Аннотация: история про маленькое альпийское королевство конца 19 века (оммаж братьям Гримм, Ш. Перро и Андерсену) ко Дню ошибок и недоразумений в "Заповеднике сказок"
По лесу шла девочка. В руках у нее была корзинка, внутри которой виднелась клетчатая салфетка. Шла она, словно в сказке - так и подмывало спросить, к кому она идет и что в корзинке. По крайней мере, оттуда, откуда он смотрел на нее, свесившись головой из ветвей огромного дуба, девочка выглядела довольно сказочно. Сам он, помнится, был вождем ирокезов - голубиные перья за ухом, на лбу цветная повязка, - и уже полчаса наблюдал за тропой, высматривая, не покажутся ли из-за деревьев красные мундиры. Но вместо враждебной армии на тропинку вышла она. Лет ей было девять или десять. Впрочем, по тем, что из народа, не всегда можно сказать, какого они возраста. От ежедневной работы они все кажутся старше. Вот и эта тоже явно шла куда-то по делу. Несмотря на это он все же решил завязать разговор и, когда она поравнялась с дубом, швырнул в нее желудь.
- Эй, стой! Куда идешь? - крикнул он грозным голосом. - Никто не смеет ходить по моему лесу без разрешения.
Она подняла на него глаза и посмотрела с тем выражением, с каким все девочки смотрят на всех мальчишек.
- Это мой лес, - внятно сказала она.
Это была очевиднейшая наглость.
- Нет, правда, - сказал он примирительно. - Он действительно мой, по всем законам. Ну, или будет моим, когда я вырасту.
- Он мой. Потому что я здесь живу.
Повернулась и так же не спеша пошла дальше.
Потом он видел ее еще раза четыре. Два раза на матушкины именины, на годовщину родительской свадьбы, и на какой-то еще праздник, по поводу которого устраивался во дворце бал. Она приходила к замку со стороны заброшенного сада, скидывала деревянные башмаки и, сверкая голыми пятками через дыры в чулках, забиралась на дерево. Оттуда, прижавшись к стволу, она, как завороженная, следила за силуэтами людей, мелькавшими в больших окнах аванц-залы. Он смотрел на нее, сам спрятавшись на другом дереве, и ему безумно хотелось оказаться в той чудесной стране, которая должна была отражаться в ее глазах. Собственно, ради этой волшебной страны, которую сам он видеть не мог, он и сбегал из дворца. И никакие наказания не могли его остановить. Потом она почему-то приходить перестала, хотя он так и просиживал все праздничные вечера в заброшенном парке, каждый раз придумывая новый способ улизнуть от приставленных к нему людей. А потом он вырос, уехал за границу, и что с ней стало, узнать было неоткуда. Может быть, она умерла. А если и жива, то давно уже могла выйти замуж. Да и в любом случае, на этот раз сбежать из дворца, как в детстве, уже не получиться...
Окна его комнаты выходили на северо-запад. В детстве он любил просыпаться до рассвета и смотреть, как сначала медленно светлеет небо, резко вычерчивая темную линию гор о правую руку, затем неожиданно на другой стороне вспыхивает золотом вершина Кёнигшпиц. Воздух над долиной постепенно становится все более прозрачным, уже можно разглядеть пятно города и разбросанные внизу среди полей и пастбищ фермы. Это значит, что солнечный диск уже показался из-за невидимого отсюда Санкт Эммерама... Последний год в Вене он с тоской в сердце думал о предстоящем возвращении домой и том, что всю свою жизнь будет принужден провести в этой долине, всякий день видя вокруг себя одни и те же знакомые с детства вершины. Но сейчас, стоя перед окном, и глядя на раскинувшиеся внизу поля и леса, он вдруг почувствовал, что его место здесь.
Внизу серебряной ниткой блеснули в лучах восходящего солнца воды Ау. Приток притока Великой реки. Народная мудрость пренебрегает мнением ученых географов, и здесь издавна говорят: "Рейн начинается в Оберау". Помимо выражения локального патриотизма, эта фраза имеет и другое значение: "Все великое начинается с малых дел". Пора было спускаться к завтраку, чтобы решить одно такое малое и вместе с тем малоприятное дело...
* * *
- Горничная сказала мне, что будет устроен большой бал в честь дня рождения его высочества принца Гортензия.
- Прости, я прерву тебя. Ты разговариваешь с горничными?
- Да, матушка, и при этом не считаю их людьми второго сорта.
- Это очень вредное веяние. Тебе надо будет пересмотреть свои взгляды на жизнь. Но что же тебя так удивило? Мы всегда устраивали балы по таким случаям.
- Ожидается, что на балу принц выберет себе невесту...
- Ожидается? Ты, должно быть, не в курсе, но это событие ожидается уже много лет. Но поскольку его высочество предпочитает жить заграницей и интересоваться всем на свете, кроме положения дел в его собственной стране, ожидание это несколько затянулось. Так что на этот раз речь идет, увы, не об ожидании, а об официально объявленной помолвке.
Он знал, что когда-нибудь это должно было случиться, но...
- Почему так скоро? Я едва успел вернуться.
- Потому что, как это ни печально, но настало время платить по счетам. Мы разорены, и надеюсь, для тебя это не секрет. И для того, чтобы по-прежнему жить в кредит, нам необходимо пойти на определенные уступки. Отец, как ты уже успел заметить, сильно болен. Он практически не участвует в управлении страной. Достаточно скоро ему придется объявить тебя соправителем и передать власть в твои руки. Наши кредиторы хотят быть уверены в том, что страна окажется в руках зрелого человека, с которым можно иметь дело.
Отец сидел тут же за столом, глядя перед собой и мерно покачивая головой в такт словам матери. Не понятно было, слышал ли он, о чем идет речь, или был погружен в свои мысли. И то обстоятельство, что мать говорила о нем в его присутствии так, как будто бы его рядом не было, да и сам он только сейчас взглянул на него, говорило о многом.
- Уже есть какие-то договоренности по поводу кандидатуры?
- Да, определенные договоренности есть. Девушка должна быть католического вероисповедания, говорить по-немецки, и... она должна быть из Оберау.
К этой новости он был не готов.
- Как, из Оберау? В Европе не осталось незамужних принцесс?
- Незамужних принцесс-католичек, готовых поселиться в нашей глуши и связать свою жизнь с потомком купцов и ремесленников? Я уже не говорю о твоей достойной репутации, - помрачневшим голосом добавила она.
К сожалению, мать была права. И он сам прекрасно понимал это. Все члены королевской фамилии по возможности стремились отсюда уехать. Кто же поедет сюда по доброй воле?
- Имей в виду, что ни твоего прадеда, ни твоего деда, ни твоего отца эта перспектива не испугала. В нашем доме никогда не было иностранок, и королевский совет счел необходимым продолжить эту традицию.
- То есть для того, чтобы нам и дальше, как вы говорите, матушка, жить в кредит, нам необходимо породниться с кем-то из наших кредиторов?
- Совершенно верно.
Он почувствовал, что начинает нервничать.
- Хороши кредиторы! Большая часть из них составила свое состояние на растрате королевского имущества. Потом они дают нам из наших же денег в долг, а после требуют от меня расстаться со своей свободой и еще выставляют свои условия...
- Горт, послушай меня!..
Он знал, что все, что он говорит, правда. Но мать редко обращалась к нему по имени, и ему пришлось замолчать.
- Ты знаешь, во сколько обошлось твое проживание в Вене? Учеба в университете? А твои постоянные кутежи? Не ты ли писал домой письма с просьбами выслать тебе денег? А знаешь ли ты, во сколько выходит ремонт Апфельштайна и городской резиденции? Ремонт, который, между прочим, еще не закончен?
