Лес был загажен до полного безобразия. Тут и там валялись клочья газет, вата, распотрошенные трупы кошек и птиц, покореженные жестяные банки, бутылки, рваные презервативы. "Цветы нашей жизни", - брезгливо пробормотал сквозь зубы один из двух мужчин в сапогах, куртках и с лопатами в руках, грузно ступавших по жухлой, засыпанной сморщенными листьями траве. "А ты что думал, тут тебе лужайка перед Белым домом? - каверзно откликнулся второй, шедший чуть сзади. - Экология, брат, приказала долго жить, прессу надо читать! Я ж тебе давал ценный совет: покупай билет на поезд и езжай в тайгу, там, может, еще и отыщется чистое местечко, да и то вряд ли".
Оба были раздосадованы - оттрястись полтора часа в электричке, да потом еще отмахать добрый десяток километров в сторону от железной дороги, а девственной, нетронутой природой даже и не пахнет! Хотя из окна вагона казалось: индустриальный пейзаж остался позади, потянулась зеленая полоса полей и рощ, и та самая "среднерусская, сердцу близкая" - перед тобой, стоит только сделать шаг от станции. "Какой такой ты мне совет давал? - поддержал перепалку первый из путешественников. - Кто говорил: я здесь все места знаю? Если знаешь, так чего же на помойку вывел?"
Мысль провести надвигающуюся зиму в благодатной спячке на лоне природы пришла к Петрову на прошлой неделе, после просмотра экологической телепередачи из жизни бурых медведей. Разумеется, он и раньше знал, что медведь проводит холодное время года в уютной берлоге, самозабвенно посасывая свою сладчайшую лапу, однако до сих пор не примерял столь заманчивую возможность к себе самому. И вот - озарение, не иначе как очередной исторический сдвиг, зовущий к новым подходам и нестандартности мышления, перевернул его мозги. Какой прекрасный способ хоть на некоторое время отключиться от обрыдлой тягомотины, скуловоротной зевотности будней! Отоспаться, отдохнуть, набраться сил перед началом нового сезона, нового этапа жизни!..
В глубине душевной Петров жестоко порицал своих пращуров за то, что те выбрали себе местожительство в настолько суровом, безрадостном климате. Подумать только, даже какие-нибудь зулусы или папуасы, судя по всему, не слишком духовно развитые, и те догадались поселиться в теплых, обласканных солнцем краях... Ходи круглый год голышом, купайся в море, лови бабочек, а проголодаешься - протяни руку и срывай наугад любой дикорастущий плод, банан, кокос или финик, глядишь, и уже сыт... Никакой эскимос, играющий в снежки или катающийся на салазках, никогда не сможет получить такое же удовольствие, как негритос, греющийся на припеке.
Зима - болезнь природы, состояние неприятное и противоестественное для разумных живых организмов. Вполне логично, что с наступлением морозов природа засыпает, так почему же должен бодрствовать человек? Мудрый селянин коротал зиму, лежа на горячей печке, но не ложиться же современному горожанину на газовую плиту! Выход есть - прочь из города! Неумолчный зов леса - зов крови, призыв естества - влечет в дремучесть чащ, и пример косолапого брата неотвязно маячит перед глазами...
От слов - к делу! Размышляя над техническими аспектами задуманного предприятия, Петров поначалу рассмотрел как рабочий вариант возможность отыскать готовое медвежье логовище, сделанное по всем правилам лесного строительного искусства, и в нем поселиться. Да, но как его найти, не имея абсолютно никаких охотничьих навыков? А потом, даже если найдешь, вдруг объявится настоящий хозяин жилплошади, и тогда не избежать опасного, не исключено, что и кровопролитного, конфликта? Не разумней ли откопать берлогу самому, разыскав в родимом Подмосковье какое-нибудь тихое, радующее глаз своей живописностью местечко?
Возникшими планами и сомнениями Петров, не умевший долгое время носить что-либо в себе, поделился с Васильевым (так звали второго из двух мужчин, о чьей прогулке по лесу рассказывается на этих страницах). Было, конечно, опасение: а вдруг поднимет на смех? Но, как ни странно, тот нисколько не удивился услышанному - его холодноголубые глаза, похожие за круглыми стеклами очков на две затянутые ледком проруби, остались невозмутимыми - и даже предложил свое посильное участие в осуществлении проекта.
