Разумов Геннадий Александрович : другие произведения.

Еврей в России больше, чем еврей и больше он, чем русский

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Когда предки русских, древляне, еще лазали между деревьями, а их соседи поляне, ползали по полям, евреи уже строили каменные дома и делали украшения для знати древне-греческого Боспорского царства в Крыму и на Тамани. Когда ладьи средневековых скандинавов только вставали на путь "из варяг в греки", хазарские евреи уже основали на Днепре поселение, ставшее потом Киевом. Когда в XYIII веке произошел раздел Речи Посполитой, ее польские евреи оказались под властью Екатерины II. Кто же в России коренной житель? Евреи пришли к ней, или она к ним?
  
  
  СОДЕРЖАНИЕ
  
  Предисловие. Кто мы такие?
  
  Глава 1. Евреями в России не рождаются.
  Евреями в России становятся
  Аметист в стеклянных бусах
  
  Глава 2. Переломилось детство пополам.
  Эвакувырканные
  Жестокость
  
  Глава 3. Бей слабых, чтобы сильные боялись.
  Жадюга-жидюга.
  Подумаешь, на еврейчика пописали
  
  Глава 4. На окраинах Холокоста.
  Судьба Бабьего Яра
  Жид (и татарин) обрезанный
  Преображенский рынок
  
  Глава 5. Народ книги.
  Миша Кацман и Леон Фейхтвангер
  Вечные ценности не вечны
  Обидная глупость
  
  Глава 6. Евреем можешь ты не быть.
  Но иудеем стать бы стоит
  Господу Спасителю помолимся...
  Подавляющее меньшинство
  
  Глава 7. Еврейский Ренессанс.
  Маца полосатая
  Спасибо тебе, Хабад
  Ханукия в центре Москвы
  
  Глава 8. Идиш умер? Да здравствует идиш!
  Иудейское возрождение
  Идиш театрально-эстрадной Москвы
  
  Глава 9. Родословная восточно-европейских евреев.
  Чужие имена
  Еврейские древности
  Шляпный магазин на Ришельевской
  Кто вы такие, ашкеназы?
  Человек меняет кожу
  
  Глава 10. На краю катастрофы
  По сокращению штатов
  Ското-перегонные вагоны
  Медали не дали
  У порога бериевского МВД
  
  Глава 11. Евреи всех стран, соединяйтесь!
  Чудо еврейского выживания
  Почему они такие умные?
  Феномен уникального народа
  Евреем быть немножечко нельзя
  
  Глава 12. Ассимиляция - сестра холокоста.
  И.Эренбург - герой или предатель?
  Соль Земли
  И рыбку съесть, и на крючок не сесть
  Нееврейские евреи
  
  Глава 13. Мимо жопы никак не сядешь.
  В друзьях не ошибайтесь
  Мошенники Ротшильды и другие...
  Все люди рождаются равными (?)
  
  Глава 14. Знай свое место и не рыпайся.
  Ты опять забыл, кто ты такой
  Стройка века
  На зоне ГУЛАГ"а
  
  Глава 15. Еврей еврею друг, товарищ, враг (?)
  Ревмира войны
  Хрущевские Совнархозы
  Сменил шило на мыло
  
  Глава 16. Куда лезешь, жидовская морда!
  Дорога в науку евреям закрыта
  Толстолобый долдон
  Фальсификация
  Обходной маневр
  
  Глава 17. Все будет хорошо, если будет хорошо
  Слово из трех букв
  В банкетном зале
  Победа! Победа!
  
  Глава 18. Дорога в никуда.
  Отец поэта А.Вознесенского
  Ламинарное течение
  Тягостная турбулентность
  Сволочь, коммугавняга поганый
  И этот тоже юдофоб
  
  Глава 19. До-историческая родина
  Далеко не Ближний, а Дальний восток
  Семитофил Николай Лесков
  Не вышел из Биробиджана Иерусалим
  
  Глава 20. "Широка страна моя..." Израиль
  Письмо из загадочного далека
  Белые грибы Галилеи
  Развед-рота цивилизации
  
  Глава 21. "Прощай, немытая Россия"
  Исход
  "Мундиры голубые"
  Предвариловка
  Тревожный час "Х"
  Жидовня ёб...я
  
   Послесловие. Прощайте, русские евреи!(?)
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  Русский - это не тот, кто русский, грузин или еврей. Это тот, кто чувствует и считает себя причастным к России, к ее прошлому, настоящему, будущему, к русской культуре, к русскому языку.
   Борис Акунин (Григорий Чхартишвили)
  
  
  Застенчив и самонадеян,
  всегда с людьми, везде один,
  меж русских был я иудеем,
  а меж евреев - славянин.
  И.Губерман
  
  
  Чтобы быть евреем, надо им стать,
  Чтобы стать евреем, надо им быть.
  Хаим-Пинхас Гольдшмидт
  
  
  
  
  ПРЕДИСЛОВИЕ. КТО МЫ ТАКИЕ?
  
  "Какая разница, - говорили мы себе. - Лишь бы быть здоровыми, счастливыми, удачливыми. И хорошо, если наши визави будут приветливы, дружелюбны, порядочны".
   Но нас вечно тыкали носом в паспорт и предлагали посмотреть на этот нос в зеркало. "Убирайтесь, жиды, в свой Израиль", - кричали русские "патриоты", а мы, наивно, но твердо ощущая себя своими именно здесь, отвечали: "Если только Родина прикажет, уедем".
  Эту тему политично срифмовал и блестящий поэт остроумец Борис Заходер:
  Кто польет свою родину кровью и потом,
  Обычно считается патриотом.
  А как быть, если земля эта
  Полита кровью космополита?
  
   * * *
  Мы - евреи. Разные, многоликие и многоязычные.
   Одни - ашкеназы, потомки выходцев из городов Германии, из польских, белорусских, украинских местечек. Веками спавшие глубоким сном, эти бедные провинциальные селения бывшей "черты оседлости" в начале прошлого столетия взорвались переполнявшими их талантами и выбросили на арену нового культурного еврейского Ренессанса удивительную идишскую культуру. Мир был изумлен блестящей литературой, пронзительной поэзией, напевными мелодичными песнями и задорными ритмичными танцами.
  А мировой научно-технический прогресс? Это европейское еврейство окрылило его эпохальными открытиями Эйнштейна, Бора, Ландау, Оппенгеймера и многих других выдающихся ученых. Это оно подняло его на невиданный ранее уровень благодаря трудам десятков тысяч евреев - научных работников, инженеров, изобретателей.
   Другая ветвь европейского еврейства- сефарды, их предки когда-то были изгнаны из Испании и расселились в Северной Африке, Малой Азии, на Ближнем Востоке и на Балканском полуострове. Они тоже дали миру немало тонких поэтов и глубоких философов, дальновидных политиков, знаменитых математиков и астрономов, искусных врачей, алхимиков и механиков.
   К третьей большой группе относятся бухарские, грузинские, горские евреи. В самые мрачные годы сталинского тоталитаризма сурамские евреи в Грузии первыми пробили рыночную брешь в плотной стене планово-командного социалистического хозяйства. Это они на подпольных фабриках и мастерских организовали изготовление первых советских болоньевых плащей и нейлоновых сорочек по самым последним парижским фасонам.
   В те же трудные времена только в еврейских кварталах Бухары и Самарканда сохранялись магазины, столовые и буфеты с настоящей кошерной пищей. Здесь работали национальные еврейские школы и детские сады, давно закрытые во всех других концах СССР. Здесь религиозные евреи продолжали собираться на шабат и праздники в синагогах и молельных домах.
  
   Всякие есть евреи: блондины и темнокожие, широколицые и длинноносые, а, главное, говорящие на разных языках, и часто даже не понимающие друг друга.
  Так чем же они связаны между собой? Только ли общностью судьбы преследуемого народа-козла отпущения? Или одинаковостью загадочной еврейской души? А, может быть, похожестью беспокойного неугомонного еврейского характера, благодаря которому так много среди евреев удачливых и толковых бизнесменов, предпринимателей, менеджеров?
   Традиционно принято считать, что евреев всего мира объединяет религия. В дореволюционной России, так же, как и во многих других странах, население делилось не по этническому признаку, а по религиозной принадлежности - на православных, мусульман, иудеев.
   И на самом деле, не изоляционистский ли, далекий от миссионерства, характер иудаизма позволил евреям сохраниться, как отдельному самобытному народу? Пусть он разнолик, разноязычен, но един своей верой в общего великого еврейского Бога.
  Нет, вряд ли, только религия спасла евреев от исчезновения в пыли веков, как исчезли безбожные язычники ассирийцы, вавилоняне, древние египтяне, греки и римляне. Скорее всего, в бурном потоке Истории евреи сохранились, главным образом, благодаря их глубоким, уходящим в библейские времена этническо-генным родственным связям.
  
  И все-таки, мы - русские. Как бы нас в той советской жизни не шпыняли 5-м пунктом, не били по морде и по паспорту, не подчеркивали жидовскую неполноценность, ничего у них не получалось. Мы от этого не становились большими евреями, чем были на самом деле - не знали своего языка, истории, традиций. Изуверство того режима заключалось в том, что, с одной стороны, нам постоянно указывали наше место за дверью, а, с другой, толкали в дверь к ассимиляции.
  Мы были русскими всегда и во всем. Не хуже, а зачастую лучше, говорили и писали по-русски, пели русские песни и рисовали российские пейзажи. По наивности, привычке или недомыслию считали эти песни и пейзажи своими.
  Но, конечно, особенно русскими нас делал язык. "Великий и могучий" на одной пятой части земной суши сыграл ту же роль, какую английский на всей Земле. Тот, живой, звонкий, настырный, ловко действуя вместе с американскими "зелененькими", с их джазом и фильмами быстро завоевывал весь послевоенный мир.
   Так же русский язык на большой территории восточной Европы и Евразии неразрывными связями объединил евреев и армян, украинцев и белорусов, грузин и таджиков. Вместе с взглядами, вкусами, привычками он сделал их истинными русскими.
  
   Всеми своими талантами, способностями, мастерством верно служили своей матери (мачехе)-родине русские евреи, не было ни одной отрасли промышленности, науки, культуры, которая могла бы без них обходиться.
  Но в отличие от многих других народов, живших на территории бывшего СССР, они отдавали ей и саму свою кровь. Причем, не только в прямом смысле, как на Великой Октябрьской и Великой Отечественной. А еще и на постельном поприще - тысячи скрывавших раньше или действительно не знавших о своем происхождении русских полукровок, четвертькровок (и т.д.) оказались носителями еврейских генов. Даже у самого-самого "великого вождя" В.Ленина их неожиданно обнаружили.
  Об этом раньше подумать даже было нельзя, и возможным стало лишь в конце горбачевской перестройки, когда всегда раньше презиравшийся еврей превратился в "средство передвижения" на благословенный Запад.
  
   * * *
   На эту тему по коридорам госучреждений и кухням хрущёвок бродил непритязательный анекдот.
   Пристали в очередной раз евреи к советскому фараону - "отпусти народ мой". Надоели они, наконец, Л.Брежневу, и позвал он к себе серого кардинала М.Суслова:
   - Скажи, Миша, сколько у нас этих..., как их? Да, да,... явреев?
  Тот собрал гармошкой складки на узком лбу и ответил:
   - Ну, думаю, миллиона 2, или чуть поменьше.
   - А если отпустить их, к японе матери, сколько уедет, а?
  Суслов еще больше наморщил лоб:
   - Ну, думаю, миллионов этак 4, а то и побольше.
  
  Большинство ныне пожилых питомцев бывшей страны Советов выросли и сформировались, как личности, в замкнутых условиях одноязычной среды, когда переезд на жительство даже из Ленинграда в Москву был целым событием. Поэтому они всегда легко узнавали своих земляков, как по наружному облику, так и по говору, запросто отличая сибиряка от вологодца, киевлянина от одессита и даже... московского еврея от бакинского армянина.
  А вот видят ли разницу в них другие?
   Есть такой старый аллегоричный тост. На нудистском пляже сидят внучка, мама и бабушка. Вдруг вдалеке появилась какая-то фигура. Девочка оторвала глаза от песка, в котором возилась, и отметила:
  - Человек идет.
   Женщина посмотрела долгим внимательным взглядом и, поправив прическу, кокетливо улыбнулась:
   - Мужчина.
   А бабушка-старушка сверкнула очками и уточнила:
   - Магометанин, - потом, посмотрев многозначительно на дочь, добавила: - ...или иудей.
   Так, поднимем бокалы за дальнозоркое видение разности людей и за дальновидную мудрость не придавать ей излишнее значение, туманящее разум и затемняющего зрение!
  
  Глава 1. ЕВРЕЯМИ В РОССИИ НЕ РОЖДАЮТСЯ
  
  ЕВРЕЯМИ В РОССИИ СТАНОВЯТСЯ
  
  Человек не появляется на свет мужчиной или женщиной, украинцем или евреем. Только у горшка в яслях он начинает интересоваться, как могут девочки писать, если у них нет такой специальной штучки. И лишь в 3-м классе узнает, что его сосед по парте Лученко - хохол, а, сидящий впереди Борик - жид.
   Вот и пятилетний Женя знал лишь то, что он - Жека, Жеканька. А, когда подрастет, будет Евгением Зайдманом. Но вот, кто есть еще кто, совсем не разбирался. Рис. 1
  
  
  В то прохладное июньское утро он бродил по двору своего дома, лениво освещенному рано проснувшимся солнцем, нехотя вылезшим из-под ватного одеяла серых кучевых облаков. Было скучно, так как никто из ребят во дворе больше не гулял, если не считать девочки Сары с первого этажа, которая сидела на подоконнике и разглядывала картинки в книжке дедушки Крылова.
  Женя несколько раз останавливался возле нее, но она никакого желания взглянуть в его сторону не проявляла. А он, как раз наоборот, очень хотел обратить на себя внимание. И, чтобы устранить это несоответствие ему на язык вдруг выпрыгнула из головы старая детская тараторка:
   - Сколько время? Два еврея, третий жид, по веревочке бежит. Веревка лопнула, и жида прихлопнула.
  Это была одна из многих скороговорок, которыми дворовые мальчишки часто дразнили сар и абрамов, в том числе и его самого.
  
  ...Только через несколько лет, уже перейдя в средне-детский возраст, Женя сообразил, что та соседская девочка Измайлова, хотя и звалась Сарой, но была татаркой, и к тем постыдным абрамам-сарам, как и ее братья Ахметка и Ристюк, никакого отношения не имела. Рис. 2
  
  А те принадлежали к шумной ватаге соседских ребят, задиристых и драчливых. По их понятиям шуткой было "втихоря" подкрасться сзади и долбануть по голове тяжелой авоськой с батоном хлеба или с кочаном капусты. А всякие глупые подначки, подколки, насмешки, издевки означали чуть ли не приятельское отношение.
  Среди них были безобидные смешилки, вроде такой дурацкой: "рыжий патый-конопатый лупил дедушку лопатой, а дедушка топором - рыжий пёрнул за столом" или, хотя. казалось бы, тоже беззлобной, но уже антисемитской: "ты еще не жид, жиденок, но ты сраный поросенок".
  Почти с такими же юными хулиганами-юдофобами встретился Женя и в школе. Так же, как их дворовые собратья, они не были отягощены какими-то морально-нравственными гирями-грузилами.
  
   * * *
  Может быть, поэтому, а, возможно, по какому-то таинственному зову крови Женю в классе сразу потянуло совсем в другую компанию. А та была всего лишь двумя мальчиками из интеллигентских семей, живших в соседнем четырехэтажном доме.
  Женя особенно плотно слипся с ними уже в подростковые годы, которые, как никакие другие, почти у каждого отличаются крепкой дружбой. Наверно, потому, что именно в этом возрасте поиск места под солнцем во многом зависит от своего сравнения со сверстниками, взглядом на себя их глазами, доверием им того, что маме с папой сказать никак нельзя, так как "они меня не понимают".
  По этой причине женино взросление было целиком наполнено дружбой с Котиком Брагинским и Мариком Вайнштейном, в свою очередь друживших друг с другом "с года", как они говорили. Оба были круглыми отличниками, очень успешными в математике и физике.
  
  Уже в старших классах Женя с Котей (по кличке Кот, конечно) частенько предавались этакому глубокомысленному философствованию, а проще говоря, к трепотне и словоблудию. Они могли часами бродить по улицам и говорить, говорить, говорить.
  Обсуждению подвергались "Последние из могикан" Купера, или "Айвенго" Вальтера Скотта, землетрясение в Ашхабаде или война в Корее, летающая тарелка над островом Баскунчак или изгнание арабов-палестинцев из Израиля, неподатливость тригонометрических функций и хитрость бинома Ньютона.
  Их дружба с перерывами разной длины пунктирно продолжалась в студенческие времена, и позже, когда Кот стал Константином Исааковичем. Будучи уже инженером, он окончил математические курсы при физмате МГУ и потом много лет вел прочностные расчеты космических ракет в одном из закрытых "Почтовых ящиков" страны Советов.
  
   Марик Вайнштейн, в отличие от Жени с Котей, никаким гуманитарием не был, его интересы крутились возле физических теорий массопереноса и фильтрации, законов дифференциальной геометрии и векторного исчисления. Его мозги свободно жонглировали интегральными потенциалами и функциями комплексных переменных.
  Он прекрасно играл в шахматы, участвовал в олимпиадах и чемпионатах, получал призы и грамоты. В более зрелом возрасте не меньшими были его успехи в карточных баталиях, никто не мог сравниться с ним в преферансе - он выигрывал пульку на мизере даже при самом неудачном прикупе.
  Несмотря на успешно сданные приемные экзамены, в престижный Бауманский институт Марика не приняли - к своей ущербной национальности он был еще и сыном репрессированного "врага народа". Ему пришлось идти в педагогический, окончив который, он всю жизнь проработал простым учителем математики в школе и техникуме.
  Удивительное соединение судеб Жени и Марика неожиданно случилось в начале войны осенью1941 года, когда они попали в один и тот же район Куйбышева, куда были тогда эвакуированы их семьи (но об этом позже).
  После войны и окончания школы Женя с Мариком плотно уже не дружили, их пути надолго разошлись, и они только изредка перезванивались, дежурно поздравляя друг друга с днем рождения.
  А вот когда друзьям было уже за 50, они почему-то начали, не сговариваясь, встречаться даже чаще, чем в детстве. То это случалось в каком-нибудь книжном магазине, то на выставке Пикассо или Фалька. После развода со своей Инной Марик стал снимать комнату неподалеку от жениной работы, и тот частенько к нему заходил "на чашку чаю", "стакан пива" или "рюмашку коньячка".
  
  АМЕТИСТ В СТЕКЛЯННЫХ БУСАХ
  
  Дружба с Котей и Мариком была для Жени даже не аметистом в ожерелье обычных стекляшек, а золотым кулоном в помойном ведре. Большинство его одноклассников принадлежали простым рабочим семьям, и их культурное развитие со временем, может быть, и вырастало в какие-нибудь полтора раза, но не достигало даже края унитаза. Если в школе они все же немного облагораживались Пушкиным и Маяковским, законами Ньютона и Бойля-Мариотта, то дома их обволакивали густые пары площадного мата, кухонных свар, дворовых скандалов и квартирных склок со злой руганью.
  Поэтому в школе мальчишки и вели себя по хамски: грубо, задиристо, драчливо. Ни с того, ни с сего могли "вдарить под дых", сильно стукнуть в бок, больно ущипнуть "с поворотом" или, в лучшем случае, просто дать подзатыльник, рвануть за ухо или нос.
  
  Нет, нельзя утверждать, что в отличие от своих школьных ровесников Женя Зайдман был таким уж хорошо воспитанным культурным мальчиком или продвинутым интеллектуалом и умником. Он и в старших классах не тянул ни на прием в обществе каких-либо художников и поэтов, ни на престижное участие в телевизионном КВН (Клуб веселых и находчивых). Но из-за глупой обидчивости его очень доставали даже мелкие приставания бесцеремонных классных насмешников.
  Вместо того, чтобы в их же духе и тем же тоном отбивать злые дразнилки и подтрунивания, он терялся, не находил слов, молчал, надувал губы. А это, естественно, давало повод мальчишкам принимать его безответность за слабость, и они наглели еще больше и жесточе.
  Тогда же, в том школьном детстве, Женя впервые задумался об ущербности своей кроличье-страусовой сути, своей неспособности собраться в нужную минуту, сосредоточиться, быстро принять решение, не теряться перед грубостью и хамством. Всю последующую жизнь он страдал из-за этого.
  
  Став взрослым, он стал метафорически разделять эти обиды по группам. Одни из них, - философствовал он, - улетучиваются легким эфиром, выдыхаются, бесследно исчезают. Другие, например, как йод, тоже довольно быстро испаряются, но оставляют после себя пятно, хотя не такое уж большое и через пять-семь минут теряющее цвет.
  А вот третьи похожи на чернила, они грязными кляксами чернят тебе жизнь, и пока их не отмоешь, не выведешь, отравляют мозги и сердце.
  Какие из них чаще всего портят настроение, - думал Женя, - какие больше гробят уже и так поврежденные холестерином сосуды? Ответа он не знал, но опасался, что ими были те, более близкие к последней категории, то есть, чернильные. Причем, с годами ему начинало казаться, что ее насыщение менялось в худшую сторону - она все больше чернела и сгущалась.
  
  Так, глупое ёрничание мальчишек в детстве, конечно, сильно обижало, но было куда краткосрочнее тех, что потом в зрелом возрасте стали надолго оставлять после себя неприятный осадок. То ли это был след от конфликта на службе, то ли от ссоры с женой. Или от невнимания дочек и внучек, которое в пожилые годы вгоняло усталую душу в длительную депрессию.
  
  Женя всегда завидовал счастливчикам с легким, отходчивым характером - они не озадачивались сложными проблемами, жили просто, бесхлопотно. А в ответ на какое-нибудь вредоносное злопыхательство умели вовремя отшутиться, рассказать анекдот, посмеяться.
  Хоть к старости надо было бы этому научиться... Нет, не получалось.
  
  Глава 2. ПЕРЕЛОМИЛОСЬ ДЕТСТВО ПОПОЛАМ
  
  ЭВАКУВЫРКАННЫЕ
  
  Тот военный перелом жениного детства начался с дырявого деревянного вагона-теплушки, который в противовес своему названию никаким теплым не был - сквозь плохо подогнанные друг к другу доски задувал холодный сырой ветер. Путь в эвакуацию оказался затяжным, долгим, так как вагон то отцепляли, то прицепляли к тому или иному железнодорожному составу-товарняку. Рис.3
  Перевозил ли он беженцев и раненных в заволжские города и села, или вез на Урал и в Сибирь оборудование какого-либо машиностроительного завода, все равно тащился он на восток медленно, нудно, с многодневными остановками.
   Дольше всего они стояли на станции Кинель, где их вагон загнали в какой-то тупик. Здесь Женя впервые в жизни увидел иностранцев - плохо говоривших по-русски и непривычно одетых мужчин, которые в тогдашнюю жару носили старомодные черные костюмы, длинные пальто и широкополые шляпы. Глядя на них, мама с грустью в глазах произнесла незнакомое слово "хасиды".
   С ними было несколько стройных кудрявых девушек в цветастых платьях и ярких золотистых, вишневых и черных туфлях-лодочках на высоких каблуках. Одна из них подошла к стоявшей на перроне местной тетке с мешком и скинула с себя обувь.
   - Пани, хлеба можно? - спросила она нерешительно.
   Тетка подозрительно осмотрела протянутые ей туфли и после безуспешной попытки заменить ими свои старые стоптанные чёботы, сунула их обратно расплакавшейся девушке. Потом, отойдя несколько шагов, видно, передумала и протянула руку:
   - Ладно, давай, чего уж тут. Может, моей малой подойдет.
   Положив туфли в мешок, она долго в нем рылась. Наконец, вытащила небольшую ржаную горбушку и отдала девушке, та быстро ее схватила и побежала прочь, босая и довольная.
  
   Позже Женя узнал, что эти первые иностранцы, которых он встретил в своей жизни, были евреи-беженцы из Польши, только что поделенной между Гитлером и Сталиным. Большая часть их потом погибла от голода и тифа на широких просторах "гостеприимного" Советского Союза, землю которого они целовали, перебираясь в 40-м году в Белосток через новую государственную границу.
  Положение этих людей было ужасным - они не имели никаких прав, не попадая ни под какую социальную рубрику коммунистического режима. Их нигде не брали на работу, не давали никаких, даже "иждивенческих", карточек на питание. Им не было места нигде, вплоть до лагерей ГУЛАГа (Главное управление лагерей), где они по крайней мере имели бы пайку хлеба.
   Позже, уже в эвакуации, одному из таких беженцев, скрипачу варшавского симфонического оркестра, женина мама давала кое-какую еду и одежду. Но вскоре он перестал приходить. Потом выяснилось, что, добывая пищу на помойках, он отравился крысиным ядом и умер.
  
   * * *
   Эвакуационный Куйбышев начался с громадного душного шумного и замусоренного вокзала, гудевшего тысячами звонких детских, громких женских и хриплых стариковских голосов. Люди сидели и лежали на узлах, мешках, чемоданах, рюкзаках, которые служили им кроватями, обеденными столами, стульями и даже стенами их нехитрых домов, где они проводили многие недели, а то и месяцы. Рис. 4
   Это был целый город со своими улицами, площадями, переулками. Он жил своей особой
  жизнью, почти никак не связанной со всем остальным миром. Здесь знакомились, расходились, встречались, ругались, влюблялись. Здесь были свои детские сады, ясли, школы, поликлиники и больницы. Все население этого города делилось на "кувырканых" и "беженых".
  Первые, эвакуированные, были в более привилегированном положении и жили под крышей вокзала, а некоторые из них, старожилы, на зависть всем остальным, даже занимали скамейки в бывшем Зале ожидания. Вторые, беженцы, в основном обитали на пыльной привокзальной площади и на перронах.
   Над всем этим крикливым разноголосым и разноязычным вавилоном, как лозунг, как голос надежды, как путеводная звезда, висело непонятное, но такое желанное и призывное слово: распределение. Оно означало очень многое и звучало заклинанием, молитвой. Тот, кто получал заветную белую бумажку с этим словом, сразу поднимался на новую более высокую ступень строгой вокзальной иерархии, становился счастливым обладателем особо важных благ, ступал на порог новой неизвестной, но полной надежд жизни. Он тут же начинал торопливо складывать свои мешки и чемоданы, а вскоре совсем исчезал в том загадочном завокзальном мире, который носил гордое имя, произносимое почтительно и торжественно: ГОРОД.
   Наконец, в руках жениной мамы тоже появился этот драгоценный бумажный листок с коряво написанным фиолетовыми чернилами адресом: улица Водников, дом No22.
  И вот они потащили свои узлы по булыжной мостовой, круто спускавшейся к Волге от горбатой Хлебной площади с высоким желтым облезлым элеватором. Они прошли квартал и очутились в одной из двух небольших комнат коммунальной квартиры старого двухэтажного дома, которая была предоставлена в порядке "уплотнения" жилплощади врача Гуревича, жившего там с женой и престарелой матерью. Случай ли свел те еврейские судьбы или некий божий промысел? Кто знает. Рис. 5
  
  
  ЖЕСТОКОСТЬ
  
   Для оказавшегося в куйбышевской эвакуации Жени самой большой радостью было совершенно невероятное открытие, которое он сделал через пару дней после приезда, когда вышел из двора их дома погулять. Случилось так, что на соседней улице, совсем рядом, уже целую неделю жил его добрый школьный московский друг Марик Вайнштейн.
  Однажды вечером в качестве опытного старожила, он взялся показать Жене окрестности и, походив по нескольким улицам и переулкам, они вдруг оказались в большом и закоулистом дворе. В его глубине копошилось какие-то ребята. Друзья подошли к ним.
   Мальчишки занимались странным делом. На земле возле стены стоял деревянный ящик-клетка, из которого неслось тихое жалобное мяуканье. Крупный лобастый парень лет четырнадцати ржавым железным прутом бил через щели ящика тощую окровавленную кошку. Задние ноги у нее были перебиты, и она, перетаскивая из угла в угол свое немощное тело, старалась прижиматься к гвоздистым стенкам.
  Всюду ее настигал быстрый резкий сильный удар, от которого ей все труднее становилось увертываться. Мальчишка старался попасть ей в голову, спину или живот. Но у него это не получалось. Прут каждый раз соскальзывал, царапал и сдирал кожу, оставляя кровавые следы на грязной лохматой шерсти.
   Жене стало очень даже не по себе. Он потянул Марика за рукав и сказал тихо:
   - Пойдем отсюда.
   Но тот даже не обернулся. Он стоял, как вкопанный, и затаив дыхание, не отрывая глаз, следил за каждым движением лобастого мальчишки.
   Быстро темнело, сумерки опустились на улицу, дома, двор. Кошка кричала все громче, в ее крике слышался ужас, отчаяние, мольба.
   Марик переступал с ноги на ногу, его щеки от волнения покрылись красными пятнами. Вдруг он рванулся вперед, протиснулся к ящику и схватил парня за руку:
   - Дай мне попробовать.
   Тот с презрением взглянул на него и ухмыльнулся краем губ:
   - Отзынь, малышня, обойдемся без сопливых.
   Марик деловито оглянулся и, приняв независимый вид, зашел с другой стороны.
   - Очень-то и надо, - негромко сказал он, потеряв блеск в глазах и румянец на щеках.
  Но развязка наступила раньше, чем кто-либо ее ожидал. Лобастый парень вдруг попал кошке между ребер и проткнул ее насквозь. Она захрипела, задергалась, потянулась и замолкла.
   Мальчишки отпрянули от ящика. Наверно, для них всех это было слишком неожиданно и страшно. Перед ними была сама СМЕРТЬ.
  Марик еще больше надулся, забегал глазами по сторонам.
  - Бежим отсюда, - прошептал он Жене испуганно. И они стремительно понеслись каждый к своему дому.
   На следующий день Марик, захлебываясь от восторга, уже рассказывал другим ребятам из соседнего двора:
   - Мы ее с одной стороны - бац, бац. Она в другой угол, кусается, стерва, а ее и там - шарах, прямо по башке. Все-таки кокнули.
  
   А Женя в тот вечер никак не мог заснуть. Перед ним стояла ужасная кровавая сцена впервые в жизни увиденного убийства. Ночью ему снились мухи. Их было много, черных, жирных. Ребята ловили их, зажимали в кулаки, потом отрывали крылья и часть ножек. Насмотревшись, как ползают по столу хромые насекомые, они отрывали им остальные ноги, делая неподвижными беспомощные туловища-куколки, которые судорожно высовывали длинные смешные хоботки.
   Ночные сновидения - зеркало дневного бодрствования. И на самом деле, Женя видел, что местные куйбышевские мальчишки именно так "препарировали" бедных мух.
  Откуда бралась та бездумная юная жестокость? Может быть, оттого, что взрослые слова - Жизнь, Смерть - были для них пустым звуком, и детское любопытство не оставляло места для понимания чужой боли? Или оттого, что вообще весь тогдашний мир, охваченный той ужасной войной, был наполнен жестокостью, кровью, смертью?
  
   * * *
  
   Кстати, тем летом 41-го года в Куйбышеве, загаженном фекалиями и столовым мусором, мух было несметное количество. Благодаря обильной еде и отсутствию конкурентов, у них, наверно, был некий "демографический взрыв". Они летали тучами и были буквально везде, включая суп, чай, компот.
  Как-то в вокзальном буфете Женя увидел забавную картину. За столиком сидел пожилой инвалид красноармеец и в одиночку приканчивал бутылку водки. Воздух был настолько насыщен мухами, что они волей-неволей попадали ему в стакан. Он аккуратно брал их за крылышки, осторожно облизывал (чтоб добро не пропадало), клал рядом со стаканом и, не морщась, допивал до дна.
  
   Безжалостность маленьких инквизиторов распространялась не только на животных и насекомых. Доставалось и малышам из первого-второго классов, особенно от нахальных приставучих старшеклассников, не дававших им проходу ни на улице, ни в школе. Они лучше всего (на круглую пятерку) выучили лишь одну науку и знали только одно жизненное правило: бей слабого. А среди самых слабых самыми доступными для битья, естественно, считались жидята.
  
  Глава 3. БЕЙ СЛАБЫХ, ЧТОБЫ СИЛЬНЫЕ БОЯЛИСЬ
  
  ЖАДЮГА-ЖИДЮГА
  
   Женя тоже был из этого разряда Слабых, но его выручало присутствие более устойчивого к нападкам хулиганов Марика, который учился в соседнем классе и по договоренности их родителей ходил с ним в школу и обратно. Чуть что, он почти всегда оказывался на месте.
  Так было и в тот день, когда по случаю 27-ой годовщины Великой Октябрьской революции Куйбышевский сахарозавод завез в свою подшефную школу целый ящик нежной, тающей во рту полуфабрикатной сахарной ваты, которая была тогда не менее изысканным лакомством, чем какие-нибудь довоенные шоколадные "бомбы" или латвийские карамели в ярких обертках-фантиках - самое ценное, что дало тогдашним детям СССР "воссоединение" Прибалтики. Рис. 6
  
   Как же он был рад той праздничной сахарной вате, которую им, второклашкам, выдали на большой переменке. Женя быстро сжевал половину, а остальную часть завернул в промокашку, благоразумно решив оставить "на потом". В школьном дворе, куда он вышел на большой переменке, к нему привязался долговязый парень из 7-го "Б".
   - Пойдем пройдемся, - предложил он.
   Они вышли из ворот на улицу и остановились за углом. Здесь мальчишка неожиданно подошел ко Жене вплотную, заложил руки за спину и угрожающе промычал:
   - Бей жидов, спасай Россию - всем нам будет хорошо.
   - Ты что дразнишься? Чего я тебе такого сделал ? - испугался Женя, но тут же понял в чем дело.
   - Давай сюда вату, жидюга, - приказал парень, угрожающе сжимая кулаки.
  Женя ничего не ответил и прижался всем телом к забору. Тогда обидчик взмахнул рукой и сильно ткнул кулаком Женю в грудь. Тот скорчился от боли, а бандюг залез к нему в карман, вытащил скомканную подтаявшую вату и, как ни в чем не бывало, вразвалочку зашагал обратно. Женя горько заплакал от щемящей сердце обиды, от боли, от своего позорного бессилия.
   Крадучись, чтобы никто его не заметил, он пробрался на школьный двор и плюхнулся на ближайшую скамейку. Краем глаза увидел, как шестиклассник, облизывая пальцы, жрал его вату. Никто из гулявших во дворе школьников не обращал внимания ни на обидчика, ни на обиженного.
   Женя сидел на скамейке, страдал, размазывал ладонью слезы по грязной щеке и не заметил, как к нему подошел Марик. Он посмотрел на друга изучающе, потом сказал:
   - Ты чего ревешь? Вот нюни распустил. Это твоя что ли вата?
   - Ага, - ответил Женя, заревев уже громко.
   Марик порылся в своем глубоком заднем кармане, достал из него большой ржавый болт:
   - Вот, на, держи. Если будут приставать, долбани по морде, сразу отстанут.
   И тут что-то в Жене прорвалось. Он вдруг почувствовал какой-то непривычный приступ злости. Вскочил со скамейки, в несколько прыжков пересек двор и под удивленные возгласы ребят, как коршун, набросился на дожевывавшего вату парня.
  Сжимая в кулаке болт, он размахнулся и со всей силой стукнул его по уху. Тот, растерявшись от неожиданности, закрыл лицо руками, а Женя в каком-то редком для него исступлении продолжал бить мальчишку в грудь, плечи, голову. Наконец, тот не выдержал и побежал в сторону школы, а ребята из разных классов, обступив Женю со всех сторон, стали расспрашивать, в чем дело. Подошел Марик и с гордостью за своего подопечного объяснил:
   - Так ему, гаду, и надо, не будет маленьких обижать.
   С тех пор в школе Женю зауважали, и почти никто к нему больше не приставал, хотя жидом обзывали регулярно.
  
  * * *
  Вообще-то Женя не должен был так уж сильно голодать, как многие другие в те военные годы, - в их семье были две рабочие и две иждивенческие (для не работавших) продовольственные карточки. Полученные по ним продукты раздавались всем поровну.
  Вот как, например, делил дедушка хлеб - хитро улыбнувшись, он доставал из нагрудного кармана небольшую бечевку, измерял ею длину батона, потом аккуратно складывал свой измерительный прибор вдвое и разрезал хлеб ножом пополам, затем снова складывал веревочку и выдавал каждому по вожделенной четвертушке равных размеров.
  
  Подобного рода дележ однажды использовал и Женя, когда мама как-то, уходя на работу, оставила ему пирожок "с котятиной", как тогда назвали некоторые шутники его содержимое. Им маму наградили тоже на праздник в ремесленном училище, где она вела математику и физику.
  - Съешь половину, - педагогично сказала мама, - а вторую оставь мне.
  Женя тут же слупил свою часть, остальную честно положил в буфет подальше от греха, засунув ее куда-то под чашки и тарелки. Он сел за арифметику, но сделав часть примеров по делению-умножению, подумал: "но мама же сказала, что я могу съесть половину". И, поколебавшись немного, он залез в буфет, достал пирожок и снова его уполовинил.
  После этого стал учить пушкинский стих, который был задан на завтра. Давался тот Жене трудновато, а потому он снова задумался, не съесть ли ему еще половинку, "мама ведь сказала".
  Он опять преодолел нерешительность, достал из-за столовой посуды оставшийся кусок пирожка и откусил еще половину. Потом долго домучивал "у лукоморья дуб зеленый...", а потом ему так захотелось просто посмотреть на тот оставшийся от пирожка поджарок, что он не удержался. Уж такой красивой, румяной и блестящей была та корочка и так она просилась, чтобы ее хотя бы разок лизнули. Женя взял ее в рот, но тот сам собой неожиданно захлопнулся, зубы сомкнулись, и...
  Но никакого нагоняя он от мамы не получил, Придя с работы, она вовсе его не заругала, а понимающе улыбнулась и потрепала по стриженной наголо (от вшей) голове.
  