"И не будет закончен, если это кому-то выгодно" - хотелось добавить ему. Что хорошего ждать от ежегодной реставрации фасадов и подновления настенных росписей, когда течет крыша? Но мать добилась своего, ему стало стыдно. Он не знал ответа на поставленные ею вопросы, меж тем как сам должен был задать их самому себе, и гораздо раньше. Теперь из-за этого придется играть по чужим правилам. Двоюродные бабки и дядя, постоянно проживающие в Австрии и Швейцарии, вероятно, давно уже в курсе и со всеми условиями полностью согласились. Чтобы остальные члены семьи могли жить, где хотят, кто-то должен остаться в Оберау и регулярно снабжать их деньгами.
- Если у нас совсем не осталось средств и наши кредиторы, пользуясь этим, так жаждут с нами породниться, то почему в таком случае бал устраиваем мы, а не, скажем, городской совет? Их товар, наш купец.
- Нет, ты действительно, похоже, не понимаешь всей сложности ситуации. Это у нас - "товар", а не у них...
Ах, вот как!... О, только бы улыбка оставалась все такой же любезной и такой же непринужденной! Только бы оставалась на лице улыбка...
- Понятно, - все-таки он не сумел подавить легкого вздоха. - Нам нужно сбыть с рук жеребца, и он не особо чистых кровей. Но может быть, ему все же будет позволено самому выбрать себе седока?
- Об этом не беспокойся, - мать выложила перед ним стопку заполненных приглашений. Оказывается, они уже лежали приготовленными на стуле подле нее.
- На самом деле, выбор гораздо уже, - добавила она, когда он принялся изучать каллиграфический почерк Шёнберга, которым в украшенный виньетками печатаный текст карточек были вписаны имена оберауской знати. Ах нет, не только знати... Что ж, попробуем успокоиться и отнестись к этому как очередному развлечению!
Он начал раскладывать приглашения на освобожденной от посуды скатерти, периодически перекладывая их из одной стороны в другую, в результате чего образовалось три неравные кучки. Представители прежней знати обезземелились, либо ушли в промышленность и коммерцию, бывшие ремесленники и торговцы обзавелись крупными поместьями и прикупили титулов, но в целом "высший свет" Оберау распадался на два четко различимых круга - со своими семейными традициями, сферами влияния и экономическими интересами. Все прочие приглашенные составляли избранную клиентелу наиболее значимых персон или служили опорой их могущества. Иначе как объяснить присутствие среди будущих гостей лиц незнатных и небогатых, таких как городской землемер (злоупотребления при составлении кадастров?), главный инженер и королевский архитектор (растраты при строительстве и ремонте?), королевский управляющий лесным хозяйством (незаконная вырубка и торговля древесиной?), глава финансового управления (тут и так все понятно)...? Немного подумав, припомнив кое-какие родственные связи и основные источники доходов наиболее видных семейств, он раскидал и эту группу карточек по двум основным кучкам.
- "Отцы города" и "земельная аристократия". А также прочая мелочь. У графа Тильзена нет дочерей, но есть племянница. У главы городского совета есть дочь сильно за тридцать, и две незамужние невестки на попечении. Я так понимаю, что выбирать предстоит между этими двумя кланами...
Поскольку мать промолчала, он понял, что все угадал верно.
- Вот только кому отдать первый танец? Кого почтить в первую очередь - городских воротил или сельских бездельников?... Хотя, - и он с тайной усмешкой потянулся к самой маленькой кучке приглашений, - если бы нужно было найти самого богатого тестя, выбирать бы пришлось из дочерей герра Равеншатца... Непростая задача, все пятеро очень красивы.
- О нет, только не Равеншатцы! Хотя им, конечно, мы должны больше всего... Нет, только не они. Это будет пощечиной общественному мнению. Думаю, они сами это прекрасно понимают.
- Почему? - притворился он. - Они исправно ходят в церковь.
Мать дернула носом:
- Ты сам прекрасно знаешь. Они до сих пор не едят свинину.
- Ну, что ж, не повезло Равеншатцам, - сказал он с притворным вздохом, откладывая карточку. - Пригласим тогда еще доктора Штерна с его Мириам, чтобы девушкам было с кем общаться.
- Нет...
- Да. Потому что он образованный человек, и уже не за горами тот день, когда религия отойдет в область предрассудков. В конце концов, нельзя же думать только о себе. Может быть, именно на этом балу девушка найдет себе достойную партию...
- В связи с этим, кстати, стоит пересмотреть круг приглашенных, - продолжил он, снова собрав карточки в одну стопку. - Надо будет увеличить число гостей с сыновьями. А из девушек пригласить тех, кто редко выходит в свет. Например, у баронессы Эгель есть бедная племянница, которая скоро перейдет в разряд старых дев. У фабриканта Хольца, графа Тильзена, да и у нашего главного промышленника герра Варенбурга, я знаю, есть незаконнорожденные дети, которые носят другие фамилии.
Мать едва заметно скривилась.
- Тем не менее, им стоит послать отдельные приглашения, раз уж мы и так зовем практически всех подряд. И у егермейстера - не знаю, правда, за какие такие заслуги он получит это приглашение - насколько я помню, всегда было три, а не две дочери.
- А, эта старшая... Дочь той болезненной нимфы, за которой когда-то волочился твой отец...
Он перевел взгляд на отца, но тот только мерно кивал головой, глядя в пространство, и нельзя было сказать, слышал он что-нибудь или нет.
- Она, говорят, не в себе, как, впрочем, и ее мать. В городе не бывает, никого не принимает, а дома занята тем, для чего обычно нанимают прислугу. Зачем тебе на балу сумасшедшая? Она все равно не подойдет в качестве невесты.
- Две другие, здоровые, будущему королю тоже не подойдут. Но надо же быть последовательным... даже в таком абсурдном деле.
"В отношении абсурда надо быть даже более последовательным, чем обычно, иначе какой же это тогда будет абсурд", - добавил про себя он и еще раз перетасовал приглашения. Мать сделала вид, что пропустила мимо ушей его ремарку. Удивительное самообладание!
- Так кому же из двух главных претендентов на венценосных внуков достанется первый танец? - он снова перетасовал карточки, расправил их в руке веером наподобие игральных карт, снова перетасовал, вытянул из колоды наугад одну оберауским королевским гербом кверху. - Так... загадаем масть. Ну, скажем, брюнетка... Так и есть! - бросил он, переворачивая карточку. - Значит, первый танец - денежным мешкам. Привет вам, крошки Равеншатц!
Мать недовольно покачала головой.
- Если бы на бал неожиданно явилась какая-нибудь сказочная принцесса, это могло бы спасти положение... - неожиданно произнес батюшка. И именно это явилось последней каплей.
- Ну, разумеется! Дочь лесного царя из Нидерау! - раздраженно бросила мать. - Идите же, сын мой, и займитесь, наконец, делом.
* * *
Он стоял у окна, и взгляд его блуждал по поверхности раскинувшегося внизу темного моря Дункльвальда. Где-то там, в низовьях реки, следуя логике названия, должно было находиться Нидерау - таинственная страна, которую местные поэты-романтики населяли эльфами, феями и волшебниками.
В действительности земли с таким названием не существовало. Для местных жителей оно издавна служило обозначением некоего загадочного Нигде, куда не так просто попасть и откуда не возвращаются. Вслух упоминали эту страну чаще всего в шутку. Про мужчин, уходивших на войну или на заработки, о которых долго не было вестей, говорили раньше: "Ищи его в Нидерау!" Теперь, когда железные дороги изменили представление людей о пространстве, все сыновья и мужья, покинувшие семьи в поисках лучшей доли, поголовно числились уехавшими в Америку. Нидерау же сделалось прибежищем безвозвратно потерянных вещей, сбежавших жен, вероломных любовников и пропавших без вести самоубийц. В еще более давние времена, "шлюхами из Нидерау" называли женщин, занимавшихся ведовством. Как человеку, не чуравшемуся общения с простонародьем, все это было ему прекрасно известно. Но как человек, воспитанный на чтении книг, он не мог избавиться от того особого очарования, каким было овеяно это название, притягательное в своей таинственности.
