Приезда дяди и кузины ждали все, и Эльза ждала тоже. Хоть она и не знала этих людей, чужое нетерпение заразило ее, поселило предчувствие праздника. Вместе с матерью и бабкой она прибирала дом, а потом смотрела, как отец колет во дворе дрова, чтобы октябрьскими вечерами гостям уж точно не пришлось зябнуть. За три учебных года Эльза отлично выучилась считать, и каждый раз перед сном говорила себе, сколько дней осталось. Их становилось все меньше.
Наконец, наступил канун долгожданного события. Сколько пирогов они напекли, сколько всего наготовили! Поезд приходил рано утром, и, ложась спать, Эльза в очередной раз думала, как хорошо будет, когда дядя с кузиной приедут. Какими они окажутся, она даже не пыталась представить. Зачем? Те виделись ей самыми расчудесными людьми, и, конечно же, они привезли бы с собой подарки. Эльза и сама приготовила подарок кузине: одну из двух своих любимых кукол. Какая девочка устоит?
Однако все пошло не так, с самого начала. Случилась авария, и поезд прибыл только к полудню. Эльзе с родителями пришлось дважды ездить на станцию, и во второй раз ей совсем не хотелось выходить из дома. Небесная вода стояла стеной, и никто из них не мог заставить ее расступиться. И все-таки когда состав подъехал к платформе и выпустил на волю утомленных пассажиров, Эльзу на несколько минут вновь захватило ожидание последних дней. Вознаградись оно, она и не вспомнила бы о своих печалях.
Вот только гости совсем ей не понравились.
Ни дядя - худой, строгий господин в очках, ни кузина - тоже какая-то слишком серьезная. Родители же так рады были встрече, что, казалось, напрочь забыли про Эльзу. Пару долгих, неприятных минут она стояла под своим маленьким зонтиком совсем одна. Над ее головой, напротив, шел оживленный разговор. Кузина же, кузина, которая должна была в этот миг единения взрослых стать поддержкой, отвернулась и глядела на проходящих людей. Их, конечно, еще не представили, но что с того? Такого Эльза ей простить не могла.
Ее ожидания были разрушены. И затаив тогда зло, Эльза нянчила и лелеяла его все следующие дни. Тем более что не нашлось ничего, способного ее разубедить. Разумеется, потом дядя обратил на нее внимание. Все, какое у него было, и как умел. Но он был слишком взрослый даже для своего возраста человек и не знал, как общаться с детьми. А кузина, как считала Эльза, просто нахваталась манер от него. Ей ведь и не с кого больше было брать пример: дядя больше не женился, и они жили без матери.
В тщетной надежде хоть как-то возместить, тот баловал дочь. На это и только на это Эльза списала то, что кузина ее подарка не оценила. Благодарить - благодарила, но как-то сдержанно, и даже не пыталась изобразить толком радость. Когда тебе постоянно что-то дарят, до игрушек и дела нет. Тем более, до игрушек неновых. С ней самой, Эльза не сомневалась, так бы и было. Только вот ее-то как раз не баловали. И в строгости не держали, нет, но за капризы наказывали больно. Видеть, что у кого-то не так, было обидно до слез.
Кузина, впрочем, и не капризничала нисколько, чтобы ее наказывать. Но вежливым тихоням всегда все сходит с рук, это Эльза запомнила еще по школе. И потому испытывала неприязнь вдвойне: уж очень ей не нравилась та одноклассница. Кузина была на два года старше, но сходства не утаишь.
Все это, конечно, не заставило Эльзу отказаться от подарка, который сделали ей. Если, разворачивая обертку, она еще думала, что спрячет тот в самый дальний угол, то потом и думать забыла: так хорош оказался кукольный домик. Эльза и мечтать о нем не могла! А теперь все это: и резные окошки, и миниатюрная мягкая мебель, было ее. При мысли о том, как позавидуют подруги такому имуществу, ей сразу стало легче. Тем вечером на семейном ужине она весело смеялась и болтала с кузиной, хотя та отвечала, как всегда, очень скучно.
Но назавтра Эльза не смеялась уже ничему. Днем дядя с кузиной съездили в город и вернулись оттуда с целым ворохом покупок, среди которых было то платье. Кузина надела его на вечернюю прогулку: голубое, с розовой цветочной вышивкой, с беленьким воротничком. С рукавами фонариками, с тесьмой по подолу. Обычно она выглядела серой, но в новом наряде вся как будто ожила. И Эльза не могла смотреть на платье спокойно, зная, что оно не ее.