  Да, худощаге Жене постоянно еды не хватало, ему всегда хотелось чего-нибудь пожевать, эта досадная потребность неотступно следовала за ним и дома, и на улице и в школе. Но особенно его тянуло к сладостям. А те были довольно большой редкостью, даже чай тогда приходилось пить "вприглядку" - то есть, подносить кружку ко рту, не положив в нее кусок сахара, а только глядя на него.
  
  Утолить немного чувство голода помогали еженедельные по воскресеньям посещения местного колхозного рынка, где особенно к удовольствию его младших клиентов бытовало право пробовать перед покупкой приобретаемый продукт. Поскольку продавцам было выгоднее, чтобы эту процедуру выполняли детишки, то вместо толстых пальцев мам и бабушек, именно их тонкие пальчики осторожно погружались в кринки с жидковатой сметаной и сероватым творогом.
  А некоторые сердобольные тетки-торговки изредка позволяли ребятам лизнуть и узенькую деревянную щепочку обмакнутую в бутылку молока или подсолнечного масла. Но, бывало, что Жене (вот уж когда была радость!) удавалось даже полакомиться и коротенькой ниткой квашенной капусты или небольшим краешком малосольного огурца.
  
  ПОДУМАШЬ, НА ЖИДЕНКА ПОПИСАЛИ
  
   Если Женя, в значительной мере благодаря его бесстрашному другу, не так уж много страдал от враждебного антисемитского окружения, то другим еврейским детям приходилось куда хуже.
  Больше всех, пожалуй, доставалось черноволосому курчавому мальчугану Лёвику Левковичу с очень тихим и нежным нравом, которому никак не подходили его львиные имя и фамилия. В его худогрудой сутуловатой фигуре, пугливых повернутых внутрь глазах было что-то позволявшее безжалостной школьной шпане вечно его шпынять, насмехаться, делать разные мелкие гадости.
  Хотя в любом, тем более, ребячьем коллективе обязательно находится такой вот "козлик отпущения", на которого, утверждая себя, нападает с кулаками беспощадное хулиганье, или в лучшем случае маленькие острословы оттачивают свое ослоумие.
  
   Бедный Левкович каждый день приходил домой из школы в синяках, ссадинах и царапинах. Но последней каплей, переполнившей чашу терпения лёвиных родителей и поставившей точку в его школьной эвакуационной жизни, был совсем уж отвратительный случай.
   Трудно сказать, как это его угораздило по дороге домой из школы попасть в длинную глухую подворотню, которая вела в чужой темный двор. Может быть, он зашел туда, чтобы подтянуть свои вечно спадавшие штаны, доставшиеся ему, кажется, от старшего брата, ушедшего на войну. А, может быть, его туда затащили?
  Так или иначе, проходя с Мариком мимо этого двора, Женя услышал доносившийся из подворотни громкий смех и приглушенные всхлипывания. Когда друзья зашли внутрь, то увидели несколько ребячьих фигур, и поначалу даже не поняли в чем дело. Подошли ближе.
   Их было четверо, этих длинношеих ушастых школьников в коротковатых брюках и пиджаках на вырост с подвернутыми рукавами. Двое из них мочились на прижатого к стене щуплого мальчика, стараясь направлять струи ему на голову. Двое других держали его за руки, чтобы не вырывался и не закрывал ладонями лицо. Моча попадала мальчику в глаза, рот, текла по щекам и шее на рубашку, которая была уже совсем мокрая, и все тело его вздрагивало от тихих почти неслышных рыданий. Наверно, перед этим они его еще и здорово отколотили.
   Увидев посторонних и услышав угрожающий крик бросившегося на них Марика, мальчишки поспешно запихнули свои орудия пытки в штаны и убежали куда-то в глубину двора. Только теперь можно было разглядеть в полутьме, что их жертвой был тот самый злополучный Левкович.
  Женя с Мариком отвели его в школу, и он истерически разрыдался на глазах классной руководительницы. Та была страшно возмущена и тут же пошла к школьному директору, который без особого труда нашел хулиганов. Правда, те не очень-то и скрывались. А один из них, когда его стали ругать, ответил с наглой усмешкой:
   - А что это такого мы сделали? Подумаешь, на жиденка пописали.
   Ни классная руководительница, ни директор ничего ему не ответили. И мальчишкам, кажется, так ничего и не было, даже родителей не вызывали.
  
  Глава 4. НА ОКРАИНЕ ХОЛОКОСТА
  
  СУДЬБА БАБЬЕГО ЯРА
  
  В отличие от сотен тысяч или даже миллионов ровесников Жени, та ужасная война, хотя тяжелым катком и прокатилась по нему, но, слава Богу, не искалечила. Хотя она и переломила детство пополам, но он остался жив, так как не стоял под дулом немецкого шмайссера над обрывом Бабьего яра в сентябре 1941 года. А если бы там стоял, то, скорее всего, не был главным персонажем нашей книги или эта ее страница была бы последней.
  
  * * *
  
  На том клочке киевской земли, где бурные весенние потоки талых вод когда-то прорыли ничем раньше не примечательный овраг, Жене довелось побывать намного позже случившейся здесь во время войны страшной трагедии, которая стала одной из начальных акций Холокоста, обрушившегося на восточно-европейское еврейство. Рис. 7
  
  Первый раз в Бабьем яру он оказался здесь пыльным жарким летом 1949 года, когда приехал в Киев к родственникам, жившим тогда на северо-западной окраине города. В выходной день один из его двоюродных кузенов пошел с ним прогуляться и показать окрестности. Попетляв по узким зеленым улочкам частной застройки, они вышли к краю грязного забросанного мусором оврага. Пугливо оглядываясь по сторонам, его попутчик тихо прошептал:
   - Здесь немцы стреляли евреев. Из пулеметов и автоматов. Это было еще тогда, когда они не додумались до душегубок и газовых камер и не жалели патроны на очищение планеты от иудейского мусора.
   Он пристально посмотрел на оторопевшего Женю, ничего не знавшего про ту ужасную трагедию, и, пригнувшись к его уху, добавил:
   - Только это держится в большом секрете, поэтому, прошу тебя, не болтай языком. Лучше помалкивать на эту тему, а то, неровен час, могут быть большие неприятности. Можно даже и срок схлопотать.
   Потом они пошли дальше по берегу оврага, и вдруг заметили на его склоне трех мальчуганов лет по 12-14, которые, сидя на корточках, возились в песке.
   - Такие большие, а играют в куличики, - сказал Женя.
   Его сопровождающий, молча, взял кузена под руку и подвел поближе к обрыву оврага. Они подошли к мальчишкам. И тут увидели, как у одного из них что-то блеснуло на ладони.
  - Покажи, - попросил Женя.
   Мальчик сначала испуганно оглянулся и крепко сжал свой вымазанный в земле кулачок. Но, увидев улыбку и, по-видимому, сообразив, что незнакомец не из тех, кто дает подзатыльники и отнимает добычу, разжал пальцы и протянул ладонь. На ней лежала потемневшая от времени и грязи золотая брошка.
   - Эти золотоискатели ежедневно находят здесь десятки и сотни золотых коронок, сережек, колец, цепочек, браслетов, - грустно усмехнулся женин спутник, - евреи шли на смерть, одев на себя все драгоценности, которые их матери и бабушки десятилетиями хранили "на черный день".
  
   Второе свидание Жени с Бабьим яром было не настоящим, а бумажным, чиновничьим. На этот раз они встретились на одном из заседаний "Комиссии Минводхоза УССР" по выяснению причины только что происшедшей там гидротехнической катастрофы (наш герой к тому времени был уже инженером-гидротехником, работавшим в проектном институте "Гипроводхоз").
   Шел хрущевский "оттепельный" 1957 год. Тогда уже о трагедии в Киеве знали за границей, писали журналисты, о ней говорили на международных встречах, конференциях, совещаниях. Правда, еще пылилась на полке в издательстве замечательная документальная книга А.Кузнецова "Бабий яр" и не появилось на странице "Комсомолки" пламенное и смелое по тем временам стихотворение Е.Евтушенко с тем же названием. Рис. 8
  
   Но веяние переменивших направление ветров эпохи заставило советскую власть со скрежетом зубным отказаться от позорного и преступного утаивания содеянных фашистами и их местными приспешниками злодеяний. Украинское партийное и министерское начальство вместе с центральным начало долгое тягомотное обсуждение вопроса Бабьего яра.
   Что с ним делать? Продолжить его жизнь стихийной городской свалки, которой он стал в послевоенные годы? В таком случае его, конечно, пришлось бы слегка облагородить, почистить, посеять травку, подсыпать песочку, посадить цветочки. Но такая косметическая культивация вряд ли помогла бы, все равно заграничные крикуны продолжали бы свой ор - от этих евреев никогда нигде нет никакого покоя.
  Второй вариант был немного дороже, но зато кардинальнее и спокойнее - овраг должен был быть засыпан, сравнен с землей, застроен. Тем более, что с послевоенным ростом городского населения Киеву, ой как, нужна была новая территория для строительства домов. А главное, при таком решении вопроса вообще не будет больше повода для споров, обсуждений, упреков. На нет, и суда нет.
  После длительных заседаний, совещаний, обсуждений, рассмотрений на разных многочисленных специальных и общественных Комиссиях, Комитетах и Советах в конце концов именно этот второй вариант и был принят.
  
   В то время в СССР на гидротехнических стройках широко применялся метод перемещения больших объемов земли не сухим способом с помощью землеройных экскаваторов и самосвалов, как раньше, а с помощью воды. Гидромеханизация с перекачкой разжиженного грунта (пульпы) земснарядами стала широко повсюду применяться. В том числе ее использовали и для "окончательного решения вопроса" Бабьего яра. Кроме простой земли, в него же сбросили и нашедшие, наконец-то, свое место глиняные отходы Петровских кирпичных заводов.
   Так шла к своему логическому (с точки зрения коммунистических властей) завершению долгая и тяжелая, трагическая и скандальная жизнь киевского Бабьего яра.
  
   В советском прошлом на (в?) Украине неоднократно происходили очередные "пробуждения национального самосознания", почти всегда сопровождавшиеся вспышками антисемитизма. Так было и в 60-х годах, когда на посту 1-го секретаря в Киеве стоял "национально ориентированный" комлидер П.Шелест. Пока ему в Москве не дали по шапке, он заставлял всех вести деловые разговоры только по-украински, а на госучреждениях повесил украинские названия.
   Одновременно с этим задымились и головешки государственно-бытового антисемитизма, особенно в Западной Украине. Там на городских улицах можно было увидеть тротуарные бордюры с могендовидами - на них употребили могильные камни еврейских кладбищ. А в Черновцах крупнейшая в Восточной Европе синагога была окончательно переоборудована под кинотеатр. К этому же ряду антисемитских деяний относилась и засыпка (замыв) Бабьего яра.
  
   Благодаря использованию мощных земснарядов к марту 1961 года этот овраг фактически уже исчез под широкими картами намыва. Но тут случилось нечто не предвиденное. Последовавшее в тот год за снежной зимой резкое весеннее потепление привело к обильному снеготаянию. Прошли и многодневные ливневые дожди. В результате к массе поступившей в овраг разжиженной земли-пульпы добавилось большое количество талой и дождевой воды. Вот тогда-то Бабий яр неожиданно, а, возможно, и заслуженно, постигла еще одна гигантская катастрофа.
  Напор воды со стороны намыва превысил все допустимые нормы, ее уровень поднялся до самых крайних пределов. Давление на плотину-дамбу обвалования, до тех пор удерживавшей пульпу, стало критическим. В конце концов она потеряла прочность, прорвалась в нескольких местах, а потом совсем развалилась и рухнула.
   Целая река земляной грязи, сметая все на своем пути, понеслась к жилому району Куреневка. По крутой спускавшейся вниз улице поплыли скамейки, бочки, садовые калитки. Некоторые обитатели домов, чтобы спастись, взбирались на крыши. Сколько человек погибло и было ранено никто не знает точно. Понадобилось несколько лет, чтобы восстановить все разрушенное.
   Вот так сама земля восстала против новых преступлений теперь уже других фашистов, советских.
  
   Последняя встреча Жени с Бабьим яром была односторонней. Он пришел на нее один, так как никакого Яра уже не было. Вместо него перед ним лежала равнинная плоскость, где росли вверх этажи блочных домов. Рядом пробегало новое шоссе, а еще подальше стояли вешки для разбивки городского стадиона. Рис. 9
   Женя прошел на одну из стройплощадок. Около экскаватора стояла группа людей, громко и возбужденно что-то обсуждавших. Он приблизился к ним и увидел грустную картину. Возле экскаваторного ковша в мокром каменистом грунте лежала похожая на вязанку дров кучка обугленных человеческих костей, скрученных колючей проволокой.
  - Да, тяжело на это смотреть, - отходя в сторону, сказал высокий человек в строительной каске и, увидев женин недоуменный взгляд, добавил: - Это немцы перед отходом из Киева, чтобы следов не осталось, обливали трупы соляркой и сжигали.
  
  Только в 1976 году под давлением общественности брежневские чиновники позволили в укромном уголке этой территории установить небольшой памятник. На каменной стеле была выбита странная надпись, гласящая, что она установлена на месте массового уничтожения немецко-фашистскими оккупантами в 1941-43 годах мирного населения и советских военнопленных.
   И ни слова о том, что эти мирные жители были евреи...
  
   Хорошо известно стихотворение Е.Евтушенко о Бабьем яре. Но об этой трагедии не менее пронзительные строфы еще до него и в противовес ему без широкой огласки написал И.Эренбург:
  К чему слова и что перо,
  Когда на сердце этот камень,
  Когда, как каторжник ядро,
  Я волочу чужую память?
  Я жил когда-то в городах,
  И были мне живые милы,
  Теперь на тусклых пустырях
  Я должен разрывать могилы,
  Теперь мне каждый яр знаком,
  И каждый яр теперь мне дом.
   ...Я слышу, как из каждой ямы
  Вы окликаете меня.
  Мы понатужимся и встанем,
  Костями застучим - туда,
  Где дышат хлебом и духами
  Еще живые города.
  Задуйте свет. Спустите флаги.
  Мы к вам пришли. Не мы - овраги.
  
   Эти стихи долго не публиковались так же, как в советское время практически было невозможно почитать и старый роман И.Эренбурга (1922 год), в котором его герой "Учитель" Хулио Хуренито задолго до Холокоста предсказывал:
  "В недалеком будущем состоятся торжественные сеансы Уничтожения иудейского племени в Будапеште, Киеве, Яффе, Алжире и во многих иных местах. В программу войдут, кроме ... традиционных погромов, ... сожжение иудеев, закапывание их живьем в землю, опрыскивание полей иудейской кровью и новые приемы".
  А на высказывание одним из своих учеников сомнения о невозможности в ХХ-м веке такой гнусности прозорливый Хуренито уверенно ответил:
  "Напрасно ты думаешь, что это несовместимо. Очень скоро... ты убедишься в обратном. Двадцатый век окажется...веком, безо всяких моральных предрассудков".
  
  * * *
  
  Тема страданий еврейского народа в лихолетье 2-ой Мировой войны без всякого перерыва много десятилетий доходно эксплуатировалась мировой кино и теле-индустрией. С.Спилберг, Р.Полански, В.Херман, десятки других менее известных кинорежиссеров сделали хорошие деньги на Катастрофе европейских евреев.
  Россия, повторяя Запад, тоже не пыльно пахала эту черноземную ниву. Взять, хотя бы, 2017 год, когда голубые экраны российских телевизоров посинели от сериала "Тяжелый песок", смастеренного "по мотивам романа А.Рыбакова". То, что эта полу-мыльная опера мало соответствовала первоисточнику, было вполне естественно, но то, какие идеи она проповедовала, вызывало справедливое недоумение.
  По воле изготовившей этот телесериал кинокомпании "Риск" чисто еврейское черниговское местечко Сновск было превращено в многоликий вавилон евреев, немцев, украинцев, поляков, слившихся в смешанных браках и благолепии "сталинской дружбы народов". В ассимиляционном раже авторы даже заставили евреев в синагоге принять решение построить... православную церковь.
   На самом же деле, никакой плавильный котел народов СССР, впрочем, как и во всех других империях прошлого, так и не образовался. "Новая общность людей" под названием "советский человек" не возникла (если не считать некоторых их общих черт, именуемых "совковыми"). Особенно характерно, что в том горячем насыщенном растворе-вареве именно евреи и не растворились. И это вопреки беспрецедентному на них давлению, перемешиванию и даже усердию самих евреев, особенно полукровок (об этом ниже).
  
  ЖИД ОБРЕЗАННЫЙ
  
   Если Жене и его близким в Москве удалось зацепиться за пограничный столб Холокоста и не попасть под смертоносные колеса той ужасной машины, то все украинские родственники, оставшиеся в Одессе (21 человек), погибли в самом начале войны. Об их судьбе долго ничего не было известно, а некоторые подробности совершенных фашистских злодеяний стали известны только в середине 50-х годов.
  Самая зверская расправа обрушилась на женину тетю Бетю и ее мужа Изю, которых в октябре 1941 года бендеровские полицаи по подсказке украинских соседей, позарившихся на их квартиру, вывели на улицу и со связанными руками бросили головой вниз в зловонную жижу выгребной ямы публичного клозета.
  Можно ли такое ужасное злодейство оправдать националистическими бреднями о "Самостийной Украине"?
  
  * * *
  
   А более не менее подробно знал Женя лишь военную историю своего дяди Лёли, самого близкого ему родственника (брата его мамы), который был старше всего на 9 лет, и рядом с которым в тесной дружбе он провел все свое довоенное детство. Правда, детали тех драматических событий ему многие годы приходилось по крупицам вытягивать из Лёли, не любившим, впрочем, как и почти все бывшие фронтовики, вспоминать о своих военных невзгодах.
  
   Шел 1939 год, когда укоренившийся в диктаторах Сталин решил, что наступает момент восстановления имперских границ России, потерянных ею в революционных и военных передрягах прошлых двух десятилетий. И в эту же самую временную точку попал призывной в армию возраст скромного интеллигентного мальчика Леонида (Лёли) Качумова, только что окончившего среднюю школу и поступившего на первый курс МИИС"а (Московский институт инженеров связи).
   Он увлекался астрономией, сделал своими руками телескоп, и по вечерам (о, чудо!) смотрел на Луну. Иногда и Жене давал посмотреть в эту удивительную трубу. А за это тот залезал для него в нижнее отделение огромного бабушкиного дореволюционного буфета, где умещался тогда с головой, и доставал ему столовой ложкой из большой стеклянной банки вкусное брусничное варенье. Прошло немало времени, пока Женя догадался, что и сам может пробовать эту вкуснятину, а не облизывать только после Лёли ложку.
  
   Но вот грянул так называемый "Ворошиловский" призыв - по нему восемнадцатилетних студентов брали в армию прямо из институтов. Лёля сразу попал на Карельский перешеек, где Сталиным только что была затеяна бездарная зимняя финская война. Слава Богу, он вышел из нее целым и невредимым, даже ничего себе не отморозил, в отличие от многих других.
  Однако вскоре подоспела пора присоединять к СССР Бессарабию, и его полк спешно был переброшен в молдавский городок Болград. Там до июня 1941 года Лёля без особых происшествий благополучно охранял новый социалистический порядок на новых западных рубежах родины.
   А тут ударила и та страшная гроза, которая сразу же была патриотично названа Отечественной по примеру войны 1812-го года. Лёлина часть в первые же дни попала в окружение, "котел", как тогда говорили. С боями она пробивалась в Одессу, чтобы потом быть переправленной в Крым.
   Но Лёле не повезло - вместе со всей своей ротой он попал в плен.
   В группе еще нескольких красноармейцев его поместили в сарай, закрыли на замок и выставили часового. А утром вывели во двор на так называемую оправку. Рядом с ним пристроился побрызгать бывший его взводный, который, заметив некую особенность лёлиного писательного прибора, громко расхохотался:
  - Так ты у нас, оказывается, жид?
  Лёля сначала опешил, растерялся, а потом, подумав, ответил:
  - Чего ты мелишь, дурак что ли, не знаешь, что татар, как евреев, тоже обрезают.
  Целый день, сидя в том сарае, Лёля думал-гадал, что делать, вспоминал, как неоднократно слышал от этого взводного разные антисемитские высказывания, и решил, что пока тот его не выдал, а охрана довольно травоядная, надо смываться. Ночью, попросившись у часового сходить по большим делам и, присев для вида за кустиками, он сбежал.
   Судьба его берегла. Он прошел по территории, оккупированной немцами, почти тысячу километров. Шел один, обходя города и деревни, питался чем придется, копал на огородах картошку, ел сырые зерна пшеницы, овса и ячменя. Смертельная опасность подстерегала его за каждым деревом, каждым поворотом дороги.
  Только дойдя до пригородов Брянска, он, наконец, встретил партизанский отряд. Это было подразделение капитана Сабурова, ставшего позже известным командиром знаменитой партизанской армии Ковпака. Он оказался порядочным человеком, поверил лёлиному рассказу об истории его побега, что по тем суровым временам было достаточной редкостью, и взял к себе пулеметчиком.
   Два года Лёля еще воевал, пока не был ранен в ногу и отправлен самолетом через линию фронта на "Большую землю".
  А в Куйбышев все это время возвращались из полевой почты регулярно посылавшиеся сыну жениной бабушкой бумажные треугольники с горькой тревожной припиской "пропал без вести".
  
   После госпиталя Лёлю постигла судьба почти всех, кто в том или ином качестве побывал тогда на оккупированной территории - он был арестован и отправлен на лесоповал, где валил, пилил и рубил тот самый Брянский лес, в котором совсем недавно партизанил.
  Но и тут ему помог Бог в лице жениной героической мамы, вызволившей своего брата из лагеря с помощью традиционного российского приема - снятия с пальца в нужный момент золотого кольца перед столом важного начальника.
   Так что отмерено было жениному дядюшке-бедолаге столько горестей в начале его жизненного пути, что их вполне хватило на всю его последующую жизнь, которая прошла в общем спокойно и размеренно, без особых невзгод. Однако он так был ошарашен всем с ним происшедшим, что долгие годы молчал (или просто не афишировал) о своем партизанском прошлом. Причем, даже тогда, когда это совсем уж было ни к чему. По крайней мере, до тех пор, пока Брежнев, наконец-то, официально признал за бывшими партизанами право тоже считаться ветеранами Великой Отечественной войны.
  
  ПРЕОБРАЖЕНСКИЙ РЫНОК
  
  В 1943 году Женя с мамой, бабушкой и дедом вернулись в Москву. В столице еще стоял суровый дух войны - действовали строгие правила вечернего затемнения, светящееся окно могло было быть признано сигналом для вражеских самолетов, а его хозяин без всякого разбирательства расстрелян, как шпион.
  Трамваи и автобусы ходили с большими перерывами, черными пятнами-дынями висели на ночном небе шеренги заградительных стратостатов, и оглушительный рев сирен учебных или настоящих тревог, предупреждая о бомбежках, время от времени сотрясал стекла в окнах и грозовым страхом бил по мозгам.
  Почти во всех концах города дворы между домами продолжали вспухать новыми бетонными бомбоубежищами, а поезда метро проскакивали без остановки станцию Кировская, занятую властями высшего уровня.
  
   Войну напоминали и пьяные драки возле ресторана "Звездочка" на Преображенской площади, где пришедшие с фронта инвалиды бились костылями до первой крови. Другие, безногие (их называли "самоварами"), на самодельных тележках - досках с шарикоподшипниками - здесь же били друг друга деревянными "утюжками", которые при движении служили им для отталкивания от асфальта. У безруких инвалидов к культям привязывались железные крюки, которыми они тоже по-пьяни лупили своих собутыльников.
  
  А на Преображенском рынке шла бойкая торговля широким ассортиментом трофейных товаров: немецких (реже итальянских) аккордеонов, губных гармошек, гимнастерок, женских шелковых и хлопчатобумажных комбинаций и кофточек, ночных рубашек, мужских сорочек, сапог, шинелей, курток.
  И скудный хлебно-картошечный рацион "победителей" очень кстати облагораживала американская тушенка, сгущенка и яичный порошок - драгоценная заморская экзотика, уворованная или легально изъятая из продуктовых пайков, выдававшихся некоторым категориям гражданам.
  Жениной маме на работе по случаю как-то досталась великолепная американская кожаная куртка с блестящей шелковой подкладкой, большими костяными пуговицами и глубокими накладными карманами. Это был предмет экипировки из набора одежды летного состава военно-воздушных сил США. Мама щеголяла в этом наряде много лет подряд, пока ее сын не достиг половозрелого возраста, потребовавшего привлечения к нему внимания особ противоположного пола.
  Естественно, что для удовлетворения неотложных сексуальных потребностей юного повесы заокеанский прикид ему был совершенно необходим. Поэтому ленд-лизовская куртка из маминого гардероба перекочевала в сыновний и продолжила свою службу на других тоже не слишком широких плечах сынка вплоть до самой его женитьбы. Рис. 10
  
  Вся около-рыночная территория Преображенки кишела разношерстными попрошайками, среди которых, кроме просящих "христа-ради" простоволосых старушек и бородатых старичков, было много и беспризорников, жениных сверстников. Одни из них просто клянчили "дяденька, подай копеечку", а другие зарабатывали милостыню жалостливыми старорежимными песенками, типа "мать моя в могиле, отец в сырой земле, сестрёнка-гимназистка покоится в воде" или - "никто не узнает, где могилка моя". Значительная часть мальчишек была карманными воришками и кормилась на службе у взрослых уголовников, таская им кошельки, портсигары, часы и прочую мелочевку.
  После школы Женя с ребятами частенько заходил на рынок поглазеть, как ловко дурят бесхитростный народ доморощенные фокусники. Все они работали с подставными лицами. Наперсточникам они помогали, правильно отгадывая под каким наперстком лежит тот или иной шарик и получая за это свои двадцати-рублевки.
  У других магов, предсказателей судеб, эти деньги отрабатывались путем тыканья смазанным жиром пальцем в пакетик-секретик, который из общей кучи вытаскивала "умная" белая мышка. Этот волшебный трофей одному обещал звание лейтенанта, другой жениха-майора.
  
   Со временем в школе ежедневно начали выдавать по свежему белому бублику с блестящей золотистой коркой, иногда даже украшенной негустой сыпью черненьких точек мака. Позже учеников стали одаривать даже пухлыми подрумяненными булочками.
  На большой переменке кто-то быстро и жадно пожирал эти роскошества, а кто-то продлевал себе удовольствие, медленно разжевывая и гладя языком нежную сладковатую мякоть. А для некоторых эта школьная подкормка была чуть ли не единственной едой за весь день.
  
  * * *
  
  Все это напоминало Жене рассказы его мамы, голодное детство которой в годы Гражданской войны тоже подсвечивалось сдобными белыми пышками, поставляемыми в Россию американской благотворительной организацией АРА ("Аmerican Relief Administration"). Вполне возможно, если бы не она, то автору этой книги не привелось бы именно Женю Зайдмана брать персонажем повествования о судьбе еврея в России.
  Невольно возмутишься теми многочисленными негодяями, которые повсюду, от России до Венесуэлы, неизвестно за что ненавидя Америку, клянут "толстосумов Уолл-Стрита". Как можно с такой преступной неблагодарностью и остервенелой злобой относится к стране, люди которой во все времена и во всем мире совершенно бескорыстно протягивают руку помощи страждущим, голодающим, бедствующим?
  
  * * *
  
   Несмотря на все еще продолжавшие действовать суровые законы военного времени для Жени война основной своей частью уже оставалась в прошлом - в потертом фибровом чемодане его эвакуационного детства. Впрочем, и во всем вокруг, то тут, то там начинали постепенно появляться просветы в мрачной повседневности той военной жизни.
  Кое-где на Пушкинской и Театральной площади стали загораться по вечерам уличные фонари, возобновились постановки в Большом и Малом театрах, на улице Горького открылся диковинный "Коктейль-холл", кое-где осветились витрины магазинов. Но главное, для Жени наступала волнительная пора взросления, медленно приближавшегося к его непростому и безалаберному отрочеству.
  А день победы запечатлелся в еще детской памяти лишь как чуть более праздничное продолжение длинного ряда салютов по случаю взятия Бреста, Кенигсберга, Данцига, Бреслау, Франкфурта и других городов, о которых он раньше никогда не слышал. Они становились для Жени географическими открытиями, дополнявшими коллекцию названий разных уголков земного глобуса, уже известных ему благодаря собиранию почтовых марок.
  
  Глава 5. НАРОД КНИГИ
  
  МИША КАЦМАН И ЛИОН ФЕЙХТВАНГЕР
  
   Вопрос национальности был самым сложным и таинственным вопросом жениного детства.
   Очень рано он понял, вернее, ему дали понять, что окружающие делятся не только на мальчиков и девочек, взрослых и детей, что раньше он считал естественным, но и еще как-то довольно странно. В первую очередь, на хороших своих и плохих чужих, не таких, как все остальные.
   Что это было за деление, он не очень-то разбирался, хотя догадывался: связано оно каким-то образом с языком. Хотя, казалось, какие это могли быть отличия, когда все вокруг говорили по-русски, значит, они и были русскими.
   Правда, бабушка с дедушкой, когда хотели от него что-то скрыть, переходили на другой, незнакомый и непонятный, рокочущий и картавый язык. Но зато мама с папой, может быть, и понимали бабушку, но говорить так, кажется, не умели.
  
   Однако одним из первых, кто начал приобщать Женю к еврейству, как не удивительно, были не папа-мама и не бабушка-дедушка, а тринадцатилетний очкарик Миша Кацман, сосед по их коммунальной квартире в куйбышевской эвакуации. Это был высокий худощавый мальчик с черными, как школьная грифельная доска, волосами и умными голубыми глазами.
  Он был очень начитанным, много всего знал по истории и географии, астрономии и физике. И, что было особенно необычным, кроме русского, бегло говорил на том самом странном языке, который, как оказалось, назывался идиш. Ему Миша научился в еврейской школе в Витебске, где жил до войны (в Белоруссии, как и в некоторых областях Украины, такие школы были закрыты советской властью только в 1939 году после заключения союза с Гитлером).
  
   - А ты читал "Иудейскую войну" Лиона Фейхтвангера? - спросил Женю его новый друг.
   И, услышав отрицательный ответ, стал пересказывать историю, написанную древним писателем Иосифом Флавием, который оставил потомкам память об отчаянном и смелом восстании евреев Иудеи против римского владычества, о мучительно долгой осаде, и жестоком разрушении иерусалимского храма легионерами римского императора Тита Веспасиана.
  Перед Женей разворачивались яркие картины самоотверженной борьбы защитников Иерусалима. Вслед за Мишей он остро переживал трагическую гибель героев иудейских городов и жестокую расправу римлян с пленными еврейскими воинами. Рис. 11
  
   Позже, уже в подростковом возрасте, Женя душой и телом страстно и безотрывно приник к чтению исторических романов Л.Фейхтвангера. Забросив алгебру и геометрию, химию и физику, он одну за другой заглатывал ту же "Иудейскую войну", "Сыновей", "Еврея Зюса", "Семью Опперман" и другие. Благодаря им он ощутил в себе большое презрение к своим школьным обидчикам антисемитам, обзывавшим его гадкими обидными прозвищами такими, как "жид", "жидюга".
  Ему, пугливому худосочному юнцу, книги Фейхтвангера послужили некой защитной охранной грамотой. Воспитанный в поклонении печатному слову, он верил, что, если книги говорят о евреях в положительном смысле, то принадлежности к ним нечего стесняться, а наоборот, можно только гордиться.
  
  * * *
   Многим русским евреям жениного поколения нужно было бы быть благодарными этому замечательному литературному классику за проявленную им мудрость и мужество. Если бы Фейхтвангер не приехал тогда в СССР на поклон к усатому тирану-юдофобу и не спел бы ему панегирик, его романы никогда не были бы переведены на русский язык.
   А ведь именно после их издания в Советском Союзе десятки тысяч таких, как Женя, юных евреев, бывших ими до этого только по записи национальности их родителей в "Свидетельствах о рождении", стали ощущать себя принадлежащими не к какой-то мелкой презренной национальности, к "нацменам", а к героическому древнему народу с двухтысячелетней историей.
   Поэтому вряд ли правы были осуждавшие Фейхтвангера в период горбачевской Перестройки упертые правоверы из либеральной еврейской интеллигенции, которые не могли простить ему посещение Москвы в том страшном расстрельном 1937 году. И тем более то, что он посмел пропеть хвалу советскому социализму, колхозному крепостничеству, массовым репрессиям.
  На самом деле, Фейхтвангер тогда совершил настоящий подвиг - наверняка, он знал или, в крайнем случае, догадывался, что попал в логово кровожадного зверя, мало отличавшегося от набиравшего в то время силу германского нацистского хищника. Но будучи дальновидным и исторически мыслящим человеком, он понимал, что не в его силах что-либо изменить в том сталинском режиме. И единственное, что он мог тогда сделать для русских евреев-подарить им свои книги, что он и сделал в ущерб своему реноме. Разве это был не подвиг? Рис.12
  
   Кстати, многие здравомыслящие евреи советской интеллигенции тех времен догадывались, что Фейхтвангер хорошо понимает истинный характер сталинского режима. Недаром в Москве 1936 года ходила такая шутка: "Мудрый немецкий еврей явился у наших дверей. Не обольстись его видом - он тоже окажется Жидом" (французский писатель Андре Жид, посетив СССР, очень критично о нем отозвался, за что был разжалован во враги "прогрессивного человечества").
   А позже и самому Л.Фейхтвангеру во время антисемитского шабаша 1949 года довелось убедиться в правильности своей довоенной догадки. Тогда бывшего ранее "прогрессивным писателем и другом СССР" стали клеймить, как "литературного торгаша" и "прожженного националиста-космополита".
  
  * * *
  
   До чего же Женя обрадовался, когда, уже в преклонном возрасте, перебравшись на волне еврейской эмиграции в лосанджелесскую Санта Монику, узнал, что совсем недалеко от его дома в районе Pacific Palicide находится вилла-отель "Аврора" (ныне "Германский культурный центр"), где в 1943 году поселился Фейхтвангер со своей женой Мартой. Потеряв немецкое и не приобретя американское гражданство, он подобно герою своего романа Иосифу Флавию, так и остался космополитом, Гражданином мира.
   Здесь часто у Фейхтвангеров в гостях бывали и другие бежавшие от Гитлера видные эмигранты, включая таких знаменитых немецких писателей середины прошлого века, как Томас Манн, Генрих Манн, Бертольд Брехт и другие, жившие поблизости. В этом же городе Женя нашел и старое кладбище Woodlawn Cemetery, где Фейхтвангер нашел свой последний приют, это был Mausoleum & Mortuary.
  Мог ли он не преклонить колени перед прахом кумира своего далекого военного детства. Конечно, нет.
  
  Тогда же, на склоне лет, в одном из интервью на вопрос, кем он себя считает, Фейхтвангер ответил откровением, которое, наверно, долго в себе вынашивал: " я еврейский писатель, пишущий, к великому сожалению для себя, на немецком языке...Действительно в начале мы все пытаемся быть интернационалистами, мультикультуристами и людьми нового века и новых идей... Но потом дым заблуждений рассеивается, и ты остаешься тем, кто ты есть, а не тем, кем ты пытался стать. Да, я пытался быть немецким и европейским писателем, но мне не дали им стать, а сегодня, я уже не хочу им быть..."
  
  ВЕЧНЫЕ ЦЕННОСТИ НЕ ВЕЧНЫ
  
  Здесь, наверно, как раз то место, где можно высказать некоторые дилетантские соображения о книго-чтении и книго-почтении вообще.
  
  Дело в том, что Женин юношеский возраст благодатно совпал с эпохой всеобщей всемирной популярности печатного слова. А СССР, замкнутый стальными замками железного занавеса, будучи "впереди планеты всей" по балету и ракетам, считался и "самой читающей страной мира" (наверно, все-таки не без основания).
   Отсюда, кстати, и та пресловутая "высокая духовность", выгодно отличавшая, якобы, народ Советов от Запада, загнивавшего в душной атмосфере материальной привязанности к презренным ананасам с бананами и джинсам с парфюмом. В нищей голодной стране книга была доступнее и дешевле ломтя баранины или куска сливочного масла.
  Для более не менее просвещенной части советского населения, именно литература (особенно переводная) была и своеобразной отдушиной, которая приоткрывала хоть какую-то щелку во внешний мир. И в свою очередь, конечно, народ Книги в этом деле был на первом месте. А как же могло быть иначе?
  
