Вечерний поезд метро нес Танатоса к конечной остановке. В вагоне не было абсолютно никого - последние вылезли на Рязанском проспекте. В соседних вагонах сидели какие-то люди - пьяная молодежь, да пару бомжей, не обращавших на Танатоса никакого внимания, видимого сквозь немытые стекла вагонов. Танатос сидел на двухместном вагонном диванчике, обтянутого странной резиной, которая почему-то должна была напоминать натуральную кожу. Танатос сидел сгорбившись, опустив голову, которая от тряски клонилась к коленям, закрывая ярко-алую, словно артериальную кровь, рубашку, с рюшками и выточками, с черными бархатными завязками вместо пуговиц. Шея его была утянута неширокой велюровой лентой, на которой болталась серебряная подвеска - гроб с лежащим в нем не то мертвецом, не с уснувшим вампиром, сверкавшим красными бусинками глаз. Поверх рубашки на него был одет плотно прилегающий к телу не то камзол, не то сюртук. Ноги были обуты в остроносые черные ботинки, скрытые бархатистыми узкими брюками. Танатос был аккуратно причесан - его челка была прилизана и стянута заколкой на затылке, а остальные боковые пряди свободно свисали до локтей. Волосы были седы, будто у старика. Но Танатос был не стар. И не молод. Ему вообще были не применимы возрастные рамки - так он сам полагал, и был в этом уверен. Танатос слыл не простым человеком, а точнее вовсе и не человеком. Прямо сказать, далеко нелюдем. Несомненно, человеком он когда-то и был в далеком, залитым губящим солнцем прошлом. Жил, впрочем как все - ходил, дышал, ел, пил, слушал музыку, смотрел фильмы, читал книги. И вот однажды утром он проснулся... Зажмурился от яркого света, нет, даже вскрикнул, когда лучи солнца брызнули ему в глаза. Заслонился рукой, зарылся поглубже в одеяло и не поехал в технарь, где учился, грубо говоря на портного... Танатос проснулся вампиром, и не шуточным, а настоящим московским вампиром. Перестал выходить на улицу в яркие солнечные дни, скудно питался - по возможности охотно ел только сырое мясо, посолив его сверху. Поначалу его рвало от столь аскетической пищи, но потом привык. Все-таки Танатоса манила не говядина - он хотел человеческой крови, как и любой порядочный, уважающий себя вампир. Еще Танатос не спал по ночам - и в вагоне он слегка дремал. Голова была одурманена некоторым количеством водки. В полудреме Танатос улыбался злой улыбкой, обнажая длинные, огромные от природы клыки. Танатос вспоминал недавние события, разбавляя их мечтами. От тряски водка в его желудке бултыхалась, перемешиваясь с кровью, отчего становилась приятно, сладко и тошно. Вечер для него сложился удачно - наконец-то после двухнедельных уговоров у него получилось. Не каждая девка так просто расстанется со своей кровью с первым встречным, а Танатос был не из тех, кто нарушал уголовный кодекс. Законопослушность он считал одним из главных своих вампирских кредо, иначе быстро узнают и схватят. Упекут, обязательно повяжут и засадят - либо в психушку, либо в тюрьму, поэтому Танатос был осторожен - выбирался на Чистые и прохаживался там в одиночку, высматривая подходящую кандидатуру девки. Искал придирчиво, всматриваясь в каждую кукольную мордашку с минимумом пирсинга и с простецкой прической. Он старался избегать гвоздей в ушах и забритых висков - подобная бабища могла оказаться не в меру активной и выбить из него весь вампирский дух какой-нибудь садистической выходкой. Слишком уж авангардные девки вызывали у Танатоса страх и отвращение - они никак не могли заслужить вожделения такого яркого цветка зла. Толстые, постпанковские колоды могли бы физически без всяких трудностей справиться с низкорослым, тщедушным Танатосом и поиметь его для собственного ублажения - взять и связать, придушить покрепче ошейником, чтоб не рыпался, и повалиться на него голым, пивным, в целлюлитных ямах пузом. Танатос искал других - считавших себя утонченными недотрогами, слабенькими созданиями, теми, кто кого-то любит тупо и бесперспективно, и ищет по ночам опытными пальчиками клитор, дабы приблизить себя к предмету поисков. Таких по представлениям Танатоса было уж точно больше половины, но это не упрощало его задачу - половина делилась еще на две подгруппы - на тех, кто кровь свою отдаст, и на тех, кто нет. Готовых отдать было меньше трети, да и их нужно было всячески разводить. Страшно, страшно было девкам резать себя бритвой по запястью. Танатос никогда не пускал кровь сам, считая это грязной работой. Он смеялся сквозь полусон, вспоминая, как это делали предыдущие девки. Одни плакали от истерики, другие молча жмурились и морщились, третьи вспарывали руки хладнокровно и отрешенно, только под конец шипя от жжения, которое испытывало голое мясо на воздухе. Иногда Танатос сцеживал ценную красную жидкость в