Остальные, как и при царском режиме, оснащены откидными нарами и ведрами-парашами, и теперь неизменно служат верой и правдой новой власти.
  Из-за редкого применения "арестантского подвала", охрану там держали не постоянной. Кутузку по обыкновению запирали на амбарный замок, а дневальный присматривал за чистотой у входа и целостностью запора. Караульные выставлялись в исключительных случаях, когда камеры наполнены, чтобы там не передрались из-за харчей или спальных мест. Кормили сидельцев три раза на день, еду доставлял солдат дежурного наряда, порции брали по специальным талонам в ближайшей рабочей столовке. В этот раз из-за диверсантов пришлось усилить охрану, добавили в наряд еще одного бойца, которого в шутку назвали - "караулом". Тот дремал в бытовке или курил у крыльца, ожидая, когда позовут конвоировать или разносить кормежку.
  В ближний, первый отсек посадили Конюхова. Приятеля Лошака из "нумера" напротив - Космыню увезли после полудни, так и не дали свидеться с почерневшей от внезапной беды матерью. Некий участливый доброхот из местных разъяснил бабенке, что сыночек пойдет по расстрельной статье. Несчастная женщина до двух часов дня выла белугой у порога отделения, хотя Тэошники уверяли, что парня, случайно попавшего на цугундер, серьезно не накажут. Шпановатых парней из космыниной группы вчера днем хорошенько попугали, а к вечеру отпустили по домам. На свободные места в остальные кельи поместили задержанных диверсантов. В дальнюю камеру, что с цепными оковами и кандалами запихнули гиганта Мерина.
  Дурная весть об задушенном Лошаке, свалила как снег на голову и привела оперпункт в небывалое замешательство. Такого конфуза на памяти старослужащих Тэошников в отделении еще не случалось. Командиры ринулись в подвал. Картина явилась удручающей. Но прежде, следовало сохранить место происшествия нетронутым, тут уж Акимов знал сыскное дело.
  Немедля объявили сбор наличного состава отделения. Но пока расторопные бойцы рыскали по закоулкам оперативного пункта, стало ясно, что в наличии не будет одного солдата. Причем, именного нынешнего караульного - рядового Пахряева.
  Дежурный по отделению Федоров (дедок из вечных кандидатов на звание), пояснил, заикаясь и даже теряя дар речи, что Виктор (так звали солдата), отпросился у него в два часа дня, сослался на болезнь матери, лежащей с повышенной температурой. Не вдаваясь в подробности, дед отпустил парня и пошел просить у начальника замену. Как и полагается, по форме, доложил младшему лейтенанту. Тот, из-за занятости бумагами, "спустил "полкана" на дежурного", мол, коли такой жалостливый, так карауль теперь сам, нехер задницу отсиживать. На том и порешили...
  К сожалению, уставной дисциплиной отделение не блистало. Все там было как бы по-родственному. Коллектив давно сработанный, людей знали как облупленных, потому и доверяли друг дружке, потому и не придавали никакого значения небольшим дисциплинарным упущениям. Временами случалось, что подменяли назначенных на задание, не ставя в курс начальника. Да и Свиридов по молодости не видел в том серьезного греха, главное, делалась работа исправно, ребята не подводили товарищей. Но, как говорится, жили спокойно до поры, до времени...
  Авральное построение и попытка наскоком провести расследование ничего путного не дали.
  На дневальных и дежурного нажали, но парни клялись и божились, что посторонних в подвал не пускали. Смертоносных орудий, то есть рваного шмотья, в камеру Лошака никто не проносил. Получалось, что нынешний наряд, как говорится, не при делах.... На подозрении остался один Пахряев. К нему домой послали двух оборотистых мужиков на велосипедах. Пришлось произвести досрочную смену караульного состава, благо имелся график дежурств, и нужные бойцы оказались на месте. Дневальных и деда дежурного посадили под замок в тот же подвал.
  Что конкретно узнали... Конюхов сегодня два раза подвергали допросу. С полчаса, до десяти утра, с ним говорил сам Воронов, следователь Акимов допрашивал под протокол с двенадцати до часу. Двери в подвал и камеры открывал караульный Пахряев, солдат же и конвоировал арестантов, кроме Мерина, разумеется. Последним, в четырнадцать часов, живым видел Конюхова опять же боец Сустретов. Который вместе с Пахряевым, обошел подвал, заглянул в оконца камер. Дневальные выслушали жалобы, а то и нещадную брань оголодавших заключенных, - произошла задержка с доставкой кормежки (Лошак тоже негодовал, ругался матерно). Велели арестантам потерпеть, мол, не сдохнете, обещали покормить после трех.
  Так как Пахряев отпросился, а сам старшой не желал быть холуем у арестантов, пришлось Сустретову через час разносить судки с жидкой похлебкой, миски толченой картошки и куски липкого как жмых хлеба. Солдат первым и увидал, что Лошак висит под окошком. Парень бросился будить дежурного. Кандидат на звание Федоров по-стариковски после обеда лег вздремнуть, да и проспал бы, коль ничего не случись, часов до пяти, - ветерана никто из уважения к возрасту не тревожил. А следователь Акимов, после сытной кормежки, велел себя не беспокоить. Младший лейтенант мотивировал тем, что зашился в протоколах, но, по-видимому, тоже закемарил.
  Стали опрашивать диверсантов, тех в суете так толком и не покормили. Дали пищу уже холодной. Мерин и Ерема ни о чем не знали. Только молоденький Тита-Манцырев слышал как из закутка Лошака, минут через двадцать после пересменки дневальных, раздались удары о стену и донесся натужных хрип. Но радист не придал тому значения. Вот, пожалуй, и все...
  Гонцы-велосипедисты обернулись очень быстро. Местный уроженец Виктор Пахряев, проживавший за путями на хуторских выселках, - не найден там. Со слов старушки матери (которая и не думала хворать), сын похлебал щи на скорую руку, сел на велосипед и укатил, наверно опять на службу. Отбыл налегке, даже ничего не взял из харчей, а поесть малый любил. Бегло опросили подвернувшихся под руку соседей, никто ничего не видел. Как сквозь землю провалился...-
  Пахряев, по отзывам бойцов - человек нормальный, сержантами характеризуется положительно, проступков по службе не имел, подозрительных связей на стороне за ним не водилось, - солдат, как солдат. Прошло уже минут сорок как пропажу стали искать. На дом послали ловкого бойца, из старослужащих, - коли Виктор объявится, так тот притащит парня в отделение - живого или мертвого.
  Воронову Свиридов позвонил минут через тридцать после обнаружения трупа, они с Акимовым, растерялись, и конечно засуетились, - дело ведь из ряда вон выходящее.
  В каталажку к удавленнику Сергея сопровождали оба: и начальник узлового отделения, и городской следователь Акимов.
  Полутемный спуск в подвал освещала единственная лампочка в сорок свечей. Чтобы не стукнуться головой о нависший свод, да и не навернуться с крутых, щербатых ступеней, Сергею пришлось пригнуться и продвигаться чуть ли не на ощупь. По обе стороны коридора с облупленными стенами размещались ржавые двери казематов, по виду намертво вросшие в голую кирпичную кладку. Отперев хищно клацающий замок первой камеры, Свиридов с непритворным усилием сдвинул стопудовую "броню" узилища.
  Сергею предстал затхлый, сырой склеп, прямо с картин художников передвижников, не исключено, что в паводки каземат подтоплялся. Да и немудрено, так как здание середины прошлого века основательно вросло в землю.
  Конюхов Василий Игнатович (Лошак - по лагерной кличке) скрюченный, подогнув колени, отрешенно провисал на серых жгутах, привязанных к оконной решетке под потолком камеры.
  - Надеюсь, Федотыч, труп подробно осмотрел...- помолчав, Сергей, добавил. - Андрей, а ты сам присутствовал при осмотре? - выходило уже, что Воронов не доверяет коллеге...
  Акимов достал листок и стал неуверенно зачитывать неразборчивые записки:
  - Фотографии сделал, но проявлю только завтра... - не дождавшись ответной реакции, продолжил скрипучим голосом. - Положение тела вертикальное, характер висения - несвободный...
  И далее пошли специфические характеристики: поза тела, области соприкосновения, положение головы, членорасположение, место фиксации петли и далее положенная протокольная писанина. Потом следователь нерешительно вымолвил:
  - Товарищ капитан госбезопасности, резать петлю без самовольно не решился... поэтому описания одежды и трупных явлений, в смысле локализации трупных пятен, кровоизлияний, да и характеристики петли еще не провел.
  - Делай свое дело младший лейтенант, а я пока покурю, - Воронов, тяжело вздохнув, вышел из камеры, встал в дверном проеме и задымил Беломором. Два вызванных бойца помогли снять труп Лошака, осторожно положили тело на цементный пол. Сергей, скрепя сердце, наблюдал за манипуляциями следователя, внимательно прислушивался к напевному речитативу Акимова. Мамлей Свиридов, присев на отвинченные нары, записывал диктовку, поместив тетрадь на железном столике.
  - Странгуляционная борозда четко очерчена, - труп постепенно разоблачали от одежды, - исподнее белье отсутствует, наличия спермы и кала нет, набухлости полового члена нет.
  Воронов знал, что это необходимые протокольные условности, так что ничего тут не попишешь.
  - Синяков, ссадин, царапин - следов насилия или принуждения нет, - пробубнил Акимов.
  Потом следователь стал делать замеры петли, описывать расстановку предметов в камере. Он отметил отсутствие беспорядка, а именно - наличия следов борьбы или сопротивления, кроме рваного тряпья Конюхова, засунутого в парашу. Детальный осмотр одежды и обыск камеры тоже ничего не дал. Таким образом, не подтверждалось присутствие постороннего человека в камере на момент повешения.
  Окончательный вывод Акимова гласил, что имитации или понуждения к повешению нет. Лошак удавился сам без посторонней помощи.
  Унылый следователь машинально теребил скрутки петли, изготовленной из отодранных швов заношенного белья. И вдруг, Александр Федотович чуть не подпрыгнул, уж так внезапно возбудился.
  - Эврика! - воскликнул он. - Ткань рубахи вдоль швов и кромки петли местами подрезаны. Смотрите, смотрите, товарищ капитан... Сами видали, - режущих предметов, вроде заточки, в камере не обнаружили.
  Воронов подошел и присмотрелся. Да, вроде как вдоль прострочки сделаны надрезы, чтобы легче рвать ткань по швам.
  Акимов продолжил рассуждения.
  - Получается, что Конюхов не сам инициировал повешение. Лошаку передали готовую петлю и ворох рванья. А тот отдал взамен - исподнюю рубаху. Хотели запутать следствие. - Тут Акимов поморщился и почесал затылок, - следователь видимо зарапортовался, уж слишком надуманно получалось.
  - А не проще, - вмешался Воронов, - старику дали нож или какое лезвие, а потом забрали обратно, когда тот подрезал швы...
  - Да, мудрено выходит... Да и кто белым днем провернул такое? - Акимов бессильно развел руками.
  - Младший лейтенант Свиридов... - не сдержал накопившегося негодования Воронов, - ты понял, что попал в вагон некурящих?
  Андрей свесил голову, а как тут не свесишь, ведь он самолично заверял капитана в преданности подчиненных.
  - Андрюха, ведь это ЧП в органах! - Сергей удрученно покачал головой, потом пересохшим горлом выдавил. - Ну-ка, сдать оружие...
  - Есть, сдать оружие... - еле прошептал младший лейтенант и покорно передал револьвер.
  Воронов прокрутил барабан нагана, высыпал патроны в горсть, покачал на вес и медленно втолкнул обратно в обойму.
  - Да, кстати, а почему носишь "пушку" рядового состава, а не командирский ТТ?
  - Да привычней с ним, ловчее выходит, да и надежней...
  - Странно... а я уж думал, чтобы гильзы не выбрасывались. Андрей, подумай над этим и смени личное оружие, даю такой совет, - покачал головой сочувственно. - Ну, брат, наворочал ты дел! - и отрешенно махнул рукой. - Пошли наверх, Федотыч, а мамлей, - Свиридову, - пусть закроет кутузку, - распорядился Воронов, еще размахивая наганом. - Рядовой... - подозвал капитан солдата, - стой у подвала, смотри, чтобы муха не проскочила, - снимая напряжение, пугнул бойца. - А то, враз пойдешь под трибунал.
  И уже на лестнице Сергей поймал себя на том, что уж слишком жестко обошелся с молодым коллегой: "Ну, как с дуба рухнул, ишь, как раскомиссарился..."
  - Андрей, что так и буду наган таскать... забери револьвер. Это тебе урок, скажи спасибо, доброму дяде... Другой бы такого валенка вместе с нарядом под замок посадил.
  - Спасибо, товарищ капитан, - младший лейтенант, почувствовал себя человеком.
  Пока Воронов подымался наверх по истертым ступеням, пока разбирал неразборчивый подчерк Свиридова в листах, исписанных в казематной полутьме, - его преследовали неотступные размышления. В голове Сергея кружили мысли отрывочные, разрозненные, даже пустопорожние, но встречались и дельные соображения. Итак...
  Конюхову намеренно помогли уйти из жизни. Такое решение принял человек, опасавшийся, что Лошак не выдержит и заговорит, выложит подноготную правду о связи с немецкой разведкой, тем самым выдаст с головой агента в Кречетовке. А осведомлен старик, конечно, о многом. Без сомнения блатной знал личность фашистского разведчика, да и не только внешне, наверняка выяснил домашний адрес и место работы. Вероятно, они сотрудничали давно. Когда там дед откинулся с зоны, - года два назад? Срок достаточный...
  Смущает, правда, поведение Лошака на допросах. Пахан держался уверенно, да и как складненько пел. Мог ли урка сам сочинить такие хитроумные ходы, - да нет... Наверняка лошака подготовили к возможному провалу и аресту, причем предусмотрели вероятные варианты развития событий.
  А дед, сам на что рассчитывал, если не полный идиот, зачем тянул время? Ну, возможно надеялся, что агент сделает ноги, и это даст шанс самому Конюхову найти способ вывернуться. Или арестанту протянут руку помощи... Хотя старый сиделец обязан понимать, что пункты пятьдесят восьмой статьи заведомо обнуляют шансы выйти сухим из воды. А если учитывать еще и "расстрельные примы"... Как ни крути, песенка бродяги спета. Наивно с таким зековским багажом считать, что "ослобонят", вытащат из цепких рук чекистов. Ну, уж тогда, чисто по человечески, старикан хотел еще малость пожить. Подышать пусть тюремным, но воздухом, вопреки печальной поговорке, что перед смертью не надышишься... Похоже на то.
  А что фашист? Конюхов сам признался, что не вынесет спецсредств, хотя и громила с виду, но стар и нещадно боится боли. Если станут допрашивать с пристрастием, старый уркаган сразу поплывет... Немец не новичок, разумеет старую истину, что не столько сама пытка, столько страх перед ней сломит каждого человека. И, естественно, фашист не строил иллюзий на счет Лошака, коль дойдет до того. Но вот, что странно, - Конюхов сразу предупредил о своей слабости, как бы опережал ход следствия, спешил... Но, и молчал гад до поры...
  Можно смело предположить, что некто извещал немецкого агента о безмолвии Лошака. Но так не могло бесконечно продолжаться. Рисковать далее не имело смысла. Попади урка в городской отдел, немедля все выложит как миленький, там валандаться не станут. И враг сделал упреждающий ход...
  Теперь Конюхов окоченевший труп, пожалуй, что нет в живых и караульного Пахряева. А пока, только тот боец единственный на подозрении. Да, фашист сработал со знанием дела, - обрубил концы.
  Но ведь немец наверняка знал, что чекисты сразу выйдут на Тэошника предателя и начнут раскручивать связи парня по полной программе. Видимо так, но рассчитывал на фактор инерции в работе органов - быстро не обнаружат... Агент успеет либо сбежать, либо надежно замаскироваться.
  Фашист уже двое суток знает, что им заинтересовалась сама Москва, поскольку Воронов из Главного управления. И отчетливо понимает, - в сложившейся ситуации, исчезновение человека, имеющего постоянную прописку, а значит и конкретную биографию, не пройдет бесследно. Будут разосланы ориентировки, и со временем непременно попадешь в расставленные сети. Ну не станет же агент переходить линию фронта, где, когда шанс выжить - пятьдесят на пятьдесят...
  А значит, немецкому агенту выгодней затаиться, как бы остаться вне подозрений, если умно обыграть ситуацию. Но не исключено и третье, - шпион настолько уверен в собственной неуязвимости, что и пальцем не пошевелит, чтобы прятаться, а уж тем паче бежать... О таком раскладе, местные органы даже думать боятся. Встречались случаи вопиющие, когда враг был столь высокопоставлен, что приходилось решать судьбу такого человека на высшем уровне. Вот почему Синегубов Николай Иванович остановил выбор на Воронове. Кто бы ни стоял за этой дьявольской постановкой, - "Серега не отступит".
  Ну, и еще нарисовалась одна внушающая опасение деталь... Назвать проблемой, язык не поворачивается - чай под Богом ходим... Не исключено, что фашист - человек рисковый и отвязанный, потому надумает устранить самого Воронова, в надежде на оперативную вялость местных органов. Ведь сколько времени шпион живет вне подозрения госбезопасности... А сколько еще сумел бы... если не злодейское убийство Машкова?
  А вот зачем он все-таки надумал не только убить снабженца, поглумиться над трупом и вдобавок сжечь домишко несчастного - вопрос на засыпку... Вот главная ниточка, что ведет к раскрытию дела. Было бы любопытно знать, - посвятил ли немец Конюхова в причину лютой казни, открыл ли старику мотивацию столь дикого решения, или Лошак, проявив пещерную фантазию, сам такое выдумал? По логике - самодеятельность старого зека в корне исключается, немец не позволит отдать себя на волю случая. Таким образом, - Лошак просто передаточное звено.
  У фашиста имелись веские причины для ликвидации Семена. Вражий агент неспроста организовал театральный эффект, подобный грому среди ясного дня. Почему? Зачем убийце трубить о содеянном на всю ивановскую? Для чего устраивать спектакль?
  Следует еще раз потрясти диверсантов, и в особенности Мерина. И опять - закавыка. Гурьев Никита бессердечный исполнитель, палач, такому не по чину знать обстоятельства заказчика. Уж такое правило установлено для наемных убийц или профессиональных катов. Кроме того, Ерема-Лавренев подручный Мерина считал, что старший группы ниже Лошака мастью. Выходит, и уркагану Конюхову не с руки открывать карты чужому человеку, даже если и знал чего...
  Сергей понимал, что нужно правильно сформулировать круг проблем и вопросов, определяющих скорый успех расследования.
  Ход размышление капитана прервал младший лейтенант Свиридов.
  - Сергей Александрович, тут, - Андрей замялся, - тут... милиционеры с линейного пришли. Линейщиков тоже позвал, у них там людей поболе нашего будет, одним словом, подмога.
  В ленинской комнате за допотопным столом, покрытым красным кумачом, поджидали вызванные сотрудники линейной милиции: лейтенант Синицын - здоровенный белобрысый мужик с веснушчатыми кулаками, и два накачанных крепыша - оперативники.
  Воронов вкратце изложил свои недавние соображения, понимая, что в полной мере переварить такую кашу парни быстро не смогут. Потом, сославшись на неотложный звонок, оставил гостей и ушел в кабинет начальника отделения. Капитан обстоятельно сообщил Селезню новые подробности и попросил привлечь городские силы, на случай, если Пахряев соизволит махнуть в город, а оттуда дальше.
  Затем нарочито беспечно, по-свойски, деланным голосом Сергей позвонил Пасвинтерам. К телефону подошла Вероника. У мужчины трепетно забилось сердце, и тут же сладко взыграло на душе. Женщина обрадовалась звонку, ее голос весело щебетал. Сергею страшно хотелось послать любимой воздушный поцелуй в телефонную трубку, да неловко было, еще подслушает кто. Не вдаваясь в отдельные подробности, Воронов кратко известил Веронику, что через часок придет пообедать. Не мог же он сказать, что страшно соскучился, да и стыдно было намекнуть о вожделенной цели приезда, чего доброго, женщина решит, что чекист ищет только интимной близости.
  Вернувшись в красный зал, Сергей, лукаво не мудрствуя, спросил с деланным возбуждением.
  - Ну, что на сей счет считаете товарищи командиры?
  В ответ - гробовое молчанье.
  Настенные корабельные часы над входной дверью показывали пять минут шестого. Дверь резко отворилась, и ввалился запыхавшийся сержант госбезопасности Алтабаев - средних лет рыхловатый нацмен, ходивший в заместителях Свиридова. Доклад сотрудника был краток и не весел.
  Догадка Воронова, насчет удравшего караульного, подтвердилась уж слишком быстро. Тело Пахряева нашли в зарослях кустарника позади хоздвора стройучастка НГЧ, невдалеке валялся и старенький велосипед. Сообщили из пожарной команды, у бойца из пожарного поезда, скрутило живот, вот бедняк и напоролся на труп. Дневального зарезали аккуратно, - одним махом, косой удар слева в подвздошье, без потери крови...
  Воронов подумал, что малый поехал на встречу с агентом, в надежде получить дальнейшие инструкции, и заодно обещанную плату за выполненное дело. Но, как водится в таких случаях, заработал перо в бок. Что тут говорить - незавидная участь продажной твари.
  Без долгих раздумий, Воронов велел следователю Акимову возглавить оперативно-розыскные мероприятия, начав с места обнаружения трупа. Старого чекиста в таких делах учить не надо, следаку бы еще отыскать свидетеля, очевидца, приметившего нечто любопытное в задах стройучастка. Федотовичу в помощь выделили крепыша-милиционера и приставленного сторожить коридор долговязого Тэошника. Второго сержанта послали организовать кинолога с розыскным псом - благо таковой имелся у линейщиков.
  - Да и нам здесь делать нечего, - Сергей резко поднялся со стула, - придется ехать на место. Убит сотрудник транспортного отделения НКВД. Поехали Андрей Владимирович, - Воронов впервые назвал парня по отчеству, - только сделай запись в "судовом журнале"... чтобы потом не придирались. Следом обратился к милиционеру, - Иван Ильич, с нами пойдете...
  - Разумеется, - согласно ответил Синицын.
  Только Алтабаев остался стоять незадействованным. Но настала очередь и сержанта. Воронов оглядел младшего командира с ног до головы, под взглядом начальства тот вытянулся в струнку.
  - Алтабаев остаетесь за старшего.
  Широкоскулое лицо малого приняло строгое выражение.
  - Есть, товарищ капитан, - произнес он бодро, - готов к выполнению задания. - отчеканил, будто сразу готов идти в бой.
  - Проверь наличие бойцов. Собери людей в оперпункте и сообщи о побеге Пахряева. Пусть будут готовы встать под ружье. Жди команды. Да... - Сергей пристально взглянул на молодца, - сильно не разглагольствуй, и никакой паники. Скоро вернемся... Понял?
  - Так точно. Разрешите приступать? - образцовый видно службист сержант Алтабаев.
  Ехать пришлось недалеко. Стройучасток дистанции гражданских сооружений помещался сразу же за дорожным проколом под горкой. Огражденный хлипким дощатым забором, участок представлял собой скопище сараев, облепивших вросшее в землю каменное здание дореволюционной постройки. Захламленная территория истоптана вдоль и поперек - ограда поставлена для видимости, одним словом, полный беспорядок. Народ уже разбежался по домам, рабочий день подошел к концу. Навстречу гостям вышел одинокий стрелок-охранник, который и показал, как пройти к лазу с восточной стороны.
  - Пойди, воруют стройматериал, - поинтересовался Сергей у милиционера Синицына, - видишь, тут проходной двор...
  - Да не без того... хотя по военному времени с этим строго, а вот раньше перли, дай дороги. Как правило, несуны - сами работяги, да и тащат помаленьку, на пропой, - Синицын отстраненно пожал плечами.
  - Да уж, - крякнул Воронов, - рабочий класс выпить не дурак...
  Тропку, начинавшуюся сразу за проломом в заборе, работники стройучастка, видимо проложили к отхожему месту.
  - Ну и гадюшник, - зажав ноздри, возмутился Воронов. - Ха-ха-ха, культура... сопли в нос.
  Невольно пристыженные местные командиры, натужно дыша, проглотили упрек.
  - Федотыч, где спрятался, ау! - шутливо окликнул Сергей следователя.
  - Да тут, рядом... - раздался голос из-за ветвистых кустов, и появился Акимов собственной персоной. - Товарищ капитан, будьте поосторожней, не вляпайтесь, тут живого места нет. Идите за мной, покойник лежит на полянке, - там чисто. Вот босота коммунальная... - самогонку и политуру здесь жрут, конспираторы хреновы, нашли место, чтобы начальство не видало... Кругом засрали территорию...
  Перед ними открылась истоптанная до проплешин лужайка. На боку, поджав ноги под живот, лежал солдатик в застиранной гимнастерке и стоптанных кирзовых сапогах. К стволу худосочной березки прислонился старенький, обшмыганный велосипед. Сразу и не поймешь, - идиллическая картина: выпил человек, а теперь вольготно отдыхает. Но, увы, синюшные щеки и губы солдата указывали, что здесь - труп.
  Вытирая замызганным платком пот со лба, следователь Акимов рассказал о том, что успел сделать. За такой промежуток времени, да и под протокол, конечно, самую малость. Первым делом произвели опознание. Боец Тэошник, разумеется, признал сослуживца. Обыскали содержимое карманов Пахряева - сущая безделица. Привлек внимание пустой дешевый кисет, догадка подтвердилась, - земля у тела и подход с дороги к полянке густо просыпан махоркой.
  - Предусмотрительная сволочь, хотел розыскному псу нюх отбить, - влез в разговор лейтенант милиции. - Да не знает гад, что Джульба в линейном ученый кобель, - небось, и так унюхает.
  Короче, больше ничего путного у Пахряева не обнаружили.
  - Глухо, как в танке, - резюмировал Антипов. - Либо убийца выгреб все под чистую, либо солдат явился с пустыми карманами, не считая курева. В отношении умерщвления - расчетливый, профессиональный удар, редкий урка на такое способен. Что подтверждает ваше предположение, товарищ капитан, - тут замешан агент-нелегал. Орудие убийства, судя по ране, определенно финка, ну, или узкий нож.
  - А велосипед? - поинтересовался Воронов.
  - Да, что велик, лисапедку подняли, валялась рядышком. Думаю, дело обстояло так, Сергей Александрович, - Пахряев во время разговора с неизвестным держал велосипед за руль обоими руками. Потому толком и не сумел среагировать на замах с финкой. Закололи как неповоротливую свинью. Да и удар с левой стороны. Похоже, сходится... Пахряев правша, велосипед держал по правому боку.
  - Ну, а что еще раскопали? - не отставал Воронов.
  - Поверхностный осмотр места происшествия больше ничего не дал. Следы пребывания второго человека зачищены до основания. Повторяю, работал профессионал, - Акимов почесал затылок. - Ребята вокруг шукают, но пока не нашли ни одного мало-мальского свидетеля. Люди кругом как вымери. Считаю, товарищ капитан, лучше опрашивать работников стройучастка, бойца прикончили в рабочее время. Найдется такой, кто видел нечто любопытное... Но одному тут не справиться, сами понимаете, помощь нужна.
  - Иван Ильич, давай уж подключайся.
  - Задание понял, товарищ капитан, да в "линейке" только один дознаватель и остался, можно еще участкового припрягу, - попросил лейтенант Синицын.
  - Добро, забирай Филишина.
  Тут раздвинулись кусты, и на поляне появились два милиционера, давешний крепыш-оперативник и пожилой усач, державший на поводу здоровенного кобеля - немецкую овчарку зонарного серого-коричневого окраса (Воронов разбирался в кинологии). Пес умными глазами осмотрел присутствующих, и еле скульнул, уставясь на мертвеца.
  - Приступайте, - велел Воронов.
  Пожилой кинолог, что пошептал псу в поднятое торчком ухо, потом, как бы для присутствующих, скомандовал: "Джульбарс, след!", - и подвел к трупу.
  Кобель принюхался, не наклоняя башки, прорычал, оскалив пасть, обнажая большие желтые клыки. Обошел вокруг тела солдата, поднял голову на кинолога, отрывисто подвыл пару раз, и сильно натянул поводок. Затем, опустив хвост, резко устремился по тропе к выходу на дорогу. Пес наращивал темп, старичок уже не поспевал за ним. Воронов и остальные тоже двинулись по тропе следом. Миновав заросли кустарника, вышли на проезжую дорогу, один конец которой вел к сортировочной горке, другой на магистральный большак. Поравнявшись с дорожным полотном, овчарка задержалась на месте, оглянулась назад, и вдруг стала делать круги. Кинолог тормознул пса, придержав за ошейник. Понятно - кобель потерял след. Джульбарс сел на задние лапы и преданно уставился на Воронова, сообразив, кто тут главный. Сергей подошел к розыскному псу, стараясь приветливым видом выразить свою признательность.
  - Молодчага Джульба! - произнес капитан и по-дружески потрепал псину по холке.
  Тот позволил себя тронуть чужому человеку и даже преданно тявкнул. Сергей прошелся туда и обратно по дороге, внимательно вглядываясь в проезжую часть. Потом громко объявил:
  - Гаденыш думал скрыться, не выйдет! Судя по следам протектора - мотоцикл "Ленинград триста" или седьмой ижак. Люксусу тут неоткуда взяться, - к лейтенанту Спицину. - Правильно мыслю, милиция?
  - Да, верно. Правда, наличествует один "ДКВ-Люксус-300", да и то, у железнодорожной милиции на балансе. Вдобавок сломан, поршня полетели...
  - Федотыч, чего застыл... фоткай, фоткай... - протектор пока четко виден, - потерев руки, довольный Воронов весело добавил. - Ну, теперь попался гад! - и стал показывать следователю, теребящему фотоаппарат, на отчетливые отпечатки колес мотоцикла.
  - Товарищ капитан, - смущенно подал голос младший лейтенант Свиридов, - по указам о реквизиции транспортных средств у жителей Кречетовки нет мотоциклов, забрали драндулеты подчистую.
  - А на предприятиях узла, что тоже нет? - парировал Сергей и подошел к стоящим в сторонке командирам.
  - В хозединицах числится пять штук, - мамлей задумался. - И еще, два в линейке, - Спицину, - у тебя, товарищ лейтенант. Два в комендатуре, один в моем распоряжении...
  - Тяжелые, с коляской сразу отбрось, - Воронов облизал губы, - а в окрестных колхозах, в МТС... ты, Андрюха, о них не забывай...
  - Фу, а ведь верно. Да и с города запросто сюда подскакать, тут запутаться можно...
  - Сделаем так Андрей, - Воронов задумался на мгновение, - к вечеру, часикам к семи подготовь список мотоциклеток без люлек по городу и району, - после маленькой заминки. - Позвони орудовцам, у них занесены в картотеке. Да, и еще... Пошли людей, кто посмекалистей, пусть вывернут дом Пахряева наизнанку. Надеюсь, сообразят, что требуется искать... Ну, должны же быть хоть какие-то зацепки. Что сам думаешь, младший лейтенант, а?
  - Дык, что сказать Сергей Александрович... Жопа получается, одним словом. Да и я обосрался по полной программе. Черт знает, что здесь предположить...
  - Ну, ты, парень, не спеши, - Воронов по-отечески улыбнулся. - Пахряев, когда отпрашивался, уже понимал, что подставляет себя, крепко подводит. Но, однако, успел смотаться домой, пообщался с матерью, наверняка сытно пожрал. Посмотри, как уверенно вел себя, не мельтешил, не паниковал. Потом отправился на назначенную встречу, место знал заранее, - оговоренное место. Предположим, что караульный не балбес, понимал, с кем имеет дело, но не забздел, не подстраховался. Получается - не опасался за свою шкуру... Думал, обойдется, или считал, что сладит с агентом запросто. Вот так, а на что дурак дальше рассчитывал, непонятно. Ведь спохватятся его (да и опомнились мигом), а на "лисапедке" далеко не уедешь... - Сергей чуть задумался. - Сделаем вольное допущение, что немец прибудет на мотоцикле, заранее обещал увести прочь, - и тотчас уточнил. - А куда девать велосипед, в кустах бросить, - стопудовая улика. Не складывается...
  Внезапно до Воронова дошло, что младшего лейтенанта гнетут проблемы вовсе другого свойства. Сергей явственно уловил невнимательность Свиридова, да и побитый вид парня не остался без внимания.
  - Что не так Андрей, не слушаешь меня?
  - Товарищ капитан, а что со мной будет? Арестуете, под трибунал отдадите...
  - А как считаешь? - безобидно засмеялся Воронов. Но не стал глумиться над растерянным гэбэшником, по-доброму улыбнулся. - Да не ссы мамлей, коль не виноват, ничего не будет, - отстараю. Чай не ты кадры формировал. Ну, бдительность притупил, ясно - по головке не погладят. Ладно, обойдется... Вот бы шпиона найти, тогда потери спишут. А может, и наградят даже...
  Свиридов ощутимо повеселел.
  Воронов же, сделав шаг к милиционеру, любопытно напрягшему слух, попросил:
  - Лейтенант, будь другом, доставь в оперпункт часикам к семи пятерых субчиков, дай бог памяти: Еланцева, Фрезера, Гусельникова, Руди и Полищука. Хочу, познакомимся с ними поближе. Пришла пора прощупать фигурантов на вшивость, - повернулся к Тэошнику. - Андрей черкани милиции - кто такие и домашние адреса.
  Но Синицын опередил потянувшегося за бумагой Свиридова.
  - Не надо, товарищ младший лейтенант, и так субчиков знаю. Только подожди минутку, у себя запишу фамилии, - и достал из кожаного подсумка ученическую тетрадку и карандаш.
  - Лейтенант, если что не сложится, звони в комендатуру за помощью, сошлись тогда на капитана Воронова, - и Сергей задумчиво полез за Беломором. Закурил. И попыхивая папиросой, заключил. - А я пока, мужики, сгоняю пожрать, "с утра не обедал", - засмеялся в полный голос, и уже серьезно. - Да и одежку сменю, пропотел насквозь, аж взопрел. Коли что, Андрей, - ищи у аптекаря.
  Капитан не отдавал себе отчета, для чего, именно теперь, потребовался суконный гебешный мундир. Отнюдь не ради форса, возможно, Воронов на уровне подсознания понял, что хватит партизанить, пора все поставить на законные места. И еще, одна лукавая потаенная мыслишка свербела в мозгу - уж очень хотелось увидеть Веронику, вдохнуть запах любимой, прикоснуться к нежной коже рук, щечек, шейки.
  Сергей внезапно осознал, что как желторотый пацан постоянно думает о Веронике. И не по-детски умиленно размышляет, - удивительный образ женщины неотступно засел в голове, прочно угнездился там, стал частью его эго. Мужчина понимал с опасением, на то у него имелся плачевный опыт (и немалый причем), что определенно влюбился в эту белокурую еврейскую женщину. Но еще толком нельзя понять, - позывы ли "голодной" плоти движут им, или возвышенные и серьезные чувства.
  Да мало кто нравился Воронову, а он им... Вереница дамочек всяких сословий: от глянцевых московских кокеток, до скромных станционных тружениц сохла по бравому капитану. А раньше, когда приходилось напяливать чужую личину, ложе Сергея разделяли и гордые паненки, и строгие доньи, а случалось и худенькая молочница, или пышненькая горничная в отеле. Да нет, мужчина не был ловеласом, падким на каждую юбку, но и скромником монашком не считался. Одним словом, Воронов боевой парень, холостяк, этим, пожалуй, все и сказано.
  По дороге к эмке, путь до ворот стройучастка мысли Сергея заняли недавние страхи мамлея Свиридова. Относительно судьбы Андрея Воронов абсолютно спокоен. Дураку ясно, что парень никакой не фашистский наймит, и уж тем более не вражеский агент. Насчет происшедшей бяки в отделении - вина начальника оперпункта минимальна, впрочем, подобные глупые накладки, а случается и серьезные проколы, неминуемы в муторной профессии чекиста. Иногда нельзя не то что соломки постелить, а даже проблематично предугадать опасность, - вот какая получается петрушка... А что взять с молодого пацанчика двадцати двух лет, тут и сорокалетний дядя вряд ли сумеет вырулить. Контингент узлового ТО сформирован не с бора по сосенке, не самотеком... Да и люди годами знают друг дружку, семейные обитают поблизости, на службе столуются, спят вместе, - а вон как вышло... Нашлась-таки подлая душонка, уж как там Пахряева подцепил фашист - одному богу известно, но предал, продал стервец и Родину и товарищей.
  Полуденная липкая жара спала. На небе появились сизые облачка, предвестники перемены погоды. С окрестных раскидистых тополей усеянных гроздьями грачиных гнезд, донесся разноголосый грай, - "железка" даже в тяжелые времена надежный источник прокорма птичьего племени. Вот и сейчас кучки черных стай слетались к гнездовьям, кружили с прицелом - куда опуститься, выбрав место, чинно, по одному рассаживались по ветвям. Воронов в шутку позавидовал грачам - птичий день подходил к концу.
  Хотя водитель раскрыл настежь дверцы эмки, вентилируя салон, - железная скорлупа легковички чуть не расплавилась. Раскаленный кожемит сиденья даже взбодрил расслабленное тело капитана. Отстраненные мысли испарились, Сергей велел ехать на третью Кречетовку, в аптеку.
  Машина, раскачиваясь, выехала на булыжное шоссе. Дорога, обсаженная старинными тополями и липами, образовывала тенистый коридор. Прохладный ветерок, пробегавший вдоль него, привел пассажира в благостное состояние: хоть на чуточку, а довелось вырваться из давящей атмосферы следствия. Передых...
  
  Дверь аптекарской квартиры открыла сама Вероника. Ее глаза лучились счастьем, женщина собиралась радостно броситься Сергею на шею. Воронов предвосхитил страстный порыв, взяв нежно за руку (что за нежная и маленькая ручка у нее), и закрыл за собой входную дверь.
  И уже потом, не таясь, прикоснулся губами к влажным полуоткрытым устам любимой, дотронулся и унесся в нирвану. Он еще ни разу в жизни не испытывал, что поцелуи так сладки и трепетны. Конечно, любовные прелюдии не обходились без лобзаний, но им отводилась чисто формальная, механическая роль, как обязательный атрибут амурных отношений мужчины и женщины. Подчас заходило слишком далеко, благо наставниц французского поцелуя и других эротических изысков у него было предостаточно. Но прежде Сергей лицедействовал сообразно имевшим место обстоятельствам, изображая из себя влюбленного: наивного ли, опытного или уже пресыщенного. Воронову шла роль дамского угодника, он даже шутил в узком кругу, что, будучи нелегалом, мог бы безбедно просуществовать, избрав стезю альфонса. Короче, всякое случалось, имелось только одно непременное условие - трезво контролировать свои действия.
  Сергей полуобнял Веронику, мягкая талия женщины податливо приняла страждущую ладонь. В окружающем сладостном забытьи влюбленная парочка проследовала в комнаты. Капитана ничуть не смущало возможное присутствие посторонних в помещении - вдруг отец или сын наблюдают их объятья. Возлюбленные отстранились от всех, в яви были только он и она.
  Веронику тоже накрыла трепетная волна безразличного умиротворения. Молодка также пребывала на необитаемом острове - в целом мире они двое.
  Время застыло для них, только лучащиеся счастьем глаза напротив, только осязание влажного шелка губ, выступали мерилом смысла бытия.
  Но вот гипнотическое забытье стало отступать. Чтобы продлить изведанную негу, усилить полноту наполнявших чувств, Сергей нежно погладил женщину по гибкому стану, по воздушно-упругим бедрам. И внезапно кольнула дразнящая мысль, что Вероника без нижнего белья, резинка трусиков не угадывалась за шелковым халатом. Помимо воли похотливо заныло в чреслах, в подсознании пронеслось - стоит ли уступить позыву плоти или, взяв себя в руки, твердо проигнорировать желание. В нарочито вялой нерешительности Сергей сообщил любимой, что пришел лишь для того, чтобы переодеться и чуток перекусить на скорую руку.
  Вероника мгновенно отшатнулась, казалось, нависшая проза жизни оскорбила ее естество. Еще мгновение и райская идиллия сменится тусклыми буднями. Но этого не произошло, метаморфоза произошла удивительная. Молодка вскипела, былое умиление на глазах преобразилось в неистовую страсть.
  - Так ешь меня, ешь меня всю! - Вероника как разнузданная вакханка, резко распахнув халат, выпустила наружу пышные тити. Розовые набухшие соски в лакомых блюдцах ареол заворожили Сергея. Он как слепой котенок, движимый инстинктом к сосцам матери, не отдавая себе отчета, взялся страстно лобызать груди любимой, пахнущие липовым медом и парным молоком. Слегка покусывая назревшие, источающие сок бутоны, ощущая губами пупырышки их бархатистого ложа, мужчина впал в состоянии между сном и явью, когда будто ничего нет. Вероника же откинула голову назад и безвольно обвисла на его руках. Страстная, ненасытная улыбка овладела ее полуоткрытыми устами, готовыми издать вопль страсти, но онемевшая от недостатка жизненных сил, женщина тоже была как бы в полусне.
  Так, что ему оставалось... В наступивший отлив шальной пылкости Сергей бережно подхватил женщину на руки и отнес в спальню, осторожно положил на кровать, поверх покрывала. Пестрый китайский халатик распахнулся настежь, открыв нестерпимо влекущее чувственное тело хозяйки. Сергей как полоумный встал пред кроватью на колени и взялся покрывать поцелуями груди, живот, лобок любимой. Молодка, истекая любовными соками, слабо постанывала в блаженной истоме, потворствуя мужчине делать с собой всяческие безрассудные глупости.
  Но вдруг как раненная птица встрепенулась, с силой перевернула Сергея на спину и принялась быстро стаскивать потную гимнастерку и галифе. Он подчинился, сгибал руки и ноги, поворачивался набок и, наконец, позволил раздеть себя догола. И вот теперь увидав любимого обнаженным, а главное, откровенно восставшее мужское достоинство, Вероника с горячностью стала осыпать поцелуями торс, а потом, потеряв всякий стыд, приникла к уду мужчины. Сергей блаженствовал как никогда. Но молодке было мало, ее всю трясло, отстранившись, дико утерев уста пятерней, она словно дева-амазонка взгромоздилась на него верхом, оседлала его бедра. Соитие было жарким и бурным, такой бешеной скачки Сергею испытывать, давно не доводилось. Когда женщина прогибалась к нему, тяжелые груди били его по щекам, когда откидывалась на спину, его глаза устремлялись в звездную бездну.
  Потом, схватив охапку перепачканных простыней, Вероника голышом унесла белье в ванную. Чуток помедлив, обнаженный Сергей прошествовал следом, не отрывая глаз от любимой. Вероника была божественна. Они опять начали целоваться и бесстыдно ласкать друг друга. Но любовникам хотелось большего. Вероника опустилась на колени и помогла Сергею стать во всеоружии. И опять любовь их была сладка и безоглядна. И ванная комната обратилась в океан любви, и они оба, подобно Венере Боттичелли, как вновь рожденные, вышли счастливыми и обновленными из "бурлящей пены морской".
  Но проза жизни неминуема. Надев одежды, влюбленные вновь стали обычными людьми, а не небожителями. Вероника принялась разогревать на керогазе нехитрое кушанье. Сергей, достав из вещмешка тушенку и банку рыбных консервов, вспорол жестянки раскладным ножом, мясо вывалил в варево, рыбный деликатес в подвернувшуюся тарелку. Пока Воронов хлебал суп с тушенкой, Вероника принесла подогретый гарнир, картофельное пюре и стакан молока. Молока Сергей не стал, запил еду обычной кипяченой водой из графина, так он делал всегда, не из отсутствия воспитания, а по сложившейся холостяцкой привычке.
  Пока капитан обедал, Вероника нагрела на приглушенном керогазе утюжок и стала гладить слежалый мундир. Женщину ничуть не смутили три "шпалы" в петлицах, она как данность приняла, что возлюбленный не младший офицер, не тот калибр, не та стать у него - ее Сережи. А он любовался своей Никой, своей обворожительной Победительницей. Он и она были счастливы, ну, совсем почти счастливы, если бы не подлая стерва - Война.
  Дождавшись вызванного водителя, возлюбленные простились до вечера, а возможно и до следующего утра, а там, как говорят: "Человек предполагает, а Бог располагает".
  Легкий душой и телом как пуховое перышко, в ладно отглаженном Вероникой френче, Сергшей поспешил в оперативное отделение. Шофер должно чуток подремал в оперативном пункте, выглядел свежо. С настороженной ухмылкой водитель оглядел Воронова, определенно сообразил нечто предосудительное, но догадку озвучивать побоялся.
  Всю дорогу Сергей думал о Веронике: "Вот на самом деле - не знаешь, где найдёшь, где потеряешь...". Раньше Сергей ни за что не подумал бы, что влюбится в провинциальную еврейку. Да, это так - втюхался по уши. Случались у него еврейки в любовницах, не много, но попадались. И что странно, женщины как правило, интеллигентные, начитанные, и честно признаться - злоебучие. Неужели иудейки так охочи до русских мужиков... С первого взгляда - Вероника наподобие таких... Забавно. Да, но его Ника другим ни чета. Во-первых - красавица, во-вторых - славянская внешность, в-третьих, здесь, видимо родство душ. Женщина сразу, стоило только увидеть, запала Сергею в сердце.
  
  Воронова поджидал младший лейтенант Свиридов, который нервно вскочил и, не зная, что сказать, закружил по кабинету. Парень издергался - полдня на нервах... Сергею понятна тревожность Андрея, похлопал его по плечу, успокаивая:
  - Не дрейфь мамлей, прорвемся... Ну, как - привели подозреваемых итээровцев?
  - Доставили четверых. Фрезер, Гусельников, Полищук, Еланцев сидят в дежурке. Руди сегодня в области, но прораба привезут, уже договорился... А список легких мотоциклов на стол, под стекло положил, товарищ капитан.
  - Молодца лейтенант! Давай, заводи по одному.
  - Сергей Александрович, тут два раза звонил начальник областного управления Кулешов.
  - Ну, давай, соединяй с ним.
  Пока Свиридов объяснялся с телефонистками на коммутаторе, Воронов просмотрел справку из ОРУДа.
  Перечень обширный, такой на взлет не проработать. В списке фигурировали: легкие серпуховские МЛ-З - шесть единиц; питерские Л-300 - аж девять штук; ижаки, начиная с пятой, кончая девятой моделями - одиннадцать на ходу; заканчивали список тяжелые двухместные таганрогские ТИЗы и подольские ПМЗ А-750 - числом пять штук. Итого: тридцать один мотоцикл на балансах, начиная от городских и районных комитетов и советов, завершая МТС и колхозами. В одной Кречетове числилось пять легких моделей.
  "Да, сами тут закопаемся до второго пришествия. Попрошу-ка Селезня, пусть орудовцы пошерстят, у них ловчей получится..." - подумал Сергей.
  Наконец Свиридов созвонился. Воронов взял трубку:
  - Здорово, еще раз, Семен Ефимович. Извини, что заставил ждать, отсутствовал... Понимаешь, закавыка вышла с задержанным уркой, придушили паразита...
  - Да знаю, Сергей Александрович, уже Селезень сообщил...
  - Пардон Семен, да ни хрена ты не знаешь. Здесь нарисовался второй труп, а конкретно сотрудник узлового отделения - боец Пахряев. Этот кадр на сей момент - главный подозреваемый, очевидно состоял на связи Лошака и немецкого агента. Солдат до беспамятства настращал Конюхова, и чтобы тому избежать ужасной расправы, подсказал правильный выход, да и удавка - его работа. Жаль не успели, этот хрен сбежал с оперпункта сразу же после смерти старика-уркагана, наврал дежурному о немочи матери, тот и отпустил... Нашли подонка зарезанного в станционных посадках. Предполагаю, - пошел на встречу с агентом. А тот грохнул дурака, и теперь ищи ветра в поле...
  - Вот беда, такому не позавидовать Сергей Александрович... Прямо детективный роман, какой получается... Да... собственно, и не по тому звонил. С тебя, брат, причитается...
  - Было бы за что, а за мной не заржавеет...
  - Будто не в курсах Сергей Александрович... От души поздравляю!
  - Ты о чем, Семен Ефимович?
  - А то не знаешь, хитрюга!
  - Ну, давай, колись, не томи душу.
  - Правительственная телеграмма... Тебе присвоено очередное звание майора госбезопасности. Ромбик сегодня нарочным доставят. Поздравляю товарищ майор!
  - Да, дела... не ожидал что так скоро. Хо-хо-хо... А ты и ромбики приготовил? Ну, спасибо, брат.
  - Еще не закончил... Звонил по ВЧ Мамулов. Нарком велел сворачиваться. Дает на завершение дела одни сутки. Отсчет с ноля-ноль-ноль. Выходит у тебя осталось меньше тридцати часов. Успеешь управиться?
  - Тьфу... - Сергей непроизвольно выругался. - Дык, теперь только сама операция и начинается.
  - Надо найти агента в положенный срок. Сам знаешь, товарищ майор, - Нарком!
  - Понимаю Семен Ефимович. Ну, давай сам приезжай завтра, обсудим ситуацию, а бог даст, заодно и обмоем мой ромбик.
  - Понял Сергей Александрович.
  - Ну, покеда... - Воронов медленно положил трубку.
  Свиридов настороженно смотрел на Воронова, наблюдая метаморфозы физиономии начальника.
  - Что там товарищ капитан? Арестовывать меня будут...
  - Вот заладил, Андрюха... Кто о чем, а голый - о бане. Видишь ли, тут такие дела... Выходит, что я теперь майор.
  - Поздравляю товарищ капитан. Ой, запутался, - Андрей разом покраснел как девушка. - Извиняюсь товарищ майор. Поздравляю с новым званием! - и не знал, уместно ли протянуть руку с поздравлением.
  - Да, ладно, чего стесняешься, - и Сергей сам пожал руку младшего лейтенанта.
  Воронову стало понятно, почему Берия не стал тянуть с присвоением звания и вызывает срочно в Москву. Видимо Дальний Восток для Лаврентия Павловича в большем приоритете, нежели немецкий шпион на узловой станции. Но однако же сутки дал...
  Перед мысленным взором Сергея, как кадры кинопленки проскользнули годы чекистской опалы, начиная с того зловещего дня 15 декабря 1938, когда насмерть разбился Валерий Павлович Чкалов. "Вот так... комбриг Чкалов, наконец, и сравнялись мы рангами. Да уж, теперь Серега будь здоров начальник...", - и Воронов натянуто ухмыльнулся.
  Сергей внутренне чувствовал, что Лаврентий не питает к нему любви, майорский ромбик лишь лукавый аванс, а чем этот задаток дальше обернется, известно только одному Богу. Впрочем, для самолюбия приятная новость. Сам он (чего уж тут юлить) который год с потаенной надеждой ожидал очередного звания. Как застоялому коню, Воронову не терпелось новой, с большим размахом, увлекательной работы. Однако грех обижаться... в принципе сильно не обижали, хотя карьера складывалось и не так гладко. А ведь могли запросто сослать на периферию - в тьмутаракань, или, не разбираясь, как врага народа превратить в лагерную пыль.
  А как поступить в этот раз, чтобы получилось по пословице: "И волки сыты и овцы целы"... Сергей давно знал закулису чекистской работы. Как Понтий Пилат умыть руки и подвести под "молох" всех подозреваемых, горемычные ведь подпишут на себя даже липовые показания, а потом донесут и на соседа. Только - это не его метод. Итак, осталось чуть больше суток... Отсчет времени пошел. Воронов взглянул на ручные "Кировские" (год назад отладили - дай дороги), - часовая стрелка придвинулась к восьми вечера.
  И тут бешено затрезвонил полевой телефон.
  " Чистая вертушка..." - подумал Воронов.
  Свиридов махом взял трубку. Лицо парня разом вытянулось от удивления. Начальник оперпункта встал чуть не по стойке смирно.
  - Слушаю, Николай Иванович, - Андрей затаил дыхание. - На месте... - и протянул трубку. - Вас, товарищ майор, сам старший майор Синегубов.
  - Здравие желаю, Николай Иванович, - буднично начал Воронов, но договорить не успел...
  - Сергей, ну что же ты молчал... - послышалось с треском и свистом, - подлец этакий! Я ведь ничего не знал... не послал бы в Кречетовку. Уж пожалей, не ругай старика, - больше никого не было.
  - Товарищ старший майор, приказано никому не сообщать.
  - Понимаю Сережа. Как обстановка?
  - Воронов кратко доложил начальнику Главного управления.
  - Немедленно высылаю подкрепление - Юркова и Гаврюхина.
  - Да-а... - от неожиданности Сергей запнулся. - Пусть мужики едут, с бригадой сподручней... в одиночку тут раскручивать и раскручивать. - Сглотнув комок в горле, продолжил - Просил начальника областного управления подсобить, тот обещался помочь... - Задумавшись на секунду, озадаченно произнес, - Нарком крут, коли закопошусь, то пиши - пропало... - И выдохнул, завершая, - да уж, колесо завертелось...
  - Ну, давай, Серега... коли что звони, все карты тебе в руки.
  - Будет сделано, товарищ старший майор!
  - Ох, заболтался, из головы вылетело... Поздравляю, Сергей Александрович с новым званием, желаю героических успехов на новом посту.
  - Спасибо Николай Иванович на добром слове! Буду стараться.
  - Вот и забирают первосортные кадры... жаль, брат, расставаться. Но, как говорят, - наверху видней. Ну, пока... Отбой. - Зуммер запищал и щелкнул.
  - Обещал, - пояснил изумленному Свиридову, - двух лейтенантов на подмогу прислать. Но мы, Андрей, будем сами разбираться до приезда гостей из Москвы. Веди граждан итээр поодиночке.
  Первым конвойный ввел Фрезера, не пожилого еще курчавого мужчину, яркой еврейской внешности. Тот опасливо огляделся и сложил руки внизу живота, верно смиряясь с предстоящей экзекуцией.
  - Проходите, Марк Осипович, присаживайтесь. Пришлось изучить ваше личное дело. Вероятно, серьезно хвораете, потому и не мобилизовали, а какая болезнь? - Воронов тянул резину, присматриваясь к приемщику перегруза станции.
  - Врачи признали позвоночные грыжи, "профрузии" шейного и пояснично-крестцового отдела, плоскостопие, близорукость и ряд других несовместных с призывом в армию болезней.
  - Наверное, хотели сказать - "протрузии"?
  - Да, спешил... оговорился.
  - Угу, понятненько...
  - Немецким владеете? Серьезно спрашиваю.
  - Да так... чуть-чуть, как и каждый поживший на свете еврей.
  - Понятно. Ходить вокруг да около не стану. Гражданин Фрезер, вы подозреваетесь в сотрудничестве с германской разведкой. Что на сей счет скажете?
  - Как можно товарищ старший баталь... - поправил себя, - товарищ полковник, да ни каким боком, да всяк скажет, что Марк Фрезер честный советский человек.
  - Для сведения скажу, что я не батальонный комиссар, не полковник, а капитан госбезопасности. Итак, Марк Осипович, в мае этого года вы оказались в Крыму. Где и зачем?
  - Лечился в доме отдыха "Алушта", по санаторно-курортной путевке, с пятого по двадцать пятое мая.
  - Андрей, фиксируй показания гражданина.
  - Сей момент, - Свиридов придвинул листы писчей бумаги.
  - Назовите фамилии, имена, отчества и контактные сведения граждан, с кем имели отношения в здравнице и за пределами оной, и подробней, пожалуйста.
  Фрезер даже вспотел, припоминая крымских знакомых, которых насчиталось с десяток.
  - Добро. Кто из них интересовался спецификой работы на станции Кречетовка?
  - Да в особенности мине никто не расспрашивал. Таки общие разговоры: судачили о семье и детях, жаловались на начальство, на бытовые условия, ну, и болтали о прочей ерунде.
  - Заостряю вопрос. Проявлял ли кто интерес к производственно-техническим характеристикам станции.
  - Да не... то что Кречетовка узловая станции, таки железнодорожники знали, а остальным без надобности....
  - Ясно. А тогда зачем вас интересуют подробности формирования поездов на станции. В деле, - Сергей указал пальцем на картонную папку, - зафиксированы свидетельские показания...
  - Таки, мине по работе требовалось.
  - Вот выписка из должностных обязанностей - вопрос о формировании грузовых составов не входит в компетенцию приемщика на перегрузе.
  - Не знаю, может, когда и спрашивал о поездных составах... не помню. Да и зачем мине башку белибердой засорять?
  - Так потому и выясняю, - для чего, с какой целью... и для кого?
  Фрезер достал платок и стал обтирать взмокшие щеки и лоб.
  - Не было у мине никакого умысла. Я шо, с мозгами поссорился... Трепались, возможно, да и мало ли чего говорят по ходу досужей болтовни.
  - Ну, коли так, то напомню, что болтун - находка для шпиона! Вызвали вас сюда по серьезному вопросу. Вижу - на откровенность не идете, потому задерживаетесь. Следственное дело предается в спецотдел НКВД. Надеюсь, что понимаете, - цацкаться не станут, зона прифронтовая... - Воронов кашлянул и сделал строгое выражение лица. - Марк Осипович, если хочешь что сказать, говори без утайки, не испытывай чужое терпение. - И Воронов открыл придержанную карту: - Кто у тебя интересовался работой перегруза? Итак, гражданин, слушаю внимательно...
  - Ну, тогда пропал... - плаксиво выдавил Фрезер.
  - Смелей!
  - Хочу честно сказать, - чуть не до шепота понизил голос еврей. - Таки выспрашивал мине один инженер из ТЧ: шо, да куда, сколько и почему... - хитрый человек, легонечко подводил разговор, чтобы выведать у мине о товарных поездах.
  - Кто такой?
  - Ширяев Роман Денисович, инженер паровозного депо.
  - А что ты сообщал инженеру, конкретней, говори.
  - Я рассказывал только о перегрузе. Ну, как часто случается бой, сколько по времени перегружают вагоны, как доукомплектовывают... Да мало ли чего случается, иной раз пульман в лепешку раздавит...
  - Маршруты отправлений тоже называл... - подытожил Воронов.
  - Ну, может и ляпнул когда.
  - А почему откровенничал? Ты же еврей, умный человек, неужели не догадывался, куда Ширяев клонит?
  - Да невдомек... по-приятельски общались. Да не так уж подробно и выспрашивал. Инженер ссылался на проблемы в самом депо. Мол, растет износ паровозов, нет запчастей, ремонтников забрали на фронт, в поездных бригадах уже женщины... Одним словом, - гробят паровозики. А Ширяев якобы за это отвечает, приходится голову ломать, разруливать эти ситуации. Я-то думал, - правда, человеку по работе нужно, для пользы дела.
  - Инженер проставлялся за такую откровенность или как там называется?
  - Не понял...
  - Платил деньгами, продуктами, еще какие подношения или услуги делал...
  - Да боже паси, так поболтаем и разошлись.
  "Ну и дурак же Фрезер, получит теперь на полную катушку, - безмозглый еврей", - без лишних эмоций подумал Воронов.
  - Теперь стало ясно гражданин Фрезер... Придется тебя арестовать за пособничество врагу. Будет произведен обыск. Пойдет следствие. При наличии отягчающих обстоятельств, - судьба будет не завидной. Более не задерживаю. Андрей в камеру его.
  - Товарищ капитан госбезопасности, я же рассказал как на духу...
  - Гражданин капитан... - назидательным тоном поправил Сергей. - Вляпался ты, Фрезер, хуже некуда. Послушай совет, не вздумай юлить перед следователем. Расскажешь тому со нужными подробностями и деталями. А пока есть время освежить память... - оглядев удрученного приемщика, Воронов заметил. - Естественно, буду следить, как продвигается дело. Надеюсь, Марк, на твою сознательность, - и махнул рукой Свиридову. - Увести...
  Фрезер заплакал. Вызванный конвойный встряхнул бессильно поникшего мужчину и чуть ли не за шиворот выволок из кабинета.
  - Итак, - подвел итог Воронов, - с этим жидком проволынил минут сорок, так дальше не пойдет. Ну-ка Андрей - срочно найди подноготную на Ширяева Романа Денисовича. Кадра в розыск, подключай и милицию и комендатуру. Если Ширяев немецкий агент, то боюсь, уже и след инженера простыл.
  - А теперь, пусть ведут другого подозреваемого. Нет, подожди, лучше перейду в другой кабинет. Дай бумагу и три скоросшивателя, сам протокол составлю, а "вечное перо" в планшете найдется, - получив требуемое, Сергей прибавил. - Андрей, делай, что велел, постарайся оперативно. - И Воронов перебрался в соседнюю комнату, отведенную городскому следователю Акимову.
  Через три минуты туда привели осмотрщика вагонного депо Полищука. Это оказался плотно сбитый пожилой детина с вислыми украинскими усами.
  - Садись Игнат Богданович, не догадываешься, почему сюда попал?
  - Нi, не знаю. Напраслiну хто звiв на мене...
  - Напрасно дядька выпендриваешься... Говори по-русски, не стану к тупой мове приспосабливаться. Не туда попал... разумел?..
  - Розумiти.
  - Вот, б***ь, не понимает человек... - слова назначались как бы постороннему. - Что не ясно сказал, а дядька!..
  - Понял гражданин начальник, - Игнат перешел на русский язык.
  - Короче так, гражданин Полищук, будешь тут хохловскую хитрость проявлять, себе хуже сделаешь. Попусту время тратить не стану... - отвечать кратко и по сути вопроса. Зачем перед войной ездил в Харьков и Киев?
  - К родне ездил. Сестра там, в Киеве, а племяшка учится в Харькове в железнодорожном.
  - Так Игнат, называй имена, фамилии, адреса родственников, и с кем тесно общался в тех краях. Точнее с кем вел разговоры о работе на станции, - Сергей стал записывать, но ни как не удавалось приноровиться к интонации украинца. - Да не тараторь как сорока, и конкретней называй... - не успеваю, чай не печатная машинка.
  Полищук сбавил темп, да и говорить стал по существу.
  - Годится Игнат. А с кем гуторил о незалежности матки Украины. Было такое дело или неправда?
  - Брешут гады, клепают со злости...
  - А вот и врешь, дядька Игнат. А я говорю, что было!
  - Да мало, о чем под горилку треплются... Только Полищук Советскую власть любит и за нее голову сложит...
  - Ну, это еще посмотрим... Да не вздыхай... Ты сюда надолго попал, разберутся там насчет украинского сепаратизма, - Сергей не выдержал и рассмеялся, увидав тупую физиономию осмотрщика.
  - Но сегодня ты нужен по другой причине, по которой "вышак" светит... - Полищук разом опустил плечи, лоб покрылся испариной. - Специально томить не стану. Давай, как на духу. Назови, кто в Кречетовке постоянно интересовался работой отправительного парка: составами, маршрутами, и иными вещами, которые знает старший осмотрщик.
  Полищук заерзал на стуле, видимо, вопрос пришелся не в жилу.
  - Не темни Игнат, придется рассказывать... только тут добровольно, а следователю выложишь - по принуждению. Да и шлепнут потом по закону военного времени - за утайку, - Воронов выдержал паузу, наблюдая за осмысленной мимикой Полищука. - Разъясню для непонятливых ослов или дураков без справки: тут связано с работой немецкой агентуры. Потому наши ребята из тебя жилы вытянут, дядька Игнат. Говори, не тяни резину! Да, и дочурка любимая - составитель на горке, тогда и девку заберем. Что молчишь дурачина этакий?
  - Дочку не тронь начальник, Марийка не при делах. Чего скрывать... Попал, как кур во щи или в борщ... через слабость мою, люблю выпить задарма.
  - Ближе к телу Игнат Богданыч.
  - Да живет тут такой хлюст - инженеришка из паровозного депо, Романом кличут. Ширяев Роман. Мужик выспрашивал о вагончиках нашенских. Я ведь старшим осмотрщиком работаю, много чего знаю, по одному стуку умею вагоны различать.
  - Ну, и много успел сообщить, где встречались?
  - Да как на улице увидимся, Ширяев и приглашает в столовку. Пивко водочкой отлакирует, ну и выпиваем. А инженер выведывает, якобы для работы треба знать... Ну, как там у новых большегрузных вагонов тормоза устроены... или почему у вагоны такие обосранные ходят. Чего вагонники в порядок подвижной состав не приводят? Да и так вразнобой спрашивал, чего больше везут - людей или грузы, какие: насыпные, наливные, навалочные, тарно-штучные...
  - Во, как подробно расписал... Договаривай уж до конца. По "штучным" - Ширяев любопытствовал тяжеловесными и длинномерно-громоздкими? А те ведь загружены артиллерийскими установками, танками, другой военной техникой. Правильно говорю?
  - Да начальник, верно кажешь, - и Полищук опустил голову на грудь.
  - Да уж сильно не робей дядя, твое дело правду говорить, глядишь и зачтется. А еще, кто-нибудь подобным образом интересовался?
  - Да никто больше, - на вопросительный взгляд Воронова, перекрестился. - Вот те крест.
  - Ну, будь здоров Игнат, спасибо за откровенность. Но придется тебя пока заарестовать. Следователю о любознательном инженере опишешь подробно, как мамане родной. И упаси господь, чтобы тот пожаловался. Да и о дочери почаще думай - в суровое время живем... Бывай казак. Караульный!
  Сложив куцый протокол в папку, Воронов вошел в кабинет начальника отделения.
  - Какие дела Андрей, - начал шутливо, - докладай... - но не дал парню рта открыть. - А у меня та же музыка, - второй фигурант опять показывает на Ширяева, - поглаживая зеленое сукно столешницы, Сергей расположился поудобней.
  - Товарищ майор, - Свиридов приподнялся со стула, Воронов упреждающе взмахнул рукой, - я созвонился с кадровиком. Повезло, Перфильев сегодня дежурный по депо. Личное дело Ширяева сам доставил, прилетел на всех парах, понимающий мужик.
  - Молоток Андрей! - Воронов обрадовался.
  - И еще, в дежурке дожидаются два сержанта - опера из города, Селезень прислал, как и договаривались. Парни сказали, что сам начальник будет в двадцать два ноль-ноль, у него там неотложное дело. Сергей Александрович, опера не в курсах... да и не было указаний посторонних в дела посвящать.
  - Не беспокойся младший лейтенант - поговорю с сержантами. Что там у Акимова? Да, и по Ширяеву - нашли инженера?
  - Следователь ведет опрос рабочих стройучастка. Линейщики подгоняют тех по одному, лихо работают. Но, пока безрезультатно, никто ничего не знает, - собравшись с мыслями, добавил. - Тэошники ищут инженера - ни на работе, ни дома Ширяева нет. Да и женушка его испарилась, со вчерашнего дня никто не видал. - Свиридов смущенно умолк, но потом энергично продолжил. - Прошу прощения, Сергей Александрович, я приказал обыск на квартире Ширяевых сделать. Боюсь там труп супружницы... Послал Алтабаева. Надо бы самому поехать, да вас ждал. Больше пока нет информации. Да, забыл..., в комендатуру звонил насчет Ширяева, дал поверхностную ориентировку.
  - Правильно сделал, мамлей, умничка! А теперь, первым делом - приглашай оперов, и подготовь "акимовскую" комнату для допросов. Пусть первым крутят Гусельникова, а Еланцева оставят на закуску. Дай парням личные дела этих гавриков, там не так много читать.
  Вошли два сержанта, представились Воронову - уже как майору. Сергей показал на петлицы со шпалами, улыбнулся:
  - Не тушуйтесь ребята, еще не успел "переобуться"...
  Старшему оперативнику давно за сорок, седой, худощавый, по виду стрелянный малый. Второй, молодой парень лет под тридцать, здоровенный такой бугай.
  Воронов, не мешкая, посвятил сержантов в состояние дел. Гебешные опера люди толковые - схватываю на лету. Получив вводные, такие молодцы начинающего контрика мигом выведут на чистую воду.
  - Только без мордобоя и увечий... - предупредил Сергей. - Старайтесь давить на психику. Вдвоем, парни, сподручней будет: один злой, другой добренький, - но слишком не увлекайтесь, - кивнул одобрительно сержантам и повернулся к Свиридову. - Давай деповского представителя.
  Начальник отдела кадров депо - пожилой плешивый мужчина в выцветшем кителе железнодорожного комсостава, осторожно озираясь, ступил в кабинет начальника отделения.
  Младший лейтенант Свиридов язвительно пошутил над ним, определенно, Андрею неприятен пропахший нафталином дядечка:
  - Чего Иван Маркович оглядываетесь, чай не первый раз у оперпункта в гостях. Проходите не бойтесь... с вами будет беседовать Сергей Александрович, приехал сюда из Москвы.
  Воронов протянул руку, кадровик еле прикоснулся к твердой кисти Сергея короткими пухлыми пальцами.
  - Перфильев Иван Маркович, начальник отдела кадров ТЧ Кречетовка, - представился гость, нечто смекнув, приосанился, - член ВеКаПебе с двадцать второго года.
  - Вот и познакомились... присаживайтесь, - Воронова мало интересовала дальнейшая биографии кадровика. - Иван Маркович, расскажите, пожалуйста, о старшем инженере по оборудованию Ширяеве.
  Младший лейтенант Свиридов примостился на другом конце стола и решил обстоятельно записать рассказ начальника отдела кадров:
  Ширяев Роман Денисович - пятьдесят четыре года, русский, родом из города Вильны, женат, детей нет. В 1936 году переведен на укрепление в Кречетовку из Азово-Черноморской дороги (ныне имени К.Е. Ворошилова). Послужной список, еще дореволюционный, - Виленское депо в "прислуге" паровоза: кочегар с 1906 года, помощник машиниста с 1912 года, мобилизован там же, как помощник машиниста. И в Империалистическую, и в Гражданскую войны работал по сети дорог помощником, затем стал машинистом. С 1928 года обосновался на станции Глубокая Ростовской области, где женился на местной уроженке Ткач Татьяне Ефимовне 1906 года рождения. В тамошнем депо сначала числился машинистом, потом ушел по состоянию здоровья ("здоров как боров", - заметил Перфирьев) в мастера ремонтного цеха. В 1934 году заочно закончил Ростовский "Механический институт транспорта" по специальности инженер механик. До перевода в Кречетовку был инженером по оборудованию веерного депо Глубокая. В ВКП(б) не состоит. Бездетный. По работе характеризуется положительно, внес много рацпредложений, неоднократно поощрялся руководством депо и отделения. Иностранными языками не владеет. Родственные связи на оккупированной Германией территорией не прослеживаются. Физически крепкий, спортивного телосложения. Располагает полным доступом ко всему объему информации паровозного депо и станции Кречетовка.
  - Вот таков наш фрукт! - усмехнулся Воронов и подумал: "Опять эта Вильна, будь неладна... Да уж, разумеется, там концов нипочем не найти". Но тут Сергея что-то подтолкнуло, и он спросил. - А у Ширяева есть мотоцикл?
  - Да зачем ему техника? Роман Денисович по работе на "Ленинградце" гоняет, на вызывном Л-300... стоит на приколе у дежурки...
  - Вот пасьянс и сложился! - потер руки Воронов.
  Тут в коридоре раздался басовитый голос, и в кабинет ввалился радостный старший лейтенант Селезень. Начальник горотдела НКВД тут же бросился к Воронову с радостными поздравлениями.
  - Товарищ майор, я и коньячок прихватил, да не один бутылец...
  - Петр Сергеевич, ты уж, брат, не обижайся, - дело на контроле у Наркома. Завтра прибудет капитан Кулешов. Коли получится тип-топ - всенепременно отпируем! Не серчай... Давай отпустим Свиридова, парню обыск делать надо, да и железнодорожник пусть досыпать едет. А мы, вдвоем, потолкуем о наших "баранах"...
  
  Глава 6
  Погожим ранним утром из подъезда бревенчатой двухэтажки, срубленной "в лапу" и еще не потемневшей со временем, вышел статный мужчина средних лет. Белый полотняный китель и путейская фуражка придавали человеку строгий, начальственный вид. Да и на петлицах с синим кантом поблескивали четыре эмалевых шестиугольника. Путь старшего инженера пролегал мимо однотипных строений, в обиходе называемых "итээровскими". В начале тридцатых эти дома заселили инженерно-техническими работниками узловой станции Кречетовка.
  Набрав силу, июньская природа благоухала. Сочная зелень раскидистых деревьев и густого кустарника зеленым покровом застила глаза. Воздух настоян первозданной родниковой свежестью, которую пьешь и не напьешься, словно живительный нектар. Блестящие лучи уже высоко стоящего солнца, прорезая кроны лип и тополей, превращали окружающее пространство в подобие зрелища детского калейдоскопа. Разноцветные стеклышки, преломив в призмах красочные отражения, создавали поистине волшебные миры.
  Но стоило смахнуть с век набегавшие слезинки и пристально оглядеть стены домов, зияющие глазницами окон, крест-накрест зачеркнутые бумажными полосками, как суровая действительность расставляла все по подобающим местам.
  Уже год шла жесточайшая война. Ни разу за время существования Россия не подвергалась столь тяжким испытаниям. Не было еще случая, чтобы злобный и немилосердный враг грозил полным уничтожением государства, собрав для этой цели мощь покоренной Европы, людской и промышленный потенциал большей части континента. Но русская держава, вопреки прогнозам маловеров, крепко стояла на ногах, Потеряв треть европейской территории, страна наоборот набирала мощь на Урале и в Сибири, создавая там оружие Победы. И пусть пока Красную армию преследовали неудачи на фронтах, пусть немец подкатил на танках катушке Волге, но советские люди, изжив страх и панику сорок первого года, уже твердо знали, что непременно выстоят и победят. Слова Сталина и Молотова: "Наше дело правое, враг будет разбит, Победа будет за нами!" - никогда прежде не звучали так весомо и зримо, как в это лето сорок второго.
  Станцию Кречетовка и примкнувший железнодорожный поселок, после поражения под Харьковом и натиском немцев на Кавказ и на Волгу (план "Вариант Блау"), стали часто бомбить. Правда, бомбежки носили не столь массированный и регулярный характер, однако вызываемый ими урон имел серьезные размеры. Случалось станционные рабочие, и привлеченные местные жители сутками работали без продыха, расчищая развалины и пепелища разрушенных станционных построек, завалы разбомбленных поездов, выправляли покореженные взрывами пути, стрелочные переводы и иные руины. Тушили пожары и выносили скарб жителей из порушенных домов, ровняли ямы взрывных воронок на дорогах, всем миром помогали ставить поваленные столбы электропередач, оттаскивали вырванные с корнем "ураганным смерчем" вековые деревья. И хоронили, хоронили, бесконечно хоронили, - на глазах выросшем поселковом кладбище родных, близких, знакомых и бойцов Красной Армии.
  Зловещая "рама" - немецкий самолет-разведчик "Фокке-Вульф-189" был зачинателем предстоящего налета фашистских стервятников. Люди загодя начинали готовиться к грядущей бомбежке, складывали поблизости нехитрые вещички и столь же не мудреный харч. Женщины как наседки собирали округ себя ребятишек (семьи в большинстве многодетные), прятали в лифчики и рейтузы, кровные денежки и карточки. Да и так, как говорится, люди постоянно сидели на узлах.
  И когда раздавались раздирающие жилы звуки ревунов, обыденная жизнь поселка моментально обрывалась. Люди скопом бежали прятаться в близлежащие яблоневые сады, благо садовые кварталы окружены длинными охранными канавами, где легко и надежно укрывались от шальных осколков или увесистой болванки, долетевшей с путей после взрывов.
  Так было... и продолжалось без прекращения. Но сегодняшнее утро не предвещало чрезвычайных ситуаций. Стояла тишь и благодать. Щебетали ранние птахи, на дальних задворках прочищал горло, проспавший рассвет петух. Рачительные хозяйки выпустили кур из сарая в палисадник, в надежде выгулять птицу поутру, пока сосед не разругался из-за пеструшек, пронырливо роющих лазы к нему на участок.
  Стояло погожее июньское утро.
  Железнодорожника звали Ширяев Роман Денисович, около шести лет тот трудился в паровозном депо Кречетовка, занимая немалую в масштабах узла должность старшего инженера по оборудованию, подчиняясь только главному инженеру и начальнику депо. Роман Денисович поспешал на утреннюю планерку, которая по летнему времени проводилась на свежем воздухе, у входа в помещение строительного цеха.
  Скорым шагом, слегка нагнув голову долу, мужчина миновал ряд итээровских домов по улице Свердлова и ступил под сень тополей колоритного кречетовского парка. Огражденный ровным штакетником, с деревянными же входными арками по сторонам, парк разделен прогулочными дорожками на геометрически правильные сектора. На пересечении тенистых аллей на белых постаментах стояли гипсовые композиции, призванные олицетворять светлый облик советского человека. Скульптуры рабочего, колхозника, советского интеллигента, спортсменов с полагаемыми атрибутами: веслом, диском, копьем, пионеры с горнами и барабанами - эти особенности придавали парку пышный размах, подобающий областному городу. Жаль только, что из-за лихолетья эту еще не померкшую красоту, по весне не окрасили белой известью.
  В центре парка разбиты гряды роскошного цветника. Где едва ощутимо взгляду, трепетали на ветерке пряно пахнущие фиалки, увы, теперь неухоженные, местами проросшие сорной травой. Посреди пестрого ковра впечатлял габаритами круглый мраморный фонтан, тоже не работающий и уже местами обшарпанный, с облупившейся краской на трубах и носиках струйных леек. Высилась рядом и дощатая эстрада, крашенная желтой охрой, пока еще не выцветшей, зрительные же скамейки успели вывезти прошлой осенью.
  Не обращая внимания на изыски садово-паркового искусства, задумавшись, Ширяев, пересек парк наискосок, и вышел на выложенный булыжником большак. С другой стороны торной дороги привольно раскинулся станционный колхозный рынок, с крытыми торговыми рядами и киосками в переходах. Окрестные селяне, из близлежащих колхозов и совхозов, несмотря на строгость военного времени, каждодневно снабжали кречетовцев плодами собственных земледельческих трудов. У подъездных ворот гуртовались разномастные телеги и даже дроги. Позади повозок распряженные мелкорослые лошадки мерно жевали сенную жвачку. В междурядьях уже толпились домохозяйки, выбирая зелень, июньскую редиску и ранние парниковые огурчики к обеденному столу. Примечательно, что несмотря на обстановку, цены еще божеские... никто не драл втридорога. Впрочем, тут все свои, знакомые-перезнакомые, да и совесть еще не променяли на понюшку табаку. Доводилось, правда, часто видеть печальную картину, немыслимую до войны. Некоторые женщины обменивали принесенные носильные вещи: платьица, детские пальтишки, меховые изделия. Тут уже получался торг, но не азартный и шкурный, как на станционных перронах у беженцев с местными. Пока что, сделка происходила по согласию, во взаимном удовлетворении сторон.
  Роман Денисович обогнув рынок стороной, оказался возле забитых товарными составами станционных путей. Экономя время, инженер не пошел на переезд, а присев на корточки, стал подлезать под платформы вагонов, не страшась попасть под колеса тронувшегося состава. Да так делали все деповские... Люди начхали на то, что инженер по ТБ Николай Иванович, часто вешал в цехах листовки, грозившие угрозе жизни, лазавшим под вагоны. Но русский человек, по присущей ему природе живущий на авось, читая подобные "прокламации", попросту наплевательски игнорирует такие воззвания. Да и уважительный повод в наличии... увы, никаких ограждений возле станционных путей не было. Единственное препятствие - поезд уже начал движение. Тут уж, хочешь не хочешь - жди. Ширяев не был исключением из правила, и вскоре оказался на территории депо.
  Вытянутое почти на километр, депо было огромным, еще дореволюционной, конца прошлого века монументальной постройки. По своей форме, по расположению производственных помещений, - комплекс сооружений относилось к ступенчатому типу со сквозными путями. Длинные цеха, схожие с военными фортами из-за непомерной толщины стен, усиленных контрфорсами, расположили так, что концы смежных корпусов заходили друг за друга, делали проходы между собой. Для компенсации неизменных потерь тепла, в столь больших пространствах, в деповской котельной работали два производительных котла, собранных местными умельцами на базе топок и паросиловых установок паровозов СО (Серго Орджоникидзе). В принципе, предприятие походило на своеобразный завод, учитывая еще массу хозяйственных и складских построек, высоченную водонапорную башню, гидранты, поворотные круги и прочее неясное для непосвященного в железнодорожное дело человеку.
  Чуть на отшибе, словно княжеский дворец, стояло двухэтажное здание конторы, с рельефно декорированными стенами красного кирпича, сложной фигурной перевязки. Умели буржуи строить подобные эклектичные хоромы, чуть ли не в готическом ажурном стиле... В линию с этим архитектурным чудом, стоял длинный крепостного вида каменный сарай-пакгауз, правда, тоже добротной кладки. А уж за ним разместился приземистый оштукатуренный барак строительного участка, построенный без инженерного проекта уже в наше время.
  У распахнутых настежь дверей столярки, источавшей из полутемного нутра смолистый запах распиленной древесины, уже толпилось цеховые мастера и конторские итээровцы. Однако сегодня деловое собрание деповского "истеблишмента" походило скорее на шумливые школьные переменки, спецы говорили разом, иные размахивая руками, даже возбужденно потрясали кулаками.
  - Роман Денисович, здорово... иди сюда! - окликнул инженера приземистый старший мастер. - Ты, что бумажная душа, ничего не знаешь, - громко вопросил тот с заговорщицкой миной и посмотрел с упреком на галдящий поблизости люд. Народ приумолк.
  - А что такое? - Ширяев непонимающе застыл на месте. - Неужели наши опять Харьков вернули...
  - Да причем тут фронт... Ну, даешь инженер, как с Луны свалился... Тут вся Кречетовка на ушах стоит.
  - Да что случилось, вроде как и не бомбили станцию, тихо ночью было, - опять не понимал Ширяев заданного вопроса.
  - Сеньку Машкова с ОРСа ведь знаешь, Роман Денисович... - и, обернувшись к мужикам, стоящим рядом, деланно вопросил. - А кто Семена не знает, правильно говорю, ребята? - в ответ словам мастера стояло согласное молчание.
  - Ну и что с того? - Ширяев удивленно развел руками. - Ты, Петрович, мастак загадки задавать, в чем дело, чего пристал?
  - Да грохнули парня сегодня ночью! А домишко начисто сожгли, одни уголья остались. Вот вурдалаки! - и уже сбавив тон, миролюбиво уточнил. - Че... не в курсах что ли, ебена мать... Семена не только убили, а зенки повыкалывали, язык с корнем вырвали. Вот такие, брат, дела теперь в поселке творятся. Один ужас!
  Тут Ширяева обступили мастера и инженеры, и каждый на свой лад взялся излагать неосведомленному человеку собственные догадки изуверства, свершенного над снабженцем Машковым.
  Роману Денисовичу только осталось поворачиваться к новому рассказчику и внимать ахинеи, вызревшей в неискушенных умах обычных людей, пораженных такой невиданной жестокостью.
  Наконец, вдосталь просветившись, собрав вместе преподнесенные факты, инженер уже и сам стал выстраивать соображения и даже обосновал версию, имевшего место преступления.
  - Ну, ребята, не думал, что узнаю такие страсти-мордасти, оторопь - берет страшный сон... - и не к месту добавив избитое присловье: "Тут дело пахнет керосином..." - продолжил задумчиво, собираясь с мыслями, - хотя и так ясно, что пучком соломы дом так запросто не сжечь... Лихая банда орудовала, одному человеку не под силу два дела сразу провернуть... - и прикусил рот.
  Кто-то из зевак, наверно также по привычке, бездумно добавил: "Здесь братцы, без бутылки не разобраться..." - и засмеялся плоской шутке. Но не получив одобрения, быстро умолк. Ширяев же, малость, обождав, продолжал размышлять вслух:
  - Видно, мужики, Семен в темных снабженческих делишках окончательно на хрен запутался, по горло завяз... Связался с бандюками-архаровцами, вот и не поделили, или недодал, обул кого на два сапога. Дело швах...
  - Да нет, Роман, кому Машков на хер нужен... Связываться с ним станут... из дерьма голову подставлять... Разве непонятно, что убийц найдут, никуда не денутся... да и шлепнут по военному времени. Думаю, братцы, тут сложней и страшней, - поделился мнением главный механик, мужик по-крестьянски рассудительный и осторожный. - Парень влез не в чужие дела.
  - А уж какие такие - "не свои дела"? - разом вопросил нестройный хор голосов.
  - Эх, ребятушки, вот у меня в гражданскую, - и механик загнул затейливую байку о штабном писаре, который откопал слишком секретные бумаги, и захотел воспользоваться тайной информацией в корыстных целях, только через день нашли мужика с отрезанной головой.
  - Да, ладно товарищи, - раздался возглас якобы разумного человека. - Откуда там, у Сеньки убойные материалы, - одни сраные накладные, да мятые квитанции. Из-за девок Машкова порешили, - и уже уперто завершил. - Гад буду, на потаскухе сдуру погорел... Нарвался на психа рогатого, не век охламону чужих баб дрючить...
  - Ну, хватит чушь молоть! Ты, Федот, похоже, как потерпевший на Семена наезжаешь... - влез еще один делопут.
  Слушатели разом заржали, уловив нехитрый намек. Разумник Федот тут же окрысился и злобно послал окружающих на три буквы. Мужики еще громче загрохотали над подозрительным "рогоносцем". Деляга же продолжил и изложил людям уж не такую и глупость.
  - Из-за баб подлючих или девок дешевок - принято по мордасам бить, а не языки резать или глаза колоть, да и домов не жгут, - прозвучало разумно. - А вот читал, ребятушки, о сектантах, у них тайные обряды на кладбищах совершают. Подлые иноверцы там по черным книгам жуткие зверства вершат. В клубе, в библиотеке спросите французского писателя, забыл фамилию, - но тот подробно описывает бл***кие радения. Эти мерзавцы даже младенцев режут, а сами наголяк, в черные балахоны одетые... А потом, перемажутся невинной кровью и вступают в свальных грех, без разбору, друг с дружкой. - Раздались возгласы неверия, а механик даже закрутил пальцем у виска. - Да не вру, гад буду! - упорствовал рассказчик. - Сам читал... Хочешь на спор, на бутылку белой... ну, что кишка тонка? Тоже мне - "мяханик", грамотей... - и уже спокойно закончил. - Вот такие отъявленные злодеи запросто могут человека укокошить. Как пить дать, в жертву принесут, сатанинскую - то есть жертву, со ихими уродскими прибамбасами.
  Воцарилось тягостное молчание. Мужики зачесали затылки. Нашелся еще один выдумщик из пожилых и вспомнил, как в старое время, еще до революции, в пригородном селе жандармы арестовали трясунов-иеговистов, а может, и хлыстов холощенных... Со слов рассказчика эти ироды скупали по округе топоры и топорища, готовя рубящий инвентарь для предстоящего вскорости ссудного дня, собирались убивать православных людей. Якобы, потом нехристей гамузом выслали, куда Макар телят не гонял, и с той поры в округе стало тихо и спокойно.
  Разговоры на трепетную тему продолжились, но уже не столь взбалмошно и ретиво. Конечно, люди жалели непутевого снабженца Семена Машкова, в потемках души уповая молитвенно: "Не приведи Господи к подобной участи!"
  Тут, наконец, появился главный инженер Михаил Васильевич, молодой еще парень лет тридцати пяти. Увидев подобие сбившейся галочьей стаи, тот гаркнул на сборище луженым горлом, призвал дискутирующий народ к дисциплине и порядку. Но так запросто возмущенных людей не остановить, раздался даже некий ропот. И тогда нашелся смельчак и озвучил настрой общества, по поводу страшного случая. Главный инженер - человек знающий, чего другим смертным ведать не позволено, пояснил, что через час приедет энкавэдэшное начальство и органы разберутся как положено.
  При упоминании "органов" люди притихли, даже прижухались, и больше имя Семена Машкова вслух не упоминалось.
  Планерка прошла комом, а впрочем, каждый и так знал, чем предстоит сегодня заниматься. А с возникшими проблемами в такой день лучше не лезть, а то попадешь под горячую руку начальства.
  - Михаил Васильевич, - Ширяев обратился к главному инженеру, - разрешите, домой сбегаю... одна нога там - другая здесь. - На уместный вопрос "зачем", живо ответил, - да авторучку забыл, без нее как без рук... быстренько смотаюсь, Михаил Петрович.
  - Ну, иди Денисович, только пошустрей оборачивайся, - махнул рукой главный.
  
  Только не к родному дому на людной улице Свердлова поспешил Роман Денисович. Инженер направил стопы в тенистый переулок, уютно прикорнувший в стороне от наезженных дорог. Открыв расшатанную калитку, на покосившемся щербатом заборчике, Ширяев прошмыгнул внутрь двора, заросшего бурьяном и чертополохом. На вросшем в землю, кособоком крылечке старинной, сроду не крашеной, хибары курил козью ножку здоровенный мужик в грубых кирзовых сапогах и потерявшем цвет грязно-сером пиджаке.
  - Привет Лошак! - сказал, как скомандовал Ширяев и огляделся округ. - Покурить вышел, или с ночи не дрыхнешь... Впрочем, понятно, с непривычки... какой уж тут сон... - и сделал презрительно отчужденное выражение лица.
  - Чего пришел, чего еще надо? Вот, навязался, еп... на голову... - неприветливо ответил хозяин дома и, кашлянув, отхаркиваясь, матерно выругался.
  - Да, не злобствуй Василий, а лучше, бродяга, послушай... - Роман Денисович жестом велел хозяину подвинуться, оглядев шершавую половицу, брезгливо присел. Но прежде чем начать разговор, вынул из кармана тужурки рифленый латунный портсигар. Намеренно щелкнул, откинув крышку, достал две папироски фабрики "Наша марка" и предложил одну Лошаку. Тот, понюхав духовитый табак, заложил ростовчанку за оттопыренное ухо, продолжая смолить слюнявую цигарку. Ширяев закурил, выпуская дым носом, перейдя чуть не на шепот, начал разговор.
  - С утра слышал уже, наверное... Да, что там темнить, кругом в поселке трубят о Семене Машкове. Ну, а я доволен... сработали относительно чисто. Народ в полном недоумении - кому так понадобился этот непутевый снабженец... Ну, короче говоря, шороху в Кречетовке навели - туши свет... Надолго теперь запомнят...
  Конюхов слушал, разинув беззубый рот. Потом зашамкал заплетающимся языком:
  - Сделал, как приказал... И слова мудреные вызубрил в точности, до каждой буковки, и без листа наизусть передал. А потом, опосля, тех битюгов к бабке на хутор отправил. Научили жлобов немцы пакости делать, чукавые вышли ребята!.. Но по чесноку, надо бы псов поганых замочить к е**не фене. А то поймают органы, как пить дать, - возьмут с потрохами. Сдадут телки позорные меня по первое число, тут к бабушке не ходи. А что тогда стану делать?.. Я старый человек, боли сильно боюся... - крякнул дед.
  Ширяев, убирая портсигар в загашник, сделал неловкое движение, на мгновение задержал в кармане руку. Что не осталось без пристального внимания Конюхова. Старик, несмотря на подагру в суставах, быстро вскочил на ноги, и уже изготовился вынуть из голенища финский нож.
  Инженер, высвободив кисть, сделал упреждающий жест.
  - Чего тут паникуешь дурак?.. Если надо, враз уделаю... Тоже ловкач нашелся, придурок за финкой полез. Думаешь - зачистить пришел, что ли? Херового обо мне мнения, Лошара... Нужных людей беречь надо, - и хмыкнул лукаво.
  Конюхов тоже миролюбиво ощерился, но на крыльцо больше не сел.
  - Одно просеки, Лошак - если, да кабы, выросли грибы... Диверсантов еще не поймали, да и не найдут, если кто не стукнет... - и Ширяев внимательно посмотрел на затихшего урку. - Ну, а коли так случится, как говоришь (избавь Бог, конечно), - и окажешься в кутузке у красноперых, то полагаю, меня не сдашь, нипочем не сдашь, Лошак. Пойми, ведь знаю о твоей младшей сестренке, живет близко - пять остановок, полчаса ехать на литере. И о муже убитом на фронте, и о детках малых знаю. Известно, что каждую неделю харчи подкидываешь семейству, гостинцы ребяткам даешь, конфеты и печенья магазинные. До фига знаю, пустая ты башка. Сдашь сука, вырежут родственничков, никого не пожалею. Тут уж будь уверен, слов на ветер не бросаю. Не дешевка блатная... Усек, или повторить.
  - Да понял... не дурень, из ума еще не выжил. Звери вы, а не люди...
  - Еще поговори тут старый хрыч...
  И инженер, что вовсе не подобало интеллигентному человеку, сделал откровенно шпанский выпад в сторону Лошака. Тот даже испуганно отшатнулся, но Ширяев уже принял благопристойную позу.
  - Смотри у меня... - предупредил уже спокойно, - не наделай глупостей. А то, на том свете будешь локти кусать. А теперь, слушай внимательно. Писать записок уже не стану, так запомнишь, - и Ширяев приблизился к Конюхову на расстояние вытянутой руки. - Положим, НКВД сграбастает диверсантов. Из них наверняка выбьют показания по полной. Ну, и Василия Ивановича,- Ширяев, скорее шутя, впервые назвал старика полным именем, - за шкирку притащат на цугундер. Бить будут... ну, а ты, уж когда будет невмоготу, расскажешь следакам вот такую байку...
  Инженер в подробностях рассказал уркагану о якобы посетившем пахана особисте. Дед внимательно слушал, не проронив ни слова. Ширяев же сделал еще ряд наставлений:
  - Покажись правдивым, пусти слезу. Ведь умеешь прикинуться полным кретином... Вот и стой на том до конца. Коли сдюжишь... все будет в ажуре, за племянников "не боись". Ну, ушлют старого дровишки рубить... а я сестричке подмогну, не брошу, - и как отпетый урка, коснулся большим пальцем, переднего резца. - Зуб даю...
  Лошак поджался, напрягся, переварив сказанное, спросил:
  - А теперь, что Роман Денисович прикажите делать, - видимо, в ответную Конюхов вспомнил, как зовут Ширяева.
  - Скоро с горотдела приедет начальство и следаки. Определенно будут старшие чины, даже из гебешных. Старик, не поленись проследить за розыском, какие делают шаги... Короче: куда пойдут, кого к себе на допрос вызывать станут... Уж, будь добр Лошак, поразведай на совесть. Понял задачу?..
  - Немедля же кликну одного баклана, пусть с шоблой пронюхает, как мильтоны по покойнику рыскать станут, - и уже увереннее продолжил. - Ну, приедут чины из горотдела... Ну и пусть шукают себе до потери пульса, кто там малому бебики потушил... Ничего не узнают, мусора поганые...
  - Лошак, уж больно не ерепенься, мудило грешный. А если нагрянут гебешные из области... пацаны не подставятся?
  - Да отвечаю, не лажанутся, будь спокоен...
  - Ты смотри, Конюхов, головой ответишь, если провалишься. Потом в обед у столовки встретимся, расскажешь, как там... подробно.
  - Лады, буду как штык.
  - Ну, Василий, смотри, не подведи...
  - Не шугайся Денисович, усе будет "обдемахт"!
  - Ишь ты, по-немецки заговорил, бродяга... Ну, оставайся Лошак... - и Ширяев спешной походкой покинул пристанище старого зека.
  
  Проходя мимо исполинского поселкового клуба, закрытого по фасадам дырявыми маскировочными сетями, Роман Денисович остановил взор на отчетливо видных, беленых известью, коринфских колоннах строгого портика. До войны, в мирное время толстые столбы будоражили фантазию, заставляли воображать греческие и римские древности, не удостоившие воочию лицезреть себя.
  Даже в таком непрезентабельном виде, клуб выглядел царственным колоссом и шедевром архитектуры среди окружения из простеньких двухэтажных построек. Ширяев, разумеется знал, специально покопался в строительной документации, что это здание эскизная копия, построенного Людвигом Бонштедтом восемьдесят лет назад в Риге Первого городского (Немецкого) театра. На первый, неискушенный взгляд строения считай, не разнились, но ясное дело, - латвийская опера, как столичная штучка, выглядела гораздо парадней и лощеней, да еще в окружении фешенебельных модерновых зданий бульвара Аспазии и улицы Бривибас.
  Эстеты, конечно, надменно изрекут, что сталинская эклектика способна только подражать видным образцам западной архитектуры. Но Роману Денисовичу доподлинно известно, что советская архитектура во многом опередила европейскую, предложив миру новые востребованные современностью стили и технологии. Так и кречетовский клуб, - интерьер не декорирован резной позолотой, и не гнездятся на фронтоне скульптуры лирников или, паче того, вздыбленных коней, но здание до мелочей функционально, уютно и пригоже. И невзыскательный человек, рядовой гражданин не чувствовал себя в нем непрошенным гостем или маргиналом во дворце богача, люди знали - народное достояние построили именно для них.
  Далее инженер задержал взор на столь же величавом памятнике Вождю. На площадке перед клубом стоит Сталин, в длиннополой шинели до пят, возвышаясь на мраморном постаменте, обратил руку в сторону железнодорожной станции. Лидер страны как бы указывал местному люду центральное направление и смысл жизнедеятельности. Много памятников и скульптур вождя раскинуто по просторам советской страны, но в каждом месте - свой Сталин, сроднившийся с окрестным пейзажем, почитаемый обыкновенным народом за близкого, родного человека. Ширяев знал не по книгам, эту нигде в мире неповторимую, и даже трогательную, черту нового русского человека - обожествлять каменных истуканов, наделять памятники могущественной сверхъестественной энергией, видеть в них оберег здешнего места, селения, города, - считать центром окружающего микрокосма.
  
