Аннотация: Новая большая статья - для тех, кто осилит. Экзистенциальный Разум - как подлинный и единственный разум - вот выход из тупика.
На пути к Экзистенциальному Разуму
Америка названа не по имени того, кто её открыл. Впрочем, и до Колумба там побывали некие древние мореплаватели. О том, что существует бессознательное, первым сказал отнюдь не Фрейд. Что белый свет разлагается на семь цветов спектра - исследовал в Праге Марк Марци, когда Ньютону было всего пять лет. Кто помнит его имя? А кто помнит имя английского военного горниста Джона Шора? А ведь он изобрёл камертон. Кстати, однофамилец Анатолия Шора, - одесского поэта Анатолия Фиолетова. Может быть, у них общие еврейские предки? Так хочется получить свою хоть малую толику славы. Боюсь, что эта надежда не оправдается. А ведь и я претендую изобрести ни много, ни мало - своего рода камертон, улавливающий правильность настройки всего нашего внутреннего существа, верность "душевного тона", да и тона мысли... Всего того, от чего зависят наши поступки, наша жизнь. Эта жизнь может быть правильной или неправильной - и вовсе не потому, что мы отклоняемся от неких правил, которые должны бы знать и твёрдо им следовать. Ведь правил на все случаи жизни быть не может. И рассудочное мышление, сводящее данный конкретный случай к некоему общему правилу - отнюдь не самый верный помощник. Мы всякий раз должны угадывать, какой поступок будет правильным, руководствуясь неким внутренним прибором, некоей колеблющейся стрелкой компаса. А может быть, чем-то вроде камертона?
Вопрос, который подразумевается в заглавии этой работы, звучит так: то, что мы привыкли называть разумом, да ещё и утверждая как едва ли не священное его свойство способность быть научным, объективным, беспристрастным, - может быть не совсем разум? Тем паче, что неразумие мира, в котором мы живём, руководствуясь этим разумом, становится всё очевиднее. Конечно, можно возразить, что мы просто недостаточно разумом руководствуемся! Вот "возьмемся за ум", да и свой инструмент несколько усовершенствуем - и всё будет в порядке. Но есть и другая точка зрения: кризис той модели разума, которая возникла в Новое время, рационального разума, уже слишком очевиден. Односторонний рационализм классического образца не справляется со всё более усложняющимися задачами бытия человека в своей современной цивилизации. Отсюда модная сегодня "деконструкция логоцентизма" - при которой так легко впасть в крайность безответственного, едва ли не игрового мышления. Встречаясь во всё большем масштабе с "лёгкостью необыкновенной в мыслях" - думаешь, что и эта игровая стратегия мышления с её отказом от "единственной истины" и "плюрализмом" - не выход. Может быть, то, что мы назвали Разумом с большой буквы - есть всего лишь одна, рассудочная способность нашего сознания? Может быть, мы "мыслим" ещё и каким-то другим образом?
Впрочем, ведь и я не первый, кто о таком душевном камертоне задумался.
"Неуловимый строй во всём, созвучье полное в природе, лишь в нашей призрачной свободе разлад мы с нею сознаём. Откуда, как разлад возник? И отчего же в общем хоре душа не то поёт, что море, и ропщет мыслящий тростник?" Фёдор Тютчев. Гармония Космоса - у древних греков. И соответствующая ей гармония человеческого бытия. Где в нас этот камертон, помогающий настроиться на этот "строй", лад, порядок бытия человеческого? И не фальшивить, не лгать, не лицемерить, - быть подлинными, издавая верный тон, откликаясь в единстве всего нашего существа на призывный звук, на зов бытия? Или наш разлад с природой - оборачивается потом и разладом с людьми, да, наконец, и разладом с самим собой? Так что ты уже и не в "хоре", а в некоем больше похожем на сумасшедший дом пространстве - где все что-то орут, перебивая, не слушая друг друга, да и орут то уже не своим голосом. А какой голос был бы их собственным - и вовсе неведомо. В этом и заключается синдром безумия современной цивилизации.
1.
Свой клуб, много лет называвшийся клубом "Итака" - я называю "клубом живых". Выходит, заранее предполагается, что могут быть и "неживые"? Впрочем, на физиологическом уровне это существа вполне живые. Да и социально - весьма активные. Но когда глядишь на них - к примеру, на экранах телевизоров - ловишь себя на навязчивой мысли, что это куклы, которых невидимые кукловоды дёргают за невидимые верёвочки. Что они и жестикулируют, и улыбаются, и говорят, и мыслят как-то механистично. Что они не живут, а функционируют! Такие механические люди появились достаточно давно, но были в меньшинстве. Вот какой-нибудь бездушный бюрократ, высокопоставленный чиновник... Каренин с его ужасными ушами. Или какой-нибудь сенатор Аблеухов у Андрея Белого. К мотиву "мертвечины" в русской литературе - очень устойчивому - я ещё вернусь. Начало - это, разумеется, "Мёртвые души" Гоголя. Но вот, похоже, этих мёртвых душ становится всё больше, кажется, они уже составляют большинство, и никто уже не видит, что они внутренне мертвы, что в душах нет "огня", что в глазах нет "света", что в мире всё меньше того, что могут создавать только живые люди: любви! Жизнь, которую я здесь имею в виду - разумеется, не жизнь физиологическая, а жизнь духовная, и если её нет, то существо человека не одухотворено, лицо утрачивает свою самобытность, всё больше превращаясь в маску. И спонтанности нет, спонтанности - той самой, которой в избытке обладают малые дети. Но и их от этого отучают во всё более раннем возрасте.
Я вижу, что пытаясь быть более приспособленными к сегодняшней цивилизации, люди становятся "интеллектуалами". Разговор после клуба: Полюбите интеллектуалов! Интеллектуалов никто не любит! - Да ведь и интеллектуалы сами не умеют любить! - Но они создают картину мира! - Да, картину, в которой и живут. А жить нужно не в картине мира - а в подлинном мире.
Призыв "полюбить интеллектуалов" как бы высвечивает проблему: на свете давно уже две породы людей. Причём люди одной породы - уже в большинстве, а люди другой породы становятся всё более редкими. Ведь дело не в профессии художника или музыканта - и в этой профессии можно быть "интеллектуалом". Художник, который пишет акриловыми красками и продаёт картины во всех странах мира - успешный деловой человек. Но вовсе не обязательно художник - даже если у него изначально и было художественное дарование. Поэт, который умеет организовывать свой успех - становится во всё большей мере "организатором", деятелем, менеджером, и во всё меньшей мере поэтом. И стихи его становятся сухими, интеллектуальными - словом, "артефактами" в полном смысле этого слова. Чем-то искусственным и неживым. А не плодом вдохновения.