Монах Нитгард, автор средневековой хроники Санкт Эммерама, сообщал, что безымянная жена легендарного Унды, пришедшего со своим народом в долину, была королевой Нидерау. Легенда эта, призванная всего лишь объяснить название княжества, повторялась из книги в книгу и в новое время стала своего рода основанием национального чувства. Старинные гобелены, украшавшие теперь стены одной из гостиных, изображали Унду и его соратников в виде светловолосых голубоглазых великанов в римских доспехах (очевидных немцев) мирно подчиняющими себе жителей леса - низкорослых темноволосых полуголых людей (видимо, галлов), облаченных в плащи из листвы. Завоеватели вручали завоеванному населению молот, наковальню, плуг с железным лемехом и кирку для добычи мергеля. Благодарные аборигены преподносили в ответ саженцы яблонь. Цветущая яблоня была изображена на княжеском, а затем и на королевском гербе Оберау: покоренное население, полностью растворившись среди более цивилизованных пришельцев и утратив название своей страны, оставило после себя память - яблоневые сады, издавна бывшие главной гордостью этих мест.
Однако события нынешнего столетия вытеснили Нидерау даже из этой овеянной легендами древней эпохи. В "Журнале общества любителей истории, литературы и сельского хозяйства" появилась заметка одного краеведа (скрывшего свое имя под инициалом "Н."), где убедительно доказывалось, что король Унда был предводителем мелкого кельтского племени, жена его в лучшем случае была дочерью местного вождя или жреца, а все население долины в те далекие времена - как завоеватели, так и завоеванные - было мелким и темноволосым.
Зачем понадобилось это восстановление в правах галльского духа - было понятно. Дед ныне здравствующего монарха прибыл в Оберау офицером Великой армии (в каком именно чине - обычно умалчивалось) и был усыновлен бездетным Гортензием XI из соображений лояльности к Императору. Сын нантского торговца, Луи Лемерль, впоследствии правивший под именем Алоизия I, не имея аристократических предрассудков, женился на дочери главы городского совета, и довольно быстро стал своим в Оберау. Настолько, что после распада Рейнского союза он провозгласил себя королем и, блюдя государственный интерес, даже вступил в антинаполеоновскую коалицию, выставив несколько десятков солдат. В состав Германского союза крошечная земля Оберау уже вошла как королевство.
Национальному чувству обитателей долины эти новейшие исторические изыскания нисколько не повредили. Однако предпринятое на страницах "Журнала" оправдание "галльской династии", относило историю короля Унды в те далекие времена (до появления в этих землях германцев), когда таких слов как "Nieder" (нижний), "Ober" (верхний), или даже "Au" (речная пойма) еще не существовало. Так в результате научного обоснования верноподданнического чувства волшебная страна лишилась своего последнего прибежища - истории. Единственным пространством, где существование Нидерау оставалось еще возможным, были народные поговорки и мечты неизлечимых романтиков. Что будет, когда их не останется вовсе?...
Он со вздохом отошел от окна и, сев за письменный стол, начал подписывать приглашения.
* * *
И вот она стоит и держит в руке картонную карточку, на которой каллиграфическим почерком написано имя ее отца. В заключительной фразе "с супругой и двумя дочерьми" слово "двумя" зачеркнуто и неровным почерком написано "тремя". Теми же чернилами и той же рукой поставлена подпись: "С искренними пожеланиями, Ваш H." "Н." значит "Hortensius", инициал принца. Интересно, сколько было потрачено времени на выбор оформления этой крошечной карточки?.. Сколько времени потребовалось королевскому секретарю, чтобы вписать все имена?... Как тщательно рассчитывали количество приглашенных персон на королевской кухне, подбирая закуски?... И вот возвращается из-за границы этот повеса и одним росчерком пера пускает на ветер результат договоренностей многих и многих людей. Столько разговоров было об этом бале! Кого позовут в первую очередь, в общем-то, было известно заранее. Но пока еще оставалась хоть какая-то возможность примкнуть к избранному кругу, матери только и делали, что изводили своих мужей, заставляя их из кожи вон лезть, чтобы добиться включения в заветный список. Сколько было выпито вина и кофе, сколько заключено удачных сделок, сколько было роздано обещаний и составлено соглашений!...
Накануне они ездили в город, прикупить кое-что для шитья. Марион со смехом рассказывала о том, с какими физиономиями являлись к ней отцы семейств после вручения им злополучных карточек. Лица, которых тщательно старались не допустить в число приглашенных, неожиданно оказались приглашены и не знали теперь, чем им придется за это расплачиваться в будущем. Те же, что заплатил высокую цену за попадание в список, вдруг оказались в окружении тех, кого они не желали знать и не хотели видеть. Хотя, разумеется, все это было довольно смешно. Непонятно, зачем вообще весь этот фарс. Невеста потребуется всего одна, и кто это будет, наверняка, дело уже решенное. Бал же, наверняка, задуман лишь для того, чтобы обставить это решение как личный выбор будущего монарха. Она даже догадывалась, кто входил в число основных кандидаток, предложенных принцу на выбор. Собственно главная интрига состояла именно в том, кого в итоге было решено облагодетельствовать родственными узами с королевским домом - "город" или "деревню". То, что в мечтах приглашенных на бал девушек рисовалось как романтическая история, на деле должно было стать указанием на дальнейшее развитие страны.
Ей нравилось представлять себе большую политику. Иногда перед растопкой плиты она проглядывала старые газеты и пыталась представить себе этих людей из высшего света, которые курят красивые папиросы или даже сигары, собираются в изысканных гостиных, пьют дорогой кофе из тончайшего фарфора и, постукивая пальцами с аккуратно постриженными ногтями по отполированной до зеркального блеска поверхности стола, вершат судьбы людей. Потом она усмехалась самой себе, рвала газету на части, комкала и засовывала в топку.
Вчера она точно так же разорвала и скомкала листок, где уже в который раз была напечатана старинная фотография их величеств - молодые, счастливые, сразу после рождения сына. Тут же был помещен портрет его высочества семилетней давности, до его отъезда заграницу. Принц почему-то всегда представлялся ей высоким брюнетом, хотя судить о росте и цвете волос по газетной фотографии было, по меньшей мере, смело. Юноша в костюме для верховой езды стоял, опираясь ногой о стул: аккуратная стрижка, тонкие усики, белые перчатки, хлыстик в правой руке. Воплощение безделия и самодовольства. Как можно хотеть выйти за такого замуж? Тем более, если это правда - то, что о нем говорят. Что до своего отъезда он просиживал все вечера в городском кабаке с заезжими студентами в окружении недостойных женщин. Страшно даже представить, что он мог вытворять в Австрии...
И вот вчера она разорвала и сунула в топку его портрет, а сегодня этот человек почему-то включил ее в приглашение... Но она будет благоразумна, и конечно же, никуда не поедет... танцевать она все равно не умеет, а если и умеет, то давно разучилась... вести светские разговоры она не способна... ведь это большое искусство, ты знаешь, разговаривать с мужчинами, которые пожирают тебя глазами... но тебе это все равно невдомек, потому что кто же посмотрит на такую замухрышку... ты такая тощая, кожа да кости, а ведь кормишь тебя, кормишь, а ничего в прок не идет... и эти твои ужасные манеры, никогда не слушаешь старших... учишь, учишь тебя, как себя вести, как одеваться... и когда ты привыкнешь, наконец, носить корсеты.... да и как можно идти на бал, когда у тебя даже нет платья...нет, конечно, если ты успеешь себе сшить платье... но ты, наверняка, не успеешь... да и не из чего, и так уже на ткани, тесьму и булавки ушло больше денег, чем семья может себе позволить... и потом, надо же на кого-то оставить дом... Себастьян уже стар, а в честь праздника, наверняка, напьется...