   Ведь, если бы не священное Писание и не всеобщая еврейская грамотность, не прививаемое с детства книголюбие, если бы не обязательное ежедневное чтение недельной главы Торы, евреи, как нация, наверно, давно бы исчезли в пыли веков. Да и вся культура мировой цивилизации в нынешнем виде выжила не в последнюю очередь благодаря иудаистской Библии, которую ей дали евреи.
   Несколько поколений советских евреев выросли на уважении и даже преклонении перед книгой. Женя, как и все его сверстники-соплеменники, еще не умея ходить, разглядывал в "книжке-малышке" цепкие лапки курочки Рябы и перепончатые крылья мухи Цекотухи. Еще не зная, как завязываются шнурки на ботинках, он узнавал, как теряет лепестки "цветик-семицветик", как прекрасна и страшна "Снежная королева". Он входил в жизнь с "Двумя капитанами" и "Томом Сойером", впервые познавая из них хитросплетения человеческой порядочности и людской подлости.
  
  Книги сопровождали их семью и его самого всю жизнь. Даже во время войны, уезжая в эвакуацию, женины родители в ущерб лишнему одеялу и подушке клали в чемодан томик Лермонтова и машинописную перепечатку Бялика.
  Женя с семилетнего возраста тоже нигде и никогда не расставался с разваливающейся от старости книгой 1928 г "А.Пушкин. Сочинения", среди страниц которой лежали засушенные листочки подмосковной рябины и фантики ротфронтовских конфет. Вплоть до эмиграции в Америку его всегда и всюду сопровождал его любимый "В.В.Маяковский. Сочинения в одном томе" (1941 г). Рис.13
  
  
  Из еврейских литературных кумиров, повлиявших на женино национальное само-осознание, помимо Фейхтвангера, главное место занимал, конечно, Шолом-Алейхем. Наслаждаясь чтением его рассказов он убедился, что они вовсе не хуже чеховских, а страсти "Блуждающих звёзд" и "Тевье молочника" не слабее, чем у "Анны Карениной" или "Хождениях по мукам" обоих Толстых.
  В те несколько немногих послевоенных лет в СССР, только что поддержавшем образование государства Израиль, еще не развернулась ярая антисемитская кампания по разоблачению безродных космополитов. В Москве еще (наверно, просто по инерции) продолжали издаваться на идиш газета "Эйникайте", журнал "Советиш геймланд", работало книжное издательство "Дер Эмес".
  И Женя с удовольствием читал переведенных на русский язык Д.Бергельсона, П.Маркиша, И Фефера, Г.Добина и других. Они вслед за Шолом-Алейхемом продолжали открывать перед ним удивительный мир еврейских местечек, в котором жили его пра-бабушки и пра-дедушки.
  
   И вообще книги всегда в той жениной советской жизни были "лучшим подарком", их дарили друг другу на день рождения и на Новый год, на новоселье и на свадьбу. Они никогда не были бытовым ширпотребом, и нередко любовь к ним естественно перетекала в страсть к их собирательству.
  Книги становились обязательным "джентльменским набором" любой интеллигентской квартиры. Преодолевая тесноту комнат и узость коридоров, везде тянулись к потолку рукодельные или покупные книжные полки и стеллажи.
  Еврейская интеллигенция больше, чем какая-либо другая, копила и таскала на своих плечах тонны бумажной макулатуры, чтобы в обмен на нее стать счастливыми обладателями "Трех мушкетеров", "Королевы Марго" и прочих популярных книг-хитов, ложившихся в фундамент так называвшейся "самоокупаемости" казенных издательств, начинавших, хотя и с опаской, выпускать ранее недоступных Булгакова, Платонова, Пастернака.
  В условиях тотального книжного дефицита читающая еврейская публика радовалась доставшейся ей по случаю "Конармии" И.Бабеля и чуть ли не прыгала от радости, получив после многолетнего стояния в очереди вожделенную подписку на Шолом Алейхема. И сочиняла озорные стишки, вроде такого:
  К литературе тяготея,
  По магазинам бегал я.
  Хотел купить Хемингуэя,
  Но не купил я ни хуя.
  
  * * *
  .
   О, эти вечные ценности! Как короток оказался их век, как недолговечны, как хрупки их идеалы. Вот стоило рухнуть в СССР тоталитарной системе и планово-командной экономике, и все переменилось. Исчез дефицит, исчезло и его ценностное значение. Раньше только у каких-нибудь барыг из-под полы можно было втридорога купить, например, парижский томик Бердяева или Розанова. Теперь они лежали сиротливо на уличных книжных развалах - никем не раскрытые, никому не нужные.
  С приходом в Россию рынка-базара изменилась вся общественная система ценностей, поменялись цели, ориентиры. Нет, по-прежнему в московском метро сидели пассажиры, уткнувшиеся в печатные страницы. Но что они читали? Нет, не романы. А лишь газетки, журнальчики, учебники, конспекты лекций.
   И что больше всего стало продаваться? Чернуха и сексовщина, которая назойливо лезла в глаза со всех витрин и прилавков книжных магазинов. "Вкус убийства", "Нежное дыхание смерти", "Любовные утехи императрицы", "100 великих любовниц" - вот что стало цениться в России. Куда было ветхозаветному Достоевскому с Чеховым и тоскливому Толстому со старомодным Островским противостоять Устиновой, Марининой, Донцовой и другим тогдашним многотиражным теткам чемпионкам пера.
  
  Справедливости ради, нельзя не отметить, что и на Западе отношение к печатному слову тоже изменилось не в лучшую сторону. Вот переехал Женя в Америку и застал там свои заморочки. Какое оно было книжное лицо США? С виду красивое - глянцевое, многоцветное, яркое. Вот, например, магазины книжной сети Barnes & Noble или Borders. Это были не какие-то торговые точки, а настоящие дворцы, фитнесс-клубы для мозгов.
  В двух-трехэтажных зданиях ползли вверх-вниз эскалаторы, удобные столики и кресла приглашали посетителей посидеть, почитать, посмотреть. Можно было и капучино попить с шоколадным кейком. В детских отделах на полках лежали не столько книжки, сколько самые настоящие игрушки. Текста в них было совсем чуть-чуть, зато полно выскакивающих из обложек обезьянок, скалящих клыки волков и тигров, разевающих пасть динозавров, выбегающих со страниц мальчиков, девочек, машин и велосипедов.
  Взрослые отделы искрились яркими суперобложками, сверкали красочными картинками. Правда, в большинстве случаев за этими фасадами стояла зевотная скукотища: какая-нибудь Хилари Клинтон и Обама с Опрой звали к избирательным урнам или Дональд Трамп учил непосвященных, как стать богатым. Хотя много было и другой так называемой интеллектуальной литературы, fiction, nonfiction, biography, альбомов с живописью, архитектурой, памятными местами и т.д., и т.п.
  
   Хуже обстояло дело с художественной литературой. Ее залив-бухта в общем книжном океане был совсем мизерный. А знание ее и отношение к ней, особенно среди молодежи, стремилось к нулю. В одном лосанджелесском Borders,е Женя подошел к продавцу и спросил, какие книги Стейнбека можно купить в их магазине. Молодой человек долго шарил в мониторе компьютера, переспрашивая его: What his name? John or Jone? В другом магазине девушка консультант (!,?) не могла с первого раза найти в базе данных компьютера ни Д.Апдайка, ни К.Воннегута.
   - Что ты удивляешься? - просветил Женю приятель, преподаватель колледжа. - На первом занятии я предложил студентам, выпускникам High Schools, назвать 10 американских писателей. Больше пяти никто из них не перечислил. Потом я перешел к иностранным. Из русских был назван только Чехов, из английских - Шекспир и Диккенс, французских и немецких вообще никто не знал.
   Этот же приятель, бывший в своем советском прошлом большим библиофилом, с огорчением подчеркнул и ту странность, что в Америке того времени букинистические ценности были тоже совсем не ценностями.
  - Я тут по случаю на одном гараж-сейле, - рассказал он, - купил как-то томик американской "Детской энциклопедии" 1910-го года. Догадайся, за сколько. Не поверишь - всего за 2 доллара. В Москве еще с десяток лет назад за нее не меньше 200 баксов слупили бы.
  
   Причиной резкого падения интереса к книгам обычно называли компьютер. И, действительно, зачем покупать в магазине задорого романы Д.Стилл, С.Шелдона или С.Кинга, когда их можно бесплатно скачать с интернетовского сайта. А потому, в среде даже близких к литературе людей все чаще Женя стал встречать обидное пренебрежение желтеющими, как осенние листья, страницами бумажных книг.
  Но ведь в свое время театр также хоронили нашествием кинематографа, затем кино обещало съесть телевидение, а его, в свою очередь, видеопрокат. Не вышло, не скушали, не похоронили. Все они, слава Богу, живут и здравствуют, каждый в своем собственном углу. На своей улице, в своем доме, в своей квартире.
  Поэтому и такой зубастый монстр, как вездесущий Интернет, ничего не может проглотить, убить, уничтожить. Приходит время, и уходит время, все встает на свои места, и книги, которые можно подержать в руках, полистать, почитать-прочитать, поставить на полку, подарить другу, подруге, мужу, жене, ребенку всегда останутся одной из главных ценностей для большинства грамотных людей.
  
  ОБИДНАЯ ГЛУПОСТЬ
  
  Благотворное общение Жени с Мишей Кацманом, конечно, не ограничивалось ни Фейхтвангером, ни Шолом Алейхемом.
  По выходным дням Жене разрешалось ходить с Мишей на Волгу купаться, и тот научил его самому держаться на воде и даже немного плавать, хотя только "по собачьи".
  А после уроков мальчики подолгу бродили по ближайшей к их дому длинной улице Водников, и Женя проникался таинством вероучения о едином невидимом иудейском Боге, о первых людях Адаме и Еве, о праотцах и Ноевом ковчеге.
  Миша делился с ним и своими завидными для его возраста знаниями о Вселенной с ее мириадами звезд, о Млечном пути, Альфе Центавра и еще о многом-многом, о чем Женя никогда раньше ничего не слышал.
   - На самом деле, - объяснял юный астроном, - мы видим не сами звезды, а лишь их следы, этакие их трупы. Сами-то они давно уже мертвы, может быть миллиарды лет назад исчезли, погасли, рассыпались. А их свет только сейчас до нас дошел. Потому-то они видны.
  Их дружба закончилась ужасно глупо, нелепо, обидно. С некоторой натяжкой в этом косвенно можно было бы обвинить войну, из-за которой единственным представителем сильного пола в том куйбышевском мире кастрюль и керосинок был Миша Кацман, который, как оказалось, кроме недюжинного ума, обладал еще и рукастыми способностями.
  Поэтому большая часть женского населения квартиры именно к нему обращалась за помощь, когда надо было прочистить засорившуюся раковину, переставить к другой стенке платяной шкаф, починить спираль старой электроплитки.
  Вот и в тот раз женина бабушка попросила Мишу заменить на кухне перегоревшую лампочку. Стояла летняя душная предвечерняя жара, и Миша вышел из своей комнаты одетым в одни лишь синие длиннополые сатиновые трусы, именовавшиеся "семейными". Бегавший за ним хвостиком Женя помог установить посреди кухни высокую хромоногую табуретку и подставил свое плечо под ладонь взобравшегося на нее длинноногого Мишу.
  - На, подержи пока, - сказал тот, протянув Жене плоскогубцы и отвертки.
  Взяв одну, он открутил ею шурупы на стеклянном плафоне, снял его и вывернул перегоревшую лампочку. Потом взял новую и поставил ее на место.
  - Ну-ка, пойди включи, - не слезая с табурета, попросил он Женю, - надо проверить, горит ли она, может быть, тоже не фурычит.
  Но лампочка оправдала свое назначение - в кухне зажегся эеономный сороко-ваттный свет.
  Миша установил обратно плафон и с довольным видом объявил жениной бабушке, которая в то время хлопотала над стоявшей на примусе сковородой с шипящими в постном масле картофельными очистками:
  - Порядок, теперь можно слезать.
  Но тут произошло нечто совершенно неожиданное - вместо того, чтобы подставить Мише плечо или подать руку, Женя вдруг этой самой рукой потянул вниз слабо висевшие на его худых бедрах трусы, потом дернул так, что на них лопнула резинка, и мишин тощий белый зад и недоразвитый перед стыдно оголился.
  - У-у, скотина, гад! - взвизгнул Миша, одной рукой пытаясь достать упавшие на табуретку трусы, а другой, зажав пальцы в кулак, больно двинул им Женю в лицо. Тот зажал закровивший нос ладонью, громко заревел и стремглав выскочил из кухни.
  Бабушка застала его в комнате на тахте, уткнувшегося лицом в подушку, на которой темнело большое мокрое пятно от слез и крови.
  - Что за дурацкая выходка, - подошла она к Жене. - Зачем ты это сделал?
  О, если бы он мог знать...
  Но вряд ли и те злосчастные синие трусы Мишы Кацмана, так нахально маячившие перед его носом (теперь заслуженно наказанным), могли объяснить почему они с такой непреодолимой настойчивостью и так неожиданно приманили к себе глупые безрассудные женины пальцы.
  
  
  Глава 6. ЕВРЕЕМ МОЖЕШЬ ТЫ НЕ БЫТЬ
  
  ИУДЕЕМ СТАТЬ БЫ СТОИТ
  
  В Москве советских времен главным местом, где еврей мог почувствовать себя евреем, была Большая Хоральная синагога, расположенная в середине улицы Архипова, бывшего Спасо-Глинищевского переулка. Вместо того Вместо того старорежимного, свое советское название она получила в честь средней руки русского художника Архипова (Пырикова). Не в насмешку ли - этот уроженец простой крестьянской деревни рязанской губернии был Абрам, а по отчеству Ефимович. Рис.14
  Но в еврейском просторечье эта улица, круто спускавшаяся с Маросейки к Солянке, благодаря своей горбатой крутизне бытовала попросту "горкой".
  Красивое здание главной советской синагоги, построенное в неоклассическом архитектурном стиле, имело четырех-колонный фасад с треугольным портиком, за которым высился голубоватый купол главного молельного зала.
  
  Своим существованием московская синагога была обязана знаменитому роду евреев богачей Поляковым, банковско-промышленным магнатам Российской империи. В конце Х1Х века в царскую Россию пришли времена "первоначального накопления капитала", который в точности повторился в конце следующего ХХ века (такое вот хроно-совпадение: 1891 и 1991 годы).
   Еврейская предприимчивость в оба эти периода вела себя почти совершенно одинаково. За 100 лет до Б.Березовского и М.Ходорковского белорусский еврей Самуил Поляков взялся решать одну из главных проблем России, где из-за ее огромности без дорог невозможна была индустриальная революция. За короткое время он построил тысячи верст "чугунок" и стал великим железнодорожным королем империи.
   Его младший брат Лазарь основал гигантскую финансово-промышленную империю, благодаря чему в начале ХХ века Россия вышла на одно из первых мест среди развитых стран Европы. Однако, как всегда, здесь возникла испытанная историей ситуация - еврей сделал дело, еврей должен уйти.
  С подачи императора Николая II, пожелавшего освободить Москву от "еврейского гнезда", Л.Поляков был отстранен от банковского дела и разорен. Правда, в отличие от Ходорковского в тюрьму его не сажали, а, наоборот, он сам вел тяжбу с императорским Государственным банком вплоть до 1917 года и даже отсудил какую-то свою недвижимость.
  
  Тоталитарный 1949-й год для Хоральной синагоги был одним из самых драматических. На еврейский новогодний праздник Рош-ха-Шана сюда приехала тогда Голда Меир, бывшая послом Израиля, и ее восторженно приветствовали там сотни московских евреев. Они устроили настоящую демонстрацию и огромной толпой пошли провожать посланницу Сиона к ее резиденции в гостинице Метрополь.
  Все это властям не понравилось, и в следующий же за Судным днем праздник Симхе Тойра они нарочно, якобы, для какого-то ремонта, перекрыли обычно густой проезд по Маросейке и Солянке. А весь пассажирский и грузовой транспорт пустили к синагоге на улицу Архипова, которая вовсе не отличалась достаточной шириной, тем более, для двустороннего движения. Можно себе представить, что там творилось - сколько людей пострадало тогда от попадания под колеса автомашин, от давки, удушья, травм.
  Этот удачный опыт городские власти потом успешно повторяли в течение нескольких следующих лет, приурочивая его почти ко всем большим иудейским праздникам
  
  * * *
  
  В один из будних дней Женя и его друг Котя Брагинский решили после уроков съездить к Хоральной синагоге, где им никогда раньше не приходилось бывать. Интересно же было, наконец, узнать, чем она отличается от тех многих православных церквей, которых они не раз видели.
  У ее входа никого не было. Ребята поднялись по небольшой парадной лестнице, вошли в главный зал, встретивший их пышной барочной красотой, сверкающими люстрами с электрическими свечами, яркими цветными орнаментами на стенах и потолке с голубым куполом.
  Особое внимание привлекли два висевших на видном месте плакатных листа белого картона с написанными на них по-русски молитвами, одна из них была за здравие "руководителей правительства СССР". Позже Женя узнал, что в те времена и во всех русских церквях, как и в мусульманских мечетях, висели такие же обязательные верноподданнические здравицы.
  
  В то их посещение синагоги произошло нечто неожиданное. На выходе к ребятам подошел невысокий мужчина в сером долгополом пальто, заговорил о всякой всячине, больше о Спасителе, который пришел в этот мир, чтобы пожертвовать собой ради блага всех людей.
  После душеспасительной беседы незнакомец достал из портфеля и протянул Жене небольшую брошюру в мягком переплете из серой бумаги, похожей на оберточную. На ней было написано: Анри Барбюс "Иисус против Христа". Побоявшись, что Котя захочет ее у него отнять, Женя быстро сунул книжку за пазуху.
  - Ладно, читай первым, - смиловался друг, когда они вышли на улицу, - только быстренько, а то мне тоже не терпится.
  Придя домой, вместо того, чтобы сесть за уравнения с тремя неизвестными, Женя тут же завалился с Барбюсом на тахту и впился в довольно сложный и не очень понятный текст.
  Единственная идея, которая тогда до него дошла, было утверждение, что Иисус Христос, на самом деле, являлся не каким-то вымышленным сыном Бога, а реальным живым человеком, причем, революционером, боровшимся с богачами - эксплуататорами трудового народа, с преступным самодержавием царя Ирода и с зажравшимся духовенством храма в Иерусалиме.
  По-видимому, родившийся в протестантской семье автор, став членом компартии, решил примерить на основателе христианства модную в тогдашней Франции революционную религию коммунизма.
  
  * * *
  
  В конце 70-х и начале 80-х годов, когда для обмена евреев на северо-американский хлеб, калитка в железном занавесе немного приоткрылась, напротив здания московской синагоги у чугунной решетки стоящего напротив забора обозначились тайные точки традиционных встреч двух категорий "навостривших лыжи".
  Большая из них была той частью озабоченных евреев, которая жевала набившую оскомину жвачку вечной еврейской проблемы "ехать-не ехать". Другие находились в стадии "подачи" или уже стали "отказниками", тщетные надежды на отъезд которых гнили в мусорных корзинах столоначальников ОВИР"а (Отдел Виз и Регистрации) и КГБ (Комитет государственной безопасности).
  Но кучковались у синагоги и немногочисленные группы счастливчиков, которым повезло намного больше. Те обсуждали уже вопросы безобразного таможенного контроля в Шереметьеве, запретного вывоза бабушкиных "камушек", кузнецовского фарфора и столового серебра, делились способами приобретения билетов до Вены, трудностей с Сохнутом и промежуточным жильем в итальянском Ладисполе в ожидании американских виз. Они знакомились, обнимались, пожимали друг другу руки и в непринужденном трепе устало присаживались на свои рюкзаки, сумки, баулы.
  
  Совсем другая картина открылась перед Женей, когда он уже в свои эмиграционные нулевые годы нового века во время очередного посещения Москвы в праздник Судного дня (Ям Копур) приехал на "горку", теперь снова стоявшей на Спасо-Глинищевском переулке. Там изменилось далеко не только название улицы. Роскошный Большой зал с позолоченным сводом был практически пуст. Зато рядом в новом помещении гудел-шумел многоголосый птичник бухарских евреев, так непохожих на ашкеназов. И так похожих на тех, "черножопых", наводнявших в те годы московские продуктовые и промтоварные оптовые и прочие рынки.
   А у ворот еврейского Востряковского кладбища Женя увидел таких же черноволосых молодцов в расписных траурных кипах. Они выходили из подъезжавших к воротам один за другим черных мерседесов и кадиллаков - приехали хоронить кого-то "из своих".
  Вот кто стал теперь в значительной мере восполнять еврейскую демографию российской столицы. Рис. 15
  
  ГОСПОДУ СПАСИТЕЛЮ ПОМОЛИМСЯ...
  
  До того, что коммунистическая идеология была самой настоящей религией, женины незрелые юношеские мозги дотумкали довольно рано, во всяком случае, не позже того времени, когда он начал учиться в институте, где уже с первого семестра их густо запудривали на лекциях по марксизму-ленинизму и диалектическому материализму.
  Жене быстро стало понятно, почему большевики после революции объявили бой попам, муллам, раввинами, шаманам. И почему, следуя вековой традиции всяких реформистов, неофитов и нуворишей, почти все еще не закрытые и не разрушенные церкви, мечети, синагоги были преобразованы в храмы новой коммунистической религии. Они стали общественными клубами, красными уголками, ленинскими комнатами. А разве можно было большевикам оставлять рядом с собой опасных конкурентов?
  И вообще, рассуждал Женя, любая даже самая благородная, добропорядочная, гуманистическая идея, превращенная в идеологию, вскоре оборачивается прямой противоположностью задуманному. Сколько раз в истории человечества всякий культ, насаждаемый сверху в качестве, якобы, основы национальной духовной культуры, повисал на плечах этой нации тяжелыми веригами. Владыки всех времен и народов использовали религию для укрепления своей власти, для охмурения подвластного ей народа.
  
  А что христианство? Разве оно не было удобной мясорубкой, превращавшей в податливый однородный фарш насильно обращенное в строгое единоверие население всех европейских больших империй, от Римской и Византийской до Испанской и Российской. И от кого спасает Господь-Спаситель, бородатый лик которого с овальных куполов церквей пронзает заблудших прихожан жестким взглядом сурового судьи?
  Не придан ли такой статус Спасу Иисусу римскими и прочими королями-императорами-герцогами, которые приняли христианскую идеологию в качестве кнута, загоняющего стадо дикарей варваров в государственное стойло верноподданства? Не от внешних ли и внутренних врагов призван был Христос спасать бедных смердов, несчастных овец, на которых могут ненароком напасть алчные клыкастые волки? А для их защиты, обороны, охраны пастухам-пастырям-поводырям нужны не кукурузные лепешки, оливковое масло и хлебные батоны, а пики, сабли, алебарды, пушки, линкоры, атомные бомбы и ракетные комплексы.
  
  Как многое другое - великое и низкое - мощное универсальное идеологическое орудие порабощения народов (в том числе, и самих себя) придумали те же предприимчивые и вездесущие евреи. Это они, выбросив, как изношенные рубашки, либеральные многополярные языческие верования, дали миру единого неделимого Бога, строгого смотрителя морали, мудрого хранителя нравственности. Причем, такой, какая нужна для объединения и подчинения людей, особенно тех, которые имеют дурную манеру нарушать введенный для них порядок, не слушаться старших, власть имущих, ходить налево и совершать разные плохие, то есть, греховные поступки. А что считать грехом решает верховный судья в лице Папы, Митрополита, Короля, Царя, Императора, Президента, Генерального секретаря.
  
  * * *
  
  Выросшее поначалу из совсем небольшой секты иудаизма, христианство стараниями энергичных евреев-миссионеров (апостолов и евангелистов) было принесено в мир вовсе не случайно, а по велению естественного хода человеческой истории. Или, если хотите, по воле промысла Божьего. Затянувшаяся эра начинавшей загнивать великой греко-римской цивилизации закономерно должна была смениться следующим этапом развития, и его начало ознаменовалось завоеванием Европы дикими варварами, окультуривание которых стало заслугой новой религии.
   Однако ни создатели евангелий Матфей, Марк, Лука, Иоанн, ни главные проповедники апостольского учения Симон (Петр), Саул (Павел) и другие фанатики в то время представить себе не могли, к чему приведут их "благовести". Точно так же, как Ленин с Троцким не знали, что за бучу они затевают в России 1917-го года, и Робеспьер с Дантоном не собирались гибнуть под гильотиной Великой Французской революции. А предполагал ли М.Горбачев, что своей "Перестройкой" начинает развал советской империи?
  Это потом уже римские императоры, германские, франкские, англо-саксонские и прочие короли-цари сообразили, что для упрочнения их власти очень даже полезно взять на вооружение удобную идеологию, проповедующую смирение, послушание и другие постулаты христианского учения, помогающие держать в узде плебс и челядь своих стран.
  Точно так же, как еще позже уже в ХХ-м веке разные диктаторы типа Фиделя Кастро, Пол Пота, Мао Цзедуна, Ким Ир Сена переняли у русских их коммунистическо-социалистическую идеологию подавления и оболванивания народа. И чем зверинее был тоталитарный режим, тем больше он подпирался идеологическим религиозным мракобесием. Так что совсем не случайно даже разные мелкие царьки-диктаторы Африки, Азии и Латинской Америки в свое время охотно ухватились за социалистическую идеологию советского разлива.
  
  Кстати, языческие массы пришельцев на просвещенный Запад полностью так и не отошли от своего прежнего идолопоклонства. Католицизм украшал и украшает свои соборы каменными, алебастровыми и бронзовыми болванами. Русское православие (именуемое в мире ортодоксальным христианством), переняв традиции у византийцев (греков), вовсю бьет поклоны перед плоскими крашеными деревяшками-идолами.
  Женю, приученного с детства к брезгливости, всегда коробил вид длинных очередей, выстраивавшихся в православную Пасху и Рождество на целование грязных "чудотворных" икон. Неужели, думал он, на самом деле можно поверить в их божественную стерильность и не бояться заразных вирусов и бактерий? Не так ли бубонная чума, возвратный тиф, холера, вирусная эпидемия и прочие заразные стихийные бедствия в свое время выкашивали половину Европы?
  
  Что же касается вторичности христианства по отношению к иудаизму, - замечал Женя, - то она легко просматривается, когда листаешь томик Библии. Взяв его когда-то впервые в руки, он очень удивился - о чем этот тысячелетний шум-базар, сколько страниц, какая часть Священного писания имеет отношение к христианству?
  Оказывается, этот так называемый "Новый завет" составляет совсем небольшую (около пятой) часть всей знаменитой книги. Да и там одна и та же сказка о похождениях Иисуса незадачливыми евангелистами повторена 4 раза, остальные страницы занимают какие-то послания, письма и прочая апостольская публицистика. В то же время, основная часть библии - это еврейский Танах, в непочтительной византийско-русской интерпретации получивший пренебрежительное название "Ветхий завет". В действительности, это не какой-то старый ветхий, а самый настоящий всегда злободневный Вечный и Единственный завет.
  А вообще-то, Женя понимал, что, как и 10 основных библейских заповедей, почти все религиозные ритуалы христиан были взяты из иудаизма. Иначе и быть не могло - ведь Иисус, на самом деле, был правоверным, в нынешнем понимании даже "ортодоксальным" иудеем, который строго следовал религиозным предписаниям, отмечал все еврейские праздники.
  И каждый новообращенец из первого поколения язычников, принявших крещение, мог бы повторить слова современной бардовской песенки "Я не еврей по Аврааму, но я еврей через Христа".
  
  Большинство христианских праздников, на самом деле, иудейские - они заимствованы у евреев, переименованы и приписаны к другим событиям. Например, в картине "Тайная вечеря"
  Леонардо да Винчи, нельзя не увидеть изображение еврейского традиционного пасхального Седера, ставшего по евангельской легенде последней пирушкой для Иисуса. Рис.16
   Даже другого названия православные не сподобились придумать. Один лишь лозунг-восклицание, который утверждает, что "Христос воскрес! Воистину воскрес!" и который призван уговаривать сомневающихся поверить небылице возвращения бого-человека Иисуса с неба на землю.
  
  Когда же Женя указывал своим оцерковленным знакомым на очень заметную малость Евангелия по сравнению с Торой, те обычно пытались объяснить это тем, что последняя охватывает тысячелетнюю историю Земли и людей, а не жизнь одного 33-летнего человека. Может быть, с этим и не надо было бы спорить.
  Виделась Жене и еще одна важная заковыка - неоднозначность, даже некая таинственность и мистичность текста Пятикнижия невольно наводила на мысль о его возможной божественности.
  Хотя, женино атеистической сознание, взращенное сугубо прямоточным упертым материализмом, отказывалось это принимать. Ему, агностиком воспитанному, трудно давалась вера в то, что Тора была когда-то на горе Синай передана Моисею Богом, а не написана рукой человека.
  
  ПОДАВЛЯЮЩЕЕ МЕНЬШИНСТВО
  
  Как же можно было принять историчность чудес в жизнеописании Иисуса? В Новом Завете, в отличие от Торы, Жене явственно слышался голос конкретного автора, сочинителя мифов, сказок, легенд. Причем, фантазия каждого из четырех евангелистов довольно противоречиво, путано и не всегда одинаково плела сюжеты похождений бого-человека.
  Впрочем, никаким особенно святым Христос и не выглядел, а провозглашая себя "царем иудейским", напоминал какого-нибудь пациента психиатрической больницы, утверждавшего, что он император Наполеон или Александр Македонский. И тоже в противовес иудейскому абстрактному Богу ("не сотвори себе кумира"), он уподоблялся языческому греко-римскому Зевсу-Юпитеру, а, может быть, всего лишь Гераклу-Геркулесу.
  И вообще, многое в евангельских "откровениях" представлялось Жене скорее странным, чем убедительным.
  - Ну, какая, например, была логика в жестоком убийстве сына божьего, если тот мог запросто уйти от своих палачей, а он нарочно и демонстративно лез на рожон? Это ведь выглядело просто, как самоубийство, - спрашивал Женя знатоков христианского учения.
  - Как же, как же, разве, знакомясь с Писанием, ты не понял, что Христос специально принял муки за людей? - отвечали начитанные святоши. - То ведь была очистительная жертва, которую Он принес во искупление вины погрязших в разврате грешников.
  - Ничего он не очистил и не искупил, - продолжал Женя свои возражения. - Что его жертва кому-то дала? Люди как грешили, так и продолжают грешить. Глупость какая-то. И потом, что за чушь это "воскрешение" Христа? Если его уже однажды видели живым, то куда он делся, где теперь живет, в каком городе, на какой улице, в каком доме?
  - Нельзя так примитивно, так приземленно мыслить, - богословствовали богославы. - Он вознесся снова на небо, а на земле живет в каждом из нас в качестве "святого духа".
  И в попытке выкрутиться из переплетений не сходящихся друг с другом противоречий они не могли найти ничего более нового, чем вернуться к своим религиозным истокам ожидания Мессии и предложить верить в некое "второе пришествие". Зачем же тогда был весь тот сыр-бор? Иудаизм и так, без всякого христианства, обещал будущее Пришествие. Рис. 17
  
  Однако все-таки главное, рассуждал Женя, не какие-то отвлеченные теории, идеи, идеологии, а практика их применения в жизни. Но именно она-то и была у христианства весьма далека от той морали, которую сама же проповедовала.
  Хотя это и не могло особенно удивлять. Вся история человечества свидетельствовала - любое вероучение, особенно на раннем этапе своего развития, когда ему надо завоевать (отвоевать) свое место под солнцем, входит в раж, становится безжалостным, жестоким, не терпящим никакой конкуренции и противодействия.
  Разве можно забыть какими жестокими методами происходило поначалу внедрение византийского православия в киевской Руси? Оно было таким же кровавым, как и во многих других странах, куда крестоносцы несли свои кресты, расчищая им территорию мечами, саблями, мушкетами, пушками. А сколь ужасны были освященные Христом-господом еврейские погромы в средневековой Германии, в России, Польше. И как не помнить о гибели десятков тысяч евреев, во имя Христа сожженных на кострах инквизиции и изгнанных когда-то из Испании, Франции и других европейских стран?
  Позже уже в наше время пальму первенства по религиозному мракобесию у старого дряхлеющего христианства начал перехватывать быстро набиравший силу агрессивный исламский фундаментализм с его бандитским джихадом и массовым терроризмом, грозящим уничтожить всю западную цивилизацию, в том числе и то же христианское наследие.
  Возможно, это некий промысел Божий - кара за преступное отношение церкви к синагоге, то есть, неблагодарной дочери к своей собственной матери, наказание за многовековые притеснения евреев под знаменем креста, их сжигание на кострах инквизиции, за звериный антисемитизм, гетто, погромы, черту оседлости. И, тем более, за Холокост.
  
  * * *
  
   Судьба малочисленной еврейской секты древней Иудеи, сначала испытывавшей преследования, а потом набравшей силу и превратившейся во всемирную религию - это характерный пример естественного процесса социальных "качелей", когда общество от одних крайностей переходит к другим. Можно назвать это явлением подавляющего меньшинства. Во все периоды человеческой истории малое всегда стремилось стать большим, а, ставши им, гнобило новые меньшинства.
  Недаром та самая христианская религия, окреп и возвысившись, в свою очередь начала жестоко преследовать другие секты и отклонения уже от своей идеологии. Если в I-м веке император Нерон распинал на крестах, жег на кострах и травил львами-тиграми ранних христиан на аренах Рима, то в XY-м "великий инквизитор" Торквемада именем Христа точно тоже самое творил с инакомыслящими на площадях и в тюрьмах средневековой Испании.
   А крохотная кучка социал-демократов начала прошлого века в России, яростно борясь против "произвола царского самодержавия", хотя и была в меньшинстве, но бесцеремонно объявила себя большевиками. Захватив же власть, установила намного более свирепый, чем раньше, режим и с невероятной жестокостью начала уничтожать всех своих конкурентов и противников. Рис. 18
  
  А вот знаковый пример из новейшей истории, с которой Женя познакомился, поселившись в 1998 году в лосанджелесском Западном Голливуде, где сексуальное меньшинство в буквальном смысле уже было там большинством. Правда, в то время оно еще только боролось за легализацию однополых браков. Тогда всем казалось, что люди тронулись умом, если всерьез без всякой улыбки (ухмылки, усмешки) выносят напоказ и делают публичным постельный вопрос траханья через зад мужиков друг с другом.
  Однако гомики-педерасты вскоре победили, что одновременно с фактическим оправданием черного криминала, разрешением абортов, легализацией марихуаны и латинизацией населения стало серьезным ударом по традиционной американской демографии с ее европейской идентификацией.
  Особенно сильный хук слева от прогрессистского меньшинства белое большинство США получило летом 2020 года. Вслед за пандемией смертельного короно-вируса вспыхнула новая эпидемия - расовые волнения. Толпы безмозглых леваков с дурацкими плакатами-слоганами вышли на улицы, в беспомощной злобе ринулись валить монументы бронзовых конфедератов, снесли генерала Роберта Ли, президента Теодора Рузвельта, отрезали голову Колумбу, грозились даже уничтожить "рабовладельца" Линкольна.
  Черное меньшинство Америки, тупая безграмотная шелупонь, нигде никогда не работавшая, живущая на велферные подачки, требовала все новых привилегий. Бандитская чернь бросилась бить витрины, грабить магазины, банки, кафе.
  Безумство дошло до того, что в калифорнийском Сакраменто ассамблея приняла законопроект о снижении финансирования полиции в пользу выплаты репараций (!?) потомкам черных рабов на хлопковых плантациях четырехсотлетней давности. Хотя настоящего рабовладения на территории Калифорнии, фактически, никогда не было.
  
  * * *
  
  В конце этой главы стоит объяснить истинную причину приведенных выше неоднозначных дилетантских рассуждений нашего героя, который то ли из-за папино-маминых генов, то ли особенностей интеллигентского воспитания, вырос парнем во всем сомневающимся, вечно пытающимся до чего-то докопаться и что-то объяснить. Если большинство людей безоговорочно принимают общеизвестные истины на веру, то Женя зачем-то хотел в них разобраться, понять.
  Он иногда даже завидовал некоторым своим сверстникам, однокурсникам, коллегам, в себе уверенным, убежденным, что они всегда правы и все обо всем знают. Им легче жить, они идут по жизни прямым путем, не отклоняются в сторону от намеченной цели, не заморачиваются какими-то проблемами и, наверно, поэтому в итоге успешно делают карьеру - становятся директорами, генералами, академиками, президентами.
  Некое лукавое оправдание своей неспособности следовать примеру таких удалых ловцов успеха Женя как-то выудил в близких его сердцу словах В.Маяковского:
  Уходите мысли восвояси,
  обнимись души и моря глубь,
  Тот, кто постоянно ясен,
  тот, по-мойму, просто глуп.
  