Прогулка продлилась недолго. Заметив, как помрачнела дочь, родители Эльзы решили, что она заболела. Уложив по возвращении ее в постель, мать даже принесла молока с мёдом. Только это не помогло. Спать Эльза не хотела, но и говорить о своем горе понимала, что не стоит. Однако долго молчать не смогла. Поэтому, когда мать все-таки ушла, щеки у Эльзы горели, и не только щеки. От обиды она ворочалась целых пятнадцать минут. Всю ночь ей снилось кузинино платье.
Наутро легче не стало, и она действительно заболела. После вчерашнего мать не хотела верить, но с градусником спорить не могла. Следующие три дня Эльза провела в кровати, и только утром четвертого смогла встать. Выходить она не хотела, но мать сказала, что температуры почти нет и что не проводить гостей будет невежливо.
Так что Эльза стояла и махала вместе со всеми вслед таксомотору, на котором уехали дядя с кузиной. На кузине опять было то платье, и, едва машина скрылась за поворотом, Эльза убежала в дом и там разрыдалась. От этого у нее опять поднялась температура, и к вечеру она так кашляла, что пришлось вызвать врача.
Следующие дни слились в один. Порошки, которые прописал доктор, почти не помогали, и каждая ночь проходила в бреду. До начала занятий оставалось все меньше времени, и мать не находила себе места от беспокойства.
Возможно, поэтому, когда Эльза, наконец, пошла на поправку, то одним утром обнаружила рядом с кроватью пакет. Едва взглянув на него, она уже знала, что внутри. И хотя все еще чувствовала себя слабой, тут же открыла. Потом стянула пижаму, надела обновку и прокралась в гостиную, к зеркалу.
Платье купили без примерки, но у портного были Эльзины мерки, так что оно пришлось по размеру. Не в этом была беда. И даже перешей они его, ничто бы не изменилось. Рукава фонариками Эльзе не шли, не шел и блеклый голубой цвет. После болезни он делал ее еще бледней, а изящный воротник заставлял выглядеть глупо. Едва взглянув в зеркало, она отвернулась, но потом заставила себя смотреть еще и еще. Пока не убедилась окончательно.
Тогда Эльза заплакала - не так, как раньше, тихо-тихо. Сняла платье и повесила на вешалку в самом дальнем конце шкафа.
**
Каждому, кто видел их, казалось, что Лиза и Адам были вместе всегда. Им тоже казалось так, хотя минуло только два месяца с тех пор, как они стали парой. На весеннем балу по случаю окончания учебного года они танцевали вместе и больше не расставались ни на минуту. Тем днем все, и сверстники, и учителя переговаривались, глядя на них: 'Это должно было случиться давно'. И даже те, кто никогда о подобном не задумывался, кивали, настигнутые ощущением правильности такого расклада.
Светловолосые, легкие, они походили на брата и сестру. Только вот заметно это становилось, лишь когда были рядом. Лиза, голубоглазая, немного задумчивая, одевалась, как пристало девушке ее возраста, всегда уместно, никогда - легкомысленно, но тихоней ее бы никто не назвал. Когда она смеялась, любой смеялся в ответ. Адам же носил навощенный ремень, доставшийся ему от отца, и его же рабочие ботинки, а соломенную летнюю шляпу сдвигал набок. В его речи мелькали самые модные словечки.
'Какие красивые у них будут дети', - думали те, кто понимал, что, в отличие от многих влюбленностей старшей школы, эта непременно должна кончиться свадьбой. И все-таки теперь, когда Лиза и Адам были вместе, некоторым неловко стало находиться с ними рядом. Каждая пара создает свой маленький мир, и хотя оба они по отдельности могли стать душой компании, совместный их мир внезапно оказался для других неуютным.
Люди чувствовали, что, возможно, подсмотрели что-то лишнее. Что, возможно, их здесь не ждут. А может, и еще кое-что, неопределенное пока, смутное; какое-то предчувствие, которому только предстояло обрести имя. Поэтому - а в первую очередь потому, что хотели того сами, - тем июльским утром Лиза с Адамом поднимались по дороге на холм одни.
