Много прошло дней пути от Кайрлеона, прежде чем Овейн достиг земель ему неведомых. И здесь он узрел деву, красоты такой невиданной, какой не было среди прекраснейших дочерей Британии. И застыл рыцарь Овейн, как громом поражённый, не в силах отвести взгляда от красоты, не встречаемой им ранее среди смертных.
Белокурые локоны красавицы блестели в лучах солнца, как мягкий отблеск от речной воды в теплый майский полдень.
Глаза её были, как голубые озёра в лесной чаще, и чащей лесной были её ресницы, тёмные, как крылья ворона.
Губы её были подобны лепесткам нежнейшей розы, еще не налившимися красным цветом, а лишь розовевшими.
Одежды её были причудливы и поражали блеском и богатством, усыпанные бриллиантами и рубинами.
Сэр Овейн почтительно поклонился и спросил:
- Может ли скромный рыцарь с берегов Альбиона узнать имя прекраснейшей из дев, чья красота ещё никогда не была воспета трубадурами?
Прекрасная же дева чуть склонила голову набок, где ушко, спрятанное среди локонов, украшала причудливая серёжка, подобная маленькой морской раковине, и вопросила рыцаря:
- Ты чо кроссворд штоле разгадываешь?
И продолжила говорить на языке, лишь некоторые слова которого сэр Овейн мог понять. Разобрал он, как ему показалось, что она часто поминала имя Кухулина, славнейшего среди Ирландских героев, а также некоего Фигли, видимо из Доннегола.
И рассказал ей сэр Овейн о том, как видит он её, про озёра глаз, в которых отражается голубое небо, про лепестки роз и про кожу, покрытую нежным румянцем, подобным снегам на горных вершинах, чуть тронутых лучами рассвета...
А она продолжала разговаривать, словно сама с собой, чуть склонив вбок голову держа у нежного ушка блестящую пластину, и солнечный свет играл на жемчужных переливах её волос
- Не, я не тебе, тут жесказган такой, слегка укуреный. Льёт чо-то про трубу дуру... Типа дура набитая... Ну ладно, и чо эта сука гонит?... Ох, еть!
- Я чужестранец в ваших краях и не могу знать имя благородной и прекраснейшей из сеньор...
В ответ дева повернула к нему лицо и представилась:
- Идина...
- Идин`а, - повторил рыцарь заворожено, прислушиваясь к таинственной музыке звучания имени прекраснейшей из дев.
И дева спросила, как разобрал Овейн, ел ли он с утра что-либо.
- Благодарю вас прекрасная дама, я не откажусь, если вы предложите мне трапезу в вашем обществе. Но самая прекрасная трапеза - это пиршество для моих глаз, лицезреть ваш лик.
- Отвянь. - Дева вставила между двух розовых лепестков тонкую белую трубочку и подожгла её огнём из зажатой в руке крохотной шкатулки.
И после этого она выпустила дым изо рта.
В это же мгновение Овейн догадался, что она колдунья. И все чары рассеялись. Он обнаружил себя стоящим на площади перед вокзалом с томиком кельтских легенд в руке.
- Извините, девушка, я обознался.
Он повернулся и пошёл к кассам вокзала. У дверей он, всё же обернулся, и ещё раз взглянул на девицу. Глянцевой она быть не перестала, но до колдуньи не дотягивала.
"Идина", - вспомнил он и усмехнулся. Надо завязывать с чтением в транспорте.
Он ехал домой в полупустой электричке, держа в руке закрытую книгу.
Он увидел её снова три дня спустя, у выхода из метро.
- Привет, - сказала она. Блёсток на ней в этот раз было ещё больше, а прическа была уже в форме каре.
- Доброе утро.
- Так чё ты там говорил насчёт пообедать?
- Девушка, я уже сказал, что обознался.
- Да ладна. Я пиво проставляю. А ты там ещё чего, типа расскажешь. Ты на радио работаешь?
- Нет, я спешу. Мне на работу.
- А я думала на радио. Ты так разговаривал...
- Как вы меня нашли?
- Ну-у... Нашла... В башке уже три дня вертится. Там про озёра и всё такое. Ну, типа как реклама, в мозгу засело и не отпускает.
- Это пройдёт. Всего доброго.
Он её обогнул и направился к остановке автобуса.
- Подожди, пожалуйста...
Он обернулся.
Она сказала тихо, но так, что он слышал:
- И глаза её были, как голубые озёра в лесной чаще, и чащей лесной были её ресницы...