Рипвам Ирина Михайловна : другие произведения.

Как она стала тенью

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  Посвящение
  Летят, галдят темные силы. Летят, свистят ведьмы. Летят, выкрикивают богохульства колдуны. И бледный месяц на миг закрывает туча. Серая туча и тонкий лик невинного юноши-месяца. Смеются колдуны, маги и ведьмы. Выходят на охоту вурдалаки. Встают мертвецы из могил. Великий праздник. Нет ему названия, хранят его в тайне многие века посвященные - смерть грозит каждому, кто откроет тайну. Смерть. Ее здесь не боятся, но никто не любит Старуху-прародительницу настолько, чтобы кинуться в ее объятья без посторонних мыслей.
  Нашли заброшенную церковь. Старую, как мир, церковь. Каменную. В зарослях плюща, потрескавшуюся и развалившуюся, что труп, извлеченный из могилы. В камень пустили корни дикие растения. Нога человека не ступала сюда много веков. Века...стояла церковь, пожираемая изнутри своей дряхлой ядовитой болезнью - старостью. Болезнь заразная, утомляющая. Церковь оставили умирать одну в темной глуши.
  Но она не умерла. Дал ей зодчий запас вечной жизни. Влача свое дикое состояние покоя без юности, красоты и поклонников. Но безграничная тишина и покой... Теперь огласили ее протяжные крики и стоны. Смахнули иконы с алтаря, крест обернулся другой стороной со свистом. На алтарь - свечу. Восковую. С одной стороны, с другой. Кадил, тоже. Круг у подножия алтаря. Освященный мел в руках у главного Мага, Магистра. Одежды длинные до пола, волосы седые в золотом обруче. Вслед за главным входят еще восемь приближенных. Четверо на четверо. Юноши и девушки. Колдуны и ведьмы. Все погружается в безмолвие. Под потолком парят нетопыри - пришла их пора, но вылететь нельзя. Закрыты двери. Ставни закрыты. Никто не должен знать об этом ритуале, а мыши летучие бьются, ощущая лунный свет сквозь щели в деревянных, ссохшихся ставнях, но не могут покинуть церковь.
  Стаж Востока держит чернильницу и перо.
  И возник чертеж на полу, сделанный умелой рукой. Большой квадрат и три, вписанные в него концентрические окружности. Между средним и внешним кругом, образующими закрытое пространство, размещены по сторонам света имена ангельских сил, в следующем кольце - четыре имени демиурга, отделенные друг от друга крестами. И внутренний круг разделен на 4 сектора. Восточный - под знаком Альфа и западный под Омегой.
  Углы запечатать пятилучевой звездой, а с внешней стороны - жаровни для курений. Свечи зажигаются под потолком в массивных подсвечниках и чадят жаровни. Мрачно, душно, темно. Все тишина и величавый покой. Ждут гостя.
  Возникает из тумана и дыма и касается огненным взглядом посвящаемую. Та вздыхает в упоенном экстазе. Ее лоб пересекли две полоски пламени. Она готова, ее готовы принять.
  Теперь алтарь может взять жертву. Младенец, ревущий во все горло, вынут кем-то из мешка. Руки палача повернули тщедушное тельце и рахитную головку в разные стороны. Ребенок замолчал. Радуются гости. Младенца на алтарь возложат - возрадуйся, Сатана. Пламя лижет его кожу, отбрасывая блики на стены, а мать тем временем вернулась с поля - нет дитяти. Пролила слезы горькие, да и успокоилась. Некогда горевать, еще семеро по лавкам сидят.
  Верховный жрец готов принять молодую душу. Круг новый начерчен, изображающий башню. Оба аспекта силы мужской и женской должны быть вызваны. Произносится формула: "Eko, Eko, Azarak..." и пение призыва к Hertha. Великий Мастер одевает свой рогатый шлем со свечой, пылающей в его короне. Он стоит внутри круга. Девушку, одетую в мантию, с повязкой на глазах и лишенную всех предметов из металла, вводит помощник с Севера. Нож касается груди посвящаемой и ее окликают словами:
  - Откуда ты пришла?
  - С Севера, с места величайшей темноты.
  - Куда ты идешь?
  - Я иду на Восток в поисках света.
  - Какой пропуск должна ты принести?
  - Совершенную любовь и совершенную веру.
  - Дитя Темноты, приблизься к сторожевой башне Севера и получи от меня поручительства смерти и благословение земли!
  Девушке связали руки за спиной, которую затем подняли вверх и завязывают вокруг шеи, свободный конец веревки свисает впереди, как поводок. Ноги опутывают другой веревкой, достаточно свободно, чтоб кандидатка могла передвигаться. Ее лоб посыпают солью, между губ вкладывают монету, символизирующую земную пентаграмму, а впоследствии проводят вдоль всего круга, представляя стражам каждой из башен. Страж запада преподносит ей "кубок памяти" - глоток чистой воды из кубка и осуществляет очищение водой - несколько капель животворной жидкости на лоб. Затем кандидатку вновь ведут вокруг периметра по часовой стрелке, и она останавливается на юге, где опять окликается, на этот раз представителем огня, который, положив плашмя свой меч на правое плечо девушки, окуривает ее трижды ладаном.
  Первое что видит новопосвященная, когда с нее срывают повязку - это вид Великого Мастера в сверкающей маске Люцифера - Солнца и Полуночи. Ритуальный меч протягивают в руки ведьмы, и та, преклонив колени пред Жрецом, повторяет слова церемониальной клятвы:
  "Я, Моргана, в присутствии всех здесь собравшихся, человека или Бога, живого или мертвого, даю по своей собственной воле самую торжественную клятву в том, что я всегда буду хранить секрет того, что вверяется только моим ушам в этом шабаше. Тайну могу открыть только такому же посвященному. Во всем я клянусь моей жизнью теперь и в будущем, и пусть те силы, которыми я обладаю, теперь и в будущем обернуться против меня, если я нарушу эту клятву! Да будет так!" - голос девушки дрожит, она боится немилости богов и жреца, но остановиться не могла из еще большей боязни быть осмеянной. Теперь все далеко позади. Мастер прижимает ладони к ее челу и повелевает подняться с колен. Теперь она Моргана. Одна из них, равная по силе и крови.
  - Да начнется пир! - провозглашает Жрец, и воцаряется хаос. Тиши как не бывало. Вновь распахнуты в ночь двери. Вновь летают на метлах, хватая заблудших прохожих. Веселятся, несут их на праздник, шутят. Вино рекой, изобилие кушаний. Фрукты, яства медовые, пряные, сильнодействующие. Почти во все питье подмешан опиум. Все заволакивает красным туманом всеобщего желания. Оргии на полу. Переплетения тел и стоны, уносящиеся под высокие своды здания.
  Не обойтись и без главного кушанье, излюбленного лакомства всех собравшихся. Теперь младенца не душит сильная рука. Моргана насквозь пронзает его клинком, который перед этим целовала при посвящении. Ведьмы и колдуны подставляют чаши под бегущую струйку. Все хотят отведать горячей крови. А над костром, разожженном невдалеке, на вертел насаженный младенец поджаривается. Седовласая колдунья - истая баба яга - кулинарничает, готовя мясо по новейшему рецепту. Мышьяк вместо приправы, гарнир из волчьих ягод с беленой. Ароматнейшее жаркое подано к столу.
  Пир продолжается, набирая все новые обороты. И все равно, что половина зала уже полегла, заходясь в рвотных позывах. Спазмы сковывают горла, агония охватывает весь зал. Возликуй, Сатана! Веселье было жарким. Возликуй и возьми себе жертву. Зал пуст от жизни. Здесь все - воплощение смерти, тишины и покоя. Настает рассвет. Нетопыри возвращаются на свои привычные места, под кровлю. А внизу - одно сплошное кровавое месиво, в котором не разберешь, кто жив еще, кто мертв. Кто умер только сейчас, а кто и вовсе не рождался. Возликуй, Смерть! Возрадуйся, Сатана. Это твой праздник, твой пир!
  
  
  День рождения
  
  Так странно вершатся человеческие судьбы, что время сделало полный оборот именно в день моего рождения. Мне исполнилось тридцать лет, жизнь частью была прожита, а впереди маячило что-то, напоминающее Старость и следующее за ней по пятам Одиночество. Я много думала в последние дни, и решила, что тридцатый день рождения станет для меня последним.
  Может показаться, что я была несчастлива в жизни, но, смею вас уверить, - это не совсем так. Да, у меня до сих пор нет мужа и детей, но я зарабатываю достаточно денег, я люблю свою работу, люблю вечера с книгой у телевизора, меня даже устраивает собственное отражение в зеркале. Просто бывают пороги, на которые лучше не вступать, есть границы, за которыми - бездна. Я не хотела идти дальше, ориентиры были стерты. Яд лежал в моей сумочке.
  Утро моего дня рождения выдалось сумрачным и хмурым. Последнее, что было дорого мне, скрывалось в лесу, начинающемся прямо за моим домом. Прощание мое и мои слезы принадлежали глади лесного озера. Здесь я гуляла в восемнадцать, здесь встречала рассветы и первую любовь. Здесь потеряла все, но взамен получила мудрость, чтобы сегодня придти и обменять ее на покой. Я просто устала, смертельно устала под своей ношей.
  Кажется, небо - это то, что мне нужно. Я легла на землю и закрыла глаза. Почувствовав луч солнца на своей щеке, я очнулась, но он уже ускользал... Я провела ладонью по глазам - вдруг почудилось? - и едва не разревелась... Сквозь занавесь серых туч бледным пятном угадывалось солнце. Тучи расползались в стороны, гонимые ветром, небо голубело, светлело... Лишь одно облако, по краям снежно-белое, в центре грязновато-серого оттенка, по-прежнему не выпускало своего пленника. Я впитывала в себя небесно-голубую гамму красок, мечтая запечатлеть ее на холсте, я жалела, что не умею рисовать, что не останется для меня ничего более, напоминающего расходящиеся синие лучи светила. Пленник нашел лазейку, и вот слезы засверкали в моих глазах - непогода ушла, прошел холод...
  "Как же я?!" - хотелось кричать в диком порыве отчаянья и вместе с тем - надежды. В сумочке лежал пузырек с ядом...
  А дома - старые штопаные шторы, стоптанные тапочки и ржавая ванна. Капает кран на кухне и протекает крыша. Дома то, от чего я силилась убежать вот уже тридцать лет. Кошка влезла ко мне на колени, уютно заговорил телевизор. Я захлопнула балконную дверь, чтоб не слышать детские голоса с улицы. Все к лучшему, даже когда по мусоропроводу вниз, с моего десятого этажа медленно движется пузырек с надписью "мышьяк". Только теперь он пуст...
  