  
  Глава 7. ЕВРЕЙСКИЙ РЕНЕССАНС
  
  МАЦА ПОЛОСАТАЯ
  
  Обретение собственной еврейской сущности, кроме всего прочего, у Жени было связано с поначалу робким и боязливым прикосновением к ритуалам иудейской религии.
  Первым в его жизни словом, относившимся к традициям древней веры, было - маца и восходило к последним военным годам. Он слышал его от бабушки, которая, пугливо оглядываясь, шепотом его произносила в коридоре у входной двери, когда дед брал из ее рук пару бумажных двадцаток и, накинув на плечи пальто, уходил к соседке Розе Лазаревне. Минут через десять он возвращался с довольной улыбкой и небольшим прямоугольным пакетом, обернутым в наволочку от подушки.
  Но и позже, даже в самые звериные юдофобские времена перелома 40 - 50-х годов, стараниями той же жениной бабушки это необычное изделие появлялось в Песах на их праздничном столе седера. Большие квадратные плитки той мацы были толстыми, твердыми, трудно кусаемыми, но все же, как полагается, имели все традиционные признаки: они были полосатыми, бугристыми, украшенными ровными рядами коричневатых поджарок и точечных наколок.
  Эту мацу подпольно делали кустарным образом на тайных частных квартирах где-то в Измайлове или Филях. Она выпекалась на больших чугунных сковородах в домашних печах и кухонных духовках. Развозили эту мацу по разным секретным адресам, сведения о которых с большой осторожностью передавались московскими евреями друг другу из уст в уста. Таким адресом в женином доме была и та самая соседка Роза Лазаревна, продававшая из-под полы этот заветный пасхальный продукт.
  Только при Хрущеве мацу стали выпекать легально и профессионально в специальной пекарне. Теперь уже не дед, а повзрослевший Женя по заданию бабушки ездил за ней в Хоральную синагогу на улицу Архипова, где за совсем небольшую цену получал упакованную в белую бумагу пачку тоже толстой, но уже намного более вкусной мацы с узаконивающей ее надписью: "Изготовлено под наблюдением главного раввина СССР Иегуды Лейб Левина".
  И в течение всего брежневского застойного периода и, тем более, в Перестройку М.Горбачева иудаизм в стране жил уже своей легальной синагогальной жизнью. Рис. 19,а
  
  С детства Женя был также приучен бабушкой и мамой говорить молитвы. По утрам он шептал или произносил про себя:
   ""Модэ Ани Лефанэха Мэлех Хай Векаям Шехе-ксезарте Би Нишмати Бехемла Раба Эмунатеха". ("Возношу благодарности пред Ликом Твоим, Властелин, над которым не властно время, за то, что милостиво возвратил Ты мне душу мою. Велико доверие Твое").
  Потом уже по-русски просил Бога о чем-то своем, заветном, личном и завершал тем, что говорил: "Дер мамочке а-гитер шу, дер папочке а-гитер шу". То-есть, просил Бога за маму-папу. В субботу добавлял: "А-гит шабес", а по ее окончании "А-гите вох", в смысле, "хорошей недели". Конечно, он ничего не понимал в этих древних ивритских словах, но они звучали так хорошо, так умиротворяюще, что настраивали на некий успокоительно-добрый лад.
  Кстати, этот ритуал так с Женей срастился, что уже и совсем в зрелом возрасте он почти никогда не пренебрегал после утреннего умывания, чистки зубов и бритья щек творить эту молитву, добавив к ней: "Шма Исраель, Аденойе-Алейхум. Борух-ато-Адонай,..." - "Слушай Израиль, Бог...".
  Он понимал, что чудовищно и безобразно перевирает, коверкает все без исключения молитвенные слова. И даже изредка пытался восстановить заученное когда-то, но каждый раз опять сбивался, снова забывая правильное произношение священного текста.
  Имел ли этот чисто формальный контакт с религией прямое отношение к вере в Бога. По-видимому, совсем нет. Может быть, лишь некоторое, довольно отдаленное, по этакой касательной кривой, по какой-то тонкой линии-паутинке.
  
  А вот поразмыслить и поболтать с друзьями-евреями на эту тему Женя очень-таки любил.
  
  * * *
  
  Вера и религия. Ему казалось, что вообще эти две стороны духовной жизни человека соотносятся друг с другом примерно так же, как любовь и секс. Можно платонически любить женщину, но не тащить ее в койку - точно также верить в существование Высшего начала, но не соблюдать религиозные правила.
  И, наоборот, можно сколько угодно трахаться в свое удовольствие, не испытывая никаких особых чувств - и подобно этому регулярно ходить в синагогу, истово молиться, соблюдать шаббат, кушать только кошерную пищу, но даже не задумываться, есть Бог или нет.
  И какое из этих двух поведений предпочтительнее? Риторический вопрос, думал Женя. Наверно, для кого-то первое, а для кого-то второе. Когда говоришь об этом с кем-нибудь из прихожан синагоги, они утверждают, что вера сама собой без религии существовать не может, так же, как вода требует стакана, вино бокала, суп тарелки.
  
  И еще одно поначалу казалось Жене странным: почему Моше передал людям Тору в весьма сложном виде, непонятном без разъяснений простому смертному. Вот ведь по сравнению с Пятикнижьем такие пропагандистские коммунистические "библии", как сталинский "Краткий курс истории партии" или китайский цитатник Мао "Пиньинь", куда проще, куда доступнее для широкого пользования.
   Ответ на это недоумение он получил при чтении того же Фейхтвангера. В одной из его книг говорилось, что Божий закон мудрый еврейский пророк умышленно записал в непростом виде. Замысловатая форма священному Писанию специально придана для того, чтобы люди себе и другим его поясняли, толковали, трактовали и тем самым учились думать, рассуждать.
  Поэтому библейские тексты не просто читаются, как некая историческая хроника, а в них вчитываются, их изучают, исследуют. Отсюда понятно и появление в иудаизме многих подробных книг-комментариев, наиболее значительная из которых - Талмуд ("Устная Тора") с его Мишной и Гемарой.
  
  СПАСИБО ТЕБЕ, ХАБАД
  
  Здесь уместно отвлечься от духовных подвижек становления личности нашего героя и перенестись из 50-60-х годов его ранней молодости в острые 90-е, когда Женя почувствовал намного более тесную связь со своим иудейским племенем.
  Этому способствовало то, что в восстановлении национальной еврейской, особенно религиозной иудаистской, жизни в России последнего десятилетия ХХ века большую роль сыграла бурная просветительская и благотворительная деятельность молодых американцев хасидского движения Хабад. Именно этому ответвлению иудаизма евреи жениного поколения, бывшие ими до этого только номинально, по паспорту, обязаны тем, что, они, наконец, начали становиться евреями по-настоящему. Рис. 20
   Тогда в начале 90-х энергичные хабадники во главе с лосанджелесским ребе Куниным произвели революцию в мозгах и душах таких, как Женя, евреев, до этого осознававших свое еврейство лишь, когда слышали, что они - жиды. В небольшом двухэтажном московском особняке на Бронной они оборудовали помещение для синагоги, где стали собираться десятки людей на субботу-шабат и сотни на еврейские праздники. Ими была открыта и бесплатная столовая, где кормили людей обедами, и, кроме того, устраивали интересные встречи, беседы, проводили собрания, читали лекции.
  А потом по пятницам в качестве помощи сотням пожилых московских евреев там стали выдавать пакеты продуктов с крупой, яблоками, курами, чаем, сахаром.
  
  * * *
  
  Можно по разному относиться к тому, что в России ХХI века главным раввином страны был признан лидер одной из религиозных сект, которой являлось движение Хабад - ответвление Хасидизма. А ведь и то, в свою очередь, являлось лишь ветвью традиционного ортодоксального иудаизма.
  Возникшая когда-то в белорусском местечке Любавичи, небольшая религиозная группа по какому-то волшебству в 80-90-х годах прошлого столетия быстро выросла в мощную международную организацию. Возможно, это произошло благодаря выдающимся вождистским и предпринимательским способностям ее главы ребе Шнеерсона, много лет управлявшего из Нью-Йорка своей империей.
  Может сильно смущать (даже возмущать) то, что плохо говоривший по-русски миланский еврей Бен Лазар так бесцеремонно оттолкнул от лидерства действовавшего главного раввина России А.Шаевича. Можно упрекать его за угодничество перед властью, негодовать по поводу получения им от нее всяческих привилегий, наград, включая освященные РПЦ (Русская Православная Церковь) орденов Минина-Пожарского и Александра Невского. Но...
  Что не говори, этот прижившийся в России хабадский функционер оказался довольно толковым менеджером и достаточно ловким политиком. Его стараниями, подкрепленными не худым американским кошельком, были возрождены еврейские общины в 450 городах страны, где открылись синагоги, учебные ишивы и кое-где даже отделения работающего в Москве "Еврейского университета".
   Кстати, в это элитное высшее учебное заведение потянулись далеко не только этнически чистокровные евреи. И немудрено - каким более-менее продвинутым родителям не хочется, чтобы их дражайшие чада получили хорошее европейское гуманитарное образование и дипломы, признаваемые на Западе? Многие из этих ребят со временем проходили гийюр и становились полноправными евреями, еще строже соблюдавшими древние традиции, чем их этнические единоверцы.
  Вот тому пример.
  
  * * *
  
  Уже в пору жениной эмиграции и во время одной из его ежегодных приездов в Москву он встретил на улице бывшую соседку Леру. Кого-кого, а ее никак нельзя было уличить в больших симпатии к вездесущему и навязшему у всех в зубах народу.
   - Привет, привет, - сказала она. - Мою Милку помнишь? - она сладко потянулась и расправила плечи. - И не узнаешь. Такая дылда стала, во-о. В прошлом году в Еврейский университет поступила. Не веришь? Правда. Это я ее туда определила. Во-первых, диплом там хороший, во всех странах признается. Во-вторых, попасть туда можно было без проблем. А в третьих, думала я, может, подхватит себе кого-нибудь из ваших, и отвалим мы с ней в твои Штаты или на худой конец в Израиль. Я ж тогда не знала, что у нее на курсе и глаз-то не на кого будет положить - одни у них оказались Кольки да Тольки.
   - Да, но... - хотел было Женя выразить свое сомнение, но она тут же перебила:
   - И не удивляйся - сейчас у всех, самых рязанских и тамбовских мужиков и баб хоть какие-нибудь, да еврейские корешки находятся. Думаешь, у моего подонка Сереги их не было? Были. Может, и покороче, чем у Ленина Владимира Ильича, но тоже не такие уж тонкие. Он втихоря по этому вопросу шустрил еще раньше тебя. А как откопал их, так сразу же с этой своей мымрой в Германию и укатил.
   Вот так, открыв Жене секрет сугубо личной причины своего бывшего открытого юдофобства, Лера бросила ему "Пока, пока" и убежала варить суп для дочки.
  
  А Женя, праздношатающийся, пошел себе дальше со своими вновь возникшими бесплодными мыслями о будущем евреев в нынешней России. Ведь удивительное дело, думал он, ничего в еврейском вопросе здесь не меняется вот уже столько лет. Как при перестройке, а потом при рынке и нынешнем госкапитализме, сколько евреев уезжает, столько же появляется вновь. Неистребим наш народ, несгибаем. Неваляшка. Погромами и холокостами его изничтожали, ассимиляцией изводили - а он все тут, как тут. Выживает наперекор всему.
   Очередное свидетельство этого представилось Жене еще и в истории публичного празднования в Москве праздника Хануки.
  
  ХАНУКИЯ В ЦЕНТРЕ МОСКВЫ
  
  В 1991 году зимние холода наступили только в начале декабря. Темным вечером Женя шел по густо заснеженной Москве, с осторожностью обходя скользкие обледенелости асфальта. На площади Революции рядом со станцией метро вдруг резанул в глаза яркий электрический свет. Что это? У Жени от неожиданности челюсть отвисла - передо ним стояла большая семисвечная ханукальная менора. Как она здесь оказалась, кто ее зажег, кому пришла в голову такая провокационная идея - в сердце православного мира, на самом людном месте поставить этот традиционный символ иудаизма?
  Утром он прочел в одной из многих рожденных тогда в разгуле постсоветской вольности антисемитских газетенок такой вот мерзкий текст: Рис. 21
  "1 декабря еврейские религиозно-националистические организации, возглавляемые раввинами, осуществили страшное преступление перед Русским народом - ритуальное осквернение великой святыни Русского народа - Московского Кремля. Впервые со времени своего основания Кремль стал местом проведения ритуального праздника чужой, враждебной христианству, религии - иудейского праздника Хануки"
  На следующий день уличной меноры уже не было.
  
  Только через несколько лет она снова появилась в центре столицы. Теперь ее зажигал номенклатурный еврей Владимир Иосифович Ресин, главный лужковский строительный генерал. На сей раз совершенно в ином тоне откликнулась другая московская, более официозная, газета - "Вечерка":
  "В самом центре города установлен огромный светильник, возле которого перед началом праздника молодые и пожилые евреи весело танцевали под звуки популярной еврейской песни "Чири-бири-бом". На церемонию зажигания ханукии в столице России прибыли мэр города Юрий Лужков, главный раввин России Берл Лазар и народный артист СССР Иосиф Кобзон. Собравшиеся на площади окружили их плотным кольцом: каждый хотел сказать слова благодарности этим известным и уважаемым людям".
  
  Прошло более 20 лет с того вечера, когда Женя впервые увидел в Москве уличную ханукию. Теперь в такой же темный вечер он шагал по Бронной улице и глазел по сторонам, отмечая разные происшедшие здесь перемены. И вдруг, как и в тот раз, его глаза пронзил яркий свет. Он посмотрел вверх и удивился: перед ним горели семь ярких свечей. Причем здесь семисвечник? До Хануки ведь еще было ого-го сколько времени.
   Но это и не была ханукия, это была менора, украшавшая светлый фасад большого особняка, высившегося за чугунным решетчатым забором. И тут Женя сообразил, что стоит возле того самого дома, откуда в те первые годы 90-ых началось московское еврейское возрождение. Теперь это, в общем-то, неказистое двухэтажное здание после довольно долгих нелегких споров и судебных разбирательств уже полностью принадлежало еврейской хабадской общине. Оно предстало передо Женей красивым кремовым фасадом с той самой подсвеченной вечерними огнями менорой.
  Он вошел в дверь, охранявшейся рамой металлоискателя и двумя плечистыми крепышами в одинаковых черных костюмах. Пройдя внутрь, он порадовался произошедшим здесь приятным переменам: осовремененным интерьером молельного зала с имитацией иерусалимской стены плача на фронтальной стороне, нарядно украшенным фойе и другими помещениями, которые обзавелись новой мебелью и богатыми люстрами на потолке с алебастровой лепниной.
  В зале было много посетителей в кипах, шляпах и кепках с большими козырьками. Именно последнее побудило Женю взглянуть внимательнее на лица под ними, и он заметил, что очень уж они отличались от тех, которые бытовали здесь в то его далекое теперь время.
  "Так это же северокавказские горцы или закавказские грузины", - подумал он, вспомнив, что как раз таких он видел и в Хоральной синагоге на Архипова, а когда-то встречал на улицах Нальчика и Кутаиси. Вскоре его догадка подтвердилась - стоявший неподалеку немолодой чернобородый еврей наклонился к его уху, дыхнул чесночно-луковым амбре и показал пальцем на потолок.
  - Ваши наверху, выше, - сказал он.
  И правда, когда Женя поднялся на второй этаж в новый большой зал, то сразу погрузился в близкую ему атмосферу приглушенного гула голосов московских ашкеназов, больше, чем молитвой, занятых легким трепом о ценах на квартиры и самолетные билеты до Вены, о подлянках ОВИР"а (Отдел виз и регистрации) и рыночных спекулянтах, о недетских шалостях взрослых детей и прочих разностях.
  
  Развивая свое знакомство с возрожденной иудаистской действительностью, Женя уже на
  следующий день съездил на Марьину рощу в так называемый Еврейский общинный центр, который тоже был результатом неутомимой неугомонности хабадцев.
  Его четырехэтажное здание стояло на месте бывшей небольшой деревянной синагоги, в свое время сильно пострадавшей от пожара - результата "случайно" загоревшейся электропроводки. Здесь, кроме просторного синагогального зала с большим балконом для женщин, он увидел на многочисленных дверях прихотливо гравированные металлические таблички с надписями:
  Библиотека, Книжный магазин, Фитнес-клуб, Класс иврита, Класс английского языка, Детский сад, Класс танца, Театральная студия.
  А на стене в фойе висел большой стенд, на котором в числе благотворителей спонсоров (меценатов, дарителей) светились и такие знаменитые имена, как В.Гусинский, А.Березовский, И.Кобзон и другие.
   Торжественное открытие этого чудо-дома с показом по 1-му каналу ТВ в свое время было освящено присутствием самого президента Путина, которого сопровождала большая свита во главе с раввином Б.Лазаром.
   Посетил Женя и новый в Москве Еврейский музей, объединенный почему-то с так называемым "Центром толерантности". Немного удивляла его архитектура, походившая на некий заводской цех с разнокалиберными окнами круглой и прямоугольной формы. Рис. 22
  
  Глава 8. ИДИШ УМЕР? ДА ЗДРАВСТВУЕТ ИДИШ!
  
  ИУДЕЙСКОЕ ВОЗРОЖДЕНИЕ
  
  Интересно, что еврейское возрождение 90-х годов в России началось с представителей молодого 3-го поколения того времени. Их бабушки-дедушки и папы-мамы были отрезаны от своих национальных и родовых корней саблями Первой конной армии, чапаевской тачанкой, гайдаровскими мальчишами-плохишами, павликами морозовыми. А вот их детей и внуков, сгенерированных в 70-80-х годах, каким-то таинственным внутренним позывом массово потянуло к их полученному от рождения еврейству.
  Многие из них (особенно отказники, которых не выпускали из "тюрьмы народов") уже в поздне-брежневские времена так безоглядно оборзели, что стали смело собираться на частных квартирах. Там они, готовясь к переезду в Израиль, учили иврит, изучали еврейскую историю, традиции, приобщались к иудаизму, читали Тору.
  А позже горбачевская перестройка и, тем более, ельцинское свободоволие подняли новую еще более мощную волну еврейского молодежного ренессанса. Вот навскидку только два этому свидетельства.
  
   * * *
  Летом 1996 года после неожиданно случившегося у Жени острого трансмурального инфаркта его поместили в реабилитационный санаторий в подмосковном Болшеве. В первый же день, выйдя на прогулку в санаторный сад, он с удивлением увидел стайку молодых ребят лет по 18-20, которые, морщась и корчась от боли, в раскорячку двигались по гаревым прогулочным дорожкам. Еле волоча ноги, они, между тем, громко подтрунивали друг над другом, посмеивались, переругивались.
  Женя слегка пораскинул мозговыми извилинами и сообразил, что эти молодцы только что прошли обряд обрезания, и их бедные пенисы, лишившиеся крайней плоти, негодуют и горько плачут, больно касаясь грубого сатина трусов.
  Оказалось, что хабадская религиозная община арендовала в болшевском санатории целое крыло, где разместились летние классы еврейской иешивы. Ребята учили здесь иврит, читали Тору, Танах, Талмуд, приобщались к еврейским традициям и, конечно, их детородные члены должны были быть подготовлены к святому делу воспроизводства правильного еврейского населения планеты.
  - Желающих поступить к нам на учебу, отбоя нет, - сказал Жене в приватной беседе чернобородый ребе, учитель истории древнего мира, с которым он познакомился, повстречавшись у здания санатория. - Очередь записавшихся в Лист ожидания дошла до нескольких сотен, пришлось его даже временно закрыть.
  
  С другим свидетельством прихода молодых русских евреев в еврейство было для Жени знакомство с неким Борей, студентом МИРЕА (Московский институт радиоэлектроники), страстно влюбленным в его младшую дочь. Он очень хотел на ней жениться, делал ей предложение и часто бывал у них дома.
  Но встречал категоричный отпор со стороны ее родителей. Причиной было его глубокое религиозное погружение, плотное вовлечение в Хабад - он регулярно ходил в синагогу, молился, соблюдал кашрут, изучал Тору, Талмуд, еврейские традиции. Благодаря ему у жениной
  дочери появилось второе, еврейское, имя, это он
  повесил на косяке их московской квартиры святую мезузу.
  
  Как-то в летние каникулы Боря поехал в Киев к своей тете. В первый же вечер он отправился в синагогу, где в те советские годы с трудом набирался необходимый миньян из 10 человек. Вместе со всеми он сказал обязательный маарив, пообщался с двумя-тремя прихожанами, потом, чтобы продолжать молиться дома, положил в сумку Сидур, который читал, и, попрощавшись, вышел на улицу.
  Но не успел пройти и двух кварталов, как к нему подошли два здоровых амбала в серых костюмах. Один, по-видимому, старший, вонзил в Борю строгий взгляд.
  - Покажи что у тебя там, - приказал он и протянул руку к его сумке. Тот возмутился:
  - А, собственно, какое ваше дело, что у меня в моей сумке, чего пристаете.
  - Еще вякать будешь, гаденыш, - младший вдруг сильной щипковой хваткой больно зажал борину руку, вырвал у него сумку, открыл ее и достал книгу. - Вот она, доказательный вещдок, никуда, сучёнок, теперь не денешься.
  И ничего не понимавшего Борю, локти которого крепко зажимались с двух сторон, посадили в стоявший неподалеку черный воронок и куда-то повезли. Через четверть часа он стоял в кабинете некого лейтенанта в фуражке с синим околышем. Тот взял в руки отнятый Сидур, повертел его в руках, нехотя полистал и сказал злым усталым голосом:
  - Ну, вот попался, воришка, не надейся, не отвертишься. Давай раскалывайся, что хотел толкнуть букинистический раритет на Крещатике. А, может, нацелился в Израиль переправить или в Штаты?
  Оказалось, что кто-то из синагогальных прихожан стукнул в киевское районное отделение ОБХС ("Отдел борьбы с хищением социалистического имущества"), сообщив о краже бесценной древней книги. "Преступник" был сразу же пойман с поличным и обличен.
  Никакие оправдания, объяснения и свидетельские показания, что вынесенный из синагоги молитвенник никакой ценности не представляет, не могли спасти Борю от оговора. Судья ничего слышать не хотел, трое судебных заседателя тоже вникать в дело не собирались. В те годы украинский антисемитизм был особенно свирепым, самым ярым во всем Советском Союзе.
   На чисто формальном заседании местного киевского суда Боре влепили 2 года, хотя и условных, но не менее звериных - с отбыванием наказания на так называемой "Химии". Вернулся он из Березняков с вылезшими волосами, обесцвеченным лицом, хроническим колитом и больной печенью.
  Думаете, эта отвратительная история отвратила парня от иудаизма или хотя бы снизила градус его религиозности? Ничего подобного, она даже не усомнила его в благочестии и порядочности людей, с которыми он в той киевской синагоге омывал руки перед кидушем - "бывают на свете уроды, - считал он, - не надо обобщать".
  В те андроповские времена подобные бориному эксцессы были хорошо всем известны, даже типичны, и принимались, как естественные реликты куда более страшных репрессий сталинского лихолетья. Но они ни на миг не смогли приостановить, ослабить неуемную тягу еврейской молодежи к своим национальным корням.
  Вскоре Боря восстановился в институте, но проучился там еще не больше года, пропускал занятия, не сдал экзамены и, наконец, совсем бросил учебу, полностью уйдя в религию.
  Как-то вечером Жене позвонила его мама:
  - Здравствуйте, Евгений Александрович. Я знаю, наш сын у вас бывает, очень тепло о вас отзывается. Поэтому я и решилась побеспокоить. - Она запнулась, и Женя услышал на той стороне телефонного провода ее приглушенные всхлипывания. - Пожалуйста, если можете, сделайте что-нибудь, повлияйте как-то на него. Он к вашим советам прислушивается. Помогите, вырвать его из этой ужасной хабадской секты.
  Борина мама задохнулась от волнения и заплакала уже навзрыд. Потом, по-видимому, взяв себя в руки, продолжила:
  - И вы знаете, он собирается бросить институт. Уйти с 4-го курса! Для чего? Вместо высшего образования, вместо науки, инженерной профессии он собирается стать каким-то сойфером, переписчиком Торы. Такое несчастье! Это он попал под влияние своих товарищей-глупцов, охмуренных теми сектантами хабадниками.
  Женя в ответ на ту телефонную просьбу что-то вежливое промямлил, сказал, что постарается, поговорит.
  Но, конечно, ничем и никак помочь не мог - Боря и на самом деле бросил учебу, а позже уехал в Нью-Йорк, где неплохо продвинулся и стал даже раввином. А в те 90-е годы он вместе с другими десятками (сотнями?) тысяч молодых евреев, действительно, попал в мощную волну еврейского возрождения, которая вырвала всех их из коварных сетей подлой ассимиляции.
  
  ИДИШ ТЕАТРАЛЬНО-ЭСТРАДНОЙ МОСКВЫ
  
   Второе после синагоги место, где Женя (уже семнадцатилетним юношей) тоже впервые в жизни оказался в однородном еврейском окружении, занимал Государственный Еврейский Театр (ГОСЕТ). Он был наследником блестящего театра А.Грановского, кстати, первого в СССР получившего еще до Большого и Художественного (МХАТ"а) звание Академического.
   Там, в театральном здании на Малой Бронной ставились великолепные спектакли на идиш, которые имели большой успех у зрителей. В их художественном оформлении участвовали такие знаменитые мастера кисти, как М.Шагал, Р.Фальк, А.Тышлер. А художественным руководителем долгое время был великий драматический актер С.Михоэлс, создавший и располагавшуюся неподалеку театральную студию. Рис. 23
  
  Однако после его злодейского убийства по приказу Сталина в Минске под колесами грузовика все изменилось. Вслед за издевательской сценической постановкой пышных похорон Государственный театр сняли с государственного финансирования. Это было страшным ударом, который оставлял артистов без зарплаты, а спектакли без декораций и костюмов. По Москве среди евреев стали распространяться платные абонементы на посещение ГОСЕТ"а. Женина мама с бабушкой тоже купили несколько таких абонементов.
  
   В это тяжелейшее для театра время назло всем врагам ГОСЕТ возобновил поставленный сразу после войны яркий красочный спектакль "Фрейлекс".
  В один из осенних вечеров, надев свой выходной костюм с двубортным пиджаком, Женя и пошел в еврейский театр. Для него, вообще впервые попавшего на настоящий мюзикл, это было большим событием.
  На сцене в красочных костюмах артистов и прекрасных многоцветных декорациях предстали веселые свадебные обряды и красиво сервированные застолья. Он млел от замечательной хореографии быстрых задорных фольклорных танцев, от "семи сорока", от "фрейлекса". Особенный восторг вызвали у него мелодичные и задушевные, ритмичные и юморные еврейские песни, отдельные из которых он слышал раньше только на заезженных патефонных пластинках.
   А главное, Жене посчастливилось в этом самом "Фрейлексе" в роли веселого свата -шадхена увидеть замечательного артиста В.Зускина, которого он еще раньше открыл для себя в великолепном шолом-алейхемском "Тевье-молочнике". Вместе с другими евреями-артистами, художниками, писателями, музыкантами Зускин в 1952 году был арестован и сразу же погиб. Причем, кажется, даже не доехав до лагеря, он умер в застенках Лубянки после жестоких пыток.
   Потом ГОСЕТ совсем убрали с глаз долой, отдав его сцену как бы в насмешку московскому театру Сатиры. Так был сделан еще один шаг к новому "окончательному решению еврейского вопроса", но теперь уже, слава Богу, не в газовых камерах, а в процессе менее затратного предприятия - ассимиляции... Рис. 24
  
   * * *
  
  С закрытием ГОСЕТ"а, а также всех идишских газет и изданий долгие годы ни одного еврейского слова в СССР вообще нигде нельзя было услышать. Хотя нет, можно было, но только втайне, дома. Патефоны, радиолы, радиокомбайны, а со временем и магнитофоны, на частных квартирах (в кухнях, коридорах, на лестничных площадках) не прекращали радовать слух изъятой из общего обращения музыкой.
  Широко открытые ей навстречу юные еврейские души Жени, его друзей и приятелей жадно ловили ритмы и напевы "Хава нагилы", "Варнечкес", "Шпиль балалайки", "Шолом алейхема" и многих-многих других песен украинско-белорусских местечек и одесских кичманов.
   Ребята крутили старые скрипучие пластинки "Апрелевского завода", с выбоинами по краям, поперечными трещинами и продольными царапинами, обильно покрывавшими хрупкие непрочные часто бившиеся пластмассовые тарелки. Но это не мешало наслаждению.
  Женя всегда мог на спор без запинки назвать с десяток знаменитых еврейских исполнителей того времени: Михаила Александровича, Анну Гузик, Эмиля Горовца, Нехаму Лифшицайте и других.
  И через много-много лет, когда звучали эти имена, у его престарелых сверстников светились глаза и губы расплывались в задумчивой счастливой улыбке радостных воспоминаний.
  
  * * *
  Но услышать снова легально звучащую со сцены еврейскую речь советские евреи смогли только через 27 лет - сквозь застойную брежневскую серую плесень пробился тонкий росток надежды на возрождение еврейской культуры. В феврале 1977-го года Совмин РСФСР специальным Постановлением дал отмашку на создание Камерного еврейского музыкального театра (КЕМТ). Но с большим "НО". Для того чтобы жиды не особенно задавались, его прописали не в столице страны, а в центре Еврейской автономной области, то есть, в Биробиджане (см. ниже).
  Естественно, в той дальневосточной дыре, где невозможно было набрать и четверти зрительного зала, такому театру делать было нечего. И, конечно, евреи не были бы евреями, если бы не придумали хитрый ход - в Москве на Таганке под маркой репетиционного зала они арендовали помещение рядом с кино "Звездочка". Там в основном и обретался театральный коллектив, откуда выезжал на гастроли в разные города страны и раз в два-три месяца вынужденно делал дежурные поездки в Биробиджан. Со временем власти настолько подобрели, что позволили даже показать отрывки спектаклей КЕМТ"а по телевизору.
  Возглавил новый еврейский сценический коллектив талантливый художественный руководитель, балетмейстер и хореограф Юрий Шерлинг. Первое представление, которое Женя увидел, было фактическим ремейком того самого михоэлсовского "Фрейлекса". В нем звучали в основном те же мелодичные веселые и грустные народные еврейские песни, зажигательные ритмы блестяще поставленных фольклорных танцев. Публика была в восторге.
  Судьба этого театра была хотя и не такой трагичной, как у ГОСЕТ"а, но тоже далеко не благополучной. В 1985 году Ю.Шерлинг от руководства театром был отстранен. В кухонные застолья еврейской Москвы вползли слухи, что он по какому-то странному обвинению то ли во взятке, то ли в недостойном поведении при дорожном происшествии посажен в тюрьму. По другой версии считалось, что из-за своего трудного характера он просто не смог ужиться с актерским коллективом и его выперли. Так это было или нет, до сих пор неизвестно.
  Однако, к счастью, на уходе Шерлинга театр не кончился. Его возглавил музыкальный директор Михаил Глуз, прекрасный аранжировщик, композитор, пианист.
  Потом, когда у СССР-овского колоса совсем подломились ноги, и он безвозвратно рухнул, под ним оказалась похороненной и всесильная советская запретиловка. Грянул рынок-базар, в масс-культуре взыграла воля-свобода.
  Как грибы на опушке леса - белые и красные, маслята и опята (но поганки тоже), стали повсюду возникать разные музыкальные (и не очень) ансамбли, группы, коллективы, студии, театры. В том числе, и еврейские. Среди этих молодых, успешных, настырных конкурентов КЕМТ"у стало тесно, неуютно, и он постепенно, медленно, но верно, начал угасать, хотя формально и продержался до 1995 года.
  
  Его кончина была совсем не такой уж необычной, впрочем, как и у любого другого театра. Ведь справедливо считается, что каждый из них способен процветать или хотя бы существовать, сохраняя свою самобытность, в среднем около 7 лет, после которых он обычно скисает. При этом его оболочка, внешний вид и название вполне могут даже оставаться прежними. Но внутреннее содержание: сердце, мышцы, печень, а, главное, мозги, обязательно меняются или заменяются.
  
  * * *
  
  В женином проникновении в традиционную ашкеназийскую культуру сыграл свою роль и театр "Шалом", возглавляемый известным артистом, режиссером, театральным деятелем Александром Левенбуком (люди старшего поколения помнят его по радиопередаче 60-х годов "Радио-няня", которую он вел вместе А.Лившицем).
  Но этот музыкально-драматический, театр, если вначале еще достаточно много говорил и пел на идиш, то позже почти совсем перешел на русский. Да, и его музыкальная афиша со временем стала тонка, как бумага афишного листа.
  Хотя начало пути "Шалома" украшал и дебют молодой талантливой певицы С.Портнянской, с которой позже Женя довольно близко познакомился в Лос Анджелесе, где с 2021 года она стала возглавлять русско-язычный еврейский клуб, носивший по воле случая такое же название "Шалом".
  
  Другим замечательным явлением еврейского музыкально-драматического и танцевального искусства того же времени был мужской хор Михаила Турецкого, стремительным галопом выскочивший в начале 90-х годов на эстрадные подмостки Москвы. Бывший до этого певческо-канторской группой при Хоральной синагоге и исполнявший только литургическую музыку, он благодаря неуемной энергии своего руководителя быстро завоевал не только российскую, но и мировую известность.
  Умело подобранный репертуар еврейских песен, прекрасно звучавшие без всякой фонограммы голоса 10 исполнителей, в том числе а капелла, собирал огромные аудитории, и не только евреев.
  К сожалению, в погоне за разноязычной аудиторией и еще большей популярностью этот музыкальный ансамбль со временем стал все больше отходить от своего еврейского начала. А в программе проекта М.Турецкого - женского хора "Сопрано" - песни на идиш составили только незначительную часть.
  
   * * *
  Однако и ныне, на новом витке многовековой еврейской истории, язык восточно-европейского еврейства все же продолжает свое существование, причем, не только на театрально-эстрадных подмостках, хотя и не в быту.
  На нем пишутся книги, он живет в классных аудиториях иудейских иешив, еврейских школ, на кафедрах университетов и лабораториях научно-исследовательских институтов.
  Дай Бог ему здоровья!
  
  Глава 9. РОДОСЛОВНАЯ АШКЕНАЗИ
  
  ЧУЖИЕ ИМЕНА
  
  В 1948 году на проложенные еще в войну ржавые рельсы антисемитизма выкатывался пышущий ядовитым паром локомотив затеянной великим паханом целенаправленной юдофобской кампании, имевшей, как потом выяснилось, куда более серьезные и далеко идущие цели. Одной из первых лопат угля, бросавшегося в топку того паровоза, было почему-то преследование "театральных и литературных критиков", среди которых, действительно, маловато было лиц чистого тамбовско-курского происхождения.
  Других евреев, причастных к изящной словесности и другим областям культуры, следом за тем вскоре замели в связи с разгоном еще в войну созданного Антифашистского комитета. Рис. 25
  Но, что показалось усатому водителю еще более энергетически полезным - это разоблачение зловредных безродных космополитов, преступно прятавших свои кривые семитские носы за чужими, русскими, фамилиями. И это, главным образом, относилось к широко известным в стране именам - драматургов, писателей, поэтов, художников, артистов.
  Причем, объявляя их камуфляж ужасным преступлением, подлая антисемитская пропаганда то ли делала вид, что забыла настоящие имена своих "лениных" (ульяновых) и "сталиных" (джугашвили) или, хотя бы, "демьянов бедных" (придворовых) и "гайдаров" (голиковых), то ли демонстративно подчеркивала кастовую с ними несравнимость презренных жидов безродных.
  
  Каждый вечер после ужина женин дед Алек Качумов усаживался в кресло и раскрывал газету "Известия", которая три раза в неделю совмещалась в его руках с популярной тогда "Литературкой".
   - Как это они умудряются докапываться до того, кто какую раньше носил фамилию? - задавал дед риторический вопрос и сам отвечал, переиначивая старый хвостатый анекдот: - Наверно, они хорошо изучили еврейские имена и знают, что Григорьев это Гиршевич, Михайлов - Мойшевич, и Акакиев, конечно, - Срульман.
   - Не шуточное это дело, - откликалась бабушка, мешавшая в медном тазу клубничную "пятиминутку". - Они еще могут и до нас дотянуться: откуда, мол, у этих еврейцев такая чистокровная кацапская фамилия? Пойди потом доказывай, что Качумовым еще твой папаша был. Вот хотела же я оставить себе свою девичью. Зря ты меня тогда отговорил.
  - Не зря, не зря, - продолжал рассуждать дед. - Видишь ведь, какими недальновидными оказались эти русско-писующие еврейцы. "Кольцовы", которые фридлянды, "каверины"-зильберы и все другие, прикрывшиеся православной накидкой. Но ты, Дорочка, не ворчи, не дрейфь, мы с тобой ничего не меняли, а потому никто нас не тронет, не разоблачит, наша фамилия коренная, несмененная.
   И дед с хитрецой подмигивал внуку:
  - Помнишь откуда она?
  Конечно, Женя помнил его рассказ.
  
  ЕВРЕЙСКИЕ ДРЕВНОСТИ
  
  По словам деда на обеих щеках знакомившихся с ним незнакомцев почти всегда вырисовывались большие вопросительные знаки. Откуда, спрашивали они, у носителя крючкообразного еврейского носа и ветвистых, как у северного оленя, бровей такая чисто гойская фамилия? Наверно, он перелицевал ее из какого-нибудь Качмана или Качмановича.
   Нет. Его фамилия была настоящей, потомственной. Прислал ее по старинной родословной почте далекий русско-имперский ХIХ век. Хотя до того она, действительно, была другой, вполне кошерной. И принадлежала молодому гродненскому еврею-литваку Пинхасу Белявскому (или Белицкому). Там, в западной Белоруси, он родился, умнел в хедере и хабадской синагоге, рос, полнел телом и крепчал бицепсами.
  Но лишь до тех пор, пока тамошние еврейские местечки не стали грабить и поджигать пришлые бандюги с правобережной Украины. Тогда предприимчивый юноша увязал наплечный узелок с вещичками и отправился на юг к графу Воронцову в Одессу, стремительно становившуюся в то время большим еврейским
  городом. Рис. 26
   На Успенской улице он углядел маленькую черноглазку Софочку Черни с тонкой шейкой и тонкой талией, но с выдающимся бюстом и широкими бедрами. От такой красоты он настрочил ей целую дюжину детишек (всем бы нам такую могучесть!). Но поскольку молодчага Пинхас, как выяснилось, состоял в дамских портных, то из всех его 12 изделий только две оказались мужского пола - старший Шая и младший Шимон.
   А тут еще проявилась совершенно непонятная непонятность. Как не удивительно это звучит, но в России тех времен лучше было, если многодетная семья имела только одного сына, а не двух. Что за чушь, почему двое были хуже одного?
   Эта загадка требует своей разгадки, и ключ к ней лежит в кармане военного мундира Николая Палыча "Палкина". Да-да, того самого императора российского Николая Первого.
  
