- Вроде бы должно получиться, - встав на деревянный поддон, Вячеслав проверяет надежность закрепленной бутылки.
Защитники сбиваются со счета, приказы об отступлении сыплются один за другим. Оборона неуклонно сжимается под нависающими ордами. "Мы передислоцируемся", уклончиво отмахиваются командиры на неизменные вопросы - доколе отступать?
Новые позиции копируют старые. Можно пешком пересечь Ольхово с края до края, встречая одинаковый пейзаж. Изрытая земля, побитые дороги, оставляющие аккуратные, будто кистью наведенные, ободки отметин осколков. Глубокие ямы на треть роста человека роет фугас. Слева и справа тянутся дома с обвалившимися стенами или рухнувшими вниз крышами. Заборы охватывают развалины лабиринтами, торча остатками деревянных кольев. Немногие металлические зияют дырами, скалясь ржавыми зубами.
- Поехали, - под нос говорит драгун, медленно откручивая крышку перевернутой бутылки.
Довольно фыркая от пронизывающего холода, намыливает ступни. Мыло стирается до тонкой, мнущейся в пальцах массе. Да и с водой не к месту проблемы. Колодцы больше на окраинах рыли, ближе к центру дворы солидные, что ни улица, двухэтажные купеческие дома или мастеровых. Интересно чем целый батальон лошадей поят? Доступа к реке больше нет.
Кое как отмывшись, Слава садится на поддон, разминая конечности. На ноги страшно смотреть. Пальцы и подошва деформированы, кожа стерлась. За месяц войны, все дни осады солдаты ни ночи не провели без обуви. Нет лучшего блаженства минуты вдали от ботинок.
Драгуны и волонтеры по большей степени бодрствуют. Кое кто вяло бродит по развалинам, выискивая в груде мусора целые доски. Костер разжигают не таясь, прямо в железной бочке. Лишь немногие ютятся по углам, завернувшись в шинели. Да и те время от времени устало приподнимают головы, вслушиваясь в тишину. Тишина действует на Ольхово хуже войны. Прокрадывается в душу холодом и разрывает на части сомнениями, лишает сна. Сражения, звук перестрелок по ночам, бесконечный грохот орудий толкали вставать и воевать. Ныне апатия и пустота в глазах.
- Вы, ребята, сильно то не высовывайтесь, - привлекает внимание неспешный разговор, - война считай закончилась, нечего зазря под пули подставляться.
Натягивая обувь и завязывая обмотки, Вячеслав присматривается внимательней. Взрослый, можно сказать ближе к стареющему, мужчина. Из ополчения: порты крестьянские, сверху готский китель с оторванными нашивками. Вокруг группа таких же добровольцев помоложе. У недокопанной траншеи грудой свалены лопаты и оружие.
- Это что за бардак? - приближающийся драгун застегивает ремень и чинно распрямляет форму. - Почему работу до сих пор не завершили?
Ополченцы из молодых сразу тушуются, а вот "китель" продолжает сидеть, обводя взглядом сотоварищей.
- Так чего ж зазря спину гнуть, служивый? - шутливым тоном говорит он, разводя руки и демонстрируя гниющие зубы в улыбке. - Войне то конец. А к вечеру, говорят, вообще всех по домам отпустят.
Славу будто громом обдает. Смысл лишь спустя долгие секунды доходит и драгун украдкой находит пальцами ремень винтовки.
- Это кто говорит - по домам? - выговаривает негромко, даже мягко, а глаза посылают испепеляющий взгляд. - Перемирие с готами временное, что бы старики и женщины с детьми покинули город. Никакого мира, пока готы топчут нашу землю не будет. А провокаторов, распускающих слухи о капитуляции или паче того именующихся "людьми губернатора", приказано задерживать и уничтожать без всякого сожаления.
До того ютящаяся в разбомбленном доме Алена приподнимается. Бесцветная масса в припорошенной пеплом форме. Последние дни волшебнице даются тяжелее других и отражаются выжженным клеймом. И без того тонкая девичья фигура истончается, в волосах появляется седина. Встреть такую в сумерках, с банши перепутаешь.
- Да я то что, - мнется "китель", не смея взглянуть на пошатывающуюся колдунью. - У нас перекур, мы на минуту то всего отвлеклись ...
Шикнув напоследок, Вячеслав по камням карабкается к Алене. Девушке совсем плохо, она оседает на груду тряпок, едва смягчающих жесткий пол.
- Ты как? - присевший рядом, Слава касается плеча, чувствуя выпирающие кости.
Волшебница не отвечает - так ей долго не протянуть. Никогда, за столько лет службы и войны, не была Алена в столь удручающем состоянии. Даже в самые трудные периоды, окруженные рыскающими вокруг горной крепости бандами, юная колдунья не стояла на грани. Да и требования, пусть и бились с башибузуками насмерть, не были такими. Берегли раньше волшебников.
- Возьми, - Алена разлепляет потрескавшиеся губы. В ладонь Вячеславу ложится связка спутанный бечевок и брелков. - Амулеты - раздай бойцам.
Слава стоит над закрывшей глаза девушкой, не зная что сказать и чем помочь. Кавалерист не много смыслит в магии, но в курхскую их регулярно возили в санатории и часто меняли. Усыхает девка ...
Услышав топот ног о камни и мусор, Слава привычно перекидывает винтовку с плеча в руки.