  И тут же перед глазами встал другой патетичный монумент - бронзовый памятник прусскому королю Фридриху Вильгельму I, выполненный по проекту Кристиана Даниэля Рауха в честь столетия основания Гумбиннена. По указу короля в 1724 году родной город Ширяева получил официальный статус. Фридрих, обернутый в тогу-плащ, горделиво, как и сегодняшний визави, стоял с простертой рукой на Королевской площади перед старым зданием правительства (Аlte Regierung). Кстати, Кристиан Раух - автор знаменитых скульптур: конного Фридриха II на Унтер-ден-Линден в Берлине и одетого в пальто Эммануила Канта в Кенигсберге, у дома философа.
  Инженер напряг память, пытаясь вспомнить заученные с детства слова, начертанные на пьедестале статуи. Но в голову пришли только общие сведения, что памятник королю Фридриху Вильгельму I, основателю Гумбиннена, установлен Фридрихом Вильгельмом III, внуком короля в 1835 году. В возведении мемориала использовались средства благодарных горожан, собранные по подписке. Kороль-солдат славился популярностью среди местных жителей, и памятник монарху стал признанным символом Гумбиннена. Фридрих Вильгельм I хотел сделать новый город центром прусской Литвы, так как здесь с давних пор обитало много выходцев из того края. Для этого учредили Литовскую депутацию - орган управления этой провинцией и прообраз будущего правительства Гумбинненского округа.
  - "Да, хоть здесь память не подвела, - резюмировал Ширяев, а затем в голову втесалась каверзная мыслишка. - Немцы под стать русским, испытывают такой же пиетет к памятникам великим людям. Одно, правда, отличие - в Германии предпочитают памятники умершим деятелям истории и культуры. Но опять-таки, о памятниках Гитлеру и соратникам фюрера слышать не приходилось".
  И потом как кинокадры пошли картинки далекого детства:
  Эркер с башенкой и барочный фасад родового особняка на Goldaperstrasse. Застекленная веранда, где в летнее время, раскрыв фрамуги окон, близкие всей семьей садились за обеденный стол. У него маленького - долговязый стул с перильцами и наставным сиденьем, укрепляемым по росту, чтобы ребенок ощущал себя вровень с взрослыми. Запах свежесваренного какао, манная каша - размазня, которую мальчик так не любил, яичные запеканки. Булочки с маком, желтое густое сливочное масло в серебряной масленице. Картина настолько свежая в памяти, что закрой глаза, и опять окажешься в кругу близких, в запахе какао. Опять станешь маленьким мальчиком в коротких штанишках на помочах, в курточке матроске, в длинных чулочках, ножки в
  яловых ботиночках, стянутых алыми шнурочками с блестящими наконечниками.
  Вот, уже столько лет Ширяев в Кречетовке, но мужчину постоянно удивляла схожесть здешнего рельефа, да и пейзажа с Восточной Пруссией. Такая же бескрайняя равнина, изредка прорезаемая поймами тихих рек и извилистых ручейков, с берегами, заросшими порослью ветвистых деревьев и непроходимого кустарника. Леса, да и рощи крайне редки, кругом поля и поля, а, то и пожухлые пространства болотистых неугодий.
  В лаковой коляске дедушки домочадцы частенько отправлялись в путешествие (так это и называлось) по окрестностям Гумбиннена. Если выбранный путь пролегал на запад по Friedrichstrasse, то никак не миновать еще не потускневших красных казарм фузилерского полка. Там вечное движение серой солдатской массы, раздаются четкие громкие команды капралов. А офицеры, встретившись на пути, отдают честь, но скорее милой мамочке, а не отцу или старому дедушке. Если приходилось ехать через "Большой мост" и далее по стильной Tilsiterstrasse, то проезжали опять приметное место - военные были страстью мальчугана. Справа рядом с дорогой стояло офицерское казино, похожее на приземистый замок с башенкой. Там по вечерам собиралось избранное общество: уланы, фузилеры, артиллеристы - в красочных пикелхаубах с золочеными имперскими орлами, в парадно-выходной форме с аксельбантами. Выехав на тильзитское шоссе, опять полями, доезжали до заболоченных низин речушки Нибудис, и затемно возвращались обратно, через горящий ночными огнями город. Если отправлялись на юг, в сторону Даркмена, то доезжали до намного большей реки Анграппы, с заливными лугами и лесистыми берегами. Ну, а коль путь лежал на юго-восток в сторону старинного Голдапа, основанного еще тевтонцами, начинали путь с привычной глазам Goldaperstrasse и традиционно ограничивались речкой Роминтой, впадающей в Писсу. Здесь пейзаж гораздо увлекательней - всхолмленная лесистая местность с кирхами вдоль дороги. А вот, если ехать по Wilhelmstrasse, обыкновенно этим путем выезжали в воскресенье утром, то добирались до городка Шталлупенена - пограничного места с Российской империей. Там размещалась диковинная ярмарка колониальных товаров, привезенных с Востока.
  Ну, а самым долгожданным праздником, точнее днями полного счастья, для малыша считалась июльская поездка на Выштынецкое озеро и примыкавшую к нему с запада Роминтенскую пущу - старинный королевский заказник. Какое вдохновенное состояние души - глазеть на смежные особняки резиденции Вильгельма II (Kaiserliches Jagdschloss), в надежде увидеть монаршью фигуру. А вдосталь погуляв по парку, сфотографироваться на фоне гигантской скульптуры лося возле часовни Хуберта (потом похожий бронзовый сохатый оказался в Гумбиннене). Дедушка снимал на неделю уютную дачу в прибрежном лесочке, пропетляв по извилистой грунтовой дорожке, вдоль берега озера, выходишь на купальное место - прибрежный песочек. И без лишних раздумий погружались в купель - вода как парное молоко, вылезать ни капельки не хотелось, это впрямь земной рай - "paradiso terrestri", мальчик как профессорский отпрыск чуточку знал по латыни.
  А еще, Ширяев помнил себя маленьким ребенком в оживленном городском пространстве. Держа мамочку или отца за ручку, миновав ажурный мост через Писсу, по брусчатке Bismarckstrasse (эту улицу постоянно переименовывали) семейство выходило к строгому четырехэтажному строению, с рустованными стенами и обилием зеркальных окон. Наверное, еще c тех давних пор здание врезались в детскую память, как символ незыблемости прусского могущества. Да и памятник Фридриху Вильгельму I перед входом в "Аlte Regierung" был тому прямым подтверждением.
  Дом правителей построили в самом центре старой рыночной площади (Marktplatz), в плане придав очертания колодца. А вот новое здание правительства возвели, когда он уже стал офицером Рейхсхеера и жил в отдаленных гарнизонах. Сооружение соединялось со старым домом переходом над парадной аркой, ведущей во внутренний двор. "Neue Regierung" было массивней и помпезным. Доминантой архитектурного ансамбля выступала угловая башня, члененная пилястрами, с крутой шатровой кровлей и бельведером наверху. Картуш на барочном фронтоне башни украшал германский имперский орел и аллегорические символы Восточной Пруссии - "Рыболовство" и "Плодородие" (две пышнотелые грации). Мальчику пояснили, что в восточном, приземленном крыле, размещались жилые помещения президента правительства. А рядом радовало глаз чудесное готическое строение Народного банка на Kirchenstrasse, сопоставимое, пожалуй, только со Святой Анной в Вильне.
  Следом как фата-моргана возник образ магической площади перед Grose Bruke (Большим мостом) с впечатляющей скульптурой лосю - тотему города перед гостиницей Kaiserhof, в которой он останавливался, уже офицером. Отлитого в бронзе лося берлинского скульптора Людвига Фордермайера торжественно установили на левом берегу Писсы в двенадцатом году, опять без него. А сами чудные набережные Писсы, увитые пряно пахнущим плющом! А высоченный шпиль Староместской кирхи на черном барабане с готическими аркадами... Ну, и конечно, незабываемый старинный диковинный орган! Божественные хоралы, словно гром, сотрясавшие крестовые своды среднего корабля и боковых нефов, по сей день бередят израненную душу Романа Денисовича. И звучным рефреном по раннему утру раздается набатный звон двух старинных колоколов на церковной башне... Потом гулким эхом трезвон подхватывают звонницы других городских кирок: Зальцбуржской, Новогородской, Kreuzkirche, католической кирхи - костёла Святого Андреаса. Но это будет потом, когда уже взрослым человеком посетит родной город, как говорится, прикоснется к отеческим камням.
  А что осталось теперь... Который раз, в редких, но по-детски светлых снах снится одно и тоже, как мальчик десяти лет бодро шагает или вовсе весело бежит по Дarkehmen... В несчетный раз видит юнец, озираясь на яркие вывески отелей, кофеен и магазинчиков, насвистывает фривольную мелодию фокстрота и наслаждается тенистой прохладой густых, пахнущих медом, зеленых лип. Это путь к родному дому. Oh mein Gott!
  И следом представились ряды надгробий на Der Alte Friedhof von Gumbinnen, возле двухпролетного Голубого моста через Писсу на Meelbeckstrasse. Здесь на евангелическо-лютеранском участке Kirchhofe погребен его род, род протестантских проповедников и профессоров городской гимназии. И славнее других - доктор филологии Арнольд Иоганн Бертрам (дед Альберта), директор старой гимназии Фридриха II на Konigstrasse в Гумбиннене. Дед окончил Кенигсбергский университет Альбертуса по классу романо-германской филологии. В число наставников факультета входили: Кристиан Август Лобек - именитый немецкий классический филолог и Фридрих Вильгельм Шуберт - видный историк и политик. Сын же Герхард, также выученик Альбертины, преподавал словестность в гимназии и городском реальном училище, явными талантами не блистал, но зато женился на племяннице богача-лесопромышленника Густава Брандта - милой и кроткой фройляйн Кристине, прилежной выпускнице "Цецилиеншуле".
  И вот в мае 1888 года у четы Арнольдов родился сын - Альберт. Имя малышу выбирать не пришлось, ибо предки по мужской линии постоянно курили фимиам неповторяемый кенигсбергской альма-матер.
  Мальчик физически развитый и необычайно подвижный, любимец деда, он, однако, не внял усилиям профессора - приобщить внука к прелестям немецкой филологии. Все эти Арнимы, Гельдерлины, Гейне, Новалисы, Шеллинги и Шамиссо были юному Арнольду безразличны и даже чужды. Но зато Альберта заворожила немецкая, прусская история и в особенности ее военная составляющая. Тут и противостояние древних германцев римлянам, тут и Крестовые войны, тут и завоевания рыцарских орденов в Прибалтике, и сражения Священной Римской империи германской нации, тут и победоносные походы прусских королей. Альберт боготворил Фридриха Барбароссу, Фридриха Штауфена, прусских Фридрихов, ну и больше остальных - Фридриха Великого. Да, о чем говорить, ибо Гумбиннен изобиловал скульптурами и памятными местами этому королю, в каждой лавчонке или кафешке висел монарший портрет. "Мальчик помешан на этих Фридрихах!", - порой в сердцах раздраженно ворчал дед Иоганн, после неудачной попытки завлечь внука примером иной, избравшей не военную стезю, знаменитой личности. Да, что тут говорить, стоит только ступить за ворота усадьбы... Какой там - реформатор Лютер или гениальный философ Кант... Когда по числу воинских частей, мало что в Восточной Пруссии сравнится с гарнизонным городом на Писсе. В ближайшей округе, на территории городских предместий, да в и черте самого города основательно квартировались: 33-тий фузилерский полк, отдельная пехотная бригада, полк улан "Граф цу Дона", полевой артиллерийский полк "Принца Августа Прусского" (Первый Литовский) со полевыми штабами и многочисленными войсковыми службами. И еще в городе имелись окружные пункты Ландвера, и масса военизированных организаций ветеранов прошедших войн. Любимое занятие малолетнего Альберта - игра в оловянные солдатики. Фигурок у него десятки, облаченных в мундиры не только разных родов войск, но даже и различных держав. Близкие родичи намеренно не покупали ребенку литых болванчиков, чтобы еще больше не искушать ратные фантазии и мечты мальчика. Но зато, это "войско" постоянно приращивалось усердием слуг, и прочего работного люда, желавшего ублажить мальчишку, в надежде получить милость его родителей. Потом, Альберт даже взял за правило обменивать у равнодушных к воинскому делу приятелей свои многочисленные игрушки на безликую оловянную массу, одному ему любезную карликовую орду. А еще, насмотревшись на частые военные парады, да и регулярное, каждодневное передвижение солдат Reichsheer по мощеным мостовым, мальчик уединяясь в тенистом усадебном саду позади дедовского особняка и упорно маршировал, печатая шаг, вытягивая носки детских ботинок. Еins, zwei, Links! Еins, zwei, Links!.. Летом, когда на лопухах, притаившихся в укромных местах садика, появлялись репейники, паренек лепил колючки себе на плечики рубашки или сюртучка, воображая, якобы это эполеты. Дед профессор, наблюдая за внуком из окна кабинета, печально покачивал седой головой, но по врожденной интеллигентности не мог в резкой форме выказать сыну и невестке собственное недовольство: "Вот, мол, растет в семье этакий солдафон... Воспитали из ребенка невесть кого..."
  Со временем, взращивая из патриотических книжек тип мышления, свойственный военным людям, мальчик подсознательно стал культивировать в себе некое кастовое превосходство армейских лиц над гражданским сословием. Нет, Альберт не относился с презрением к носителям мирных профессий, не считал тех людьми второго сорта, малодостойными внимания или уважения. Но юный профессорский отпрыск вбил себе в голову, что нет ничего лучше и благородней стези кадрового военного.
  Когда подошло время, Альберта приняли в городскую классическую гимназию для мальчиков, расположенную неподалеку от "Большого" моста. Дед-директор - педант по складу характера, для внука заведомо подготовленного к учебе в гимназии, устроил приемные экзамены, как и для остальных детей горожан, поступавших в первый класс.
  Массивное, двухэтажное, с боковыми флигелями здание старой Фридрихшуле, еще малышом изученное как пять пальцев, давно уже стало для него вторым домом. Когда Mutti уезжала погостить к родственникам в срединные немецкие земли, отец или дед по вечерам брали ребенка с собой, так, как правило, работали добросовестно и подолгу. Поначалу старшие устраивали для малыша экскурсии по гимназии, чтобы загодя приучить его к казенному духу прусских учебных заведений и развить в мальчике навыки ориентирования в сложных архитектурных объемах. Но потом, предоставленный самому себе, Альберт бродил по длинным, темным коридорам школы, воображая себя персонажем из "Нибелунгов" в недрах пещерного лабиринта или рыцарем-крестоносцем в катакомбах Иерусалимского Храма. Со временем, паренек досконально изучил подвалы и чердаки школьных зданий, излазив те вдоль и поперек с карманным фонариком. Так что для будущих приятелей-школяров младший Арнольд стал поводырем-вожатым, открывшим неофитам "вековые" тайны старинного дома гимназии и в особенности темных подвалов, вход в которые известен только ему одному.
  Если честно сказать, то учился гимназист не слишком старательно, не отличался послушным прилежанием и тупой усидчивостью. Но учебные предметы и иностранные языки довались легко, Альберту не приходилось подолгу просиживать за учебниками, а уж тем паче под контролем старших вызубривать каждую страничку. Впрочем, тому найдется оправдание, как-никак - мальчик из профессорской семьи, уже с пеленок дышал атмосферой учености, царящей дома, потому разбирался в сложных "материях", доступных остальным только по получению аттестата, а то и университетского диплома.
  Паренек рос физически сильный, спортивного телосложения, с детства полюбил спортивные упражнения, имел даже гантели и шпагу для фехтования. Ровесники не сладили с ним, да и старшеклассники предпочитали не связываться с сынком директора и учителя. По природной доброте и развитому чувству справедливости, мальчик охотно вступался за оскорбленных и обижаемых гимназистов, не проходил мимо, когда умаляли достоинство ребенка, не умевшего дать сдачи обидчикам. Испокон веков несносных шалопаев рождалось с избытком, иные бравировали силой, другие числом, ибо каждая мерзость и гадость склонна сплачиваться. Так что еще с малых лет Альберт наловчился в драках, мог бесстрашно противостоять нескольким противникам. На его синяки и ссадины родители постепенно научились смотреть с философским спокойствием, да и сын не давал родным повода считать себя неженкой, нуждающейся в опеке.
  И этими бойцовскими качествами гимназист Арнольд приобрел негласный авторитет среди учеников младшего и среднего звена. Преподаватели и родители отлупленных мальчиком школяров часто жаловались на Альберта деду и отцу, предрекая внуку и сыну участь бурша-дуэлянта, или, страшно сказать, разбойника из драмы Шиллера. Но эти претензии и сугубые измышления отметались прочь, стоило выяснить обстоятельства поступков обвиненного отрока, мотивы поступков которого основаны на непреложных законах чести, братства и благородства. Ну, что взрослый человек противопоставит откровенности мальчишки, душой безоглядно уверенного в собственной правоте, помыслы которого чисты и бескорыстны. А и что, честно говоря, выше для праведного лютеранина, чем основополагающий принцип справедливости... Ну, конечно, Альберта бранили, отечески вразумляли, случалось, наказывали... Но он, как "стойкий оловянный солдатик" из сказки Андерсена, всегда стоял на своем, - стоял за правое дело и собственную честь.
  Быть бы Альберту Арнольду в дальнейшем "звездой" гимназии Фридриха II, кумиром юнцов и покорителем девичьих сердец, но судьба оказалась немилосердна к семейству гимназических профессоров. Спустя три года гимназической учебы Альберта, скончался дед Иоганн Бертрам, а когда мальчику стукнуло двенадцать лет, умер и отец, после неудачной операции в брюшной полости. И тогда, они с матерью покинули родные места.
  Да и сама гимназия в девятьсот третьем переехала в новое здание, построенное в неоготическом стиле, недалеко от особняка Арнольдов на месте заболоченной пустоши, по Meiserstrasse. Перед самым началом еще той войны Альберту удалось побывать в актовом зале новой Фридрихшуле и увидеть городскую диковину - гигантскую, в полную торцевую стену фреску Отто Хайхерта. Роспись называлась: "Встреча переселенцев из Зальцбурга с королем Фридрихом Вильгельмом I". Внизу картины начертаны знаменитые слова монарха: "Мне - новые сыновья, вам - милая родина". Кто из горожан не знал памятное событие об опустошительной чуме, свирепствовавшей в крае в начале восемнадцатого века. Фридрих I призвал переселенцев из других областей Германии. Подавлявшее число выходцев прибыло из Зальцбурга. Служитель пояснил, что в человеке с большим мешком художник изобразил самого себя. Жаль, конечно, но Альберту так и не удалось поучиться в задуманной с душой, самой примечательной из прусских гимназий.
  Разумеется, фрау Кристина с сыном могла благополучно прожить в Гумбиннене на пристойную мужнюю пенсию, и недурную ренту с банковских вкладов семьи Арнольдов. Но тут вмешался дядя лесопромышленник... Густав Брандт, как некстати, внезапно разорился, и чтобы не попасть в долговую яму, под клятвенные обещания уговорил племянницу продать родовой дом Арнольдов, а также приданое и иные активы семьи, дабы вместе уехать в Россию для поправления финансовых дел. Жить мальчику с матерью предстояло в губернском городе Вильне, где у Брандта в запасе имелся деревообделочный заводик. Благо Вильна расположена под боком Восточной Пруссии, так что Альберту и фрау Арнольд было обещано, - на школьные вакации посещать родной город и подолгу гостить у родни и друзей.
  Нельзя осуждать бедную вдову, поникшую от невзгод, нисколько не имевшую опыта в хозяйственных делах и лишенную дельных советчиков. Женщина бездумно подалась на посулы разоренного дядюшки, обещавшего райские кущи, и в одночасье осталась без капли средств, даже для сносного существования. Из завидной наследницы именитого в Надровии дома Арнольдов, фрау Кристина превратилась в горемычную приживалку в семье Густава Брандта.
  А что же Альберт, - еще глупый мальчишка? В такие годы еще рано забивать голову меркантильной шелухой, кажется, хватит одной собственной энергии и охоты, чтобы преодолеть препоны на жизненном пути и достичь поставленной цели. Даже невероятная задача по плечу, только протяни руку, и откроются заповедные замки от славного поприща. Однако со временем человек начинает понимать тщету юношеского максимализма, не зря говорится "Благими намерениями вымощена дорога в ад"... И редко, считанные разы - кто вырвется слишком далеко за пределы той социальной ниши, изначально уготованной судьбой предков, да и незавидным семейным прошлым.
  Вильна поразила Альберта неповторимым колоритом, точнее сказать, безудержной колониальной разномастицей. Обширный губернский город, не уступавший Кенигсбергу по числу жителей и значительности, превосходил тот претензией на столичную помпезность, хотя и представлял собой сплав, конгломерат средневековых трущоб, шедевров барочной архитектуры, российского купеческого ампира, европейской эклектики и новомодного модерна.
  Расположенный террасами на поречной всхолмленной местности, дымчатой панорамой с силуэтами многочисленных башен костелов и церквей город походил на загадочную фата-моргану. Вдобавок, окруженная предместьями с разливанным морем частной одноэтажной застройки, из домиков во вкусах народов Восточной Европы, - многонациональная Вильна представлялась истинным Вавилоном.
  Поселились Арнольды в Новом городе на Погулянке, с холмов которой открывалась необозримая картина виленской старины. Лабиринт узких улочек, едва просматривался сквозь разливанное море кровель красной черепицы, изредка прорезаемой зеленью бульваров и церковных скверов. А вдали, у речной глади, на вздыбленном холме, называемом горой Гедемина, упиралась в небо одинокая башня. Уцелев среди останков взорванного замка, вежа напоминала о давнем, еще большем величии города. Немым упреком к людской справедливости взывали фрагменты порушенных крепостных стен, заросший травой барбакан, да и теперь уже застроенные пустыри на месте снесенных величавых городских ворот. Татарские, Виленские, Троцкие, громоздкие Рудницкие, Медницкие, Субочские, Спасские и Бернардинские - брамы и по сей день хранятся в памяти местных жителей, назвавших прилегавшие округи их именами.
  Единственно сохранившимися остались только Острые ворота (Ostra Brama по-польски, Острая брама по-белорусски, Аstrius vartus по-литовски). В недавно появившихся литовских печатных листках эти ворота стали называть Ausros Vartai (дословно "Ворота Зари"), что по сути бессмысленно, поскольку проход обращен не на восток. Вероятно, это глупая ошибка еврейского переводчика, или намеренное искажение в духе начавшихся сепаратистских брожений немногочисленных в городе литовцев. Иногда въезд называли Медницким (Медининкским), тут начинался путь к лежащему в руинах, в тридцати верстах от города, Медининкскому замку. Но главной ценностью ворот, - истинным сокровищем являлась установленная внутри чудотворная Остробрамская икона Божией Матери, почитаемая всеми виленскими христианскими конфессиями.
  Дядюшка снял жилье на третьего этаже (по факту, бельэтаже) недавно отстроенного четырехэтажного элитного дома на пересечении Александровского бульвара и Тамбовской улицы. Квартира шестикомнатная, с высоченными потолками, арочными окнами, с шикарным угловым эркером, кроме того имелись две ванные каморки и паровое отопление. Альберту досталась спаленка с окном на внутренний двор, где росли еще чахлые, молоденькие деревца.
  Густав Брандт, уже давно сделал Вильну запасной русской резиденцией, плацдармом с которого коммерсант хотел опять вернуть былое могущество. Он уже решил стать предпринимателем именно в России, - стране с неисчерпаемым людским и сырьевым потенциалом, дешевой рабочей силой и щадящими предпринимательство законами. Дядя Густав имел тесные и плодотворные отношения не только с немецкой колонией, но и с российскими, и польскими промышленниками, а также с вороватым, падким на взятки губернским чиновничеством. Кстати, Густав сносно научился говорить по-русски, и с первых же дней целенаправленно взялся обучать Альберта этому могучему языку.
  А уж лучшего гида по старой сказочной Вильне не сыскать. В первые, начальные дни по переезду из Пруссии, Брандт показал им с матерью красоты прежде чужого города. Маршруты приезжих начинались у ворот лютеранского кладбища на Закретной и далее углублялись в старинные, замшелые средневековые кварталы. Бродить в тесных улочках, вдоль ветхих строений, перемежаемых доминантами многочисленных костелов, было одно удовольствие, даже для двенадцатилетнего мальчишки. Ребенка окружала таинственная атмосфера давно ушедших эпох и слоеный пирог культур племен и народов: русских, поляков, литвинов, евреев-литваков, татар, и впервые услышанной народности - караимов. И еще, что важно, именно с названий окрестных улиц началось знакомство Альберта с географией Великой восточной империи: Архангельская, Новгородская, Суздальская, Оренбургская, Киевская, Полтавская, Смоленская... Да что перечислять - здесь весь российский Атлас.
  Незабываемо впечатлил Альберта рассказ двоюродного деда о тайнах собора Святого Духа доминиканского монастыря. В подземных криптах костела размещен стародавний некрополь, если проникнуть в тот оссуарий, то взору предстанут сотни черепов и груды почерневших костных останков. И еще, в толщу стен подвальных помещений "Псы Господни" заживо замуровывали закореневших еретиков и необратимых к вере грешников. Вот, как говорят, "тихий ужас" и поле необузданных фантазий для незрелого детского ума...
  Но безумно и навсегда Альберта поразил внутренний ансамбль этого удивительного храма. Уже вход с улицы Доминикану необычен и таинственно настораживал. Кованые врата, с пышным гербовым картушем сверху, ведут в мрачный коридор, похожий на подземелье, подобное лазу в преисподнюю. Пройдя в полутьме, попадаете в нартекс собора... Скользнув внутрь, в лучах неземного света, восхищенно остановитесь, пораженные роскошью изысканных интерьеров корабля и нефов костела, созданных гением Гофера и Глаубица. Да, что там... - блеск позолоты окладов настенных полотен, лощеная полировка скамей с генуфлекториями, изящная барочная роспись стен и плафонов поднебесных сводов... Прежде всего, взор обратится на восхитительные многофигурные композиции центрального алтаря Пресвятой Троицы. А далее насладится красотой примыкающих к нему алтарей: в южной части Иисуса Христа и Святого Доминика, в северной Ченстоховской Божией матери и Святого Фомы Аквинского. Описать великолепие которых попросту не хватит слов, - точное подобие небесных врат, входу в райские кущи. И уж потом, осилив пережитый восторг, зритель рассматривал другие искусно сделанные алтари у пилонов и в боковых нефах. Которые на память и не перечислить: и Ангела Хранителя, и Бичевания Христа, и Святых: Фаддея, Анны, Антония, Марии Магдалены, Иосифа, Варвары и других почитаемых небесных покровителей. Глянцевые мраморные изваяния напоминают бессмертные творения Джованни Бернини, копиями которых Альберт позже любовался в музее Кайзера Фридриха,залах Мюнхенской пинакотеки и иных знаменитых германских собраний.
  Бесподобен, изощренно величественен интерьер костела, - роскошное барокко, даже рокайль, не только зачаровывает, а подавляет неземной, потусторонней красотой. Куда там протестантским кирхам до величия барочного ансамбля доминиканского собора Святого духа!
  В Вильне Альберт прожил два года. Мальчика определили на учебу в частную немецкую гимназию, по правде сказать, скорее вымученную копию еврейского хедера. Учителя, да и ученики в большинстве ашкеназы, из семей ушлых германских переселенцев, иммигрировавших в Россию ради большего заработка. Сама атмосфера, царящая в школе, да и качество преподавания донельзя угнетала мальчишку, и со временем он по протестному настрою вконец забросил учение. Шатался по городу с таким же прогульщиками, подружился с отчаянными русскими ребятами, гимназистами из двух русских виленских гимназий: классической и реальной. Сверстникам было любопытно общаться друг с другом, сошлись два мира - прагматичный, осторожный Запад и беспечный, уверенный в неизменной силе Восток. О чем только приятели не говорили, даже о вещах и делах вовсе не детского ума, да и не было запретных тем... И собственно тогда Альберт осознал, что на земле существуют только два великих и равнозначных по заложенной природе и вселенской миссии народа - русские и немцы.
  Помимо штудий деда Густава и уроков русской словесности в гимназии, мальчик легко научился просторечному, живому русскому языку. Натура артистическая, паренек перенял также и своевольные повадки русских товарищей, бесшабашную удаль и нелюбовь к сюсюкающим, блаженным интеллигентам. Мальчик из буржуазной немецкой семьи в совершенстве владел непотребным русским арго, проще говоря, площадным матом. Одетый для уличных похождений крайне непритязательно Альберт не отличался от новых товарищей, барчука воспринимали как своего парня, даже прозвище дали чисто русское, кондовое. Не по возрасту рослого, по характеру прямого и смелого, Альберта нарекли Быней - от слова бык. Двоюродному деду, увлеченному русским фольклором, даже импонировала уличная кличка внука. "Мой Быня" - так ласково называл мальчугана Густав Брандт, когда хотел в чем-то поощрить.
  Веселое было время! Быня с приятелями, а там встречались дети из всяких сословий, отчаянно дрался с "пшеками" (польскими ребятишками), извечными соперниками по уличным похождениям и невинным обольщением девочек-гимназисток. Друзья облазили заброшенные виленские катакомбы, обследовали кладбищенские склепы и укромные места возле кальварий. Приятели ходили в "походы" по лесным взгористым окрестностям, до каждой излучины изучили окрестные озера, особенно Тракайские у развалин замка. Летом гребли на плоскодонках по Вилии, зимой мчали на лыжах и санках с крутых поречных холмов, до остервенения лупились снежками и обливались водой на Ильин день. Случалось, озорники подвешивали картофелины под окна еврейских халуп, пугали ночным стуком робких мещан, или даже дерзили дворникам, а то и городовым. Нет, мальцов нельзя считать беспринципными хулиганами, правильнее называть ребят "Робин Гудами" улицы, ибо братство, честность и справедливость ценилось у них превыше всего.
  Густав Брандт желал перевести по сути обрусевшего Альберта в русскую гимназию, открытую в старинных корпусах виленского университета. Дед преследовал двоякую цель: через предстоящие полезные знакомства внука - самому войти в среду российского истеблишмента, и в дальнейшем содействовать юноше в блестящей карьере, опять же через возможные связи с сиятельными персонами.
  При этом детская мечта Альберта стать военным никуда не улетучилась, а наоборот приобрела зримые очертания. С благовейным трепетом, проходя мимо стен пехотного училища, что на Закретной улице, мальчик уже видел себя бравым юнкером, будущим офицером Русской императорской армии. И ничего, что он немец... Даже генерал Павел Федорович Клауз (знакомый деда) - начальник штаба 19-го армейского корпуса в Брест-Литовске тоже из немцев. Да и Густав Брандт говорил внуку, что четвертая часть генералитета российской армии состоит из немцев по национальности. Правда, большинство из них приняли православную веру, обрусели, но фактор этнической принадлежности остается. Альберт достоверно знал, что в русской армии нет националистических предпочтений, главное - верность царю, новому отечеству и добросовестность. Да и еще, весомое обстоятельство, - дед Густав предоставлял услуги начальнику училища полковнику Покотило Василию Ивановичу. Задача стояла несложная: окончить пять классов русской гимназии - ценз для поступления в училище, подать прошение на Величайшее Имя и вперед с Богом...
  Однако этим непритязательным планам не суждено было сбыться.
  
  Отбросив прочь воспоминания раннего детства, Роман Ширяев - он же Альберт Арнольд вошел в вестибюль конторы паровозного депо. Поднялся по скрипучим, истертым ступеням на второй этаж, прошел по темному длинному коридору и ступил в маленький кабинет-кладовку, по стенам уставленный стеллажами с изношенными пухлыми папками. Это обитель инженера, здесь тот дневал, а случалось, и ночевал. Машинально развернул, лежащий на столе, журнал ППР (планово-предупредительного ремонта), заполненный каллиграфическим подчерком, Ширяев сделал попытку вчитаться в намеченные на неделю плановые проверки оборудования, да не тут-то было...
  Голова оказалась под завязку забитой ночным убийством снабженца Семена Машкова. События, обросшие невероятными слухами и домыслами, стали сегодня, а возможно и на больший срок, притчей во языцех у местных жителей. Наивные люди эти кречетовцы, - строят глупые догадки по поводу неслыханного душегубства, но нипочем не догадаются, что это Ширяев-Арнольд приказал показательно устранить вконец зарвавшегося, безбашенного стукача.
  Роман Денисович еще в самом начале знакомства со снабженцем, обратил внимание на странное поведение Машкова. Пришлось пронаблюдать за повадками и словами хваткого малого, фиксируя осторожные намеки и провокационные рассуждения Семена, что и помогло понять сотрудничество работника ОРСа с "надлежащими" органами.
  Ширяеву ли не знать, учитывая опыт нелегальной работы, общепринятые методы работы спецслужб, в том числе и советских. Уж слишком хитро закрученные вопросы задавал безвредный на вид снабженец, что, естественно, насторожило матерого разведчика. На первый взгляд безобидные, порой примитивные, а иногда даже абсурдные - предметы обсуждения давали обильную пищу для аналитического сорта ума. При навыке целевой систематизации - складывался убедительный пасьянс, который, даже при наличии неминуемых лакун, давал четкую характеристику разрабатываемого лица. Методично и кропотливо выявлялись нереализованные соблазны, тайные пристрастия, обрастало плотью каждое оброненное невзначай слово - эти детали в облике человека становились удачной наживкой для крючка, на который объект подцеплялся, а затем подвергался манипуляции. А уже дальше - в дружеских беседах, рассчитанных на откровенность, выявлялись классовые обиды и социальные предпочтения, а в итоге, и соответствующие политические убеждения. Здесь, если хотите, можно легко просчитать готовность предать Родину, и не только на словах, - на деле стать помощником врагам страны.
  Разумеется, Роман Денисович легко выпутывался из сетей расставленных Машковым. Но по упрямой неотступности Сеньки, как прилипала присосавшегося к Ширяеву, тот явственно понимал, что попал под подозрение. Надо полагать, что Семен уже просчитал инженера, и если не разумом, то уж нутром понимал, с кем столкнулся. Но у парня не было доказательной базы, еще не сложились пазлы в пасьянсе снабженца. Вот поэтому, Машков стремился тесней обложить Романа Денисовича "флажками", слишком наянно набивался в друзья. И даже преуспел косвенно, считал по недомыслию, что якобы втерся в доверие к жене Ширяева - Татьяне.
  Но Ткач Татьяна Викторова - располневшая, большегрудая казачка, говорившая на суржике, по виду обыкновенная баба, на самом деле дочь войскового старшины Донского войска Елатонцева. Чистокровная дворянка, умница, знавшая иностранные языки... Дед Татьяны еще до Империалистической дослужился до Походного Атамана. В войну оказался близок к дяде царя - бывшему главкому Великому князю Николаю Николаевичу, который, после смещения с поста, забрал казака с собой на Кавказ. Атаман не примкнул к Белому движению, думал отсидеться в Кисловодске. Но, увы, потом и деда, и отца большевики расстреляли как злостных контриков. Но мир не без добрых людей - дворянка Софья Елантонцева превратилась в полуказачку-полухохлушку Таньку Ткач. Романа с юной миловидной девушкой, познакомил, ставший сотрудничать с Абвером, чудом избежавший репрессий, бывший казацкий подъесаул из "Братства русской правды" генерала Краснова. Цель знакомства, естественно, благая - негоже благородной девице рядиться по жизни в дикую казачку. Вот поневоле Софья и пошла за инженера... потом они полюбили друг друга, да Бог не дал деток. Что, в сущности, и правильно... Роман Денисович с прошествием времени перестал таиться перед женой, да и Софья-Татьяна не препятствовала, - женщина лютой ненавистью ненавидела Советы. Вот и нашли оба друг в дружке, что искали...
  Супруга прикинулась полной дурой, с нелепым хохлятским говором, ловко обхаживала Семена Машкова. Парень поверил, развесил уши и, не таясь, вел с Татьяной провокационные разговоры. Если бы так... Малого можно было еще не год водить за нос, а при подходящем случае, дать от ворот поворот или даже пинка под зад. Но как раз позавчера Семен Машков напросился в квартиру Ширяевых, принес, якобы по дружбе, кулек с кусковым сахаром. Татьяне волей-неволей пришлось отправиться на кухню, приготовить незамысловатое угощение к чаю. Однако хозяйка была женой разведчика, и отследила, как Семен заметался по комнате, рыская в книжном шкафу и ящиках мужниного письменно стола. Татьяна прервала поиски соглядатая, намеренно не застигнув ушлого мужика с поличным. А Семен повел себя как чистенький ангелочек, но так ничего не учуял...
  Роман Денисович догадывался, что конкретно при участии Семена Машкова чекисты разоблачили Григорьева и Заславского, которых он лично рекомендовал Центру, а завербовали через посредников уже в другом месте. Дальнейшая судьба несчастных Ширяева мало интересовала, на то у немцев имелись другие люди... Но вот с гебешным стукачом - Ширяеву-Арнольду предложили разобраться персонально.
  Терпению Альберта Арнольда пришел конец - пора проучить этого наглого выскочку, возомнившего себя черт-те чем. Наказать так, чтобы другим собратьям по цеху, на совесть вкалывающим на чекистов, пришлось бы впасть в трепетное состояние, размышляя об уготованной жуткой участи. Следовало нагнать страху, наряду с мистическим ужасом, почерпнутым из старых бульварных романов, которыми втайне до дыр зачитывались невзыскательные жители поселка. Покарать, да так, чтобы другим было неповадно участвовать в секретных играх советской "охранки". К месту подошла дельная русская поговорка - "Не по Сеньке шапка..." И еще одна мудрая народная пословица пришлась кстати: "Учестили Савву ни в честь, ни во славу...", одним словом - "Поделом ему!"
  - "Ха, ха... Недурственно для природного пруссака знаю русские фольклорные жанры", - похвалил себя Роман Денисович.
  
  Связь с Центром Альбер Арнольд поддерживал через надежно отлаженный советский сетевой радиоприёмник "МС-539" (малый супергетеродин, 5-ти ламповый, 39 года), до войны выпускаемый Александровским заводом. Пришлось, правда, исхитриться, когда по военному времени граждан обязали сдать радиоприемные устройства широкого диапазона. Ширяев отнес второй, еле дышащий, экземпляр приемника, загодя купленный с рук на барахолке в незапамятное время. Рабочий же аппарат, переоборудовав, поместил в компактный футляр из-под увесистых контактных реле, что заранее подобрал в сараюшке дистанции сигнализации и связи. Приемник пришлось скрывать от посторонних глаз в тайнике под полом, прослушивать же передачи следовало в наушниках, но дело устроилось подходящим образом.
  Теперь раз в неделю Арнольд выходил на связь с Центром, получал вводные инструкции и другую необходимую информацию. Азбукой Морзе он владел в совершенстве. В качестве шифровальной книги использовался четырнадцатый том ("Братья Карамазовы") из разрозненной подборки книг полного собрания сочинений Достоевского, дореволюционного издания типографии братьев Пантелеевых, еще с ерами и фитами.
  Как и полагалось, для замаскированных агентов, для обратной связи с центром применялась отработанная хитрая схема, с участием специальных связников. Детали, которой каждый раз подробно оговаривались в радиограммах. Альберту на месте оставалось только следовать четко разработанным инструкциям.
  Десять дней назад разведчик повторно сообщил в Центр, что упорно разрабатывается осведомителем НКВД Семеном Машковым. Там уже плотно задумались об этом ушлом малом, связав цепочки прежде арестованных агентов. Арнольд предложил кардинальный выход из сложной ситуации - устранить сексота, но только чужими руками, причем людьми не местными, чтобы самому избежать провала.
  В последней шифровке агенту сообщили, что на самом верху, наконец, пришли к единому мнению - ликвидировать Машкова. Для этой цели полагалось использовать, направленных в Кречетовку, питомцев Борисовской школы с кодовыми именами: Мерин, Ерема и Тита. Однако получалась маленькая накладка, чреватая с точки зрения Альберта серьезными осложнениями. Но далекое начальство не усмотрело в том болезненной проблемы. Дело в следующем: так как диверсанты готовились для другого задания, Арнольду предстояло ознакомить с новым поручением "спящего" связника, местного блатного по кличке Лошак. Альберт-Ширяев давно знал того уголовника, так же как и остальные жители Кречетовки. Но то, что урка работает на немцев, разведчик не догадывался. Да, и с чего такое предвиделось...
  Возникшая коллизия - крайне неприятная, даже пугающая новость. Получалось, что Абвер стал терять прежде высокий уровень, привлекал для конспиративной работы людей, не только не прошедших специальной подготовки, но не имевших даже нужного идеологического обоснования для сотрудничества. Военная разведка использует уже беспринципных и аполитичных уголовников, которым, как известно, нельзя ни в чем доверять. Но выбора не оставалось. "Piriculum in mora - промедление смерти подобно..." - латинская мудрость отринула остальные варианты. Вчерашним днем, согласно шифрограмме, борисовские диверсанты объявились у Лошака. Пароли и инструкции о переподчинении самого агента и засланной группы Центр дал, вышло, как говорится: "...и карты в руки".
  Роман Денисович шапочно знаком с уголовником Василием Конюховым, коротко общаться не общались, так, иногда при встрече обменивались косым взглядом и кивком головы. Потому, что и Лошак понимал, - положение пахана обязывало знать о каждом, худо-бедно приметном жителе поселка. Вот Ширяев видный человек, ходит в местных начальничках, а даже мало-мальскую власть тогда уважали...
  В голове Альберта скоропалительно созрел садистский план мести Машкову, задуманная жестокая смерть обязана получить должную огласку, - стать для гебешной агентуры вящим предупреждением. Разведчик как одержимый носился с идеей - покарать снабженца изуверским образом, надолго запечатлеть эту казнь в памяти кречетовцев.
  Но только сегодня до него дошло, что он совершил грубейшую ошибку, наверное, самую серьезную ошибку за время нелегальной работы. И как бы теперь не сносить инженеру головы... Потому и побежал опять к Лошаку, желая хоть чуток подстраховаться, подстелить соломки...
  Но накануне чуйка-выручалка немецкого агента не сработала...
  Вчера, чуть свет Ширяев приоткрыл скрипучую дверь хибары Лошака. Конюхов в верхней одежде, раскинув руки, лежал на замызганном одре. "Йовово гноище", - отметил вошедший, которому не сразу удалось растолкать крепко спящего уркагана. Тот было метнулся за спрятанной под матрацем финкой, но куда там бандиту до филигранно отработанных боевых приемов матерого разведчика...
  - Здорово Лошак! - удержав руку пахана, по-доброму произнес Роман Денисович. - Не узнал бродяга... Чего паникуешь, тут свои...
  - Чего приперся, деляга? Чего по ночам шастаешь, добрым людям спать не даешь?
  - Да уже утро, смотри, давно рассвело, - и уже по-серьезному продолжил. - Дело одно привело, Василий, ведь в гости по ерунде не хожу... Заморочек по горло... ни чета воровским гнилым делишкам...
  Лошак опять напрягся в протестном порыве, озлобленно ощерился, обнажив щербатый рот. Но Ширяев слегка нажал на плечо старика, сдержав гневные потуги того, сурово произнес:
  - А теперь поскорей прочисти мозги и слушай внимательно. Второй раз повторять не стану, усек! - сказал уже властным тоном.
  Ошалевший от непонятной боли, мужик на локтях приподнялся на лежанке и тупо уставился на инженера.
  - Говорят, торгуешь "Кахетинским", продай три бутылки, - отчетливо выговорил Роман Денисович.
  Лошак ошеломленно вытаращил покрасневшие зенки, вначале пошамкав губами, по слогам произнес:
  - Вино не продается, только меняется, - урка на мгновение задумался, - на персиянский, - поправил себя, - персидский ковер.
  - Откуда ковер, возьми турецкую шаль...
  Конюхов очумело смотрел на Ширяева, видимо не вникал в условленные слова, только что сказанные тем.
  - Повторяю для дебилов, - инженер уже психанул, - возьми турецкую шаль. - И всмотрелся в глаза Лошака, наконец, в них промелькнула осознанная мысль. - Ну что, Василий врубился?..
  Конюхов разом сник, превратился в ущербного старикана.
  - Да догадался, не глупый, - пароль и отзыв еще в лагере вызубрил как "Отче наш". Можно встану... Только не ведаю, как вас теперь звать-величать...
  - Зови, как и прежде - Романом Денисовичем.
  - Понято... вопросов нет.
  Конюхов осознал, что перед ним стоит порученец немецкого разведцентра. А значит, что сам попал в полную власть этого человека и теперь вынужден беспрекословно подчиняться.
  Сев за шаткий стол, они продолжили своеобразный разговор. Говорил больше Ширяев, Конюхов только покорно кивал головой.
  - Лошак готовься выполнить специальное поручение немецкого командования... Сегодня вечером, ну или ночью, - скрытно придут трое якобы красноармейцев, из наших военнопленных, что дали присягу Германии. Надеюсь, понимаешь, о чем толкую... - Ширяев указал рукой на запад. - Послали мужичков в тыл Красной Армии с диверсионным заданием, - посмотрев на замершего старика, добавил обнадеживающе: - Ну, ксивы у них надежные, не бзди уж слишком, прокатит... дай дороги...
  Лошак слушал не шелохнувшись. Но желваки на исхудалом лице, выдавали упорную работу изощренного воровского ума. Ширяев даже стал опасаться, как бы дедок не соскочил с отведенной сценарием роли. Потому говорил непререкаемым, командирским голосом:
  - Конюхов дай солдатикам отсидеться, найди подходящее местечко, только чтобы никто ни-ни... ни одни духом... Понимаешь дед? Диверсанты пусть поживут, спокойно присмотрятся, что да как... А, что потом, уже не твоя забота. Но теперь оперативно, по причине возникших обстоятельств, вносится одна вынужденная корректива, - Роман Денисович сделал упор на последних словах. - Дополнительная поправка, проще говоря. Уверен, что знаешь снабженца из ОРСа Семена Машкова...
  - Ну, да, - промычал Лошак, оскалившись, - оченно даже знаком с товарищем...
  - Вот и ладненько... Поставлена задача организовать убийство этого малого. - И, невзирая на расширившиеся от ужаса глаза Лошака, категорично уточнил. - Сегодня же ночью и порешить снабженца. Парням из диверсионной группы скажешь: "Это приказ сверху, из центра, который не обсуждается". И еще, - изменив интонацию, с угрозой пояснил. - Велено, не только убить, а выколоть трупу глаза и отрезать язык. И учти - опять сделать без разговора.
  - А куда потом язык приносить? - недоуменно вопросил, уже мало что соображавший, Конюхов.
  - Да не куда не надо, пусть выбросят... скажем, в кусты. Лошак, давай врубайся, дело серьезное. Боже избавь обмишуриться! Сделаете сразу же, не раскачиваясь, быстренько той же ночью, - Ширяев растолковал старику как ребенку. - Сам вызовешь Семена из дома, якобы для знакомства с надежным клиентом. Надеюсь, сообразишь, как правдиво обставить... Веди себя спокойно, не подавай виду. Короче, Лошак держи себя в руках! Отведете снабженца куда подальше, ну и там - кокните. Да не ты... - упреждая немой вопрос Конюхова, - дело как надо сделает Мерин, у него рука не дрогнет. А потом дом Машкова следует сжечь. И это те ребята толково умеют. Только не наследите... Впрочем, предупреди парней, чтобы не халтурили, - диверсантам еще собственное головное задание выполнять. Туда уже не лезь... понял, Василий Игнатович?
  - Да уж как не понять... - помолчав, дед с мольбой произнес. - А может та солдатня с чужой стороны, того... - сами, без меня грохнут снабженца. Кто таков, где живет, - подробно распишу, могу ажник до забора сопроводить...
  - Ну, пойми, Вася, без тебя диверсантам никак... люди пришлые, ничего и никого не знают. Да и времени толком нет, чтобы по незнакомому месту ночью шнырять. Ты мужик тертый, думаю, сообразишь, как лучше дельце провернуть... А за ребятами не заржавеет. - Ширяев одобрительно похлопал Конюхова по плечу и сказал ласково. - А я деньжат подкину, много дам... - потом свильнешь отседава, когда страсти поутихнут. Ну, что по рукам, Василий Игнатович... - Ширяев протянул ладонь, Конюхов замычал неопределенно, как немой. - Да не переживай так... дело в сущности плевое, главное не подставься, - учительским тоном произнес инженер, сверля взором глаза старика. - Ну, а если погоришь, учти, обо мне и духом не ведаешь! А если заложишь, так на нарах достанут, блатные же и порешат жестоко. Ведь знаешь порядки... Да, и еще скажу - сообрази, коли догадливый... У каждого человека найдется слабое место, и Конюхов Василий на исключение... Допер старик? За непослушание ждет уж вовсе лихая управа... - Ширяев вытер пальцами уголки рта. - Впрочем, раньше времени нечего трепаться...
  - Да, чего уж там говорить, знаю, живым тогда не остаться... Да только скажу, господин хороший, в органах с нашим братом чикаться не станут. И смолчу - шлепнут, и сдам, одинаково, вышка. Куда уж бедному крестьянину податься... Вот б**дь, - Лошак выругался смачно, - влип дед на старости лет, по уши, по самые помидоры влип...
  - Ну, бродяга, таков твой выбор изначальный. А если схиляешь, - соображай, предупредил о последствиях... А так, Бог даст, пронесет, ты мужик фартовый... Только вот, - соображай быстрей, мне торчать тут не с руки. Давай, шурупь мозгами...
  Лошак покряхтел для приличия, и согласился.
  - Вот и ладушки... Ну, а теперь оговорим остальные детали операции, - и Ширяев взялся растолковывать уркагану всевозможные нюансы предстоящего дела. Тот заворожено внимал рассказчику. На детальный инструктаж у них ушло чуть меньше часа.
  Покинув Лошака, Ширяев отправился домой. Разбудив разгоряченную с постели жену, велел собираться в дальнюю дорогу. Женщина не стала задавать лишних вопросов, только горестно справилась:
  - Так нужно, Рома... неужели сейчас уходить...
  - Да, дорогая, попьем чайку, и потихоньку отчаливай. Возьми только необходимое, самую малость. Не привлекай к себе внимания. Да чего учить ученую буду... Запомни адресок, человек надежный, тебя знает, - и Ширяев черкнул пару строчек на клочке бумаги.
  Жена внимательно вчиталась, заучивая адрес наизусть.
  - Как, надежно запомнила? - и Роман Денисович сжег бумажку в пепельнице, растерев останки пепла в порошок.
  - Соня, - Роман впервые назвал жену старым, полученным при рождении именем, - Сонечка дорогая, случиться возможно всякое... но Бог даст, свидимся. Главное не нервничай, не переживай сильно... Ну, а коли что - обо мне ничего не знаешь, кто таков и чем занимался на самом деле... Уехала в тыл, подальше от бомбежек... Ну, там сообразишь, по обстоятельствам, умница моя ненаглядная... Женушка любимая, солнышко, дай расцелую, милая моя девочка!
  После взаимных нежных объятий, эти уже не молодые люди, утерев набежавшие слезы, сдерживая тоску, стали собирать на стол. Романа Денисовичу предстояло идти на работу, Татьяне же, уложив бельишко, запрятав деньги и драгоценности подальше в нательное белье, оправиться в неизведанную даль.
  
  И вот теперь сегодня, положив локти на стол, удрученно подперев руками седую голову, Роман Денисович думал о ненаглядной Сонюшке-Танюшке. Жена моложе мужа на четырнадцать лет, но какая Сонечка была красивая и ладная - эта русская девушка, дворянка, умная, начитанная... и несчастная. На ее долю, после казни родителей, выпали тяжелые мытарства по городам и станицам нижнего Дона. Софье пришлось зарабатывать свой горький хлеб, вернее сказать, ишачить как лошадь на обширных кулацких подворьях, мыть полы в отстойных базарных харчевнях, а последнее время, до знакомства с Ширяевым, девушка работала обтирщицей в паровозном депо. Оттирала заросшие грязью и замазученные колесные пары и прочую паровозную оснастку. Ее маленькие, с растрескавшейся кожей ручки, еще долго отходили от непомерных для благородной особы трудов. Ширяев не позволил Соне больше рвать живот на "товарищей", благо зарабатывал сам, дай Бог каждому... а жена-домохозяйка для инженера считалась в порядке вещей.
  Да и жить как муж с женой, они стали не сразу, с месяц привыкали друг к другу. Сожители говорили о литературе и иных возвышенных материях, Софья читала по памяти стихи русских поэтов серебряного века: Бальмонта, Северянина, Анненского, Блока, Ахматову. А Альберт рассказывал о далекой Германии: музеях, вернисажах, филармонических залах. Они оба страстно обожали классическую музыку, вершиной которой неизменно считали "ангельское приветствие" - "Ave Maria" Франца Шуберта.
  И однажды, как божественное откровение на них снизошла Любовь! И они потом обожали только друг друга, и это останется навсегда...
  И немецкий разведчик Альберт Арнольд - седой мужчина пятидесяти четырех лет заплакал, зарыдал как маленький мальчик, а ведь всю жизнь считал себя "стойким оловянным солдатиком" из одноименной сказки Андерсена.
  
  Глава 7
  Возникает резонный вопрос, почему старший инженер по оборудованию паровозного депо Роман Денисович Ширяев, в чьем кабинете хранилась техническая документация инженерной инфраструктуры паровозного депо, имевший круглосуточный свободный доступ в любое место предприятия, не совершил вредительского акта... Диверсии, которая смогла бы парализовать работу не только депо, но и узловой станции Кречетовка... Можно лишь в больном воображении представить, что произойдет, если ни один паровоз не выйдет на линию. Полный коллапс в работе крупнейшего железнодорожного узла.
  Но Ширяев-Арнольд распрекрасно знал реалии страны, где уже третий десяток лет работал на германскую разведку. Да, и не в агенте дело... Не одного Альберта, а большинство чинов германской военной разведки отрезвлял неслыханный, невиданный доселе трудовой энтузиазм советских людей, неслыханно возросший в военную пору.
  Взорви Ширяев деповскую котельную, разбей в пух и прах собранный из паровозов "СО" отопительный комплекс, несмотря ни на что люди будут работать в промозглых, ледяных цехах. А слесари ремонтники быстренько оборудуют под открытым небом паровозы-тепляки, подведут к ним и заменят негодные участки теплотрассы. Кажется, на первый взгляд, сложнейшая проблема, но при грамотном инженерном подходе она решится в течение суток. Впрочем, грамотность тут лучше поставить на второе место, после приказа - "Надо!"
  Уничтожь Роман Денисович дореволюционную водонапорную башню с насосной водокачкой, оставь паровозы без воды, - беда конечно, но не смертельно. "Водяники" напрямую соединят заправочные гидроколонки с сетями "Водоканала", а если нужно, пробурят и оснастят артезианскую скважину. Ну, а в это время тендерные танки паровозов станут заполнять водой рабочие и привлеченные местные жители - ведрами, расставленные длинной цепочкой.
  С методичной аккуратностью повреди Ширяев станочный парк (уж как там, даем на откуп воображению), - такими же станками оснастили соседние депо, вопрос только, в организации перевозки готовых изделий.
  А подними он на воздух цеховые корпуса, заложив под них тонны динамита, оставь от депо воронку размером с лунный кратер, - быстро изменят паровозные плечи, нагрузят по полной программе окрестные ТЧ, но остановить работу станции не позволят.
  Да и не разведчика это дело - устраивать диверсии. Агентурная задача гораздо глобальней и несравнимо деликатней - сбор стратегической и оперативной информации по спектру работы узловой станции Кречетовка. Что дает действительную картину движения людских и грузовых потоков из центра на Юг и Юго-восток, а уж если быть точным, из Москвы до Сталинграда и обратно.
  Усилием воли, подавив сентиментальные мысли и чувства, Роман Денисович покинул полутемный закуток и отправился с рабочим обходом по производственным участкам. Первым объектом его внимания являлся гигантский поворотный круг, рассчитанный на разворот паровозов типа "ФД", длиной тридцать два метра. Каждый паровозник знает, что находящиеся в депо паровозы заложники этой разлапистой "карусели", поскольку при выходе агрегата из строя локомотивы будут блокированы в цеховых стойлах. Ну, не ехать же паровозу через все закрепленное плечо, до следующей узловой станции, задом наперед... Вчера электрики оперативно устранили неполадку в движке приводной опорной тележки, установленной на краю несущей фермы. Получив ответ главного механика, что "круг" работает в штатном режиме, инженер тяги, утешая совесть, обошел "карусель", чтобы лишний раз убедиться в ее исправности. А уж затем машинально посмотрел на змейки рельс, уходящие к югу...
  Кречетовское депо еще до революции было "основным" и, естественно, тут предусмотрели альтернативы, тогда еще короткому поворотному кругу. Чуть дальше поместили разворотный треугольник - паровоз заезжал задом, а выезжал из него передом. А чуть сбоку, на отшибе ржавела даже архаичная разворотная петля, сооруженная в допотопные времена, которую в довоенные годы хотели убрать, но теперь уж и в мыслях такого не было, - пригодится на случай нужды...
  Затем по отлаженному годами маршруту Ширяеву предстояло пройти "сквозняком" через анфиладу корпусов депо, вытянутых чуть ли не на километр. Инженер направил стопы в близстоящий пункт техобслуживания, где в период между плановыми ремонтами, происходит регулярная проверка паровоза перед выходом на линию.
  В обязанности инженера по оборудованию входил контроль безопасности работы грузоподъемных механизмов: кран-балок, тельферов и ручных талей. Контролировал он и устройства, работающие под давлением: ресиверы, компрессоры и прочую взрывоопасную хрень, которыми любое депо, а Кречетовское в особенности, напичкали с избытком.
  Но сразу же, как по затертому сценарию, разговор на участке зашел на набившую оскомину злобу нынешнего дня. Старший мастер ПТО, щуплый мужичок лет пятидесяти взялся, с присущей деревенскому человеку обстоятельностью, рассуждать о невероятном случае, потрясшем поселок. Намекнул и о злых силах, стоящих за преступлением. Но было бы забавным, если не казалось столь абсурдным, - говорливый мастер предрек подобную участь ряду кречетовцев, гревших нечистые руки на военных лишениях жителей поселка:
  - Ить, воруют у народа без зазрения совести. И нет на них никакой управы... А что милиция... Да мильтоны с ними заодно, - мастер распалился, - вместе жируют гады! Думаю так... - это органы снабженца убрали. И дали понять остальным мародерам, мол, не зарывайтесь скоты, с каждым так будет, коли не прекратите п***ить у народа. А иначе ворюг никак не отучить... Сажать гадов - не пересажать... Соблазн слишком велик, хапают почем зря...
  Роману Денисовичу, пришлось волей-неволей, отозваться на любопытные и наверняка справедливые подозрения мастера ПТО. Но холодок страха пробежал меж лопаток Ширяева. В одном прав мужичок - недалеким, но хватким крестьянским умишком уловил главный смысл, цель проведенной акции. Задачей было устрашение, - показательная казнь виноватого человека. Только вот - в чем тот провинился?.. Впрочем, умному следователю госбезопасности не составит много труда определить, - о каких конкретно поступках, да, и безобидном ли промахе идет речь. И Роман Денисович постарался расхожими фразами быстренько отделаться от назойливого мастера.
  Но эта встреча изменила планы Ширяева. Он вовсе не хотел обсуждать бабские сплетни с несведущими профанами, и в то же время пугала неожиданная прозорливость тех людей. Ведь как раз в результате подобных случайных догадок оказались подставлены под удар и оборвались судьбы видных его коллег. И еще, разведчик не по книгам знал, что видя искренние эмоции, распирающие людей, можно самому не сдержаться и выдать себя случайным словом. Так пусть лучше страсти поулягутся, обрастут коростой противоречивых толков, глупыми байками и тупыми рассуждениями. А там, как говорится, - "толкач муку покажет"...
  Следовало взять себя в руки, внутренне расслабиться и успокоиться, - и в том не было никакого противоречия... Потому Ширяев двинулся к деповским водоочистным сооружениям. Очистку расположили вне территории депо, в лесополосе отчуждения за насыпью однопутной ветки, идущей с севера на пологий склон южной горки. Перейдя главные пути по заросшему бурьяном крутому откосу, инженер взобрался наверх насыпи, и оглянулся на лежащую поодаль панораму депо. Грузные, бурого кирпича корпуса ступенчатой цепью вытянулись по полю зрения. Эта гигантская паровозная матка, натужно рыча как первобытный ящер, изо дня в день заботливо обихаживает, а то и возрождает к жизни огнедышащих стальных монстров. Мастодонтов, которым русский народ посвящает пафосные стихи и вдохновенные песни: "Наш паровоз, вперед лети. В Коммуне остановка. Другого нет у нас пути. В руках у нас винтовка...". И вот с этими людьми, поэтизирующими бездушные железяки, с людьми готовыми страдать и испытывать тяжкие невзгоды, ради победы над врагом, с народом, верящим вождю как Богу, - Vaterland призвал Альберта Арнольда сражаться на невидимом фронте.
  Он спустился по другую сторону насыпного вала и оказался перед стеной густых зарослей кленового кустарника. Продираясь напропалую сквозь разлапистые ветви, вышел на вдрызг разбитую грунтовую дорогу. Напротив - чредой водных зеркал, в кайме из куги и камышника, по руслу ручья Маленка тянулись каскадами колхозные пруды. В которые и попадали спускаемые депо технические стоки, запрещенные приему в канализационный коллектор станции и поселка. Депо по такому случаю пришлось оборудовать крайне примитивные устройства водоочистки. Установку, если так назвать, зарегистрировали где надо, но работала она отвратительно, и мазутная жижица часто гужом текла в ручей. Конечно, явный непорядок, но руки никак не доходили до модернизации очистных, - вот так и жили на дедовском заделе.
  Зашагав по окаменевшей дорожной колее, инженер вновь погрузился в безотрадные мысли.
  Уже двадцать шесть лет Альберт безвылазно прозябает нелегалом в России и постоянно твердит себе, что лучше не задумываться о выпавшей несправедливости - почему достался столь безотрадный удел. Но подлое "неужели на мне "свет клином сошелся..." всякий раз нагнетает тоску и заставляет искать причину собственных неудач. И вот тогда возникает традиционно русский, даже классический вопрос, посеянный в умах интеллигентных людей романами Герцена "Кто виноват?" и Чернышевского "Что делать?". Лучше не искать на него ответа, проще сказать - виновата судьба-злодейка, но это явная отмазка, только бы не винить самого себя. А на самом деле, допустил слабину, не сумел выстроить правильные отношения с руководством, не проявил характер... В конце концов, следовало настойчиво потребовать замены, ссылаясь на возраст и проблемы со здоровьем. Но не хватило духа преступить нелепые дворянские анахронизмы, как совесть и офицерская честь.
  А ведь мог бы с достоинством, да по заслугам, поселиться с семьей на малолюдной тенистой улице Кенигсберга, в черте Amalienau. Жить в уютном особняке, выстроенном по проекту Фридриха Хайтманна. Этот видный архитектор в конце прошлого века обустроил район по модной в то время концепции "город-сад", используя малоэтажную застройку и обилие деревьев, цветов и кустарников. Место в полной мере чудесное - Амалиенау имел непривычную для прусского города планировку: круговые площади, изогнутые бульвары, - хотя прежде градостроительный закон позволял строительство только прямых улиц. И дом... издалека приметный по вальмовой крыше и очертанием в стиле модерна, назывался бы виллой Арнольдов. Альберт явственно представил то, не ставшее родным жилищем, строение - с балконами, эркерами, с мансардными спаленками, пристройками. А в длинной галерее разместился бы зимний сад, а там экзотичные пальмы и фикусы...
  По субботам, покинув элитный район, на таксомоторе или собственном авто семейство Арнольдов проедет с шиком по Lawsker Allee, а далее по Hufenallee и Kniprodestrasse к культурным "светочам" города. Где могли бы без устали наслаждаться полифонией органных концертов Бетховена, Брукнера, Брамса, слушать призывные арии Вагнера в Stadtteater, или уж пусть легкомысленно - сходить на сентиментальный водевиль в Neue Luisentheater. Музыка, классическая немецкая музыка была его страстью. Ну, и раз в месяц чинно с семейством последовать в Городскую Драму на премьерный или гастрольный спектакль. Потом побыть в кофейне на театральной площади или на Hufen Allee, вблизи зоологического сада, угостить жену и детей кремовым пирожным, себе же предложив стопку коньяка. Да, и почему бы и не позволить себе каждодневно к обеду и ужину выпивать бокал доброго старого вина... Вина никак не сравнимого с дешевой кислятиной, что продавали народу в Советской России, а теперь и вовсе не достанешь, разве только из-под полы.
  Господи, да что говорить, как можно было бы устроить собственную жизнь на родине, в Германии... И не заведомо в уютном, университетском городе... Можно сносно прожить на хуторе в приземистом фольварке, наслаждаясь дуновением ветерка с приречных рощ и переливчатой трелью птиц с липовых крон окрестных мыз.
  И что важно в немолодые годы... уже не досталось бы месить грязь по темным улочкам в русском захолустье. Прозябать в тесных комнатенках, обставленных собранной с миру по нитке рухлядью, не пристало бы топить вонючую печь, а соответственно заготовлять для нее топливо, перетаскивая поленья и угольную норму на собственном горбу. А главное - с происхождением и образованием Альберта, не выпало бы подличать перед неотесанной деревенщиной, считающей себя начальством, вольной помыкать дворянином. Не довелось бы, не случилось бы, да мало чего не пришлось бы терпеть Арнольду в нынешнем положении. Годы идут, романтичные порывы юности давно выветрились из головы. Тогда виделось, что жизнь предстоит веселой и счастливой, и к средине лет непременно достигнет подобающего самолюбию и самомнению благовидного места в верхах прусского общества.
  А что Альберт заимел сегодня, что получил выпускник академии Генерального штаба... Некую подачку командования, пустяшный в масштабах армии чин, - за ту длинную выслугу лет, не говоря уж, о понесенных трудах и тяготах. Арнольду вопреки канонам Абвера, по ходатайству самого адмирала, лично знавшего Альберта, в июле тридцать девятого присвоили звание Oberst-Leutnant, что в армиях других стран соответствует званию подполковника. Только оберст-лейтенант... Когда некоторые однокашники по главной военной школе Lichterfelde и академии Генштаба (или, как по старинке называли Preusische Kriegsakademie von Gerhard von Scharnhorst) получили генерала. А иные из них уже почивают на лаврах генералов от инфантерии и даже генерал-полковников. По беглой прикидке, двое скоро станут фельдмаршалами. А Арнольду - на многочисленные просьбы - "Zuruck in die Heimat", как кость, кинули перед войной подполковника и велели в приказном тоне остаться на месте. Что поделать, Deutsches Kaiserliches Heer твердо вбила в мозги, что приказы командования не обсуждаются... Ну, нельзя же взять и безрассудно дезертировать, сбежать и укрыться в ближней прибалтийской республике, а уж лучше, учитывая нюансы прошлого, в нейтральной Скандинавии.
  Итак, Альберт Арнольд всего лишь оберст-лейтенант, по правде сказать, не слишком маленькое звание в Абвере. Впрочем, грех обижаться, а в житейской сумятице полагайся на русские пословицы: "Лучше синица в руках, чем журавль в небе" и "Не все то золото, что блестит", - так вот, не стоит попусту гневить судьбу. По крайней мере, фортуна к нему милосердна, пока жив и здоров, в отличие от отца умершего в сорок семь лет. И еще наглядный пример - его учитель и наставник Вальтер Николаи, возглавлявший militаrische Aufklаrung des deutschen Reiches вышел в отставку в звании полковника, не выслужив даже генерал-майора...
  И чего дядюшка Густав Брандт не заимел "древоточный" заводик в Эльзасе или Лотарингии, не перевез их туда с матушкой... Где Альберт бы обучился живому французскому языку, слащавым манерам, да и стилю жизни Жанов... И уж, коль написано на роду стать офицером Абвера, жил бы генерал Арнольд теперь вблизи побережья в Бордо или Нанте, а может, даже лакомился виноградом в солнечном Провансе. "C"est la vie", - как говорят треклятые лягушатники.
  
  Вот и водоочистные сооружения: примитивные грязеотстойники, допотопные фильтры грубой очистки. Эти нехитрые приспособления уже сильно засорились и поросли коростой. Вокруг образовалось вонючее болотце, поросшее пожелтевшей осокой. А лукавая водичка, проторив ручейки в пропитанной влагой почве, шустро поспешала в сточную канаву, а далее в зачахший пруд, вконец загаживая водоем.
  Роман Денисович озадаченно почесал седой затылок, вот незадача... Досадные размышления о постигшей личной участи тотчас испарились. Он уже озабоченно думал о необходимой ревизии водоочистки, даже корил себя, что за два месяца не удосужился проверить столь непритязательный и малозначащий в масштабах депо объект. Но не будь войны, доброхот из селян уже написал бы куда следует, и инженеру тяги (как должностному лицу) - грозил неминуемый выговор, а, то и штраф.
  Роман Денисович, коря себя за опрометчивую недоработку, по-русски чертыхаясь, поспешил в депо, двинулся напрямик, по засыпке сточного коллектора. Вышел он на северных задворках депо, у свалки металлолома, по причине войны не вывезенного на переплавку. Шагая по шпалам подъездного пути, подошел к распахнутым от жары воротам тележечного цеха. Сходу, проскочив мимо сборища разнокалиберных колесных пар, Ширяев нырнул в боковую дверцу и оказался в ремонтно-эксплуатационном участке. На его счастье главный механик депо, малорослый большеголовый мужичок, оказался на месте.
  - Михалыч, ну-ка иди сюда... - недовольно позвал инженер.
  - Чего приспичило Роман Денисович? - механик, отерев руку ветошью, протянул для пожатия.
  - Ну, Михалыч, слесаря-сантехники разучились "мышей ловить"... Сходил посмотреть на очистные, специально за бугор лазил, - заросли к е**не матери, - Ширяев выругался, и в том же возбужденном тоне, стал выговаривать главному механику наболевшее...
  Тот, потупив крутую башку, побагровев, выслушал нагоняй и уже площадным матом наорал на сидевших рядом рабочих, велел тем взять шанцевый инструмент и привести очистные сооружения в порядок.
  Несмотря на то, что сделано доброе дело, на душе Романа Денисовича почему-то стало еще тревожней и гаже.
  
  Ширяев болезненно осознавал - приступ хандры обусловлен отнюдь не засором в деповском канализационном стоке. Причины тоски коренятся в персональных проблемах самого Романа Денисовича и носят для него как личности убийственный характер .
  Да, совершена роковая ошибка. И только сегодня Ширяев отчетливо осознал, что проявленная им "самодеятельность", иначе и не назовешь, глупая дурацкая возня с изуверским убийством Машкова - это заведомое начало конца, неотвратимого краха. Разведчик сам загнал себя в безвозвратный тупик, из которого в сложившихся условиях нет разумного выхода. Ведь что получается, похоже, он утратил былой профессионализм агента Абвера... Виной тому, если судить по-христиански - безудержная гордыня, а если чисто по-человечески, то уж слишком завышенная самооценка. Давно Альберта Арнольда никто не критиковал, не поучал начальническим тоном, как говорят в народе - не ставил на место. Потому чрезмерно уверовал в собственную непогрешимость, переоценил собственный потенциал: и аналитический, и чисто технический. И оказался в плену нелепых иллюзий, нагромождений вымышленных фантазий, на него нашло "тихое помешательство", иначе и не назовешь.
  Как кадровый разведчик забыл, не учел, что Семен Машков - часть тотальной властной структуры. НКВД - не только политическая полиция, в общепринятом, европейском понимании. Это столп, костяк, остов, на котором держится нынешний в России строй. И оплот этот всесилен, всемогущественен. Альберт хотел предпринял самодеятельную акцию устрашения, да разве чекистов напугаешь выколотыми глазами и отрезанным языком... По его мнению, гепеушники - люди без чести и морали, способны и сами на подлые гадости и откровенно садистские преступления, их безбожный арсенал безграничен. Потому, органам плевать на суеверные предрассудки, а уж тем паче страшилки о Джеке-Потрошителе. Если гэбэшникам станет надо, то сами создадут подобного садиста и используют для пущего устрашения толпы, а потом, показательно казнят, а благодарный обыватель станет петь "благодетелям" осанну.
  И наоборот, увидев прямой вызов себе, причем дерзкий, возмездие будет стремительным и неотразимым. Да кто он такой, как посмел играть демоническую роль Немезиды, - без ведома и согласия НКВД... Как мог Арнольд вообразить, что наделавшее шума убийство внештатника, охранители государства воспримут спустя рукава, не придадут повышенного значения, не подключат к расследованию опытные кадры... На что разведчик легкомысленно надеялся, почему самонадеянно считал, что госбезопасности окажется не под силу разобраться в столь редком для этих мест преступлении... Якобы чекисты спасуют, по причине близкого фронта не решатся распылять силы, одним словом, проглотят и утрутся как ни в чем не бывало. Возможно, так произойдет поначалу - пожуют сопли, но нельзя забывать, что даже в никчемной стране найдутся следователи по особо важным делам, и этим ребятам опыта и сноровки не занимать... В конечном итоге "важняк" (согласно русской терминологии) очутится в Кречетовке, и тогда Альберту Арнольду несдобровать... Против него одного встанет махина советской госбезопасности, а та работает как хорошо смазанный механизм кремлевских курантов, те же, несмотря ни на что, уверенно отбивают положенные часы и четверти.
  От таких недобрых мыслей у него - "старого гумбинненского лося" затряслись поджилки. И Ширяев предусмотрительно закрыл на ключ дверь кабинета, чтобы подумать, тщательно, по косточкам разобрать возникшую ситуацию, - как теперь выкрутиться...
  Первое, что пришло на ум, - допущенная оплошность, что не удосужился посвятить в собственные намерения и разработанный план кураторов в Абвере. По сути, агент ввел руководство в заблуждение, не предупредил о подготовке нестандартной акции и
  адекватной реакции властей, которую обязан просчитать. Такой поступок вызовет не только недовольство начальства, - самоуправство в Пруссии входит в число смертных грехов, и нанесенный вред расценят как измену, что повлечет серьезные санкции, плоть до полной зачистки.
  Да что же в самом деле побудило Альберта Арнольда убить Семена Машкова и надругаться над трупом и жилищем мужика столь жестоким образом? Официальная причина ликвидации снабженца изложена в рапорте и одобрена начальством. А остальное - результат, точнее болезненный плод нелегального пребывания в чужой стране. Вызревавшие с годами фобии и протестные настроения, - недовольство собственным незавидным положением и унижением близкого человека, накопившиеся страхи и ненависть к людям, перед которыми приходилось ломать комедию - вот истоки отчаянного поступка разведчика.
  Хотя, если быть честным, то стоит признать, - такое решение пришло не только на подсознательном уровне. Альберта стал физически тяготить рутинный характер и беспросветная тягомотина агентурной работы, превратившейся в тупую канцелярскую повинность. А присущие процессу навыки: шифровка информации, прослушивание радиограмм, передача материалов связнику - стали надоедливым побочным занятием. Вот именно - скучной, формальной, не приносящей радости, надоевшей функцией. Из жизни ушла соль, бытие стало пресным и однообразным, - провинциальное мещанское прозябание, иначе и не назвать. И уж никакие напыщенные материи о долге Отечеству, об офицерской чести, об обязанности перед немецким народом не главенствовали над человеческой сущностью Альберта, - личным микрокосмом. Эго, если проще выразиться, стало в оппозицию окружающему миру: и Германии, и России, и врагам, и друзьям...
  Стали приходили предательские мысли, а что если взять и "соскочить", сбежать, раствориться в российской глубинке. Уже не выполнять опостылевших заданий "центра", послать все к чертовой бабушке, начать новую жизнь... У него имелся положительный опыт по этой части. Уж так заляжет на дно, что ни одна собака не разыщет, ни одна контрразведка в мире. И это станет естественным и разумным завершением карьеры разведчика: наглухо затаиться, порвать связи с внешним миром, раствориться среди обыкновенного люда, навек принять облик тупого мещанина. И что завораживало, - этот вариант развития событий легко решаем. Документы, легенды, навыки - имелось у него в избытке.
  Однако такой сценарий являлся мерзкой подлостью, предательством - иначе и не назовешь. Странно, при душевной изнуренности и физической усталости, в Альберте однако сохранилась одна трепетная субстанция, называемая совестью. Не так был воспитан с пеленок... нельзя взять и сбежать, одурачив людей, доверявших тебе, рассчитывающих на тебя - иначе потеряешь собственное уважение. Да и родной, любимый человек - жена, ясное дело, не поймет и не поддержит. А без нее - Танюши-Сонечки, и жизнь не в жизнь...
  И вот тогда пришло, как покажется, абсурдное решение. А что, если взять и поиграть с собственной судьбой в поддавки, в кошки-мышки, - назовем это так. Придумать сценарий событий с непредсказуемым концом, нарочно обострить сложившееся положение, у артиллеристов такое называется - вызвать огонь на себя. Пусть ужаленный в причинное место неприятель помечется в недоумении, пусть у местных гебешных чинов жизнь не покажется сладким медом. Подумать только, как здорово разворошить этот дремотный улей... Посмотреть на заполошную реакцию органов, увидеть, как станут вывертываться, чтобы замять гибель сотрудника, какие примут меры...
  Возможно, он в запальчивости преувеличивал значение собственных намерений в форме открытого демарша. На фоне идущей войны, подобная акция в районном масштабе - жалкий комариный укус. Чекисты не оценят обидный щелчок по носу, вроде, что у них других дел нет... Что изменится в раскладе рутинной работы органов после убийства Машкова, да, собственно, ничего... По сути, Альберт не утрет НКВД носа, очевидно заблуждался на корню... Но ему страстно хотелось переломить ситуацию, положить конец собственной инертности, разведчик не мог окончательно закиснуть, не желал считать себя вышедшим в тираж. Короче, взбрело в голову вызывающе взбрыкнуть, как это делает норовистый конь, в азарте забывая о хлысте и шпорах.
  И тогда Альберт намеренно сшельмовал, преподнес "центру" упрощенный сценарий устранения надоедливого сексота (черт возьми, опять чекистское словечко), - свел к банальному убийству. Если бы уведомил руководство, что предстоящая расправа будет за гранью обыденной морали, то непременно одернули, предостерегли от опрометчивых шагов, накачали бы типовыми инструкциями и... свернули задуманное. А возможно, что в порядке вещей, лишили бы полномочий, сочтя выжившим из ума стариканом, по внутренней терминологии - "отработанным материалом". На Tirpitz-Ufer понимают, какие фатальные последствия приносит разведчик, проявивший не только самодеятельность, но и ставший на путь извращенных фантазий, вредных очерченным задачам и установкам.
  Он, разумеется, рассматривал и такой вариант развития событий. Можно легкомысленно посчитать - вот и обетованный выход к обретению желаемой свободы, ну, хотя бы полной смены жизненного цикла. Но, увы... Если бы было так легко и просто. Разведчика за линией фронта не отзовут обратно, уж слишком сложно и накладно, а безжалостно устранят, зачистят, ликвидируют. Да и Татьяну уберут заодно с ним. Что будет, разумеется, правильным и справедливым решением... А как иначе, идет война, и тут не до сантиментов...
  Значит, остается одни единственный выход - взбрыкнуть! Опять пришло на ум это четкое русское словечко, да и вызванный звуками образ зримо впечатляет... Застоялый ретивый конь-скакун, бьет копытом, пена изо рта - кусает удила, кружит на месте и встает на дыбы.
  Итак, оберст-лейтенант Арнольд окончательно потерял берега. Безоглядно "ушел в самоволку", как говорят в русской армии. А что, по сути, с ним произошло? Альберта заело, что безродный вахлак, посконное, малоразвитое мурло ведет агентурную разработку - матерого немецкого разведчика, "стреляного воробья" (удачное русское сравнение). И этот хам считает себя умней, хитрей, грамотней агента с тридцатилетним стажем конспиративной работы. И Альберт Арнольд, как желторотый, ревнивый к чужой славе мальчишка, вбил в голову, что сиволапого мужлана нужно показательно наказать. Слово "показательно" призвано означать - безжалостную, лютую, свирепую кару. Которая станет уроком другим, подобным людишкам, случайно ли, намеренно ли подвизавшихся в услужение НКВД.
  Только вот теперь возник новый вопрос - кому и что Альберт доказал... Таких шестерок в стране Советов вагон и маленькая тележка, пестрый сонм людей, работающих на органы за совесть или по принуждению. Эти "безмолвные винтики" натасканы нынешним строем жизни в России бездумно, преданно по-пионерски рапортовать: "Будь готов - всегда готов..." И кого наивный глупец, решил напугать? Застращать стаю псов тапкой... Да бросьте, не смешите, - ретивые помощники НКВД наоборот всколыхнутся патриотическим порывом, обволакивая себя патетическими словами: "Мужество, смелость, героизм..."
  Нужно было заранее предвидеть, предварительно тщательно перетереть, во что это выльется, чем обернется агрессивная выходка... Привлекая обостренное внимание органов госбезопасности, а это, определенно, так... - ставится под удар тщательно разработанная Абвером схема разведывательных операций по Кречетовке. Попутно полетят головы диверсантов-исполнителей, связника-уголовника, ну и главное, слетит в тартарары голова самого Арнольда. В итоге сорвется детально спланированный Абвером механизм сбора разведывательной информации по крупнейшей узловой станции и многоканальной передачи полученных сведений в Центр. А низовых участников разведоперации арестуют, умело запугают и перевербуют, сделав двойными агентами, нельзя отрицать, что Советы преуспели в таких спектаклях. Таким образом, при умелой режиссуре, а Москва располагает дельными кадрами, поставят на поток вал искусно подобранной дезинформации. А Абвер и соответственно штабы вермахта окажутся в крайне неловком, мягко говоря, положении...
  Но проблема в том, что еще неизвестно, как поведет себя сам Альберт... Хватит ли у него мужества, чтобы добровольно уйти из жизни... Как он ни храбрился перед коллегами, как ни кичился собственной силой воли, но внутренне уже бесповоротно знал - пыток ему не вынести, лучше уж смерть. Разведчик часто размышлял на эту запретную тему - тему самоубийства. Вроде бы, куда проще... передернул затвор пистолета, приставил ствол к виску, - и лети все прахом... Похоже так... Но для начала на такой исключительный поступок необходима отвага. И даже уперев дуло в голову, нужно еще решиться но то, чтобы спустить курок. А насколько Альберт знал - редкий человек способен взять... и нажать спусковой крючок. В последний момент у человека срабатывает непреодолимый инстинкт жизни. Вокруг твоего "Я" крутится весь мир, пусть несовершенный, пусть чуждый, но... и это терпимо, сносно даже в суровом каземате. А главное - видно небо, пусть даже краешек из окна камеры, чувствуется дуновение свежего ветерка... Да, черт возьми, даже запах мочи и хлорки, будет слаще аромата французского парфюма. Ты живешь, продолжаешь жить, и неважно как... главное, что живой... В этом заключается смысл жизни - жить!
  Альбер по наитию знал, что тот, кто не стоял у этой грани, не примерял удел самоубийцы, не пропускал перед мысленным взором детали ухода из жизни, ни за что не поймет метаний разведчика, - сочтет трусом и тряпкой. В Германии много говорилось и писалось о "воли к смерти", только это бумажные словеса кабинетных философов. Эти горе-мыслители даже курице голову не отрубят, а куда уж, чтобы поднять на самих себя руку...
  Так что, как поведет себя, оказавшись на грани ареста или уже в застенках НКВД, - Альберт не знал. И еще, неизвестно - в каких обстоятельствах окажется, и какие средства давления применят... Вот еще в чем проблема...
  
  Но что странно, "чуйка", подсознательный волчий инстинкт сработал на опережение. Арнольд успел подстраховаться с женой, услал Татьяну за Урал. Но спасет ли бегство от загребущих лап НКВД?..
  А как могло так получиться, что задумав, спланировав, по-русски сказать - "обмозговав" мстительно-устрашающую акцию, Альберт не учел личного фактора, не позаботился о судьбе супруги, - любимой Татьяны, единственной и ненаглядной для себя женщины. Жену, как специально выхватили из обширного поля переживаемых разведчиком чувств, праведных или крамольных - это другое дело, но как он посмел позабыть, не обеспокоиться судьбой собственной "половины". Опять использовал чисто русский зрительный образ, - но как справедлива эта приземленная, невзыскательная, простонародная метафора. Ведь, если быть честным, Роман Денисович и не мыслил себя без милой Тани, дорогой Танюши. Должно через русскую душу женщины, через кроткую, жертвенную, чистую любовь, в него влился сам дух прочного семейного счастья, сам смысл ладного семейного бытия. В него немца - вселилось русское понимание семьи, любви, верности. Да что там говорить... Арнольд-Ширяев подсознательно догадывался, как ни гнал из головы ростки каверзных, предательских мыслей, что по сути уже состоялось - он уже обрусевший немец. А учитывая носимую личину и определяемую ею жизнь, действительность округ него - Роман Денисович уже русский. А главное, в подтверждении тому, Ширяев знал, что в обыденности стал думать на русском языке. Вот такая произошла с ним метаморфоза... Россия закутала немца в непритязательный, но плотный кокон, из пелены которого уже не вырваться. Господи, боже мой - из "немецкой гусеницы" уже выпестована "русская бабочка", - "мотылек-однодневка", судьба которого пусть и не предсказуема, но однозначно коротка. Роман-Альберт обречен, обречен заранее, когда избрал собственный, отнюдь не романтический и героический (как чаял сам), а фатально трагический удел. Если вдуматься, ища подтверждения тому хотя бы в литературе, начиная с античной, - участь вражеского соглядатая спокон века незавидна, как правило, заканчивается плахой в стане врага и полным забвением в родной стране.
  Получается, как ни печально это осознавать, - профессиональный разведчик сдуру пожертвовал любимым человеком. Да, и сдуру ли? Ведь это не минутное умопомрачение, тут вырисовывается бесчеловечная, абсурдная логика... Тут не недомыслие, здесь заключена частица дьявольского умысла, затеянного вовсе не человеческой волей... Роман-Альберт безрассудно вляпался в эту ловушку, расставленную адскими силами или иррациональным ходом жизни, что по сути, - одно и то же...
  Впрочем, как легко свалить собственную вину на мистические, недоступные разуму причины... Но ведь сам избрал такой путь, и нечего тут юлить, выбор намеренный и целенаправленный. В конечном итоге поплатишься за такое решение, а цена расплаты станет непоправимо дорогой, даже чрезмерно, неподъемно тяжелой. Да и не зря говорят, что человек, чинящий козни другим, сам непременно запутается в расставленных тенетах. Впрочем, чего теперь сетовать, когда уже совершил роковой непростительный шаг.
  И опять заныло под ложечкой. Почему же упустил из виду судьбу дорогой жены, - опрометчивость ли это, умопомрачение нашло ли на него... Нет ответа... Наверняка зарыт в подсознании... Давно, еще в Германии Альберт читал немецких психоаналитиков: Фрейда и иже с ним, - так вот, остается только ждать вещего (или как еще назвать) сна, когда "бессознательное" выдаст причину, подоплеку якобы случившейся ошибки. Теперь же мужчина корил себя за нее, корил жесточайшим образом.
  Роман Денисович насильно гнал навязчивые, беспокойные мысли о доле Татьяны, зримо осознавая шаткость, неопределенность положения супруги. Инженер понимал, и до глубины души ужасался уготованной жене незавидной, а правильнее сказать - страшной участи. Окажись Татьяна в застенках ЧК, женщине не выдержать, не сдюжить, как ни крепись, применения зловещих спецсредств. Да и без пыток, без жестокого насилия, Татьяна обречена на каторжные муки... Тяжесть, которых нельзя предугадать, крушащую силу которых не оценить, не прочувствовать со стороны. Только испытав ту боль можно предметно рассуждать... Одно утешает - у каждого человека лично предначертанная толика мук и тягот, у каждого собственный мученический крест, а ведь чужой крест со стороны не оценить... Вот так...
  Последнее время, а точнее, с началом войны, Ширяев часто застигал себя на мысли - правильно ли поступил тогда, десять лет назад, женившись на внучке донского походного атамана Сонюшке Елатомцевой. А собственно, какой смысл имело само это определение - "правильно"? Однажды рассуждая, Роман Денисович подобрал синонимический ряд под стать тому слову: как надо, как следует, как положено, по правде, по-людски. И эти слова-кальки стали оправданием, прибавили сил. Однако Ширяев застиг себя на мысли, что отметает слова свойственные немецкой ментальности, точнее прусскому практицизму: разумно, рационально, дельно, законно. И вдруг, еще раз осознал, опять на него нашло диковинное озарение, что думал над этой задачей по-русски, подобрав в большинстве просторечные слова. А главное, словарным фондом в том выборе явились нравственные критерии, моральные ориентиры, свойственные одному русскому характеру, одним словом, - православная эмпатия, да и только. И это у него - природного немца, пруссака... И опять возникал болезненный вопрос - уж не русским ли он стал? Альберт не мог с этим согласиться, а уж смириться, так нипочем... Но не на пустом же месте возникали подобные колебания... Вот такая диковинная "достоевщина" бередила душу и сознание немецкого агента.
  А что же Татьяна, да и как такое случилось с ним и с ней...
  На станции Глубокая, что недалеко от станицы Каменской Ростовской, области Альберт оказался в конце тридцатых годов. По досконально разработанной Militаrgeheimdienst des Generalstabs легенде его пожизненно обрекли на стезю железнодорожника. Логика тут стальная - перевозки по железным дорогам ключ к секретам страны, а уж военно-стратегическим в особенности. Начав в российской Вильне, как раньше говорили, - с паровозной прислуги, а конкретно с кочегара в империалистическую, теперь уже Ширяев водил паровозы, став машинистом. Помотало молодого механика по Российским долам и весям, честно сказать, немало. В Глубокую Ширяева Романа перевели, как бездетного холостяка, из депо станции Лихая. Подобной глухомани Ширяев и представить не мог, но стиснув зубы, постепенно вжился в новые обстоятельства. Единственная отрада, - главный портал паровозного депо с четырьмя пилонами и зарешеченными готическими окнами над тремя въездными воротами напоминал прусские фабрично-заводские сооружения. И иногда Альберт-Роман позволял себе расслабиться, возомнить на миг, что очутился в родном Гумбиннене.
  Вытянутый вдоль путей станционный поселок представлял собой хаотичное слияние нескольких казачьих хуторов с дореволюционными станционными постройками и немногими казенными домами железнодорожников. Название станции дала речушка Глубокая. По местной легенде, название реке дал сам царь Петр I, став очевидцем незадачливого происшествия. В хлебном обозе на почтовом тракте через хутора Пиховкин и Иванков перегруженная телега с мешками зерна низверглась в водную пучину. Царь приказал достать чувалы, но сделать этого не удалось. Тогда Петр сказал: "Да, глубокая эта река". С тех и прозвали речку Глубокой. Впрочем, бытовала и вторая, официальная трактовка - когда царское войско направлялось на Азов, в реку упала пушка, которую также не достали из глубины. Вот в таком, "историческом месте" предстояло жить и работать немецкому разведчику, которого уже двадцать лет не видел родного дома в Гумбиннене.
  Затем пришел приказ из Vaterland - переквалифицироваться в инженерно-технические работники. Ясное дело, возникали другие перспективы для разведывательной работы. Да и надоело агенту уже дышать паровозной гарью. Без особого труда стал Ширяев студентом-заочником только что открытого Ростовского ВТУЗа под названием "Механический институт транспорта", потом перекрещенного в институт инженеров путей сообщения. Там и закончил Роман Денисович очередное "высшее образование", но уже в вновь переименованном Ростовском институте инженеров железнодорожного транспорта, хваленом повсюду РИИЖТе.
  Естественно, деповское начальство положительно оценило такое карьерное рвение. И уже студентом первокурсником Ширяева поставили мастером бригады по очистке стенок паровозного котла от накипи, удалению шлама и устранению отдельных неисправностей котельной гарнитуры. Потом он стал старшим мастером промывочного участка, ну, а еще не защитив диплом, получил должность инженера по оборудованию. Следующей ступенькой намечался пост главного инженера или, на худой конец, заместителя начальника депо по ремонту. Впрочем, и само "звание" - начальник паровозного депо Глубокая было Роману по плечу, хозяйство было небольшим. Но "судьба-злодейка" определила другое повышение, на ту же должность, но гораздо масштабней в Кречетовке.
  После гражданской войны Абвер тесно сотрудничал с русскими белоэмигрантским движением в европейских странах, имевшем агентуру в Советском Союзе. Кураторы предложили Альберту установить по месту дислокации контакт с Донской секцией "Братства русской правды". Организация та мало проявила себя, но исходя из возможных в будущем перспектив, стала востребованной. Стоит сказать, что основателем "Братства" являлся бывший атаман войска Донского Петр Краснов, который, еще, будучи на юге России, тесно сотрудничал с германской армией. Альберту пришлось потрудиться, чтобы наладить связь с несколькими местными членами "Братства". Как правило, это служилые казаки, в офицерских чинах, которые искусно прятали былые пристрастия под личиной советских служащих и сельской интеллигенции.
  Такой человек нашелся и в Глубокой. Звали казака Игнат Подрясный. Судя по фамилии, пращуры казака вышли из церковного причта, да и сам Игнат подтвердил, что двоюродный дед обретался монахом в недавно разрушенной Советами обители. Впрочем, себя Игнат горделиво относил к исконному военно-служилому сословию, при царе достиг чина подъесаула (штабс-капитана), хотя происходил из семьи неродовитых казаков-однодворцев. Поначалу Альберт страшился довериться тихому учителю биологии и ботаники местной школы... Но на поверку вышло, что Подрясный не так прост, как кажется, а главное, - мужик-кремень, хоть и "косит" на людях под ущербного интеллигента. Серьезных дел с ним, конечно, заводить не пришлось (следуя пословице: "волк, где живет, - овец не крадет"), так... использовал учителя для переправки информации в областной центр (сам в Ростов ездил только в официальные командировки).
  Так вот однажды Игнат посетовал, что "прямо под их носом" пропадает невинная христианская душа, дочь казачьего подполковника и внучка знаменитого походного атамана, убитых большевиками. Говорили, что тот генерал приятель самого Николая Николаевича - дяди царя. Учитель склонял Романа Денисовича помочь бедной сиротке. Поначалу Альберту пришлось озадаченно почесать затылок, не хватало еще прилюдно засветиться. Но казак успокоил, что старые друзья деда и отца подсуетились, у девушки подложный вид на жительство, на удивление чистый и надежный. Только вот, из-за частой смены жительства, с трудоустройством бедняжки никак не получается. Теперь она перебралась в Глубокую и устроилась обтирщицей в колесный цех бригаду паровозного депо. На долю "дворяночки", словно в наказание, досталась работа грязная и малоденежная - оттирать ходовую часть паровоза от мазута, копоти и прочей наросшей на колесных парах мерзости. Врагу не пожелаешь такой каторжной работенки, а тут благородное создание, нежное, слабое существо.
  Альберт считался асом разведки, потому заранее, исподволь разузнал доступную в депо информацию о чернорабочей профилактического участка Татьяне Григорьевне Ткач. Прокол в таком деле, ясное дело, невозможен...
  Да и устроить знакомство с девушкой следовало как можно бесхитростней, естественней, а уж лучше, обставить как чисто случайное. Разумеется, использовать учителя биологии в качестве сводника было неразумно, да и подозрительно. Следовало отыскать иной способ завязать отношения. Начать с того, что в столовку по недостатку средств девушка не ходила. Обедала у себя в цеховой бытовке, где имелась артельная керосинка, ну, и раковина с краником. Так что подкараулить девушку у раздачи или подсесть за обеденный столик, Ширяеву не светило. Да и не комильфо инженеру, одетому в чистые френч и брюки, присаживаться за столы для рабочих. По обыкновению работяги не переодевались, в таких же замазученных робах уходили домой, ну, и такими же шли столоваться. Правда, для женщин-работниц создали некоторые санитарные условия. У них имелись шкафчики для сменной одежды, но по привычке те на работу ходили в посконных обносках, полагая, что выряжаться не к чему... Знакомство во время работы исключалось - подозрительно выглядело, уж слишком явный контраст. Кавалер смотрится барином, а пассия - вымазанная сажей чумичкой. Подойти к девице после окончания смены, на пути к дому, - тоже странно получалось... Так где и как?.. Оставались только выходные дни.
  Роману Денисовичу не стоило труда проследить за девушкой. Жила сирота в городской черте, в Иванково, снимала угол у ветхой старушенции. Нормальным шагом идти до бабкиной хатки было с полчаса, торопыге Ширяеву хватало пятнадцать минут. По выходным Татьяна ходила на базар, заглядывала в немногочисленные магазинчики и торговые лавки. Тоже не повод, ну, не станет же инженер напрашиваться, чтобы помочь простушке поднести покупку. "Да и что это значит, - подумает та, - уж не розыгрыш ли какой или того хуже..." Но тут подвернулся удачный случай - однажды Татьяна зашла в клуб и направилась в профсоюзную библиотеку. Ширяев тоже записан в читальню, потому быстро последовал вслед за девушкой. В читальном зале было малолюдно, но Роман Денисович нашел повод присесть за тот же столик, что и Татьяна. Она поздоровалась с ним первая, и немудрено, Роман Денисович в депо личность известная.
  Они познакомились... Слово за слово разговорились... Ширяев поинтересовался, что Таня читает, оказалось - "Джейн Эйр" Шарлоты Бронте. Татьяна начала уже вторую часть, напечатанную в потрепанном, дореволюционного издания толстом журнале "Юный читатель (журнал для семьи и школы)". Уж как старая подшивка оказалась в Глубокой, одному богу известно, - наверное, выдали из реквизированного имущества бывших хозяев... Альберт вскользь слышал об английской романистке, прошлого века, но книг автора не читал, поэтому полюбопытствовал у девушки, о чем говорится в романе. Татьяна, увидев его неподдельную заинтересованность, с горячностью стала пересказывать страдания гонимой сиротки, нашедшей дорогу к счастью, но по воле рока потерявшей возлюбленного у венчального алтаря.
  Какую трепетную жалость, какое искреннее сочувствие испытывала девушка к вымышленному литературному персонажу, - хотя судьба Татьяны неизмеримо горше и трагичней жизни гувернантки Джейн. Уж Роман Денисович знал о тяготах и испытаниях, выпавших на ее долю, о том каторжном труде, которым бедняжка добывала себе пропитание, Какая все-таки несправедливость упала на плечи столь беззащитного создания, и как стойко та переносила невзгоды. Ширяева поразила сила духа девушки, а так же незлобивость и самоотверженность с которыми Татьяна шла по чуждому ее природе жизненному пути.
  Естественно, инженер напросился в провожатые до дома, и спутники говорили, говорили, говорили...
  Если быть честным, как на духу, то Татьяна сразу приглянулась Роману - худенькая девчушка с густыми русыми волосами и, о чудо... фиалковыми глазами. Впрочем, девице уже было далеко за двадцать, но она выглядела юной-юной, нежной-нежной. Татьяна, разумеется, не решилась сразу открыться чужому, поведать собственную грустную историю. Но даже человеку, незнакомому с обстоятельства жизни собеседницы, стало бы ясно, что перед ним - не просто обыкновенная пролетарка, а благородный, тонкого духовного склада, чистый и светлый человек.
  Странно, но парочку не смутила возрастная разница, да и общались, словно давно знакомые люди. Будущих супругов роднил не только культурный уровень и воспитание, повстречай друг друга лет тридцать назад, они сочли бы себя людьми одного круга, одной социальной группы. Да собственно, так и было, что и послужило к основанию брачного союза.
  Не сразу Татьяна доверилась Роману Денисовичу, что и понятно, однако они стали встречаться сначала по выходным, а потом по вечерам, благо, дни стояли длинные. Два-три раза даже забрели в вокзальный ресторанчик, скорее буфет с тремя столиками. Мужчина угощал подругу сладкими ватрушками, мармеладом и крепким сладким чаем из самовара, себе не позволял даже кружки пива, не говоря уж о спиртном. Ненавязчиво стал помогать Татьяне продуктами питания, а та, поначалу стеснительно упиралась, но из безысходности приняла товарищескую поддержку. Первое время в депо пришлось скрывать начавшиеся дружеские отношения. Сплетни и докучливый интерес к собственной персоне до поры до времени могли здорово повредить Роману-Альберту: и начальство, да и рядовые рабочие, глядя на них со стороны, возомнили бы невесть что. А молва в положении законспирированного агента вещь недозволительная...
  Постепенно девушка привыкла к странным отношения, возникшим между ними. Вполне возможно, что учитель Иван Подрясный открыл Татьяне благородную цель Романа Денисовича. Помощь помощью... но подспудно вырисовывалась другая картина взаимного притяжения незнакомых прежде людей. Расположение девушки к инженеру достигло момента, когда уже нельзя было скрывать собственное потаенное прошлое. И Татьяна решилась, осторожно, чтобы не подвести Ширяева под монастырь, поведать о себе правду. Откровения сироты Роман Денисович воспринял на удивление невозмутимо, чем даже поразил девушку, которая боялась, что едва начавшаяся связь оборвется. Но инженер деликатно успокоил приятельницу, знал ведь те обстоятельства изначально... потому и принял исповедь смиренно как священник. Переступив порог страшной тайны, она стала рассказывать о себе в мельчайших подробностях, без недомолвок и наводящих вопросов. И Ширяев оценил искренность девушки, а та, ощутив нравственную поддержку, окончательно признала в мужчине опору для себя.
  А еще больше поразился Роман Денисович, когда узнал, что, несмотря на девичью привлекательность, Татьяне удалось сохранить девственность.
  Таиться больше не имело смысла, дотошные кумушки обоего пола не дремали, - стали появляться неловкие вопросы. И тогда Роман Денисович изложил Танюше спасительный план, предложил формально стать его женой, короче, переехать к нему. Для остальных станут супружеской четой, а уж там как Бог даст. По меньшей мере, получив новый социальный статус, Татьяна покончит с черной полосой в прежде нелегкой жизни, заживет по-доброму... Ширяев настойчиво убеждал, привел массу аргументов, не исключая даже, что в дальнейшем их пути разойдутся. Но Таня уже станет тогда другим - заслужившим лучшего будущего человеком. Девушка согласилась не сразу, больше из стыдливого приличия, хотя внутренне давно желала разительной перемены в собственной судьбе.
  В памяти Альберта, словно в яви, предстал день, когда забирал Танюшу к себе. Поехал по осенней хляби на нанятой казачьей подводе... Погода стояла хмурая, опавшая листва ржавым ковром устилала окрестности, только черное воронье копошилось в стылом насте, отыскивая, чем бы поживиться. Жила Таня на хуторе у бабки-бобылки в скособоченной хатенке, крытой соломой, в темном закутке за разлапистой печью. Там за тонкой дощатой перегородкой помещалась одна кровать-рыдван и стародавний, оббитый полосами потравленного временем железа, сундук. В дедовской укладке и лежали спрессовано тесно незатейливые пожитки девушки.
  Татьяна с некоей долей опасения смотрела на мужчину чудесными, уже милыми сердцу Романа Денисовича глазами. Но в них уже присутствовала и безоглядная решимость - будь что будет, пусть моя участь останется на твоей совести, добрый дяденька. Ширяев взял девицу за тонкую податливую ручонку, нежно подержал в своей лапище, стараясь в сотый раз убедить сироту в искренних, добрых помыслах. В памяти не остались произнесенные тогда слова, запомнились только раскрытые в мир фиалковые глаза - и мольба в них, и надежда, и крепнущая вера в него, чужого человека, решившего разделить ее судьбу.
  Так он взял ее за себя... - принял как Иосиф Обручник Деву Марию. Господи, если кому рассказать - не поверят! На что Альберт рассчитывал тогда, на какие извивы судьбы, на Божий ли промысел, - как в непредсказуемости будущего видел совместную жизнь с русской женщиной...
  Признаться самому себе, что на такое безрассудство Альберта вдохновила внезапно зародившаяся любовь, было не правильно. Размышляя позже, пришлось выстроить, точнее, нагромоздить гору причин и обстоятельств, побудивших на столь неожиданный поступок. На поверхности лежал непреложный факт, первоначально Роман сошелся с Татьяной из жалости, по просьбе старого казака из "Братства русской правды". Да он и не предполагал поначалу продолжительного сценария совместной жизни. Как там сложится потом... Вырвать из оков нищеты, прекратить невзгоды, спасти от возможной беды - вот в чем заключалась первоочередная задача. Как мог немецкий разведчик, профессионал взгромоздить на себя этакую обузу, а что еще губительней - подвергнуть невинное создание испытаниям и утратам, неминуемым в стане врага. Одно дело - скрывающаяся дочь казненного белогвардейца, а уж другое дело - супруга заклятого врага, шпиона с плаката, образа ненавистного советским людям.
  Что нашло на него, какое затмение помутило разум? Да - одинокая бедная сирота, милая дворяночка, разумеется, пленила воображение холостяка. Светлое, справедливое, честное - доброе подаренное Альберту природой, сфокусировалось на девушке и через девичий нежный образ возопило о попранной справедливости.
  Арнольд-Ширяев гнал эти назойливые мысли, но думы не отступали... А как быть, когда преследует потребность любви к женщине?! Неутоленная, иссушающая жажда любви свербела в истомленном сердце скитальца, в измотанной одинокой душе, не знавшей пристанища. Мужчина хотел излить неизрасходованный потенциал нежности и заботы на близкого, родного человека, - страждал голубить и лелеять женщину. Но тайно желал: и домашнего уюта, и ответного тепла, и нежной ласки любимой. Разумеется, Роман Денисович сразу и не мечтал, не рассчитывал на взаимное ответное чувство Татьяны. И уж вовсе не помышлял, точнее, запрещал себе думать о любовных, "постельных сценах", подавлял в мыслях даже намек на проблеск похоти, - горемычный старец-обручник. А ведь ему едва за сорок, как говорится, мужчина в самом соку. И вот теперь формально женившись на осиротевшей девушке, чтобы не порушить конспирацию, пришлось взять постнический обет. Надолго забыть о женщинах, вычеркнуть интим из жизни, ведь теперь Ширяев не холостяк.
  Татьяна тоже понимала двойственность странного, если не сказать - доходящего до абсурда, положения. Стоит только вдуматься - с чем женщине пришлось столкнуться, голова кругом идет... Девушке и так пришлось скрываться под чужой личиной, став из Софьи - Татьяной. Какой твердый характер, какая недюжинная выдержка нужна, чтобы отказаться от исконного имени и жить по придуманной легенде.
  Они сразу оговорили, причем по взаимной инициативе, что на имя Соня в семье будет наложено строжайшее табу. Нужно еще подчеркнуть, что Таня так виртуозно вжилась в навязанную конспирацией роль, что по-прежнему разыгрывала из себя природную хохлушку: на людях говорила на суржике, благо на Дону то не в диковинку. Но и все же вышло долгожданное послабление - уже не придется постоянно разыгрывать из себя безмозглую, необразованную дуреху. Нормальные люди, подумав, поймут эту метаморфозу... Примеров предостаточно - простолюдин, случайно попавший в просвещенную, цивилизованную среду, быстренько обвыкается и уже невольно выдает себя окружающим за природного интеллигента... Смешно, но это правда... Так что, ни у кого не возникнет вопрос, почему обыкновенная забитая девчонка на глазах превратилась из "крепостной в барыню"...
  Но вот, чего греха таить, возникла проблема, - как ей молодой, веселой и благовидной жить бок о бок с бодрым, симпатичным мужчиной и не знать вкуса его плоти... Удивительная ситуация! Но ведь такое было у них на самом деле...
  Они обитали рядом в тесной близи, как брат с сестрой. По взаимной доброй воле поделили несложные домашние обязанности, общались запросто и через месяц всецело обвыклись. Даже подтрунивали друг над дружкой, случалось, иногда незлобиво покрикивали на виновника досадной оплошности или попросту глупой выходки. Но, однако, соблюдали некую дистанцию отчуждения: не ходили по дому неглиже, запирали дверь в туалете на крючок, смешно, но даже пукать таились. А так, со стороны, сожители ли выглядели нормальной итээровской семьей, как заведено негласными правилами - не нараспашку открытой вовне, знающейся только с равными себе. Но Роман и Татьяна отнюдь не бирюки, их часто видали в клубе на концерте, просмотре нового фильма, в читальном зале библиотеки, на лекции Осоавиахима в школе. В погожий день парочку встречали на прогулке по пологому, поросшему густой травой левому берегу речки Глубокой или, наоборот, по другому всхолмленному берегу. Одним словом, парочка вовсе не сторонилась людей, не избегала мест любимых променадов окрестной интеллигенции. Стоить заметить, и тогда, как и теперь, было не принято выражать на людях любовных чувств, страстных эмоций. Прилюдный поцелуй или иной чрезмерно ласковый жест считался непристойностью, даже держаться за ручки разрешали себе уж слишком раскованные пары. Естественно, они вели себя скромняжками - образец благопристойности, потому к ним быстро привыкли и перестали уделять "молодым" внимание.
  Но ведь нелепо быть сплошь чужими, живя под одной крышей, но что их связывало... Разумеется, "конспираторы" - одного поля ягода. Барчуки, с юных ногтей впитавшие в себя такое качество, свойство ли души, разума, - как культура. Обоих сплачивала музыка - благо советское радио не скупилось на трансляцию филармонических концертов, да и, честно сказать, усиленно приобщало массы к возвышенно духовной классической музыке. Сожителей сплачивали добрые и умные книги, - благо в библиотеках литературы было с избытком. Татьяна боготворила поэзию серебряного века, Роман же вслух читал в оригинале немецких классиков.
  Пожалуй, так... но их отношения оставались в подвешенном состоянии, и Роман Денисович это остро ощущал. Присутствовала некая недосказанность - не все карты, причем первостепенного значения, открыты на обозрение... Следовало объясниться - нельзя держать Татьяну в неведении, женщине положено знать, кем на самом деле являлся человек по имени Роман Ширяев. Мужчина постепенно, исподволь подводил подругу, готовил к решающей исповеди. Из продолжительных бесед, Ширяев уже знал о Танином полном неприятии советской власти, и не мудрено, как-никак - показательная жертва той деспотии. Казнь отца и деда и те беспощадные круги ада, сквозь которые девочке, бывшей гимназисточке пришлось пройти, - не оставили в сердце Татьяны ни капли симпатии к теперешнему строю в России. Ожесточилась ли она, хлебнув полной чашей мерзость униженного, рабского состояния, было ли такое неприятие воинственным - нет, но женщина постоянно ощущала себя чуждой имевшему место порядку вещей, пребывала как бы во временном вакууме.
  Роману Денисовичу было бы гораздо проще, заявить о себе как непримиримом борце с режимом, членом некоей подпольной антисоветской организации - такое объяснялось с гуманистических позиций, называлось бы праведным делом, - Татьяна приняла бы сей факт, и даже восхитилась бы. Но вот немецкий шпион... тут уж извините - "иной коленкор". Здесь даже не измена Российской государственности, вековым устоям России... здесь коллапс заложенным с детства ценностям, - это неприемлемо для русской души. Ясно как Божий день!
  Роман Денисович начал издалека, рассказывал о русской эмиграции, о приюте, оказанном скитальцам западными державами, в особенности Германией. Наконец, плавно перешел о роли европейских, в том числе германских, спецслужб в деле освобождения России от ненавистного большевистского ига. Девушка соглашалась с ним, считала правильной ту политику, а иначе никак нельзя... И настал день, когда Ширяев сказал, что не притворился беглым немцем, что наоборот работает на Абвер. Татьяна, как ни странно, восприняла его признание на диво спокойно, возможно, даже догадывалась об этом раньше. Со временем мужчина посвятил женщину в остальные подробности работы разведчика. Итак, Арнольд-Ширяев окончательно раскрылся перед супругой. Да так, видимо, и обязано случиться. Русская пословица "муж и жена - одна сатана" - оказалась как нельзя кстати...
  Теперь Татьяна знала, кем являлся Ширяев в действительности, и безоглядно, всецело приняла Романа, каков есть. Теперь это их общий крест, постоянно носить чужую личину, скрывать истинную сущность, на людях умело притворяться "в доску нашим". Но зато меж ними не стало камней преткновения, и это сразу тесно сблизило сожителей. Парочка больше и больше срасталась душой и разумом, они больше и больше нуждались друг в дружке, стало казаться, так было испокон веков...
  Ширяев одел Татьяну как куколку... Софья-Татьяна и так мила и привлекательна, но выйдя замуж за инженера, расправясь на вольных хлебах, стала необычайно восхитительной. На нее оборачивались люди, молодые парни, завистливо "облизываясь", ехидничали и зловредничали, мол, чего красотку понесло за такого старикана. Дуракам бы узнать об интимных подробностях вынужденного супружества,- юнцы бы обалдели от удивления. Один кудрявый хлопец слишком серьезно "навострил к ней лыжи" (так называется в России), но девушка деликатно, и в то же время сурово, отшила незадачливого кавалера. Выглядела недотрогой, никому не давала малейшего повода счесть себя доступной... Озабоченные парни это вскоре поняли и оставили глупые потуги. Татьяна не строила из себя гордячку, но и не страдала монашеской скромностью. Однако воплощала собой образцовую советскую женщину, из принципа не способную не то что на адюльтер, но даже и на жалкую интрижку.
  Но ведь она живой человек, молодая женщина, и, как говорится, - ничто человеческое ей не чуждо... Татьяна постепенно, из раза в раз переставала стесняться живущего рядом мужчины. Иногда, как бы невзначай появлялась со сна в ночной рубашке, с колышущимся бюстом и темным треугольником в паху. Роман затаенно наблюдал за женщиной, с интересом ловя момент, когда та становилась боком в лучах света льющего из окна. Внизу ее живота через легкую ткань просвечивала зазывная поросль, рельефно вырисовывались набухшие соски грудей, да и сам нежный абрис тела заставлял сглатывать сухую слюну. Ширяев стал вожделеть к Татьяне. И она это понимала. Природный инстинкт женщины подвиг плутовку к соблазнительным шалостям. Однажды, приняв ванну, Таня в легком халатике уселась в продавленное вольтеровское кресло и раздвинула ножки. Как ни отводил Роман взор, обнаженная промежность, с вылезшими наружу нежными лепестками, зазывно манила, вызывая трепет. Но и на этот раз мужчина пересилил соблазн, но оказался уже на пределе. И искусительница это знала и была уверена в скорой победе.
  В обязанность Татьяны входило мытье дощатых полов. Раньше этот технический процесс не являлся способом соблазнения, девушка надевала шаровары, или, что проще, делала уборку в одиночестве. Но однажды, женщина принялась мыть пол в том же коротком халатике, при этом садилась на корточки или нагибалась по пояс. Естественно, "сугубая прелесть" выставилась в полной красе. Такого даже мертвец не выдержит... Роман инстинктивно сжал жаркий бутон плоти, а Таня, словно кошка, с томительной ленцой, выгнула спину. И вот, настал долгожданный миг полного соединения, слияния... Они любили друг друга, наверное, целые сутки. И откуда у него взялось столько сил, верно длинное воздержание пошло на пользу. Конечно, мужчина увидал след прерванной девственности, что не остановило любовников после короткого перерыва. "Еще, еще..." - Татьяна тоже неутомима... Страсть вершилась, словно в горячечном бреду, они прерывались только, чтобы перекусить или в изнеможенной неге на полчасика забыться в небытии. Альберту, имевшему немалый опыт по этой части, нынешняя любовь и ласки казались вершиной, апофеозом сорока лет существования...
  Назвать это счастьем, не те слова, не то понятие. Благословенный земной рай! Пусть будет так, и даже небесного рая не нужно. Свершилось! Это сказочный подарок прежде беспощадной к ним судьбы. Фортуна, в конце концов, смилостивилась над ними, соединив в одно единое. Определенно, так начертано в мировых скрижалях вечности - быть Роману и Татьяне пред Богом и людьми мужем и женой.
  Татьяна потом категорически настояла, и Роман Денисович не воспротивился, - возлюбленные тайно обвенчались в укрытой лесами деревенской церквушке. Правда, пришлось чуточку понервничать. Ширяев хотя и не член партии, но в те годы можно было, не то что потерять работу, а при иезуитски составленном доносе лишиться головы. А уж Альберту Арнольду и Софье Елатомцевой светило гораздо худшее...
  
  Осторожно дернули ручку входной двери. Роман Денисович встрепенулся и разом стряхнул коросту облепивших гнетущих мыслей и ранящих сердце воспоминаний. В дверь легонько постучались, пришлось подняться и повернуть ключ. В дверном проеме собственной персоной стоял главный инженер.
  - А, Михаил Васильевич, проходи дорогой, - по праву старшего годами Ширяев позволял себе некоторую фамильярность с начальством. - У главного... что проблемы нарисовались? - Ширяев даже удивился той легкости, с которой переключился на шутливый тон, став в корне другим человеком.
  Главному срочно потребовался квартальный отчет по потребленной электроэнергии:
  - Звонили с отделения дороги, опять хотят срезать лимиты, - начальство было расстроено...
  Роман Денисович быстренько нашел скоросшиватель с нужными материалами, и коллеги принялись обсуждать возможные варианты экономии ресурса по производственным участкам. В круг обязанностей инженера по оборудования входила и ежемесячная фиксация показаний электросчетчиков. Так что, зная производственные мощности и загруженность участков, Ширяеву с Акишиным не составило серьезного труда рассчитать, где и как придется сберегать электроэнергию. На предварительный анализ у них ушло минут сорок, да и до обеденного перерыва оставалось не свыше получаса.
  - Ну, спасибо, Денисович, - главный инженер пожал Ширяеву руку. - За тобой как за каменной стеной. На пятнадцать ноль-ноль назначу оперативное совещание, будь добр, уж помоги там, разжевать мастерам, почему прижимаем со светом. Ну, лады...
  Что еще оставалось делать подневольному человеку, как согласно кивнуть головой. Притворив дверь за Акишиным, Ширяев подумал, что последнее время часто возвращался к одной, каверзной мысли: "Не схожу ли окончательно с ума, бедолага... Не привело ли притворное лицедейство к душевной клинике, к диссоциативному расстройству, а проще к раздвоению личности".
  А что, разве не так? Сколько лет, уже и не сосчитать, в нем живут два человека: немец Альберт Арнольд и визави - русский Роман Ширяев. Один элитный офицер с академическим образованием, другой железнодорожник, выдвиженец из самых низов. Даже думать приходится на двух языках, непроизвольно чередуя применительно к амплуа: играя то ли самого себя, то ли болванчика, прописанного "легендой". А ведь он поначалу гордился такой способностью, относил себя к удивительным фигурам, но потом остыл, ведь и жена Татьяна из той же породы. Но женщине проще, круг общения домохозяйки слишком тесен, да и притворяться приходится на бытовом уровне. Роман Денисович же, помимо повседневных контактов с людьми, обязан добросовестно выполнять приевшиеся профессиональные обязанности, чуждые по духу, надоевшие как горькая редька. Вот ведь загвоздка...
  В голову лезли уже страшные мысли, ужасающие тем, что эти два "Я" пока мирно уживаются, соблюдают установленные границы, не конфликтуют друг с дружкой. Но вдруг, "русское я" взбунтует и подомнет под себя "немецкое", или хлеще того - аннулирует под ноль, что тогда станется?
  Или бяка уже случилась... Зачем так жестоко расправился с Семеном Машковым? Поступил, словно хрестоматийный маньяк. Науке известно, что эти выродки страдают раздвоением сознания, и в сумеречной, пограничной ипостаси совершают непотребные гнусности. Уж не уподобился ли Джеку-Потрошителю, не тут ли подоплека содеянного безрассудства? Определенно, оказался в маразматическом состоянии, вот откуда взялась такая неоправданная жестокость. И это не минутная слабость... Он обдумывал акцию не один день, детально прорабатывал и даже смаковал. Странно, даже не приходило в голову поставить под сомнение спорное решение, найти здравые контраргументы, наконец, возмутиться чудовищностью замысла. И это ли не больное воображение... Не сигнал ли того, что игры с "Alter ego" добром не закончатся...
  Роману Денисовичу стало дурно, мужчина аж взмок. Так нельзя, кадровому разведчику недопустимо опускаться до слюнтяйства, подвергать сомнению дееспособность разума. Требуется взять себя в руки....
  Опять накатила тоска... Ширяев неожиданно понял, что как ребенок хочет поплакаться в подушку, а потому - нуждается в жене Татьяне. А ведь Роман Денисович не придавал тому значения, что она с годами стала для него своеобразной "утешительной жилеткой". Да, да муж плакался супруге, а как еще назвать постоянное недовольство и жалобы на судьбу, начальство, погоду и боль в спине... Роман искал у нее утешение, оправдания, и находил у сильной духом женщины поддержку в минуты собственной слабости или растерянности. И мужчина с горечью почувствовал себя половой тряпкой и никудышным слабаком.
  Инженер налил из конторского графина полный стакан стылой воды и залпом выпил. Иссохшим нутром ощутил, как ледяной глоток взрывает окостенелое естество, рвет на части опутавшую липкую блажь. И он протрезвел. Снова стал оберст-лейтенантом Абвера Альбертом Арнольдом - сильным, молодцеватым, уверенным в правоте и непогрешимости, образцовым "рыцарем плаща и кинжала".
  "К черту бабьи стенанья! В конце концов, мужик я или нет... Идет война, смертельная схватка двух сильнейших армий в мире. На карту поставлена судьба Германии, а это равно смыслу моей жизни, состоящему в служении Отечеству и великому немецкому народу. Годятся даже чудовищные средства ради победы над общим врагом. И я на передовой линии этой борьбы и отступить никак нельзя... Пусть это звучит слишком патетично, даже литературно надуманно, но это здравый ориентир, и лучше не сворачивать с него. Так что - "вперед Альберт, тебя, мальчик, ждут великие дела!" Ха-ха, если бы так..." - не удержался и съерничал в конце.
  
