Антону и Светлане не повезло с потомством: у всех знакомых - дети как дети, а у них народился маленький безобразный старичок. Правда, в первый момент ничего странного никто не заметил, и хотя тетя Нюша, жэковская уборщица, подрабатывавшая еще санитаркой в роддоме, божась, утверждала, что младенец, выпроставшийся из Светланиной утробы, был с густой сивой бородой, в очках и с палочкой, этому вряд ли стоит верить.
Новорожденные - лысенькие, сморщенные, крикливые - вообще похожи на стариков и старушек. Но у нормальных детей на головке вскоре появляется шевелюра, морщины на личике разглаживаются, а этот таким и остался, больше того, с каждым днем все хужел и хужел. Не столько рос, сколько ссутуливался, не столько ходил, сколько прихрамывал. К материнской груди так никогда и не потянулся - а сразу к отцовским папиросам. Даже зубки молочные у него так и не прорезались, поэтому еще в раннем детстве пришлось заказывать ему вставные челюсти, а заодно и покупать бритву, чтобы выскабливать колючую сизую щетину, покрывавшую подбородок и щеки.
Даром что назвали мальчика Славой - никой славы он своему семейству не принес, одни только неприятности и расстройства. Почуяв неладное, мать побежала в родильный дом устраивать скандал: дескать, подменили младенца, нате вам вашего, отдайте мне моего. Но не тут-то было, выставили оттуда Светлану с руганью и рукоприкладством. "Зачинают в пьяном виде, а потом акушерки у них виноваты, что чудовища рождаются!" - негодующим хором лаял медперсонал.
У мужа Антона, человека по натуре ревнивого, была своя точка зрения на причину сыновьего уродства. Подозревал он, что к случившемуся приложил руку - и если бы только руку! - сосед по коммунальной квартире некто Николаев, с которым Светлана оставалась, так сказать, тет-на-тет, когда супруг отбывал в командировки. Николаев, хоть и числился инвалидом, будучи ветераном финской еще кампании, оставался мужчиной вполне бравым и в соку, любил попить, попеть и побалагурить. "Со стариком повязалась, вот у тебя старичонок и родился!" - укорял жену Антон. "Ты бы, кобель похотливый, лучше б не брехал, - в сердцах парировала та. - Помнишь, я застукала тебя, когда тетя Нюша лестницу мыла, а ты сзади подстраивался, чтоб над ней надругаться? Смотри, родит она тебе дворника с метлой!"
Доктора, между тем, путались и противоречили друг другу, пытаясь поставить Славику точный диагноз. Одни называли его заболевание "гномизмом", другие - "врожденной геронтопатией", третьи - еще заковыристей, "инфантильной сенильностью". Наиболее оптимистическое заключение сделал специалист, приглашенный для консультации из какого-то крупного научного института. "Нет никаких поводов для беспокойства, наоборот, нужно радоваться: перед нами - уникальный случай суперакселератства, - сказал он, с жаром пожимая руки Антону и Светлане. - Вы должны гордится тем, что ваш ребенок уже во младенчестве достиг такого уровня физического развития, какого обычные дети достигают к семидесяти-восьмидесяти годам, и то далеко не всегда".
Прописали было Славику заграничный гормональный препарат с труднопроизносимым названием, но вскоре от него пришлось отказаться. В смысле излечения ребенка от старчества - результатов ноль, зато проявился опасный побочный эффект. У мальчика стали загораться нехорошим блеском глаза, когда по телевизору показывали балерин или гимнасток, а однажды его пришлось палкой прогонять из детской песочницы: играя с девочками в "дочки-матери", он начал слишком ретиво навязывать им свою роль мужа и отца.
Но вообще-то старичонок Славик был незлобивым и смирным и по большей части молчал, сидел, раскачиваясь на стуле, - будто решал мировые проблемы или вспоминал былое, невозвратное и сокровенное. А когда открывал рот, высказывался чаще всего в том смысле, что прежде - в неопределенно какие минувшие времена - жилось вольготно и весело, а вот теперь - то есть сейчас, сей день и сию минуту - стало, наоборот, плохо и гадко.