- Да нет, конечно же, я никуда не поеду...
* * *
Однажды король Унда, гуляя по берегу реки, встретил женщину, которая плела корзинку из ветвей ивы. Они перекинулись парой слов и расстались. Но с тех пор он не мог забыть ее, и так сильно мечтал о ней, что уже готов был предложить ей и руку, и сердце, и все королевство. Но он не знал даже ее имени, и не мог послать за ней. Тогда он разослал повсюду своих герольдов, чтобы они объявили королевский указ. Король обещал жениться на той, кто явится к нему во дворец не в платье и не раздетой. Он не знал, как ее зовут, но за те несколько минут узнал ее ум и характер, и был уверен, что она сумеет понять его послание. И она поняла. И пришла в королевский дворец в одеянии из ивовых прутьев, покрытых листьями...
В соответствии с другой, более правдоподобной, как ему самому теперь представлялось, версией, король Унда вообще не хотел ни на ком жениться. Этого от него требовали его бароны и настаивали, чтобы жена была хорошего рода, но непременно из местных. Тогда он выдвинул абсурдное требование: он женится только на той, кто сумеет сшить платье из листьев. И когда во дворец явилась девушка в желтом платье из ивы, он не посмел нарушить свое обещание.
Сейчас, окидывая взглядом бальную залу, он жалел, что не мог, подобно Унде, выдвинуть какого-нибудь подобного условия касательно женских нарядов. Бедная Марион! Сколько бессонных ночей пришлось провести ей вместе с ее помощницами! Как будто потные женские тела, пропахшие мускусом и вышедшими из моды духами, станут чем-то иным, если их представить его взгляду в яркой обертке. Одно за другим всплывали в его памяти когда-либо виденные им живописные полотна с изображением сцен работорговли или интерьерами турецких бань, дававшими художникам возможность, не нарушая приличий, изображать женскую наготу. Пожалуй, выставку невест следовало бы осуществлять подобным образом - по отношению к жениху так было бы честнее, да и денег на наряды экономные отцы семейств затратили бы гораздо меньше.
На какой-то момент у него даже возникло видение: вот он входит в кондитерскую лавку - кругом яркие этикетки, цветные фантики, коробки с картинками и сияющие на солнце разукрашенные жестянки, - но под всем этим великолепием, вместо шоколада, орехов и марципана оказывается продукция мясника. Духота, бессонная ночь, волнение, что тут еще скажешь?... И главное, всюду улыбки, улыбки, бесконечные улыбки, за которыми что только ни скрывается - как нежно зеленая ряска поверх затхлого заболоченного пруда. Сам он - как, впрочем, и отец - оделся настолько скромно, насколько позволял протокол. Не стал он, несмотря на уговоры матери, и отращивать бороду с усами. Напротив, самолично побрился с утра, отослав в довершение присланного королевой парикмахера. А то взяли манеру - публиковать в газетах старые отретушированные фотографии... Пусть хоть теперь увидят, за кого собрались выдавать своих дочерей.
Марион, как всегда, была на высоте. Проходя между стоящими в гостиной группами приглашенных, здороваясь, улыбаясь, раздавая комплименты барышням и их матерям, изо всех сил стараясь не повторяться в выражениях изысканной лести, он с первого взгляда отличал наряды, выполненные в ее мастерской. Присмотревшись внимательнее, можно было даже определить границы, на которых обрывался изначальный замысел, уступая вкусам и требованиям заказчицы. Где-то было слишком много бисера и стекляруса, где-то дороговизну ткани предпочли сочетаемости цвета и фактуры, где-то появились ломающие силуэт рюшечки и воланы, кое-куда даже вторглось как знак местного патриотизма синее оберауское кружево. Он с тоской вспоминал венские театры и гостиные, в которых ему приходилось бывать. Столичным портнихам если и приходилось искать компромисс, то лишь между модой и здравым смыслом, здесь же швеям предстояло противостоять амбициозному дурновкусию.
Неожиданно его внимание привлекли два наряда совсем еще молоденьких девушек. Рыженькая хохотушка была в платье из серого шелка мышиного цвета, где на отделку вместо вышивки пошли полосатые перья сойки. Другая, томная высокая брюнетка в простом белом платье, подчеркивавшем ее удлиненную талию и тонкие руки, была закутана в своеобразную накидку из газа, украшенную цветами нарцисса. Обе девушки, несмотря на свою несхожесть, оказались сестрами, и обе они под стать своему одеянию, были лесными жительницами. Для дочерей егермейстера живые цветы и перья, действительно, были лучшим украшением, нежели те фальшивые драгоценности, которые они смогли бы выпросить у своих более обеспеченных подруг. Но его поразило то, как эти наряды на них сидели, как подчеркивали они характер каждой из них и как эти в общем-то незатейливые одеяния делали каждую из девушек желанной и притягательной.
Он был не единственным, кто это заметил. Девушки стояли в гораздо более плотном кольце людей, чем можно было ожидать согласно их положению. Егермейстерша, славившаяся своими манерами, громко рассказывала о французском портном, к которому они специально ездили в Вадуц, и в опровержение своих слов покачивала великолепной шляпой, украшенной свежайшими розами и явно сделанной теми же руками не далее как сегодня утром.
Первый танец он, как и решил с самого начала, танцевал с Евой Равеншатц, вынужденной теперь тщательно скрывать свою неприязнь за холодной вежливостью. Он так и не понял, кому больше насолил этой выходкой - благовоспитанным обераусцам или недавно окатоличенному семейству банкира. Второй была Рита фон Тильзен, которая не знала как себя вести, поскольку, с одной стороны, ее предпочли всем остальным, с другой, она не готова была терпеть в соперницах эту длинноносую выскочку. Эмма Хольц была настолько вне себя от счастья оказаться третьей, что постоянно путала движения и фигуры танца. Затем последовали Адель цу Варенбург, Стефания Фабер, барышня фон Винердорф, незаконнорожденная дочь фабриканта Штирдорфера, младшая дочь егермейстера, племянница архитектора, сестра горного инженера... Главное, не общаться ни с одной из них дольше того времени, что длится танец, а в перерывах уделять каждой не более нескольких минут. И постоянно следить за их очередностью, чтобы никто не понял, к какой партии - дельцов или аристократов - склоняется его расположение. Переживем этот вечер, а там глядишь, можно будет снова начать тянуть время.
Когда он осознал, что уже в шестой раз говорит новой девушке о том, какие у нее красивые глаза, он решил дать себе передышку. Тем более что перед его внутренним взором опять замаячило видение свиных рулек в конфетных обертках, и он счел это достаточным поводом заявить матери, будто у него кружится голова. Он извинился перед очередной барышней и даже не стал обратно пристегивать к поясу саблю, давая понять, что покидает залу ненадолго и скоро вернется. Это, впрочем, в его намерения не входило: не долго думая, он направился в ту часть здания, где его не скоро бы стали искать - в противоположную центральным гостиным анфиладу, еще не тронутую инициированной "кредиторами" губительной реставрацией. И вот за поворотом, у самого выхода в старый парк, когда его ноздрей уже коснулись легкие ароматы весеннего вечера, его глазам вдруг открылось нечто, отчего ему и в самом деле стало не по себе...
* * *
Все вышло как-то само собой. Вроде бы она уже решила, что никуда не поедет. Материала для нового платья не было с самого начала. Представить себя во дворце в том, в чем она ходила в церковь, она не могла. Да и времени, чтобы снарядить всех остальных, едва хватило. Только на то, чтобы привести в порядок старый отцовский мундир у нее ушло едва ли не больше сил, чем на гретину накидку. В итоге, впрочем, все остались довольны. Лизхен все никак не могла нарадоваться на новый наряд, и перед тем, как усесться в карету, долго носилась по комнатам, хлопая в ладоши и крича во весь голос: "Принц увидит меня в этом платье и сразу влюбится!" Грета долго смотрелась в зеркало, так и так выгибая свою длинную белую шею, после чего поджав губы все же сказала: "Спасибо тебе", - что она, скажем прямо, говорила не часто. Матушка отпустила несколько скептических замечаний по поводу цвета (хотя ткань для своего наряда она выбирала сама), а об одеяниях дочерей и вовсе ничего не сказала, что, зная ее характер, можно было счесть за высокую похвалу.