Интеллектуал был первым, кто ушёл из живого мира в мир своего сознания, своих представлений. Сегодня дело, которое он начал - научившись напрочь отгораживаться от действительного мира - живёт и побеждает. Люди живут в мире представлений - иногда своих, а иногда навязанных, созданных искусственно. То есть - в виртуальной реальности. Нет, вовсе не интеллектуалы создают сегодня "картину мира" - это делают СМИ! Люди заперты в картинке, которую они принимают за подлинную реальность. Где-то был фантастический сюжет, как человек вошёл в картину, висевшую на стене, и не смог из неё выйти. Не это ли "повесть о сегодняшнем человеке"? И впору воскликнуть: "нет повести печальнее на свете". Заблудиться в нарисованном лесу? Есть нарисованные фрукты? Обнимать нарисованную женщину? Но разве не это делают, разглядывая глянцевые рекламные журналы, или витрины магазинов, да и сам магазин - разве не нарисованный лес? И разве все вещи, которые потребляют - не нарисованы? Ведь давно уже проницательные социологи догадались: мы потребляем не подлинные вещи, а их знаки.
Словом, объектом нашей критики являются отнюдь не просто "левополушарные индивиды", люди с гипертрофией абстрактного мышления и недостаточностью живого, эмоционального контакта с миром. Сегодня не одни только интеллектуалы - но уже большинство людей живёт в неживом мире - мире абстрактных представлений, понятий, схем, знаков, опосредствующих наши отношения с миром. Эта всё опосредствующая сфера паразитически разрастается, заполняя собой сознание. Кто способен реагировать непосредственно, сразу же ответить улыбкой на улыбку? Маленький ребёнок? Малыш чуть постарше, уже дрессируемый многочисленными репетиторами - непосредственности, кажется, начисто лишён. А уж когда разговариваешь со взрослым, то определённо чувствуешь: он тебя не видит, он тебя не слышит, он разговаривает как бы не с тобой лично, а глядит словно "сквозь очки", сквозь своё представление о тебе, через то, чего он от тебя "хочет". Между нами стена, кажущаяся прозрачной - и никто не может увидеть другого, никто не поглядит прямо в глаза и не скажет искреннего слова - так сказать, от души! Да и лишней она была бы, эта душа в мире функций, сознательных, да порой и неосознаваемых расчётов, где гипертрофированное сознание вершит свои бесчисленные "вычисления", калькулируя всё вплоть до человеческих отношений. Виноват ли он, этот человек, живущий в мире знаков и функций, расчётов и калькуляций - в том, что его активность напоминает активность механизма, а не живого человека? Разумеется, он своей вины в этом и не признает. Его так воспитали. Он "невинная жертва" этой цивилизации. Да и как быть ему живым - если он живёт в мире, где всё становится неживым, превращаясь в объекты и вещи? Если его так учат с самого детства - приучая смотреть на мир "научно", то есть "объективно", холодно и аналитически. Есть нечто, что нужно разобрать на части, расчленить, чтобы понять его устройство, конструкцию, свойства. А если перед нами человек, то и к нему отнесёмся так же - нас интересуют его свойства, а не он сам, как личность. К живому отнесёмся как к неживому! К тому, кто имеет внутренний мир - отнесёмся так, как будто этого внутреннего мира и нет! Нас интересует лишь, какой будет "на выходе" реакция на тот сигнал, который мы подали на "входе".
Сквозь очки естественной науки - личности не увидишь. Ни чужой. Ни своей собственной. Человек как телесное существо в принципе не слишком отличается от лягушки - только устроен чуть более сложно. Так думает Базаров, который режет лягушек. Правда, он - не умеет любить. Это ужасающий символ, - только кто же его нынче воспринимает всерьёз? Да и кто нынче читает "Отцов и детей" Тургенева? А если читают - то Базаров, как правило, нравится. Ведь он и развязен, и циник, и решителен, - он по всем статьям наш современник!
2.
В русской литературе мотив мертвечины, обладающей внешней одушевлённостью - очень устойчив. "Мёртвые души". "Живой труп". "Как тяжко мертвецу среди людей живым и страстным притворяться" (Блок, "Пляски смерти"). У Блока - мертвец идёт в сенат. И скрипит пером, - предписывая нечто законодательно, навязывая очередную мертвечину тем, кто ещё хоть немного жив. Мёртвые правят живыми - вот мысль поэта, пронзительная в своём страшном прозрении.
Эту мысль выстрадал ещё Лев Толстой. Каренин - действительно идёт в сенат, чтобы реально править страной, увеча ещё живые души. Среди живых душ, к несчастью, и его жена Анна - она бросится под поезд и потому, что внутренне мёртвый, бездушный бюрократ не даст ей развода, отнимет у неё сына. Действуя, разумеется, "как надо", "как принято", соответственно доводам "разума", которым он якобы наделён. Что же это за "разум", который убивает? Убивает и физически - других людей, и, так сказать, метафизически - своего носителя, того, кто его логике подчинился и её всем собой олицетворил, того, кто дал этому разуму мыслить, заодно позволив ему убить свою живую душу.
Этот вопрос следует подвесить в воздухе. Чтобы он висел над нашими головами, как дамоклов меч, воплощение нешуточной угрозы. Ибо что-то с нашими постмодернистскими головушками явно не в порядке. Над трагическим серьёзом тех, кто нас предупреждает о смертельно опасной болезни - готовы поиздеваться, "приколоться". Вот вам, к примеру, текст: "Анна Аркадьевна выжила в суицидальной катастрофе, но лишилась руки, ноги и глаза. Совершенно беспомощная, осталась она на христианнейшем попечении седого сенатора Каренина и друга его, весталки большого света графини Лидии Аркадьевны. И нет для Лидии Аркадьевны большего удовольствия, чем служить страждущему, насильственно кормя изувеченную Анну Аркадьевну манной кашей". Это - описание спектакля по пьесе Олега Шишкина "Анна Каренина-2". И заодно - свидетельство о состоянии того самого разума, который когда-то "звучал гордо", а теперь находится в периоде полураспада. Полусгнившие мертвецы пишут пьесы, сочиняют стихи, рисуют - наполняя воздух смрадом своей тотально-иронической "деконструкции" (действует не хуже отравляющих газов иприта и люизита, а есть ещё и похлеще - зарин!) Можно бы, конечно, всё это игнорировать - но не оставляет тревожный вопрос: что будет с нами, ещё живыми? Потому и переименовал свой клуб в ОМК "Итака" - в клуб живых. Зову живых! Тех, кто ещё "остался в живых", кто в этом смраде, наполнившем воздух современной цивилизации, ещё не задохнулся окончательно!