- Свои! - доносится от наблюдателей.
Козликом спрыгивая с груды стройматериалов, замечает возвращающегося Григория. Следом еще двое драгун с битком набитыми вещмешками.
- Есть новые приказы от Розумовского?
- Да какие там приказы, - недовольный Гриша скидывает тяжелую ношу и разминает плечо. - Тоже самое - "соблюдайте режим тишины, огонь не открывать", - унтер-офицер позерствует, копируя басовитый голос ротмистра. - Тут как? Тихо?
Вячеслав мрачнеет пуще прежнего и щекой дергает.
- Плохо. Наши то держатся и за ольховских я не переживаю. А вот иногородние воду мутят. Надоело, Гриша, людям воевать. А посидят в грязи еще пару дней, половина и вовсе разойдется.
- Разберусь, - сухо комментирует унтер, заслужив от товарища укоризненный взгляд. - Ладно, ты тоже не ной. Помоги лучше вещи разобрать.
Мешки полные - улов не богат. Сухари, консервы - вокруг маленькой банки вскоре компания из пятерых соберется. Воды во флягах тоже мало - хоть бы дождь пошел, солнце даже в такие часы припекать начинает. Скоро дышать станет нечем, а людям работать, окапываться и укрепления накидывать. Как без воды? Одна радость - мотки свежей колбасы. Казалось, трофейную съели давно.
- Странный вкус, - с набитым ртом говорит Вячеслав. Пожевав, достает из зубов прожилку. - У готов обычно мягче и пряностей больше.
- Да конина это, - обыденно бросает унтер-офицер, перекладывая россыпь патронов. Григорий поднимает взгляд - ополченцам все равно, а драгуны, как один, поднимаются с мест. Слава и вовсе с куском мяса в руках застывает статуей. - Жрите давайте и что б ни слова не слышал. Мало командирам казаков, видели бы тот цирк. Нечем коней ни кормить, ни поить. Нечем! Сами скоро голодать будем.
И все же - коней на колбасу пускать, едино как друга съесть. Неужели правы люди и обороне конец? Все чаще и чаще защитники задаются вопросом, зачем коротают дни и ночи в грязи, ютиться в развалинах.
- Движение! - пробуждает от угрюмых дум часовой.
Опасность сбрасывает груз с плеч и заставляет двигаться. Возвращается порядок. От первого до последнего, без лишних слов группа рассредоточивается по позициям. Люди залегают среди импровизированных баррикад, ждут у немногих уцелевших окон. Григорий кивает показавшемуся в проломе стены Вячеславу и передергивает рычаг винтовки. Прикрываясь грудой кирпича, первый выползает, наставляя дуло вниз, на улицу.
- Не стрелять! - кричит и машет рукой, требуя убрать оружие.
Защитники выползают из укрытий, провожая бредущую толпу. Очередная группа гражданских, пешком уходящих на восток, прочь из обреченного Ольхово. Люди несут чемоданы, спасая от бомбежек и пожаров немногое уцелевшее. Кто-то тянет тачки. Рядом с матерями бредут и дети, сжимая крохотными пальчиками руки и боясь поднять глаза на окружающее.
За дни обороны им пришлось тяжелее всех. Лишь сейчас удалось договорится дать коридор для прохода. В первые дни штурма многие оказались на оккупированной части, готы выгоняли гражданских из домов, а потом и из подвалов. Пережив обстрелы колбасников, неизменно попадали под огонь своих. Остается надеяться, посол не обманул и Красный Крест примет беженцев. Всяко лучше в лагере, в палатках, где хоть какая-то горячая пища.
- Смотрю на них, - облокотившись о пролом говорит Вячеслав, - вроде бы радоваться должен. Они пережили бойню и теперь уходят... а с другой стороны вроде бы и грустно.
Драгун не договаривает. Люди покидают Ольхово, оставшимся больше не на что надеяться.
Григорий замечает среди людского ручейка девочку, бредущую под руку с совсем крохотным мальчиком. По виду брат и сестра. Девочка лет двенадцати, давно нечесаные волосы торчат в стороны колтунами. Худые ножки выглядывают из обрывков одежд. Не рубаха, а мешок. Ноги прикрывают намотанные тряпки.
- Девочка, - унтер офицер встает перед ребенком на колени. Бережно проводит рукой, убирая нависающие на лицо волосы. И ужасается. Малышка смотрит глазами старухи. - Где ваши родители?
- Тятю убили, - слишком взрослым голос говорит она и указывает куда-то за спину. - Во дворе закопала.
На солдата нападает волна жгучей ненависти. Будь прокляты готы! Как можно допустить мысль оставить оружие, пока колбасники бесчинствуют на симерийской земле? Нет. Не будет готу пощады не теперь, ни впредь.
Дрожащей рукой Григорий развязывает котомку.
- Возьми, - оглянувшись, украдкой прячет в складках одежды девочки сверток с сухарями и салом. - Поешь и брата накорми. Уходите из города как можно быстрее и держитесь взрослых.
Вперед Григорий бросается с инстинктом животного, накрывая собой разом двоих. Приподнимает слегка голову, вслушиваясь в монотонный гул. У-у-у-у! - протяжный звук слышен во всех уголках Ольхово. А затем над улицей проносятся копья. Много копий, шипящих, разбрасывающих искры и тянущих длинный шлейф дыма.