  
  
  Приемный отец
  
  "Мерцай, мерцай, свет! Я жду тебя, только тебя...".
  В окно уныло глядел месяц, не тот день, не тот час... Не нужно ждать, ничего не будет... Короткий стук в дверь:
  - Можно? - и улыбка. Чужая, незнакомая, неведомая, пугающе-добрая улыбка...
  Ничего он не ответит... все - лишнее... Чьи-то стройные ноги, каблуки, черные туфли...
  - ты не ждал меня?
  Какие-то чужие, глупые вопросы... Конечно, ждал! Каждый день ждет, надеется, любит... И каждый день - эта шлюха, одинокая, самоуверенная, всегда одна приходит, ни слезинки не проронила, только говорит, говорит, сама себя слушает, сама в себя влюблена...
  - Ты не хочешь со мной говорить? Понимаю, такое бывает, но это пройдет... Я принесла тебе подарок...
  "Слова, все слова, она не хочет признаться, что умерла... Что я не встану, что умерли мы оба, что умерло Великое, то, что уж не возродить... Только напоминание было, минута - и его не станет..."
  - Уходи, немедленно! Я видеть тебя не могу! - крикнул и выдохся, а глаза молят "Останься со мной, прости меня... вернись ко мне..."
  - Если ты хочешь, я могу уйти... Извини, что помешала... - и каблучками "цок-цок", быстро она на каблуках ходит, а раньше все боялась - не выйдет. Красивая стала, привлекательная, мужчины, наверное, вслед оборачиваются, а я - никогда. Думал, не люблю, думал - все пройдено. Теперь все совсем не так... месяц без сновидений, месяц - наркотики, и она - победитель, а я пригвожден к своему собственному кресту, только я никого не спасаю, гибну за Ничто, да и убивал всегда так же...
  Помню, была девочка, беловолосая, с огромными карими глазами, плакала часто, ее обижали... Что мог сделать? - взял с собой. И жили вместе. Десять лет разницы, удочерил ее... А как-то раз пришла ко мне, говорит: "Я замуж выйти решила". Спрашиваю: "за кого?". "За тебя, конечно", и смеется, довольная, хорошо пошутила, вроде бы. А я ночь не спал - думал, думал над жизнью нашей. Зашел к ней ночью, а она лежит, не спит, глаза в темноте блестят...
  - Ты ко мне пришел?
  - Ты всерьез говорила?
  - Мне пятнадцать лет, мне нельзя.
  - А ты хочешь?
  Смеется, она всегда смеяться любила. И плакать.
  - ты же мой папа...
  
  
  - Анна, ко мне кто-нибудь приходил?
  - Ваша жена. Сказала - дождется вашего пробуждения, потом встала и ушла, ничего не сказав.
  "К чему бы это? Никогда не приходила, а тут пришла. За всю жизнь только и делала, что в своем институте работала, я думал - умная будет, нет - два слова вместе связать не могла, одевалась всегда, как пугало. Думал - она на работе проект делает, ничего подобного - она спала с начальником, красивым, кстати, пареньком... Что он в ней нашел? И вдруг, сама пришла... Не иначе как началось землетрясение, или наследства дожидается, знает ведь - теперь ничего Олесе не дам, а наследников никаких, жена и Леся..."
  - А кто еще?
  "Откуда ей знать, она же в лицо никого не запоминает..."
  - Девушка красивая, как с обложки модного журнала... Волосы такие растрепанные, светлые, и глаза у нее милые, на пол-лица.
  - Спасибо, Анна, ты мне очень помогла.
  "Значит, Олеся приходила еще раз...Оскорбил я ее, я бы не пришел на ее месте, а она и в правду добрая... Теперь понятно, почему ушла жена - терпеть Олесю не может, всегда они ссорились, по разным углам комнаты жались".
  - Зачем ты держишь эту шлюшку в доме? Ты с ней спишь? - крикливо восклицала жена прямо при шестнадцатилетней Олесе. Специально он женился, чтобы Олесю в школе не трогали. Так, семья получилась. Но это - внешние приличия... С женой у них был фиктивный брак, расписались, и разбежались, кто куда. Жена - в институт, к своему профессору, он - в больницу.
  
  - Почему она всегда должна жить с нами? Ты ее ведь не любишь... - глаза свои огромные поднимет. Смотрит на меня...
  - Я тебя люблю.
  - Уедем, прошу тебя! Уедем... Мне уже семнадцать... Поживем год где-нибудь на курорте, а потом поженимся...
  - Нельзя так. Ты дочь мне.
  - Можно отказаться от опеки... Или... поехали в Африку, куда-нибудь, на край света, нас там знать не будут, нам ничего не скажут...
  - Подождем до восемнадцати, милая... Год остался, а два уже мы прожили...
  
  
  А через два месяца она опять подошла, спрашивает:
  - Па, я выхожу замуж, - как ножом полоснула... Три года уже папой не называла. В голове мелькнуло: "Конец!". Заставил себя слушать:
  - Он согласен подождать эти полгода, а потом распишемся. Пышная свадьба (и ты будешь, конечно!), потом поедем на Кипр... Шампанское, цветы, он богат, па... Я так счастлива!
  "А как же мы?"
  - Я рад за тебя, дочь...
  - ты все понял? - шепнула, а у самой слезы из глаз льются ручьем.
  - Зачем ты это сделала?
  - Я не хочу тебе жизнь портить, твою репутацию... Помиритесь со своей мегерой, жизнь новую начнете...
  - А ты?
  - И я тоже...
  Она бросилась мне на грудь, зарыдала... Сжал ее в объятьях, отпустить боюсь... "Боже, помоги нам!". В эту ночь она была моей, с отчаяньем предстоящей разлуки я срывал с нее одежду, ласкал ее хрупкое тело, полное юношеского, чистого изящества, вдыхал запах ее волос...
  - Скажи ему, что ты передумала, скажи хоть что-то, а впрочем - можешь не говорить! Убежим, непременно убежим!
  
  
  Мы не убежали...
  
  
  - Ты любишь меня?
  - Да.
  - Ты будешь вспоминать обо мне?
  - Да.
  - Я буду писать...
  - Не нужно писем... ты ведь любишь меня...
  - Я люблю тебя... У нас еще есть время все изменить...
  - Сожалею, но я ничего не хочу менять.
  
  
  Я ворвался в зал во время церемонии, я схватил ее за руку, поволок в угол и начал целовать, лихорадочно. При всех... Я сорвал с нее фату, я накинул на ее платье свой длинный плащ, чтоб не было видно белой материи. Она не кричала, не плакала, лишь укоризненно смотрела на меня своими огромными карими глазами. Наши фотографии были в утренних газетах. "Тайная связь между отцом и дочерью", "Падение нравов", "Жених в ужасе. Он чувствует себя обманутым вдвойне", "Я чуть было не женился на шлюхе"...
  
  - Прости меня...
  Она сидела в кресле, сжавшись в комочек...такая хрупкая, такая одинокая, всеми покинутая...И я жалел ее и любил еще больше, чем прежде... Она была единственным родным мне существом на всей планете... я жил ей, я дышал ее поцелуями, я пил ее слезы... А теперь все оборвалось.
  - Я ненавижу тебя. Уходи, или я выстрелю... - тихий, угрожающий шепот, один мой шаг ей навстречу, и выстрел... Потом все закончилось... Я слышал ее пронзительный крик, чувствовал ее руки на моей шее, и мне перехватило горло, я хотел сказать: "Все хорошо. Не волнуйся", я узнал, что и она любила меня, но мне сделали укол, я впал в беспамятство.
  
  
  - Анна, я смогу ходить?
  - Нет. Это исключено. Поврежден позвоночник. Вы на всю жизнь останетесь парализованным.
  "Я так и знал... Она бросит меня... Никогда я больше не увижу ее..."
  - Спасибо, Анна.
  
  
  Теперь Олеся стала для меня недосягаемой, незнакомкой, призраком из прошлого, и... заботливой дочерью... Я узнал, что Олеся вышла замуж, ее муж был богатым буржуа, ему льстило внимание такой красавицы, как Олеся. А она добилась своего - работает моделью... Я часто слышу ее шаги в коридоре... Я чувствую ее запах, иногда вижу ее лицо, когда она заходит в мою комнату. Я запретил Анне впускать ее ко мне, но Олеся иногда подкупает ее, и приносит мне цветы и фрукты. У нас теперь разные дороги, и я больше не люблю Олесю. Она изменилась. В последний раз она была собой в день моего убийства. В этот день мы умерли оба, и вместе с нами - наша любовь...
  
  
  Ангел
  
  "Ангел - это поэзия. В прозе Амали была обычной девушкой..."
  