  * * *
  
  Прижучив декабристов, самодержец принялся за евреев. Для их, якобы, пользы, как наивно считал писатель семитофил Н.Лесков, царь "желал противодействовать их изолированности и хотел достичь их гражданской ассимиляции" ("Еврей в России: несколько замечаний по еврейскому вопросу", 1884 г).
  Для этого самого по высочайшему Указу 1827 года о воинской повинности он повелел еврейских рекрутов брать не с 18-тилетнего возраста, как православных, а с 12 лет. На самом деле, призывные команды "ловцов" хватали и десятилеток или даже восьмилеток.
  Естественно, в еврейских местечках поселился страх за своих сыновей. Страшным зрелищем было расставание: матери, пока были силы, бежали за повозками, увозившими их сыновей, крича им вслед: "Сохрани веру свою! Помни имя своё!". А телеги, набитые до отказа перепуганными детьми, увозили их на восток, в ужасную неизвестность.
  Пока дети ехали через местечки, еврейские женщины подкармливали их, но за пределами черты оседлости на сострадание ни от кого уже рассчитывать не приходилось. Над "жиденятами" издевались все кому не лень - из-за странной одежды, длинных прядей волос, характерной внешности, незнания русского языка. Их оскорбляли, бросали вслед камни, мазали губы салом. А впереди детей ждали годы тупой муштры, моральных и физических тягот.
   Ясное дело, что целью призыва еврейских мальчиков было не только и не столько воспитание профессиональных военных. Малолетних кантонистов настойчивыми уговорами, но чаще насильно принуждали к принятию православия, а это означало полный разрыв связей с еврейским народом и иудейской верой.
  Нередко доведенные до отчаяния ребята решались на самоубийство. Так, во время массового крещения в Волге двое кантонистов утопились на глазах у присутствовавшего царя Николая I, что породило молву о массовом самоубийстве еврейских рекрутов.
  
   Сохранилась масса воспоминаний бывших кантонистов о жестоких и бесчеловечных временах, когда из детей выбивали их веру.
  "Нас пригнали из Кронштадта, большую партию, - вспоминал один из них, - загнали в тесную комнату, начали бить без всякой милости, потом на другой и на третий день повторяли то же самое... Затем нас загоняли в жарко натопленную баню, поддавали пару и с розгами стояли над нами, принуждая креститься, так что после этого никто не мог выдержать. При первом осмотре нашей партии командир заявил перед всем батальоном, что пока он будет жив, ни один не выйдет из его батальона евреем, - и действительно сдержал свое слово...".
  
  Облаченные в тяжелые солдатские шинели, месили дорожный суглинок эти горемыки, которых гнали колонным пешкодралом в дальние зауральские воинские гарнизоны. Там их насильно крестили, нарекая русскими именами и фамилиями. Так эти новые Ивановы, Поповы, Сидоровы на 25 лет становились "николаевскими солдатами".
  
   Ага, решил бы с размаху какой-нибудь догадливый интересант, вот где собака зарыта, вот откуда у еврея Качумова коренная русская фамилия - от прадеда-кантониста. И он бы ошибся.
   Происхождение ее было куда более витиевато, причудливо и прихотливо переплетено аж... с престижем самой державы российской (ох, эти фокусы истории!). Но, если точнее, с оглядкой царя на просвещенный Берлин и либеральный Париж. Что и вынудило его подсластить изуверские статьи того рекрутского Указа. А конфеткой, леденцом сосательным, послужило разрешение не брать в солдаты "кормильцев", то есть, единственных в семье сыновей.
  
  * * *
   "Ой-вей!" - обрадовалась одесская Молдованка и Пересыпь, тут же кинувшись искать дырки-пролазы в кирпичной стене губернской бюрократии. А что пра-прадед Пинхас? Не шлимазл же он был какой-то. Пораскинул мозгами, родил некую мысль, прикрыл ее суконным картузом, чтобы она не убежала, и, надев новый лапсердак, зашагал к знакомому купцу с Маразлиевской улицы.
  "Купи, - сказал он ему, - моего младшенького, усынови мальчишку, ты же у нас мужик одинокий. Ну, конечно, это понарошку, фиктивно. А я тебе за то десятку подкину". Тугой на раздумье и кошелек купец долго еврейскую шараду разгадывать не стал и, почесав бритый затылок, произнес: "За двадцать решусь, за меньшее не сторгуемся". Пинхас поморщил лоб, почмокал губами, помолчал для виду и согласился на половину.
   Вот так за 15 рублей золотыми двенадцатилетний прадед Шимон и сделался Семеном Кочумом. Надо ли объяснять, что и его брата Шаю государевы царские рекрутеры оставили в покое.
  Через десяток лет после открытия шляпного магазина на Ришельевской та хохлатская фамилия обрусела и стала писаться Кочумов. А уже шимонов сын Давид, женин дед, став в бельгийском Льеже инженером, получил вид на жительство в Белокаменной, где заакал по московски Качумовым.
  
  Не меньшее недоумение, - говорил дед, - всегда вызывал и подозрительный контраст между его греко-православным именем и клеймом "еврей" уже в советском паспорте. Не переделана ли была она? Не произошел ли Александр (Алек) от какого-нибудь Айзика-Исаака?
  Нет, ничего такого не было. Это имя досталось ему от похожей, но все же другой традиции - называть новорожденного в память ушедшего в иной мир предка. Тот, мол, займет в его жизни вакантную должность пастуха - Ангела хранителя. И будет Оттуда его пасти. Причем, для этого вовсе не надо было какого-либо созвучия имен, вполне хватало хотя бы одной (ха-ха) буквы. Так, Абрам запросто мог обслуживать Афанасия, а Двойра - Дуню. Вот и дед знал с детства, что над ним витал дух прабабушки Авигаили.
  
  Впрочем, к чему все эти камуфляжные перекраски? Они были бесполезны, никому не нужны, пустопорожни - "пусте майсес", как говорила тетя Бетя из Бердичева. Потому что били евреев не по бумажному паспортному 5-му пункту, а по чувствительной 5-ой точке - под зад ногой.
  
  ШЛЯПНЫЙ МАГАЗИН НА РИШЕЛЬЕВСКОЙ
  
   Живописный рассказ деда относился лишь к самой верхушке их генеалогического древа, корни которого, на самом деле, были намного длиннее веток его лиственной кроны. Они уходили в глубь веков чуть ли не на 150 или даже 200 тысяч лет и дотягивались до одного из юных молодцов, который вместе с десятками сотен других смельчаков покинул родную шалашную деревушку, уютно приткнувшуюся к джунглям северо-восточной Африки. На утлых килевых лодках-катамаранах они пересекли Баб-ель-Мандебский пролив Красного моря и поселились на Арабском полуострове.
  
  
  Стрелки геологических часов истории отсчитывают не секунды и минуты, как японские сейки и швейцарские ролексы, а десятки и тысячи столетий, и в их потоке лицо Земли приобретает все новые и новые черты. Ветры, дожди, перепады температуры воздуха - косметологи и парикмахеры планеты - вместе с колебаниями климата и тектоническими подвижками постоянно обновляют земные ландшафты.
  Вот так и 11500 лет назад на хвосте Великого 4-го Ледникового периода они серьезно изменили облик Северного полушария. Очередное глобальное потепление почти полностью освободило его ото льдов и сделало доступным для благополучного заселения поднявшимся на ноги (в буквальном и переносном смысле слова) человечеством.
  
   Теперь еще один молодой пра-пра-пра-пра-пра-дедушка нашего героя закрепил кожаными ремнями на колесной арбе свои пожитки и отправился за лучшей жизнью в дальний путь по Ближнему Востоку в северо-восточное Средиземноморье. Вот где надолго тонкая нить жениной родословной стала длинной толстой линией, протянувшейся до Средних веков эпохи европейской цивилизации.
   Следующий по времени его пра-пра-пра-прадед, скорее всего, жил в Каннареджо - еврейском квартале-гетто средневековой Венеции. Его отец был преуспевающим ростовщиком, выручал деньгами проигравшихся в карты "черных", как их называли, аристократов и спасал от разорения погоревших на торгах незадачливых итальянских купцов и судовладельцев.
   Однако, как всегда и везде, когда надо было найти козлов отпущения, в средневековой Венеции тоже во всех бедах обвиняли евреев. Поэтому они стали жертвами навета и в 1569 году, когда их уличили в поджоге сгоревшего венецианского военного Арсенала. Пришлось бежать куда подальше, в чужие дальние края, за море.
  И вот те женины пра-пра-пра-предки, бросив свой дом, накопленное добро, спешно покинули Апеннинский полуостров и отправились пересекать теперь уже на паруснике бурные воды Адриатического моря. Именно вследствие этого на берегах Черногории где-то в предместьях монтенегровой Подгорицы и продолжилась история жениного рода, одной из продолжательниц которой и была та самая София Черни, которая покорила молодца Пинхуса (см. выше).
  А его польско-белорусский период, о котором уже с достаточно полной достоверностью знал женин дедушка, начался благодаря очередному порыву вечного миграционного еврейского ветра перемен и поисков лучшей жизни, начавшего со второй половины ХYIII-го века собирать в Речи Посполитой евреев-ашкеназов разных городов и стран.
  
  Тогда-то в цепи жениной родословной и возникло то следующее тоже одесское звено, к которому в 1891 году подцепилось другое колечко, поначалу олицетворенное кочумовским магазином модных женских шляпок на Ришельевской улице. А судьбе-своднице предназначено было расположить неподалеку "Петроградский магазинъ обуви", к владельцу которого Мойше Бейну частенько стала вдруг захаживать его младшая сестрица Дора.
  Конечно, ее немного интересовали и лежавшие на прилавке образцы кожи, предназначенные для изготовления по выбору заказчиц женские сапожки с высокой шнуровкой. Но куда большее внимание ее привлекал щеголеватый юноша Алек Кочумов, тоже посещавший соседский магазин и с неустанным вниманием изучавший голенища модных ботфортов прусского фасона.
  Скромные переглядывания и робкие попытки заговорить друг с другом плавно переходили к прогулкам по одесским бульварам и провожаниям девушки домой в ее Успенский переулок. Вскоре Дора пригласила своего кавалера на свадьбу старшего брата Соломона, где влюбленная пара попала под перекрестный прострел любопытных взглядов обеих много-глазных мишпух.
   Их первый поцелуй случился на перроне вокзала, где приходилось делать вид прощающихся пассажиров у дверей одного из вагонов отходящего поезда. А где еще им можно было целоваться? В те пуританские времена делать это в подъездах домов и на уличных скамейках не считалось приличным. Рис. 27
   Однако Алеку получить благословение от папаши Кочумова никак не удавалось. Тот считал мезальянсом брак его сына с дочерью бедного коммивояжера, каковым был ее отец Лейзер Бейн. За мизерную зарплату он ездил по городам российского юга, заключая торговые сделки и рекламируя продукцию текстильных, коже-дубильных и керамико-дельных фирм.
   Их союз состоялся лишь в Бельгии, где под звон колоколов льежской ратуши они зарегистрировали свой законный брак, одев друг другу на безымянные пальцы обручальные кольца. Нет, конечно, далеко не только для этого уехали они из Одессы в Европу. Их манила учеба в университете, которая для окончившего реальное училище Алека из-за процентной нормы приема в высшие учебные заведения евреев была очень проблематичной, а для гимназистки Доры вообще недоступной. Рис. 28
  
   Те первые годы нового ХХ-го века, одного из начальных этапов индустриальной эпохи, знаменовались бурным железнодорожным строительством, производством паровозов, бытовой техники. Повсюду гудели провода телеграфа, телефона, трамвайных линий, входили в обиход электроутюги и электромоторы. Для их конструирования, проектирования, изготовления нужна была техническая интеллигенция. Одной из ее кузней оказался, в частности, и Королевский Политехнический университет в Льеже, основанный на базе шахтных разработок угольных месторождений бельгийского Крокиля.
   Там женины бабушка и дедушка получили дипломы высшего образования, став специалистами "слаботочниками", то есть, занимавшимися электроприборами телефонной и телеграфной связи. А госпожа Дора Бейн по сообщению "Одесских новостей" от 21 октября 1911 года была первой женщиной инженером на юге России (позже уточнилось - и во всей Российской империи). Рис. 29
  
  
  * * *
   Кстати, история жениной родословной показывает, как с приходом промышленной эры, технологической революции, подъемом всеобщей культуры и образованности стал заметно понижаться пик демографического хребта. Исследования историков и этнографов показывают, что, если с 1250 года численность европейских евреев росла довольно большими темпами (а в ХYIII-ХIХ веках в каждом поколении увеличивалась в 1,5-2 раза), то к началу ХХ столетия их рождаемость стала быстро падать.
  Если у жениного пра-прадеда было 12 детей, то у прадеда уже только 6, и если дедушка Алек, инженер-электрик, ограничился 2-мя отпрысками, то его дочь, имевшая два высших образования, увы, обошлась всего одним ребенком, а конкретно - Женей.
   Однако позже та демографическая яма, еще и углубленная 1-ой и 2-ой Мировыми войнами, немного пополнилась повышением деторождения (бумеров) в 60-70-е годы прошлого века. Женя тоже потрудился на этой ниве, посеив 2-х дочек. А те в свою очередь увеличили еврейское население планеты аж на 4 единицы. Может быть, это начало его нового демографического подъема? Кто знает...
  Единственное, что можно сказать - Природа (или Творец) мудро регулирует численность на ее планете, как муравьев, тараканов, саранчи, так и популяцию людей. И не только революционным путем мировых войн и планетарных пандемий-эпидемий, но эволюционным изменением темпов деторождения.
  
  КТО ВЫ ТАКИЕ, АШКЕНАЗЫ?
  
  Качумов Александр Семенович приходился Жене дедушкой со стороны мамы, а вот по отцовской линии деда он не застал, хотя история его рода была тоже далеко не заурядной. Но в этом случае до западной Европы она, скорее всего, дотянулась не поэтапными шагами с юга Средиземноморья, как та, а прямым путем непосредственно с Ближнего Востока. Как это случилось?
  
   * * *
   Можно предположить, что некого юного еврея из-под Яффы когда-то вдохновили победы знаменитого предводителя восстания в Иудее против римского владычества Шимона Бар-Кохбы. Летом 132 года н.э. он надел железный шлем, кольцевую кольчугу, взял в руки круглый щит с могендовидом ("щитом Давида") и короткий двусторонний римский меч.
  Более 4 лет он самоотверженно сражался за освобождение своей родины. Но силы были не равны - посланный из Рима императором Адрианом крупный воинский легион подавил сопротивление иудеев. Многие из них были убиты, другие попали в плен и подверглись изгнанию в отдаленные провинции римской империи. Рис.30
  
   Одна из таких окраин располагалась на диких пустынных берегах германской реки Рейн. Туда на съедение лесным волкам, медведям и кабанам пригнали закованных в цепи и кандалы пленников, среди которых был и женин предок. Но зловредная задумка римского тирана не осуществилась, и вопреки всему воины Иудеи не только выжили, но и прочно обосновались на новом месте, став основателями небольшого западно-германского городка Шпайер. От 4-х его жительниц того ХI века, как объясняют археолого-генетические исследования, произошла половина всех будущих восточно-европейских евреев.
   По одной из версий название этой самой значимой ветви еврейства происходит от имени правнука спасшегося от Всемирного Потопа библейского Ноя - Аскеназа. А его отцом был Гомер (нет, не автор Одиссеи), бывший в свою очередь сыном Иафета, одного из трех сыновей Ноя. По некоторым представлениям именно тот дал имя и самой стране - Германии. Рис. 31
  
   Так началась многовековая полная взлетов и падений, успехов и поражений, а больше всего преследований и гонений трудная европейская история ашкеназов. С течением времени их численность значительно увеличилась и достигла сотен тысяч человек (по некоторым источникам к 1600 году - от 500 тыс. до 1 млн), и они расселились по всем германским землям.
  
  Короли, герцоги, курфюстры, бургомистры Швабии, Баварии, Саксонии, Пруссии то приглашали их поднимать торговлю, ремесла, денежную систему, то, наоборот, угнетали, отнимали собственность, изгоняли.
   Запертые в тесных каменных клетках городских гетто немецкие евреи во все времена пытались вырваться на свободу, слиться с окружающим населением, стать полноправными гражданами страны, но им всегда указывали их место.
  Задолго до Холокоста пресловутый "еврейский вопрос" решался в Германии путем массовых убийств, погромов, грабежей. Каждый раз их обвиняли в разных стихийных бедствиях и катастрофах: в засухах и наводнениях, падеже скота и неурожаях, эпидемиях чумы, оспы и холеры, сваливали на них свои неудачи и промахи в ведении хозяйства, распрях друг с другом, в стычках и войнах с соседями.
   Временами отдельные владыки земель, разные графы, бароны, лендлорды, бургомистры давали евреям некие "охранные грамоты", допускали к торговле, портняжничеству, сапожничеству, а, когда те достигали в этих областях успехов, все у них отбирали.
   А брались евреи за самые трудные дела, в том числе торгово-денежные. Так, начав с простого ростовщичества, они создали в Германии, а потом в Европе и во всем мире, надежную хорошо организованную банковскую систему. Благодаря их деятельности местный мелкооптовый рыночный товарообмен стал основой развития мощной разветвленной международной торговли.
   В результате к середине XYI века многие небольшие верхне-рейнские немецкие города достигли расцвета, став средоточием богатства и роскоши. Одним из них был Аугсбург, перевалочный пункт товаров, прибывавших из Венеции, занимавшей в то время ведущее место в торговле с Востоком. Оттуда шли в Германию индийские пряности, слоновая кость, китайский чай и прочие экзотические тогда в средневековой Европе заморские продукты.
  
   Немалое место среди них занимали шелковые ткани, одежда из которых начинала приобретать широкое распространение в богатых домах вельмож европейских городов. В Аугсбурге обосновалась и центральная контора торговой фирмы Фуггеров, ведшей в масштабах того времени настоящую мировую торговлю.
   В нее-то и поступил на работу деловой и смышленый еврейский юноша Исайя, который быстро достиг успехов в продажах шелковых изделий. Эта его деятельность и послужила поводом называть молодого человека Зайдманом (по немецки Seide - шелк, Mann - человек).
   Вот откуда пошла фамилия второго жениного деда.
   Прошло почти 3 века, и пра-пра-правнук того Исайи Зайдмана неугомонной волей переменчивой еврейской судьбы перебросил отцовскую линию родословной Жени в небольшой уездный городок российской орловской губернии Карачев. Продолжая династическую традицию, он тоже занялся здесь торговлей ткацкими изделиями, но уже не дорогим шелком, который не имел широкого распространения среди небогатого населения империи, а пенькой, изделия из которой начинали пользоваться значительным спросом на российском рынке. Рис. 32
   В связи с этим пеньковые веревки, мешки, картузы наряду с конопляным маслом во второй половине XIX столетия составили главные предметы экспорта Карачева, бывшего до этого глубокой бедной провинцией. Именно благодаря пеньковой и маслобойной промышленности уже к 1894 году население города выросло до 16 800 человек.
  
   Но продлиться торговой династии Зайдманов не удалось. Женин дед Давид, тогда еще молодой крепкий парень, вернувшись однажды домой с работы в пеньковой лавке отца, перешагнул порог, остановился на минуту, а потом с сильной болью в спине упал на пол. Приглашенный местный земский врач поставил неутешительный диагноз.
   То было обострение жестокой болезни - костного туберкулеза, хронического заболевания, связанного с воспалением и разрушением костей, особенно в позвоночнике. Этот коварный недуг поражает людей в любом, даже молодом, возрасте и сопровождает их всю жизнь. Вылечить его в то время было практически невозможно, да и теперь, кажется, тоже весьма проблематично.
   Поэтому ни о какой работе, связанной с хождением по заказчикам, тасканием мешков с товаром, а через некоторое время даже стоянием за прилавком Давиду и думать не приходилось. Оставалось лишь сесть за швейную машинку Зингер и долгие годы ничем больше не заниматься, как только шить, латать, перелицовывать лапсердаки, камзолы, сюртуки, платья. Благодаря своей сметливости и усердности он вскоре настолько преуспел в новой для него профессии, что стал получать даже заказы от военного ведомства на пошив офицерских мундиров.
  
   Среди разных причин появления у жениного деда Давида костного туберкулеза высказывалось одно, очень похожее на истину. Оно предполагало, что злопамятной судьбе-судье пришло в голову поправить оплошку, допущенную ею в случае предка Жени по материнской линии Шимона, которого папаша-хитрованец в свое время ловко увернул от царской рекрутчины (см. выше). Для выравнивания житейских невзгод, призванных сопровождать женин род, зловредный рок и отправил прадеда Зайдмана служить кантонистом в далекий приволжский воинский гарнизон.
  
   Где-то там в многолюдной тесной казарме с близко друг к другу стоявшими койками он и подцепил от соседа ту паскудную заразу. А, может быть, схватил ее, когда на холодном ветру в тяжелой солдатской шинели с пудовым мешком на спине месил дорожную грязь на много-верстовых учебных маршевых переходах. Во всяком случае вернулся он домой хотя и не старым, но уже больным человеком. В полученной им по наследству торговой лавке ему только и оставалось сидеть за прилавком у кассы.
   Потом он женился, пошли дети и, к сожалению, именно старшему из них Додику, будущему жениному деду, вместе с торговым делом передалась и та зловредная пакостная хворь - костный туберкулез.
   Вот почему позже, когда тот в свою очередь обзавелся семьей и заимел трех сыновей, его жена, бабушка Геня, говорила о своей обеспокоенности тем, что та страшная болезнь могла перейти по наследству и потомкам 3-го поколения, в том числе Жене. Но, к счастью, этот недуг стороной обошел внука по горбатой дуге.
  
  ЧЕЛОВЕК МЕНЯЕТ КОЖУ
  
  Разобрав довольно пространно и с изрядной долей домысла женины родословные истории со стороны его папы и мамы, стоит, наверно, рассказать также об одном трудно давшемся Жене поступке. Речь пойдет о смене им отцовской фамилии, которая была присвоена ему при рождении, что было в 30-е годы безвариантным.
  
  * * *
  
  При строгом, доведенным до абсолюта и абсурда паспортном контроле, введенном вождем народов, нельзя было и думать о каких-либо изменениях своих анкетных данных. Еще не пожелтели газетные листы с травлей безродных космополитов, скрывавшихся под покровом благородных русских фамилий (об этом уже говорилось в предыдущей главе). Еще не оттаял мороз на коже от страха, охватывавшего тогда всех больных по пятому пункту в анкете.
  Попробовал бы кто-нибудь из них в антисемитские годы жениного взросления пойти в ЗАГС ("Записи актов гражданского состояния") с заявкой на получение именного маскировочного прикрытия. Такого храбреца лубянская охранка могла бы запросто замести.
  Но теперь, во второй половине 50-х годов, вступал в силу новый более не менее вольный хрущевский период, который писателем И.Эренбургом, чутко улавливавшим ветер перемен, был образно обозначен повестью "Оттепель". После смерти усатого тирана оттепельная весна разморозила многие прежние ледяные запоры-запреты, в том числе и на перемену имен и фамилий, что становилось ныне рутинной операцией обычных районных ЗАКС'ов. И многие давно жаждавшие мимикрировать женины родные и знакомые побежали занимать туда очередь.
  
  * * *
  Одним из первых новообращенных был женин сосед и друг Гарик Шаферман, пару лет назад переехавший с родителями из Одессы. В старосветской советской столице он, естественно, ощущал неловкость своего уничижительного причерноморского имени. Потому и решился уподобиться герою "Полка Игорева".
  Однако он подсуетился изменить не только свое имя, которое стало громыхать варяжско-княжеским звучанием. Теперь его новый краснорожий паспорт щеголял и более приличной фамилией - Шаферов, напоминавшей имя первого в России еврея из высшей государственной власти, вице-канцлера времен Петра 1-го Петра Шафирова. Рис. 33
  
   Также Витя Маршак, другой женин приятель, женившись на своей колхознице Таньке, тоже прямо при регистрации брака взял фамилию своей правоверной избранницы и стал Горбуновым (оттепельные времена допускали теперь такую вольность). На недоуменные вопросы он отвечал, что не может же он подписывать финансовые отчеты своего жилищно-коммунального треста именем знаменитого советского поэта.
   И в Гипроводхозе, где Женя уже тогда работал, Додик Альтшулер без всякой русской жены и без всякого стеснения превратился в некого Дмитрия Алтулова. Естественно, что сотрудники его Технического отдела коротко в кулак хохотнули, но никто никогда по этому поводу вслух не возникал.
  В том же институте не менее забавный прикол относился к другому сотруднику - Кашпировичу Льву Срулевичу. Можно себе представить, как этот скромный травоядный Лев тяготился своим отчеством и, естественно, представлял себя Семеновичем. При этом никто из сослуживцев, не знавших истины, и не подозревал тут какого-нибудь подвоха.
  Но антисемитка кадровщица Наташка, в обязанность которой входило составление служебного телефонного справочника, при каждом его ежегодном обновлении упорно писала "Срулевич". Наконец, бедный Лёва, измученный борьбой за свою неговнистость официально через ЗАГС избавился от своего неприличного наследства.
  Надо думать, добился он этого с немалым трудом - ведь изменение отчества, в отличие от имени и фамилии, должно было вызывать определенные трудности, так как принадлежало не ему, а его отцу. Но Лёва, молодец, их преодолел (не положил ли кому нужно было на лапу?).
  
  * * *
  
  Однако Жене перемена фамилии далась не легко вовсе не по внешней, а по сугубо внутренней причине. Этот свой непростой шаг он долго обмозговывал, колебался, рядил-косил и так, и сяк, прекрасно понимая, что она не всеми однозначно будет воспринята. Сомнения терзали его не только из-за отца, который, наверняка, должен был разозлиться. Больше беспокоило будущее отношение к этому действу окружающих: товарищей, сослуживцев, начальства на работе, наконец, родственников Зайдманов.
  Женя представлял себе, как язвительно скривят они губы, как станут шептаться по углам. Особенно неприятно и обидно будет видеть осуждение на лицах тех друзей-приятелей, которых он знал, как твердо-каменных иудеев и сионистов.
  Вызывала тревогу также угроза разных неожиданных и, наверно, неизбежных бумажных трудностей - ведь в свидетельстве о рождении, школьном аттестате зрелости, институтском дипломе и во всех прочих документах значилась та отцовская еврейская фамилия.
  
  И все-таки после многомесячного раздумья Женя, наконец, решился сменить папиного изысканного Шелкового человека Зайдмана на маминого простецкого Качумова. Свой поступок он себе и другим оправдывал не целью облегчения существования, как многие могли предположить. А сделал это в память ушедшего из жизни деда, с которым у него были очень теплые отношения.
  Кроме того, объяснял Женя, перемена фамилии была для него еще и сменой приоритетов - его мама тогда уже окончательно развелась с отцом, и он в знак преданности ей считал важным носить именно ее фамилию, а не папину.
  
  Но все оказалось не так уж страшно-сложно. Папа не очень обиделся, помянуя, наверно, что и сам, перебравшись из Карачева в Москву, сменил своего иудейского Аарона на русского Аркадия.
  Хуже было с диссертационными делами, которыми он в то время занимался. Приняв фамильную конверсию за возмутительный камуфляж в попытке скрыться от "праведного гнева", зловредные ученые антисемиты, начавшие Женю тогда преследовать, еще больше обнаглели и с повышенным азартом погнали его, как зайца борзые собаки (об этом ниже).
   Осудили Женю и некоторые его старые друзья евреи, особенно негодовал строго иудействовавший Илюша
  Аптерман, который на какое-то время даже перестал
  с ним разговаривать. Не помогали никакие оправдания.
  Только, уехав позже в Израиль, он сменил гнев на
  милость и стал со своим старым другом, как прежде,
  контачить.
  
  * * *
  
  На самом деле, женин поступок был вполне традиционен и лежал в русле двухтысячелетней приспособляемости евреев к окружающей среде. Представители каждого поколения еврейских диаспор, жившие среди разных вавилонян, египтян, греков, римлян и всех прочих, по совершенно естественным причинам брали их имена и фамилии. Кстати, и немецко-звучащая шелковая фамилия жениного отца была ничем не лучше и не хуже маминой, русско-украинской, - обе были чужими.
  Однако в отличие от многих других малых наций, растворившихся в океане больших моно-народов, хамелеоновое "грехопадение" евреев не мешало им сохранять чувство племенного единства, национального родства, иудейской веры, и они выжили наперекор всему.
  
  Надо сказать, что нередко значение и вес еврейских фамилий время от времени менялись в зависимости от возникновения в той или иной стране другого строя, власти, политики или хотя бы моды. Характерным примером этого служит приобретение старыми ашкеназийскими фамилиями новой роли, которую они начали играть после падения в СССР пресловутого железного занавеса.
  Перестав быть ущербными, они стали цениться и успешно использоваться в качестве удобных крыльев для перелета из социалистического недостатка в капиталистическое изобилие. И в дальнейшем их немецко-еврейское звучание в аэропортах Ньюарка, Орли, Хитроу и, тем более, Франкфурта и Гановера воспринималось куда лучше славяно-русских фамилий.
  
   Если же судить в еще более общем плане, то изменение имен и фамилий, смена кожи - это вполне естественное явление, которое всегда было, есть и будет присуще людям всех малых народов, живущих среди большого коренного населения других стран.
   Никого ведь никогда не напрягало, что, к примеру, армяне Арутюняны в России обычно звались Арутюновыми, германские Иоганны (Гансы) и русские Иваны (Вани) в Англии именовались Джонами, а во Франции Жанами. Да, и в прошлом, в России родовые фамилии Юсуповых, Карамзиных, Каракозовых, Чичериных были дальними отголосками татаро-монгольского ига.
  
   Впрочем, так ли серьезен не такой уж и серьезный вопрос, как смена человеком имени-фамилии? На самом деле, ведь не важно, кто кого как кликает, лишь бы беду не накликал. А в Москве начала 50-х годов прошлого столетия ситуация для советских евреев тому подходила соответствующая - тревожная, мрачная, смутная, грозовая.
  
  Глава 10. НА КРАЮ КАТАСТРОФЫ
  
  ПО СОКРАЩЕНИЮ ШТАТОВ
  
   На закате самого страшного и кровавого сорокового десятилетия ХХ-го века в СССР, где круто вскипало густое вариво государственного антисемитизма, кроме артистов, писателей и прочих слишком умных, преследования настигли наконец и техническую интеллигенцию. Не обошли они и женину инженерскую семью.
   Как-то вечером, выйдя на свою коммунально-квартирную кухню, Женя увидел около их семейной керосинки помятую "Московскую правду" с жирными пометками, сделанными на ее задней странице химическим карандашом. Он взял газету, вошел в комнату и прочел небольшую заметку под названием "Расточительные проектировщики". В ней, в частности, говорилось:
   "В то время, когда весь наш советский народ самоотверженно трудится над выполнением данных Партии и Правительству обязательств по досрочному выполнению сталинской пятилетки в четыре года, по хозяйственному сбережению средств и материалов социалистического производства, кое-где еще находятся отдельные горе-проектировщики, которые позволяют себе расточительно расходовать недопустимо большие суммы народных денег.
  Так, в московском Государственном институте редких металлов (Гиредмет) при прямом попустительстве дирекции некий главный инженер проекта Зайдман Аркадий Давидович запроектировал на заводе в узбекском городе Чирчик неоправданно дорогую технологическую линию по западногерманскому образцу.
   Как сказали вашему корреспонденту в Парткоме института, инженер Зайдман уже не первый раз пытается протащить в свои проекты чуждые нашему советскому обществу западные стандарты и иностранные технические решения. На заседании Партийно-хозяйственного актива Гиредмета была принята резолюция, осуждающая низкопоклонство некоторых инженеров перед Западом. "Пора остановить расточительство, допускаемое безродными космополитами!" - говорилось на заседании институтского Партхозактива."
  
   - Спасибо этому нашему соседу доброхоту Степику, - прочитав газету, заметила разведенная с жениным отцом мама, - а то мы бы и не знали, что твой папа стал таким знаменитым.
   А Женя тут же накинул на себя пальто, схватил шапку, перчатки и побежал к метро.
  
  * * *
  Отец был незаурядным инженером, известным специалистом в области обработки металлов и производства легированной стали. Он даже заседал по каким-то вопросам у самого приближенного к вождю знаменитого Серго Орджоникидзе в Наркомате тяжелой промышленности. А в войну получил так называемую броню и вместо фронта был сослан на завод холодного оружия в уральский Златоуст. Потому и остался в живых. Рис. 34
  Сколько Женя помнил своего отца, он всегда много и увлеченно работал. Вечерами вместо того, чтобы отдохнуть, послушать радио, почитать газету или книгу, он садился с логарифмической линейкой или циркулем к письменному столу и делал какие-то расчеты и схемы для очередного левого проекта. Вряд ли, он занимался этим только ради дополнительного заработка. Он просто любил свое дело.
   У отца была благородная, этакая импозантная внешность: стройная осанка, гордо посаженная голова с заёмом длинных седых волос и большим породистым носом с горбинкой. Он всегда носил чистые белые сорочки, красивые галстуки и строгие темные двубортные костюмы английского покроя. Говорил он медленно, степенно, а главное, обладал ясным здравым умом, что привлекало к нему в институте самых разных людей, приходивших посоветоваться по служебным и даже личным делам.
   Для Жени папа был главным авторитетом во всех жизненно важных вопросах. Вместе они решали проблему выбора жениной профессии, это он его отговаривал идти учиться в гуманитарный институт. Сын советовался с ним, когда поступал в аспирантуру, когда переходил на очередную новую работу, которую в начале своего карьерного пути менял почти каждые полтора-два года, когда выбирал тему диссертационной работы и даже, когда собирался жениться.
   Но характер у отца был, мягко говоря, нелегкий - взрывной, импульсивный. Он мог неожиданно выйти из себя, накричать и не за что кого-то обидеть. Из-за этого у него каждый раз то тут, то там появлялись враги, с которыми он долго не мог никак помириться и сам это тяжело переживал. Домашним тоже от него доставалось, мама часто плакала, они сутками не разговаривали, и обстановка в доме была очень сложная.
  
   ...Разводились долго и трудно. Сначала отец устраивал демонстрации, ложился спать на пол, не завтракал и не ужинал дома. Потом, когда развод был оформлен, он выхлопотал себе отдельную жировку на часть площади в их комнате, которую перегородили шкафом и буфетом.
   Позже папа женился и перебрался к своей новой жене в Армянский переулок.
   Там стоял огромный девятиэтажный бывший доходный дореволюционный дом, где на последнем этаже (без лифта) располагалась большая коммунальная квартира с 12 комнатами, выходившими в длинный узкий коридор. На входной двери было 12 звонков, за дверью столько же электрических счетчиков, а в двух туалетах по 6 деревянных сидений для унитаза и столько же тряпок для вытирания пола.
   Женя бывал в этом доме, когда его приглашали и когда не звали. Он приходил по праздникам, субботам, воскресеньям, дням рождения и другим семейным торжественным (и не очень) датам. Бывал он там нередко и тогда, когда отец собирал кампанию для игры в преферанс.
  
   Но однажды он не пришел, когда его ждали специально. У отца был день рождения, и Женя за неделю говорил с ним по телефону, обещав обязательно прийти.
   Но именно в тот вечер у него неожиданно появилась острая необходимость в очередном свидании с очередной своей пассией. Потом он даже не мог вспомнить, кто она была, и где он с ней проводил время. Но тогда эта встреча казалась ему крайне важной, даже настолько, что про папин день рождения он просто-напросто забыл.
  А тот долго ждал сына, накрыл стол, поставил бутылку армянского двина, рюмки, тарелки, купил специально любимый женин шоколадно-вафельный торт. Он ждал сына до 7 часов вечера, потом до 8, до 9. Но тот не пришел ни в 10, ни в 11. Отец страшно обиделся и разозлился. В 12 часов ночи он сел к письменному столу и написал большое гневное письмо. Однако потом, по-видимому, остыл и сыну не показал.
   Женя прочел это письмо только после его смерти, и испытал чувство глубокого стыда и сожаления, неисправимой вины и неоплаченного долга, который уже никогда ему было не отдать и который до конца дней лежал тяжелым грузом на его сердце.
   Папа ушел из жизни, прожив чуть больше года после ухода на пенсию, и этот короткий срок только ходил по поликлиникам, запоздало пытаясь поправить здоровье, подорванное вредным образом жизни, неумеренным питанием, постоянными стрессами и чрезмерным курением. Он своими ногами пришел в больницу, а в реанимацию его увезли на каталке. Туда к нему Женю не пустили, и он себя долго потом винил, что не настоял на посещении. Но хотя бы на этот раз уже не по своей вине.
  