Васильев, за отсутствием других претендентов, занимал положение лучшего друга Петрова. Когда-то они вместе учились в школе - правда, близкими товарищами не были. Затем долгое время не виделись, но как-то однажды, уже в довольно зрелом возрасте, неожиданно столкнулись в очереди за сосисками в гастрономе. А столкнушись и обменявшись крепким рукопожатием, выяснили, что оба - не при деле, холосты, свободного времени - хоть грузи мешками да еще, оказывается, и живут рядом... И тут Петров предложил, чтобы культурно убить досуг, зайти к нему перекинуться в шахматишки: "партийка-другая здоровью не повредит". Васильев не отказался; в тот вечер они засиделись допоздна, дважды отваривали купленные сосиски и трижды бегали по соседям отстреливать сигареты. С тех пор шахматные ристалища сделались у них доброй традицией. Поначалу играли на щелчки, но вскоре обоим это надоело - кому хочется утром выходить на работу с красными пятнами на лбу, будто тебе рога обломали? - и стали состязаться, как сами они выражались, "ради морального удовлетворения", "чтобы доказать кто есть кто в царстве Каиссы".
В отличие от Петрова, никогда не переживавшего своих спортивных неудач, Васильев после каждой проигранной им партии начинал горячо оправдываться, уверяя своего соперника, что пойди он в какой-то момент иначе - например, слоном, а не конем - то обязательно бы победил. Получалось так, что Петров, если когда-либо и выигрывает, то исключительно благодаря случайным ошибкам противника, а не допускай тот этих "грубых просмотров" и "непростительных зевков", ему бы, конечно, ни за что не одержать победы, нечего даже и мечтать. Петров обычно на это ничего не отвечал, а молча достовал из-под стола заранее припасенную бутылку и наполнял рюмки: у них было принято смачивать каждый результат - "чтобы не ржавели фигуры". Правда, после повторения подобных антикоррозийных операций зевков и ошибок совершалось все больше и больше, и тогда у Васильева находилась новая причина для самооправдания: "это ты нарочно меня подпаиваешь, - говорил он, - знаешь же, что на трезвую голову тебе никогда не выиграть!"
Счет их поединка велся с незапамятных времен, к нынешнему моменту он был 5123 : 5119 в пользу Васильева. По крайней мере, так утверждал сам Васильев. Поскольку результаты письменно не фиксировались, в случае значительной паузы между турами, вспыхивали разногласия: один был твердо убежден, что в прошлый четверг разрыв составлял два очка в его пользу; "ты совсем обнаглел, - кричал другой, - я же тебя обставил на целую десятку!" К чести Васильева надо сказать, что он, хотя и кипятился, в конце концов всегда шел на уступки: "ну хорошо, считай, что пять очков я тебе подарил, чего ни сделаешь для друга, давай только быстрее ходи, сколько раз тебя просил - больше часа над одним ходом не думай!"
Естественно, что первая реакция на изложенный приятелем замысел перезимовать в берлоге была у Васильева вполне однозначной:
- Может, возьмешь с собой шахматную доску, потренируешься на досуге, а то ты последнее время начал часто проигрывать, совсем сдавать стал, - ехидно предложил он.
- Чудак, я же не развлекаться туда собираюсь, а дрыхнуть, неужели не понимаешь? - парировал Петров.
- Ну, прихвати хоть томик Блока, как снотворное отлично действует! Помнишь, в газете проводили опрос: "Какие десять предметов ты бы взял с собой в межпланетное странствование?" Кто-то назвал ветку сирени, кто-то - пластинку Кобзона. А ты - с пустыми руками на такой долгий срок... Никаких разносторонних интересов! Хотя пару бутылок водки, уж конечно, прихватишь?
- Даже фляжки с водой не возьму, я ведь в анабиоз собираюсь впадать, как тебе еще, тупому, объяснить?
- А вдруг проснешься в своей берлоге и почувствуешь жажду, не духовную, понятно, с этим делом у тебя туго, а просто попить захочется?
- Я уж как засну, так мне ничего не захочется, хоть в колокол у меня над ухом звони. Ты, главное, не забудь прийти весной меня разбудить, а то просплю майские праздники.