  Воздух сегодняшнего дня был пропитан розами... Над нами было черное, беззвездное небо... Под нами - черная, обугленная трава. Тишина сгущалась, становясь осязаемой...
  "Ты боишься?"
  "Нет".
  Мы понимали друг друга с полуслова, полужеста; с первого взгляда он понял, кто я.
  "Почему мы пошли сюда?"
  "Здесь нас никто не тронет".
  За нами шли охранники. Мы не могли говорить вслух. Мысленный сигнал - ответ... И взгляды. Иногда они говорят лучше, чем слова. Просто люди забыли об этом. Нас схватили в Доме грез. Крит оказал им сопротивление, но их было слишком много. Нас связали спина к спине так туго, что я едва могла дышать. Я знала, что у Крита на груди спрятан серебряный кинжал, его талисман. Я хотела отвлечь охранников:
  - Зачем вы схватили нас?
  - Мы забрали вас из наркопритона. Разве этого мало?
  - Да. Это не основание арестовывать людей.
  Мне следовало бы молчать. Если бы я молчала, плеть не опустилась бы на мою спину. Я почувствовала холодок - текла моя кровь.
  "Только Крита не трогайте! Умоляю, бейте меня, одну меня, за двоих!" - взмолилось все у меня внутри. Я не чувствовала боли - только холод и страх. Я знала, что Крит не вынесет ударов.
  "Тебе больно?"
  "Ты знаешь, что нет".
  "Почему тогда ты плачешь?"
  "Мне страшно за тебя".
  Веревки рванули в стороны. Крит дернулся, пытаясь бежать, но его остановили и бросили на пол. Меня поволокли дальше, и последнее, что я увидела, были подкованные железом ботинки охранника, которыми тот избивал Крита.
  - Неееет! - неестественно высоким голосом вопил юноша.
  "Помоги!"
  "Я не могу", - по моим щекам сочились слезы...
  Один конец цепи прикрепили к моему ошейнику, а второй - к столбу, подпирающему потолочную балку. Она вплотную примыкала к чердачному окошку.
  - Зачем вы делаете это?
  - С тобой будет говорить главный.
  Я села но пол, поджав колени к подбородку. Я ждала уже больше часа, но не сменила
  позы. Я боялась за Крита. Мне казалось, что я закрыла глаза лишь на минуту, но
  меня разбудил скрип дверных петель. От света в дверной полоске отделилась высокая
  фигура, закутанная в длинный черный плащ. Его шаги были слышны отчетливо, и я лишь
  гадала, почему не ощутила его приближения раньше.
  - Кто ты?
  - Вы Амалия Ста?
  - Мое имя - Амали.
  - Хорошо, Амали. Ты знаешь, за что тебя сюда привели?
  - За наркотики?
  - Это дело сугубо личное.
  - Тогда я не знаю.
  - Амали, покажи мне свои руки.
  Я подняла вверх руки, затянутые до локтей черными перчатками. Мужчина подержал их
  недолго в своих, и опустил.
  - Даже сквозь шелк я чувствую шрамы.
  - Разве это не мое сугубо личное дело?
  - Я помогу тебе, Амали.
  - Что с Критом?
  - Кто это - Крит? Я впервые слышу это имя.
  - Вы привели нас сюда вместе.
  - Так он похож на тебя?
  - Нет.
  - Но вы вместе?
  - Уже два года.
  - Это он с тобой сделал?
  - Я сама об этом просила.
  - Пойдем со мной. Я покажу тебе, каков Крит.
  Мужчина снял цепь с крюка на столбе, и легонько потянул меня за нее. Ошейник сдавил шею, но мне было знакомо это ощущение чужой власти.
  - Садись. - он толкнул меня в кресло. И включил кассету. Моталась пленка, звучал голос Крита, и утекали мои последние надежды. Крит свалил всю вину на меня. Это я нашла его, я сделала своей игрушкой, я дала ему наркотики, я держала его у себя дома, прикованным к батарее.
  - Что скажешь, Амали?
  - Я знала, что Крит так ответит. Он никогда бы не сказал правду. Но ведь это действительно только наше дело...
  - Ты любишь его?
  *
  Я люблю его. С того момента, как увидела его в ночном клубе. Он пел на сцене вместе с другим юношей. Оба были затянуты в кожу с ног до головы, оба были женственны и длинноволосы... Они пели на два голоса под плачущие тоны фортепьяно... Вокруг них вился дым ментоловых сигарет... После концерта я зашла за кулисы, у меня был пропуск одного из готических журналов, там я работала на данном этапе своей жизни, и благодаря этому журналу я попала сюда...
  - Вы играете интересную музыку... Что навевает вам эти мелодии?
  - Я устало после выступления, обратитесь к Валери.
  Я обернулась. Валери сидел в кресле и пил неразбавленный абсент из горлышка бутылки.
  - Я думаю, вам проще будет ответить на мои вопросы, а потом я оставлю вас в покое.
  Теперь я припоминаю, что это не была любовь с первого взгляда. Мне не понравились его жесты, его неестественное поведение и манера вести себя. Он протягивал слова, не полностью проговаривал букву "р" и крутился вокруг микрофона, как уличная девка. Понимание ко мне пришло много позже...
  - Я не даю интервью сегодня, - капризно заявило это полуматериальное существо.
  Он смотрел на меня свысока. Я, взлохмаченная, с запавшими от бессонницы глазами, не могла заинтересовать его.
  - Тогда я приду завтра.
  На следующий день я ждала его в гримерке. На мне было черное обтягивающее платье "в пол" и туфли на высокой шпильке. Короткие волосы я эффектно уложила с помощью мусса, а на руки впервые в своей жизни надела перчатки и несколько серебряных колец. Я дожидалась его в том самом кресле, где вчера сидел Валери.
  - Чем я обязан посещению моей скромной персоны столь милой мадмуазель? - я была приятно удивлена и польщена - мало того, что Крит не узнал во мне вчерашнюю надоедливую журналистку, он еще и оценил мои старания. Я поднялась ему навстречу и протянула руку для рукопожатия. Крит галантно поклонился мне и легко, но упоительно нежно коснулся своими губами моей руки. Его волосы сегодня были аккуратно зачесаны назад и скреплены заколкой сверху, так что оставались свободными на концах. Вчерашнюю кожу заменил черный фрак и узкие брюки, заправленные в высокие остроносые сапоги.
  - Вы не узнаете меня?
  На его лице мелькнула улыбка:
  - Если мы виделись вчера, я не вспомню вас. Я был слишком взволнован, чтобы помнить.
  Он принимал наркотики. Кокаин, экстези, таблетки. Вчера он был пьян и накачан успокоительным.
  Мы отправились в ресторан, он платил за нас обоих, а потом я оказалась в его постели, и все было чудесно, только утром он был зол и ударил меня из-за пустяка.
  Неделю от него не было известий. Я опубликовала в журнале статью о новой группе с положительными отзывами о его вокальных данных. Еще через неделю Крит позвонил мне:
  - Спасибо за статью, Амали.
  - Ты даже помнишь мое имя?
  - Оно было написано в конце. "Амали Ста". Я записал его в книжку.
  - Я хотела посоветовать тебе сделать это в момент нашей первой встречи.
  - Ты так внезапно исчезла тем утром...
  - Если вы не помните, то вы ударили меня, мистер.
  - Прости, Амали. Приходи в мой номер сегодня.
  Я положила трубку, и Крит не дождался ответа. Но он знал, что сегодня я вновь буду у него. Потому что я не сказала "нет".
  Ключи я взяла внизу. Когда я вошла в комнату, там было темно. Лишь не до конца занавешенные шторы оставляли на полу длинную полосу лунного света.
  - Входи, Амали...
  Крит сидел в кресле. Я поставила букет цветов в вазу и села на подлокотник кресла.
  - Ты не должна обижаться на меня.
  - Я и не обижаюсь.
  Всю ночь наши тела говорили на своем языке, тогда им еще не требовался переводчик, а утром я нашла наркотики в его аптечке.
  - Крит, что это?
  - Ты не видишь, разве, что я еще сплю?
  Я потрясла пакетиком с белым порошком внутри перед его носом.
  - Героин?
  - Нет, что ты. Всего лишь кокаин.
  Я знала, что этого можно было ожидать, но в тот момент я пришла в ярость. Это было чувство самосохранения и любовь... Я слишком сильно боялась потерять его.
  А потом все поменялось. Я всегда была сильнее Крита, но он был силен в своей слабости. Постепенно, шаг за шагом я менялась, предавая свои убеждения и пренебрегая прошлым опытом. Я вобрала все черты Крита, стала им, его женской сущностью, тенью, на миг скрывшей оригинал, и добровольно сдавшей позиции.
  Отношения стали раздваиваться, любовь превращаться в бесформенно-уродливое создание, пожирателя крови и эмоций... Мы не замечали этого, мы упивались развратом и аморальностью.
  *
  - Я не могу любить его. Но люблю.
  - Пойдем, Амали.
  Я видела белые стены. Металлическую кровать с ремнями... Белые решетки на белых окнах.
  - Что это? Моя тюрьма?
  - Клиника. Тебя будут лечить от наркозависимости.
  - Но ведь я не зависима.
  - Амали, тебе сейчас лучше не показывать характера.
  - Я хочу назад. Отпустите меня!
  Прошел месяц. Крита отпустили, или убили. Но о нем не было ни слуху, ни духу. Каждый день ко мне приходил "стражник". Теперь я знала, что ему нужно. Он хотел меня. Я неизменно отвечала отказом. День за днем я видела потолок. И ремни давили все туже. Я была спокойна. Все потеряло свой смысл.
  - Отпустите меня!
  В этот день он не смог сдержаться. И поплатился. Ремень, который медленно убивал меня, помог мне убить. Он издал несколько хрипящих звуков, прежде чем свалился мешком на мое тело.
  Два дня на мне лежал труп. "Стражник" был мертв. Два дня я голодала. Но не голод был страшен, а боль, выкручивающая суставы. Видимо, он посадил меня на что-то похлеще, чем кокаин. Я зависима. Паутина безумия обвивала меня коконом. Я вцеплялась в горло пальцами, пытаясь разорвать его, я хотела умереть, я хотела свободы. И была прикована к своему эшафоту, днем и ночью освещаемому лампами дневного света. Я горела изнутри.
  Успокоение остывающего тела пришло через неделю. Я шла по воде к огромной двери. Моя белая пустыня осталась далеко позади. Вперед меня звал голос...
  - Амали... Я люблю тебя, Амали...
  И я шла на голос... Я видела за дверью Крита, поющего свою песню лишь для меня... Я сделала шаг, и вот нам не нужны слова... Он сказал "Я люблю...". И смерть забрала меня.
  
  В момент ее смерти Крит выступал в одном из ночных клубов. В момент ее смерти, Крит был счастлив... В момент ее смерти Крит стал богом.
  "Я люблю" было лишь предлогом. Но смерть была добра к уставшей путнице, она скрасила последние минуты Амали. Она скрыла правду. Смерть дала освобождение. Дверь закрылась прямо за ее крыльями. Ангелом Амали парила над Критом, и ангельскими устами наслала на него проклятье. Но Ангел - это поэзия. В прозе Амали была обычной девушкой. Она умерла.
  
  
  "Эта земля теперь необитаема..."
  
  Ты поведай мне о смерти дня,
  Расскажи о вечной, темной ночи.
  Вспомни, как он светел был, могуч,
  Как блистал, пронзая горы круч.
  В вихре тьмы зажгутся чьи-то очи.
  
  "Мир мертв. И ты об этом знаешь. Не нужно сопротивляться. Плыви по течению, ведь и ты уже давно умерла"
  
  
  Серые тучи, нависающие над землей, были залиты кровью по краям. Вода в лужах подернулась ржавчиной... На голых деревьях, чернеющих, точно виселицы, кое-где висели объявлениями буро-коричневые листы... Они срывались ветром, кружа бескрылыми птицами над опустевшей, покинутой всеми землей. Серые жерди забора разрезали равнину своей обнажено-омерзительной уродливостью. Заполненная до краев грязью дорога пересекала улицу витиеватым шрамом. Пустые окна-глаза дома напротив смотрели злобно и настороженно.
  - Ты кто?
  - Разведи огонь.
  Костер полыхнул ярко средь ночи. Дым рассеивался в тумане, поглощаемый им, дабы разнестись на мили вперед. Корчились в огне рукописи, пожираемые им, точно пастью голодного зверя. Трещали еловые ветки... Горел костер.
  Стало теплее, нагревались руки, прояснялись мысли...
  - Кто ты?
  - Я вода. Выпей меня.
  Раздирающий огонь портвейна, мерзлый лед виски, сладковато-приторный, смертельный запах ликера... Холод прошел, и его место заменило безудержное, сродни истерике, веселье.
  - Кто ты?
  - Я - серый пепел. Дыши мной.
  Горечь дыма, рвущего горло, хриплый кашель, похожий на карканье ворона... Запах ночных клубов и кабаков... Алкоголь разносится по телу...
  - Кто ты?
  - Я - память. Вспомни.
  Туманно выходят черные тени. Одна качает на руках малыша, потом ведет подросшего ребенка в сад. Школа... Бородатый с линейкой... Какая-то грязная забегаловка и угол комнаты, там тоже тень. Сжавшиеся в комок нервы, горечь разъедающих сердце слез. Первая. И включается звук: "Ты, мерзавка! Ты шлюха! Прочь!". Улица... Ночь... Больница... Опять звук: "Ты сама во всем виновата. Я тут не причем". И опять ночь, улица, вокзал... И пресекающее все мучения слово "нет", вонзившееся в бок ножом. Это был конец.
  Учащенно забился пульс, руки непроизвольно сжались в кулаки.
  - Кто ты?
  - Я - беспамятство. Усни.
  И дурман пред глазами, и расплывается реальность. Колыбелью качает неслышимая мелодия... Это песня без слов, дарящая покой. Ничего не стало, ушли тени. А потом опять:
  - Ты кто?
  - Я - сила. Победи меня.
  Сжав в кулак мысли, нанесла удар в солнечное сплетение. Фейерверк разноцветной боли. Тонкое лезвие вогнано в сердце. Течет алая река... Хруст костей, ввергающий в шок, обрывающийся продолжительным обмороком.
  - Кто ты?
  - Я - смерть.
  Распахнутая дверь, молитва... Старый священник в латаной мантии. Дьявол, потирающий руки... Но нет ни спокойствия, ни веселья, ни памяти, ни беспамятства. Нет боли, страха, радости и счастья. Нет слез и нет улыбок... Одно сплошное, серое Ничто. Как небо, подернутое алой каймой. Как последний лист, сорванный с дерева.
  "Эта земля теперь необитаема"...
  
