Аннотация: Продолжение рассказа о том, как я в детстве ездила к бабушке на Украину.
Подруги
Началось все скукой. Отец появлялся редко. Сейчас я понимаю, что он был просто довольно еще молодым человеком и поездка в Славуту была для него таким самым банальным возвращением в юность. Домой, в Славуту приезжали его школьные друзья, разбросанные по стране, институтов и, вообще, цивилизации, кроме, конечно, рынка в Славуте было маловато, а после школы что-то надо было делать, вот они и мчались кто куда. Прибывали с детьми- на тучную Украину поправить подорванное долгими российскими зимами здоровье. Внуки, пришитые суровыми нитками любви к бордовым бархатным скатертям всегда накрытых столов, наконец-то имели что-то покушать. Их радостно изымали из-под не слишком усердного контроля отцов и намертво опутывали нерастраченной заботой и опекой. А отцы счастливо бежали! И стремительно сами превращались в детей: непослушных, любимых, прощенных.
Еда была главной. "Вей з мир! Где жизнь в эта ребьенка?!"- будили меня бабушкины причитания. Сонное тепло еще утаскивало в мягкое брюхо пуховой перины, но сквозь не совсем закрытые веки уже угадывались обсыпанные гречкой руки, стул, белая салфетка и на ней тоже белый стакан молока. "Проснулась, мамеле, ну и хорошо. На, попей молочка, свежее, у Шварцманши беру", - kак будто я знала эту Шварцманшу и все достоинства именно ее молока, а потому должна была пить и добавки просить. Я открывала рот в протесте, но бабушкины руки тут же пристраивали туда и молоко, и стратегически дрожащий наготове, на самом конце вилки кусочек сырника : "Эссн, эссн (ешь), творог свойский, мягкий, как тот пух." "Перл", бабушкин голос терял утреннее шуршание, наливаясь дневной тугой заботой. "Что ты застыла, как каменная, ставь чaйнык, ребьенок уже проснулся, так дайте уже эта ребьенок хоть что-то покушать."
Завтракали долго, основательно. Налисники, тонкие блинчики обычно с творогом, но иногда с мясом или ягодами, политые блестящей толстой сметаной. Вареники, котлеты-ешь, ешь, все свое, из собственного мяса-, клубнику, мелкую, сладкую и душистую, c молоком или тоже сметаной, присыпанную тонким слоем сахара. К чаю шло прошлогоднее варенье, -новое варилось для следующего года-, и серый мягчайший ноздреватый хлеб, прикрытый ломтем желтого масла. "Ви видите эти ручки?!", причитала бабушка, поднимая мое запястье. "Чтобы у ваших врагов были такие ручки, до чего она довела ребьенка." "Она"- была моя мама. "Ну, что (в слове "что" произносились все три буквы) ты застыла, сидишь и смотришь глазом? Кушай масло на хлеб, бабушка сделает тебе немножко здоровья."
Решив что мною поглощено достаточно продуктов и немножко здоровья уже сделано, бабушка говорила: походи там, я пока пупочки пренеброшу. Загадочная фраза, напугав, гнала из кухни. Мерещились животы, пупки...
В комнатах было скучно. Я слонялась, стараясь попасть в столбик пыли, открывала пахнущие нафталином шкафы, вытаскивала какие-то несусветные пальто, платья. Поначалу, стесняясь, просто прикладывала их к себе, позже, осмелев, натягивала через голову, и вертелась у зеркала. В шкафу жила серо-черная лиса, с острой мордочкой и черными бусинами глаз с одной стороны и настоящими болтающимися лапками с другой. Сначала лисья мордочка требовала настороженного почтения, но вскоре я уже рычала на нее, а она отвечала подобострастным тявканьем и трусливо тряслась, теряя длинные волоски из слегка траченного молью хвоста. Однажды за таким лисьим диалогом меня застала бабушкина сестра Перл, я называла ее баба Поля. От неожиданности я намотала лисий воротник на шею, а Перл, попятившись, промямлила: "Играй, играй, мамеле," и, твердо ступая, вышла из комнаты.