Мамаша Светлана досадливо отмахивалась от подобных рассуждений - "говно было, говно и есть, в стране дураков иначе и быть не может", папа Антон угрюмо помалкивал, а вот сосед Николаев, зашедши, как он любил говорить, на огонек - стрельнуть табачку, заначить белую булку, а если под настроение придется, то и забить козелка - охотно поддерживал тему. Развивая приятную ему беседу, он со смаком рассказывал, как в пятидесятом году, находясь по причине незаживающих ран в санатории, кушал половником из бадейки паюсную икру и запивал ее водкой из самовара. Будто до того он тогда отожрался и набрался живительных соков, что липовая его нога - то есть инвалидный протез - дала цветущие молодые побеги и он регулярно обдирал их с себя и преподносил сестре-хозяйке Раисе, самозабвенно за ним, увечным, ухаживавшей.
Учитывая Славикову взрослость, степенность и, не в последнюю очередь, наличие развитых вторичных половых признаков, было решено, когда подоспело время, определить его как вундеркинда сразу в десятый класс. Там он, однако, долго не задержался. Хоть и отлично проявил себя Славик на комсомольской работе, хоть и со знанием дела рассуждал о политике, положении на Ближнем Востоке и в Карибском бассейне, но, как ни бились с ним учителя, не научился извлекать квадратные корни. Да что там корни - даже таблицу умножения постоянно забывал.
Это бы все ничего, простили бы ему, конечно, неуспехи в математике, если бы не еще одна беда, о которой и сказать-то неудобно, да все-таки для полноты повествования придется. Сидя за ученической партой, семилетний вундеркинд то и дело ходил под себя, уже и горшок ему приставляли, но он, углубленный в свои мысли, никогда к горшку не успевал. Не нужно и пояснять, делать в штаны позволительно еще в младших классах, в десятом же, выпускном, это вещь недопустимая и невозможная. Подняла бучу родительская общественность, взорвался педсовет, и Славика было решено перевести в девятый, потом в восьмой, и так - год за годом - все ниже по образовательной лестнице, пока, не превратившись из комсомольца в октябренка, не оказался он в первом классе, откуда - в возрасте семнадцати лет - и был выпущен с похвальной грамотой и справкой о "незаконченном начальном".
Вернувшись немного назад, отмечу, что дети в школе обижали Славика, дразнили его Хоттабычем, постоянно норовили дернуть за бороденку, напялить на голову ночной горшок или утянуть слуховой аппарат. Единственным человеком, который защищал несчастного маленького старичка, была незамужняя учительница обществоведения Октябрина Августовна. Лишь благодаря ей ему удалось выжить в совершенно нестерпимой обстановке и благополучно перенести инфаркт с инсультом пополам.
Славик очень привязался к Октябрине Августовне. После уроков они часто уединялись в каком-нибудь пустующем классе и вели долгие задушевные беседы. Октябрину Августовну поражали прирожденная житейская мудрость Славика, его спокойная рассудительность и сердечная теплота. Движимая чувством женского сострадания, она помогала ему выполнять задания по рисованию и пению, угощала леденцами, папиросами и жевательной резинкой.
Дружба и взаимное тяготение двух одиноких существ не были ни для кого секретом, тем не менее, многие удивились, когда Славик - ему шел тогда по паспорту девятнадцатый год - сделал Октябрине Августовне предложение. Больше всех негодовала мать Светлана. "Я на порог не пущу эту толстую лошадь! - разорялась она. - Не видать ей нашей жилплощади!" "Неравный брак, десять лет разницы! - старался образумить сына отец. - Подумай, сколько у нее перебывало мужиков, а ты же у нас еще мальчик!"