  Ариадна
  
  Алые локоны, изумруд глаз... Она была ведьмой.
  Я некогда не знал ее. Теперь мне кажется, что это невозможно - жить, не зная Ариадны. Я не помню точно, но мне кажется, что в ней нет того, что люди назвали красотой, но ее лицо невозможно забыть, ее глаза отгадывают в чужих сердцах сокровенное, ее память подобно гигантской библиотеке мира. В ней нет очарования, она не умеет улыбаться, но она притягательна, как огонь. Она заманивает в свои сети, сажая на цепь без цепи, она сражает ударом, не нанося его, она убивает без оружия, и наносит раны, целуя в губы.
  Я не знаю точно, но я вспоминаю, что руки ее всегда были холодны, а лицо болезненно бледнело... Под глазами лежали тяжелые тени... Я не знаю, использовала ли она косметику, но ее ногти были неизменно черные, острые, как пять небольших кинжалов.
  Когда я увидел ее впервые, я понял, что прошлое мое более не имеет никакого значения. Не имело значения, что я умен и богат, что я защитил докторскую диссертацию, что я профессор в том же университете, где она была всего лишь лектором философского факультета. Не имело значения даже то, что мне давно исполнилось сорок лет, что мои виски серебрились сединой, что я был женат и имел двоих детей. Порой мне кажется, что она околдовала меня, порой, что я сошел с ума. Я забыл все, что считал жизненно необходимым прежде. А она только смотрела на меня издали.
  Прошел месяц, а мы лишь менялись взглядами. В моем - сквозило беспокойство, ее взгляд выражал только силу. Она заполучила мое сердце, а ведь я даже не слышал ее голоса. Но в этот понедельник на моем столе лежало письмо. Пустой конверт, исчерченный пентаграммами. К этому времени я уже жил один. Я оставил жену, не объяснив ей причин своего ухода. Как оказалось, она была только рада этому. Итак, в понедельник я до ночи просидел в своем кабинете, ожидая прихода Ариадны. Она не пришла. Путь домой казался мне долгим и утомительно скучным. Я поднялся на шестой этаж пешком - лифт, как всегда, был поломан - и открыл дверь своим ключом. В комнате горел свет...
  В этот миг я почувствовал себя на грани блаженства. Я знал, что свет с утра выключил, я чувствовал, что Ариадна здесь, или, по крайней мере, была здесь. Я не спрашивал себя в тот момент, как это могло произойти, но я знал, что так было. С замиранием сердца я заглянул в комнату. На столе лежала квитанция по оплате счетов. Ко мне приходил управляющий. Ариадны не было.
  Наутро у меня болела голова, ноги были ватными... Я пошел в институт лишь затем, чтобы увидеть Ариадну, убедиться, что она существует на самом деле, а не только в моем воображении. Сегодня я собрал всех учителей на планерку в своем кабинете. Ариадна сидела в кожаном кресле, кутаясь в черную шаль. Ее глаза были закрыты, лишь подрагивающие ресницы говорили о том, что она бодрствует. Волосы, откинутые на спину, отливали медью. Она не сказала ни слова за все собрание, и первой ушла из кабинета по его завершении.
  Я ушел домой в еще более подавленном состоянии, чем накануне. Мои мысли путались, и я не знал, что и подумать. В моей квартире опять горел свет...
  В комнате, кутаясь в черную шаль, сидела Ариадна. Казалось, она спит. Я подошел к ней вплотную, и лишь тогда она открыла глаза. Я был пронзен двумя неоновыми лучами, поражен ими, как радиацией в зоне бедствия. Я взирал на нее, как на Богиню, спустившуюся с небес.
  - Чертовски холодно, не правда ли? - непринужденно спросила она меня, и ее смех зазвенел, как тысячи колокольчиков. После я больше никогда не слышал от нее этого смеха. Я не мог ответить на такой простой вопрос, потому что ожидал чего угодно, только не будничной беседы о погоде.
  Видя мое замешательство, Ариадна тут же сменила тон:
  - Ты получил мое письмо. Почему ты не прислал ответ?
  - Но конверт был пуст, - набравшись смелости, ответил я.
  - Бумага НИКОГДА не может быть пустой. Ты лжешь!
  Я не понимал, как мне нужно отвечать, но она и не требовала этого.
  - Радуйся, что я увидела твою слепоту, которой не помогут даже очки. Я пропишу в сто раз более эффективное средство.
  Ариадна не дала мне лекарства, не дала мне бинокля или увеличительного стекла. Она прошила меня своей любовью, приторочила к своему "я", стерев мое. Теперь я думаю, что она так пополняла мировой баланс. Жить вечно можно лишь в долг. Пока она забирала чужие судьбы, не видя впереди расплаты. И при моей жизни ее не последовало. Не знаю, что станет с моей богиней дальше... Итак, я стал ее ассистентом, инициатором новых превращений и новых идей. Мы все-таки выплавили философский камень и выведали эликсир молодости у древних в одном из спиритических сеансов. Мы побывали в Египте, где только зарождались Великие пирамиды... Мы нашли несметные богатства земли и видели строительство Вавилонской башни. Мы были всюду и нигде... жили одновременно в нескольких цивилизациях... Но я не понимал, что не будь меня, Ариадна ничего не смогла бы осуществить. Когда же я понял это, запас моей энергии был израсходован ею почти до нуля... Она помыкала мной, унижала меня своими изысканно вежливыми речевыми оборотами, она взгромоздилась на мою спину непосильной ношей и имела совесть говорить мне о долге. Я для нее был ничем, но я слишком сильно вселился в нее, чтобы суметь порвать нити, связавшие нас воедино.
  Я до сих пор помню, и, пожалуй, сохраню навсегда в своей памяти тот день, в который узнал всё. Я уехал на научную конференцию, где должен был представить от ее лица свой научный трактат по черной магии. Но все обернулось иначе, чем я предполагал - конференция не состоялась по причине, значение которой здесь не играет роли. Я вернулся в свою квартиру вечером. В комнате горел свет. Я вошел, обрадованный присутствием Ариадны, но она была здесь не одна. Рядом с ней сидел, облокотившись на спинку моего кресла, красивый молодой человек с добрыми карими глазами. Если бы в тот момент я не был обуян гневом, я бы испытал к нему жалость, но этому чувству не было тогда места. Я схватил кухонный нож и наугад ударил его в грудь. Он упал на ковер, обливаясь кровью. Я медленно приходил в себя... А в этот момент за нами совершенно бесстрастно наблюдала Ариадна. Недобрая усмешка исказила ее лицо, сделав его еще более зловещим и вместе с тем еще более привлекательным. Я все еще сжимал в руках нож, но она знала, что я не воспользуюсь им. Она была частью меня, а себя я не мог убить, ибо всегда любил жизнь, даже сейчас. Даже сейчас я живу, надеясь выйти из своей темницы, надеясь на чудо, которому никогда не дано будет свершиться. Я сам доложил на себя в милицию, и я не считаю себя виноватым. Это была страсть, помешательство... Я не мог себя остановить!
  Я забыл события и людей, но никогда не забуду огневолосую чертовку со странным именем Ариадна. Она, словно кривое зеркало, исказила мое отражение, а потом дала ему разбиться. Но нет ничего прекраснее ее изумрудных глаз... Я жалею лишь об одном - двадцать лет в тюрьме будут длиться для меня бесконечно...
  
  Новый год
  
  На столе стояла чашка с недопитым кофе. В пепельнице дымилась непотушенная сигарета. Дверь в комнату все еще была распахнута, даже с ее губ не до конца стерся след брошенных ему вслед слов: "Ты вернешься?". И так же повис в воздухе его леденящий душу ответ: "Нет".
  
  Она сидела на разобранной постели с прижатыми к вискам пальцами. Некогда ухоженные ногти поломались, лак на них давно облупился... По ее щекам ползли слезы, стирая тушь с ресниц, черные следы такого же черного отчаянья...
  
  Через час девушка опомнилась. Она ушла на кухню ставить чайник. Поставила - и забыла о нем. Села на неудобный металлический стул и погрузилась в иную реальность. Вода понемногу выкипала, чайник опустел... Девушка очнулась, когда в комнате запахло гарью. Она безразлично переставила чайник на другую конфорку, отключила плиту и ушла в комнату. Работал телевизор. На столе в вазе стояли цветы... Кофе в чашке покрылся коричневой пленкой. Она открыла окно. Ветер шелестел страницами недочитанного романа. Она легла на диван, закутавшись в одеяло и прижав колени к подбородку. Ее зубы выбивали дробь от холода...
  
  "Я не вернусь. Ты должна понять...". Но девушка не понимала...
  
  От резкого порыва ветра опрокинулась ваза... И по стеклянной крышке стола потекла вода. Не вода - кровь... И розы из бледно-розовых стали черными...
  
  "Ты вернешься?" - "Нет".
  
  Она поднялась с дивана и начала бродить по комнате. Бессмысленное движение от окна к двери, от двери к окну... И на ветру трепещут любовно приклеенные с помощью липкой ленты ажурные снежинки... В углу стоит наряженная елка.... Она хотела провести этот праздник с любимым...
  
  "Ты вернешься?" - "Нет".
  
  И вновь путь на кухню. На столе в коробке - хрустальные бокалы, в морозилке - лед и шампанское, в вазах - нарезанные салаты... Девушка достала шампанское. Вылетевшая пробка ударила в люстру, и осколки битого стекла осыпали ее голову. Она наполнила бокал до краев:
  - За Любовь! - произнесла она вслух и одним глотком опустошила бокал.
  
  На подоконнике лежала забытая им пачка сигарет. Наполовину пустая пачка... Девушка никогда раньше не курила... Едкий дым обжег ей горло, и она закашлялась...
  
  Следующий тост был за уходящий год, потом - за год наступающий...
  
  Девушка открыла кран с горячей водой в ванной... Не водой... - кровью. Здесь пахло его одеколоном... На раковине лежала оставленная им бритва... Он спешил уйти, его ждали там, далеко, не здесь... Его ждали, и он сказала: "Я не вернусь".
  
  Били куранты, президент поздравлял россиян с праздником, в соседнем дворе запускали фейерверк... Ей было безразлично. Девушка выжидала...
  
  "Ты вернешься?" - "Нет"...
  
  В пепельнице лежала непотушенная ею сигарета, в комнате работал телевизор, вытекала вода из опрокинутой вазы, ветром сорвало последнюю снежинку со стекла...
  
  "Ты вернешься?" - "Нет".
  