  * * *
  
   А в тот памятный вечер женин папа был еще в расцвете сил, и настигший его газетный удар, казалось, нисколько не омрачал его существования. Он сидел в кожаном кресле, запахнув свой старинный длиннополый халат из мягкого серого сукна и наполнив маленькие хрустальные рюмки пяти-звездным коньяком, смотрел на сына вовсе не такими уж грустными глазами.
   - Я бежал к тебе, думал ты убит и подавлен, - сказал Женя, - но, к моему приятному удивлению, ты не выглядишь более мрачным, чем в тот раз, когда слупил шесть взяток на мизере, когда мы в преферанс жарились.
   - Что говорить, сынок, - ответил отец, - конечно, дела мои - далеко не кофе с ликером. Но и не касторка с перцем. Во всяком случае, нос вешать рано, Партхозактив - еще не районный Нарсуд. И понять его вполне можно - "цыплёнки тоже хочуть жить". Надо отчитаться перед Райкомом, галочку поставить, доложить, что космополита долбанули, задание партии выполнили. Я вчера был у директора, он успокоил, сказал, что тронуть меня не даст. Говорит, придется разжаловать в инженеры и вкатить выговор с занесением в личное дело. Ну, и черт с ними, все равно я буду заниматься теми же своими делами.
   К счастью, так и получилось, как сказал директор Гиредмета - отец остался в институте, хотя и на должности простого проектировщика.
  
   Зато женину маму без всяких статей в газете и даже без особых объяснений уволили из Бауманского института просто-напросто по сокращению штатов. И это несмотря на то, что она работала там всего лишь младшим научным сотрудником в исследовательской лаборатории и никогда не занимала никаких преподавательских должностей - на эти идеологически важные места евреев почти никогда и на пушечный выстрел не подпускали.
  
  СКОТО-ПЕРЕГОННЫЕ ВАГОНЫ
  
  С другой куда более страшной сатанинской провокацией, задуманной кровавым палачом-вождем народов, Жене довелось соприкоснуться, когда он зашел как-то за учебником по географии к своему однокласснику Вале Коваленко, жившему в соседнем доме.
   Дверь в валину комнату выходила на большую коммунальную кухню, где в тот вечер, впрочем, как и во все другие вечера, восседал на табурете их сосед Палыч, огромного роста мужчина, который был знаменит тем, что мог всего за пару вечерних часов выдуть целый ящик пива, то есть, 25 пол-литровых бутылок. На этот раз, похоже, он изрядно подкрепил их еще и несколькими чекушками водки.
  - Подь сюда, - негромко промычал он, не дав Жене незаметно проскочить мимо.
  
  * * *
  
   Надо сказать, что Палыч относился к однокашнику своего юного соседа с неизменной благожелательностью.
  Особенно после того случая, когда Женя своевременно упредил разгон, который неизбежно грозил ему со стороны его сварливой жены Клавдии за очередное посещение некой краснощекой толстушки вдовушки, жившей в первом подъезде их дома.
   В тот раз они с Валей пили чай на кухне, когда вошел с улицы Палыч, еще на пороге сняв со своей лысой головы ушанку, опорошенную снегом. Женя бросил взгляд в его сторону и толкнул приятеля локтем:
   - Глянь-ка, - шепнул он, показав глазами на гладкую палычину макушку, где красным флажком алел яркий след губной помады. Пока тот старательно веником очищал у порога ноги от снега, Женя тихонько подошел к нему сбоку и посоветовал заодно почистить и лысину.
  
  * * *
   Вот за эту услугу и причастность к его тайне Палыч и был к Жене благосклонен. Но теперь, кроме выпивки, он был явно озабочен еще чем-то.
  - Подь сюда, - повторил он и заговорщически склонился к Жене, перед тем оглянувшись назад и проверив нет ли еще кого-нибудь рядом. - Вчера у нас в Завкоме желающим порезвиться раздавали заточки из арматурной стали. Предупреди своих. Усек?
  Женя, конечно, тогда ничего не понял и, чтобы поскорее вынырнуть из облака сивушного перегара, окутывавшего Палыча, быстро кивнул головой и поспешно исчез в валиной комнате.
  
  Вспомнил он об этом разговоре только через несколько дней, когда по коммунальным квартирам и лестничным клеткам жилых домов, по коридорам проектных институтов и конструкторских бюро поползли тревожные слухи о готовящейся высылке евреев в отдаленные районы Восточной Сибири и Дальнего Востока. Эта акция, якобы, должна была их спасти от надвигавшегося погрома, при котором разгневанный народ собирался отомстить евреям за козни их врачей-отравителей, отправивших на тот свет Жданова и других вождей страны Советов. Поэтому к Северному и Казанскому вокзалам уже были подогнаны длинные составы железнодорожных дощатых ското-перегонных вагонов. Рис. 35
  
   Наверно, это соответствовало действительности, тем более, что такие акции во Вторую мировую войну были успешно проверены на чеченцах, ингушах, калмыках, немцах Поволжья и прочих неблагонадежных народах. Впрочем, такие апробации происходили и намного раньше, в 30-х годах, когда теми же евреями уже заселялись малярийные болота Приамурья. Правда, тогда это совершалось не так грубо и прямолинейно, как предполагалось сделать теперь, и лакировалось созданием некой Еврейской автономной области с центром в Биробиджане (об этом - ниже, гл.19).
  Возможно, и в данном случае никакой промашки с депортацией еврейского населения из европейской части СССР не произошло, если бы не смерть вдохновителя всех побед и бед советского народа.
  
  МЕДАЛИ НЕ ДАЛИ
  
   Что такое человек? Щепка.
  Лежит она на прибрежном песке приморского пляжа, и судьба ее зависит от беспощадного прибоя морской волны. С убийственной силой может ударить она наотмашь сверху, подхватить щепку гребнем белой пены и бешеным течением унести в страшную неведомую даль. Хотя Провидение способно и не допустить, чтобы злая воля вредоносной стихии дотянулась до своей жертвы, оно может заставить грозный прилив отступить, откатиться обратно в море, убраться восвояси.
  
  Сороковые-роковые годы ХХ-го века были для Жени, конечно, тоже очень и очень нелегкими. Но совсем не такими трагическими, как для десятков (сотен?) тысяч его ровесников, детей 2-ой мировой войны.
  Немецкий эсэсовец в черной рубашке или украинский бендеровец в белой косоворотке не разбил его голову о дверной косяк. Смертельной хваткой не задушил его ледяной голод в ленинградской блокаде, и бериевский вертухай не оглушил прикладом винтовки на владимирской пересылке в зону воркутинского гулага.
  Он, конечно, тоже пострадал, но как? Относительно легко, если не считать разные практически неизбежные трудности существования еврея в России тех времен. Особенно послевоенных антисемитских. Одной из наиболее болезненных была для Жени неприятность, связанная с ожидавшимся им получением медали. Ими тогда только начали отмечать успешных выпускников советских средних школ. Рис. 36
  
  В их 10-м "Б" классе таких претендентов на награду было четверо учеников, заслуживавших по всем тогдашним правилам награды. Но, кроме одного Лемара Чайковского, все остальные, "к сожалению" (чему?), были евреями. Котя Брагинский и Марик Вайнштейн, как круглые отличники, безальтернативно шли на Золотую медаль, а Женя и Лема Чайковский - на Серебряную (у них обоих математика была в проколе - у одного четверка по геометрии, у другого по алгебре).
  Однако все решала отметка за сочинение, написание которого было тогда главным экзаменом на "Аттестат зрелости". Без пятерки по этому предмету ни о какой медали речи идти не могло - советский народ поголовно должен был быть грамматически подкованным. Темы сочинений долго держались в секрете и стали известны лишь перед самым испытанием:
  "Пушкин - великий национальный поэт", "Лев Толстой, как шаг в развитии русской художественной литературы", "Мы уже не те русские, какими были вчера, да и Русь у нас уже не та, и характер у нас не тот", "Социалистический реализм творчества Маяковского".
  Женя, конечно, взял последнюю - любимый им авангардистский поэт хоть как-то выделялся из всей прочей официозной тягомотины.
  Писал он сочинение легко, увлеченно, со знанием вопроса, приводил много цитат - некоторые поэмы Маяковского он помнил почти целиком. Вышел Женя из зала, где шли экзамены, с задранной вверх головой, думая, что победа у него в кармане, а медаль на груди.
  Но не тут-то было. По окончанию экзаменационной сессии, когда он пришел в учительскую, завуч Август Петрович его огорошил:
  - Произошло непредвиденное, - сказал он, не поднимая глаз от узоров на линолеуме пола. - Мы-то здесь за сочинение поставили тебе пятерку, но оказалось, проглядели ошибку. В РОНО ("Районный отдел народного образования") ее обнаружили, ты в слове "пьедестал" поставил твердый знак, а надо было мягкий. Так что, увы, без медали ты остался. Извини уж.
  Что-то в голосе завуча было подозрительно сочувственное, никак не свойственное этому жесткому человеку, бывшему фронтовику и партийцу.
  А женин отец, узнав о случившемся, задумчиво покачал головой, помолчал
  пару минут, а потом утешил:
  - Да, ладно, не огорчайся. Все правильно, не могли же они всем евреям медали дать, им за это здорово влетело бы, - он еще немного помолчал, потом грустно улыбнулся и добавил: - Кроме того, вполне возможно, это там в РОНО тебе палочку к мягкому знаку и подставили, трудно что ли было это сделать?
  А Женя, наивный дурашка, с трудом мог поверить в такую грубо и примитивно сработанную подлянку. Выросший в октябрятских пеленках, прошедший школьные годы в учебно-ленинских портянках, повязанный красным пионерским галстуком и уже припечатанный комсомольским билетом, он не мог тогда объяснить тот отказ в медали только одним антисемитским приказом сверху - уж слишком это было возмутительным и непонятным. Крепко были забиты в его податливую юношескую голову ржавые гвозди настырной советской идеологии.
  
  * * *
  
  Однако со временем все чаще он начинал задумываться о мерзком характере любой идеологии, будь она коммунистической, фашистско-нацистской, христианской, мусульманской или даже иудейской. Каждая из них, стал думать он, - это преступно навязываемая ложь. И неважно, втюривается ли она искренне верящими в нее фанатиками типа святого апостола Павла, поганого реформатора Лютера, сумасшедшего Маркса, самовлюбленного Троцкого, твердолобого Ленина.
  Или она используется для захвата и удержания власти такими живоглотами, как кровавый Карл Пятый, подлый Торквемада или государственные бандиты-паханы Гитлер и Сталин. Никакого прощения не заслуживают эти мерзавцы, прикрывавшие свои зверства овечьими шкурами человеко-ненавистнических теорий, крашенных в красный, черный, коричневый цвет.
  Погибшая от голода при "военном коммунизме" девочка из тамбовской деревни, разрубленный до седла новобранец 1-ой Конной, подвешенный за ребро на дереве еврей-ювелир из Гомеля - разве это не преступления носителей двуличных лозунгов-обманок "Великой Октябрьской революции"?
  И что от того, что те подлые теории-идеологии были в итоге осуждены и старыми сюртуками, выброшены на помойку истории? Эту тяжеловесную даму Клио взад уже не повернуть, погибших не вернуть, не воскресить.
  
  У ПОРОГА БЕРИЕВСКОГО МВД
  
  Все ли знают с детства, кем они будут, когда вырастут? Летчиком, космонавтом, киноактрисой, балериной? Пятилетний Женя на этот вопрос под веселые улыбки взрослых с большой степенью уверенности, не задумываясь, отвечал:
  - Кем я буду? Ну, конечно, Евгением Аркадьевичем.
  Но вот подошло время, когда стало не до шуточек и смехуёчков, тем более, что его прежняя детская твердость характера сильно полиняла и обесцветилась.
  
  Входя в пору выбора жизненного пути и профессиональной ориентации, многие юные мозги и сердца по совершенно естественной причине приходят в смятение, начинают колебаться, теряться, сомневаться и не знают точно, что делать, что выбрать, куда идти учиться, кем стать. Правда, на 10 таких нерешительных недотеп почти всегда находятся 2-3 продвинутых молодца, рано определившихся, твердо знающих, чего они стоят и чего они хотят.
  Женя Зайдман относился к неуверенному в себе большинству. Хотя его потомственная принадлежность к технической интеллигенции в ту индустриальную эпоху какого-либо особого выбора не предполагала. И он знал об этом уже в том же пост-горшковом детсадовском возрасте, когда гордо заявлял:
  - У меня мама инженер, папа инженер, бабушка инженер, дедушка инженер, няня инженер и я инженер.
  И, на самом деле, кроме двух последних фигурантов, все Женей указанные волочили на себе тяжкий груз как предвоенных индустриальных, так и послевоенных восстановительных сталинских пятилеток. Тем паче, что им, евреям беспартийным, другого выбора советская отчизна практически и не предоставляла.
  Однако, у нашего героя душа была сугубо гуманитарной, она тянулась к волнующим загадкам книжных полок, ее влекли извилистые хитроумия философских построений и тайны ушедших веков. А еще очень манили к себе пыльные тропинки, булыжные мостовые, асфальтовые и рельсовые пути дальних дорог, ведущих в неведомые города и загадочные страны.
  Став уже десятиклассником, он представлял себя в какой-то многостаночной и многослойной литературно-географо-историко-философской профессии. С такими задумками воображения ему казалось самым подходящим толкнуться в МГУ, где при филологическом факультете тогда существовало отделение журналистики. Поэтому в июне 1951 года с только что полученным красивым "Аттестатом зрелости" и убогом, увы (!?), не только по внешнему виду "Свидетельством о рождении" Женя появился на Моховой улице в старинном здании с колонным фасадом Московского Государственного университета.
  На втором этаже у двери Приемной комиссии он занял очередь за высокой жилистой девицей, бывшей явно старше него. Они разговорились, и поскольку прием документов сопровождался так называемым "Собеседованием", а впускали на него лишь по одному, то времени для коридорного общения было навалом.
  И Женя узнал, что перед ним стояла в свое время очень знаменитая трактористка Паша Ангелина, которая ко всем своим почетным званиям хотела получить еще и высшее образование, причем, не какое-нибудь, а именно журналистское. Она полагала, что может на него претендовать, так как недавно состоялся выпуск ее книги "Люди колхозных полей", где она подробно объясняла, как надо ставить рекорды по севу и сбору овса, ржи и пшеницы. Рис. 37
  
  А что Женя? Наивный мальчишка, он не понимал, что равняться с той обласканной властью активисткой стахановского движения равносильно попытке воробья поклевать чего-нибудь из кормушки, поставленной в зоопарке для черно-бурых лисиц. Ну, конечно, у него даже документы не приняли, сославшись на то, что Конкурсный список абитуриентов на журналистику уже закрыт.
  
   Пропахав гору всяких справочников, проспектов, реклам, Женя отыскал некий Историко-архивный институт и решил, что вот он-то уж безусловно станет для него стартовой площадкой для прыжка в мир гуманитарной профессии. И, действительно, в отличие от МГУ (Московский государственный университет), здешний секретарь приемной комиссии приветливо ему улыбнулся и положил его документы в общую папку.
  Но... Увы, и на этот раз Женю ждало разочарование - когда через пару дней он подошел к украшенному витиеватой лепниной входу в здание того вуза на улице 25-го октября, его нос сразу повис мятой тряпицей. В Списке поступавших он свою фамилию не нашел.
   Этот отказ показался Жене странным, абсурдным, необъяснимым - обычно, если уж у таких, как он еврейцев, документы принимали, то допускали и к конкурсных экзаменам, а на них-то и могли, коли было надо, просто-напросто завалить. А тут даже в списки абитуриентов не включили. Почему?
  Догадаться Жене было не в жилу. Впрочем, никто из взрослых тоже не мог ему ничего объяснить. Хотя он и чувствовал, что в воздухе висит какая-то непонятная гнетущая тревога, связанная с грозными газетными разоблачениями то одних, то других прихвостней империализма, безродных космополитов. Но к себе лично Женя ту кампанию никак не мог отнести.
  Кто он был такой, чтобы оказаться в одном ряду со знаменитым Л.Квитко, стих которого "Климу Ворошилову письмо я написал, товарищ Ворошилов народный комиссар" все знали с раннего детства. Или с другими врагами народа - Маркишем, Фефером, Лозовским, которых почти ежедневно полоскала "Правда", "Известия", "Комсомолка" и прочие официозные газеты.
  
  * * *
  Вообще-то на политические темы в женином окружении почти никогда не говорили, и о сталинских репрессиях он никакого представления не имел. Правда, как раз в это время арестовали отца его одноклассника Владика Полонского. За что? За то, говорили, что у него нашли дома несколько номеров запрещенного тогда журнала "Америка". Но позже женин папа, знавший Полонского по работе, объяснил, что его арестовали уже повторно по делу осужденной когда-то еще до войны вражеской "Промпартии".
  Слышал Женя и о злоключениях побывавшего недолгое время в тюрьме отцовского старшего брата Якова Зайдмана. Но оба эти случая выглядели для него, как отдельные частные эпизоды, некие недоразумения, довольно быстро выяснившиеся. Вот и папа Владика вскоре был освобожден, и дядя Яша, выйдя из заключения, даже не был ограничен в правах.
  Не особенно Женя задумывался и о причинах лишения возможности жить в Москве также других его родственников: дяди Соломона и дяди Нисима, вынужденных снимать квартиры соответственно в Туле и Расторгуеве. Только через много лет стало известно, что Соломон стал "лишенцем" за укрытие его же собственных драгоценностей, обнаруженных нарядом чекистов спрятанными в потолке его дома. А Нисим пострадал в компанию ежовской чистки НКВД (Народный комиссариат внутренних дел), где он когда-то работал.
  
  * * *
  Но Женя, никаких этих подробностей тогда не знавший, отказ ему в поступлении не связывал с какими-то спущенными сверху указаниями-распоряжениями. Он думал, что все дело в гадах бюрократах, которые главным образом по блату принимали людей в гуманитарные вузы - в них ведь всегда был большой конкурс. И считалось, что, кроме обладателей золотых и серебряных медалей, туда попадали почти одни дети разных генералов, артистов, профессоров, академиков. А куда было туда лезть ему, жиду пархатому?
  И все же, не увидев своего имени в списках счастливчиков, допущенных к сдаче экзаменов, Женя отправился качать права в приемную комиссию.
  - Ты отбракован по медицинским показателям, - объяснили ему там. - При осмотре у тебя установлена слабость здоровья. Иди, выясняй.
  В институтском медицинском кабинете крупная тетка-шкаф в несвежем белом халате нехотя полистала амбарную книгу, нашла нужную страницу и вперилась в Женю недовольным крупно-калиберным взглядом. Подержав с полминуты язык в загадочном раздумье, она приоткрыла густо накрашенные губы и невнятно сквозь них процедила:
  - Ты же сам написал в анкете, что болел скарлатиной, коклюшем, вот и результат, сердце у тебя не в порядке, - и добавила со значением, делая ударение на первом слове: - Анкета, знаешь ли, много о чем говорит.
  Женя стал что-то лепетать о странности этого вывода, о том, что те детские болезни никак не могут повредить работе архивариусом, но медицинская великанша его уже не слушала и, отвернувшись, дала понять, чтобы он катился куда подальше.
  А отец, узнав об этой неудаче, объяснил ее, как Женя сначала подумал, с каких-то непонятных организационно-государственных позиций:
  - Мне и раньше было известно, что все архивы у нас в стране - это режимные учреждения, они строго засекречены и принадлежат МВД (Министерство внутренних дел). Но, грешен, не сподобился узнать, что и твой Историко-архивный относится к этому же серьезному ведомству. А то бы тебя сразу отговорил - нечего туда лезть с твоим суконным рылом и еврейским носом. Но не горюй, иди в инженеры, как все. Слышал ведь поговорку: "если ты аид, то иди в МИИТ (Московский институт инженеров транспорта), если ты агой, то иди в любой".
  И, правда, какой дурак в 1949 году мог рассчитывать просочиться в советский институт бериевского Министерства Внутренних дел, в запретную государственную зону владения "Документами", хотя бы даже древними, историческими? Рис. 38
  
  Глава 11. ЕВРЕИ ВСЕХ СТРАН, СОЕДИНЯЙТЕСЬ!
  
  ЧУДО ЕВРЕЙСКОГО ВЫЖИВАНИЯ
  
  Загадка многотысячелетнего существования евреев в истории человеческой цивилизации
  поражает воображение. Ну, разве не удивительно, что все бесчисленные попытки королей, императоров, канцлеров, генсеков изничтожить надоевшую им нацию провалились.
   Она выжила, пройдя сквозь дым погромов, огонь холокоста, гарь ассимиляции и елей смешанных браков. Разве не фантастика, что сколько бы этот народ не били, не изничтожали всякие титы флавии, богданы хмельницкие, гитлеры и сталины, сколько бы его не резали, не грызли разные христианизации и исламизации, он все живет и процветает, давая миру иисусов, марксов, эйнштейнов.
  Этот феномен вызывает бесконечные обсуждения, сомнения, споры. Он сушит мозги ученых историков, антропологов, философов и в злобе, зависти и страхе заставляет скрежетать зубами мерзопакостных юдофобов.
  Какая же волшебная (божеская или сатанинская?) сила держит на плаву эту совсем небольшую человеческую популяцию среди других наций, намного более крупных, богатых и сильных? Что за тайная сила крови и духа этих носатых и кривоносых, рыжих и смуглых людей, живущих на огромных расстояниях друг от друга, дает им удивительную способность веками оставаться одним народом? Какая загадка стоит за их способностью во многих областях науки и культуры, предпринимательства и финансов почти всегда быть первыми?
  
  Сторонники бородатого отца теории естественного отбора считают, что все дело именно в тех самых гонениях, которые от поколения к поколению приходится преодолевать евреям во всех странах Рассеяния. Чем хуже, тем лучше - привет антисемитизму.
  Другие, главным образом, приверженцы религиозных постулатов, верят в Высшие силы, выделившие этот народ из всех других и наделивших его особой избранностью. Бог назначил евреев на должность просветителей, духовников, учителей погрязшего в грехах и невежестве человечества, поручил им нести, распространять по миру божественную истину, мораль и нравственность.
  Еврейское долголетие поддерживается Торой, Танахом, Талмудом. Иудаизм - вот опора еврейства. Те его служители, которые благодаря своей твердости и упёртости, несмотря на погромы, войны, гулаги, принудительные крещения, оставались верными Божьим заветам, религиозным предписаниям, и позволили сохранить многовековую еврейскую идентичность.
  Действительно, другие древние нации давно исчезли, оставив после себя лишь груды камней: обломков колонн, портиков, амфор, пифов. Евреи же потеряли все, не оставив от прошлого никаких камней, в том числе, и тех самых бесследно пропавших каменных скрижалей, полученных по преданию у горы Синай.
  Но зато сохранили свое живое нетленное, неистребимое наследие - Тору. И что особенно важно, не только записанную Моисеем на двустворчатой плите, но, и устную, данную евреям как раз на такой вот случай утери материальных Заповедей.
  От одного поколения другому передавалось содержание и смысл Священного писания. Каждый еврейский ребенок с самого раннего возраста овладевал грамотой, учился читать, понимать, познавать глубины великого Учения. Это спасало от забвения не только его само, но и язык, на котором оно было написано. Вот, наверно, почему так быстро, легко и непринужденно возродился в нынешнем Израиле древне-еврейский иврит.
  
  В объяснении долговечности существования еврейского народа в истории человеческой цивилизации, может быть, правы первые (материалисты), ссылающиеся на теорию естественного отбора, а, возможно, и вторые (идеалисты), считающие главным приверженность евреев своей вере.
  Но, скорее всего, справедливо и то, и другое.
  Хотя против них обоих часто выдвигается одно серьезное и, на первый взгляд, весьма здравое возражение. Сомневающиеся говорят, что, на самом деле, никакого единого еврейского народа давно уже не существует, и это доказательно свидетельствует государство Израиль, где со всего мира собраны самые противоположные друг другу этнические разности.
   Они сбиваются там в отдельные национальные объединения людей, имеющих разные традиции и говорящих на разных языках. Это и смуглые фарси-язычные выходцы с Востока, и белолицые европейцы, и полу-черные африканцы-марокканцы.
  Даже обитатели израильской "русской улицы" никак не совмещаются с общинами бухарцев, горцев, грузин, бывших жителей одной страны СССР. Не объединил этих разных евреев иврит, как в их советском прошлом и русский язык не сложил из них пресловутый советский народ.
  Можно ли надеяться, что все эти пришельцы из прошлого сварятся когда-нибудь в общем израильском котле в единую нацию? Состоится ли в государстве Израиль сионистское возрождение, о котором веками мечтали сотни тысяч евреев во всех странах мира, где они всегда были чужими?
  И вообще, утверждают скептики, нынешние евреи, в действительности, вовсе не имеют прямого отношения к тем древним библейским израильтянам. Точно так же, как сегодняшние греки и итальянцы вовсе не те греки и римляне, которые жили в античную эпоху, никакие их не наследники.
  Жонглируя подобными "аргументами", исламо-арабские и иранские ученые-акробаты довольно потирают руки - нашли они, мол, способ объяснить, почему никакого израильского чуда не произошло, и нечего евреям выпендриваться и претендовать на исконно мусульманскую землю, называя ее, якобы, своей Исторической родиной.
  
  То, что это зловредная чушь, брехня, фейк, достаточно убедительно показывают недавние достижения современной науки, особенно генетики. Снимая всякие сомнения, они достаточно доказательно объясняют существование единого еврейского народа и вековую стойкость еврейского феномена.
  Многосторонние генетические исследования последних лет показывают, что общие гены присутствуют у всех евреев, живущих в разных странах и на разных континентах, что, фактически, делает их настоящими родственниками (примерно такими, как потомки 4-5 поколений). Международным журналом "Human Genetics" опубликовано несколько серьезных работ, где показывается, что еврейское родство очень высоко - оно в 10 раз теснее, чем, например, у каких-нибудь двух случайно взятых ньюйоркцев.
  Ученые также опровергают и долго бытовавшее мнение о большом расхождении двух европейских этнических групп, ашкеназов (восточно-европейских евреев) и сефардов (выходцев из Испании и северной Африки). Доказано, что доминирование древних ближневосточных генов в обеих ветвях европейского еврейства достигает 70%, и эта близость унаследована еще до разделения евреев на группы, которое произошло 60 поколений назад в YIII-IX веках.
  С помощью зоркого геномного телескопа-микроскопа американские и израильские ученые Г.Ацмон, Э.Берне, Г.Острер, Э.Фридман, Д.Бехар, изучив генетические образцы евреев из 14 стран и сравнив их с генами представителей 69 других народов, получили важные результаты. Опубликованные в книге "Дети Авраама в эпоху генома", они доказывают, что все евреи генетически очень близки и сильно отличаются от неевреев. Рис. 39
  
  Причем, близкая идентичность ДНК-тестов обнаруживается не только у ашкеназов и сефардов, но бухарцев и крымчаков, даже, кажется, у мизрахов и туарегов - всех причастных к еврейству наших соплеменников, живущих в американском Нью-Йорке, французском Лионе, российском Брянске, испанской Кардофе, индийском Мумбае или африканской Адис-Абебе.
  Еврейской родственной связи в пространстве и времени есть и историческое библейское объяснение: ведь, и на самом деле, все евреи друг другу истинные много-юродные братья, сестры, дяди, тети - хотя и очень далекие, но по настоящему прямые потомки библейского Авраама, Сары, Якова, Иосифа.
  А потому им можно гордиться своими предками, своей принадлежностью к древнейшему на Земле сообществу, к очень старому и, вместе с тем, очень молодому народу, действительно Богом избранному, действительно великому, к нации Маккавея, Спинозы, Эйнштейна.
  Нельзя допустить, чтобы он исчез в огне очередного взрыва геноцида или утонул в топком болоте зловредной ассимиляции.
  
  ПОЧЕМУ ОНИ ТАКИЕ УМНЫЕ?
  
  Разве не чудо, что выходцы из народа, являющегося одним из самых малочисленных (0,15% всего человечества), вдруг заняли главные места в списках людей, отличившихся в наиболее важных областях прогресса?
  Почему-то их очень много среди нобелевских лауреатов - они получили 14% Нобелевских премий в первой половине ХХ века, 29% во второй его половине, и 32% в начале ХХ1-го века!! И также их много среди известных писателей, артистов, музыкантов, композиторов, пионеров киноиндустрии, именитых ученых, создателей ядерной промышленности.
  Но и общий уровень интеллекта у обычных вовсе не знаменитых евреев ашкенази очень высок. С тех пор, как умственные способности начали измерять показателем IQ, выяснилось, что, если его среднее значение принять за 100 баллов, то у евреев он составляет 110, а с баллом 140 и выше у евреев в шесть раз больше, чем у всех остальных национальностей.
  
  * * *
   Одной из наиболее серьезных причин выдающихся успехов огромного числа евреев ашкеназов, скорее всего, является расовое перемешивание и присутствие у них инородной крови. Известно, что слияние разных этнических свойств обычно дает положительный результат, а иногда и экстра положительный. Вспомним Пушкина с его эфиопской кровью и Лермонтова с шотландской. В то же время, внутривидовое и, тем более, внутриродовое размножение приводит к упадку и даже вымиранию.
  А ведь именно восточно-европейские ашкеназские евреи, больше других поднабрали на стороне чужих генетических признаков, в том числе и европейских народов, недаром среди них немало людей светловолосых и голубоглазых. Последнее, как говорят Г.Ортерер и Г.Атцмон, авторы книги "Human Genetics", является следствием добавления крови именно северо-европейских народов.
   Генетические исследования последних лет показали, что ашкеназы имеют чуть ли не до 18% примесей генов и южно-европейских народов: итальянцев, французов, сардинцев. Такое родство подтверждают и письменные источники, например, те, которые свидетельствуют о переселении в XI веке евреев из Иудеи не только в Германию на средний Рейн, куда попал женин предок с его отцовской стороны, но и в Южную Европу.
  Но вряд ли можно однозначно объяснять феномен талантливости ашкенази только смешением крови - есть и другие не менее важные факторы.
  
  Первым из них обычно называют вековое развитие у евреев способности к выживанию в трудных условиях постоянного давления на них окружающего нееврейского населения, не признававшего этих чужаков своими. Необходимость приспосабливаться, выкручиваться, доказывать свою нужность требовала воспитание у людей ловкости, гибкости, предприимчивости, поисков новых вакуумов приложения своих сил, умений, способностей.
  
  Важную роль сыграло и то, что евреям повсеместно отказывали в занятиях сельским хозяйством, поэтому они вынужденно селились в городах, где жизнь была сложнее, и ручного труда требовалось меньше, чем умственного. Потому-то евреи и шли в финансисты, фармацевты, писари, торговцы и другие профессии, нуждавшиеся в грамотных работниках. Так, старинная хроника 1270 года сообщает, что в южно-французском Авиньоне более 80% евреев занимались денежными операциями и ростовщичеством.
  
  То же самое касается спорта, где еврейская молодежь не слишком преуспела в легкой атлетике и гимнастике, зато огромных успехов достигла в шахматах. Недаром почти 50% всех шахматных гроссмейстеров во всех странах мира были евреями.
  
  Большое значение имела вынужденная необходимость освоения и изучение разных языков, что усиливало память, психическую гибкость, внимание и вообще все когнитивные способности.
  
  Во все века и во всех странах у евреев особенно ценилась образованность. Недаром, представляя соискателям брачных уз кандидатов в женихи и невесты, свахи на первый план всегда выдвигали такие ценности, как "ученость" и умственные способности своих клиентов. Поэтому еврейские семьи чаще всего складывались из образованных людей, и супружеские пары производили на свет не глупых детей.
  Всеобщая грамотность была одной из главных отличительных черт еврейского населения. Это ведь факт, что, например, начальное образование у евреев возникло на 18 столетий раньше, чем в Германии, Англии, Франции, Испании и других европейских странах. Уже в 64 году н.э. первосвященник Иешуа бен Гамла выпустил Постановление о школьном образовании детей с 6-тилетнего возраста. Развитие у детей умственных способностей было непременной и беспрекословной обязанностью родителей.
  А в советское время вряд ли можно было найти какую-либо еврейскую семью, где папы-мамы не стремились дать своему любимому чаду высшее образование. Причем, часто даже а ущерб собственному благополучию и благосостоянию.
  
  К этому нельзя не добавить широко бытовавшее обучение евреев с детства игре на скрипке, пианино, что улучшало функции мозга, концентрацию внимания, душевные качества, способности к математике и точным наукам. Музыка всегда была одним из главных занятий евреев, недаром среди них так много ойстрахов и гилельсов, бернстайнов и гершвинов.
  
  Огромную роль в становлении евреев, как "умной нации", как уже отмечалось выше, без всяких сомнений, во многом сыграл иудаизм. В течение всей своей жизни каждый еврей ежедневно не только молился и не просто читал, а изучал Тору. При этом часто не только ее, но также Талмуд и другие сложные тексты. Рис. 40
  Таким неоднозначным исследовательским отношением к святым книгам евреи сильно отличались от почти всех других народов, от которых лишь требовалось принимать религиозные постулаты на веру, ничего не обсуждая, не рассуждая, ни в чем не сомневаясь.
  К тому же иудаизм, основанный на признании Бога единого, невидимого, не олицетворенного и не представляемого солнцем, луной, деревом или камнем, развивало у людей абстрактное логическое мышление и ум, склонный к анализу.
  
  В основе религиозных верований и традиций евреев, тоже в противовес другим нациям, лежал и тезис приоритета личности человека. "Если отец, - писал хасидский раввин Авраам Тверский (1931-2021гг), - научил сына всему, кроме веры в себя, то он не научил его ничему. Но если же отец не научил сына ничему, кроме веры в себя, то он научил его всему".
  Признание важности каждого отдельного человека в общем деле, в общей беде и в общем успехе способствовало воспитанию таких полезных качеств, как вера в себя, в свои способности, осознание своей значимости для окружающих.
  К осознанию своей личной ответственности за свои дела и поступки учит и мудрый иудаизм. В отличие от пресловутого христианского "отпущения грехов", которое часто за немалую мзду производят батюшки-попы после так называемого "исповедования", иудейские законы возлагают ответственность человека за содеянное на него самого. Поэтому в преддверии записи в "Книгу жизни" на Ям Кипур еврей одновременно с обращением к Богу просит прощение и у того, перед кем считает себя виноватым (а не у какого-нибудь раввина).
  
  Многие исследователи не исключали из рассмотрения и такой многовековой еврейской традиции, как здоровое питание и личная гигиена. Кошерные продукты, обязательное мытье рук перед едой, еженедельное купание в микве - это во многом улучшало здоровье и умственные способности людей. И, главное, нередко в отличие от коренного городского населения спасало евреев от поголовного вымирания в периоды страшных европейских эпидемий чумы, холеры, тифа.
  
  Все эти генераторы еврейской умственной незаурядности за 2,5 тысячи лет и создали тот исключительный генофонд, который так выделяет евреев из всех других народов Земли.
  А главным паровозом, двигавшим этот процесс, без сомнения, был дарованный Творцом и популяризованный Ч.Дарвиным естественный отбор, закреплявший наиболее благоприятные признаки, приобретенные евреями в течении их многовековой истории.
  При постоянных преследованиях, изгнаниях, погромах, отбирались "лучшие", "способные", "умные". Рис. 41
  
  Например, вавилонский царь Навуходоносор II выселил из Иудеи (597 - 539 год до н. э.) довольно большую часть еврейского населения. Когда же при персидском Кире Великом около 40 тысяч потомков того пленения вернулись на родину, они были удивлены насколько их соплеменники в Иудее отстали от них в развитии. Без них даже Иерусалимский храм не был восстановлен.
  Другой пример - изгнанные из королевской Испании в 1492 году по Альгамбрскому декрету евреи поселились в Голандских провинциях, где быстро достигли больших успехов, заняв ведущие позиции в нидерландской торговле и финансах. В то же время оставшиеся на Пиренеях евреи-мораны так и застряли в застойном состоянии без каких-либо заметных достижений и развития.
  
  Эти исторические факты, как и многие другие, показывают, что значило в накоплении положительного генофонда еврейского народа отсечение его слабых отсталых частей. Об этом, наверно, напишут и будущие исследователи, когда отметят исчезновение и советского русского еврейства (об этом в Послесловии).
  
  Таким образом, подтверждается кажущееся поначалу парадоксальным явление - именно в рассеянии, среди других народов, вдали от исторической родины и происходило становление евреев, как "самой умной нации" в мире.
  
  ФЕНОМЕН УНИКАЛЬНОГО НАРОДА
  
  Отмечая поразительный факт выживания еврейского народа в бурях и грозах двухтысячелетнего Рассеяния, трудно не удивиться странному, непонятному, но необычайно мощному всплеску еврейского участия в развитии человеческой цивилизации именно ХХ-го века.
  Причем, нельзя не заметить, что его неожиданное появление в мировой науке, народном хозяйстве и культуре относится преимущественно к восточно-европейскому еврейству. Именно оно дало миру целый сонм гениальных представителей сразу нескольких поколений.
  
   При встречах с бухарскими, горскими, сефардскими евреями и при наблюдении за жизнью разных общин Израиля, можно в очередной раз заметить, что по культуре, образованности, умственным способностям современные восточно-европейские евреи значительно превосходят других своих соплеменников. И это неоднократно отмечалось во многих научных (и не очень) трудах.
  