  Через пятнадцать минут Роман Денисович стоял у входа в "Столовую ОРС-5", сделанную с большим столичным размахом, как и остальные новые постройки в Кречетовке. Здание поистине примечательное: фасадные стены с пилястрами, помпезный портал у входа, громадные витринные окна. Интерьер еще шикарней - лепные потолки и карнизы, филенчатые стены и фигурные ампирные изыски. Что и определило назначение этого общепитовского учреждения, отличающегося от неказистых рабочих столовок. По сути это ресторан, состоящий из двух залов. Первый объемистей в дневное время использовался как столовая с самообслуживанием. Второй, следующий за ним, рассчитан на состоятельную публику: начальство, итээровцев, командированных и военных. Столики с хрустящими белыми скатертями, венские стулья, вежливые официантки, - ну, как полагается в культурном заведении. Правда, теперь по военному времени, спиртным не торговали, но и не препятствовали, если гости проносил выпивку с собой. Пиво же, случалось (как ни странно), завозили. Разумеется, "ресторация" не каждому по карману для частого посещения, но зато в дни получек там стоял дым коромыслом.
  До войны Ширяев позволял себе частенько столоваться в ресторане, ну, и не редко приходил с супругой, в частности, когда ОРС приглашал заезжих певцов и музыкантов. Показательное было заведение, в городе такое еще поискать...
  Впрочем, в кречетовском клубе-театре также имелся вместительный буфет с посадочными местами, где до войны подавали алкогольные напитки, но выпивать там интеллигентному человеку считалось неуместным.
  Конечно, в июньский полдень столовая пустовала, так... человек пять-шесть, по-видимому, военные с проходящих составов. Роман Денисович наблюдал трапезу красноармейцев сквозь панорамные окна, покуривал папироску, делая вид равнодушного прохожего.
  Лошак запаздывал. Ширяеву пришлось пройти внутрь столовой, медленно подойти к буфетной стойке, осмотревшись, заказать кружку бочкового пива (повезло сегодня). Он сел за свободный столик у входа, безучастно озирал зал и происходящее за окном. Гребаного Лошака не было. Допив пиво, Роман Денисович с ленцой, вразвалочку покинул заведение.
  Часы показывали двадцать минут первого...
  - "Куда же ты, муд**а грешная, подевался?" - Ширяев еле сдерживал собственное негодование. Инженер пошел по направлению к парку, надеясь, что старый зек выйдет из тенистых зарослей. Мало ли что... Возможно, у него встали ходики или обожрался чего, с толчка еле сошел, - да что угодно приключится... Но нет. Роман Денисович твердо знал, что опытный уркаган не станет манежить человека, которому подвластен. Да и не настолько старик хитер и изворотлив, чтобы затеять собственную интригу - "нельзя ссать против ветра". Дураком дед определенно не был, иначе бы не стал местным паханом. Так что же случилось?
  А Конюхова так и не было, пропал, будь неладен...
  Тут возможно только два варианта - или Лошак сбежал, спасая собственную шкуру, или "повязали мусора". А это произошло только по одной причине: или Конюхов сам или шпана поселковая невесть что напортачила, а органы вышли на след. Прошлые грехи можно сразу отмести, такое совпадение маловероятно. Возможно, оправдались недавние опасения, которые морочили голову Роману Денисовичу с часу назад в конторском закутке.
  Трудно верится, что местным работникам удалось по горячим следам раскрыть убийство Семена Машкова. С участкового Филишина и поселковых постовых, определенно спроса нет. Эти ребята крайне неповоротливы, вот уж кто, в самом деле, облягавился... Касательно линейщиков - те посноровистей, хотя, как и Тэошники навряд ли станут заниматься убийство гражданского на чужой территории. По сути, эта задача милиционеров городского отела. Но тут возникает одно "но"... Коли Машков агент НКВД, то к бабушке не ходи... - следствие возглавят чекисты. Потому, предполагая такой расклад, инженер и услал жену подальше... понимая, что дело примет нешуточный оборот. Машкова нельзя было ликвидировать столь вызывающе, а разведчик пренебрег правилами личной безопасности. Вот теперь и пожинает плоды собственной беспечности.
  Хотя о чем разговор... Ничего пока не ясно. Пусть даже худшие опасения оправдались - Конюхов в бегах или уже под стражей. Коли мужик сумел скрыться (хотя это не означает, что того не найдут), - у Ширяева-Арнольда имелся запас времени для принятия нужного решения и побега. А если Лошака уже забрали и урка в кутузке, то дед предупрежден, чтобы держал язык за зубами. Хотя не факт, что старик сдюжит и сразу не расколется. А тогда... туши свет! В таком случае Романа Денисовича возьмут под белы рученьки с минуту на минуту, а у него нет даже пистолета, чтобы обороняться.
  Конечно, кадровый разведчик оберст-лейтенант Арнольд заготовил тайники. Ближайший из них, на случай засады, в трансформаторной будке в углу парка (ключ у него в связке). Ширяев ускорил шаги и вскоре углубился в ближайшую парковую аллею.
  ТП-9 подавало ток на железнодорожное общежитие и дом локомотивных бригад, поставленных на техническое обслуживание паровозного депо Кречетовка. Инженер тяги, старясь быть незамеченным, украдкой проник в надсадно гудящее масляными трансформаторами тесное помещение подстанции. Проворно извлек из-за опутанного кабелями силового щита сверток, завернутый в шуршащий пергамент, аккуратно развернул... Облегченная модель Walther РРК (пистолет криминальной полиции) поблескивал вороненой сталью. Там же лежали две коробочки с обоймами по восемь патронов 7,65 мм. Итого в наличии двадцать четыре убойных жала.
  Удачно, что он надел сегодня хебешные галифе, в оттопыренных штанинах пистолет будет совсем незаметен. Предусмотрительно дослав патрон в патронник, Роман Денисович аккуратно сложил лист пергамента и спрятал за арматуру. Не пропадать же добру... Такой же невидимкой Ширяев покинул жужжащую будку.
  И вот теперь, - сам черт не страшен... Через десять минут инженер уже шел по территории депо. Пришлось оглядеться, не заметив слежки, окольными путями, через подсобку, попал в деповскую столовку. По праву начальства ("хоть мелкого, но пузатого" - шутка такая) инженеру везде в депо "зеленая улица". Пришло время подкрепиться, только теперь Ширяев ощутил сосущее чувство голода. Заказал пустые щи, картофельное пюре с морковной котлетой и знаменитый деповской компот из яблок-падалиц. Эти фрукты в больших объемах заготавливали сами столовские, резали, сушили на связках, - ох какой дух стоял осенью в просторной столярке и вещевых кладовках.
  Обедал Роман Денисович в гордом одиночестве. Никто сегодня не мешал, не жаловались на неполадки со столовским оборудованием, на заглохшую вентиляцию, на забитый слив канализации (главный механик и завхоз не котировались у кухонных - инженер главней). Слава богу, поел спокойно.
  А время к двум, пора готовиться к совещанию у главного. Роман Денисович нарочито беспечно пошел вдоль стены конторы, встретил двух нарядчиц, женщины весело поздоровались с ним, - ничего тревожного не заметил. Инженера не пасли...
  Закрывшись в закутке, вытащил Вальтер, задумчиво покачал полкило металла в согнутой руке, нежно погладил холодную сталь. "Теперь надежда на тебя приятель, - подумал Ширяев. - Ты уж, не подведи браток, не заклинь..." Признаться, разведчик уже давно не стрелял из боевого оружия, так захаживал, конечно, в стрелковый тир в станционном Осоавиахиме. Чтобы не вызывать лишних толков, палил для толпы не метко, но в намеченную для себя цель попадал с первого раза. Как говорится, "целкость и кучность" у него в полном порядке... Так что, в случае чего надеялся, что старые навыки не подведут...
  В половине третьего Ширяев без стука вошел в кабинет главного инженера. Положил на столешницу папку с приготовленными бумагами. Михаил Васильевич говорил с отделением дороги по ТАБИП-1 - полевому телефону образца сорок первого года. Пару таких аппаратов удалось баш на баш выменять у летунов, подключенные к воздушной линии "полевые" работали надежней стационарных устройств. Пока начальство общалось меж собой, Роман Денисович, сложив руки, как ученик в классе за партой, с усталым видом разглядывал кабинет главного инженера.
  Здесь мало что изменилось с мая сорок первого, когда Ширяев подменял Акишина ушедшего в отпуск, и сидел тут ровно месяц. Дореволюционный стол красного дерева, по столешнице обитый зеленым сукном. Роскошная вещь! А вот трехпольный застекленный шкаф подкачал, эпоха конструктивизма - строгий функционализм без финтифлюшек. На полках замасленные скоросшиватели, потрепанные технические справочники и брошюры. Производственные бумаги горой лежат и на грязном подоконнике, и на приставленном к стене колченогом табурете. Над головой Акишина в золоченой раме портрет вождя в гимнастерке. Прищур сталинских глаз даже на портрете вызывает некоторую оторопь, неприятно смотреть в них. "Отец" видит каждого насквозь...
  Господи, что за наваждение, природному ли немцу веровать в эту специально распускаемую в русском народе легенду. А ведь люди свято верят в прозорливость и другие феноменальные способности Сталина, генсек для них и не человек вовсе, а божество. А впрочем, и у него на родине Адольфа также возносят... Любопытно, кто из них весомей в личностном плане? Кто займет подчиненное положение, уступит харизме собеседника при личной встрече, если такая вдруг состоится?
  - Денисович, что спишь на ходу... - потрепал плечо инженера Михаил Васильевич, - пошли в зал анализа, там уже наверняка народ собрался...
  
  Глава8
  Роман Денисович в отрешенно-отчужденном состоянии, как говорят, на полном автомате, сидел на оперативном совещании у главного инженера. Впрочем, ему даже не пришлось вступить в полемику со старшими мастерами участков и руководителями остальных деповских служб. Разумеется, в самом начале Акишин сказал, что ограничение по электроэнергии не личная прихоть, на то есть строгое указание сверху. Деповские понимали, что подобная директива не повергается обсуждению. Под молчаливое сопение сотрудников Ширяев зачитал, разработанный до обеда, список отключаемых установок и освещения. По ходу обсуждения тех выкладок, цифры подкорректировали, так самую малость... и каждый записал в ежедневники запланированные квоты. В итоге, Михаил Васильевич велел инженеру к утренней планерке проверить выполнение принятого решения по каждому участку. И на том торопливо разошлись...
  Роману Денисовичу порученное задание было, конечно, не в жилу, придется теперь в вечернее время совершить полный обход депо, фиксируя каждую включенную лампочку. Окончательный результат проведенных мероприятий будет известен дня через два, когда произойдет сверка электросчетчиков цехов и участков с показаниями общедеповского на тяговой подстанции.
  Но не составляло секрета - оба инженера, конечно, знали, как можно "смухлевать" с цифрами на счетчиках. Момент снятие показаний намеренно раздвигают по времени, чем больше разрыв, тем лучше. Специально делают продолжительные отключения энергоемкого оборудования, что объясняют вынужденными простоями из-за поломок или переналадки. А уж вовсе по-наглому, допускают массу арифметических ошибок в расчетах, надеясь, что проверяющий не столь придирчив и досконален. А можно и сам счетчик тормознуть, и даже заставить колесико вращаться в обратную сторону, увеличив реактивную мощность, по-хитрому переключить клеммы компрессорных двигателей. Хотя, жульничать в военное время никто не собирался, о том и речи быть не могло, - тут уж грозила явная тюрьма. А уж если Ширяев-Арнольд попадет под колпак органов, тогда... - пиши, пропало. Произойдет полный провал, крах - тридцатилетняя работа в России пойдет коту под хвост.
  Часы показывали шестнадцать сорок пять. "Пора, брат, до хаты..." - решил Роман Денисович.
  Покинув затхлые пределы конторы, обдуваемый теплым летним ветерком с легкими запахами угольной гари и отработанного мазута, Роман Денисович поспешил к негласному месту лазания под вагонами на приемоотправочных путях. Пешеходный переход располагался метров в двухстах правее, но тащиться до него означало попусту тратить время, которого и так не хватало. Слава Богу, спина еще легко сгибалась... На карачках, инженер быстренько подлез под тремя составами, и наконец, выпрямясь, вдохнул полной грудью уже иной - чистый, листвяной воздух.
  Вышел Ширяев с краю лесополосы, заросшей меж корявых, под небо стволов тополей непроходимыми дебрями колючего боярышника. Поселковый рыночек уже опустел, работали только книготорг "Когиза" и дорогущий магазин "Коопторга". Голова пока не болела о "хлебе насущном", рачительная жена запаслась необходимой провизией, одному едоку хватит на полгода.
  Будь Роман Денисович обыкновенным советским человеком, то поспешил бы к родному дому, сварганил бы пожрать, да и завалился на боковую, до самого вечера. Если бы так... но сразу обступили заботы иного свойства - тяготы разведчика Альберта Арнольда.
  "Где же этот чертов Лошак, почему дед не пришел на условленную встречу?" - Альберт уже понимал, тут произошло неладное и видно не к добру... Конюхов не мог по лености или иному нерадению проигнорировать полученное задание, да, и казался вовсе не вздорным человеком, хотя и "сиделая урка", к тому же потомственный алкоголик. Как ни крути, как ни ищи других оправданий, напрашивалась только одна естественная и неопровержимая причина - уркагана замели, "загремел старик на цугундер". "Только... кто арестовал и почему, где об этом узнаешь и у кого... - чуть не ругнулся по-матерному,- вот еще незадача..."
  Предположительно разведчик представлял круг одиозных личностей из окружения Лошака, - шпана как кость в горле у кречетовцев. Только вот, кого конкретно из тех "бакланов" (словечко старика по фене) послал уркаган на разведку к поселковой милиции... Наверняка та братия в курсе, что случилось с паханом... Но ведь запросто погоришь, подставишься, выйдя на связь с местной шантрапой. Где уверенность, что любопытного тут же не сольют, не сдадут со страху органам... А уж те определенно успели поработать с поселковым отребьем, взяли блатоту за жабры, если Конюхов в самом деле в руках НКВД.
  Имелся еще один вариант, но предназначался на крайний случай, в чрезвычайных обстоятельствах, - прикормленный субъект в оперпункте ДТО, зовут Виктор Пахряев. Уже год как Ширяев водит дружбу с этим приятелем, но это так, для красного словца. Уже давно солдат подчистую продался, по глупости нарушил присягу. Жадный до червонцев, до бухла, до девок, - и потому жалкий человечишка... Да, и по ситуации сомнительно, - живет тот далековато, а возможно даже в наряде, так что лучше выбросить парня из головы, оставить на потом.
  Остается только "сарафанное радио" или, как еще говорят с иронией "цыганская почта", то есть, - базарные торговки, кумушки-сплетницы. Уж вздорные бабы непременно разузнают подробности, получившего общественный интерес события. Насущная потребность таких неугомонных женщин состоит в том, чтобы перетирать косточки ближнему, по ходу сочиняя неприкрытую ересь и небылицы. Одним словом, извалять подвернувшегося под руку человека или даже семейство в неотмывном дерьме. Впрочем, даже в самом несуразном и нелепом вымысле присутствует толика правды, ведь не зря говорится, - дыма без огня не бывает.
  Из знакомых баламуток на редкость деловой и информированной считалась местная шинкарка Устинья. Редко, но иногда Роман Денисович захаживал к этой бабенке. Что кривить душой, у каждого случается, когда срочно требуется бутылка спиртного. Устинья в большинстве промышляла самогоном, но водилась у нее и тридцатиградусная "Рыковка" и даже нового ГОСТа "Московская особая". Мильтоны ту "кабатчицу" не обижали, ибо сами шастали туда за опохмелом. Как пить дать, или по поговорке: "хоть и к бабушке не ходи", - та Устинья однозначно сотрудничала с милицией, иначе кто бы позволил бабенке безнаказанно из-под полы торговать спиртным в номерном поселке. И нет в том удивительного, что женщина также брала в залог краденое, а главное - скупала по дешевке у ворюг ворованные из поездов винно-водочные напитки, а то, и слитый из цистерн чистейший спирт. Ясное дело, предприимчивая "маркитантка" давно дала подписку - стучать на кого надо, точнее на кого укажут хитрожопые легавые, в противном случае барыге давно бы несдобровать. Но делать нечего, да и риска тут никакого нет, - придется Ширяеву прикупить бутылочку "Московской" и вовлечь разухабистую шинкарку в разговор на больную тему.
  Жила торговка в собственном доме недалеко от садового массива "Комстроя". Роман Денисович, не привлекая внимания, украдкой прокрался к забору палисадника и осторожно без скрипа отворил калитку, дворовых псов та пройдоха предусмотрительно не держала. Тихонечко постучав в угловое окошко, подошел к крылечку. Вскоре в террасе раздался топот босых ног и неприятный "пискляво-базарный" голос вопросил: "Кого тут черти носят?"
  - Не шуми... с депо инженер... отворяй Устинья, за делом пришел...
  Загромыхал запор, дверь полуотворилась и в проем высунулось женщина лет за пятьдесят, в ночной рубашке до колен и накинутой на плечи вязаной кофте. Придерживая обширные груди, кивком головы, пригласила визитера пройти вовнутрь. Ширяев оказался в полутемном помещении, заставленном разнокалиберной и разностилевой мебелью, видно очутившейся тут в качестве платежа или залога за питие, приобретенное у шинкарки. Женщина заградила собой проход, не пустив инженера дальше входной двери, и с презрительной миной уставилась на него, мол - ходят тут, чай не проходной двор... Но это не смутило Романа Денисовича, понимавшего опасения торговки и потому не осуждавшего за неприветливость.
  - Устинья, - произнес он добродушно-веселым тоном, - выручай, тут по работе "поднести" надо, - для убедительности добавил, - начальству... Уж дай, пожалуйста, две "Московской", - со значением добавил. - Люди культурные, кабы что пить не станут...
  Женщина стояла как тумба, верно, довод инженера показался не столь убедительным.
  - Чего Устинья не узнала, что ли? Да, не в долг беру... сразу расплачусь. Ну, как неродная сегодня, будто не с той ноги встала...
  Наконец шинкарка заулыбалась, подбоченилась, выставила наперед могучий бюст. Тем самым дала понять, что вовсе не дубина стоеросовая, а наоборот, дюже податливая женщина. Велела по-хозяйски обождать и ушла в комнаты. Роман Денисович придвинул стул, по мягкой спинке и сиденью обтянутый коленкором. Присел, намеренно вольготней, чтобы ловчее было разговорить бабенку.
  Вот и Устинья - с двумя запыленными поллитровками, на ходу обтирает бутылки рукавом кофты, радушно улыбается, повиливая бедрами.
  - Ох, подустал что-то сегодня, - начал Ширяев по-свойски подступать к хозяйке с показной душевной простотой. Дальше-больше, для затравки наговорил торговке с три короба о повседневных житейских проблемах.
  Втянулась и она в пустопорожнюю говорильню. Рассказала, как нещадно саднит поясница после прополки сорных картофельных грядок, и что даже пришлось побрехать с соседкой, выпустившей выводок кур на прополотый огород:
  - Подрывают злыдни картоху, беда с ними... Эту шалаву (о соседке) в поселковый сведу, будет знать, как курей распускать...
  Роман Денисович сочувственно крякнул, пожурил несознательных курочек, - похоже, затеянная им болтовня приобрела характер взаимодоверия. Посудачив пару минут о вещах, лежащих вне поля его интереса, Ширяев невзначай помянул покойника Семена Машкова. Устинья, чисто по-женски, сочувственно откликнулась на ужасное происшествие, потрясшее кречетовцев. Тут заключаются свойства женской психологии: для одиноких, но еще "вполне себе" вдов - тема сгинувших со свету мужиков-бабников, а в особенности при трагических обстоятельствах, слишком заманчива и даже животрепещуща. Инженер знал об этой бабьей слабости и стал нарочито подзуживать Устинью. Проявил жалостливое участие, перемежая скорбь откровенно сальными намеками на машковские похождения. И уж, когда женщину стало внутренне пробирать, когда собственные фантазии и людская молва, размыли пределы упрямой бабской скрытности, вполне естественно прозвучал вопрос:
  - Чего там люди говорят, - забрала кого милиция, нашли убийцу-то?
  И Устинья рассказала подробности ареста Космынина. Сообщила, как плакалась мамаша шалопая (с слов шинкарки распоследняя "прости господи" на станции, в девках бегавшая к поездам и дававшая кому ни попадя) и как потом Космыниха поскакала в пункт транспортного отдела. Ну, и как бы в довесок, упомнила, что следом подобрали дружков непутевого сыночка - Урусова и Моряка (фамилию которого мало кто знал). Попутно охарактеризовала приятелей как самых забубенных бездельников и хулиганов, ставших уже спиваться, естественно, умолчала о собственной неприглядной роли в деградации молодчиков.
  Роман Денисович тихонечко поддакивал, находил нужные слова, но тем самым еще сильней распалял откровенность женщины.
  Ничего в этом мире нельзя скрыть с глаз и от ушей, вылезшего из норки вездесущего мещанина. Такой человечек все видит и примечает, а нередко и упорно выслеживает, трясясь со страха быть застигнутым за столь неприглядным занятием. Вот этих узколобых соглядатаев и опасался Альберт Арнольд в агентурной работе. На первый взгляд, опытному агенту не сложно заметить и пресечь слежку, но разве уследишь за серым воробьем или полевой мышью, скользнет... и нет в помине. Да не тут дело - глазки зорки и памятливы... Горе тогда человеку неосмотрительному...
  И Устинья сообщила инженеру чуть не полушепотом, даже с некоторым испугом, но не потому, что это тайна с за семью печатями, а так как боялась громко упоминать имя человека, который, по мнению людей, укокошил Семена Машкова. Речь зашла о Василии Конюхове.
  Один сосед урки углядел, как полусогнутого Лошака, в окружении до зубов вооруженных красноармейцев, пополудни вывели с подворья, и как мешок с дерьмом бросили в кузов военной полуторки. Грузовичок, а следом синий "воронок", газанув, спешно покинули безлюдный проулок, в надежде уйти незамеченными.
  Вот так - тайное становится явным... Через полчаса уже вся Кречетовка судачила, что повязали вероятного убийцу Семена Машкова. Сенсация дня... Рядовые граждане справедливо, по-человечески боялись уголовника и обрадовались, что избавились от тлетворного соседства. Даже Устинья оказалась довольна, опять чисто по-бабски - мелочно и своекорыстно. Покорные Конюхову бандюги не всегда честно расплачивались с шинкаркой, а случалось, угрожая, оставляли с носом.
  Ширяев намеренно прикинулся туповатым, уточнил, - а почему сама Устинья считает Лошака убийцей снабженца...
  Ответ оказался примитивным, но не лишенный логики:
  - Ну, даешь... инженер называется, ничего не понимаешь интеллигенция... Ведь Лошака арестовывали солдаты с винтовками, как опасного преступника, а шпану и подзаборную шваль - забирает милиция. Неужели такому грамотею не ясно...
  Да, тут и дураку разжевывать нечего, - Конюхов в лапах НКВД. В момент погорел завербованный еще до войны острожник, - взяли тепленького. Видать, наловчились гебешная братия... Не влезь Арнольд с несуразной прихотью, поживал бы Лошак спокойно, до тех пор, пока рак на горе свистнет. Впрочем, судьба бродяги заведомо предопределена, - так и так арестовали бы, вопрос только, как скоро... На деле получилось даже слишком быстро.
  Альберт с досадой смекнул, что допустил грубую ошибку, когда велел уркагану проследить за розыском по делу Машкова. Не стоило предвосхищать событий, пусть шло своим чередом, - не сегодня, так завтра стало бы ясно, кто занимается расследованием. И вот прокол... По-видимому, лошаковские "бакланы" по неопытности подставились, дали себя схватить, ну и, как пить дать, сразу же раскололись. Через них органы оперативно вышли на Конюхова. Вот и наука, вот и доверяй потом хваленой воровской смекалке. А впрочем, смешно сравнивать самодеятельность тупорылой уличной шпаны, лузгающей семечки, с отработанной выучкой кадровых оперативников НКВД.
  "И теперь, - зачем оправдываюсь, коль сам виноват... Если затеялся, то следовало дать четкие пошаговые инструкции, предупредить о возможных осложнениях, о вероятной засаде... - Ширяев стиснул зубы, злясь на себя, - на случай поимки снабдить молодчиков вразумительным оправданием. Да уж, сшил на скорую руку и на живую нитку, - спешил, гнал, торопился, только ради чего?"
  Мелькнула ужасающе каверзная мысль, уж не загнал ли он себя окончательно в угол: "Недавние поступки, начиная с расправы над снабженцем, в корне безрассудны, как говорят русские: "забрел в полную кугу...", - разведчик усилием воли подавил отчаянье. - Но нет, паниковать не стоит... Лучше нужно спокойно думать, размышлять..."
  И первое, что пришло в голову - не сдаст ли Лошак его самого, едва окажется на цугундере... Сумет ли старый уркаган поводить следователей за нос, запутать, "втюхать" придуманную Альбертом легенду о лейтенанте-особисте, о проводимой секретной операции. Сумеет ли наплести эту лажу желательно правдоподобней...
  Правда, теперь бредни об особисте представляется полной мурой, "детским лепетом на лужайке". Какой дурак купится на эти россказни? Хотя, как сказать, смотря на то, кто станет допрашивать... Бог даст, с первого раза мужик не расколется, выложит, заготовленную Альбертом небылицу, наведет тень на плетень... Если сочтут байку заслуживающей внимания, то начнут проверять. Если да, то на проверку, с поправкой на межведомственную волокиту, уйдет не меньше суток. А уж потом чекисты окончательно добьют Лошака, методы у них универсальные, старик, не стерпев боли, выложит правду-матку. Диверсантов дед, наверное, уже сдал. Так, впрочем, и задумывалось, - время на поиски и ликвидацию лазутчиков работает на Альберта. Судьба тех заблудших парней вовсе не волновала кадрового разведчика, одним словом, пушечное мясо, - туда изменникам и дорога. Диверсанты сделали неблагодарную работу, реализовав пусть даже маниакальную задумку. Вот и свершилась нужная позарез его самолюбию месть. А Лошака придется как можно быстрей устранить, еще до того, как из него станут вить веревки. Завтра старик умрет, - в планах Альберта Арнольда не рассматривалось дальнейшее существование Василия Конюхова.
  А теперь предстоит заболтать Устинью, чтобы женщина не смогла толком объяснить (коли что), в чем состоял специфический интерес Ширяева к обыкновенной шинкарке сегодня вечером. На какой потаенной струне сыграть, какие скрытые позывы всколыхнуть, да и водятся ли такие эмоции в душе Устиньи...
  На чем в общении с мужчиной женщина акцентирует интерес и внимание? Что заставит забыть, отбросить малозначимые детали недавнего разговора, а то и подавляющую часть той беседы? И наоборот, - этот эпизод останется, надолго врежется в память, в самую подкорку головного мозга... Понять бы то, чему женская душа сопричастна по природе, что для нее насущное, что не забывается и не вытесняется из сознания даже по прошествию времени... Вот задача чисто психологического плана. Но Альберту, читавшего Зигмунда Фрейда, не стоило труда сообразить за ниточку какого природного инстинкта стоит подергать, а соответственно подобрать мотив, который заставит забыть разговор об аресте Лошака...
  Собственно, это хрестоматийная истина, которую разведчик вывел еще смолоду, не погружаясь в заумные труды психоаналитиков. Женская психика крепко завязана на трех вещах: инстинкт самосохранения, материнская жертвенность и либидо - бессознательное стремление к сексуальному поведению, сексуальная потребность. Да, да... вот тут Фрейд и еврейская наука конечно правы... По теории выходило, что либидо - не только сексуальное влечение, а главная жизненная энергия каждого индивида, основа мотивации поступков и даже смысла жизни человека. Таким образом, половозрелая женщина, прежде всего самка - сучка, жаждущая спаривания (за редким исключением, но это отдельный разговор). И тема плотской любви, а уж факт возможного соития, совокупления пересилит остальные потребности, - возбудит плоть, взбудоражит мозг женщины, парализует воображение. А если к тому же возникнут чисто физиологические позывы - коль "потечет", то она не скоро успокоится, будет думать об этом, будет часто возвращаться в памяти к волнительным воспоминаниям.
  Роман Денисович взялся рассказывать шинкарке, как отправил жену в эвакуацию, как убеждал, уговаривал уехать из Кречетовки, с каким надрывом и тоской Татьяна собиралась, как горевала, будто уже к нему и не вернется. И как супруги расстались на перроне, и как он шел следом за вагоном, и как неотрывно смотрел на исчезающие вдали огни пассажирского состава.
  Теперь вот остался один - один одинешенек. Живет как казанская сирота, без радости и отрады. И как скучно тягучими вечерами, и как пусто на душе, и тоскливо... И места себе не находит, и все окружающее поперек сердца... Возможно, Ширяев и преувеличивал, хотя... лукавил самую малость, по правде, было не сладко, ох как муторно стало с отъездом жены.
  Устинья - сердобольная душа наивно клюнула на эту наживку. Печально жалостливый рассказ Ширяева размягчил, растравил бабье сердце. Подсев к нему поближе, Устинья посетовала на собственную горестную судьбину, на беспросветную жизнь... Выходило, что женщина давно обретается без мужика - сгинул на заработках в начале тридцатых. Бьется баба, как рыба об лед без твердой опоры и смысла в существовании. Одним словом уготована ей вовеки судьба безутешной вдовы и нет никакой отрады и даже поблажки. Ох, как приходится тяжко, а ведь и не старая еще Устинья... всего-навсего сорок восемь лет.
  И Роман Денисович пожалел безутешную вдову ласковым словом. Якобы рано женщине хоронить себя, коли бы не война, давно бы нашла себе справного муженька и жила бы себе в радость и удовольствие. Мол, какие ее лета, курам на смех... Тут и пословица "Сорок пять - баба ягодка опять" пришлась кстати. И раззадорившись, добавил, смущая собеседницу:
  - Женщина ты видная, красивая, справная, хозяйственная, - и чего мужики нос задирают... Не будь женатым, серьезно бы посватался... А там, глядишь... детишек нарожали бы, у нас с Танюшкой ничего не получалось, - Ширяев знал, что подло говорит, но чутье подсказывало - делает все правильно. - Ты, Устинья, клад, а не женщина, уверен скоро найдешь долгожданное счастье. Бог правду видит, знаю, пренепременно поможет...
  Да, похоже, получилось, что Роман Денисович подобрал к Устинье нужный ключик.
  А та уже распрямилась, приосанилась, воспряла духом. Щеки зарделись, взгляд стал томным, влажным, груди заколыхались, тело пыхнуло жаром. И понятно уже, что там надумала хитрюга - ребенку ясно... Устинья жеманно улыбаясь, без околичностей предложила Роману Денисовичу выпить по стаканчику винца. И уже было направилась за графинчиком и снедью.
  А Ширяев подумал тогда вовсе не радостно, что бабенка завелась с пол-оборота и уже готова раздвинуть ноги. Да, видимо, не рассчитал, поспешил и перегнул палку... Нужно немедля давать задний ход, иначе "в***дишься по полное не хочу", как говорят шоферы. Сославшись на то, что начальник уже заждался, а инженер как-никак человек подневольный, Роман Денисович, грешным делом, поспешил ретироваться. А то еще чуть-чуть и вожделеющая мегера, чего доброго, возьмет и изнасилует...
  Но проделал отступление Ширяев чинно и гладко, обходительно, используя только благородные (в понимании торговки) слова. Прикинувшись простофилей, даже чуть влюбленным олухом, назначил Устинье встречу, свиданье на завтрашний вечер. Хотя знал наверняка, что не придет. Однако, если быть честным, пышная грудь Устиньи с выступающими сквозь ткань сорочки набухшим сосками, уже начинала волновать фантазии Романа Денисовича. Неужели разведчик повелся на эту пошлую бабенку... Альберт Арнольд - выходец из патрицианского сословия, окончивший Preusische Kriegsakademie, человек воли и долга, ни разу, не изменивший ненаглядной Танечке-Танюше запал на презренную торговку. Да, видимо прав старый еврей Фрейд - сексуальный инстинкт нельзя игнорировать, можно только временно подавить, что крайне не желательно, ибо чревато сбоями в психике...
  Покинув, возбужденную от игривых речей шинкарку, инженер направил стопы в сторону собственного дома. Идти было не далеко, менее полкилометра - миновать два проулка, и окажешься у родного порога. Пройтись по тенистым улочкам Кречетовки в предзакатную пору одно удовольствие. Июньский воздух необычайно чист и свеж, ощущение такое, что не только дышишь, а пьешь густой, живительный настой. А вокруг разлит покой и благостное умиротворение, будто и нет войны. И нет ничего, чтобы могло о ней напомнить, даже бумажные перекрестья на оконных стеклах не бросаются в глаза в этот час. На улицы высыпали ребятишки: малыши, мал мала меньше роятся под присмотром мамочек, дети постарше резвятся отдельными стайками, особняком девочки и мальчики. Что сказать - идиллия счастливой жизни, которая разрушится в любое мгновенье, стоит взвыть деповскому ревуну, стоит прокаркать черному зеву репродуктора на телеграфном столбе.
  
  И ему - немецкому разведчику в стране, с которой воюет Vaterland, вовсе не безразлично, что прежний миропорядок чужого народа грубо перечеркнут, отменен войной. Жизнь продолжается, но для сотен тысяч людей идет под откос, а иные теряют... заложенный в существовании смысл. Удручают не только бытовые лишения, карточное нормирование, прессинг на работе, гораздо хуже - нервическое ожидание худшего, постоянные волнения и леденящий душу страх, и наконец, жуткие похоронки, обрекающие на вечную скорбь.
  Справедливо ли это... неужели - так русским и надо, поделом ненавистному славянскому племени... Альберту горько видеть сирот детишек, вдов-матерей - женщин еще молодых (в сравнении с ним), стариков с потухшими глазами, еле ковыляющих по тенистым улочкам... Неужели эти люди - враги, это что - второсортный сброд, холопы - для грядущих властителей-немцев, недочеловеки, нестоящие не только жалости, но даже и подобия сочувствия. Да нет, категорически нет! А он сам - кто он сам? Если говорить честно, то такой же русский, русский немецкой национальности. И это вовсе не чужой, не постылый и ненавистный, - это его народ. Он живет здесь, на этой русской земле уже тридцать лет. Боже мой, боже мой...
  Но почему так сложилось? И мужчина вспомнил детских друзей, ребят гимназистов из русской Вильны. Разве тогда желал приятелям зла... - да нет, ни за что... Даже на той - первой войне, в том окопном противостоянии - Альберт, германский офицер не желал русским зла. Поражения - да! А зла, катастрофы, гибели - никогда...
  Инженер решил прервать терзавшие сердце размышления. Он чисто по-человечески, по-христиански любит людей в Кречетовке, жалеет несчастных и против людских мучений и страданий. Единственное, что хочет, так это военного разгрома Красной Армии. А последующая смена власти, социального строя, того режима, называемого советским и большевистским не его ума дело. Арнольд только за проигрыш России в войне, мыслит как чисто военный разведчик и задача у него простая.
  И потому, перво-наперво следовало найти способ известить завербованного человека в оперативном пункте ДТО. Что по приближающей ночи выполнить нелегко. Впрочем, в распоряжении инженера мотоцикл Л-300 "Красный октябрь", с сигнальным рожком на рулевой стойке. Но тот стоит у проходной к корпусу ПТО, да и ключи зажигания у дежурного по депо. "Ленинградец" предназначался для курьерских надобностей, и в том числе для оперативной доставки поездных бригад. Инженер по оборудованию пользовался мотоциклом для объезда удаленных пунктов депо. Таковым и являлся участок оборотного депо, расположенный в горловине южной горки. Собственно, это пункт малого технического осмотра не приписанных к парку депо транзитных паровозов. Оттуда можно по кратчайшему пути добраться до хутора, где и обитал боец-осведомитель.
  Оказавшись в квартире, Роман Денисович спрятал одну бутылку водки в шкаф, другую оставил в прихожей. Потом, не снимая верхней одежды, даже не помыв рук, залив из ведра чайник, поставил кипятиться на керосинку. И только после этого позволил себе расслабиться. Прошелся по осиротевшим без хозяйки комнатам, еще хранившим такой родной запах жены. Машинально прибрал некоторые вещи, оставленные ею, но теперь не нужные. Пожитки еще сохраняли уж если не тепло Таниных рук, то определенно благотворные флюиды супруги. Так, в странном отрешенном состоянии, горестно вздыхая, словно прикасаясь к жене, подержал их малость. Потом прошел на кухню, обозрел шкафы с посудой и утварью, отметил для себя - вот ее любимая тарелка, чашка, ложка. Вот ножик, который ловко мелькал в руках Татьяны при разделке овощей, взял, потрогал ногтем острое лезвие. И уже по-деловому стал приготовлять бутерброды с конской колбасой. Буханка хлеба уже порядком зачерствела, нож с хрустом врезался в крошащуюся корку. "Ничего, пойдет, сгодится, не баре..." - подумал инженер привычно, по-советски, и в ожидании кипения чайника присел на кухонный табурет. Но потом встрепенулся, выложил на стол Walther и разобрал оружие на составные части. Поискал внизу шкафчика кусок ветоши, там же нашел маленькую масленку и, сгорбясь над столешницей, стал медленно протирать пистолет. Задумался...
  
  И почему-то вспомнился Hauptkadettenanstalt - да, именно Королевская прусская главная кадетская школа Гросс-Лихтерфельде на Finckensteinallee.
  В декабре девятьсот второго на виленский адрес дядюшки Густава пришла странная телеграмма из самого Берлина. Отправителем являлся полковник Георг Людвиг фон Арнольд, как выходило, - дальний родственник по отцу. Полковник сослался на благоприятные для них обстоятельства и просил адресата подтвердить местонахождение, для получения заказного письма, в котором и последуют остальные разъяснения.
  Разумеется, фрау Кристина и двоюродный дед Густав Брандт оказались в редкостном замешательстве, - что бы это значило... Уж не наследство ли, какое объявилось со стороны давно забытого представителя семейства Арнольдов? Оставалось только ждать и гадать, и строить всевозможные радужные иллюзии по поводу: то ли нагрянувшего счастья, или наоборот, неких неприятных осложнений. Кстати, предусмотрительный и педантичный Густав Брандт прежде уже списывался с отдельными представителями рода Арнольдов, но так и не получил сведений о тайном родственнике миллионщике... Стыдно даже подумать... но дед не был побирушкой, но упорно искал к кому обратиться фрау Кристине за поддержкой в случае, не дай бог, постигнет новая беда...
  Фрау Кристина поспешила дать ответную телеграмму. И вскоре почтовый курьер доставил увесистый конверт, запечатанный сургучом.
  Письмо было пространным... Георг фон Арнольд сообщил, что после недавний смерти отца - генерала Карла Арнольда, разбирая ремарки старика, заинтересовался судьбой одного провинциального мальчика, дальнего родственника из Гумбиннена. Отца же генерала, служившего в тех краях, поразила завидная приверженность ребенка прусскому военному духу. Тот упомянул и о колючках-эполетах, и маршировке на задней лужайке поместья, и оловянной армии юного Альберта.
  Полковник Георг Арнольд списался с другом-однокашником командиром фузилерского полка в Гумбиннене. Тот сообщил о бедствия постигших семью Арнольдов и дальнейшей судьбе вдовы и сына. Сам Георг Людвиг фон Арнольд имел прямое отношение к прусским военно-учебным заведениям, поэтому учитывая склонности мальчика, которому скоро исполнится пятнадцать лет, обещал протекцию для поступления в Главную прусскую кадетскую школу в пригороде Берлина Лихтерфельде.
  Таким образом, полученное предложение оказалось крайне заманчивым. Ведь окончив с успехом четыре старших кадетских класса, что равнозначно среднему гимназическому образованию, юноша зачислялся в специальный класс - Selecta, для прохождения полного курса военной школы. По завершении коего, кадеты выпускаются для несения воинской службы непосредственно лейтенантами, уже без стажировки фенрихами в воинских частях. Завидная перспектива - лейтенант в двадцать лет...
  Чего большего желать бедной "бесприютной" вдове и сыну-подростку, излишне самолюбивому профессорскому отпрыску... А мальчик и был таким, в душе Альберт считал себя исключительным, рожденным уж если не для великих, то, во всяком случае, ярких дел. И вот теперь, как минимум, юнец видел себя в будущем генералом, молодым генералом, блестящим генералом германской армии. Что тут еще сказать, по-русски звучит удивительно метко - "мечтать не вредно..."
  Арнольды телеграфировали согласие. Получив ответное письмо с приглашением и детальной инструкцией, что нужно до приезда в столицу, Альберт с матерью покинули благословенную Вильну. Поначалу заехали в Гумбиннен, встретились там с полковником Герхардом фон Беккером. Усатый вояка с "пекарской" фамилией приветливо принял семейство и уверил в том, что однокашник Георг фон Арнольд - твердо держит собственное слово и на него можно всецело положиться. Потом они заехали в Кенигсберг, чтобы заручиться необходимыми выписками и прочей канцелярской документацией для поступления Альберта в кадетский корпус.
  Через неделю, мать и сын покинули пределы родных восточных земель (Ostgebiete des Deutschen Reiches), выехав пополудни на проходящем через Кенигсберг шикарном петербургском поезде "Nord Express". В Германии железнодорожники не менее скрупулезны, нежели в имперской России, - по времени остановок, указанном в расписании поезда, можно было в точности сверять часы.
  И вот, промозглым мартовским утром девятьсот третьего года Альберт и фрау Кристина ступили под сень поднебесных дебаркадеров Schlesischer Bahnhof. У трехэтажного портала "ворот на Восток" их уже поджидал блестящий черным лаком Mercedes 35 PS с усатым фельдфебелем, который безошибочно определил Арнольдов в толпе пассажиров, приехавших в столицу. Стеснительно усевшись в мягкое ландо автомобиля, еще не обвыкшись, под косыми взглядами прохожих они ощутили себя великосветскими персонами.
  С моста Шиллингбрюке открылась полноводная Шпрее, а прямо по курсу маячила кирпичная алтарная башня церкви Святого Фомы. У Альберта дух захватывало... Мерседес объехал южный портал кирхи, по улице Ангелов помчал к центру, приезжие с восторгом разглядывали быстро менявшиеся панорамы берлинских улиц.
  Полковник Георг Людвиг фон Арнольд на деле оказался вовсе не радушным и даже не общительным человеком. Русской хлебосольностью здесь не пахло. Семейство встретил сухой педант, типичный прусский военный чиновник, в полном смысле слова функционер, но и человек долга. Благодаря частным связям, фон Арнольд в один день подобрал дешевое жилье в Лихтерфельде, чуть ли не рядом с кадетским корпусом. Потом быстро уладил формальности со справками и свидетельствами. После чего передал с рук на руки офицеру-порученцу, который и помог семейству вселиться, а потом сопроводил Альберта в канцелярию корпуса, перепоручив дальнейшую судьбу мальчика пожилому гауптману Курту Даквицу, исправно тянувшего лямку штабного письмоводителя.
  И вот наступил тот долгожданный день, когда перед юношей предстал в монументальной красе ансамбль строений незабвенного Hauptkadettenanstalt, увидев который, пятнадцатилетний Альберт поразился невиданным великолепием зданий. Этот неповторимый дворцовый комплекс - поистине шедевр германского зодчества. С классически образцовыми фасадами, украшенных рядами многочисленных колонн и рельефных пилястр, с длинными арочными окнами зеркального стекла, с богатой лепниной на фронтонах и фризах - величественный и строгий одновременно, уникальный комплекс.
  Первое, что бросалось в глаза катившему на автомобиле по Kadettenweg - так это величественное здание дирекции кадетского корпуса. Ренессансный купол, устремленный ввысь, венчала инкрустированная блестящей медью статуя Архангела Михаила. Альберт потом узнал, что полная высота сооружения, изобилующего сложнейшими архитектурными формами, составляла шестьдесят два метра тридцать пять сантиметров. Запомнил размер, как "Отче наш"... Жаль, конечно, что при Гитлере архангела убрали и на навершие водрузили гигантский красный стяг со свастикой.
  Трехарочный центральный (парадный) портал дирекции, украшенный четырьмя бронзовыми статуями прусских королей: Фридриха Вильгельма I, Фридриха II, Фридриха Вильгельма III и Вильгельма I, являлся одновременно и входом вовнутрь обширного нефа протестантской и католической церквей. В проемы рельефных стен Божьего дома вмонтированы памятные мраморные плиты с именами погибших в боях выпускников кадетской школы, сотни и сотни фамилий героев, сложивших головы за величие Германии.
  К далеко выступающей на юг базилике церкви примыкали жилые дома для семей офицеров и преподавателей школы. Справа и слева от здания дирекции размещались четыре длинные трехэтажные казармы для курсантов. На фризах казарменных строений непрерывной цепью шли рельефы: рыцарские шлемы, оружие ближнего боя - мечи, пики, копья и стрелы, щиты - с родовыми гербами, прусскими орлами и иными геральдическими атрибутами.
  Напротив церковного фасада торжественно возвышался главный учебный корпус, с четкой надписью по фронтону "Martis et Menervae Alumnis" и статуей богини Минервы из оловянного литья. В центральной части здания помещался, выстроенный с капитолийским размахом, пышный "Feldmarschall-Halle", который простирался на два этажа и служил актовым и пиршественным залом. По задумке зодчего, парадный интерьер Зала Фельдмаршалов показывает кадету становление имперского могущества и доблестные военные добродетели - залог великих подвигов Deutsche Armee. Сложного составного членения зальные стены украшены барельефами скульптора Пфюля, изображавшими войну 1870-71 годов, а также многочисленными скульптурами германских императоров, прусских королей и фельдмаршалов Бранденбургско-прусской армии. Главной святыней торжественного зала, представлялась, укрытая в стеклянном ларе, под балдахином, шпага Наполеона Бонапарта - трофей фельдмаршала Блюхера после роковой для Франции битвы при Ватерлоо.
  Эти строения из глазурованного кирпича с рустованными стенами, соединенные между собой крытыми коридорами, образовывали три больших внутренних двора. Внутренние плацы, вымощенные брусчаткой и обсаженные двумя рядами лип, предназначались для экзерциции (воинских строевых упражнений); и, разумеется, регулярных парадных построений. Самыми памятными, знаменующими для курсантов главные вехи каждого учебного года, были проходящие весной и осенью торжественные парады кадетского корпуса перед Его Величеством Императором.
  Дальше на юг за учебным корпусом обосновались просторная столовая на полторы тысячи мест, гимнастический и конный залы. Лазарет, а также конюшни, баня, прачечная и хозяйственные помещения завершали этот необъятный комплекс.
  И, конечно, вспомнился Идштедтерский (Фленсбургский) Лев, стоящий на гранитном постаменте перед домом коменданта. О... история Льва примечательна!
  В середине девятнадцатого века между Пруссией и Данией произошла война за владение областями Шлезвиг и Гольштейн. К несчастью, и к позору немцев Дания победила, исход войны определила битва у деревни Идштедт. Датчане решили в честь этой битвы поставить памятник, - фигуру могучего льва. Скульптуру же соорудили не на месте сражения, а во Фленсбурге - самом населенном немецком городе, завоеванной территории. Что выходило за всякие рамки... Спустя двенадцать лет повторилась война за те же земли, на этот раз победила Пруссия, - Шлезвиг и Гольштейн к Германии. Патриотичные немцы в озлоблении чуть не разбили эту скульптуру. Но сам Отто фон Бисмарк приказал реставрировать льва и перевезти скульптуру в Берлин, как символ победы прусского оружия над датскими оккупантами. Поначалу статуя красовалась в берлинской Оружейной палате. А вот теперь, навсегда установлена в Королевском прусском главном кадетском корпусе в Берлине-Лихтерфельде.
  Панорамные картины Hauptkadettenanstalt, как кадры, просматриваемой с рук кинопленки, пронеслись перед глазами разведчика. Бог ты мой, прошло уже сорок лет, как Альберт ступил на стезю кадрового военного, выбранную еще в раннем детстве.
  Поселились Арнольды в съемной квартирке на Pflaydererstrase недалеко от евангелической церкви Johanneskirhe, приметной куполом с крохотными оконцами, в квартале с тихими зелеными улицами, похожем на старую, добрую Вильну. Однако, какой молодец полковник Арнольд, угодил фрау Кристине, с годами ставшей сильно религиозной. Да и Альберту добираться в воскресные увольнительные почти ничего... менее километра. Вышел на Ringstrase, затем два шага до пересечения с Kadettenweg, а там, по прямой - до КПП на территории корпуса.
  Требуется отметить, что, на первый взгляд, этот тихий район являлся старейшим кварталом вилл в черте столицы. Не зря Kadettenweg раньше называлась Strase der Villenkolonie. С 1860 года Лихтерфельде стал первым в империи селением, где застройка делалась по тщательно подготовленному плану. Кроме того, развитие дорожной сети плотно связало место с центральными округами города. С севера проходило имперское шоссе B-1 "Бранденбург" (Берлин-Потсдам) с развязками на Ганновер и Лейпциг, с юга судоходный Teltowkanal. Добавить сюда еще два железнодорожных вокзала, умно разнесенных по краям поселка: Bahnhof Lichterfelde Ost и Bahnhof Lichterfelde West. Вот почему правительство решило разместить в этой, помимо удобств, живописной местности главную прусскую кадетскую школу. С этих пор само предместье стало сверхпопулярно среди зажиточных офицерских семейств. Военные стремились поселиться поближе к корпусу, чтобы намеренно указывать в качестве адреса Лихтерфельде, тем самым как бы намекнуть на причастность к армейской элите. На славу расцвел городок в конце века, старые особняки подвергались коренной реконструкции, появилось обилие строений в духе новомодного тогда стиля немецкого модерна.
  Откуда у фрау Кристины взялись средства, чтобы снимать жилье в, честно сказать, не самом дешевом районе Берлина?
  Так вот, дядюшка Густав Брандт за короткий срок в России сумел поправить финансовые дела, да так, что уже помышлял вернуться обратно в Пруссию. Но, как говорится, руки и ноги не подымались, чтобы оставить в покое курицу, несущую золотые яйца. Однако будучи благородным и честным человеком, Брандт открыл на имя фрау Кристины специальные банковские счета, тем самым компенсировал заимствованные раньше у семьи Арнольдов немалые средства. Мать же Альберта решила быть рядом с единственным сыном, хотя родительская опека, конечно, стесняла юношу, но в то же время он не чувствовал себя одиноким, брошенным на произвол судьбы. По сути, обстоятельства сложились как нельзя лучше.
  И вот... после сдачи несложных для профессорского внука вступительных экзаменов, оплатив обязательный воспитательный взнос в сумме девятисот марок, молодого человека зачислили сразу в пятый класс. Разумеется, не обшилось без помощи всесильного Георга фон Арнольда, служившего в инспекции военного просвещения.
  Первого апреля (начало учебного года), Альберт уже стоял на торжественном построении, в числе тысячи ста воспитанников Königlich Preußische Hauptkadettenanstalt, по тому времени лучшей из военных школ в мире.
  В прусских кадетских школах изначально пропагандировались жесткие спартанские нравы: выносливость, неприхотливость, личная скромность и, конечно, самоотверженность. Твердый и даже излишне скрупулезный распорядок дня соблюдался неукоснительно. Подъем в половине шестого, и непрерывной чередой: физическая разминка, утренняя церковная служба, завтрак, общее построение, учебные занятия в течение пяти часов. Германское военное ведомство делало ставку на всесторонне образованных офицеров. Учебная программа кадетов базируется на полном курсе реальной гимназии (математика, физика, естественные науки). Но подготовка будущих офицеров, включала также освоение военных дисциплин, кроме того, серьезный акцент делался на углубленное изучение географии, всемирной истории, современных и классических (латынь) иностранных языков. Альберту, как некоторое время жившему в России, вменили факультативные занятия русским языком, что обрадовало кадета. Преподаватели были первоклассными, но строгими и педантичными до крайности. После уроков, во второй половине дни проводилась армейская и спортивная подготовка, самостоятельные и факультативные занятия. День получался загруженным до предела. Отбой в двадцать два часа, засыпали усталые курсанты сразу, и наступала полная тишина.
  Альберту, точнее Роману Ширяеву довелось сравнительно долго проучиться в Ростовском институте инженеров железнодорожного транспорта. Однако, учебное оборудование аудиторий института никак не сопоставимо с таковым в кадетском корпусе, даже не учитывая временную разницу в тридцать лет. Да никакого сравнения... Предметные кабинеты в Лихтерфельде оборудовали необходимым атрибутами по последнему слову в науке и технике, да не то слово, - чрезмерно переоснащали, чего там только не было.
  Но не только учебными занятиями забиты головы кадетов... Да и глупо, смешно подобное думать. Каждому известно, что пора юношества это период, мягко сказать, крайне романтический. Конечно, само собой разумеется, потаенные мысли и воображение каждого мальчишки отданы особам женского пола. Тут уж ничего не поделать, так устроена людская физиология.
  Из женщин на территории кадетского корпуса присутствовали только жены и дочери преподавателей, проживающих в казенных квартирах. Видели бы какой фурор среди кадетов создавала смазливая мордашка девушки или молодой Frau, случайно оказавшейся рядом. Взгляды юнцов устремлялись в сторону красотки и сопровождали женскую фигуру до полного исчезновения в дверном проеме или в арке входных ворот. Местные разряженные девицы, да и симпатичные мамочки иногда появлялись и на церковной службе, но классные наставники строго-настрого запретили кадетам пялиться на них и специально высматривали зазевавшихся на мадемуазелей непослушников. Но, так или иначе, обостренный юный слух тотчас улавливал шуршание кринолина, заставлял учащенно забиться сердце, и со сладкой надеждой предвкушать, минуты лицезрения прелестного создания.
  Спустя три карантинных месяца Альберту предоставили увольнения в город. Бог ты мой, Лихтерфельде только пригородный поселок столицы, но кишмя-кишел дамами хоть каких типов, мастей, сословий и возраста. Юный кадет, изредка ловя на себе оценивающие взоры фемин, приосанивался, старался выглядеть старше и представительней. Но сердце юнца было готово разорваться, как безудержно хотелось пообщаться с молоденькой прелестницей, но и даже пойти за девицей следом - было за счастье. Но неловко выходило, не пристало будущему офицеру выказывать собственные слабости, старался держать себя в руках...
  Альберт знал, что старшие ребята заимели в городе подружек, даже любовниц - завидовал ли юноша таким... В некотором смысле, конечно, да, но понимал благоразумно - нужное время еще не пришло. Кадета Арнольда не раз видали на прогулке с собственной матерью, фрау Кристина выглядела еще не старой, да чего там - тридцать пять лет только. Однажды курсант выпускного класса (усатый молодчик лет двадцати двух), случайно оказавшийся с ним в наряде, сказал Альберту, что его мать чертовски симпатичная женщина. Сыну было приятно, хотя понимал, что выпускник поделился этой мыслью не только с ним, а и с другими, и, наверное, менее пристойно. Что поделать, в чисто мужском сообществе о женщинах не принято говорить с подобострастным умилением, понятно, что преобладают грубые, животные инстинкты.
  Но жизнь не стоит на месте. Зимой любимым досугом кадетов считалось катание на коньках. Заливали каток и на территории корпуса, поэтому большинство курсантов владело коньками с большим мастерством. Но все ждали воскресных увольнительных, чтобы оказаться в близлежащем городском парке Швайцерхофе или на худой конец Хайнрих-Лайре, где расчищенные от снега озерца представляли целые ледовые полигоны. Играла духовая музыка, торговки на каталках предлагали кремовые пирожные, подогретые сиропы, иные припасли даже хмельной пунш. Лепота, как принято говорить в России... Но главное, самое замечательное, что сюда приходили кататься розовощекие, веселые, прелестные гимназистки.
  Альберт с земляком Готхардом Хейнрици познакомились с двумя девочками из Goethe-Gymnasium, расположенной на Drakenstrase, в нескольких сотнях метров от кадетского корпуса. Признаться, кадет частенько приостанавливал шаг, якобы глазел на желтые здания гимназии. На самом же деле Альберт украдкой посматривал на рой счастливых девушек в школьной форме, кружащих возле нее. И вот теперь две гимназистки, которых звали фройляйн Агнета и фройляйн Дагмара, стали запросто, по-приятельски общаться с ними. Это ли не великое счастье для пятнадцатилетнего школяра-кадета.
  Готхард (старше на полтора года), будучи сыном лютеранского священника, был религиозен и регулярно посещал кирху. Набожность молодого человека не имела успеха у излишне просвещенных девиц, и вскоре Хейнрици перестал с ними встречаться. Альберт же оказался крепким орешком, но, увы, единственным достижением юноши на "любовном" фронте, явилось то, что девушки позволили ему держаться при катании за ручки. Альберту больше нравилась белокурая Дагмар, милая Даги, так он называл фройляйн. Кадет так и не отважился назначить знакомице свидание, а весной "ясная как день" (в датской транскрипции) вдруг исчезла из виду. незадачливый кавалер однажды встретил подругу пассии Агнету книжного магазина, и девушка рассказала, что отца Дагмар - строевого офицера перевели в Гамбург.
  Потом, уже в шестом классе приятели пристрастили товарища посещать дешевенькие варьете, где показывали грубые и фривольные спектакли, ходили юнцы ради того, чтобы посмотреть на полуголых красоток, танцующих в пеньюарах. В семнадцать лет Альберт, наконец, стал мужчиной, в смысле - познал женщину. Первую "наложницу" звали Аделинда. И вот эту "благородную змею" (с древнегерманского) бандерша кликала Линдой или по-еврейски Идой. Арнольд быстро забыл ее облик, в памяти осталась только худая испита девчушка, с пунцово накрашенными губами и бритым лобком, вот и "cherchez une femme".
  И опять перед глазами замельтешили одни безжизненные картинки. Ни одной приметной физиономии, ни одного приветливого или откровенно-дружеского слова... Как будто и не с ним происходило, как будто и не было заполненных до самого верха четырех лет юношеской жизни в военной казарме. Неужели на нервной почве отказала память... Забыл выматывающую силы зубрежку перед переводным экзаменом, заковыристые формулы по физике и высшей математике. Забыл осточертевшую до боли в деснах строевую подготовку на пронизывающем ветру, с подтянутыми под поясной ремень полами длинных шинелей. А может, забыл азарт футбольных матчей на тренировочной площадке перед южным фасадом учебного корпуса... Или забыл учебные атаки с примкнутым штыком, когда, несмотря на строгий запрет, кадеты все до единого кричали "hurra!".
  Нет, Альберт Арнольд помнит, помнит как вчерашний день, и ни о чем не сожалеет. Ничего не готов поменять, хотя часто было не сладко, ой как не сладко, но ведь сумел преодолеть тяготы и трудности, превозмог с достоинством, будучи еще наивным мальчишкой. И поэтому он горд собой, - горд, что довелось учиться в лучшей кадетской школе мира - Hauptkadettenanstalt!
  "Ну и что?" - скажет человек мирных занятий, лишенный еще с детства романтических порывов, этакий "премудрый пескарь" из сказок для взрослых русского классика Салтыкова-Щедрина. Ох, как не любил Альберт эту породу трезвомыслящих шкурников. Которые ищут везде корыстный смысл, и уж если не личную выгоду, то некую абстрактную пользу, нужную таким же олухам, как и сами. Эти люди лишены внутреннего полета, это безропотное стадо, почитающее только кнут над собой. Филистеры везде одинаковы, что в Германии, что в декадентской Европе, что здесь, в большевистской России.
  Позвольте... Неужели он выбрал для себя стезю правительственного чиновника или конторского служащего, или, как максимум, повторил судьбу отца и деда, став учителем гимназии или профессором захудалого университета... Нет, он искал и нашел удел героичный, саможертвенный, доблестный, - поистине, в таком в полной мере воплощался смысл служения Отечеству. Ведь, чтобы там не говорили, - отличие военного от гражданского уже в том, что тот ставит на кон самою жизнь. Ибо на войне, как правило, убивают, а не лишают рождественских премий за канцелярские провинности. И уже потому, - за выбор иной, не бюргерской судьбы, - Альберт ни чета людишкам, коптящим небо ради хлеба насущного, погрязшим в добывании денег, или живущим на готовенькое, наследничкам-паразитам.
  Да, конечно, по давности лет годы ученичества идеализированы... Ребячество -полагать себя молодцом, заслуживающим похвалы, но, что правда, перспективы перед ним открылись чудесные... И опять тот же рефрен, как и тогда, в пятнадцать лет: "Чего еще лучшего желать!"
  Он последние годы часто размышлял о превратностях, изобилующих в жизни, думал так в минуты предстоящие сложному решению, когда неверный шаг, глупая бравада легко обернется полной катастрофой. Но не ставил под сомнение собственный выбор учебы в Hauptkadettenanstalt - это не обсуждалось, это было святое...
  И еще... грустное, печальное в этой истории. Девятого марта 1920 года главной кадетской школы Гросс-Лихтерфельде на Finckensteinallee не стало. После поражения Германии, в соответствие Версальскому договору, Королевский прусский кадетский корпус, как элитное военное учебное заведений Германской империи, упразднялся. В насмешку устроили позорный фарс. Старших курсантов в парадной форме вывезли в Берлин, где в "торжественной церемонии" на Дворцовой площади, якобы по воле кадетов, передали ключи школы марионеточному "правительству республики". В бывших зданиях казарм кадетской школы поместили хранилища Рейхсархива, перевезя ящики из Потсдама. А в учебном корпусе устроили реальную гимназию, тем самым разрешили недоучившимся кадетам завершить среднее образование.
  Пятого мая двадцатого года группа патриотически-настроенных курсантов сорвала с маковки новой гимназии черно-красно-желтый флаг Веймарской республики и вывесила черно-бело-красный флаг Германской империи. Кадеты отвергли изменение внутреннего распорядка, расформирование рот, сами делали построения, а также военные и физические упражнения. Последовали жесткие репрессивные меры.
  Контингент кадетского корпуса обезлюдел. Гимназию заполонили гражданские люди, и еще вдобавок на территории открыли общеобразовательную школу. Пустое казарменное здание отдали полицай-президенту для размещения мобильных отрядов берлинской полиции. Эти нововведения сопровождались актами гнусного вандализма в отношении непревзойденного архитектурного ансамбля бывшей кадетской школы. Здание администрации вместе с кирхой порушили, в учебном корпусе уничтожили "фельдмаршальский зал", воинские фризы и геральдические атрибуты посбивали со стен. Начались многочисленные перестройки, и в конце концов, прежде безукоризненный комплекс торжественных зданий превратился в скучное скопище казенных строений. После прихода к власти национал-социалистов в этих помещениях разместились отряды СА и части национальной полицейской группы, с 1933 года там расположился лейбштандарт СС "Адольф Гитлер", полицейская группа "Генерал Геринг" и другие воинские формирования СС.
  Вот, такой бесславный конец... Но Альберту "посчастливилось" в кавычках, разведчику уже не довелось быть свидетелем и очевидцем последних дней любимого кадетского корпуса Лихтерфельде, а уж тем хуже беспощадного уничтожения дорогих сердцу дворцовых архитектурных форм. Он даже не представлял себе, как теперь выглядит квартал, в границах Finckensteinallee и Altdolfetstrase c севера и юга, и Baselerstrase и Teklastrase с запада и востока.
  
  Пора... Пришло время отправиться с обходом по участкам депо. Роман Денисович надел рабочую спецовку, чтобы не вымазаться о копоть или мазут в полутьме деповских цехов, по той же причине не забыл запастись фонариком на плоской батарейке, надвинул на лоб старую фуражку и пристально оглядел осиротившую без жены квартиру. Семь лет, как один год Ширяев с женой прожили тут, семь трудных, но и счастливых лет. Доведется ли сегодня вернуться сюда, увидит ли он еще раз ставший родным простенький интерьер, ляжет ли в ставшую холодной кровать... Одернул себя: "Нечего травить душу, еще поплачь, на дорожку...". Воткнул сзади за брючный пояс Walther, блестевший как новенький. Пошевелив мышцами спины, дал оружию поудобней улечься, вспомнив, положил в карман куртки еще одну коробочку пистолетных патронов. Бросил косой взгляд на отражение в зеркальце прихожей, щелкнул выключателем и вышел в летние сумерки.
  Роман Денисович решил продвигаться по самому кратчайшему расстоянию, шел дворами. Внезапно инженером стали обуревать сложные, противоречивые настроения, опять странное двусмысленное раздвоение личности овладело агентом. Нужно честно сказать - подобные чувства и мысли стали часто теребить разум, сковывать волю, мешали целенаправленно, без оглядки делать работу военного разведчика - агента Абвера. Вот, только сегодня подвернулось нужное словечко - "без оглядки". Природный немец, кадровый офицер, Vaterland в состоянии тяжелейшей войны с Россией, а он непреложный патриот Германии, - внутренне тормозит, спотыкается, не делает порученное дело с полной отдачей и решительностью. И виной тут вовсе не страх, не опасение быть разоблаченным... Причина заложена в людях окружающих Ширяева-Арнольда, в обыкновенных русских людях, среди которых живет агент, в жителях поселка и станции Кречетовка.
  Надрывным рефреном в голове зазвучали слова деповского парторга Николая Николаевича, пожилого человека, орденоносца, участника Гражданской войны. Странно, но сражения тех лет русские ставили в основу пропаганды советской воинской доблести, тут и песни, и книги, и фильмы. По ложной прихоти вымарали из книг и учебников героизм народа в империалистическую войну, в ту первую, страшную, - на истощение войну с Германией. Так о чем на каждой летучке твердил старый парторг, что постоянно хотел вбить в сознание рабочих... А, надо честно сказать, - люди и без напоминаний знали, что обязаны делать, что нужно "вкалывать" только на совесть.
  С первых дней этой войны паровозное депо станции Кречетовка работало, как и вся Россия, под сталинским девизом "Все для фронта, все для Победы!" Предприятие перешло на военный режим и это потребовало непомерных усилий в организации слаженности и чёткости работы участков и подразделений. С началом войны, "социалистическое соревнование" целиком охватило коллектив депо, причем на местах возглавляли соревнования коммунисты и комсомольцы. Стремительное развитие получило в депо стахановско-кривоносовское движение - переход от отдельных рекордов к массовому перевыполнению норм.
  Ширяев знал, видел этот энтузиазм собственными глазами, и, честно сказать, восхищался патриотическим настроем русских людей.
  Станция Кречетовка чрезмерно перегружена потоком воинских эшелонов. Поезда идут один за другим, голова состава, идущего сзади, в прямом смысле упиралась в хвост движущегося впереди. Ночная маскировка исключала освещение, прожекторов не было, звуковые сигналы запрещались, светофоры едва светились. И в таких условиях, что удивительно, не было допущено столкновений поездов, движение по линии работало как часы. Это же надо так организовать сложнейший процесс, поразительно! Паровозные бригады депо Кречетовка проявляли, тут не обойтись без патетики, солдатскую самоотверженность, провозили составы под бомбежками, а случалось и под артобстрелами. Не зря паровозники говорили: "На фронте не был, а пороху пришлось много понюхать!" В депо Кречетовка, как и повсюду, распространилось вождение тяжеловесных поездов, шла борьба за экономию топлива и воды, за перевыполнение планов перевозок.
  В таких же труднейших условиях выполняли задания и ремонтные подразделения депо. Паровозы ремонтировались в одну смену с выдачей письменной гарантии, Но не хватало рабочих рук - кадровые работники в первые недели войны ушли на фронт или в спецформирования. И тогда, серьезным резервом пополнения персонала стали женщины, обыкновенные русские бабы и девушки. Да что там говорить, нашлись женщины, которые, не уступая мужчинам, трудились и в паровозных бригадах - кочегарами, помощниками и даже машинистами.
  И опять, эти события происходили на глазах Романа Денисовича, инженер не только прямой очевидец, но и участник небывалого трудового подъема. И вот как тут быть, как поступить чисто по-человечески, Ширяев ведь не пень безглазый и безухий... Одно только приводило чувства в разум - он, прежде всего солдат, а на войне не до сантиментов, и давайте слюнявое морализаторство оставим на потом. Успокаивал, таким образом, совесть, душу, но только на малое время... Опять и опять каверзные мысли сызнова бередили воспаленный мозг.
  Паровозное депо Кречетовка без отговорок выполняло предписания по светомаскировке в ночное время. Ширяев, как инженер по оборудованию напрямую обязан заниматься этим вопросом, и справлялся с положенной задачей в высшей степени добросовестно. Уж за что, за что, а за "светомаскировку" НКВД тут же спустит шкуру, поступи только один сигнал. Да и авиационный полк под боком, летунам сам Бог велел, если что не так, - настучать кому надо. Вот почему без фонарика в темное время по депо лучше не шастать, запросто поломаешь ноги об выставленную в проходе рогатую железяку.
  Депо громадное, локомотивные стойла вмещали двадцать четыре паровоза, чтобы обойти цеха и участки требовалось не менее двух часов.
  Цех профилактического осмотра Роман Денисович пробежал быстро. Длинные пролеты, считай, не освещались, да и в ночное время тут работало мало людей. Осмотр поездных паровозов делали паровозные бригады и дежурные слесаря. Осмотрщики, по военному времени, использовали допотопные карбидные лампы с рефлекторами, которые еле коптили, тусклый свет которых не заметен через ленточные окна на крыше. Да и что тут пристально разглядывать, - ну подтянули болты и гайки, подбили буксы, смазали трущиеся части, проверили исправность тормозов. Ширяев сверился с записями в блокноте.
  - Молодец, смотрю, даже в туалете свет отключаете, - похвалил инженер сменного бригадира, молодого парнишку, недавнего выпускника техникума. Тот удовлетворенно хлюпнул и утер нос рукавичкой.
  А вот промывочный ремонт другое дело, одновременно с промывкой котла от накипи и шлама, слесаря комплексных бригад устраняют отдельные неисправности по проверенной технологом записке машиниста. Тут уж, как не изворачивайся, свету нужно побольше. Но опять, ночная смена не чета дневной... а при возникновении серьезной поломки используются переносные электрические светильники. Поэтому пролетные осветительные лампы горят вполнакала, через одну.
  Заглянул Роман Денисович также на участок теплой промывки и паровой прогревки. Да, порядок и здесь... Ночной мастер, заприметив инженера, подбежал и поспешил по полной форме доложить о запланированных и проводимых уже работах. Какие тут замечания... Видно, что стараются люди, в курилке ни одного человека.
  Котельный цех встретил привычным шумом и лязгом. Труд котельщиков не в пример другим профессиям физически тяжелый. Приходится обрабатывать массивные детали, как правило, работают вручную, и главным помощником значится увесистая кувалда. Впрочем, даже неказистое ремесло требует мастерства и опыта. Рабочим приходится менять элементы огневой коробки, шуровочных вставок котла, ремонтировать дымогарные и жаровые трубы, менять переднюю и заднюю огневые решетки, да и еще много чего. Ширяев откровенно восхищался сноровкой, физической силой и слаженность действий котельщиков, тут не вздумай подставиться под руку, враз получишь молотом по башке.
  Главной "оздоровительной" базой в депо, помимо котельного, считался цех подъeмочного ремонта. Правда, обточку бандажей делали до войны в депо Морозовская, теперь же приходилось гонять колесные пары на паровозоремонтный завод. Но остальное делается на месте. В "подъемочном" проверяют и ремонтируют экипажную часть, автосцепки, тормозное оборудование, насосы, краны машиниста, автостопы, электроосвещение и измерительные приборы. Замучишься перечислять, чего только не делают. Цех напряженный, работы там выше головы, даже в ночную смену выходит до полусотни человек. И каждый при деле, и за каждым нужен глаз да глаз. Тут руководил старейший деповской кадр, старший мастер Игнат Петрович. Ветерану уже за семьдесят, но Петрович жилист и подвижен, а главное - зоркий чертяка, цех у него как на ладони, знает все обо всем и всех.
  - Как дела Петрович? - с уважением к возрасту мастера, спросил Ширяев.
  - Дела как сажа бела, - ухмыльнулся старичок. - А ты чего, Роман Денисович, в ночную вышел, приспичило что, али как?
  Пришлось Ширяеву детально пояснить мастеру "подъемочного" цель ночной проверки. Потом вместе покумекали, чтобы изменить для большей пользы дела. Инженер занес замечания старого мастера в блокнот, поблагодарил с дружеским рукопожатием.
  Для того, чтобы отремонтировать или заменить вышедший из строя узел или поломанный предмет оснастки требуется изготовить комплектующие детали, короче, необходимы запасные части. Вот для этой цели в депо действовали два больших корпуса, где размещались специализированные участки и отделения. Вот некоторые из них... Механическая мастерская - для станочной обработки, обширная слесарка - ну, это дело понятное, кузня - с паровым молотом и несколькими горнами. Отдельно расположены участки: колесно-бандажный (нельзя паровозу без колесных пар), электротехнический и инструментальный. Отделения - сварочное, термическое, выварочное, компрессорная станция. Медницкий, жестяной, хромировочный участки. Пришлось Роману Денисовичу и их обойти, а куда деваться... В конце второго часа обхода не преминул инженер заглянуть и в деповскую кладовую, где даже ночью работала дежурная кладовщица. Ну и, конечно, зашел в лабораторию, где девчата регулярно делали анализ сырой и котловой воды, топлива, смазок и иных разнородных материалов. В столярку и стройучасток не пошел - помещения ночью закрыты, опасались пожара.
  Ну, что сказать... Ночная смена не велика, а замечаний по экономии электроэнергии набралось немало, придется завтра еще полдня кумекать над этой задачей. А еще... остались "экипировка" и ПТО на южной горке.
  Экипировка паровоза, или, проще говоря, подготовка локомотива к поездке, включает ряд процедур. Бункер тендера загружают топливом - конкретно углем, баки заливают водой, песочницы заправляют песком. В обязательном порядке паровоз снаряжают смазочными и обтирочными материалами, и также антинакипином.
  Последним пунктом в проверочном списке у Ширяева стала деповская пескосушилка. Прогретый и размолотый песок необходим при торможении паровоза, для уверенного сцепления колесных пар с рельсовым полотном.
  Памятен Роману Денисовичу случай смертельного травматизма, произошедший лет пять тому назад. Сырой речной песок загружается погрузчиком в объемистую, конусообразную стальную воронку-бункер, из которой постепенно подается для прогрева и размола. Часто слежавшиеся фракции застревают в зеве воронки, и тогда, рабочему пескосушилки приходится пробивать снизу спрессованную толщу длинным ломом. В этот раз "песочник" был в подпитии, чтобы скорее прочистить засор сам залез в бункер. И на него обрушился тяжелый песчаный гребень, накопившийся у одной стенки. Мужика заживо погребло под метровым слоем зыбучей массы. Обнаружила бедолагу напарница, увидав, что из зева воронки торчат сапоги работяги. Когда тело откопали - то рот и глотка несчастного оказались забиты песком. Ужасная смерть... Начальника угольного склада, которому подчинялась пескосушилка, тогда чудом не посадили, спасибо Роману Денисовичу. Инженер за одну ночь, до приезда комиссии, составил и распечатал недостающую техническую документацию и полагающиеся инструкции, в том числе и по технике безопасности. В итоге выходило, что виновен сам потерпевший, нарушивший правила. Да и еще был сильно пьян... С тех пор начальник склада выдавал Ширяеву по угольной норме первосортный АКО (антрацит крупный орех). Да, такие вот дела...
  Разъездной мотоцикл стоял под навесом у входа помещение нарядчиц. Дежурный по депо, не спрашивая объяснений, дал инженеру ключ зажигания от Л-300, только предостерег скороговоркой:
  - Ты там, Денисович, сильно не скачи. Сам знаешь, ехать ночью положено с ближним светом. Так что - поосторожней...
  - Да, ладно Василич, не учи ученого, - потом добавил в раздумье. - Думаю, часа за полтора управлюсь...
  В ПТО на южной горке Ширяев заскочил на пять минут, главное для него - здесь отметиться, показаться на глаза...
  Разведчик так и не располагал информацией, как, и какими силами, ведется следствие по делу убитого Семена Машкова. Единственным источником в том вопросе становился завербованный боец кречетовского оперативного пункта ТО Виктор Пахряев. Солдат жил недалеко, за лесопосадкой вдоль путей в хуторе, дворов на пять.
  Чтобы не распугать тарахтением дворовых собак и тем самым не обнаружить ночного визитера, Ширяев оставил "Ленинградец" в кустах защитной полосы и перебежками оказался у задов огорода Пахряева. Прислушался. Стояла мертвая тишина, даже кузнечики и прочая "насекомая свиристель" не подавали голоса. Осторожно прокрался к рубленному из старых шпал домику, приник к зашторенному оконцу столовки, высвеченному огоньком керосиновой лампы. Определенно, Виктор еще не спал. Условным сигналом: тире, точка, точка, тире, - пару раз постучал в оконное стекло. Вскоре скрипнула входная дверь. На пороге появился крепкий парень, в распахнутой солдатской гимнастерке, шароварах и в галошах на босу ногу, молча протянул руку для приветствия. Роман Денисович, взяв Виктора за локоть, увлек подальше от жилья, вглубь садика, там имелась укромная скамеечка.
  Пахряев сильно встревожился... Роман Денисович на расстоянии почувствовал нервическую дрожь, сотрясавшую тело собеседника. Мужика определенно колотило. Нетрудно было догадаться о причинах подобной неврастении.
  - Ну, Витек, рассказывай... Что там за дела в оперпункте творятся? Да уймись, не мандражируй... - как можно уверенней сказал Ширяев и положил руку парню на плечо, пытаясь собственным спокойствием вернуть парню силу духа.
  И Виктор Пахряев, с панической оторопью, с тягостными запинками, облизывая пересохшие губы, взялся излагать события сегодняшнего дня. Потом, видимо, проникся невозмутимостью, излучаемой Романом Денисовичем (так и звал инженера), и уже продолжил откровения уравновешенным тоном. Понемногу малый пришел в норму и уже конкретизировал отдельные факты, происшедшие у него на глазах или рассказанные сослуживцами.
  Главное, что уяснил разведчик, если отбросить ненужные подробности, - то присланный из Москвы матерый контрразведчик (так считал Пахряев) подозревает в преступлении конкретно немецкую агентуру. Ну, а как иначе... Неизвестно, правда, в каких чинах москвич состоит, но то, как перед ним стелется начальник городского УВД, показывает - в немалых...
  "Ну, что приехали, оберст-лейтенант... Вот - и финишная прямая господин Арнольд!" - подумал старый разведчик.
  А Пахряев, оправившись от недавних страхов, молотил языком безостановочно. Ширяев не перебивал парня, но по ходу рассказа бойца уже выстраивал линию предполагаемых действий. Агент уже знал, как поступит завтра с Пахряевым, а о Конюхове-Лошаке и речи быть не должно, уркаган сделал, что нужно и теперь уйдет в небытие.
  Выстраивался следующий план... Пахряев заступит в караул в восемь утра. У него хватает времени, чтобы переговорить с Лошаком. Внушит старому бродяге, что земная стезя старика завершилась, и для собственного блага и спасения родственников тот обязан тихо и мирно покинуть грешный мир.
  Роман Денисович в деталях рассказал солдатику, на какие обстоятельства и имевшие с Конюховым договоренности тот сделает упор, убедит уркагана покончить жить самоубийством.
  - Скажешь Лошаку, что вечером деда и диверсантов повезут в город в управление НКВД. Там с ними деликатничать и чикаться никто не станет. Люди Селезня отпетые садисты, таким только дай волю всласть покуражиться над подследственными. Так, что на пощаду старику рассчитывать не придется, урку станут пытать по неписаным законам заплечного мастерства. Старика не только изуродуют, как Бог черепаху, из него все кишки вынут... Таких мучений никому не вынести. А если Конюхов пойдет на сотрудничество с органами, то и это не поможет... Будут и будут пытать до наступления смерти, посчитав, что блатной честно не признается, пытается ввести в органы заблуждение. Таким образом, Лошаку лучше сразу обрубить концы, без мук и жуткой боли.
  Пахряев старательно внимал наставлениям Ширяева и даже поддакивал, якобы припоминая, или по-дури выдумывал уж вовсе невообразимые угрозы и кары. Общий язык с "шефом" был, наконец, найден...
  На резонный вопрос малого, а что если Конюхов упрется и не согласится на самоуничтожение, то как тогда поступать, - последовал ответ:
  - В таком случае, дави на то, чем грозит неподчинение старика для родственников. С родней старика случится то, что страшно представить... По живому располосуют - и взрослых и деток. Так что... пусть не сволочится... И примет такую участь, как должное за прожитую скотскую жизнь, без возражений и попыток извернуться. Лошаку же лучше будет, спокойней, сразу отмучается раз... и навсегда.
  Разведчик подробно рассказал солдату, как организовать сам акт самоубийства. Разумеется, произойдет повешение, другое даже не обсуждается, яда у агента на такой случай не имелось, да и было лишним. Чтобы на первое время самоубийство выглядело правдоподобно, Пахряеву предстояла ночью изготовить из нательной рубахи, разодрав ту по швам, висельный жгут достаточной длины. Убедив Лошака повеситься, передать урке готовую петлю и рваные лоскуты, в обмен на собственное белье арестанта.
  А потом, удостоверясь, что Конюхов похарчился, следует хитростью покинуть пост и сбежать из оперативного пункта. В шестнадцать часов Ширяев будет ждать бойца в кустах, на задах стройучастка, где передаст тому новые документы, нужные адреса и обещанное вознаграждение. Ну, и естественно, пусть парень подготовится к полной перемене собственной жизни. Денег солдату и так перепало дай бог каждому... так что не пропадет... А за мать пусть не беспокоится, пусть за старушкой заботится сестра, живущая в соседней деревне. Потом той Ширяев подкинет деньжат, якобы Виктор переслал... Таким образом, выбора у парня нет... Уж лучше будет так, а не хуже...
  С Виктором Пахряевым, рядовым бойцом кречетовского оперативного пункта дорожного отдела, Роман Денисович познакомился с год назад. Прошла только неделя, как Германия напала на Россию, немецкая армия быстро продвигалась на Восток. 28 июня русские сдали Минск, 30 июня сдали Ригу. Немцы прорвали линию Сталина по старой границе, началась эвакуация из Москвы оборонных предприятий и государственных учреждений.
  Пахряева, приписанного к НКВД, на фронт не мобилизовали, так как у сотрудников транспортного управления в разы прибавилось работы, и каждый боец был на счету. Виктор, конечно, понимал, что судьба благосклонна к нему. Одно дело рыскать по составам, выискивая подозрительные личности, прочесывать станционные пути, брать за химок отставших от эшелона солдатиков и конвоировать задержанных граждан в городской отдел. Другое дело подставить собственный лоб под шальную пулю в открытом бою. Да и поек и льготы в оперативном пункте подходящие, получше комендантских и милицейских, - полный карман. Так что парень с маманей не сильно бедствовали, даже подкармливали семейство сестры, жившей неподалеку. Сестрина мужа тракториста МТС, разухабистого весельчака и злостного матерщинника сразу забрали на фронт. Ясно дело - в танковые части, где зять и сгинул, похоронка пришла в лютый декабрь, когда еще было не ясно, устоит ли Москва или нет. Но это будет позже. Люди втянулись в тяготы военных будней, стали свыкаться с чужой болью и горем. Да и своя беда, на фоне всеобщей скорби и неопределенности, считалась уж не столь фатальной.
  Было начало июля, казалось природа назло людским страданиям, вопреки страхам и ужасам, привнесенным войной, отдаривала человека прелестью земного бытия. Вот и Виктор, чтобы утолить томившую в жаркий полдень жажду, заскочил в орсовскую столовую - попить пивка. Тогда еще не истощились довоенные пивные запасы. Солдат предусмотрительно взял сразу две кружки. Парень не обратил внимания, что за соседний столик подсел пожилой железнодорожник, в парусиновом белом кителе.
  Само собой откровенно разговорились, расслабились в легком пивном подпитии. Железнодорожника звали Романом Денисовичем, тот показался солдату начитанным, необычайно умным и отзывчивым человеком. Виктор безудержно разболтался, забыл плакатную истину "Болтун находка для шпиона". Да и о чем речь, ведь собеседник, судя по шестиугольникам в петлицах, благопристойный советский человек...
  Вот и состоялось, невольное шапочное знакомство... Но уж, как так получилось, что они стали часто видеться, даже слишком учащенно для глаз непредвзятого человека. То, проходя мимо, Роман Денисович окликнет парня, вышедшего из подвала кутузки погреться на солнышке. То встретит на станционном перроне, в ожидании пригородного "литера", предложит закурить дорогих папирос. То махнет рукой на станционном рынке, когда Тэошники шерстят солдат, застигнутых в самоволке. Потом, само собой завязались приятельские отношения. В августе Виктор пригласил инженера к себе домой, пообещал нарвать корзину яровых груш, необычайно сочных и сладких. Ширяев пришел с выпивкой и закуской... Крепко кутнули тогда. Роман Денисович дал парню рабочий телефон - "звони малый коли что..." И Виктор стал названивать, так, по ерунде... уж дюже запал в душу обходительный старший инженер паровозного депо. Тут и разница в годах не помеха, коли к пацану относятся с уважением, как к ровне. Потом Ширяев приехал к Пахряеву за созревшими яблочками. Впрочем, "плодстройские" сады у него под боком, но негоже серьезному человеку воровать казенное добро, хотя кречетовцы не считали это зазорным - яблок кругом завались. Опять выпивали, опять разговаривали за жизнь. Пахряев, не придав тому никакого значения, по-приятельски, рассказал Ширяеву особенности секретной работы оперативного пункта. Будучи сильно нетрезв, разболтал в мельчайших подробностях... а конкретно эти детали и интересовали Альберта Арнольда.
  Ну, а дальше... Чем дальше в лес, тем больше дров... Ширяев методично взялся настраивать наивного парня против впитанных с раннего детства, с молоком матери, советских порядков (Виктору к тому времени стукнуло уже двадцать шесть годков). Пахряев, развесив уши, внимательно слушал пожилого наставника. А потом, как полный дурень, стал соглашаться и даже язвить против власти, которая вскормила безотцовщину. То ли попал под гипноз, то ли по собственной природе был заведомый вражина. Таким образом, за полгода немецкий разведчик Альберт Арнольд сделал из бойца органов НКВД законченного контрика.
  Дальше-больше, чисто по-дружески Ширяев взялся ссужать сотрудника ДТО деньгами, поначалу давал на выпивку, на баб. Потом подкинул деньжат на костюм, на пальто... Малый доволен, а что - хорошо жить не запретишь... Теперь парень позволял себе многое, к примеру, завел любовниц и в поселке, и в городе. Как говорят - окончательно съехал с колес... Задача достигнута... "коготок увяз - всей птичке пропасть", - лучше и не скажешь.
  И стал Пахряев Виктор Семенович, пятнадцатого года рождения, комсомолец и боец внутренних войск предателем Родины. Превратился в наймита агента Абвера и уже ничего не пытался изменить в жизни, да и Роман Денисович однажды доходчиво объяснил, что теперь у парня нет обратного хода назад. В противном случае - только стенка. Да и еще, Витек с ужасом осознавал, что перед неминуемым расстрелом - предателя так отделают, так поизгаляются, что лучше бы мама родная на свет Божий не рожала.
  
   Глава 9
  Домой Роман Денисович добрался в полной, а точнее сказать, в кромешной тьме. Осторожно ступая по рассохшейся скрипучей лестнице, чтобы не разбудить бдительных соседей, поднялся на второй этаж и также неслышимо отпер загодя смазанный замок квартирной двери. Не включая электричества, наглухо задернул плотные гардины на окнах и только, потом стал разоблачаться. Да уж... день сегодня выдался длинным и необычайно насыщенным. Пора ложиться спать, не зря русские говорят "устал как собака", но, увы, не все сделано на сегодня...
  Ширяев сдвинул, прислоненную к стенке печки-шведки тумбочку с кухонной утварью, вскрыл в свободном углу половицы, и достал завернутый в обрезиненную ткань увесистый сверток. По плечо просунул руку в подпол и вынул еще одну подобную укладку, но поменьше. Аккуратно, развернув упаковки, выложил содержимое на обеденный стол.
  В центре поместил металлический релейный ящик, внутри которого компактно вмонтирован радиоприемник "МС-539", в таком камуфляже рация работала даже лучше, чем в заводском корпусе. На лицевую панель выведена стекляшка стрелочного индикатора радиоволн и три рукоятки управления: громкости-включения, настройки и переключателя диапазонов. Динамика нет, вместо него подключены наушники. Диапазоны радиочастот агента устраивали: длинных волн сто пятьдесят-четыреста килогерц, средних пятьсот-полторы тысячи, коротких шесть-восемнадцать мегагерц. Да и чувствительность нормальная - на коротких до пятисот микровольт... Как раз то, чтобы отлавливать сигналы радиоточек Абвера, ну, и можно так же прослушивать ночные сводки радио Берлина. Грамотный разведчик обязан в полной степени владеть обстановкой на фронтах.
  Во второй железной коробке, из-под дореволюционных печений, лежал, обмотанный промасленной тряпицей, восьмизарядный Luger M1906, калибра семь-шестьдесят пять, длиной ствола - сто двадцать два миллиметра. Этот "Парабеллум" с клеймом "Swiss Cross" - экспортная модель для Швейцарии. Пистолет попал в руки Альберта еще в первую войну, и тот берег "ствол" как зеницу ока, и не за универсальность патрона, но больше - за дальность и точность стрельбы. Еще в коробке помещалась увесистая связка патронов пачках. Таким образом, получалось, что полицейский Вальтер и швейцарский Люгер - единственные средства защиты от стрелков НКВД, правда, - надежное оружие. Ширяев бережно подержал старого друга в руке, нежно погладил щечки рукояток из древесины грецкого ореха, с аккуратной насечкой, и произнес вслух: "Ну, что приятель - повоюем, покажем коммунякам, на что способны солдаты Рейха..."
  Но на идиллические воспоминания не оставалось времени... Роман Денисович растянул проволочную антенну, закрепил за ручку печной вьюшки, и приладил к корпусу приемника. А уж затем подключил агрегат к редкой среди местных жителей электрической розетке. Подвинул к столу табурет и надел наушники. Сквозь писк и треск в крохотных динамиках попытался настроиться на нужную волну, поискал по нестойкому диапазону, но ничего не нашел.
  Пришлось переключиться на Зезенскую радиостудию, которая сообщила о весомых успехах "der Wehrmacht" на Восточном фронте. Под Петербургом немецкие войска возобновили наступление и окончательно закрыли проход в стыке двух русских армий. Семь дивизий и шесть бригад численностью до двадцати тысяч человек попали в окружение. Группа армия "Центр" продолжала вести упорные наступательные бои по протяженной линии фронта. В Крыму немецкие асы жестоко отбомбили Севастополь. После майских боев, в ходе которых был разгромлен Крымский фронт, и русские оставили Керченский полуостров, одиннадцатая армия Манштейна приступила к штурму крепости Севастополь. Альберт знал, что эту операцию в Вермахте назвали "Лов осетра". Ну, что же события на фронте развертываются как нельзя удачно.
  Ширяев отключил приемник. Собрал лежавшие на столешнице предметы, завернул в непромокаемую ткань и упрятал в тайник под полом. Вот и еще один день прожит: "Gute Nacht, Junge..."
  Но ночь оказалась вовсе не доброй. Было душно и тяжко. Инженеру пришлось встать и растворить настежь окно в спальне, но потоки прохладного ночного воздуха не принесли желаемого облегчения. Спал Ширяев прерывисто, в промежутках бессонницы в голову лезли дурные мысли о возникшем незавидном положении... Роман Денисович подавлял беспокойство, пытался заместить тревогу счастливыми мгновениями из личной жизни, с трудом находил такие моменты и рывком погружался в липкий сон. Под утро инженеру приснилась полнейшая галиматья, якобы без штанов (с обнаженным удом) и босыми ногами рыщет среди безлико взирающей на него толпы. Гложет внутренняя подавленность... Презрением со стороны людей мало волнует, а больше бесит поиск потерянной одежды, которой лишился, или по беспамятной пьяни, либо иным каверзным способом.
  Очнулся Ширяев от мерзкого сна с ломотой в грудине - щемило сердце. Пришлось встать, пройти на кухню и принять лошадиную дозу валерьяновых капель. Это простонародное зелье агент использовал, чтобы снять, случавшиеся последнее время, приступы хандры или нервического беспокойства. Валерьянка помогла... Стараясь изгнать из головы хмарь недавнего сна, инженер стал собираться на работу. Однако, вот подлая штука...
  По молодости, да и до женитьбы на Татьяне Альберт-Роман не страдал суеверием, поэтому ночные видения вовсе не будоражили сознание, разум четко разделял сон и явь. Но теперь, и с каждым годом больше и больше, видимо, под влиянием русской жены, Роман Денисович стал считать сны отнюдь не безобидным явлением в жизни. Разумом инженер понимал, что ночные образы только следствие текущих забот и переживаний, облекаемое в некое метафорическое действо. Перемалывая полученные за день впечатления, тревоги и страхи, мозг изгоняет куцые останки страстей, превращает в бредовые фантасмагории или вовсе бессмысленные кошмары. Да, и церкви: православная, а в особенности евангелическая, не считают сновидения фактором призванным определять помыслы человека, не говоря уж о последующих за ними действиях. Нельзя воспринимать увиденное во сне всерьез, зацикливаться на том, выискивать непонятную логику. Это, рассуждая здраво, - глупо. Конечно, Ширяев понимал справедливость таких умозаключений, но поделать с собой ничего не мог...
  Мистическая бацилла крепко укоренилась в сознании инженера, что даже искал научное оправдание не только "вещим" снам, ну, и незабытой днем привидевшейся хрени.
  Вот и теперь, помимо воли, Роман Денисович возвращался к пережитому во сне бесстыдному сюжету. Что бы это означало? Хотя, конечно, приснилась полная ерунда, но почему сегодня... Жена частенько употребляла выражение - "сон в руку". Понятно, тут и гадать нечего - определенно, разведчик ступил в критическую полосу, чреватую самыми губительными последствиями. А впрочем, агент постоянно ходил по лезвию ножа, когда даже малейший промах грозил провалом и гибелью. Так уж, видать, на роду написано. И зачем тогда попусту переживать... Пора привыкнуть к неопределенности выбранного пути и смириться с неотвратимой печальной концовкой. Разумеется, так... Но хотелось оттянуть время развязки - хотя бы не теперь, а на потом, не скоро...
  Но постепенно утренние хлопоты переключили мысли Ширяева на другую тему, впрочем, не такую уж далекую от прежних суеверных опасений.
  А, что если Виктор Пахряев не справится с порученным заданием... Насколько оправданы такие опасения? Какие возможны причины, ну или обстоятельства неодолимой силы... К примеру, - боец оперативного пункта в решающее мгновение струсит и сдастся чекистам. Но не исключено и такое - вчерашним вечером Виктор ломал перед ним комедию. А сам уже решил заложить разведчика, в надежде получить снисхождение органов. Тоже нельзя исключить... хотя парень наверняка понимает, что Ширяев не пожалеет доносчика и, даже будучи арестованным, утопит бесповоротно. Вот и приходится надеяться на страх сковавший Пахряева, превративший малого в покорную тряпку. А еще солдат может запросто обмишуриться, подставиться ненароком по глупости или по чистой случайности... Где гарантия, что никто за ним не следит? Нет таковой...
  Но вероятен и второй вариант развития событий - уже со стороны Конюхова. Лошак не пойдет на самоуничтожение: по трусости ли, душевной слабости или даже по проблеску заложенных в детстве религиозных чувств - самоубийство же страшный грех. Угрозы, придуманные для острастки, не возымеют на уркагана должного действия. А, что не так... Ведь, по сути, - бродяга безразличен к судьбе родственников, пахан одинокий волк, - жизнь прожита и терять уже нечего... Хотя, пойди, разберись в кондовой русской душе... Вот такая вот выстраивалась перспектива: вчера затеянная комбинация казалась безукоризненной, а сегодня полетит прахом. Оставалось надеяться на везение, на благоприятные обстоятельства, на удачу... что задуманное получится.
  "Ладно, - махнул Ширяев рукой, - будь что будет... Главное, надежный Walther в кармане - und Gott ist mit uns..." - инженер даже не заметил, что всуе помянул Бога.
  