  Он пришел утром:
  - Я вернулся...
  И не услышал ни звука... В шесть утра телевизор был выключен.
  - Я вернулся, Эл! -
  Молчание...
  Только капает вода из крана...
  - Я вернулся, Эл!
  А ей уже все равно... Ее глаза больше не видят, не могут плакать... ЕЕ пальцы больше не режутся об осколки... Для нее не осталось более боли и страданий.
  - Я вернулся, Эл...
  
  Так поздно...
  
  
  
  
  Девушка, которая звала себя Хитрой
  
  Чем дольше длится моя жизнь, тем больше растет и крепнет моя уверенность о цикличности всего происходящего. Как бы не проходило лето, хорошо ли, плохо ли, но за ним всегда и неизменно следует весна. Сколько бы золота не сыпала под ноги старухе-зиме красавица-осень, приходило время, и наступал ее черед умирать, и с каждым годом воскресать, ведомой жаждой жизни и самого пробуждения. И неизменно с деревьев падали листья, когда я шел к своей странной избраннице, похожей на мотылька... Мы не искали с ней общего языка, порой одними и теми же словами выражая противоположные чувства... Мы домысливали невысказанное, прочитывали между строк ненаписанное... Мотыльком кружила надо мной девушка, не имеющая имени... Сама она звала себя Хитрой. Откуда пошло это имя, Хитра объяснить так и не смогла, как ни пыталась. Она болезненно воспринимала критику как проявления варварской самовлюбленности, граничащей с тупостью и бахвальством... Ее, заточили в каменный мешок, сделав ее соседями зверей, потерявших связь со всем человеческим, а ближайшими друзьями - звезды, птиц и цветы...Хитра знала их путь и поклонялась живому миру, каждой его росинке, как божеству. Хитра была язычницей, но на бессознательном уровне.
  Мотыльки не ведают бога, для них бог - цветы и солнечный свет, живительная влага росы и сладкая пыльца. Из многочисленных посетителей лечебницы Хитра выбрала именно меня. Я показался ей огнем, наверное... Или она догадалась, что найдет в моем лице верного слушателя, искренне пытающегося понять ее. И я пытался, о, как я пытался! Вслед за ней я смотрел на небо, ища в нем ответ на вечные вопросы о смысле жизни... у нее я научился способности летать во сне... она показала мне, как ловить звезду в ладони, и как слышать музыку сфер... И все же я не мог понять всего. Хитра была много выше меня, непостигаема и прекрасна.
  Все больше новых черт я видел в ней... все чаще удивлялся ее легкой походке и свету в ее глазах... Я поражался ее рассудительности и уму... Я обожествлял ее, и сам, ярый реалист, чувствовал, как постепенно покидает меня уверенность в материальности всего сущего. Нельзя было познать вселенную, и непознаваемой оставалась Хитра, вечной загадкой с задумчивым взглядом...
  Мы бродили по парку, в тени деревьев, и наше общение строилось на недомолвках, странно заполняющих просветы между нашими мироощущеньями... Я чувствовал, как постепенно отрываюсь от земли. Я был готов взлететь, но... разбивался вновь и вновь, когда не мог понять чего-то, не мог последовать вслед за Хитрой в одно лишь ей видимое пространство. А она была суровой учительницей, она не знала жалости ко мне. Нетерпеливо подергивала она плечиком на мои возражения, не кажущиеся ей правильными. Все они разбивались о господствующую в ее голове теорию. Она не была оформлена в слова, но имела множество проявлений: и тогда брошенный на землю шарф катился ручейком по песку, а бумажные снежинки холодили и таяли на солнце и летом... В то же время самые простые вещи, казалось, поражали ее до глубины души, вызывая недоверие, а порой и ненависть. Например, Хитра однажды разозлилась на "бумажки", - как она называла деньги - которые я хотел отдать ей за предложенный мне букетик цветов. Был и случай, когда она напугалась хлопушек и клоуна... Я хотел порадовать ее в день рождения, но она убежала от улыбчивого клоуна, и спряталась в дальнем уголке сада. Я нашел ее всю в слезах, дрожащую от страха... Она объяснила, что "Этот яркий человек злой, что он надел эту маску, чтобы убивать, что его губы так хищно блестят при свете ламп, отливая кровью...".
  Иногда Хитру было трудно понять, не задев ее самолюбие, но я раз за разом усмирял в себе гнев, прежде чем ответить на ее резкие выпады в мой адрес. Так, Хитра говорила, что "я скучен и бездарен, что во мне копошится подленькое корыстолюбие и что я совсем не вижу истинной красоты". Меня это раздражало, наверное, потому, что отчасти она была права. Да, я давно не размышлял о смысле жизни, и крыша над головой для меня стала гораздо важнее, чем самоотверженный подвиг во благо человечества.
  Хитра была женственна и прекрасна. Не осознавая своей красоты, она была тем милее моему сердцу в своей безыскусной природной обаятельности. Я любил ее волосы, играющие разноцветными лучами на солнце, любил ее звенящий смех, любил влажные печальные глаза и прозрачные искренние слезы. Я ощущал себя ее наставником и учеником одновременно. Я желал быть хозяином, и становился рабом, всегда правил кораблем своей жизни, а тут вдруг потерял руль. Хитра была загадкой, ключа к которой я, к сожаленью, не имел, лабиринтом, из коего не было выхода. Она стала моим невинным цветком, моей радостью и моей болью.
  Я учился жить ее жизнью и надеялся войти в ее мир, когда все прервало одно событие - Хитру убили. Цветок завял, не раскрыв венценосного бутона. И в этот день плакали тучи, и я увидел ее отца. Я чудом сдержался от того, чтобы не назвать его убийцей. Он был черен и сутул, хищный длинный нос венчали очки в тонкой оправе. Он прятал руки в карманах широкого зимнего пальто, и, вероятнее всего, мечтал о чашке кофе.
  Когда мы пришли к могиле матери Хитры, я понял, что было в ней такого необычного. Хитра была дочерью Марии. Моя малышка знала бога. Умеющие летать меж звезд, не возвращаются на землю, поэтому век мотыльков короток. Люди живут десятилетия, бабочки прилетают лишь, чтобы испить пыльцы. Зато каждый взмах их крыльев дарит улыбку. Я никогда не забуду девушку, чьего имени я так и не узнал. Девушку, чьей матерью была Мария, девушку, которая звала себя Хитрой....
  
  Болото
  
  И вот, ты заблудился. Вокруг нет никого. Ни души. Солнце едва пробивается сквозь листву и сучья деревьев. Тени пересекают твою дорогу. Усыпанная желтыми, пожухлыми листьями черная земля утоптана сотнями ног. Лишь это указывает на то, что ты не сбился с пути. Неразличимые шорохи оплетают все твое тело и не дают слышать звуки опасности. Тебе кажется, что ты один здесь? Напрасно. Вскоре ты будешь иметь шанс убедиться, что это не так. Осторожно ступая, ты продвигаешься вперед. Сколько еще до твоего поселка? Два километра? Три? Сколько пройдено? Ты сбился. Вот ты и сбился со счета. Ш-шшу-хх. Ты вздрагиваешь, вжимая голову в плечи. "Что это?" - ты и знать не хочешь, так испугался, а это всего лишь осиновый листик, кружась и падая, случайно задел твое плечо. Вздох облегчения. Как? Ты так быстро успокоился? Ну нет! Подними голову выше, так...хорошо. Видишь, что там? Зрачки расширились, лицо побледнело. Увидел-таки. Да. Там сидит, скрючившись, спрятав клюв под крыло, черный ворон. Он дремлет, ему предстоит еще долгий путь и трудоемкая работа.
  Ты успокоился и медленно продвигаешься навстречу своей цели. Компаса нет? Ты проверяешь карманы. Не беда. Даже если найдется, не выберешься. Голос мой, дотоле звучащий лишь в твоей голове, звучит на весь лес. "Не выберешься!" - режет тишину крик, и хохот несется над океаном волнующихся, будто море, дерев.
  Красный шар на закате в последний раз вырвал из черных сумерек горизонт, ты закрываешь глаза и уши с последними лучами и, сойдя с дороги, бежишь сквозь бурелом. Жаль, не видишь, что тропинка сворачивает вслед за тобой. Она оберегает тебя, чтоб ты не избегнул намеченного мною для тебя пути.
  Постоянно не знать об окружающем нельзя. Веки дрогнули и таинственный свет луны сделал и без того мрачную, гнетущую атмосферу картиной из фильмов ужасов, над которыми ты так потешался. Тебе они не нравились, боялся ты их, а когда спрашивали, отвечал, что просто не любишь такой глупый, не соответствующий действительности вымысел. Хочешь, чтобы действительность соответствовала? Хочешь? - спрашиваю я тебя. Н-не-ет... - дрожишь весь, бедняга, жалко на тебя смотреть. Ну, так иди же вперед! Я плохого не пожелаю.
  Ну вот, и прибыли. Ты огляделся по сторонам, и чуть было не потерял сознание. Да-а... Даже мне, привыкшей ко всякому, здешняя атмосфера навевает некий ужас, но я люблю ее. Это место снилось мне, это здесь я писала стихотворение "Болота и топи" и его рисовала Коррозия. Мерзкое болото с гнилостными испарениями, трупы разлагаются, образуя пласты торфа, которые горят летом, выделяя ядовитые пары, и покрываются водой осенью. Сейчас осень. Цапля стоит в центре болота. Хотела поймать лягушку, но клюв ей опутали волосы. Дернулась и оторвала голову трупу девушки с хвостом. Так и застыла. Не может пошевелиться. Рядом дерево растет с мертвыми головами. У одной вместо рта три глаза, у другой снят скальп. Вырастают эти деревья на костях, стволы стелятся, как у карликовых берез на севере, черные стволы без ветвей и листьев. И призрак парит над болотом. Невеста без лица с длинными, черными волнистыми волосами в белом платье. Ты падаешь, наконец. Шш-уу-х... То захлопал крыльями ворон. Опускается на твое лицо и вырывает глаза. Призрак поднимается и подлетает к птице. Костлявые руки тянутся к пустым глазницам. Ты стонешь, и тут твои губы открываются. Чуешь смрадное дыхание смерти? Чувствуешь остроту когтей? Это она. Ее ты бросил, ее ты вверг в такое состояние, и я помогла ей.
  Помогла расквитаться. Долго пришлось ждать. Я стала злобной колдуньей, обитательницей лесов. Она - бесплотный призрак. Но когда мы едины, мы - сила. Чувствуешь, когти разрывают вену на твоей шее? Ты теряешь сознание вновь, но тебя приводят в чувство струи воды, льющиеся с крыльев ворона. И он на нашей стороне. Запах смерти захватил тебя, вскоре ты пополнишь число торфа под ногами. Когти призрака расширяют дыру в твоем горле, и кровь льется на белый шелк ее платья. Ха-ха-ха - пронзает ночь смех, несется над болотами, Кар-рр-р - подхватывает ворон и эхо доносит твой последний крик до города. Светает... Исчезла цапля, скрылось дерево, оказавшись обычным пнем, пахнет осенью и брусникой, а вместо капель крови - россыпь клюквы на кочках. Только ты уже не вернешься, тебя поглотила холодная вода.
  