   Важно также еще одно, на первый взгляд, не очень заметное явление.
   Знакомство с историей еврейских предков, в частности, с такими книгам, как "Пятикнижие Моисея", "Новый Завет", а также "Иудейская война" Иосифа Флавия и Лиона Фейхтвангера показывает, что нынешние евреи ашкенази довольно сильно отличаются и от собственных предков, как очень далеких, так и довольно близких.
   Взять библейские и античные времена, когда еще не произошло коренное разделение евреев по географии их проживания, серьезно влияющей на особенности национального характера. Упомянутые письменные источники представляют древних иудеев, как смелый, жестоковыйный, упрямый народ, вечно боровшийся за свою независимость, свободу, справедливость и смело выступавший против врагов, намного превышавших их по численности и силе.
   Так, в древнеегипетские времена они не стерпели своего приниженного положения и под предводительством Моисея бежали из фараонового рабства. В период римского владычества фактически единственные из всех покоренных Римом народов, включая воинственных галлов и кельтов, подняли вооруженный мятеж, превратившийся в большую дорого и трудно давшуюся римлянам Иудейскую войну. И если бы не внутренние распри, в частности, из-за зелотов в Иерусалиме и сикариев в Масаде, евреи не потеряли бы свою страну.
  В скобках можно отметить, что гены храбрости предков перескочили тысячелетия и совсем на другом витке истории помогли евреям выстоять в войнах за независимость и выжить в современном Израиле, прижатом к морю враждебными арабскими государствами.
  
   Вместе с тем, в отличие от эллинизма, широко распространившегося по всему античному миру, история не сохранила память о больших достижениях евреев библейской древности в создании знаменитых произведений живописи и скульптуры. Не известны и античные еврейские писатели и поэты, оставившие после себя сказания, поэмы, драмы, как Гомер или Софокл.
  Правда, первое можно частично объяснить религиозной особенностью иудаизма, не позволявшего "сотворять себе кумира", то есть, запрещавшего изображение человека.
   Относительно второго резонно могут возразить: "А разве Библия дана человечеству не евреями?" Однако, несмотря на искреннее преклонение перед божественностью этой великой книги, нельзя не заметить, что трагедии Эсхила и драмы Эврипида понятнее современному интеллигенту, чем даже адаптированные библейские тексты.
   Конечно, иудеи дали миру Христа, но, если бы имя этого мифического, возможно, в действительности и не существовавшего героя так широко и глубоко не раскрутили многочисленные попы-пиарщики (особенно сами же евреи, такие, как, например, Павел и Петр), то философия Платона, Аристотеля, Сократа занимала бы умы людей ничуть не меньше христианского богословского вероучения.
   Нельзя не признать и то, что не было также среди иудеев крупных фигур из мира науки, не было у них Архимеда с Эвклидом или Геродота с Гиппократом.
  
   В Средние века так же, как и в эпоху Возрождения, жившие в Европе евреи не прославили себя ни Леонардом да Винчи, ни Данте Алигьери, да и позже не появлялись у них Моцарты и Бетховены, Шекспиры и Кампанеллы, Галилеи и Коперники.
  Нет, конечно, нельзя умалять цивилизационный вклад евреев в те далекие времена, в которых был Маймонид, Халеви, Спиноза, Гейне, Мендельсон и многие другие. Но их существование было не так заметно, как упомянутых, и, кроме того, сильно растянуто во времени на десятки веков.
   То же самое можно отнести и к ХIХ веку, веку так называемого Просвещения. Не нашлось в нем у ашкеназов своего Дарвина и Максвелла, Диккенса и Пушкина.
  
   Но вот грянул великий и страшный, прекрасный и кровавый ХХ век. Помимо многих других коренных изменений в жизни человечества, он взорвал и глухие стены тесных душных еврейских гетто Германии и затхлых чесночных местечек Российской империи. Забитые затравленные ашкеназийские евреи разогнули спины, расправили плечи, подняли головы.
  Десятки и сотни их тысяч ринулись в экономику, финансы, науку, музыку, литературу и...в революцию. Яркими путеводными звездами мирового уровня зажглись их Эйнштейны, Фрейды, Ойстрахи, Зингеры, Сэлинджеры. Не было ни одной области промышленности, торговли, науки и культуры, где евреи-ашкеназы не преуспевали бы.
  
  Таким образом, феномен европейского еврейства, его необычайно высокий цивилизационный взлет, отчетливо проявившийся именно в ХХ-м веке - это необычное, штучное явление и еврейской, и всей человеческой истории. И, кто знает, суждено ли ему снова повториться?
   Пока прошедшие два десятилетия нового века больших перспектив в этом смысле, увы, не показывают.
  Приходится уповать на то, что высоко-продуктивное участие восточно-европейских евреев в мировом цивилизационном развитии не остановится. Что ашкеназы не исчезнут с лица Земли ни в результате ассимиляции и растворения в других народах, ни (не дай Бог) нового Холокоста.
  
  ЕВРЕЕМ БЫТЬ НЕМНОЖЕЧКО НЕЛЬЗЯ
  
  Вопреки всем притеснениям и в отличие от многих малых наций, подмятых более многочисленными народами, евреи во все века и во всех странах играли роль особую, видную. Она была особенно заметна на фоне серого и в массе своей пассивного большинства.
  Яркая незаурядность евреев поддерживалось тем, что они брались за наиболее трудные, самые, казалось бы, неподъемные дела. Один из таких примеров привел когда-то знаменитый еврейский сионистский активист писатель и журналист В.Жаботинский. В далекие библейские времена, напомнил он, пришли потомки Иакова в плодородную долину Нила, где скотоводство считалось грязным, малопочетным делом. Заниматься им фараонова элита земледельческого Египета пренебрегала и предоставляла его авраамским чужестранцам, рабам. Но те настолько подняли престиж нового дела, что египтяне сами стали разводить домашний скот, а евреев из животноводства изгнали.
  
   В России евреи тоже всегда ввязывались в опасные и неблагодарные предприятия. Взять хотя бы их непропорционально большое участие в революции и в строительстве нового государства, в ЧК-ГПУ (Чрезвычайная Комиссия - Государственное Политическое Управление) и в ВКП(б) (Всесоюзная Коммунистическая партия (большевиков).
  Недаром, антисемиты, вроде А.Солженицина, даже призывали потомков позднейших еврейских поколений за это покаяться по примеру немцев, признавших свою общую национальную вину за Холокост или северных американцев за рабовладение неграми.
  Во времена советской милитаризации евреи просунулись в разные закрытые трудоемкие сферы, вроде ядерной физики (Л.Ландау, В.Гинзбург, Ю.Харитон,...) и самолетостроения (С.Лавочкин, М.Миль, М.Гуревич,...), химии, биологии, медицины (А.Фрумкин, М.Авербах, Л.Штерн,...). А еще заняли ведущие места в области культуры - в музыку, сатиру, юмор (Д.Ойстрах, А.Райкин, М.Жванецкий,...), в шахматы (М.Ботвинник. М.Таль, Г.Каспаров,...), где, как во всем, добились блестящих результатов.
  
  А на переломе столетий подоспело время России менять социализм на капитализм. Могло ли такое эпохальное событие обойтись без евреев? Конечно, нет. Им опять было до всего дело.
  Они ринулись сначала в кооперативы, потом в рынок и в олигархи. Засучив рукава и растопырив карманы, они стали обустраивать нефтяные, автомобильные и прочие предприятия, компании, банки. Пройдя успешно по острию ножа "дикого капитализма", они начали задирать нос и надувать щеки. А кое-кто из русских евреев, ставших "новыми русскими", совсем обнаглел и полез аж в политику.
  Так, Б.Березовский пробрался в кремлевские коридоры власти и возомнил себя чуть ли не вершителем судеб, возводящим на престол президентов. Не учтя при этом, что такое и православным никогда не прощается.
   Другой еврей В.Гусинский наивно поверил в спущенную сверху "свободу слова" и, тоже обнаглев, создал свое собственное "Независимое телевидение" (НТВ). Он забыл уроки М.Кольцова, К.Радека и других евреев писак-златоустов, пострадавших от излишней близости к властной системе промывки мозгов.
  Одиозный полит-клоун В.Жириновский, вытягивая вперед подбородок под фашиста Муссолини, строил из себя самого русского из всех русских, но никакие ужимки, ловкость речи и предприимчивость этого "сына юриста" не могли скрыть его происхождения.
  
  Да, застилали этим честолюбцам непомерные амбиции, притупляли присущее еврейскому национальному характеру обостренное чувство опасности, подавляли инстинкт самосохранения, и ничто не могло защитить их от презрения, осуждения, осмеяния, злословия.
  
  * * *
   С такими рассуждениями приехавший в очередной раз из Лос Анджелеса в Москву Женя топтался на Тверской улице и привычно шарил глазами по витринам магазинов, книжным лоткам, палатками с газетами и журналами. И вдруг взгляд его споткнулся о газетный лист с крикливым заголовком: "Березовский, Гусинский, Смоленский, Ходорковский. Кто следующий?"
   Что значит, кто следующий, подумал он, вроде бы больше у них на "...ский" никого и нет. Значит, очередь за Ваксельбергом, Фридманом или еще кем-нибудь из этих, носатых-пархатых. Пускай готовятся.
  И тут же себя одернул: ну, что это он, почему не за Потаниным, Усмановым, Алекперовым или еще за каким-нибудь арийцем? Почему надо всюду вынюхивать юдофобский душок?
  Когда это сомнение Женя выложил одному из небольшого круга оставшихся еще в Москве друзей-евреев, тот сказал:
  - Ты, старик, попал в десятку. Конечно, тут густо несет антисемитизмом. Хочешь доказательств? Пожалуйста, первое из них - финансист А.Смоленский. Вот уж кто никогда не лез к власти между ног, никакие фиги-интриги не затевал. А ведь этого тихого смирного банкира тоже в свое время замели, разорили, уничтожили. Самый настоящий государственный антисемитизм. А какой же еще? Бытовой-то приказал долго жить - слишком нужен стал еврей, как "средство перемещения" на колбасный Запад. А замену иудею, виновнику всех бед, найти проще, чем кружку пива в рот опрокинуть. Вот они другие инородцы, рядом - таджики, киргизы.
  - Нет, нет, задумчиво возразил Женя. - Вон Абрамович - "еврей при губернаторе", приближен к трону. Его пока не трогают.
  - Этот еврей-чукча всегда служил маскхалатом, желтой брошкой на плече российского Нефте-Государства.
  
  В тот же вечер Женя выловил в Интернете страничку, где чернели лозунги пикетчиков, стоявших когда-то у московского Мещанского суда. "Нахапал, Ходорковский, поделись с другими!" - взывали они, или: "Посиди, Миша, как простые русские люди сидят, подумай!".
  Да, наверно, прав был его друг. Жив еще антисемитизм на земле российской. И история Ходорковского - тоже одно из свидетельств этого. Действительно, то его судебное преследование было непонятно, нелепо, иррационально, как ненависть к евреям вообще. Ведь трудно объяснить, чем этот олигарх был хуже того же Тимченко или Сечина. Если он какие-то прежние законы и нарушал, то не больше всех остальных. А вот благотворительностью занимался значительно больше. Рис. 42
  Плохо объясняет причину личного уничижения Ходорковского и, якобы, съедавший Путина страх перед его возможной попыткой баллотироваться в президенты. Ведь он об этом никогда даже и не заикался. Он же знал, что даже Бронштейну-Троцкому оказалось не по силам оседлать Россию.
  Нет, скорее всего, Ходорковского, избрали "козлом отпущения" совершенно бессознательно, без всякой логики. Он был выбран судьбой, как представитель того самого "избранного народа", которого история всегда избирает, чтобы обкатать разные свои новшества, в том числе и самые мерзкие. Евреи первые узнали, что такое душегубки и газовые камеры, первые прочувствовали на себе новое оружие массового поражения - шахидский пояс исламского террора.
  
  Глава 12. АССИМИЛЯЦИЯ - СЕСТРА ХОЛОКОСТА
  
  И.ЭРЕНБУРГ - ГЕРОЙ ИЛИ ПРЕДАТЕЛЬ?
  
   История знает немало выдающихся личностей и знаменитых деятелей культуры, отдельные, а иногда и многие, поступки которых долгое время вызывают острые споры, возражения, сомнения. Таковым оказался и смелый поступок (или ошибка? или преступление?) замечательного писателя, лидера движения "борьбы за мир" Ильи Григорьевича Эренбурга, который он совершил в очень тревожный момент времени, когда речь шла о выживании в СССР его соплеменников евреев.
  
  Та страшная провокация, связанная с "делом врачей-отравителей", как позже выяснилось, была одним из звеньев задуманной Сталиным иезуитской многоходовки, которая должна была увенчаться расправой с его собственными сатрапами Молотовым, Берией и другими, якобы, виновными, в частности, кроме всего прочего, и в развязывании антисемитской кампании.
  Но на первом этапе эта зловещая затея должна была выглядеть более не менее благопристойно. Для этого ее намечалось предварить покаянным открытым письмом 60 именитых ученых, артистов, писателей еврейской национальности в газету "Правда". В нем, в частности, были такие слова:
   "Врачи-убийцы, эти изверги рода человеческого разоблачены. Справедлив гнев русского народа. Позор обрушился на голову еврейского населения Советского Союза. Среди великого русского народа преступные действия банды убийц и шпионов вызвали особое негодование. Может быть, товарищ Сталин, - униженно просили еврейские знаменитости, - сочтет возможным проявить милость и охранить евреев от справедливого гнева русского народа. То есть, под охраной выселить их на окраины государства... Только самоотверженный труд там, куда направят нас партия и правительство, великий вождь советского народа И.В.Сталин, позволит смыть это позорное и тяжкое пятно, лежащее сегодня на еврейском населении СССР".
  Под этим гнусным коллективным письмом стояли подписи и таких именитых личностей международного уровня, как Д.Ойстрах, Э.Гилельс, И. Дунаевский, Л.Ландау, В. Гроссман, С.Маршак и других наивных простаков, возможно, надеявшихся таким образом избежать общей кары.
  
  А вот числившийся советским евреем No1 и имевший определенный вес заграницей И.Эренбург, несмотря на настойчивое на него давление, уговоры и угрозы, ту подлянку подписывать наотрез отказался. Вместо этого, 3 февраля 1953 года он послал отцу народов свое личное послание, ставшее известным лишь через много лет после его написания благодаря Я.Этингеру, сыну одного из казненных "врачей-отравителей". В нем он писал:
  "Мне кажется, что единственным радикальным решением еврейского вопроса в нашем социалистическом государстве является полная ассимиляция, слияние людей еврейского происхождения с народами, среди которых они живут. Это срочно необходимо для борьбы против американской и сионистической пропаганды, которая стремится обособить людей еврейского происхождения. Я боюсь, что коллективное выступление ряда деятелей советской русской культуры, людей, которых объединяет только происхождение, может укрепить в людях колеблющихся и не очень сознательных националистические тенденции.
  Особенно я озабочен влиянием такого "Письма в редакцию" на расширение и укрепление мирового движения за мир. Когда на различных комиссиях, пресс-конференциях и пр. ставился вопрос, почему в Советском Союзе больше не существует еврейских школ или газет на еврейском языке, я отвечал, что после войны не осталось очагов бывшей "черты оседлости" и что новые поколения советских граждан еврейского происхождения не желают обособляться от народов, среди которых они живут. Опубликование "Письма", подписанного учеными, писателями, композиторами и т.д. еврейского происхождения, может раздуть отвратительную антисоветскую пропаганду, которую теперь ведут сионисты, бундовцы и другие враги нашей Родины".
  
  Уместно удивиться, как это решился Эренбург так храбро себя вести именно в то ужасное расстрельное время репрессий "врагов народа в белых халатах" и "членов Еврейского антифашистского комитета". Почему посмел он поставить под сомнение спущенное с самого Верха публичное обращение знатных евреев?
  Естественно было бы получить ответ на этот вопрос у самого писателя. Однако по свидетельству его современников он этой темы старался избегать. А позже в мемуарах "Годы, люди, жизнь" в 1967 году написал:
  "Тогда я думал, что мне удалось письмом переубедить Сталина, теперь мне кажется, что дело замешкалось, и Сталин не успел сделать того, что хотел. Конечно, эта история - глава моей биографии, но я считаю, что не настало время об этом говорить".
  Однако этому времени прийти так и не было суждено, а потому достоверного объяснения того поступка И.Эренбурга до сих пор нет. Разные авторы высказываются на этот счет по-разному. У меня, автора этой книги, есть собственное мнение, и оно во многом совпадает с предположением блестящего литератора Б.Сарнова, приведенного им в его замечательной книге "Случай Эренбурга" (2006 г). Рис. 43
  
  Согласно этой версии, обласканный в то время властью, Илья Эренбург мог думать, что роль придворного еврея (кстати, так же, как Л.Кагановича) ему милостиво была оставлена в качестве ширмы, прикрывавшей от Запада затеянную Сталиным антисемитскую кампанию. Поэтому в своем письме Эренбург так настойчиво подчеркивал опасность зарубежных антисоветских выступлений против СССР и вероятного смятения в рядах сторонников-коммунистов, которые могли от него отступиться.
  Кроме того, смелость ему, на мой взгляд, могло придавать еще и то, что почти перед самым началом описываемых событий и через пару недель после открытия дела "убийц в белых халатах" он вдруг получил престижную международную Сталинскую премию "За укрепление мира между народами" (20 дек.1952 г). К чему бы это?
  Зная коварный нрав кремлевского владыки, Эренбург не мог не понимать, как шатко, как призрачно то покровительство, как опасен его своевольный шаг и как близка может к нему стать трагическая участь казненного без суда и следствия С.Михоэлса.
  Он, безусловно, знал, что своим смелым письмом серьезно рискует жизнью, так как поведение непредсказуемого самодержца параноика невозможно было угадать. Так что его поступок по праву можно признать настоящим подвигом, актом беспримерного мужества.
  Понятно, что никакими самыми убедительными доводами И.Эренбург, действительно, не мог заставить Сталина пересмотреть планы задуманного им злодеяния. Однако ведь правда и то, что они могли его хотя бы немного отсрочить, и это в свою очередь сыграло решающую роль - злодей во время сдох.
  Поэтому нельзя не признать, что тем самоотверженным поступком И.Эренбург, на самом деле, спас еврейский народ от уничтожения в самом прямом физическом смысле слова, за что должен был заслуживать громадную благодарность сотен тысяч своих соплеменников.
  
  * * *
  
  Однако, многие современники Эренбурга, не зная о том письме, тогда этого не принимали. Они с огорчением замечали, как с начала второй половины 40-х годов, их любимый писатель стал выставлять на показ приверженность идее еврейской ассимиляции. То в одной, то в другой статье, беседе или интервью он настойчиво высказывался против еврейской национальной обособленности.
  Это, естественно, вызывало удивление значительной части образованных евреев, которые обычно к мнению классика внимательно прислушивались и с большим азартом его обсуждали и осуждали. Оппоненты упрекали Эренбурга в конформизме и даже предательстве. Они не могли прощать ему соглашательства с растворением евреев в "великом советском народе" и их исчезновением, как нации.
  Особое неприятие вызвало представлявшееся им предательским его заявление, что "создание государства Израиль не является решением так называемого еврейского вопроса....Оно зависит не от военных побед в Палестине, а от победы социализма над капитализмом".
  И это было сказано в тот переломный для молодого еврейского государства момент, когда вождь народов вдруг перестал его поддерживать, перенеся свои симпатии на его врагов. Так И.Эренбург, один из главных активистов "борьбы за мир во всем мире", послушно следовал за поворотами внешней политики партии и правительства.
  Ну, не стыдно ли было за него?
  
  Как с колокольни сегодняшнего дня смотреть на ту давнюю эренбурговскую словесную эквилибристику, столь неприятную еврейскому национальному слуху? Как к ней относиться?
  Да, так же, как к конформизму десятков других известных евреев, деятелей культуры советского времени. Впрочем, не только той середины ХХ-го века, и не только в СССР.
  То есть, никак.
  
  СОЛЬ ЗЕМЛИ
  
  Женины родители, и особенно бабушка с дедушкой, умудренные жизненным опытом и убежденные в лживости газетной пропаганды, ни за что не хотели соглашаться ни с какими мнениями о неизбежности еврейской ассимиляции. Они были убеждены, что все с властью якшавшиеся евреи, сами не верят в то, что произносят вслух.
  - Не может же быть, на самом деле, - говорил дед, откладывая в сторону Литературку с очередной статьей о "мире во всем мире", - чтобы такой умница, как Эренбург, считал правильным исчезновение своего собственного народа. - Наверняка, это он, хитрованец, понарошку так пишет.
  Но более молодая часть семейства в лице жениного дяди и его жены, наоборот, считала, что ассимилянты правы, и нечего выпендриваться, что глупо и бесперспективно цепляться за старое - еврейские местечки давно ушли в прошлое, их не возродить.
  - Если не наш дети, - говорили они, - то наши внуки переженятся с гоями и вольются с этой своей драгоценной еврейской кровью и со своими умными генами в русскую нацию. Впрочем, что, собственно говоря, отличает их от каких-нибудь Ахматовых и Бешметовых? Разве те, хотя бы раз в месяц вспоминают о своих татарских или печенегских корнях?
  - Ай, бросьте, - возражал на это женин исторически подкованный дед, - уж сколько раз евреям предрекали такое же исчезновение, как печенегам. В каждом поколении во всех странах, где иудеи жили. Возьмите времена эллинизма при Антиохе, когда часть просвещенных евреев стала греческим богам поклоняться. Но, фигушки! Нашлись настоящие иудеи, макковеи, бойцы. Или, гляньте, как испанские мораны утерли нос арагонским коронованным антисемитам, продолжая в течение многих десятилетий, хотя и тайно, но упорно, читать Тору и молиться Иегове.
  Дед задумчиво улыбался, отпивал из стакана свой вечерний кефир и уже с грустью добавлял:
  - Хотя, конечно, это только в лучшем случае... А в худшем - евреям, чтобы не забывали, кто они такие, доходчиво напоминали еще и плети египетского фараона, и нагайки Богдана Хмельницкого... - Дед осторожно оглядывался и понижал голос. - Как бы и нам теперь не довелось отведать тех уроков. Кого-кого? Того, Самого.
  
  А тот, великий корифей всех наук, в своей последней "научной" статье по "вопросам языкознания", опубликованной 20 июня 1950 года в газете "Правда", внятно объяснил, что евреи, как нация, вообще не существуют, так как они не подходят ни к одному из трех указанных им признаков, определяющих кого полагается считать отдельной нацией. Рис. 44
  
  * * *
  
  Но что же наш юный герой? В отличие от старших членов своей семьи Женю, по обычному для его лет безразличию к политике, пока не очень занимали вопросы национальной идентификации. Хотя изредка он тоже задумывался: ну, какой я, на самом деле, еврей? По-еврейски не говорю, еврейской истории не знаю, иудейская религия для меня непонятная, чужая. Только что в паспорте отметка, да в анкете пятый пунктик.
  И кухонно-базарное отношение русских к евреям ничем не отличается от их же неприязни, например, к "азерам, чеченам, абхазам и другим черножопым", торгующим на рынках мандаринами и лавровым листом. Так же, как презрение жителей Латинского квартала французской столицы к перебирающим четки арабским бездельникам и торгашам парижского предместья Сен Дени. Ведь все они просто-напросто - чужаки, на всех не похожие, а потому подозрительные, вредные.
  
  Справедливости ради, надо сказать, что, хотя, как и все советские юноши, Женя вырос на черноземной почве российского шовинизма, все же жил дуалистом - двуликим, двусторонним, как лист бумаги. Воспитанный на Пушкине, Лермонтове, Маяковском, он, естественно, больше знал русские поговорки, пословицы, романсы, частушки, но, как уже говорилось выше, с большим удовольствием читал Ш.Алейхема и Д.Бергельсона, ходил в театры ГОСЕТ и "Шалом", танцевал "Семь сорок" и "Фрейлекс".
  
  Кроме того, рассуждал Женя, если говорить об вековой ассимиляции, то она удел далеко не только евреев. На Земле было множество народов, которые под ее давлением вообще исчезли в темном подземелье истории.
  Не говоря уж о малочисленных национальных образованиях (например, нидерландских фризах или северо-российских уграх), даже такие крупные народы, как древнегреческая и древнеримская, были навек погребены под наслоениями пришедших в мир новых народов - франков, германцев, бриттов, саксов и прочих варваров. Да и от последних в лучшем случае остались лишь названия - Франция, Германия, Британия, Саксония.
  
  * * *
  Как бы в унисон жениным интеллигентским сомнениям в особенности и избранности еврейского народа, в московской печати и в публичных выступлениях тогда же стали множиться и те самые ассимиляторские пассажи И.Эренбурга. Будучи мастером изысканных и хлестких метафор, он как-то даже предложил евреям быть "щепоткой соли в чужом супе".
  Через много десятилетий другой известный писатель взрослый вундеркинд российской культуры и успешный многостаночник Д.Быков, приехав в Израиль, почти буквально повторил слова советского классика, заявив, что: "задача соли плавать в общем супе, а не собираться в одной солонке".
  На это мудрый и не менее находчивый писатель-поэт И.Губерман, живущий в Иерусалиме, заметил, что соли хватает повсюду, а то, что в Израиле щепотка оказалась больше, чем где-либо еще, очень даже вкусно, и совсем неплохо.
  Задолго до этой словесной пикировки не имевший семитских корней М.Горький предложил другое более аппетитное (если не сказать - комплиментарное) сравнение евреев с "дрожжами, на которых встает прогресс человечества".
  Продолжая такого рода вкусовые аналогии, можно также назвать евреев важной приправой, заправкой и пищевой добавкой, улучшающей человеческую породу. И ведь действительно, без еврейского перца и пряностей цивилизация на Земле, скорее всего, не достигла бы таких высот, как ныне.
  Поистине, евреи - соль Земли.
  
  Но в те людоедские времена конца 40-х годов значительной части напуганных "инвалидов 5-го пункта" казалось, что лучше было быть вовсе не солью, а сахаром - раствориться в стакане чая, подсластить, задобрить свое окружение. Или, хотя бы, выпасть временно на дно в осадок, надеясь потом, когда кипяток остынет, коагулироваться, собраться в целое и снова возродиться.
  Поэтому, в отличие от своих "слишком умных" критико-мыслящих соплеменников, многие из них доверительно вчитывались в публикации любимого писателя И.Эренбурга, властителя дум, полагая, что он-то знает, где, когда и что надо сказать, объяснить, слукавить для их спасения от преследований и гибели.
  
  И РЫБКУ СЪЕСТЬ, И НА КРЮЧОК НЕ СЕСТЬ
  
  На самом деле, нет ничего удивительного, что евреи, жившие в страхе преследований, по совершенно естественной причине всегда и везде хотели и рыбы поесть, и на рыболовный крючок не попасться.
  Хотя, конечно, относилось это главным образом к тем странам, в которых у них был какой-то выбор, и они сами могли решать, что для них лучше. В таких условиях часть их, действительно, растекалась по смешанным бракам, принимала крещение. Другие же евреи просто уезжали в более благоприятные и толерантные страны.
  
  Однако вечно повторявшая себя саму история полнилась такими кровожадными временами, которые евреям выбора практически не давали, когда к ассимиляции их принуждали под угрозой лишения жизни, заставляя насильно отказываться от своих корней и принимать чужую чуждую им религию-идеологию.
  Так, изгоняя евреев из Испании, зловредные коронованные юдофобы Фердинанд и Изабелла обязывали тех, кто не хотел уезжать, в трехмесячный срок принимать христианство.
  И чуть ли не через пять столетий просоветский лидер Польши В.Гомулка в 1967 году почти в точности повторил ту же иезуитскую акцию - "кто не считает себя поляком, пусть покидает страну", провозгласил этот коммунистический шляхетский пан, мнимый "интернационалист"-националист.
  
  * * *
  
  В послевоенные годы в предчувствии грозного взрыва антисемитизма, кроме И.Эренбурга, попытки спасти евреев от физической гибели делались и другими представителями приличной и совестливой советской интеллигенции.
  Так, некий профессор Р.Белкин обратился к Сталину с тоже смелым письмом, где предлагал отказаться от записи в паспортах национальности, считая, что многие малые народы СССР, такие, как, например, евреи, мало отличаются от русских:
  "Ассимиляция евреев, особенно интеллигенции, -писал он, - настолько глубока, что нередко подростки еврейского происхождения узнают, что они не русские, только при получении паспорта... Они воспитаны на советской русской культуре. Они не отличаются по условиям своего быта от коренного населения. Они считают себя русскими людьми, отличаясь от последних лишь паспортными данными. Изменился и психический склад, исчезли и некоторые остатки национального характера, свойственного евреям в прошлом. Не пришло ли время ликвидировать искусственное паспортное обособление русских людей еврейского происхождения от русского народа?"
  Разбиравший почту помощник вождя А.Поскребышев затруднять своего начальника таким пустяковым вопросом не стал и отдал письмо секретарю ЦК Г.Маленкову. Но и этому именитому функционеру партии, разбираться в национальном вопросе было не с руки, и он перефутболил его в Институт языкознания Академии наук СССР.
  А тот с большевицкой твердостью заявил, что "русская нация не может включать в свой состав лиц иной национальной принадлежности. За исключением тех, кто "обрусел и давно утратил в результате смешанных браков связи со своей прежней национальностью".
  И заблуждавшемуся профессору было строго указано, что он: "Совершенно неправильно считает искусственным отличие евреев от русского народа. Русский народ является ведущей нацией среди всех наций СССР. Товарищ Сталин назвал русский народ выдающимся народом. А евреи имеют не только "паспортное" отличие от русских".
  Таким образом, в победившей немецкий нацизм стране на самом высоком уровне стало признаваться решающее значение в судьбе граждан не что иное, как цвет крови, значимость расы, этнической принадлежности. Разделение народов на более и менее достойных быстро приобретало расовый характер. То был откровенный национализм в сопровождении махрового шовинизма.
  
  Поворот вождя народов от пресловутого "социалистического интернационализма" к почти открытому нацизму произошел еще в 1945 году, когда на банкете в Кремле он вдруг поднял тост за "выдающуюся нацию из всех наций" - русскую.
  С тех пор началась настоящая националистическая вакханалия. "Патриотическая" пропаганда доходила до смешного. Так, почти все, что когда-либо появилось в мире полезного, было признано созданием именно русских умельцев. Например, это Яблочкин, придумал лампочку, а не Эдисон, Можайский сконструировал самолет еще до братьев Райт, Попов обошел Маркони в изобретении радио, и т.д. Рис. 45
  А великим родоначальником и основоположником всех наук вместо всяких Эйлеров, Лавуазье и прочих был назначен истинно русский человек М.Ломоносов. Этот, как теперь выясняется, пустой и бездарный плагиатор чужих идей, по приказу великого вождя объявлялся первым создателем почти всего, что не открыли и не разработали другие русские ученые.
  В насмешку и в пику этой белиберде тогда же стала ходить по рукам перепечатка на папиросной бумаге любопытного веселого текста, составленного неким просвещенным храбрецом, который сообщал, что:
  "Балалайка - пришла из Средней Азии,
  > матрёшка из Японии,
  > водка из Польши,
  > гармонь из Германии.
  > Самый патриотичный русский марш "Варяг" написал немец.
  > Самый лиричный русский романс "Вечерний звон" англичанин.
  > Архитектурные символы Москвы построили Пьетро Солари и Бон Фрязин.
  > Авторы архитектуры Петербурга - Трезини и Растрелли.
  > Париж русские войска брали под командованием шотландца.
  > Русскую кругосветку совершил немец, так же, как открытие Антарктиды.
  > Самую восточную точку страны на географическую карту нанес датчанин.
  > Лучший русский пейзажист Левитан - еврей.
  > К чему это?
  > А к тому, что самый великий русский поэт - негр".
  
  НЕЕВРЕЙСКИЕ ЕВРЕИ
  
  История неважный педагог, ничему она людей не учит. В погоне за кусочком сыра вечно попадают они в одну и ту же мышеловку.
  Вот так же, как когда-то в королевской Испании и в ряде других стран Европы, большая часть просвещенных евреев донацистской Германии усердно подчеркивала свою тесную привязанность к духовным ценностям коренного населения.
  Эти ассимилянты называли себя "немцами еврейского происхождения" и, отсылая вину за кривизну своих носов дедам и прадедам, по наивности и дурости думали, что этим они их выпрямляют. Не вышло - тем, кто на это надеялся и вовремя не смылся, Гитлер загнул носы куда посчитал нужным.
  
  Вот и многие российские представители советской так называемой "творческой интеллигенции" того же ХХ-го века долгое время усиленно педалировали некую свою искусственную русскость. И, подобно даже не довоенным германским евреям, а, скорее, мамлюкам-тюркам средневекового Египта, с самозабвенной верностью служили властям предержащим.
  
  То, что в подчеркивании своей патриотичности наибольшую активность традиционно проявляли именно деятели культуры, понять не трудно. Испокон веков, живя среди других народов, эти евреи во многих областях, связанных с духовной жизнью, оказывались даже намного успешнее тех самих. И особенно во владении языком, грамотой, национальной культурой и искусством.
  Так, еврей Юрий Левитан, диктор радио, говорил по-русски правильнее большинства русских, другой Левитан, Исаак, художник, писал российские пейзажи поэтичнее любого И.Шишкина или В.Поленова. А какие замечательные поистине народные "русские народные" песни сочиняли И.Дунаевский, М.Блантер и другие евреи-композиторы. Хотя об их авторстве знал далеко не любой тульский или рязанский обыватель, склонившийся над нотной тетрадкой или кружкой пива.
   Так же и многие деятели литературы: писатели, поэты, литературоведы, - евреи (и полукровки) России со значительно большей страстью и глубиной, чем иные русские, проникали в недра русского языка.
  Однако ни поэт А.Фет или С. Надсон, вынужденные скрывать свое истинное происхождение, как и их крещенные современники знаменитые музыканты Рубинштейны или тот же художник Левитан, не становились русскими ни по какому внутреннему ощущению. И писавшие на прекрасном русском языке блистательные представители изящной словесности И.Бабель, В.Гросман, Э.Казакевич, И.Уткин, Э.Багрицкий и другие не били себя в грудь, называясь русскими.
  Впрочем, так же, как и того же советского времени великолепные мастера русской прозы других национальностей, например, Ч.Айтматов, Ф.Искандер.
  
  Можно понять евреев, перешедших когда-то в христианство вынужденно. Но что заставляло становиться прозелитами тех деятелей русской культуры, которые никогда не испытывали к этому принуждения, а иногда изначально и вообще ни во что не веровали? Что заставляло их изо всех сил вытягивать шеи, пытаясь дотянуться до статуса апологетов русского духа?
  Такие евреи по рождению, как знаменитые поэты Б.Пастернак, О.Мандельштам, И.Бродский, Н.Коржавин, Б.Дижур, и другие без острой необходимости и внешнего нажима нередко допускали в своих стихах перебор христового благовеста и православного славословия. Причем, делали это даже чаще, чем другие советские и российские поэты, русские по крови.
  Так, Борис Пастернак, приняв обряд крещения, призвал евреев "разойтись", исчезнуть, чтобы не мешать счастью человечества. И такой же выкрест поэт Осип Мандельштам, любитель лишь ему понятных экспромтов, приходил в ужас перед каким-то "хаосом иудейства".
  
   Не уступая, а даже превосходя по неистовости тех своих предшественников, некоторые литераторы уже ХХI века тоже с большим рвением зачем-то стали гнуть спины перед православными крестами. Например, прекрасный поэт Н.Коржавин (на самом деле, Наум Мандель), до самого плинтуса склонился к Спасителю, а ведь раньше с не меньшим энтузиазмом поклонялся ленинизму-сталинизму. Теперь, от того открестившись, он радостно восклицал: "я - христианин".
  Другой, уже упоминавшийся, талантливый литератор Д.Быков (по отцу - Зильбертруд) в толстой книге о Б.Пастернаке упивался своим открытием того, что тот классик русской поэзии всегда "стеснялся своего еврейского происхождения". И вслед ему тоже демонстративно отмежевывался от своего полу-еврейства. Приехав в Израиль, Д.Быков эпатировал израильтян, собравшихся на его выступлении, сообщением, что их страна - "историческая ошибка".
   И неплохая писательница Л.Улицкая, впадшая то ли в католичество, то ли лютеранство, не отстала от тех своих коллег. Одобряжу еврейской христианизации она посвятила даже целый роман - "Даниель Штайн, переводчик". Однако и от этого не стала она к Христу ближе - глаза-то у нее остались такими же еврейскими, как у Н.Коржавина и Д.Быкова.
  
  Да, коротка память у иосифов флавиев и иосифов кобзонов, карлов марксов и карлов радеков. Их приспособленчество, мимикрия - это объясняемое, но необъяснимое недомыслие, даже с точки зрения самосохранения, Ничто еврея от преследований за его нос не спасает. Никакая перецветка кожи не способна защитить хамелеона от клыков тигра.
  
  Конечно, и простые, отличные от именитых, советские русские евреи, не ходили ежедневно в синагогу, не надевали талес и не зажигали субботние свечи. Большая их часть, особенно из успешных, образованных, богатых, накрепко вросших в культуру и язык страны их рождения и воспитания, вспоминали о своем происхождении только тогда, когда им отказывали в поездках за границу и не принимали на престижную работу. Или, хотя бы, тогда, когда им указывали на несоразмерность и недоброкачественность их черепа, цвета волос или разреза глаз.
  Но даже с еврейскими корнями только от прабабушки, они все равно оставались евреями. Даже небольшой корешок, содержавший хотя бы одну четвертую часть еврейской крови все-таки связывал человека с избранным народом. Нередко даже против его желания.
  Об этом позаботился Господь, дав ему такие сильные гены, которые, как уже отмечалось, главным образом, и спасли еврейский народ от их растворения в огромном человеческом океане.
   Силу еврейского генома, наверно, можно приравнять к тому, который образует и расовые различия. Взять, к примеру, негров - сколько бы отдельные из них в прошлые годы не пытались выпрямлять волосы на голове и отбеливать кожу на щеках, они все равно оставались черным. Так же, как урезание хвостов и выпрямление ушей у болонок не может превратить их в бульдогов.
  