...Толстой начинал с чтения Руссо. Жан Жака. Поскольку сегодня, перефразируя Ильича, "из всех искусств для нас главнейшим является реклама" - то мы полагаем, что Жан-Жак - это марка коньяка. "Мне так понравился Жан-Жак! - Какой - философ иль коньяк? - Вы шутите - зачем философ? Когда я выпью - нет вопросов!" Вопросов нет. А если бы они были, то мы бы спросили, в какой мере являемся мы ещё людьми, и живём ли мы в мире, соразмерном человеку, или уже как бы не человеческом? В пору, когда над этим ещё никто не задумывался, Жан Жак догадался, что дорога прогресса ведёт куда-то не туда, и что, идя по ней, человек что-то чрезвычайно важное утрачивает. Сначала - детство с его непосредственностью переживаний. (И первая повесть Толстого - "Детство"). Зато, взрослея - он обретает умение лгать и лицемерить. То есть не быть собой! Следовать не внутренним побуждениям, а внешним стимулам, "вывернуться вовне", занимаясь социальной перцепцией, реагируя на раздражители подобно быку, перед мордой которого машут красной тряпкой. Для такого забывшего себя, свою изначальную подлинность человека, продавшего своё человеческое первородство за чечевичную похлёбку, да и похлёбку то уже не натуральную, полусинтетическую - даже особое направление в психологии разработали, бихевиоризм.
Нужен ли человек как субъект со своим интимным внутренним миром, - в котором его сознательное "я" - наподобие солнца, освещающего потаённые уголки души, а не очередная социальная роль? Нужен ли человек, серьёзно и напряжённо думающий, глубоко чувствующий? Нет, нужен "человек реагирующий" - социальное животное, скотинка, которую удобно пасти при помощи всякого рола манипулятивных технологий. Сегодня этот тип одомашненного, дрессированного, послушного животного стал массовым - а вскоре для ещё большего послушания и контроля ему под кожу вошьют и чип. Причём с его полного согласия.
Сто с лишним лет назад этого ещё не было - но Толстой предугадал многое в своём Иване Ильиче. Это уже поздний Толстой, переживший экзистенциальный кризис, написавший "Исповедь". Прототип героя - Иван Ильич Мечников, брат Ильи Мечникова, тульский прокурор, человек незаурядный. Незаурядность его именно в "предсмертных разговорах о бесплодности прожитой жизни", которые пересказала Льву Николаевичу со слов вдовы Татьяна Кузьминская (сестра жены, прототип Наташи Ростовой). Но в повести выведен человек заурядный, усердно делающий карьеру, во всём следующий социальному расчёту. И ничем, в принципе, не отличающийся от сослуживцев. Сослуживцы пришли к гробу покойника, и Набоков в своих лекциях замечает, что "между мёртвым телом и людьми, обсуждающими эту смерть, разница невелика, поскольку, с точки зрения Толстого, существование этих людей равносильно смерти заживо". "Тупая заведённость жизни", которая "ставит человека на уровень неодушевлённых предметов". Кстати сказать, я нисколько не сомневаюсь в том, что эти люди по-своему умны, это чиновники высоких рангов, они способны вести "умные разговоры" за игрой в вист, - "тупость" же свойственна именно заведенному характеру жизни - то есть жизни по инерции, жизни механической. В такой жизни всё известно наперёд, и завтра будет то же, что и вчера. А поскольку всё уже известно, не просто знакомо, но и изрядно приелось, надоело, то и все реакции на происходящее притуплены, господствует эдакая внутренняя вялость. Никаких сильных чувств, свежих мыслей, никакого творчества, никакой любви, то есть ничего из того, что воспевают поэты! Именно такой человек, обыватель стал предметом пристального исследования у Чехова, юбилей которого пришёлся на начало нынешнего года, тогда как толстовский - почти в самом конце. "Вялость" - связана именно с какой-то "эмоциональной недостаточностью", "экзистенциальной тупостью".
В Южной Америке водится такое животное - ленивец: живёт на деревьях, питается исключительно древесными листьями, не сходит вниз даже для того, чтобы утолить жажду. Чуточку воображения - и представляешь себе, что с землёй ленивец встречается, лишь умирая. Фантастическую лень ленивца объясняют тем, что он питается исключительно низкокалорийной пищей, на переваривание которой требуется целый месяц - потому он и вынужден экономить энергию и спать по пятнадцать часов в сутки. Но есть и ещё одно предположение: в пище ленивца содержатся вещества, которые вгоняют его в сон, своего рода наркотик. Обе гипотезы годятся для создания метафоры, объясняющей "душевную тупость" человека современной технической цивилизации (весьма активного при этом и физически, и социально): либо в "пище", которую даёт человеку эта цивилизация, слишком мало "калорий", да и витаминов и других веществ, которые бы активизировали душу, пробуждали высшие духовные эмоции. Либо эта цивилизация действует на человека наркотически, "усыпляя", убаюкивая его душу (что тоже весьма правдоподобно).
Что же расшевелит такого человека - неизлечимая болезнь, сознание неизбежности смерти? Но Толстой замечательно показывает, как сознание до последнего сопротивляется и этому - поддаваясь искушению верить в силу лекарств и в не слишком большую серьёзность болезни. Самообман как способ жизни! Нескончаемый самообман! Герою повести удаётся в финале всё же преодолеть его. И перед лицом страшной, но целительной правды происходит чудо: душа оживает - в ней начинается нравственная работа, она жаждет смысла жизни. Парадокс Толстого: внешне живые - внутренне мертвы, а умирающий - оживает, воскресает. Несмотря на жуткую физическую боль, несмотря на жуть самой смерти - герой переживает нечто вроде просветления.
Смерть и просветление. И это просветлённое выражение читается на лице покойного - именно оно то и смущает больше всего сослуживцев! "Лицо его было красивее, главное - значительнее, чем оно было у живого. На лице было выражение того, что то, что нужно было сделать, сделано, и сделано правильно". И ещё в этом лице читается "упрёк или напоминание живым". Смысл упрёка не расшифровывается - можно думать, что мертвый заставляет живых испытывать чувство вины за то, что они живы. Но возможно и иное толкование: я хоть перед смертью - что-то понял и сделал правильно, а вы? Возможна ли "правильная смерть"? Этот вопрос связан с другим, ещё более важным: возможна ли правильная жизнь. Конечно, сегодняшний человек лишь усмехнётся скептически. Нет никакого "правильно" и "неправильно". Каждый по-своему прав. И вообще, "не учите меня жить"! Для Толстого же в утвердительном ответе на вопрос нет сомнений. За ним - многовековая традиция религиозно-этических и философских размышлений на эту тему.