стакан, пока не наберется почти полный - та норма, которую сможет выдержать смертный без летального исхода. Он просил резать, там где мелкие сосуды, чтобы можно было без труда потом остановить кровотечение. Танатос злился, вспоминая подробности. Он сосем не хотел пресмыкаться подобным образом, разве это могло устроить настоящего вампира? Он грезил лучшими временами, когда он сможет высасывать свою жертву почти без остатка, чтоб та погибала в его руках. Ему было ни сколько не жалко бабищ - они были грязью из-под его острых, треугольных ногтей. Он жалел только о каждой даром пролитой капли крови. Научился различать ее вкус - то ординарно соленый и металлический, то сладковатый, то кисленький, будто лимонный сок. Танатос снова ощущал сильное, обволакивающее тепло в желудке. Да действительно, вечер удался, не смотря на то, что его немного мутило. Он вспоминал, как нашел ее на Чистых. Сидела одна, слушая плеер. Танатос сразу понял, что она - та, которую он искал - черные клеши, болоньевая куртка, не то консервативная, не то спортивная - не понятно, простецкие туфли на плоской подошве. А рядом с ней на лавочке самое главное - обыкновенная типовая торба с изображением Луны и трех волчьих голов, воющих на нее. Танатос ежился тогда от холода, бежавшего по спине. Он терпеть не мог волков, не выносил запаха псины и свалявшейся в ком собачьей шерсти. Но она подходила по всем параметрам - возраст лет 16-17, то есть готовая на какую-нибудь чушь, одинокая, то есть придурковатая даже для Чистопрудных рамок. Он просто взял и сел рядом с ней, завел разговор. Она поддержала беседу, ведь всегда мечтала склеить такого парня - старшего лет на пять, да еще такой внешности, словно он перекочевал прямиком из века восемнадцатого. Танатос говорил много, не давая ей лишний раз подумать или вставить слово. Рассказывал о том, как всех ненавидит, все сильнее и бесповоротней пленяя ее сердце. Он обрушивал волны критики на музыку, фильмы, книги - на все, что он когда-то слышал, видел, читал. Она смеялась его шуткам о волосатых парнях и толстых бабищах, шуткам, пропитанных соками цинизма. Танатос называл их маленькими, несостоявшимися, занимавшихся ерундой. Он презирал природу, города, достояния человечества, Бога, Сатану и всю прочую мистическую свиту. Она удивлялась его умению испоганить все вокруг, даже то, что ей очень нравилось - но она не обижалась, наоборот, чувствовала, как недавно была глупа до встречи с этим замечательным молодым человеком. Называла его настоящим мизантропом. Он сдержанно улыбался. Спрашивала его: "Кто ты?". Без всякой суеты, с размеренной холодностью отвечал: "Танатос, вампир". Она представлялась Жюстин, окончательно тая. Вампир, неужели настоящий, а не какой-нибудь книжный? Признавалась в том, что очень любит Энн Райз и Де Сада. Танатосу было все равно - ему нужно тело, которое, по его прогнозам, могло оказаться не плохим и таить в себе живительную девичью кровь. Стал ее спрашивать, не хотела ли она что-нибудь испытать подобного прочитанного у Райз или Де Сада. Смущалась, ссылаясь на то, что уж больно неожиданное предложение. На самом деле хотела, конечно хотела, только нужно было выждать! По неписанным канонам в постель сразу нельзя было. Танатосу пришлось голодать две недели. Тупо шлялись по улицам, он каждый день напрашивался к ней домой, сжимая в кармане заветную опасную бритву покойного деда. Она говорила, что нет возможности... Рассуждала о предчувствии ранней своей смерти, он не понимал ее - ведь был бессмертной нежитью. Она мечтала стать такой же, как он. Танатос обещал устроить ей это в скором времени. Злился, раздражался, брызгая желчью на окружающий мир, завоевывая ее дальше и дальше. И вот однажды она не выдержала вампирического напора. Просто пригласила к себе, когда никого не было дома, не планируя чего-то сверхъестественного. Танатос прихватил с собой бутылку водки, так на всякий случай. Сначала сидели и глотали водку, закусывая супом, приготовленным ее матерью. Пила не охотно, морщась, но все же пила - с ним можно было. Почти прикончили бутылку, Танатос еще не успел опьянеть, но чувствовал к ней безудержную тягу. Полез к ней, вызывая волны возбуждения в ее организме. Жюстин старалась себя тормозить, но Танатос был невыносимо возбуждающ - больно кусал ее губы, шею, даже дал один раз ей пощечину. Просила остановится, говорила, будто ей нельзя, что через пару дней все кончится и можно будет. Танатос ее не слушал, постепенно раздевая ее худоватое тело. Он не мыслил кровопускание без обнаженного женского тела, не представлял себе трапезу без секса - это было частью его личного ритуала, дабы успокоить свое вампирское либидо. Тем более такая радость, что ей нельзя. Ни разу такого случая не представлялось...