И вот она проводила до кареты отца, матушку и сестер, помогла им сесть, расправив складки накидок и платьев. Еще раз убедилась, что места ей все равно бы не хватило. И вот карета, украшенная облупившимся гербом Апфельштайнов - белая роза в зелени над одинокой скалой, - уехала в направлении замка Апфельштайн. Уехала, унося к нему тех, кто не имел к этому древнему роду никакого отношения, а она, единственная жительница Оберау, в чьих жилах течет кровь старинного графского семейства, стоит тут, и никуда не едет. Нет, это черт знает, что такое... так не пойдет! Надо пойти на этот бал, во чтобы то ни стало. Пусть они там все подавятся от презрения к ее персоне, но она имеет на это право. Ее тоже пригласили!.. И она пошла собираться.
Конечно, она и сама прекрасно понимала абсурдность ситуации. Но поддаться внезапно охватившей ее решимости было легче, чем внять голосу разума. В конце концов, у нее есть мамина шелковая нижняя рубашка с вышивкой. И мамины туфли. И они ей как раз пору, она только сегодня утром их в очередной раз примеряла. И шелковые чулки. И даже кружевные перчатки, чтобы скрыть отсутствие маникюра - немного заштопанные, но не страшно. И между прочим, все белого цвета и вполне подходит друг к другу. А волосы можно уложить вот так, а сверху повязать маминым газовым шарфиком, чтобы он развивался как лента, и при случае им можно будет пользоваться как вуалью. Да, все идеально смотрится! Вот только платья нет. Но в конце-то концов, ей же не обязательно идти прямо во дворец. Она может, как когда-то раньше, просто постоять под окнами со стороны заброшенного парка, может быть, даже опять заберется на ту старую липу, если ее еще не спилили. А потанцевать можно и одной. Главное ведь - ощущение сказки!
Она скинула туфли, чулки и перчатки, уложила их вместе с зеркальцем, расческой и импровизированной вуалью в холщевый мешочек, обула обратно свои кожаные тапочки и принялась выбирать, в чем ей идти через лес. Воскресное платье было жалко, поэтому она надела поверх шелковой рубашки одно из своих повседневных платьев со шнуровкой спереди, чтобы было легче потом одеться в темноте. Выбегая из дома, она сунула ноги в набитые соломой деревянные башмаки, проверила, закрыты ли окна, убедилась, что Стефан уже напился, и пустилась в путь. Хотя, конечно, мачеха была абсолютно права, оставлять на него дом было в высшей мере безответственно, но будем надеяться, что ничего не случится, все равно она вернется раньше их.
Короткий путь в замок Апфельштайн пролегал через лес, который теперь считался собственностью королевского дома, а когда-то, очень давно, принадлежал ее предкам, владевшими всем Дункльвальдом, и не только им - всеми землями в низовье Ау. Основанная ими в те далекие времена твердыня, располагалась на высившейся посреди долины скале, сверху до низу поросшей яблонями. Говорят, в древности - когда-то, еще во времена короля Унды - люди поклонялись этим деревьям, и само место считалось священным. Ни войны, ни пожары, ни смена владельцев не изменили этого заведенного в незапамятные времена порядка. Осенью и особенно зимой замковая гора выглядела довольно мрачно, покрытая черными скрюченными стволами, не знавшими топора. Но раз в году она преображалась, словно невеста перед алтарем. Не случайно именно цветок яблони в виде геральдической белой розы был изображен в гербе Апфельштайнов. Этот герб ее предки сохранили и после утраты Дункльвальда, и после продажи замка последнему князю Оберау под летнюю резиденцию, и после полного обнищания, в которое их вверг нынешний век. Лишилась его вместе с титулом ее мать, безрассудно вышедшая замуж по любви за бедного и незнатного человека, служившего лесничим в утраченном ее семьей Дункльвальде. Но не смотря на это она всегда говорила, показывая ей в детстве на цветущую яблоню: "Гляди, это наш цветок! Не забывай этого!"
Преодолев большую часть пути по лесной дороге, все еще малопроезжей после весеннего подъема вод, она прошла некоторое время через лес и, наконец, вступила под сень бело-розовых шатров. Наверх вела давно знакомая ей, но едва заметная для постороннего взгляда тропка, которой иногда пользовались влюбленные горничные и кухарки из замка, не желавшие попадаться на глаза своему начальству. Подъем в гору дался ей легко, воздух был наполнен цветочным ароматом, то тут, то там принимался стрекотать дрозд, и ей казалось, что ради одной только этой прогулки к замковой горе, следовало сбежать из дома. По эту сторону рухнувшей каменной ограды, символически отделявшей яблони замковой горы от яблонь, росших в заброшенном дворцовом парке, была ее любимая в детстве поляна, где деревья стояли кругом, как в хороводе, и как будто обступали тебя со всех сторон, протягивая к тебе свои ветви-руки.
Она прислушалась, втайне посмеялась над собой, но остановиться уже не могла. С той же решительностью, с которой несколько часов назад она покинула дом, она стащила с себя платье, стряхнула с ног башмаки, стянула кожаные тапочки. После этого она села на брошенное в траву платье и начала не торопясь доставать из мешка принесенные с собой детали туалета и тут же раскладывать их перед собой. Потом она так же не спеша причесалась, убрала волосы, повязав их шарфом, надела чулки, мамины туфельки, перчатки... и была готова. Вот только к чему? Стоило лишь на минуту задуматься и былой решимости как не бывало...
- Эх, яблоньки, вы, мои яблоньки... - с грустью проговорила она, все так же сидя на брошенном платье. - У вас такие красивые наряды! Поделились бы со мной, что ли... все равно ж на бал не пойдете.
И тут протянутые к ней к ней ветви как будто чуть дрогнули, швырнув ей на колени несколько лепестков.
- Что, неужели согласны? - воскликнула она и тут же вскочила на ноги.
- Это будет самое волшебное из всех волшебных платьев на свете! - крикнула она и в некоем подобии танца закружилась по поляне, вытянув в стороны руки. Внезапный порыв ветра качнул деревья, и целый шторм из белых лепестков обрушился на нее, закрутившись вихрем вокруг ее тела.
- Принц увидит меня в этом платье и сразу влюбится! - прокричала она со смехом, вспомнив веселую Лизхен. И тут же одернула себя, остановившись:
- Ну, у меня и фантазия. Смешно даже...
Но вышло все гораздо смешнее. Она убрала платье и обувь в мешок, спрятала его под камнями обрушенной ограды, потом перебралась через каменные руины стены и разросшиеся кусты к самому дворцу, что, разумеется, было бы совершенно невозможно, будь она в обычном бальном платье. Некоторое время она постояла у той самой липы, потом, наконец, погладив на удачу шероховатый ствол и поборов в себе желание снова, как в детстве, забраться на дерево, двинулась в сторону каменного крыльца с растрескавшимися ступенями. Решетчатая дверь оказалась приоткрытой и, когда она заглянула внутрь, то увидела седого господина в простом темном мундире со звездами и крестами на лентах. В государственных наградах она не разбиралась, поэтому она решила, что перед ней кто-то из заезжих гостей, и на всякий случай поздоровалась, но тут же отпрянула в испуге, увидев надвигающуюся на нее фигуру сурового вида в расшитом золотом облачении.