Толстой - очень жёсткий писатель, особенно поздний Толстой. Сегодняшнему человеку, который не желает слушать и всерьёз воспринимать нравоучения - он досаждает. А между тем, он ясно и недвусмысленно говорит о том, как человек становится внутренне мёртвым. Он похож на скорлупу яйца, из которого почти полностью высосали белок и желток - но ведь никакое общество не способно тебя до такой степени опустошить - ежели ты ему сам в этом (искренне!) не пособишь. Не социум тебя убивает - ты сам, "идя навстречу пожеланиям социума" - должен в себе убить себя. Иван Ильич - в том последнем одиночестве, в каком чувствует себя умирающий, осознающий себя ненужной помехой для окружающих, - пытается вспомнить хоть что-то хорошее. И вспоминает ...очень ранее детство. Ребёнок, который ещё не умеет врать, не научился лицемерить, который плачет потому, что ему больно, и радуется потому, что ему хорошо. Ребёнок, в котором ещё не окрепло эгоистическое я, который ещё непосредственно связан с миром - с мамой и папой, с солнцем и землей. Ну а дальше что? Иван Ильич с ужасом обнаруживает, что дальше - всё чётче виден чёрный провал. Жизнь катастрофическим убывает, иссякает. "Одна точка светлая там назади, в начале жизни, а потом всё чернее и чернее". И выходит, что человек - просто-напросто предал себя. Того, каким он мог быть, возможного - но и подлинного. Но для того, чтобы это удалось - он должен совершить "операцию", должен "вырезать" из себя того малыша, который умел и ликовать, и горевать, он должен убить в себе ребёнка! Вот и выходит, что взрослый человек, - преступник - он переступил через себя, он убил в себе - себя, он убил в себе ребёнка. Детоубийца, успешно подвизающийся на социальных подмостках. Преступление (часто скрытое даже от тебя самого, несознаваемое тобой) - лежащее в основе твоего внешнего преуспевания.
3.
Хайдеггер сомневался, мыслим ли мы в самом деле, - имея в виду такой "разум", который успешно "решает задачи", применяя соответствующую формально-логическую технику. Разум, который порабощён своей "техникой", разум, который имеет дело уже не с миром, не с живой жизнью, а с абстракциями, с призраками понятий. Он давно удалился от подлинных вещей, - и ситуацию радикально не изменили призывы Гуссерля вернуться назад "к самим вещам". Этот "разум" давно уже превратился в подобие своего рода машины, не мыслящей, а всего лишь исчисляющей, калькулирующей, слепой ко всему живому и индивидуальному, качественно своеобразному и неповторимому. И - будучи машиной - он весьма успешно конструирует другие машины. Это технорассудок - сменивший Теоретический разум Нового времени, - вполне соответствующий нашей техноцивилизации, которой он служит, уже забыв о всяких нравственных запретах. Глядишь, и нового гомункулуса, которому в техноцивилизации жить будет куда удобней, чем нам с вами, - скоро с помощью генной инженерии сконструирует. Полагаться на техноразум в решении наших подлинно человеческих задач - всё равно, что надеяться на милосердие разбойника. А наше недомыслие (такое удобное, не мешающее спокойно усесться перед телевизором с бутылкой пива!), наше непонимание проблем - есть не что иное, как безоговорочная капитуляция. Или даже - в комфорте, без всяких болевых ощущений совершаемое самоубийство человечества. Либо человечество перестанет быть собой, не оправдывая определения себя как "человека разумного". Либо оно научится мыслить. Третьего не дано.
Но что же значит, в таком случае, "научиться мыслить"? Блестяще пользоваться техникой мышления? Но это мы и так умеем. Дело в том, чтобы укротить "инструментальный разум", чтобы вернуть ему человеческие функции, чтобы он не просто мыслил, но мыслил по-человечески, чтобы он перестал быть машиной и снова стал живым. Вот как писали ещё в девятнадцатом веке: "Разум - вещь непостижимо глубокая, совершеннейшая сущность в мире, хотя вы ...и обходитесь с ней так, как будто знаете её изнутри и снаружи. Она - женщина". А далее автор восклицает: "Какая у неё душа! ...Она видит своего мужа, человека насквозь, до самых глубин его существа..." Понятно, что поразившее меня сравнение разума с женщиной неслучайно. Это любящий разум! Это пишется Людвигом Фейербахом в "Истории философии Нового времени от Бэкона Веруламского до Бенедикта Спинозы". Стало быть, так понимали Разум ещё в XVI-XVII столетиях - и такое понимание мы потом утратили?
Концепция Разума, сложившаяся в Новое время - это концепция всеобщего, абстрактного, теоретического разума. Это мышление, как бы отделённое от мыслителя, как живого человека. Последний является лишь телом-носителем сознания, подставкой для свечи. Я - носитель всеобщего, коллективного, всечеловеческого сознания, локализованного во мне, как индивидууме. Сознание же моего собственного живого (житейского) я, осознание моей жизни и судьбы, равно как и мою телесность со всеми её физиологическими процессами - можно редуцировать. Это моё частное дело, моя частная жизнь.
Но нельзя думать, что абстрактное, как бы очищенное от всего "плотского" сознание - возникает лишь в новое время. Разделение на "дух и плоть", дух, отрясающий прах плоти со своих ног - это давняя традиция. Нить жизни и нить мысли не переплетаются. Нужно удавить жизнь, чтобы дать место мысли. Уже в те времена, когда индивид выделился из племени и превратился в городского жителя, профессионализирующегося на мудрости, знании, стал книжником - он свёл к минимуму конкретные проявления своей жизни. Аскезой обычно называют ограничения естественных потребностей. Но тут ограничивают и жизнь вообще - во всех её измерениях. Если и может быть полнота бытия, полнота свершения - то только в ограниченной сфере мысли, сознания, духа. Жизнь редуцируется во имя интенсивной работы сознания. Следовательно, подавляется, сводится к минимуму вся чувственная жизнь, все эмоции. Эта односторонность, подобная флюсу, которую и следовало бы называть логоцентризмом (ибо всё уходит в мысль-слово) - возникает уже тогда. Мысль-слово - против бессловесного чувства, интуитивного побуждения, всего того, что даже и не названо и не вошло в сознание. Человеческое сознание в том виде, в котором оно возникает (уже в государствах-городах) - вещь уродливая. Вместо жизни в природе и восприятия её чувственного богатства - жизнь в келье, пещере, замкнутом и полутёмном пространстве. И неизбежное сенсорное голодание.
Но на голодный паёк посажены и базовые экзистенциальные потребности. Человек создан с известным запасом прочности, он жаждет во всём достигать предела, быть первым, испытать риск, приключения, прожить жизнь, богатую всеми наслаждениями, изжить все свои "страсти" и умереть, "насытившись днями". Вместо этого он ведёт жизнь своего рода интеллектуального аскета (и для такой жизни не обязательно нужна религиозная мотивировка). На конференции я увидел Н. - как бы высохшего и измождённого, весь темперамент и страсть которого ушли в интеллект. Да ведь и я сам - книгочей, не утоливший вовремя своей жажды земной любви, и решившийся сделать это лучше позже, чем никогда. Но в той парадигме, где Книга оказывается главной, "страсти", даже повседневные живые человеческие эмоции оказываются противником мысли. Во имя мысли, во имя раздувающегося в своём значении сознания - человек учится подавлять эмоции. Подавлять эмоции нужно не только для того, что вести себя прилично в обществе и ужиться в нём, чтобы не поддаваться гневу, страсти. Это всё понятно. Но это нужно и для того, чтобы развивалось и росло сознание, чтобы вся энергия доставалась ему. Само происхождение человека связано с гипертрофией сознания, которое начинает господствовать, ставить под контроль эмоциональные проявления, подавлять работу эмоциональных центров мозга. Животное реагирует на всё естественно и непосредственно. Для того, чтобы быть человеком, этим приходится пожертвовать. Реакции человека искусственны. Они мотивированы не эмоцией, а сознанием.