- Это что такое? - голосит один из ополченцев на грани паники. - У них дракон?!
- Отставить крик! Ракеты это, олух, - Григорий умолкает, далеко на востоке частые-частые взрывы.
Два дня до конца перемирия, а они по центру бьют, пропади эти колбасники. Там же люди для эвакуации собраны! Что творят?! К счастью ольховцы калачи тертые. Бабоньки хоть и голосят, но зря не бегают. От мала до велика попадали и в канавах хоронятся.
- Сейчас перенацеливать будут, - отметив тишину, Григорий встает и подталкивает ребятишек. - Гражданские вниз. Слава! В подвал отведи. Остальные - по позициям!
Предсказание не заставляет ждать и сбывается минометным свистом. Пока длинным, разрывающимся на соседних кварталах. Но вал неуклонно приближается. Вот и на улицу начинают падать осколки от камней и шифера, поднятых взрывной волной.
- Я помогу, - в поле зрения появляется Алена, на карачках переползающая по обломкам.
- Не вздумай! - Григорий, рискуя схватить обломок чего-то смертоубийственного, бросается следом. Перехватив, валит девушку наземь и сам падает сверху.
- Ты чего творишь? - шипит кошкой извивающая волшебница. - Нас сейчас с землей сравняют.
- Не сравняют. Лежи и не шевелись, - унтер крепче сжимают ее. - Ты слаба, а как поймут, что тут маг, начнут из мортир бить. Просто наблюдай.
Одна из мин все же попадает прямо в центр позиции. С коротким и угрожающим рыком падает, взметая землю. В голове гремит колокол, звуки войны перекрывает гул в ушах. Гриша плотнее прижимается к Алене, закрывая девушке голову руками. Другая перелетает, с треском снаряд попадает в дом, подняв пыль и взметнув щепки с битым кирпичом.
- Все целы? - удостоверяется унтер-офицер, осматривая зашевелившихся тут и там бойцов.
Огненный вал катится дальше, будто на улицах осталось что-то целое. Отдаляющийся грохот сменяется лязгом гусениц и рыком моторов. Обнаглели готы. Или тактику сменили? Раньше по метру продвигались, пехота каждый дом осматривала, подвалы гранатами закидывали. Теперь напролом.
Впереди, буксуя на усеивающих улицу обломках, продирается танкетка. Крохотная машина, открытая сверху и вооруженная пулеметом. Солдаты в касках-тарелках сидят, как на козлах - хоть бы по сторонам смотрели.
"Сработала уловка, - улыбается Григорий, перекатываясь от Алены. - Подумали район оставлен"
Следом за танкеткой выдвигается несуразная конструкция. По виду танк, но длиннее обычных и с гусеницами, охватывающими корпус. Из трактора что ли переделали? Ни пушек, ни башен не видно, зато по бортам массивные двери, хоть в полный рос заходи.
- Сможешь колдонуть, но не сильно? - шепчет Гриша Алене. - Главное останови их.
Волшебница кивает и распластанная на камнях, молча наблюдает за приближением. Готы только теперь начинают нервничать. Стрелок на танкетке, встрепетнувшись , указывает на следы пребывания солдат. Колбасник уже тянется к радио, как асфальт дает трещину. Машина едва успевает затормозить, сильно задрав заднюю, как оказывается перед рвом. Тоже происходит и в тылу, позади коробчатого танка.
- Бей! - кричит Григорий.
Высунувшись, разряжает винтовку в танкетку. Не дожидаясь результата, пригибая голову, змейкой покидает укрытие. Пулеметчик только разворачивается, а огонь симерийцы открывают и с противоположной стороны.
- Не высовывайся! - кричит Алене, клацая затвором на новой точке. Укрытием унтер выбирает остаток стены с чудом уцелевшей оконной рамой да торчащей из фундамента печью. - Мы сами.
Несколько раз вздохнув, Григорий высовывается, падая на колено и прицеливаясь. Танкетке к этому времени приходит конец. С верхних этажей бросают бутылку с зажигательной смесью. Остается наблюдать за веселым пламенем, взметнувшимся от бензобака, да головешками от подгоревших колбасников.
Брыкается приклад, в отдаче уводя мушку от цели. Остается стоящий, зажатый с боков танк. Машине не уйти, а если перебить триплекса, может и добром сдадутся. Экипаж о подобном мыслить не спешит. Из многочисленных амбразур противник ведет огонь. Стальная коробка отстреливается во все стороны, оставляя симерийцам бесполезно плющить броню вокруг щелей.
Григорий с матами падает, пятой точкой подпрыгивая за кирпичи. Над головой пули крошат кладку, выдирают раму. Приходится упасть ничком, прикрывая голову от рикошетов и крошева.
Танк прекращает сопротивление в грохоте единого выстрела. Улучив момент, Вячеслав упирает крюк крепостного ружья о стену, засадив восьмилинейную пулю в борт. Гриша не без удовольствия представляет, как осколки тяжелой болванки и брони веером заполняют кабину. Повтора не требуется. Открываются двери с двух боков и наружу вываливаются готы. Первый, не иначе раненный, не удерживает равновесия, хватаясь за окровавленную ногу. Да так и падает, сраженный выстрелом унтера. Дома по обе стороны скрываются в дыме черного пороха и всполохами огня. Более не таясь, швецовцы в упор расстреливают повалившихся из подбитой машины.