- Дитя мое, не бойтесь Шёнберга. Он, конечно, суров, но под маской строгости скрывается доброе и верное сердце, - обратился к ней старик. - Вы, кстати, очень похожи на свою мать.
- Так вы ее знали? - удивилась она.
- И очень хорошо. Бесконечно сожалею, что в последние годы ее жизни почти не виделся с нею. Но что поделать, она была замужем. За любимым человеком. Ее смерть явилась большой утратой для всех, кто хоть немного знал ее.
- Да, она говорила, что часто бывала здесь на танцах, но только до замужества. Надо же, спустя столько лет во дворце есть еще кто-то, кто ее помнит...
В общем, начало оказалось совсем не тем, на которое она могла рассчитывать. Потом этот добрый человек (кем же он все-таки был - управляющим замка? хранителем библиотеки?) представил ей своего сына - невысокого рыжеволосого паренька с испещренной мелкими шрамами физиономией, одетого в голубую венгерку. В первую минуту он буквально остолбенел, увидев ее, но потом разговорился, оказался весьма учтивым молодым человеком, гораздо старше годами, чем можно было подумать с первого взгляда, и не понятно было, подыгрывает он ей, называя ее принцессой, или и в правду считает ее девицей благородного происхождения. Он провел ее по череде комнат, показал галерею, библиотеку, легко и понятно рассказывал обо всем, что они видели, периодически отпускал едкие замечания по поводу придворной жизни, смеялся вместе с ней, вслед за ней тыкал во все пальцами, время от времени трогательно краснея и каким-то мальчишеским жестом взлохмачивая и без того растрепанные волосы. В результате она совершенно забыла и про бал, и про принца, настолько ей было хорошо с этим живым и непосредственным юношей, доставшимся ей в провожатые. Да что там, она вообще обо всем забыла...
* * *
У дверей веранды, выходящей в заброшенный парк, он увидел отца, который беседовал с девушкой. С ней, с той самой девочкой, что когда-то приходила в этот же парк и наблюдала за танцами. Будто опять, как детстве, он сбежал от взрослых, оставшихся наверху, вышел в парк и снова видит ее. Только она повзрослела, набралась смелости и, наконец-то, вошла во дворец, вот только... во что она была одета? Как он ни силился, он не мог сосредоточиться, не мог даже уловить контуры ее наряда, а уж тем более предположить, из чего он изготовлен. Словно какое-то белое облако, постоянно меняющее свои очертания, от взгляда на которое начинала кружиться голова. И вот она стоит тут, и преспокойно беседует с его отцом, как будто так и должно быть.
Затаив дыхание, он застыл в дверях и стал слушать. Ее ответов он почти не слышал, но легко узнавал несвязное бормотание отца: "...да-да, вот как сейчас помню, вылитая вы она была... а ведь и с вами мы как-то встречались, но вы, конечно, не помните... давно это было... лежали в деревянной кроватке, как сейчас помню... вот такая вот... как я вам тогда завидовал.... засунуть в рот пятку левой ноги.." Девушка, все это время таращившаяся на расшитый позументами мундир стоявшего поодаль Шёнберга, наконец, повернулась к отцу и непринужденно рассмеялась:
- Да, так я уже не могу теперь! - донеслось до него.
"Она не понимает, что он выжил из ума", - подумал он. Да, верно, но было здесь и что-то еще ...
- Зато научилась с тех пор много чему другому, - продолжала она. - Вот смотрите, например, что за чудесное платье у меня вышло. Сама не ожидала, что так просто получится. А тут всего лишь поговорила с яблонями - раз, и все готово! Всегда бы так!
"Она не понимает, что перед ней король", - наконец догадался он. Надо было срочно что-то делать. Нельзя, чтобы кто-нибудь видел ее. В этом вселяющем ужас платье, с этим ее неумением держать себя. Нельзя допустить, чтобы ее превратили в посмешище. Он кашлянул и на негнущихся ногах вышел из-за двери.
- А вот как раз и мой сын! - повернулся к нему отец. - Вы с ним незнакомы, но наверняка слышали про него от вашей матушки. Он у меня тот еще сорванец...
"Какая еще матушка? О чем он говорит?!" - пронеслось, было, у него в голове, но тут же вылетело без остатка, оставив за собой гулкую пустоту. Потому что он вдруг увидел ее глаза. Те самые глаза, в которые так давно мечтал заглянуть и которые умели видеть то, чего он не умел видеть он - серые и серьезные, как ноябрьское небо. И она не улыбалась - в отличие от всех тех, кого он покинул в зале. А он как стоял, так и стоял истуканом, позабыв все слова, которые привык говорить в таких случаях. Хотя какие такие случаи? Не было никогда с ним ничего подобного.
- Нет, кажется, мы и в правду, незнакомы. Иначе я бы вас запомнила, - все так же не улыбаясь, сказала она.
- Сын мой, позволь тебе представить нашу гостью. Это и есть та самая сказочная принцесса, о которой я тебе говорил! - заговорщицким тоном произнес отец.
Она неожиданно снова вдруг легко рассмеялась.
- Ее высочество принцесса Нидерау, я полагаю, - нашелся он.
- Так и есть! Явилась на бал без приглашения. Инкогнито! - со смехом поддержала она его шутку.
- Вы ведь первый раз в Апфельштайне? - с участием поинтересовался отец.
- Да, во дворце я впервые.
- Это большое упущение, тем более что ваши владения не так далеко от нас, - как ни в чем ни бывало продолжал отец. - Но это не страшно. Мой сын сейчас как раз ничем не занят, он устроит для вас небольшую экскурсию. Доверьтесь ему, здесь есть на что посмотреть. Все, дети мои, оставляю вас.
И уже поворачиваясь за тростью к Шёнбергу, взял сына под локоть и шепнул ему на ухо:
- Не повтори мою ошибку, не упусти свое Нидерау!
И уже удаляясь по коридору, в голос добавил:
- О матери не беспокойся, если что, я прикрою.
"Словно и не терял никогда рассудка" - опять пронеслось у него в голове и снова без возврата исчезло. Потому что он, наконец, понял, из чего было сделано платье гостьи. Лепестки как будто лежали неплотно, края их слегка загибались, да и сами они от малейшего движения воздуха слегка смещались друг относительно друга. Так и подмывало заглянуть между ними. Все время казалось, вот-вот еще один поворот головы и откроется то, что они скрывают. Интересно - во время вальса, если держать ее за талию, то его рука пройдет сквозь лепестки и... Он сглотнул и почувствовал, как у него внезапно пересохло горло.
- Так куда мы пойдем? - не дала ему опомниться девушка.
- Даже не знаю, чем вас можно удивить, - оказывается, если не смотреть на ее наряд, то голова не так сильно кружится, и можно даже поддерживать разговор. - У вас в Нидерау, наверняка, чего только нет.
- И правда: дороги хорошей нет, мрамора на полу нет, ковров на стенах нет, газового освещения нет.... Одни дубы, вязы, ивняк, да ольховник. Так что показывайте мне все. Хочу видеть, как живут люди, чьи портреты помещают в газетах.
- А не боитесь? А то вдруг узнаете что-нибудь такое, что перевернет ваши представления о жизни?
- Нет, не боюсь. Представления иногда стоит переворачивать.
Он усмехнулся, неожиданно было слышать в этих стенах подобные мысли, высказанные вслух кем-то другим. Он прислушался, выглянул в анфиладу. Так и есть, Ганс идет. Наверняка, с поручением от матушки вернуть его в бальную залу.
- Но только вас никто не должен здесь видеть. Понимаете почему?
Она с серьезным лицом помотала головой.
- Ведь ваш отец разрешил нам. Я думала, он чем-то заведует в замке, и нам теперь позволено бродить, где угодно.
- Позволено-то, позволено... Но может пострадать репутация... отдельных лиц. Так что при первом постороннем звуке - прячемся! - и он толкнул ее за портьеру.