  
  Сердце из стали
  
  Гирлянды искусственных цветов обвивали веранду. Мертвый свет электрических ламп не оставлял теней. Ледяной ветер нагонялся кондиционерами. С потолка срывались капли воды и со звенящим грохотом металлически падали на пол. Огромные динамики порождали ультразвуковые волны, невнятные, но дающие мощный импульс все возрастающего беспокойства. Воздух, наскворзь пропахший лекарствами, казалось, был живым и таким скользким, что соприкосновение с ним вызывало тошноту.
  Посреди комнаты стоял стол необычайной длины. Ряды приборов с обеих сторон напоминали о некоем пиршестве, однако вазы с фруктами источали явственный привкус сладковатых духов.
  Мне навстречу вышла хозяйка чертогов. Ее высокую, чрезвычайно худую фигуру обхватывал каркас из стальных обручей. Длинная рука в черной сетчатой перчатке, поданная мне в знак приветствия, была холодна, как лед. Фиолетовые глаза казались мертвыми и безжизненными. Иссиня-черные волосы мириадом тонких косичек струились по ее плечам. Я знала, что ее зовут Елена. Елена Ремарх. И Елена Ремарх была упоительно-прекрасным исчадием ада. Я пришла, чтобы убить ее.
  Слезоточивый запах ее духов бросился мне в нос, едва Елена наклонилась ко мне. Вероятно. Она хотела шепнуть мне что-то на ухо. Я ОТСТРАНИЛАСЬ. Черные, нарисованные брови на ее бледном асбестовом лице изумленно приподнялись. В слепящей улыбке мелькнули острые зубы с выступающими верхними клыками. Ее улыбка заставляла судорожно сжиматься сердце, а каркающий смех навевал сомнения о ее человеческой природе. Мне хотелось во что бы то ни стало узнать, живая ли она, умеет ли чувствовать, есть ли у нее сердце.
  Тем временем Елена опустилась в кресло и картинным жестом остроконечной руки указала мне на металлический каркас стула. Стул был горячим, горячим стало и ее дыхание, от которого запотела стеклянная поверхность стола. Три раза она хлопнула в ладоши, и на столе появились бокалы с алой жидкостью. Пальцы Елены обвились вокруг ножки бокала. Я с жадностью наблюдала, как она, глоток за глотком, пьет приготовленный мною ад.
  Она закрыла глаза, и усталая улыбка на миг изменила ее лицо. Превратив его из театрально-красивой маски в лицо 30-летней одинокой женщины.
  Когда она открыла глаза, они были затуманены вином. Яд должен был подействовать мгновенно и... не подействовал никак... Елена была жива. Я наклонила бокал и напряженно осмотрела его дно - мельчайшие крупицы яда покоились там. Она поменяла бокалы, она знала, что я замыслила убийство. Итак, наши шансы уровнялись.
  - Зачем вы убили своего мужа?
  - Зачем вы пришли сюда? - насколько я была взволнованна, ровно настолько была невозмутимо спокойна моя собеседница. И в этот момент я поняла одно: мне не удастся убить ее, потому что она действительно мертва. Что за механизм двигал ею? Как управлял электоронный мозг фарфоровым телом? Какое чудовище создало эту отвратительную куклу? Куклу, обладающую расчетливостью человека и жестокостью хищного зверя?
  Мне нужно было догадаться обо всем заранее, ведь я знала все события жизни сидящей передо мной женщины.
  *
  В городе, куда переехала семья Ремархов, тринадцатилетнюю девочку приняли с восторгом - она была очаровательна и мила. Никто, кроме ненавидящих ее родителей, не знал, что в ее комнате хранятся разлагающиеся останки убитых ею детей. Она убивала без всякой цели, единственно раджи удовольствия. Насилие было в ее крови. Однажды ее родителей нашли мертвыми. В тот вечер пятнадцатилетнюю девушку в городе видели в последний раз. Говорили, что она выглядела привлекательнее обыкновенного и, как будто, была пьяна.
  Муж Елены был богачом. Он не дал ей денег в одно праздничное утро, и она перерезала ему горло своим кастетом.
  *
  
  - Елена. Вы когда-нибудь любили?
  Ее веки дрогнули, и я увидела одинокую кристальную слезу на ее щеке. Уголки губ женщины печально поникли. Ее голос был глухим и безжизненным, как шелест тлеющих листьев поздней осенью:
  - Того, кого я любила, нет в живых.
  - Ты убила его?
  - Судьба, она его убила. И я умру, когда мне прикажут.
  - Ему приказали убить себя?
  - Мне приказали убить его.
  Я пододвинула к ней бокал.
  - Пейте, Елена.
  Ее рука тисками обхватила мое запястье:
  - Ты останешься со мной, - прошипела Елена. Я зажмурилась и наотмашь ударила ее по лицу снизу вверх.
  Фиолетовые глаза округлились. Женщина оскалила зубы и взяла бокал:
  - Я выпью его, но только после тебя. Пей.
  Я понимала, что загнана в ловушку, но мне приказали уничтожить Елену Ремарх. Но я так хотела жить! Я явственно ощущала приторный запах смерти и крови. Я видела теперь ранее не замеченные мною человеческие черепа на стенах. А самоуверенная женщина с самодовольной улыбкой созерцала мои мучения.
  Трудно сказать, кого я в ту минуту ненавидела больше: ее или себя, невозможно объяснить, что вызвало мой гнев: ее высокомерие или мое бессилие, но я убила ее.
  Когда лезвием ножа я вскрыла ее грудную клетку, я увидела еще трепещущее сердце - оно было из стали. Кажется, в тот момент, когда я в испуге выпустила его из рук, Елена Ремарх насмешливо улыбнулась. В последний раз.
  
  Зарисовки...
  
  Счастье бродяги
  
  Этот день был неотличим от десятков других зимних дней, предшествующих ему. Серое небо, нависающее над городом, как и в прежние дни, отражалось в грязных лужах на сером асфальте. Но оно было прекрасно, это небо. Оно давило на головы прохожих, приводило их в состояние беспокойства, но было прекрасно. Было тихо, потому что горожане спрятались под крышами своих домов. Потолки, ограничивающие пространство над их головами, они предпочли щемящей свободе неба.
  Один бродяга в длинном плаще ходил по улицам и не боялся поднять взгляд к небу. Он был так же свободен, этот бродяга, чья душа не была скована законами и обязательствами. У него не было ничего, что бы он мог потерять, и этим бродяга был богаче и счастливее других. Тех, у кого деньги, слава... Даже счастье у других было земное, порочное. Он был просто счастлив. Его тянуло к небу.
  Еще был день, и люди смотрели на него, сидя у окон, и жалели. Они не знали, как поет его душа в это дождливое, сумрачное утро. Их узы с земными наслаждениями слишком крепко держали их сознание, чтобы понять то, что выше их. Бродяга просто жил. Его жизнь была проста и понятна, но он не думал об этом. Он проповедовал свободу и равенство, не произнося громких слов в пустоту. Он просто знал, что не найдет отклика в их сердцах. Его плащ давно истрепался, его лицо огрубело от ветра, но не огрубела его душа. Она пела, когда бедняку презрительно плевали вслед, когда его оскорбляли и гнали прочь. Она пела, когда тело отказывалось жить от усталости, когда сознание засыпало и просыпалось на скамейках в парке, и когда желудок сводило судорогой в отсутствие пищи.
  Ветер не причинял ему вреда, снег не мешал идти нехожеными тропами, и он всегда находил брод в бурной горной реке жизни огромного мегаполиса. Он просто жил. И был счастлив.
  
  
  Посреди океана
  
  Если бы ты знал, как приятно слушать стук своего сердца...
  Ты заставил меня очнуться. Знаешь, я проснулась посреди океана. Скала. Обрывистые берега острова теряются в бушующих волнах. А на вершине скалы возвышается замок - огромная, неприступная крепость, вышедшая из Средневековья. В ней вместо окон - бойницы, вместо дверей - металлические ворота. На скалу ведут узенькие ступеньки по бокам. А знаешь, зачем нам такие укрепленные стены? Чтоб нам не надо было воздвигать стены вокруг наших сердец.
  
  Я пишу свои стихи, а ты ходишь по замку, разглядывая картины, и ищешь ту незнакомку, в которую давно влюблен, которая тебе снится... Когда-нибудь, я скажу тебе, что она - я.
  
  А сейчас я наслаждаюсь свободой, ветром с солеными брызгами и тишиной. Хотя нет - тишина не совсем полная... Где-то играет чудная музыка. Я всегда искала красоту, но видела, что все, что создано, лишь жалкое подобие. С удивлением я узнала давно знакомую мне мелодию. Я слышала ее всегда, но лишь здесь она обрела полет.
  
  Я выгляну в окно и передо мной - океан, и это чудное небо... Оно так близко и оно улыбается, несмотря на то, что идет дождь.
  - Ты видишь радугу? - я оборачиваюсь и вижу тебя. Ты берешь меня за руку, и мы смотрим в окно. Ветер взъерошил мои волосы, но я не думаю о прическе, я наслаждаюсь покоем, которого никогда не желала осознанно.
  
  Ты подарил мне надежду и веру в то, что когда-нибудь все поменяется. И черное станет белым, а белое - черным. Что мир поплывет под нашими ногами, принимая такой облик, какого хотим мы. Он замрет на секунду и прогнется. И в этот момент я забуду прошлое, а ты поймешь, что я и твоя мечта - одно...
  
  Тогда я почувствую твое тепло, я прижмусь к тебе как можно ближе и не солгу в этот раз: "Я люблю тебя", хоть слова и не нужны больше, поцелуй все заменит. Я давно лгала всем, и прежде всего, себе. Оковы сброшены, и я свободна.
  
  И уже не тяготит присутствие в моей жизни кого-то второго... Мы просто - одно целое посреди океана. Я подарила себя тебе, и мне ничего не надо взамен...
  
  Ирина
  
  Ирину считали сумасшедшей. Ирину считали порочной, за ее спиной шептались как можно тише, чтоб она не услышала; но она слышала все, все замечала и прощала всех, потому что в том, что они говорили не было правды. Они говорили не про нее. Это не она - убийца, не она ненавидит весь мир. Она все так же чиста и невинна.
  Закончилась зима, в ее душе посветлело. "Ирина", - шептали травы и голые ветви разбуженных лучами солнца деревьев. И Ирина знала, что все это принадлежит ей. Она не хотела жить, как все, не хотела норм и запретов, возможно поэтому, ее не любили. Она никогда не вторила чужим голосам и не слушала доводов разума, она слушала весну и хотела слиться с ней. "Ирина", - тихо пропели птицы, когда она сидела в саду. Вокруг нее еще были сугробы, солнце не добралось сюда, но она не от солнца скрывалась, девушка хотела еще раз увидеть возрождение природы.
  Все думали, что она любит смерть, но и это было ложью. Смерть для нее ассоциировалась с вечностью, она любила бесконечность смерти, а не саму ее. Все думали, что она любит боль, но она любила сладость боли, а не саму боль.
  Она пила горький кофе и вкушала горький черный шоколад; она одевалась в черное ночью, чтоб слиться с сумраком, но не по той причине, что ей нравился черный цвет.
  Да, она не любила ярких красок, потому что все это было надуманно и вульгарно. Ее цвета - белый, синий, бледно-розовый - не раздражали, а ласкали душу, успокаивая и заживляя.
  Люди думали, что она вызывающа и напыщенна, самовлюбленна и горда, но и она сама во все это верила, а, следовательно, это не было правдой, не было ее сутью. Маска, натянутая снаружи, не давала умереть внутри.
  Ирина любила природу и ненавидела узость людей, их привязанность к своим законам и нормам морали. Она мечтала о небе и воде, об обнаженности чувств и тел, о слиянии с природой и другими, столь же юными и чистыми, как она сама, созданиями.
  Ей был нужен воздух. Воздух, и ничего больше...
  