И выходит, что сегодня для того, чтобы быть естественным (самим собой) - необходима двойная рефлексия. В этой второй рефлексии я снимаю первую рефлексию, заставлявшую не поддаваться эмоциональному порыву - и высвобождаю этот порыв - но уже дав ему санкцию сознания. Но сумею ли я быть естественным? Да и - захочу ли я быть естественным? Ведь если я стану естественным - искренним и правдивым, если я стану выражать то, что чувствую, и говорить то, что действительно думаю, то как я буду выглядеть в обществе, где всеобщая дрессура подчинила себе людей до такой степени, что они уже действуют автоматически, всего лишь выполняя правила социокода? То есть говорят что-то, при этом ни о чём не думая, и улыбаясь приветливо, ничего при этом на деле не чувствуя? Еще Лев Толстой (как раз ровно сто лет тому назад!) сбежал из Ясной Поляны, не вынеся всеобщего лицемерия, когда даже и не поймёшь, живые ли люди перед тобой, или послушные куклы, которые автоматически следуют условностям и предрассудкам своей среды. Куклы, имитируя видимость жизни, - внутренне мертвы. Как мёртв всякий автомат. А всё живое, всё подлинное, всё искреннее и естественное - неприлично! Трёхлетний малыш, по недосмотру вбежавший в светскую гостиную - это ведь скандал! Ну а ежели естественен человек повзрослее? Тогда он просто "ведёт себя как ребёнок", - ах да, что с него взять, он, оказывается художник или поэт, а не то просто объявим его сумасшедшим... Впрочем, в эпоху либерализма без берегов - мы просто запишем его в маргиналы и до предела ограничим его допуск ко всеобщей "кормушке". Пусть идёт в бомжи, если ему так нравится!
4.
Десятки проницательнейших мыслителей, писателей не могли не видеть тревожных процессов, происходящих в девятнадцатом-двадцатом столетиях. А именно - нарастающего кризиса человека и общества. Человек во всё большей мере утрачивает духовно-личностное измерение своего бытия. При этом он и превращается в маленького человека, массового человека. Маленькому человеку сегодня не стыдно чувствовать себя маленьким - главное, чтобы жить было удобно и комфортно. Он - уже не обыватель, которому противостоит какой-то другой тип человека, подлинный человек. Он норма! Он даже не статистическое большинство, а большинство господствующее, удушившее саму возможность существования какого-то иного, "подлинного человека", "человека духа". В обществе нет больше духовной элиты. Представитель так называемой элиты - всё тот же маленький человек. Порой он ещё мнит себя гением, как Гитлер и Сталин, но, в то же время, в глубине души сознаёт свою если не бездарность, то заурядность, отсутствие подлинной духовной самобытности. Это сильная индивидуальность (какая может быть и у лидера в обезьяньем стаде, и у вождя негритянского племени, и у певицы Аллы Пугачёвой) - но не личность.
Человек без личностного измерения, человек массы - немыслим "сам по себе", вне массы себе подобных, немыслим вне социума. Он и не заметил, как похитили его свободу (при этом лицемерно убеждая его в том, что он свободен): он сросся с этим социумом, он немыслим вне этого социума, он раб того общества, в котором живёт. Он человек "среды" - который немыслим вне этой среды. Он в тюрьме - но не знает, где тюремщик, и у кого ключ от запертой двери, из которой выход на свободу. И ДАЖЕ - ЧТО ТАКОЕ СВОБОДА. Он с самого детства стремится к "успешной социализации", мерка социального успеха является для него универсальной. Раньше мы считали, что "счастье - это когда тебя понимают", а сегодня счастье - когда тебя "принимают", когда ты получаешь те или иные социальные дивиденды.
Главное в массовом человеке - даже в самом славном, умном, наделённом потенциями, позволившими бы ему, если бы он сильно этого захотел, быть личностью - некритическое отношение к действительности. Десятки мыслителей были критиками общества, называли его буржуазным, капиталистическим, или не называли так, но видели в нём фундаментальные пороки, не позволявшие человеку быть вполне человеком. А массовый человек - апологет социума, в котором живёт, он настроен примиренчески, он готов "приспосабливаться", адаптироваться ко всем порокам этого общества, только бы не "ссориться", не воевать с ним, он мирный соглашатель, а то и циничный прислужник, лакей. Иными словами, он слеп, у него нет инструментов для того, чтобы увидеть истину своего положения, он остаётся в плену превращённых форм, он видит общество сквозь те очки, которые на него надело само это общество. Трудно его за это осуждать, но нет желания его за это и жалеть. Своей же вины - он не признает.
...Будучи человеком другого поколения, уходящего со сцены, я ещё сохранил критическое отношение к миру, в котором живу. Даже тех людей, которые считают себя моими учениками, это раздражает. Их можно понять: надежды на "революционное изменение мира", на радикальные перемены в самом устройстве общества - не оправдались. И многим кажется, что современное общество, которое всё чаще называют информационным - уже радикально иное, и что это произошло как бы "само собой", в силу естественной эволюции. В нём, де, нет уже тех проблем, которые были прежде, и вызывали решительное неприятие критиков. Мне же представляется - что перед нами всё тот же тип общества, только на новом этапе своего "прогрессивного умирания". И этот новый этап не только не решил никаких наших сугубо человеческих проблем, но ещё больше углубил отчуждение, девальвировал личность, привёл к господству массового человека. А заодно убил дух "сопротивления", способность к подлинному критическому мышлению и пониманию того, в каком мире ты живёшь, и что с тобой без твоего позволения делают. Мне трудно считать этот мир разумным, - но чтобы увидеть его неразумие, которое чревато самыми катастрофическими последствиями, нужна не только ирония и ловкость ума, нужен подлинный Разум. Представляется, что то, что люди считают разумом и чем они руководствуются - сегодня таковым не является. Иначе они бы видели хоть краешек истины. Иначе они бы тревожились! Ведь нельзя же безнаказанно потреблять ресурсы природы - нужно менять стратегию, иначе экологическая катастрофа неизбежна! Точно так же нельзя безнаказанно предавать человеческое "право первородства" за чечевичную похлёбку, которой нас, худо-бедно, но всё же кормит наша цивилизация. Ибо "маленький человек" - чем дальше, тем меньше человек, и это убывание человеческого в человеке, его неспособность быть подлинно духовным существом - тоже катастрофа.