  За входной дверью квартиры рук немецкому агенту не заломили, в полутемном коридоре никто не набросился, на выходе из дома ломовые оперативники не поджидали. Получается - живи пока спокойно... То, что не арестован, еще не означало, что не раскрыт как шпион, или Лошак не успел заложить... У чекистов припасены хитрые многоходовки, а главное, гэбэшникам нужны связи разведчика, чтобы не оборвалась агентурная цепочка.
  Испытанный способ выяснить установлена ли слежка, так это - изменить привычный маршрут. И Роман Денисович решил пойти в депо другим путем, двинулся не к парку, а в противоположную сторону. Так Ширяев дошел до кирпичного здания кондукторского резерва, что на третьей Кречетовке. Шпиков за ним не было...
  "Уже нормально, - подумал Альберт, - похоже, Конюхов-Лошак до конца еще не раскололся. Но зачем тогда сдал диверсантов, поселив на отшибе у бабки-покойницы?
  Почему старый уркаган не пожалел русских парней, засланных в Кречетовку? Наверное, чувствовал - диверсантов и так поймают, и играть в молчанку бывалому сидельцу выходило не с руки, - Ширяев облегченно вздохнул. - Повезло, что я заранее предусмотрел легенду с лейтенантом-особистом, и если Лошак не полный дурак, то наверняка воспользуется ею. То, что диверсанты не станут молчать, - об этом даже не стоит заморачивался. Каждый из них печется о собственной шкуре. Надеется - чем больше выложит, чем сговорчивей будет, то чекисты будут добрей к нему, одним словом, не станут применять спецсредств. А там, бог даст, и к стенке не поставят...
  Роман Денисович вышел к северным задам депо, шагая по шпалам вытяжных путей, не занятых составами. Праздно шастающих людей в парке отправления не заметил, что еще раз убеждало в отсутствии слежки за ним. Инженер поспешно прошел через деповские цеха, еще не до конца проснувшиеся после ночной смены. Приблизился к кучке мастеров и итээровцев, собравшихся у здания стройцеха на утреннюю планерку.
  Прислушался, о чем говорит народ. Трепались, кто во что горазд... Но уже не было вчерашнего ажиотажа по поводу зверского убийства снабженца Машкова и сгоревшего домика. Впрочем, отдельные факты из вчерашней жизни поселка проскакивали в речах железнодорожников, похоже, жены-сороки на хвосте принесли... Как водится, самым осведомленным оказался главный механик Иван Михайлович.
  Лысый, большеголовый крепыш темпераментно вещал кучке ротозеев, что органы арестовали опостылевшего народу бандита Лошака с дружками и отвезли в оперативный пункт дорожно-транспортного отдела НКВД.
  - Выходит ребятушки там не только убийство и разбой, коли за дело взялась госбезопасность... Здесь видать, - и механик поднял кривой палец вверх, - дело "сурьезное"!
  Люди без излишних комментариев поняли намек Михалыча, что тут стопудово пахнет изменой или даже большим государственным преступлением. Умник же, как повелось, взялся рассказывать случай из собственной жизни:
  - У наших вон в колхозе в тридцать третьем... гепеушники взяли одного зоотехника, интеллигентным считался, мерзавец. Потом выяснилось - гад ядом скотину травил, увезли нахер с концами, - и утерев рот ладонью, веско заключил. - Думаю, ребята, - пи**ец Лошаку и евойным дружкам...
  - Постой Михалыч, - вмешался молодой технолог Коля, - неужели думаешь, что Лошак-бандюга Семена отоварил? Да не верю... На кой черт старому пердуну мокрым делом мараться... - и победно заключил: - А знаете, мужики, что шестерок пахана: Космыню, Моряка и Уруса - уже выпустили...
  Слушатели разинули рот от такого оборота событий. Да и Роман Денисович, навострив уши, подошел ближе.
  - А не врешь? - разом переспросил хор голосов.
  - Да... рядом с ними живу. А уж маманя, завсегда по-соседски о них знает. Правду говорю, отпустили эту шпану.
  - Да уж... - присутствующие озадаченно почесали затылки.
  - А Лошак, мудак, сидит пока, - продолжил Николай, - Дед, как пить дать, знает - чьих рук дело... Ну, убийство и поджог... А еще... считаю, что там чужаки постарались, как бы, братцы, диверсией не пахло...
  Люди задумались, не найдя, что и возразить. И тут, вдруг вмешался мастер колесного цеха Щукин.
  - Я парни живу на Пятилетке. После обеда отпросился вчера. Крыша у трубы потекла, подправить нужно было. Вот и отпустили... за прошлые переработки.
  - Щукарь, давай ближе к телу, - недовольствовал народ.
  - Так... что хотел сказать, - мямлил мастер, - сижу, значица на коньке и вижу, как ТОшная полуторка херашит в сторону леса. А в кузове шестеро бойцов, при оружии...
  - Ну и что? - опять раздались недовольные голоса. - Мало куда оперативная группа на выезд поехала...
  - Ну, это так... к разговору... Только вечером тоже на крышу залез. Уже смеркалось. Смотрю, обратно та же полуторка катит. Но я, ради спортивного интереса, разглядел, - там, в кузове уже девять солдат, как в бочке селедки набилось. И трое без пилоток, связанные. Вот так... Забрали, выходит, еще троих...
  Ширяеву о диверсантах рассказал еще Пахряев. Потому он еще раз похвалил себя за вечерний визит к торговке Устинье: "Сработал молодцом, успел соломки подстелить..."
  Тут народ засуетился, заметив приближающееся начальство, и стал скопом протискиваться в столярку, занимать места на скамейках.
  Роману Денисовичу стало безразлично, что говорили на планерке главный инженер и зам. начальника по ремонту. Повседневные проблемы предприятия инженера теперь не интересовали. Но очередь дошла и до него... Ширяев кратко доложил о ночном бдении - работа идет по плану, замечания, честно сказать, пустяковые. Главный инженер вскользь поблагодарил Ширяева и перешел к другим, уже менее серьезным вопросам. Люди по привычке настроились на наставший рабочий день, что не говори, а забот выше головы, тут уж, не до бабьих сплетен.
  По дороге в контору Романом Денисовичем овладели вчерашние гнетущие мысли. Только раскрылись как назло с другой стороны, - с морально-этической, еще больше обостряя негодование самим собой. Уже ничего нельзя сделать, бесила необратимость ситуации, и почему такие соображения не пришли раньше в голову?
  Получается, что ради чрезмерно раздутых амбиций, агент обрек на гибель еще четверых человек, прежде неизвестных, не сделавших ему никакого вреда... Хотя нет - уже пятерых, ибо боец оперативного пункта Пахряев заведомо приговорен к смерти. И эти люди стояли вместе с ним по одну сторону баррикад и не заслужили такого конца. Но также ясно, как белый день, что и с противной стороны последует чреда убитых, ибо в обоймах у Альберта Арнольда сотня патронов, и нет смысла экономить копеечные пули. Так, что за мясорубку учинил разведчик, неужели обезумел под старость лет...
  Но и это не главное для истинного солдата - таковым считал себя. Цена человеческой жизни в военной обстановке сведена до минимума. Возникла более досадная проблема, тяжесть которой состоит в том, что разведчик сознательно (а как еще иначе) ликвидировал ячейку Абвера, выстроенную годами и для других целей. Провал в Кречетовке повлечет цепочку губительных последствий для других операций немецкой разведки, к примеру, тех же диверсионных актов. Альберт намеренно положил на плаху головы четырех агентов, которые завербованы, обучены, подготовлены другими людьми и скрытно работали бы дальше, давая весомые результаты.
  Так не вредительство ли это? Так не помощь ли это врагам Германии? Расценить подобный проступок можно как угодно, но уж, никак не назовешь опрометчивым. Это чистой воды преступление, по логике по оберст-лейтенанту Арнольду плачет суд военного трибунала. И если бы Альбер оказался военным судьей, то определил бы собственное деяние как преднамеренная измена с отягчающими обстоятельствами. Только так, и не иначе...
  Впрочем, чего фантазировать на пустом месте, если руководство Абвера узнает о таких художествах, даже взяв в расчет сложившиеся на месте обстоятельства, реакции будет однозначно категоричной. Альберта Арнольда прикажут ликвидировать, и не только как причинившего явный вред агента, а как ничтожество, выработавшее отведенный циркуляром ресурс. Что и обидно теперь... Столько трудов, сколько мучений - и все коту под хвост. Вот и взбрыкнул, вот и вздыбился, да и еще невинную душу, любимую женщину - жену Татьяну утащил в пропасть.
  Слава богу, хоть по пути никто не попался, - чтобы Ширяев сказал, чтобы ответил встречному, находясь в столь подавленном состоянии... Прикинулся бы больным букой...
  "...Эх ты... человек воли и доблести, скатившийся до зашуганного страхами размазни..." - с такими удручающими естество мыслями затворил Ширяев дверь коморки в техническом отделе депо. Плюхнулся в старенькое кресло, налил воды из графина и жадно опорожнил полный стакан. И с холодом влаги, обжегшим внутренности, голова постепенно прочистилась, дурные мысли ушли... Роман Денисович и язвительно усмехнулся, подумав о себе: "Как же немощен человек, что дает чувствам руководить собой..."
  Разведчик по опыту знал, что минутная слабость легко обернется катастрофой, нельзя поддаваться порывам совести и благим моральным позывам, когда на кону сама жизнь, главная ценность в этом мире. Вот, такова мораль... Ведь он - индивидуалист одиночка, и это не вина или заслуга... таким Альберт Арнольд родился и останется до конца отведенных Господом дней.
  Ширяев достал из кармана брюк перехваченный носовым платком Walther, сжал рукоятку до боли в пальцах, поднес к глазам, и пристально вгляделся в ствольное жерло. Матово поблескивало развальцованное выходное отверстие, а за ним в полной тьме притаилась - сама смерть. Агенту претило играть в эти столь притягательные для слабаков игры, но стоило подумать о mortiferum incidunt, а тем безжалостным казусам, видимо, пришла пора.
  Уж слишком гладко складывалась карьера немецкого разведчика: поначалу на территории Российской Империи, а затем уже Советского Союза. Определенно причина в том, что тот оставался крайне осмотрительным, чрезмерно осторожным и суровым к себе. И уж на рожон не лез, ни при каких обстоятельствах, даже оскорбительных для обыкновенного человеческого достоинства, которое пришлось часто укрощать укротить ради дела, как говорят русские - засунуть в жопу. Что, конечно, нельзя сказать об офицерской чести, тут уж оставался непреклонен. Вот так и жил...
  В декабре семнадцатого года капитана Альберта Арнольда прикомандировали к службе железнодорожных перевозок (Feldeisenbahnwesens) Ставки Главного командования (Groses Hauptquartier). Главным критерием назначения послужило владения русским языком, необходимым для оперативного анализа документации Варшавской линии Северо-Западных железных дорог, управление которой размещались в Вильне. Альберту знакомому с местной обстановкой, как говорится, и карты в руки. Волей-неволей въедливому генштабисту пришлось вникать в тонкости видов перевозок. Но сражения на Восточном фронте уже подошли к концу. Третьего марта восемнадцатого года в Брест-Литовске подписали сепаратный мирный договор. Советская Россия вышла из войны, однако Германия продолжала оккупацию западных губерний.
  В конце того же марта Альберта вызвал к себе Вильгельм Мейер, возглавлявший отдел путей сообщения (Verkehrs-Abteilung - A 7). На Лейпцигер Штрассе капитана Арнольда поджидал коротко остриженный худощавый полковник. То был начальник отдела связи, контрразведки, прессы и разведки Генерального штаба (Abteilung fur Nachrichtendienst, Abwehr, Presse und Aufklarung - III B) Вальтер Николаи.
  Альберт доподлинно знал, что этот человек - парвеню в Генштабе, мать полковника обыкновенная крестьянка, что собственно и определяло к нему отношение большинства генштабистов, выходцев из благородных сословий. И еще, заносчивые офицеры считали Николаи бездарным руководителем, сваливая на него серьезные неудачи в войне. Например, разведывательная служба отдела "III B" не просчитала сколько времени понадобится России для проведения мобилизации. А когда русская армия внезапно вторглась в Восточную Пруссию, германский Генштаб, застигнутый врасплох, совершил непростительные ошибки. Чтобы остановить русские войска, пришлось спешно перебросить на Восток два корпуса из армий, наступавших на Париж. В результате с большими потерями немцы проиграли сражение на Марне, тем самым поломали стратегический план наступления на Западном фронте.
  Альберт и тогда, и в особенности теперь, понимал, что эти облыжные обвинения слишком поверхностны и не заслужены Вальтером Николаи. Если исходить из действительных фактов и сопоставлений, то очевидно, что германская разведка оказалась подготовлена к войне гораздо лучше, чем разведки стран Антанты, не говоря уж о Четверном союзе. И даже после завершения европейской бойни, Николаи принес Германии немалые услуги, в подготовке реванша - новой, невиданной доселе войны.
  Вот конкретно из-за этой предусмотрительности начальника третьего "Б" отдела и состоялась беседа полковника и Альберта, продолжившаяся уже основательно в кабинете Николаи, овальными окнами выходящем на рыжий мост Мольтке (Moltkebrucke).
  Вальтер только на пятнадцать лет старше Альберта, но за плечами полковника полная трудов и наполненная рисками жизнь. В двадцать девять лет получив капитана (как и Альберт), он стал начальником Кенигсбергского разведывательного центра, который превратил в главный форпост шпионажа против России. Любопытный факт, что до назначения на этот пост, Николаи совершил полугодовой вояж по центральным русским губерниям, формальной же целью значилось совершенствование в знании русского языка.
  Так вот, еще находясь в Восточной Пруссии, шеф разведцентра стал собирать информацию об офицерах безукоризненно владевших русским языком. Естественно, вышел на выходца из Гумбиннена, уже завершавшего учебный курс в Лихтерфельде. Николаи начал присматриваться к молодому человеку, завел на него обстоятельное досье, сделав соответствующие запросы в имперские инстанции. И как классный профессионал, в собственных далеко идущих планах предназначил тому малому чисто специфическую роль. Николаи не мешал армейской карьере Альберта и довольный потер руки, узнав, что Арнольд удачно поступил в прусскую военную академию. Вот там, в здании на Unter den Linden под номером семьдесят четыре, в двенадцатом году шефу разведки представили обер-лейтенанта Арнольда, в числе слушателей академии, бывших билингвами. Один... в совершенстве изъяснялся по-английски, другой по-французски, третий по-итальянски, четвертый - турок по рождению... Ну, а Альберт Арнольд - характерной речью походил на природного русака.
  Если честно, то Альберт поначалу проигнорировал знакомство с несановитым подполковником. Ведь офицера на втором курсе представили даже самому Гельмуту Йоганнес Людвигу фон Мольтке - генерал-полковнику, начальнику Германского генерального штаба, а уж других генеральских чинов было и не счесть. Но вдумчивый молодой человек обратил внимание, что уж слишком часто его пути пересекаются с подполковником, а затем, и полковником Николаи, руководителем военной разведкой Германии. Внутренне чутье подсказывало, что это неспроста, не случайно... И вот, теперь пришло время разгадки, смысл которой состоял в следующем:
  По истечении трех лет неустанных сражений Deutsches Kaiserliches Heer так и не сумел добиться решающих побед. При этом непосильное напряжение экономики, начавшийся голод в стране, миллионные человеческие потери, и постоянно возрастающее превосходство Антанты породили у народа Германии, да и среди союзников, пораженческие настроения. Переход на Западном фронте к стратегической обороне по линии Гинденбурга в семнадцатом году, затяжное окопное противостояние, подрывали боевой дух армии, и возникало ощущение, что дальнейших тотальных атак врага немцы просто не выдержат. И уже, ни для кого не было секретом, что с каждым днём шансы на победу стремительно тают.
  Генерал-квартирмейстер Reichsheer Эрих Людендорф в приватной беседе с императором признал, что Германия больше не в силах вести войну на истощение. Кайзер, да и высшие сословия не готовы поступаться завоеваниями на востоке и западе, чем и воспользовался главный генштабист. Людендорф заявил во всеуслышание, что нужно новое наступление, которое еще соответствует военному и политическому положению, а главное, желанию Германской армии, для которой неприемлемы изнурительные оборонительные сражения.
  Весеннее контрнаступление восемнадцатого года, под общим названием "Сражение Кайзера" (Kaiserschlacht) предполагало прорыв линии обороны сил Антанты до прибытия в Европу экспедиционных войск Северо-Американских Соединенных Штатов, и в итоге - отбрасывало союзников далеко по всей линии Западного фронта. Выигрышный мир с Россией, и громкая победа на Западе, гарантировали коренной перелом в затянувшейся войне.
  Однако, аналитический ум Николаи видел развитие дальнейших событий по иному, печальному сценарию. Старый разведчик оказался прав, - в недалеком будущем разгром на Марне повлек за собой серию побед союзников и крушение Германской империи.
  Полковник обрисовал Альберту военно-политическое и экономическое положение Германии, подчеркнул рост социального брожения в стране, и в итоге предрек неминуемое поражение Германии в войне. Что молодой офицер противопоставит отточенной логике матерого разведчика? Спорить с Вальтером Николаи было бесполезно. Да и сам Альберт отчетливо понимал, исходя из работы в транспортном управлении, - уже по военным перевозкам видно, что страна не то что в кризисе, нет... - Германия уже на пороге катастрофы.
  Полковнику Николаи, как опытному руководителю, не составило труда убедить начинающего генштабиста в правильности выстроенных гипотез, но и бесповоротно перетянуть офицера на свою сторону, сделать союзником.
  Шеф разведки развернул перед слушателем картину предстоящего будущего Германии. Да, стране придется пережить позор поражения, невиданные лишения обрушатся на многострадальные головы немецкого народа, но воля нации, воинственно-горделивое самосознание народа, героический дух Зигфрида - никуда не денутся, не исчезнут. Германия наберет сил, воспрянет и окончательно победит извечных врагов. Конечно, в изложении Николаи отсутствовала риторическая патетика, да и не свойственен полковнику бравурный тон, но главный разведчик настойчиво провел одну четкую и конкретную мысль - умные люди понимают, что настанет время, и оно уже близко, когда придется опять собирать камни: силы государства, силы армии. Эта мощь - ключ к предстоящему противостоянию. Но для этого потребуется изучение противника, понимание преимуществ и слабостей будущего врага.
  По твердому убеждению полковника, главным военным соперником Германии опять станет Россия, - пусть сегодня эта громадная территория раздирается междоусобными войнами, порождением социальных революций. Последней из них, а точнее недавнему осеннему перевороту, содействовала Германия и лично он - Вальтер Николаи. Пусть там много хаоса, неразберихи, крови и грязи - но придет время и смута закончится. Русский народ отыщет золотую середину... Найдутся люди или, по меньшей мере, человек, способный сплотить нацию, воодушевить людей и поднять Российскую державу на прежнюю высоту. Таковой путь предстоит пройти и Германии, ибо судьбы этих родственных стран схожи, ибо у них исключительная миссия, правда, у каждой своя.
  Трудно сказать, во что выльются в дальнейшем отношения этих вставших с колен сильных государств... Державы станут или союзными, как век назад, или наоборот, враждебными, что чревато новыми большими войнами. Но в любом случае, немцы, обязаны именно теперь начать доскональное изучение этой страны.
  Альберт уже загодя знал, куда клонит старый лис Николаи. Капитану Арнольду предназначалась участь нелегального агента на территории России. И чем больше говорил полковник о предстоящих задачах послевоенного строительства немецкого государства, потребностях и перспективах будущей Германии, тем больше Альберт свыкался с необходимостью предстоящего жизненного выбора.
  И когда полковник уже напрямую предложил Альберту стать германским агентом, перейти на службу в отдел IIIB (военная разведка и контрразведка). И тот не минуты не сомневаясь, ответил согласием.
  Так, что подвигло капитана генерального штаба, имевшего престижное положение в серьезном отделе Прусского военного министерства, столь категорично поменять собственную судьбу... Почему Альберт отверг очевидные перспективы генштабиста, лишил себя военной карьеры, стал нелегальным агентом, начав жизнь с нуля...
  Если бы было так очевидно... Но на выбор людей влияет масса запутанных ситуаций, нелепые случайности, - абсурдные на первый взгляд, невозможные по логике вещей катаклизмы и, наконец, чья-то злая воля.
  За последние пару лет в семье Альберта Арнольда произошли горестные события. Начало, которым положило объявление Германией войны России первого августа четырнадцатого года, что в первые же дни породило рост небывалой антинемецкой истерии.
  Четвертого августа здание Германского посольства в Петербурге подверглось штурму толпы, разогретой винными парами, а затем чрезмерно возбужденные люди учинили полный разгром представительства. В России стремительно росли германофобские националистические организации, сильно преуспело в разжигании розни общество "За Россию", имевшее филиалы во всех российских губерниях. Лидеры этого общества обвиняли немцев России как в установлении экономического господства на территории Российской империи, так и в разрушении религиозных, нравственных и культурных устоев русского народа. И такие остервенелые погромные призывы находили живой отклик среди народных масс, оболваненных "патриотической" пропагандой.
  Бурлила и русская Вильна. Полоумный сброд крушил немецкие магазины и лавки, начались поджоги и разрушения немецких предприятий и деловых контор. В одночасье сгорели деревообделочная и мебельная фабрика Густава Брандта. А когда трясущийся со страха старик, с развивающейся по ветру седой бородой, пытался остановить бушующих молодчиков, обезумевшая толпа попросту растерзала немца. Прах деда, как потом узнал Альберт, добрые люди погребли в братской могиле с другими страдальцами. Дедовы активы национализировали, а может, грубо разворовали или умно присвоили лицемерные чиновники. Разумеется, прекратились и пополнения денежных счетов на имя фрау Кристины, матери Арнольда.
  Но беда не приходит в одиночку. Финансовое положение фрау Кристины рушилось на глазах. Причина тому состояла в непрекращающейся в военное время инфляции, да и в махинациях ненасытных банковских дельцов. Мать и Альберт превращались в нищих. Фрау Кристина уже давно съехала с уютной квартиры в Лихтерфельде, поначалу вдова поселилась в Берлине, потом сняла угол в пригородном Эберсвальде. Там женщина и умерла в одиночестве в конце июня шестнадцатого года по причине острой сердечной недостаточности. Сын же в это время воевал под Новогрудком, где войска под командованием Эверта пытались прорвать линию немецкой обороны, русские шли стеной, бои происходили страшные.
  Что ждало Альберта Арнольда в послевоенное время, - почетная отставка и мизерное пособие... Увы, капитан - не барон Хассо фон Мантейфель, сын генерала от инфантерии Курта фон Мантейфеля и внук прусского фельдмаршала Эдвина фон Мантейфеля - триумфатора Франко-Прусской войны. Альберт познакомился с юным лейтенантом в госпитале. И даже не Фриц Эрих фон Манштейн (Левински) - сокурсник по Лихтерфельде и Прусской военной академии... Шестнадцать предков по прямой генеалогической линии Манштейна были генералами прусско-германской армии. Это отпрыскам семейств аристократов и финансовых воротил открыты заветные пути и дороги, заведомо обеспечена военная или чиновничья карьера, несмотря на перипетии в судьбе Германии. А, впрочем, чего на них обижаться... Мальчишка Хассо - немилосердно изуродован русской шрапнелью, а Эрих - солдат, каких только повидать...
  Однако, в этом мире царят, как правило, не справедливые и беспристрастные законы,а ложь и кумовство... Вот почему внук гимназического профессора принял не столь уж лестное для самолюбия предложение полковника Вальтера Николаи. Ну, не становиться же жалким клерком или еще, пуще того - дворецким в семействе чванливых торгашей, разбогатевших на военных заказах. Альберт кадровый офицер, жизнь которого предназначена служению Vaterland.
  Но еще две недели ушло на то, чтобы предпринятую начальником разведки кадровую ротацию санкционировали в Ставке Главного командования. Наконец, перевод подписали генерал-квартирмейстер Полевого Генерального штаба фон Штейн и Глава Военного кабинета - барон фон Линкер.
  После чего последовало уже официальное оформление в структуру Генштаба, гауптману пришлось пройти через бюрократическую волокиту в отделе канцелярии (Abteilung Buro) и центральном отделе (Zentralabteilung), - занятых кадровой работой.
  Когда дело устроилось положительным образом, полковник Николаи в двухчасовой беседе с присущей шефу разведки скрупулезностью еще раз проверил уровень академической подготовки Альберта, общую эрудицию и осведомленность в вещах чисто специфических. Прощупал морально-психологическое состояние капитана, выяснил, насколько честен тот в собственном выборе и не откажется ли от него, при появлении трудностей. Оставшись удовлетворенным по всем позициям, полковник кратко изложил Арнольду, что ждет офицера в ближайшем будущем.
  Первым делом тот пройдет полугодичную подготовку в учебном центре разведывательного отдела. Так как капитан последнее время специализировался на вопросах железнодорожных перевозок и детально изучил специфику этого вида транспорта, ему предназначено вести агентурную работу на Российских железных дорогах. Даже непосвященному ясно, что грузопотоки - четкий показатель экономического и военного потенциала страны. Особенно эти знания необходимы в ходе военных действий - снабжение фронта людскими и другими ресурсами всесторонне раскрывает планы противной стороны.
  После окончания учебы Альберту предстоит сдать сложнейший квалификационный экзамен, председателем выпускной комиссии будет сам полковник Николаи. По результатам испытаний будет определен конкретный участок, на котором выпускник центра начнет нелегальную работу. И тогда новоявленному агенту поставят предметные задачи, определят связников, дадут шифры, ну и разъяснят остальные нужные в этих условиях вещи.
  Арнольду, капитану Генерального штаба, через месяц стукнет тридцать лет. Иной человек позавидует столь удачному продвижению по службе. Впрочем, молодой офицер не был чинодралом, хотя честолюбием не обделен... С первых дней на фронте он побывал в таких жестких мясорубках, что не приведи Господь. За боевые отличия был награжден: орденом Дома Гогенцоллернов (ад под Новогрудком), Железным крестом 1-го класса (взятие Ковно в пятнадцатом), Железным крестом 2-го класса (битва под Танненбергом в четырнадцатом), Гамбургским Ганзейским крестом (награда за храбрость или боевые заслуги на поле боя, приравнивается к Железному кресту), и Крестом "За военные заслуги" Австро-Венгрии. После ранения оказался в Военном министерстве.
  Спрашивается, сколько еще учиться... ведь капитан уже не мальчик, а зрелый муж. Не пора ли послать к чертям сидение за партой, отказаться от постылой участи школяра... Ведь, что не говори, а усердная учеба требует неизмеримо больше усилий, чем практическое претворение полученных знаний в жизнь. А сколько скуки, сколько нуды пережито, сколько нерв будет затрачено... Да и будет ли толк, пойдут ли на пользу делу потраченные в штудиях месяцы... К тому же идет жестокая война, люди бессчетно гибнут в боях, да и в тылу отнюдь не легче, голод, болезни - кругом один ужас. А офицер вдруг окажется в тепличных условиях, в смысле без риска для жизни, когда судьба других висит на волоске. Справедливо ли это по отношению к боевым товарищам, проливающим вместо него собственную кровь.
  И Альберт честно спросил об этом пожилого полковника. И тот ответил, как выяснилось на наивный вопрос:
  - Капитан Арнольд, с точки зрения общечеловеческой морали понимаю возникшие сомнения. Но коль приняли присягу, то, как кадровый военный знаете, что предназначение солдата на войне, конкретно целесообразность места несения службы, определяет только начальство. Командованию видней, где кого использовать с большей отдачей и успехом. Поэтому в армии и заведено раз и навсегда, что приказы не обсуждаются, а выполняются неукоснительно, в том и состоит залог победы. Вам изначально предоставили выбор, и сделав таковой, перепоручаете собственную судьбу в руки прямого начальника, то есть полковника Николаи. Так позвольте теперь мне решать долю подчиненного... На фронте нелегко, но скажу без обиняков, работа, которой посвятите себя - стоит того...
  Альберт пытался возразить, но не решился на откровенность, Николаи же продолжил, но уже мягким, даже домашним тоном:
  - Извини дружок, не подумай, что использую фронтовика в темную, а уж тем паче в личных интересах. Это не так... Не скрою, пришлось кучу времени посвятить раскрытию чужих тайн, а как знаешь, - руковожу еще и армейской контрразведкой, а это поприще несравненно деликатней, чем разведка как таковая. Но дело даже и не в том... Скажу без бахвальства, худо-бедно научился объективно оценивать достоинства и недостатки людей, короче говоря, приноровился видеть личность насквозь и умею определить цену каждому человеку, понимаю, на что тот способен, и что индивиду не по плечу.
  На тебя, не будет преувеличением, потратил десять лет. Знаю об Альберте Арнольде как никто исчерпывающе... И не сомневаюсь, что даже ты сам не догадываешься об отдельных сторонах собственной личности, не говоря уж о скрытых способностях, - пресекая всплеск протеста на лице Альберта, продолжил. - Уверяю капитан, со стороны завсегда видней. Так вот, что хочу сказать... - полковник сделал глоток воды из стакана. - Миссия, которой теперь посвятил себя, состоит в том, чтобы создать капитальный задел для будущего внешней разведки Германии. И потому последний год подбираю адекватные кандидатуры закордонных разведчиков. Надеюсь, нет смысла объяснять, что агенты-нелегалы составляют элиту нашей разведки. На подготовку профессионала такого уровня раньше, как правило, отводилось минимум два-три года. Ведь каждый секретный агент оставляет прошлую жизнь и перевоплощается в новую личность, в подданного чужой страны, с характерной национальной ментальностью. Короче, становится бесповоротно другим человеком. - И тяжело вздохнув, как бы исчерпав нужные и не нужные доводы, полковник резюмировал. - Пойми капитан, подчас стоящий разведчик-нелегал стоит даже дороже дивизии на фронте, от достоверности полученной им информации зависят тысячи жизней соотечественников, в том числе и мирных граждан.
  Альберт, до корней волос ощутив чудовищную разительность перемен, которые уготовила судьба, только и произнес одеревеневшими губами:
  - Да, понимаю, господин полковник, понимаю как нельзя лучше...
  Вальтер Николаи всмотрелся в глаза собеседника, потом пожал руку капитана, и не ослабляя хватки, подытожил сказанное с отеческой теплотой:
  - На редкость доволен, что не ошибся в выборе, гауптман Арнольд. Скажу одно, напоследок - не каждый храбрец решиться стать бойцом невидимого фронта, миссия крайне рискованная, а постоянная стойкость в нашем общем деле неизмеримо больше, чем открытый героизм, проявленный на поле боя. Поверь, дорогой Альберт, это не пустые слова. И еще, - бравый полковник ощутимо погрустнел, - извини за фамильярность, вы - мои ученики и прежние и новые для меня как родные дети, ваша боль - моя боль, ваши победы - мои победы.
  Вскоре Альберт оказался в Восточной Пруссии, рядом с Кенигсбергом в деревушке Seligenfeld. В этих "блаженных полях" и помещалась секретная школа третьего отдела, созданная Вальтером Николаи, еще в бытность начальником Восточного разведцентра.
  Альберта как будущего нелегала поселили на конспиративной квартире, в отдельно стоящей мызе, благо селение состояло из разбросанных хуторов. Отобрали военное обмундирование и личные вещи, переодели в одежду обыкновенного селянина. Персональный куратор - седой, немногословный старичок, кстати, также в цивильном одеянии, подробно и толково объяснил строгий распорядок теперешней жизни. Затем по общепринятому правилу, как и каждый курсант, попав в подобное заведение, Альберт получил псевдоним. Теперь капитана звали - Роман Денисович Ширяев, и он обязан, откликался только на это имя. Отныне дальнейшая жизнь будет подчинена постоянной конспирации, которую нельзя применять время от времени. Куратор доходчиво пояснил, что смысл тотальной маскировки не только в сокрытии некоей информации. Это обширное, вернее всеобъемлющее понятие... По сути, конспирация считается экспертами своеобразной "высокой культурой", и приобретает истинный смысл, только когда становится образом жизни. Вот тогда умение соблюдать тайну станет тем надежным покрывалом-невидимкой, что укроет разведчика-нелегала от бдительного ока вражеской контрразведки.
  Альберту сразу же вручили обширное досье на человека, жизнь которого он должен "прожить дальше". Некий Роман Ширяев - из обедневшей семьи мещан губернской Вильны. Рано лишившись родительской опеки, стал зарабатывать себе на хлеб уборщиком в паровозных мастерских, с возрастом повысили до кочегара, а потом выучился на помощника машиниста. Уж чего никак не предполагал генштабист, что профессорскому отпрыску теперь предстоит освоить профессию паровозника, а без этого ведь никак не обойтись. С линялой фотографии на него смотрел светлоглазый худощавый парень, в косоворотке и путейском мундире нараспашку. Полистав страницы подшивки, Альбер узнал, что "прототип", чисто случайно, в пятнадцатом году оказался с закрепленным паровозом на оккупированной немцами территории. Был интернирован и отправлен в лагерь для перемещенных лиц под Растенбургом, где и попал в поле зрения немецких спецслужб. Дальнейшую разработку железнодорожника провело ведомство Вальтера Николаи. Ну, и финальный, заключительный аккорд этой несчастной жизни - Ширяев скончался в августе семнадцатого года от приступа малярии.
  Остались в памяти занятия, проводимые знатоками универсалами в персональном порядке, - о контингенте центра знал только конкретный круг лиц. Даже названия учебных предметов в расписании занятий не указывались, только буквенно-цифровые шифры: СД-1, СД-2 и так дальше (где СД - специальная дисциплина).
  За полгода, проведенные в Зелигенфельде, Альбер узнал, пожалуй, больше чем за предыдущие тридцать лет прожитой жизни. Речь идет, конечно, не о теоретических, книжных познаниях, этот багаж подразумевался за ним априори. Будущий разведчик приобрел необычайно обширный "утилитарный" жизненный опыт, помноженный на саму специфику предстоящей агентурной работы.
  В бессмертном трактате "Искусство побеждать" великий китаец Сунь-Цзы учил, что "...Знание приобретается только через людей..." И потому человек - главная цель и главный инструмент разведчика, а уж закордонного в особенности. Основу работы нелегала составляют отбор посвященных в секреты индивидов, вербовка, а затем руководство практикой сбора нужных сведений. Главным, определяющим моментом здесь значится не только освоение навыков работы с отдельными личностями, а умение достигать психологического превосходства над каждой из них. Эти навыки систематизируются в отдельную дисциплину, название которой - "Оперативная разработка объекта". Ее методы, приемы и средства крайне многоплановы, единит их только - целесообразность. Первоначальная задача состоит в том, что определяется пригодность объекта к возможному сотрудничеству в качестве агента или подбирается другое оперативное применение. А дальше, еще до момента знакомства, изучают конкретную личность и выясняют разведывательные перспективы. Потом решают, каким образом подготовить установление первичного контакта, чем заинтересовать, как проверить добросовестность выбранной персоны. И далее по заведенному порядку... Соблюдение этих этапов непременное условие работы, в случае сбоя хотя бы одного, затраченные усилия по вербовке пойдут насмарку или в дальнейшем принесут вред.
  Но это пока чистой воды теория... Для развития навыков установления контакта полагается выполнить ряд практических заданий, "с вывозом в поле", как говорится на сленге, то есть за территорию школы. К примеру, курсанта отправляют на вокзал, где требуется познакомиться с условленным пассажиром... И используя банальные хитрости, велят узнать фамилию, адрес, дату рождения, род занятий и даже номер паспорта собеседника. Сам же практикант действует под вымышленным именем, с выдуманными, в соответствие случаю, биографическими подробностями. Но задание могут и усложнить, заставив курсанта найти денег, сесть в тот же поезд и разыскать необходимого "клиента" среди остальных пассажиров. А потом, так с ним сблизиться, чтобы тот согласился выпить с новым приятелем спиртного, и в итоге остался без паспорта. Но, тут уже получался симбиоз с другой учебной дисциплиной - "Способы и средства выживания".
  Для достижения результативности будущему разведчику-нелегалу положено стать психологически непоколебимым, а не только раскованным и коммуникабельным. Само-собой отличаться разносторонней эрудицией, чтобы завязывать отношения с людьми разных социальных групп. Для изучения собеседника во время разговора, агент обязан разбираться в психологии, свойственной людям с любыми типами темперамента. Вынужден чутко улавливать манеру речи, иные личностные черты, и даже малейшие нюансы в поведении человека, в том числе позу, жесты и направление взгляда. Потому занятия с психологом считались приоритетными.
  Само собой, Альберт изучал всевозможные методики сбора развединформации. Здесь, даже на самом низовом уровне, использовался спектр способов. Тут и личное наблюдение, и опрос информированных или даже мало знающих лиц, и подслушивание служебных разговоров, но поощрялось также спаивание военнослужащих, добыча сведений с помощью женщин, связанных с армейским и начальствующим персоналом. А, что уж говорить о проникновении на режимные и закрытые объекты, на установку телефонного прослушивания, расшифровку телеграфного кодирования, да и не перечислишь еще много чего...
  На новом уровне изучался и русский язык. Теперь иностранный язык не только средство получения информации и делового общения, теперь язык лакмусовая бумага для подтверждения присвоенной легенды. Альберта заставили говорить в точности так, как изъясняются жители той части России, где якобы родился прообраз. Чтобы не было провала на шибболет. На языковые уроки специально доставляли пленных русских солдат уроженцев западных русских губерний с характерным для тех мест говором. Да и еще учитывалась речевые особенности на оккупированных немцами российских территориях (уже намечалась Вильна, как отправная точка внедрения агента в страну).
  Пришлось капитану освежить в памяти, применительно уже к новому роду занятий, основы топографии, картографию и ориентацию с компасом и картой, определение по памяти местонахождения, научиться владеть доступными видами оружия и приемами рукопашного боя. А еще, Альберта научили прыгать с парашютом, выбирать места для тайников, подделывать документацию, отрываться от филеров или выслеживать объект самому.
  Проходил офицер и методику проведения диверсий, изучал свойства взрывчатки и методы минирования, осваивал арсенал зажигательных средств и варианты их применение, учили приготовлению простейших взрывчатых веществ из подсобных веществ и материалов.
  Так же внимание уделялось работе со средствами связи. Альберт углубил собственные познания в еще зачаточном, но быстро развивающемся радиоделе, научился работать ключом на слух, принимал и отправлял без ошибок до шестидесяти знаков азбуки Морзе в минуту. Вызубрил инструктивные материалы по сеансам радиосвязи с центром, если тот предвидится в будущем, виды шифровки текста и дешифровки полученных сообщений.
  В курс обучения входила, естественно, и методика поведения в нестандартных ситуациях, в том числе при задержании, на допросах и в местах заключения. При погоне или засаде врага, было рекомендовано отстреливаться, но упорно приказано - последние патроны оставить для себя. В случае захвата живьем или раненым - до конца скрывать принадлежность к германской разведке и согласиться на перевербовку, при перспективе вырваться на свободу.
  Дни были до предела насыщены учебными занятиями, отработкой практических навыков и спортивными тренировками, что Альбер утратил чувство времени. Известна крылатая фраза русского классика Грибоедова: "Счастливые часов не наблюдают...", так вот, курсант Арнольд в полной мере испытал ее обманчивую прелесть. Конечно, в положении дрессируемого скакуна глупо говорить о счастье, но чувство эйфории частенько накрывало капитана, стоило испытать прежде скрытые в себе способности и задатки. Одним словом, время летело со скоростью курьерского поезда, и неуловимо весна перешла в лето, лето сменилось осенью и вот, настали ноябрьские хляби.
  Пришло время итоговой аттестации. Председателем выпускной комиссии, как и обещалось, стал полковник Николаи. Из доброжелательного отношения к Альберту следовало, что шеф разведки удовлетворен результатами, отраженными в зачетной ведомости. Да и бесстрастные оценки куратора, преподавателей и инструкторов в итоговых отчетах, определенно, впечатляли. Но Николаи привык доверять только собственным глазам. Целую неделю полковник вытягивал из жилы Альберта, подвергая того новым и новым контрольным проверкам. И когда убедился, что курсант соответствует установленным нормативам, подверг Альберта последнему, итоговому испытанию.
  
  Альберта планировалось поместить в офицерский сектор сортировочного лагеря русских военнопленных Darkehmen. Где тот, проявив себя положительным образом, заслужив полное доверие пленных, обязан организовать побег созданной группы офицеров. При этом ни начальство лагеря, а уж, боже упаси, охрана, никоим образом не будут посвящены в эту операцию. Одним словом, - верная смерть. Ну, и с моральной стороны, - гнусное задание, ведь потом беглецов предстояло бросить на произвол судьбы, оставив в чужом краю, далеко за линией фронта. Но уж таков шеф разведки Николаи, да и избитый девиз полковника гласил: "Цель оправдывает средства и никаких сантиментов..."
  По настороженным взглядам инструкторов, даже некоторой скованности, Альберт догадался, что разработанное задание считалось, мало сказать - трудным, задача получалась экстраординарной, выходящей за привычные рамки. Что хотел этим сказать Николаи, что задумал, кого старый лис готовил из Альберта... Наконец, кем видел в дальнейшем будущего агента... История на сей счет умалчивает, искренностью господин полковник отроду не отличался.
  Альберт знал, что по условиям мира, заключенного Германией и Советской Россией, уже началась репатриация русских военнопленных, но проводилась та крайне медленно. В первую очередь, освобождались больные и увечные, а также жители территорий Прибалтики, Украины и Закавказья, находившихся под контролем германских войск и марионеточных правительств. С освобождением остальных пленных Германия не спешила, так как ещё вела войну на Западном фронте и нуждалась в рабочей силе.
  В Даркеменском лагере содержалась группа офицеров десятой армии Западного фронта, плененных летом семнадцатого года при неудачном прорыве русских из Молодечно на Вильну. Кстати, в марте восемнадцатого года эта армию расформировали. Поэтому легенда Альберта выстроили таким образом, чтобы ни при каких условиях он не имел даже косвенного соприкосновения с находившимися там офицерами.
  Имелись серьезные плюсы в этом задании, лагерь располагался вблизи городка Даркемена, что на Анграпе, в часе езды от Гумбиннена. Места знакомые Арнольду еще с детства, а уж став взрослым изучил район досконально. Достанет одного ночного перехода, и он с группой окажется в Роминтенской пуще, пограничной с русскими землями. В лесной чащобе, сам черт не страшен - этим придется козырять, планируя побег. Ну, а в условном месте сбежавших пленных встретят солдаты комендантской роты. Но пойманным беглецам в принципе страшное не грозит, согласно проколам гаагских конвенций - за неудавшийся побег военнопленные получат наказание только в дисциплинарном порядке. Как обыкновенно, тех бедолаг малость побьют (да и то навряд) и отправят в штрафной лагерь.
  Серьезная опасность возникала при уходе с территории лагеря и возможном преследовании охраной - могут запросто подстрелить. Нужно только правильно рассчитать действия по времени и выбрать маршрут позаковыристей.
  Главная проблема же состояла в том, чтобы там, в лагере "засланца" не раскололи сами пленные офицеры, - обнаружив провокатора, могли запросто ночью удушить подушкой. Вот уж тут, как повезет...
  На подготовку отвели три дня. Разумеется, Альберту полагалось знать об условиях содержания и существующем порядке в лагере русских военнопленных. Не жалея времени Альберт изучил юридическую базу отношения к пленным, в первую очередь материалы Женевской и Гаагской конференций мира. Исчерпывающе полно правовой режим военного плена прописан в Гаагской конвенции "О законах и обычаях сухопутной войны" от пятого октября седьмого года. Конвенция имела четырнадцать статей о военнопленных, в четвертой говорилось - о необходимости к ним человеколюбивого отношения. Это требовалось, чтобы четко осознавать собственный правовой статус, и умело использовать полученные знания, как для агитации будущих членов создаваемой группы, так и для нахождения лазеек в режимных правилах администрации лагеря. Теория теорией, но жизнь есть жизнь. Альберта намеренно морили голодом, даже умело побили, наставив синяков, короче, привели в положенное для лагерника физическое состояние.
  Однако, подарком судьбы (или Вальтера Николаи...) стало, что Альберту пришлось играть роль офицера, русского поручика. Содержание офицерского корпуса в плену так же было регламентировано конвенциями, и в корне отличалось от положения рядовых солдат. "Пленного" поселили в офицерском бараке, который делился на комнаты по шестнадцать-восемнадцать человек, теплых и чистых, недурными считались и другие бытовые условия. Нары, правда, спаренные, двухэтажные, но не сбитые из брусков и досок, а из надставленных армейских кроватей, застелены постельным бельем, грубым, но чистым. Кормежка тоже сносная. Офицеров не положено было выводить на физические работы, разрешалось читать книги, заниматься гимнастикой, даже писать письма домой. Кроме того невольникам перепадали посылки Красного Креста, где часто лежали печенья и конфеты. Одно огорчало, после выхода России из войны прекратилось оправление денежных переводов, лимитированных суммой в триста двенадцать рублей пятьдесят копеек. Скажем чисто по-русски - "не так страшен черт, как его малюют"...
  Внедрение в среду пленных прошло как по маслу, не он первый, не он последний. По заведенным правилам в офицерской зоне практиковалось подобие некоего самоуправления. Старший по бараку пожилой капитан определил Альберту спальное место на нижнем ярусе, видимо счел, что замотанный вид пленного, заслуживает поблажки. Соседом по койке оказался седой пехотный подполковник Рыков Сергей Сергеевич. Быстро познакомились... даже пришлось рассказать Сергеичу заранее сочиненную легенду о себе. Якобы, числился офицером связи штаба двенадцатой армии Северного фронта, еще в марте послали с секретной миссией в Вильну. Поручение дал сам Посохов Андрей Андреевич. Но в Паневежисе случайно арестовал немецкий патруль и переправил в Кенигсберг, где до сего времени обретал в тюремном заключении. Немцам так и не удалось выбить из арестанта цель полученного задания. Альберту пришлось изловчиться и напустить туману, чтобы слишком любознательные офицеры не приставали к нему с лишними расспросами, в чем и удачно преуспел... А непонятливых и слишком болтливых плен приучил не лезть в чужие дела...
  Как правило, в Даркемене содержались офицеры низшего и среднего звена, скажем так, не слишком продвинутые, далекие от высших материй, так что выпускнику Прусской военной академии и генштабисту удалось без труда запудрить мозги пленников...
  Дмитрию Савицкому (так по легенде назывался Альберт) потребовалось не больше недели, чтобы присмотреться ко большинству русских офицеров, заключенных в Даркемене. Встречались люди опустившиеся, раздавленные пленом и махнувшие в отчаянье рукой на выпавшую судьбу рукой. С такими никакой каши не сваришь. Попадались озлобленные на божий свет, таковых приходилось обходить стороной. Имелись тихони, покорно ждущие обещанного возвращения на Родину. Водились краснобаи, причем полярной окраски от ультра-консерваторов, до откровенных леваков. Подобные балаболки, также не представляли интереса... Из всех категорий лагерников Альберту нравились спокойные и рассудительные мужики, державшиеся в тени, не выпячивающие себя.
  Подполковник Рыков - человек из той породы, но Альберт не решился открыть ему заготовленный план. Возрастом офицер еще не старый, лет сорока пяти, но в побег не годился, страдал отдышкой, определенно являлся сердечником. Но Сергей Сергеевич свел приятеля с толковыми парнями, по сути одного возраста с ним. Новых знакомцев было четверо. Штабс-капитан Иван Колесов - до войны служил по отдаленным гарнизонам поволжских городов, человек умелый и умудренный опытом... Бравый поручик из Пятигорска Василий Сенчуков - ходил в разведку, брал языков. Поручик Виктор Козлов из Воронежа здорово рисовал карандашом портреты товарищей и умел подделать даже заковыристый подчерк. Прапорщик Петр Синявин, до войны зарабатывал учителем физической культуры в Тверском реальном училище, знал приемы боевых единоборств. Что еще важно, эти офицеры недурно владели немецким языком. Вот на них и сделал ставку будущий разведчик...
  Постепенно с чувством, толком и расстановкой, находя деликатный подход, Альберт доверился каждому из них. Сказал, что собирается бежать из плена и ищет напарников. Но до времени не сводил русских офицеров, держал порознь. Проверял, не проболтаются ли хотя бы друг дружке. Ребята оказались надежные и что важно, не глупые. Он с каждым из них прорабатывал технические детали гипотетического побега. С кондачка нечего не получится, побег дело не шуточное, тут ничего нельзя пропустить.
  Необходим запас продовольствия и простейшие медикаменты. Не обойтись и без немецких марок, на время, пока беглецы будут выходить из чужой территории. Вот тут, честно сказать, повезло. В Даркемене по причине финансового кризиса перестали использовать нотгельды - своеобразные лагерные боны номиналами в одну и одну вторую марки, и даже в двадцать пять пфеннигов. Содержание пленным офицерам выдавали нормальными деньгами. Обязательно следует обзавестись оружием, на первое сгодится холодное, ну, а по ходу добудется и огнестрельное. Опять же требуется теплая одежда, крепкие сапоги, чай кругом уже слякоть, а дальше стукнут морозы. Да много чего было нужно, а значит, следовало оборудовать надежные тайники.
  Но главной проблемой, над которой Альберт думал неустанно - являлся план побега, точнее, первый этап, - каким образом покинуть расположение охраняемой территории...
  Офицерам полагались регулярные предобеденные прогулки по прилегающей к лагерю местности, в поле доступности дозорных на смотровых вышках. При этом каждую неделю пленные офицеры расписывались в специальном журнале, где обязались не совершать побега или иных противоправных действий во время прогулок. И это не пустые слова... Тут на кону стояла офицерская честь каждого подписанта. Имелся, казалось, легкий и верный путь - уйти в побег на прогулке, как правило, группу из каждой комнаты конвоировали два-три охранника. Но Альберт сразу же исключил подобный сценарий, русские офицеры заведомо не нарушили бы данного честного слова.
  Ну, подкоп и прочая книжная ересь из бульварных романов прошлого века, тут тоже не годилась - от барака до рядов колючей проволоки по границам лагеря метров сто, копать, не перекопать.
  Если сильно захотеть, то найдется способ отвлечь часовых, что обходят лагерь по периметру и дозорных, стоявших на вышках, - но это уже "целая войсковая операция". На которую требовалась уйма людей. Да и кто согласится поучаствовать в роли отвлекающей массовки, дав другим сбежать, а самому остаться в неволе. Ищи, как говорится, дураков...
  Выдвигались варианты с лазаретом. Но, во-первых, симулянта могут сразу же распознать, во-вторых, нельзя же членам группы разом стать заболевшими...
  Еще предлагалось использовать подводы с бельем, отправляемым в прачечную, или прибегнуть к продуктовым фурам, но это уже было из области чистой фантазии.
  Таким образом, не находя дельных способов бежать из лагеря, не подставив собственные спины пулям часовых, Альберт стал склоняться ко взятию заложников из лагерной администрации. А уж потом, потребовать служебный автомобиль, и уехать на сколько хватит бензина, став недоступным поисковым отрядам.
  И он взялся разрабатывать этот, на первый взгляд, нелепый, абсурдный план. Настало время посветить в него самого опытного из товарищей штабс-капитана Колесова. Иван Николаевич - человек пролетарского происхождения, потому не страдал дворянскими предрассудками, одним словом, не боялся замарать рук, ради обретения вожделенной свободы. Но и риск был крайне велик... И эти двое, таясь от других, взялись за детальное обсуждение предстоящей операции. Следовало произвести расчет чуть ли не до одной минуты, знать, где в каждый момент времени ошиваются предполагаемые заложники. Причем улучить день, когда в лагере будет как можно меньше немецких офицеров, да и само время акции имело решающее значение. Одним словом, "заговорщики" разрабатывали полную диспозицию, не раз меняли составные части, перетасовывали как карты в игральной колоде роли участников акции.
  И еще, об одном никак нельзя умолчать... Душу Альберта бередило понимание того, что сам, будучи офицером, обманывает таких же офицеров, только русских. По сути, они те же виленские мальчуганы, приятели по уличным похождениям, только повзрослевшие и одетые в шинели. Русские парни с чистой и открытой душой, рвущиеся из плена домой, станут жертвой итоговой аттестации капитана в разведшколе. Нет, беглецов не убьют, конечно, достанется на орехи по полной программе, но навсегда в голове каждого засядет горестное воспоминание, что некий негодяй сумел так подло обмануть, украл в последний момент - сладость свободы. Оттого Альберт еще не знал, как поступит на завершающем этапе побега, сдаст новых товарищей, или отпустит с миром...
  Но вот и пришло время решающих действий. Накануне вечером проинструктировали членов группы, чтобы знали, что будут делать. Альберт предупредил, что кровь из носу, но человеческих жертв из охраны лагеря быть не должно, ибо в случае провала побега, к беглецам применят самые суровые меры. Подвели итоги... У всех имелись теплые вещи, трехдневный запас сухого пайка, острые ножи... Скинулись на кругленькую сумму марок самому неимущему поручику Козлову.
  Выступление назначили на пять утра, еще до подъема, чтобы гарнизон лагеря не оправился после сна, а постовые пребывали в расслабленном состоянии, в предвкушении утренней пересмены.
  Первого декабря восемнадцатого года, воскресенье. Комендант лагеря майор Крюгер и заместитель по режиму обер-лейтенант Циммерман, по обыкновению убыли к семьям. "Трактирщик" в Инстербург, а "плотник" в близлежащий Даркемен. Вместо них за старшего остался командир взвода охраны лейтенант Краузе, призванный из запаса, сморщенный и пожухлый как стручок. Старичок был лыс как колено, так что "кудрявая" фамилия походила на глупую насмешку. По обыкновению Краузе, после вечернего возлияния, отсыпался в дежурке административного корпуса, прямо напротив офицерского блока.
  Полутемный барак позволил сообщникам занять исходные позиции. Полковой разведчик Василий Сенчуков бесшумно обездвижил караульного, дремавшего в коридоре на стуле. Солдатик тихонько впал в беспамятство. Альберт же быстренько облачился в шинель и кепи часового, взял связку ключей и надел ремень с наганной кобурой. Следующим на очереди стал охранник у входа в тамбур барака. Альберт позвал, ничего не подозревавшего солдата, а Сенчуков тем же приемом сдавил бедолаге шею. Тоже переоделся, вооружась карабином, второй наган отдал капитану Колесову, тот спрятал оружие в карман. Связали охранников, засунули в рот растяпам по кляпу и заперли в каптерке. Закрыли на ключ также и входную дверь в барак.
  Импровизируя сцену конвоирования двух пленных, заговорщики скорым шагом дошли до порога административного корпуса. Пока шло как по маслу, ни них никто не обратил внимания. Первым в дверь вошел Альберт, часовой сделал удивленное лицо, увидав незнакомого человека. Но заговорщик сказал короткую фразу, насчет прибытия нового контингента, и, немедля, парализовал расслабившегося солдата. Связав немца по рукам и ногам, облачили в шинель Козлова... теперь и художник предстал в новом обличье.
  Краузе, укрытый одеялом по подбородок, по-детски почмокивал в узенькой походной кроватке. Лейтенанта бесцеремонно разбудили. Когда дедок осознал, что произошло, то взялся совестить пленных, намекая на забытую теми офицерскую честь. Но Альберт сказал взводному, что взятие заложников обыденное дело, да и никто не давал соответствующих обязательств. Краузе было продолжил демагогические речи, но гимнаст Синявин, сжав ручонку старичка, сделал тому больно... Ошарашенному ветерану велели одеться, тем временем капитан Колесов натянул висевший на вешалке офицерский дождевик, "Парабеллум" же лейтенанта отдал Альберту. Ну, а тот сгреб в охапку карты и планы местности, лежавшие на столе и тумбочке, и засунул за пазуху.
  Старику сказали, что оставят живым и даже не намнут бока. Его задача только позволить беглецам сесть в автомашину и покинуть приделы лагеря. Капитан Иван Николаевич втолковал Краузе, что от поведения старика, зависит количество возможных жертв, да и вообще, - матерым русским офицерам нетрудно перестрелять как мух, призванных из ландвера солдат. Старичок покорно внял убедительным доводам.
  Беглецы гуськом подошли к КПП. Краузе хриплым тенором приказал отворить гараж и распахнуть лагерные ворота. Заспанные и равнодушные запасники подчинились взводному командиру. Повезло, что начальник караула отлучился от проходной, видимо закемарил в караульном помещении, и осложнений не возникло. Старик лейтенант не обязан объясняться с часовыми, но сказал, как учили, что вернется через два часа, якобы звонил сам комендант лагеря. А офицер и люди, которые с ним, прибыли вчера и переночевали в канцелярии. Вопросов, естественно, не поступило, да и уместно ли переспрашивать начальство... Альберт сел за руль, заправляться нет времени, проедут, насколько хватит горючего. Козлов и Синявин забросили в кузов стоявшую поодаль неполную канистру с бензином. Краузе и Козлов поместились рядом, остальные ряженые офицеры залезли в кузов грузовичка. Уже пробивалась полоска рассвета...
  Обшарпанный, старенький грузовик фирмы братьев Штевер (Stoewer L2) с открытой кабиной, продуваемой ветрами, но зато с кузовом, завешенным тентом, оказался находкой. Лихо, свернув с лагерной грунтовки на узкое мощеное шоссе, авто на всех парах понеслось в сторону Гольдапа. Через час езды, проехав километров двадцать, показался редкий лесной массив, начиналась Роминтенская пуща или говоря по-русски - Красный лес. Мотор начал чихать, закончилось топливо. Но, слава Богу, выручила запасная канистра. Правда, бензина в той оставалось чуть-чуть, но беглецы уже ехали густой чащобой. Повернули на развилке на север в сторону Гумбиннена, шоссе стало оживленным, пришлось углубиться в темный пролесок. Дотянув до северной оконечности вытянутого в длину озера Гольдап, мотор надрывно крякнул и встал.
  Альберт уже у развилки на Гумбиннен принял гуманное решение о судьбе беглецов: доведет русских до старой границы с Российской империей, а уж дальше пусть рассчитывают на собственные силы. Он знал, что местные литовские обитатели относится к русским недоброжелательно, и лучше не попадаться литовцам на глаза. Но в этих краях много деревень с чисто польским или белорусским населением. У белорусов получится отдохнуть и даже найти дельного проводника, чтобы тот вывел к русским позициям.
  Возник вопрос, что делать с лейтенантом Краузе... Если отпустить дедка сразу, то тот вскоре доберется до шоссе и поднимет тревогу. Немцы начнут прочесывать лесной массив и неотвратимо наткнутся на группу беглецов. Решили тащить старика за собой, и отпустить на все четыре стороны в глубине чаще, подальше от наезженных дорог. Авось не пропадет, ведь Роминтенская пуща, с частыми прямоугольными просеками, больше напоминала окультуренный лесопарк, в котором невозможно заблудиться и сгинуть.
  Офицеры загнали грузовичок под старую разлапистую ель, забросали валежником и пожухлыми хвойными ветвями, упрятали со всей тщательностью. Альберт же, чуть отстав, втайне сделал приметные заметки, чтобы потом отыскать автомашину, как-никак казенное имущество.
  Итак, судя по топографической карте, беглецы добрались до отметки высоты "158,057", восточнее, на берегу озера лежала деревушка Schuiken, едва ли из десятка дворов. Если обойти селение с севера, то попадаешь на торный пролесок Goldaper Strasse, следуя по обочине, укрываясь в придорожном кустарнике, к вечеру окажешься у хутора, что приютился на берегу речки Роминте. Где и предстоит заночевать.
  Стоял легкий морозец, легко шагалось по заиндевевшему хвойному насту и полудни офицеры вышли на пересечение с Hardteck-Hokzecker Strasse. Альберт, посовещавшись с капитаном Колесовым намеренно выбрали кружной путь, чтобы наверняка сбить преследователей со следа.
  Пришло время отпустить крайне уставшего от пешего перехода лейтенанта Краузе. Старику намеренно завязали глаза и потащили по буеракам и засохшим болотным кочкам на правый берег ручейка, обозначенного на карте как Schmarz Flug. Поняв, что его оставляют на произвол судьбы, старый вояка нещадно взвыл, просил не бросать в одиночестве. Краузе посоветовали идти по оврагу до устья ручья, а там взводный выйдет на дорогу, к людям. Дали старику ломоть хлеба и кусок конской колбасы, в расчете, что до вечера дед не помрет. Немец смирился с предстоящей участью, слава богу, хоть не пристрелили как собаку - и то рад.
  К вечеру измотанные беглецы дотащились до места предполагаемой ночевки, вокруг стояла непроницаемая тишь. Выйдя на околицу обезлюдевшего хутора, разведав окрестности, сбежавшие пленники рискнули забраться в пустое жилище, затеплить печку, согреть воды, поужинать и по очереди поспать часов до семи утра.
  Вот, вроде бы и наступила долгожданная свобода, но Альберт призвал товарищей не расслабляться, впереди еще сутки пути. Хотя, как видно, Фортуна перешла на сторону русских пленников, те даже удивлялись такому редкому везению. Счастливчики потопали поначалу вдоль Jagdbuder Strasse, потом вовсе потеряв страх, для скорости, пошли по проезжей дороге. Так офицеры попали на Prаsidenter Weg, услышав тарахтенье мотоциклетки, спрятались в овражке. Пронесло... Потом по ложбинам вышли на прямую как стрела просеку Clara Weg, проскочив полосу с ходу, вышли к хутору Ribbеnau. Отдохнув под кронами вековых сосен, друзья собрали усилия для последнего рывка по территории Восточной Пруссии. И вот, попутляв по холмам и ложбинам Slaats Forst, беглецы, наконец, вышли к крохотной деревушке Seefelden. Уже подступила ночь. Переночевали на заброшенном сеновале, чертовски продрогли, но впереди маячила Россия, граничная Ковенская губерния.
  Альберт свыкся с ребятами группы, плечо в плечо месяц с ними делил с ними лагерные невзгоды и мимолетные радости. Мужчины стали в полной мере одной семьей, да и жили одной мечтой, и как раз потому, пленникам удалось сделать невероятное, - совершить побег из лагеря особого режима. А это братцы не хухры-мухры... чтобы там не говорили...
  Ему пришлось наврать товарищам, что обязан завершить задание командования, и останется на пару дней в Пруссии. А русские офицеры пусть переходят линию фронта уже без него. Карты у них подробные... продуктишко запасен, оружие (наган отдал поручику Сенчукову) в наличии. Ну что же, прощайте братцы: Иван Николаевич, Витек, Петруха и Василий - Бог даст, свидимся парни...
  К полудню третьего декабря Альберт Арнольд уже попал в Зелинфельд. Приняв горячую ванную, надев мягкий костюм, чисто выбритый, капитан опять стал самим собой. Ну, неправда, вовсе не так, - он вновь стал Ширяевым Романом Денисовичем.
  Потом будущего разведчика отвезли на побережье в курортный городок, с шелестящим названием, и поселили в уютной вилле на крутом берегу Kustenheit. Там в Rauschen и состоялась последняя встреча, точнее ряд продолжительных бесед с Вальтером Николаи.
  Полковник редко щедрый на похвалы, в принципе остался доволен "выпускным экзаменом" Альберта. Но, однако, отметил ряд шероховатостей, которые способны привести к провалу, сложись обстоятельства не столь благоприятно. К примеру, Николаи не видел смысла включать в группу долговязого поручика Виктора Козлова. Да и уж слишком усердно Арнольд опекал беглецов - довел русских до бывшей границы, а вот лейтенанта Краузе не пожалел, оставил одного. Благо, что старик наткнулся на дорожный патруль, а то бы мог запросто околеть на морозе. Но все хорошо, что хорошо кончается... Главное, - русские пленные сочли немецкого офицера за собрата, собственно это и ставилось в задачу итоговой проверки.
  Альберту теперь предстояло на неопределенный срок залечь в российском тылу, обустроиться там с исключительным тщанием и правдоподобием, - короче, больше нет Арнольда, остался только один Ширяев. Вот, только так, а не иначе... Профиль
  разведдеятельности - железнодорожные перевозки в центрально-европейской части России. Немецкого агента не волнует социально-политический режим, который укоренится на этой неохватной территории, ибо при любом государственном строе Россия остается главным противником Германии на планете.
  Разведчик получил необходимые адреса явок, пароли и шифры, по фотографиям запечатлел в памяти физиономии контрагентов в Вильне, Москве, Саратове, Ростове и Кисловодске. Выучил выходные данные шифровальных книг, запомнил и еще обилие вещей, без которых не прожить в чужой стране с чистого листа. Одним словом, получил необходимый "багаж", как говорится, - на всю оставшуюся жизнь...
  
  И теперь, следуя полученным инструкциям Абвера, Ширяеву требовалось сделать тайник-закладку самых нужных, загодя бережно собранных документов. Эти разрозненные странички, а также кальки чертежей и схем рассованы по конторским папкам, на полках в каморке инженера. Наконец, Роман Денисович нашел себе занятие, которое привело в порядок мысли и успокоило нервы. Через час, - на столе лежала увесистая кипа бумаг. Пришлось отрезать от рулона обрезиненной ткани, лежавшего про запас, ощутимый кусок в метр длиной. Плотно упаковал в три слоя, собранную техдокументацию и перевязал сверток просмоленной дратвой.
  Предстояло вынести сверток за пределы депо и спрятать в давно заготовленном месте. Но и на этот случай у Ширяева было все предусмотрено. Инженер выложил из маленького чемоданчика, с коим большинство машинистов отправляются в поездку, технологический инструментарий: пломбир, коробочки с пломбами, рулетку, кронциркуль, линейки, складной метр и еще нужные для поверок и технического контроля вещи. Упаковка тесно заполнила пространство чемоданчика, замочек еле защелкнулся.
  Часы показывали десять двадцать. За время после планерки Романа Денисовича никто не потревожил, наверное, думают, что тот занят расчетами по экономии электроэнергии или еще какой канцелярской ерундой. Ну и пусть так считают...
  По выкладкам агента, коли все идет по задуманному плану, - Пахряев уже успел передать Лошаку "смертные принадлежности", а теперь должен забрать нательную рубаху старика. До двенадцати парень обязан успеть...
  Ну, а пока развязка не наступила, и Тэошники еще не подняли тревогу, следовало поспешать, - быстрей перепрятать секретные бумаги. И Роман Денисович покинул рабочий чуланчик.
  И как все здорово сложилось, нарочно не придумать, - инженера, как по наитию вчера занесло на деповские очистные сооружения. Там и размещался приготовленный заранее тайник: и за пределами депо, и доступ свободный... А теперь никто и не подумает, чего это Ширяев среди белого дня подался к станции очистки... Проверять пошел...
  Вот и осложнение... По выходу из конторы Романа Денисовича окликнул парторг депо Николай Николаевич Ламонов, партиец стал придираться, почему "партию" не соизволили пригласить на совещание по электроэнергии. Мол, дело это политически серьезное, можно даже внести отдельную строку в социалистическое соревнование, типа - "Экономь энергоресурсы", ну, и настроить для этой цели цеховых партгрупоргов, да и, подгрести до кучи другой деповской актив. Точить лясы с парторгом времени не было, Роман Денисович отделался парой фраз. Он сказал, что расчеты до конца еще не выверены, а когда будут готовы, тогда и состоится расширенное совещание, с приглашением деповской общественности. Пожав сухую ручонку парторга, Ширяев поспешил к переходу через главные пути.
  Как таковой, насосной станции на очистных сооружениях не было. Но для нее уже построили врытый в землю закуток кирпичной кладки, со сливной канавой посредине. До войны планировали там проложить трубы и установить оборудование. Роман Денисович, согнув голову, спустился по осклизлым порожкам внутрь, осмотрелся в полумраке... Присел на корточки и перочинным ножом выковырнул из стены влажный кирпич. За ним было пустое пространство. Ширяев переложил туда обрезиненный сверток, обратно заложил нишу, а щели замазал сырой землей. Для приметы - как раз сверху над тайником проходила средняя балка кровельного перекрытия. Обмыв запачканные руки в весело журчащем сточном ручейке, расправив спину, Роман Денисович облегченно вздохнул и даже весело крякнул.
  
  Глава 10
  День, с утра сулящий быть солнечным и безоблачным, внезапно нахмурился. Небо стали заволакивать серые тучки, на глазах набирая синюшный оттенок и сырую тяжесть. Недавно ярко сиявшее солнце, стало тускнеть, прячась за сизую вуаль, а вскоре и вовсе затаилось за плотную наволочь. Подул влажный резкий ветер, верхушки деревьев заметались отчаянно в безудержном канкане. Заморосил легкий дождик, раздались далекие раскаты грома, почудилось, что ливень прошел стороной. Но небо продолжало темнеть, заполняясь кудлатыми тучами, сгущенными до фиолетовых тонов. И вдруг, раздирая со скрежетом и треском небосвод, рванул ослепительный зигзаг молнии, а следом за ним раздался оглушительный раскат грома. Через минуту последовал еще один огненный разряд, потом другие, а на землю хлынули безудержные потоки - разверзлись хляби небесные.
  Худо человеку, попавшему посреди пути под проливной дождь. В минуту Роман Денисович вымок до нитки. Единственное разумное действо, что предпринял инженер, так спрятал Walther в чемоданчик. Не хватало еще, чтобы контуры пистолета явственно проступили сквозь мокрые одежды, облепившие тело противной холодной пеленой. Ширяев напропалую, не разбирая дороги, стараясь, не оскользнуться на хлюпающем травянистом ковре, рванулся в сторону ближайшего укрытия.
  Но вот и спасительный павильон пригородного полустанка - "ожидаловка", так звали это строение из досок-шалевок местные жители. Не он один оказался под спасительным кровом в нежданный июньский ливень, не он один как мокрая курица, растопыривая руки и ноги, пытался укротить уже начинавшийся озноб. Печальное зрелище представляют собой люди, которых, как из ведра, с головы до ног, окатило ледяной водой. Слаб и беспомощен человек перед неукротимой стихией и бесполезны жалкие потуги противостоять силам природы.
  Но инженеру по оборудованию не стоит печалиться, так как быстро изыщет способ обсохнуть, а каково придется нечаянным сотоварищам в дощатом сарайчике... Планы людей порушены, ну не садиться же в пригородный литер в таком неприглядном виде, волей-неволей придется плестись обратно "до дому, до хаты".
  Но, "короток июньский дождь", - будь Роман Денисович поэтом, непременно бы использовал эту фразу в очередном лирическом опусе. А так, выглянув наружу и ощутив живительные потоки тепла, излученные светилом, сквозь разрывы туч, Ширяев поспешно зашагал на склад топлива, к пескосушилке.
  И вот, раздевшись до трусов, инженер развесил на веревках вдоль жарочной печи потерявшие вид брюки, гимнастерку и майку, промокшие ботинки поставил в открытую духовку. И ему ничуть не стыдно женщины оператора, которая тоже в неглиже - мужская майка-безрукавка, поверх ситцевой юбчонки. Да "песочница" сама, увидав плачевное состояние мужчины, указала на вервье, укрепленное, как специально для него. Ширяев прислонился спиной к теплой печной кладке и стоял так, впитывая живительный жар, пока не вспотел, как в парилке. Сердобольная работница, по возрасту одних с ним лет, напоила гостя травяным отваром - чаем из чабреца. Он покалякал с женщиной о том о сем, пока одежда не стала сухой и жесткой, как накрахмаленные кружева на кроватном подзоре. Поблагодарив Семеновну "за спасение утопающих", оклемавшийся Роман Денисович в веселом расположении духа направился в контору. Часы показывали без пятнадцати двенадцать, время обеденного перерыва.
  И уже на лестничном марше Ширяеву повстречался Акишин Михаил Васильевич. Главный инженер с некоторым ехидным удивлением посмотрел на инженера, и, не без любопытства, поинтересовался:
  - Чего Денисыч такой распаренный... прямо, как из бани? Да и одежда колом стоит... Извини брат, - и, не сдержав смеха, заключил, - ты, словно из жопы вылез. - И загрохотал уже вовсе безудержно.
  Соблюдая правила игры, Роман Денисович тоже засмеялся в тон главному и разъяснил тому, отчаянно жестикулируя свободной рукой:
  - Дык, ходил проверять очистные. Вдрызг засрали слив, велел механику прочистить...
  Но главный, не прекращая хохотать, перебил Ширяева, чуть не рыдая:
  - Понятненько... чай, не в дерме ли искупался проверяючи? Ха-ха-ха!
  - Не вижу ничего смешного, Михаил Васильевич, - оскорбился Ширяев. - Я, товарищ главный инженер, под ливень попал, пришлось "на песок" пойти сушиться.
  - Да ладно... не обижайся Роман Денисович. Это так, шутка... смотрю, странный идешь какой-то. Ну, давай, иди домой, приведи себя в порядок. Разрешаю даже "соточку" пропустить, чтобы не захворать. Пока отдохни до вечерней планерки... там будешь нужен, посоветоваться надо. - И по-дружески похлопал Ширяева по плечу.
  Закрывшись в кильдиме, Роман Денисович, переложил пистолет в карман, а в чемоданчик вернул технический инструментарий.
  "Итак, одно дело сделано!" - и не став терять времени даром, Роман Денисович отправился домой - переодеться и отобедать.
  "Аlea iacta est (жребий брошен), - сказал Ширяев самому себе, переступив порог квартиры. - Рубикон пройден", - и завалился, не снимая ботинок на вигоневое одеяло, которым по заведенному порядку застилалась поверху супружеская кровать.
  Да, уже вчера он знал наверняка, что миссия на станции Кречетовка завершится сегодня в субботу шестого июня. А уж если быть точным, то придется свернуть и работу резидента Абвера на Юго-Восточном направлении. В зону оперативного интереса немецкого разведчика попадали: железная дорога имени Ворошилова (Ростовская, Воронежская области), часть Ленинской (Тамбовская область), часть Юго-Восточной дороги (Воронежская, Тамбовская, Саратовская области). Одним словом, обширный кус срединных русских земель, покрытый густой железнодорожной сетью. Потому местом дислокации агента и выбрали узловую станцию Кречетовку, так как тут сходились две магистральные линии направлений из Москвы: на Волгу (Саратов, Сталинград) и на юг (Ростов, Северный Кавказ и Черноморское побережье). Как раз здесь, на тех, южных территориях, летом сорок второго года развернулись главные сражения Германии на Восточноевропейском театре военных действий.
  Руководство Рейха уделяло пристальное внимание этому направлению. Абвер попросту взял за горло оберст-лейтенанта Арнольда, требуя еженедельные пространные сводки о развертывании транспортных потоков на этих трех дорогах.
  Спасало еще то, что Альберту в начале года удалось обосновать необходимость организации второй транспортной резидентуры непосредственно в Ростове, учитывая главное направление удара немецких армий на Сталинград и Северный Кавказ. Адмирал Канарис разделил такую озабоченность, и передоверил половину обязанностей Арнольда другому опытному разведчику-нелегалу. За Альбертом осталась магистрали, идущие из Москвы, а по ним и шел основной людской и грузовой поток.
  И вот настал такой момент, когда разведчик-профессионал, подполковник немецкой армии вынужден бросить на произвол судьбы решающий участок интересов Абвера на территории России. Одним словом, позорно бежать, опасаясь за собственную шкуру. Ну, а что еще прикажите делать... не преподнести же НКВД собственную персону на блюдечке с голубой каемочкой.
  Правильно ли поступает разведчик сегодня?.. Здраво размышляя, наверное, правильно... Ведь Альберт Арнольд уже предупредил руководство, что очевидно попал под подозрение советской контрразведки. И даже просил разрешения куратора в ликвидации осведомителя органов, который уже опекал агента, выслеживал и вынюхивал уж слишком наглым образом. А может он преувеличивает, сгущает краски, видит картину в черных тонах, а на самом деле произошло нелепое совпадение случайных факторов, в принципе чуждых шпионской специфике. А тогда... имевшие место жертвы бессмысленны, а сам Альберт - типичный паникер и безмозглый дурак.
  Да нет... Интуиция еще не подводила разведчика, ситуация ясная как белый день... Налицо аресты ближайших помощников: Алексея Григорьева и Станислава Заславского - опытных информаторов старой школы, которых, говоря по-русски, - на мякине не проведешь. Невольно помянешь этих людей добрым словом в благодарность за то, что так никого и не сдали, воспользовались страховочной легендой. А ведь они предупреждали Арнольда о нездоровом интересе к ним снабженца Семена Машкова. Да и Федор Руди - редкий экземпляр, артист в своем роде... Этот полунемец-полувенгр три года работает на Арнольда, и тоже подозревает Машкова в двуличии. Конец же сомнения положила жена Татьяна, когда поймала чекистского соглядатая с поличным.
  Можно ли было без шума убрать Машкова и работать как прежде, будто ничего не произошло... Конечно, нет... Наверняка подлец Семен "засветил" деповского инженера, и дальнейшая выжидательная позиция, означала только одно, еще большее затягивание петли на шее...
  "Да... господин Арнольд, а к чему тогда вчерашний рефлектирующий мазохизм, как сказать правильнее, чисто по-большевистски, - этот интеллигентский бред сивой кобылы. Вот накрутил на себя гнилую достоевщину, чего затрепыхался, как птенец в траве, - и это называется прусский офицер... Позор, да и только... Стыдоба!"
  Подготовлю-ка лучше сообщение в Абвер, без обиняков сообщу командованию, что нахожусь на грани провала... Жду неминуемого ареста и потому выхожу из игры... Сделаю по-честному, какие, скажите, тогда претензии..." - решил разведчик.
  Пока на керосинке разогревался скудный обед, Роман Денисович, прошел к рабочему столу, приготовил письменные принадлежности, два почтовых конверта и вырвал листы из школьной тетради. Потом достал из книжного шкафа изветшавший томик Достоевского типографии братьев Пантелеевых, служивший шифровальной книгой. Но, с минуту подумав, поставил книгу обратно, решил написать прямым текстом.
  Покончив с едой, агент минут двадцать составлял послание, вымарывая с усердием короткое содержание. Наконец, удовлетворенно потерев руки, вслух прочитал сочиненный текст: "Здравствуй дядя Вася (обращался напрямую к Вильгельму Канарису). Хочу пожалиться. Дела стали хреновые, часто болею. Обложили проклятые хвори. Решил лечь в больничку. Боюсь подохнуть. Любящий племянник - Яков (нарочитое имечко на случай провала)". Старательно чужими почерками продублировал письмо, вложил листы в разномастные конверты, подписал московские адреса, в качестве адресантов указал действительных жителей городка Павельца. Сделал это намеренно, для страховки. Смял измаранные черновики и сжег в печном поддувале.
  Закончив с письмами, достал из нижнего ящика стола молоток и коробку с гвоздями. Прошел на кухню, сдвинув тумбочку у печки, проник в подпольный тайник. Вынул меньший сверток с пистолетом и патронами, а тяжелую укладку с рацией задвинул шваброй в подпол как можно дальше. Забил доски гвоздями-десяткой, замазал шляпки пеплом. Потом намел в угол кухонный мусор, сделал вид, что туда полгода никто не заглядывал. Протер ветошкой бока тумбочки, поставив на место.
  Потом Ширяев добрался до жестяной коробки с Люгером и боеприпасом, проверил пистолет, и аккуратно затиснул оружие в подсумок с противогазом, не забыв и пачки патронов. Затем вынул из нижнего ящика буфета выкидной финский нож с рукоятью из текстолита, сработанный инженеру в подарок деповским умельцем. Сдвинул рычажок и нажал кнопочку, пружина сработало безотказно. Роман Денисович попробовал остроту лезвия ногтем, вытер об штанину, оценил отполированный блеск металла - убойное оружие. Сложил нож и положил в карман.
  Так, теперь следовало уложить носильную одежду в вещевой мешок, и не забыть железнодорожный бушлат, неизвестно еще, где придется скитаться. Там же поместилась и жестянка, которую он дополна набил припрятанными по тайничкам бланками советских документов. На сборы у него ушло чуть больше получаса.
  Но агент знал, так дела не делаются. Следовало еще подчистить за собой, в расчете, хотя бы дня на два. Нужно прежде уничтожить прямые свидетельства того, что в квартире жили конкретно Ширяев Роман Денисович с женой Татьяной. Потому пришлось растапливать печь и так редкими в семействе фотографиями, не уничтоженными остатками супружеской переписки и коммунальных квитанций. Ушло на зачистку минут сорок.
  Роман Денисович медленно переоделся, выбирая еще не ношенное белье и сберегаемую для праздников одежду, - знал, что обновки дольше сохраняют пристойный вид, а держать фасон стоило непременно. Куда еще занесет нелегкая, сколько толкаться по миру без надежного пристанища...
  Вот, кажется, и собрался... Оглядел квартиру потухшим взором бездомного человека, приготовляя себя к очередным скитаниям. И родное жилище, как почудилось, протянуло к нему невидимые руки, будто моля: "Хозяин не покидай, останься... ну, хотя бы повремени еще малость, еще чуть-чуть..."
  И разом перед глазами встала Татьяна, ненаглядная жена Танечка. И в полную силу легкие вдохнули запах жены, который не ощущался по привычке, и вдруг, испытывая сладкую прелесть, стал чутко обоняться. Господи, ведь если только вдуматься... неужели покидается годами насиженное дорогое гнездо, счастливая семейная обитель. Альберт немец по рождению, но жена за годы совместной жизни привила мужу русское ощущение окружающего мира. Он чувствовал, воспринимал житейские коллизии, да и все стороны семейного бытия, с позиций русской православной ментальности. И вот теперь рушится еще одно связующее звено, навсегда покидается любимое жилище, семейный кров Татьяны и Романа, - Софьи и Альберта...
  По народному поверью Роман Денисович "присел на дорожку", прикорнув на кухонном табурете. И в калейдоскопическом вихре завертелись в голове памятные события предшествующих шести лет. Жена знала - что муж разведчик-нелегал, а уж Альберт как никто понимал степень возможной расплаты, но супруги как дети обрадовались полученному ордеру на отдельную квартиру. Еще одна счастливая страничка семейной жизни. А с какой любовью жена стала обустраивать собственное гнездышко, будто и не подозревала, что придет время и придется бросить, перечеркнуть отлаженный быт и уют. Впрочем, если быть честным, они и в мыслях не держали столь печальную развязку, вернее гнали подобные сюжеты прочь. А, впрочем, так живет большинство семей - и потому, что судьба злодейка... и потому, что люди смертны, да и все мы ходим под Богом. А если думать о плохом, так лучше и не жить вовсе... Люди стараются далеко не заглядывать в будущее, точнее не подводить грешные мысли к последнему рубежу, насколько можно отдаляя кончину в дальние сроки, в бесконечность. Но рано ли, поздно ли эти сроки настают...
  Пришел черед и Арнольда-Ширяева принять отмеренные судьбой пределы, взяв вещмешок и противогазный подсумок, мужчина, стиснув зубы, покинул родной дом. Впрочем, он еще не уверен до конца, что больше не вернется сюда. Шансов мало, но есть надежда, что чекисты не столь оборотисты и не сразу выйдут на след немецкого агента.
  Допустимы следующие варианты развития событий. Первый - бойцу оперативного пункта Пахряеву не удастся выполнить порученное задание, скажем, не окажется подходящего случая, или Лошак поначалу согласится, а потом пойдет на попятную. В обоих случаях арестованный урка Конюхов развяжет язык и укажет на деповского инженера Ширяева, выложит чистую правду. Но пока, нюх и интуиция Альберту не изменяли, и картина выглядит вполне благоприятно. Слежка за ним не установлена. Кречетовку и окрестности Ширяев знает вдоль и поперек. Попробуйте немецкого агента взять, как говорится, "на шары"... А ведь тот подготовился к возможным последствиям, применительно к таким ситуациям.
  Второе - Лошак выстоял и не раскололся, держался твердо. А вот Пахряев - погорев случайным образом, окажется в лапах чекистов. Ну, тут уж и рассуждать не стоит, - малый непременно сдаст Романа Денисовича. Но и тут Альберт подстраховался, назначив встречу Тэошнику в пятнадцать ноль-ноль в условленном месте. До этого времени продержится... а уж коли Пахряев не явится или на месте будет обнаружена засада, то разведчику придется действовать по возникшим обстоятельствам.
  Третье и крайне нежелательное... Пахряев задумал грязную игру и, спасая шкуру, выложил план Альберта НКВД. Но почему тогда контрразведчики бездействуют, не предпринимают никаких шагов на опережение событий... Возможно, предположить, что чекисты руководствуются собственными соображениями, которые неминуемо приведут Ширяева к ним в лапы. Скажем, устроили хитрую засаду-ловушку... или еще какую подлянку... Потому и пойдет он на установленную явку вооруженный до зубов, и дешево себя не отдаст. Смогут ли чекисты переиграть разведчика? Альберт давно знал, что нельзя держать противника за дурака, ни в коем случае нельзя быть чванливо самонадеянным, это верная гибель. А вот надеяться на удачу, верить в собственный успех - никто не запрещал, главное, иметь голову на плечах...
  Ну, а если события пойдут как по маслу... И он встретит Пахряева раньше, чем органы выйдут на след предателя Тэошника... Тогда обрезав гэбэшникам концы, можно будет еще разок наведаться домой, но это произойдет только после вечерней планерки у главного инженера. И еще одно соображение... Чекистам поначалу потребуется найти тело Пахряева, а это минимум два часа, а то и больше, - время в пользу Альберта.
  Роман Денисович, как и утром, отправился из дому окольным путем. Поначалу, сделав извилистый крюк, заглянул к знакомому кондуктору. Старый железнодорожник Ефремыч крепко обязан Роману Денисовичу, вступившемуся за него темной ночью, когда мужика, идущего с поездки, чуть не поставили на ножи местная шпана. Потому вагонник и не задавал лишних вопросов и готов лишний раз услужить спасителю, а уж тем паче, если тот одаривал весомой денежкой. Альберт уже не раз использовал кондуктора в качестве курьера-письмоносца и тот не подводил. Ефремыч, как правило, сопровождал товарняки, следовавшие до Павелеца, - вот почему дедка выбрали и на этот раз.
  В полосе отвода, походившей летом на лесные дебри, прятался укромный уголок, с замшелыми, крючковатыми дубами. Вот разлапился здоровенный, угрюмый силач... Меж корней дуба, похожих на щупальца осьминога, Роман Денисович в прошлом году устроил поместительный тайник. Сдвинув ветки и мусор, скрывавшие прежде лисью нору, агент затиснул в нее вещмешок, оглядевшись, опять набросал поверху валежник.
  
  И вдруг из глубин памяти возникла как в яви похожая дыра, правда, в корневище, выходящем на свет из-под мраморных плит в костеле Пресвятой Девы Марии. Там с левой стороны пресвитерия стоит чугунный ствол липы с кипой чугунных же ветвей, доходящих до верхней галереи. Прихожане и паломники, прикасаясь к этому древу, обращаются к Божьей Матери с насущными просьбами.
  В Пруссии было трудно найти человека, который бы ни разу не посетил деревушку Heiligelinde недалеко от городка Решель. Там меж двух озер Wirbelsee и Deinowasee обосновался монастырь ордена иезуитов "Святая Липа", знаменитый памятник барочного стиля в Восточной Пруссии, - поистине, одно из чудес света.
  Почему же эта жемчужина затерялась в лесной глуши, да и стоит в неприметной низине... Кроме того, поначалу обитель построили в безлюдном месте, на болоте, а деревня Святая Липа появилась уже позже. Вот как это случилось.
  Согласно преданию четырнадцатого века, неподалеку, в Растенбургском замке некий разбойник ожидал казни. В последнюю ночь злодею явилась Дева Мария и велела вырезать из липы изображение Богородицы. Осужденный резьбой по дереву не занимался, но взялся за дело. Утром у него нашли фигурку Богоматери с младенцем. Судьи сочли это знаком Божьей милости и помиловали узника. По дороге домой счастливчик приладил деревянную статуэтку к стволу придорожной липы. И вскоре там начались чудеса исцелений, не только людей, но и домашней скотины. Чудотворную скульптурку забрали в Растенбург и поставили в соборе. Но на следующее утро фигурка объявилась на старом месте, на липе. Там ее и оставили. За отпущением грехов и в надежде на выздоровление сюда стали приходить паломники. Побывал тут и последний Великий магистр Тевтонского ордена Альбрехт фон Бранденбург-Ансбах Гогенцоллерн, причем прибыл - пешком и босой.
  В начале шестнадцатого века в Прусском королевстве запретили католицизм, и поклонение святым сочли ересью. Нетерпимые протестанты снесли культовые постройки, срубили липу, а скульптуру Богородицы бросили в озеро. Священное место засыпали песком, а поблизости соорудили виселицу, чтобы отвадить от него народ. Но паломничества не прекращались. Через сто лет курфюрст разрешил католикам открыто исповедовать старую веру, и люди выкупили у казны прилегающие земли.
  Во времена Контрреформации монастырь Святая Липа стал твердыней католицизма в протестантском Прусском герцогстве. В конце семнадцатого века иезуиты подготовили участок для постройки орденского монастыря, вырубили лес, засыпали болота, и укрепили землю десятью тысячами толстых ольховых свай, с кованными железными наконечниками. Строительство продолжалось свыше пятидесяти лет. Главным архитектором и распорядителем работ стал Георг Эртли, уроженец Тироля, но состоявшийся, как признанный мастер, в Wilda (русская Вильна).
  И словно воочию перед Альбертом предстали эти заповедные места. Подъезжая к Хайлигелинде, на фоне зеленых крон сосен в розово-оранжевом цвете возникает величественный комплекс монастыря. В центре горделиво возвышается костел Девы Марии, по периметру окруженный стеной с аркадами и четырьмя угловыми часовнями.
  На территорию обители паломники попадают через чугунные, фантастической ковки, барочные ворота. Главный проход к церковной паперти выложен гранитными плитами, каждая обрамлена каймой из дикого камня. Впечатляет архитектурным совершенством двуглавый фасад костела. На каждой башне затейливо выполненные часовые циферблаты, в нишах, меж боковых пилястр, статуи святых, центральный вход обрамлен двухъярусной колоннадой с капителями, на барочном фронтоне медальоны с монограммами Иисуса Христа и Божией Матери. Три каменных крыльца ведут в нартекс костела. Собор выполнен в форме трехнефной базилики, с двухпролетной пресвитерией, четырех-пролетным главным нефом и галереями над боковыми проходами. Интерьер церкви украшен скульптурами, картинами, фресками и роскошным расписным плафоном. Пристального внимания заслуживает сверкающий серебром орган, состоящий из четырех тысяч трубок, созданный гением Яна Жозе Мосенгеля. Инструмент украшен движущимися фигурками ангелов, купидонов, архангела Гавриила и Девы Марии.
  Поразительное впечатление оставляет главный алтарь, с золоченой многофигурной скульптурной композицией, чудесными алтарными картинами Тайной Вечери и Вечери в Эммаусе и, облаченным в роскошные серебряные ризы, изображением Божией Матери, выполненной по образцу Богоматери в базилике Santa Maria Maggiore (Святой Марии Великой) в Риме.
  Зачем кадровому прусскому офицеру эти подробные архитектурные экскурсы? Не зря Иоганн Вольфганг Гете сказал: "Архитектура - это музыка, застывшая в камне". Вот и Альберт Арнольд еще мальчишкой, еще с собора Святого Духа в Вильне, оказался навсегда очарован непостижимой тайной этого удивительного искусства. Обозревая или вспоминая шедевры архитектуры, в глубинах души происходят неуловимые процессы, музыка величественных сооружений заставляет каждого бесконечно удивляться и восхищаться несравненными высотами человеческого гения. Ведь именно пребывание в "прекрасном" - делает человека венцом божественного творения.
  Вот так, ощутив себя внутренне свободным, Ширяев вышел на пути, ведущие к депо. Но память, продолжала выдавать новые и новые порции картин из серии "Мазурские озера".
  После окончания последнего курса военной школы (Selecta) в Лихтерфельде Альберт отправили с группой счастливчиков для сдачи военно-окружных экзаменов на звание офицера в штаб первого армейского корпуса в Кенигсберг. На проверку общевойсковой подготовки отводилось две недели, сюда входили письменные и устные экзамены: по теории тактики, по прикладной тактике, по военно-инженерной подготовке, по чтению карты и черчению, по вооружению и военному снаряжению. Вопросы составлялись применительно к конкретному роду войск и месту дислокации назначенного курсанту полка, - но те сами не знали какого. Потом еще неделю шли собеседования по выяснению уровня компетенций: гражданское право, история, экономическая география, математика, физика и химия. Для кадета, попавшего в Selecta - это семечки... Но эти проверки знаний по теоретическому курсу - только первый этап, причем самый легкий.
  Потом кандидаты на офицерское звание отправлялись в конкретную воинскую часть, где обязаны показать на полевых испытаниях, что собой представляют, как будущие командиры, способны ли в боевых обстоятельствах возглавить не только роту, но и усиленный батальон. Хотя, получив вожделенное звание лейтенанта, каждый из них становился только помощником командира роты и получал под начало первый взвод (остальными взводами командовали фельдфебели). И здесь оценка офицерами полка проявленных кандидатами способностей определяла дальнейшую судьбу выпускника, заведомо протекция исключалась.
  Но в этом и состояла особенность подготовки прусских офицерских кадров: теория теорией, но главное - деловые качества и практическая сметка. Часто случалось, что зубрилы-отличники с треском проваливались, не сумев показать способность управлять людьми.
  Завершив экзаменацию по разделам книжной теории, Альберта направили в Инстербург - в штаб второй дивизии корпуса, собственно в родные места. Но там курсант задержался только два дня. Конечным пунктом службы установили гренадерский полк "Король Фридрих Великий" третьей пехотной бригады, размещенный в окрестностях Растенбурга. Даже если Арнольд не будет в итоге аттестован, то останется там, в качестве факен-юнкера, и через год повторит попытку стать офицером.
  Разумеется, Альберт обрадовался, что ему выпала честь начать службу в прославленном линейном полку Пруссии. Гренадеры издавна считались элитой пехотных подразделений во всех странах мира, а немецкие, помимо славных традиций, соответственно отличались непревзойденной выучкой. Полк "Король Фридрих Великий" имел громкое и доблестное прошлое. С момента основания Георгом Вильгельмом Брандербургским в тысяча шестьсот двадцать шестом году, полк постоянно пребывал "на острие прусской шпаги". Королевские гренадеры смело сражались в Тридцатилетней войне, Второй Северной, Великой турецкой, в войне за Испанское наследство, в Великой Северной... Отличились в войнах за Польский престол, в двух Силезских, в Семилетней и Баварской, в Наполеоновских войнах, в Немецкой против Австро-Венгрии и, наконец, в Франко-Прусской. В конце прошлого века полком командовал Александр фон Линзинген, ставший генерал-полковником и последним главнокомандующим Бранденбургской марки и губернатором Берлина, генералу починялась Гвардия и войска между Одером и Эльбой. Но это будет потом, а пока, Альберту предстояло держать марку королевских гренадеров, а это не пустые слова. И еще одно, несказанно радовало, - оттуда до Гумбиннена по прямой семьдесят пять километров...
  Два месяца: и в липкую жару, а потом в зачастившие ливни, - с упорством ломовой коняги, преодолевал Арнольд испытания, предназначенные правилами. Сначала побывал в шкуре рядового гренадера, через две недели условно стал командиром отделения, потом дали взвод. Жил курсант без поблажек, прошел с полной выкладкой: ночные караулы и часы строевой подготовкой, подъемы по тревоге и дежурство по кухне, - ловко справлялся с многочисленными армейскими обязанностями.
  Альберт твердо знал, что главное требование к прусскому офицеру - быть честным по отношению к боевым товарищам и верным воинскому долгу. Тут личностный критерий - не служебная карьера, и уж никак не поиски собственных выгод, а неоспоримая готовность воевать непосредственно на поле боя, а коли надо, так отдать самою жизнь, причем грамотно и задорого. И потому, офицер обязан головой отвечает за поставленную задачу, успех которой в качестве подготовки подчиненных. Прусский офицер должен, должен, должен...
  Командир роты гауптман Грабе и командир батальона оберст-лейтенант Майбах остались довольны кадетом-выпускником, да и Альберт ни разу не подвел начальников. Командир полка Альфред фон Дитерих, с легкой душой направил в округ необходимое представление. В конце июля восьмого года Альберту Арнольду присвоили звание пехотного лейтенанта. Без отсрочки, не позволив даже повстречаться с матерью, сразу назначали помощником командира роты и, соответственно, поручили первый взвод.
  Лейтенант Арнольд выполнял командирский долг исключительно добросовестно, стремился достичь в работе показательных результатов. По сути, это называется "честным отношением к тому, за что получаешь деньги". И молодой офицер с самозабвением, невзирая на искусы молодости, посвятил себя каждодневной, как считают - рутинной, всесторонней подготовке для Vaterland храбрых и умелых солдат. Арнольд скрупулезно продумывал, как плодотворно использовать гренадеров в боях предстоящих войн, чтобы щадить жизни и достигать при этом нужного оперативного результата. А потому, не считал зазорным, гонять до седьмого пота по учебному полигону и себя, и солдат, а по приходу домой, до полуночи читал статьи по военному делу, выискивал нужные публикации в умных книгах и специальных журналах.
  Но, не подумайте, что Альберт слыл неким анахоретом и подвижником, - да нет, офицер не чуждался и радостей жизни. Он увлекался спортом, случалось читал беллетристику, ходил на концертные программы, совершал дальние прогулки.
  Вот тогда во время служебных поездок в Решель, улучив толику времени, не раз посетил Святую Липу. За счастье было послушать божественные звуки сорокаголосого органа или с легкой душой пройтись по прохладным аркадам круговой галереи, рассмотреть уже ставшие темнеть настенные фрески.
  Изредка сослуживцы подшучивали над ним, заметив пристрастие товарища к таковой сентиментальной релаксации. Молодые коллеги в большинстве еще не женатые, проводили досуг в многочисленных кабачках или "полуподпольных" заведениях для холостяков или считающих себя таковыми. Конечно, и Альберт не был монахом, и не считал зазорным участвовать в веселых забавах приятелей.
  Наверное, вовек он не употреблял так много хмельного "понартовского" пива, как в ту пору. Уважал, как каждый бравый гренадер, также и крепкий "Доппелькорн", в особенности марок "Доорнкаат" и "Фюрст Бисмарк".
  Ну, а уж когда случалась братская "Душегрейка" (так местные называли славную попойку), то специально приготовляли огненный ликер "Bаrenfang" (Медвежья ловушка), иногда приносили сделанный дома "Яичный коньяк", любили также жесткий пунш. А если на пирушку приглашали женщин, то для них варили "Тюлень" (белое вино, сахар, лимонная цедра и корица). Ну, и в доску опьянев, соревновались, кто ловчее проглотит "Пиллкаллер". Пойло приготовлялось следующим образом: берется бутылка Доппелькорна, копченая ливерная колбаса с майораном и горчица средней остроты. В узкие стаканы наливают корн, сверху кладут кружок ливерной колбасы (без кожицы), на него ложечку горчицы. Прост... Следовало без помощи рук взять колбасу с горчицей на язык, тщательно разжевать, и смыть корном в желудок. Вот бывала потеха, когда неумехи роняли горчичный котях на бриджи...
  Да и всевозможных Гретхен и Моник повидал молодец вдосталь. Девицы делились по категориям. Благовоспитанные и интеллигентные девушки предназначались для проведения культурного досуга: посещений театра, невинных романтических прогулок на окрестные озера, или со скуки для светского общения. Другая часть девушек, более раскованных и менее манерных, делалась "боевыми подругами" на попойках и ночных веселых гульбищах. Эти девицы были не прочь заняться и плотской любовью. Ну, а низший слой составляли откровенные шлюхи из борделей и доступной прислуги многочисленных кабаков...
  Молодость - есть молодость... Вот и Альберт пил, гулял, как и другие, не беря в толк, как по-умному распорядиться недурственными деньгами, что получал за работу, о которой сызмальства мечтал и любил теперь без ложных прикрас.
  
  Миновав цех ПТО, Роман Денисович неторопливой походкой приблизился к диспетчерской. Засучив еще непромятый рукав новой рубашки, посмотрел на циферблат "Кировских", часы показывали без четверти три. Ширяеву нравились глазастые рыжие цифры, где на месте девятки лихо крутилась секундная стрелка. Классная продукция, семь камней - подарок месткома к пятидесятилетию инженера. В тридцать пятом Госчасзаводу присвоили имя Кирова, "хронометр" выпустили три года спустя. Зачем припомнилась эта подробность, он и сам не знал, но уже занервничал, перед тем как взнуздать стального коня - Л-300 "Красный октябрь".
  Дежурному диспетчеру Ширяев сказал, что возьмет мотоцикл для проверки дальних участков. Тот, дав согласие, ехидно подковырнул:
  - Ты чего Денисыч к газовой атаке приготовился? - указав на противогазный подсумок, засмеялся. - Вроде, как команды "Газы" не поступало...
  "Вот дотошный выискался, все-то примечает, лезет куда не просят..." - недовольно подумал Роман Денисович, однако, дружелюбно парировал шутку диспетчера. - Да так сподручней, что прикажешь, чемоданчик в зубах держать...
  В депо каждый знал о хитром саквояже инженера по оборудованию. Дежурный весело махнул рукой, добавил только:
  - Заправишься сам в гараже, на вахте канистра с утра пустая стоит...
  Без десяти три инженер, выехав на торную дорогу, затарахтел к прорабскому участку НГЧ. Лужи после утреннего дождя считай, высохли, осталась одна сырая корка по обочине дороги. Однако, на проезде к задам бараков дистанции гражданских сооружений, размещенных в низине, лежала густо мешаная грязь. Ширяев, чтобы не вымараться, спешился и, огибая трясину, завел мотоцикл в густой кустарник. Огляделся по сторонам и направился к полянке посреди поросли тщедушных березок, осинок и кривеньких американских кленов, еще не доросших до семян-петушков.
  Минутная стрелка приблизилась к двенадцати. Пахряева не было. "Ну, разве подожду минут десять, в надежде на то, что парень завяз в грязюке по бездорожью. Хотя обязан - предвидеть помехи и явиться четко к установленному сроку", - подумал Альберт. Обошел полянку кругом, примеривался, как лучше обделать задуманное, чтобы, как говорят русские, - "комар носу не подточил". Время тянулось нудно, секундная стрелка еле двигалась, минута казалась вечностью. Роман Денисович углубился в кустики - отлить. Уже пятнадцать десять... Чтобы это значило, неужели провал?! Инженер опять принялся вышагивать вокруг, стараясь не вляпаться в случайную кучку дерьма.
  "Вот ведь подлецы засрали кругом..." - разведчик начал уже откровенно психовать.
  Наконец раздались шаги и шелест раздвинутых напролом ветвей.
  "Где же шлялся, дурак?" - Альберт вспылил. И вдруг, некстати подумал: "Грех обижаться на человека, приговоренного к казни, - злиться на закланную овцу..."
  Они поздоровались, палач и обреченная жертва. По-товарищески пожали руки друг другу, сказали взаимно доверительные фразы. Боец оперпункта попытался пристроить велосипед к березке, но тонкий ствол прогнулся. Махнув рукой, придерживая руль, Пахряев стал поэтапно излагать выполнение задания. Способный Витя парень, сразу видно - дружит малый с головой, сделал как по нотам... Да только родился не в том месте и не в то время, не под счастливой звездой появился ты на свет, Виктор Пахряев.
  Со слов бойца - Лошак не кочевряжился, когда предложили расстаться с жизнью. Одно только смущало бывалого уголовника: в недрах очерствелой души старика еще теплилась, еще вибрировала христианская жилка, бывшая против акта самоубийства, как тяжкому, непростительному греху. Но Пахряев повел себя как нельзя убедительно, привел доводы, которые присоветовал разведчик.
  О существовании того света еще никто толком не знает. Зато - наука говорит, что бабьи сказки... А вот нечеловеческие муки, на которые обрекались не только сам Конюхов, а в большей степени любимые родственники с малыми детьми, - дело решенное и неотвратимое, как справедливая кара, коль Лошак пойдет на попятную. Короче, выхода у бродяги нет, - уж лучше преодолеть страх и испытать небольшие мучения, нежели каждый день ждать лютых истязаний и бессильно страдать, что ничем не можешь помочь близким людям. А конец для арестованного старика будет одним, вопрос только каким - легким или ужасным...
  Конюхов принял предъявленные условия. Через час Пахряев забрал скомканную нательную рубаху Лошака и даже приободрил видавшего и не такие виды уркагана. Мол, ничего дядя, все там будем, а ты уже свое пожил, дай пожить другим... Родные благодарны будут, коль узнают, придет время, горькую правду. Ну, а если не узнают, так пофиг - доброе дело делаешь, собственной смертью даешь жить другим...
  Философ и моралист, однако, боец оперпункта Виктор Пахряев... Как в воду смотрел, сказав Лошаку, что "все там будут...". И, как теперь, получается, напророчил себе место в первом же ряду.
  Через час, убедившись, что Лошак окочурился, Пахряев наврал старшему по караулу и улизнул домой. Уж, что там малым двигало, что даже матери родной парень не исповедовался, не сказал, что уходит навсегда, что больше не свидятся...
  "Бог дураку судия. Падший человек, падший, как и другие шкурники, любит только себя одного. Ну, и поделом, получай паря..." - промелькнуло в голове Альберта, стараясь удержать дрожь в голосе, произнес разведчик натужно:
  - Молодец, молодец... Витюня! Теперь дам денег, корочки дам, талоны, проездные... Накось, держи вот - чистый паспорт...
  И когда довольный Тэошник стал рассматривать новенькую ксиву, Альберт, не мешкая, с левой руки одним ударом, воткнул лезвие финки солдату под ребро. Тот, так вместе с велосипедом, и повалился наземь. Успел только, прошелестеть губами, из-под которых уже сочилась кровь: "За что... почему..." - и откинул голову в сторону.
  Трясущимися руками Альберт обтер запачканное лезвие о брючину бойца. Потом брезгливо прикоснулся к его шее и прощупал сонную артерию. "Кончился..." - таков вывод. Выхватив еще из податливых рук корочку паспорта, быстро стал обшаривать карманы покойника. Забрал служебное удостоверение и квиток пропуска, деньги же, сущую мелочь, брать не стал. Ключи, сильно размахнувшись, забросил в дальние кусты. Высыпал из кожаного кисета махру себе в руку, пустой мешочек вернул обратно. После чего агент огляделся и, убедившись, что не оставил лишних следов, покинул место, где лишил жизни человека вдвое моложе себя, пацана - двадцать семи лет отроду. Так, на всякий случай, присыпал махрой собственный след вплоть до спрятанного в зарослях клена мотоцикла и дальше до дороги.
  Соблюдая предосторожность, Ширяев изменил обратный путь до депо, поехал в сторону северной горки. На счастье инженера роспуска составов не было, и тот проскочил надвижной путь по наземному переезду, избежав слякоти в проезде под горкой. Обогнув станционные постройки, выехал на дорожку, идущую вдоль главного пути. Выходило, что по прямой на север до самого депо - километра два. Роман Денисович редко ездил этой стороной, из-за щебня, скатившегося с путевой насыпи, разогнаться здесь не представлялось возможным. Да и так, того и гляди - мотоцикл сковырнется, не удержишь руль, и на собственной шкуре ощутишь острые грани щебенки. Вот и пришлось малой скоростью добираться до деповской дежурки, так что на обратную поездку ушло минут двадцать. Поставив "Красный октябрь" в стойло, Ширяев, поводя затекшей от напряжения спиной, направился прямоходом к конторе депо. Затворив дверь коморки на ключ, он в изнеможении плюхнулся на стул. Не желая ни о чем думать, решил подремать минут десять-пятнадцать - хотел привести себя в норму.
  Да не тут-то было... Мозг противился сну. А как иначе - ведь полчаса назад он убил человека. Лишил жизни живого человека. Альберт не считал себя матерым убийцей, и потому, как ни хорохорился, чтобы преодолеть психологический барьер свершенного злодейства, мужчине требовались немалые душевные усилия. Разведчик понимал сложившуюся ситуацию здравым умом, как кажется, переступи через себя и иди дальше... Отмахнись, отстранись - дело уже в прошлом... Да и не жалко Пахряева, подумаешь, некий красноармеец, каких тысячами валят на фронтах немецкие солдаты, уничтожают без задней мысли, и правильно делают. Но нет, не так... Агент взял и убил человека, только что говорившего с ним, безоружного, доверявшего ему. Но и это не главное в подступившем внутреннем дискомфорте, а точнее гадком душевном состоянии, отвратительном настроении. В собственном ощущении Альберт не считал себя преступником, и не совершил постыдную для офицера мерзость - идет война. Но все равно провинился, сильно провинился: отнял жизнь, вот так взял и отнял, вот так запросто взял и отнял чужое существование. Боже мой... как же нелегко убить человека собственными руками...
  Но и раскисать нельзя. Вспомнив испытанные психологические методики, Роман Денисович усилено задышал поочередно через каждую ноздрю, успокаивая себя.
  Казнь Семена Машкова и недавнее самоубийство Лошака мало задели моральные устои разведчика, хотя и спланировал те смерти, обдумывая детали тех акций. Альберт Арнольд кадровый офицер и призван спецификой выбранной работы продумывать боевые операции и иные насильственные акции в отношении врага. Так учили, да и сам готовил себя к тому с младых ногтей.
  Альберт уже и не помнил, сколько раз пришлось готовить вверенные воинские подразделения к боевым действиям. Один или вместе с другими офицерами планировал в полевом блиндаже или в штабном кабинете этапы уничтожения противника, исключая даже намек на сочувствие и человеческое участие к уготованной врагу доле. Но это было обыденное явление - положение начальствующего лица, в чью волю ввергнуты судьбы людей. Такое отстраненное состояние - непременное условие принятия решений, директив, которые определяют исход боя или сражения, победы или горького поражения. Но опять, - эти сравнения, конечно, из другой оперы...
  До того Альберту Арнольду трижды доводилось самому, напрямую убивать человека. Правда, в двух случаях это произошло в боевой обстановке.
  