- Всех добили? - Гриша первым выходит из укрытия, водрузив на трофейную винтовку штык-нож.
Следом появляются и драгуны с ополченцами. Стрелки огибают кольцом умолкнувшую машину, заглядывают опасливо внутрь. Странный танк, если вообще танк. Внутри не просто водитель с наводчиком ютились, отделение солдат, не меньше.
- Это что сейчас было? - Слава так и стоит наверху, держа улицу под прицелом.
- Готы это были, - бурчит Гриша, проверяя, все ли колбаники мертвы. - Не понял, с кем дело имеем?
Противный скрип заставляет скривиться и завертеть головой в поисках источника. В неведении солдаты и ополченцы занимают круговую, всматриваясь поверх домов и беря окна на прицел.
- Внимание жителям и защитникам Ольхово, - доносит голос динамик, - говорит губернатор граф Малахов. Мои дорогие соотечественники и соотечественницы, братья и сестры. Вот уже долгий месяц наш город переживает ужасную войну. Я был среди вас, своими глазами видел и переживал происходящее. Город сражался с невиданной ранее отвагой, превозмогая лишения и овеяв улицы незабываемой славой. Но сейчас я говорю вам - довольно. Алексей Швецов, узурпировав власть преступно скрывает приказ о прекращении войны, отказываясь признавать законное правительство Екатеринграда и уводя народ Ольхово на верную гибель. Командование готской армии не желает вашей крови, в обстрелах виновата не Республика, а фанатичное желание Швецова продолжать бессмысленную борьбу. Я умоляю вас, ради ваших семей, ради будущего нашей страны - вы нужны Родине живыми. Сложите оружие...
Речь продолжается, а над городским шпилем, видным с района, поднимается белый флаг. Невозможно смотреть на бледно повисшую тряпку и уверовать в происходящее. Нет. Драгуны погружены в жуткий, нереальный кошмар. Симерийцы не сдаются - так воспитывают со школьных скамей, так поют древние баллады.
Гремит выстрел. Вячеслав, задыхаясь от злобы, стреляет в сторону звуков, будто желая поразить реального губернатора. Затем еще раз. Лишь на третий, пока судорожными движениями драгун роется в подсумке, подходит Григорий.
- Остынь, - унтер хватает товарища за рукав, хорошенько встряхивая. - Побереги патроны, они еще понадобятся.
Гриша обводит взглядом сгрудившихся бойцов. На лицах читается недоумение, страх и ненависть. Кто-то пришел в Ольхово в поисках спасения и крова, иных привел приказ, некоторые провели всю жизнь.
- Город пал, - не видит смысла лукавствовать унтер офицер, - но это не значит, что мы проиграли. Пока жив хотя бы один симерийский солдат борьба не прекратиться. В Ольхово или в любом другом месте будем бить врага. Пулей, штыком или магией, хоть зубами грызите.
Указывает в сторону позора, белым пятном омрачающего подвиг народа.
- Решайте с кем вы.
Трое выходят из строя без колебаний и Вячеслав с блеснувшими от гнева глазами замечает утреннего говоруна. Под ноги оставшимся падают карабины и винтовки, неспешно отстегивают портупеи, полетевшие следом.
Остальные, включая волшебницу, с места не трогаются.
- Прости командир, - "китель" стреляет глазами к двум последовавшим за ним, - но это уже не война, а безумие. Мы уходим.
Дождавшись сдержанного кивка от унтер-офицера, троица удаляется. Григорий стреляет первым. Следом пальба подключается беспорядочным грохотом. Бойцы не шевелятся, пока дым окончательно не развеивается, являя три истерзанных тела.
- Собирайте все ценное, ничего лишнего, - отдает приказы Григорий. - Оружие, патроны, продовольствие - остальное бросить. Гражданские, если заходят, идут с нами.
Вздыхает, в последний раз глядя на Шахтерский район.
- Уходим. Отступаем на восток.
Храмовый район. Ок 7-00
Людская масса рекой заполоняет улицу. Любе дается с трудом каждый шаг, течение убегающих прочь неуклонно пытается ухватить, оттеснить от храма. Женщина работает локтями, расталкивая тела, не обращая внимания на крики и толчки в ответ. Болит ушибленный кем-то бок, платок, серый от пота и грязи, липнет ко лбу. Жар от пожаров доходит и сюда. Мелькающие лица выпачканы в саже, многие кутаются в тряпки, задыхаясь от кашля и волоча ноги в полубреду.
Грохнувший неподалеку взрыв поднимает гвалт. Кто падает на землю, иные пускаются в бег, наступая на руки, ноги, а то и головы. Из последних сил, надрываясь и сквернословя, вытаскивают застрявшие меж людей баулы. Женщины, захлебываясь в слезах прижимают к груди завернутых в тряпки младенцев.
Вместе с гражданскими уходят и военные. В изодранной форме, едва передвигающиеся смешиваются с толпой. О какой обороне идет речь? Кто защищает баррикады и дома? У иных и оружия то нет. Некоторые садятся по средине улицы, хватаясь за голову и раскачиваясь, что-то завывают под нос.
- Постойте же! - взывает, мечась от одного к другому Людмила. - Солдатики! Ну куда вы бежите?