- Ганс, молчите! Никаких обращений! - шикнул он в пространство.
Показавшийся в дальней двери гостиной паренек кивнул и принялся изображать пантомиму, из которой следовало, что королева в недоумении, хотя король что-то и объяснил ей. Смотреть на это без смеха было непросто.
- Я все понял. Передайте ее величеству, что его высочеству нездоровится. А если же ее это объяснение не удовлетворит, что вполне возможно, то скажите ей, что речь идет о деле государственной важности: затронута честь королевского дома. Вас же я попрошу вот о чем, - он подошел к Гансу вплотную и перешел на шепот. - Шёнберг уже, полагаю, принял надлежащие меры, но и вы донесите до управляющего следующее. Никого не должно быть в этом крыле замка. Ни единой души. Ни горничных, ни уборщиков, ни лакеев, никакой целующееся по углам молодежи, никаких заблудших гостей. Если я увижу или услышу кого-нибудь, виновные будут уволены. Если моя мать попросит послать за мной, то идете вы или Шёнберг, и никто другой. Понятно? Можете идти.
Ординарец кивнул и, шутовским жестом отдав честь, направился обратно. В этот момент гостья громко чихнула.
- Будьте здоровы, ваше высочество! - через плечо крикнул он. Ганс было приостановился, но он снова шикнул на него, и тот бросился прочь.
Куда же вести ее, эту сказочную принцессу?... Он шагнул в складки портьеры и поймал на ощупь ее руку в кружевной перчатке. Крошечные пальчики доверительно нырнули в его ладонь. Похоже, куда идти, не так уж и важно... Она выскользнула из ткани и он, изо всех сил стараясь не глядеть на ее платье, повел ее по анфиладе.
* * *
- Откуда у вас эти шрамы на лице?
- А... - он не выдержал и рассмеялся. - Это мы были в Вене.
- Принца сопровождали?
Он немного осекся.
- Ну, можно сказать и так... Нас, обераусцев, вызвали участвовать в мензуре - швейцарцы и лихтенштейнцы. Мензура - это такой поединок между членами разных университетских наций, который длится всего несколько секунд. Противники стоят на строго определенном расстоянии друг от друга, иногда держатся левой рукой за концы ремня или шарфа, но главное, они не должны сходить с места. Действуют они только кистью правой руки и орудуют самым кончиком шпаги - в строго определенной зоне - щеки, нос, уши. Все остальное туловище закрыто своего рода доспехами из простеганной ткани и кожи - иногда с металлическими вставками. Шея также защищена, на глаза надевают специальные очки. Главная задача - не отступить, когда тебе лезвием кромсают лицо.
- Какой ужас! И люди идут на это?
- Да. Нация может выставить от себя любого смелого человека. Естественно, каждый хочет, чтобы это был именно он, но не у всех получается выстоять под ударами. Так студенты выясняют, чей народ отважнее. У нас не было своей нации, мы в основном кутили с австрийцами, но это не спасло нас от насмешек. Все-таки такая маленькая земля и при этом - королевство! К тому же с иноземной династией. Но противники наши оказались все очень достойными людьми. Потом мы стали с ними друзьями. Там, правда, еще все смеялись, что наследнику престола негоже портить нос, потому что его профиль потом будут чеканить на монетах, - весело сообщил он, захваченный воспоминаниями.
- Так вы за принца дрались?
- Ну, я бы так не сказал....
- Какой ужасный человек! Он вас заставил защищать честь Оберау, а сам стоял в сторонке, и смотрел, как вам полосуют лицо...
- Нет-нет, что вы! Я сам вызвался, - и чтобы загладить неловкость он поскорее увел ее в следующее помещение.
В картинной галерее тоже вышел в некотором роде конфуз. Повинуясь скрытым движениям сердца, он остановил свой выбор на живописных полотнах с эротическими сюжетами и принялся пересказывать их подоплеку, добавляя от себя разного рода детали, чтобы максимально приблизить легенду к изображенному на холсте. Она выслушала его версию похищения сабинянок, суда Париса и историю Сусанны. От картины к картине ее иронический настрой становился все более и более очевидным. Наконец, она не выдержала:
- Вот интересно, когда мама читала мне в детстве изложение греческих мифов и сокращенную римскую историю, я уж не говорю про библию, все это казалось скорее трагичным, нежели чувственным. И вообще, с чего вы взяли, что именно эти художники изложили все в точности так, как оно и было? Сколько рассказчиков, столько и версий. Куда интереснее, кого именно они хотели изобразить под видом героинь древности - жен, любовниц или просто натурщиц, до которых им не было никакого дела.
Тут ему к своему стыду пришлось признать свою полную неосведомленность. Зато он, наконец, решился отвести загадочную гостью в библиотеку.
Увидев высокое круглое помещение, где все стены от пола до потолка были заполнены книгами, так что стрельчатые окна казались прорубленными в стеллажах, она пришла в неописуемый восторг.
- Нет, ну это же надо! Столько книг! Это же за всю человеческую жизнь не прочитать! А что здесь есть? - и она начала водить пальчиком в вышедшей из моды кружевной перчатке по корешкам. - Латинские поэты, греческие поэты, немецкие поэты, французские... Справочники! По географии, по фортификации, по философии, по зоологии, по... это, наверное, по экономике? Ах да тут же весь "Лексикон" Мейера!
- И последнее четырнадцатое издание Брокгауза, - вставил он.
- Вот это да! А это что такое? - она указала пальцем на чугунную витую лесенку. - Она может перемещаться по кругу вдоль полок? Правильно я поняла? Вот по этим рельсам - здесь в полу и там, на верхней полке?
- Домашняя железная дорога в страну знаний... - он подхватил ее за талию, водрузил на вторую ступеньку и изо всей силы толкнул лестницу за перила. Словно снежная метель поднялась в комнате, аромат цветущей яблони наполнил библиотеку. И опять волна головокружения накрыла его...
Будто сквозь ватное одеяло донесся до него смех девушки. Кто бы сказал ему вчера, что он приведет в этот храм учености лицо противоположного пола и устроит из этого посещения аттракцион? То, что сегодня он выберет себе невесту, и то, казалось, было проще представить... Руки все еще немного дрожали, храня воспоминание о прикосновении к девичьему стану. А под пальцами, и он это совершенно точно запомнил, он ощутил в то мгновение шелковую ткань.
- Вот уж не думала, что в библиотеке можно кататься на карусели!
- Сам до сегодняшнего дня об этом не знал, - признался он. - А сами вы что любите читать?
- Как всякая девушка, - начала она, заговорщицки приподняв бровь, - я предпочитаю романы. Такие, чтоб с чувствами, с препятствиями для героев, и непременно, чтоб с хорошим концом. От моей мамы осталось несколько книг, которые не успела продать мачеха, так я их все прочитала по нескольку раз. Иногда после трудного дня так хочется хотя бы на несколько минут забыться.
- А у любви или у жизни разве бывает хороший конец?
- В романах - да! Там хороший конец - это когда все любящие друг друга, наконец, поженятся. Но в жизни, конечно, нет. В жизни женитьба - это только начало, и еще не известно насколько счастливого пути. Поэтому я и люблю читать романы, потому что всегда остается возможность поиронизировать над наивностью героев.
- Хорошо, я подберу вам что-нибудь в этом духе.
- Правда? Вы можете мне дать почитать книгу из королевской библиотеки?
- Разумеется...
- О, похоже, я впервые в жизни приобрела полезное знакомство! - с этими словами она спрыгнула на пол, и снова подняла снежную метель среди книжных полок. И опять, как в тот раз, помещение поплыло у него перед глазами...
- Знаете, пойдемте все же выйдем немного на воздух, - предложил он, когда снова ощутил под ногами пол.
* * *
Он провел ее обратным путем по анфиладе - к тому полуразвалившемуся крыльцу, у которого впервые сегодня увидел ее с отцом. Они вышли в заброшенный парк, освещенный заходящим солнцем.