  В особенности памятен первый раз, и потому, что это первый чрезвычайный случай в жизни, и потому, что в тот день состоялось боевое крещения офицера. День, к которому Альберт сознательно приуготовлял себя в предыдущие годы, день, когда стал истинным солдатом, во всех принятых на то смыслах.
  Первого августа четырнадцатого года германский посол в России граф Якоб Людвиг Фридрих Вильгельм Йоаким фон Пурталес явился в Министерство иностранных дел России на Дворцовой площади.
  Альберт давно знал эту историю, многочисленно слышанную, да и нещадно перевранную в кулуарах немецких штабов. Но достоверный вариант рассказал полковник Николаи в прежних многочасовых беседах.
  Посол спросил русского министра Сергея Сазонова, согласна ли Россия отказаться от объявленной тридцатого июля всеобщей мобилизации. Русский ответил отрицательно. Чрезмерно взволнованный германский посол вынул из кармана сложенную вдвое мелованную бумагу и еще дважды повторил вопрос, с каждым разом волнуясь больше и больше. "Я не могу дать Вам иной ответ", - произнес Сазонов побелевшими губами. "В таком случае... - заявил граф Пурталес, задыхаясь от волнения, переведя дух, натужно продолжил, - я должен вручить Вам этот документ". И передал министру германскую ноту с объявлением войны. После вручения ноты шестидесятилетний посол, немало повидавший на своем веку, потерял самообладание, и, прислонившись к окну, заплакал... При это произнес в слезах: "Кто бы мог предвидеть, что мне придется покинуть Петербург при таких скверных условиях..." Кое-как, совладав с собой, Фридрих Пурталес обнял русского коллегу, ответившего теплым взаимным объятьем, и навсегда оставил здание министерства, а затем и Россию.
  Поразительно, что эти две великие империи, связанные многолетними дружескими узами, спаянные кровным родством монархов, буквально в одночасье стали непримиримыми врагами.
  Второго августа последовал Манифест Николая II, объявивший подданным Российской империи о вступлении в войну с Германией. Народные чувства приобрели дичайшую антигерманскую направленность. Через два дня, в разгар патриотической истерии, германское посольство на Исаакиевской площади подверглось штурму возбужденной толпы, а затем и полному разгрому. Гигантские конные статуи на портале здания посольства сбросили на землю и потопили в Мойке.
  Слава Богу, что при этом погроме пострадал только один человек - на чердаке обнаружили тело старика-кельнера с ножевым ранением. Остальные сотрудники посольства, около ста человек, покинули здание на три дня раньше и на закрытых автомобилях доставлены на вокзал, для отъезда по Финляндской железной дороге в Торнео.
  Такая вот горькая историческая справка...
  Четвертого августа Альберт Арнольд прибыл в Инстербург в штаб родной второй дивизии для представления командиру генерал-лейтенанту Франц Людвиг Адальберту фон Фальку. Естественно, Альберт по открытым источникам ознакомился с биографией фон Фалька, - эта фамилия давно на слуху в германских военных кругах. Ну, как же - сын министра и генерального прокурора... Нужно непременно заметить, что генерал даже слегка походил на кайзера Вильгельма II, такая же короткая стрижка и лихо закрученные вверх кончики усов. Фон Фальк с радушием встретил Альберта, даже заметил, что приятно рад столь юному выпускнику прусской военной академии. Так как сам окончил детище Шарнхорста в таком же возрасте в восемьдесят третьем году прошлого века.
  Обер-лейтенанта Арнольда назначили офицером связи штаба дивизии. И он сразу же погрузился в деловую круговерть прифронтовой жизни. Дивизия состояла в авангарде восьмой армии генерал-полковника Максимилиана фон Притвица, который планировал развернуть оборону от наступления русских по реке Ангерапп (знакомой с детства Анграппы). В этом районе командующий намеревался разгромить первую (Неманскую) армию, а затем направиться на юг против второй (Наревской) армии русских войск. Полевой штаб второй дивизии экстренно перемещался под Тольмингкемен. Арнольду не доводилось быть в этом селении, но он слышал, что в конце восемнадцатого века пастором местной кирхи приходился основоположник литовской литературы Христиан Донелайтис.
  А вот теперь, обер-лейтенанту предстояло оборудовать наблюдательный пункт на железнодорожной водонапорной башне, с которой четко просматривались ветки со Шталлупенена на Гумбиннен и Гольдап, а также развилки пяти шоссейный дорог на четыре стороны света. На юге, в двух-трех километрах, зеленела Роминтенская пуща, а если смотреть на юго-восток в цейсовский бинокль то проглядывалась лазурь Выштынецкого озера. А уж в ясную погоду, поутру, просматривались шпили кирх родного Гумбиннена.
  И вот здесь, в заповедном, милом сердцу краю Альберту доведется принять первый бой с врагом.
  Ночью на семнадцатое августа командир восьмого корпуса генерал-лейтенант Герман Карл Бруно фон Франсуа (кстати, ровесник фон Фалька) получил сообщение о концентрации русских войск двадцать седьмой и сороковой дивизий к северу Выштынецкого озера. Франсуа решил действовать по собственному усмотрению, игнорируя оборонительный план Притвица, и захотел немедля атаковать позиции русских. В том направлении против противника выдвинули вторую пехотную дивизию генерала фон Фалька.
  Но уже рано утром двадцать седьмая дивизия генерала Алариди перешла границу вблизи деревни Платен. Германские пограничные части сражались отчаянно, но силы оказались неравные. Правая колонна русских развила наступление на Гериттен, левая на деревни Грюнвельде и Тальфриде.
  Командир второй пехотной дивизии спешно определил диспозиции собственных подразделений. Третья стрелковая бригада генерал-майора Теодора фон Менгельбиера, дислоцированная в Большом Тракенене, при огневой поддержке артиллерийского полка принца Августа Прусского, наступает против каждой из колонн русской дивизии (соответственно: полк король Фридрих Великий и полк граф Денхофф). Правый фланг бригады, в разрыве с сороковой русской дивизией, прикрывал десятый егерский полк. Таким образом, родная бригада Арнольда составляла северный фланг дивизии. Против смежной сороковой дивизии русских, сильно отставшей от северных соседей, была выставлена четвертая стрелковая бригада (Тольмингкемен) собственно при таком же усилении.
  В одиннадцать часов сто шестой (Уфимский) полк русских взял Грюнфельде. И к полудню уфимцы при поддержке сто седьмого (Троицкого) полка принялись атаковать сильно укрепленный Гериттен, пыталась выбить его защитников. С востока к ним подтягивался сто восьмой (Саратовский) полк. Фон Фальк, видя ослабление правого фланга русских, решил изменить диспозицию, рассчитывая взять противника в кольцо.
  Альберта отправили с распоряжением к генералу Менгельбиеру в захолустную деревушку Энцунен. Доставив пакет и покончив с принятыми формальностями, он чуть замешкался, усаживаясь в коляске Motorrad, и прозевал, что мотоциклист свернул не на старую дорогу. Опомнился Альберт, когда дорожный указатель показал Вилькен вместо положенного Биснена. Но не возвращаться же, обратно... Решили сделать крюк и вернуться в Тольмингкемен по ухоженной шталлупенской трассе. Двухцилиндровый "Victoria K.R.III" мчал, что есть мочи, как вдруг на развилке у хутора Кассубена дорогу мотоциклу преградила группа отчаянно жестикулировавших солдат Рейхсхеера.
  Как выяснилось, пехотинцы сопровождали тяжело раненного командира роты. Стрелкам требовался автотранспорт, чтобы доставить капитана в ближайший медицинский пункт. Лучшего варианта, чем шестнадцатисильная "Виктория" им ни за что бы, ни найти. Естественно, Альберт помог разместить бывшего в бессознательном состоянии капитана в рассчитанную под пулеметную стойку коляску. Дал необходимые инструкции - раненого следовало везти в дивизионный лазарет, там санитар и доложит в штабе о причине отсутствия обер-лейтенанта Арнольда.
  Группа сопровождения во главе с интеллигентного вида ефрейтором ввела офицера в курс дел. Обезглавленной второй ротой третьего батальона полка граф Денхофф стал командовать еще юный лейтенант первогодок, это он послал группу спасать капитана. Ситуация же со слов солдат складывалась аховая. Вопреки штабному прогнозу, русским удалось ощутимо потеснить третий батальон. По-видимому, уже взята деревня Хюгельдорф, и вскоре авангард противника перережет и это шоссе. Арнольд изучил дислокацию немецких подразделений на прилегающем участке фронта и понимал, что тогда уже вторая бригада окажется в полном котле. Быстро развернув планшет, офицер мгновенно просек, что рота раненого капитана как раз стоит на острие удара русских.
  Обер-лейтенант уже на чистой интуиции проработал план собственных действий. Скорее, скорее успеть в расположение окопавшейся роты. Кучка военных кубарем скатилась в овражек у отметки высоты 107.
  - Лейтенант ко мне, - что есть мочи закричал Альберт.
  К нему подбежал перемазанный в земле молоденький офицер с посеревшим личиком и с едва пробивавшимися усиками. Увидав нашивку генштабиста на рукаве старшего по званию, лейтенант встал навытяжку и быстро доложил обстановку. Арнольд, импровизируя на ходу, выработал план действий:
  - Рота теперь залегла в развилке двух дорог: северное шоссе на Ленген, а далее на Гериттен, и южная дорога из деревни Хюгельдорф. Потому, следует срочно закрепиться на главенствующих высотах, чтобы не допустить обвального продвижения русских. Это высоты с отметками: 119,35; 112,4 и 109,3. Там выгодные сектора пулеметного обстрела.
  - Боюсь, что русские уже на высоте - 112,4, - печально произнес лейтенант.
  - Придется врага выбить оттуда, иначе нам швах, - отрезал Арнольд. - Немедля пошли толкового связного к командиру батальона, пусть майор свяжется с командиром полка и скажет тому, что здесь офицер штаба дивизии, который требует помочь людьми. Достав блокнот, не раздумывая, Альберт начертил план предполагаемой операции, вырвал листок и отдал лейтенанту.
  И все завертелось. Быстро создали мобильные пулеметные группы во главе с опытными унтер-офицерами. На себя обер-лейтенант взял прорыв к очевидно занятой противником высоте. Роту эшелонировали, дальше смычки дорог у отметки - 111,8 русских пропустить было никак нельзя.
  В распоряжении Альберта оказалось шестеро "охотников", с виду опытных служивых: усатый капрал, три ефрейтора и пулеметная обслуга с двумя ручными облегченными пулеметами Бергмана. Все вооружены винтовками Маузер G.98, с примкнутыми штык-ножами, и солдатскими восьмизарядными пистолетами "Дрейзе". Альберт тоже взял себе винтовку. Каждый опоясался десятикилограммовой пулеметной лентой. Прихватили и саперные лопатки. Итак, вместе с офицером стало семь штыков - "сила", да и только...
  Врассыпную, по низменной балке, поросшей камышом и шершавой осокой, они добежали до образовавших каре бревенчатых сарайчиков на лысом пригорке. Огляделись... Ни души, тихо кругом... Но вдруг, дверь убогой сараюшки отворилась, и в створе показался русский пехотинец. Следом вышло еще двое. Больше русских не было. Ни Арнольд, ни бойцы отряда не обучены диверсионным навыкам, и потому парням пришлось попросту расстрелять противника. Двух выстрелов оказалось предовольно. Первого, судя по седой бороде, старшего солдата уложил сам командир. Как в тире, навел мушку чуть ниже переносицы и мягко нажал курок. Щелчок, русский нелепо споткнулся и повалился. Странно, но видимо из-за перевозбуждения, Альберт не испытал, положенных убийце-новичку, нравственных терзаний. Поражение цели произошло как в тире на учениях, заученно и быстро. Следом за ним, с подачи капрала, последовал другой. Обер-лейтенант придержал ретивого стрелка и закричал по-русски третьему:
  - Солдат... брось винтовку и сдавайся! Не ссы, не тронем...
  Низенький русский пехотинец растерянно затыкал винтовкой по сторонам... Подбежавший Альберт выхватил оружие из рук оторопевшего бойца. Тот от страха потерял дар речи и поднял трясущиеся руки вверх.
  - Успокойся дурашек, сказал, что не тронем... - солдатик поразился, что к нему обратились на чистом русском языке, и даже чуток успокоился. По виду - тип отнюдь не мужиковатый, скорее из приказчиков или конторских служащих. - Много тут таких вояк?
  - Нет. Только трое... Послали с дозором...
  - Старший этот?.. - офицер пальцем указал на пожилого вояку, уткнутого головой в землю.
  - Да, - урядник (фамилии Альберт не запомнил).
  Далее солдат рассказал о численном составе и вооружении родной роты, сообщил о соседних подразделениях батальона. Назвал войсковые номера батальона и полка. Фамилия комбата ничего не сказала Арнольду. Зато имя полковника Комарова, командира сто пятого (Оренбургского) полка встречалось генштабисту в военных сводках.
  - Придется тебя, братец, связать... Сиди тут тихо, считай, что в плену, а значит, будешь жить. Понял?..
  Боец часто закивал головой, в знак полного согласия.
  Тем временем люди обер-лейтенанта короткими перебежками обследовали сараи - пусто. Но, главное обнаружили прикрытый настилом колодец, служивший для пойла скота. Доброе подспорье в предстоящем бою... Связав пленника по рукам и ногам, попавшими под руку вожжами, немцы покинули защищенное пространство.
  Далее предстояло преодолеть открытый участок длиной метров сто. И тут по ним открылась стрельба, правда, выстрелы выпали одиночные, не густые. Выпустив в сторону стрелявших по паре патронов, слегка утихомирив врага, согнувшись в три погибели, группа мухой, пронеслась вверх по пологой горке. И только оказавшись на узком плато, "охотники" и командир позволили себе повалиться на землю и облегченно вздохнуть. Слава Богу, все целы и невредимы...
  Альберт, приставив к глазам бинокль, огляделся. Стреляли по ним из-за плетня, окружавшего сарайчик к юго-востоку, по сути, рядом с ними. Офицер подал капралу знак на поражение противника. Сам взялся изучать лежащую понизу округу. На севере проходила шоссейная полоса из хуторка Ленгена - простреливалась насквозь. На востоке, в полукилометре краснели черепичные крыши Хюгельдорфа. Присмотревшись, он различил там людское движение. Отладил оптику. Да, это русские... На юге подковой в радиусе двухсот метров шла грунтовка из деревни, на которой уже копошилась немецкие солдаты. Но что радует, дорога с юга прошивается пулеметом с высотки отметкой 119,35. Обер-лейтенант приказал группе окопаться. Но если у русских вдруг окажется миномет, - то парни тут и останутся...
  Однако время работало на них. Песчаный суглинок легко поддавался, и вскоре навершие пригорка было окольцовано надежным земляным бруствером. По периметру было сделаны пулеметные гнезда. Выучка у пехотинцев завидная... Под руку выложены патронные ленты, затворы винтовок передернуты, одним словом отделение обер-лейтенанта Арнольда к бою готово.
  Тринадцать десять. Как по команде, но это, собственно, так и было, противник попер из деревни двумя колоннами. У Арнольда похолодело в сердце. Боже упаси, сколько солдатни... по-видимому, полный батальон... Русские шли нескончаемым потоком, замедляя, превращались в плотные кучки по сторонам обеих дорог. На юге, до пересечения с железнодорожной веткой пролегал обрывистый овраг, но туда "иваны" не стали соваться, понимая, что станут отличными мишенями для стрелков Рейсхеера.
  У Альберта в наличии только семь пулеметных лент по двести пятьдесят патронов в каждой. В русском батальоне, как правило, свыше тысячи штыков. Соотношение дико не в пользу немцев. Одна надежда, что вовремя подоспеет запрошенная помощь... Южная колонна двигалась быстрей. Удачно бы получилось, чтобы она попала в пулеметные клещи с двух сторон. Одна беда, когда русские залягут по шквальным огнем, командиры отдадут приказ на подавление пулеметных точек и добровольцы поползут к пулеметным гнездам на высотках, для расчистки прохода колоннам. Но это будет потом. А вот теперь наступил решающий момент для удара. Огонь!
  Ох, как резво застрекотали "Бергманы", и сразу же, следом звонко вторил станковый "Максим" образца восьмого года. С огневой мощью "шпандаувца", зря беспокоиться за южный участок... Неожиданно, на походе... подкошенная пулеметными очередями русская колонна поначалу заметалась, а потом головной отряд бросился назад, увлекая за собой еще ничего не понявшие задние ряды. Альберт скомандовал отбой правому "Бергману", переместив тот на север. А пока его собрат и более сильный MG.08 методично добивали рассеянные остатки авангарда русской колонны. Вскоре послышались и многочисленные винтовочные залпы с немецкой стороны, это начали подтягиваться боевые порядки роты, оставленной Альбертом на попечение молодого лейтенанта.
  Русские видимо подумали, что путь по южной дороге плотно закрыт и двинули гурьбой по северному направлению. Альберт перенес второй пулемет также на этот фланг. И ударил в самую гущу колонны. Вскоре "Бергманам" со всей решительностью ответил MG с высотки - 109,3. У русских случилась та же паническая картина. И тут, нашелся неумеха-командир, который стал выстраивать собственных бойцов в цепь, ориентировав фронтом на высотку Альберта. Это дало время залить кожухи пулеметов водой. Двое из парней пулеметной обслуги загодя успели сгонять за водой в колодец у сарайчиков. И когда русская цепь оказалась в зоне уверенного попадания застрочили оба "Бергмана", разя противника наповал.
  Альберт понимал, что если русские отважатся и пойдут напролом, то непременно сомнут его огневые точки, тупо закидают гранатами... И обер-лейтенант стал молить Бога, что бы пронесло, чтобы русские одумались и отступили.
  И видимо, Господь внял мольбам немецкого офицера. Внезапно пустошь усеянная солдатами противника стала покрываться облачками разрывов минометных снарядов. Как видно подоспели немецкие полковые минометчики. А на дороге направлением на Кассубен появилась тягачи с артиллерийскими установками и грузовики с пехотой. Да и со стороны железной дороги по главному шоссе и прилегающим неугодьям стремительно приближались немецкие егеря.
  Альберт взглянул на часы, "Glashutte" показывали четырнадцать двадцать. Выходит обер-лейтенант ровно час держал этот участок, не дал противнику перекрыть магистральное шоссе.
  И тут заговорила Германская артиллерия. Видимо генерал-лейтенант фон Фальк внес коррективы, и вторая дивизия, воспользовавшись столь малозначимой передышкой, ввела подкрепление на южном крыле и пошла в наступление.
  Русских окончательно отбросили назад. Как потом выяснилось, Оренбургский полк, панически отступая, внес сумятицу в Троицкий и тылы Уфимского полков. Войска стали хаотически отходить. Тем временем под ударом гренадерского полка "Фридрих Великий" под Гериттеном был разгромлен Уфимский полк и здорово потрепан Саратовский. Двадцать седьмая дивизия с тяжелыми потерями ушла назад за границу, потеряв свыше шести тысяч штыков...
  Воодушевившись победой на южном фланге, генерал Франсуа намеревался перекинуть подавляющую часть третьей бригады под Шталлупенен и помочь первой дивизии. Но поступил повторный приказ Притвица об отводе войск в район Гумбиннена. Вечером 17 августа Франсуа все-таки выполнил досадное указание.
  Таков первый (героический) день войны на Восточном фронте и первый день боевого крещения Альберта Арнольда.
  Спустившись с высотки в хутор, офицер намеренно не стал переворачивать навзничь убитого с одного выстрела русского урядника, не хотел видеть посмертную маску покойника. После того как передовые цепи стрелков полка граф Донхофф подошли к диспозиции спасенной Альбертом роты, тот доложил обстановку старшему офицеру и отбыл в штаб дивизии.
  К тому времени генерал-лейтенант Франсуа уже начал подготовку к передислокации дивизии в район Гумбиннена. Штабы восьмой армии и первого армейского корпуса разместились в самом городе. Местом оперативного штаба дивизии было крайне неудачно выбрано селение Алткруг. Генерал фон Фальк уже наслышанный о героическом поведении Арнольда, строжайше приказал обер-лейтенанту не ввязываться ни в какие авантюры, а впредь неукоснительно выполнять только полученные приказы.
  Арнольд с группой штабных офицеров сразу же отбыл для подготовки полевого штаба, и постоянно до двадцатого августа занимался чисто штабной оперативной работой.
  Поначалу сражение сулило успех корпусу Франсуа. Битва началась на северном фланге, где в наступление на двадцать восьмую дивизию пошла первая стрелковая дивизия генерал-лейтенанта фон Конта. Кроме того, в тыл русским войскам Франсуа направил первую кавалерийскую дивизию генерал-лейтенанта Германа Брехта, которая довольно быстро разгромила русские обозы. Из-за вчерашнего отхода конной группы Хана Нахичеванского русский тыл оказался открытым. Дивизия под началом Лашкевича понесла большие потери, сдерживая удар двух немецких дивизий, впрочем, при больших потерях смогла организованно отойти далеко за Малвишкен. Вторая дивизия фон Фалька ударила по двадцать пятой дивизии генерала Булгакова и, смяв упорное сопротивление, отбросила правый фланг противника за Ворупенен, а левый, аж за Тублаукен. Но тут подошли свежие части двадцать девятой дивизии русского генерала фон Паулина. Последующие контратаки двух русских дивизий вынудили отойти войска корпуса Франсуа, на прежде укрепленные позиции. Альберту пришлось выезжать с распоряжениями командования в Ниебудзен и Радцен, чтобы удержать немецкие части на этих рубежах. В конце концов, наступление русских на этом участке фронта выдохлось.
  Однако полная катастрофа постигла центр боевых порядков первой армии, а конкретно семнадцатый корпус под началом Августа фон Макензена. Немецкие войска дивизий Иоганнаса фон Хана и Констания фон Хайнекция попали в огневой мешок, который создали русские артиллеристы и оказались раздавлены полками русских дивизий Булгакова и Августа-Карла Алариди. В результате германские войска были разбиты, понесли большие потери, и в беспорядке отступили к реке Ангерапп. Поражение корпуса Макензена предопределило общий исход битвы.
  Да и на юге у Гольдапа положение было не лучше. Германский резервный корпус под командованием фон Белова (две пехотные дивизии) прибыл на место сражения только в полдень, действия соединения получились нерешительными и после разгрома семнадцатого корпуса, фон Белов отдал команду об отступлении. К двадцати часам сражение по сути закончилось. Таким образом, попытка Притвица разгромить русские войска на гумбинненском направлении провалилась и завершилась серьезным поражением немецких корпусов.
  Далее положение еще больше усугубилось. Радиостанция в Кенигсберге в ночь на двадцать первое августа перехватила приказ войскам второй русской армии Самсонова о переходе германской границы для действий в тыл армии Притвица. Издерганный командарм отдал приказ отходить за Вислу. Генерал же Франсуа резко высказался против. Следом за ним, отступлению воспротивилась германская Ставка, принявшая решение Восточную Пруссию не сдавать и перебросить в помощь восьмой армии войска с Западного фронта. Днем двадцать первого августа Начальник Полевого Генерального штаба, генерал-полковник Хельмут фон Мольтке сместил Притвица и начальника штаба генерала фон Вальдерзее, и назначил на их место генерал-фельдмаршала Пауля фон Гинденбурга и генерал-майора Эриха фон Людендорфа.
  Но, однако, родной Гумбиннен пришлось оставить и сдать русским. Но об этом лучше не говорить. Нельзя без сострадания и слез вспомнить громыхающие по брусчатке детские коляски с кричащими малыми детьми и ручные тележки с верхом набитые скарбом тысяч людей, бредущих в отчаянье по шоссе в сторону Инстербурга. Мирные горожане, оставившие на поругание врагу любимый город, покинули отчие места, чтобы не подвергаться глумлению сиволапого русского мужика, чтобы не прислуживать его величеству - Хаму.
  
  Вот так в тягучей дреме или, наоборот, в яви, пронизанной картинами былого, Роман Денисович прокорпел в одиночестве свыше часа до вечерней планерки. Встряхнувшись, настроив себя на деловой лад, Ширяев покинул кильдим и поднялся по скрипучей лестнице в кабинет главного инженера. Там уже собирался народ.
  Честно сказать, инженеру уже до невозможности осточертели производственные дела паровозного депо. Получается, еще одна страница чрезмерно насыщенной жизни разведчика безвозвратно перевернута. Он тихо сидел и как в паноптикуме рассматривал еще не бывших, но уже не воспринимаемых за товарищей, коллег.
  Вот, к примеру, Акишин Михаил Васильевич - главный инженер депо, дельный в принципе мужик, не злобный, не придирчивый, с ним только работать и работать. Одним словом, нужный и ценный человек. Жалко ли с ним расставаться... Да, пожалуй, - нет. Уж, сколько Роман Ширяев перевидал над собой начальников, не хватит пальцев обеих рук. И ничего, как видите, - еще жив и здоров. Но это так, шутка...
  Или вот, Ламонов Николай Николаевич - парторг депо. По сути, личность малообразованная, но, как принято говорить, идеологически подкованная на сто процентов. В общении же нисколько не амбициозный, никак не зазнайка, а иногда даже компанейский мужик. Но видимо, партийному лидеру так и положено, - располагать к себе людей. Иначе одними голыми лозунгами не повести за собой рабочих на трудовые свершения, нужен человеческий подход к каждому индивидууму. Тоже ведь психология, а как по-иному...
  Роман Денисович вслушался в слова низенького большеголового крепыша, Михалыча, так в депо называли главного механика. Тот говорил о чугунной задвижке на водоводе, потерявшей "яйца" (так в обиходе называют запорные клинья), мол, слесарям потребуется минимум час, чтобы наладить пропуск воды.
  Повседневные производственные дела... Обыкновенные люди, честные труженики... По сути, если разобраться - цены, которым нет. То же скажут и применительно к нему самому, - так и не так...
  Ширяева тоже о чем-то спросили, инженер машинально, даже не вдумываясь, отозвался. Правильно ответил, ибо основательно набил руку в производственных вопросах, но мысли Роман Денисовича блуждали далеко...
  Разумеется, покинуть Кречетовку в светлое время суток не имело смысла, сразу же засекут или на станции, или парках отправления. Хотя он допускал, что Пахряев и Конюхов все-таки не сдали, да и слишком много у сотрудников НКВД других следственных материалов, чтобы заподозрить бесхитростного трудягу Ширяева. Но и не исключалось, что уже идут допросы людей, способных показать на сомнительную заинтересованность деповского инженера сугубыми делами станции. Поэтому следовало дождаться темноты.
  Роман Денисович покинул расположение депо, так, и не зная, куда направиться. Залечь на чердаке двухэтажного итээровского дома, не факт, что чужака не заметит досужий обыватель. Укрыться в лесопосадках тоже не вариант, негоже как побродяжке валяться в кустах, страшась быть покусанным бродячими собаками.
  И вдруг мужчине до ломоты в чреслах захотелось женщины. Вот еще незадача... Помимо воли, он стал распаляться, в голову лезли глупые непристойные сцены. И тут, вдруг инженера осенило. Роман Денисович вспомнил о медоточивой шинкарке Устинье. Уж бабенка факт не откажет - и пригреет, и накормит, ну, и не обделит женской лаской.
  
  Устинья пропалывала овощные грядки на заросшем огороде. Нагнувшись вниз, выставив пышный зад, женщина поначалу даже не заметила гостя, подошедшего со стороны калитки. А он грешный, залюбовался зрелыми, соблазнительными формами торговки и чуть было не запустил руку под подол летнего платья, но вовремя одернул себя.
  - Здравствуй хозяюшка, - как можно приветливей обратился Ширяев к Устинье.
  Шинкарка медленно разогнулась, подперев, видимо, ломившую поясницу рукой.
  - Здравствуйте Роман Денисович, - улыбнулась лукаво. - Опять, какая нужда привела... - и отерла руки о передник.
  - Дык, обещал же наведаться сегодня. Как видишь, держу сказанное слово.
  - У-у, - Устинья удивленно подняла брови, - а уж думала, что брешешь, не надеялась сегодня увидеть. Опять, поди, за водкой пришел, - уже сухо добавила женщина.
  - Да нет Устинья, скучно стало, одиноко на душе... Даже поговорить не с кем.
  - Неужто не сыскал собутыльника в товарищи...
  - Да, знаешь, я ведь к выпивке по жизни равнодушен, редко употребляю... - пожав плечами, добавил тягостно. - Не склонен к тому делу...
  - А к чему же склонен тогда, милок? - Устинья по-бабьи раскусила хитреца. - Тяжко, поди, без жены... Некому приголубить сокола, вот и шастаешь по чужим дворам.
  - Да, конечно, так... - пошел Ширяев ва-банк, - нелегко холостяку на белом свете...
  - Ну, скажешь тоже, холостяк... - шинкарка засмеялась. - Только жена за дверь, а уже мудя чешутся...- произнесла бабенка с грубой скабрезностью, отбросив в сторону околичности. - Или не права, молодчик? - подбоченилась торговка.
  - Да как сказать... - Роман Денисович даже удивился такой ретивости. - Да так просто зашел, покалякать....
  - Нашел подружку... - не унималось шинкарка. - Я ведь старая стала для таких-то дел, - уже откровенно намекнула на смысл происходящего.
  - Не наговаривай на себя Устинья, ты женщина в самом соку - пошел и он напролом. - Ну, что пустишь, или как...
  - Да уж проходи, коли пришел. Мы гостю завсегда рады. А уж такому молодцу особливо, - и Устинья повела инженера к крыльцу, повиливая задом.
  Ткань платья облепила потные ягодицы женщины, даже врезалась в щель между ними. Роман Денисович смекнул, что по жаркой погоде хозяйка без трусов, и оттого сладкая истома пронизала низ живота. Мужское естество стало набухать, и ради приличия пришлось укротить возникший пыл.
  Устинья не заморачиваясь, быстренько умылась и собрала на стол немудреную снедь. По покрасневшим щекам и слегка трясущимся рукам стало ясно, что женщина уже завелась...
  Выпив по рюмке красного, "озабоченные сообщники" стали болтать на пустопорожние темы. Повторили еще по рюмашке... Роман Денисович придвинулся к Устинье и слегка охватил ту за полные плечи. Бабонька сомлела, стала мягкой и податливой. И тогда он поцеловал женщину во влажные, расслабленные уста. Та же приникла к нему всем телом... После взаимных поцелуев, Устинья с замутненным взором, расстегнула лиф платья. Вернее, резко рванула и выпустила наружу необъятные сиси, с ореолами сосков размером с чайное блюдце. Ширяев, как грудной младенец приник к левой груди, жадно теребя вымя губами.
  Женщина безвольно расставила ноги, задирая подол платья до самого пупка. И рука инженера погрузилась в липкую жидкость любовного сока...
  - Больше не могу... Хочу, хочу... - простонала Устинья, и, вывернувшись из объятий, увлекала Романа Денисовича в спальню. На ходу тот стянул с себя брюки и трусы, "Вальтер" грохнулся об пол.
  - Да и черт с ним... - машинально подумал Ширяев, и как разъяренный лев набросился на женщину.
  - Резинка, резинка... - взмолилась товарка, достав из под матраца фитюльку, протянула возбужденному инженеру.
  Уже потом, чуть не в мыле, негаданные любовники расслаблено возлежали на пуховиках, и ворковали как невинные голубки. Что связывало их тогда - наверное, только одна неуемная животная страсть. Ширяев тогда не думал ни о чем. С ним лежал женщина, желанная сегодня женщина. Которая еще не опустошила его, полного той первородной энергии и сил, готовых перевернуть весь мир наизнанку. Роман Денисович страстно вожделел к этой русской бабе, к оплывшему животу и распластавшимся по телу грудям, к слюнявому рту, к неприглядной похабности, но оттого - еще сильнее заводившей, распалявшей смиряемую прежде похоть.
  И Устинья стала ненасытной. Метнулась к шкафчику, достала пачку презервативов, на ходу разорвав упаковку, примостилась к паху кавалера.
  И опять соединились горячие тела, и опять затейница громко кричала:
  - Еще, еще... е** сильней, сильней... - бабенка вовсе не дура, видно шинкарка оказалась страстной и голодной на мужские ласки особой. Чисто по-человечески можно только пожалеть Устинью, понять ее одиночество и неутоленную потребность в обыкновенной бабьей радости.
  Подкрепившись, парочка как юные любовники еще раз возлегла на мягкое ложе торговки. Но уже любили друг друга не столь отчаянно, если сказать понятными словами, то на ум придет, только одна избитая фраза: "с чувством, с толком, с расстановкой..."
  Ушел Роман Денисович от Устиньи, когда окончательно стемнело, и на небе выступили яркие в ту пору звезды, - в одиннадцатом часу ночи.
  Перед ним не стояло выбора - стоит ли еще раз посмотреть, увидеть родную обитель или нет... Конечно, да! Он решил подойти к дому со стороны здания детского сада, размещенного в похожем бревенчатом двухэтажном особняке, таких же габаритов, что и дома итээровцев. Задворками пробрался на широкую Садовую улицу. Короткий конец которой выходил к Плодсроевским яблоневым садам, другой, дальний конец выводил в прилегающие с севера к Кречетовке луга и поля. Обыкновенно на этом прогоне пастухи собирали стада с окрестных улиц и гнали живность на сочные в летнюю пору пастбища. Прижимаясь к плетням частных домовладений, Ширяев незамеченным подошел к плотному дощатому ограждению детского сада. В один скачок перемахнул забор. Прокравшись к примыкавшей к зданию летней веранде (по военному времени детишки спали в закрытом помещении), инженер как кошка вскарабкался на крышу. А далее, уже дело техники - по пожарной лестнице проник на чердак здания. Стараясь не задеть стропила головой, на ощупь, подошел к слуховому окну, выходящему напротив его дома. Занял наблюдательную позицию и замер.
  Дом тяжелым черным массивом загораживал звездный небосклон. Вдруг в окошке первого этажа вздрогнул всполох свечи, желтый язычок света проследовал к другому оконцу и растворился во тьме. Наверное, некто в ночи не отважился включить электричество в поиске нужной вещи, возможно, даже мяукнувшей кошки, намереваясь взять мурлыку в постель. От такой мысли у Романа Денисовича потеплело на душе.
  Но что это? Вдоль черной панорамы дома замелькал еще один малюсенький огонечек. Ширяев сразу сообразил - это светлячок от раскуренной самокрутки или папиросины. Но вот светлячок раздвоился, огненные точки, с минуту побыв рядышком, разошлись в противоположные стороны. Тут, как говорится, и к бабушке не ходи, - у дома засада, а точнее выставлен наблюдательный пост. Задача караульных понятна - он, Роман Денисович.
  Выходит, дело сделано, можно и уходить от греха куда подальше. Но не таков Ширяев-Арнольд. Проделав цирковые экзерсисы с чердака опять на землю, обогнув дощатый забор садика, разведчик приблизился вплотную к дому и залег в зарослях кустов смородины, посаженной жильцами вдоль ограды. Лежал так минут с десять.
  Но вот патрульные сошлись опять вместе. Вдавившись в землю инженер, напряг свой слух.
  - Едрит твою мать... - начал первый боец. - Васька, мы что, так цельную ночь будем пасти неизвестно кого? Если по-честному... уже надоело околачиваться тут.
  - Какого... Петруха взъелся... Думаешь - в карауле веселей... возле цистерн с бензином стоять... Тут хотя бы не сгоришь заживо. Да и никакая б***ь не лезет с контрольным обходом. Хошь стой, хошь лежи...
  - Да, это так Васька. Только, вот не пойму, кого караулить заставили... Смотри темень какая, ничего в трех метрах не видать...
  "Здесь ты, парнишка, прав, - подумал Ширяев. - Если бы было надо, враз бы вас, как щенков передушил. Да только нельзя оставлять следов... Пусть думают себе, что Ширяев ушел, что уже далеко..."
  - Братуха, Петька, не болтай громко. А если враг затаился где... Вмиг нас из револьвера перещелкает... Помнишь, как сержант из транспортного отдела учил: "Бдительность, и еще раз бдительность..." - и на полном серьезе добавил. - Ты бы лучше рядовой Якимов прошерстил картофельные грядки. Может, контрик в борозду уже залег...
  - Кто залег, зачем? - протянул недоуменно (видимо по чину) младший боец.
  - Хер знает кто... Да ты иди, так для очистки совести.
  - Ну, даешь, товарищ ефрейтор... Нашел дурака...Коль надо, сам и ходи огороды проверяй. Я еще не п**данулся ноги ломать. Да и кому тут быть... Кому мы нужны Василий Батькович?
  - Ну, тогда как хошь... Только винтовку сними с предохранителя. Не ровен час, стрелять придется, - миролюбиво заключил Василий.
  - Не учи ученого. Смотри сам не обделайся, товарищ генерал, - засмеялся Петруха.
  - Ты, мудак, не умничай тут, - обиделся старший. - Смотри сам не обосрись, смельчак херов, - и добавил осуждающе, - спички забыл... сопляк...
  - Живите ребятушки, живите пока я добрый, - тихонечко прошептал Ширяев, и как ночная бабочка, неслышимо упорхнул за забор.
  
  Глава 11
  Воронов посмотрел в оконце. Тьма стояла непроглядная, черная наволочь заволокла небосклон, не просматривалось ни одной, даже завалящей звездочки.
  "Стоп! - сказал самому себе, - спешишь брат, а спешка известно, только где требуется..." - и, растворив дверь настежь, громко крикнул:
  - Бойцы, младшего лейтенанта... сюда срочно! Не дайте уехать... - и на немой вопрос Селезня ответил. - На обыске буду самолично, хочешь, вместе поедем. Да ты, старлей, наверное, не в курсе... Поясню кратко, подожди-ка минутку...
  Взял телефон и потребовал соединить с дежурным паровозного депо Кречетовка. В трубке защелкало, но связь оказалась надежной. Воронов представился, занизив новое звание, спросил, как применялся сегодня дежурный мотоцикл депо с часу до пяти вечера и кто, конкретно на "Ленинградце" ездил. Ответ Сергея порадовал. Он звонко хлопнул в ладоши.
  - Так и знал, Ширяев с четырнадцати тридцати до шестнадцати использовал деповской драндулет для собственных нужд.
  И Воронов в двух словах изложил начальнику городского отдела спектр собственных подозрений к инженеру по оборудованию депо. Петр Сергеевич проявил живую заинтересованность, но Сергей отчетливо видел, что по сути это деланный интерес. Старому ли чекисту Селезню не понимать, что ситуация никудышная. А как иначе, ибо у него под боком действовал вражеский агент, причем продолжительное время, и до сих пор не разоблачен. Ведомственные отговорки тут не помогут. Тэошник Свиридов еще пацан - с него взятки гладки, а вот с начальника горотдела спросят по полной программе.
  Но, как видно, Петр Сергеевич отличался крепкой выдержкой, в лице начальника горотдела не шевельнулся не один мускул, он только попросил разрешения майора присутствовать при проведении обыска. Получив согласие, Селезень подошел к окну и всмотрелся в ночную темень.
  Тем временем Воронов позвал еще остававшегося в предбаннике кадровика Первильева.
  - Иван Маркович, расскажи-ка поподробней о старшем инженере Романе Ширяеве, собственно, что за кадр такой...
  Кадровик пояснил, что к инженеру со стороны руководства депо и вышестоящих организаций претензий по работе не предъявлялось. Сотрудник Роман Денисович исполнительный и дисциплинированный. В порочащих деяниях, скажем, частой выпивке, а уж тем паче в супружеских изменах замечен не был. Отнюдь не шалопай, не бабник, не вертихвост, какой там... Человек серьезный и образцово положительный. Но смекнув, что попал не в желаемое русло, поправился, добавив: "По первому виду, разумеется, ведь в душу каждому работнику не влезешь..."
  - А физически, Ширяев крепкий мужик или как? - уточнил Воронов, имея практический резон.
  - Да уж, здоровенный как бык. Инженер на физкультурных мероприятиях молодым ребятам фору давал. Обличьем с виду не блещет, но жилистый и сильный, - и добавил неодобрительно, - собачий сын. Да и бегает, дай дороги, и гирю пудовую раз по двадцать подымает каждой рукой в отдельности. Спортсмен, не спортсмен, но физическая подготовка будь здоров.
  Да, - протянул Сергей, - что и требовалось доказать.
  Вернулся запыхавшийся младший лейтенант Свиридов и стал поспешно докладывать, но Воронов оборвал парня с полуслова:
  - Андрей, на обыск к Ширяеву поедем вместе. Надеюсь, предупредил Алтабаева, чтобы выставил охранение, а сам не лез в квартиру.
  - Само собой товарищ капи... - быстро поправился, - товарищ майор.
  - Так, - перебил Воронов, - старший лейтенант (обращаясь к Селезню) и ты Андрей, объявляете Ширяева в розыск. По всем каналам срочно объявляйте! Перекрывайте город и станцию, сообщайте в область, Грязи и Богоявленск. Приметы агента Андрей скажешь... подчеркните, что опасен... Самим не брать, по обнаружению сразу сообщать в отделение. Всем понятно...
  Минут пятнадцать оперативный пункт напоминал разворошенный улей, откуда вихрем вылетали гонцы к военным и милиции, откуда непрестанно звонили телефоны и жужжал перегревшийся аппарат ВЧ.
  Наконец, нужные службы оповестили, и уже ничто не сдерживало следопытский пыл чекистов.
  - Ну, тогда по коням! - скомандовал Воронов, и кивнул Селезню. - Старлей, в твоей машине поедем, разговор намечается...
  Домчали до третьей Кречетовке минут за десять, да и то водитель городской эмки придерживал газ, щадя ТОшную полуторку, громыхавшую по булыжнику большака, как таратайка. Ночь выдалась тихая, темень кромешная, немудрено, что по такому мраку даже не было слышно звуков отдаленной канонады, в другие ночи доносившихся со стороны Ельца. По приезде машины оставили в пустынном переулке, чтобы попусту не пугать спящий люд. Дом Ширяева стоял погруженный во тьму, ни одно окошко не теплилось.
  - Куда выходят окна инженера?
  - Со входа в дом, на север, - ответил вмиг оказавшийся рядом сержант Алтабаев.
  - Ну, иди, открывай дверь квартиры, - приказал Воронов, - только без шума. Можешь так...
  - А то... - усмехнулся хитрющий Алтабаев. - Мы не такому делу обученные...
  Однако пришлось разбудить соседей, как тут обойтись без понятых...
  Не церемонясь, в квартире включили верхний свет и приступили к тщательному поэтапному обыску. У Ширяевы жили в отдельной маленькой двухкомнатной квартире с собственной кухонькой. Как правило, в остальных домах этого типа предусмотрены коммунальные кухни на два хозяина. Начали, естественно, с прихожей и кухни. Осматривал сам Воронов. Остальные пока стояли статистами или помогали двигать мебель.
  Внимание Сергея привлекла посудная тумбочка, стоящая возле печи. Внутри лежали кастрюли, сковородки и крышки к ним. Одним словом обиходная кухонная утварь. Но уж слишком чистенькой выглядела, эта угловая тумбочка. Отойдя назад, Сергей пригляделся и различил мутные разводы на лаковых боковинах. Велел сдвинуть укладку в сторону. На полу скопился мусор, который ленивые хозяйки часто оставляют под несдвигаемой мебелью. Но что-то не так... Да это же размельченная печная зола... Взяли веник, подмели половицы - надежное место для подпольного тайника. Воронов приказал вскрыть там пол, куцые доски упорно не поддавались. Видно приколотили на совесть аршинными гвоздями, что уже крайне подозрительно. Наконец образовался проем с полметра в поперечнике. Алтабаев взялся высвечивать подпол аккумуляторным фонарем.
  -Нашел! - радостно вскрикнул боец. - Ну-ка дайте кочергу... нет, не достану... Найдите швабру, наконец.
  Через минуту на свет Божий выволокли тяжеленькую укладку в прорезиненной ткани. Срезав веревки, развернули обертку, - и ахнули. Перед ними предстал портативный радиоприемник, а может и рация, в рифленом металлическом коробе, по-видимому, от сложных электрических устройств. Да уж, улика так улика.
  - А вот и крючок для антенны... - проявил сметливость Селезень, отыскав за шторкой под потолком характерный изогнутый стержень. Алтабаев же, для приличия, еще пошуровал шваброй в подполье, и к удивлению остальных извлек из дальней глубины помятую пачку пистолетных патронов калибра семь-шестьдесят пять.
  Ну, что еще требуется доказать... - задал Воронов риторический вопрос. И сам себе ответил. - Улики неопровержимые, но поищем еще нечто до кучи, - и заглянул в поддувал печки. - Ребятушки, да здесь, похоже, сжигали недавно... Ну-ка Алтабаев посвети. Засунув руку поглубже, достал два обгорелых обрывка фотографий. Велел младшему лейтенанту собрать в конверт сожженные остатки для экспертизы.
  Дальше группа перешли в зал. Сергей подошел к застекленному шкафу и стал бегло просматривать книжное собрание Ширяева.
  - Сергей Александрович, а почему вы не листаете книжки, наверняка между страниц спрятаны любопытные записи, - спросил по-ученически младший лейтенант Андрей Свиридов.
  - Полагаю, Ширяев уничтожил закладки, да и не такой инженер дурак, чтобы читать по шпаргалкам. Меня же интересуют часто используемая агентом литература. Что определяется по изношенности переплетной крышки и загрязненности обрезов книжного блока. Это по-научному сказано, но, думаю, понятно, - ищу затертые книги.
  - Да зачем это нужно, товарищ майор?
  - Книга подходящий способ для кодировки разведпосланий. Да вот и нашел, родименькую... - и вытащил томик сочинений Достоевского.
  Смотри лейтенант, видишь это четырнадцатый том, а больше томов собраний Федора Михайловича здесь не видно. Сечешь! - Свиридов даже приоткрыл рот, внимая каждому слову майора. - Да, и для сведения на будущее... - продолжил Воронов, - смотри, издание дореволюционное, муаровый переплет как новенький, книга годами содержалась в аккуратных руках. Но корешок с золотым тиснением слегка надорван, значит, томик неоднократно вынимался из стопки книг, - соседние же в полном в порядке. По обрезам книжки видно, что "Достоевским" часто пользовались, смотри - характерный жировой налет на них. Уж не думаю, что Ширяев регулярно перечитывал вторую книгу Братьев Карамазовых, тоже, нашелся богоискатель... - усмехнулся Воронов.
  Увесистый томик также переадресовали экспертам, на предмет тщательного изучения. Остальные книги из домашней библиотеки Ширяева мало заинтересовали Воронова: русская и советская классика издания тридцатых годов, техническая литература по железнодорожному делу и вузовские учебники, советских же лет.
  Интерес Воронова к обыску ощутимо поостыл, но зато с завидным упорством стали работать Свиридов и Алтабаев. Селезень, чтобы не показаться уж вовсе бесполезным, тоже брезгливо перебирал вещички семьи Ширяева. А когда началась подробная опись, вышел на улицу вслед за Вороновым, перекурить... Небо уже начинало светлеть на востоке, зарождался новый день.
  Раскурив, вынутую из серебряного портсигара, папиросину Казбека (Воронов, сославшись на кислый вкус, отказался) Селезень спросил:
  - Сергей Александрович, вы гораздо моложе меня, а уже майор, дважды орденоносец, а у меня только медаль "Двадцать лет РККА", да знак "Заслуженный работник НКВД". Почетного чекиста так и не получил. А я ведь гражданскую прошел, как говорится, от звонка до звонка. Дважды ранило... В двадцать первом году командовал ротой ЧОНа, уже здесь, при подавлении Тамбовского восстания. Ох, и задали чоновцы тогда жару антоновским бандитам!
  Воронов по рассказам старых чекистов в подробностях знал об операции органов в Тамбовской губернии, когда использовали эсера Евдокима Муравьева. По наводке завербованного ЧК агента, удалось арестовать видных руководители повстанческой армии Антонова, но сам Александр Антонов ловко уходил от устроенных засад. Тогда пришлось задействовать воинские части Красной Армии и ЧОНа, под прямым руководством Тухачевского и Уборевича. В конце лета двадцать первого года с восстанием крестьян было покончено. Если честно признаться, - правда о тех события тщательно скрывается, да и красные командиры, убивавшие заложников и травившие селян газами, стараются не ворошить постыдное прошлое. Кстати Сергей знал, что генерал армии Георгий Жуков, тогда командир эскадрона, получил первый орден Красного Знамени в боях с бунтующими крестьянами. Потому Воронов и не стал развивать тему "героических" подвигов ЧОНовцев, а стал излагать Селезню план действий горотдела по блокированию передвижений Ширяева в пределах города и прилегающих районов.
  Излагал майор до предела четко, толково пояснял заданные старшим лейтенантом вопросы, но видел, понимал по потускневшим глазам Селезня, что бывалого вояку болезненно одолевают мысли иного свойства.
  Петр Сергеевич сознавал, что найденные серьезные улики очередной камень в огород начальника горотдела, или даже гвоздь в гроб... "Гроб", сказано фигурально выражаясь, - никто не станет сажать гэбэшника, да и не тридцать седьмой год на дворе. Зачтутся былые заслуги... и тихонечко отправят на фронт. Ладно бы приставят к особистам, а могут ведь назначить командиром в строевую воинскую часть. И тогда... теплый насиженный быт пойдет побоку, семье тоже придется нелегко, как говорится, рухнет чекистская карьера, и уже не будет шанса отмыться... Селезень не стал выспрашивать Воронова о возможных коллизиях в собственной судьбе, не ко времени это, да и не красит старого чекиста подобная суета, - выставлять в такой напряженный момент подлый шкурный интерес. Сдержал себя старший лейтенант Селезень, сказал только, что еще раз пойдет и посмотрит обнаруженные улики.
  Да и Воронов, уже внутренне готовый к неприятной беседе, облегченно вздохнул полной грудью и медленно пошел к стоявшей поодаль "Эмке". Усталый мозг Сергея уже отказывался анализировать текущие события. И он счел за благо, что беспричинно вдруг окунулся в далекое двадцатилетнее прошлое.
  
  С апреля двадцать третьего года Воронов работал техником на авиационном заводе (бывшем механическим "Дукса"), а уже в сентябре, естественно, по протекции старых приятелей отца, парня зачислили на трехмесячные курсы по подготовке следователей, разведчиков и комиссаров чрезвычайных комиссий. Распоряжение о зачислении подписал начальник Административно-организационного управления ВЧК Станислав Реденс. Эти курсы помещались в старинной усадьбе на Покровке двадцать семь. Гораздо позже стали понятны обстоятельства такого поворота судьбы... До того, с ним подолгу и на разнородные темы беседовали два соратника отца по партийной работе, часто заходившие к Вороновым на вечерний чаек. Как выяснилось потом, оба оказались руководящими сотрудниками на Лубянке.
  На чекистских курсах Сергея, имевшего за плечами гимназию, конечно, заметили и стали готовить по специальной программе для закордонных работников, числя уже на высших курсах ГПУ. Казалось странным, но молодому человеку свели к минимуму общение с другими курсантами, которые старше по возрасту, состояли в партии свыше четырех и имели стаж работы в органах не менее трех лет. Из этих ребят готовили чистых оперативников для внутренней работы в войсках и территориальных органах. А вскоре Воронова отселили из общежития в отдельную комнату в другом районе Москвы.
  Вскоре с ним ряд продолжительных бесед провел сам Артур Христианович Артузов в бытность помощником, а затем и начальником Особого отдела. Запомнились наставления, наезжавшего в Москву, Станислава Степановича Турло - начальника контрразведки пограничных войск Западного края (кстати, виленца и автора книг-руководств "Красная контрразведка" и "Шпионаж"). Крепко помогал в учебе Иван Залдат, подбиравший учебные пособия, в том числе книги генерала Владислава Клембовского и другие дореволюционные источники. А уж такие учебники по специальным дисциплинам, как: "Краткие сведения из агентурной разведки", "Канва агентурной разведки", "Техника контрразведывательной службы", "Очерки истории карательных органов" и "Азбука контрразведки" были вызубрены Вороновым наизусть. С автором "Азбуки" Константином Константиновичем Звонаревым, тогда военным атташе в Турции, Сергею довелось встретиться и пообщаться, задав вопросы по нераскрытым в книге моментам.
  По панской Польше с ним занимался поистине человек-легенда, имя которого - Кияровский (Стечкевич) Виктор Станиславович: поляк, виленец, на пятнадцать лет старше Сергея. Был кадровым сотрудником второго отдела генштаба Польской армии (небезызвестной "двуйки"). Резидент польской военной разведки в Петрограде. В 1920 году перешел на сторону Советской власти. При Особом отделе состоял сотрудником для специальных поручений (курировал агентуру ГПУ в Польше). Ему помогал заместитель Павел Андреевич Стырне - латыш по национальности.
  Конкретно по Литве, а точнее по Вильне, Воронова готовил тоже человек из легенды - заместитель начальника контрразведывательного отдела Роман Александрович Пилляр (барон Ромуальд Людвиг Пилляр фон Пильхау), кстати, двоюродный племянник Феликса Эдмундовича Дзержинского. Этот еврей, тоже виленец, поначалу возглавлял советскую агентуру в Литве, потом работал особоуполномоченным по Западному фронту, а до двадцать первого года состоял на нелегальной работе в Германии. Сергей благодарен советскому барону за то, что еще тот, помимо лучших учителей московских гимназий, ставил Сергею немецкий и польские языки. Помогал Пилляру - латыш Карл Карлович Сейсум-Миллер, и поляк Карл Францевич Роллер, занимавшиеся контршпионажем против прибалтийских буржуазных республик.
  К сожалению, эти удивительные люди оказались позже репрессированы и не дожили до Войны.
  Вот такая получилась подготовка у Сергея Александровича Воронова - парня на протяжении нескольких лет готовили для больших дел, возможно слишком больших...
  Но тут вмешалась смерть Дзержинского летом двадцать шестого года. Воронов двадцать второго июля был на похоронах основателя ЧК и наблюдал, как Сталин и Троцкий несли гроб Феликса Эдмундовича. В том почетном эскорте состояли Рыков, Каменев, Томский, Бухарин, а спереди шел "дедушка Калинин" в мятой косоворотке.
  Началась кадровая чехарда в кадрах ГПУ. С приходом на руководство Секретно-оперативного управления в июле двадцать седьмого года Генриха Ягоды, - Сергея срочно отправили с оперативным заданием в польскую тогда Вильну (Вильно - так город теперь назывался).
  С чего и как такое приключилось...
  Седьмого июня на железнодорожном вокзале в Варшаве смертельно ранен советский полпред в Польской республике Петр Лазаревич Войков. Через час он скончался. Полпреду еще не исполнилось тридцать девять лет. Террористический акт совершил белогвардейский последыш - Борис Коверда, девятнадцати лет, ученик гимназии Русского общества в Вильно. Уже пятнадцатого июня варшавский суд приговорил убийцу посланника к пятнадцати годам каторги. На судебном процессе экзальтированный гимназист во всеуслышание заявил: "Я отомстил за Россию, за миллионы людей!" Прокурор же чрезвычайного суда справедливо заметил: "Коверда убивает за Россию, от имени России. Право выступать от имени народа он присвоил себе сам. Никто его не уполномочивал ни на это сведение счетов, ни к борьбе от имени России, ни к мести за нее". Как позже узнал Воронов, Коверду через десять лет заключения амнистировали и выпустили на свободу.
  По сути, Вильно не слишком многолюден. Но в тесных городских кварталах и живописных окрестностях собралась многотысячная публика из разномастных рядов белой эмиграции. Тут поселились и представители российской профессуры, и журналисты либеральных и консервативных изданий, священники и оголтелые безбожники, коммерсанты и пролетарии как умственного, так и физического труда. А уж военного сословия было немеряно... По городу фланировали офицеры элитных царских полков, а у харчевен просили на опохмел низовые члены казачьего круга. Естественно, набилось в город несчетное число шелупони из уличных торгашей и откровенно уголовных элементов. Отдать должное польским властям - те основательно почистили это пестрое сообщество, заставили почтительно относиться к коренным жителям и уважать местную власть. Несговорчивые уехали дальше, слишком агрессивно настроенных пересажали, а согласившиеся на ассимиляцию, устоялись и приняли новые правила игры. Но, однако, большинство оставшихся беженцев связывала непримиримая злоба к Советской России, к новой власти страны. Кроме того, в городе вольготно чувствовали себя политические и военные разведки смежных государств, направленные против СССР. И вот этот конгломерат из идейных профессоров, вожаков бандитских шаек и цивильных господ с мягким акцентом варился в одном антисоветском бульоне, тесно взаимодействуя, вынашивал далекоидущие ненавистнические планы. Грубо говоря, в Вильно, - те, кто носил шляпу или фуражку с высокой тульей, знали друг друга и пересекались по нескольку раз на день. И бог ведает, в чем способны сторговаться эти персоны в пивной под сенью халуп еврейского квартала или в шикарном ресторане на Мицкевича.
  Как показывала советская агентура, убийца Войкова оказался крепко завязан на виленские белогвардейские кружки и белорусские националистические братства. Разумеется, что здесь не обошлось без старших братьев из западных разведок.
  В этом слоеном пироге предстояло разобраться (судя по нынешним меркам - младшему лейтенанту госбезопасности) Сергею Александровичу Воронову и, в меру сил покарать врага.
  Понимая, что излишне деятельный иностранец непременно подпадет под пристальное наблюдение охранки, решили насколько удастся изменить внешность чекиста. Воронов отрастил усы и интеллигентскую эспаньолку, отпустил волосы до плеч, из шатена превратился в темного брюнета, даже южного типа - а-ля Николай Гаврилович Чернышевский.
  Приехал Сергей в Вильно с варшавским экспрессом. Дорога составляла четыреста верст, он благополучно проспал десять часов пути и вышел на взгорку вокзальной площади в бодром расположении духа. Чекист основательно изучил город по планам и описаниям, потому не составило труда разобраться в местной топонимике.
  С Вокзальной Воронов вышел на Понарскую (бывшая Полтавская), потом перешел на Йозефа Пилсудского (бывший Александровский бульвар) и через три квартал свернул налево на Новгородскую, которая и при поляках не изменила названия. Недалеко от переулка, в кирпичном двухэтажном доме, для него через агента сняли уютную комнату.
  Хозяйкой же просторной квартиры оказалась молодящаяся, пахнущая дорогими духами пани Эльжбета (по-русски Елизавета) Левандовска. Полячка была вдовой видного чиновника, в старое время исправно служившего российским властям. Эта женщина оказалась любезной и гостеприимной, за небольшие деньги предоставила Сергею (тогда - эмигранту Юрию Свияжскому) полный пансион. Элегантно одетая, изящно выглядевшая, несмотря на возраст, - Эльжбета являла образец благородных и гордых польских дам, о которых Сергей много наслышан и внутренне побаивался. Но неловкая робость отступила, не оставив следа, стоило пани Эльжбете заговорить с ним. Мягкий польский акцент придавал словам дамы изысканный шарм, а материнские нотки в тоне голоса растопили закоснелое сердце молодого человека. Постояльца препоручили расторопной служанке Молгожате (Гося, так звали в быту), и вскоре "пан Юрек" устроился наилучшим образом.
  
  Итак, Воронов-Свияжский превратился в виленца, два дня беззаботно бродил по Старому городу, пытаясь проникнуться окружавшим средневеково-барочным духом. Сергей дышал внезапно явленной свободой, которая ни к чему не обязывала, совершенно не требуя выстраивать занудных линий поведения. Он стал в те дни вольным человеком. Намеренно заглянул в Доминиканский костел Святого Духа, так как слышал о его неземном интерьере. Случайно оказался в соседнем - францисканском монастыре, осмотрел с любопытством обветшалый собор и прилегающие готические строения. Посетил старейший в городе костел Святого Николая, что спрятался в укромном местечке, упреждая праздных зевак. Там же в крохотном скверике остановился в раздумье перед статуей Святого Христофора (небесном покровителе города) с ребенком Иисусом на плече. Пошастал по увитым плющом старинным университетским дворикам, потом прошел к сказочной Святой Анне и охранявшему малютку громадному Бернардинскому собору. Не будучи воцерковленным человеком, удосужился войти в просторный православный Пречистенский храм и поставить свечи за успех начатого дела и о здравии близких. Так, на всякий случай поставил, а вдруг...
  Ну, а как не подойти к Острой браме - "Воротам Зари" ("Ausros Vartai" по-литовски), где в надвратной часовне помещена священная для католиков и православных икона "Остробрамской Божией Матери". Еще на подходах к башенной арке Воронов поразился обилию паломников, на коленях, ползущих к святому образу. В аркадах костела "Святой Терезы", примыкающих к воротам, гнездятся десятки нищих и увечных людей, настойчиво просящих подаяние "Христа ради". Сергей невольно погрузился в ожившее дикое средневековье. Он не мог себе представить, насколько поляки фанатичны в собственной вере, поистине поразительны сцены человеческого уничижения в просвещенном европейском городе. Воронов осторожно обходил неистово крестящихся пилигримов и, поддавшись общему порыву, обнажил голову, проходя под обшарпанными сводами крепостной башни "Аушрос".
  Худо-бедно ознакомясь с городом, Сергей, напустив степенный вид, решил наведаться в русскую гимназию, где учился и не закончил курса Борис Коверда. У него имелось удостоверение журналиста изданий комитета Русского общества в Кракове и Праге, что и разрешало напрямую побеседовать с директором гимназии Леонидом Леонидовичем Белевским. Этот человек имел недюжинные способности: педагог, публицист, общественный деятель. Энергичный член Виленского русского общества, он выступал с докладами на религиозно-философские темы, руководил литературно-артистической секцией общества, даже одно время исполнял обязанности директора Виленской духовной семинарии.
  Само собой разумеется, поначалу разговор зашел на животрепещущие темы для гимназии, испытывающей серьезные проблемы с финансированием. Дефицит за двадцать шестой - двадцать седьмой учебный год составил свыше двадцати тысяч злотых. Минимальный бюджет школы на новый период составлял те же двадцать тысяч, из них двенадцать тысяч - плата за учебу, если будет платить каждый ученик. Помощь от Русского политического комитета (РПК) и пособие Русского общества принесут максимум пять тысяч злотых. Опять возникал дефицит денежных средств. Регулярно задерживаются выплаты преподавателям, к тому же из-за бедности половине учащихся платежи за гимназию приходилось отменять.
  Это было первое серьезное задание Воронова, потому даже мельчайшие детали навсегда отложились в памяти.
  Посочувствовав директору, псевдо-журналист плавно перевел разговор на волновавшее умы виленцев громкое дело бывшего гимназиста Коверды. Сергей сразу же сумел сориентироваться и занял позицию, царящую в умах русской эмиграции - поступок Коверды благородный и героический.
  Леонид Белевский придерживался того же мнения. Со слов директора - Борис Коверда проучился в гимназии только год, намеренно ушел из белорусской школы, из-за просоветских взглядов большинства учеников. Жил юноша в тяжелых материальных условиях, парню приходилось подрабатывать, потому и часто пропускал занятия. После Рождества Борис не стал посещать уроки, встал вопрос об отчислении из гимназии. Дословно Леонид Леонидович сказал: "Исключение Коверды было для меня тяжелой обязанностью. У юноши стояли слезы на глазах, когда тот говорил, что хочет окончить гимназию, но нечем платить. Борис был тихим, спокойным, послушным, сосредоточенным и замкнутым... - чуточку подумав, Белецкий добавил, как бы в собственное оправдание. - Как директор гимназии скажу, что Коверда оставил о себе самые теплые воспоминания".
  Сергей уже для себя высветил личину юного террориста, чрезмерно озлобленного на советскую власть и ставшего непримиримым врагом новой России.
  Пришлось побеседовать с духовником и законоучителем гимназии священником Дзичковским, который также лестно отзывался о бывшем воспитаннике: "Борис - христианин не только на словах. Мальчик относился к закону Божию с исключительным вниманием. Посещал церковь. Я видел, что Коверда в семье получил религиозное воспитание и этим отличался от остальных учеников..."
  Повидался Сергей даже с двумя приятелями террориста - Агафоновым и Красовским. Друзья отметили, что их товарищ по жизни ненавидел большевиков и открыто выступал против них. Когда в городе шел советский кинофильм "Волжский бурлак", Борис призывал сорвать демонстрацию фильма. А так... парень слишком замкнут и скрытен. Но было ясно, что Коверду мучила некая тайна, о которой никому не рассказывал. Таково было мнение товарищей убийцы.
  Попутно удалось узнать, где все-таки подрабатывал юный террорист. Выяснилось, что молодчик трудился корректором и экспедитором в белорусском еженедельнике "Белорускае Слова". Издатель журнала Арсений Павлюкевич рассказал с некоторой опаской, зная вердикт Варшавского суда, что молодой сотрудник проявлял трудолюбие, помогал делать сложные переводы, интересовался вопросами религии и даже вступал в переписку с сектантами-методистами, защищая Православие. Одним словом, полезный работник, но скрытный и малообщительный.
  Но одно забыли отметить добросердечный директор, духовник, приятели и сдержанный работодатель, что Бориса Коверду отчислили из гимназии двадцать первого мая, и уже двадцать второго парень отбыл в Варшаву. Кстати, Сергей, как бы невзначай, побывал и на квартире, якобы нищего мальчика. Сопоставив полученные факты, Воронов пришел к выводу, что мотивы исключения, имели чисто оперативно-политический окрас и никак не финансовый. Коверду специально готовили, выучивали для специального задания, а не
  попросту науськивали неразумное дитятя на безобидный протест.
  За ним стояли влиятельные силы. Воронову не составило труда навести справки об Арсении Васильевиче Павлюкевиче. Сын попа, окончил медицинский факультет Московского университета. В двадцатом году, будучи в Слуцке, присоединился к белорусскому националистическому движению, входил в число организаторов тамошнего восстания. Потом скитался по Европе, оказавшись в Вильне, некоторое время возглавлял там Белорусскую временную раду. Как выяснилось, кланялся и нашим и вашим. Тесно контактировал с нелегалами из "Зеленого дуба", в то же время работал врачом в польском госпитале. Открытая поповичем националистическая газетенка "Беларускае Слова", придерживалась как ни странно полонофильской ориентации. Но самым забавным стало открытие Воронова, что Павлюкевич числился двойным агентом: завербован и ГПУ, и польской "дефензивой". Как говорится,тот еще фрукт...
  Вот этот хлюст, будучи работодателем Бориса Коверды, явился и идейным вдохновителем юнца. О том Сергею в доверительных беседах, за кружкой пива сообщили сотрудники газетенки Павлюкевича, платившего писакам за труды чистые гроши. Газетчикам часто доводилось быть свидетелями громкоголосых дискуссий Бориса с шефом. Они же рассказали Воронову о некоем есауле Михаиле Яковлеве, командире хваленого "Волчанского отряда", действующего на польском фронте. Яковлев, бывший погромщик и ярый юдофоб, издавал в Вильне русскую еженедельную газету "Новая Россия". Борис Коверда стал сотрудничать и у него.
  Круг стал сужаться. Воронову удалось выяснить, через ушлых половых престижного еврейского ресторана, что тема покушения на Войкова поднималась в застольных беседах Коверды с Павлюкевичем и Яковлевым слишком часто. И, в конце концов, весной двадцать седьмого года у них вызрело решение совершить террористический акт. Воронову стало известно (посредством темных личностей), что Павлюкевич согласился предоставить необходимые средства и паспорта, а Яковлев содействует в организации технических вопросов. Вскоре есаул предоставил Коверде "Маузер" и "Браунинг" (кстати, последний не фигурировал в протоколах обысков и допросов). Только малограмотный профан не способен понять, что два пистолета - это уже иной уровень подготовки теракта. Осечки быть не должно. Павлюкевич организовал фиктивное исключение из гимназии и саму поездку в Варшаву, через знакомых людей.
  Но главное, а в том не приходилось сомневаться, - за этой белогвардейской авантюрой стояли другие люди, определенно влиятельные персоны. Которых тоже следовало вычислить...
  Воронову пришлось стать свойским человеком в столовой и библиотеке на Мицкевича двадцать три. Там ему удалось завязать ряд полезных знакомств и добиться протекции для посещения кабинетов на Зыгмунтовской, где тогда размещалось Виленское Русское Общество. Таким же макаром Сергей проник и в Духов Монастырь, прикинувшись почитателем мощей виленских мучеников Антония, Иоанна и Евстафия, журналист получил доступ в келейный корпус, где собирались на посиделки члены Русского Политического комитета.
  Больше месяца месяц Воронов подбирался к святая святых Виленского РПК. Чекисту удалось выяснить, что тихий бухгалтер организации нипочем не расстается с пухлым портфелем, в котором хранил финансовую документацию организации. Сергей решил идти ва-банк. И однажды, в темном переулке подкараулил нерасторопного бухгалтера, огрел дядечку по голове запасенным булыжником, забрал увесистый саквояж и... сделал ноги...
  Каково же было изумление Сергея, когда обнаружил, что помимо официальной финансовой отчетности, в портфеле находились списки членов комитета и высокопоставленных сторонников, с адресами и даже телефонами. Тут же лежали бланки организации, ведомость уплаты членских взносов, куча сальдовок и платежных квитанций. На следующий день "бесценный" портфель оказался в надежных руках и немедля переправлен в Россию. Таким образом, сеть контрреволюционной белой эмиграции в Вильно, да и в Литве оказалась в руках ГПУ.
  Воронов взял на себя смелость остаться в Вильно и некоторое время продолжить контактировать с новыми знакомыми из Русского Общества и Политического комитета. Он считал разумным, не засвечивать себя фактом внезапного отъезда. Пусть слишком деятельные беляки думают, что парень а-ля Чернышевский не при делах, в произошедшем с ними конфузе. Да и насколько Сергею удалось выяснить, как таковой, профессиональной службы контрразведки в Русском политическом комитете не имелось. Так... занимались самодеятельностью некие рьяные любители. И второе, Сергей не думал, что белогвардейцы обратятся за помощью к полякам, ибо те потребовали бы раскрыть потаенные карты "комитета". А половина комитетчиков слыла отъявленными монархистами и желала восстановления Российской империи в прежних границах. Образно говоря, нашла бы коса на камень...
  Но вот, Воронову на явке сообщили, что из "центра" прибыли два "ликвидатора". Теперь начнется жуткая буча, самых одиозных контриков начнут выбивать, и в рядах беляков, естественно, активизируют поиски вероятных врагов. А уж пришлый журналист, как пить дать, окажется в числе подозреваемых. Сообщив кому надо из эмигрантов, об окончании редакционного задания и отзыве обратно в Прагу, Юрий Свияжский приобрел билет на Варшавский экспресс. Намеренно показал поездной бланк паре "собутыльников", а сам, потолкавшись на вокзале, уехал по другой ветке в Ригу.
  Уже позже Сергей узнал, что чекисты в отместку, решили поиздеваться над редактором "Беларускае Слова". Передали на Арсения Павлюкевича (якобы агента ГПУ) компромат в польскую охранку. А еще неизвестно, что лучше - быть пристреленным, как собака, или подвергаться пыткам в подвалах "двуйки". В итоге, в двадцать восьмом году, поляки осудили Павлюкевича к двенадцати годам каторги.
  Есаул и погромщик Михаил Яковлев, почуяв, что запахло жареным, надолго залег на дно, до смерти испугался и "дефензивы", и ребят из Москвы....
  Не подумайте, что Воронов все три месяца пребывания в Вильно, только и занимался конспиративной работой и розыском, окопавшихся в городе белогвардейцев. Отнюдь нет. Конечно, задание - заданием, и тут уж никуда не деться. Но Сергей нормальный человек, со присущими половозрелому "Homo Sapiens" слабостями и инстинктами. Несмотря на искусственно состаренную внешность, молодая кровь в парне играла и бурлила. Но чекист понимал, что знакомство с девушкой или молодой женщиной, чревато, как принято говорить, частыми "выходами в свет". Известно, что для женщин важны совместные прилюдные прогулки, посещение летних кафе и сеансов кинематографа, а то, и праздничный выезд на спектакль в местный театр. Подобного роскошества Сергей не мог себе позволить.
  И тут судьба смилостивилась над ним. Но можно ли это назвать благом... Сказать, кому другому, - так воспримут наверняка в дурном свете. Воронов и сам не представлял, да что там, не мог даже поверить, что его пассией станет квартирная хозяйка, пани Левандовска. Женщина, прямо сказать, привлекательная и даже интригующе броская. Эльжбете (Елизавете по-русски) было около пятидесяти, но выглядела гораздо моложе (лет на тридцать пять), потому что чуть ли не половину дня умащивала физиономию французскими кремами, делала косметические массажи и чуть ли не умывалась розовой водой. По утрам, в воздушном пеньюаре до пят, высокая, стройная, с выпирающим бюстом и узкими бедрами - Элиза (так называла себя), шествовала по анфиладе жилых комнат. И только заметив (случайно ли...) пробудившегося Сергея, пани, вспыхнув, как непорочная девица, набрасывала на себя китайский халат. Вскоре это превратилось в своеобразную игру между ними. Женщина нарочно дразнила Сергея-Юрека, а тот намеренно притворялся олухом царя небесного. Но развязка не заставила себя ждать...
  Однажды вечером, уже лежа в постели, молодой человек листал томик русской поэзии из немудреной библиотеки чиновника. Вдруг, дверь тихонечко отворилась, и в комнату впорхнула сама Елизавета, в душистом пеньюаре, с распушенными до плеч белокурыми волосами.
  - Ешчо не спишь млодзенец... - игриво спросила хозяйка.
  Сергей тупо уставился на женщину, не зная, что сказать в ответ. А та с мягким акцентом, продолжила:
  - Ни как на засну... На душе тревожно, гнетет непонятный страх... Сердце того и гляди вырвется из груди, - она приблизилась к нему вплотную. - Юроцка дай руку, посмотри, как трепещет... - сделала маленькую паузу, - сердушко...
  Сергей недоуменно сдвинулся к стенке. А пани Эльжбета уже протянула к нему руки с лакированными ногтями.
  - Ну, не пугайся... - и полячку понесло: - улюбены, укоханы, упрагнены муй, зачем боишься беднон вдовен... - женщину всю трясло. - Естем страшна, бжидка?.. Скажи откровенно Юроцка... - на ее глазах выступили слезы, - скарб муй, я не естем старая кляч...
  - Нет пани Элиза, вы женщина привлекательная, и... - подбирая нужные слова, Сергей выговорил, - и еще, вполне себе молодая, - и тут же поправился энергично. - Ты красавица, Эля!
  - Так, в чем же дело? - недоуменно воскликнула Эльджбета. - Ты не хочешь меня, муй менжчизна... - У него возник ком в горле, а полячка вовсю распалилась: - Посмотри на сисечки, мое цыцушки жаждут ласки... - и женщина выпустила наружу груди с набухшими, большими как желуди сосками.
  Воронов толком и не понял, как пышные "перси" хозяйки уткнулись к нему в лицо, обволакивая французским ароматом, душа рыхлым, пряным тестом.
  Эта женщина неудержима в пылкой страсти, и чрезмерное возбуждение матроны передалось молодому телу чекиста. Они неистовствовали всю ночь, до самого утра.
  И это непонятная любовь продолжилась и на следующую ночь, и длилась до самого конца командировки Сергея.
  Пани Эльжбета слыла искусной любовницей, полячка испробовала на Сергее полный арсенал похотливых изощренных штучек. Пожалуй, такой школы любовной науки молодой человек больше бы нигде не получил, даже при искреннем желании. По сути, на "ристалищах" с Элюней мужчина выкладывался так, что уже, и помыслить не мог, о случайной левой интрижке, связи с другой женщиной.
  Трудно было постичь безудержные, страстные порывы степенной вдовы. У нее имелась замужняя дочь, после революции семья которой обосновалась во Львове. Изредка дочка присылала матери посылки с тамошними марципанами. А так... виделись крайне редко, не больше раза в год, как правило, на Рождество.
  От служанки Молгожаты, конечно, не укрылся бурный роман хозяйки, но та не осуждала госпожу. Однажды Малгося откровенно сказала Воронову:
  - Пан Юрек, вы подлинный волшебник. Пани Эльжбета, благодаря вам, обрела женское счастье. Эльжуня расцвела словно майская роза, я еще не видела пани такой оживленной и радостной, - и потом попросила. - Не обижайте ее, пан Юрек, пани ведь так мало надо...
  Сергей и сам понимал, что Эльжбета Левандовска оказалась, возможно, в финальной части уготованной чувственной жизни, потому и пытается взять от любви по полной: и годами недополученное, и в будущем уже недоступное. Здесь не пахло никаким развратом, просто женское одиночество встретилось с юношеской пылкостью. А Воронову и нужна опытная женщина, способная "наставить" его как мужчину, наделив искусством любви, а для разведчика это не пустой звук...
  Да не только постельную науку прошел чекист с пани Эльжбетой. За три месяца полячка сумела вернуть "журналисту", якобы утраченный в мытарствах эмиграции, дворянский лоск. Молодой человек стал свободно себя чувствовать за сложно сервированным столом. Элиза научила Воронова разбираться в дорогих винах, пани не жалела денег, да и он не скупился. Изредка дефилируя с Эльжбетой по вечернему Вильно, Сергей воспринял принятую в высшем обществе культуру поведения с благородной дамой. Одним словом, он "прошел университеты" (увы, краткосрочно) светской жизни, когда человек становится в корне иным, на голову выше окружающей толпы простолюдинов.
  Поистине, расставание любовников было душещипательным. Пани Эльжбета рыдала в голос, будто получила на него похоронку. Пожалуй, женщина на самом деле полюбила заезжего журналиста. Если быть честным, то и ему было жаль бедную вдовушку, доверившую себя, распахнувшего для него собственную душу. Странно, но за три месяца Эля и Юрек стали близкими людьми. Да и расстались они так, как расстаются только супруги, прожившие бок о бок долгую жизнь. Прощаясь, Эльжуся перекрестила Сергея и дала образок "Матери Божией Остробрамской", чекист взял иконку, и хранит по сей день в потайном кармашке портмоне.
  Вот и теперь перед ним, будто в яви, возник образ пани Эльжбеты, давней любовницы Элизы. В длинном приталенном светлом платье с отложным воротничком и рукавом фонариком, Эля смотрелась молодой, желаемой женщиной, - созданием, предназначенным только для любви. Большие серые глаза Элизы, слегка подведенные, смотрели на него с искренней грустью, еще мгновение и лучезарный блеск, замутится чистой слезой расставания...
  Нет, это было выше человеческих сил... Прошло пятнадцать лет, а женщина, годящаяся в матери, живет в памяти и навсегда останется там, останется незапятнанной страницей ушедшей жизни.
  Спустя три года, оказавшись в Вильно, Воронов вопреки здравому смыслу, много раз наведывался на Новгородскую, к дому Эльжбеты. Сергей тогда поселился на Погулянке, в конце улицы Буффатова гора. Прогуливаясь по городу, пройдя мимо театра "Редута", миновав здание железнодорожного ведомства, по Словацкого свернув направо, будто кого поджидая, он с напряжением всматривался в окна двухэтажного особнячка. Что Воронов хотел тогда? Видимо, страждал увидеть пани Эльжбету, так... увидеть издалека... Да и Елизавета бы не узнала Юрека, в совершенно ином обличье. Но потом чекисту сказали, что с год назад пани Левандовска, продав шикарную квартиру, уехала к дочери во Львов. Так, видимо, и суждено случиться... Так было правильно.
  
  Воронов стоял возле легковушки горотдела, куря папиросы, одну за другой. Подошел Селезень и, молча, остановился рядом, лицо в бликах огонька табачных затяжек было непроницаемым. Майор же, пересилив душевную меланхолию, задумчиво произнес:
  - Ну, Петр Сергеевич, надеюсь теперь Ширяеву никуда не деться... - и деланно прихлопнул ладонями. - Уж убегать по железной дороге агенту вряд ли придется...
  - Да, думаю, и за границу области гад на автотранспорте не проскочит, к утру пропускные посты на дорогах будут знать приметы шпиона. - Селезень наморщил лоб. - Разве только пехом попрется, по проселкам... - и вздохнул. - Да уж с такого матерого волка станется...
  - Вот что Петр Сергеевич, езжай-ка в город и постарайся до конца задействовать городскую и районную милиции. Беглец ведь запросто затаится в людном окрестном селе или забытой богом деревушке. - Воронов подумал и поправил сказанное. - Хотя навряд, чужака там на раз заметят... Давай тогда и лесные кордоны оповести. Ведь наших диверсантов чуть ли не в лесу повязали...
  - Слушаюсь товарищ майор, поеду... - с грустцой произнес гэбэшник.
  - Петро не серчай, что выпивка сорвалась... - Воронов помнил о припасенном старлеем коньяке, но глушить спиртное теперь себе дороже... - Как дело сделаем,
  в обязательном порядке выпьем, обмоем и не только ромбик... - посмотрев в глаза старшего лейтенанта, добавил с ноткой оптимизма. - Надо серьезно поговорить Петр Сергеевич. Понимаю, в какое дерьмо ты вляпался, но не отчаивайся. "Бог не фраер - правду видит", не дрейфь, помогу, чем могу... Главное, немца не упустить, тогда много чего спишут...
  - Деловой ты мужик, Сергей Александрович... Вижу - и Андрюшку Свиридова не арестовал... Не подведу товарищ майор, костьми лягу, отдел на уши поставлю...
  Простившись с Селезнем, Сергей поднялся в квартиру Ширяева, ярко светившую окнами. Обыск заканчивался, никто и не смел даже предположить столь ошеломительный результат, - неопровержимо доказано, что Ширяев вражеский шпион.
  Квартира инженера походила на разворошенное птичье гнездо, порядок там никто наводить не станет, входную дверь опечатают, и, до лучших времен. После появления жены Ширяева Татьяны, при условии, что женщина не получит срок, вопрос о возвращении жилплощади решает уже суд...
  По дороге обратно Воронов заехал в поблизости расположенный госпиталь (бывшая средняя школа). По телефону майор связался со следователем Акимовым и приказал тому срочно опросить главного инженера и дежурного по депо - о перемещениях Ширяева за истекшие сутки. Сам же, испытывая сонные позывы, не отказал дежурному врачу, в предложенном стакане горячего крепкого чая.
  Разговорились, - дежурный врач, кстати, военный хирург, посетовал на нехватку даже простейших препаратов. Да и банк крови опустел, приходится искать добровольцев с военных эшелонов и среди местных жителей, предлагая за донорство только сытный обед и недельные талоны на хлеб.
  Вскоре позвонил Акимов. Следователь доложил, что Ширяев пробыл на вечерней планерке до семнадцати тридцати, а затем ушел домой. Утром, как сообщил главный инженер, - Ширяев повторно проверял деповские очистные сооружения, где вчера устраняли засор, там попал под сильный ливень, промок до нитки и вынужден пойти обсыхать в пескосушилке. Потом главный инженер Акишин признался, что пожалел незадачливого инженера и отпустил домой, привести себя в порядок.
  Дежурный по депо, как выяснилось, - не интересовался маршрутами Ширяева, подтвердил только время, когда тот вчера брал деповский мотоцикл. Но внес одну занятную коррективу: инженер по оборудованию пользовался "Ленинградцем" накануне поздно вечером, - якобы приспичило проверить ПТО на южной горке. Главный инженер подтвердил, что Ширяеву поручили изучить энергосбережение депо, казалось бы, вопросов больше нет. Но Воронов знал, что в том районе жил покойный боец Пахряев, уж не к нему ли мотался ночью немецкий агент. Впрочем, днем следак проведет сверку времени и тогда картина станет ясной.
  Теперь же следовало определить, где конкретно скрывался Ширяев после вечерней планерки. Но время оказалось "не летным", шел третий час утра, люди спят...
  И тут Воронову пришла в голову абсурдная идея, а что если порыскать на водосточном узле депо. Зачем все-таки столь расчетливый немецкий разведчик повторно наведался на малозначимый объект, любопытно, что инженер там забыл, а может и прятал...
  Через полчаса прибыли на месте. Уже еле затеплился рассвет, но утренняя роса еще не выступила, потому прошли к будочке "очистных" посуху. По сливной канавке, весело булькая, журчал ручеек мутной водицы, убегая в обложенную дерном траншею, прорытую к поросшему осокой обмелевшему пруду. Ничто не мешало шустрому истечению промстоков депо. В нескольких метрах от архаичных грязеотстойников, явственно выделялись кучи мазутной грязи, покрытые заветренной коркой.
  Согнув головы, Воронов и Свиридов, с зажженным фонариком, спустились по скользким порожкам внутрь низенького закутка, предназначенного стать насосной станцией. Бегло осмотрелись. Младший лейтенант уже намылился на выход, но опытный Воронов придержал парня за руку.
  - Не спеши Андрей... Давай осмотрим стены и кровлю этой конуры. Чуйка подсказывает, что здесь оборудован тайник. Наш мудреный инженер любитель устраивать потаенные схроны. Да только посмотри... - и Сергей сел на корточки под потолочной балкой. - Видишь, кирпичная кладка, хотя и старая, но в принципе чистая, а вот эти камешки замазаны свежей землицей. Не странно ли? Дай-ка штатный финорез...
  Свиридов протянул армейский нож. Воронов поковырял грубо заделанные швы и вдруг, ловко поддев, отвалил на землю красный кирпич. За ним зияло пустое пространство.
  - Мамлей, давай лучше свети! - парень поспешно спохватился.
  В тускло рыжем свете фонарика, Воронов извлек из образовавшейся ниши плотный скрученный сверток из обрезиненной ткани.
  - Ну, вот, кажется, повезло... - и майор скомандовал. - Пошли отсюда на свет божий. На, пока подержи, - протянул скрутку Свиридову, - дай руки вымою...
  Когда разрезали черную сапожную дратву и развернули слои слежалой липкой ткани, изумлению младшего лейтенанта не было предела, да и Воронов тихонечко присвистнул. Внутри свертка хранилась плотная кипа технической документации. Сергею достало беглого взгляда, чтобы понять смысл и предназначения бумаг.
  - Вот и утренний улов! Скажу - дюже гарный... "Finita la commedia..." - Воронов взялся обчищать сапоги о густую приболотную зелень, и громко крикнул водителю. - Подгоняй ближе, едем в оперативный пункт!
  Уже в машине, посетовав, что сутки на ногах, а новый день обещает быть крайне насыщенным, Сергей решил хоть часок поспать.
  - Короче так, Андрей... вздремнем-ка чуточку, приведем себя в человеческий вид, видать, придется побегать сегодня, как гончие... А как приедем в отдел, затребуем начальника депо и главного инженера, нечего "барам" нежиться в теплых постельках, - и беззлобно усмехнулся.
  Поручив, застигнутому в дреме, дневальному, вызвать к четырем ноль-ноль деповских руководителей, зайдя в кабинет Свиридова, не раздумывая, чекисты завалились на боковую. Воронов, поджав колени, улегся на осклизлом кожаном диванчике, а младший лейтенант примостился на поставленных в ряд стульях.
  Через час с небольшим сладкий сон командиров нарушил, вкрадчивый стук сержанта Алтабаева. Настенные часы показывали пять минут пятого. Расторопный боец доложил, что паровозники (начальник и главный инженер) доставлены в оперативный пункт. И, как бы делая одолжение, предупредил Сергея об амбициозном поведении орденоносца-начальника. Этого норовистого мужика подняли среди ночи, и тот грозится нажаловаться на бесцеремонность сотрудников транспортного отдела. "Пообещал нам страшные кары...", - заключил с иронией Тэошник.
  Воронов и Свиридов быстренько привели кабинет и себя в порядок, точнее оправили гимнастерки и грубо помассировали щетинистые физиономии.
  - Заводи гостей... - как можно громче произнес Сергей. - Андрей, садись на место и пока помолчи...
  Сергей заложил руки за спину и отошел вглубь комнаты, намеренно избегая лучей восходящего солнца.
  Начальник депо, лысый дядек, при полном параде - в белом отглаженном кителе, с сияющим позолотой и эмалью орденом Трудового Красного Знамени, сразу с порога заговорил на повышенных тонах.
  - Что это такое, товарищи, что такое... Почему меня как проштрафившегося пацана потащили среди ночи в органы? - полное лицо начальника побагровело, того и гляди хватит апоплексический удар.
  - Успокойтесь гражданин, - невозмутимо произнес Воронов и махнул Свиридову, - младший лейтенант, налейте-ка человеку водички... - а следом, уже властно добавил. - Выпейте воды и не истерите тут гражданин начальник депо. Присаживайтесь, - и рублеными жестом указал на приставленные к столу стулья.
  Тут, наконец, деповские руководители разглядели ромбики и ордена на френче Воронова и, затаив дыхание, изумленно переглянулись. Да еще официально-строгое обращение "гражданин" из уст гэбэшника, напустило на них "приводящую в трепет" порцию страха.
  Сергей, как положено, представился, назвал и должность Свиридова, поручив тому вести необходимые записи. Ощутимо поникнув, с тугими запинками начальник ответил на протокольные вопросы. Главный инженер, находясь как бы в тени шефа, вел себя смелее.
  - О чем говорит эта техническая документация? - и Сергей стал выкладывать на стол, обнаруженные в тайнике, бумаги Ширяева.
  Первым бросился разбирать схемы и чертежи главный инженер. Сразу же на глазах, лицо Акишина приняло смертельно мертвенный оттенок.
  - Планы и экспликации цехов и помещений нашего депо, графики ремонта, сводные поездные маршруты и замещения бригад. И много чего еще, чисто бухгалтерского, ведомости, таблицы... - инженер потерял дар речи и обескуражено сел на место.
  - Откуда это у вас, товарищ майор госбезопасности? - уже как подчиненный к вышестоящему, стараясь сдерживать себя в руках, спросил начальник депо. Лоб и лысина железнодорожника покрылись испариной, уж чего-чего, а такой "подлянки" деятельный и, видно, толковый руководитель не мог даже в страшном сне представить.
  - Полагаю, главный инженер и кадровик уже сообщили вам о интересе органов к инженеру Ширяеву. Так да или нет? - Воронов уже явно давил на растерявшегося мужчину.
  - Да, да... мне звонили, но думал... - это формальная проверка...
  - И часто такие проверки случаются? - съязвил Сергей.
  Деповское начальство виновато потупило головы.
  - Роман Денисович Ширяев немецкий агент, работает в депо свыше шести лет. Эти бумаги прямое свидетельство тому. - Воронов слегка замялся. - Дело слишком серьезное. Теперь задача руководства депо всемерно помогать следователям. Понятно говорю...
  - Да, да товарищ майор, - начальник посмотрел на Сергея уже замутненными глазами. - Только Ширяева в депо Главк прислал, вроде, как проверенный кадр... - потерянный мужчина, ожидал хоть крошку сочувствия.
  - Насколько знаю... - теперь Воронов обратился к главному инженеру, - Ширяев неоднократно подменял вас, короче говоря, исполнял руководящие обязанности. Таким образом, "секретка", находящаяся в вашем ведении, оказалась доступна шпиону. Правильно понимаю...
  - Ширяев и по занимаемой должности имел доступ к секретной документации. Инженер по оборудованию обязан владеть полным объемом информации по депо, да и сопредельным ТЧ тоже... Кроме того Роман часто выезжал в отделение, дорогу, в наркомат... - Акишин беспомощно развел руками. - Откуда было знать, что в депо орудует оборотень. Ведь не было ни одного сигнала, ни одной подозрительной обмолвки, ни одного намека... Даже представить не могли, что сюда затесался враг.
  - Да, вы, пожалуй, правы... Уж слишком лихо немцы законспирировали агента, если бы не подвернулся случай, так и не выявили бы подонка...
  Воронов не стал распространяться о зверски убитом снабженце Машкове, факт убийства которого и послужил началу командировки в Кречетовку. Железнодорожникам до того не нет дела... Да, и если быть честным, Сергей не видел вины руководства депо, которому ничего нельзя предъявить - почему и как вражина Ширяев очутился в Кречетовке. По кадровой линии, наверняка, так же не возникнет вопросов, очевидно, что немецкий агент заслан в СССР слишком давно. Сергей даже не исключал варианта, что шпион "работает" в России еще с дореволюционной поры, - ведь прошел, скотина, положенные советские проверки.
  - А мог ведь и дальше передавать врагу ценнейшую информацию, - спрятав собственное замешательство за задумчивостью, Сергей как бы нехотя добавил, - получается, что немецкая разведка подробно знает не только о паровозном депо и станции, но и сколько нужно об Юго-Восточном направлении. Вот такие вот дела... - и уже деловым тоном произнес. - Прошу не пенять на следствие, но таков порядок. Кабинет Ширяева будет досмотрен и опечатан. Тут даже санкции не требуется, да и прокурор понятно пойдет навстречу. В кабинетах начальства и бухгалтерии тоже произведут выемку документации. - И уже по-доброму, взывая к чисто человеческим чувствам, попросил. - Товарищи, если держите какие бумаги дома, скажите сразу, ничего не утаивайте. Сами понимаете, - ваша задача теперь не усугубить собственное положение. И постарайтесь, как можно продуктивней поработать со следствием. Наверное, понимаете, что эта морока не одного дня...
   Тут дверь приотворилась, в проеме показался сержант Алтабаев, у него определенно
  было экстренное сообщение. Мимика и жесты бойца кричали о срочной неотложности и приватности возникшего дела. Воронов посмотрел на часы - уже пять утра. Майор махнул Тэошнику, что понял его намерение, и обратился к присутствующим:
  - От вас товарищи много зависит, советую, следователю ничего не скрывать, говорите как на духу. Ну, а когда гада поймаем, - в чем, ясно, дело уверен, тогда разумеется будет другой коленкор... - Воронов так и не пояснил, что имел в виду, но уже заронил теплую надежду в сердца железнодорожников. Увидев светлый проблеск в их глазах, одобряюще добавил. - Да и будьте мужиками, если совесть чиста, то и нечего бояться, - Сергей сменил тон беседы на простецки добродушный. - Ну, рад знакомству, будьте здоровы, извините... ждут другие дела, - и не подав руки, повернулся к Андрею. - Свиридов, вызывай Акимова и веди товарищей к нему в кабинет, пусть приступает...
  Захлопнув дверь, Воронов прошел в торец коридора, к окошку, где поджидал Алтабаев, глаза бойца горели азартом.
  - Товарищ майор, - парню не терпелось доложить полученную новость, - товарищ майор, Ширяева видали сегодня утром...
  У Воронова екнуло под сердцем.
  - Не спеши сержант, давай подробней...
  Алтабаев сотворил заговорщицкую физиономию, сощурив и без того узкие глаза, чуть ли не захлебываясь от возбуждения, рассказал Сергею с подробностями:
  Рано на рассвете, охранник в северной горловине станции (выход на Москву) заметил странного субъекта с объемистым вещмешком за плечами. Будучи старослужащим, то есть человеком опытным, солдат пригнулся и спрятался за колеса товарняка. Стрелка заинтересовало - куда направляется этот, отягощенный ношей гражданин. Тот же, - по виду с худыми намерениями, озираясь, осторожно пробирался вдоль уже укомплектованного состава, определенно выискивая тормозную площадку. И вот, незнакомец нашел пятачок на старом двухосном вагоне, еще Ковровских мастерских. И как кошка быстро вскарабкался в тамбур и уселся на корточки, чтобы стать неприметным.
  Охранник, как положено по инструкции, не подставляя себя самого под удар, занял выгодную позицию и скомандовал "зайцу": "Стой, стрелять буду! Ни с места! Руки, руки наверх!" Обыкновенно в таких случаях, даже станционное ворье подчиняется, так как со стрелком шутки плохи, положит за милую душу.
  Но чужак не повиновался, спрыгнул по другую сторону площадки и подался в бега. Боец, выстрелил в воздух... подлез под вагон и увидел, как пришелец, перепрыгивая через рельсы, что есть духа, мчит к лесопосадке. "Стой падла!" - закричал охранник, и, не прицеливаясь, выстрели в спину беглеца. Конечно мимо. А тот уже скрывался в ветвистой зелени.
  На выстрел сбежались другие стрелки охраны. Вскоре явился и представитель военной комендатуры. К чести стрелка, тот оказался зорким парнем, и в подробностях описал одежду беглеца и даже то, что это отнюдь не молодой человек (пару раз оглянулся). И уже в комендатуре, когда охраннику показали размноженные на гектографе размытые изображения, в одном сразу же признал нарушителя. На листке изображен Ширяев. Военные немедля связались с дежурным оперативного пункта.
  Воронов опрометью бросился обратно в кабинет Свиридова, тот еще не успел вывести деповских руководителей. Сергей дал понять, что срочно нужен телефон.
  Оставшись наедине, майор быстро связался с военным комендантом и начальником линейной милиции, поднял обоих с постели. Понимая, что за истекшие полчаса Ширяев легко убежит куда угодно и надежно спрячется, Воронов, однако, велел перекрыть большак и прочесать лесополосы со стороны дальнего переезда. У расширения станции и поселка посадка прерывалась. Сергей позвонил в городской отдел НКВД... Селезень понял майора с полуслова. Требовалось опросить местных жителей, возможно, люди видели убегающего Ширяева. Требовалось задействовать поселковую и городскую милиции.
  И, наконец, переведя дух, Воронов попросил телефонистку соединить с Москвой. К счастью, старший майор Синегубов в этот ранний час оказался на месте. Сергей подробно доложил последние события Николаю Ивановичу, сделав упор на том, что будет стараться взять вражеского агента живым.
  Начальник управления пообещал тотчас подкорректировать работу местных органов и дать соответствующую команду по сети железных дорог.
  - Гаврюхин Пашка и Юрков Миша еще не приехали? - получив отрицательный ответ, посетовал. - Чего лейтенанты телятся, никак не доедут до места... Майор, давай, используй ребят по полной... - и внезапно запнулся. - Серега, вот что... - опять помолчал, - ты, брат, под пули не подставляйся... Не лезь на рожон, знаю тебя, пожалей старика. Нарком не простит, коли что... Береги себя, Серега...
  Сделав отбой, положив трубку, Сергей позвал Свиридова. Поинтересовался, как идет работа у Акимова, удостоверяясь, что дела в порядке, решил перекусить малость. Младший лейтенант составил компанию... Поставили чайник, открыли консервы, нарезали уже зачерствевший хлеб. С набитым едой ртом, Сергей выложил начальнику оперативного пункта соображения по розыскным мероприятиям, - подробно по каждому пункту.
  Допив горячий чай, расслабясь, уже готовые начать благостный утренний перекур, командиры услышали внизу громкие голоса. Свиридов, пожелав узнать, в чем дело, направился к двери.
  Но дверь распахнулась, и в комнату без стука ввалились два молодца, с одной шпалой на краповых петлицах. Запыхавшийся вид гостей говорил, что ребята гнали сюда на полных парах. Но неожиданно увидев майора госбезопасности, парни растерялись, переглянулись, решая кому из них отрапортовать. Тут же встали по стойке смирно и худой чернявый лейтенант бодро доложил:
  - Товарищ майор госбезопасности лейтенанты Юрков и Гаврюхин прибыли в ваше распоряжение.
  - Вольно парни. Что прямиком с поезда...
  - Так точно, - опять вытянулся чернявый.
  - Ладно, Мишь не парься... А ты, Павел, чего язык потерял... Садитесь мужики, чай будете пить? Сей момент, организуем... Да и фураги снимите... Андрей принеси-ка ребятам, чего пожрать. Давай, давай угощай москвичей.
  - Не надо товарищ майор, уже в вагоне успели в вагоне перекусить... - наконец открыл рот лейтенант Павел Гаврюхин - плотный крепыш, с соломенными волосами.
  - Если начальник сказал, значит надо... - пошутил Воронов, - неизвестно еще когда придется поесть...
  - Сергей Александрович, - обратился Павел, как к старому знакомому, - разрешите поздравить вас с новым званием... - и разговорился. - Нам ведь перед отъездом не сообщили, что вас произвели в майора госбезопасности. Это правильно, считаю, вы давно заслужили повышение.
  - Пашка, давай тут не подхалимничай... - подумав, Сергей добавил. - Видать, подошла очередь, да и не гонюсь, честно сказать, за званиями...
  - Товарищ майор, - ввязался в разговор чернявый Михаил, - говорят, что покидаете наше управление...
  - Мужики, забыли, как учил, - воспринимать сплетни критически. Мало, что говорят... Но, теперь здесь на станции Кречетовка, - придется толком поработать, иначе на верху не поймут... - и отчеканил командным тоном. - Отставить разговоры о моей персоне... - хмыкнув на последнем слове.
  - Так точно, товарищ майор! - ответили оба хором.
  
  Сергей распрекрасно знал молодых сотрудников транспортного управления, - ребята его прямые подчиненные. Воронову пришлось вводить парней в курс работы управления, учить мыслить не провинциальными трафаретами и больше полагаться на самих себя. Молодые сотрудники впитывали ту науку как губка, и в то же время стали откровенны с ним, как с отцом родным, - при возрастной разнице только десять лет. Короче, майор знал лейтенантов как облупленных. Парни пришли в железнодорожный отдел уже после финской войны, в апреле-мае сорокового года, успев на славу поработать оперативниками в региональных транспортных органах. Мальцы холостые, таких без зазрения совести принято мотать по командировкам, но Воронов пригляделся к ним ближе, стал отличать от других "новобранцев" и не раз брал на задание с собой.
  Михаил Григорьевич Юрков происходил из кубанских казаков, окончил Ростовскую межкраевую школу НКВД, работал на дороге имени Ворошилова в Ростове-на-Дону. Не по книжкам знал транспортные артерии Кубани и Северного Кавказа. Даже понимал горские наречия и умел общаться с тамошним строптивым народом. Юрков однажды сдуру похвалился, что дед по матери - удалой "черкес", воевал в Дикой дивизии, под началом самого Великого князя Михаила Александровича (младшего брата царя) - героя той, первой войны, тайно убитого ЧК в Перми. Воронову тогда пришлось резко остудить пыл бравого чекиста - молодых, еще учить, да учить...
  Как бывший ростовский работник, Юрков рассказывал Сергею о Викторе Семеновиче Абакумове (заместителе Наркома и начальнике особых отделов), назначенного в Ростовское управление в декабре тридцать восьмого. Воронова прежде удивляла стремительная карьера молодого выдвиженца. Это же надо - в тридцатом году стал членом партии, в самом конце тридцать шестого получил младшего лейтенанта. Минуя звание старшего лейтенанта - дали капитана, а уже в сороковом - присвоили старшего майора, перескочив через майора государственной безопасности. Чрезмерно трепались в коридорах Лубянки о "слишком раннем" комиссаре. Но Юрков отзывался об Абакумове положительно, правда без льстивого восхищения, уж слишком крут был новый начальник, но и справедлив.
  Виктор Семенович после назначения в Ростов стал пересматривать дела прежде арестованных, и не найдя в них серьезной доказательной базы, выпустил большинство арестантов на свободу. И еще один примечательный факт, памятное "финское дело". С началом Финской войны ретивые ростовские чекисты посадили нескольких граждан финской национальности и одного цыгана, якобы, как агентов финской разведки. Заключенным грозила высшая мера наказания. Новый начальник, изучив следственные материалы, пришел к выводу, что нужно самому поговорить с каждым арестованным. Почти неделю Абакумов вел допросы, делал очные ставки и пришел к выводу, что дело надуманное и арестованных освободили. За исключением цыгана, который распускал по городу ложные слухи, а затем оговорил себя и других людей. В итоге цыган получил десять лет лагерей. А вот сотрудников Ростовского НКВД наказали за очковтирательство, уволив из органов. А иных даже привлекли по уголовной статье за фальсификацию документов.
  Сергей не приятельствовал с Виктором Абакумовым. Правда, при Ежове частенько встречались в курилках, но говорили, как правило, о погоде. А уже, когда в феврале сорок первого Виктор Семенович стал заместителем Наркома, даже шапочные, отношения естественно прекратились.
  Павел Арсеньевич Гаврюхин - горьковчанин, закончил с отличием Горьковскую МКШ, работал до перевода в Москву на Горьковской дороге, в тридцать шестом выделенной из Московско-Курской. Гаврюхин разнился с импульсивным Юрковым - парень начитанный и вдумчивый. Происходил из интеллигентной семьи, отец трудился инженером на Сормовском заводе, мать работала учительницей в школе для девочек. Видимо, женщина и пристрастила Павла к русской литературе. Парень прочел от корки до корки "Клима Самгина", причем четыре книги выходили не в одном издательстве, на протяжении нескольких лет. Честно признаться, Воронов, по недостатку времени, так и не осилил в полном объеме это эпическое произведение Максима Горького. В органы Павел попал по комсомольскому набору, будучи студентом общественно-исторического факультета Горьковского педагогического института. Общаться с Павлом Гаврюхиным было любопытно, в особенности на гуманитарную тематику, к тому же парень считался докой в затейливом прошлом Нижнего. Естественно, в итоге беседы коллег сводились к личности Валерия Павловича Чкалова. Пожалуй, после самого Горького, - Чкалов второй знаменитый человек из нижегородцев, человек-легенда. Да, что тут говорить, Сергей дружил с ним, и память о Валерии для него священна, а даже больше, часто бередила душу - боль о безвременной кончине старого друга.
  Толковые и способные оказались ребята Гаврюхин и Юрков, с прибытием лейтенантов Воронов получил желаемое подспорье. На парней можно смело положиться, но прежде их следовало как можно быстрей ввести в курс дел.
  Пока лейтенанты голодно поедали принесенные Свиридовым свиные консервы, намазывая гущу на зачерствевший черный хлеб и запивая чаем, Сергей пояснил сложившуюся обстановку. На все дела у них ушло четверть часа. Парни тесно приработались с Вороновым и понимали майора с полуслова. Да и оперативники - не первогодки, ребятам уже приходилось брать матерых врагов, как и принято в кино - с погонями и стрельбой.
  Короче, диспозиция складывалась таким образом:
  Наличные силы транспортного отдела и милиции перемещаются на Третью Кречетовку, штаб будет в поселковом совете. Там уже работают оперативники и линейщики, которые выясняют вероятные маршруты пути следования Ширяева. Туда же скоро подъедет поддержка из городского отдела. А там, разделив прибывших на поисковые группы, будет организовано преследование и задержание инженера, главная цель очевидна - взять немецкого агента живым. Потому, конкретно брать шпиона придется обученному на то человеку. Слов нет, Юрков и Гаврюхин хваткие ребята, стреляют без промаха с двух рук, но в том и цимус, - если придется применять оружие, то подстрелить Ширяева следовало аккуратно, желательно без крови.
  Андрей Свиридов деловито разложил на высвободившейся столешнице топографические карты Кречетовки и прилегающего района. Признаться, сам Воронов с трудом ориентировался в окрестностях станции, и потому с большим интересом слушал толковые пояснения младшего лейтенанта. Сергей знал, что оперативные сотрудники НКВД куда лучше армейских командиров разбирались в военной топографии. Чекистов изначально учат читать карту, сразу же четко представлять рельеф и узловые точки территории. Майор и московские лейтенанты сразу увидали обилие ложбин, оврагов и запруженных логов на сильно пересеченной местности.
  Но неприятно напрягало, что с юго-востока и юго-запада Кречетовка сжата массивами яблоневых садов "Комстроя" и "Коминтерна". Если Ширяев соизволит шмыгнуть в эти сады, то отыскать беглеца в яблоневых междурядьях, поросших травняком в рост человека, будет крайне сложно. Конечно, нужны поисковые собаки, только вот, - где ищеек взять в таком количестве...
  К северо-востоку, за большим разветвленным на усынки прудом протекала речка Паршивка, с холмистым левым берегом, поросшим дубовым леском. А далее шли колхозные поля, перемежаемые болотистыми неудобьями. Если направиться в ту сторону, то через полсотни километров попадешь в соседнюю область, граничащую уже с Московскими землями.
  На севере и северо-западе, по обе стороны железнодорожной ветки простирались хвойные леса, не зная дороги, в них можно сильно заплутать и без толку потратить время. Если Ширяев надумает идти вдоль железнодорожного пути, то отроги лесов закончатся, и беглец окажется на просматриваемой как скатерть равнине. Шпион неминуемо сунется в первую встречную деревеньку, но тут - к чужакам ревностное внимание, колхозников давно нацелили на выявление дезертиров и диверсантов.
  Если Ширяев с "железки" подастся на юго-запад то опять попадет в отроги соснового леса, тянущегося с перерывам аж до Липецка. А там уже близко Елец, - там линия фронта. Но навряд опытный немецкий разведчик отдастся на волю случая и отважится в одиночку перейти фронтовые рубежи, где густая плотность советских войск.
  Если выберет юг, где раскинулся город, - здесь сразу сграбастают рукастые ребята Селезня.
  Скорее всего, в конечном итоге, Ширяев двинет в сторону Москвы. Определенно в столице разветвленная профильная резидентура Абвера, где агента примут с распростертыми объятьями. Впрочем, Бог знает, что у него на уме, - какой инженер способен выкинуть фортель... И еще, один серьезный момент, - есть ли у него в Кречетовке или городе пособники, с помощью которых можно на время затаиться, переждать активную фазу розыска, а потом, спокойно сделать ноги... Впрочем, в голову Ширяеву не влезешь, что там... у шпиона на уме, только богу известно...
  Карты, картами, но одно дело прочерчивать по ним маршруты, а другое дело - сориентироваться на живой местности. Ведь картографический масштаб не отображает каждый клочок земли, каждый куст или заросли бурьяна, откуда можно запросто схлопотать в лоб вражескую пулю.
  
  И тут Сергею вспомнилась краткосрочная командировка осенью двадцать девятого года на Дальний Восток. После убийства Войкова прошло два года, за этот период спецслужбы врагов Советского Союза не раз устраивали провокационные выпады против зарубежных представителей нашей страны. Чрезмерно активизировались антисоветские выпады в Китае. А после захвата там полноты власти Чан Кайши, ставленники диктатора, с подачи осевших там белогвардейцев и правительств западных стран, выбрали путь прямой агрессии. Чанкайшисты захватили советские представительства и учреждения Китайско-Восточной железной дороги. Китайцы арестовали свыше двух тысяч служащих КВЖД и советских граждан, которых содержали в нечеловеческих условиях, подвергаясь изощренным пыткам и казням. Двадцатого июля Китай разорвал с Советски Союзом дипломатические отношения. В этот же день Чан Кайши по телеграфу обратился к армии, призывая к борьбе против Советов. А через два дня нанкинские власти опубликовали заявление, в котором объявили войну СССР. Шестого августа была образована Особая Дальневосточная Армия, которую поручено возглавить командарму Блюхеру. Но возник парадокс, Василию Константиновичу предстояло сражаться с войсками, которых тот сам же готовил, будучи с двадцать четвертого года (под псевдонимом генерала Галкина) главным военным советником Гоминьдана. Все ноты протеста Советского Правительства остались безответными. Пришло время поставить зарвавшихся марионеток на место.
  Когда Сергей прибыл на Дальний Восток - военный конфликт на КВЖД был в самом разгаре. Проходила Сунгарийская операция Красной армии. Воронов приехал в Благовещенск. Амур там не слишком широк, и с берега в бинокль отчетливо просматривался китайский городок Айгунь, где, словно муравьи сновала солдатня Чжан Сюэляна.
  Пришла в голову частушка, которую наши бойцы в буденовках частенько распевали на марше:
  
  Вьются рельсы вдалеке
  И колечком вьётся дым.
  Мы свою КВЖД
  Никому не отдадим.
  Мы дрались и будем драться,
  Хоть не хочем воевать,
  Мы заставим Чжана сдаться
  И на хер его послать...
  
  И вот тогда еще молодому чекисту довелось, на деле столкнутся с нашей отечественной картографией... У полномочного представителя ГПУ Терентия Дерибаса, конечно, имелся обширный картографический архив, большинство которого составляли истертые дореволюционные раскладушки, как правило, периода русско-японской войны пятого года. В задачу группы, к которой прикрепили Воронов, входило отслеживать и координировать с армейскими частями и пограничниками возможные передвижения белогвардейских групп, стремящихся прорваться на территории Советской России. Приходилось часто выезжать на место поступившего сигнала. И, разумеется, без стоящего проводника из местных туда не стоило соваться, рельеф крайне сложный, тайга, частые водные преграды - какие тут, черт, топографические карты, только время на них терять. Но это еще семечки...
  После подписания Хабаровского протокола (полного поражения Чжан Сюэляна) в конце декабря двадцать девятого года Сергея перевели в Харбин, тут уж начались действительные мучения. Первым делом его направили в концентрационный лагерь Сумбэй, где чжановцами содержались в неволе советские люди, люди нуждались в серьезной медицинской помощи и последующей реабилитация. Воронов попал в следственную группу по выявлению безвинно казненных соотечественников и мест их захоронения. Отыскать эти могильники было чрезмерно трудно. Во-первых, - примитивные топографические карты не давали точных координат. Вероятно, картографы варганили казенное дело наобум лазаря, но не исключено, что специально вредили, продавшись япошкам... Но теперь с них уже не спросишь, по давности времени... А во-вторых, - сами китайцы неохотно давали пояснения по вопросу, имевших место массовых казней. Приходилось идти на все изжоги, чтобы найти места содержания арестантов, а уж тем более, участки упокоения. Но уж лучше теперь не вспоминать те ужасные картины, после эксгумации трупов с отрезанными головами и изуродованными конечностями. Начали выявлять исполнителей казней, но со слов выживших свидетелей, как ни странно, усердствовали в заплечных делах белогвардейцы - русские люди, православные по своей вере. Много извергов взяли по горячим следам, чего уж тут говорить об подлых увертках нелюдей, - мрази оказались жидки на расправу.
  Но тут стала происходить непонятная чехарда. Главными на "китайском фронте" стали политработники. Было объявлено о необходимости работы по нормализации отношений с местным населением. Повсеместно убеждали китайцев, что Советский Союз их лучший друг. Повсюду распространялись листовки и плакаты на китайском языке, появились советские газеты, напечатанные иероглифами, вскоре даже стало выходить популярное издание "Красный китайский солдат". С коренными жителями начали проводить открытые собрания, душевные беседы и показы киносеансов. Открылись многочисленные пункты питания и раздачи пищевых продуктов бедным жителям, крестьянам и горожанам возвращались лошади и упряжь, реквизированные китайским командованием и оказавшиеся в числе трофеев Красной Армии. Да и с военнопленными стали хорошо обращаться, их сытно кормили, с ними проводилась агитационно-разъяснительная работа. На бараках вывешивались красочные лозунги на китайском языке "Мы и Красная армия - братья!".
  Воронова перевели в фильтрационный лагерь под Харбином, где проводилась тотальная чистка персонала КВЖД. Сотрудников, уволившихся с дороги в период конфликта, восстановили в должности, им возвратили казенное жилье и выплатили жалованье за период отсутствия работы. Если потерпевшие отказывались от дальнейшего нахождения в Китае, то получали выходное пособие. Людей же, сотрудничавших с китайской администрацией во время конфликта, а также персон, имевших двойное гражданство, уволили без выплаты пособия и зачисления стажа, а иных просто арестовали. Такое тогда наступило тяжелое время... да, и когда было легким...
  А что Сергею еще запало в голову из этой дальневосточной поездки... Разумеется, перво-наперво, - временной казус. Когда едешь по Транссибу на Восток, каждый день укорачивается на один час, не успеваешь в поезде толком выспаться ночью. Зато обратно - время тянется бесконечно.
  Как сказочный сон, даже и не верится, предстал красавец Байкал, местами даже не замерзший, - целый день поезд мчит вдоль берегов гигантского озера. Еще врезалась в память пословица дальневосточных железнодорожников: "Бог создал Крым и Сочи, а черт - Сковородино и Могочи..." - есть такие поселенья на подъезде к Благовещенску. Ну, и конечно, редкое в своем роде названием станции "Ерофей Павлович" - в честь Хабарова.
  Остальная Сибирь уже одета снегами, а в представших за окном вагона картинах природы - чисто осенние пейзажи: зеленовато-бурые горные кряжи и межгорья, поросшие пожухлым серо-желтым ковылем. Только замерзшие русла многочисленных рек вдоль трассы, одетые в белый саван, напоминали, что идет зима.
  И вот теперь Воронову опять предстояла очередная поездка на Дальний Восток, только уже летом. В тяжелую военную годину одно радовало, что опять увидит величие родной страны, неповторимые природные красоты России, узрит новые города и веси. И то... как говорится, - душе в радость...
  