...110 лет тому назад, 25 августа скончался ещё один "возмутитель спокойствия", Фридрих Ницше. Один из проницательнейших философов Карл Ясперс писал, что Ницше владела почти безумная тревога за судьбы человека. И вглядываясь в труды современных ему мыслителей, он поражался: почему они так спокойны и даже порой "величественны"? Неужели они не видят того, что видит он - признаков приближающейся катастрофы? У всех на устах учение Ницше о Сверхчеловеке. Но нужно понять, зачем и почему появилось оно. На деле - таков способ Ницше победить обывателя. Ибо грядёт "последний человек", измельчавший вконец буржуазный человек! Его торжества и призван не допустить сверхчеловек. Неужто восторжествуют существа этой породы? "Счастье найдено нами" - говорят последние люди, и моргают. "Что такое звезда?" - так вопрошает последний человек и моргает. Земля стала маленькой, и по ней прыгает последний человек, делающий всё маленьким". У Ницше есть человек большой, великий, обладающий героическим духом - и способный видеть в небе танцующую звезду. И есть человек маленький, очень маленький. Неужто именно он и будет хозяином грядущих времён? В России традиционно жалели "маленького человека" - вполне в христианском духе. Ницше же - маленького человека отрицал, и воевал с христианством, которое, как он считал, виновно в его культивировании. Через сто десять лет после смерти Ницше - ясно, что его опасения были вовсе не беспочвенны. Хотя ницшеанские претензии на "величие духа" - в реальной истории обернулись мрачной и кровавой карикатурой. Это была последняя судорога - после которой ...маленький человек, кажется, вполне смирился со своей малостью.
Представляется, что в свете сегодняшнего опыта отношение к "маленькому человеку" всё же стоит пересмотреть. Он отнюдь не невинная жертва социальных обстоятельств. Он, увы, пособник этих самых обстоятельств. Человека нет без огромной нравственной требовательности к нему. И в этой требовательности - совпадают и Толстой, и Ницше. Несмотря на всю разницу своих требований к человеку. Не без смущения думаю я: а можно ли сегодня, в условиях нашей бестолково-безбрежной демократии - произносить такие слова, как обыватель, а то и пушкинское "чернь"? Сегодняшний человек "моргает" - его дух расслаблен, и он собой доволен, он себе не судья. Вправе ли мы требовать от человека, чтобы он был человеком не по видимости, не для публики, всего лишь соблюдая приличия и не нарушая законов, а по сути? Можем ли мы от него требовать максимально возможных усилий во имя реализации своей потенциальной человечности?
Разумеется, ясно, что сегодня моральные оценки как бы запрещены. Вместо нравственности - законопослушание. И если человек не нарушил закона - мы не вправе бросать ему в лицо обвинения в трусости, приспособленчестве, конформизме. Времена изменились, и то, что раньше заслуживало нравственного осуждения - стало привычной нормой. Итак, я не имею права бросить в лицо обывателю: ты обыватель! Он ведь на меня даже в суд может подать. На что же в таком случае надеяться? На то, что он сам себе скажет: я - обыватель? Что он сможет осознать это - и устыдиться, и сделать попытку встать с четверенек? Но разве внушит ему этот стыд окружающая массовая культура? Напротив, она готова даже поощрять его низменные инстинкты, его вульгарность, его желание ещё "расслабиться"! Вот мой главный вопрос: Откуда возьмётся в человеке нравственная энергия, способная воскресить его, внутренне мёртвого. Каким образом в нём может проснуться мертвецким сном спящая душа?
5.
И вот тут я возвращаюсь к вопросу о подлинном разуме. Не калькулирующем, не исчисляющем, не холодном и безжизненном. Ницше начинал статьёй о "духе музыки" - он услышал и в музыке, и в самой жизни два начала: аполлоническое и дионисийское. Ещё ничего не зная о функциональной ассиметрии мозга, о том, что в каждом из нас живут как бы два разных сознания, - он описал некое внутреннее, фундаментальное противоречие, которое и пытались разрешить ещё в древних дионисиях, давших начало греческой трагедии. Но, конечно, ещё важнее для него была проблема жизни современного человека. Ему казалось, что для того, чтобы выйти за пределы буржуазного благоразумия - необходимо прибегнуть к дионисийскому "безумию"!
Итак, "разум и безумие". В других вариантах - разум и сердце. "У сердца свои доводы, которые разуму неведомы". Разум и сердце говорят на разных языках. Язык, на котором говорит сердце - непонятен разуму, кажется ему иррациональным, даже порой неразумным, противоречащим всякой житейской логике и расчёту. Им не сговориться, они в извечной борьбе друг с другом - эти два начала. И тем не менее, - нужно, чтобы они услышали друг друга. Похоже, в нас есть и какой-то иной "разум" - в отличие от простого ума-интеллекта. Он и призван руководить человеком в процессе его бытия. На всяких жизненных поворотах, в минуты всяких кризисов - он и посылает "подсказки", отнюдь не сформулированные в виде чётких и однозначных формул, но звучащие изнутри нас, как голос совести ли, "сердца".
Так или иначе, это голос, звучащий из глубины Экзистенциального Я. И нельзя назвать его неразумным. Поступать нравственно не означает поступать рационально-выгодно. Это противоречие известно каждому. Ревнителям тотальной рациональности так хотелось бы, чтобы нравственный поступок можно было "просчитать", чтобы он был одновременно и нравственен, и функционален, чтобы он вписывался в узкие социальные рамки. Но из попыток какой-нибудь нравственной арифметики - ничего хорошего не получается: нравственное, вообще духовно-экзистенциальное не совпадает с рациональностью. Оно выходит за пределы не только житейской, но и вообще естественной логики, даже научно обосновываемой. И подлинно нравственный поступок часто выглядит каким-нибудь донкихотством, романтической наивностью, безумием. А поскольку ни романтизм, ни донкихотство сегодня не в моде - то мы предпочтём поступать рационально и выгодно, но безнравственно. Гениально чувствовал это противоречие между умом и сердцем, рациональной пользой и истиной человечности Достоевский. "Даже если мне докажут математически что Христос не истина, я предпочту остаться не с истиной, а с Христом" - высказался он однажды. Это парадоксальное высказывание следовало бы сегодня понимать в том духе, что и математическое доказательство (абсолютное для рационального ума) - не есть человеческая истина. Это всего лишь объективное знание. Или - что вообще есть истина, которая не может быть ни доказана, ни опровергнута математически (рационально, логически). И наше "сердце", наше экзистенциальное Я - на стороне этой истины - без неё мы не люди. Даже если поступаем безошибочно, как умные машины.