Перл, дяди Семина мать, в бесформенном платье, больших мужских ботинках и коричневых тоже мужских нитяных носках, говорила зычным голосом, громко и отчетливо, но крайне редко по-русски, отчего я ее слегка побаивалась. Вскоре из комнаты послышалось бабушкино: "Что? Идти к этим гызлыным (разбойники на идиш) Бергер?! Скучно-пучно! Так я возьму ее на рынок!" Бергеров по-соседски любовно-страстно ненавидели. Но авторитет Перл, не знавшей грамоты, подписывавшейся крестом- это в конце 20 века- и ломившей, по словам бабушки, всю жизнь как битюг, был велик, и через минуту меня уже переводевали в приличное, а бабушка настойчиво наставляла: "Ийди, поиграйся с Ира. Но смотри, ничего у них не ешь, а то подумают, что у меня ребьенок голодный. И не ийди на их огород, чтобы только у нас. И стой у себья на стороне, а начнет Бергериха до тебя дознаваться, так ты молчи, что ты там знаешь, малАя еще."
Ирочка Бергер была принцесса. Худенькая, с желтыми прозрачными волосами и такими же платьями, она страшно нравилась мне своей кукольной бестелесностью и сонной согласливостью. Очевидно Ирочка получала такие же указания, что и я, а потому мы чинно садились на общее крылечко сзади и вели светские беседы.
Беседы вертелись вокруг двух тем. Сначала, где и как сделать секретики. Секретики были богатства, закрытые большими осколками бутылочного стекла (Pебьенку?! Осколки?! Мышигынер- сумасшедшие!). В богатства входили кусочки серебряной фольги (вибрось тут же, конфету тебье бабушка не для этого дала), цветочные шапочки (что ты там уже рвешь? cьядь спокойно!), блестящие пуговицы (опьять под диван лазила, тьебе там надо?), дохлые жуки (вей з мир! она хочет моя смерть!) и подобное нельзя. Для них надо было выкопать ямку (отойди от земля! ты что забыла, какая ты худая!), живописно это богатство разложить, прикрыть стеклом (про стекло вы уже слышали) и засыпать сверху землей (Готыню, почему этот ребьенок любит эта грязь!), а место обозначить чем-то незаметным, вроде сломанного куста, разорванных кусков газеты, трупика птички, старой тапки или шалашика из веток, чтобы потом раскопать и любоваться.
Второй темой светской беседы были мальвы, росшие по всему периметру забора, а, значит, обязательно на вражеской территории. Именно поэтому нам обеим они были недоступны, а от этого еще милее. Цветы мальвы необыкновенно подходили для надевания на спичку, что немедленно превращало их в платья для принцессы. Мы мечтали о том, как устроим бал, завьем в луже парики из стебельков одуванчика, наденем их на спички, сделаем кареты из листьев и жуков... Мне становилось страшно, от того, что могло случиться, если бы наши бабушки могли слышать наши мысли.
"Что ви сидите, как мьертвые. Зачем я разрешал тьебе эта гулять. Bыйди и ходи. Cкоро кушать!"
Чудеса не переставали случаться! Не веря своему счастью, мы пулей мчались на улицу, a там, перед домом уже было два надежных поста. Со стороны Бергеров сидел ее муж, худой, сгорбленный и, очевидно, не нужный в хозяйстве, а потому отпущенный на легкую работу- сидеть на стуле и следить за внучкой. С нашей стороны - была Перл. Она тут же засыпала, голова ее откидывалась назад и Перл негромко, но внушительно храпела. Я, не зная, кто такие битюги, которые ломят- помните, так о Перл говорила моя бабушка,- думала, что это что-то вроде дельфинов, с таким же как у Перл чуть выдвинутым носом, но храпящих.
Перед домом нужно было фланировать. Если кто когда слышал это нафталинно-паточное слово--сообщите. Не представляю, как оно прокралось в славутский быт, но, взявшись под руку, мы фланировали, а соседи с улицы и бабушки из окна умилялись. Умилению и чинности было отпущенно недолго. Несмотря на неусыпное бдение стражей, соблазны так и набрасывались со всех сторон. Очень скоро к нашей сладкой парочке присоединилась Дина, тоже гостящая летняя внучка из дома напротив. Дина была на пару лет старше. Высокая, худая, но вся какая-то твердая с крупными кудрями, большими карими глазами и веснушками, Дина в корне отличалась от бестелесой Ирочки и вполне телесной меня. Как моментально выяснилось, Дина занималась легкой атлетикой, носила брюки, ей разрешалась улица, у них в школе в Харькове преподавали украинский и она умела на нем разговаривать! Чтобы ну просто окончательно убить меня и Ирочку, растущих в моно-язычном российском пространстве, Дина мешала русские и украинские слова. "Шо вы ходите, туда-сюда, как на привязи, давайте краще тренироваться!"