  Глава 12
  Роман Денисович Ширяев отчетливо понимал, что ночью идти на станцию, чтобы с грузовым составом покинуть Кречетовку, - смерти подобно. По темному времени легко напороться на патруль или охрану воинского эшелона. Бойцы не станут долго раздумывать, и после предупредительного залпа положат на месте. Небо уже заволокло черной пеленой, не зги не видно, - тут уж немудрено ноги переломать на путях, да и заграбастают целехонького, как раз плюнуть, ударом приклада положив оземь. Риск крайне неоправданный. Определенно, стоило переждать, залечь до рассвета.
  Прокралась соблазнительная мыслишка: "А что, если вернуться опять к Устинье на мягкие перины шинкарки..." - но быстро отмел искушение, хотя плоть возбужденно трепыхнулась, памятуя о недавней неге. Операм не трудно будет отследить дневные маршруты исчезнувшего инженера, собственно так он бы и поступил, окажись на месте чекистов. Вопрос только в том, сколько у "органов" наличных сил... Устинью гэбэшники вычислят на раз, и вполне возможно, что дура-баба уже дает против него признательные показания.
  Вернуться на чердак детского садика, вариант, честно скажем, - никудышный. Не хватало беглецу еще перемазаться в голубином помете, в изобилии, устлавшем проемы меж потолочными балками. Короче говоря, прилечь там не удастся, а сиднем выдержать до восхода солнца, удовольствие ниже среднего...
  Остается одно - ночевка в домике поездного кондуктора Ефремыча. Навряд в том глухом месте Ширяева видали, да и насколько известно, - дедок вечером отбыл в очередную поездку.
  А впрочем, зачем слишком переоценивать местных чекистов, пусть даже теперь стали опекаться чином из Москвы. После убийства Пахряева прошло уже девять часов. Допустим, оперативники вышли на деповского инженера по горячим следам, - прохожий заметил мотоцикл у стройучастка, - тут не сложно сложить два и два. Но почему тогда так валандались? То, что агента не взяли еще в депо или у Устиньи, говорит о многом, - похоже, у ребят из транспортного отдела и смежных структур не было в то время никаких улик. Но охранение у дома уже выставлено, значит, получив новую информацию, пошли по нужному следу. Альберт наверняка знал, что теперь уже успели допросить людей, имевших к Ширяеву прямое отношение. Даже рассуждая поверхностно, зацепок к нему найдется под завязку... Да, тут и к бабушке не ходи, - чекисты ищут конкретно деповского инженера, но, слава Богу, пока неудачно, да и темная ночь тому помощница.
  Ширяев чуть ли не на корточках обошел с юга дощатый забор детского садика, и только оказавшись на Садовой улице, передохнул, прислонясь к шершавым доскам спиной.
  И тут до Романа Денисовича, наконец, дошло, что по-прежнему совершает нелогичные и даже неоправданные для разведчика-профессионала поступки. Ну, пусть по злобе расправился со снабженцем Машковым, а зачем тогда приспичило ликвидировать уркагана Лошака и бойца ТО Пахряева... Не лучше ли, почуяв надвигающуюся опасность, вместе с женой покинуть Кречетовку, но предварительно позвонить в депо, ссылаясь на болезнь. Тем самым выиграл бы время, когда там еще Конюхов-Лошак признается, - получалось сутки в его пользу... А агент с Татьяной оказались бы уже далеко, там, где супругов никто не знает, да и не найдут ни за что, ведь паспорта и другие удостоверения личности выполнены так, что комар носа не подточит.
  А вот теперь он мечется в трех соснах, как загнанный зверь, и не знает толком, что предпринять. Разведчик не строил иллюзий, что после обыска в квартире чекисты не обнаружат неопровержимых улик шпионской практики. И уже утром Кречетовка будет перекрыта, в окрестностях станции поставят дозоры - это так, если сыскари не полные дилетанты. Выходит, Альберт сам себя, - по чистой дури загнал в тупик.
  Но, как ни крути, за ночь преследователям не провернуться... но и беглец до рассвета вынужден остаться на месте. "Ладно, - сказал себе Роман Денисович, - утро вечера мудреней (однако как цепко въелись в сознание эти русские пословицы и поговорки). Нечего паниковать по-пустому - где наша не пропадала..."
  И агент осторожно, как ночной хищник, неслышной походкой направился вдоль темной улицы, прижимаясь к заборчикам спящих домишек. Роман Денисович основательно знал Кречетовку, изъездил на велосипеде и мотоцикле поселок вдоль и поперек. Потому инженеру не стоило труда, хотя ни зги не видно, добраться до усадебного участка кондуктора Ефремыча. Ширяев не стал искушать судьбу и тихонечко перелез поникший плетень, затаился в кустах. Кажется, тихо... Достав "Парабеллум", медленно приблизился к темной террасе дома. Никого. Ступил на скрипнувшее крыльцо, вспомнив, где вагонник прячет ключ, пошарив по стене, отыскал в ложбине шалевки и отпер дверь. Проникнув в пристройку, Роман Денисович даже не стал заходить внутрь дома. Сняв ботинки, завалился на колченогий топчан - летнее лежбище кондуктора.
  Но после столь напряженного дня сон не приходил к нему. В голову лезла надоедливая ерунда, отголоски случайных мыслей, всполохи незавершенных или запланированных прежде дел. Пытаясь настроить себя на спячку, разведчик решил подумать, о событиях приятных для души, умиротворенно успокаивающих. Но вышло, наоборот, - стал мерещиться рыжеватый боец Виктор Пахряев, заколотый сегодня за задами мастерской НГЧ. Парень, как бы уже мертвый, с кровянистой пеной у рта, пытался сказать нечто полезное, крайне необходимое и нужное теперь Ширяеву. Роман Денисович вконец извертелся на жестком топчане, в попытке отогнать дурное наваждение, убеждая себя, что привиделась явная чушь. Он ведь не впервые лишает человека жизни, да и подобные сантименты сегодня не ко времени. Рефлектировать по поводу своеручно убитого человека могут только неоперившиеся юнцы, недавно лишенные маминой сиси.
  Измотанные нервы и усталость брали свое, и уже стало трудно отличать явь от приливами наплывающих грез. Альберт понял, что засыпает...
  
  Обшарпанные стены столичного вокзала, давно окрашенные ядовито зеленой краской, в полутьме приобрели сыровато-землистый оттенок. Цвет источенной солнцем и временем могильной плиты. Народу было с избытком... Люди, в одежде лишенной выразительности, шли, уткнув голову в пол, - одним словом, обезличенная серая масса. Толпа поспешно растекалась, исчезая бесследно в многочисленных вокзальных закоулках-лабиринтах.
  Альберт пытался найти проход в метро, надеясь увидеть привычные очертания эскалатора, уходящего в подземное чрево. Но указатели отсутствовали. Только неведомым, подсознательным чувством, удалось отыскать узкую лестницу, с истертыми ступенями, круто уходящую вниз. Одиноко спускаясь, не слыша характерного звука поездов подземки, разведчик, было, подумал, что направляется на некий технических этаж. Но вскоре вышел на пустой перрон, туманно мрачный и холодный. И тут его внезапно осенила тревожная мысль: "А куда ехать, куда собрался..." - спросить не у кого, да и поездов, по видимости, не намечалось. "Неужели угодил на заброшенную или нефункционирующую по военному времени линию..." - на душе скапливалась тяжесть.
  Альберт прошел перрон насквозь, так и не поняв, где находится. Поднялся по противоположной лестнице и оказался в длинном коридоре, освещенном редкими тусклыми лампочками. "Ага, видимо, это переход между подземными вестибюлями... Но куда тот ведет? - стало тревожно. - Уж не мышеловка ли это, специально заготовленная для простаков, которых заманивают, чтобы похитить для неблаговидных целей". Агенту пришлось прибавить шаг, а затем побежать, ускоряя темп, по уходящему в неизвестную даль коридору. Сердце екало в груди, впрочем, он внутренне готов ко неожиданностям, - офицеру ли бояться... Но вдруг Альберт понял, что безоружен, - ни "Люгер", ни "Вальтер" не отягощают закрома куртки и поясной ремень за спиной. Разведчик похлопал себя по карманам: "Черт возьми?" - у него нет никаких свидетельств, ни денег, ничего нет, - абсолютно пустой. И вдруг стремительно начали покидать силы, ноги стали свинцовыми, еле передвигались. Каждый шаг совлечен с чрезмерным усилием воли, ступни еле тащились по полу...
  И Альберт отчетливо осознал, что оказался в переходе между корпусами берлинского госпиталя. Да, и одет в больничную пижаму, а на ногах войлочные тапочки.
  Агент помнил этот проход, там, в конце потайная дверка... Дверца из кошмарных снов, через которую попадаешь в некий закуток, где легко затаиться, переждать... А потом, как ни в чем не бывало, объявиться на третьем этаже, у седьмой палаты. На душе потеплело. А вот и тот дверной проем, точнее малозаметный лаз в стене, Альберт мышкой юркнул в потайную сень. Оказавшись в захламленном строительным мусором и поломанной мебелью чулане, стараясь не пораниться об обломки искореженных кроватных железяк, протиснулся к противоположной двери, выходу наружу. Сквозь дощатые щели пробивался яркий свет. Он слегка приотворил створку. Пахнуло густым больничным настоем. Промелькнул белый халат сестры милосердия, некто громко заговорил по-немецки. И Альберт облегченно вздохнул: "Наконец-то выбрался из передряги..."
  Но тут мерзопакостно резанул вопрос: "А кто я в действительности?"
  Кто - оберст-лейтенант Арнольд Альберт, инженер-паровозник Роман Ширяев или вовсе незнакомый, подобранный в недрах Абвера персонаж по имени Смагин Валентин Григорьевич... Тот тоже железнодорожный инженер, работник подмосковной станции, а теперь числится в командировке в другой области. Но эта новая личина еще не стала второй кожей, разведчик еще не вжился в этот неведомый и далекий от текущей жизни образ, чуждый привычному естеству. Да будь неладна эта конспирация, - но и без нее никак нельзя. Так кто он сегодня в конечном итоге? Как звать-величать самого себя, еще находящегося в Кречетовке... И пришла утешительная мысль, пусть все остается по-старому, и он пока - Роман Ширяев.
  Роман Денисович пробудился... кошмарный флер улетучился. Еще не осознавая, где находится, отметил машинально, что подобные грезы не редкость... Но он уже приспособился ориентироваться в снящихся лабиринтах и умеет находить спасительный выход.
  И уже окончательно проснувшись, трезвым умом, Роман Денисович явственно понял, осмыслил ночное видение. И то, что остается Ширяевым, пришлось по душе.
  Да, судьба загнала в незавидное положение, крайне дрянное. Как теперь выпутаться из возникшей патовой ситуации. По сути, агент в ловушке. Ночной кошмар только подтвердил подсознательные страхи и неуверенность в собственных силах. И только слепой случай поможет Альберту выбраться из западни, в которую втюхался по собственной глупости. Иначе и не назовешь...
  
  Сквозь, сделанные с расстекловкой, окна террасы уже начала пробиваться предрассветная синь. Ширяев посмотрел на часы - половина четвертого. "Тянуть кота за хвост - не тот случай..." - беглец быстренько поднялся, ополоснулся лицо из ржавого рукомойника с пимпочкой, прибитого к глухой стене. Вышел во двор, поутру, спросонья - зябко, инженеру уже давно не доводилось вставать в такую рань. На западе, пока погруженном в ночь, изредка грохоча, тяжело дышала станция, перегоняя потоки поездов. А вот молочно-белый восток скоро окрасится малиновой дымкой летней зари. Вокруг безмятежный покой. Плодовые деревья, обвиснув мясистыми листьями, еще в дреме. Ни ветерка, только покалывает ноздри влажная свежесть раннего утра. Не слышно ни утреннего щебета птиц, ни звуков пробужденной засветло домашней живности, - мир вокруг еще толком не отошел ото сна.
  На утренний моцион у него ушло без мала полчаса, даже успел малость перекусить, вскипятив воду на керосинке. Стараясь не оставить следов пребывания, Роман Денисович покинул гостеприимное жилище поездного кондуктора. Тихонько вышел уже через садовую калитку, огляделся. Никого. И поеживаясь от проникающего под куртку холодка, направился в сторону станции. Инженер выбрал короткий путь по неезженому проулку, который упирался в обширную лесопосадку вдоль железной дороги.
  Ступив под зеленый покров, Ширяев легко нашел нужную тропку, приведшую к заброшенному участку, где и прятался заветный старый дуб. Роман Денисович извлек из-под корней дерева вещмешок, предусмотрительно заделав ветками нору-тайник. Агент уже приучил себя быть аккуратистом. Приторочив сидор за спиной, еще раз обстоятельно оглядел себя как бы со стороны, - кажется, ничто не вызывает в облике прохожего подозрения у встречных-поперечных, нет ничего, что могло бы обострить чувство бдительности советского гражданина..
  Ширяев не стал сразу выходить к железнодорожным путям, чтобы по-легкому пройти по наезженной дорожке вдоль насыпи линии. Пошел опять по едва видным тропам защитной полосы, в принципе он легко пробирался сквозь заросли, да и случайных прохожих здесь не встретишь. Так беглец вышел к горловине станции, куда подтягивались сформированные составы на север, на Москву.
  У Романа Денисовича сложился такой план... Найти на готовом к отправлению товарняке удобную тормозную площадку, затаиться там и добраться до ближайшего полустанка, где остановят состав. Там по безлюдью и отсутствию охраны залезть на крышу вагона или под тент артиллерийской установки, распластаться по полу, стать невидимкой, и таким образом выехать за пределы области. Где уже станет свободней, там уже появятся другие варианты, каким образом добраться до Москвы.
  Ширяев присел в кустах, пристально оглядывая подтянутые к горловине составы и пышущие паром паровозы, стоящие наизготовку. Разведчика больше интересовал ближайший к лесополосе товарняк, но подходы к поезду четко просматривались, и сдуру, можно легко напороться на часового. Да и семафор горел белым огнем, - путь закрыт. Но, как говорят русские, - опыт не пропьешь. Роман Денисович улучил момент, когда ближайший стрелок-охранник направился в обратную сторону и мышкой юркнул под колеса поезда. Посмотрел на выходной семафор второго состава, крыло в горизонтальном положении, белый огонь. Опять подлез под вагон, огляделся, и у третьего состава семафор закрыт.
  И как на удачу, первый товарняк внезапно дернулся, раздался паровозный гудок отправления. Роман Денисович понял, что момент настал, огляделся и слегка побежал вдоль состава, отыскивая тормозную площадку. Потом присел, в надежде, что нужный вагон подойдет сам. И тот не заставил себя ждать - двуосный, старенький, еще дореволюционной постройки вагончик. Ширяев подбежал к нему схватился за поручни тамбура. Но тут же явственно ощутил, что спину пронзил чужой, враждебный взгляд. Но времени терять нельзя. Беглец вскочил на площадку и быстренько присел, собираясь прилечь, чтобы не обнаружить себя на станции.
  И вдруг, как плеткой по ушам раздался резвый оклик: "Стой б***ь стрелять буду! Стой сука... назад, вниз, убью! Руки гад... руки наверх, сказал!" - и рядом грохнул винтовочный выстрел.
  И Альберт - старый вояка, тертый гумбиненский лось растерялся. Вместо того, чтобы на месте пристрелить неожиданно возникшего охранника, - агент положил бы солдата, даже не целясь, Ширяев спрыгнул с другой стороны тамбура и ринулся в спасительную посадку. Роман Денисович запетлял как заяц, понимая, что в него, как пить дать, станут стрелять. И не ошибся, что-то сильно толкнуло в спину, потом раздался звук пальбы, но боли не было. И он благополучно юркнул в чащобу лесополосы, прикрыв глаза рукой, напролом рванул сквозь хлесткие ветви, выбежав на продольную тропку, свернул к тайнику.
  Беглец несся, не останавливаясь, и только когда выдохся из сил, перешел на шаг. Отыскав старый дуб с норой под корневищем, Ширяев скинул, ставший многопудовым, вещмешок. Естественно, сразу же обратил внимание на дырочку сзади объемистого сидора. Рассупонил завязки, залез внутрь рукой и вскоре нащупал отверстие в корпусе жестяной банки, заполненной советскими бланками.
  "Этого еще не хватало?" - Роман Денисович еще не до конца осознал, что пачка удостоверений и титульных справок спасла ему жизнь. Открыв металлическую коробочку, инженер сразу же обнаружил свинцовый голыш, застрявший на излете в твердом бумажном плену. Собственно, пулька мало попортила документы, при случае дырка в паспорте объясняется злополучной небрежностью, да и подклеить, расправить прорыв можно при наличии благоприятных условий. Так, что - спасибо коробушке, набитой корочками паспортов, военных билетов, бланками свидетельств, имелись даже две бурые партийные книжицы.
  Но вот, что теперь делать с этим добром... Куда девать незаменимый в непогоду железнодорожный бушлат, носильное белье и остальные вещи, только и оставшиеся от годами налаженной жизни в Кречетовке.
  Планы разведчика коренным образом поменялись, осознание этого положения пришло сразу после выстрела охранника. Теперь никакой речи нет о поездке по железной дороге. Тэошники оперативны в подобных делах. Понятно и дураку, что в ближайшее время перекроют железнодорожные ветки, проходящие через Кречетовку. Усилят пропускной режим на ближайших вокзалах. Ну, а проходящие эшелоны станут тщательно досматривать, тут ни то, что тайком, - с взаправдашним паспортом никак не проскочить.
  Значит, придется добираться до Москвы на попутках, а то и пехом по разбитым в пух и прах российским весям. Первым делом нужно достичь границ области, в том участке, где проходит прямая автодорога на Москву. Вопрос - кто будет подвозить... остается открытым, да, и не до него теперь. Главное выбраться из окрестностей Кречетовки, уйти как можно дальше от нависшей смертельной опасности.
  И вот тут грузный вещмешок станет для него сильной помехой: уж слишком сидор набитый бросается в глаза, да и тяжел для пеших передвижений. Сжечь тряпки и лишние бумаги, чтобы не было никаких улик - нельзя. Дым в лесополосе сразу привлечет внимание и окрестных жителей, и путевых обходчиков, ну, а следом - и соответствующих органов. Остается... опять прикопать поклажу в корневищах старого дуба. Если укладку обнаружат - доказательство веское, да только косвенное, пока хозяин вещей на свободе...
  Разведчик не исключал вероятности, что по следу беглеца пустят собак ищеек, но учитывая, что железнодорожные пути пропитаны мазутом, тот наверняка отобьет нюх у поисковых псов. А вот сценарий с предварительным "обнюхиванием" вещей из квартиры и последующим поиском в лесополосе, представлялся спорным. Понадобится не один час, а результат будет нулевым. Руководство ТО понимает, что на одном месте инженер сидеть не станет, уйдет далеко, агенту нельзя терять время попусту.
  Ширяев пересыпал содержимое вещмешка в развернутый бушлат, отобрал нужные в дорогу предметы, переложил в сидор, ставший тощим и легким, как перышко. Потом замотал робу в сатиновую рубашку и затолкал получившийся узел в корневую нору. Присыпал трухлявой с перегноем землицей, поверх навалял валежник, короче, - не придраться. Если обстоятельства сложатся таким образом, что доведется опять попасть в Кречетовку, то тайник он легко обнаружит. Уж приметное оказалось местечко, искать часами не придется...
  Жутко хотелось пить, Роман Денисович вылакал полную фляжку, знал, что вскоре пополнит емкость в речке. Но время дорого, засиживаться нельзя, инженер встал и двинулся в северо-восточном направлении, - туда, где лесополоса, огибая поселковое кладбище, граничит с необъятными колхозными полями. Часы показывали пять утра. Солнце давно встало, резкие лучи, пронзая зеленую крону деревьев, щекотали лоб и щеки. Ширяев щурился от столь навязчивого внимания, и между тем по-детски радовался началу нового, ясного денька.
  И он вдруг почувствовал себя с ног до головы свободным. Не связанным никакими обязательствами: ни и с немецкой разведкой, ни с лямкой деповского инженера, даже семейные узы остались в стороне и ничуть не обременяли самосознание. Теперь агент - живая частица окружающей летней природы, стал вольной птицей, предоставленной "самоей себе". И наподобие пташек - теперь предстоит жить одним днем, ибо будущее неопределенно, главное, прожил день и, слава Богу. И стала в радость - подчиненность простому закону бытия, где нет тягостных размышлений о дне грядущем, о собственной старости и немощи. И вспомнилась тогда знаменитая фраза Иисуса Христа, и душа успокоилась: "Взгляните на птиц небесных: они ни сеют, ни жнут, ни собирают в житницы; и Отец ваш Небесный питает их. Вы, не гораздо ли лучше их?"
  
  И поползли тягучие воспоминания о первых днях той первой, мировой войны:
  После сдачи Гумбиннена штаб второй дивизии экстренно переместился на мызу Ernstfelde на въезде в Инстербург. С наблюдательного пункта, устроенного на силосной башне "Серьезного поля", далеко просматривались ровные колонны Германских войск, следующие по шоссе со стороны Гумбиннена. Но резким диссонансом в этот порядок вклинивались разномастные толпы беженцев: подводы разносортных типов, детские коляски, доверху нагруженные нехитрым скарбом, одинокие пешеходы с чемоданами и вещмешками за плечами. До слез, печальная картина...
  Обер-лейтенанта Арнольда срочно отозвали в штаб дивизии. Альберт прошел в кабинет начальника штаба полковника Рудольфа Райзера. Вокруг стола, с разложенными топографическими картами, сгрудилась группа старших офицеров. Усталый и озабоченный вид военных свидетельствовал об остроте сложившегося положения.
  Альберт доложил о себе, полковник, не церемонясь, вкратце рассказал о сути предстоящего задания. Контингент дивизии в кратчайший срок (выделено полсуток) грузится на железнодорожные составы и передислоцируется в Marienburg. Только недавно о том телеграфировал генерал Франсуа, ссылаясь на самого фельдмаршала Гинденбурга.
  Дело в том, что в Кенигсберге удалось перехватить план компании русских. Вторая армия генерала Самсонова, развивая успех, достигнутый первой армией Ренненкампфа, должна полным фронтом ударить с юга, с задачей окружения группировки войск Гинденбурга.
  Но даже обер-лейтенант Арнольд понимал нелепость русского плана. Германский генштаб пять лет назад провел командную военную игру, с похожими на сегодняшние вводными условиями. В результате тактической дуэли, - наступавшая с юга "армия русских" сама попала в полное окружение. В этом нет тайны, что генерала, командовавшего условными "русскими", за полное отсутствие стратегического мышления - Кайзер бесславно отправил в отставку. Однако, дело в том, что район к юго-востоку от Алленштайна крайне неудобен для маневра войск из-за слабой транспортной сети. К тому же там много озер, сильная заболоченность, и что
  напрягало - везде песчаный грунт, в котором легко завязнуть. А вот с запада к нему подходит густая сеть железных и шоссейных дорог, позволяя наладить подвоз свежих воинских соединений. Альбер, хоть и не состоял в больших чинах, сразу же разгадал план фельдмаршала - ударить концентрированными силами в подбрюшье русских и взять противника в котел.
  На совещании детально отработали маршрут движения составов с частями второй дивизии. Следовало двигаться окружным путем, так как ветка на Кенигсберг уже основательно забита воинскими эшелонами. Получалась цепочка: Инстенбург, Гердауен, Бартенштейн, Нейлсберг, Вормдитт, Елбинг, Мариенбург...
  Альберту предстояло немедля связаться с начальством станций по пути следования, чтобы там подготовили паровозы и освободили магистральные линии от второстепенных поездов. Таким образом, телеграфная, телефонная и радиосвязи дивизии оказалась в полном распоряжении обер-лейтенанта.
  Еще находясь в оперативном пункте связи, Альберт узнал, что пришло новое распоряжение командира корпуса. Которое обязывало подразделения дивизии, по прибытию в Мариенбург, сразу же выступить в направлении Сольдау, на сближение с наступающими частями второй армии русских, а конкретно, первого корпуса генерала Артамонова.
  Пока офицер связывался с железнодорожниками, - на Grunhof и восточных путях станции, спешно поданные грузовые вагоны стали загружать людьми и материальной частью второй дивизии. Фон Фальк, несмотря на врожденное упрямство и часто несхожие с мнением начальства взгляды, был умелым командиром, организаторские способности генерала оказались и здесь на должной высоте.
  Через три часа первый эшелон вышел на Gerdauen, - расстояние полсотни километров, сорок минут ходу... Там поезд ждал новый экипированный паровоз, уже стоящий под парами. Этому и другим составам второй дивизии первого армейского корпуса восьмой армии - стараниями Альберта Арнольда везде предоставили зеленый свет.
  Поздним вечером двадцать четвертого августа Альберт отбыл из Инстенбурга с последним, укороченным поездом родной дивизии. Перед отправлением, обер-лейтенанту поручили проследить за отгрузкой еще остававшихся частей и войскового имущества. В числе которых оказались военные саперы, минировавшие стрелочные посты станции, и уничтожавшие все виды электросвязи, а так же вторая и третьи роты Пионерского батальона князя Радзивилла и техника дивизионного мост-поезда номер два. В особом порядке шел ряд подразделений, подчиненных штабу армии, функции которых строжайше засекретили.
  Толком за ночь Альберт не выспался, так как офицеру приходилось подыматься на каждой остановке и инструктировать железнодорожников на предмет возможного захвата станции и окрестных полустанков противником. Его поезд стал последним германским составом, проходящим по этой ветке.
  Разумеется, транспортные проблемы русских сильно усложнялись разницей ширины колеи немецких и российских железных дорог. Но оборудование и имущество станции было бы ценным подарком для новых властей... Стояла задача, чтобы противнику ничего не досталось, пусть идет по выжженной земле. Поэтому специальные тыловые части и гражданская власть на местах усердно поработали - вывезли имевшийся фураж, уж не говоря о горюче-смазочных материалах и других, потребных войскам германской армии продуктах и оснащении.
  В Мариенбурге обер-лейтенанта сразу же захлестнули дела о передислокации дивизии на юго-восток уже под Зальдау. А как молодой человек хотел вырвать из этой сутолоки хотя бы на часок, желая побывать в священном для каждого немца месте, - гигантском замке на берегу реки Ногат. Но потуги офицера оказались бесплодны, в силу тщеты и неуместности досужих прихотей в опасную для Родины годину.
  Еще обучаясь в академии, Альберт сподобился посетить Мариенбург - крупнейший средневековый замок Европы. Территория крепости насчитывала свыше двадцати гектаров, несравненно больше большинства феодальных городов. Масштабы замка и готическая архитектура поражали не только кичливых стародавних правителей, но и по сей день бередят фантазию каждого человека, попавшего в каменное великолепие. Мариенбург славная страница прусского военного величия. Там, начиная со второй половины тринадцатого века, помещался конвент - высший Совет Тевтонского ордена, там обосновалась резиденция Великих Магистров, предтеч прусских королей. Известно также, что только могучие стены Мариенбурга спасли Орден от окончательного поражения после Грюнвальдской битвы
  Уже пополудни двадцать пятого августа Альберт Арнольд находился в штабном вагоне поезда, мчавшего на всех парах к Зальдау. Офицеру, в роли ординарца, повезло присутствовать на совещании, на котором обсуждался новый приказ генерала Франсуа. Второй пехотной дивизии предписывалось в семь утра следующего дня начать наступление на русские позиции через Гросс-Кошлау на Гросс-Теуерзее, находясь в центре натиска восьмой армии. Радиосвязь работала беспрерывно, отдавались срочные команды подразделениям дивизии, в предстоящие бои приходилось вступить практически с колес.
  Как выяснилось, составы с людской силой и военной техникой придется выгружать на станциях и полустанках, к востоку от станции Моntowo (Hartowitz, Jeglia и Ribno). Далее порожняки уйдут обратным ходом вглубь Восточной Пруссии.
  Вопреки принятым правилам, не считаясь со страхами и мольбами железнодорожников, воинские эшелоны подходили вплотную один к другому на открытых перегонах, чтобы быстрее быть поданными к разгрузочной платформе. Маховик, раскрученный фон Фальком, работал безукоризненно.
  Штаб дивизии временно разместился в начальной школе деревни Хартовиц, в тридцати километрах, не доезжая занятого русскими Зальдау. Здесь же высадился и гренадерский полк Короля Фридриха Великого. Августовское солнце палило нещадно, на улице стояла липкая жара. С благоволения командования, до начала полного сбора, гренадерам разрешили поротно искупаться в чистых водах Хартовицкого озера.
  Альберт с несколькими младшими офицерами штаба, испросясь у начальства, тоже приобщились к массовому купанью полка. Молодежи удалось раздобыть лодчонку и переправиться на противоположный берег озерца. Там было примечательное пляжное место с чистым речным песочком. Раздевшись донага, пройдя по мелководью, офицеры вдосталь поплавали и поныряли в приятно-теплой воде, поверхность которой уже подрагивала осенней рябью. Затем парням удалось понежиться, покурить и поболтать о ерунде, обсыхая на горячем песке, даже сбегать справить нужду в примыкавшем с севера тщедушном лесочке. Их было четверо: молодых, задорных, жизнелюбивых... - а уже завтра Ханса и Гельмута, прикрепленных к четвертой пехотной бригаде, не станет...
  Передышка перед маршем получилась крайне короткой. Еще не в полной мере сформированные подразделения дивизии стали выдвигаться на юго-восток по дорогам, идущим от линии железной дороги. Третья пехотная бригада, изнуренная жарким полуденным зноем, наконец, заняла позиции для дневки у деревушек Jellen, Wougriew, хутора Kotti и мызе Zamberte. Отсюда и предполагался бросок дивизии, с задачей перерезать железнодорожную ветку близ станций Гросс-Кошлау на Гросс-Теуерзее и вклиниться во фронт русским. Родной полк Альберта располагался в центре, по правому флангу стоял сорок четвертый полк "Граф Донхофф", левый фланг через дубовую рощицу заняли части четвертой бригады: сорок пятый Восточно-Прусский и тридцать третий фузилерский полки.
  Обер-лейтенанта Арнольда прикомандировали к третьей пехотной бригаде. Штаб генерала Менгельбьера располагался в деревушке Jellen, в уютном двухэтажном особнячке с островерхой черепичной кровлей. Переговорив с дежурными офицерами, оговорив права представителя штаба дивизии, Альберт решил получше выспаться перед предстоящим сражением.
  Офицера разместили в крестьянском фахверковом домике. Хозяин по фамилии Пропп радушно встретил молодого офицера, даже предложил к ужину бутылочку заветного винца. Но Арнольд, извинившись, отказался от выпивки, - день завтра предстоял трудный. Пропп с семейством - женой и старухой матерью (дочь же с окрестной молодежью ушла на запад) с большим опасением и даже страхом воспринимали развитие грядущих событий на фронте рядом с хутором. Нагнетаемые пропагандой страсти об ужасных дикарях-казаках, насилующих женщин и без разбору казнящих мужчин, заставляли крестьян зябко поеживаться и молить Господа о спасении. Молодой человек постарался успокоить добропорядочных людей, уверил, что противник будет
  так или иначе разбит и отброшен далеко на восток. Они верили и не верили словам военного, да и сам Альберт, если честно признаться, не до конца ручался за правильность такого оптимистичного прогноза.
  Обер-лейтенанту было известно о некомплекте германских частей, к примеру, третий батальон полка "Фридрих Великий" еще не доехал до Монтово. Да, и остальные подразделения первого корпуса вышли на боевые позиции не в полном составе, но что печальней, - не хватало тяжелой и легкой артиллерии и парков, без которых невозможно гарантировать успех наступательной операции. Таки образом, к вечеру двадцать пятого августа первый корпус генерала Франсуа еще не закончил боевого сосредоточения.
  И вот настало раннее утро двадцать шестого августа. Среда, середина недели. Альберт поспешил на командный пункт бригады, хотелось разузнать о последних событиях на фронте, а также связаться с оперативной отделом штаба дивизии.
  Добрая новость - вчера, во второй половине дня двадцать, после ожесточенных уличных боев, у русских отбили городок Лаутенберг. Развивая успех, немецкие войска вышли на подступы к Зольдау с запада.
  Но полной неожиданностью явилось то, что командующий первого русского корпуса генерал Артамонов к вечеру двадцать пятого августа, занимая фронт Уздау-Тауерзее, выдвинув передовые части вперед на семь километров к Зеебен и Гросс-Кошлау. Русские имели целью остаться в занимаемом районе, защищая левый фланг армии Самсонова. Альберт знал, что корпусу Франсуа придется нелегко, противник будет стоять насмерть на собственных позициях.
  Сегодня ранним утром, части первой пехотной дивизии, ощутимо припоздав, приступили к форсированию реки Велле, с задачей развернуть артиллерию против Зеебена. Второй же дивизии также полагалось начать срочное выдвижение: четвертой пехотной бригаде к Гросс-Кошлау, третьей бригаде к станции Гросс-Тауерзее.
  Альберту удалось переговорить с начальником штаба дивизии, который, как выяснилось, уже искал офицера. Полковник Райзен сообщил, что в предстоящей операции главная роль в прорыве фронта русских отводится соседям - четвертой бригаде. Частям же Менгельбиера следовало наступать в сторону Граллау и Вессаломо. Но, в случае возможного осложнения маневра четвертой бригады, оказать поддержку правому флангу соседа, силой гренадерского полка. Таким образом, Арнольд обязан прибыть в расположение родной воинской части.
  Распечатав на бланке дивизии полученные приказания, заверив тексты командиром бригады, Альберт, не теряя времени даром, попросил доставить себя на мызу Zamberte. Менее чем через полчаса усатый мотоциклист штаба бригады лихо подкатил обер-лейтенанта к группе офицеров на берегу узкого озерца, наблюдавших, как гренадеры лихо орудуя шанцевым инструментом, обустраивают брустверы на окопчиках со стороны шоссе Лаутенбург - Уздау. Делают правильно, - русские определенно ударят с той стороны, в результате отступления сорок пятого полка.
  Отдав запечатанный пакет полковнику, кратко переговорив с ним, Альберт выяснил, что два батальона уже заняли заготовленные позиции в направлении Граллау. Третий (условно фузилерский) выставлен на севере. Дело в том, что русские уже успели окопаться еще вчера утром, и только ждут немецкой атаки. В случае провала... вчера вечером экстренно подготовлены рубежи обороны полка.
  Альберт и начальник штаба (старый знакомый майор Вильгельм фон Хиллер) поехали по шоссе в сторону Уздау, для рекогносцировки с севера. Сразу по выезду вдоль шоссе начинался густой лесной массив, одаривший офицеров пьянящим запахом, еще не прогретых лучами солнца сосен и елей. Но краток отрадный миг, лесок заканчивался в километре до въезда в Гросс-Кошлау, перед дислокацией русского авангарда. Позиция
  исключительная для оборонительного боя, но вот для поддержки сорок пятого полка - ситуация аховая. Солдаты запросто заплутают в лесной чащобе, и время будет безнадежно потеряно. Значит выход один - двигаться по южной обочине леса, по прилегающим полям, направлением на Гросс-Кошлау, в лоб "иванам". Можно таким образом взять передовые части русских в клещи, если, конечно, сосед с правого фланга (сорок четвертый полк) не подведет. Но налаживать связь с "Граф Донхофф" не осталось времени.
  Тут до слуха офицеров донеслась дробь винтовочных залпов. Стреляли со стороны русских, наверное, те заметили продвижение частей четвертой бригады в сторону деревни. Майор и Альберт на всех парах поспешили обратно. Стрельба прекратилась, видимо противник решил произвести разведку боем.
  Офицеры полка нервничали, с нетерпением ждали команды - вперед, в атаку...
  И, наконец, в десять часов раскатисто забухали немецкие пушки. Началась запланированная артиллерийская подготовка силами первого и тридцать седьмого артиллерийских полков дивизии. И чуть спустя загрохотали гаубицы, это подошла помощь пятнадцатого тяжелого артполка (генштабиста Арнольда посвятили в этот план).
  Альберт уже знал, что русские не выдерживают столь грубой силы немецких гаубиц, вздымающих в воздух тяжелые пласты земли, и бегут...
  Тут связист принес сообщение, что сорок пятый и тридцать третий полки после артподготовки пошли в атаку на вражеские позиции. Звуков разгорающегося жестокого боя не сдерживала даже густая чащоба. Схватка завязалась нешуточная. С оборудованного наблюдательного пункта трудно было понять, что все-таки там происходит, - чья берет...
  Альберт забрался на импровизированную вышку, устроенную на дубе-гиганте, росшем чуть в стороне от столь же дюжих собратьев. Навел бинокль и постепенно стал понимать, что атака ближайшего к ним сорок пятого полка не столь удачна. Противник отчаянно сопротивляется, продвижение немецких войск сильно стопорится.
  Обер-лейтенанту ничего не оставалось, как спуститься вниз, и доложить о том в штаб дивизии. Благо радиосвязь в это солнечное утро сработала нормально...
  В одиннадцать тридцать получено распоряжение командующего корпусом генерала Франсуа. Третьей пехотной бригаде предписывалось немедля начать наступательные действия развернутым фронтом от Гросс-Кошлау и Кляйне-Тауезее на Гросс-Тауерзее. Дополнительным приказом фон Фальк велел гренадерскому полку "Фридрих Великий" идти ускоренным темпом в сторону Граллау для прорыва русских позиций, а сорок четвертому пехотному полку наступать на Гейнрихсдорф и дальше вперед...
  От немецких заслонов вблизи Муравки напрямую до Граллау шесть километров. Пешим строем понадобится ходу чуть больше двух часов, чтобы подтянуть батальоны полка. Ну, а с боем, как Бог пошлет...
  Вестовые стремглав полетели в батальоны и роты. В цейсовский бинокль отчетливо видно, что на передовых позициях, как муравьи засуетились гренадеры, выстраиваясь в маршевые колонны. Конечно, идти по неудобьям удовольствие ниже среднего, но зато есть надежда быстренько окопаться, коль возникнет кинжальный огонь русских. Ровно в полдень полк выступил полным составом, оставив для охранения штаба только одно роту "фузилерского" батальона.
  Через час, когда спасительный лесок остался позади, обойдя раскинувшийся с севера пруд, колоны стали разворачивать в цепи, послышались выстрелы со стороны охранения русских. Дойдя до полевой дороги, с востока которой привольно расстилалось недавно сжатое пшеничное поле, германские цепи залегли и открыли ответный огонь по неприятелю.
  Обозревая доступные взору окрестности (по левую руку через лесок в сторону Тауткена), Альберт наблюдал удачливый бой северного соседа, противостоящего русскому тридцать третьему (Иркутскому) полку. Сорок пятый немецкий полк, уже пройдя с северо-запада Гросс-Кошлау, продвигался в сторону железнодорожной станции Граллау. Молодцы, ничего не скажешь!
  И тут, поднялись цепи родного "Фридриха Великого", русские не выдержали и стали быстро отходить. Отдельные их группы еще цеплялись за редкие защитные лесополосы, но немецкие стрелки настойчиво выбивали врага. Противник, было, на короткое время зацепился у шоссе на Мурашки, но вскоре откатил восточнее за дорогу на Кляйне-Тауерзее. Но, видимо, не учли, что пока восемьдесят седьмой (Нейшлотский ) полк отступал, за его спиной в Вессоломо стоял восемьдесят восьмой (Петровский) пехотный полк. Альберт боялся, что с двумя русскими полками немецким гренадерам не справиться.
  На юго-востоке сорок четвертый полк второй дивизии уже вытеснил противника из Кляйне-Тауерзее и вел бои в прилегающих к деревне с востока полях и сосновых пролесках. Понятно, никто бы не позавидовал шютце "Граф Донхофф", когда за каждым стволом сосны или в зелени у корневища затаился вражеский стрелок.
  Альберт опять обратил взор на север. И сердце офицера похолодело. В местности у Гросс-Кошлау картина боя резко поменялась. Откуда ни возьмись, появились новые вражеские колонны. Зная предметно дислокацию противостоящих войск, обер-лейтенант
  догадался, что командование русских бросило на помощь иркутцам девяносто пятый (Красноярский) полк второго эшелона, резво перешедший в наступление на Гросс-Кошлау. Натиск свежих отрядов вдохнул силы в истощенных иркутян, те прекратили отход, повернули назад и вскоре вместе с красноярцами пошли в штыковую атаку. Альберт с огорчением видел, как передовые батальоны сорок пятого полка дрогнули, попятились, огрызаясь огнем на беспримерную штыковую атаку неприятеля, - и... стали уходить с поля боя. Пехотинцам бы зацепиться за постройки деревушки, залечь бы в густых садах и огородах, но немецкие солдаты, стискиваемые полукольцом русских, бросились в сторону длинной линии прудов, что было верной погибелью. Жить парням осталось полчаса, не больше...
  Альберт как белка соскользнул по страховочному канату смотрового дуба и бросился к стоящему на дорожной развилке броневику "Изота-Фраскини". Забарабанил рукоятью "Парабеллума" по звенящему корпусу. Открылась дверца в левом борту, отпихнув растерявшегося, ничего не понимающего унтер-офицера, велел водителю выруливать на Гросс-Кошлауское шоссе. Тот было заартачился, но увидев нашивки генштабиста, подчинился. "Скорей, скорей!" - подгонял Альберт. "Пулеметы к бою!" - приказал он недоумевающей команде броневика.
  Обер-лейтенант знал, что Рейсхеер до начала войны не имел броневых автомашин отечественного выпуска. И уж как этот итальянский броневик оказался в полку "Фридриха Великого" долго оставалось для него загадкой... Эту тайну офицер узнал в самом конце войны, когда Альберта после ранения прикомандировали к службе железнодорожных перевозок Ставки Главного командования. Броневик приобретен фирмой "Daimler" для изучения и постройки собственной бронемашины, сделанной позже в пятнадцатом году, но крайне неудачной.
  Полковая "Изота" была защищена четырехмиллиметровой броней (усиленной сзади накладными стальными листами) и вооружена двумя немецкими пулеметами MG 08 с полным боекомплектом.
  Альберт кратко пояснил цель предстоящего дела. Стальная машина идет на выручку отступившего под русскими штыками сорок пятому полку, загоняемому неприятелем в болотистые топи, недавно спущенных прудов.
  Наудачу итальянская техника имела подобающую скоростью, и за четверть часа домчала до северной околицы Гросс-Кошлау, не встретив по пути ни одного препятствия. Оставив деревенскую кирху позади, броневик по заросшему травой проселку, идущему вдоль околицы деревни, устремился на юг.
  Альберту предстала удручающая картина. Немецкие солдаты перебежками, наугад отстреливаясь, бежали по скошенному полю на запад. Иные слепо устремляясь в болотистую ловушку, а те, кто поумнее уходили влево, к плотине. Сзади на расстоянии трехсот метров густой цепью шли русские, ощетинившись примкнутыми штыками. Проехав по инерции еще метров сто, броневик развернулся к атакующим надежно бронированным задом. Унтер-офицер оказался сообразительным малым, понимал Альберта с полуслова, согнав шютце, сам сел за башенный пулемет. Альберту достался же кормовой "Максим", с образцовым обзором. Крикнув: "Давай подпустим поближе..." - офицер вцепился в гашетку.
  Русские солдаты, словно опьяненные выпавшей удачей - бегством противника, будто бы и не замечали стоящую на пути грозную технику. Шли в полный рост, как на параде, позднее Альберт узнал, этот строй назывался "психической атакой".
  И тут, перебивая друг друга, длинными очередями застрочили пулеметы броневика, выкашивая как косой ряды наступавшего врага. Еще ничего не понимая, натыкаясь на тела павших, русские пытались пробиться вперед, но неумолимый свинец не давал бойцам ходу. Атака запнулась, передние шеренги залегли на землю, задние развернулись обратно, - в лагере противника произошло смятение.
  Альберту еще не доводилось испытывать чувство, называемое - упоением в бою, дикий восторг в полной мере овладел сознанием. Как в горячечно-сладком бреду, офицер давил на гашетку, подминая под пулеметные очереди новые и новые людские потоки. Да и не люди то вовсе, а упрямые фантасмагорические фигурки, надвигающиеся на него ниоткуда, заполонившие горизонт... Словно подземное войско призрачных троллей повылазило наружу, и по лукавому злобному колдовству собирается подчинить себе земной мир. Задача обер-лейтенанта не допустить подобной несправедливости, и у него имелась волшебная сила, способная воспрепятствовать чинимому лиху. Альберт подчистую забыл о себе самом, о собственном человеческом существе... Офицер стал орудием непостижимой вселенской воли, частью существующего мирового порядка, как день и ночь, как ветер и дождь.
  Наведя разор на центральном участке атаки, броневик покатил дальше на юг, расстреливая в упор, пытавшихся продолжить наступление русских бойцов.
  И вот произошел долгожданный перелом. Недавно бежавшие в панике немцы, вдруг увидев нежданное спасение, повернули назад. И теперь уже солдаты Рейсхеера, примкнув штыки, пошли в атаку на русских. Броневик ехал задом, Альберту с напарником уже приходилось выбирать разрозненные кучки противника и, экономя патроны, скашивать сибиряков короткими очередями. Но вот русские не выдержали и побежали, увлекая за собой ничего не понимавших бойцов второго эшелона. Фронт на этом участке восстановился, скоро сюда подошел свежий батальон немецкого полка.
  Боезапас бронемашины исчерпался, даже не осталось воды, чтобы залить разгоряченные кожухи пулеметов. И когда цепи немецких солдат, обогнув умолкший броневик, оставили спасителя в возникшем тылу, Альберт приказал водителю возвращаться обратно на полковую базу.
  На перекрестке из Гросс-Кошлау дорогу "Изота-Фраскини" перегородил двадцатисильный "Touring" в камуфляжной окраске. Выскочивший с переднего сиденья молодой офицер отчаянно замахал руками, призывая остановиться. Альберту пришлось подчиниться и покинуть броневик. А навстречу уже шагал поджарый седобородый полковник, сам Карл Густав Витке - командир сорок пятого полка.
  Полковник первым протянул руку, стремительное пожатие выражало редкую степень взволнованности полковника.
  - Обер-лейтенант, - губы Витке дрожали, - всем сердцем приношу благодарность, - он перевел дыхание, и уже срывающимся голосом заключил. - Вы спасли мою офицерскую честь, - и уже со слезами на глазах добавил, - честь сорок пятого полка. - А потом старик крепко обнял Альберта, - спасибо обер-лейтенант, вы настоящий герой!
  Альберт уже не помнил, что ответил растроганному полковнику, да это было и не важно, главное, - сорок пятый полк продолжил выполнять поставленную командованием задачу.
  
  Оперативный штаб гренадерского полка "Король Фридрих Великий" успел переместиться в занятые недавно Муравки (Muravken), хотя тыловые службы по-прежнему занимали многочисленные постройки Zamberte. Наскоро перекусив, обер-лейтенант, по отрывочным и часто противоречивым сведениям оставшихся офицеров, пытался понять обстановку на фронте дивизии. И вот тогда, усиленно напрягая голову, почувствовал, как впрочем, устал... Боже как его вымотали внутренне эти тридцать минут противостояние броневика "Изота" и "психической" атаки русских.
  Так, что офицер узнал:
  Нужно сразу отметить, что подразделения русского корпуса Артамонова, в ходе идущего сражения, коренным образом поменяли места дислокаций. В центре - первому корпусу Франсуа противостояли полки двадцать четвертой дивизии Рещикова, по правому флагу Выборгский и Вильмандский, а по левому флангу Нейшладский и Петровский полки двадцать второй дивизии Душкевича.
  В результате атаки под Гросс-Кошлау сорок пятого полка, у русских между двадцать четвертой дивизией и Выборгским полками образовался нешуточный разрыв. В который и устремились части четвертой бригады германской второй дивизии. Но, по недавно полученным сведениям, для заполнения образованной ниши Артамонов развернул резервный (из состава другой дивизии) Литовский гвардейский полк. В итоге, здесь между четвертой бригадой и русскими установился некий баланс сил.
  Но вот на южном фланге творилось нечто непонятное. Слышались грузные звуки артиллерийской стрельбы, разрывы снарядов имели чужеродный тон, определенно, противником обстреливались германские войска. Альберт поторопил заправку и снаряжение единственного в дивизии броневика и выехал в Муравки.
  Майор Вильгельм фон Хиллер быстро ввел Альберта в курс дел. У русских неожиданно подошла артиллерийская бригада, приданная дивизии Душкевича, и открыла ураганный огонь по ближним к ним позициям полка. Они с начальником штаба наблюдали в бинокли, что головные части двух гренадерских батальонов стали быстро отходить назад. Доложив командиру полка о складывающейся ситуации, а также о задержке на марше орудий тридцать седьмого (Литовского) артиллерийского полка, посовещавшись с ним минут десять, офицеры приняли следующее решение. Второму батальону закрепиться на позиции по краю лесочка перед окультуренным ручьем близ Гейнрхдорфа, первому батальону укрыться в молодых лесопосадках, прилегающих к Муравкам, третьему (фузилерскому) батальону прикрывать Муравки с севера-востока. Остается только ждать подхода со стороны Лаутенбурга автотехники с немецкими пушками.
  Поднявшись вместе с майором на наблюдательный пункт, Альберт теперь явственно различил, что полку противостоят слаженные колоны двух русских полков, нацеленные, как раз в сторону Гейнрихсдорфа и Кляйне-Тауерзее. Диспозиция ими выбрана верная, только вот силы отнюдь не равные, да еще эта проклятая русская артиллерия.
  Арнольд, было, предложил использовать против западной колонны дивизионный броневик, но Хиллер резко остудил его пыл.
  - Нам уже сообщили о твоем геройском поступке. Сам Фальк знает, как ты здорово помог сорок пятому. Но здесь, дорой Альберт, отнюдь не тот случай. Броневик лакомая цель для русских фейерверкеров, мигом разнесут "коробочку" в пух-прах. Так что даже и не помышляй... Бронемашина будет задействована для обороны штаба полка, коль противник задумает двинуться в сторону Муравок.
  - Ясно, господин майор, - единственное, что и осталось сказать Альберту на столь разумный довод.
  - А вот ты поезжай в штаб бригады в Jellen, добейся встречи с Менгельбьером, или даже лучше, свяжись с начштаба дивизии фон Райзеном - знаю, полковник благоволит тебе. Пусть посоветует генералу, чтобы наш южный сосед выдвинулся севернее Кляейне-Тауерзее, да и второй эшелон у Гейнрихсдорфа организовать не помешало бы... Да, чего буду объяснять текущую обстановку... Там по ходу сориентируешься... Возьмешь штабной мотоцикл... Давай Альберт, поспеши ради Бога! Как-никак ты представитель штаба дивизии, меня в бригаде вряд ли послушают, постарайся убедить начальство в неотложности такого решения.
  - Будет сделано, господин майор, - и Альберт молнией соскочил по дощатым приставкам наблюдательного пункта и стремглав бросился к лощинке со штабной автотехникой.
  У армейского NSU (мощностью три с половиной лошадиные силы) возился немолодой уже обер-гренадер, который и водил "Motorrad" начальника штаба полка. На сборы ветерану времени не понадобилось. Шесть километров из Муравок до Йеллена по твердо набитой, а потом, уже после Котти мощеной камнем дороге, - они преодолели всего за двадцать минут.
  К счастью, генерал-майор Теодор Вильгельм Альберт Менгельбьер стоял возле крыльца штаба, задумчиво рассматривая газоны с рыжими бархатцами. Альберт без смущения, перейдя на строевой шаг, подошел к командиру бригады, представился и попросил у него срочной аудиенции. Шестидесятилетний генерал поначалу воспринял маршировку молодого офицера как недопустимую вольность, но услышав фамилию - Арнольд, расслабился и щедро улыбнулся:
  - Ах, вот каков наш герой... Ну, коли дело спешное, пошли в кабинет, - по ходу крикнул вестовому. - Срочно разыщи начальника штаба...
  Получилось, как нельзя лучше... Начальство бригады услышало Альберта и разделило предложенный план. Быстро написали приказ командиру "Граф Донхофф" о поддержке с юга полка "Фридрих Великий", направлением на Кляйн-Тауерзее и Генрихсдорф.
  - Думается... - сказал старый генерал, - Франц Кох незамедлительно и как следует, поможет соседу...
  Располагая детальной оперативной информацией, штаб третьей бригады, кроме того, решил просить штаб дивизии перенаправить с севера резервы сорок пятого полка, нацелив на Граллау.
  Кроме того, Менгельбьер отдал распоряжение (через голову командира дивизии) - связаться с ландверским пехотных полком и попросить у него энергичного прикрытия южного фланга бригады.
  - Обер-лейтенант, немедля отправляйтесь в сорок четвертый полк, - генерал стал серьезным. - Передайте лично полковнику - пусть "Граф Донхофф" покажет русским, на что способны бранденбуржцы...
  - Jawohl Herr General... - лихо отдал честь Альберт, и немедля отправился в Кляйне-Ленск. Проскочив по брусчатке до Котти, мотоцикл с пассажиром выехал на грунтовку и свернул в сторону Кляйне-Тауерзее. И уже миновав слева встречный лесок, послышались грозные звуки, приближающегося к ним с севера-востока боя. Альберт с ужасом подумал, неужели русские, прорвав оборону полка, вышли на шоссе на Генрихсдорф... Тем самым противник расчленил полк и по-видимому взял в клещи второй батальон.
  "Скорее, скорее в Ленск..." - только одно желание владело офицером в тот момент. С ходу проскочив Кляйне-Тауерзее, через десять минут он уже подкатил к штабной палатке.
  "Господи, слава Тебе..." - как тяжелая гора спала с плеч обер-лейтенанта, когда в штабе полка сообщили, что связь восстановлена и с полчаса как получена радиограмма Менгельбьера. Сводная колонна полка уже выступила на выручку второму батальону гренадерского полка, авангард бранденбуржцев уже на подходе к Генрихсдорфу.
  Альберт рвался в бой, но не имел права нарушить приказ командира бригады. Офицер нашел полковника на пересечении шоссе с железнодорожной веткой из Лаутенбурга. Вручил тому запоздалый пакет с сургучными печатями и передал ободряющее напутствие старика Менгельбьера, воодушевив Коха, что скоро подойдет первый состав с пушками и гаубицами тридцать седьмого артполка дивизии. И русские, наконец, получат на орехи...
  Франц Кох, невзирая на желание обер-лейтенанта принять непосредственное участие в бою, использовал офицера по собственному усмотрению. Приказал срочно ехать, через Кляйн-Тауерзее, в Муравки, где определить совместное действие гренадеров "Фридриха Великого" с другой колонной полка "Граф Донхофф", идущей с некоторым запозданием. Потом, как бы нехотя пояснил Альберту диспозицию, одобренную уже самим командиром дивизии - генерал-лейтенантом Фальком.
  Как понял Альберт, против русского восемьдесят восьмого (Петровского) полка, идущего из Граллау на юго-запад, будут задействованы силы гренадерского, сорок четвертого и сорок пятого полков, плюс орудия немецкой артиллерии. Против восемьдесят седьмого (Нейшлотского) полка, завязшего у ручья перед Генрихсдорфом, выступят главные силы сорок четвертого полка, второй батальон гренадерского и быстро спешащие части пятого ландверного полка и дивизионной артиллерии.
  Остальные события дня смазались в памяти Арнольда. В голове осталась только муторная круговерть, да громкие, заглушающие речь, звуки артиллерийской канонады. Русским едва удавалось сдерживать прибывающие немецкие силы. После семнадцати часов Рейсхеер развернул армейские части по длинной линии существующего фронта. Нейшлотский и Петровские полки, не выдержав боя, неся большие потери в живой силе, в надвигающейся темноте стали отходить на восток, за линию железной дороги на Зольдау.
  Таким образом, в результате удачных арьергардных боев корпуса Франсуа, картина сражения складывалась следующим образом. Первая пехотная дивизии встала по линии Вензее - Гросс-Гриебен - Мейшлиц, вторая дивизия, подвинувшись севернее, встала у железнодорожной станции Гралау и в перелесках вблизи Вессаломо, пятая ландверная бригада восточнее Гейнрихслорфа до самого Приома.
  К вечеру Альберту стало известно, что штаб восьмой германской армии переехал из Ризенбурга в Лебау - ближе к линии фронта, штаб же второй дивизии, следуя такому примеру, перевели в Рибно. В двадцать тридцать генерал Франсуа распорядился о завтрашнем наступлении корпуса на Уздау. Согласно приказу - первая пехотная дивизия должна частью сил, сковав русских западнее, нанести главный удар с северо-запада Уздау, вторая дивизия атакует южнее Уздау, а пятая ландверная бригада - удерживает позиции за Гейнрихсдорфом по линии Рутковице - Приома.
  Альберт заночевал при штабе гренадерского полка, вольготно расположившись на неубранных снопах пшеницы в крестьянской риге, подстелив услужливо выданное хозяйкой холстяное рядно. Короткая ночь прошла спокойно, без одного выстрела, стороны не тревожили друг друга даже привычными рейдами разведки. Утреннюю побудку назначили в предрассветную рань - в четыре ноль-ноль.
  И вот настал четверг двадцать седьмого августа. Наверное, позорнейший день в хронике полка "Фридрих Великий", да, пожалуй, и третьей бригады.
  Стоял густой утренний туман, видимость сделалась нулевой. С севера донеслись громовые звуки немецкой артподготовки. Это два артиллерийских полка второй дивизии, сместившись за ночь к Гросс-Кошлау, открыли огонь по Иркутскому и Красноярским полкам двадцать четвертной русской дивизии, стоящим юго-западнее Уздау. Артиллерия первой дивизии ударила по Выборгскому полку, оборонявшему Уздау с северо-запада.
  Но следом произошла величайшая путаница. Через полчаса прошел слух, что Уздау уже взят частями первой дивизии. Из штаба корпуса поступил ряд необдуманных скороспелых команд. Генералу Мюльману предписывалось - бросить в атаку ландверную бригаду и взять Борхерсдорф, а это грубо семь километров восточнее Гейнрихсдорфа. Генералу Фальку - наличными силами второй дивизии атаковать противника по всей линии фронта, с ходу взять Гросс-Тауерзее и выйти на линию Уздау - Соблау.
  Но русские под Уздау оказались удивительно стойкими, бой с ними первой дивизии продолжался свыше шести часов.
  В пять утра, после часовой артиллерийской подготовки, части третьей бригады двинулись на Гросс-Тауерзее. Командир бригады Теодор Менгельбьер решил собственноручно руководить атакой бригады. Прибыв на линию фронта, из-за густого тумана генерал так и не нашел в указанном месте гренадерский полк Фридриха Великого.
  Из-за неблагоприятной видимости на поле сражения происходила сущая несуразица. Разрозненные части полков бригады натыкались на охранения русских, которые также, толком не находили расположение немцев. Случалось, стороны обстреливали собственные части. Это в итоге привело к тому, что подразделения полков "Граф Донхофф" и "Фридрих Великий" перемешались.
  Альберт, детально изучивший по картам и воочию окружавшую местность, после панической информации штаба бригады, в экстренном порядке решил отправиться на поиски генерала Менгельбьера. Ни в коем случае нельзя было допустить, чтобы русские взяли старика в плен. Пришлось, опять воспользоваться "Motorrad" начальника штаба полка.
  Обер-лейтенант нашел генерала и охранявших его всадников в перелесках под Вессаломо, благодаря тому, что гренадеры первого батальона недавно видели промелькнувший в разрывах тумана легковой автомобиль. Менгельбьер сердечно поблагодарил Альберта Арнольда за вовремя подоспевшую помощь. Русские уже не раз обстреляли конвой командира бригады, искавший проход в редких просветах густой наволочи.
  Повернув на юг, попав на прямую как стрела шоссейку, они за четверть часа доехали до Муравок. Альберт уже не оставил озябшего генерала без надзора и срочно выехал с ним в штаб бригады, к тому времени уже переехавший в лесок под Котти. Так как только обер-лейтенант знал кратчайший путь через лесной массив.
  Полученные штабистами сообщения стали крайне тревожными. В еще не разошедшемся тумане немцы сблизились на дистанцию ружейно-пулеметной стрельбы с русскими, засевшими за полотном железной дороги. Встреченные плотным огнем противника разрозненные части бригады залегли, а отдельные роты даже стали осаживать назад. В это время на помощь к Нейшлотскому и Петровским полкам подошли батальоны первой стрелковой бригады, ударили пушки дивизиона двадцать второй артиллерийской бригады - началась отчаянная мясорубка.
  После трехчасового огневого боя с превосходящим по огневой мощи противником четвертый гренадерский "Фридрих Великий" и сорок четвертый пехотный "Граф Донхофф" полки стали отступать. Неудача постигла и пятую ландверную бригаду, из-за недолетов немецкой артиллерии, пехота русских устремилась на приступ, и следом помчали эскадроны шестой кавалерийской дивизии.
  К восьми часам наступление второй пехотной дивизии и пятой ландверной дивизии было остановлено. Около девяти утра с линии фронта Скурпиен - Гогендорф части двадцать второй дивизии Душкевича и первой стрелковой бригады перешли в контратаку. Наскок русских сопровождался новой сильной огневой поддержкой подошедшего тяжелого артиллерийского дивизиона. Немцы начали поспешное отступление. Батареи тридцать седьмого артиллерийского полка пытались картечью остановить атаку русских. Но безрезультатно... артиллеристам пришлось свернуться, в опасении потерять материальную часть.
  В конце концов, третья пехотная бригада оказалась смята и в полном беспорядке отошла к правому флангу четвертой бригады дивизии, пятая ландверная бригада тоже отступила в лесные массивы за Рутковицами.
  Но не лучше положение было и у русских. Контрнаступление не получило развития, так как артиллерия и пехота расстреляли наличные огнеприпасы, войсковые части смешались, так же, как и у немцев, и понесли тяжелые потери.
  И тут вмешалось провидение. Первой дивизии удалось взять Уздау. После одиннадцати часов войска первого русского корпуса, согласно ложному приказу, стали отходить по всей линии фронта. Альберт, разумеется, не вникал в подробности непонятного маневра, но потом узнал, что генерал Артамонов не отдавал подобного приказа, учитывая свою явную победу на южном фланге.
  Вот в такой прелюдии к знаменитой битве под Таннебергом довелось участвовать обер-лейтенанту. Альберта Арнольда в числе первых германских офицеров наградили тогда Железным крестом 2-го класса, - а это стоило много в начальные дни войны...
  
  Обогнув с запада зеленый островок поселкового кладбища, Роман Денисович спустился в начинающийся за оградкой лог, по дну которого весело журчал извилистый ручей. Но местные знали, что пить эту водичку нельзя, так как проистекает из-под могильных недр. Глупо, наверное, но наполнять пустую фляжку беглец не стал, только обмыл запачканные в перегное руки и обтер о штанины. Прилег на поросшем душистым клевером склоне, и вдруг, кольнуло одно абсурдное соображение...
  Только что вспомнились первые дни той первой войны. Он молодой немецкий офицер Рейсхеера с чистым сердцем, как и каждый честный солдат, исполнял положенный воинский долг. А если бы тогда, в декабре девятьсот второго года на виленский адрес Густава Брандта не пришла бы телеграмма полковника Георга Людвига фон Арнольда (дальнего родственника), - как бы сложилась тогда жизнь...
  Со полной вероятностью Альберт поступил бы в Виленское пехотное юнкерское училище, естественно, приняв российское подданство. Стал бы, наподобие тысяч русских-немцев офицеров, доблестно воевать против, как говорят, родины предков. Молодой человек присягнул бы в верности русскому царю, а воинская присяга как второе крещение, - это навсегда. И вспомнился девиз виленских юнкеров: "Виленец - один в поле и тот воин!" - и, наверняка, офицер оправдал бы этот обет.
  Он знал, что разбитая под Танненбергом вторая армия Самсонова комплектовалась, в том числе, и из частей Виленского военного округа. "Господи, даже страшно представить себя русским поручиком, вообразить себя, командиром роты в остервенелой штыковой атаке на германские позиции, - и Роман Денисович с облегчением вздохнул. - Слава Богу, что миновала сия чаша..."
  И тут еще одна каверзная догадка взбрела в голову: "А если бы поручик Арнольд очутился в числе иркутян или красноярцев, порубленных пулеметными очередями броневика "Изота-Фраскини" двадцать шестого августа..." - и, кашлянув, инженер отогнал прочь дурные мысли и крайне вредные теперь воспоминания.
  Да и засиживаться возле Кречетовки было чрезвычайно опасно, следовало как можно скорей унести ноги из пределов станции. Роман Денисович тяжело поднялся и, прислушиваясь к каждому шороху, побрел по еле видной дорожке вдоль игривого ручейка, нашедшего себе путь среди зарослей осоки. Всхолмленные склоны лога не давали видеть, что происходит там наверху, по сути, беглец становился легкой добычей для оперативников НКВД или железнодорожной охраны. Потому Ширяеву пришлось прибавить шаг и выбраться на противоположную погосту сторону балки. На удачу там протоптаны тропы с коровьими лепехами, видимо здесь не раз прогоняли колхозные или поселковые стада.
  Вскоре пойменная осока, буйно разрастаясь, превратилась уже в болотную кугу, посреди нее стали встречаться топкие лужицы, покрытые зеленой ряской. Дальше больше клочки водицы соединились в заболоченную мутную протоку и, наконец, засинев гладью воды, образовали узкий усынок. Который, ширясь к югу, вливался в просторный Кречетовский пруд под странным названием Ясон.
  Продолжая идти дальше, Роман Денисович стал чувствовать себя гораздо увереннее: и потому, что обзор стал панорамным, да и водная гладь стала непреодолимым препятствием для возможной погони. Однако рисоваться одинокому путнику на пустынном берегу пруда в столь раннее время рискованно. Первый попавший заприметил бы беглеца и навел бы на след преследователей.
  Но вот Роман Денисович дошел до уходящей к востоку узкой посадки молоденьких дубков, призванных противостоять эрозии почвы в полях. Утомленный путник невольно искал передышки для усталых ног... Вот в этой лесозащитной полосе он и укроется, и отдохнет, собирая силы для последующего стремительного рывка. Здесь инженера, уж факт, никто не найдет... Да и станут ли здесь искать, вот в чем вопрос...
  Роман Денисович присел на пухлый травянистый ковер и прислонился к тоненькому стволу корявого дубка. Смежив веки, мужчина расслабился и сладко зевнул. Отчаянно захотелось спать, ну, хотя бы вздремнуть на полчасика... Но инстинкт самосохранения не позволил, опыт подсказывал, - для отдыха время еще не настало. Чего уж там говорить, ушел только на пару километров из поселка, да и кто сказал, что гэбэшники успокоятся и не вздумают прочесывать местность за прудом. Определенно, лесопосадка первым делом вызовет у оперов подозрение, и уж тогда на ровном как скатерть поле беглецу никуда не уйти...
  Опять нахлынули предательские мысли:
  Зачем человеку, дожившему до пятидесяти четырех лет, испытывать подобные тяготы, обременять жизнь лишениями и невообразимой для смертного существа нервной нагрузкой. Почему Альберт как проклятый несет это тернистое бремя, какую такую дьявольскую расписку дал офицер полковнику Николаи в восемнадцатом году... Что за адова печать такая, сковавшая по рукам и ногам, - заставляет быть вечным заклятья... И вспомнилась тогда арабская сказка о лампе Аладдина из сборника "Тысяча и одна ночь". "Да, так видимо, так... Я, как и джин - раб лампы, пленник проклятой лампы, невольник магических сил, приковавших свободного человека к тягостным обязанностям..." Роман Денисович знал - эту связь не порушить... Не скинешь оковы, как изношенную одежду, не смоешь с кожи, как липкий, чесоточный грим. Да и разве убежишь от самого себя... Бесполезные то потуги...
  Ширяев встал и затопал по еле пробитой тропинке в тени густых ветвей молодых дубков. "А что еще остается делать... Бежать, бежать, как загнанному зверю... Спасать шкуру, драгоценную жизнь, собственное я от нависшего поругания..." - Агент шел, стиснув зубы, верил и не верил в счастливый исход. - "Но пока ноги топают, придется идти... Идти пока "не выпали зубы", то есть не кончились патроны... Буду отстреливаться до самого последнего из них. А что еще прикажите... ну, не задрать же лапки вверх и повалиться врагу в ножки..."
  Шагать стало гораздо ловчей, это начался уклон в сторону поймы, протекающей внизу речушки Паршивки, путляющей средь раздольных пажитей. Через полчаса ходу лесопосадка истощилась, пошли редкие кустики недавно высаженных молоденьких дубков. Но и саженцы вскоре закончились. Да, и вместо злакового поля по бокам, началось луговое разнотравье. Солнце уже вовсю слепило глаза, но беглец рассмотрел внизу стадо коров, гуртующих на водопое у раздольного брода. Пришлось резво податься влево, - не пить же воду, замутненную животинами, да и пастухи приметят, сочтут странным появление незнакомца в ранний час. Хотя уже маленькая стрелка на циферблате приблизилась к шести...
  Если податься дальше в том направлении, то попадешь на торную дорогу к промежуточной станции Слоново. Но, по понятной причине этот путь представлялся неприемлемым. Но не зря инженер раскопал в деповских анналах армейскую карту стометровку (еще времен царя Гороха), не зря объездил близлежащую округу на велосипеде, - потому и решил выбрать обходной маршрут. Придется "взять ноги в руки" и пробираться вдоль старого тракта из города к Старо-Юрьеву, а далее проселком до Всеславино, потом полями в другой области - к станции Неваной. Старо-Юрьево лежит километрах в сорока отсюда, пожалуй, до ночи дойдет... А там, и до Неваной еще сорок верст. На машины-попутки рассчитывать не приходится, - остается пехом... Впрочем, чем черт не шутит, может, кто и подвезет за денежку, подвернется колхозная подвода... На такой маршрут уйдет не менее двух суток. Определенно, такая овчинка стоит выделки, - по околоткам области агента искать не станут.
  По идее, - набрав чистой воды, правильно бы пойти в правую сторону вдоль берега речушки, чтобы по короткому пути выйти на Старо-Юрьевский тракт. Там на взгорке лежит деревенька Терновка, дворов семь-восемь. Где уж легко нарваться на людей и даже на человека, знавшего Ширяева лично. Роман Денисович частенько прогуливался до Терновки, по обыкновению передыхал в первом попавшем домишке, испросив у хозяйки холодной водицы, а случалось, вступал в разговор с местными мужиками. Так что путь в Терновку заказан.
  Вот и пришлось Ширяеву перейти Паршивку вброд, брюки пришлось снять, однако трусов не замочил - мелководная речушка. Взобрался на приречный бугор, поросший поверху дубняком, и двинулся вдоль него по грунтовке на село Зосимово, где и проходила, берущая начало в городе, выложенная булыжником дорога. Присел в кустах у проселка, просматривая голую местность. Слева извилистым рукавом подходил к земляной плотине колхозный пруд. Справа корячился обрывистый овраг, по дну которого змейкой увивался ручей, вытекающий из водоотводной трубы запруды.
  Роман Денисович решил набраться силенок перед очередным марш-броском. Инженер намеривался: незамеченным проскользнуть по плотине, выйти по краю дубовой рощи на городской тракт, и рвануть километров семь до села Пригожего, сделав привал на подходе к нему в дубовой рощице. На худой конец, если заметит военную машину, придется спрятаться в развесистом овраге по левую сторону дороги.
  Поджав к подбородку колени, в скрюченном состоянии эмбриона, Ширяев представился себе заплутавшим мальчишкой, - беззащитным, лишенным родительской поддержки и опеки.
  И вспомнилась жена, дорогая Танечка: "Где ты теперь... родная?.. Бог даст уже в Саратове, у надежных людей. Но сложатся ли обстоятельства так гладко, как предполагалось... Тамошнему агенту не нужна лишняя обуза, и наверняка, саратовский человек переправит жену куда дальше, только бы самому не подставиться. Вот и любимая, словно перекати-поле, будет предоставлена колючему порыву ветра, безжалостной воле случая..."
  Часто, Роман Денисович застигал себя на мысли, что, делясь с женой возникшими проблемами, искал не только моральную поддержку и утешение, но и сбрасывал на плечи женщины груз негатива, накопившийся в изболевшейся душе. Разведчик как вампир, пьющий чужую кровь, подпитывался жизненными соками супруги. Муж находил в том облегчение, - жену же подвергал тоске, которую никому не выказывая, та держала в себе.
  "Ах, какой же подлец, самовлюбленный негодяй... - изводил самого близкого человека собственными потаенными страхами и неуверенностью в завтрашнем дне. Да... а как иначе поступить, не остаться же одному как перст в этом жестоком мире... Это не я облагодетельствовал Соню, взяв на попечение дворяночку, ввергнутую в нищету... Эта Соня-Татьяна - стала моим Ангелом Хранителем, вдохнула новую жизнь, иначе давно бы распростился с опостылевшей судьбиной, наложил на себя руки", - такие горькие мысли резали по сердцу Ширяеву. Но, а как еще выжить человеку среди чужих, чуждых людей в постоянной лжи, словно дикий зверь, находясь в непрерывной тревоге... Да никак... - если быть честным.
  "Господи, что с ней... с любимой Танюшей, возлюбленной Сонечкой Елатомцевой?.. Это я виноват, что обрек супругу на невзгоды изгнания, на мучения, подобные собственным страстям. Вот так получается, когда ты не тот, за кого себя выдаешь... - опять надрывал сердце Роман Денисович. - Да подлец ли?.. Но я не изменял жене, даже не дотрагивался чувственно до другой женщины, пусть даже и писаной красавицы... А ведь накрашенные разведенки, да и нецелованные молодки заглядывались на меня, питая
  бесстыжие надежды. Но я игнорировал те зазывные взоры... безоглядно стремился к Танечке, обожал жену, уже не мог без нее..."
  И как эта жирная баба Устинья подвернулась инженеру под руку... Как сумела разрушить целомудренно хранимую верность супруге... Каким-таким зельем опоила проклятая шинкарка, превратив в бездумное похотливое чучело...
  А возможно - Ширяев уже давно в потаенных недрах сознания, вернее подсознания, желал физической близости с другим типом женщины... Хотел плотской близости с откровенно сластолюбивой или даже развратной натурой, бабенкой, дающей каждому встречному-поперечному, без глупых там ухаживаний с подарками, без смешных "чайных церемоний".
  Может пресная сексуальная жизнь требовала новизны, новых похабных ощущений, некоей бесстыдной "вишенки на торте", ложки дегтя в бочку на репутацию образцового семьянина... Так, видимо, и случилось. Оказавшись в неприкаянном одиночестве, образно говоря - "подвергнутый остракизму", полному неприятия общества, в котором обитаешь, мужчина и подался во все тяжкие... Неистово согрешил с первой, томящейся в течке самкой, без выбора подвернувшейся под руку.
  В конце концов, ничего сверх циничного, ничего катастрофического не произошло. Обыкновенная супружеская измена, которую можно даже и не считать таковой, так гаденькая поллюция в кошмарном сне... Да и прошлая жизнь Альберта-Романа, - не сон ли, не больная фантазия собственного или, может, постороннего чудовищно изощренного мозга...
  Как офицер-генштабист позволил себя ввергнуть в такое состояние, - себя, образованного, здравомыслящего человека, сделать орудием чужой воли. Да, разумеется, он солдат до мозга костей, но ведь уподобил себя деревянной пешке, которую по прихоти игрока походя смахивают с шахматной доски. Осознанно позволил собой манипулировать, купился на высоким штилем изложенные цели, - по сути прикрывшие нереализованные амбиции: того же Николаи, так и не ставшего генералом, того же Канариса, так и не ставшего флотоводцем.
  Он не только себя утащил в бездну, а и увлек в ширящуюся воронку жену Татьяну, да и остальных людей, стоявших на пути. Погубил несчастных из-за мнимого служения далекому Отечеству. Иные еще здравствуют, но уже обречены, заведомо осуждены - гнить в застенках НКВД или, что трагично, сложить головы на плахе. Немецкому разведчику даже не хотелось вспоминать тех людей, приговор которым сам бесцеремонно вынес, руководствуясь якобы целесообразностью, а по факту - чисто шкурным интересом, как трусливый раб чужой воли. Вот так, и ни как иначе...
  А, что теперь делать? Агент, как обложенный флажками волк, пытается найти проход в каверзном лабиринте жизни, вырваться на свободу. Только где та заветная свобода... Увы - нет таковой, да и не будет уже ни в жисть...
  Даже если Альберту Арнольду удастся чудом попасть в Москву, отыскать связника, резидента, связаться с центром, - то уже не выбраться из этой адской мышеловки, так как повязан железными путами на всю оставшуюся жизнь. Офицера Абвера опять и опять заставят вершить бесполезные дела, вернее, уже по гроб надоевшие, ставшие ненавистными до боли в печенках... Он устал, бесконечно устал, ему нужен только один покой и жена Татьяна... его вторая половинка - alter ego. Вот бы взять любимую за руку и просидеть у тихо потрескивающего огнем камина целую вечность. И ничего больше не нужно, только тепло руки и дыхание любимой рядом...
  Но уже пора двигаться дальше, и так засиделся в тени раскидистых дубов. Роман Денисович приподнялся, оправил прилипшую к телу одежду и собрался уже взвалить на спину тощий вещмешок... Но, тут же опять вынужденно присел, затаился в густой поросли лесной травы.
  На плотину, со стороны Зосимова медленно въезжала полуторка, в кузове которой, тесно прижавшись друг к другу, сидели красноармейцы
  
  Глава 13
  C августа тридцать четвертого года Центральный аппарат Транспортного управления НКВД располагался в новом здании, которое примыкало к старому комплексу строений наркомата - семиэтажным корпусам бывшего страхового общества "Россия" на Лубянке. Этот девятиэтажный колосс в конструктивистском стиле фасадной стороной стоял на Фуркасовском переулке, задняя часть выходила во внутренний двор.
  Перед войной, после кардинальных реформ Мильштейна, количество сотрудников управления составило полтысячи человек. Не всех работников разместили в "заветном" доме номер два по улице Дзержинского, но Воронову, честно сказать, повезло. Окна его кабинета смотрели на желтое старое сооружение с вытянутым флигелем - внутреннюю тюрьму Наркомата. Где содержали номенклатурных арестованных, с которыми встречалось руководство для проведения либо следственных действий, либо доверительных бесед. То был старинный особнячок дореволюционной гостиницы, и условия заключения здесь разумно комфортные, не в пример другим столичным домзакам.
  Структура управления, согласно августовскому приказу сорок первого года состояла из следующих подразделений: секретариата; трех отделов - железнодорожного, водного транспорта и... ГВФ, автотранспорта и шоссейных дорог; двух отделений - наружного наблюдения и установки, учета и розыска. С началом войны создали следственную часть и другие чекистские формирования. Крупнейшей службой считалась железнодорожная, в ведение которой входило полсотни транспортных отделов по дорогам страны.
  В мае сорок второго в штате Транспортного управления числилось сто шестьдесят шесть человек. Подавляющую часть сотрудников, из-за непредвиденного прежде объема грузопотоков, возникшего с первых дней войны, экстренно перебросили на сеть железных дорог. Тем пришлось наводить порядок помимо прифронтовой зоны, ибо повсеместно возник транспортный коллапс. Графики движения, погрузки-разгрузки, другие установленные нормативы не выполнялись, опоздания исчисляли не то что часами, а зачастую и сутками... Не хватало паровозов и вагонов, львиная часть тягового и подвижного парка оказалась на занятых немцем территориях. Как ни печально, но наши железные дороги задыхались. Исправить это положение, несмотря на суровые меры, оказалось крайне сложно. Да еще мешали бомбежки, да еще диверсанты... - только к весне сорок второго года с грехом пополам удалось стабилизировать ситуацию на транспорте.
  Лейтенантов Михаила Юркова и Павла Гаврюхина, благодаря настырному вмешательству Воронова, оставили в кадрах центрального аппарата, хотя боевые хлопцы настойчиво рвались на передние рубежи войны. Хотелки-хотелками, но Сергей знал, что в управлении парни будут нужней. Минировать станции и депо, ловить немецких диверсантов под носом у наступающего врага - дело, конечно, не легкое и крайне опасное, много толковых ребят сложили головы в подобной суматохе. Однако у центрального аппарата задачи гораздо весомей. И под рукой постоянно нужны люди, на которых Сергей обязан положиться как на самого себя. Николай Иванович Синегубов был того же мнения и, естественно, придерживал ценные кадры, ловчил, хотя приходили разнарядки даже заместителей Наркома. А вот самому Берии противостоять никак не мог, разумел, что позиция старшего майора мало интересует Генерального комиссара - тут, уже высшие государственные интересы. К сожалению, понимал это и сам Воронов.
  
  Медлить больше не имело смысла. Пора выдвигаться к Третьей Кречетовке, где в поселковом совете решено устроить "полевой штаб" проводимой операции. Городская милиция уже рыщет по рабочему поселку, в надежде найти хоть одного мало-мальски сведущего человека, обратившего внимание на подозрительную личность, шастающую ранним утром по еще не проснувшимся улицам.
  Обзвонили ближние околотки, город и районные посты - Ширяев нигде себя не обнаружил. Скорее всего, подтверждалось предположение Воронова и Свиридова, что немецкий агент станет прорываться на восток, двигаясь направлением на Старо-Юрьево. Определенно, беглец решил использовать ведомственные нестыковки, чтобы быстрее покинуть пределы области. Но опять, - "бабушка надвое сказала"... А если чекисты в корне ошиблись, и немец изберет другой маршрут? Время будет безвозвратно потеряно, и тогда - пиши, пропало. Не хотелось даже думать о возможных последствиях столь роковой ошибки.
  Местные работники уже косились на Воронова, тот чувствовал нараставшую тревогу коллег. Наверняка те считают, что со столичного начальника, только вчера произведенного в майоры госбезопасности, - взятки гладки. Москвич человек пришлый, какой с него спрос... А на оправдания местных начальников: "Мол, нельзя перечить представителю Наркомата..." - положат с прибором, стрелочники завсегда найдутся. Сергей это не раз испытал на собственной шкуре, но он счел бы себя полным мудаком, если станет прятаться за спины других.
  "Б***ь, если опростофилюсь, сдохну, но найду Ширяева (или как там величают...). Отыщу, во что бы то ни стало! А потом, плевать - пойду рядовым бойцом на фронт, - и уже для самоутешения, смалодушничал: - По наличному раскладу, сажать-то не за что... Но благоустроенной жилплощади лишат запросто, и опять придется мыкаться по общагам и коммуналкам".
  
  Воронов уже лет восемь обретался по Комсомольскому переулку (прежде Большому Златоустинскому) в восьмиэтажном доме НКВД. Здание построили на месте Злотоустовского монастыря и кладбища обители, которые ликвидировали в тридцать третьем году. Сергею иногда доводилось беседовать с жителями окрестных домов, и те сообщили, что на монастырском кладбище захоронены князья Барятинские, Засекины, Мосальские, Пронские, Урусовы, Хилковы, царевичи Касимовские. Но главное, там покоились сподвижники Петра I: графы - генерал-адмирал Ф.М. Апраксин и генерал-аншеф А. И. Румянцев. А один профессорского вида старичок поведал длинную эпитафию на могильной плите еще одного генерал-аншефа М. А. Матюшкина, троюродного брата царя Петра. Сергей записал в блокнот только последние фразы: "...веселым и доброхотным сердцем, забыв прежде понесенные военные труды и все прежние случаи смерти, поступал смело, воевал крепко, побеждал с триумфом. Всего сего довольно к бессмертной его славе и к неумирающей хвале".
  И вот, попирая горестный прах столь славных людей, поселили там сотрудников Лубянки с толпой домочадцев. Многие, из тех чекистов попали в жернова репрессий конца тридцатых годов, семьи несчастных выселили из дома как ЧСВН (член семьи врага народа). Много безвинных женских слез и непонимающих, ошарашенных детских глаз повидал Сергей на лестничных площадках или во дворе дома у зловещего автозака. Имелись случаи курьезные... Воронов близко знал Ефима Евдокимова и Матвея Погребинского, правда, к тому времени переведенных из Москвы на периферию, но их жены и дети еще оставались в столице. Погребинский застрелился из табельного оружия в тридцать седьмом, якобы не желал участвовать в ежовских злодеяниях. А вот Евдокимова, так и не признавшего себя виновным, расстреляли как пособника Ежова, после двухлетнего содержания под стражей (с применением специальных мер) в сороковом году. Вот такие, скажем, разнополярные люди имели кров в отдельной чекисткой обители.
  Маршрут Сергея от дома до службы - короток и незамысловат. Сначала вверх по булыжной мостовой до пересечения с улицей Кирова (по старинке звали - Мясницкой) и, повернув налево, сворачивал в Фуркасовский переулок. Если с утра предстояла служебная поездка, то сразу шел прочесом на автобазу, что за трехэтажным помпезным домом на улице Дзержинского, - там, по переезду из Питера и помещалась маленькая тогда ЧК.
  Частенько случалось, возвращался домой по Лубянскому проезду, перед войной получившего имя летчика Анатолия Серова. Привычно замедлял шаг перед церковью Георгия Победоносца, искалеченной до крайности в тридцать втором, - теперь в божьем храме размещалось общежитие сотрудников органов. Ему самому довелось провести здесь полтора года. Потом выходил на Лучников переулок, который как и Георгиевский храм помещался на месте урочища, где в стародавние времена селились умельцы, мастерившие луки для русского воинства.
  Воронову навсегда запомнился день пятнадцатого мая тридцать пятого года, когда толпы москвичей валили по Лубянскому проезду к открывшейся станции метро "Дзержинская". Накануне Сергею удалось побыть в Колонном зале Дома Союзов на торжественном заседании, посвященном пуску метрополитена. Стоимость проезда поначалу установили в пятьдесят копеек, но Сталину не понравилось, - первого августа плату снизили до сорока, а с первого октября до тридцати копеек.
  
  По утреннему холодку быстро доехали до Третьей Кречетовки. Сергей велел остановить эмку у аптеки, мотивировал переодеванием в хебешную гимнастерку - негоже "парадный" мундир вывалять в зеленке, выслеживая Ширяева. Да еще, не приведи Господи, потеряешь, ползая по-пластунски, боевые ордена, что для советского человека непростительное преступление. Благо здание поселкового совета стояло рядом, по сути, в четырех шагах, если идти напрямую, через двор орсовских складов.
  Воронов отрывистой дробью постучал в дверь аптеки. Открыла Вероника, которая ночь напролет, не сомкнув глаз, прождала постояльца, потому выглядела уставшей и даже осунулась в лице. Женщина радостно засуетилась, намереваясь покормить кавалера, но Воронов, крепко обняв пассию, страстно поцеловал в губы и повел в спаленку. Нет, мужчина не собирался завалить Веронику на постель, какие уж тут "любовные потуги", - дорога каждая минута. Сказав, что не голоден и "нужно срочно по работе..." - Сергей, не стесняясь Вероники, стал переодеваться. Та, так ничего не поняв, взялась трясущимися руками аккуратно складывать отброшенные в сторону вещи, еще не зная, куда окончательно положить френч и галифе. Оправив гимнастерку, Воронов предложил подруге присесть - "на легкую дорожку". Вероника прикорнула на кровати рядом с ним. Ее по-детски распахнутые глаза, с вопрошающей мольбой пронзали до самого сердца. Она, разумеется, понимала, что любимый идет под пули, и непременно станет рисковать собственной жизнью - да, Сергей такой...
  Воронов, видя тревогу любимой, чтобы успокоить Нику, намеренно шутил, что работа предстоит обыденная - обыски, да дознания... Но женское сердце не обманешь, как бы ни хотелось верить таким словам, внутреннее бабье чутье указывало, - предстоящее дело не такое уж легкое и гладкое. И еще, пожалуй, главное, - Вероника твердо знала, что Сережа вернется живым, иначе и быть не могло.
  
  К поселковому совету продолжали стягиваться команды местных подразделения: линейщики, городская милиция, солдаты военной комендатуры. Кроме ТОшной полуторки, подошли еще два грузовичка. Люди ждали распоряжений Воронова. Но, как говорится, - без Божьей воли крестьянину никак... И Господь смилостивился...
  Прибежал запыхавшийся милиционер, - постовой обходил зады Кречетовки и, будучи добросовестным человеком, заглянул на пруд Ясон.
  - Хочу доложить... Встретился один знакомый, тот прикормил с вечера местечко на пруду, да клев с утра вышел отвратительный... Так рыбачок углядел, что некий мужик, с сидором за плечами, перешел плотинку и подался по лесозащитной полосе в сторону речки Паршивки. Путника толком не разглядеть, но уж слишком подозрительный оказался дядечка...
  Картина стала ясной - Ширяев решил пробираться на Старо-юрьевский тракт, оттуда проще пареной репы пересечь границу области и уйти неизвестно в каком направлении.
  Пока немецкий агент не забрел далеко, решили обложить беглеца с трех сторон, благо - машины под рукой...
  Павлу Гаврюхину поручили с семью бойцами линейной охраны двигаться к деревне Гостеевка и прижать немца с северо-востока. Михаилу Юркову предназначалось отрезать ход Ширяеву на юго-востоке, со стороны села Зосимова, лейтенанту выделили девять человек. Этой десятке предстояло проделать далекий путь, потому без лишних сборов отряд выступил немедля. Еще одну машину с комендантским отделением, во главе с младшим лейтенантом Свиридовым, направили вслед за Юрковым к дубовой роще (через поле за речкой), - перекрыть агенту путь по прямой на восток. Если Ширяев сообразит, что сдавлен с флангов, то как пить дать рванет в сторону рощи. Но в лесочке до сумерек не высидеть, дубраву бойцы строевой части, вызванные на подмогу, прочешут по полной программе. Трем бравым линейщикам велели пройтись по стопам Ширяева, - вдоль защитной лесополоски, что на другом берегу пруда. Не факт, но может вражина заснул под кусточком...
  Но было одно, "но"... Определенно Ширяев матерый враг, - и немец не поддастся на ловушку, устроенную Вороновым. Смекнув, что обложен с трех сторон, а путь на Старо-Юрьево наглухо перекрыт - шпион развернется назад. И "направит лыжи" не к пруду, а двинет в расположенные южнее неохватные плодовые сады. Где запрячется до самого вечера, да и станет обороняться, коли приспичит, пока не закончатся патроны. А там, или грохнет самого себя, или найдет способ, как незаметно улизнуть. С такого отъявленного злодея всякое станется...
  Поэтому, Воронов с большей частью бойцов выдвигается к деревеньке Терновка, что стоит на взгорке у речки Паршивки. По левую руку там колосятся открытые поля, упираясь западнее в пруд Ясон, по правую руку распростерся яблоневый сад. Добираться до селенья километра три, придется большинству ребят сделать марш-бросок, машин уже нет. Четыре же имевшихся мотоциклета оседлали Воронов, ТОшные оперативники и милицейские кинологи с тремя поисковыми псами, среди них старый знакомец Сергея - Джульбарс. Воронов не преминул потрепать старого приятеля по загривку, Джульба признал Сергея и даже лизнул руку.
  Дорога в Терновку начиналась в проулке из тупика Садовой улицы, направлением на восток вдоль Плодстроевских садов. Кривуша, так назывался тот порядок из полутора десятка домов, что неровной шеренгой построили с одного бока. С другого - выкопали охранную канаву и высадили защитную посадку из тополей и колючих терновых кустов.
  Канава, понятное дело, не служила серьезным препятствием для любителей полакомиться казенными яблочками. Поэтому совхозное начальство нанимало специальных конных сторожей-объездчиков, от которых нелегко уйти даже взрослому, резвому воришке. У объездчиков имелись плетки из обрезков вожжей, коими немилосердно стегали попавших под руку любителей чужого. Тех, кто сразу сдавался, - смотря на то, сколько набрал яблок, отпускали, изъяв "улов". Мешочников и злостных беглецов вели в контору, штрафовали и сообщали на работу, а если попался ребенок, родителей тоже не жалели. Наказание суровое - на человеке ставилось несмываемое клеймо. Кроме того, объездчики имели ружья, заряженные, правда, солью. Но использовались берданки крайне редко, да и то, чтобы взять на испуг слишком наглых ворюг. Кречетовская шпана, сызмальства начинала с набегов на яблоневые сады, ну, а потом переквалифицировалась на кражи из вагонов, хотя там можно даже и пулю схлопотать...
  В войну справных объездчиков призвали в армию. Вместо них набрали дедков и инвалидов, в большинстве пенсионеров из железнодорожной охраны и линейной милиции. Воронов, когда узнал об этом "коленкоре" обрадовался, как-никак весомое будет подспорье в розыске Ширяева, коли тот задумает укрыться в плодовых садах.
  Да много чего еще рассказывал сержант Алтабаев: о закладке здешних яблоневых садов, о посадке защитных тополиных аллей по границам кварталов (привлекали даже школьников), о строгих порядках в "Плодстрое". Сады, как ни странно, в период сбора урожая делались серьезным подспорьем для кошелька кречетовцев - платили людям с каждого собранного ящика. Сергей слышал и не слышал болтовни сержанта (голова забита другим), только уточнил один момент: "Далеко ли придется ехать до конторы совхоза..."
  Поднявшись на навершие пригорка, оттуда наезженная дорога резко уходила вниз к деревянному мостку через речку, Воронов вгляделся в далеко обозримую местность. Внизу, в лощинке на подступах к речушке буйно разросся камышник. ("Там родник", - указал рукой Алтабаев). Дальше за извилистым руслом расстилался кочковатый пойменный луг, излюбленное раздолье для пастбищ окрестных стад. Потом начинались поросшие молодым дубняком, крутые приречные холмы. Эти бугры (берег древней протореки) плавно переходили в равнину с привольно раскинувшимися колхозными полями. За ними темнела полоска лесного массива. Сержант, приметив взор Сергея, опять подсказал, что лес называется Дубровка, но лесок маленький...
  Влево, на пригорке вразброд стояли пестрые домики деревушки Терновки, обрамленные купами плодовых деревьев. Воронов обратил внимание, что линии электропередачи там не было, люди жили как встарь - без света. Вправо начинались Плодстроевские сады, от речушки ряды яблонь рваной полосой отсекали заросли споро растущих ввысь тополей и осин. Сергей подумал: "Если Ширяев повернет на запад, обратно в сторону Кречетовки, то на первое время беглецу проще отсидеться в этих дебрях..."
  Воронов раскрыл планшет с четким топографическим планом прилегающей местности. Диспозиция выбрана правильная. С севера, востока и юга немец оказался в надежном мешке. В душе Сергея произошло трепетное волнение, - по видимости пробуждались зачатки уверенности, что Ширяев прямиком выйдет на них, и брать агента придется лично самому. Тут уж ничего не попишешь...
  Отрядив четверых бойцов направо для наблюдения вдоль берега речушки, Воронов закурил, поджидая остальных Тэошников, добиравшихся "на своих двоих".
  Алтабаев проинструктировал парней на предмет обнаружения агента в отведенной каждому зоне засады и немедленной подаче соответствующего звукового сигнала, - оперативники на зубок знали эту механику. Потом сержант взял две фляжки и стал осторожно по росистой еще траве спускать вниз - к источнику.
  Сергей смотрел на родные сердцу простенькие русские пейзажи, а в памяти уже возникла, выжженная знойным солнцем, каменисто-рыжая земля Испании.
  
  Поездке Воронова в столицу Каталонии Барселону предшествовали три года работы в центральном аппарате Особого отдела, который после ликвидации ОГПУ в тридцать четвертом году вошел в Главное управление государственной безопасности НКВД. И как в замедленных кадрах кинохроники перед ним пронеслись физиономии главных начальников советской контрразведки.
  Сергей приступил к работе в чекистской "святая святых" еще при Марке Исаевиче Гае. Штоклянд (такова фамилия по метрике), несмотря на еврейское происхождение, не отличался гибким, необходимым контрразведчику умом, но благодаря дружбе с Ягодой и заместителем наркома Прокофьевым, с лета тридцать третьего возглавил основополагающее в структуре органов подразделение. По складу характера комиссар Марк оставался истовым политработником, да и предыдущая карьера сына шапочника складывалось на "идеологическом" поприще - сначала в Красной армии, потом в войсках ОГПУ. В тридцать пятом, с введением персональных званий, Гай стал комиссаром госбезопасности второго ранга.
  Старшему лейтенанту госбезопасности Воронову довелось с десяток раз беседовать с Марком Исаевичем на внеслужебные темы. Как человеку подчиненному, Сергею полагалось поддакивать начальству, не спорить, а уж тем паче не конфронтировать с ним. Надолго запали в память беседы об изобразительном искусстве. Гай, считавший себя докой в живописи (как-никак окончил до революции Киевское художественное училище), наверное, из национальных предпочтений превозносил тогда мало кому знакомых еврейских художников авангардистов: Шагала, Альтмана, Фалька. Такой неприкрытый интерес к "упадническому" искусству, естественно, походил на провокацию, ибо уже вовсю главенствовал соцреализм - детище вождя и Максима Горького. Сергею приходилось изворачиваться как ужу на сковороде: и чтобы не ущемить местечковые чувства начальника, и чтобы не дать тому заподозрить себя в любви к враждебной, буржуазной культуре.
  Гай и направил Воронова в тридцать втором году опять в Вильно, ставший главным центром польского шпионажа, диверсий и подготовки повстанческих выступлений на территориях Советской Белоруссии и Украины. Через полтора года (в период структурной реорганизации органов госбезопасности) Сергея отозвали в Москву. И как имевшего опыт работы на Дальневосточных рубежах, его перевели из четвертого отделения (Прибалтика и пограничные страны Европы) в третье отделение (пресечение враждебной работы спецслужб Японии, Китая, Турции, Афганистана и Персии). В ноябре тридцать шестого из Особого отдела выделили самостоятельный Контрразведывательный отдел ГУГБ (ставший в "целях конспирации" третьим номером). Марка Гая, называвшего себя и коллег "жандармами социализма", назначили руководителем отпочкованной службы. Но с приходом Ежова незадачливого "жандарма" перевели с понижением в Иркутск. Где весной тридцать седьмого арестовали, а уже в июне приговорили к высшей мере и расстреляли.
  Затем контрразведку возглавил бывший начальник Экономического отдела комиссар госбезопасности второго ранга Лев Григорьевич Миронов (урожденный Каган). Да уж, чрезмерно Генрих Ягода насаждал органы "сиротским" племенем...
  В апреле тридцать седьмого Миронов возглавил специальную группу НКВД на Дальнем Востоке, направленную для разгрома тамошних правотроцкистских групп, окопавшихся в местном партхоз-активе и в личном составе Особой Дальневосточной Армии. Сергей входил в эту группу, занимался чисто канцелярщиной, и к вящему счастью, летом задержался в Хабаровске.
  Миронова, уже в Москве в июне того же года арестовали, а в августе тридцать восьмого, как и предшественника расстреляли, по той же причине - близость к Ягоде и Прокофьеву. Что поделать, - проклятое дореволюционное прошлое... Прежние сокурсники по Киевскому университету св. Владимира, Лев Миронов и Георгий Прокофьев теперь стали соратниками уже на чекисткой стези. По правде сказать, Лев Григорьевич считался опытнейшим экономистом и дельным контрразведчиком. Он вел сенсационные дела "Промпартии" и инженеров из фирмы "Метро Виккенс". Сталин оценил редкие способности Миронова и стал поручать тому щекотливые задания, о выполнении которых бывший бундовец отчитывался лично перед вождем. Одно время среди сотрудников НКВД циркулировал слух, будто "отец" предполагает сместить Ягоду и назначить Миронова наркомом. Но по части политических интриг Лейб Гиршевич конечно уступал всесильному начальнику, да и не обладал столь иезуитским складом ума как сын ювелира Генах Гершенович. Так что - "всяк сверчок знай свой шесток"...
  Отличаясь феноменальную память, Лев Григорьевич не дал показаний на Воронова, хотя утопил немало невинных людей.
  Следующим евреем-начальником стал Владимир Михайлович Курский, имевший только начальное образование, но беспримерное служебное рвение. Унтеру царской армии удалось сделать стремительную карьеру при Ежове - в тридцать седьмом стать начальником КРО и даже заместителем наркома. Второго июля того же года Курский получил орден Ленина, а восьмого июля... застрелился. В правительственном некрологе сообщалось, что "В.М. Курский умер после непродолжительной болезни от разрыва сердца".
  Конечно, в кулуарах сотрудники обсуждали загадочную смерть почетного чекиста, имели хождение три варианта случившегося. Первый: Сталин предложил комиссару третьего ранга в перспективе занять пост Наркома внутренних дел, вместо поднадоевшего Ежова, - ну, и реакция Николая Ивановича последовала незамедлительно. Второй: Курский осознавал превратность собственной судьбы - мучительный арест неизбежен, потому и решил загодя покончить с жизнью. Однако имелась еще одна, для узкого круга лиц, версия. Якобы восьмого июля Курский, оставив засекреченное до сих пор письмо, трусливо покончил с собой. Накануне гибели он провел допрос Осипа Ароновича Пятницкого, заведовавшего Отделом международных связей - разведкой Коминтерна. Излишне говорить о том влиянии, которое имела эта интернациональная организация... Вероятного, что Пятницкий выдал "страшные" секреты международной деятельности ВКП (б), которые комиссару третьего ранга заведомо "не положено знать"...
  Сергей мало соприкасался с Курским, в кратковременную бытность того начальником КРО - не тот уровень...
  Четвертый, на памяти Воронова, еврей, возглавивший третий отдел госбезопасности Александр Матвеевич Минаев-Цикановский (Шая Мошкович Цикановский) - комиссар госбезопасности третьего ранга. Бывший эсер, отбывший восемь лет царской каторги, Минаев работал в органах с восемнадцатого года, чекисткая география товарища Минаева простиралась по всей стране: Украина, Северный Кавказ, Средняя Азия, Урал, Сталинград и наконец Москва. Он так и остался исполняющим обязанности начальника отдела, приказ об утверждении в должности наркомом не согласовал в высших партийных инстанциях. Этот кудрявый очкарик стал ближайшим соратником Ежова и активно включился в реализацию Постановления Политбюро ЦК ВКП (б) от первого августа тридцать седьмого года.
  Пункт "три" закрытого Постановления Воронов знал наизусть: "Поручить т. Ежову установить общее наблюдение за работой Разведупра, изучить состояние работы, принимать по согласованию с Наркомом обороны неотложные оперативные меры, выявить недостатки Разведупра и через две недели доложить ЦК свои предложения об улучшении работы Разведупра и укреплении его свежими кадрами".
  И уже двадцать первого августа, расстреляли тридцать восемь человек, осужденных в "особом порядке". В это число входили начальники разведки РККА - такие зубры, как Артузов, Штейнбрюк, Карин, помимо них - руководители аппарата Иностранного отдела ГУГБ НКВД и зарубежных резидентур ИНО. Немилосердно разгромили Берлинскую - старшего майора Бориса Гордона тоже расстреляли. Начальника Разведупра Яна Карловича Берзина первого августа сняли с должности и оставили за штатом Наркомата обороны.
  Вот почему Воронов не слишком удивился, когда в воскресный день двадцать третьего августа его срочно вызвал Цикановский. Неделей раньше прервали очередную командировку старшего лейтенанта на Дальний Восток, еще до прибытия туда нового начальника Управления НКВД по Дальнему Востоку Генриха Люшкова, который косо смотрел на Сергея и в КРО это видели... Воронов знал, что лично Сталин означил обязанности Люшкова, по причине военной интервенцией Японии против Китая. Но этот негодяй не оправдал доверия вождя. Натворив в Приморье грязных дел, узнав о собранном на него серьезном компромате, он в июне тридцать восьмого года бежал в Маньчжурию и перешел к японцам, сдав ряд советских агентов.
  Александр Матвеевич начал разговор издалека. Стал пространно рассказывать о проникновении иностранных агентов и троцкистов в Коминтерн, молодежный интернационал (КИМ), Красный интернационал профсоюзов (Профинтерн), МОПР и другие международные организации иностранных коммунистов и политэмигрантов - КРО основательно занимался этими вопросами. Сергей даже с опаской подумал, что хотят заставить возиться с этой тягомотиной. Но не так прост оказался пятидесятилетний еврей Шая Мошкович. Комиссар, лавируя на ходу, плавненько свернул разговор на тему интернациональных бригад в Испании, мол, - какого там только нет сброда. Наши люди и испанские товарищи с ним плотно работают, но, естественно, рук на все дела не хватает. Воронов старался понять, куда клонит начальник... И вот тогда, Александр Матвеевич выложил карты полностью...
  Вкрадчивым голосом Цикановский рассказал Сергею о загадочных деятелях Коминтерна - латыше Вильгельме Георгиевиче Кнорине (арестованном в июне тридцать седьмого) и Осипе Ароновиче Пятницком (арестованном в июле). Наложивший на себя руки Курский как раз вел дело последнего. Эти арестанты признались в создании троцкистской организации в партиях Коминтерна и даже в подготовке покушения на Лазаря Кагановича. Но, не только эти люди составляли интерес Цихановского. Тут и всплыл Иван Петрович Степанов (болгарин Стоян Иванов) советский представитель Коминтерна в Испании, участник восьми пленумов исполкома и двух конгрессов Коминтерна, - примечательная в закрытых кругах личность.
  - Венгр Бела Кун показал на допросе, что Степанов-Иванов входил в число членов "контрреволюционной организации Пятницкого - Кнорина". Так что делайте выводы товарищ старший лейтенант! - добавил начальник КРО.
  Воронов ничего не знал об этом человеке, но Александр Матвеевич успокоил подчиненного:
  - Вот... в толстенькой папочке - полное досье на Ивана Степанова... он же Стоян Иванов, Дмитрий Лебедев, Лоренцо Ванини, Жан Шаварош, Пьер Бернар, - в Испании теперь обретается под псевдонимом Морено. Работает продуктивно... Не без участия болгарина, после майского мятежа леваков в Барселоне, Ларго Кабальеро на посту председателя Совета министров сменил Хуан Негрин, а также жестоко потрепаны троцкистская "Рабочая партия" и оголтелые анархистские организации... - Цикановский, сделав заговорщицкую мину, пристально вгляделся в Сергея через круглые стекляшки очков. - Но эти кровавые разборки между вчерашними союзниками нанесли серьезный удар по авторитету правительства Народного фронта, и тем самым укрепили позиции мятежников. Выходит, что-то пошло не так...
  Воронов внезапно ощутил свалившийся на плечи тяжелый груз. Зачем старшего лейтенанта, в масштабах управления - "мелочь пузатую", посвящать в такие архисложные дела. Как говорится - не по чину, вероятно, хотят сделать разменной монетой в подковерных играх больших дядей...
  Но Александр Матвеевич продолжил деловым тоном, как на каждодневном рядовом инструктаже, четко и выверено:
  - В правительстве Испании, силовых структурах, да и фактически всеми делами республиканцев заправляет Иностранный отдел - седьмой отдел Слуцкого. Но конкретно рулит Александр Михайлович Орлов (в кадрах значится как Лев Лазаревич Никольский, а по рождению - Лейба Лейзерович Фельдбин), - съязвил Цикановский, видно, в открытую недолюбливал этого человека. - Орлов наш резидент в Испании, парень хоть куда, делец и ловкач. Проявил себя и во Франции, и в Англии, и в Австрии, теперь цепко держит Иберийский полуостров. Но Лейбой займется другой сотрудник... - Сергей насторожился. Выждав самую малость, Цикановский резюмировал: - Нарком, в свете недавнего постановления Политбюро о разведывательной деятельности, поручил мне лично усилить работу контрразведки НКВД в Испании. Главной задачей теперь станут не иностранные волонтеры и наши добровольцы, а резидентуры наркоматов иностранных и внутренних дел, Разведупра РККА, ну и, естественно, Коминтерна, - Александр Матвеевич вздохнул. - Доверяй, но проверяй! Эта старая мудрость - основа чекисткой практики. А уж если быть до конца честным, то верить никому нельзя. Сам преотлично это знаешь, не маленький... - и завершил фразу твердым ударом ладони по столешнице.
  Таким образом, Воронову поручалось выявить компрометирующие факты участия Степанова и остальных агентов Коминтерна, в функционировании не только официальных учреждений Барселоны, но и в организации работы среди личного состава, непосредственно в частях интербригад.
  - И еще, удивительно обнадеживающий фактор... - добавил Цикановский. - Начальник Орлова Абрам Слуцкий получил строгий наказ Ежова - бригаду КРО обходить стороной, и "Боже упаси", коли "Швед" (Орлов) полезет в "чужие дела". А, конечно, малый захочет, но, как говорится - "на хитрую жопу есть х** с винтом", - усмехнулся комиссар. Но затем не преминул подчеркнуть, что дело, к которому приобщен Воронов под грифом "особой важности", потому велика степень ответственности, но и права будут чрезвычайными.
  Получив положенные вводные инструкции, положив в портфель "особую" папку, Сергей отправился к сотруднику, который предоставил старшему лейтенанту документацию о сложившейся ситуации в Испании. Воронову дали три дня для изучения нюансов текущей обстановки, знали, что память у старшего лейтенанта что надо, да и аналитические способности - дай Бог каждому...
  