Догадка о том, что в нас "два ума" - не мне первому приходила в голову. Ещё Фауст у Гёте говорит, что в нём две души - "и обе не в ладах друг с другом". Открытие функциональной ассиметрии мозга - даёт обоснование этой догадке. У каждого из полушарий мозга - своя стратегия. Тем, кто интересуется этой проблемой - особенно рекомендую работы Вадима Ротенберга, живущего теперь в Израиле. Полушария мозга не просто обмениваются информацией через соединяющее их "мозолистое тело" - они ведут диалог.
Мы можем представить себе некий идеальный, подлинно человеческий разум как диалог двух сознаний. Одно из них - рациональное. Другое же - экзистенциальное. Одно из них интересует знание, позволяющее ориентироваться во внешнем мире, эффективно действовать. Другое - истина человеческого бытия. То есть истина моего поступка, подлинность моего я, смысл моего бытия в мире. Личность же - место этого диалога. Именно она способна осознать противоположность двух своих собственных стратегий. Равно как и противоположность двух модусов своего существования. В одном модусе она просто существует, функционирует, действует. В другом же - она бытийствует, она причастна к бытию.
Экзистенциальным Разумом я называю не просто сознание, рождающееся в глубинах бытия личности, но сам этот диалог, саму способность удерживать противоречие, так сказать, согласованную работу двух сознаний, учитывающую не только практические интересы человека, но и его бытийные интересы, его фундаментальные экзистенциальные потребности.
Экзистенциальный разум - это разум, который не порвал окончательно с тем человеком, который мыслит - во имя ложно понятой "объективности". Это разум пристрастный, укоренённый в личности, причастный к бытию мыслящего, а заодно и к бытию всего сущего. Разум, не отсутствующий, а присутствующий в мире. Вернуть Разум в мир - вот задача. Но откуда - вернуть? Прежде, если речь шла о теоретическом разуме - из некоей запредельной, трансцендентной дали. Сегодняшний же технорассудок - обитает не в сфере теории, а в сфере практики, социальной по мотивам, но асоциальной по существу. Он загнан в прокрустово ложе всякой конкретной задачи, и предельно отчуждён от всего, что находится, так сказать, за глухим забором, огораживающим очередную "стройку". Разум нужно вернуть в мир из этого радикального отчуждения.
...Экзистенциальный Разум - это Разум, присутствующий в бытии. В отличие от интеллекта, который смотрит на всё сущее, как на объекты, которыми можно манипулировать, который глядит на мир со стороны холодным взглядом инопланетянина - экзистенциальный разум глядит на мир со всей полнотой человеческой заинтересованности в нём. Ему свойственно, по словам Бахтина, "участное мышление", он не сторонний наблюдатель, а участник всеобщего бытия. Он мыслит из "сопричастности сущему" - и уже одно это наталкивает нас на мысль, что этот разум первичен, что именно он свойственен человечеству уже на ранних стадиях нашего развития, предшествуя появлению теоретического мышления и инструментального разума. Это разум любящий, разум нравственный. Ибо в основе нравственности - забота о Бытии, ответственность за бытие сущего, которое нужно хранить и спасать от смерти, уничтожения, небытия.
Тут я позволю себе философско-поэтическое отступление. Бытие - это метафорическое понятие. Оно не означает чего бы то ни было буквально - какую бы то ни было конкретную вещь, которую можно пощупать и взвесить. Тем паче - неподвижную и покоящуюся в себе вещь. Бытие - это всё сущее, как Целое, и к тому же живое, осуществляемое в своей сущности, бытийствующее. Где же и как мы можем увидеть это (к тому же процессуальное, текущее, как река) Целое? Оно неуловимо органами чувств, как и Бог (который, кстати, тоже является одним из символов всякого Целого). Мы видим отдельные вещи - но не видим Мира в его целостности. Но из того, что мы не можем схватить Целое при помощи непосредственного чувственного восприятия - не следует того, что оно вообще нам недоступно. Именно в напряжённейшей направленности к Целому и существует человеческая духовность. Дух подобен стрелке компаса, указывающей на полюс, находящийся за пределами непосредственного восприятия. Я как личность, то есть как существо духовное, - не могу быть локализован исключительно в этом времени и пространстве. Я живу не в этом городе, а в Мире. И весь мир живёт вместе со мной. Я живу не в этом времени, а в Истории, и вся история актуализируется и как бы продолжается в моих мыслях и поступках. Эта "нелокальность" свойственна даже частице в квантовой физике - тем паче присуща она бытию человека. И означает она мою способность быть сопричастным миру, быть одновременно "здесь" и "везде", быть одновременно "сейчас" и в "вечности". Словом, она означает то, что открывается человеку в переживании, когда, по словам Тютчева, "всё во мне и я во всём". Это не что иное, как сопричастность человека всему что есть, интимная связь со всем сущим. Я в мире - но и мир во мне. Задача - удерживать "мир" в его человеческом измерении, в его сопричастности человеческому бытию, одухотворенности и человечности. Кроме материальной, физической связи всех вещей в силу необходимости - существует духовная связь всех вещей в царстве нашей человеческой свободы. Это связь вещей друг с другом по логике человеческого мира - и связь их всех со мной, в их причастности к моему бытию. Духовно человек может быть причастен ко всему, что угодно, к любому сущему - от малой травинки до дальней звезды, от современника до человека, жившего в доисторическом прошлом. Разумеется, солнце восходит само по себе - но в сфере бытия и оно вплетено в наш человеческий мир, и оно как-то связано со мной. И можно жить так, чтобы ощущать себя в центре этого человеческого мира - как будто я отвечаю и за восход солнца. Это кажется удивительным нам, живущим сейчас и уже отчуждённым от жизни природы, - но было естественно для далёких предков, которые вплетали весь мир природы и космоса в свою мифологическую картину мира. Психолог Карл Юнг наблюдал ритуал индейцев-солнцепоклонников, и один из индейцев сказал ему: вот, мы делаем это и для вас, белых людей - иначе солнце не взойдёт! Юнг был поражён: они верят, что солнце восходит по их воле - потому, что они вознесли соответствующие молитвы и жертвы! Увы, в последующем наша субъективная доброжелательная связь с природой - сменяется властью над природой, потреблением материи природы в производстве. Так что остаётся разве что последний канал связи - эстетическое восприятие. Но ведь и эстетическое переживание мира природы - должно культивироваться в культуре. А с этим, как известно - проблема.
Судя по всему, мы свидетели нарастающей духовной катастрофы: распадаются духовные связи! Связи человека с природой, космосом, и связи с историей, духом культуры, общечеловеческими ценностями. И подлинные духовные связи с другими людьми, без которых нет ни семьи, ни общества, а есть лишь группа, связанная общими функциями. Словом, распадается тот самый человеческий мир, в котором всё сцепляется не в силу практики, нужды, функциональной зависимости, а совсем по иным законам. Мир, носителем которого и является личность, дело которой не просто удерживать этот мир внутри себя, но и реализовать его внутреннюю человечность в своих поступках, в своём действительном бытии.