Кусал ее твердые соски, которые смотрели не в разные стороны, не прямо перед собой, как у всех женщин, а друг на друга. Ей было больно, окрыляющее больно, она стонала громче, затыкая себе рот ладонями - боялась соседей за стеной. Танатоса больше не интересовало личико бракованной Барби - он спускался ниже, добравшись до пупка, стягивал трусы зубами, словно животное, пасть которого успешно заменяла ему пальцы. Она одела старые трусы - когда-то они были белыми, белоснежными - выходными трусами девятиклассницы с черной резиночкой и бантиком, маленьким бантиком спереди, таким трогательным и даже немного траурным. Она не пользовалась тампонами - Танатос заметил прикрепленную снизу прокладку с темно-бордовым пятном посередине. Танатос ликовал - такая удача, месячные, конечно, не даром она так сопротивлялась, а теперь краснела от стыда и неловкости, чувствуя, какая она теперь шлюха. Да, да шлюха! Шлюха! Мерзкая тварь, теплокровная смертная тварь, имя которой Блядь, и все тут. Проблядь, подстилка для него, грелка с кровью - и только для него одного, для Танатоса! Он смеялся, вгоняя ее еще в более глубокий стыд. Он знал, что может делать с ней все - сказать к примеру: "Мир - дрянь, Жюстин. Стоит ли жить в дряни?". И она выбросится с пятнадцатого этажа новостройки. Ну все таки испугается в последний момент, тогда уж несомненно придется ее подтолкнуть незаметно. Он поднял голову и увидел цветные картинки - постеры на стенах. О, как они всегда его бесили, эти постеры - он стал рвать их, словно умалишенный, раздирать на клочки и бросать их - под шум слез ее, не понятно какие - то ли счастья, то ли страха за себя. Закончив, принялся за Жюстин, а по идее за обычную Женьку - стянул окончательно трусы и брюки, и прильнул губами к промежности, медленно и нехотя кровоточащей, запачкавшей уже чуть-чуть простыню. Ему в ноздри хлынул терпкий, липкий запах женской плоти, заставлявший дрожать. Он вдыхал Жюстину, слизывая ее шершавым языком, чувствуя во рту слабый привкус железа и кислятины. Старался поглубже залезть языком, чтобы не потерять ни капли. Внутри чувствовал слабый поток горячей крови и женской слизи. Она, пьяная, стонала, выла, рыдала, шептала: "Танатос, Танатос... Приятно... Так... Еще, только месячные. Ой, бля, Танат... Менструха. Так нельзя. Не хорошо... Херово так". Он закатывал глаза от удовольствия, отвечал, что все в порядке. Пресытившись кровью из ее щелки, он входил в нее вампирски крупным, синюшным членом. Там было как-то жарко и хлюпко, но Жюстине нравилось - она крепче обвивала его ногами, и, обхватывая его бедра руками, просила все глубже и глубже... он вышел из нее как раз, когда она почти испытывала оргазм - он не хотел этого. Не мог себе позволить, чтобы ей стало классно. "Ебать, ну, еще, пожалуйста, милый, давай, что кончил уже?" - умоляла его, не отпуская, крепче обвивая ногами. "Не кончил, просто твоя очередь" - отвечал Танатос. Порывшись в камзоле, валявшемся на полу, он достал опасную бритву и подал ей. Она дрожала, и тупо улыбалась разглядывая блестящее лезвие. "Режь запястье" - приказывал он. Истерически заржала, закрывала глаза, полные слез, всхлипывала, едва касаясь лезвием до тонкой, бледной кожи. Стал давить на лезвие сам, пока не увидел темную кровь, начинавшую медленно, но верно вытекать в унисон с дыханием. Жадно припадал к разрезу, не став пользоваться стаканом. В Женьке заиграло чувство инициативы - лежа на спине, она дотянулась до головки его члена, не забывавшего находится в состоянии эрекции. Она была нежна с ним, не кусалась, напротив обволакивала ствол Танатоса теплыми губами, облизывая его языком, сглатывая небольшое количество кисловатой смазки. Такого Танатос не ожидал - полагал, что, напившись крови, он сможет продолжить в ее влагалище или в бутончике анального сфинктера. Но этого сделать не удалось - Танатос через минут двадцать уже удовлетворенно кончал ей в рот, напиваясь кровью.