Краще тренироваться мы были готовы немедленно. Дина, постукивая циферблат ручных часов, они у нее уже были!, сообщала, что все будет научно. Она засечет наше начальное время, у нее же на часах есть секундная стрелка!, сравнит его со своим практически олимпийским, ей тренер говорил, она, вообще, надежда, и будет нас к нему подводить. Звучало восхитительно. Ирочка шепетом интересовалась,
-Так она Надежда или Дина? Я, как более упитанная, а, значит, наверное, знающая, поясняла:
-Это у спортсменов псевдонимы. Чтобы никто не догадался, они же потом на чемпионат мира едут."
-А-а! Все тут же понимала Ирочка, но, тем не менее, не унималась.
-А как она нас будет подводить?
-Будем продолжать ходить и подойдем.
Тут Ирочка, кажется, удовлетворялась, хотя, может, у нее были и другие вопросы, но Дина все это быстро прекращала:
-Хватит болтать, зараз буде примерочный забiг. Вставайте здесь.
Раздавалось "на старт, внимание, марш", и мы мчались, высоко поднимая колени, от одного стража до другого.
После прикидки Дина твердо наметила план действий: пять раз в каждую сторону, отдых, повторение. Немного беспокоило, что к обеду могли не успеть, но для первого раза было нормально, ну, а, кроме того, после обедa тренировки можно было продолжать. Жизнь на глазах теряла скучную аморфность, приобретая приятно-уверенные очертания. Через два забега, потные и запыхавшиеся, мы выслушивали Динины наставления. Я лидировала, но должна была срочно научиться дышать. Ирочка недостаточно старалась, и ей нужно было наращивать мускулы. Слова празднично дразнили небо, как ситро на вокзале. Выслушав наставления, мы снова двинулись в забег и тут...
Ирочкина бабушка, случайно выглянув в окно, вместо фланирования обнаружила тяжело пыхтящую внучку и заорала на дедушку. Мирно дремавший дедушка проснулся и запричитал от ужаса и неожиданности. Крики подняли Перл и та раненым медведем заревела на бедного старика Бергера, который не дает рабочему человеку поспать, старый шмендрик. Моя баба Женя набросилась на всех сразу: на Перл за то, что та плохо за мной смотрела- ой, люди, ви видите, как этот ребьенок дышит, как смьерть он дышит-, на Бергеров, за то, что разбудили рабочего человека Перл, -ну что вам сказать, чтобы вы имели такую жизнь, как бьедная Перл имела немного отдых, старый вы шмендрик,- на Дину, за то, что та ганыв, -что ты хочешь от ребьенка, где ты взьялась на мой голову?!
Все орали, на шум вышла Динина бабушка и тут же присоединилась к крикам, показав отчаянное мастерство. Да, это вам было не в комнате сидеть и лаяться с лисьим воротником!
К вечеру из неведомого счастья вынули отца. Я страдала над стаканом молока, он -под пулеметной обстрелом бабушкиного контральто и баса Перл.
- Ну, не может она возле тебя на кухне сидеть целый день. Конечно, учиться готовить важно, но не все же время и потом, у нее каникулы. Нет, у Яши -мальчики, ей с ними лучше не надо. А Людочка у Генчика действительно прекрасная девочка и умница, но она на пять лет старше, у нее другое на уме.
Я с надеждой поглядывала на отца-а вдруг все чудесно разрешится и снова можно будет носиться по улице под ведущие к олимпийским рекордам Динины наставления. А еще на конфеты в буфете, потому, что в наказание за дневной скандал молоко было без ничего. Предложения по организации меня перелетали из одного угла комнаты в другой, как снежки зимой, и также быстро рассыпались, не достигнув цели. И вдруг...
Это вдруг в общем-то довольно круто переменило мою славутскую жизнь на это лето и на несколько летних отпусков вперед.
- Я слышала у Дамских привьезли внучку. Так я поведу ее туда. Что сказать, они навроде приличные люди, не воры, не бандиты, так может хоть этот ребьенок еще не сидеть в тюрма?!
Утром, перевязав ненавистной колючей нейлоновой лентой мою косу и вырядив в не по росту короткое платье "из посылок", в котором было ни сесть (встань сей час же, помнешься!), ни встать - (ой, вей, все ноги наружу), ни побегать (ты знаешь, сколько оно стоит? Из Америки привезли, твоя мама тебье такого не купит, где она тебье такое купит?!), меня, (стой спокойно, покажи, что ты приличный ребьенок из семья, пусть Дамчиха себе что-то не думает), повели в гости к Дамским. А там и вправду уже гостила внучка Дамских из Целинограда -Инна.