Человек, не являющийся носителем этого человеческого мира - собственно говоря, и не личность, и даже уже не субъект (не зря говорят о смерти субъекта!), да и не вполне человек, ибо формально обладая знаниями, формально считая себя культурным существом - он уже не является существом духовным. Он просто элемент общественной системы, некая социальная функция. Он человек не в силу присущей ему человечности, а в силу тех всё ещё по инерции существующих социальных норм, которые требуют от него придавать своим поступкам видимость человечности. Не будучи больше сознательным носителем Мира Человека - он и оказывается внутренне непричастным к миру, отчуждённым, и, в сущности, глубоко равнодушным существом. Равнодушие и сопутствующая ему скука - и есть подлинная "тайна" существования современного человека, которая может быть скрыта за внешней деловой активностью, приветливо-вежливой улыбкой и спортивной жизнерадостностью.
Следует говорить об экзистенциальном подходе, даже экзистенциальной парадигме. Речь идёт не о философии экзистенциализма, которая давно уже стала фактом истории философии, а о некоем универсальном принципе, на который нам эта философия в своё время указала, и который нельзя отбросить. Этот принцип - Бытие. Всё сущее обладает не только сущностью - оно, прежде всего, существует, оно в самом факте своего существования являет стоящее за ним целостное Бытие. Конечно, может быть, проще было бы говорить о бытийной парадигме, об онтологии, - но терминология уже сложилась, и если мы хотим пойти дальше по пути, которым шли Ясперс и Хайдеггер, то нам не миновать слова "экзистенциальный". Экзистенциальная парадигма - это не некое отвлечённое теоретическое мировоззрение, это мышление, неотделимое от жизни и от личности мыслящего, это радикальное преодоление "теоретизма", с которым боролся ранний Бахтин, то есть отчуждённого мышления, самозвано властвующего над человеком и природой. Это и практика, образ жизни, это и мысль о жизни, и жизнь в согласии с мыслью.
Вернуть экзистенциальное измерение в мышление, - это значит больше не позволять интеллекту, рассудку быть всего лишь "решателем задач", то есть инструментом, функционирующим в интересах индивидуалистов, утверждающих себя в срастающемся с техникой социуме. Так функционирующий интеллект - одновременно и тотально асоциален, и столь же тотально безнравственен. Он отчуждён от нравственных основ человеческой личности и бытия, он действует автономно - и поневоле предаёт человека, его сугубо человеческие интересы. "Ум - подлец" - сказано где-то у Достоевского. В том смысле, что, обманывая самих себя, мы можем оправдать доводами ума всякую подлость, и рационально обосновать необходимость самого жуткого зла. К сожалению, история уже "экспериментально подтвердила" это предположение. И во времена Достоевского было ясно, что одного ума для того, чтобы быть человеком, недостаточно, что именно ум "сам по себе" может порождать зло в прежде невиданных масштабах. Сегодня же ясно, что полагаясь на ум "сам по себе", - человечество способно предать себя, перестать быть человечеством, превратившись в каких-то нелюдей, киборгов, в вооружённого компьютером, но совершенно бездуховного и даже бесчувственного постчеловека. Это не фантастика - именно на такой развилке истории мы сегодня оказались, и человечеству предстоит сделать свой выбор. Не смею гадать о выборе всего человечества, а тем паче уповать на его якобы спасительную разумность - учитывая жалкое состояние сегодняшнего коллективного социального разума. Уповать можно лишь на личный экзистенциальный выбор каждого отдельного человека.
Итак, экзистенциальный подход - в который раз порождается самой исторической ситуацией. Мотивы экзистенциального выбора порождались в ходе первой мировой войны, и стали особенно актуальными во второй мировой. Человек должен был либо выбрать себя в качестве человека, либо предать свою человечность. Он должен определить себя в качестве раба или свободного. Он, насильственно лишённый своего законного места в мире, должен найти и занять это место и стоять на нём, не сдаваясь... "Я здесь стою и не могу иначе". Философия экзистенциалистов - может быть, была последний всплеском "самостоянья человека", провозглашённого эпохой Просвещения. Затем, после 1968 года - началась "массовая капитуляция", продолжающая и по сей день, - когда человек, становясь конформистом, уже и не хочет, и не может стоять на собственных ногах. И, тем паче, противостоять давлению могущественных (и при этом анонимных) сил социальной системы. Но сегодня наступает очередной момент экзистенциального выбора - на очередном решающем повороте истории.
Выбирая себя в качестве человека, я выбираю: быть человеку и человечеству. Однако экзистенциальный выбор - это не интеллектуальный разовый акт, это выбор пути, выбор образа жизни, выбор истины и смысла собственного бытия. Сделав его - следует идти до конца, как бы трудно ни было, - вступив борьбу с самим собой. Тем неподлинным собой, который возник в ходе конформистского приспособления к социуму, тем неподлинным собой, которого нужно одолеть во имя обретения собственной подлинности и возможности жить настоящим, жить по-настоящему.
Экзистенциальная парадигма - это парадигма, в которой мы выбираем бытие. Бытие себя в качестве человека, бытие, в котором мы сбываемся в возможной полноте своей человечности, а не просто функционируем по социальным правилам. Бытие всего сущего - с которым мы интимно связаны. Восстановить эту разорванную связь человека с природой, с людьми, с самим собой, и, в конечном счёте, со всем бытием как целым, со всем миром, - и есть задача, кажущаяся почти бесконечной. Если учесть масштабы разрушения, внесённые в живую жизнь вирусом отчуждения, вирусом, который разрывает связи и замыкает каждую клетку сущего на саму себя. Жизнь и антижизнь сошлись в поединке, они сражаются не на жизнь, а на смерть как вне нас, так и внутри нас самих. Победить антижизнь внутри себя, то есть уже автоматически действующие механизмы отчуждения, вмонтированные в наше сознание, - всего труднее. Но только на этом пути мы обретаем экзистенциальный разум и возвращаем себе законную причастность к бытию всего сущего. Только на этом пути мы способны ещё быть людьми и обретать человеческое счастье, а не простое животное довольство потребителя благ.
Парадигма экзистенциального Разума - органически связана с парадигмой личности. А личность - это не то, что можно обрести, приобрести, получить в готовом виде, как некий материальный предмет. Личностью можно только стать. И сделать это можешь только ты сам. Путь из тупика, в который нас загнала современная цивилизация - это путь через себя самого. Это своего рода "туннельный переход" - если воспользоваться языком квантовой механики. И этот путь никто не может совершить за другого - его проделываешь ты сам. Как открыть в себе резервы для преодоления инерции и "душевной вялости" свойственной типичному массовому индивиду? И какова в этом роль культуры, способны ли мы ещё общаться с культурой, обнаруживая в ней мощную духовную поддержку? Всё это темы для следующего разговора.