  Первым делом Воронов принялся изучать обширное досье Ивана Петровича Степанова , "в девичестве" - Стояна Минеевича Иванова, рождения девятьсот девяностого года, учителя по профессии. Дело видного коминтерновца изобиловало детальными подробностями, иные столь "убийственного характера", что лучше такие частности держать на замке даже самому персонажу. Сотрудничество иностранца с ОГПУ, а затем с НКВД, внедрение в среду оппозиционеров - зиновьевцев и троцкистов, считалось семечками по сравнению с подрывной работой "учителя" в Европе под оригинальными псевдонимами.
  В двадцать восьмом Степанов тайно обретался в Мексике и Центральной Америке. Нелегала арестовали в Гватемале и с позором выслали в Германию. Вернувшись в Москву, тот участвовал в VI конгрессе Коминтерна, позже возглавил секретариат Романских стран, параллельно занимался в Латиноамериканском секретариате Коминтерна.
  Конкретно с этого года прослеживается работа политэмигранта по "испанской тематике". В октябре в Москве состоялась Латиноамериканской конференции, Степанову поручили составить предложения для выработки директив Коминтерна по Испании. Проведенный анализ в принципе считался правильным, несмотря на некоторые чисто личные предпочтения, - политик предрек в стране в недалеком будущем "гражданскую войну".
  В тридцать втором году Степанов посетил Испанию в составе делегации ИККИ, которую возглавлял аргентинец Викторио Кодовилья. Болгарин участвовал в разгромном пленуме компартии Испании, где низложили прежних руководителей (не признающих указку Коминтерна, потому и обвиненных в сектантстве) и избрали генеральным секретарем ЦК КПИ Хосе Диаса.
  Степанов регулярно участвовал в пленумах ИККИ, включая XIII - последний антифашистский, являлся делегатом VII конгресса Коминтерна, с тридцать пятого года работал референтом в секретариате Дмитрия Мануильского, а с марта тридцать шестого в секретариате Андре Марти.
  В январе тридцать седьмого болгарина под видом бельгийского гражданина Бернара Пьера отправили в погрязшую в ожесточенной внутренней войне Испанию. Москву не устраивал председатель республиканского правительства социалист Франсиско Ларго Кабальеро, было заявлено о необходимости замены старика на другого, молодого социалиста - Хуана Негрина, занимавшего пост министра финансов. Негрин видел единственное спасение страны в тесном сотрудничестве с Советским Союзом. Однако лидер испанских коммунистов Хосе Диас противился смещению премьера. Степанов (Морено) и другие советские представители с неуемной силой давили на Диаса и его приверженцев, принуждая к смещению Кабальеро.
  В мае произошли трагические события в Барселоне - столкновения между бойцами правящей Объединенной социалистической партии Каталонии и отрядами анархистов и Рабочей партии марксистского объединения (ПОУМ), руководимой признанным лидером Профинтерна Андре Нином, бывшим секретарем Троцкого, высланном в тридцатом году из СССР с русской женой и детьми. Степанов регулярно информировал руководство о положении вещей. Он делал акцент на приверженности ПОУМ троцкизму, кроме того сгущал краски: "...является филиалом шпионского аппарата генерального штаба Франко, организацией агентов гестапо и агентов Муссолини, организацией, в ряды которой входит также и агентура Интеллидженс сервис и французской охранки..."
  Семнадцатого мая Франсиско Ларго Кабальеро на посту председателя Совета министров сменил Хуан Негрин. Менее чем через месяц ПОУМ запретили, арестовав большинство членов Центрального комитета. Такая же участь постигла и главарей анархистских бригад.
  
  В субботу двадцать девятого августа Воронов ступил на просторную платформу под сень дебаркадеров Французского вокзала Барселоны. Он быстро прошел через входную арку (Entrada Fndens) в вестибюльный трехкупольный зал. Часы-тондо в черной раме у входа в ресторан показывали девять тридцать пять.
  Выйдя из вокзала, давящего помпезностью, на проспект Маркес Аржентера, Сергей огляделся...
  Напротив парадной шеренгой выстроились классически гордые пятиэтажные здания с зеркальными окнами дорогих магазинов и ателье. По правую руку - в двух сотнях метров привлекли внимание скульптуры двух экзальтированных дам на нарядных постаментах у входа в роскошный сад де Фонсере и Местре, по левую - вдали высится столь же изящная колонна с белым ангелом фонтана Нинью.
  Шагать следовало в левую сторону...
  Первое, что поразило Сергея, так это кричащее несоответствие рассказам товарищей, побывавших в Барселоне в прошлом году. Советский человек рассчитывал увидеть преображенный революцией город, в котором царили идеи равенства и братства, и отсутствовал любой намек на социальное неравенство. Но действительность не оправдала надежд, мятежным и свободным духом здесь даже не пахло. Воронов попал в чисто буржуазный мир, сродни недавно виденному в Варшаве, Берлине и Париже (пунктам пересадки по пути следования). Нарядно одетые, словно напоказ, горожане, обилие полицейских в голубой униформе, фланирующие щеголеватые офицеры в ладно скроенных приталенных френчах, обилие дорогих автомобилей, шикарные витрины ресторанов и торговых заведений... Исчезли из речи людей обращения camarada (товарищ) или amigo (приятель), теперь везде звучало любезно-вежливое "сеньор". В то же время досадно насторожили нищие, просящие подаяние, и длиннющие очереди, выстроившиеся у продуктовых магазинов в жилых кварталах. Часто встречались неухоженные мужчины, с явным признаком боевых ранений. Сергею позже пояснили, что это ополченцы, прибывшие в отпуск, но по политическим признакам не принятые в Народно-республиканскую армию, добавив с сожалением, что ополченцы вояки никудышные, полные апломба и высокомерия, как и сопутствующей тому лени и отсутствию дисциплины. Но Воронов знал, что эти добровольцы в первый год войны удержали линию фронта республики, несмотря на доставшиеся им лишения и тяготы. Естественно, на домах уже отсутствовали черно-красные флаги анархистов и алые стяги с серпом и молотом и буквами P.O.U.M. Зато пестрили полосатые каталонские "эстелады", часто встречались красные полотнища коммунистов и портреты Сталина, реже вместе с Лениным. Такова теперь реальность в Барселоне...
  К нему подбежал водитель ближайшего такси:
  - А донде киэре ир эль сеньор (наверное, куда изводите ехать)?
  Сергей еще скверно знал испанский (начал учить язык месяц назад), но считая, что немецкий ближе к романским языкам, ответил по-немецки:
  - Нotel Suiso im gotischen Viertel, - отель и готика слова общеупотребительные, понятные, даже дураку.
  - Энтендидо, сеньор, суйса эн вия Лайетана, сьентесе, - таксист сделал приглашающий жест.
  Старенькая Лянча (Lancia), крякнув пару раз, набрала скорость и ловко лавируя среди потока разномастных автомашин и древних пролеток, понеслась по отполированной брусчатке. Обогнув белокрылого ангела, с многофигурной композицией у подножья, они выехали на ухоженный бульвар с ветвистыми пальмами. Водитель постоянно комментировал местные достопримечательности. Сергей понял, что едут по проспекту Изабеллы. Лихой поворот направо, слева величественное здание с двумя башнями. Почтамт - сообразил пассажир, хотя слова водителя походили на лексику тореодора - "централь де корреос". Воронова больше и больше поражала архитектура окружавших строений! Лихой разворот налево, таксист резко затормозил возле длинного пятиэтажного дома с маркизами на первом этаже.
  Су отель, сеньор! - понятно, приехали...
  Дешевый номер на четвертом этаже заказан еще в Париже. Там же новый постоялец поменял франки на песеты по удивительно щадящему курсу. Так начался первый день в Барселоне... Сергей помнил все как в яви.
  Завалившись на мягкую двуспальную кровать, закусив еще французской снедью, он проспал бы, верно, часов до пяти. Но около полудни в номер вкрадчиво постучали. Пришлось приоткрыть дверь. Худенький коридорный, извинившись, сообщил, что к нему пришли гости. Сергей не успел ничего возразить, как посыльного отодвинули и в дверной проем уже протиснулся плотный господин в кепи, следом за ним вошла женщина в суконном сером платье.
  Воронов начал догадываться о цели столь бесцеремонного визита, потому не ерепенился, в полулегальном положении лучше держать себя в руках...
  Крепыш что-то сказал по-испански, женщина перевела на немецкий язык. Похоже к нему явились сотрудники полиции для выяснения личности иностранца.
  "Оперативно работают, - подумал Сергей, - даже переводчицу разыскали".
  Паспорт Воронова в полном порядке, выправлен на польского гражданина Витковского, уроженца города Вильно. Но копы не успокоились и пригласили Сергея проследовать в полицейский комиссариат. Возражать было бесполезно, за открытой настежь дверью ошивались двое дюжих молодчиков.
  Сергей был наслышан о полицейском произволе в Барселоне, о сплошных арестах и внесудебной расправе над поумцами и анархистами, полиция не щадила даже интербригадовцев, воевавших в частях леваков на фронте. О консульской защите и речи быть не могло. Самому же оказаться в роли подозреваемого, а затем и арестанта, удовольствие, как говорится, ниже среднего. Сергей не исключал вероятности, что не разобравшись, сразу бросят за решетку, а там запросто прикончат. Но кто стоит за таким произволом? Люди Орлова в барселонской "охранке" или это самодеятельность местных секретных служб, подчиненных недавно созданной "SIM" (службе военной информации) или "Seguridad" (Генеральной дирекции безопасности).
  Александр Матвеевич Цикановский нипочем не стал бы руководителем КРО, без умения "подстелить соломки" в щепетильных случаях. Поручением Ежова комиссар не имел права манкировать. Потому для Сергея проработали возможные случаи страховки, нейтрализующие "безалаберность" испанцев.
  Воронов, прокрутив сложившуюся ситуацию, решил воспользоваться связями КРО в СИМ. Этот политический полицейский корпус создан девятого августа тридцать седьмого года. И еще не успел выскользнуть из рук отца-создателя министра обороны Индалесио Прието Туеро и начальника СИМ Анхеля Диаса Баса (люди Орлова пока не заимели там полного влияния), но КРО НКВД подсуетился раньше и плотно поработал с "companeros".
  Воронов, еще не дойдя до стойки администратора, потребовал у полицейских связаться по телефону с руководством СИМ в Барселоне. Переводчица недовольно перевела, зло скривив губы. Глаза старшего полицейского недоуменно забегали, парень понял, что легко попасть впросак, потому не стал перечить. Разговор шел по-немецки, полунамеками, но уже через полчаса Воронова увел в номер молодой, франтовато одетый сотрудник СИМ, отставив полицейских с носом.
  Франт, как потом обнаружилось, - личный порученец Диаса Баса, курировал становление СИМ в Барселоне. Сергею пришлось достать из потайного кармашка кофра некий мандат, с печатями и подписью самого министра, делающего персону русского неприкосновенной. Испанец не стал задавать лишних вопросов, малый оказался с понятием, не раздумывая, дал пять телефонных номеров с именами сотрудников (исключив подобные случаи), "коллеги" расстались по-приятельски, пожелав друг другу здоровья и плодотворной работы.
  О продолжении сна уже и не было речи, Воронов решил прогуляться по старому городу. Покинув отель, по узкой улочке прошел к площади Святого Якова, мощеной серым диким камнем. Там друг против друга красуются барочные дворцы женералитета (правительства провинции) и аюнтамьенто (ратуши) Барселоны. Детально рассмотрев статую Святого Георгия (покровителя Каталонии) над входной аркой в здание правительства, Сергей свернул в темный проулок с нависшим над прохожими манерно-резным "Мостом вздохов". Чуток пройдя в сторону, он оказался у апсиды кафедрального собора Святого Креста и Святой Евлалии, выложенной почерневшими тесанными гранитными блоками. Обогнув слева собор, оказавшись уже на площади де ла Сеу, Сергей залюбовался великолепием готического фасада этого чудесного храма.
  Воронов знал, что это единственное культовое сооружение города, не подвергшееся классовому вандализму. Десятки церквей церкви Барселоны немилосердно разграблены (иные даже сожжены и порушены), мощи святых выбрасывали на улицу под улюлюкивание восторженной толпы. Знакомые печальные картины - копия наших российских событий. Две главные боголюбивые в мире нации (испанская-католическая и русская-православная) в жестоком безумии не щадили вековых, отеческих святынь. В каком же диком умопомрачении оказались эти два народа? И еще Сергей знал, - несмотря на гонения, испанская церковь единственно щедрый опекун обездоленного люда. И еще парадокс - в республиканских госпиталях в войну не оказалось среднего медицинского состава, ибо обязанности сестер милосердия в Испании традиционно исполняли монахини, но безбожники отказали сестрам, исполнять христианский долг. Безбашенный террор республиканцев против католической церкви даже превзошел российские масштабы. А вот собор Святого Креста анархисты, полгода безраздельно владевшие Барселоной, пощадили, говорили, - якобы каменное кружево башен храма заворожили нехристей.
  Далее гость решил выйти на Лас Рамблас - главную улицу города, но заплутал в извилистых улочках готического квартала, внезапно оказался перед черным обгоревшим остовом собора Санта Мария дель Пи (Божья Матерь из сосны). Изначально срубленный из пиренейской сосны, в средние века выстроенный в камне, собор представлял гнетуще печальное зрелище. Ажурная витражная розетка над входной стрельчатой аркой походила на зловещую черную дыру, будто бы ход в преисподнюю. Только обглоданный палец колокольни, как указующий перст, - взывал к небу. Сергей удрученно покинул закопченные площади Ориоль и дель Пи, и через три минуты вышел на оживленную, празднично изукрашенную Рамблу.
  Чем больше Воронов восхищался Барселоной, тем с ужасом понимал, что уготован к участи разменной карточной швали. Судьбу старшего лейтенанта напрямую определяли подковерные интриги в Коминтерне, а точнее, кураторы рьяных политэмигрантов в ЦК ВКП(б), а уж тех небожителей - лично направлял товарищ Сталин. Начались репрессии против видных коминтерновцев - лидеров европейских коммунистических партий.
  Воронов уже знал, что прибывший в июле в Испанию секретарь ИККИ Пальмиро Тольятти подверг отчасти справедливой критике представителей Коминтерна Кодовилью и Степанова, обвинив функционеров в ослаблении Народного фронта, возникшего из-за разлада коммунистов и социалистов. Но, в то же время военного советника Берзина, военного атташе Горева, торгпреда Сташевского, которые информировали вождя о том же самом, - вызвали в Москву и арестовали. Да только ли тех одних...
  Как тут себя повести? И Воронов избрал "затяжную" тактику, понимая, что поспешно сделанные выводы и озвучивание которых руководству к добру не приведут. Текущей задачей остался только сбор компромата на работников Коминтерна, - тех, кто работал в Барселоне. Сергей постепенно налаживал тесное общение с испанскими товарищами и бойцами интербригад. Полное погружение в языковую среду содействовало овладению живым испанским языком, он стал понимать, о чем говорят люди, хотя собственные мысли доносил до окружающих еще с трудом. Но всему свое время... Так вот, - Воронов аккуратно собирал разрозненную информацию, не брезговал и досужими сплетнями, окружающими главную коминтерновскую "тройку": аргентинца Викторио Кодовилью (Медина), венгра Эрне Гере (Педро) и Степанова (болгарина Стояна Минева - Морено). Нарыл любопытный материал и на военных советников Коминтерна - австрийца Штерна, венгра Ясса, итальянца Видали, немцев Штальмана и Цайссера, ну и других публичных представителей ИККИ. Полученные сведения отправлял в Москву, стараясь избегать лишних комментариев.
  Не доверяя слишком охране явочной квартиры, опекающим, Сергей на черном рынке запросто приобрел два американских Браунинга "Хай-Пауэр" под люгеровский патрон 9Х19. К тому же защищенный мандатами СИМ, он чувствовал себя в относительной безопасности. Но знал наверняка, что столкновение с людьми Орлова неотвратимо, хотя "Швед" имел приказ Слуцкого обходить Воронова стороной. Так и понятно, - Лейба Лейзерович любыми правдами и неправдами хотел защитить свою шкуру, а человек НКВД, неподвластный резиденту ИНО, да еще не известно с какими полномочиями, естественно, представлял для него серьезную опасность. Проще уничтожить незваного гостя, сославшись на непрестанную сумятицу и неразбериху- вот почему Сергею приходилось тщательно конспирироваться, к тому же в городе объявился матерый "ликвидатор" Наум Эйтингон (Котов). Вот уж эти норовистые живчики-евреи!..
  Готический квартал Барселоны с гаком превосходил виленский старый город, но Сергей вскоре освоился в путаных переулках и в разумных пределах не опасался слежки. Там у него появились две съемные комнатушки, в которых при необходимости можно залечь на продолжительное время. Владельцы убежищ - книготорговец Мануэль Семпере и вагоновожатый Габриэль Родригес отличались тем, что презирали власть беспринципных узурпаторов, потому и не были склонны к доносительству.
  После дружеских бесед с людьми разных социальных слоев и политических взглядов: обывателями, чиновниками, партийными и профсоюзными функционерами, военными и интербригадовцами - у Воронова выстроилась ясная картина майских событий в Барселоне. И уже ничто не могло ее поколебать:
  Непосредственным поводом к тем боям стал правительственный декрет о сдаче личного оружия, направленный против анархистов. В то же время, полицию (не связанная с профсоюзами) вооружили до зубов. Стало очевидно, что далее последует захват стратегических объектов Барселоны, подконтрольных конфедерациям труда анархистов.
  Третьего мая полицейский отряд, под началом генерального комиссара коммуниста Саласа, посланный каталонским министром безопасности Айгуаде, попытался захватить Центральную телефонную станцию Барселоны на площади Каталонии. "Телефоника" с начала революции состояла под рабочим самоуправлением, охрана и персонал станции не повиновались и оказали сопротивление. Неподвластных рабочих поддержали вооруженные анархо-синдикалистские слои горожан, к которым присоединилась милиция ПОУМ. Инсургенты закрепились в рабочих кварталах, в то время как полиция и силы, верные коммунистам и каталонским националистам, удерживали центр Барселоны. Стихийно вспыхнула всеобщая стачка, в городе сооружались баррикады и начались уличные перестрелки.
  Однако лидеры анархистов и ПОУМ не предприняли энергичных действий, в опасении краха "антифашистского единства". Береговые батареи в Барселоне находились под контролем анархистов, орудия могли запросто открыть огонь по штабам коммунистов и правительственным зданиям. Военное ведомство в Женералите не вмешивалось в конфликт, анархистские ополчения на фронте Уэски были остановлены секретарем по обороне в каталонском правительстве анархистом Мануэлем Молиной. После переговоров пятого мая уличные бои прекратились.
  Но уже шестого мая центральное правительство для "восстановления порядка" направило в Барселону из Валенсии шесть тысяч штурмовых гвардейцев. Начались обыски на улицах и в домах, конфискация оружия, и сплошные аресты членов ПОУМ и боевиков-анархистов.
  Поначалу влияние компартии в Каталонии было невелико, ведущую роль там играли националисты, анархисты и поумовцы. Поэтому главной целью, которую преследовал СССР (и КПИ Испании) было ослабление, а затем и ниспровержение Женералитета, по сути, ставшего правительством суверенного государства. Ларго Кабальеро - испанский премьер являлся противником подобных мер. Социалист считал, что фашизм сумеет победить только объединенный Народный фронт, потому являлся сторонником компромисса с анархистами и ПОУМ. За что и поплатился... Семнадцатого мая Кабальеро сместили с поста премьера, а конфедерации анархо-синдикалистских профсоюзов вытеснили из состава центрального и каталонского правительств. Испанский кабинет, при полной поддержке коммунистов, возглавил другой социалист Хуан Негрин.
  Но в Москве понимали, что ради устранения оппозиции в республиканском лагере, сильно ослабили боеспособность народной армии и ополчения - тем самым укрепив положение мятежников. На фронте подразделения левых убеждений оказались в деморализованном состоянии. Вот и решили вопреки логике отыграться на коминтерновских представителях в правительстве и воинских частях.
  Тольятти настоял перед ИККИ об отзыве в сентябре-октябре большинства советников Коминтерна из Испании. Кодовилью срочно направили в Париж для организации кампании в поддержку республики, Степанов же оставили при ЦК объединенной социалистической партии Каталонии. Оставшихся в стране коммунистов-интербригадовцев подчинили отделам партии по работе с иностранцами. Коммунистическая партия Испании, наконец, получила долгожданную самостоятельность. Руководство Коминтерна теперь не принимало принципиальных решений по проблемам Испании и политике КПИ без участия местных партийных представителей.
  
  За время нахождения в Барселоне, Воронов душой прикипел к семейству Семперо, обитавшем в старинном, слепленном с другими доме, в квартале церкви Святого Августина. Фамильная книжная лавка размещалась на первом этаже, из нее, помимо парадного и черного, имелся ход в жилые помещения, что, кстати, для Сергея. В магазине заправлял седовласый усач Мануэль, которому помогал сын Даниэль, девятнадцатилетний малый, чудным образом избежавший мобилизации. Жена Мануэля Изабелла - женщина редкой, но подчеркнуто траурной красоты, редко появлялась на людях, но зато кулинарные способности хозяйки превосходили возможные ожидания. Иногда Сергею доводилось провести вечерок в обществе супругов, в теплой домашней обстановке. Постояльца удивляло, что Мануэль обращается к спутнице жизни, словно к высокородной грандессе, будто провинился, странная недосказанность сквозила в отношениях давно женатых людей.
   Потом Воронов узнал, что Изабелла любила другого мужчину - популярного писателя, сгинувшего во Франции в прошлую войну, и вышла за Мануэля, который с юности обожал красавицу с улицы дель Оспиталь. По видимости, такая участь грозили и сыну Даниэлю. Юноша безнадежно влюбился в белокурую гордячку по имени Беатрис, актрисульку из ближайшего театра Ромеа, ставящего постановки на каталонском языке.
  Сергея так же поразил и удивительный букинистический магазин Семперо, в котором часто встречались экземпляры редкостных книг. Случалось, знаменитые в Испании персоны забредали сюда в поисках нужного раритета, букинист горделиво называл тех людей, да Воронов уже не помнил кого. Однажды Мануэль, когда Сергей рыскал на дальних полках, толкнул гостя в плечо, призвав обратить внимание на рослого человека в роговых очках, с черной шевелюрой и густыми усами. Хозяин, интригующе повременив, с придыханием сообщил - Эрнест Хемингуэй, впрочем, это имя мало, что тогда говорило Сергею. Но одно Сергей знал наверняка: и Михаил Кольцов (Моисей Фридлянд), и Илья Эренбург, будучи в Барселоне частенько наведывались в этот магазинчик, но, слава Богу, литераторы не пересеклись с соотечественником.
  Мануэль и сын Даниэль люди открытые, лишенные подозрительных замашек. Но родная жена и мать - полная противоположность мужу и сыну. Немногословная и со скрытым характером, сеньора заинтриговала любопытного постояльца. А уж когда Воронов стал замечать продолжительные отлучки хозяйки из дома, то решил проследить за доньей...
  Однажды вечером Изабелла, одетая в черное, шмыгнула с черного крыльца и направилась в сторону Рамблас, Сергей в отдалении последовал за женщиной. Та спешила, не оглядываясь, вышла на бульвар и повернула не в сторону рынка Бокерия (что подразумевалось), а в сторону театра Лисео. Дама двигалась по тротуару вблизи стен зданий, соглядатай же таился за газетными киосками и цветочными ларьками, размещенными в бульварной части улицы. Так парочка вышла на площадь с высоченной колонной, увенчанной статуей Христофора Колумба. Изабелла торопливо миновала пешеходный переход у памятника, и спустилась по ступеням к набережной внутреннего порта. Госпожа Семперо остановилась у кромки парапета, пристально вглядываясь вдаль: на башню Святого Себастьяна - конечную станцию канатной дороги, или еще дальше за мол, где раскинулось темное море. К сеньоре никто не подошел... Спустя полчаса, Изабелла резко повернулась и торопливой походкой направилась обратной дорогой. Сергей понял - женщина тоскует о любимом...
  
  В четверг двадцать восьмого октября в Барселону из Валенсии прибыло правительство Хуана Негрина. Соответственно в город, ставший временной столицей Испании, переехали партийные, армейские и полицейские штабы. Советских советников, в том числе и Степанова, разместили в центральном отеле Континенталь на Рамблас, рядом с площадью Каталонии, где разместились главные правительственные и партийные учреждения.
  После практического устранения Коминтерна от громких испанских дел, Воронов воспринял свою миссию исчерпанной, ну, и естественно, соглядатайство за не столь чиновным коминтерновцем счел излишним. Да и тот состоял теперь в плотной связке с Пальмиро Тольятти, и, в конечном счете, охрана "Эрколи" вышла бы на подозрительного субъекта, совавшего нос в дела секретаря ИККИ, человека близкого Сталину.
  Но, ни с того, ни с сего, бросить выполнять задание было крайне сложно, и Воронов предпринял хитрую многоходовку. Первым этапом мыслился наладить контакт с опекаемым. Последствия непредсказуемы, но Сергей полагал, что отыщет способ вывернуться. Он выследил, что болгарин, как правило, столовается в ресторанчике Евкалиптус - на тесной улочке Бонсуксес, выходящей на Рамблу напротив фасада отеля. Степанова, как серьезную персону, постоянно охраняли два агента СИМ. Сергею пришлось выйти на Анхеля Диаса - начальника спецслужбы, который без проволочек устроил тайное "свидание".
  В теплый ноябрьский вечер Воронов, одетый в ладно сшитую тройку, при шляпе, прошел через узкий дверной проем таверны. Болгарин обедал в одиночестве. К Сергею метнулся расторопный битюг, с выпирающей под пиджаком портупеей. Но услышав пару условленных фраз, сделал знак напарнику и телохранители, как ни в чем не бывало, уселись за соседние столики.
  Незнакомец раскованной походкой подошел к представителю Коминтерна, по-немецки деликатно попросил разрешения присесть напротив. Степанов метнул взгляд на охранников, но те демонстративно смотрели в противоположные стороны. Коминтерновец, почувствовав неладное, сжался в комок, открытый лоб покрылся испариной. Сергей же, представился корреспондентом одного берлинского издания, намеренно назвав визави "Иваном Петровичем", попросил о кратком интервью. Чекист толком не помнил, какие вопросы задавал, по видимости - уж слишком безобидные... Но болгарин, опуская плечи ниже и ниже, отвечал с нарастающим косноязычием. И вдруг, истерично встрепенувшись, зашептал на русском языке:
  - Товарищ, прошу, не губите, пожалуйста... Давно знаю, что нахожусь под присмотром органов... Вижу - вы не из группы Орлова. Прошу о пощаде, не говорите там злых наветов моих недругов. Я честный коммунист и ни в чем не виноват, - и шмыгнул носом. - Посмотрите, пожалуйста...
  И испуганный человек достал из внутреннего кармана фотокарточку. На который в рост изображены молодая женщина и две девочки, по возрасту - десяти и семи лет.
  - Это жена и дочурки, близкие погибнут, если... - в глазах Ивана Петровича стояли слезы.
  - Не бойтесь... - прошептал Воронов одними губами. - Все будет тип-топ - откланялся и быстро покинул ресторан.
  В очередной шифровке в центр, Сергей еще раз подробно обосновал мотивы отсутствия смысла слежки за коминтерновцами. Сергей охарактеризовал Степанова, как человека, обладающего острым политическим чутьем и завидной работоспособностью, но не имеющего сильной воли и попавшего под влияние психологически крепких личностей, таких как Марти, Кодовилья, а теперь Пальмиро Тольятти.
  
  Воронов не хотел отзыва на Родину, а наоборот настойчиво просил перевести в боевую часть, непритворно желал сражаться на стороне республики. Чекист доподлинно знал, что в Народной армии не хватает кадровых особистов, да и начальству в Москве так гораздо сподручней.
  Как ни странно, руководство вняло просьбе старшего лейтенанта. И в конце ноября его назначали начальником особого отдела Пятого армейского корпуса Маневренной армии, временно расквартированного под городком Фортанете. По ряду обстоятельств, Сергею присвоили немалое в республиканской армии звание майора, comandante по-испански (шеврон с красной звездой и одной толстой желтой полоской). Командовал корпусом тридцатилетний подполковник Хуан Модесто (Хуан Гильото Леон), коммунист, парню в тридцать третьем году пришлось возглавить коммунистическую милицию Мадрида (МАОС). Модесто - без прикрас легендарный командир Народной армии, Хуан участвовал во всех главных военных операциях республиканцев. Рабочий лесопилки в городке Эль-Пуэрто - в конце войны (в тридцать девятом) стал генералом и командующим Центральной армией Республики. Естественно, Модесто обрадовался, что Пятый корпус станет опекать кадровый советский контрразведчик. Комкор даже "поставил на место" своевольных командиров дивизий, таких как Энрике Листер и Кампесино (Валентино Гонсалес), с недовольством воспринявших назначение в корпус человека со стороны.
  Командование Народной армии готовило войсковую операцию на Арагонском фронте, где под Теруэлем (главным городом Восточного Арагона) образовался длинный выступ мятежников в сторону Валенсии, грозящий рассечь территорию, подконтрольную республике. В прилегающих районах происходила серьезная концентрация республиканских формирований. По логике, в предстоящих сражениях необходима полная сплоченность наличных сил, но министр обороны Прието счел неуместным участие интернациональных бригад, и те покинули линию фронта. Дивизии республиканцев пополнялись за счет мобилизации гражданского населения, само собой кишащие агентами фалангистов. Причем в действующие войска стали поступать даже уголовники, сидевшие прежде в тюрьмах, под обещание сражаться за республику. Естественно, особистам "через край" хватало работы с подобным пестрым сборищем.
  Поздняя осень стояла холодная, уже начались заморозки. Возникли большие проблемы с теплым обмундированием бойцов. Появились первые обмороженные с окрестных перевалов. А в начале декабря выпал снег, на удивление редкий для этих мест.
  Сергей даже толком не ознакомился с маленьким городком, тесно застроенным бело-рыжими домиками, выцветшими под лучами яркого солнца. Но нашел время зайти в местную ободранную временем и войной "Церковь Очищения", с изглоданными резными вратами. Годом раньше анархисты превратили "иглесию" в конюшню, теперь малочисленные горожане в меру сил пытались обустроить это обезображенное революцией святилище. Сергей присел на обшарпанную церковную скамью и оглядел гулкое церковное пространство. В особенности внимание привлек мраморный, щедро декорированный, золоченый алтарь - напротив входных врат. В центральной большей нише - удачно сохранилась скульптура Богоматери с младенцем (видимо успели вовремя спрятать от погромщиков), четыре остальные ниши округ нее пустые, без скульптур... И тогда у него пронеслась кощунственная для коммуниста мысль: "Господь и Матерь Божия не насовсем покинули Испанию..." - вот главное, чем запомнился Воронову крошечный Фортанете.
  К воскресенью двенадцатого декабря уже переформированный корпус (ставший теперь двадцать вторым) скрытно передислоцировали вплотную к северным окрестностям Теруэля, вдоль автодороги Мудехар. Погода ожесточилась, - кругом снег, стояли десятиградусные морозы. Умножились случаи дезертирства с позиций, пришлось применить особо крутые меры, вплоть до расстрела беглецов. Ко вторнику воинские части республики были приведены в боевую готовность. Войсками руководил бывший военный министр генерал Хуан Эрнандес Сарабия, личный друг президента Асаньи. Сарабия планировал стотысячной армией плотно окружить Теруэль и сосредоточенными ударами с трёх сторон захватить город. У националистов было только десять тысяч, но противник успел создать крепкие укрепления, да и в уличных боях имел явное преимущество. Подвергать город бомбардировке и артобстрелу Сарабия отказался, хотя и танкам не развернуться на кривых тесных улочках...
  Пятнадцатого декабря, воспользовавшись морозом и густым снегопадом, республиканцы перешли в наступление, продвигаясь по узким горным дорогам и снежным заносам, наседали на неприятеля. Фалангисты оказывали ожесточенное сопротивление, с обеих сторон случались даже штыковые атаки. Сергею пришлось контролировать стойкость дивизий, исключив даже намек на несогласованные маневры, не говоря уж о сдаче собственных позиций, провозглашен девиз - только вперед. Тогда еще не было заградотрядов, но политработники основательно потрудились, так что малодушным и в голову не пришло бы - удариться в бегство. В тылу трусов сразу бы арестовали и предали военному трибуналу, а людей тогда не жалели. Воронов тогда не спал четверо суток, мотался из полка в полк, а там из батальона в батальон, подгоняя командиров, решивших схитрить и отсидеться. Да, не он один такой - и коммунисты, и социалисты считали, что каждое промедление чревато провалом. Франко спешно подтягивал свежие части к Арагонскому фронту, пока республиканцы прорывали оборону неприятеля и закреплялись на отвоеванных рубежах. Наконец, в пятницу Сарабия решил использовать авиацию, - и фалангисты, отвечая беспорядочными контратаками, стали отходить в расходящихся направлениях: в Верхний Арагон и Кастилию. К вечеру Теруэль окончательно окружили, защитники города во главе с полковником Реем д"Аркуром оказались в мешке.
  Погода продолжала неистовствовать, мороз крепчал, начались сильные метели. Бойцам Народной армии приходилось туго, дошло до того, что ополченцы поверх многочисленных одежек затягивались в одеяла, с прорезью посередине - "манта". Сергей, к тому времени чуток овладевший испанским, помногу общался с людьми и разговаривая с бесхитростными испанцами, с горечью видел, как былая решимость солдат Маневренной армии стала сходить на нет. Но и врагам было не слаще, фалангисты испытывали такие же тяготы, учитывая то, что среди них много южан и марокканцев.
  Но непогода все же сыграла на руку наступавшим, малочисленные заслоны националистов из-за скверной видимости не могли толком определить численность и маневры противника. Двадцать первого декабря республиканцы вошли в Теруэль, - и дом за домом, квартал за кварталом овладели большей частью города.
  Но тут вмешался военный министр Прието, который решил показать миру великодушие нового правительства, призывая осажденных сдаться и попутно организуя эвакуацию мирных граждан. Но эти проволочки сыграли злую роль. Погода ощутимо улучшилась, националисты начали наступление на внешнем фронте и Новогодней ночью прорвались в город. Поспешно оставляемый республиканской пехотой Теруэль бы пал, если не вмешательство советских танкистов. Воодушевленные дивизии Сарабии вернулись на прежние позиции, и франкистам пришлось отступить. Седьмого января обескровленный гарнизон цитадели Теруэля поднял белый флаг.
  В центре города закрепились сорок шестая дивизии Кампесино, входившая теперь в двадцатый корпус под командованием полковника Франсиско Голана (брата которого Фермина - противника диктатуры генерала Прима де Риверы казнили в тридцатом). Воронову пришлось встретиться с командирами ровесниками: Франсиско принял Сергея радушно, угощал добрым вином из замшелых погребов, балагурил. Валентино же еле сдерживал старую ненависть к русскому, говорил сквозь зубы. Странно, почему бывший шахтер так невзлюбил советского человека?.. Слывший отчаянным смельчаком, малограмотный Кампесино, по сути, оставался недисциплинированным анархистом, как и в годы бурной юности.
  Воронову запала в сердце ночная посиделка в холодном зале муниципалитета. Бойцы организовали самодеятельный концерт: пели под гитару, читали стихи, смеялись над шутками доморощенных конферансье. Но искренний восторг невзыскательной публики вызывали концертные номера чудом оказавшихся там женщин. А одна зажигательная, в духе фламенко песня очаровательной девушки, с многочисленными повторами фраз и вскриками "ай-яй-яй", в полном смысле сразила Сергея. Майору уже доводилось слышать "Три красавицы небес", но эта удивительная певица наполнила народную песню такой неистовой страстью и темпераментом, что зажгла огнем мужчин в зале, и те разом влюбились в нее. Одетая в грубый армейский ватник и мешковатые штаны, несмотря на этот убожеский наряд, - сеньорита поразительно хороша собой. Кудрявые волосы ручейками струятся по плечам, черные глаза сверкают обжигающим пламенем, а звонкий, задорный голос - заставляет трепетать сердце. Восхищенные зрители не отпускали вокалистку, девушка спела песню на бис, но и в конце программы ее опять вызвали на сцену, - таких восторженных аплодисментов Сергей ни разу не слыхал в жизни.
  Наверное, этот подарок судьбы... Воронов за дни пребывания в Теруэле, раза три случайно встречался с Паломой (Голубкой), так звали певицу - радистку в штабе дивизии. Довелось даже покурить вместе на лестничном пятачке. Сергей не преминул выразить девушке восхищение: и песней, и... неземной красотой исполнительницы. Что у него было дорогого... - серебряный портсигар, купленный по случаю в Барселоне. Он отдал вещицу Паломе на память...
  В республиканском лагере царила победная эйфория, но Воронов понимал призрачную видимость этой радости. Не один Сергей сообщал наверх о концентрации войск фалангистов на подступах к городу, о скороспелой отправке ряда частей на отдых, да и вообще, о наступившей массовой расслабленности и упадке дисциплины в войсках. Но без толку... Воронов как мог, старался пресечь такой настрой хотя бы в корпусе Модесто, но оказался одинок в своих потугах. Он видел, как над Народной армией нависала беда.
  Семнадцатого января националисты начали массированное наступление на Теруэль. Опять установились холода, а для Испании - редкая, жесточайшая стужа, морозы перешагнули за минус двадцать. Число заболевших и обмороженных росло катастрофически. Обильные снегопады прервали подвоз подкреплений и провианта из Валенсии, в снегах застряла огромная автоколонна из четырехсот грузовиков.
  Переутомление и холод спровоцировали бунты в частях Народной армии. Складывалась крайне нервозная обстановка, когда карательные меры, наоборот вызывали у бойцов еще большее сопротивление. В то же время, а Сергей знал это, - у националистов бунтов не было, что говорило о большей нравственной устойчивости противника. Теперь, имея превосходство и в количестве бойцов, и в огневых, и мобильных средствах, франкисты развернулись широким фронтом и стали методично оттеснять республиканцев к востоку. Прието и Сарабия пришлось вернуть интербригады, но и свежие силы уже ничего не изменили. Сковав республиканцев под Теруэлем, фалангисты совершили прорыв к северу в районе Альфамбры, продвинулись там на сорок километров и разбили в пух и прах две дивизии правительственных войск.
  Семнадцатого февраля Франко начал новое - последнее наступление на Теруэль, окружая город со всех сторон. Вытесняемые по периметру войска Сарабии, несли большие потери и стали отступать. Три же окруженные дивизии успели выскользнуть из мешка, оставив соседнюю - сорок шестую без поддержки, и она оказалась заперта в городе. Части дивизии организовали круговую оборону, но бомбежка и непрестанный артиллерийский огонь франкистов наносили чудовищные потери. Ряды бойцов Кампесино таяли на глазах. Попытки республиканцев прийти на выручку сорок шестой, деблокировать Теруэль, оказались тщетными... Кампесино пришлось прорываться самостоятельно. Двадцать второго февраля остатки дивизии прорвали кольцо насевшего противника, перешли реку Турия и соединились с основными частями Народной армии. В одиннадцать вечера Теруэль оказался полностью в руках фалангистов.
  Днем назад Воронов вымолил "добро" комкора и повел в атаку сборный полк сорок седьмой дивизии, надеясь пробиться в Теруэль. Многое двигало тогда Сергеем, но главной причиной стала Палома, желание спасти любимую девушку. Однако вражеским пулям чужды благие мотивы вероятных жертв. Сергея тяжело ранило в надплечье, истекающего кровью майора-республиканца увезли в тыл, и потом переправили Барселонский госпиталь. Но сполна исцелиться в Испании так и не пришлось, Цикановский отозвал старшего лейтенанта в Москву, видимо боялся, что могут "вообще залечить"...
  
  В раннее мартовское утро, под сводами Французского вокзала Барселоны, раздался звонкий девичий голос:
  - Команданте, команданте!
  Сергей оглянулся. К нему, протискиваясь сквозь толпы отъезжающих, спешила Палома. Он не мог себе поверить, она ли это - его Голубка, живая, в форменном платье, с букетиком алых гвоздик в руке.
  О чем они говорили тогда?.. А может молчали, устремив взоры и тщетные помыслы друг на друга. Он ничего не помнил. И лишь, когда она поцеловала его на прощанье, он обнял ее и прошептал:
  - Lo siento y adiоs, mi amor (прости и прощай, любовь моя)...
  Она тихо заплакала, да и его прошибла горькая слеза.
  Им никогда не быть вместе, никогда...
  Осталась только песня (Воронов потом отыскал перевод на русский):
  
  Три красавиц небес шли по улицам Мадрида
  Донна Клара, донна Рес и красавица Лолита
  И по улице одной в самом бедном одеянье
  Нищий, бледный и худой попросил о подаянье
  Донна Клар дала ему лишь одну реалу
  Донна Рес была щедра и дала реалов пару
  А красавица Лолита, не имея ни реала
  Вместо золота она бедняка поцеловала
  В это время проходил продавец букетов рядом,
  И его остановил нищий изможденным взглядом
  И букет прекрасных роз он купил за три реала
  Той девице преподнес, что его поцеловала
  А на утро город знал, что по улицам Мадрида
  Ходит девушка одна, и зовут ее Лолита...
  
  - Товарищ майор, - громкий голос Алтабаева вывел Воронова из мечтательного оцепененья - наши собрались...
  Сергей встрепенулся, поднялся с планшетки, заткнутой под зад в качестве сиденья, повел плечами, разгоняя затекшие мышцы.
  - Какие дела сержант... - ребята в засаде ничего не сообщали?
  - Молчат пока... Тут я, товарищ майор, велел бойцу забраться на огроменный тополь и следить в бинокль за другим берегом Паршивки, - парень почесал затылок. - Пойменный луг как на ладони, но на бугре - сквозь плотный дубняк ничего не различить.
  - Молодец сержант, оперативно сообразил, - похвалил Воронов, и в размышлении произнес: - Но думаю: в приречных кущах немцу не отсидеться, перекантует малость и двинет дальше... Только вот куда гад попрет? - закончил он тихо, надеясь, что Ширяев станет отходить назад, к Кречетовке.
  - Вот и ладно! - Алтабаев воспрянул духом, не расслышав последние слова Сергея. - Дальше там колхозные поля до лесочка Дубровка, ровные зеленя четко просматриваются. Нормально видать также дорогу со стороны Зосимова, - и солдат, сотворив простецкое выражение, поинтересовался. - Товарищ майор, группа московского лейтенанта со стороны села поедет, - и, как бы уточняя, с хитрецой прибавил, - или как?..
  Воронов, поглядел на циферблат Кировских, прикинув в уме, ответил:
  - По моим подсчетам лейтенант Юрков скоро появится на той грунтовке. Другого пути у него нет... - и косо взглянул на сержанта. - Да чего спрашиваешь, будто сам не знаешь? Смотри Алтабаев... тут не до шуток...
  - Виноват, товарищ майор, не сообразил сразу, - и уже по уставу. - Разрешите узнать у дозорного, что там происходит...
  - Да, пойдем вместе... - Сергей и не думал сердиться на расторопного Тэошника.
  Командир и солдат продрались сквозь буйно разросшиеся кусты, и вышли к толстенному тополю, возрастом лет под семьдесят. Нижние толстенные ветви усохли и местами обломались, но разлапистая верхушка еще густая и зеленая.
  Воронов задрал голову вверх и, наконец, различил бойца, словно диковинная птица, примостившегося в зеленом гнездовье.
  - Как храбрец туда забрался, - удивился Сергей, - ствол-то в два обхвата?
  - Сразу видно, товарищ майор, что вы не сельский, - улыбнулся хитрющий Алтабаев, - тут деревенская сноровка нужна.
  - А почем знаешь, ты, Алтабаев, откуда родом будешь?
  - Из Предуралья, там, в Башкирии лесища ни чета здешним... - протянул сержант с гордостью, потом пояснил, указав рукой поодаль. - Приставили палый ствол с ребятами, по нему и взгромоздился как белка.
  - Да, молодцы, ничего не скажешь! - похвалил Воронов. - Ну, давай, выходи на связь, - добавил шутливо.
  - Санек, - шумнул сержант, - чего там видно! - и сразу обмолвился. - Товарищ майор рядом стоит...
  - Да тихо тут, товарищ сержант, - прокричал сверху мальчишеский голос, - нет никакого движения.
  - Фамилия бойца? - уточнил Сергей.
  - Рядовой Стенюхин, второй год в одном отряде... - одернув гимнастерку, добавил, - служим...
  - Стенюхин! - Сергей рупором приставил ладони ко рту. - Смотри в сторону Гостеевки, дорога на Дубровку... Есть движение?
  - Вижу, вижу! Полуторка прет с бойцами, только заехали на бугор...
  "Добро, - подумал Воронов, - Пашка Гаврюхин уже прикрыл левый фланг", - и прокричал дозорному на тополе. - Стенюхин, теперь медленно смотри поля вокруг Дубровки. Только не спеши, внимательно!
  - На полях чисто, - через минуту откликнулся боец.
  - Смотри на дорогу из Зосимова, там что?..
  - Церковь различаю, а дорога пустая.
  "Чего так Юрков и Свиридов еле плетутся, уж не сломалась ли какая машина? - с опасением подумал Сергей. - Вот уж будет лиха беда начало..." - но, не подав виду, выкрикнул:
   - Стенюхин, дорога на Старо-Юрьево проглядывается?
  - Нет, не видать. Дубровка закрывает обзор на восток, лесной массив первый сорт...
  - Продолжай смотреть, как увидишь технику, дай знать, - Воронов достал пачку Беломора и закурил, предложил присоединиться Алтабаеву.
  Тот робко взял папиросу, помедлил и заложил за отворот пилотки.
  - Извините, товарищ майор, не курю... А коль разрешите, угощу другана Пашку, - в диковинку мужику будет, махра-то приелась...
  - А в отделе разве не положено на бойца по пачке шестого класса в сутки, ну, типа "Прибоя"?
  - Положено, как не положено... - и Алтабаев почесал затылок.
  - Сержант, договаривай до конца, - велел Воронов.
  - Да, экономят парни, меняют фабричное курево у местных, кто на что переводит, - и осекся, не зная, чем закончить.
  - Понятно, можешь не продолжать, одни на выпивку собирают, другие на девок... Вот и курят как окопники - махорку.
  Алтабаев пригорюнился, сожалея, что невзначай проговорился, выдал немудреную тайну сослуживцев. Но Сергей не осуждал солдат, знал, что выпивают парни не от сладкой жизни.
  - Не бойся сержант, не выдам... Только посматривай за ними, чтобы чего сдуру не наворочали. Надеюсь, понял, - это о казенном имуществе...
  - Да нет, товарищ майор, в отряде с этим строго. И на службе наши не пьют, разве в увольнительной позволят себе лишку.
  - Ну, и ладно, замнем для ясности, - махнул Сергей рукой.
  - Едут, едут! - завопил солдат на дереве. - Две полуторки появились... Едут! - томительно помолчав, добавил. - Первая пошла в нашу сторону, а вторая в объезд Дубровки.
  "Вот и славненько!" - потер руки Воронов.
  
  Глава XIV
  Роман Денисович быстренько пересчитал количество бойцов, сидевших в кузове полуторки. Десять человек, да в кабинке еще двое... Приглядевшись, Ширяев вдобавок различил рыжую шерсть двух здоровых овчарок. Вот и натасканные поисковые собаки... "А как думал, мил человек, - кольнуло едкая мысль, - на что рассчитывал, надеясь пехом удрать из цепких лап НКВД..."
  И разом пришло удручающее озарение. Наверняка чекистам удалось просчитать выбранный агентом маршрут и, по логике, оперативники хотят окружить беглеца - взять в кольцо. Определенно, путь назад вчистую отрезан, это кратчайшее расстояние до Кречетовки, и там уже давно поджидают. Если рвануть напрямки на восток, в сторону лесочка Дубровки... Но, учитывая то, что полуторка с бойцами движется со стороны Зосимова, по длинной объездной дороге, а до Дубровки легко добраться со стороны деревушки Гостеевки, лежавшей севернее, то в подлеске уже расположилась засада. Выходит, что обложили кругом, и инженер попал в западню. А, что никуда не годится... - так это розыскные псы... Так, быть может, и пробился бы, но теперь запросто затравят собаками, как зайца-дурашку.
  И вдруг в сердце немецкого разведчика появился луч надежды, нарастающий с каждым мгновением... Чтобы еще больше подстегнуть себя, мужчина стал тихо напевать "Эрику" - марш Вермахта, часто звучащий в радиотрансляциях из Германии:
  Auf der Heide bluht ein kleines Blumelein
  Und das heist: Erika
  (На лугу цветет маленький цветочек
  Называется Эрикой - вереском)
  Бравурная мелодия и незатейливые слова песни вдохновили агента и наполнили самоотверженностью:
  In der Heimat wohnt ein kleines Magdelein
  Und das heist: Erika
  Dieses Madel ist mein treues Schatzelein
  Und mein Gluck, Erika
  (На Родине живет маленькая девочка
  Ее зовут Эрикой
  Эта девушка - мое сокровище
  И счастье - Эрика)
  Альберт знал за собой, что при наступлении серьезных тягот, точнее, в ожидании невзгод - душа изнывала, не находила себе места, а воображение рисовало картины одна отвратней другой. Жизнь теряла радость существования. Офицер Абвера не то, чтобы трусил, но пребывал в нервической тревоге. Но перейдя грань меж ожидаемым и наступившим, когда путь назад уже отрезан, внутреннее состояние резко менялось. Надуманные опасения и сомнения исчезали, события уже воспринимались с должной адекватностью, выстраивался правильный алгоритм собственных действий, расчищающий путь к успеху. На него снисходило своеобразное вдохновение, даже некоторая порывистость, психологический тонус резко повышался - человек радовался собственному бытию.
  Вот и теперь, Альберт явственно осознал, что ситуация, в которой оказался вовсе не катастрофическая. Даже если на след беглеца выйдут свирепые собаки ищейки, то расстреляет зверюг методично и без осечки, как обыкновенные мишени в поселковом тире. А уж в противоборстве с человеком разведчик имел явную фору, приобретенную еще в учебном лагере Николаи под Даркеменом.
  И еще у него было одно весомое преимущество. Как никто другой, инженер излазил эту местность вдоль и поперек. Не зря регулярно каждый год, из выходного в выходной совершал пешие и велосипедные прогулки по окрестным долям и весям.
  Альберт живо прикинул возможную дислокацию начавшейся облавы. С востока дозоры выставлены в кустах подлеска, - обширное поле между Дубровкой и береговым узеньким перелеском четко просматривается. За самим леском каскадом вытянулись колхозные пруды, вплавь с вещами водоем не преодолеть. Единственно пригодное место для прорыва - плотина между ними, но на нее, в подобных обстоятельствах, сунется только дурень. На севере расположены обширные зеленя, на них человек и даже животное видны как на ладони. На западе дозорные стоят на пологих поречных склонах. Хотя, на юго-западе зады плодстроевских садов вплотную выходят на берег Паршивки. То место заросло густой стеной дикорастущих деревьев и кустарника. Там, разумеется, выставлен усиленный наряд. Да, и через просторный пойменный луг невидимкой к речке не проскочить... На юго-востоке - опять синь рукотворных озер, разлапый обрывистый овраг и открытые взору неугодья для выпаса колхозного скота.
  Тем временем полуторка, миновала плотину пруда и остановилась, с кузова бодро повыскакивали игрушечные, по виду издалека, солдатики. Вояки поначалу сгрудились в кучку, получив от командира вводные инструкции, быстро рассредоточились, образуя развернутую цепь. Альберт сообразил, что бойцам приказали прочесать с юга поросший дубами берег реки, - где агенту приспичило отсиживаться. Очевидно, подобное движение произойдет и на северном направлении, а может, охват пошел уже и с востока... Через полчаса кольцо сожмется, и беглец окажется в самых настоящих силках.
  Остается единственный вариант - пересечь луговую пойму и саму речку на фланговом стыке запада и юга. Как на удачу, прибрежный бугор недалеко отстоит от извилистого русла, за которым непроходимая стена глухих зарослей.
  Пригнувшись до земли, слившись с пышным разнотравьем, Альберт рванул вниз, поначалу проскользнул между узловатыми стволами дубов, потом короткими перебежками в два счета достиг обрывистого берега речушки.
  Мужчина осмотрелся и скакнул на узкую полоску прибрежной осыпи. Теперь человека не видно... пришлось разуться, снять брюки и перейти вброд тихо струящийся поток Паршивки. Затем беглец поспешно достал фляжку и наполнил прохладной водой, и стремительно углубился в развесистый, дурно пахнущий кустарник. Понимая, что здесь могут запросто взять за белые рученьки, Альберт торопливо натянул штаны, прислушался... кажется, тихо...
  Натянув в ботинки на босу ногу, он поспешил выбраться из прибрежных джунглей на открытое, дающее круговой обзор местечко. Оглядевшись, агент перевел дух, и убедившись в отсутствие опасности, уже основательно переобулся, поправил расхристанную одежду и поудобней принайтовил резавший плечи саквояж.
  Альберт Арнольд вовсе не исключал, что его не заметили, и что преследование уже началось. В таких непроглядных дебрях легко схлопотать полю или стать покусанным розыскными собаками. У него только пара глаз и трудно уследить за происходящим вокруг. Потому решил, как можно быстрей вырваться на открытое взору садовое пространство, где при опасности прижухаешься в приствольной поросли сорняка, - да и где каждый звук отчетливо слышен.
  И мужчина побежал, не разбирая дороги, перепрыгивая через палые стволы, ожигая руки стеблями крапивы. Пригнув голову, продирался сквозь хлесткий кустарник - скорее, скорее миновать это гиблое, брошенное на произвол судьбы место. Бежать приходилось круто вверх, вскоре человек запыхался, сердце нещадно билось, того и гляди вырвется из груди. Выбрав не осклизлый упавший ствол тополя, он присел отдышаться. Нещадно хотелось пить - но воду следовало беречь. Вот бы закурить, но ясное дело, - это будет смертоубийством, псы сразу почуют папиросный дым. Проверил Люггер - не замочил ли... Пистолет в порядке. Оглядел одежду, вроде нигде не порвал...
  Ну... вот разведчик выберется в плодовый сад, углубится вглубь кварталов, - а что дальше, что предпринять дальше... И это при условии, что не нарвется на засаду или преследователи не обнаружат присутствие беглеца. Придется учитывать, что сад разбит по строгому плану, квадраты кварталов разграничены наезженными просеками, которые просматриваются с начала до конца. Чужака там враз засекут, уж если не чекисты с помощниками, то уж садовые сторожа наверняка. Не хватало инженеру еще кавалерийского наскока охранников... Так что - безвыходное положение...
  Но Альберт, ни при каких условиях, не думал о самоликвидации. Да и задешево, по малодушию, агенту не пришло бы в голову отдать собственную жизнь. Пока полны патронами обоймы, разведчик поборется с противником, покажет выучку кадрового прусского офицера. На смех, за понюшку табаку Арнольда не взять, русским будет нелегко совладать с ним. Пусть он не молод, но сила и ловкость еще не оставили плоть, врагам еще придется потягаться со стариком (по тупым советским понятиям), - мужчиной же в самом соку, по личному представлению Альберта.
  Инженер улыбнулся собственному юмору, ну, а коль человек способен на иронию в отношении себя, то еще не все потеряно, отнюдь не потеряно...
  По опыту работы в Абвере офицер знал, - нет безнадежных ситуаций, следует только тщательно оценить сложившуюся обстановку и с наименьшими потерями преодолеть, казавшиеся непреодолимыми, трудности.
  Теперь уж нечего пенять на допущенные ошибки, все мы сильны задним умом, но сделанного назад не воротить...
  Остается исходить из худшего, как видно, беглец оказался в полном окружении, и энкавэдешники станут сужать кольцо, прочесывая окрестную местность. Но отчаиваться не стоит - людских ресурсов у них не так уж и много. Скажем, в пределах двух трех взводов, - и то по максимуму... Учитывая рассредоточение бойцов по прилегающей территории, разведчику при прорыве придется столкнуться с группой бойцов численностью до отделения, наподобие тех, что прибыли на полуторке со стороны Зосимова. Даже будь у них собаки, - Альберт и это переживет. Да и по правде - ну, не выводок же псов там... А не обученную псарню только дураки потащат за собой, самих покусают... Таким образом, по логике вещей - агент прорвется через созданный кордон. Если действовать толково и быстро, то запросто сумеет положить десяток солдат противника. Но, тут одно но...
  Придется трудно, если в цепи преследователей окажутся опытные оперативники или даже обстрелянные фронтовики. Вот тогда придется попотеть, но и это не смертельно. Наверняка преследователям приказано взять Ширяева как языка, так что под перекрестный автоматный огонь агенту не попасть, да и гранатами не закидают...
  А уж худо выйдет, если встретится с матерым асом-чекистом или опытным розыскником из конторы отбывания наказаний, у тех мужиков хваткая способность - упорно идти по следу, и во что бы то ни стало, накрыть беглеца, когда тот расслабится или заснет. Такой вариант развития событий нельзя исключить. И вероятно, московский гость из таких сноровистых ребят, и определенно захочет взять Альберта Арнольда живым. Короче, преподнести начальству - немецкого разведчика-нелегала на белом блюдечке с голубой каемочкой...
  "Думай, думай оберст-лейтенант, - приказал разведчик себе, - быстрее шевели мозгами!"
  И Альберт решил, оценив возможные "pro et contra", - двигаться по кромке сада вдоль приречных зарослей, чтобы видеть проходы через эти дебри и насквозь просматривать ряды яблоневых посадок напротив. Идти следовало на юг, там километра через два непроглядная чащоба, переходя в кустарник, плавно вливалась в дубовый лесок на другом берегу речушки. Таким образом, он выйдет из зоны окружения.
  В лесочке сделает привал, отсидится и обмозгует дальнейшие действия. На первый прикид, повезло бы прошмыгнуть в деревушку Культяпкино... Затаиться там до вечера, а затем податься до города, где уж, как пить дать, сыщет надежное укрытие. Переждать два три дня ажиотаж "по душу немецкого шпиона" и отыскать способ навсегда покинуть эти осточертевшие до оскомины места.
  Засиживаться больше не имело смысла. Альберт напряг слух, привстав, обозрел окрестность. Не отметив подозрительных звуков и движений, легкой трусцой припустился вверх по заросшему бурьяном косогору. Для надежного обзора пересек накатанную тропу - границу плодового сада. Совхозное руководство не стало рыть здесь охранительную канаву. Не было смысла, какой дурак пойдет воровать яблоки за пять километров до поселка, попробуй потом - допри мешок до дома.
  Альберт, было, взялся бежать по перепаханному садовому междурядью, стараясь быть ближе к стволам яблонь, полагая при опасности затаиться между кронами деревьев. Но быстро устал, ноги проваливались в рыхлый чернозем... То ли дело трактор - только тот преодолеет подобную "полосу препятствий". Так впопыхах, агент юркнул под раскидистые ветви старой яблони, и в изнеможении растянулся на сочной перине из густого осота и вымахавшей по пояс сурепки.
  
  Голова поначалу отказывалась соображать, и Альберт представил себя маленьким беззащитным ребенком, лежащим в пеленах под кровом колыбели с кружевным балдахином. Отрадное детское переживание из потаенных теснин памяти, яркими проблесками стало наполнять сердце. Как раз так лучи дневного света или спальной люстры проникали сквозь нитяную вязь, нависавшую над детской головкой, как теперь солнечные блики играются в листве яблони.
  "Kаtzchen, mein kleiner, wach auf meine Sonne..." - раздавался над ним нежный голос мамы или бабушки, отодвигая полог покрывала...
  А он, маленький котеночек - солнышко любимое, уже и не спал, а только хитренько ждал, когда попросят пробудиться. И счастье наполняло тогда мальчика, окруженного обожающими его взрослыми, живущего под защитой и неустанной опекой родных людей.
  Внезапно перед глазами Альберта появились изображения на фотоснимках, хранившихся в бархатном семейном альбоме матери. Пожалуй, это единственная и главная вещь, с которой фрау Кристина не расставалась до последних дней, уже находясь в полном одиночестве в Эберсвальде.
  Там на стульчике восседает полнощекий малыш, с льняными кудряшками, в девичьем платьице с кружевными рюшками. Крошка цепко держит в пухлых ручонках отшлифованную деревянную дудочку с костяным раструбом.
  В девятнадцатом веке в среде культурных семейств было заведено надевать детишек до трех лет в девчачьи наряды: пышные платьица, кружевные панталончики, случалось даже вплетали в жиденькие волосики накрахмаленные большие банты. Почасту и не различишь, кто там представлен на фотографии - девочка или мальчуган. Этот обычай объяснялся бесхитростно, считалось, что до трех лет ребенок обитает исключительно в женском обществе: мамки, няньки и другие фигуры слабого пола. Потому ребенку и приличествует походить на них, тем самым, не вызывая у младенца травмирующего любопытства о собственной половой принадлежности. Зачем, загружать младенческий мозг излишними каверзными вопросами, могущими поставить в тупик даже умудренного жизнью человека. Но, что не говорите, тогдашние педагоги цивилизованного мира считали это научно обоснованной моделью поведения. Ну, а потом в мир малышей входили мужчины, и вот тогда маленький человек становился готов принять свой истинный пол. Дурацкий, если вдуматься, обычай, но ничего не поделать - так было тогда принято...
  А вот с дудочкой вышел занятный случай. Альберт в раннем детстве, редко расставался с этим "музыкальным инструментом", а уж когда паренек научился дудеть в нее наподобие заправского горниста - покой в доме вконец исчез. Мальчик внезапно появлялся в обществе взрослых в неподходящие моменты, и начинал трубить во всю мощь. Ребенка уговаривали, и так и сяк ублажали, даже наказывали, но тот упрямо продолжал бедокурить. Частенько дудочку прятали, и тогда малыш устраивал дикие истерики, требуя вернуть игрушку обратно. Ближним приходилось быть у него на поводу, ибо считали, что даже малосущественные нервные потрясения могли вредно повлиять на развитие психики ребенка - да и сегодня педиатры думают подобным образом.
  Мальчик рано пристрастился к слушанью сказок. В особенности Альберт любил сказки в изложении бабушки, незабвенной Анны-Марии - матушки отца и супруги деда Иоганна Бертрама - профессора филологии. Постепенно с устного пересказа бабушка перешла на чтение книг - иллюстрированных сборников волшебных сказок. И вот, настал черед книжки братьев Гримм, со слишком уж реалистичными гравюрами, вызывающими нескрываемый трепет у маленького слушателя.
  Исключительное впечатление на Альберта произвел рассказ о "Гамельнском крысолове", который с помощью волшебной дудочки избавил городишко от полчища крыс, уведя грызунов за городские стены и потопив в окрестном озере. Но потом, не получив обещанного горожанами вознаграждения, под мелодию той же дудочки умыкнул из города и всех детей. По сути, страшная сказка, да, как и другие истории, придуманные братьями-сказочниками.
  И бабушка Анна-Мария решила, скорее, из-за недалекого ума, попугать мальчика. Старушка наговорила ребенку, что однажды и в Гумбиннене тоже появится таинственный человек в странной пёстрой одежде. И в поисках дудочки забредет в дом Арнольдов и похитит "инструмент" у Альберта, а затем сотворит злое дело над детьми горожан...
  Мальчик в ужасе представил себе возможную картину бедствия: плачь и рыдания людей, но чрезвычайно терзали малютку предстоящие страдания близких.
  И вот ночью, когда родители уже спали, Альберт потихоньку пробрался в гостиную и бросил драгоценную дудочку в догорающий камин. Вначале оплавился костяной раструб, потом ярко вспыхнуло деревянное дульце с дырочками клапанов, потом изящное тельце превратилось в обугленную кочерыжку и рассыпалось в прах при очередном порыве пламени. Дудочки не стало - беда миновала Гумбиннен...
  Потом взрослые удивлялись, куда подевалась дудочка мальчика, почему малыш не ищет "пищалку" и не требует приобрести новую. Только одна бабушка Анна-Мария загадочно молчала при этом...
  
  Внезапно издалека до слуха Альберта донесся звук, поначалу схожий с мурчанием старого кота, но тон став явственней, уничтожил сомнения - это рокот мотоциклетного мотора. Еще не доверяя собственным ушам, Альберт Арнольд присел на корточки, прижался к стволу яблони и, сквозь ядовито зеленые побеги сурепки, стал в оба конца проглядывать пограничную тропу. Треск мотора нарастал, и вот вдали, слева из-за листвяной гущи, выехал мотоцикл с коляской.
  Сразу же кольнула мысль, определенно, гэбэшники просчитали маневр беглеца и теперь проверяют квадрат, в котором тот совершил форсирование Поганки и скрылся в буйных пойменных зарослях. В скором времени сюда нагонят солдат и начнут прочесывать береговые дебри, а затем обратят взоры и на прилегающий плодовый сад.
  Таким образом, план придется менять... Уже нельзя следовать вдоль граничной тропы до дубового леса, где агент рассчитывал отсидеться. Остается один вариант - сад. Надежда - только на раскидистые кроны яблонь и разросшийся сорняк, не срезанный при пропашке междурядий.
  Альберт опустился на колени и взвел Парабеллум, приготовясь, в каждое мгновение растянуться ничком, чтобы стать неприметным. Мотоцикл с коляской приближался, неповоротливо выруливая по колдобистой тропе. Вскоре стала понятна осторожность мотоциклиста, помимо занятых штатных мест, на передке люльки неуклюже примостился еще один боец, - увы, Motorrad не оборудован четвертым сиденьем.
  Альберт затаил дыхание, хотя в душе взыграл соблазн, - использовать внезапно возникший случай и заполучить технику себе в руки. Но ситуация не сулила прочного успеха, даже перестреляй беглец экипаж мотоцикла, на звуки выстрелов отреагирует остальное оцепленье, и тогда затея станет бесполезной, только даст обнаружить себя.
  Разведчик полагал, что дозорные проследуют мимо его укрытия... Но мотоцикл стал снижать скорость и, не доехав нескольких метров до ряда, где затаился беглец, остановился.
  Альберт отчетливо различал облик красноармейцев. Бойцы в пилотках, командирской фуражки среди них нет. Солдат, что в люльке хватко держит автомат ППШ (магазин барабанного типа), а который сидит на передке, пристроил на коленях самозарядную винтовку СВТ-40, отчетливо виден коробчатый патронник "токаревки". Солдаты стали переговариваться, и автоматчик в коляске, по-видимому, старший из них, отдал приказание. Боец с "токаревкой" спрыгнул на землю и отошел в сторону, высвобождая проезд. Мотоцикл завелся не сразу, но надсадно прочихавшись, наконец, затрещал и медленно двинулся вперед.
  Арнольд понял, чекисты выстраивают оцепление по периметру предполагаемого нахождения агента. Вероятно, с востока тоже начали расставлять солдат... А коль так, то ссадив второго бойца, мотоцикл скоро вернется, - не станет же главный с ППШ, сам становится на третий пост.
  Тем временем солдатик, уверенный, что остался в одиночестве, справил в кусты малую нужду и закурил дешевую вонючую папиросину. Дуновение ветерка донесло едкий запах дыма до логова, где засел беглец. Солнце нещадно припекало, вояка снял пилотку и засунул за поясной ремень. Открылась взору коротко остриженная лопоухая голова и вздернутый пипочкой носик. Парень стал медленно прохаживаться вдоль тропки, туда-сюда, но не больше десяти шагов в одну сторону. Альберт стал опасаться, что боец обратит внимание на следы, оставленные в рыхлой пашне... Но караульный, видимо, по молодости слыл крайне безалаберным, - счел занятый пост пустой формальностью.
  И как предполагалось... скоро раздались звуки возвращающегося мотоцикла. Постовой принял уставную стойку, мотоциклист слегка притормозил рядом с ним. Получив наказ старшего, солдатик резво козырнул. Для пущей убедительности парень снял винтовку с плеча и молодецки потряс ею. Наверняка, пообещал командиру, что не сплохует и задаст перцу беглому вражине. Начальник еще малость поговорил, показывая на часы, и махнул рукой мотоциклисту - вперед. Незаглушенный аппарат сразу набрал скорость и шустро затарахтел, удаляясь в зеленое марево.
  Бедный солдатик, разумеется, не думал, что в эти мгновения решается его судьба. Альберт стоял перед выбором. Красноармейца, на первый взгляд, полагалось ликвидировать, для завладения винтовкой. Альберт Арнольд нуждался в дальнобойности "токаревки". Скорострельность и четкий прицел СВТ позволят на дальних подступах уничтожить преследователей. А тех, по видимости, предвидится с избытком, агент понимал, что на него развернута всеохватная охота.
  Но смущало, что до солдата далековато, метров двести, незамеченным подобраться к нему будет сложно. И где гарантия того, что в последний момент боец не нажмет на спусковой крючок хотя бы для того, чтобы подать сигнал товарищам. И еще... Альберт не исключал, что постового видно в армейский бинокль из тех дальних зеленей. По логике... там располагался наблюдательный пункт за пограничной тропой сада. К тому же, начни разведчик приближаться к бойцу, вдруг появится мотоцикл с объездом, такую напасть тоже нельзя исключить, - обнаружат в два счета. И последнее... убитого солдатика быстро найдут, и тогда для оперативников зона поиска в разы сузится. Альберт убежден, что пока место нахождения беглеца толком не известно чекистам, поисковики действуют наугад. Да и уверены ли гэбэшники, что разыскиваемый шпион оказался в этом районе, а давным-давно не уехал из Кречетовки с проходящим составом...
  Конечно, заполучить винтовку и боекомплект задача соблазнительная, но уж слишком рискованно... И последнее... - уж не играет ли одиночный красноармеец роль подсадной утки, приманки на живца... В безжалостной изощренности энкавэдэшникам нельзя отказать, те пойдут на все, только бы выманить немецкого агента.
  Таким образом, участь красноармейца удачно разрешилась, - парень останется жить, а вот Альберту придется уносить ноги с этого места куда подальше. Только - куда теперь податься... До вечера прятаться в саду не годится, во фляжке осталось мало воды. А просидеть днем на жаре удовольствие ниже среднего... А ночью в саду ни зги не видно, сцапают за милую душу, стоит только начать движение наобум Лазаря. Одним словом, - остаться под укрытием яблонь на продолжительное время не получится.
  Арнольд попытался как можно точней, по памяти, определить собственные координаты. Итак, он зашел в конец второй линии садовых кварталов, если считать с северной стороны. Если пойти на юго-запад, то максимум через час окажется в поселке второго отделения совхоза Плодстрой. Там можно найди домик с одиноким хозяином, на худой конец - сарай, где можно спокойно залечь хоть на сутки. Проблема только с жильцом, ну, не убивать же человека за пустяк... Хотя Альбер знал, рука у него не дрогнет, но потом греха не оберешься... в смысле, даст повод обнаружить себя, да и лишние эти потуги. Держать хозяина заложником тоже не выход, придет сосед или совхозный посыльный, да мало ли кто - и дело насмарку. Хотя, это все же вариант, хоть какой, но вариант...
  Если чуть углубиться в сад, и пойти на юг, то упрешься в распластанный лог, образованный ручьем, вытекающим из обширных плодстроевских прудов. Помнится, не раз доводилось удить там рыбу, засев с другими рыбачками под сенью плакучих ив на старой плотине, заляпанной коровьими лепешками. Утром и вечером по
  запруде прогоняют совхозное стадо, издалека пахнущее парным молоком. Если пробраться по извилистому логу на восток, то откроется прямой выход на деревушку Культяпкино.
  Заманчивая идея... Полное соответствие первоначальным планам разведчика. Переждать в деревне, а затем рвануть в город, и ищи-свищи ветра в поле. Только вот... в деревушке наверняка засада, - уж слишком близко селенье стоит к дороге на Старо-Юрьево, да и не зря в том направлении шнырял мотоциклист. Нетрудно предположить, что опера успели выставить оцепленье по хоженым тропам вдоль русла Паршивки, вплоть до самого тракта. Да и бредущая по открытому логу фигура человека сразу бросится в глаза... Жаль, но с выбором Культяпкино придется расстаться во второй раз.
  Ничего не остается кроме маршрута ко второму отделению совхоза Плодстрой. Придется посидеть в огородах и выбрать подходящее логово. Бог даст, может даже сыщется завалящий нежилой домишко, где он и найдет себе пристанище.
  Альберт Арнольд дождался, когда постовой зашагает в противоположную сторону, обогнул ветвистый ствол яблони и торопливо зашагал к западу, стараясь не выходить на открытое пространство. Благо июньская листва как плотная ширма непроницаема для любопытного пристального взора.
  Но продвигался Альберт с некоторой опаской, частенько приседал, оглядываясь назад, - вдруг караульному бойцу приспичит пройти чуть подальше и выйти на междурядье, вдоль которого ковылял Арнольд. Но вот обозримая часть квартала пройдена и за раскидистыми кронами яблонь стало ничего не видно. Альберт ускорил шаг и вскоре вышел на границу смежных участков. Между которыми высажена тополиная аллея, деревца молоденькие, пуха еще не давали, но если идти промеж них, то клейкая и яркая листва опять же послужит надежным прикрытием. Так агент добрался до двусторонней накатанной дороги, разделяющей линии кварталов, идущих с запада на восток. Посреди нее выстроились в ряд уже подросшие деревья. Переливчатая в солнечных лучах сероватая листва источала горькое тополиное амбре...
  Неожиданно обостренный слух разведчика уловил явственно различимый конский топот. Альберт залег в разнотравье, затаил дыхание. Инженер знал, что в плодстроевских садах постоянно дежурят конные объездчики, даже в пору, когда еще нет съедобных плодов, сторожа несут регулярную бдительную службу. И впрямь, вскоре показался парный конный разъезд, что удивило... По обыкновению охранники курсируют в гордом одиночестве, и только при массовом набеге на сады, подают сигнал сотоварищам, чтобы скакали на выручку. Что бы означала эта парочка верховых... Возможно, конники поскакали вместе, за компанию, чтобы убить время в общении, да и мало ли мужикам "какая шлея под хвост попала"...
  Лоснящиеся потом кони пронеслись галопом, только пыль столбом. Ну и ладно, при таком темпе объездчики определенно не разглядели в траве затаившегося чужака. Но Альберт отметил, что за спиной конников отчетливо выделялись охотничьи двустволки. По обыкновению стражники заряжали ружья солью, чтобы не изувечить воришек, но при случае, ничего не стоит дослать в ствол и тяжеленький жакан. Сторожа ребята бравые и шутки с ними плохи, кречетовцы молодчиков не любят, потому садовые охранники появлялись в поселке только группой, поодиночке ходить опасались. Правда горят, что теперь на место ушедших на фронт молодых парней, набрали отставников-пенсионеров из милиции и ВОХРа, которые даже злей прежних молодцов, ну, да Бог с ними...
  Альберт подобрался и в пару рывков проскочил опасную дорогу, благо, что объездчики и не думали оборачиваться. Потом агент забрал резко вправо, намереваясь наискосок пересечь квартал, впрямую прилегающий ко второму отделению Плодстроя. Но был вынужден затаиться под развесистой кроной яблони, чуть ли не вжаться в окружавшую ствол густую поросль. Опять раздался прихлоп конских копыт, и по недавно покинутой аллейке теперь уже с юга на север проскакал одиночный всадник, понукая коня плетью. "Что у них за спешность такая, - подумал Альберт, - уж не сигнал ли, какой получили... Странно выходит..."
  Потому он благоразумно решил повременить с посещением дворов второго отделения совхоза, - нужно получше осмотреться, понять, что же там происходит. Альберт с большей осторожностью миновал половину квартала и выбрал сносную наблюдательную позицию, посреди густых кустов калины. Отсюда легко проглядывался садовый квартал и краешек совхозного селения, точнее огородные зады. Беглец расслабился и невольно обрадовался случайно возникшему отдыху.
  
  В первых числах декабря восемнадцатого года Альберт Арнольд, теперь - Роман Денисович Ширяев, согласно полученному паспорту и другим гербовым бумагам, сошел на виленском железнодорожном вокзале. Добирался разведчик сюда из Инстербурга в чересчур переполненном вагоне Brawa-DRG (четвертого класса) на второй полке. Было непривычно зябко, пришлось потуже затянуть ремень шинели. Вильно (немцы, захватив город, вернули старое польское название) удивил приезжего пустынными улицами, по которым изредка прохаживались немецкие патрули в подобие русских шапок-ушанок. Альберта дважды остановили: на углу Садовой и Шопеновской, а потом чуть подальше, на перекрестке Киевской и Александровского бульвара. Мужчине пришлось общаться с патрульными на ломанном немецком, так как оккупационные власти запретили употребление русского языка. Распоряжения коменданта выходили на немецком, польском и литовском языках. Проверив бумаги, не придравшись оба раза, солдаты сразу же отпускали Арнольда-Ширяева... Идти тому было недалеко - на Смоленскую, где сразу же за пересечением Киевской и Новгородской в двухэтажном особнячке помещалась явочная квартира.
  Агента уже ждали. Плотно покормили и остаток суток, вплоть до полуночи посвящали в курс дел - здесь в Вильне и на прилегающей территории с востока, захваченной Красной Армией.
  В конце декабря немцы наметили полное отступление из Виленского края, оккупированного еще в пятнадцатом году. Альберт знал о ходе той - четырех недельной операции десятой германской армии генерала Эйхгорна против десятой русской армии - Радкевича. После захвата Ковны девятого августа, немцы, совершая обходные маневры, непрерывно атакуя, пытались потеснить русских... Но в упорных встречных боях к двадцать второму августу германское наступление захлебнулось. Тогда в помощь Эйхгорну германскому командованию пришлось на севере сосредоточить конную группировку Гарнье, которая стала громить русские тылы, кавалеристы дошли до Березины, перерезали главные дороги с востока на город. Чтобы избежать окружения русские третьего сентября оставили Вильну. Но в последующих боях с русской армией, немцы истощили наличные силы, фронт стабилизировался, и германскому командованию пришлось перейти к позиционной обороне.
  Специальная секретная резидентура Вальтера Николаи в Вильне не имела никаких сношений с разведывательными службами дислоцированной в крае германской армией и охранкой округи административного образования "Обер-Ост" на землях Прибалтики. Смысл созданного полковником подразделения сводился к организации шпионажа против Советской России. В резидентуре отчетливо понимали мощь восточного гиганта, которая не шла ни в какое сравнение, - ни с Литовской Тарибой, формально провозгласившей себя властью в Литве, но опирающейся на оккупационные штыки, ни с польским национальным движением, опять же поддерживаемым немцами. В Вильне ожидали неминуемого возвращения русских, теперь уж в худшем, большевистском варианте. Секретность же обусловлена тем, что чекистская агентура уже успела свить надежные сети в городе с многочисленным еврейским населением, которое, после ухода русских из города, заняло свободную нишу во всех канцелярских структурах. Поляки же продолжали амбициозно воротить нос, предпочитая действовать только среди соплеменников. Потому Николаи и считал, что в Вильне даже заветная тайна - секрет Полишинеля.
  Немцы наверняка знали, что по их уходу поляки свергнут Тарибу и захватят власть в городе, в надежде привлечь силы из Польши и организовать отпор наступающим частям Красной Армии. Но в резидентуре осведомлены также и о большевистском подполье, которое начнет незамедлительно действовать в поддержку Красным. Однако, никто не сомневался, что Советам долго не продержаться в этом сложном месте, без достаточной доли русских жителей. Поляки, которые составляют половину населения, непременно возьмут верх, евреи же примут любую власть.
  Потому составили такой план: Арнольду-Ширяеву следует срочно внедриться в среду оставшихся русских пролетариев-железнодорожников, найти контакт с подпольщиками, по мере сил помогать "товарищам", стать сподвижником, что поможет разведчику без лишних проблем попасть в дальнейшем на территорию Советской России.
  Поутру, на следующий день Роман Денисович с доверенным человеком пошел на уже заранее подготовленную съемную комнату, тут же рядом на Архангельской. Нужные бумаги уже имелись... Осталось только представиться местному околоточному. Тот, понимая с кем столкнулся, даже толком и не поговорил с Альбертом, но зато заискивающе пытался сопроводить гостей, но полицейского вовремя остановили.
  Затем абверовцы отправились в виленское паровозное депо. Благо идти было недалеко, стоило только выйти на Полтавскую, с которой в деталях просматривалось полукольцо задней стены веерного депо. А вот двухэтажная контора размещалась через квартал, на углу Оренбургской. Мужчины пролезли сквозь исхоженный лаз в дощатом заборе, прошли вдоль складских построек и попали в полуциркульный амфитеатр, образованный корпусом депо, изогнутым дугой. Эту внутреннюю площадь прорезали многочисленные рельсовые колеи, идущие к паровозным стойлам. Альберт насчитал свыше двадцати стойловых ворот и сбился. Сами пути шли из центра, где втиснулся поворотный круг, на него загонялись паровозы, и тот медленно вращаясь, распределял локомотивы по нужным местам. Посетители зашли в низенькую пристройку к главному зданию, в глаза агента сразу бросились большие гильотинные ножницы, в окружении верстаков с коваными тисками и прочей слесарной оснасткой. Обвыкнув в металлическом шуме, провожатый спросил Семеныча...
  Максимом Семеновичем оказался маленький щупленький старикашка в очках на веревочке, который и числился мастером слесарного участка. Дедок оказался глуховат, а поскольку дело было деликатное, позвал гостей на воздух. Короче, мастеру перепала увесистая пачка купюр ост-марок, и тот обещал сегодня же переговорить со старшим конторщиком, ведающим подбором кадров. Дело в том, что большинство заводов и фабрик города в военную годину закрыли, единственным источником сносной работы оставались железнодорожные предприятия. Разумеется, там никаких вакансий не имелось, разве только по блату или за щедрую мзду. Семеныча подкупили для правдоподобия... кадровика - чистейшего немца, предупредили заранее. Таким образом, никаких осложнений по устройству на работу у Альберта не возникло.
  Но зато разведчик явственно увидал проблемы, стоящие перед Deutsche Reichsbahn. В отличие от России немецкие железные дороги состояли из многочисленной сети "земельных" железных дорог: прусских, баварских, саксонских, вюртембергских и так далее. Каждая из них изготавливала собственные локомотивы, совершавшие маршруты в пределах земельных образований, но по ходу военных действий с двух фронтов эти паровозы стали курсировать не только по всей Германии, но и по оккупированной Польше и другим странам. Возникли серьезные вопросы с обслуживанием и ремонтом разномастных паровозов в конкретных депо, из-за нехватки запасных узлов и отсутствия нужных технологических карт - локомотивы не типовые. Но еще большие проблемы появились по причине разницы железнодорожной колеи Европы и России. Перешивать колею с 1435 мм. на большую (1524 мм.) было крайне дорого, да часто и нецелесообразно, так как линия фронта частенько резко менялась. Однако части линии из Варшавы до Двинска, из Вержболово до Вильны и стратегическая ветвь Ораны - Олита немцы перешили на российскую колею.
  Одно дело вагонный парк - тут грубо менялись тележки. Для переделки же паровозов на российскую колею требовалась перепрессовка и перестановка центров колесных пар с одной стороны оси на другую с сохранением старых осей, либо заменой осей более длинными, а также сдвигом бандажей на центрах. Кроме того делались серьезные конструктивные изменения движущего и парораспределительного механизмов. В принципе эти вопросы решаемы, но достигнуть массовости в жестких условия войны не представлялось возможным.
  По этой причине Виленское депо представляло собой сборную солянку из немецких (в большинстве прусских) паровозов - грузовых: Т-9, P-8, G-8, и даже стандартизированного для всех немецких дорог Prussian G-12; пассажирских: Prussian S-10, Prussian G-10 и стандартизированного DRG-02. Осталось конечно и много российских паровозов - старых серий "Ч" с четырьмя движущими осями (типа 0-4-4), Од (с кулисным механизмом Джоя), Ов ("овечка" - сновной Вальсхарта), Од ("джойка"), Ок (основной коломенский), Щ ("щука" - по осевой формуле 1-4-0), имелся даже усиленный паровоз серии "Фита" по одноименной букве русского алфавита. Как ни странно, но пассажирских российских паровозов в депо не имелось - русские беженцы покинули на них Литву.
  Итак, Ширяев Роман Денисович стал трудиться слесарем-ремонтником, приходилось делать что угодно, вплоть до отладки тормозных колодок. Но не напрасно бывший генштабист изучал устройство паровозов разных марок. Так что явных трудностей в работе не испытывал. Гораздо сложней, оказалось, пройти притирку в трудовом коллективе слесарного участка. Естественно, не обошлось без пристальных расспросов о прошлом, но легенда, сработанная в центре полковника Николаи действовала безотказно:
  Помотало мужика по матушке России - не дай бог сколько... потом занесла лихая на фронтовые перевозки, попал в окружение, затем немецкий плен, маялся в Кенигсберге в подсобных рабочих на оборонном заводе. Потом пришло послабление, и решил податься Роман поближе к России, на Виленщину.
  "Карты легли удачно..." Альберту пришлось стать прежним виленским "Быней", из той прошлой детской жизни - компанейским парнем-рубахой, не держащим для ближнего камня за пазухой, готовому прийти каждому на помощь. В депо по преимуществу работали русские рабочие, литовцев и поляков было мало, да и недолюбливали католиков, и те подолгу в деповских цехах не задерживались.
  Можно было, конечно, подивиться неприхотливости и долготерпению бывшего капитана. Только подумать - генштабист, элита прусского офицерства - работает за чистые гроши в промозглом деповском чаде. Не каждый человек, скажем так, благородного происхождения вытерпит подобное измывательство над собственной натурой. Но Арнольд-Ширяев сохранял самообладание и не унывал. По роду выбранной профессии Альберт ознакомился с развитием спецслужб государств, в том числе и древнеримского централизованного шпионского ведомства (numerus frumentariorum). Запомнились описания раннего периода, когда Публий Корнелий Сципион, взяв за основу методы карфагенского шпионажа, усовершенствовал тот опыт применительно к римской армии. Теперь разведчики при выполнении задания обязаны жертвовать даже статусом в римском обществе. Так, Сципион под видом рабов включил в состав посольства к царю Нумидии Сифаксу бравых центурионов. При этом возникла "пикантная" ситуация. Одного "раба" - центуриона Люция Статория, Сифакс непременно опознал бы, так как Люция раньше представили царю на аудиенции вместе с эмиссарами Рима. Выход нашли удивительно нестандартный - решили публично наказать якобы провинившегося "слугу" палками. Ведь так никто бы не усомнился в его "позорном" социальном статусе... И ради конспирации Люций Статорий вытерпел подобное унижение. Вот так... Вот, что такое образцовый разведчик нелегал...
  Романа Денисовича Ширяева, так как работал простым слесарем, звали запросто Романом, ну, а по относительной молодости лет (в депо остались работать пожилые, семейные люди) кликали обыкновенно - Ромкой. Он легко сошелся с русскими мужиками, получил даже уважение работяг, как человек, побывавший в плену, а значит в избытке хлебнувший лиха. Одна беда, постоянной барышни Ширяеву так и не удалось завести, но ушлые ребята порекомендовали одно заведенье на Киевской (с красотками-польками), вот туда, случалось, Роман и захаживал. Но для разведчика мало - одного общения с рабочим людом и продажными девками, следовало сойтись с участниками, оставленного в городе коммунистического подполья. И такой случай вскоре представился.
  Однажды в обеденный перерыв Ширяева отозвал незнакомый пожилой рабочий, да и пролетарий ли... судя по не замызганной, добротной одежде. Человек тот непредвзято, но с хваткой заправского следователя вызнал у Романа подробности биографии и в особенности немецкого плена. Поинтересовался: понимает ли парень по-немецки, - ответ удовлетворил, умеет ли тот пользоваться стрелковым оружием, - слесарь подтвердил и таковой навык. И тут таинственный "коммивояжер" рассказал Ширяеву о готовящемся мятеже польской Самообороны и намерении русских людей - помешать полякам, захватить власть в Вильне.
  Немцы отступали по всему фронту, и германское командование договорилось с большевиками о мирной передаче Виленского края Советской России. Но следовало учесть, что с марта восемнадцатого года в Вильне работало эфемерное литовское правительство, а также в городе нашло убежище правительство буржуазной Белорусской Народной республики, эвакуированное из Минска, занятого Красной Армией. Так вот, древняя Вильна стала объектом территориального спора между тремя пограничными странами: Литвой, Польшей и БНР, каждая хотела охватить столь лакомый для них кус земель Виленского края. Вот почему в середине декабря большевики создали подпольный Виленский городской совет рабочих делегатов, как будущий законный правопреемник России на город и окрестности.
  Как потом Роман Денисович узнал, что Совет возглавляли поляки: Казимеж Тиховский, бывший секретарь Петроградской группы Социал-демократии Королевства Польши и Литвы и Иван Куликовский член Коммунистической рабочей партии Польши. Так что Лемех (партийная кличка Плугина Федора Сергеевича - большевика, члена совета) слегка слукавил, для затравки, поначалу представив Ширяеву сопротивление полякам как чисто русское детище. Но за этим, естественно, стояла РКП(б) и штаб советской Западной армии. Но формирование боевиков возглавлял конкретно Лемех. Он и позвал Ширяева на тайную сходку, где Романа Денисовича быстренько приобщили к общему делу. Поняв, что малый не только горазд постоять за себя, но даже способен руководить боевой группой, Ширяеву выдали оружие и наделили соответствующими полномочиями.
  А что было известно о противнике... Организация польских военных отрядов в Вильне началось уже в начале сентября. Поляками вначале создали Комитет общественной безопасности, который предпринял работы по консолидации польского, еврейского, литовского и белорусского населением города, якобы для защиты города от большевиков. Но эта затея заведомо провалилась. Поэтому самостоятельно решать поставленные Варшавой задачи решила сформированная польская Краевая самооборона Литвы и Белоруссии, возглавляемая генералом Владиславом Вейтко. В Вильне также действовала Городская самооборона, руководимая генералом Евгением Контковским, насчитавшая полторы тысячи добровольцев.
  Однако, в конце декабря польские власти в Варшаве распустили Литовскую Краевую самооборону, приписав ее членов в ряды Войска польского. Генерал Вейтко назначили главой военного округа Литвы и Белоруссии. В результате чего, польские отряды получили приказ на самостоятельные военные действия в Вильне в случае входа в город Красной армии.
  Поняв, что немцы вскоре сдадут город большевикам, поляки решили взять город под контроль, и даже вытеснить из него оставшиеся немецкие войска. Накануне католического нового года генерал Вейтко издал обращение о мобилизации (мобилизационный штаб сделали в Заречье). В тот же день в Вильне начались боевые столкновения. Ляхи за короткое время овладели старым городом, и даже стали разоружать немецких солдат. Немцы уступили, но оставили на сутки за собой надзор за новым городом и железнодорожным вокзалом. Поляки назначили военным комендантом города генерала Адама Мокржецкого. Тем временем германское командование стало стремительно эвакуировать части Рейсхеера из города, и в ночь на третье января "пшеки" заняли железнодорожный вокзал.
  В условиях эвакуации немецких войск местные коммунисты в первый день Нового года вышли из подполья и открыли стрельбу против польской Самообороны. В этот же день поляки атаковали усадьбу Виленского городского совета на улице Вороньей, комендант народной милиции Лазарь Чаплицкий, не выдержав рьяного напора поляков, покончил жизнь самоубийством. Самооборона разгромила здание городского совета и захватила боевой арсенал.
  Роман Денисович с отрядом русских боевиков оборонял позицию восточнее железнодорожного вокзала. Ни в коем случае нельзя было допустить повреждения железнодорожного моста через Островоротную улицу, пути вели напрямую к вокзалу. Роману пришлось подстрелить из нагана двух польских жолнежей из отряда Самообороны, пытавшегося взять мост в собственные руки. Бойцы группы Ширяева с восхищением смотрели на командира и готовы идти за ним в огонь и в воду.
  Но вскоре полякам перестало везти... В конце первой недели января состоялись первые бои Самообороны с Красной армией под Новой Вилейкой. И параллельно произошло столкновение с немецкими войсками на Большой Погулянке, немцы нещадно потрепали обнаглевшее панство.
  Большевики наступали на город с востока и Неменчина, полякам пришлось перебросить наличные войска в центр города и попытаться остановить русских. Но теперь силы стали не равны. В морозное воскресенье, несмотря на злобное сопротивление польских отрядов в Заречье и в Антоколе, опасаясь репрессий большевиков, если тем придется брать город штурмом, Самооборона решила отступить. Но тут началась такая неразбериха и хаос, что польские добровольцы начали выбрасывать вооружение, а жолнежи отказывались уходить маршем на запад. Тем временем германцы интернировали генерала Вейтко и ряд командиров Самообороны. Части Красной Армии стали занимать кварталы города, а немцам спешно пришлось перебросить разоруженных польских солдат по железной дороге в Ляпы.
  Затем в Вильну переехало из Двинска советское руководство во главе с Мицкявичюсом-Капсукасом, а позже возникло кратковременное государственное образование Литбел (Литовско-Белорусская Советская Социалистическая Республика), просуществовавшая только до середины июля девятнадцатого года.
  Роман Денисович, конечно, следил за разительными переменами в городе, но получить хотя бы на маломальский пост в кулуарах новой власти (как член боевых групп) разведчик наотрез отказался. Из-за нехватки с отступлением немцев в виленском депо паровозной обслуги, Ширяева как бывшего машиниста сразу же приставили водить поезда на восток (в сторону Минска, Двинска, Гродно).
  Далось это Роману Денисовичу нелегко, разумеется, с технической точки зрения слесарь изучил "овечку", "джойку" и "щуку", но имел недостаточный опыт вождения этих паровозов, так что поначалу приходилось хитрить и изворачиваться, мотивируя тем, за три года плена растерял навыки паровозника. Но потом дело с успехом наладилось... Перегоны в крае не слишком большие, уклоны не резкие, да составы приходилось водить в условиях той неразберих короткие, максимум двадцать вагонов...
  В царское время паровозы использовали только сортовые угольные брикеты (кардифы) или специальный донецкий уголь. Который нельзя путать с донецким антрацитом, у того слишком высокая температура сгорания. А это чревато для паровоза зашлакованием топки, уголь плавится и заполняет колосники непроходимым для воздуха слоем (огонь в топке попросту гаснет). Да и еще, при застывании этот слой становится твердым как металл. "Залили колосники..." - так тогда говорили.
  Сортов углей множество... Подходящими считались: ПЖ (паровично-жирный), Г (газовый), Д (длиннопламенный), СС (слабоспекающийся), ОС (отягощенно-спекающийся), "Силезия". Силезско-домбровские угли на славу горели, давали жар хоть куда... и при этом не шлаковали топку, да и в принципе не оставляли после себя никаких отходов, сгорали, как бумага. Опытный паровозник сразу же отличит уголь по окрасу пламени и даже запаху горения. Добротный уголь горит густо, а вот так себе... и в особенности АРШ (антрацит-рядовой-штыб), требовалось перед забросом смачивать водой до состояния каши, иначе половина смеси сразу же улетела в трубу. Кроме того, угли делились и по размеру: плита, крупный, кулак, орех, мелкий, семечко и, наконец, самый мелкий как пыль - штыб.
  Да что там уголь... которого, по сути, уже не было на складах, даже галимого штыба. Часто приходилось довольствоваться дровами, напиленными работягами оборотных депо из бревен близлежащих домов, разрушенных войной.
  Поезда из Вильны ходили отвратительно, но Роману Денисовичу удавалось отслеживать маршруты и характеристики формируемых составов и регулярно сообщать эти сведения в особнячок на Смоленской. В резидентуре уже понимали, что Литбел скоро уйдет в небытие, а точнее, - Красная Армия под ударами поляков отступит на восток, и даже знали предположительные сроки, когда будут оставлены Вильна и Минск.
  
  В такой затяжной поездке Роман Денисович застрял под Двинском (Динабург - старое немецкое название), и не стал свидетелем взятие поляками Вильны в апреле девятнадцатого года. Возвращать в город разведчику было не резон, да и Двинский ревком поимел на счет машиниста заманчивые планы...
  Двинск во времена российской империи, со своим стодвадцатитысячным населением, значился большим городом. Основанный тевтонскими рыцарями свыше семисот лет назад, как замок-крепость, тот поначалу стал центром латгальского комтурства. За многовековую историю город не раз переходил в руки разных властителей: литовцев, шведов, поляков, русских, и только в последней четверти восемнадцатого века окончательно стал российским... Входя в Витебскую губернию, Двинск по числу жителей превосходил и Витебск, и Минск. А это потому, что город являлся стратегической базой русской армии (крупнейшая на западе России крепость) и серьезным железнодорожным узлом - перекрестьем севера, юга, востока и запада.
  Романа Денисовича, в качестве машиниста, временно пристроили в местные железнодорожные мастерские, своеобразный симбиоз паровозного, вагонного депо и железоделательного завода. Они считались самым большим предприятием города - до войны там работало более тысячи человек.
  С перевозками происходили частые перебои, да и возились, как правило, грузы Красной Армии, уходившей с тылами на восток. Из-за частого отсутствия сменных бригад в оборотных депо, приходилось гонять туда и обратно собственных сменщиков, а составы формировались до Полоцка, Борисова, а то и до самого Пскова. Да и на промежуточных станциях из-за безалаберности новой власти и отсутствия топлива паровозы подолгу простаивали, случалось сутками...
  Так что волей-неволей Ширяев облазил Двинск вдоль и поперек. Город обустраивался
  занятным образом, причиной тому - три главные помехи: Двина, дамба вокруг центра и железная дорога. Что и определяло деление на районы: изначальный "Центр", за путями - "Новое строение", за дамбой - "Грива", за Двиной - "Гаек".
  Комнатушку Роман Денисович снял в "Новом строении", в местности под названием Церковная горка. Вблизи высились четыре храма: белый с золочеными куполами - православная Борисоглебская церковь, за дорогой - краснокирпичная с острым шпилем кирха Мартина Лютера и белоснежный двухбашенный костел Зачатия Девы Марии, а чуть подальше Никольско-Рождественская - старообрядческая моленная. Двинск издавна привлекал к себе русских старообрядцев, а так как священников у них со временем не стало, то собственные храмы "беспоповцы" называли моленными. Вот так - "в колокольном благовесте" он и жил...
  Первым делом Ширяеву пришлось снестись с немецким резидентом, обосновавшимся в старом городе - в трехэтажном строении на углу улиц Постоялой и Петроградской. Бывалые люди знают, что в незнакомом городе приходится ориентироваться по многочисленным культовым сооружениям, разбросанным по перекресткам. Так и Роман Денисович выискал окольный путь к этому кирпичному дому. От Риго-Орловского вокзала машинист шел по узенькой Рижской, не доходя до костела Петра в Веригах, сворачивал налево и вскоре приходил на место. А если выйти из воротной арки под эркером следующего модернового особняка, то в торце Петроградской возвышались главы величественного кафедрального собора Александра Невского.
  Резидентом оказался обрусевший немец по имени Карл Иванович, уже пожилой человек, который продолжал верой и правдой "служить Кайзеру", даже после революционных событий в Германии. После каждой поездки Ширяев приносил старику накопившиеся за это время сведения о грузопотоках на пройденном плече. И конечно, докладывал об услышанном и увиденном, не забывал даже сплетни и домыслы, подслушанные в привокзальных харчевнях.
  Чем же примечательным запомнился Ширяеву Двинск... Пожалуй, башней-дроболитейной высотой тридцать метров - центральной доминантой, видимой даже из предместий города. Непосвященный подумает, что это водонапорное сооружение, но нет, - это производственное здание, построенное для фантастически архаичной технологии. Принцип работы таков: наверх подаётся расплавленный свинец, который затем сливается вниз через подобие дуршлагов, с крохотными отверстиями неодинакового сечения, в подбашенный подвал - глубиной еще метров двадцать. Падая с такой высоты, капли расплавленного металла принимают шаровую форму и, затвердевая в полете, сыплются вниз разнокалиберными дробинками.
  Также Двинск знаменит гигантской пересыльной тюрьмой, под названием "Красный дом", напоминающей старинный замок - типа Мариенбурга. Этот острог расположен возле дамбы, с самого края Гайка. Сама дамба насыпана еще в первой половине прошлого века для защиты города от наводнений. Потом река обмелела, и в поречной низине выросло людное поселение, некий Двинский "Подол".
  А еще, в Двинске Роман сошелся с миловидной солдаткой по имени Авдотья Никитична. Женщина, честно сказать, мягкая и сладкая, - из мещан, бывший муж - приказчик одной купеческой фирмы, сгинул в горниле войны. Убили - не убили, в плену - не в плену, но вестей не было уже свыше двух лет. Жила Авдотья на окраине "Нового строения", в собственном деревянном доме на улице Житомирской, рядом с перекрестком Минской улицы. Познакомился Ширяев с женщиной на привокзальном рынке, когда подбирал себе ботинки взамен разбитых вдрызг сапог. Женщина сказала, что у нее много носильных вещей, оставленных пропавшим мужем, предложила сходить к себе домой: "Может вам что сгодится...". Определенно, молодой железнодорожник внушил вдовушке доверие. Идти до нее было недалеко, только два квартала... Как говорится, лучше варианта и не сыскать... Машинист получал какой-никакой паек, привозил сласти с поездок, чего еще большего желать молодке двадцати восьми лет, да и Роману-холостяку пристало, где похарчеваться...
  Но тут началось наступление белополяков по линии фронта. Красная армия отступала, так как подкреплений советские войска в Беларуси не получили, - резервы Советы направляли на южное направление против Добровольческой армии Деникина, рвавшейся летом к Москве. В конце сентября Двинский ревком мобилизовал Ширяева в бригаду паровозников для переброски элитной Латышской дивизии РККА с польского на Южный фронт. Важно отметить, что победа над белыми там стала возможной благодаря фланговому удару Ударной группы, основу которой составляли латыши. Вот так Роману Денисовичу пришлось распрощаться с двинской зазнобой, впрочем, мужчина особенно и не сожалел об этом. Да и оставаться больше в городе не имело смысла. В первых числах января двадцатого года войска Эдварда Рыдз-Смиглы неожиданным ударом захватили Двинск, а затем поляки передали город латвийским властям.
  Латышская дивизия состояла из девяти пехотных и одного кавалерийского полка, естественно, для перевозки такой махины требовалось много паровозных бригад. Формировали "обслугу" по пути следования, но костяк заложили в Двинске. В последней декаде сентября Ширяева перевели на казарменное положение, и со дня на день Роман Денисович ждал очереди на отправку... Наконец, в самом конце месяца Романа вызвали принимать паровоз, для подошедшего с запада воинского эшелона.
  У "овечки" уже стоял латышский патруль. Роман Денисович знал, что красные латыши не чета русским, солдаты собранные, дисциплина у них строжайшая, да и сами прибалты люди ожесточенные... "Шарманку" - металлический сундучок с барахлом и инструментами, заказанный у жестянщика еще в Двинске, и сидор с носильными вещами пришлось оставить под присмотром патрульных, велели взять только предписание... Ширяева отвели к штабному вагону и представили пожилому седовласому командиру с офицерской выправкой, определенно еще царской выучки. Говоря с мягким прибалтийским акцентом, тот подробно расспросил Романа Денисовича о прошлой жизни, о немецком плене, об опыте работы паровозником. Латыш приятно удивился, узнав, что Ширяев жил в Вильне, и не преминул заметить, что сам окончил Виленское пехотное училище.
  В итоге - Романа Денисовича назначили старшим машинистом на весь путь следования воинской части. Сменщиком стал пожилой местный машинист Данила Лукьянов, человек семейный, с неохотой воспринявший дальнюю командировку, но как говорится, тут ничего не попишешь... А так как "двинцы" не знали рельеф пути (уклоны и горки) предстоящего маршрута, то помощниками будут набираться опытные машинисты из оборотных депо, которые и подскажут - где подбросить угольку, а где подсыпать песочку под колеса...
  До Полоцка - сто пятьдесят верст (сто шестьдесят километров по нашему времени) промчали быстро, потом заправились и получили замену помощников машиниста. У Ширяева напарником до Витебска стал сухонький болтливый старичок с наградными мозеровскими часами, у Романа же имелся русский хронометр "Павел Буре". Понимая специфику работы паровозников, бригаде для отдыха выделили два купе в первом с головы состава вагоне второго класса, туда же кочегары приносили положенное котловое довольствие. Так что, наевшись "от пуза" Роман Денисович сладко заснул и проснулся только у семафора под Старым селом, ехать до пересмены оставалось девяносто верст.
  В Витебске опять вышла затянутая стоянка: экипировка паровоза, смена бригады, то да се... На этот раз его помощником стал рослый дядя лет сорока, по виду из белорусских селян, говорил глухо и коряво. Из Витебска до Смоленска путь не малый, по маршрутной карте сто пятьдесят километров. Смена Ширяеву выпала не удачная... и по расстоянию, да и ехать пришлось ночью.
  Следующее оборотное депо было в Рославле, поспал Ширяев самую малость, да чего там только сто верст пути - везунчик, однако, механик Лукьянов. Опять Роману Денисовичу придется пилить до Брянска на час больше, чем ехал до того сменщик.
  В Брянске стояли до умопомрачения. Командование пыталось выяснить по телеграфу куда, дальше направить состав... Как он потом узнал, из переброшенных с запада воинских частей на участке Дмитровск - Навля стала создаваться ударная группа Южного фронта. Наконец, решили - высадка будет в Навле, еще новой станции, расположенной в укромном местечке среде обширных Брянских лесов. Путь не дальний, менее пятидесяти верст. Так что Ширяев не спал, да и голода не испытывал...
  Почему Роман Денисович врезался в память этот маршрут?.. Да бог знает, возможно, из-за постоянного контроля дотошных латышей... Правда, потом начальник эшелона полка, как оказалось подполковник строй армии, тепло пожал машинисту руку и в подарок торжественно вручил писчую ручку - "Вечное перо", которое еще годы верой и правдой служило Ширяеву. А вероятно, запомнилось еще потому, что это первая продолжительная поездка разведчика по просторам необъятной России. А может, главное - по причине того, что агент надолго покинул родную Прибалтику, и как оказалась потом, покинул навсегда.
  Порожний состав пришлось отогнать обратно в Брянск. После "отметки" в депо, машинисту приказали зайти в военную комендатуру станции, где предъявили бумагу "Центробронь" с подчеркнуто размашистой резолюцией, по которой Ширяева откомандировали на Брянский паровозостроительный завод, расположенный верстах в десяти северо-западнее Брянска в городке Бежица, у слияния реки Болтвы с Десной.
  Как узнал Ширяев - в сентябре, в разгар наступления белых на Москву, на завод прибыли эшелоны фронтовой рембазы тринадцатой армии, эвакуированной из Краматорска. Возглавлял базу, приказом Управления бронесил Южного фронта, Константин Карлович Сиркен, под началом которого Брянский завод быстро наладил массовый ремонт и выпуск новых бронепоездов ("бепо" - так тогда называли) для Красной Армии.
  Бежица городок маленький по сравнению с Брянском (не говоря уж о Двинске), исходить который можно за пару часов. Романа поселили в деревянных домах-казармах, стоящих по периметру Старого рынка, рядом с проходной, дымящего многочисленными трубами, механического завода.
  Машиниста намеренно прикрепили к бригаде слесарей, усиливающей двойным (с демпфирующим слоем) бронированным листовым прокатом бедную "овечку", которую ему и предстояло, затем водить.
  Как машиниста, Романа Денисовича обязали контролировать ход работ, чтобы предотвратить нарушение ходовых качеств паровоза и создать надежную защиту узлов локомотива. Естественно, Ширяеву, в прежнее время изучившему немецкие бронированные поезда (Panzerzug), не составило труда подготовить выделенный паровоз нужным образом. Кроме того, на специальных занятиях инструкторы познакомили Романа с устройством бронепоезда и тактикой применением "бепо" в бою. Машинисту также требуется завидная сноровка, чтобы вывести состав из-под огня вражеской артиллерии или иных чрезвычайных обстоятельств. В обязательном порядке изучались уставы службы Красной Армии. По окончании этих негласных курсов давалась красная корочка-удостоверение.
  Помнится, один урок провел сам Константин Сиркен. Ширяев выяснил, что происхождения начальник не благородного, инженерного образования не получил, но имел недюжинные способности, - конструктор и организатор, каких поискать... Да, к тому же, еще и одногодок Романа... Как потом стало известно, - работы Сиркена внесли решающий вклад в модернизацию и стандартизацию бронепоездного парка РККА вплоть до новой войны с Германией. Конечно, Роману Денисовичу хотелось блеснуть собственными познаниями, и даже поправить советского конструктора, но приходилось помалкивать в тряпочку.
  И вот, через две недели Ширяев погнал обвешанного сталью "овцебыка" на случку с остальным бронированным составом... Паровоз и прицепленную со стороны тендера теплушку, обшитую листовым прокатом, с двух сторон зажали двумя тяжелыми четырехосными угольными полувагонами фирмы "Фокс Арбель".
  Эти полувагоны (грузоподъемностью сорок тонн) целиком железные. В центре платформы располагался бронеказемат с четырьмя пулеметными амбразурами на каждый борт, а по концам открыто установили две орудийные башни, с трехдюймовыми пушками, для защиты которых приладили откидные бронещиты. Причем бронировку изготовляли в два слоя высокосортной твердой сталью с промежуточной амортизацией из древесины. Орудийные башни граненого вида состояли из неподвижной нижней части и верхней турели. Поворот башенной установки делался вручную. За минуту башня делала круговой оборот. Боезапас к орудиям хранился на стеллажах в центральном каземате. Пулеметное вооружение составляли пулеметы Максима, образца десятого года. На каждой платформе имелось шесть-восемь пулеметов, имевших сектор обстрела восемьдесят градусов. По штату на каждую бронеплощадку полагалось 600 снарядов и 5000 патронов.
  А напоследок к заднему "боевому" полувагону прицепили еще платформу, загруженную шпалами и рельсами, на случай подрыва врагом рельсового пути.
  Затем пригнали уже обученную загодя команду бронепоезда. Командиром стал Третьяков Иван Николаевич - выпускник Харьковской техноложки имени Александра Третьего. Парень не захотел пойти по инженерной стезе и ушел добровольцем на войну, где и спознался с большевиками. Комиссара у него не было, видно партия крепко доверяла парню. Два дня команда знакомилась с оснащением бронепоезда. А потом "бепо" проследовал на полигон далеко за городом, где в течение трех дней бойцы выполняли чисто боевые задачи. Вот где и проверилась выучка и способность отряда противостоять возможному противнику. Да и Ширяеву с бригадой пришлось сильно попотеть, гоняя состав туда-сюда, отражая удары предполагаемого неприятеля. В итоге выяснилось, что Иван Третьяков толковый командир... Роман Денисович даже чуток завидовал ему, хотя понимал, что с ролью командира бронепоезда сам бы справился куда лучше. Но, ничего не попишешь, смирись гордый человек...
  Перед отправкой на фронт нашелся умелец и вывел аршинными буквами с обеих сторон теплушки:
  Р.С.Ф.С.Р.
  ЦЕНТРОБРОНЬ
  броневой поезд
  БРЯНСКИЙ ПРОЛЕТАРИЙ
  В пасмурный октябрьский день "бепо" покинул гостеприимную Бежицу. Несмотря на то, что под Брянск белые стянули самые боеспособные части, пунктом назначения "Пролетария" был Орел, занятый в этот день частями девятой и эстонской дивизий. Проскочив с ходу Брянск-Орловский, сделав городу прощальный гудок, паровоз уже через два часа заправлялся в Карачеве.
  Хотя 1-й армейский корпус белых в ходе боев за Орел понес серьезные потери, но быстро сгруппировался и отошел на юг вдоль линии железной дороги Орел - Курск. 3-я (Дроздовская) пехотная дивизия в ожесточённых встречных боях в пух и прах разгромила 7-ю стрелковую дивизию 14-й армии РККА. Затем "дроздовцы" мощно налегли на фланг Ударной группе, и вынудила к отступлению 1-ю Латышскую и Червонно-казачью бригады. Это помогло 1-й пехотной дивизии белых подойти к Кромам, и двадцать третьего октября выбить оставшиеся части латышей из городка.
  Но, как известно, Сталин, возглавлявший Реввоенсовет Южного фронта, приказал командарму 14-й армии Уборевичу и члену РВС армии Орджоникидзе - не обращать внимания на потерю Кром, а бить противника отовсюду массированными группами. Потому в состав армии, для защиты подъездных путей к Орлу, срочно включили все бронепоезда, находящиеся в этих краях.
  "Брянский Пролетарий" вошел в тактическую связку из трех разномастных бронепоездов: легкого, тяжелого с корабельными орудиями, - сам же "бепо" стал головным, с размещением на путях Орел-Елецкий. "Пролетарию" первым предстояло произвести артиллерийский обстрел 1-го и 3-го Корниловских полков, что оставили город и окопались вдоль путей перед полустанком Михайловка.
  Отправились они по курской ветке пополудни двадцать пятого октября, и сразу же у разъезда Божковки начали обстрел подразделений противника, засевших в лощинах вдоль подножья вздыбленного холма - удачного ориентира посреди равнинной местности. В течение часа с небольшим белая пехота, основательно поредевшая под ураганным шрапнельным огнем, была окончательно деморализована и пустилась в бегство в юго-западном направлении.
  Русская шрапнель в действии представляла страшно жуткое зрелище. Именно за это в четырнадцатом году немцы прозвали ее "косою смерти". Один снаряд, накрывал поражающими элементами площадь до полукилометра в длину и свыше ста метров в ширину. Дальность стрельбы таким боеприпасом составляла пять километров, хотя имелись модифицированные снаряды дальность даже до восьми километров. Шрапнель применялась для стрельбы по живой вражеской силе на открытой территории. Для защищенных целей имелись фугасные гранаты массой шесть с половиной килограмм, с килограммовым зарядом тротила. Одним словом, худо приходится тем, кто попал под огонь бронепоезда, - после артобстрела оставалась только выжженная земля.
  Но не только артиллерийскими орудиями силен бронепоезд... Рьяные корниловцы из офицерских рот возле деревушек Грачевка и Малая Куликовка предприняли ряд атак, пытаясь взять бронепоезда на штык, но сразу попадали под бешенный пулеметный огонь. Артиллерию решили не применять, учитывая плотно населенный район по восточной стороне пути. Но и без того, отчаянных офицеров смельчаков перебили подчистую...
  К концу дня из Орла подошли два остальных бронепоезда, и усиленная группа решила продвигаться к полустанку Михайловка. Но едва бронированные сцепки растянулись на перегоне, как тут же попали под массированный огонь Корниловской артиллерийской бригады. Дивизионы которой сосредоточились по линии Молчановка-Стишь-Ильинский. Красные не решились огрызнуться собственным огнем, иначе под удар попали бы близлежащие деревни. Легкий и тяжелый "бепо" быстро покатили назад, а вот "Брянскому пролетарию" (из авангарда, ставшего арьергардом) пришлось совершить ряд отвлекающих маневров. Роман Денисович как следовало, справился с этой задачей, толкая состав то взад, то вперед, - не позволяя врагу, навести точные упреждающие прицелы. Командир бронепоезда Иван Третьяков не ожидал подобной сноровки машиниста, парень только удивленно разводил руками...
  - Ну, Денисович - голова!.. Слышал у ребят о такой тактике... да думал врут, заливают по пьяни... Да, брат, такого аса в жизни не видывал...
  - Да, хватит... Иван Николаевич, а то перехвалите... - поскромничал Ширяев, хотя отчетливо знал, что в первую очередь спасал собственную "шкуру". Подкачай машинист - озлобленные белые беспощадно бы расстреляли команду бронепоезда...
  К исходу боя "брянцы" открыли пулеметный огонь на поднявшиеся из Михайловки цепи 2-го полка корниловцев, видимо, те решили повредить рельсовый путь и отсечь "Пролетарию" ход к отступлению. И тут, Третьяков, не удержавшись, приказал сделать прощальные шрапнельные залпы в сторону орудий белогвардейцев, - пушки останутся целы, но прислугу пощиплет по первое число.
  К вечеру связка "бепо" опять рассредоточилась на запасных путях Орла-Елецкого, нацелив грозные орудия на юг, предвосхищая возможные вылазки белогвардейцев. Стоило было дождаться подхода главных частей Красной Армии, ибо соваться головой в петлю деникинцам уже не имело смысла.
  На следующий день перешедшая в наступление Латышская дивизия выбила белых из Кром, а 3-я дивизия РККА освободила Дмитровск. Тем же днем из Орла выступили части Эстонской стрелковой дивизии под командованием Якова Пальвадре, переподчиненные 13-й армии РККА. Поддерживаемые огнем уже шести бронепоездов, эстонцы стали упорно теснить сопротивлявшихся белогвардейцев и через сутки взяли станцию Стишь, на следующий день пал Становой Колодезь и сильно поредевшие части Добровольческой Армии отошли к станции Еропкино. В результате чего, белым пришлось расстаться с мыслью наступления на Орел - это явилось началом краха возглавляемых Деникиным Вооружённых сил Юга России.
  Роману Денисовичу пришлось нешуточно попотеть в эти насыщенные жестокими боями дни. Мужчина даже, как ни странно, перестал ощущать себя немецким агентом, видимо, проникся единодушным настроем бойцов Красной Армии. Ширяев стал для них своим, как и те для него - делил с красноармейцами хлеб и соль, шел с ними под вражеские снаряды, готовый принять вместе с красными и смерть, и счастье победы. Как и тогда мальчишкой в Вильне он проникся чувством братства с людьми, поверивших в него и доверивших собственные жизни. Друзей нельзя подвести, нельзя - по закону совести...
  А круговерть Гражданской войны закружила бронепоезд "Брянский пролетарий", и вместе с ним и старшего машиниста Ширяева Романа Денисовича. После Стиши "бепо" срочно перенаправили в Брянск, к которому близко подступила Дроздовская дивизия генерала Витковского. Но Уборевич, получив подкрепление, унял наступательный пыл белых и после двух дней боев "дроздовцы" отошли от Брянска.
  А дальше, заправившись по полной на станции Брянск-Льговский "Пролетарий" в составе войск 14-й армии делом продолжил победное наступление. Команду срочно подогнали под Дмитриев, где шла концентрация войск по овладению Льговом и Фатежем. Под Льговом "Пролетарию" пришлось схлестнуться с добровольческим бронепоездом "Орел", в спешке присланного из Бахмача. То был трофейный "бепо" красных "Имени Карла Либкнехта", захваченный белыми в августе девятнадцатого. Потрепанный в предыдущих боях "Орел" не сумел оказать нужного сопротивления, и через час перестрелки ретировался обратно. В середине ноября красные взяли Льгов, а через два дня дивизии соседней 13-й армии захватили Курск. В конце месяца "Пролетарий" стоял уже под Сумами, обстреливая шрапнелью позиции белых. Сумы сдались в конце ноября. 14-ой армии Иеронима Уборевича поставили задачу овладеть территориями, лежащими западнее Харькова. Добровольцы остервенело сопротивлялись, но красные упорно продвигались вперед: в начале декабря взята Ахтырка, следом - Краснокутск, потом - Белгород. 13-я армия наступала на Харьков с востока. Уборевич же тем временем занял Валки, следом - Марефу, отрезав противнику пути отхода на юг. А ночью на двенадцатое декабря (по новому стилю) Латышская и 8-я кавалерийская дивизии соседей вступили в предместье Харькова, а уже днём окруженные в городе белогвардейские войска капитулировали.
  Потом "Брянский пролетарий" (переданный уже в 8-ю армию) участвовал в боях по освобождению Донбасса... Но вот, как добивали Врангеля, Роману Денисовичу увидеть не довелось. В боях под Ростовом, на станции Шахтная (под городом Александров Грушевский) бронепоезд подвергся двустороннему обстрелу белых. "Бепо" сильно пострадал, а Романа Денисовича ранило осколком снаряда, странным образом, проникшим сквозь броневые щели. "Пролетарий" оправили на ремонт в Луганск, а самого Ширяева поначалу свезли в полевой госпиталь в Каменской.
  Там мужчина провалялся до повторного освобождения Ростова в феврале двадцатого года, после того, когда белым удалось на три дня взять город. Затем он попал в Ростовский окружной госпиталь, где пролежал еще три месяца, заболев вдобавок тифом. Ширяева комиссовали из армии вчистую, тот слесарил в депо... подлечившись, прошел медкомиссии и устроился помощником на станции Лихая. Где оттрубил до двадцать седьмого года.
  Еще находясь в Ростове на излечении, разведчик связался с германским резидентом. За время "тихой" оккупации города немцами в восемнадцатом году Абверу удалось создать в городе и Донской области густую агентурную сеть. Вот с этими людьми, коих становилось меньше и меньше (чекисты умели работать), агент и поддерживал связь, вплоть до собственного перебазирования в Кречетовку.
  