Они вышли из дому рано, а теперь время приближалось к полудню, но оба они любили длинные прогулки. Лиза взяла из дома корзинку с едой, но несла ее теперь, конечно же, не она. Было у них с собой и покрывало, и ярко раскрашенная тарелка, чтобы перекидываться. Лиза захватила даже книгу - готовиться к следующему, последнему учебному году, - хотя что-то подсказывало ей, что почитать не придется.
Сначала они просто гуляли: по лесу и вдоль реки, и вот, три часа спустя, подошли к намеченному месту привала. На этом холме они были впервые: так далеко им заходить еще не случалось. Но они уже давно хотели добраться сюда. Холм было видно издалека, его зеленая спина круто выгибалась в небо. Людям постарше подъем дался бы тяжело, но Лиза и Адам взобрались наверх за десять минут, не разнимая рук, наперегонки.
Не доходя до вершины, они остановились, переводя дыхание. Посмотрели друг на друга - и рассмеялись. Посмотрели вниз - и замерли. Мир расстелился под ними: с одной стороны темнел лес, очерченный рекой, с другой - тянулись поля. Их город тоже был виден, весь, от края до края. Адам поцеловал Лизу в щеку, поставил на землю корзинку и отступил с дороги, что привела их, прямо в густую траву.
Та покрывала все вокруг, зеленая, мягкая. На небе не было ни облачка, и солнце сияло в полную силу. Его свет одевал все золотистым сиянием. Это был, верно, один из лучших дней тем летом. Лиза тоже сошла с дорожки, и Адам сделал еще шаг. Рассмеялся снова, раскинул руки и упал назад, в траву.
Камня он, конечно, не видел.
***
К весне Виктор освоился в Кана-Меле и, едва стаял снег, начал гулять по вечерам. Традиция прогулок была нерушимой для него дома, но новый город, куда он приехал учиться, поначалу пугал. Слишком большой, слишком людный, совсем чужой. В таком и потеряться недолго. Так что осенью Виктор выходил только в парк рядом с общежитиями. А потом наступила зима, в этих широтах суровая, и вопрос прогулок отпал сам собой.
Мать прислала ему вязаные шапку, свитер и шарф, но даже эти шерстяные вещи не до конца спасали от местных пронизывающих ветров. Виктор кутался в пальто, и его ежедневный маршрут сократился до дороги в университет и обратно. На счастье, читать по учебе приходилось много и читать интересное, поэтому он совсем не жалел. Однако, едва настала весна, воздух выманил его на улицу.
Оказалось, Кана-Мела совсем не такая большая. Центр, район, где библиотека, район со смешным названием 'Красные козлики', еще пара кварталов, в основном, жилых и, в общем-то, все. Были в городе и другие парки, кроме университетского, но если уж гулять на природе, то лучше ехать в предместья на поезде. На это время бывало только в выходные. Поэтому скоро Виктор понял, что больше всего ему полюбился фабричный район.
Теперь там мало кто жил. Производство закрыли, когда стало ясно, что оно сильно портит воду в реке. Хотели что-то менять в технологии, но в итоге владелец просто объявил себя банкротом. Виктору было жаль людей, которым пришлось уехать, но опустевшие улицы манили его, и нигде в городе ему не гулялось так хорошо.
Именно там, в фабричном районе, он и увидел на чьем-то подоконнике 'Петлю вечности'. Потом Виктор думал, что прошел мимо того окна, должно быть, раз двадцать. Ведь чаще смотрел под ноги, чем по сторонам. Но в тот вечер поднял все-таки взгляд. Поднял и увидел.
Как же он обрадовался тогда, что на улицах никого нет. Ведь он стоял и пялился в чужое окно, как дурак, - в лучшем случае как дурак. Потом нашел в себе силы сдвинуться с места, но, сделав два шага, вернулся. И только насмотревшись, наконец, ушел.
Радостное изумление замирало у него в груди, пока он, не замечая ничего вокруг, возвращался домой. 'Петля вечности' была его настольной книгой вот уже три года, и он никогда не встречал людей, которые бы тоже любили ее. В родном городе у него было несколько друзей, но самый близкий из них, тот, кому Виктор все же решился дать книгу, восторга не разделил. Ему понравилось, и только. Она не распалила его воображения, не унесла душу в далекие страны. В университете же Виктор пока друзей не завел.
Мысль о том, что, может статься, кто-то тоже зачитывается 'Петлей вечности', что он не один, опьянила его. Окно было темным - как почти все окна в квартале, но чистым. Занавески тоже говорили в пользу того, что хозяева не уехали, что квартира жилая. И, уже подходя к общежитию, Виктор был поражен пониманием: с ними можно попытаться связаться.
Сначала он смутился своей наглости. Но, в конце концов, что ему было терять? И вряд ли кто-то мог обидеться на простое письмо.
Той ночью фантазия беспрестанно рисовала ему, кем же мог оказаться владелец книги. Его ровесником, таким же увлеченным, как он сам? Он бы так хотел найти в Кана-Меле друга. Не очень общительный по натуре и с виду холодный, Виктор, тем не менее, ценил компанию единомышленников. Только вот попадались те ему нечасто. А возможно... Возможно, хозяйкой книги оказалась бы девушка. И это был еще более волнительный вариант.
На следующий день, как только занятия кончились, Виктор устремился в фабричный квартал. В кармане у него лежало письмо, запечатанное уже. Не хватало только имени адресата - и адреса. Но если первое Виктор только надеялся узнать, то второе узнать был обязан. К счастью, это не составило труда. Дома в фабричном квартале были маленькие, двухэтажные, на четыре квартиры каждый. Виктор с легкостью вычислил, к какой относилось окно.
Опустив письмо в почтовый ящик, он не мог перед уходом не посмотреть на 'Петлю вечности' снова. Чтобы убедиться, что ему не почудилось. Вежливость не позволила бы ему заглянуть в комнату, но то, какими аккуратными были занавески, едва ли предполагало, что внутри живет мужчина. Это усилило приятное беспокойство Виктора.
Тем вечером он долго гулял по городу - по одному из парков, а потом по кварталу 'Красные козлики'. Однокурсники рассказали ему, что скульптуру, которая раньше стояла там на площади, как-то ночью кто-то выкрасил в красный. Краску, мол, смыли, а потом убрали и скульптуру, но название осталось. Были и другие варианты истории, что могла стоять за названием. Правды, похоже, не знал никто. Виктор гулял до глубокого вечера, и его тень шагала перед ним.
Перед сном он в очередной раз подумал, что завтра ответа ждать еще не стоит. Но через неделю тот должен был придти обязательно.
Однако ответ не пришел ни через неделю, ни через две. Наступила середина апреля и на город внезапно упала жара. Виктор не любил холод, но жару не любил куда сильнее. Погода вместе со все ширившейся расселиной беспокойства на два дня лишили его сна. Чуть не провалив важный коллоквиум, он понял, что должен снова наведаться в фабричный район. Со дня, когда опустил в ящик письмо, он из какого-то суеверного чувства избегал его во время прогулок. Но больше оставаться в неизвестности не мог.
Сославшись на плохое самочувствие, - что почти не было ложью, - Виктор ушел с последней лекции. Теперь он знал Кана-Мелу хорошо и мог срезать дорогу. Совсем скоро вокруг раскинулся фабричный район. Возможно, виной тому был недостаток сна и то, что стоял ясный день, но в этот раз местность вовсе не показалась Виктору красивой. Неряшливый, обшарпанный, район выглядел как то, чем и являлся - как не совсем жилое место.
Наконец, впереди показалось то самое окно.
'Петля вечности' все так же лежала на подоконнике, и теперь Виктор заметил, что ее покрывает слой пыли. Ее, и все вокруг. С тяжелым сердцем он обошел дом и заглянул в щель почтового ящика. Та была широкой, и внутри он с легкостью увидел свое письмо.
Никто не открывал ящик, никто не читал его послания. Виктор пытался смириться с этой мыслью, когда дверь подъезда открылась.
Из дома вышла старушка. Маленькая, с выбеленными возрастом волосами, но неожиданно бодрая. Она тут же заметила Виктора, и было видно, что на секунду перепугалась. Но он ничуть не походил на опасного человека, и испуг сменился любопытством.
- Здравствуйте, - сказала старушка. - Что это вы тут у нас делаете?
Виктор хотел было отговориться чем-то и уйти, но остановил себя. В конце концов, он пришел сюда, чтобы узнать.
- Скажите, а кто живет во второй квартире? - спросил он и спешно добавил: - Я гулял по улице и увидел на подоконнике свою любимую книгу. Никогда не встречал никого, кто бы тоже ее читал.