Много еще важных подробностей обсудили между собой приятели, а в завершение дискуссии приняли решение: совершить в ближайший выходной рекогносцировку местности - подыскать какой-нибудь укромный уголок, а если таковой подыщется, то и начать без промедления земляные работы. Ведь берлогу надо рыть загодя, пока не навалило снегу, но то как потом пробьешься через сугробы?.. И вот утренняя электричка доставила друзей за город, и пусть встретил их горькими разочарованиями лес, разве может это сломить мужской робинзонский дух!
Устало переругиваясь, Петров с Васильевым углублялись все дальше в чащу, как вдруг размеренная их беседа была прервана появлением осанистого пожилого человека в коричневой фетровой шляпе, бодро печатавшего шаг им наперерез. По внешности и одежде его можно было бы принять за запоздавшего грибоискателя, когда бы вместо положенной людям этой категории корзинки он не держал в руке новенький, поблескивающий замками дипломат. По всей видимости, дипломат придавал ему большую уверенность в себе - едва поравнявшись с мужчинами, он принял официально-торжественную позу и, откашлившись, непререкаемым голосом отчеканил:
- Эт-т-то что вы здесь с лопатами ходите? Кто санкционировал раскопки в лесу?
- Ладно, не возникай, отец, иди себе, куда шел, - лениво отбрехнулся Васильев.
- Ты мне не смей тыкать, хулиган! Может, я - народная власть, представитель общественности! А кто есть ты, мы еще выясним, смотри, можем и в другом месте поговорить...
Лесной человек порылся в кармане, извлек оттуда маленький сверкающий ключик, достал лист линованной бумаги и, используя свой чемоданчик в качестве планшета, приготовился что-то писать. Васильев открыл было рот, чтобы дать его действиям соответствующую оценку, но Петров крепко ухватил его за рукав - "пошли, не связывайся, и так уже поздно!" - и потянул за собой.
Владелец дипломата задерживать их не стал, не попытался и преследовать, однако, оставаясь на прежней позиции, продолжал отчебучивать свою сердитую нотацию, но друзья уже не слушали его. Их взглядам внезапно открылась великолепная прогалина, окрашенная в яркие багровые тона. Вековые деревья, распустив толстые, по змеиному вывороченные и переплетенные корни, будто когтями впивались в мягкую почву; пламенели, как зажженные дикарями костры, неосыпавшиеся кустарники. Казалось, само красное сердце леса в крапинах солнечных бликов, рябиновых гроздьях и прожилках листвы обнажилось им навстречу, затягивая в головокружительный омут своей пульсирующей крови...
- Вот оно, место, здесь стоит покопать, - сказал Васильев и вонзил в землю лопату, словно застолбив участок для будущей берлоги.
2.
"Пора, мой друг, пора!" - ворковал себе под нос Петров, выкладывая на диване свежие носки, майку, рубаху и треники (которые предполагалось использовать в качестве подштанников)... В берлогу, как в могилу, надо во всем чистом. Разумеется, одеться следует потеплее, хотя, Бог даст, не замерзнет, комплекцией и статью судьба его не обделила, жировой запас, как на мясокомбинатском складе...
Подходили к концу последние приготовления. С утра, получив расчет на работе, Петров сладко попарился в баньке, попил пивка, потом поехал попрощаться со старухой матерью. Берлога была уже готова, ждала его, присыпанная прелой листвой и лапником. Завтра - великий день, с первой электричкой - в лес, а там - уединенье и полнейший кайф. Какова идея - заживо похорониться, а потом, как ни в чем ни бывало, выйти на свет божий: смотришь, а кругом уже весна, и ты реанимировался, и природа пробудилась от спячки! Перед тобой - новая жизнь со всеми ее усладами и утехами, и так - до следующей зимы.
Прощальный вечер приятели проводили вместе. Рано утром Васильеву предстояло провожать Петрова, и, чтобы не переться в одиночку на вокзал, он решил у него заночевать. Затеяли, было, по привычке шахматную баталию, но игра не клеилась, несмотря на обильную смазку фигур. Ничего не оставалось делать, как продолжить прежние, надоевшие уже словопрения.
Васильев снял очки - при этом глаза его вспыхнули, как два василька - и, прежде чем начать излагать свою мысль, старательно протер носовым платком стекла, как будто от этого то, что он предполагал сказать, должно было стать яснее.