  
  Любовь к жизни
  
  Она расхохоталась ему в лицо и, пустив изо рта струйку дыма, произнесла:
  - А ты думал, что в сказку попал, мальчик?
  Это "мальчик" было сказано столь скептически и с таким пренебрежением, что юноша вздрогнул. Она стояла и смотрела на него своими серыми, насмешливыми глазами, подведенными черным карандашом. Волосы буйного рыжего оттенка трепали порывы ветра. Они стояли на крыше, а юноша был взрослым и думал, что никогда не поведется и никогда... Да, что там говорить! Она заворожила его, закрутила, запутала... Дело в том, что ей, похоже, было все равно, а ему - нет.
  - Что я сделал не так? - спросил он.
  - Ничего. Все было правильно. Просто я ухожу. Просто я устала лгать. Я ищу любовь, - она говорила отрывисто, болезненно ударяя его словами в грудь, но видно было, что ей неприятно все это произносить, или... приятно, но... непривычно.
  - Тогда зачем ты уходишь? Я недостоин?
  Его попытки удержать девушку были тщетны. Плащ распахнутый, черные стилы с каплями дождя на них, кожа, сталь... И рыжие волосы. И детски-наивное лицо... И эта усталая улыбка, которую он так любил. Она плакала, он это видел, но боялся утешить, боялся, что она уйдет еще быстрее, боялся, что закроется в себе.
  - Я любовь ищу, которую убили... - жалко улыбнулась девушка, доверчиво обратя на него блестящие от слез глаза. - Ты не бойся! Ты уйдешь - я одна не останусь. Будут другие. Только любви не будет... Он смотрел и мечтал помочь ей. Зачем все так? Зачем она так мертва? Он развернулся и ушел. А девушка села на край крыши и устремила взгляд на солнце, которое садилось. Она смотрела на него, и сердце ее билось в унисон с каплями дождя, дождь утихал, и удары утихали. Девушка заснула... Она так нуждалась в любви, но было пусто... А солнце опустилось за горизонт, и перестал дождь, и только тонкий, короткий всхлип на миг разорвал тишину, взметнулись в стороны руки, и она полетела в последний раз... И все ее существо взбунтовалось, и влюбилась она в тихую музыку, и захотела еще хоть раз увидеть солнце, и полюбила самую жизнь... НО было поздно. Крик был последней ее музыкой, а кровь - отразила последний закат. Но она умерла, обретя ЛЮБОВЬ и веру в ЖИЗНЬ...
  
  
  В далеком 2005-ом году...
  
  Грешница
  
  Больно стучит в груди, ударяется в ребра сердце. Перед глазами какая-то красноватая пелена. Она похожа на паутину, опутавшую мои веки. Руки как будто сковали наручники. Ноги в тяжелых колодках не дают сделать ни шагу... Мозг пронзают мириады импульсов, наверное, должных отвечать на какие-то действия, но это серое вещество тоже недвижимо. Я то ли сплю, то ли нахожусь в коме, но в любом случае, уже не живу в полном смысле этого слова. Вероятно, так чувствует себя новорожденный, вынутый из чрева своей матери...
  Но...что это? Неужели кто-то пытается разбудить меня? Да, так и есть...
  
  Диана вот уже полчаса стояла возле своей подружки и пыталась привести ее в чувство. Кира всегда отличалась больной психикой, а после того случая... Наконец, Кира вздрогнула и пришла в себя:
  - Я спала?
  - Нет... - неуверенно произнесла коротковолосая Диана. У нее была мальчишеская стрижка на черных крашеных волосах и карие глаза.
  - На что это было похоже?
  - Не знаю, не волнуйся! Все прошло, - успокаивающе ответила подруга Киры и провела рукой по ее волосам: - Все хорошо! Ты отличная девочка! И все хорошо... - однако ее голос звучал как-то неубедительно. Диана волновалась за подругу. За последнее время та значительно сбросила в весе, под глазами появились синеватые тени, а недавно Диане довелось узнать, что ее правильная подруга начала курить. И все это после того дня. Что тогда произошло там? Зачем она, Диана, бросила свою подругу на произвол судьбы?
  
  Пелена с ее глаз спала. Диана смотрит на нее красивыми карими глазами, обрамленными черными ресницами. Что еще надо для счастья. А какие у нее красивые руки! Какое почти сексуальное удовольствие ей доставляют ее прикосновения. Но она помнит те глаза. Под светлой личиной скрывается злое сердце. Под предлогом приличий и скромности таятся страхи и ненависть ко всему живому. Это похоже на повязку, завязанную поверх гнойной раны: снаружи все выглядит хорошо, но изнутри гной накапливается и заражает тебя, твою кровь, медленно подбираясь к органу, называемому сердцем. И ... никогда она не забудет того мертвого взгляда, того изъеденного могильными червями тела, представшего перед ней в одном из кошмаров. В трупе Кира с трудом опознала свою подругу, Надю. Ее когда-то прекрасные волосы запутались, оплетя безобразный череп с остатками плоти.
  Это так жестоко. Кира закрывает глаза. Ее подружка тут же забеспокоилась:
  - Все хорошо? - и опять ее рука коснулась плеча Киры. Веки вздрогнули и на мгновения приоткрыли воспаленные серые глаза.
  Когда-то так на нее смотрела Надежда. В руках у Киры была острая бритва, а она была безоружна. Труп девочка тащила на себе на старое заброшенное кладбище. Было за полночь. Холодный мокрый снег хлестал девушку по лицу, таял и мерзкими липкими каплями сползал за шиворот. Волосы ее тут же намокли и застыли на морозе, образовав ледяную корку. Мерзлые ресницы с бисеринками слез мешали смотреть. А надо пройти еще много. Внезапно Кира оступилась и попала в могилу с сухими костями, рассыпанными по ее дну, как спички в коробке. Череп валялся в отдалении. Он отражал от себя лучи фонарика, которым водила девушка, в надежде найти способ, как выбраться из этой ямы.
  
  Опять Диана что-то произнесла. Как же ей это надоело! Вот Надя.. Та как раз ничего не говорила. Ах зачем она променяла ее на этого маленького уродца! Он и сейчас живет где-то в этом городе. Вот опять к горлу подползает горький ком тошноты. Теперь Кира не может ничего есть и спать тоже не может. Кругом ее поджидают мертвые глаза подруги. А под ухом беспокойно гудит высокий взволнованный голосок Дианки. "Чего она так волнуется?" - думает девушка.
  
  А Диана не отводит взгляда от ножа для резки бумаги. Он в руках у ее подруги. Почему-то ее глаза закрыты, а губы плотно сжаты. Взмах - листы в тетради по алгебре поалели.
  
  Да-да-да! Больше некому ее терзать! Теперь-то видения уйдут! И глаза уйдут... И воспоминания. И злобные демоны не смогут заползать в ее мозг, питаться ее плотью. Пусть за них это делают слизни и черви - у них сие дело получается гораздо более эффектно. Красный туман поглотил ее, сжал голову в тугое кольцо боли. Но вот боль перестала ощущаться. Перед глазами с прикрытыми веками Киры открылись две дороги. Одна вела в Рай, и она была светлой и ровной без каких бы то ни было препятствий. Другая - в Ад через ущелья и пропасти. Но Кира с уверенностью шагнула на вторую, ибо на первой она увидела свою улыбающуюся жертву с перерезанным горлом. Надя смеялась и звала ее к себе, но черти тащили неудачливую любовницу в костер инквизиции, где уже не будут разбирать, какой бес натолкнул ее на злодеяние.
  Запах паленой плоти, запах горящей крови, хриплые стоны из алого пламени и красная пелена с глазами убитой. Теперь она будет видеть их всегда. В вечных мучениях этот взгляд останется с ней надолго. Последним словом, что сказала Кира, было: "Казнь!" и больше ничего. Она сама осудила себя за преступление, которого не совершала. Злобным гением было ее воображение. В воображении она придумала все события, а мучения были настоящими. Прощай, Диана! Туман из красного стал черным, и дым скрыл от глаз инквизиции корчащееся в пламени тело грешницы.
  
  Жду...
  
  Олька уткнулась носом в подушку. Ну, и пусть все утверждают, что он ушел навсегда - она-то в это не верит. Только иногда становилось нестерпимо больно вот так сидеть и ждать, ждать, ждать... Ждать до тех пор, пока слезы на глазах уже не выступали, когда мозг уходил куда-то в неведомые дали. Многие, очень многие пытались вернуть ее к нормальной жизни. Иногда получалось, но было странно ей сидеть и радоваться рядом с другими людьми, когда он, ее единственный и долгожданный находился далеко.
  Приподнявшись на постели, Оля только в этот миг заметила присутствие в комнате постороннего. Темная фигурка примостилась на краешке ее ложа. Капюшон скрывал лицо посетителя, но ее ничто не могло обмануть, уж ЕГО-ТО она узнает всегда. С пронзительным криком, не обращая внимания на дикую боль, пронзившую все ее тело, Оля бросилась на шею к человеку в черном, но фигура тут же растаяла у нее в руках. Обессиленная, девушка рухнула на пол. Конечности дрожали, а тело просто сотрясалось в конвульсиях.
  - Оля? Можно к тебе? - робко произнес голос из-за двери и вслед за голосом в комнату просочилась какая-то девушка в розовом платье и босоножках на высоком каблуке. "Кто она?" - задалась этим серьезным вопросом Оля. Но он не был так уж важен сейчас... Судя по всему, одна из ее многочисленных подружек. Зачем они все ее мучают? А подружка все щебетала и щебетала. На мгновение она остановилась, посмотрела в глаза собеседницы и опешив, произнесла:
  - Ты что, не слышишь?!
  - Нет. Я не знаю кто ты, и единственный вопрос, который меня интересует, это - куда вы его дели?!!
  - О чем ты? - подруга выглядела действительно удивленной, но ее не проведешь: они все против их любви, все ей мешают, а следовательно - ее враги. Ольга схватила ее за длинные светло-русые волосы и принялась таскать по всей комнате, выкрикивая: "Сука! Сука!" Потом что-то отпустило, и она упала без чувств. Погрузившись во тьму, она вновь встретилась с ним - высоким, худым и нестерпимо родным парнем. Он жив, он где-то рядом! Она не верит во все бредни, что плетут ей лже-подруги. Но надо притвориться, что я верю, тогда у нее появиться возможность увидеть его... Странно... Эти глупцы держат ее в сумасшедшем доме и говорят с ней так, будто она и впрямь сумасшедшая, но это не так!
  Моросил дождь. Кутаясь в коротенькую кожаную курточку, Оля стояла на остановке троллейбуса. Он будет ждать ее в их условном месте. Как она это узнала? Предчувствие. Вбежав в запустелый городской парк, девушка и впрямь заметила его. Но ее парень был не один - с ним рядом, обхватив его плечи руками, сидела какая-то девушка. Красивая девушка. Глаза Оли заблестели впервые за долгие месяцы. Теперь она все помнит... Тогда они упекли ее в психушку, чтобы спасти от тюрьмы, спасти жизнь ее любимого. Но он в безопасности, Оля никогда не сделает ему больно! Никогда! Юноша, сидящий на скамейке поднял лицо с серыми глазами и в испуге зажмурился на мгновение. Потом его веки вновь приподнялись... Ольга была уже на расстоянии двух шагов от парочки. Цепкими пальцами с длинными ядовито-зелеными ногтями девушка впилась в руку избранника. Тот отшатнулся. Оля впилась губами в его безжизненные губы и... Из-под куртки выглянуло лезвие ножа. Девица заверещала. Что они все так орут? Все же хорошо! Она лишь хотела освободить его, забрать с собой. Но против его воли Оля действовать не будет. И на белоснежный снег полилась алая кровь. Девица вопила не переставая, а он.. Он стоял, обхватив голову руками.
  