Все-таки бедным влюбленным удалось настоять на своем, и бракосочетание состоялось. Свадьбу сыграли чин-чинарем: был и марш Мендельсона, и "чайка" с куклой на капоте, и возложение цветов к Вечному огню. Торжественное застолье едва не испортил папаша Антон, который, набравшись, попытался облапать свою новоиспеченную сноху, но вовремя подоспевшие Николаев и тетя Нюша вывели его под белые руки блевать в туалет. К счастью, сам жених не заметил кровосмесительного отцовского поползновения: от избытка впечатлений и плохо прожеванного куска холодца он уснул за столом на первых же минутах празднества и, как рассказывала потом Октябрина Августовна, был не без труда разбужен на супружеском ложе, "но зато уж потом показал себя во всей красе".
Эти последние ее слова были косвенно подтверждены Николаевым, который наутро после свадьбы, отваривая себе на кухне яйцо, кряхтел и ворчал, что до самого рассвета страдал от бессонницы. Тут надо пояснить, что именно в клетушке соседа-инвалида провели свою первую брачную ночь, как, впрочем, и последующие ночи, молодые. Сварливая Светлана осталась верна своему обещанию и "кобылу Октябрину" в комнату к себе не пустила - "да и как пустишь, когда там и так повернуться негде?" Октябринины же родители, хотя и жили куда просторнее, были так рады, сбагривая с рук засидевшуюся в девицах дочь, что тут же заперли дверь в свою квартиру на три засова, заявив, что "наконец и они устроят себе медовый месяц". "У нас тут не дом престарелых!" - было отвечено Светлане, пытавшейся внедрить Славика к новым родственникам путем уговоров и увещеваний.
Вот тут-то и пришел на помощь человеколюбивый Николаев, предоставивший молодым за невысокую плату угол у себя в каморке. Супружеская идиллия длилась, однако, недолго и была вдребезги разрушена пришедшей из военкомата роковой повесткой.
Представ перед медицинской комиссией, Славик, по совету Октябрины, постарался хромать, кашлять и пускать слюну пуще обычного, но был сразу поставлен на место руководившим работой врачей подполковником. "Не сачковать! - гаркнул тот. - Нет такой болезни, которая помешала бы призывнику исполнить свой долг перед Отечеством!" "Я очень хочу, но не могу", прошамкал бедняга и моментально был отбрит: "Не умеешь - научим, не желаешь - заставим!"
От грубых окриков со Славиком сделалось совсем плохо. Он стал задыхаться в астматическом приступе, затрясся паркинсоновской дрожью, подавился вставной челюстью и в довершение всего напустил на сверкающий военкоматский линолиум зловонную лужу. .. Но подполковник был неумолим. "Не таких еще обламывали! - проорал он, поднимая за шиворот престарелого новобранца и встряхивая его, как нашкодившего кутенка. - Родине нужны солдаты!"
Все-таки гуманизм и благоразумие взяли в медкомиссии верх, Славика хоть и признали годным, но к нестроевой службе. А дальше путь все равно один - в Афган. Приставили его к штабу десантной дивизии и послали в каптерку. Работа непыльная - перебирать портянки, зато у командиров на виду. Аккуратный, исполнительный Славик служил на совесть, за что и был неоднократно поощрен начальством. Вернулся домой героем: грудь - в боевых орденах, на плечах - ефрейторские погоны. Правда, добрался он до родимого подъезда не своим ходом, но и не в каком-нибудь мрачном гробовозе, как некоторые. Прибыл он - знай наших! - в персональной инвалидной велоколяске, пожалованной ему за ратный труд согласно специальному приказу главнокомандующего. Бывшие дворовые насмешники, увидев его торжественный въезд, аж рты пораскрывали от зависти.