Замечает бредущего, спотыкающегося драгуна. Небритое лицо исцарапано, кровь смешивается с копотью жуткой маской. Солдат путается в ногах, винтовка, удерживаемая за перевязь, волочится по асфальту. Расстегнуты пустые подсумки.
- В храме раненные, - женщина цепляется за локоть, но в обращенных в ответ глазах не видя ни единой мысли, - нам нужна помощь.
И все же город продолжает сопротивляться. Люба вскидывает голову -колокольня сотрясается стрельбой. Пулеметный расчет посылает очередь за очередью, вспышка озаряет накинутые мешки, усыпанные гильзами. Ствол харкает огнем, не экономя пули и щедро разбрасывая на готские головы.
Свист. Короткая вспышка и расчет захлебывается во взрыве. Во все стороны летят остатки стальных перекрытий и каменных глыб. Зачатки организованности покидают улицу. Прикрывая головы, люди с криками бросаются в рассыпную, топчут друг друга.
- Помогите, - продолжает молить сестра милосердия, цепляясь за одежду драгуна.
Лишь взрыв пробуждает нечто осознанное в солдате. Пустота в глазах сменяется паникой, на Людмилу таращатся два округленных буркала.
- Кончено все! - орет, разбрызгивая слюни. Хватает за лицо, обгрызенные ногти больно впиваются в кожу. - Барьер пал!
Женщина пытается отстранится, но солдат сжимает сильнее, тряся, как куклу. В какой-то миг Людмила вздыхает, но не в силах впустить воздух, хрипя и задыхаясь.
"Там же раненные, - перед лицом ужаса, с заплывающими глазами думает о лазарете, - если магию прорвали, они же погибнут"
Снаряд падает совсем близко и женщину швыряет на землю. Дышать становится легче, с кашлем пелена развеивается. Судорожно, с болью глотая воздух Людмила смотрит на драгуна. Мужчина распластан, немигающие глаза, со все еще застывшим ужасом, смотрят в небо.
Сидя на земле, женщина осматривается. Над районом возвышается громадина храма, дымящимися куполами взирая на развалины. Улицы опустели.
- Как же так, - всхлипывает сестра, дрожащей рукой закрывая уста. Плечи дрожат, паника так и рвется наружу. - Кто-нибудь! Помогите!
Сквозь треск догораемых поленьев, сквозь канонаду орудий и отдаленную стрельбу вихрем врывается иной звук. Людмила вздрагивает и приподнимается - все отчетливей слышен топот сапог. Маршевый шаг, где нос к носку, единым грохотом сапоги чеканят поступь.
- Юнкера, - шепчет Людмила, то ли с жалостью, то ли с надеждой.
Ровная коробка курсантов величественно появляется на улице. Не в бой, а на выпускной парад. До блеска начищены петлицы и кокарды на барашковых шапках. Руки отмахивают при шаге, винтовки со штыками на плечах.
- Чего голосите, барышня? - студентов ведет драгунский унтер офицер. В противовес марширующим юнкерам, шествует вальяжно, покручивая в зубах папироску. - Не видите - на смерть идем.
- Не оставляйте нас, - с мольбой обращается женщина. - В храме много раненных, мы не справимся одни.
Поразмыслив, безызвестный унтер с тоской смотрит на носки сапогов. Будто ступни уже омочены водами Стикса. Оборачивается на застывших ровными шеренгами юнкеров. Безусые юнцы, как один горячие и дурные настолько, что бы не боятся.
- Ты, ты, еще ты и ты, - поочередно вызывает из строя. - Следуйте в лазарет и помогите с эвакуацией. Остальные - по позициям.
- Больше ничем не могу помочь. Честь имею, барышня.
Лепеча на бегу благодарность и моля Бога о драгуне, Людмила бросается к лазарету.
Храм после падения барьера теряет осанку, купола наклоняются, будто понурив голову. Начисто срезан шпиль колокольни, луковицы зияют дырами. Двор превращен в свалку мусора, выкорчеваны лавочки, торчат обугленные пеньки деревьев.
Среди руин церковной площади мечутся люди. Ни рук, ни носилок не хватает, тяжелораненых приходятся тащить волоком. Иные пытаются передвигаться самостоятельно, порой придерживая наспех сшитые и перебинтованные животы.
- Скорее, наши долго не продержаться, - командует сестра милосердия. - Кто не может идти, грузите на телегу.
- Так лошадей нет, - отзывается хромающий дед, с сильно искривленными ногами, - благородия три дня, как последнюю скотину забрали.
- Грузите! На горбу, но вытянем.
Людмила и сама бросается помогать. Не чувствую одеревенелых мышц, поднимает тяжелых мужчин. Наравне с другими закидывает носилки на брычку, вытаскивает застрявшее колесо. Под звуки близкой стрельбы минуты проносятся незаметно. Жар, пот и бесконечный грохот не замечаются. Лишь бы успеть, лишь бы не зря.
- Уходите и не останавливайтесь, - машет рукой женщина последнему обозу. - Я проверю внутри и следом.
Запыхавшаяся, взбегает по ступеням. Прострелянные створки впускают внутрь, где окруженный иконами и полумраком мир будто уносит прочь. Сестра милосердия замедляет шаг, громкий стук каблуков кажется неуместным в царстве покоя. Даже война с бесконечной стрельбой затихает.