- Осторожно, не наступите на путешественника, - он подхватил ее под локоть и увлек в сторону.
- Ах, так там улиточка!
Она сняла кружевную перчатку, наклонилась, подхватила улитку за раковину и бросила в траву. Он успел рассмотреть ее тонкие пальцы, голубое разветвление вен на тыльной стороне кисти и еще заметил вышитый край шелковой рубашки на ее груди.
- По-моему, он направлялся в противоположную сторону.
Она наклонилась над нескошенным газоном.
- Нет, похоже, он уже благоразумно скрылся. Я тоже всегда стараюсь щадить улиток и червяков. Хотя я слежу за садом, а их все считают вредителями. Очень жалко бывает, когда копаешь грядку, скинешь с лопаты ком земли, а там червяк перерубленный. Они же умные очень, и такие хозяйственные! Например вот, они затыкают вход в свои норы листьями от дождя. Видели такие кулечки из листьев, из земли иногда торчат?
Он рассеянно кивнул, дав себе зарок изучить этот вопрос более обстоятельно.
- А ведь, подумать только, у них нет ни рук, ни ног!
- Иногда и людям рта бывает достаточно, - задумчиво произнес он, следя взглядом за изменчивой линией ее губ, но тут же спохватился:
- А вы, значит, сами грядки копаете? - спросил он
- Да, у меня и огород, и полисадник перед окнами, и несколько клумб, и парник для теплолюбивых цветов. У меня очень хорошо получается с растениями договариваться. Им же тоже приятно, когда к ним с уважением относятся.
- Чтобы понять, насколько они к вам благоволят, достаточно просто взглянуть на ваше платье... - заметил он с поклоном.
Она совершенно не уловила иронии, продолжая ту же беспечную болтовню.
- Да, с платьем на редкость удачно получилось. А то я уж расстроилась было. Сестрам и матушке успела наряды приготовить. А о себе же всегда ведь вспоминаешь в последнюю очередь! Вот и осталась без платья.
Так вот оно что! Вот оказывается, что за настоящий французский портной у этих лесных красавиц! Разрозненные кусочки начали, наконец, складываться в цельную картину. И кроме того теперь он знает, где ее искать!
- Кстати, я вас несколько раз раньше видел, - заметил он, когда они подошли к той части парка, куда выходили окна аванц-залы. - Кажется, это было ваше любимое дерево, - и он подошел к узловатой раскидистой липе. - Или нет, должно быть, вот это.
- Да нет же! Вот это! Как раз напротив окна. Но я не была здесь... - и она принялась загибать пальцы. - Почти десять лет!
Он с улыбкой кивнул.
- Мое дерево было вон там.
- Постойте! Так я же вас помню! Мы виделись с вами как-то в лесу - вон с той стороны под замковой горой. Вы еще швырнули в меня желудем.
Счастью его не было предела. Она узнала его!
- Мама тогда уже серьезно болела, и я ходила за лекарством для нее к придворному лекарю. И знаете, я ей рассказала тогда про вас. А она еще тогда улыбнулась и сказала, что догадывается, кто бы это мог быть. Но ничего не сказала. Она же бывала при дворе в молодости. Не зря ваш отец ее вспомнил. Наверно, она тоже хорошо знала ваших родителей.
Он кивнул. Оказывается, отец был в здравом уме, когда говорил с нею. А если еще принять во внимание слова, брошенные матерью в связи с приглашениями...
- А потом, когда мама умерла, а отец еще не женился, я приходила сюда, иногда даже по ночам, чтобы посмотреть на бал. Мама мне рассказывала, как это красиво. И мне все казалось, что вот я однажды загляну в окно, а там мама танцует. Веселая и здоровая... Но понятно, что в такие сказки можно верить только в детстве, - сказала она со вздохом. - Причем только в том случае, если у тебя счастливое детство, как было у меня. Когда не надо с утра до ночи работать, когда никто на тебя не кричит, и когда ты большую часть времени предоставлен сам себе... Наверное, тогда вы меня и видели здесь?
Он кивнул. Впервые в жизни осознав, что его собственное детство тоже, оказывается, было счастливым. Хотя таковым он себя в этом раннем возрасте практически не помнил.
- А вы тоже смотрели на танцы в зале?
Он не решился сказать ей, что смотрел только на нее. Замялся с ответом, но она поняла его смущение иначе.
- Вы только подумайте, мы с вами знакомы чуть больше часа, а у нас, оказывается, столько общего! И вы, и я в одно и то же время приходили сюда, чтобы увидеть сказку! Это так замечательно!
И она закрутилась в каком-то подобии вальса по дорожке. И опять лепестки взметнулись вокруг ее фигуры бело-розовым вихрем, словно она вдруг оказалась в центре снежной бури.
- Послушайте, а может, мы все-таки зайдем туда, в эту залу? Или вам там нельзя появляться?
Он даже встряхнул головой, чтобы избавиться от повторного головокружения, которое вызвала у него в воображении эта картина.
- Но там так много народу. Может быть, если мы зайдем ненадолго и просто постоим у дверей, на нас никто не обратит внимания?
- Нет-нет, лучше в следующий раз. Там сейчас не очень приятная обстановка. Все взвинчены. Еще немного и разразится настоящий скандал.
- Скандал?
- Ну да, вы же знаете, ради чего на самом деле все собрались?
- Из-за принца.
- Вот, именно, из-за принца, - вздохнул он.
- А что такое?
- Просто он исчез посреди бала, и его уже больше часа никто не видел. А так больше ничего особенного не произошло.
- Что же с ним случилось?
- Официальная версия состоит в том, что ему нездоровится, - сказал он с неловким смехом.
Она широко улыбнулась.
- Ну, раз вы смеетесь, то, значит, знаете, что произошло на самом деле?
Он нервно рассмеялся.
- О! Уж я-то точно знаю!
- Он сбежал?
Он закивал головой, прикусив губу, чтобы еще раз не рассмеяться
- И не один? С кем-то еще? Это девушка?
Она задумалась.
- А, поняла! Это не дочь бургомистра и не племянница графа Тильзена. И вообще ни одна из возможных претенденток.
Он закивал еще более энергично, но уже без веселости.
- Так он влюбился? И поэтому официальная версия - что он болен?
Этого вопроса он не ожидал. Даже немного опешил, замер на несколько секунд, глядя в сторону:
- Не знаю. Наверно. Наверно, да.
Потом он перевел взгляд на нее, и быстро ответил:
- Да. Так и есть. Вы угадали.
Но она, как будто не заметила этого его замешательства.
- Да, действительно нехорошо. Представляю, как все будут рассержены, когда это вскроется. И девушку жалко. Возомнила о себе, небось, невесть что, да и доверилась зачем-то этому негодяю.
Он вздохнул. И только, чтобы не думать о ее правоте, предложил первое, что пришло ему в голову.
- Хотите подняться на башню? Оттуда открывается хороший вид, и может быть, вы покажете, где вы живете.
- Да, разумеется!
Они прошли обратно мимо окон аванцзалы, вернулись в жилые комнаты, и по пути задержались в оружейной палате, где он показывал ей выставленные средневековые и псевдосредневековые рыцарские латы. Потом они вышли по барочной галерее, украшенной гобеленами, к старинному донжону и стали подниматься по винтовой лестнице, периодически останавливаясь и выглядывая в прорубленные в старинной каменной кладке окна.
За время подъема она раскраснелась, но кажется, совсем не устала. На обзорную площадку она вышла разгоряченной, сияющей и удивительно прекрасной в свете закатного неба. Восхищенно вздохнув, но все так же счастливо улыбаясь, она деловито огляделась по сторонам, как бы проверяя, все ли на месте. А потом, по очереди указывая пальцем на горные вершины, начала выкрикивать их имена: