В горах ночью холодно. На лугах тает снег; журчат невидимые, ледяные ручьи. Перед рассветом оконное стекло индевеет по краю. В семь начинается первый урок. В девять - второй, в полдень - третий. К ним надо успеть еще повторить.
Не отлынивай. Тебе скоро девять, тебе столькому надо еще научиться. У тебя большое будущее, ты ведь сын, ты единственный сын. Сын такого человека! Учи, не спи, отвечай.
(Иначе).
В горах холодно, и на лугах лежит и летом нетронутый снег. От воды в ручье на окраине сада стыли бы пальцы, будь можно только дотронуться. Поздним вечером оконное стекло уже чуть индевеет по краю. Впереди ночь, но до завтра нужно столько всего повторить.
Ты ведь сын такого человека. (Того, кого обычно нет дома). Не спи! Отвечай!
Колеблется пламя свечи. Нужно успеть; не успеть.
День за днем. Пока, в конце концов, порядок не нарушают.
Топот сапог по коридорам, крики и стук дверей. Оглушающе громко. Где-то голосит мать - жена такого человека; значительного человека. Того, кого и сейчас тоже нет дома.
Наконец, одинокий звук выстрела.
Обычно в семь начинается первый урок, но не сегодня. По коридорам стелется морозный воздух; ветер забирается под ночную рубашку.
В отцовском кабинете теплей. А в кладовке рядом с ним и вовсе нет ни одного (разбитого) окна. Да, давно уже семь.
Топот грязных сапог. Запах табака: непривычно резкий. Недовольные голоса. "Да где он?" Наконец, скрип двери.
Просунувшееся в дверной проем лицо расплывается ухмылкой. Рядом с ним, тут же, прорастает второе.
- А вот и барчонок. У, мразь. Ни дня в жизни не работал.
Да, Фемида, возможно, слепа.
Двое идут по улице. Поздний вечер, и пахнет гарью. Вдалеке уже начался пожар, но пламя в проемах только еще зацветает. Кто-то, что-то, кому-то кричит.
Двое идут по улице, и они открыты обзору, но людям сейчас не до них.
- Ну, - останавливается один, - посмотри. Что там?
Второй молчит. Потом, наконец, отправляет окурок в канаву, и на его грязном шерстяном пальто раскрываются десятки глаз. Внимательных, сонно прищуренных, разных. Глаза видят, что происходит в горящем здании. Хотя некоторые из них явно недовольны пробуждением.
Наконец, они закрываются.
- Судья уже мертв. Наши берут верх.
- А значит? - ликует другой.
- А значит, получится переиграть.
Его собеседник давится смехом. Для него этот вечер - праздничный. Он многое поставил, и оказалось, не проиграл.
В конце улицы трещит и проваливается крыша, осыпаясь мишурой искр. Огонь вдумчиво подъедает следы.
- Ты молодец, - добавляет тот, что в пальто, и в его голосе слышится что-то прогорклое. - Молодец, что помог нам. Знаешь, хозяин всегда говорит: "Чем меньше свидетелей, тем лучше".
Это звучит как шутка. Злая, но шутка.
И это злая - но нет, отнюдь не штука. И сказано не о тех, кто уже никогда не выйдет из сгоревшего здания.
Глаза, глаза, глаза.
Только не смотри.
Юноша сидит на столе - вызывающе, но при этом без единой... фальшивой ноты. Свет падает на него сквозь застекленную прореху в крыше. Рядом с юношей лежит скрипка. Аудитория пуста, эхо шагов стихает за дверью.
- Меня зовут Л., - говорит он и улыбается.
"Только не смотри", - говорю себе я. Но не смотреть на него для меня тоже невыносимо.
В том, что через месяц меня отчисляют, есть и хорошее.
Когда я случайно встречаю его снова, десять лет спустя, там и не на что уже смотреть.
Да, иногда Фемида слепа.
Раннее утро. Стелется дымка, и тут, за городом, как-то по-особенному светло.
Двое слуг выволакивают девушку из экипажа. Следом выходят мужчины, тоже двое. По мокрой траве, через поляну и к дереву. Процессия проходит молча, и только девушка беззвучно рыдает. Изабелловое платье, водопад светлых волос. Лицо - лица сейчас не видно.
Слуги накрепко привязывают ее к стволу дерева.
Один из мужчин кивает, второй смотрит куда угодно, но только не на нее.
Появляется высокий, худой господин и раздает дуэльные пистолеты.
- Насмерть, - говорит первый из мужчин.
- Насмерть, - кивает второй.
Шаг, шаг, еще шаг. Девушка заходится рыданиями. Свежий, утренний воздух жадно пьет ее горе. Окрестный лес впитывает его.
Девушка закрывает глаза.
- Смотри, - тычет ее под ребра один из слуг. - Смотри, тварь. Из-за тебя же стреляются.
- Смотри! - хватает за волосы второй.
Мужчины расходятся. Ни один даже не взглянет, и странное равнодушие противоречит только что сказанному.
А ведь девушка хороша. Теперь, когда ее лицо открыто, это очевидно. Она трясет головой, захлебывается плачем, зажмуривается. Белокурые волосы почти что светятся в росной утренней дымке.
- Смотри, - отвешивает ей оплеуху слуга.
Ни один из мужчин не произносит ни слова.
Раздается выстрел - и, эхом, второй. Девушка открывает глаза. Смотрит, кричит. Ее крик ширится и ширится, пока не заполняет собой все пространство. Выше и выше. Прочь, к самому небу.