- Видишь ли, Петров, пока мы здесь, в нашей чудо-стране, напридумываем велосипеды и паровозы, Дядя Сэм, не говоря уже о хитрых япошках, зашел в своей предприимчивости уже черт-те куда. Слыхал я, у них там открыты Дворцы сна - это вроде наших гостиниц, но люди туда идут, не чтобы получить крышу над головой, а с целью культурно, с чувством, с толком, с расстановкой поспать, получить от этого удовольствие - понимаешь? Естественно, в номере - полнейшая звукоизоляция, регулируется температура и влажность воздуха, на выбор - кровати, тюфяки и подушки разных сортов и форматов. Перед отходом ко сну, если клиент того желает, можно послушать тихую музыку, выпить рюмку, перекусить, перелистать журнал - нажимаешь на кнопку, и служитель тебе сей же момент приносит, что надо. Оплата - почасовая или посуточная, как пожелаете, главное - плати деньги, на остальное всем наплевать. Единственное, чего нельзя - приводить с собой женщину, сон - дело индивидуальное. Но ведь для того, чтобы оттянуться с женщиной, никому в голову не придет снимать комнату во Дворце сна, там для этого других мест полно, опять же, заплати - и никах проблем! А ты - в грязную белогу, как животное!... Я б на твоем месте лучше поднакопил деньжат, отправился бы в турпоездку за океан, и пока народ по музеям и магазинам шастает, поспал бы в таком заведении себе в охотку...
- Нам их тонкости ни к чему, - вяло отразил его наскок Петров. - Берлога, она, понимаешь, ближе к земле, а мать-земля силу дает, укрепляет дух. Вон тот же самый медведь - отчего так могуч, не задумывался? А грязь что - к грязи нам не привыкать...
Они бы долго, наверное, еще пререкались, если бы тут не раздался телефонный звонок; по резкости, надрывности и настойчиости его Петров, как всегда, безошибочно определил - звонит Юлия, только она одна умела на расстоянии извлекать из аппарата такие звуки, Юлия - не возлюбленная, не жена, не невеста, а Боевая Подруга, как он привык ее называть, по-видимому, не столько за преданность, сколько за боевитость, ей свойственную. Вот и сейчас Боевая Подруга, не потрудившись даже поздороваться и спросить "как дела?", с места в карьер начала военные действия.
- Ты что ж это, свинья, слышала я, в лес бежать собрался? И все так, как обычно, тихой сапой, молчком, не говорю уже, что с собой не пригласил, но даже зайти, проститься по-людски и то совести не хватило! Это уж точно, прямо про тебя сказано: как волка ни корми, он все в лес смотрит. И зачем я только, дура, с таким дерьмом связалась!..
"Никак, Васильев, сука, заложил, - размышлял Петров, подальше отставляя от уха трубку, чтобы не повредить барабанные перепонки. - Никому нельзя довериться, всё раззвонят-растрезвонят, теперь вот объясняйся с этой..." Юлиин телефонный голос высказывал тем временем укоризны и упреки, многократно Петровым слышанные, но от этого не казавшиеся ему менее обидными и несправедливыми.
- Ты - не человек, ты - потребитель и кровосос. Зачем ко мне столько лет таскаешься, чего у меня забыл? Как придешь, слова ласкового не скажешь, сразу в койку норовишь завалить, а потом, как в телевизор уткнешься, клещами не оторвешь! Я тебе всегда правду говорила и сейчас скажу: толку от тебя, как с козла молока. Вот Маринкин Лева, он то ей кофточку подарит, то духи принесет, а ты? Ни в театр, ни в кино, ни на концерт, никуда, даже если когда бутылку притащищь - и то бормотуху ядовитую, абы подешевле! А на что ты мне такой? Думаешь, мужиков кроме тебя нет, есть, только свистни. Да и мужики настоящие, не как ты - хиляк! Иди, иди в свой лес, ладно, мы здесь и без тебя не пропадем!
- Юль, так я ж ненадолго, нервы, ты же сама знаешь, никуда, нужно отключиться, расслабиться, привести их в порядок, ты... это... "жди меня, и я вернусь", как потеплеет, приезжай будить, мы еще наверстаем...