- Батюшка, - Людмила замечает отца Димитрия, стоящего у центрального аналое. - Нужно уходить, готы совсем близко.
Настоятель будто не замечает и не слышит. Священник буднично поднимает опрокинутые подсвечники и поправляет иконы. Растерянно смотрит на мусор и каменные глыбы, усеивающие храм.
- Любушка, - он все же поднимает глаза и старческое лицо озаряется улыбкой. - Идите с Богом и не оборачивайтесь.
- Но как же..., - не понимает растерянная женщина.
- Идите, - говорит тверже и, уходя в алтарную часть, оборачивается. - Спасайтесь и не думайте за меня. Я..., - святой отец запинается, с неизмеримой тоской проводит рукой по выщербленной колоне, осматривает покрытые пылью стены, - я не могу бросить это место.
Людмила неуверенно делает шаг назад, другой и собирается уйти, как застывает. По храмовым ступеням топчут сапоги, а у порога звучит чужая речь. Женщина только теперь осознает, стрельба давно стихла и ужас от того приходит сильнее, нежели греми над ухом сотни пушек.
"Конец, - понимает женщина, как-то спокойно и отстраненно глядя на возникшие фигуры солдат. Узнаваемые и трижды проклятые каски с ободками, клацают взводимые затворы. - Толенька, мама скоро придет..."
Центральный городской район Ок 8 - 00
- Пли! - кричит Григорий
Смешанная цепь солдат и ополченцев гремит дружным залпом. Следом за клубами дыма всполохи рикошетов и фонтаны попаданий накрывают развалины. Оторвавшийся вперед гот падает навзничь, выронив винтовку и заскользив по блокам. Остальные благоразумно держат дистанцию и расступаются широким фронтом.
- Цепь назад!
Люди срываются с мест и сразу в бег. Не успевают сделать и пару шагов, над пригнутыми головами свистят ответные пули. С упорством готы лезут на завалы, по одиночке и группами обходят меж остатков домов.
- Пли!
За спинами отступающих выстроена вторая шеренга. Бьет очередной залп, даря спасительны секунды и возможность перестроится. Григорий потерял счет времени и стычкам. Бесконечная погоня в лабиринте города, вычеркнутого готской артиллерией со всех карт. Улицы превращены в неузнаваемый винегрет. Местные жители с ужасом не узнают родных районов даже по сохранившимся табличкам и указателям. Война изменила ландшафт на свой извращенный вкус, мешая краски с кровью.
- Отходите, скорее сюда! - слышен Вячеслав.
Ефрейтор занимает позицию на высоте, за баррикадой. Укрепления настроили отменные, было бы кому защищать. Вокруг стрелянные гильзы, брошенные и опустевшие цинки и ни души.
Слава стреляет из крепостного ружья, оперев крюк о выступы завалов. Крупный калибр сбивает с преследователей спесь, а облик перерезанного пополам сослуживца и вовсе заставляет готов о многом задуматься.
- Занимайте оборону, - подгоняет своих унтер офицер, по одному хватая и расставляя на позиции. - Огонь вести прицельно и наверняка.
Сам карабкается наверх, к перезаряжающему ружье товарищу.
- Место хорошее, - унтер офицер достает бинокль. Улица заполонена готами, но вперед пехота лесть не спешит. Залегли в руинах и постреливают издалека. Технику ждут?
- Хорошее, - Вячеслав с лязгом захлопывает откидной замок, копирующий винтовочной Крынки. - Но обороняться тут нельзя, патроны на исходе. И Алене плохо, - кивает вниз, где среди гражданских сидит волшебница.
Худо, очень худо. И без того надломленной колдунье приходится раз за разом прибегать к магии. То глаза отводить, а то и вступать в прямой бой. И так нельзя и эдак.
- Нет, - Григорий продолжает осматриваться через оптику. - Так еще пол дня будем по улицам бегать. И на площадь идти нельзя, - подкручивает резкость, центр окутан дымом с вздымающимися языками пламени. С губ унтер-офицера слетает брань. - К замку будем прорываться.
- Не дойдем, - обреченно выносит вердикт Вячеслав. Осматривает улицы все более заполоняющиеся готами, еще далеко, но уже обозримо гудят моторы. - Давай я останусь.
- Только не заводи шарманку, устал, - Григорий прячет бинокль в футляр и проверяет патроны в магазине.
- Я ж не умирать собираюсь. По грамотному. Отстреляю патроны и дворами следом. Мы с тобой от каторжан бегали этими путями - не пропаду.
Унтер офицер собирается спорить, а то и на приказы перейти, чего никогда в перепалках с другом не допускал. Да тут из-за баррикады выходит человек. Лишь с плеч падает не по погоде одетая шинель, оба узнают Алену.
- Куда?! - запинается от шока Григорий.
Драгун не успевает и шагу ступить, видную со всех сторон цель готы накрывают огнем. Алена же продолжает стоять, расставив руки, ни единая пуля не достигает девушки. Сперва кажется солнце пускает блик от петлицы или украшения. Но вот из пальцев девушки отчетливей исходит луч. Одежда обугливается, тело источает новые волны света и Алена делает первый шаг.
- Стой, - Вячеслав хватает рванувшегося вниз командира. - Нельзя, ты знаешь, что за этим последует.