  Когда Виктор познакомился с Олей, милой девушкой с длинными рыжими волосами, разве он знал, чем все закончится. Любовь обернулась маниакально-депрессивным состоянием. Девушка преследовала его повсюду, словно тень. Потом разрыв, примирение, вновь разрыв. Через полгода Витя не вынес этого: милая девушка превратилась в навязчивую стерву. А теперь эта стерва мертва и ему плевать!
  
  Только Ольга еще не была мертва. Из ее груди торчала рукоятка ножа, кровь лилась рекой, но смерть еще не наступила. Снег падал ей на лицо. Пройдет еще немного времени и он больше не будет таять. Девушка осклабилась.
  - Ну и скоты же вы! - с сожалением, злобой и... торжеством, пожалуй, произнесла она и наугад бросила нож. Смертоносное орудие пронеслось в одном сантиметре от лица Виктора. Он обернулся к несостоявшейся убийце и присев на корточки, ударил ее по лицу рукой. Оля приподнялась и поцеловала юношу, а потом тот со стоном повалился рядом. Из его спины торчал кусок арматуры. Ошалевшими глазами девица с полминуты стояла, уставившись на двух умирающих, а потом бросилась наутек. Ей вслед несся оглушительный хохот Оли, который спустя несколько секунд перешел в хрип, затем в плач, а потом и вовсе затих...
  
  
  Отражение
  
  Мина посмотрела в зеркало, висящее в прихожей, и поразилась, как сильно оно исказило ее черты, а на первый взгляд - обычное зеркало. Вернее... Нет, обычным его можно было назвать с натяжкой. Хотя, кто знает, быть может, для старинных замков оно и было обычным. Темная рама из какого-то древнего, вероятно, дорогого сорта дерева изъедена древесными жуками, сама же зеркальная поверхность настолько потемнела, что отражения буквально не было видно. Причудливый узор паутины заполнял все. Пауки плели ее исправно, и сейчас в зеркале отражалось лицо Мины, испещренное сетью морщин. Какие-то шрамы расползались от висков до подбородка по обеим сторонам лица. Если бы женщина не знала, что она молода и красива, она, вероятно, умерла бы на том самом месте, где увидела себя в подобном виде.
  Она привезла это зеркало из дома бабушки, где оно много десятилетий без дела простояло на чердаке. Везла его осторожно, как бы не разбить! Все обошлось: несмотря на то, что зеркало выронили прямо у подъезда на асфальт, оно чудом уцелело. А трещины и паутина вообще появились только сейчас - спустя месяц после тех событий. Длинные, извилистые, они накрывали отражение Мины от макушки до пяток.
  Протянув руку, женщина дотронулась до стекла. Поверхность дрогнула и нежно обхватила ладонь. Словно вода, ласкаясь и жалея, зеркало засасывало Мину внутрь.
  
  Мине было тридцать пять лет. Ее муж с детьми жил отдельно - она выгнала их из дома по ей самой неизвестной причине ровно месяц назад.
  
  Женщина взглянула на отражение. Теперь оно стало нормальным - ни морщинок, ни шрамов как не бывало. Только почему-то оно улыбалось, хотя Мина была твердо уверена, что не улыбается.
  
  Андрей почему-то сразу согласился уехать. Он молча забрал детей: Людочку и Витюшку и ушел, тихо прикрыв за собой дверь. Витюшка плакал, кричал, что маме тоже нужно уйти, что здесь плохо. Людочка его успокаивала, как могла - ей ведь было всего лишь тринадцать... Мина смеялась, уговаривала их всех не беспокоиться, употребляя в свою защиту много слов, но ничто не могло удержать слез пятилетнего мальчишки и молчаливого укора в глазах дочери.
  
  Подумав немного, Мина решила, что надо оказать сопротивление. Зеркало выпустило свою добычу. Обессиленная женщина отошла в другой конец прихожей. Она ощущала какую-то усталость во всем теле, будто совершила невесть какой труд, хотя ничего сегодня не делала. По правде говоря, она уже вот как две недели ничего делать не могла. Женщина развернулась и пошла в спальню. Повалившись на кровать, Мина погрузилась в сон.
  Проснувшись, женщина ощутила себя несколько отдохнувшей. Пройдя на кухню, она поставила на плиту чайник и села на высокую табуретку. В доме было тихо, и, хотя обычно Мина любила тишину, в этот раз она действовала на нее угнетающе. Какой-то черный туман обволакивал ее мысли, звал куда-то. Она хотела подчиниться и не знала, что же ее все еще удерживало на месте. И что ее притягивало, звало, манило к себе. Осторожно приподнявшись с табуретки, женщина, едва ступая, направилась на зов - шаг, еще шаг. Вот она в зале, в прихожей и... перед зеркалом. Темная поверхность изумительно чистая, но что же так изумляет? То, что на этот раз женщина вообще не видела своего отражения. Вот темнота расступилась, и Мина различила небо, зеленую траву, пруд и лес, стоящий стеной и отражающийся в безмолвных водах. Эта картина была ей знакома. "Где же я ее видела?" - силилась вспомнить женщина, но не могла. Она ловила разлетающиеся мысли. Пытаясь соединить их в одно целое, но ничего не выходило. Она почувствовала жажду и направилась к пруду. Погрузив руки в воду, она ощутила, как какой-то непонятный трепет пробежал по ее жилам. И печально заговорил совсем рядом тихий голос. Слова Мина понять не могла - слишком тихо, слишком не понятно... ладони похолодели, и вода под ними потемнела. Женщина отшатнулась. Руки нестерпимо болели и кровоточили. Ничего не понимая, она побежала в лес. Узенькая, еле заметная тропинка вела к поляне, сплошь покрытой брусникой. Ничего неевшая уже в течении нескольких дней, Мина с вожделением смотрела на ягоды. Но путь к ним преградила заблудшая, обтрепанная дворняга. "Пшла прочь, тварь!" - в исступлении завопила женщина, откуда только силы взялись! Но дворняга не уходила. Она смотрела на женщину жалобными, больными глазами и, казалось, просила защитить ее. Мина хотела ударить собаку, но рука не поднялась. Пришлось повернуть. Но на долю секунды она оглянулась и увидела, как маленькая птичка, склевавшая несколько ягод, застыла, превратившись в статуэтку.
  "Куда же я попала? Где я видела этот пейзаж? Как мне вернуться домой, наконец?" - размышляла женщина, но только пение соловьев было ей ответом. Возвращение к исходной точке было единственным приемлемым вариантом, но Мине не хотелось поворачивать. Это бы значило, что она сдалась, спасовала перед трудностями, поэтому она углубилась еще дальше в лес. Идя по дорожке все вперед и вперед. Женщина поняла - дальше хода нет. Путь преграждали такие заросли, через которые можно было с трудом прорваться и с топором, в то время как у женщины ничего кроме зеркальца в руках не было.
  Только она подумала о зеркале, как под одним из поваленных деревьев заметила топор. С трудом подняв его обеими руками. Она стала расчищать себе путь. Вначале дело продвигалось очень медленно, но позже топор уже сам вел за собой опешившую женщину. Сделав несколько последних рубящих движений в воздухе, он остановился и упал у ног женщины. Она не стала поднимать топор. Впереди стоял замок из сказки.
  Тонкие шпили взмывали высоко в небо. Узкие бойницы смотрели на мир с легким прищуром, лукаво и загадочно. Огромные двустворчатые двери закрывали вход внутрь. А на дверях висел амбарный замок. Мина повернула назад, схватила дрожащими руками топор и бросилась к двери. Но не успела она замахнуться, чтоб сбить замок - тот уже упал сам. Створки двери распахнулись, и она вошла. Зажглись сотни свечей в старинных позолоченных подсвечниках, в центре залы стояла двуспальная кровать с пологом. Что-то заставило женщину несколько помедлить, прежде чем поднять завесу тайны. Но потом одним резким движением она сорвала полог и в ужасе уставилась на лежащее под алым шелковым одеялом тело, свое тело. Потом она упала без чувств.
  
  Как только ее плечо коснулось пола, девушка открыла глаза. Она была много моложе своего двойника, и ее лицо не прорезали глубокие морщины. Только седина в волосах указывала на то, что она, как и Мина уже не молода.
  Улыбнувшись, девушка опустилась на пол. Ее рука нежно скользнула по плечу Мины. "Вот и настал мой час..." - тихо сказала она и вышла из замка.
  Мина очнулась, когда стемнело. "Что со мной?" - произнесла она и огляделась. По углам обширной залы скопились тени. Лишь свеча в позолоченном подсвечнике у постели освещала небольшое зеркальце. Женщина сощурилась и с трудом различила черты молодой красавицы, отраженные гладкой блестящей поверхностью. "Что за черт! Я только похорошела после всех этих ужасов!" - подумала Мина, но невольно обрадовалась такой перемене к лучшему. "Но надо выбираться отсюда, что я вообще тут делаю?" - высказала женщина мысль и направилась к двери, но она брела медленно, в то время как сотни зеркал отражали бегущую, как легкая лань девушку. Всей массой тела навалившись на дверь, Мина толкала ее от себя, но массивная дверь не поддавалась. Наконец, с протяжным скрипом, та подалась вперед, и женщина вышла. Ее стопы вели ее вглубь сада, к озеру. В водах его Мина различила свое отраженное, покрытое легкой рябью лицо. Приглядевшись, женщина поняла, что то была не рябь, а сеть морщин. И старческие руки сжались в кулаки, а седые волосы рассыпались по печально опущенным плечам.
  Стоная и охая, Мина выламывала свои руки, все глядя на свое безобразное отражение. Потом ее губы сложились в усмешку, вода сомкнулась, и круги спокойно и величаво некоторое время расходились к берегам.
  А потом волны вынесли на берег два тела. Тело безобразной старухи обвивала тонкими белыми руками прекрасная девушка. Прозрачные слезы катились из ее глаз, а тишина была единственным ответом на ее отчаянный вопрос: "Зачем?"...
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"