Но слова эти не были услышаны Боевой Подругой, в трубке уже звучали короткие гудки - тоже особенные Юлькины, злые, колючие и пронзительные, как иглы, с никакими другими не спутаешь. "Эх!" - махнул рукой Петров и плеснул себе еще полстакана - залить печаль, но Васильев и тут не удержался, чтобы встрять:
- Да ты бы взял ее, Юльку, вдвоем веселей. Там места полно, а не хватит, еще подкопаем.
- Вдвоем сна не будет, - отрезал Петров. - Ты ж сам говорил: там, на Западе, баб туда не берут, с ними в других местах кувыркаются. А чем советы давать, лучше бы меньше языком трепал, что-то я смотрю ты с этой выдрой снюхался.
- Ладно, давай спать, - поставил точку Васильев, - ты-то еще успеешь отдрыхнуться, вся зима впереди, а людям вкалывать.
И резким движением - будто вкручивал в стену шуруп - завел будильник.
3.
Анатолий Платонович проснулся, как всегда, чуть свет, пружинисто спрыгнул с постели, выбежал на двор оправиться и затем, выгнув спину перед рукойником, в течение десяти минут надраивал свои крупные, как у скаковой лошади, зубы. Но не доведя до кондиции нижнюю челюсть, сплюнул и побежал в комнаты. Зуд деятельности уже начинал обуревать его, и хотелось спешить.
С тех пор, как произошли два знаменательных в его биографии события - смерть супруги Веры Федоровны и выход на пенсию - Анатолий Платонович всецело посвятил себя радению об общественном благе, тем более, что сил и времени для этого оказалось у него не то что в достатке, но даже в избытке. Не ощущалось нехватки и в деньгах - Анатолий Платонович, как он сам о себе не без гордости говорил, "не пил, не курил, и не гулял", так что не было никакой нужды наниматься сторожем на склад или гардеробщиком в пивбар, чтобы на полученную прибавку к пенсии утолять порочные страстишки. Нет, не унылое безделье и самоуспокоенная праздность, но служение Добру и Порядку - вот чем должен заполнить свою жизнь умудренный опытом, пусть не молодой, зато бодрый духом мужчина.
Увы, желание Анатолия Платоновича помочь людям сразу же столкнулось с нежеланием самих этих людей получить от него помощь. Общественные организации, которым он предложил свои услуги, не проявили к сформулированной им программе ни малейшего интереса. Тогда Анатолий Платонович надумал заняться гуманитарной деятельностью, так сказать, на индивидуальной основе и решительно пошел в широкие массы. Однако воспитательные и культурно-просветительные беседы, которые он пытался проводить с наименее сознательной частью населения - будь то поселковые мальчишки, завсегдатаи пивных или торговцы южными фруктами - не давали ожидаемого эффекта. Мало того, Анатолий Платонович испытал столько унижений, оскорблений и обид, сколько не испытывал но протяжении всей своей нерадостной и многотрудной жизни.
Потерпев фиаско в защите идеологических ценностей, Анатолий Платонович не сложил руки, а, после некоторых раздумий, решил попробовать себя в деле охраны окружающей среды. "В сущности, - мыслил он, - это как палка о двух концах: блюдя природу, мы блюдем человека, чистота души - от чистоты воздуха и воды. А если посмотреть с другой стороны, чем больше млекопитающих в лесах и рыб в реках, тем богаче Отечество и, значит, зажиточней каждый из трудящихся".
Но и на новом поприще пришлось немало пострадать Анатолию Платоновичу. Истребители зверья и губители зеленого друга оказались людьми свирепыми, необузданными, скорыми на кулаки. И был он неоднократно и безжалостно бит, покуда не понял, что с крупными браконьерами, сколько ни геройствуй, ему не совладать, а разумней переключить свой энтузиазм в сферу цветов, ягод и грибов, собиратели которых обычно и нравом потише, и ростом пониже, и телосложением пожиже. "А ведь тоже крадут у народа, запускают руку в наши природные кладовые, вот и ловить их с поличным, тыкать носом в наворованное, как кутенка в наделанную им мерзость", - полыхал гневом Анатолий Платонович.