Дома демобилизованного воина поджидал сюрприз: в его отсутствие Октябрина Августовна родила ему дочку. Славик, конечно, ничуть не удивился, увидев перед собой крохотную старушонку в черном платочке и черном же платье до пят. Каким же и быть ребенку, как не похожим, подобно двум каплям воды, на отца? Растрогавшись, он нежно погладил дочь по редким седеньким волосикам и подарил ей привезенный из Кабула трофейный костыль, захваченный в смертном бою с душманами. В ответ Варвара - так назвали ребенка - маленькими скрюченными пальчиками сняла со своей шейки медный крестик и надела его на родителя. "Избави нас от грехов наших", пролепетали бескровные губы.
Надо сказать, что при всей внешней схожести Варенька в отличие от отца росла старушкой очень набожной. Первыми словами, которые она произнесла, были не "мама", не "папа", а "Господи Иисусе Христе"; разъежая в своей детской коляске, очень напоминавшей миниатюрный катафалк, она беспрерывно шептала молитвы и вертела в руках образок. Октябрина Августовна, никак не решавшаяся, несмотря на новые духовные веяния, отказаться от впитанных на студенческой скамье основ научного атеизма, бранила дочь, из-за чего дома часто случались сцены.
Росту напряженности способствовало и политическое размежевание, поисшедшее с началом перестройки. Николаев, верный нерушимым принципам, примкнул к национал-большевикам. Октябрина, скорректировав свое мровоззрение, сделалась радикал-демократкой. А Славика - как юного защитника Родины и вместе с тем по внешнему виду человека весьма зрелого - записали в социал-патриоты.
Споры разгорались по малейшим поводам, а тут еще масла в огонь подливал Антон. "Слышь, сынок, - шептал он в слуховой аппарат Славику, кося злым глазом на Николаева, - и ты от него, и дочь твоя Варька - тоже от него. А Светланка и Октябринка - обе стервы и курвы, одна другой стоит!"
Жить в клетушке Николаева - из-за скученности, антисанитарии и политизации - стало совсем невыносимо. Не говоря уже о том, что Славик упорно и целенаправленно продолжал ходить под себя, начала гнить липовая нога Николаева, давно уже не дававшая никаких зеленых побегов. Муравьи и черви, заведшиеся в ней, расползались по дому и забирались в супружескую постель Октябрины Августовны. Из коляски Варвары постоянно несло чем-то кладбищенским.
Трагедия не замедлила случиться. Началось все вроде бы с невинной дискуссии о том, какая кампания важнее для истории: Николаев утверждал, что финская, Славик - что афганская, а Октябрина - что предстоящая избирательная. Но кончилось дело тем, что разъяренный хозяин комнаты, отстегнув с култышки свой знаменитый протез, прибил им, как клопа, беспомощного Славика, тем же самым махом уничтожив и несколько ползавших под ногами муравьев и червяков, в споре участия не принимавших. "Свят, свят, свят!"- крестилась в своем гробике на колесах перепуганная Варвара, глядя на расползавшееся по половицам багряно-лиловое пятно...
Хоронили Славика со всеми причитающимися ему воинскими почестями. Правда, трехлитровую банку, куда были закупорены его останки, земле не предали, а отдали для генетических исследований в Академию медицинских наук.
Спасаясь от правосудия, Николаев бежал на Карельский перешеек, в места своей боевой юности. Там он поселился в одном из заброшенных блиндажей на линии Маннергейма, неподалеку от близкого его сердцу ленинского Разлива. И вскоре для ведения хозяйства и прочих естественных надобностей выписал к себе из Москвы уборщицу тетю Нюшу.
Малютку Варю, неутешно оплакивавшую безвременную кончину отца, отдали по собственному желанию послушницей в монастырь - благо монастырей нынче пооткрывали множество и конкурс туда совсем невысокий. Горевала, хотя недолго, и Октябрина Августовна. Как вдове героя-афганца и новоизбранной народной депутатше ей выделили однокомнатную квартирку на кольцевой дороге, и она успокоилась.
Кто радовался, так это Антон с супругой, ставшие теперь единовластными хозяевами в своей коммуналке. Говорят, на этих радостях сорокапятилетняя Светлана вновь забеременела и теперь ждет второго ребенка.