Готы разворачивают пулемет. Более не таясь выносят тяжелый станок "Максима" на виду у симерийцев. С высоты завалов ствол выдает длинную очередь, трассера устремляются вверх, в бока, но ни один не приносит результата. Ухает разорвавшаяся граната. Алена же с прежним упорством делает еще пару шагов.
- Гриша! - пламя на теле юной волшебницы охватывает целиком. - Дети! Выживи и найди их!
Ей что-то продолжают кричать, умолять, но она не слышит. Готы еще пытаются остановить напасть, стреляют из всех стволов, кто-то орет в рацию.
"Какая глупость, - думает девушка, в последние секунды ситуация вызывает смех, - я же никогда не была ярым патриотом. Так почему же?"
Сил хватает на еще один шаг.
Замок Малахова. Тоже время.
С окна замковой башни Алексей Швецов наблюдает за взрывом. Естество мага, пусть и недоучки, каждой клеткой переживает отчаяние и боль. Командир не мигая взирает на взлетевшее ввысь пламя. Бушующий поток веером платья танцовщицы разносится дальше, пожирая округу. Так погибают маги Ольхово. Дорогой ценой достается врагу победа и каждая капля симерийской крови закроет готу ухмылку триумфа.
"Небо нам судья, мы сделали, что могли"
На объятый пламенем город нет сил смотреть. Все не реально. Должно быть ад вырвался наружу и сотни бесов мучают кошмарами, являя видения разрухи и гибели. Полковник делает шаг назад, отходя от окна и отводя взгляд.
Не находя слов даже для себя, Алексей в последний раз осматривается в зеркало. Постарел, в глазах ни проблеска света. Щеки запали, симерийские волосы цвета колосящегося поля пробиваются плевелами седины. Ладони проводят по форме, распрямляя складки, на миг застывают, касаясь горящего у сердца Курхского Креста. Переливаются золотом эполеты с царским вензелем и аксельбант. У пояса наградное оружие, оплетенная георгиевским темляком шашка.
Револьвер покоится на столе, поверх кипы бумаг и документов. Старый и надежный боевой товарищ. Швецов узнает из тысячи, помня наизусть каждую потертость и царапину.
"Вот наверное и все"
Флигель-адъютант тянется к рукояти, но ладонь зависает в воздухе. В последний миг взгляд падает на торчащий из под макулатуры край конверта. Окруженная красочными марками, изображающими паровую повозку, надпись выцвела, но все еще различима. Мария Богумилова.
Постояв несколько секунд, штаб-офицер смахивает конверт со стола. Вниз летит грубо надорванная бумага, испортив край письма.
Дорогой Алекс
К великой радости получила известие о твоем скором возвращении. Сердце переполняется счастьем, ты жив и возвращаешься с фронта. Казалось войне с непокорными горцами не будет края. Сдается мне этот гордый народ еще не раз будет возмущать Симерию бунтами, но сейчас важно лишь благополучное окончание командировки. Непрестанно молила о том Бога и Пречистую Богоматерь.
Папа были встревожены новостями о переводе. В последнее время только и разговоров о назначении в боевую часть. Даже баронесса Татьяна, твоя дражайшая бабушка навещала нас в имении. Я не должна о том писать, но они говорили ужасные вещи и хотели расторгнуть помолвку. Прошу тебя о том не беспокоиться. Я заверила и ее светлость баронессу и папа, что слышать ничего не желаю. В упорстве их пригрозила уйти в монастырь. А что до государевой службы, уверенна, драгунский батальон, пусть и далекий от бурной столичной жизни, пойдет на пользу.
К тому же Ольхово совсем рядом. Скорее напиши по прибытии, постараюсь навестить в кратчайшие сроки. Скучаю. В долгой разлуке все представляла скорейшую встречу. Не могу вообразить, как сильно ты должно быть изменился.
Ты ведь помнишь тот день в саду? Там был пруд с лебедями и мы играли под аркой, обвитой виноградными лозами. Когда папа объявили о помолвке ты так смешно надулся и весь день пытался делать вид, будто ничего не произошло. Постоянно улыбаюсь, вспоминая те детские дни. Никогда не чувствовала себя столь счастливой.
Надеюсь на весточку и с нетерпением жду встречи.
Твоя Мари.
Швецов не с первого раза находит быльце стула, продолжая впиваться взглядом в выверенные Марией строки. Медленно оседает, раз за разом перечитывая и не в силах осознать. Что это было? Неужели признание? Мог ли Алексей, подчеркнуто холодный с невестой, допустить мысль будто избранница... любит его. И ведь соврала старуха баронесса, не ее хлопотами сохранен брак. Даже в этом дряхлая ворона возжелала властвовать, все ей обязаны.
"Какая же я все таки сволочь"
И теперь и тогда душа полковника не способна на кроху света. Не понимал офицеров, баюкающих фото возлюбленных у сердца или бережно хранящих оные в кулонах. Как голосили они о вечной любви, так предавались разврату в курхских домах, где любовь можно вычислить, вымерять и расплатиться монетой. Нет, Алексей не хаживал с другими в бордели и уж тем паче не искушался дикой красотой курхок в аулах. Но вспомнил ли хоть единожды о бедняжке в годины разлуки?
- Эти коридоры меня убьют раньше, чем сюда доберутся готы, - услышав женскую речь, от неожиданности Алексей вздрагивает.