Позже быстро одевался, доставал из аптечки на кухне два бинта. Один бинт разворачивать не стал, положив его прямо на рану, крепко-крепко примотав его другим к руке. "А если не остановится?" - спрашивала она. "Остановится - ты главное не ссы. А если не остановится - умереть разве не хотела?" - успокаивал Танатос. Провожала до двери, идя от стены до стены. "Еще встретимся?" - интересовалась с надеждой в голосе. "Встретимся" - отвечал. Не лгал. Они могли встретится еще раза два-три - пока кровь не приестся.
Вопреки привычке не спать по ночам, Танатоса окончательно сморил самодовольный сон. Он не слышал, как железный женский голос объявлял: "Конечная остановка. Просьба освободить вагоны". Он смотрел фильмы, чувствовал себя вороном. Так хотелось иногда ночью подойти к кому-нибудь сзади и сказать: "Помнишь меня, помнишь?", и, услышав отрицательный ответ, торжественно проорать: "Умри!". Убить, растерзав напуганного человека неважно каким способом. Ему хотелось ходить в плаще из настоящей человечьей кожи, носить ожерелья из искусно обработанных зубов, одевать носки из человеческого волоса...
...Танатос очнулся от резкого удара в бок. Открыв глаза, он обнаружил себя на полу. Кто-то столкнул, или даже смахнул его с сидения. Внезапно что-то синее просвистело над ним, и с силой шлепнулось ему на голову, полностью погрузив его во тьму. Он чувствовал горячий материал, кусок синей ткани, вонявшей порченым сыром. Вдруг круглая холодная арматурина уперлась в его поясницу и стала давить на нее. Боль, ужасная боль... Хруст костей... Казалось, будто позвоночник не выдержал и сломался. Арматурина ослабила свое давление, и Танатос увидел гигантские ноги, обутые в черные старушечьи войлочные сапоги. Серые толстые колготки, кусок синего грязного платья - да, несомненно - это была старуха. Арматурина шибанула по хребту. Он закричал от боли. Крик его удивил, это был писк, пронзительный высокий писк. "Орешь, мразь?" - слышал он низкий, громовой бабкин голос. Ткань сползла по спине и куда-то исчезла. Танатос приподнял голову и взглянул на свои ладони. Он их не узнал - это были кости, обтянутые частично порванной кожей. Он видел не руки, а крылья. Руководствуясь ранее неведомому инстинкту, он попытался взлететь. У него получилось - крылья хрустели, спина разламывалась от боли, но он взлетел, проносясь над старухиным ухом. Его слепил яркий свет в вагоне - он был невыносим и под мокрой тряпкой Танатос не мучился от нестерпимой рези в глазах. Не видя куда лететь, он врезался с размаху в стекло и упал на пол животом вверх. "Чертова бабка - кто она?" - пронеслось у него в голове - "Откуда она взялась? Мокрая тряпка, палка, железяка... Швабра? Вагон... Да, она уборщица в вагоне, а я небольшая мышь..." Тень швабры нависла над ним. Железяка стала вдавливать живот вовнутрь, причиняя ему неимоверный мучения. Все внутри вертело и крутило, и вот, его мохнатое тельце где-то сбоку дало трещину, плоть лопнула, и оттуда сосисками полезли длинные вампирские кишки. Танатос издал истошный вопль. "Сдохни, гадина!" - рычал бабкин голос. Открылись двери, и она смахнула его тряпкой с пола. Он оказался на улице в отстойнике для электричек. Медленно отползал от железнодорожного полотна, волоча за собою вереницу кишок. Его рвало водкой и кровью, чужеродной и собственной. Он не верил, что умирает - вампиры всегда были бессмертны...
...Утром машинисты нашли труп молодого парня, одетого по средневековой моде. Он был с выпущенными кишками, в луже крови. Глаза его были открыты, мертвое лицо застыло в улыбке, обнажившее не правдоподобно длинные клыки. Вызвали милицию. Опера качали головой и пожимали плечами. Санитары грузили тело на носилки. Пока шли до машины один из них в задумчивости проронил: "Нехристь какой-то. Прям как вампир".