Славно повоевалось ему в летние месяцы, но вот отошли цветы и травы, ягоды и орехи, а за ними и грибы, обезлюдел лес. Последними пойманными им нарушителями стали две школьницы, собиравшие на опушке палые листься будто бы для урока ботаники; строго отчитал их Анатолий Платонович: "не разрушай лесную красоту, не оголяй землю, не лишай почву натуральных одобрений!" Но хотя совсем уже запустели просеки и тропинки и выпал первый снежок, все еще выходил он по утрам на свое добровольное дежурство и, пугая редких птиц и белок, неприкаянно сновал по трущобам. И было радостно ему, что в лесу покой и порядок - следовательно, сохранность родной природы его зеленым патрулем обеспечена. Но, если откровенно сказать, к радости этой примешивались недовольство своей вынужденной бездеятельностью, тоска по живому делу.
Но в тот день непреклонность Анатолия Платоновича, наконец, была вознаграждена. Еще издали услышал он в лесной глуби какое-то необычное шебуршание, а подойдя поближе увидел сквозь переплетения зарослей две фигуры, показавшиеся ему знакомыми. Двое мужчин - если не изменяет память, тех самых, которым он на прошлой неделе уже имел случай сделать строгое замечание - ковырялись с лопатами, склонившись над массивным корневищем. Стараясь не производить шороха - в этом деле очень важно ошарашить противника неожиданностью натиска - Анатолий Платонович подкрался еще ближе, занял выгодный рубеж, набрал в легкие побольше воздуха и, многозначительно растягивая гласный звук, произнес:
- Та-а-к!
Копавшие вздрогули, разогнулись и с недоумением уставились на Анатолия Платоновича, но тот не позволил им взять инициативу в свои руки и продолжил наступление.
- Значит, опять мародерствуете? Снова-здорово губите лес? Да-а-а, ни стыда ни совести, а ведь я уже, помнится, делал вам предупреждение. Что ж, придется теперь акт оформить, и - в отделение! Документы-то хоть у вас есть?
Первым пришел в себя от ошеломляющей атаки тот из двоих, который был похудощавее и в очках. Дерзко скривившись, он, как и в прошлый раз, начал говорить Анатолию Платоновичу непочтительные слова.
- Папаша, я по будним дням не подаю. Сделай так, чтобы мы тебя долго искали, понял?
Анатолий Платонович на мгновение замер, устремив испытующий взгляд в глаза своему обидчику. Как действовать дальше, чтобы не допустить ошибки, не просчитаться, не позволить себя побить? Но опыт вроде бы подсказывал: этот на драку не решится. Залупаешься, салажонок, ты только строишь из себя бандюгу, а сам ведь не местный, по выговору заметно - с образованием, из Москвы. Да из таких можно веревки вить!... Может быть, в других обстоятельствах Анатолий Платонович и стал бы действовать поосторожней, но сейчас, после длитетельного душевного простоя, он был одержим жаждой поступка. Пусть один против двоих, есть у него еще порох в пороховницах!
- Я тебе сейчас покажу "папаша", сволочь! Таких, как ты, убивать надо, а ну, отдавай инструмент!
Опустив дипломат на землю, он попытался выхватить из рук своего противника лопату, однако, встретил неожиданно мощное сопротивление и тогда дернул сильней. Лопата перевернулась в воздухе и ткнулась черенком в ненавистные очки.
- Уйди, козел! - вступился второй, но слепая ярость уже захлестнула сердце Анатолия Платоновича. "Ят-те дам в лесу вредительничать!", "ят-тя научу деревья подкапывать!" - вспомнив приемы рукопашной, выученные когда-то, на заре юности, в армии, он сражался, как лев, до последней своей минуты уверенный в правоте и величии дела, за которое не жалко и голову сложить.
Силы все-таки были неравными. Очень скоро Анатолий Платонович осознал, что переоценил свои возможности и будто бы со стороны увидел и почувствовал, что его кромсают и крошат железными остриями, как беспомощного дождевого червя, а потом запихивают ногами вперед в сырую черную яму. И постепеннно затмился в его глазах свет, и остался только пряный холодный запах земли, похожий на запах лосьона после бритья, который на годовщину свадьбу подарила ему покойная супруга Вера Федоровна, и он долго берег его, используя только по большим праздникам...
Двое всклокоченных, запыхавшихся мужчин опрометью выскочили из леса к железнодорожному полотну, приведя в веселое оживление стайку подростков, бесцельно слонявшихся вдоль линии. "Эй, мужики, куда спешите, никак медведь за вами гонится?" - выкрикнул самый остроумный из юнцов. Но бегущие никак не отреагировали на эту колкую реплику и, не оборачиваясь, понеслись дальше к станции.