Запыхавшаяся, прядь волос выбивается из прически, Ольга протискивает коляску в дверной проем. Девушка, отдышавшись, пытается привести волосы в порядок и как-то странно и с опаской смотрит то на револьвер, так и лежащий на столе, то на Швецова.
- Виконтесса, - флигель-адъютант поднимается, украдкой накрыв оружие письмом. - Что вы тут делаете? Я полагал вы присоединитесь к отцу.
- Вас ищу, - девушка резче нужно крутит колесо объезжая стол и едва на ногу не наезжая барону. - В штабе пусто, никто ничего не объясняет. Папенька ушел и я знать не желаю, чем занят. Что вообще происходит?
- Ольга, - строго и с укоризной начинает Алексей.
Взрыв срывает слова с губ. Снаряд падает не долетая до площади, но грохоту, будто по донжону пробежал титан. Стены идут ходуном, ощутимо лягается пол, а с полок падают вещи. Швецов бросается к испуганно вскрикнувшей виконтессе, накрыв голову от рухнувшего с потолка крошева.
- Ольга, - смягчив тон, как можно мягче говорит командующий, - это опасно и я не посмею рисковать вашей жизнью. Я сообщу готам, они сопроводят вас к графу.
Алексей пытается отстраниться, девушка, в страхе обвившая руками шею, лишь крепче прижимается. Приходится опуститься на колени.
- Погодите, - ее шепот щекочет кожу, дыхание обжигает сильнее драконьего жара. - Просто разрешите вот так постоять рядом.
Штаб-офицер несколько раз открывает и закрывает рот, не находя слов. Ольга, опустив голову и уткнувшись в грудь, содрогается плечами. Сквозь китель проступают слезы.
- Это ведь конец, да? Мы все умрем? - всхлипывает она. - Но разве так бывает? В книгах пишут добро обязательно победит зло. Разве мы желали кому-то худого? Мы просто защищались, это они пришли убивать. Почему ничего не произошло?
Не зная как утешить, Швецов кладет ладонь девушке на макушку, гладя по волосам. И действительно, на что сам то рассчитывал? Помимо героической смерти. На чудо? Или в серьез ожидал с рассветом увидеть купающиеся в лучах взошедшего солнца царские полки? Воспрянет гордая Симерия, распрямит плечи и в годину общего горя сокрушит врага, погонит до самого готского логова. Не встала и не воспряла. Лишь пепелище покинутого и забытого города, ставшего ловушкой и могилой для тысяч.
- Но раз уж все равно умирать, - Ольха шмыгает носом и утирает слезы, все еще путаясь в словах от дрожи. - Если мы можем не дожить до завтра...
Изувеченная виконтесса, цепляясь за офицера силится приподняться. Прикрыв глаза, девушка тянется вперед.
- Алексея, я...
Положив ей руки на плечи, барон мягко, но уверенно отстраняет. Ольга моргает, будто сбрасывая наваждения, и отверзнув глаза не узнает мужчину, стоящего рядом. Командир, воин, лидер защитников или ужасный палач, но не человек, способный на тепло и ласку.
- Простите, - смутившись и покраснев графская дочь отъезжает, - я совсем забылась.
С приближающимся топотом ног, Швецов успевает рвануться к столу. Возникший на пороге майор Максим застает полковника вооруженного. С револьвером, пока еще смотрящим вниз, Алексей заграждает виконтессу. Позади остановившегося начальника штаба собирается группа офицеров, возбужденно голосящих наперебой.
- Полагаю вы пришли меня арестовать, - без тени страха, буднично роняет Швецов. Палец находит курок, он ухмыляется, топорща ус. - Что ж, это был бы хороший подарок Комитету. Но боюсь придется постараться.
Максим, не прокомментировав колкость, оборачивается и дергает подбородком. Повинуясь малейшему движению, штабные офицеры отходят. Майор же, нервозно съежившийся и по прежнему молчаливый, садится за стул.
- Клянусь честью, я не имею к заговору никакого отношения, - на Максима жалко смотреть. Сплетенные домиком пальцы заметно подрагивают, голова вжата в плечи.
- Неужели, - растягивает Швецов, толи раздосадованный, толи радостный, - и вы хотите сказать, не были в курсе происходящего? Не обсуждали ничего с изменником графом, я так понимаю?
Требуется не менее минуты, дабы майор пересилил себя.
- Я не думал, что он решится на все самостоятельно. Я ...
- Господи! - взрывается Алексей, наматывая круги по комнате. - Вы хоть понимаете, что натворили? Вы обязаны были немедленно сообщить мне!
Молчание Максима громче слов, вот и Ольга отводит взгляд.
- Ну конечно, - Швецов криво и с презрением ухмыляется, - Ольховский дьявол только и может вешать без разбора. Уж простите, что пытался сохранить порядок.
Начальник штаба, побагровев, извлекает револьвер и подвигает командиру.
- Я беру ответственность на себя, - выпаливает, встав и наконец выпрямившись струной. - Можете взять меня под стражу и отдать под суд.
Алексей поднимает револьвер и помедлив, толкает по столу обратно.
- Соберите всех, кого можно. Обозные, денщики, писари, повара - все. Отныне фронт проходит через замок, - с тенью на лице командует флигель-адъютант. Поворачивается к окну, навеки запечатлевая образ гибнущего города. - Мы дадим готу еще один бой.