Заметив, как подобралась старушка, он тут же обругал себя. Надо было соврать что-нибудь поубедительней. Кто же расскажет тебе о своих соседях? Но он действительно не походил на опасного человека, а правда иногда хороша именно тем, что соответствует действительности.
- Во второй-то? - беззубо улыбнулась старушка. - Ну да, ну да. Мария дочке покупала много книг.
Виктор весь обратился в слух.
- Дочке?
- Дочке, да-да. Только она уж с год как здесь не живет. Влюбилась в какого-то там, понесла по глупости. Но он оказался хороший парень и взял ее замуж. Книжки, конечно, здесь все остались. Мария-то все хотела, чтобы дочка умная выросла, читала чтобы, вот и покупала их. Да та пошла вся в отца, какое ей читать. Родила, наверное, уже. И еще родит. Мария сейчас как раз к ним погостить уехала.
Виктор хотел что-то ответить, но понял, что может только кивнуть.
****
Тем субботним утром дядя Алберт взял Яна в парк аттракционов. Вот так запросто: только приехал, а четверть часа спустя снова завел машину и усадил в нее племянника. Даже с его матерью, своей сестрой, отложил разговоры на потом. Именно таким был дядя Алберт, уж если что решал, то сделать не медлил, и обстоятельства словно бы расступались перед ним.
(Как вода перед библейским пророком, и даже быстрей; потому что достаточно было одной легкой дядиной воли, чуждой всякой беды).
Парк работал с утра и до самого заката, но придти так, в субботу, в полдень, когда жизнь кипела, был самый шик. Дядя не мог того не знать. И уж как он Яна катал: на горках, на чертовом колесе и даже на центрифуге. Все смешалось в один яркий, громкий, головокружительный ком, полный солнца и скорости.
Денег дядя никогда не жалел. Мог бы избаловать племянника, навещай сестру чаще. Но приезжал Алберт раз или два в год, и каждый из этих приездов взрывался праздником. Возможно, там, дома (ведь имелся же где-то и у него дом?), дядя бывал куда более скуп. Но Ян в такое не верил: ни тогда, ни годы спустя.
Было часа уже, наверное, три, когда дядя взъерошил ему волосы и спросил:
- Ну что? В последний раз на колесо?
И Ян, переполненный радостью, газировкой и сахарной ватой, рассмеялся в ответ.
Они заплатили и поехали. Колесо вращалось медленно, медленно вставал за деревьями горизонт, и плыла голова от его дали и высоты. Ян засмеялся снова и кинул на дядю восторженный взгляд. Но, на самом деле, ход колеса занимал его куда больше Алберта. Секунды на самом верху запомнились ему так, будто он был там один, столько сосредоточилось в них пузырящегося страхом счастья.
А потом колесо пошло вниз.
- Я, наверное, какое-то время к вам теперь не приеду, - задумчиво сказал дядя, отвернувшись, чтобы разглядеть что-то. - Но ты же не будешь скучать?
Ветер трепал его белый пиджак и светлые волосы.
Ян хотел сказать: "Нет", потом захотел сказать: "Буду", но слишком захватывающим был спуск, и, когда они снова ступили на землю, он помнил поездку, но не слова. Те ворочались в памяти еще минуту, чересчур упорно для такого прекрасного дня, но потом дядя повел его к выходу и напоследок выиграл в тире большого медведя. С этим Янова память состязаться уже не могла.
Полчаса спустя они, наконец, вышли за ворота парка и сели в машину. А еще через полчаса были уже дома, и мать ждала их с обедом, хоть и не надеялась Яна накормить. Он, впрочем, помешал суп и долго возился со вторым, слушая, как взрослые разговаривают.
После десерта они все втроем пошли гулять к морю. А вечером дядя уехал, сорвавшись с места сразу же милях на пятидесяти, не меньше (как делал всегда). Потом выяснилось, что на выезде из города полицейский все-таки выписал ему штраф.
Это оказалось важным свидетельством, ведь полицейский тот стал последним, кто дядю видел. Год спустя Алберта признали пропавшим без вести, а еще через три - признали... Признали умершим. Потому что проведать о его судьбе так ничего и не удалось.
И все-таки, сам не зная - не помня - почему, Ян верил: тот жив.