  "Однако, сколько же высиживать в кустах калины... - Альберта терзало нетерпение, - будь, что будет..."
  И беглец, полусогнувшись, чуть ли не вприпрыжку, как заяц, добежал до границы квартала. Осмотрелся, пересек пограничную рыхлую межу и оказался в зарослях лебеды и чертополоха, на запущенных задах огорода, выходящего к саду.
  По-пластунски, проползая вперед, агент раздвинул разросшиеся кусты красной смородины и обозрел открывшийся взору вид. К его неудовольствию, на открытом ветрам участке пожилая женщина в откровенном неглиже, а точнее в линялых рейтузах и прилипшей к телу мужской майке, лихо орудовала тяпкой, окучивая картофельные грядки. Сдувшиеся, обвислые груди селянки уже не способны вызвать вожделения, да она и сама, видимо, понимая собственную бабью непривлекательность, уже никого не стеснялась. Да и кто забредет по сегодняшнему времени на задворки совхозной усадьбы. Но Альберт решил не рисковать, чего доброго, бабка, увидев незнакомца, закричит в испуге. Разведчик отполз обратно и опять затаился.
  По памяти - подворий через пять... стоит старая, еще дореволюционная соломенная рига, где извечно хранились сломанные никому не нужные садовые агрегаты. Уж там как раз никто не встретится. Женщинам не пристало шастать по дальним местам с ржавыми железяками... Ну, а редкие мужики заняты серьезным делом: покосом или там... пропашкой садовых междурядий с помощью лошадки (трактористы теперь на фронте). Скатная кровля риги выше труб домов, если на нее забраться, то разглядишь сверху даже закоулки отделения совхоза. И Альберт, опять пригнувшись, перебежками, заспешил к видневшейся вдали пожухлой со временем крыше риги.
  Как наудачу пробрался он к входу в импровизированное складское помещенье никем не замеченный. Юркнул внутрь, огляделся в полумраке. Опасаясь разбить ногу о нагромождение культиваторов и сеялок-веялок, агент с вытянутыми руками, словно слепец из картины Брейгеля, протеснился в дальний угол риги, и в нервном изнеможении присел на земляной пол.
  Свербила мысль: "А потом как... что теперь делать дальше?"
  Отдышавшись, беглец подождал, когда глаза свыкнуться с царящей полутьмой. Посмотрел наверх и поразился увиденной картине - пространство риги чудным образом пронизано десятками лучей света, проникших сквозь прорехи в уже обветшалой кровле. Приглядевшись, Альберт в соседнем углу различил телегу, устланную увядшим сеном. Вот и готовая постелька... Но расслабляться еще слишком рано, пора выходить на разведку. Прежде следовало отыскать заброшенный домишко, в котором можно спокойно провести хотя бы двое суток, пока все не уляжется. Ну, а затем пополнить запас воды...
  Разведчик, крадучись, вышел из дверного проема и стал обходить ригу по периметру, отыскивая лесенку наверх. Лествица, грубо сколоченная из двух жердей, лежала промеж лопухов на земле. Альберт, быстренько прикинув, выбрал укромную сторону соломенного ската и, изловчившись, приставил к нему незатейливый трап. Как ящерица скользнул наверх, и лежа на колючем гребне кровли, стал внимательно осматривать лежащую внизу местность.
  Время шло к полудню, - как назло, прежде казавшийся необитаемым, поселок наполнился жизнью. Во дворах и на огородах люди вершили незатейливые дела, по улочкам бегали ребятишки, на бережке окрестного пруда стояли с удочками подростки-рыбачки. Альберт заметил даже трех солдат с винтовками, лениво сидевших на груде бревен у конторы отделения. Обратил внимание также на двух верховых объездчиков, поивших коней из кадок возле колодца с длинным журавлем.
  "Солдаты - это, конечно, хреново, - подумал агент, - наверняка пошла фронтальная облава. В риге теперь оставаться опасно, каждый, зайдя с фонарем, сразу же обнаружит беглеца и подымет тревогу. Наверняка жители усадьбы уже оповещены о поисках немецкого шпиона органами. Нужно скорей найти убежище надежней..."
  Но вот взор разведчика остановился на невзрачной хатенке в отдалении. Огород зарос ковылем и кустарником, верно, давно ничем не засаживался, много засохших плодовых деревьев, забор-плетень местами упал - определенно, здесь давно никто не живет. Что касается питьевой воды, то фляги до вечера агенту хватит, ну, а потом придется набрать родниковой водицы из ручейка, стекающего в совхозный пруд, или даже пробраться с ведром или иной посудиной к колодцу.
  Альберт осторожно спустился вниз и вновь на полусогнутых последовал обратно в яблоневый сад. Решил воспользоваться густым лиственным укрытием, чтобы подойти поближе к выбранному убежищу. На сей раз, никаких помех не было. Минут через двадцать беглец уже лежал в запущенном огороде, внимательно разглядывая подступы к облупленной, давно не беленой саманной хатенке. Сразу видно, что хозяин хижины завалящий бедняк, коль не удосужился срубить пристойный дом, и жил в такой халупе, теперь никому не нужной.
  Удостоверившись, что угрозы отсутствуют, Альберт поднялся и пробежкой приблизился к приоткрытой, перекошенной со временем дощатой двери убогого жилища. Достал Парабеллум, передернул затвор и ступил за порог. Непроницаемая тьма вдруг обступила агента, чертыхаясь, разведчик стал тыкать стволом пистолета в стороны, пытаясь найти вход вовнутрь дома...
  Альберт ничего не понял... Внезапно сильные цепкие руки разом скрутили его, отобрали оружие, пригнули голову долу и, отворив входную дверь, впихнули в светлую горницу. Некто сорвал кепку, бесцеремонно схватил за волосы и больно потянул вверх...
  Как в страшном сне Альберт Арнольд увидал красного командира в полевой форме, стаявшего у окна в полосе света. Тот не спеша засунул в кобуру пистолет ТТ, лениво улыбнулся и медленно, будто в старом фильме заговорил. Разведчик не сразу понял, что тот сказал... Но сердце зашлось, стоило разглядеть ромбик на краповых петлицах незнакомца...
  "Москвич энкавэдэшник... - разом сонм противоречивых мыслей пронесся в ошалевшем мозгу немецкого агента. - Все-таки гэбня перехитрила, поймали как мальчишку, - бессилие переполнило Альберта. - Московский хлыщ победил..."
  - Вот и свиделись Роман Денисович, или как там величают... пока не знаю, - майор отошел от окна и подошел ближе. - Самцов надень наручники, Эльдар, осмотри-ка задержанного получше... - и уже обращаясь к Альберту. - Надеюсь, Роман Денисович, не станете совершать глупости... Будете вести себя спокойно, ну и мы, соответственно, будем деликатны...
  
  ГЛАВА 15
  Двадцать второго августа тридцать восьмого года Лаврентия Павловича Берию назначили первым заместителем Народного комиссара внутренних дел. Вскоре Берия возглавил Главное управление государственной безопасности и получил звание комиссара государственной безопасности первого ранга. А уже двадцать пятого ноября стал Наркомом НКВД.
  Ежов и гопкомпания наломали столько дров (позже выяснилось - преднамеренно), что отстранение и последующее суровое наказание оказались неизбежны.
  Решением Политбюро ЦК ВКП (б) 28 сентября 1938 г. утверждена новая структура НКВД СССР, объявленная приказом НКВД No 00641 от 29 сентября 1938 г. Немедля началась, мягко говоря, работа по оптимизации деятельности наркомата. Реформирование в первую очередь, коснулось излишне громоздких и неуклюжих структур госбезопасности. Из-за отсутствия в них четкого разделение функций между отделами и службами, ряд отраслей народного хозяйства выпал из поля зрения органов ГБ.
  Капитана Воронова в середине января тридцать девятого года перевели из контрразведывательного (третьего) отдела Главного управления госбезопасности (первое управление НКВД) в Главное транспортное управление (третье управление НКВД).
  Недавно назначенный начальник контрразведывательного отдела Владимир Деканозов (Деканозишвили), совмещал также и должность начальника иностранного отдела. Комиссар не воспротивился переходу столь опытного сотрудника в "тележное", так в узком кругу земляков "кавказцы" презрительно называли транспортное ведомство.
  - Капитан, не злись... Сам знаешь, кто кадрами теперь заведует... даже намек наркома для него закон. Рад бы тебя оставить, да не поймут... А если быть честным, то у них в "управе" сейчас полный завал, думаю, - наслышан об аварийности на железке. Каганович старается, но улучшений пока не видно... Понимаю, Сергей и сочувствую - дело новое... но ничего... оборкаешься, чай не боги горшки обжигают. Оперативная хватка везде нужна... А враг, как понимаешь, - и в Африке враг. Лезут сволочи-вредители, как черви после дождя из-под земли, конца краю нет. Как видно, на наш век мерзавцев с лихвой хватит. Так что капитан не вешай носа...
  - Товарищ комиссар, - откровенно ответил Сергей, - дык, не искал и не ищу легких путей, не за тем пошел в чекисты... Думаю, - чем сложней работа, тем полезней стране... Главное, быстрей войти в курс дел. А за теплые слова, благодарю Владимир Георгиевич.
  - Молодец Воронов, если нужно будет содействие, обращайся, - поможем.
  - Спасибо, товарищ комиссар третьего ранга.
  После ареста в конце сентября тридцать восьмого тогдашнего начальника Управления транспорта и связи наркомата Бориса Бермана, должность начальника полгода оставалась вакантной. Собственно Управлением руководил капитан Николай Иванович Синегубов, как исключительно опытный кадр, свыше десяти лет проработавший в этой структуре. Правда, тот имел невидный пост - заместитель начальника отдела железнодорожного транспорта. Понятно, что Берия и приближенные наркома с опаской относились к старым кадрам в органах, - тщательно проверяли и перепроверяли каждого человека, работавшего при Ягоде и Ежове. Не исключением стал и Николай Иванович, потому так и мурыжили капитана, не выдвигали на повышение.
  Синегубов определил Сергея в первое (центральное) отделение. В которое входили службы паровозного, вагонного хозяйства, электрификации, НИИ и научно-технический совет. Встретили Воронова в "Транспортном" не слишком приветливо, подавляющая масса сотрудников считала капитана "засланным казачком", отчего поначалу Сергея побаивались и даже сторонились. В таком поведении имелась логика, часть работников в скором времени будет отчислена из ГТУ, переведена в другие менее престижные подразделения или с понижением отосланы не периферию. Будут и такие, которые попадут под "дамоклов меч" проводимой в наркомате массовой чистки. Но Сергей не имел отношения к кадровым пертурбациям, на это поставлены люди другого ранга, потому и не обижался на заносчивых коллег, держался с людьми ровно и уважительно. Но панибратство исключалось - по ряду веских соображений... да и звание у него было не маленькое, чтобы перед каждым унижаться.
  Воронову и раньше доводилось часто пересекаться с Николаем Ивановичем, тот знал капитана только с положительной стороны, потому сразу же взял парня под отеческое крыло. Синегубов и рассказал Сергею о тягостной обстановке, царящей на советских железных дорогах. А если быть точным, то такое положение складывалось уже на протяжении двадцати лет.
  Для начала Николай Иванович посоветовал новому сотруднику ознакомиться с книгой Августа Зауэра "Происшествия на железных дорогах, их причины и меры предупреждения", где давался полный анализ аварийности на наших железных дорогах с двадцать третьего по тридцать первый год. Для полной ясности Воронов еще прочитал дореволюционный доклад Августа Францевича "Психология происшествий на железных дорогах", изданный в тридцатом году в Саратове. Попутно раскопал еще ряд статей старика, типа: "Как правильно вести поезд" и "Как топить паровоз нефтью" - работы поучительные и насущные по сей день.
  Короче говоря, Сергею пришлось на две недели погрузиться в ворох всевозможных бумаг, начиная с постановлений ЦК ВКП (б), докладов Наркомов, массы статистических материалов и кончая обилием производственных инструкций и наставлений. Приходилось делать многостраничные выписки из этих текстов.
  Показательно выступление предыдущего Наркома Андрея Андреевича Андреева перед делегатами съезда партии в тридцать четвертом году. Вот главные тезисы неутешительных выводов Андреева: огромнейшая аварийность - результат отсутствия дисциплины на транспорте, отвратительной организация людей и командных кадров, невнимательный подбор кадров и частая сменяемость руководящих работников.
  Партия принимала строгие меры наказания за выявленные нарушения, но, несмотря на это, в середине тридцатых годов состояние безопасности движения продолжало ухудшаться. Двадцать восьмого февраля тридцать пятого года Сталин назначает Лазаря Кагановича на должность Наркома путей сообщения, сохраняя за ним пост секретаря Центрального Комитета. Новый Нарком, с присущим энтузиазмом и необходимой в подобной ситуации беспощадностью, принялся выправлять сложное положение на сети дорог.
  Воронов тщательно проштудировал специальный приказ НКПС No 83/Ц от 19 марта 1935 г. "О борьбе с крушениями и авариями", так как те стали постоянным злом на железных дорогах. В приказе упоминалось, что половина машинистов паровозов имела судимость за вину в происшествиях. Следом вышел приказ НКПС "О борьбе с разрывами поездов" и утверждены соответствующие инструкции для работников профессий, связанных с движением, далее издали приказ "О переводе товарных поездов на полное автоторможение", а в следующем году - "О замене на товарных вагонах нормальной упряжи на объединенную".
  К тридцать девятому году треть подвижного состава перевели на автосцепку, что позволило резко сократить количество разрывов в поездах. В те же годы на сети железных дорог стала внедряться автоблокировка, благодаря чему уменьшилось число наездов на хвостовые вагоны впереди идущих поездов.
  Но общая ситуация менялась с трудом. Главное транспортное управление располагало
  чрезмерно удручающими фактами. Состояние путей не отвечало нагрузке, которую те испытывали с резким ростом грузооборота. На сети подлежало смене девятнадцать тысяч километров рельс, - но выпуск заводами рельс не покрывал их нарастающего износа. Также наличествует тридцать один миллион гнилых шпал, балласт преимущественно песчаный - подавляющая часть магистралей построена в царское время и не соответствует новым условиям. Состояние путей главный источник преждевременного износа подвижного состава и паровозов. А главное, издаваемые приказы НКПС и теперь исполнялись халатно или совсем не выполнялись.
  "Советская власть строга, но справедлива" - проводилась строгая "чистка" руководящих кадров железнодорожного транспорта: арестовали двенадцать заместителей Наркома путей сообщения и кучу начальников дорог. Не щадили и вновь назначенных: в Московско-Курской сменилось четверо начальников, в Северо-Кавказской - трое. Не менее жестко "заменялись", впрочем, не только руководители, но и подчинённые, вплоть до низших должностей. Работая оперативно, Транспортное управление выявляло, что аварии и крушения объяснялись не только техническими причинами и халатностью персонала, ощутимое число было делом рук откровенных врагов советской власти, вредителей и саботажников.
  Но не одними репрессиями исправлялось положение на железной дороге. Предприняты серьезные меры и методы административных реорганизаций, в том числе, организован аппарат ревизоров по безопасности движения. Если до тридцать пятого года каждая дорога составляла собственный график движения поездов, то теперь введён единый сетевой график. Внедрялось диспетчерское руководство поездами. А что важно - принята новая классификация нарушений безопасности движения, которая позволила выявить узкие места и установить необходимые профилактические и упреждающие меры конкретно по крушениям, авариям и браку в работе.
  Это давало положительные результаты, при возросшем уровне перевозок число крушений в тридцать восьмом сократилось в сравнении с тридцать четвертым больше чем в два раза, но количество крушений и аварий оставалось ещё чрезмерным.
  Чуть позже, когда Воронов уже окончательно влился в работу ГТУ, на XVIII съезде ВКП (б), состоявшемся в марте тридцать девятого, Каганович откровенно признавал: "... что в ряде отраслей: в том числе в угольной, металлургической, машиностроении, не говоря о транспорте, аварии и поломки - бич нормальной, бесперебойной работы... Но все-таки железнодорожный транспорт добился очевидного сокращения крушений и аварий...". Сергею по службе полагалось делать конспекты целевых выступлений Наркома, а потом анализировать каждое произнесенное тем слово. Таков уж заведенный порядок в органах...
  Не один Сергей считался "белой вороной" в Транспортном управлении, в середине февраля к ним пришел новый начальник железнодорожного отдела. Которого звали Алексей Буйнов, возрастом парень зеленый - одиннадцатого года рождения. Направлен в органы по партнабору, прежде работал секретарем парткома Московского института инженеров транспорта. Буйнов два месяца проучился в Центральной школе НКВД, и вот уже начальник отдела, и даже заместитель начальника Главного управления. Естественно, оперативного, да и нормального чекистского опыта у новичка не имелось, потому выдвиженцу поручили чисто бумажную работу - сбор информации и анализ аварийности на сети дорог. Собственно, дали работу, на которую тот мало-мальски способен, и чем поначалу занимался сам Воронов. Вскоре парню, уж неизвестно по какому блату, присвоили специальное звание майора госбезопасности. В Управлении народ опешил... но как говорится - с"est la vie (это жизнь).
  "Коренной" рабочей лошадкой у "железнодорожников" являлся капитан Артем Варенсон - помощник начальника отдела, ровесник Сергея. Артем проработал "транспортником" в органах с двадцать пятого года, окончил двухгодичные курсы при ОГПУ - одним словом, считался профессионалом в вопросах путей сообщения. Оставаясь к тому же еще начальником первого отделения, Варенсон без занудства, не считаясь со временем, подробно наставлял Воронова в тематике и "тонкостях" оперативной работы на железнодорожном транспорте.
  С приходом Буйнова, Сергей со спокойной душой передал новому начальнику документацию и собственные наработки по линии аварийности. А сделанные Вороновым выводы и предложения еще с незашоренными глазами, как бы сторонним наблюдателем (не увязшим в болоте текучки), оказались довольно полезными.
  Одно только требовалось - дать инициативам "хорошие ноги". Сергей с Николаем Ивановичем посчитали, что Буйнов знает выход на верх", но парень волынил, - видимо, коллеги не догадывались о скрытых подводных течениях...
  Такая тягомотина продолжалось полтора месяца, - до прихода в Транспортное управление тридцать первого марта тридцать девятого года старшего майора Соломона Рафаиловича Мильштейна (переводом из следственных органов).
  Еще работая в контрразведке (а ребята там собрались чукавые), Сергею не составило труда навести справки и даже просмотреть формуляры, о вызванном из Грузии новом заместите начальника следственной части Наркомата. Досье было без купюр, так что Соломона Мильштейна просветили как рентгеном. Естественно, сбор информации о ставленнике самого Берии проходил под строжайшим секретом, да и бумаги, добытые при этом, положили на место, словно никто и не интересовался... Да не только один такой Мильштейн подвергался любопытству контрразведчиков - вызнавали о каждом, прибывшем с Лаврентием в Москву из Закавказья. Цель интереса ясна - что там ждать от пришлых назначенцев на столь серьезные посты.
  Ну, как говорится, каждый "получил по заслугам", и Воронов, в соответствии с латинской мудростью - praediximus, armati (предупреждённый, вооружён), спокойно отнесся к появлению нового руководителя.
  Да, и новый начальник вызвал Сергея для беседы только на третий день после официального представления коллективу ГТУ, которое сделал заместитель Наркома Круглов. Кадровик Сергей Николаевич Круглов в ноябре тридцать восьмого направлен в органы из отдела руководящих партийных органов ЦК ВКП (б), для практикуемого тогда "усиления" - аппарат массово пополнялся за счет партийных выдвиженцев.
  Узнав, что Воронова два раза командировали по службе в Вильно, Соломон Рафаилович проникся к нему теплым чувством. Сам коренной виленец, Мильштейн нашел в Сергее некую родственную душу - якобы подобие земляка. Древний город сблизил мужчин, стал объектом воспоминаний во время перекуров на участившихся рабочих встречах. А обсуждать коллегам было что... Мильштейн сразу же оценил деловые рекомендации Воронова по вопросу аварийности на сети дорог. Буйнова за медлительность и нерасторопность старший майор журить не стал, даже не из-за молодости парня или боязни навредить самому себе, а больше по причине того, чтобы тот не окрысился на Сергея. До поры до времени Леохим (так прозвали Буйнова) сидел крепко, видимо у малого имелись сановные покровители, но к оперативной работе уже не подпускали, занимался парень бумажными отчетами и формальной перепиской с дорожными транспортными отделами.
  Однажды Соломон Рафаилович разоткровенничался и выдал Воронову любопытный пассаж:
  - Я делю членов нашей партии на партийцев и "партейных". Последние вступают в партию ради продвижения по службе, со шкурным желанием извлечь всевозможные земные блага. Что примечательно, эти хапуги до революции, да и после... состояли членами других партий, а случалось и откровенно контрреволюционных организаций. Но потом, в возникшей неразберихе быстро перелицевались, держа нос по ветру. Вот таких перерожденцев пришлось погнать после Ежова из органов... А тех, кто взаправду ненавидит советскую власть, готовил заговоры и провокации, намеренно губил честных людей, - вынуждены безжалостно уничтожить. В противном случае взяв власть, эти "партейные" уроды подвели бы под последнюю черту преданных партийцев-коммунистов.
  Ты, Сергей, знаешь, - я еврей по национальности, хотя на собственном происхождении не зацикливаюсь... Но большинство моих соплеменников, как говорится, с головы до ног "партейные" перевертыши, по блату или хитрости, проникшие в органы. Ты на собственном опыте ощутил засилье евреев после Дзержинского в органах, а ведь надуманные дела творились именно евреями с подачи врагов народа. Мерзавцы держались на плаву благодаря круговой поруке, семейственности и протекционным связям. Лаврентий Павлович порушил эти преступные отношения, - нет больше в органах национального фактора. Сам видишь, как преображаются органы.
  Воронов, слушая подобную прямоту, внутренне поддерживая сказанное, только согласно кивал головой. Да, на самом деле число евреев в аппарате НКВД и на местах поубавилось в разы.
  Мильштейн и Синегубов, засучив рукава, взялись за формирование штатов нового Управления. Сергея тоже подключили к этой работе. Используя опыт контрразведчика, Воронов объезжал дорожные отделы, выискивая способных и трудолюбивых ребят, с чистыми, ничем не запятнанными анкетами. Свыше полугода ушло у Мильштейна, чтобы не абы как, а дотошно отфильтровав возможные кандидатуры, собрать новый коллектив, при этом увеличив контингент Транспортного управления в два раза. Кто понимает, то работа проделана громадная, но при этом главное внимание уделялось повседневной текущей работе по обеспечиванию транспортной безопасности страны.
  Воронов чистосердечно считал, что повезло с начальниками... За короткий период капитан объездил много транспортных отделов страны, познакомился с условиями и спецификой работы на местах, узнал новых людей, да и без обиняков, приобрел квалификацию в железнодорожном деле.
  С середины декабря Воронов стал заниматься налаживанием работы вновь созданных структур ГТУ на присоединенных к Союзу территориях западных областей Украины и Белоруссии. Сергею, прежде работавшему по польской тематике, как говорится, - и карты в руки...
  Железнодорожная сеть в западных областях (наследие царской России и Австро-Венгрии) оказалась достаточно густой, плотность населения также высокой. Что уже создавало большие сложности для транспортного управления. Когда СССР присоединил эти области осенью 1939 года, железнодорожное сообщение в них организовали регионально, по советскому принципу. По той же схеме происходило формирование дорожных транспортных отделов и оперативных пунктов на Белостокской, Брестской и Львовской железных дорогах. Как и в других контрразведывательных и охранных структурах работа новых подразделений направлена на организацию безаварийности и безопасности перевозок людей и грузов, контроль пассажиропотоков, выявление вражеской агентуры, саботажников и вредителей. А также, необходимой частью работы являлся сбор разведывательных сведений не только на освобожденных землях, но и на прилегающих заграничных территориях, а конкретно на зарубежных сортировочных и узловых станциях.
  Сотрудники отделов и оперативники переводились из других ДТО страны, трудней было с агентурой, которая или привозилась под прикрытием итээровцев, или кадры приходилось вербовать из местных железнодорожных служащих. В последнем случае, в обязательном порядке учитывалась лояльность местных жителей к советской власти. Если белорусы встретили воссоединение с открытым сердцем и с радостью помогали новой власти, то на Западной Украине положение сложилось непростое. Что объяснялось дореволюционной принадлежностью этих территорий другим государствам.
  На бывших Российских землях народ давно русифицирован и ментально не отличался от остальных соотечественников. "Западенцы" же столетиями жили под Польшей и австрияками. Год-два в период первой мировой войны, когда эти земли отвоевала Россия, в расчет не шли. Имелся серьезный языковый барьер, конфессиональные различия, а главное среди людей получил распространение дутый национализм, заложенный австрийцами и поощряемый панской Польшей. По правде сказать, поляков там ненавидели, новой власти не раз приходилось упреждать провокационную резню, но и советских, а в особенности русских людей там не любили. Хотели жить обособленно, сами по себе, - да только вовек у них этого не получалось. Начиная еще с Даниила Галицкого - рвались в просвещенную Европу, а получали взамен холопство, а то и обыкновенное рабство.
  В обязанности Воронова также вменялось курировать ряд закордонных агентур Транспортного управления. Ни для кого не было секретом, что войны с фашисткой Германией не избежать. С этой целью Сергею пришлось нелегально выезжать в Кенигсберг, Данциг, Мемель, Тильзит... Случались и дальние командировки в Штеттин, Гамбург и Любек.
  А летом сорокового года, после советского ультиматума прибалтийским республикам, нарушившим союзнический договор и ставшим налаживать тесные связи с Германией, Сергея нагрузили уже сверх меры. Начался процесс советизации этих стран... Уполномоченным по Литве стал Владимир Деканозов, комиссар и вытребовал себе в помощь Воронова, зная прошлую работу Сергея в Вильно.
  Тем временем потихоньку убрали Алексея Буйнова (чтобы под ногами не мешался), перевели заместителем начальника Главка лагерей железнодорожного строительства. На место Леохима заступил капитан Артем Варенсон.
  И тут кучно стали поступать спецсообщения агентуры ГТУ, которые с визами Варенсона и Мильштейна направляли Берии, Меркулову, Кабулову (Экономическое управление), Фитину (Управлении внешней разведки), ну и разумеется, в разведуправление Красной Армии.
  Майские и июньские сообщения настораживали, но тревоги еще не вызывали. В них говорилось об увеличении немецкого паровозного и вагонного парка в Польше и о росте перевозок строительных материалов, цемента и железа, предназначенных для строительства укреплений на границе с СССР.
  Но с середины лета пошла уже волнующая информация - о сосредоточении германских воинских частей (бронетанковых, артиллерийских и механизированных) по зарубежному периметру Белостокской, Брестской и Львовской железных дорог.
  К примеру, - о прибытии на станцию Тересполь бронепоезда, составов артиллерии и танков, кавалерии и пехоты. В Седльце и Лукув прибывает много танковых частей, в целях экономии горючего, один танк тащит за собой два танка в холодном состоянии. И еще любопытный факт - у города Остроленка ожидается размещение немецких войск числом до восемнадцати дивизий.
  По сообщениям агентов получалось, что избыточное количество германских войск прибывает с Западного фронта, а бывшие польские казармы отремонтированы для размещения немецких воинских частей. Взрываются старые австрийские и польские укрепления, и вместо них вдоль советской границы строятся новые. Для сооружения укреплений мобилизованы местные крестьяне, включая детей-подростков. В районах с преобладанием украинского населения (тот же Перемышль) происходит вербовка немцами украинских националистов, ведется усиленная пропаганда на Советскую Украину.
  И это только малая часть агентурных сводок, прошедших через руки Воронова. Причем, наращивание немецких войск, техники и строительных материалов увеличивается с каждым месяцем. Львовяне сообщают, что, как минимум тридцать воинских составов в день проходит через Варшаву на восток.
  Сергей передал лично в руки Соломону Мильштейну сообщение об организации еврейского гетто в Варшаве, для которого выделен специальный район, огражденный кирпичным забором. В неволе собрали четыреста десять тысяч евреев, согнанных со всех концов города. Обитатели гетто получают сто двадцать пять грамм хлеба в день, живут в нечеловеческих условиях, что стало причиной резко возросшей смертности среди евреев.
  Соломон развел руками: "Фашисты - есть фашисты...". И эта информация ушла тоже наверх...
  В начале ноября сорокового года, произошла замена начальника Первого отдела капитана Артема Варенсона майором госбезопасности Николаем Синегубовым, как следствие ценности агентурной работы Транспортного управления.
  Уже везде понимали, что война с немцами неукротимо надвигается, вопрос только, - когда начнутся военные действия...
  В январе сорок первого Наркомат (за подписью Берии и Мильштейна) доложил руководству страны о мобилизационной готовности железнодорожного транспорта. Информация, изложенная в рапорте за No 245, явилась объективным показателем состояния дел по дорогам страны. Документ получился шокирующим...
  Сергей, участвовавший в составлении этого меморандума и запомнил отдельные куски горьких формулировок: "...в текущее время НКПС не располагает четким мобилизационным планом перевозок...", "...воинские графики, разработанные в 1938 году устарели, и уже в 1939 году себя не оправдали...", "...нет централизованного плана народнохозяйственных перевозок на первый месяц войны...", "...в июле 1940 г. штаб РККА предоставил в НКПС грубо ориентированные размеры воинских перевозок, на основе чего НКПС разработал временный вариант мобплана...".
  Детальный список десятков проблем, итожит печальный вывод, - "...этот временный план воинских перевозок является нереальным..."
  Далее следует перечисление финансовых и технических показателей и еще одно горькое заключение: "По причине этого в ряде стратегических пунктов страны в первые дни мобилизации воинские перевозки будут находиться под угрозой срыва".
  Так и произошло... и даже плачевней, - железные дороги подверглись серьезнейшим испытаниям и в сорок первом, да и в сорок втором году. Трудности оказались чрезвычайные, требовались сверхчеловеческие усилия для их преодоления. Главное транспортное управление обезлюдело, повсюду требовались зоркие глаза и твердая воля чекистов. Да и Сергея Воронова помотало - хлеще некуда... Но, слава Богу, советские железные дороги с натугой, но справлялись с задачами фронта и тыла, порукой тому стала самоотверженность наших людей, уверенных в Победе над фашистами.
  
  Вдруг раздались отрывисто глухие, словно из погреба, птичьи звуки:
  - Ту-туту-тут-тут-тут-ту-ту... - после короткой паузы продолжись протяжным, - у-у-у-у...
  - Филин сигнал подает, - весело заявил сержант Алтабаев. - Это Толик Ряшенцев приметил нашего беглеца, - вот там, - боец повернулся направо и указал на излучину речушки, рядом с пологим спуском прибрежного бугра. - Стенюха, - обращаясь уже к солдатику, сидевшему на вершине тополя, - ну-ка на полвторого смотри... Чего видишь?
  - Вижу-вижу! - заорал рядовой Стенюхин.
  - Санек... - Алтабаев кратко выругался, - потише не можешь... - подумав малость, поправился для Воронова. - Хотя отсюда ничего не слышно, далековато будет... - и уже к наблюдателю. - Чего видишь, Санька!
  - Бежит к речке мужик с котомкой. Вот полез в речку... Идет вброд...
  - По коням ребята! - скомандовал Воронов. - Теперь зверь уж точняк наш...
  Но прежде следовало дать распоряжения наличному составу облавы. Воронов приказал двум мотоциклистам срочно ехать к трем отрядам, полукружьем охватившим район преследования по пути в Старо-Юрьево. Дальней группе лейтенанта Павла Горюхина, заехавшей с севера, было велено выдвинуться к открытой взору границе Плодстроевских садов и запереть возможный отход Ширяева к зеркалу пруда Ясон и длинному, заросшему камышом, логу. Бойцам Михаила Юркова следовало спуститься к руслу речки Паршивки, форсировать проток в нескольких местах, залечь в прибрежных зарослях и ждать команды, тем самым перекрыть беглецу отступление обратно назад. Младшему лейтенанту Свиридову развернуться и прикрыть направление в сторону деревушки Культяпкино и стекающему в Паршивку ручью из Плодстроевских прудов.
  Сам же майор с группой вышел на затвердевшую межевую полосу, разделявшую садовые кварталы и прибрежные дикие заросли. До подхода бойцов Юркова, Воронов решил выставить одиночные дозоры по линии тропы. Сергей понимал, что толку от них мало, но Ширяев, заметив патруль, уже не решится повернуть вспять. Тем временем удавка вокруг него будет стягиваться и, оказавшись в мешке, беглец, сам не ведая того, окажется в руках преследователей.
  Оставшийся четвертый мотоцикл Сергей отдал в распоряжение сержанта Алтабаева, которому велел ехать в отделение Плодстроя и организовать регулярное прочесывание границ близлежащих кварталов конными охранниками. Воронов надеялся, что это вызовет замешательство у Ширяева и не даст агенту шанса на скорое продвижение.
  Истоптанная межа до дальнего изгиба отчетливо просматривалась в полевой бинокль. Сергей видел, как высадили первого бойца. Тот с минуту топтался туда-сюда, потом отошел к кустам и помочился, затем раскурил папироску и опять бездумно зашагал взад-вперед.
  "Да уж, такого дозорного матерому разведчику Ширяеву завалить не стоит труда. Но, определенно, немец не дурак, чтобы так глупо подставиться. Остается вопрос - где фашистский агент теперь залег... Наверняка, тропу уже миновал... Ясное дело, беглец слышал рокот мотоцикла и конечно понимает, что проделанный им маневр уже разгадан. Какие последуют действия, что предпримет Ширяев..." - Сергей полагался на собственную интуицию, но, однако развернул планшет и углубился в подробный план прилегающей местности...
  "Итак, далеко Ширяев уйти не мог, наверняка залег, в первых рядах восточных кварталов, выжидает... По пути следования мотоцикла идти шпиону нет резона, можно запросто нарваться на засаду или собак, потому станет углубляться внутрь сада. Ну, и что предпримет дальше... Сад раскинулся на сотни гектаров, можно, конечно, прочопать по кочковатым междурядьям три километра обратно в Кречетовку... Но, неужели не понятно, - это гиблый номер, агента там ждут не дождутся, - майор иронично ухмыльнулся. - Сады сильно вытянуты на юг, однако не сидеть же там сутками (а главное без воды), пока поиски поутихнут. Остается одно - залечь в поселке отделения Плодстроя. Ширяев давно в Кречетовке, наверняка изучил окрестные селенья и знает, что по случаю войны в них много брошенных подворий. Где удастся отсидеться, переждать хотя бы первое время"
  К такому заключению пришел Воронов в надежде, что не придется применять розыскные мероприятия с привлечением воинских частей НКВД. Для него это было бы полное фиаско, как старого оперативника.
  Но вот пришло первое донесение лейтенанта Юркова. Стало ясно - Ширяев углубился в садовые кварталы как раз в том месте, где дежурил боец, "нужду" которого Воронов рассматривал в бинокль. Обнаружены отчетливые следы в комьях земли, еще не просохшей после дождей . К тому месту направили розыскных собак с милицейскими кинологами.
  Вскоре подъехал Алтабаев и бодро доложил:
  - Товарищ майор, конная охрана Плодстроя задействована. Объездчики будут парами вдоль и поперек объезжать близлежащие кварталы. При обнаружении подозрительного человека виду не подадут, но координаты чужака сразу же сообщат... Начальник охраны - мужик толковый...
  - Молодец Алтабаев! Давай окольными путями добираться до отделения, там и сделаем временный штаб, - и сделав руки рупором, Сергей прокричал сбор.
  Связные мотоциклисты поехали к начальникам групп Свиридову и Гаврюхину, что бы те сужали радиус действия направлением к саду. Тем временем подошел запыхавшийся лейтенант Юрков.
  - Ну, что Миша скажешь приятного... - спросил Воронов.
  - Сергей Александрович собаки след потеряли, видимо мешают заросли сорной травы в междурядьях или вражина опять использовал отбивающую нюх гадость.
  - Да, с него это станется... Да ладно... думаю, гад теперь на коротком поводке, никуда не денется... Лейтенант, а где полуторка?
  - Да, наверное, уже мосток через речку переехала, ждет на бугре.
  - Молодец... - и крикнул в сторону, - Алтабаев пошли бойца, пусть гонит машину сюда, поедем в совхозный поселок... - И опять повернулся к Юркову. - Михаил, иди с ребятами прочесом с востока, да не лезьте на рожон, нехрен под пули подставляться. Но учти, Ширяева брать только живым... Иди Мишка и смотри... - сам не геройствуй, накажу.
  - А Пашка где застрял? - поинтересовался молодой лейтенант.
  - Горюхин с группой пойдет с правого фланга, считаю, через два квартала перехлестнетесь с ним. Ну, а Свиридов - местный опер охватит совхозное отделение клещами с юга и запада. Ну, а мы с орлами... - шумнул сержанту. - Алтабаев, послал уже за машиной? - и уже тихо добавил. - Буду ждать Ширяева непосредственно в самом поселке. Вот такая наша диспозиция товарищ лейтенант...
  Отобрав с помощью сержанта пятерых ловких и смекалистых бойцов, Воронов детально проинструктировал парней. Сам-семь спешно погрузились в подошедшую полуторку, и та газанула по накатанной дороге в сторону отделения Плодстроя. Оставшиеся милиционеры и Тэошники, растянулись цепью, медленно пошли вдоль яблоневых междурядий.
  Сергей еще раз прогнал в голове складывающуюся ситуацию. На взгляд майора - ошибки быть не должно: "Ширяев неминуемо забредет в совхозный жилмассив. Конечно, инженер понимает, что со временем преследователи начнут проверять каждый дом, каждое подворье. Но на это оперативникам потребуется время, так как придется окружить селение, сконцентрировать много людей. За эти часы или день агент надеется придумать нечто нестандартное...
  А если такие расчеты не верны... Если вдруг Ширяев решит еще глубже углубиться в садовые недра, пересидит там до ночи и попытается прорваться за кольцо окружения. Такой вариант тоже вероятен... Но не зря задействованы садовые объездчики, глаз у конной охраны наметанный, охранники не проворонят незнакомца, путляющего меж яблонь. По сути, беглец еще не мог далеко уйти, бредет, где-то в радиусе двух кварталов, которые разделены насквозь обозримыми торными проездами. А когда подойдут цепи Гаврюхина, Юркова и Свиридова, то "фрукт" окажется на блюдечке с голубой каемочкой", - Сергей усмехнулся сочиненному каламбуру.
  Воронов, разумеется, знал физические возможности людей. Немецкий агент не вездеход - идти, а уж бежать... по рыхлым комковатым междурядьям, поросших обильным сорняком, под силу только четырехпалой животине, но не человеку. Так что наверняка Ширяев уже высунул язык и думает о необходимом передыхе.
  Группа Воронова осторожно, чтобы не привлечь к себе лишнего внимания, заехали в поселок Плодстроя по главной дороге, проложенной из Кречетовки. Остановились возле обшитой тесом конторы, намеренно расположенной на въезде в селение. Вылезали по одному и сразу же уходили с глаз долой, за угол барака. Бойцы сели на сваленные бревна и закурили.
  Тем временем пронырливый Алтабаев уже успел снестись с бригадиром объездчиков и тот доложил, что неизвестный человек прячется в придорожном бурьяне на проезде, разделяющем вторую и третью линию плодовых кварталов. Сергей решил выставить двух наблюдателей по концам границы сада, примыкающей с севера к подворьям поселка. Ну, а чтобы сработать оперативней, сам на пару с сержантом поспешил занять место посредине. Тут уж не до фасона... вышло залечь за порушенным плетнем дурно возделанного огорода. Разделительная еще не заросшая травой межа отчетливо просматривалась в обе стороны. Осталось только ждать...
  К счастью, терпение не понадобилось. Внезапно долговязая фигура, со странным подскоком, в мгновение пересекла пограничную межу и плюхнулась в буйное разнотравье в двухстах метрах от них.
  - Вот и наш миленок, пожаловал, наконец, - шутливо, но с серьезной миной на лице тихо выговорил Воронов. - Теперь за ним глаз да глаз... Думаю, ребята, тоже усекли появление беглеца и затаились до времени, как и было велено... Мы же к нему ближе остальных, но пока наблюдаем...
  - Товарищ майор, - прошептал Алтабаев, чего гад там ползает, чего высматривает?
  - Пытается определиться, куда лыжи направить... Вот, смотри, - приподнялся, встал на карачки, согнулся в три погибели, погнал родимец перебежками... Гляди - куда понесло?
  - Там допотопная соломенная рига, товарищ майор. Ясное дело - бежит к сараю...
  - А чего там...
  - Да так... собрали внутри сломанный инвентарь, в металлом сдать жалко, а чтобы не ржавел - спрятали под кровлю...
  - Считаешь, - решил там отсидеться...
  - Не думаю, наверняка полезет на крышу, рига высоченная, окрестности далеко видать...
  - Правильно мыслишь сержант... Беглецу край, как важно осмотреться... А пока инженер не забрался на высоту, дуй за ребятами, что следят за межой, пусть подтягиваются и будут на стреме. А я тем временем подкрадусь поближе. Буду с южной стороны сарая, чтобы окуляры бинокля зайчиков не пускали.
  - А тех, кто остался у конторы... звать...
  - Пусть сидят. Если немец залезет наверх, то увидев солдат, допрет, что кругом обложили. Последует вывод - прятаться основательно...
  Воронов не забыл навыков работе в поле... подобрался к соломенной махине на расстояние выстрела. Инженера пока не видно... Определенно, агент затаился внутри постройки. Время тянулось невыносимо тягуче...
  Но вот, сухощавый человек в неброской темной одежде, с тощим вещмешком за плечами, скользнул из угла сарая и стал внимательно озираться. Пошарил под ногами и извлек длинную, грубо сколоченную лестницу. С явным усилием Ширяев приставил голенастую конструкцию к изглоданному скату кровли и быстренько, как ящерица, вскарабкался на конек риги.
  "Вот дает, сволочь, а ведь по метрикам Ширяеву уже далеко за пятьдесят", - подумал раздраженно Сергей.
  Тем временем немецкий разведчик стал детально рассматривать распластавшиеся понизу Плодстроевские подворья. Наконец, определившись, столь же проворно спустился наземь. Откинул лестницу прочь. Зашел опять в постройку.
  Тут к Воронову по-пластунски подползли Алтабаев и двое бойцов. Которые так же с интересом наблюдали картину "Немец на риге"...
  - Сержант, вижу - местность досконально знаешь... Как думаешь, что Ширяев теперь станет делать, куда подастся...
  - Ну, в жилой дом агент, ясно как пень, - не попрет, рискованно, да и наших солдат у конторы теперь увидал... Уверен так же, что и цепи облавы в саду засек. Ближняя к риге группа лейтенанта Юркова, ходу парням до нее минут пять-семь. Времени хватает, чтобы немцу управиться, - и улыбнулся собственным рассуждениям.
  - Так куда вражина пойдет, Алтабаев, не темни уж...
  - Да была тут одна заброшенная избушка. Жила до войны голь перекатная... побросали, как воровать нельзя стало и уматали в "хлебные края"...
  - Ну, и что Ширяев станет там делать?
  - Засядет на чердаке и будет ночи дожидаться. А там, хер знает, что у него на уме... Может коня украдет, а может еще что учудит...
  - Давай Эльдар так (впервые Воронов назвал сержанта по имени), сделаем засаду в той хатенке. Агента там сам встречу, а ты с парнями иди по следу беглеца. Только проведите по-тихому к той избушке...
  - Самцов, надеюсь, укажешь, где эта хижина? - Алтабаев хитро усмехнулся. - Знаю, знаю, как по девкам плодстроевским шастал. Отведи товарища майора... И смотри там... - повысил голос сержант. - А мы, товарищ майор, вдвоем с бойцом Гущиным управимся, если что не так пойдет, сразу сообщим...
  Василий, так назвался боец-оперативник, мужик в самом расцвете физической силы, ну и, конечно, других "физиологических" потребностей, как намекнул Алтабаев. Солдат быстро провел Сергея к порушенному временем и бродячей скотиной плетню, что ограждал заросший дикой порослью, приусадебный участок, в глубине которого виднелось облезлое строение, похожее на бесхозный сарай. Продвигались по подворью мужчины чуть ли не на цыпочках, стараясь не наследить. Бесшумно приоткрыли провисшую входную дверь, осторожно вошли внутрь темных сенец. Благо у Сергея имелся с собой динамо-фонарик, так что без накладок миновали нагромождение старого барахла, и даже не вляпались в кучки дерьма, оставленные подзаборной швалью.
  Дверь в светелку тоже не запиралась, да и поддалась на удивление легко. В тесной узкой комнате стоял полусумрак. Полосы света, пробиваясь сквозь щели в грубо заколоченных горбылем оконцах, высвечивали печку-голландку и некое подобие мебели кустарного изготовления. Зато сквозь просветы меж досок проход из калитки и двор видны как на ладони.
  Сергей, не медля ни минуты, разъяснил Василию намеченный план. Майор сам найдет способ нейтрализовать Ширяева, - парень же будет на подстраховке, а потом наденет на беглеца наручники. Каждый оперативник ТО имел при себе комплект цепных БР (браслетов ручных советской продукции).
  А пока, каждый из них прильнул к отведенному сектору осмотра. Сергей, естественно, взял для себя двор и примыкающий к нему клок приусадебного участка. Тут, как говорится, к бабушке не ходи, Ширяев в целях пущей конспирации будет пробираться прилегающими к дому огородами.
  - Товарищ майор, - Василий подал голос, - Алтабаев крадется с улицы...
  - Странно... - единственное, что произнес в ответ Воронов. Сердце майора забилось в тревоге, - неужели произошла накладка, и Ширяев пошел по другому маршруту.
  Еле скрипнула уличная дверь, и вот уже сержант Алтабаев ступил в светелку.
  - Что случилось Эльдар? - Сергей не сдержал нетерпения.
  - Да... идет по плану, товарищ майор, беглец залег в соседнем огороде, изучает обстановку. Гущин с него глаз не спускает. Уверен, - Ширяев скоро нагрянет сюда в гости.
  - Зачем оставил солдата одного, - сердито спросил Воронов, - если немец завалит парня... думаешь головой...
  - Не переживайте, товарищ майор, Витька Гущин малый тертый, не даст себя обнаружить. Так... решил предупредить заранее, того и гляди урод нагрянет.
  - Ну смотри, коль уверен... Хотя, и так бы засекли и не дали бы уйти.
  - Товарищ майор, - сержант сделал лукавую мину на лице, - разрешите мы шпиона с Васькой в терраске, в темноте скрутим. Тот сразу и не прочухает, что да как...
  - А я тогда, зачем тут, за начальство будешь решать, сержант... - Воронов уже собрался возмутиться подобной наглости.
  - Товарищ майор, - Алтабаев не сдавался, - а вы для него станете как снег на голову, немец охереет и не станет фордыбачиться!
  - Авантюра получается... - Сергей задумался. - А может и правильно, сержант. Давай попробуем, - но еще сомневался, - да, справитесь ли...
  - Не переживайте, "шпиена" аккуратненько спакуем, тот и рыпнуться не успеет...
  - Добро, действуйте!
  - Васек, пошли в сени, обвыкнемся в темноте...
  Но, так или иначе, Воронов нервничал, прильнув к окошку, как мальчишка ожидал встречу с немецким агентом. Расчет сержанта Алтабаева оказался точным. "Парень что надо!" - мелькнула у Сергея теплая мысль. И как по заказу, вскоре со стороны огорода, перебежками, с оглядкой, собственной персоной к дому приблизился Ширяев.
  Вот инженер достал оружие - Парабеллум не иначе... Передергивает затвор и протискивается в едва отворенную дверь хибары. Секунды длятся как вечность... И тут разлается грохот, кухонная утварь брякнулась об пол, возня, сопение... Дверь светелки резко отворилась, едва не слетев с петель, и в комнату шумно ввалились Алтабаев и Самцов, удерживая в согнутом положении человека с бордовой из-за напряжения физиономией.
  Сержант сбил с головы пленника фуражку, пятерней ухватил за шевелюру и рывком приподнял голову.
  Их глаза встретились - ироничный взор Воронова и негодующий взгляд Альберта Арнольда. Как говорится - finita la commedia (представление закончено). Сергей улыбнулся язвительной улыбкой и, засунув в кобуру пистолет, произнес устало:
  - Вот и свиделись Роман Денисович, или как там величают... пока не знаю, - майор отошел от окна и подошел ближе. - Самцов надень наручники, Эльдар, осмотри-ка задержанного получше... - и уже обращаясь к Альберту. - Надеюсь, Роман Денисович, не станете совершать глупости... Будете вести себя спокойно, ну и мы, соответственно, будем деликатны...
  Сергей, честно осознавал, что взять "птицу столь высокого полета" удалось сравнительно легко. А как еще иначе, только подумать, что законспирированный немецкий агент пять лет орудует на крупнейшей узловой станции Союза. А судя по личному делу, находящемуся у кадровика депо, уже свыше двадцати лет Ширяев обретается на территории Страны Советов. Где только не работал, даже ухитрился окончить Ростовский железнодорожный институт. Вот оборотень, так оборотень...
  Теперь главная задача на сегодня - довести пойманного шпиона до Москвы... и уж там вражеский агент выложит полный расклад за годы нелегальной работы. Повезло, что у Воронова появились надежные ребята - лейтенанты Юрков и Гаврюхин, таких конвоиров для этапирования Ширяева еще поискать... Но и здесь, в Кречетовке, желательно у шпиона выудить как можно больше сведений, а для начала - о завербованных или сотрудничающих с ним местных жителях, помощниках и информаторах.
  Естественно, задержанного противника ни в коем разе, даже на минуту нельзя отдать местным органам. Тут не только ведомственная конкуренция - присвоят себе заслуги в немецкого шпиона, а опасение, что местные увальни "упустят" немца, как и сам вчера профукал Лошака.
  Тем временем сержант Алтабаев завершил осмотр плененного шпиона, выложив на замызганную столешницу содержимое карманов Ширяева. Предварительно заглянул тому в рот, посветив фонариком - нет ли какой капсулы с цианидом... Но, слава Богу, зубы у немца в полном порядке, ни одной коронки или подозрительной пломбы.
  Ширяев же осклабился и насмешливо, с издевкой произнес:
  - Господа чекисты, не считайте меня идиотом, уверяю, что не намерен лишать себя жизни из-за трусости или глупого фанатизма.
  - Ничего не попишешь - разумная позиция с вашей стороны, - Сергей удовлетворенно улыбнулся, - значит, будем сотрудничать... А как тогда иначе...
  - Уж слишком вы скорый... извините, не в курсе, с кем имею дело, - помедлив, Ширяев прибавил, - хочу сказать, что быстрый как понос, - и скривил брезгливо губы. - И еще приведу одну русскую поговорку: "Слепой сказал - посмотрим..."
  Воронов, сдержав себя, как можно равнодушней посмотрел в глаза немца:
  - Ну, зачем же так сразу идете на обострение отношений... А впрочем, заметили правильно, не успел представиться... - выдержав паузу, доверительно произнес, - майор госбезопасности Воронов. Ну, и сами назовитесь, пожалуйста. Чего воду в ступе толочь... Выложим наши козыри, обозначит, иначе говоря, приоритеты.
  - Отрадно слышать, что против обыкновенного агента чекисты снарядили аж генерала. Согласен... не стану таиться, - Ширяев нарочито прищелкнул каблуками, - оберст-лейтенант Альберт Арнольд.
  - Так полагаю, - вы подполковник Абвера...
  - Допустим... Добавлю только одно - я человек военный... не как вы, к RSHA (аналогу НКВД) отношения не имею. Потому требую к себе отношения как к комбатанту.
  - Не спешите, подполковник. По Гаагской конвенции разведчик-лазутчик, то есть военный шпион не считается военнопленным, и соответственно подлежите уголовной ответственности.
  - Да, как вижу, гражданин майор, человек вы просвещенный, и... теперь стану держать ухо востро.
  - Рад, наконец, выяснились со статусом сторон. Но в сложившейся ситуации лучше воздержаться от подобной демагогической риторики
  - Понятно гражданин начальник... увы, теперь я пленник, - Ширяев дурашливо поджал губы.
  - Не юродствуйте подполковник, не к лицу офицеру походить на урку, - Воронов сделал строгое выражение. - Вас доставят в оперативный пункт, где в положенных условиях будет произведен первичный допрос, - и обратился к Алтабаеву. - Сержант организовать конвоирование задержанного шпиона.
  Воронов и Ширяев вышли на крыльцо из полутьмы избушки. Июньское солнце, ослепив на мгновение, щедро одарило мужчин яркими лучами, дав понять, что мир по своей сути прекрасен. Тут из угла террасы вынырнул боец Гущин, который на непредвиденный случай подстраховывал командиров. Крепко сложенный парень бойко доложил:
  - Товарищ майор, я шпиона снаружи караулил. Вздумай немец назад податься - так бы наганом бы огрел, что мама не горюй... - и, повернув голову к Альберту Арнольду, зло добавил. - Тебе, вражина, не дал бы уйти...
  - Молодец солдат... - Воронов крепко пожал мозолистую руку бойца. - Помоги сержанту, попридержи пленника, - и уже к Алтабаеву. - Эльдар веди в правление...
  По дороге разминулись с группой пожилых крестьянок, которые с неприкрытым любопытством разглядывали военных, конвоирующих гражданского мужчину. Не исключено, что женщины уже встречали этого человека раньше, личность Ширяева приметная. Наверняка работницы, видя странную процессию, шептались меж собой, было ясно, - скоро по поселку разнесутся несусветные сплетни, порожденные буйной бабской фантазией.
  Минут через пять конвой, ведомый сержантом, подошел к конторе отделения "Плодстроя", куда уже подтягивались остальные участники операции, подъехала ТОшная полуторка, рычали мотоциклы.
  Вскоре люди собрались, Воронов, заняв кабинет управляющего, кратко ввел в курс дела московских лейтенантов и старших милицейских и комендантских групп, распределил обязанности каждого. Розыскные мероприятии завершены, - бойцы возвращаются по местам собственной дислокации. Начальника оперпункта ТО Свиридова майор срочно оправил подготовить место для содержания матерого арестанта, исключив возможный контакт с сидящими в камерах кутузки диверсантами.
  "Кировские" показывали половину двенадцатого. Сергей, закурив Беломор, наблюдал, как бойцы подсадили Ширяева в кузов грузовика, - тот со скованными руками выглядел беспомощным. Лейтенант Михаил Юрков, со свойственной казацкой удалью, запрыгнул следом. Парень подтолкнув пленника в спину, усадил того на заднюю скамью, сам сел рядом. Немец повел головой и тут же узрел Воронова. Что странно: Сергея поразил апатичный взгляд Ширяева, толи тот нарочно напустил на себя безучастность, но возможно и сник, - столь глупо попав в простенькую ловушку.
  В кузов забралось еще пятеро Тэошников, плотно уселись по боковым скамьям. Пашка Гаврюхин, прежде чем юркнуть в кабину полуторки, привстал на ступеньке и посмотрел на Воронова. Сергей махнул лейтенанту рукой, мол, - давай, отчаливай...
  По прибытии в отделение майор незамедлительно телефонировал в Москву о поимке немецкого агента. Воронова тут же связали с Синегубовым. Начальник Управления сердечно обрадовался столь скорому завершению операции. Старший майор признался в опасении, что из-за решения Наркома незамедлительно направить Сергея на Дальний Восток, немец воспользуется моментом и выскользнет из рук нерасторопных Тэошников, а потом ищи-свищи ветра в поле - Россия велика. Но теперь Николай Иванович успокоился и обнадежил подчиненного, что к вечеру за ними прибудет специальный борт.
  Воронов спросил начальника о судьбе арестованных немецких диверсантов. Синегубов велел передать пленников в руки военной контрразведки, с размещением в местном СИЗО, так как станционная каталажка предназначена только на временное содержание.
  Затем Сергей проследил, чтобы трех диверсантов отправили в город, там в домзаке предателям самое место. С радистом Титой велел обойтись обходительней... А немецкий агент до вечера посидит в подвале оперативного пункта в "гордом одиночестве". А пока Ширяев-Арнольд побудет под присмотром лейтенантов в замкнутом чулане на втором этаже.
  
  Слегка поразмыслив, Воронов решил заехать к Пасвинтерам в аптеку. Следовало привести себя в порядок, переодеться, чтобы предстать перед задержанным немецким агентом в подобающем представительном виде. Если честно, то в тот момент майор и не подумал трепетно о Веронике, не было у него лирического настроения, хотя сегодняшний день сложился "до неприличия" удачно.
  Сделав таким образом крюк до третьей Кречетовки, спешившись у входа в жилую половину аптечного домика, Сергей велел мотоциклисту заехать за собой минут через сорок, - рассчитывая в час дня приступить к допросу Ширяева-Арнольда.
  Дверь открыла сама Вероника. В нос командиру ударил аппетитный запах свежесваренных капустных щей. Женщина в полной мере подготовилась к встрече с ним, понимая, - откуда идет путь к сердцу каждого мужчины. Неизбалованному по теперешнему времени подобными деликатесами, Воронову ничего не осталось, как сотворив удивленно-восторженную мину на лице, обнять и крепко расцеловать возлюбленную Совсем не таясь, он признался, что выполнил поставленную задачу, остались только отдельные технические моменты, на которые уйдет час-полтора, не больше...
  Взгляд женщины помрачнел:
  - Сережа, неужели уже сегодня уедешь... - Вероника готова расплакаться... - А как же я?..
  Он понял, что совершил глупость, оглоушив любимую подобной вестью... Поэтому, взяв личико женщины в ладони, нежно произнес:
  - Милая не переживай, не бойся, не брошу... Дорогая моя девочка, ну как же буду без тебя, солнышко ненаглядное... - а потом уже серьезно добавил. - Вызову в Москву и распишемся... Живу в шикарной квартире в самом центре, места хватит...
  - А сын... - ошеломленные глаза женщины наполнились счастьем, но в голосе зазвучала нотка упрямства. - Учти, без него не уеду отсюда, не брошу мальчика на произвол судьбы...
  - О чем речь, конечно, мальчик тоже поедет. В Москве пацану будет нормально, хотя и война... Но знаю - фашистов непременно победим. Скоро, скоро немец выдохнется и станет отступать, как французы при Наполеоне. Веришь в это?
  - Да, знаю, так и будет... - ее голос поначалу уверенный, вдруг осекся. - А как же папа... А как же работа...
  - Ну, работа, скажем, не проблема... Да и с Хаимом Львовичем найдем положительное решение, пристроим в столице. Не забывай, я как-никак майор госбезопасности...
  - Папа не уедет из Кречетовки, - голос Вероники дрогнул, - тут могилка мамы и наш дом.
  И тут до Сергея, наконец, дошло... Чего он городит, какая теперь Москва... Неужели забыл, дурак, ведь чекиста ждет бессрочная командировка на Дальний Восток. Сам Берия так решил. Но лучше теперь об этом не говорить... Потом объяснится с Вероникой, когда развяжет себе руки с этим чертовым фрицем Арнольдом.
  Вероника сервировала кухонный стол праздничным еще дореволюционным сервизом. Воркуя как голубки, любовники вместе пообедали. Женщина не стала приглашать к трапезе отца и сына. Ей мало было Сергея, не терпелось наглядеться на него, хотела раствориться в любимом. Да и его устраивала такая уединенность. Господи, неужели судьба наконец смилостивилась над ним, избавила от одиночества, подарив желанную возлюбленную.
  
  Допрос Альберта Арнольда делался в строгом соответствии с принятым в наркомате регламентом. Да и так Воронову было ясно, что перед ним не банальный диверсант-пролетарий, а "белая кость" немецкого офицерского корпуса. "Первичка" проводилась под протокол, что требовало четкую формулировку вопросов с одной стороны, и недвусмысленные ответы на них с другой, так как листы заверялись подписями обоих участников. Протокол велся в вопросно-ответной форме.
  Оберст-лейтенант Арнольд не таился, назвал Лихтерфельде и Академию генерального штаба своими альма-матер. Разведчик даже намеренно прихвастнул, что наставником в разведке являлся сам Вальтер Николаи. Для чего агент так поступал... Вероятно, хотел набить себе цену, рассчитывая на обходительное отношение. В принципе, немец достиг поставленной задачи.
  Воронов неторопливо задавал обтекаемые, на первый взгляд, даже малосущественные вопросы. Делалось это чтобы ослабить внимание арестанта, притупить бдительность, в надежде вызнать главное - агентуру в Кречетовке. Хотя Сергей понимал, что матерый немецкий разведчик, разумеется, раскусил эту хрестоматийную методику, и "на мякине" его так запросто не провести...
  - Почему вы считали, что Конюхов (Лошак) непременно выполнит предъявленное требование и пойдет на самоубийство?
  - Пришлось шантажировать старика сестрой и племянниками, а если не подчинится, то пострадают близкие.
  - Откуда получили информацию об родственниках Лошака?
  - Из наших бесед с ним.
  - Только и всего...
  - Да нет, иногда приходилось и ухищряться, подсыпал снотворное, смотрел переписку, даже выезжал по месту жительства родственников.
  - А как завербовали бойца оперативного пункта Виктора Пахряева?
  - Любил выпить, да и на деньги, и женщин малый слишком падкий. Заманить такого оболтуса не составило труда... Ну... и поводок страха. Солдат же знал, что влип по уши, и обратного хода уже нет.
  - Зачем тогда убили парня, подполковник? Дали бы денег, пусть катил бы на четыре стороны. Безжалостно поступили, однако...
  - Уж слишком ненадежный человечишко.... Сдал бы, как пить дать, с перепугу... - шкура барабанная.
  - Но вы же пользовались услугами бойца до последнего...
  - Не стану отрицать - до последнего момента.
  - Понятно, - майор, не раздумывая, сменил тему. - В личном деле отдела кадров сказано, что вы уроженец города Вильны, начали там трудовой путь, работая паровозным механиком. Это правда или часть разработанной Абвером легенды?
  Арнольд встрепенулся, - интерес Воронова, похоже, выбил агента из проторенной в мозгах колеи:
  - Будем считать, гражданин майор, что я продолжительное время жил там до революции, - на миг задумался и с теплотой в голосе произнес: - И уж если быть честным, то, - немец вздохнул, - обожаю этот город.
  - Назовите тогда любимый костел в Вильне...
  - Хотите подловить на слове... - немец усмехнулся, - ну, извольте - костел Святого Духа на Доминиканской. Я хотя и лютеранин, но частенько захаживал туда, общался, как бы приватно с Всевышним.
  - Впечатляющий собор... - Воронов невольно подумал: "Сам случалось, сидя в полутемном нефе доминиканского костела, просил Господа о содействии", - но уловив в глазах немца, проникновение в потаенные мысли, сурово спросил:
  - Что тогда очевидно верующего человека, побудило столь жестоко расправиться с Семеном Машковым...
  - Касательно веры - это исключительно личное дело... А так... хотел преподать урок излишне любопытным дилетантам, осведомителям НКВД, что шутки с Абвером заканчиваются печально.
  - Как же узнали, что Машков сотрудничает с органами госбезопасности?
  - На то имелись причины...
  - Непонятно, например... - под маской простачка майор задавал ловко закамуфлированные под пустой треп, но, по сути, каверзные вопросы.
  - Ну, проанализировал психотип и социальный статус снабженца, - не по чину малый интересуется. К тому же, да и сами знаете, непрофессионала выдает излишняя нервозность и несогласованность в словах и поступках. Потом выяснил круг приятельских связей Машкова и соотнес с прежде арестованными за шпионаж местными жителями.
  - Точнее сказать Заславским и Григорьевым, что работали на оберст-лейтенанта Арнольда...
  - Помилуйте, гражданин майор, - эти люди из другой колоды, отнюдь не персональные агенты... Конечно, знал о вербовке тех итээровцев, но остерегался использовать в собственных целях.
  - Но ведь знакомы с ними...
  - Ну, а как иначе... Григорьев старший экономист депо, коллега, так сказать... Заславский входил в руководство ДС, а депо со станцией в тесном контакте.
  - Так думаю, что вы лично рекомендовали тех людей Абверу... Создавали на станции параллельную сеть... Я прав?..
  - Не фантазируйте, гражданин майор. Слабые духом интеллигенты востребованы только для единичного задания.
  - Разовое выполнение, никак не исключает повторного использования. Сами же привели пример с Пахряевым - коготок завяз... подцепили крепко, - и Сергей процитировал по памяти - "и обратно хода уже нет". Впрочем, по Заславскому и Григорьеву будут детально работать наши следователи.
  - Повезете в Москву?
  - А вы догадливый...
  Воронов прервался и закурил. По-джентельменски предложил папиросу "Беломора" Арнольду. Тот не отказался, обрадовался куреву, как ребенок конфетке. Оба дымили и, молча, разглядывали друг друга. Между ними оказалась разительная внешняя схожесть: ростом и комплекцией, строением черепа и формой ушей, носа, губ и даже серовато-зеленой сталью глаз.
  Сергею следовало уж если не ликовать, то хотя бы испытывать отрадное удовлетворение, что благодаря его усилиям изловлен столь махровый враг. Но душевного подъема, не говоря уже о сладкой эйфории, не ощущалось. Чекист понимал, что отловить зверя, еще не означает победить зло... Конечно, соблазнительно поглумиться над ним словом и делом, показать наличную власть, добиться физического подчинения. Но нельзя по взмаху руки, как волшебной палочкой, поработить волю и внутренне сопротивление противника, превратить врага в послушную игрушку в собственных руках.
  Воронов доподлинно знал, что арестант или пленник, не сломленный духовно, легко прикинется смиреной овечкой. Человек подстроится под желания следователя, одним словом, сумеет подыграть... И в то же время будет контролировать текущую ситуацию, а значит, манипулировать представителем власти.
  И еще Сергей понимал, что Альберт Арнольд звероподобной сущностью нелегала подготовлен к каким угодно испытаниям. Угрожать подполковнику бесполезно, да и на понт, говоря по блатному, немца никак не взять, агент на раз просчитает интригу и поведет собственную игру.
  А надо, чтобы немец стал содействовать, - и это сотрудничество не стало кратковременным. Нужна полезная отдача с конкретными плодами. Одним словом, стояла цель перевербовки вражеского агента.
  Но для этого следовало искать компромиссы. Каждый последующий шах в такой
  процедуре означал обязательную взаимную уступку, масштаб, которой соразмеряется с поставленной целью. Вот теперь требуется выведать у Арнольда подручных разведчика в Кречетовке, а еще лучше в объеме отделении дороги. А уж потом с ним будут работать другие люди, не в пример Воронову, съевшие собаку в том деле. Задача кадровых следаков выяснить пароли, явки, связников и прочую атрибутику шпионской работы, а если удастся, то и склонить вражеского агента на радиоигру с Абвером по нашим правилам.
  И еще Сергей знал о необходимости завоевания доверия подследственного. Того желательно убедить, что полученные обещания не пустой звук, - в образовавшейся взаимной связке следователь честный человек, не шельмец и провокатор. В противном случае дело пойдет насмарку, и уже ни за какие коврижки, деликатно выражаясь, не добиться искренности и взаимного понимания у оппонента.
  Воронов, как часто случалось, уже на уровне подсознания догадывался о факторах, способных вызвать доверие немецкого подполковника. Для начала, тот доложен видеть, что взятые обязательства в компетенции дознавателя, и никто не повлияет на принятое тем решение. Говорить об улучшении бытовых удобств и иных послаблениях арестанту здесь не имело смысла, кадровый разведчик заведомо подготовлен к лишениям и даже к физическим мукам. А вот моральные, душевные страдания редкий индивид сможет легко преодолеть, создать видимость стойкости - пожалуйста, но терзания собственного сердца никому неподвластны.
  Разумеется, подопечный майора - отъявленный злодей и редкостный изверг, надо же придумать столь лютую казнь для снабженца Машкова и устрашающее сожжение жилища снабженца. Но, судя по виду, Альберта Арнольда нельзя назвать непробиваемой "нелюдью". Определенно у него имеются своеобразные этические принципы и нравственные установки, иначе бы офицер не удержался в разведке. Как у каждого человека, если тот не полный безумец, у немца есть чувствительные, болезненные струны в самосознании, - некие психологические привязанности, обнаружив которые получаешь желаемую ответную реакцию или даже сделку.
  И Сергей отыскал такую лазейку...
  - Подполковник Арнольд, я внимательно изучил ваше досье, да и наши сотрудники не сидели без дела, - Воронов сделал загадочно интригующую паузу.
  Немец насторожился, сжал пальцы рук, и Сергей намеренно медленно, но проникновенным тоном, выложил деликатную ситуацию с женой Татьяной:
  - Как известно, на днях вы услали супругу из Кречетовки, наверное, поняли, что оказались в западне. Определенно, уже давно приготовлено потаенное место, где теперь укрывается женщина. Но прошли сутки с тех пор, как Татьяна Ткач покинула поселок. За это время далеко не уедешь, радиус охвата территории не слишком великий.
  Арнольд уже догадался, к чему клонит русский контрразведчик, но только слегка облизал краешки губ. Чего не мог не заметить Воронов: "Фриц уже напугался..."
  - Так что могу немедля объявить Татьяну Ткач в специальный розыск. Фотографии, приметы женщины, даже фасон одежды, - сами понимаете - не проблема... Как думайте - сколько времени потребуется органам, чтобы обнаружить супругу немецкого агента... - Сергей постучал средним пальцем по столешнице. - Напомню... в соседних областях введен прифронтовой режим.
  Возникла напряженная пауза. Они, не отрываясь, смотрели в глаза друг другу. Но вот немец не выдержал и первым спросил:
  - А зачем, майор, это говорите... - и хмыкнул презрительно. - Я чистокровный немец, а Татьяна русская. Верно, считаете, что куплюсь на грошовые намеки... Да арестовывайте на здоровье, мне безразлична судьба русской сожительницы...
  - Не блефуйте подполковник, не будьте циником... Кто в депо не знает о теплых отношениях инженера Ширяева с супругой. И Роману Денисовичу - съязвил Воронов, - будет жалко, до коликов в сердце жалко жену Татьяну, если та окажется, говоря площадным языком, в застенках ЧК. Женщине, да то... и сами знаете, там сильно не поздоровится. И еще, уверен в одном, что тщательно оберегали жену, - не использовали в качестве связника или в иной оперативной работе. Разве не так, подполковник...
  Они опять пристально уставились друг на друга. Сергей не владел гипнозом, но страстно желал через взор убедить визави принять правильное решение. И тот поддался:
  - Понятно майор, умеете убеждать... Ну, и дальше что...
  - Розыск Татьяны Ткач не будет объявлен, пока нахожусь здесь на месте... Но это сутки, не большее нельзя рассчитывать... По убытию же в Москву... местное начальство спохватится, но время, разумеется, уйдет... Полагаю, супруге хватит того, чтобы надежно спрятаться... Даю твердое обещание, хоть в органах такое не принято. Но это - слово чести.
  - Что ж, верю гражданин майор госбезопасности. Так, что предстоит делать? - Арнольд поджал узкие губы.
  - Назовите завербованную агентуру, ну, или помощников в Кречетовке и отделении дороги.
  - Пожалуй, соглашусь, гражданин майор, - Альбер Арнольд расслабился, заложил ногу за ногу. - На самом деле, в возникших обстоятельствах существование помощников и осведомителей теряет смысл. Центр не знает о них, так как не сообщал на Тирпиц-Уфер информации, могущей самому себе навредить.
  - А как же Григорьев и Заславский... Почему, не найду даже слов, вы, оберст-лейтенант, подставили бедолаг? - Сергей осуждающе усмехнулся.
  - Временами приходится предугадывать желание начальства, - Альберт тоже хмыкнул, - или в НКВД по-другому...
  Майор смолчал - не в правилах Воронова жертвовать людьми. "Но без спору, - тяжко подумалось, - и в органах найдутся курвы, что ради корысти, пойдут на хоть какую подлость".
  - А зачем потом избавились от тех двух "бедняжек"?
  - Милостив бог, гражданин начальник, - Арнольд уже ободрился, - обошлись собственными силами. Сами, наверное, слышали о нашей агентуре в советских пенитенциарных учреждениях... А мне... то без надобности, - ведь не работал с ними...
  - Разумеется, - Сергей вздохнул, вспомнив тюремщика, запугавшего Лошака, - так, кто конкретно теперь работает здесь на вас?
  - Выбор, скажем так, невелик... Полагаю эти, в кавычках, товарищи уже в гэбэшной картотеке. Знаю методы работы чекистов... наверняка уже раскинули густые сети...
  Воронов проглотил эту реплику и изобразил на лице мину затянутого ожидания. Арнольд же, подбирая каждую фразу, внимательно следил за реакцией дознавателя:
  - Надеюсь, гражданин майор, понимаете, что для законспирированного агента крайне рискованно открывать помощникам, собственное положение, приходится изворачиваться. Однако не исключаю, - люди попадались не глупые, могли и сами догадаться, кто есть кто... Хотя, мало чего некоторые хотят вообразить... веских свидетельств у них нет, - и ехидно ощерился, но быстро поджал губы. - А так, получается чисто приятельская болтовня, ни к чему не обязывающая, одним словом, пустопорожняя ля-ля, - немец хмыкнул и деланно вздохнул. - Впрочем, сложился обширный круг информаторов... Но собирал сведения, как говорится, с бору по сосенке.
  Воронов терпеливо ждал продолжения "концерта", только глухо промычал:
  - Ну-ну...
  - Но извольте, сдам людей, с которыми плотно работал. Только, что тем людям предъявите - ничем не подтвержденные слова арестованного шпиона... Конечно, можно запросто выбить у них признательные показания, подпишут что угодно, да еще за собой утащат дюжину непричастных людей. А такое вам надо...
  - Не томите Арнольд, называйте уж, - и, ткнув пальцем в потолок, Сергей добавил, - там (!) разберутся с мерой вины каждого.
  - А и не сомневаюсь... Только жалко бедных овечек, отдаю на заклание...
  - Подполковник не томите... по надобности органы и без подсказок способны прошерстить Кречетовку, но пострадают и невиновные... Так что давайте лучше без лирики и сантиментов. "Мавр сделал свое дело...", закроем скорей страницу пребывания Арнольда-Ширяева здесь, в Кречетовке.
  - Убедили, гражданин майор госбезопасности, записывайте...
  - Да говорите так... запомню.
  - Фрезер Марк Осипович.
  - Приемщик на перегрузе, - уточнил Воронов. - И чем знаменит?
  - Ха, - немец не сдержал удивления, - этот еврей в курсе о самых важных и секретных грузах, проходящих через станцию со стороны Москвы. Также конторщик располагает сведениями о формировании поездов на южной горке
  - Даже так... А говорите - пьяный треп. Плотно с ним сотрудничали?
  - Так уже дал понять, гражданин майор, что информацию получал разрозненными порциями, от случая к случаю. Что думаете, жидок каждодневно сообщал об ассортименте грузопотока... Как бы ни так... Но случалось, сведения приходили до крайности любопытными...
  - Подробности опустим, - у Сергея на детали не было времени, - кто следующий?
  - Руди Федор Дмитриевич, работает прорабом в СМП.
  - Знаем такого... в чем состояла польза этого немца для германской разведки?
  - Браво, гражданин майор. А ведь Феденька ловко закашивал под украинца, и ведь верили прохиндею...
  - Сам и виноват, сменил бы seinen Nachnamen. Но давайте "ближе к телу", подполковник.
  - Прораб по работе мотался по отделениям дороги, такого курьера еще поискать... но в этом качестве использовать Руди не пришлось... Как правило, узнавал у него подробности интимного свойства о здешнем начальстве, ну и некоторые производственные секреты на оборонных объектах. Только и делов...
  - Не густо получается. Зачем же тогда Абверу держать на станции аж оберст-лейтенанта...
  - С бору по сосенке, с бору по сосенке... Подвизался здесь не один год... всюду вхож, как говорится, везде примут с раскрытыми объятьями... Скажу по секрету, что локомотивные нарядчицы депо - женщины болтливые, да и диспетчерский персонал на станции словоохотлив. Но и чего скрывать, сами знаете... как дипломированный инженер железнодорожник много знаю, вижу и понимаю....
  - Ушли в сторону... Каких еще информаторов еще назовете...
  - Да безобидные то людишки, которым даже не платил, те "по секрету" сообщали о заслуживающих внимания событиях, то бишь воинских грузах или армейских контингентах. Ну, для ясности, к примеру: "...сегодня с утра пропускаем десятую стрелковую дивизию на Поворино". А уж уточнить потом количество эшелонов, поверьте, не составит никакого труда... Вот так, гражданин майор...
  - Называйте людей!
  - Ну, будь, по-вашему, коль так...
  И немецкий агент назвал Сергею фамилий работников станции, связанных с грузоперевозками.
  - А в отделении дороги кто сотрудничал с вами?
  - Знакомств в отделении не перечесть, даже в связке с работой инженера по оборудованию. Но выспрашивать тех людей опасался, у каждого в кабинете плакат "Болтун находка для шпиона", - и Арнольд презрительно рассмеялся, добавив потом снисходительно. - Сами выбалтывали, что нужно и не нужно...
  Воронов задал Арнольду еще пару-другую не столь конкретных вопросов и отпустил, предварительно дав расписаться под протоколом. Утомленно закурил и прилег на диванчик...
  В принципе ничего нового майор не узнал. Большинство немецких агентов на наших дорогах работали по такой же схеме, используя любую доступную информацию, часто даже непроверенную. Однако редкие из них (по причине фильтров НКВД) имели руководящие должности в железнодорожной иерархии, но низовую агентурную сеть немцы имели многочисленной. И если с умом суммировать раздобытую сумму сведений, то получатся сравнительно достоверная картина адресных и количественных показателей на железных дорогах страны. А уж немцы это умеют делать - крайне педантичная нация.
  Уединенные размышления Воронова деликатно прервал младший лейтенант Свиридов:
  - Товарищ майор, позвонили из госпиталя, к ним попал больной генерал Красной армии, срочно требует главного по званию из транспортного отделения. Докладываю вам, больше некому...
  - Принято Андрей, докурю и поеду, - Сергей даже обрадовался лазейке еще раз увидеть Веронику (госпиталь стоял через парк от аптеки). - Машину задерживать не стану, потом позвоню, - и заметив невольный вопрос на лице Свиридова, добавил уже приказным тоном. - А пока, младший лейтенант, настрочи отчет о наших сегодняшних делах. Понятно... А потом сам подправлю, если что не так...
  
  Странный оказался генерал-майор, привередливый и с большим гонором, - начальник госпиталя (бригврач) уже хлебнул с ним лиха. Болезнь генерала оказалась не столь серьезна, взятые анализы показали - обострение гастрита. Дня через три можно смело выписывать. Но тот, мотивируя тем, что на него возложено строительство укрепрайонов,
  настойчиво требовал срочной отправки на лечение только в Москву. Вел "стройбат" себя по-хамски, требуя немыслимых в прифронтовом госпитале привилегий.
  Сергей, накинув на себя белый халат, который пришелся не по размеру и сидел кургузо, так что приходилось одергивать тесный балахон в плечах, вошел в маленькую, но уютную палату. Генерал - пухленький дядечка, в атласной больничной пижаме, до того громко и гневно вещавший лечившему врачу, углядев ромбики в краповых петличках Воронова, сразу присмирел.
  Воронову уже не раз приходилось встречать таких самолюбивых военных чиновников. Майор сразу раскусил этого привереду, потому повел разговор в допросном стиле: кто, откуда, зачем, при каких обстоятельствах...
  Вояка сразу же и поплыл. На невинный вопрос - какая у него инженерная специальность (строитель, механик, электрик), толстяк тупо ответил:
  - Дык... инженер - вообще...
  - Понятно, - ухмыльнулся Воронов, подумав: "Обыкновенный выдвиженец с низов по классовому принципу...".
  На вопрос о цели поездки, выяснилось, что генерал-инженер намылился в Саратов, а дальше в Куйбышев, решать текущие вопросы по водным перевозкам стройматериалов. Зачем только такой крюк... Одним словом, командировка выглядела только прикрытием, чтобы выбраться подальше в тыл. Воронов, решив чуток припугнуть "инженера-вообще", хотя начал учтиво:
  - Понятно, товарищ генерал. Сообщу о возникшей просьбе в транспортное управление НКВД, а там пусть решают, что дальше делать. А сам поговорю с вашим прямым начальником, узнаю, - зачем тот выписывает командировки со столь странным маршрутом. - И внезапно изменив интонацию, сурово произнес. - А, может, генерал-майор, решили скрыться... Так самое время признаться, генерал...
  Уж такой оборот дел никак не прельщал тыловую шишку.
  - Товарищ майор госбезопасности не нужно никому звонить. Да мне уже и легче стало, хирург говорит, - дня через два стану как новенький. Это я поначалу запаниковал, думал, что прободная язва... Но здесь врачи хорошие. Я всем доволен. Не звоните начальству, зачем товарищей беспокоить по пустякам...
  - Так зачем тогда потребовался старший по званию оперативного пункта?
  - Да думал, что в госбезопасность располагает лимитами на проезд.
  - Понимаю, захотели поехать в СВ, то бишь в спальном вагоне повышенной комфортности. Да нет в оперпункте таких лимитов. Это надо бы в военную комендатуру обращаться, там пассажирскими перевозками занимаются.
  - Виноват товарищ майор госбезопасности, простите, не подумал...
  - Еще имеются вопросы?
  - Нет, нет... Спасибо вам большое, что потратили на меня время. Еще раз извините, пожалуйста.
  - Ну, тогда, выздоравливайте, товарищ генерал. Желаю удачи... - и Воронов скорым шагом покинул одиночную госпитальную палату.
  Поджидавший в коридоре, начальник госпиталя (седой как лунь, видно сильно битый жизнью человек) был от души признателен Сергею, что тот окоротил заносчивого генерала. В госпитале и без того проблем "выше крыши" (из-за недостатка койко-мест ходячих раненых размещали у местных жителей), не хватало еще, чтобы больные, пусть и при высоких чинах, стали качать права. Но теперь "военный строитель" сам попал впросак, оказался на заметке у майора-чекиста из Москвы. Легко представить, какие страсти-мордасти теперь себе накручивает толстяк, не находя места от трусливой мнительности.
  
  За порогом госпиталя, оказавшись на длинной просторной улице, Сергей полной грудью вдохнул пряный июньский воздух, настоянный щедрыми ароматами рядом расположенного парка. Если пойти по прямой, то миновав особнячок поселкового совета и задворки с сараюшками, упрешься в аптеку. Но майор решил малость прогуляться, размять стиснутые сапогами ноги.
  Повернув направо, Воронов пошел вдоль забора длинного краснокирпичного здания бывшей школы, в классных комнатах которой теперь разместились больничные палаты. Пройдя мимо пришкольного сада, он оказался на перекрестке, за которым начинался жилой массив. Сергея еще раньше просветили, что небольшие, обшитые тесом дома по левую руку, называемые Комстроем, - жилье для рабочего класса. Справа в два ряда выстроились двухэтажные оштукатуренные, а за ними шли бревенчатые дома, заселенные семьями итээр. Западный конец проулка вел к рынку и паровозному депо, короткий восточный упирался в зеленую стену защитной посадки Плодстроевского сада, отгороженного от селения специально вырытой канавой.
  Послеобеденная улица пустынна... встретились только двое прохожих. Однако, подойдя к первой двухэтажке, Сергей увидел во дворе группку детей и у сараев сердитую женщину, видимо ругавшую непослушников.
  Но внезапно, раздирая нервы, завыли железнодорожные сирены. Потом раздались тревожные паровозные гудки. Сергей выжидающе застыл, следовало определиться - где ближайший телефон: в аптеке или в госпитале... И тут раздался скрежет и кашель рупорного громкоговорителя, висевшего, вероятно, у здания поселкового совета. Но вот "колокол" прочистил горло и металлическим голосом, слышным далеко в округе, возвестил, повторяясь: "Внимание! Внимание! Граждане! Воздушная тревога! Воздушная тревога! Всем в укрытие! Всем в укрытие!" Следом отдаленным эхом рупору вторили уличные репродукторы у рынка и клуба. И уж потом завыла сирена в самом госпитале.
  Сергей знал наверняка, что у медиков предусмотрено бомбоубежище, которое предназначено для операционного персонала и тяжелораненых. Остальным ходячим раненым надлежало бежать в укрытия. Вероятно, на территории школьного сада, прилегающего к госпиталю, приготовлены специальные щели или хотя бы защитные траншеи. Ну, а коль нет таковых, то единственным местом спасения и для раненых, и для гражданских лиц послужит канава яблоневого сада.
  Майор направился к входу в госпиталь, но картина, вдруг представшая чекисту, невольно заставила остановиться. Из распахнутых окон первого этажа выпрыгивали раненые в нательных рубахах, группируясь, бойцы помогали спуститься на землю ослабленным товарищам в бинтах или с костылями. А потом люди устремлялись в проулок, к спасительной канаве.
  Сергей посмотрел по сторонам. Толпы мирных граждан с детьми, иные даже с узлами, спешили к саду из прилегающих мест, в надежде укрыться от фашистского авианалета. Воронов понимал, что в частном доме еще отсидишься в огородном леднике, на худой случай за поленницей дров, но где спрячешься в казенном строении, - будешь погребен под развалинами.
  Сергей напряг слух, надеясь уловить тяжелый гул приближающихся бомбовозов, но вместо него услышал рокот пропеллеров истребителей, возникший совсем рядом. А вот и самолеты... Тройка "Мессеров" с крысиными серыми мордами, крестами на крыльях и фюзеляжах, внезапно пронеслись над головой. Ушли в сторону сада, лихо веером развернулись и помчали на Кречетовку.
  Сергей понял, что не успеет добежать до укрытия. Да что он, другие люди рядом с ним оказались застигнуты врасплох...
  - Ложись! Ложись на землю! - закричал Воронов, что было сил.
  Конечно, команду услышали, хотя нашлись и такие, кто заворожено смотрел на маневр вражеских истребителей. А ближний фашист уже нацелился в людей, Воронову даже показалась, что различил остервенелую рожу летчика сквозь стекло фонаря. Вот пилот выбрал угол атаки и вскоре нажмет на гашетку.
  Майор быстро огляделся, метрах в пяти... парализованная ужасом, стояла девочка лет десяти в цветастом ситцевом платьице, - никого взрослых рядом. Воронов метнулся к девчушке, подмял ребенка под себя, укрыл собственным телом.
  Раздались хлесткие пулеметные выстрелы. Резкая боль пронзила спину Сергея, внутренности зажгло, он через силу поднял голову и увидел, что фашист уже пролетел. Девочка под ним сжалась в комочек, и дрожала от страха. Но опять раздался рокот пропеллера, Воронов приготовился к новой атаке. Но это оказался уже наш - краснозвездный ястребок, погнавший немца прочь. Сергей отстранился набок, убедился, что с девочкой все в порядке, погладил малышку по худенькому плечику и спросил тихо:
  - Дочка, а как тебя звать?
  - Нина, - прозвучал ангельский голосок.
  И Воронов потерял сознание...
  Девочка затормошила его, потом закричала:
  - Дядя, дядя!
  Но он уже не ничего не слышал....
  
  Вероника с отцом и сыном переждали воздушную тревогу в подвале орсовского магазина, по случаю войны переоборудованного в бомбоубежище. Благо тот помещался в двух шагах от аптеки. Стоило черному репродуктору проскрежетать два-три раза: "Внимание! Граждане! Отбой воздушной тревоги!", как лица людей, находящихся в убежище, разом посветлели; раздались шутливые реплики, прерываемые беззлобным матерком и кашлем старичков, которым не терпелось покурить на воздухе. Вероника с семейством, вслед другим, поднялись по скользким ступеням наверх. Люди, столпившись у магазина, не спешили восвояси, в надежде выведать подробности случившегося авианалета фрицев. Толком никто ничего не знал. Но уже потому, что не было дыма пожарищ и видимого намека на спасательные действия властей, народ успокоился и постепенно стал расходиться.
  Но тут прибежала, запыхавшись, продавщица, которая отлучалась покормить детей. Женщина и сообщала, что фашист натворил все-таки черных дел. Ее муж участковый Филишин, заскочил на минутку домой и рассказал, что немецкие истребители открыли пулеметную стрельбу у школы (теперь госпиталя), возле кондукторского резерва на перекрестке и чуть подальше, в местности у северной горки.
  На тревожные вопросы о жертвах, продавщица отвечала расплывчато:
  - Юрка сказал - пострадавшие были. Есть и немало... Говорил, - еще одного большого энкавэдэшного начальника у школы убило.
  Сердце у Вероники оборвалось. Женщина уже не вникала в уточняющие вопросы любопытных, перепоручив сына отцу, что было мочи, устремилась к парку.
  - Господи, Господи... Только бы не он, только бы не он... Божия Матушка спаси Сережу! Пусть будет жив, пусть будет жив... - то ли шептала, то ли кричала она.
  Женщина, неизвестно почему, не сомневалась, что это именно Сергей. Да и кого еще участковый сочтет большим начальником... Вероника несколько раз споткнулась, даже чуть не растянулась ничком, упав на руки. Но бежала, бежала... Хлынули слезы, застилая глаза. Бедняжка размазывала влагу по лицу грязными руками, и только выбежав к входу в госпиталь, машинально утерлась подолом платья.
  Веронику встретила круговерть госпитальных будней. До нее - здоровой женщины, никому не было дела. Так случается при сильной запарке... Она тыкалась во все стороны: к санитарам, к раненым красноармейцам, - но не находила нужного ответа.
  Наконец нашлась одна сердобольная медсестра, которая выслушала сбивчивые, нервные вопросы... Но и та оказалась не в курсе дел, но посочувствовав Веронике, выдала женщине подвернувшийся больничный халат и подвела к ординаторской на втором этаже.
  Вероника обратилась к первому, вышедшему из кабинета, военврачу:
  - Скажите, пожалуйста, - женщину всю трясло, - Воронов Сергей, майор НКВД не поступал сегодня? - Она уже запуталась. - Нет... ну, недавно... после самолетного обстрела...
  - А кто вы, собственно такая? - последовал резонный вопрос.
  - Я... - Вероника раздосадовано выпучила глаза, - жена ему... - помолчав, повторила уже спокойно, - жена Сергея Александровича.
  - Подождите минуточку, - врач приоткрыл дверь ординаторской, кликнул в проем. - Владимир Андреевич, тут по поводу нашего чекиста... Женщина, говорит, - женой майору доводится... - и уже Веронике вполголоса добавил. - Сам начальник госпиталя, полковник по-старому...
  В коридор вышел сутулый седой человек, со свежей щетиной на щеках. Главврач внимательно оглядел Веронику.
  - Вы на самом деле супруга майора госбезопасности Воронова? Но у него в графе - прочерк... непонятно, гражданка?
  Веронику передернуло.
  - Доктор, скажите только одно, что с Сергеем, - живой?.. - и страдальчески выкрикнула. - Живой он?!
  И сказано было настолько сердечно, настолько трепетно, что умудренный жизнью медицинский полковник уже не сомневался:
  - Да живой... милочка, живой. Сейчас идет операция, оперирует военврач первого ранга Спешнев - наш главный хирург... Не переживайте, жизнь чекиста-героя вне опасности...
  - Вероника заплакала, но это были слезы небывалого облегчения, слезы умиления. Заикаясь, женщина недоуменно выговорила, сама не понимая зачем:
  - А почему герой? Ведь героем называют только посмертно...
  - Успокойтесь, - мужчина понимал состояние посетительницы и не удивился наивному вопросу. - Герой потому, что девочку, ребенка прикрыл собственным телом. Спас, одним словом, жертвуя собой.
  Вероника в изнеможении прислонилась к подоконнику, силы оставляли ее, в глазах помутилось.
  - Ну-ну, милочка, чего так волнуетесь... Все хорошо, все будет хорошо... - и бригврач крикнул в сторону. - Эй, сестра... нашатырь!
  
  ЭПИЛОГ
  Через неделю станция Кречетовка подверглась мощнейшей ночной бомбежке. Впервые кречетовцам пришлось столкнуться со столь злобной агрессией фашистов. Десятки немецких самолетов опорожнили бомбовые люки над станцией и прилегающей местностью. Многое было порушено и исковеркано, но станция не прекратила работы. Железнодорожники, только тверже стиснув зубы, самоотверженно, сутками продолжали трудиться...
  Но линия фронта неуклонно приближалась к Кречетовке. Гитлеровские войска рвались к Воронежу, целью стало отрезать оборонявшие обширный город войска от Москвы.
  В короткую июньскую ночь Кречетовский железнодорожный узел перенес небывалый по жестокости массированный налет фашистской авиации. Потом кречетовцы назвали эту ночь "Варфоломеевской".
  На пятикилометровом протяжении станции, в парках и подъездных путях скопилось невероятное число поездов: воинские эшелоны, составы с горючим, боеприпасами, вооружением, санитарные поезда и поезда с эвакуированными.
  Воздушная атака началась в одиннадцать вечера, небо еще не заволокло тьмой, немецкие бомбардировщики, опекаемые скоростными Мессершмидтами, заходили с трех сторон. Заградительный огонь, открытый зенитными батареями и атаки наших истребителей сдержали первую волну фашистского натиска, не дали пикирующим Юнкерсам совершить отработанный коронный маневр. Однако, хотя и не прицельно, немцам удалось сбросить бомбы на округу, возникли очаги пожаров, появились первые людские жертвы.
  Стало быстро темнеть, при новой волне натиска немцам удалось применить осветительные бомбы - и станцию стало видно, как днем. Наши зенитчики стреляли по ним даже из винтовок, случалось "фонари" гасли. Но теперь у немецких летчиков было явное преимущество...
  Вражеские самолеты шли непрерывным потоком. Фашисты бомбили напропалую... Зрелище стало зловещим. Цистерны с горючим рвались одна за другой. Фонтаны разъяренного пламени вздымались на невероятную высоту. Вскоре очаги пожаров слились в плотное море огня. Начали рваться боеприпасы. Нет картины ужасней!.. Осколки покореженного металла, улетая на сотни метров, как бритвы срезали стволы деревьев защитной лесополосы. Взрывы были такой мощности, что даже колесные пары выгонов взлетали на воздух и, падая с вращением вниз, крушили кругом подчистую...
  Загорелся воинский эшелон с кавалерийской частью. Испуганные лошади выбили деревянные стены теплушек, сорвались на пути и, с пылающими гривами, метались среди горящих вагонов. Человеческие вопли, ржание лошадей, взрывы бомб, шум пожаров - звуки слились в единый трагический грохот. Наступил самый настоящий ад! В пасти пожарищ спалилось несчетное число вагонов, жилые и служебные здания, пакгаузы со всевозможными продуктами и товарами, дотла выгорел громадный хлебный элеватор, оказались разрушены километры железнодорожных путей - рельсы скручивало в дугу. А главное, погибли люди, много людей, слишком много... Выгорел состав с эвакуированными, - погибли целые семьи: и взрослые, и дети. Что может случиться трагичней...
  Свыше двух часов на станцию Кречетовка падали бомбы, земля стонала от сотен разрывов, свирепый огонь сжирал все округ, оставляя только пепел. Этот ужас был виден за сто километров...
  Но люди и в этих адских условиях продолжали непрестанную работу. Предпринимались прежде непосильные человеку меры, чтобы вывести из зоны поражения как можно больше стоящих на станционных путях составов. И если бы не самоотверженность и героизм железнодорожников, проявленные в невообразимых условиях, то людские жертвы и потери в технике стали бы гораздо страшней.
  Не меньшее восхищение застуживает трудовая доблесть кречетовцев по ликвидации последствий ужасной бомбежки. Движение по главным путям было восстановлено уже на третий день, а оставшаяся часть станционных путей открыта для приема поездов и маневровой работы через неделю.
  
  Но Сергей Воронов и семья Пасвинтеров-Болдыревых не стали свидетелями этих трагических для Кречетовки событий, они были уже далеко...
  
  P.S.
  Альберт Арнольд освобожден из заключения и репатриирован в Германию только в 1955 году, после указа Президиума Верховного Совета СССР "О досрочном освобождении и репатриации немецких военнопленных, осуждённых за военные преступления".
  Генерал-майор Сергей Воронов арестован в 1954 г., получил пятнадцать лет лагерей без права переписки, сгинул где-то на Печоре, - не реабилитирован.
  Вероника Болдырева и сын Валерий 1943 года рождения, покинув Москву, обосновались в Вильнюсе.
  
  Dominikanaj
  
  Сверни с проезжей части в полу-
  слепой проулок и, войдя
  в костел, пустой об эту пору,
  сядь на скамью и, погодя,
  в ушную раковину Бога,
  закрытую для шума дня,
  шепни всего четыре слога:
  - Прости меня.
  
  И. Бродский "Литовский дивертисмент"
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"