   Еврейские корни, действительно, прорастают через самый крепкий бетон любого приспособленчества. Как бы глубоко и долго они не сидели, все равно со временем обнаруживаются. Вот и по поводу еврейских генов у "вождя мирового пролетариата" Женя догадывался задолго до того, как писательница Маргарита Шагинян себе во вред раскопала где-то метрику его прадедушки Мойши Ицковича Бланка.
  Хотя и без этого ее открытия во всем поведении Ленина, его манере говорить, жестах и, главное, в его ярком таланте категоричного разрушителя и ниспровергателя явно просвечивала незаурядная личность ашкеназа.
  Да и сам Владимир Ильич как-то промолвил, что человек, имеющий хотя бы четверть еврейской крови, энергичнее и смышленее всякого другого. Об этом высказывании вождя упомянул М.Горький в статье-некрологе, опубликованной в Германии в 1924 году.
  
   А разве не забавно слышать, как некий пожилой русский еврей, глядя в телевизионный ящик, нередко начинает выискивать у разных именитостей еврейскую составляющую. "Этот наш тоже?", спрашивает он, и тот своими лопоухими глазами и косолапым носом отвечает по-еврейски утвердительно: "Ну, почему бы, и нет?".
   Вот и незаурядный актер К.Райкин, сын великого Аркадия Исааковича, истово осенившись большим крестом, называет себя русским, хотя выданная ему папой-мамой типичная внешность никого обмануть не в состоянии.
  "Я иудеем считать себя не могу. - заявляет он. - Скорее, я православный... По духу, воспитанию я считаю себя стопроцентным русским человеком, в жилах которого течёт еврейская кровь".
  Вряд ли христианствование Райкина может так уж намного повышать ему его заслуженно высокий уровень театрального успеха и им самих достигнутого бытового комфорта..
  
   Но никого осуждать не стоит. Пусть, кто хочет, принимает хоть православие, хоть католицизм, хоть индуизм - любой кретинизм. Но, если он еврей или полу-еврей, пусть не крестится прилюдно на всех подмостках и перекрестках и не демонстрирует, что он правее римского папы.
  Иначе, противно на него смотреть.
  
  
  Глава 13. МИМО ЖОПЫ НИКАК НЕ СЯДЕШЬ
  
  В ДРУЗЬЯХ НЕ ОШИБАЙТЕСЬ
  
  Получив отлуп наивным поползновениям получить гуманитарное образование, Женя повесил нос, огорчился, а потом, подумав, что "мимо жопы не сядешь", осенью 1950 года появился на площади Разгуляй в старинном (зодчий Казаков, XYIII век) семи-колонном здании Московского инженерно-строительного института (МИСИ) им. В.В.Куйбышева. рис. 46
  
  Однако вопреки злому року все оказалось не так уж и зловредно. Довольно скоро его прежние юношеские мечты о какой-то мифической стране "Литературии-истории" стали бледнеть, а потом и вообще почти совсем полиняли под густым дождем новых интересов.
  Его склонная к увлечениям душа все больше начала прикипать к красоте конструкций из сборного железобетона, к изяществу арочных плотин и мощи гидроэлектростанций. Женя вступил даже в Студенческое Научное Общество, где занимался гидравлическими исследованиями, а потом стал настолько успешно учиться, что получил так называемую "повышенную стипендию".
  
  Мало того - его, как наиболее успевавшего студента, еще выбрали и старостой группы. Сначала это было смазочным маслом для сердца, громко пробибиковшего клаксоном мелкого тщеславия. Но вскоре Женя понял, что находиться в этом почете не так уж лестно, а еще и довольно накладно - в его обязанности входило получать на всю группу стипендию, что оказалось делом хлопотным и неудобоваримым.
  В связи с этим именно тогда Женя открыл для себя старую истину: раздающий другим блага никакой особой любовью и уважением не пользуется, а наоборот, вызывает подозрение и недоверие. Поначалу наш юный герой чувствовал себя этаким ордынским баскаком средневековой Руси (или современным главбухом стройтреста), когда раскрывал расчетную ведомость, в которой расписывались его однокурсники, укладывавшие в карманы и сумочки полученные от него ассигнации со строгим профилем Ильича.
  Однако со временем такая неизбежная взаимная зависимость, и явилась одной из главных причин возникновения неприятной напряженки в жениных отношениях с коллективом. К нему перестали приходить откровенничать ребята, с которыми он был раньше довольно близок, его стали все реже приглашать на студенческие вечеринки-попойки-танцульки. Все это очень огорчало.
  И этот первый, оказавшийся неудачным, опыт обладания некоторыми властными полномочиями, послужил Жене уроком на всю дальнейшую жизнь. Именно тогда ему стало ясно, что быть начальником - не его дело, и что лезть во власть - не его путь. Наверно, это и определило характер всей жениной дальнейшей профессиональной деятельности - больше трех подчиненных он никогда не имел.
  
  Вот почему теперь Женя облегченно вздохнул, услышав к себе обращение об идее досрочного перевыборного собрания, на которое он сразу согласился. В конце третьего семестра оно и состоялось.
  Говорили на нем всякое, но больше всего Женю задело нечто такое, что очень напоминало прежние антисемитские ругалки дворовых мальчишек лишь слегка подкрашенные розовым колером вузовской образованности. Особенно отвратно звучали слова его бывшего "приятеля" Вани Клепова, по-видимому, страстно охочего получить роль нового старосты. И очень уж была прозрачна неуклюжая и подленькая накидка, которой он неловко пытался прикрыть это свое устремление:
  - Такому, как Зайдман, - заявил он, отведя взгляд от Жени, - нельзя доверять денежные дела. Это ж ежу известно, что ротшильды вечно занимаются всякими грязными делишками. Нельзя им давать деньги распределять, вокруг пальца обведут.
   "Вот сволочь, - ругнулся про себя Женя, - мерзавец, скотина, юдофоб сраный!"
  Кроме антисемитской вони, в словах Клепова его сильно возмутил этот гадкий намек на мошенничество. Он ощущался Женей обиднее всех других, винивших его в еще каких-то грехах, потому, что был вопиюще сволочным, несправедливым!
  На самом деле, он никогда никого не подводил, все деньги отдавал точно и четко. Бывало даже, что ему приходилось откусывать какие-то суммы от своей собственной степухи. Дело в том, что кассиром-расчетчиком Женя, действительно, был неважным - постоянно где-то в чем-то ошибался, и чтобы никого не оставить в накладе, ему приходилось покрывать постыдную недостачу за собственный счет.
  
  Но следовало ли так нервничать и обижаться на этого идиота, ублюдка, ничтожества с уровнем уличного подметалы? Вопрос обострялся из-за того, что по своему недомыслию Женя к этому Клепову, проявлявшему настойчивое стремление дружить, некоторое время относился со знаком плюс. Правда, тот положительный знак довольно скоро потерял вертикальную палочку. На это были веские, хотя и мелкие, причины.
  В ноябрьские праздники Клепов увязался за Женей в двухдневный турпоход по истринским перелескам. Они спали в одной палатке, помогали напяливать друг на друга двадцатикилограммовые рюкзаки, делили, так сказать, хлеб-соль. Но вот именно последнее и послужило индикатором-указателем того, кто чего стоит.
  Правда, это была не соленая соль, а сладкая шоколадка, положенная Жене заботливой мамой в карман брезентухи и не без удовольствия сжеванная им на одном из привалов. Оказалось, что такое преступление надо было делать незаметно, где-нибудь за кустиком, чтобы не вызвать у кого-то животную зависть.
  И вот теперь, взяв слово на групповом собрании, Клепов не нашел ничего более подходящего, чем вспомнить то свое слюноотделение:
   - К тому же, нельзя не добавить, - наморщив лоб, как бы, в тяжелом раздумье, продолжил он свою речь, - что Евгений еще и отъявленный эгоист. Вот, к примеру, ходили мы с ним на праздники в поход, так он там в одиночку лопал шоколад от пуза и ни разу ни с кем не поделился. Разве это по-комсомольски? Разве русский человек так поступил бы?
  
  То был достаточно чувствительный хук в пах еще от одного из уроков науки нравственности. Недолгий пока еще жизненный опыт Жени, естественно, не так уж сильно полнился встречами именно с этой категорией человеческой подлости. Но, конечно, он знал, что есть на свете немало людей-оборотней, которые, когда им надо, будут с тобой премиленькими, а когда ты перестанешь им быть нужен, за милую душу тебя предадут, повернутся к тебе задницей, оговорят, унизят, выгонят, уничтожат.
  
  МОШЕННИКИ РОТШИЛЬДЫ И ДРУГИЕ...
  
  То, что в Жене не оказалось ни грамма счетоводческих способностей, на самом деле, было несколько необычным, так как именно финансовая деятельность испокон веков была уделом людей его племени. Так, в поздне-средневековую эпоху чванливые европейские дворяне, сановники, бюргеры заниматься какими-то подсчетами, какой-то куплей-продажей, торговлей, деньгами считали ниже своего достоинства. И пустили в это дело "презренных иудеев", менял-шейлоков, как обозвал их английский юдофоб В.Шекспир.
  А те местный мелкооптовый рыночный барторный товарообмен в короткие сроки превратили в мощную разветвленную финансово-торговую систему, сначала общегосударственную, а потом и международную. Со временем этот процесс лег в основу всей ремесленно-промышленной революции в Европе.
  Однако вместо уважения и благодарности за масштабное развитие прогрессивных торгово-денежных отношений еврейские "ростовщики-деньгодавалы" стали властями притесняться, преследоваться и вытесняться из банковской системы, теперь уже признанной ими выгодной и почетной.
  
  Завзятые антисемиты до сих пор никак не могут уняться и продолжают обвинять евреев, работающих в области финансов, во всех смертных грехах. Вот, например, как, повторяя стародавние юдофобские измышления, несет антисемитскую ахинею некий Д.Дюк, составитель книжки "Еврейский вопрос глазами американца". Несмотря на название, с первых же страниц становится ясно - глаза у него вовсе не американские, а самые обычные антисемитские, и ничего нового здесь не разглядишь.
  Евреи пролезают во все области жизни, утверждает Дюк. И особенно, по его наблюдению, их много именно в банковской сфере. Еврейский криминальный капитал, якобы, испокон веков правит миром. Преступные денежные обороты, банковские махинации евреев давно уже возмущают бессовестной наглостью, бесцеремонностью и агрессивностью.
  Для подтверждения вековой давности этого мерзкого явления приводится случай из европейской истории XIX столетия. Вот он.
  
  18 июня 1815 года никому ранее неизвестный молодой еврей Майер Амшель Ротшильд провел авантюрную операцию, жестоко обманув всех английских маклеров. Во время знаменитой битвы при Ватерлоо он с помощью привлеченных им заранее почтовых голубей и рыбацких лодок с сигнальными огнями в Ла-Манше раньше всех узнал о победе над Наполеоном британского фельдмаршала А.Веллингтона.
   И, воспользовавшись этим, он злонамеренно распустил среди английских брокеров ложный слух о поражении, а не победе, британцев, и тем самым полностью обрушил лондонскую биржу. Затем на пике ее краха и растерянности финансовых дельцов, этот еврей-прохиндей скупил за гроши все ценные бумаги, и на следующий день, когда пришло сообщение о победе Англии, продал их за огромные деньги. В один миг он стал миллионером. Рис. 47
  
   Такое подлое мошенничество, сетует Дюк, почему-то выдается за классический пример удачной банковско-денежной операции, хотя, в действительности, оно было настоящим подсудным криминалом, уголовным преступлением, за который того гешефтмахера надо было повесить на первом фонарном столбе, а он, вместо этого, сделался основателем преступной финансовой империи всех своих потомков Ротшильдов.
  
   Однако Дюк не ограничивается обвинением евреев преступлениями лишь в области финансов. Он предлагает вспомнить и "еврейский характер большевистской революции", и последующий "захват евреями власти в России", и "раздувание Холокоста", и "еврейское засилье в СМИ".
  
  * * *
  Впрочем, весь этот юдофобский бред, который много лет уже кочует из одной антисемитской книжки в другую, давно уже набил оскомину. Приходится лишь удивляться, почему в свое время такие российские антисемиты, как А.Проханов, И.Шафаревич и др. не подали на Д.Дюка иск в московский Басманный суд за плагиат, за воровство тех мудрых формулировок, которые, на самом-то деле, были придуманы ими, а не им.
   Однако и небезызвестный американский антисемит Генри Форд, будь он жив, тоже мог бы привлечь Дюка за плагиат. Повторяя почти буквально измышления того автомобильного авторитета, он обращается к американскому прошлому. Неискушенному любителю юдофобского чтива из молодого поколения, еще не читавшему Г.Форда, он сообщает, что в 50-60-е годы прошлого века "евреи полностью доминировали в коммунистическом движении США".
  Освежая эту протухшую "истину", Дюк, напоминает, что, хотя маккартизм в те далекие времена и дал по рукам коммунистам, покушавшимся на святую для каждого американца движимую и недвижимую собственность, но угроза со стороны зловредного народца еще и ныне очень велика.
  
  Вся книжка Дюка, как и большинство других ей подобных, полна таких вот нелепых небылиц, наветов, абсурдов. Евреи, как всегда, виноваты во всем: от работорговли и привоза в Америку негров до разбавления бензина водой на нью-йоркских заправках. Они даже (представляете?) "возражают против международного знака "плюс" поскольку тот напоминает им крест"!
   Над этим можно было бы смеяться, но больше хочется плеваться.
  
  ВСЕ ЛЮДИ РОЖДАЮТСЯ РАВНЫМИ (?)
  
   Одними из самых интересных и важных эпизодов жениной студенческой жизни были производственные практики. Первая, после 3-го курса, состоялась на строительстве Усть-Каменогорской гидроэлектростанции в Рис. 48 Восточно-Казахстанской области, куда летом 1953 года после многодневной тряски на вторых и третьих полках бесплацкартного вагона он приехал с большой группой своего МИСИ.
  Жили студенты по 8-10 человек в классных комнатах средней школы поселка строителей Аблакетка. Одни из них работали на установке арматурных каркасов водосливной плотины, другие - на монтаже гидротурбин. Женя глотал цементную пыль на бетонном заводе.
  
   Кажется, именно тогда простая истина, что люди разной национальности во многом отличаются друг от друга, в женином сознании перешла из теории в практику. В то время в Казахстане жили высланные Отцом народов немцы Поволжья. Это были толковые работящие люди, резко выделявшиеся среди основного населения - казахов, которые в большинстве своем были ленивыми, тупыми и неряшливыми. На стройке немцы работали прорабами, бригадирами, начальниками участков. В противоположность им, казахи либо занимали представительские должности больших начальников, либо были простыми чернорабочими.
   Кстати, во всех колониях СССР, называвшихся "Союзными республиками", существовала такая же практика, при которой разные таджики, узбеки, татары и прочие нацкадры числились секретарями обкомов, председателями горсоветов, директорами заводов, начальниками стройуправлений, а русские или евреи (это чаще) были их заместителями. На самом деле, именно вторые и являлись настоящими руководителями, вели все дела и за все отвечали.
  
  Здесь, в советском Казахстане, расовые отличия были особенно наглядными, заметными. Улицы Аблакетки по внешнему виду в точности соответствовали образу жизни местного населения, разделенного по этническому признаку. С одной стороны улиц стояли добротные каменные немецкие дома, окруженные садовыми деревьями, кустами, огородными грядками. С другой теснились приземистые саманные глинобитные хибары казахов, вокруг которых пылила выжженная солнцем голая желто-серая земля, не державшая на себе ни одной травинки, даже сорняковой.
  Было очевидно, что недавним туркестанским степнякам кочевникам ничего иного и не надо.
   Рассказывали, как в одном знатном показательном колхозе где-то под Алма-Атой сельским дыкханам построили нормальные кирпичные жилые дома, но они жить в них не стали, а поселились в служебных деревянных сараях, поставленных рядом с основным зданием. "В камне", объясняли они, им было неудобно, душно.
  Кстати, такую же причину выдвигали приезжавшие в Москву на очередную сессию и все другие средне-азиатские депутаты Верховного Совета СССР, которых поселяли в лучших столичных гостиницах. Они ложились спать на пол, объясняя это тем, что на кроватях им становится плохо, так как там "нечем дышать".
  
   А что, собственно говоря, странного в различиях национальных и исторических традициях разных народов? Причем, не только советской действительности, но и вселенском конституционном и бытовом опыте. Например, можно ли согласиться с громогласным пустозвонством американской Декларации независимости, когда-то провозгласившей, что "все люди сотворены равными"?
  Ведь это настоящая глупость и недомыслие - на самом деле, все люди рождаются разными, каждый человек имеет свои (так же, как его глаза, уши, рот) только ему данные способности, характер, возможности. И они в огромной степени на генном уровне связаны с принадлежностью к той или иной национальности, к тому или иному народу, особенности которого зависят от его исторического опыта, географии, внешней среды проживания и прочих отличий.
  Жене, сыну народа, веками притесняемого именно по национальному признаку, конечно, было не просто принять правду расовой теории. Но он рано понял, что против истины не попрешь. Разве мог он с самого детства не замечать глубокое различие в поведении грубых крикливых абхазцев и таджиков на Преображенском рынке и тихих скромных москвичек, покупавших у них чернослив и курагу? Хотя его и коробила глупая кликуха "черножопые", которой почему-то в московских дворах и подворотнях обзывали тех брюнето-волосных южан.
  
  * * *
  И вообще, почему так широко и глубоко утвердилась в человеческом общежитии эта всеобщая всемирная и многосотлетняя страсть на всем и на всех навешивать цветные ярлыки?
  Голубые береты миротворцев ООН и алые паруса Грина, синие мундиры таможенников и белые платья невест. Нет ни одной области человеческой жизни, которая не была бы отмечена тем или иным привычным традиционным цветом.
  В то же время все краски мира вечно перемешивались и перепутывались (вплоть до семицветной радуги гомиков). Так, в партии зеленых нередко попадалось немало голубых, в Красной армии не было ни одного краснокожего, зато в Белой - полно черносотенцев, да и чернокожие никак не могли отмыться до белолицых, тогда, как белые до сих пор неграми вкалывают.
  Но самое неприятное, что многие красивые, нежные, благородные цвета постоянно замазываются, испоганиваются разными мерзавцами, негодяями. Красный оказывается кровавым, коммунистическим, зеленый - исламским, террористическим.
  Вот и аристократический цвет концертных роялей и парадных фраков, оскверненный еще гитлеровскими чернорубашечниками, в короно-вирусном 2020 году снова стал окрасом агрессивного нацизма. И где? В самом, казалось бы, свободном, либеральном мире - в США.
  Страну охватил разгул настоящего фашистского расизма, при котором ценилось не то, что у человека внутри, а то, что снаружи. Цвет щек оказался важнее длины мозговых извилин. Слоган "Вlack lives mаtter" (BLM) повсеместно зачернел на витринах магазинов, стенах заводов и дверях жилых домов.
  Кто они, эти черные, почему важны жизни именно их, а не желтолицых, краснокожих, серо-буро-малиновых и, тем более, не белых? Рис. 49
  
  Они - афроамериканцы, пра-пра-правнуки тех, кто сменил когда-то набедренную повязку на брюки и по счастливому случаю из бамбукового шалаша попал в кирпичный дом с ванной и туалетом. В то время, как другие, оставшиеся тогда в своих замбиях и танзаниях, до сих пор писают и какают в выгребные ямы.
  
  Жили бы они нормально, вкалывали, как остальные цветные и бесцветные. А им, сколько бы всяких привилегий уже не дали, все было мало. Они требовали все новых подачек, вплоть до выплат репараций за тяжкий труд их предков на хлопковых полях Алабамы и Миссури (?).
  Им в противовес, что-то не слышно было, чтобы правнуки военнопленных японской императорской армии требовали компенсацию за подневольный труд их прадедов в американских лагерях 40-х годов прошлого века. Или немецкие и русские потомки солдат германского вермахта и лимитчиков из Курска и Тамбова, которые по пятнадцать часов в сутки вкалывали на послевоенных московских стройках.
  Но отвратительнее всего было то, что один из главных маховиков той цветной расистско-социалистической вакханалии в США крутили либеральные идиоты демократической университетской общественности. Это они ратовали за бесплатную раздачу денег бездельникам-тунеядцам и за уменьшение финансирования полиции. Это они становились на колени перед черными бандитами BLM и целовали их ботинки.
  Они бы и Белый дом в Вашингтоне перекрасили в черный...
  
  * * *
  Попав в Америку уже совсем зрелом возрасте, Женя с сразу же увидел, какой поистине кордильерский хребет разделял культурные уровни американских негров и белых американцев. Нельзя было найти среди первых хоть одного более не менее серьезного физика, математика или шахматного гроссмейстера, не говоря уж о нобелевских лауреатах. Они не поддавались и общешкольному образованию, часто даже не доучивались до 5-6 класса. А вот спортсмены, баскетболисты, бегуны, как и певцы, танцоры из них нередко получались неплохие. Зачем же их было заставлять лезть в другие сферы?
  Поэтому никакие усиленные попытки белого американского большинства как-то этих афроамериканцев обучить, окультурить, предоставляя им преимущества при поступлении в университеты и на престижную работу, не помогли. А вот по числу драк, убийств, грабежей они в США ставили рекорды и занимали почетное первое место.
  
  И сколько же тонн длинной липкой лапши было навешено на молодые женины уши при осуждении советской пропагандой пресловутого колониализма, угнетавшего, якобы, свободолюбивые народы Африки.
  Но вот они дождались, когда ушли эксплуататоры-колонизаторы, и что?
  А то, что, например, в Бельгийском Конго или еще какой-нибудь другой африканской стране просвещенных белых менеджеров, промышленников, банкиров сменили кровавые черные диктаторы-живодеры типа Мобуты, Лумумбы, Чомбе, которые ввергли эти страны в жестокую борьбу за власть, в раздор, раздрай, в нищету.
  Ходившая тогда по служебным кабинетам и кухням хрущевок поговорка объясняла: "Был бы ум бы у Лумумбы, был бы Чомбе нипочем бы".
  И за то время, что Америка и Европа подарили человечеству компьютеры, интернет, мобильную связь, полеты в космос и на Луну, черная Африка самостоятельно не дала своему населению хотя бы уличных туалетов. Даже страна, громко названная Либерией и по замыслу ее основателей призванная всему миру показать, на что способны переехавшие туда из США свободные негры, оказалась одной из самых несвободных, бедных и несчастных стран мира.
  
  Глава 14. ЗНАЙ СВОЕ МЕСТО И НЕ РЫПАЙСЯ
  
  ТЫ ОПЯТЬ ЗАБЫЛ, КТО ТЫ ТАКОЙ
  
  Разве позволительно было, чтобы в рабовладельческом государстве СССР кто-либо жил на свободе? Подневольными оказывались не только те, кто был за колючей проволокой в Гулаге, но и те, кто пока еще оставался перед нею.
   Касалось это и выпускников высших учебных заведений, которых обязывали после окончания института отрабатывать не менее 3 лет там, где по мнению высших сфер это было нужно. Вот и профессиональную судьбу молодых специалистов Гидротехнического факультета МИСИ решала специальная Комиссия, состоявшая из представителей разных государственных Управлений, Трестов, Госпроектов и прочих профильных учреждений.
  Но вполне могли оправдываться и те подозрения, слухи о которых разносились по коридорам и аудиториям института. Речь шла о том, что многие члены того синклита были из МВД, что это работники охранки, кадровики, сотрудники спецотделов. Недаром они так строго блюли соответствие предлагаемых должностей анкетным данным каждого студента.
  
   Как обладатель "красного диплома" (на курсе таких было всего 4 человека), Женя думал, что если уж ему не суждено попасть в один из Научно-исследовательских институтов или учебных заведений, то, по крайней мере, хотя бы остаться в Москве. Но высокая Комиссия думала иначе.
   Ее председатель, протянул ему лист формуляра и приказным тоном сказал:
  - Подпишите вот здесь, внизу.
  Дрожащей рукой Женя взял бумагу, посмотрел и вздрогнул - его посылали работать на строительство Куйбышевской ГЭС на Волге.
  - Но как же, как же так, может быть, есть другие варианты...? - растерянно спросил он, заикаясь.
  - К сожалению, все остальное уже разобрано. Хотя, подождите-ка, - он порылся в бумагах, - вот-вот, есть еще одно место в Управление "Туркменгидрострой". Если хотите, пожалуйста.
  Женя стоял огорошенный, огорченный, обиженный и не знал, что делать, что сказать. Насупившись, опустив низко голову и разглядывая свои носки, он с трудом выдавил из себя:
  - Если можно, разрешите, я подумаю... немного...
  - Ну, ладно, - после паузы ответил председатель, - только учтите, ничего другого мы вам предложить не сможем.
  Потянулись часы и дни мучительных раздумий, сомнений, колебаний. "Это же несправедливо, что за дела такие, - жевал Женя мысленную жвачку, гоняя в голове случившееся с наивностью пятиклассника, - у меня же диплом с отличием. А вон тех двух блатных даже вне списка в аспирантуру взяли. - Но, поразмыслив, сказал себе: - ты что, забыл, кто ты? Хочешь равняться с Клеповым или Иванковым? Шишь тебе, жиду недорезанному".
  
  В конце концов, посуетившись мозгами, он вдруг подумал: "А, может быть, ничего страшного в поездке на великую стройку века и нет, даже чем-то интереснее просиживания штанов в конторе. Может быть, и не стоит так огорчаться, переживать. Взять и махануть на стройку, сбежать от мамы-папы, понюхать настоящей жизни, хватить романтики. Всего-то ведь на 3 года, не больше".
   И, обмозговывая такой путь развития событий, он ту обязаловку постепенно начал представлять себе в виде некого интересного туристического путешествия, поездки в любопытное неведомое будущее, а ее непредсказуемость и опасность стала горячить кровь и поднимать уровень адреналина.
  Ну, конечно, подписав согласие на распределение, сразу Женя никуда не поехал. Освобожденный от занятий в институте, он не без удовольствия болтался без дела по Москве, встречался с приятелями, девчонками, ходил на каток, таскался по театрам, выставкам, посиживал в кафушках, барах, ресторанчиках - в общем, вел приятную житуху без зачетов, семинаров и курсовых работ.
  Только в начале весны он, наконец, созрел для прыжка в пропасть туманной неизвестности.
  
  СТРОЙКА ВЕКА
  
  В один из сырых мартовских дней 1955 года, сжимая ручку желтого фибрового чемодана, Женя вошел в барачное здание с вывеской "Куйбышевгидрострой". Серьезная дама из Управления кадров вручили ему две бумаги с направлением на прописку в Общежитие и на работу в Техническом отделе строительного участка Правого берега, где шло бетонирование и монтаж оборудования гидроэлектростанции.
  Начальником техотдела был строгий Рис. 50 малоразговорчивый хохол с вызывавшей нехорошие ассоциации фамилией Шкуро. Представ перед его большим столом-аэродромом, Женя сразу ощутил появление на лбу шишки от сильного удара воздушного кулака к себе неприязни. И тут же сказал себе, что "эта антисемитская рожа долго его в своем кабинете не потерпит".
  Нелепые мелкие придирки начались на следующий же день. Не отрывая злого взгляда от нижней части жениной фигуры, Шкуро сухо заметил:
  - В кедах на работу не ходят.
  Потом, когда за 5 минут до окончания работы он начал свертывать ватман, на котором чертил технологическую схему, он сделал еще одно замечание:
  - Рабочий день не окончился, надо соблюдать дисциплину.
  Ну, казалось бы, что тут такого - просто начальник поначалу учит нового молодого сотрудника, как надо вести себя на службе. Однако Женя видел, никому другому из тех, кто тоже предпочитал кеды ботинкам и смывался с работы на 10-15 минут раньше срока, он ничего не выговаривал. Но даже не в этом было дело.
  Неприятны были даже не сами слова, а тон, которым они произносились - отчужденно-грозный, неприветливо-суровый. Шкуро ни разу Жене не улыбнулся, не пожал руку, не обратился на "ты", хотя со всеми остальными сотрудниками отдела был с виду обходительным милашкой.
  Ему в противоположность, главный инженер отдела был совсем другим - контактным приветливым и дружелюбным человеком, нередко одарявшим Женю приятельской беседой. Несколько раз, когда они в обеденный перерыв оказывались в столовке за одним столом, он расспрашивал Женю о Москве, о строительном институте, который тоже окончил когда-то. Из разговора Женя понял, что он служил еще на Беломорканалстрое, где работал аж начальником участка. Из этого следовало, что главный инженер отдела был далеко не простым инженером, а важным и нужным спецом.
  Проникшись доверием к этому человеку, Женя как-то решился посетовать на недружелюбное к нему отношение начальника. Тот помолчал немного, а потом склонился к Жене поближе:
  - Не берите это в голову, - сказал он тихо. - Наш шеф давно подвержен... Вы не первый и, увы, наверно, не последний обладатель неблагозвучной фамилии, кого он не выносит рядом с собой. Не обращайте внимания.
  Да, подумал Женя, наш главный инженер поистине настоящий русский интеллигент.
  
  Однако, было одно большое "НО", существенно отличавшее его от всех других, в том числе тех, кто ему подчинялся. В то время, как после окончания трудового дня Женя и все остальные сотрудники Техотдела ехали домой в свои квартиры или общежития, главный инженер становился в неровный строй угрюмых зеков и в сопровождении овчарок отправлялся в зону спать на нарах.
   Носил он черную поношенную робу с номерной нашивкой на рукаве и ботинки "говнодавы" на резиновой подошве. Однажды с хитроватой улыбкой он объяснил Жене, что схватил срок, якобы, за украденное им пальто какого-то большого начальника, когда служил в Минспецстрое. Скорее всего, это он просто так отшучивался, не желая говорить правду, которая была, по-видимому, намного серьезнее и грустнее...
  Но на работе главный инженер вел себя вовсе не по-зековски - в производственных делах был тверд и решителен, возражал начальству, спорил, ругался по телефону, распекал подчиненных.
  
  На той конторской работе наш герой просидел не больше месяца. Как и следовало ожидать, в один из не прекрасных дней Шкуро, проходя мимо жениного стола, вдруг остановился и тихо промычал:
  - Надо переговорить, зайдите ко мне.
  Женя подождал пару минут, встал и подошел к столу начальника. Тот порылся в бумагах, лежавших стопками на его столе, и выбрал одну из них.
   - Значит, так, - он протянул лист Жене. - Вот приказ о вашем переводе на стройплощадку. С завтрашнего дня у нас не работаете. Все, идите.
  
  НА ЗОНЕ ГУЛАГА
  
   Так в жениной Трудовой книжке появилась укрепленная крупной печатью запись фиолетовыми чернилами: "Мастер Района No1 Куйбышевгидростроя". В этой должности ему предстояло выполнить свою первую в жизни самостоятельную работу - в проеме здания гидроэлектростанции установить аварийную металлическую лестницу, которая должна была подстраховывать и дополнять лифтовую связь этажей гидроэлектростанции. Для этого перед ним предстала бригада монтажников, состоявшая из пяти зэков, включая бригадира, сварщика и крановщика.
  Получив стопку синек с плохо пропечатанными чертежами лестничных маршей, площадок, поручней, Женя с тоской и страхом долго их рассматривал, ничего не понимал и не знал с какого конца начать. На следующий день самосвал сбросил возле лестничного пролета груду ребристых стальных деталей.
  Спас положение бригадир Коля, который с первых дней проникся к Жене некоторой долей симпатии. Это был уверенный в себе мужчина лет сорока с твердым взглядом и крепко скроенным торсом.
  - Привет земляку, - похлопал он Женю по плечу, - я тоже не рязанский, я в Мытищах рожден. А ты не дрейфь, если что, пособлю, за тебя мазу ставить буду, хотя и не блатарь я. Ваших уважаю, правильный вы народ, непьющий.
   Походив немного возле лестничных железок и заметив женино смятение, Коля сказал с непреклонной решимостью:
  - Не боись. Мы не пальцем сделаны. Прорвемся. Все будет нормалёк.
  На чертежи даже не взглянув, он махнул рукой крановщику, залезшему в кабинку подъемного крана:
  - Майна-майна, подымай. Ложь на край проема.
  Следом за этим подозвал сварщика:
  - Валяй, тащи аппарат.
  Через пару недель в лестничном пролете здания ГЭС матово темнела стальная аварийная лестница, соединявшая все ее высокие рабочие этажи. Но радоваться было нечему - на Женю свалились большие неприятности.
  
  Скандал грянул громкий, грозный, ужасный. Выяснилось, что лестница была установлена неправильно - ее поручням надлежало приходиться по правую руку, а они были слева. Также безграмотно оказались смонтированными и лестничные площадки, которые оказались выше на два сантиметра, чем надо. Женю вызвал "на ковер" сам всесильный начальник Района Кан. Он сузил свои и так узкие корейские глаза и заорал, пригрозив, что выкинет его к ебёной матери, отдаст под суд, засадит в зону.
  - Там твоей нации тоже не мало, - успокоил он Женю, заметив, как тот испуганно поник лицом и зашмыгал носом от обиды.
  Его выволочка этим и закончилась, угрозы остались угрозами, но больше никакой серьезной самостоятельной работы Жене не доверялось. Ну, и слава богу. Выполняя всякие мелкие поручения, он прокантовался на стройке еще пару месяцев, дождался осени, когда вызволять его приехала из Москвы мама. Она в то время работала в некой организации, подчиненной Министерству Электростанций.
   Главой последнего, кстати, в то время был ныне опальный бывший первый сталинский сатрап Максимилиан Маленков. Его, по прежнему толстому и квадратному, Женя пару раз видел шествовавшим с большой свитой по рабочим площадкам верхнего яруса бетонных блоков строившегося здания гидроэлектростанции.
  
  Другим важным тузом из разжалованных "бывших" на той стройке века был старый мамин знакомый начальник треста "Гидромонтаж" Гончаров, который по ее просьбе продиктовал своей секретарше письмо о переводе ее сына к нему под крыло. На нем Женя и улетел обратно в родную Москву.
  
  Глава 15. ЕВРЕЙ ЕВРЕЮ ДРУГ, ТОВАРИЩ, ВРАГ (?)
  
  РЕВМИРА ВОЙНЫ
  
  После недолгой суетни по переводу из одного ведомства в другое Женя оказался в многоэтажном казенном здании института Водоканалпроект, стоявшем на московской улице Большие Кочки, ставшей позже с подачи Хрущева Комсомольским проездом. Там, в отличие от предыдущей отработки на "стройке века", Женя себя сразу почувствовал находящимся "в своей тарелке" - вокруг и рядом оказалось много сверстников, однодумцев и, что было не менее приятным, одноплеменцев.
  
  В Водоканалпроекте жениным начальником к его радости тоже оказался один "из наших" - Давид Львович Нусинов, занимавший должность главного инженера проекта. Это был красивый высокий седовласый джентльмен, вальяжный и доброжелательный.
  - Кампт аран. Ин гитер шу, - сказал он по-еврейски, весело улыбнувшись, и на всякий случай перевел: - Заходите. В добрый час.
  Женя сразу проникся к начальнику симпатией, а тот ему покровительствовал и, бывало, даже в ущерб делу прощал некоторые его досадные оплошки.
  Но Женя свои служебные неприятности переживал очень болезненно. Особенно большую нервотрепку доставила ему одна из самых первых.
  
  Это случилось через несколько дней после начала работы в институте. Жене было поручено разместить на чертеже Технического задания железобетонный приемный оголовок забора воды из реки для Рязанского нефтеперегонного завода. Что он сделал? То же, что делал в своем МИСИ на курсовых проектах. То есть, взял указанную ему некой Ревмирой Ивановной картинку из гидротехнического справочника и перерисовал ее на ватманский лист, где уже красовалась насосная станция речного водозабора.
  
  Надо объяснить, кто такой была эта Революция мира. В группе Нусинова старший инженер Ревмира Ивановна играла роль лидера. Она была властной, непререкаемой в суждениях и неврастеничной особой перезрелого возраста. А еще, как вскоре выяснилось, отъявленной антисемиткой.
  В то утро блюститель дисциплины, называвшийся "комсомольским прожектором", у дверей института засек ревмирино десятиминутное опоздание на работу, что сделало ее особенно злой и раздраженной. Отдышавшись от бега по лестнице и протерев платком очки, она вонзила их в сделанный Женей вчера чертеж. Затем ее стекляшки свирепо сверкнули и бросили в него колючие испепеляющие искры.
  - Что за безобразие, что за халтура? - Заорала она во все горло. - Почему оголовок не вписан в местный береговой рельеф?
  Ее резкий пронзительный фальцет ревел на всю комнату, вызывая всеобщее любопытство. Коллеги, предвкушая спектакль, оторвались от своих столов и воззрились на Женю. А Ревмира задохнулась от распиравшей ее злости:
   - Тоже мне, художник нашелся фиговый, рисовальщик хреновый, в детский сад надо идти, книжки-раскраски малевать. Надо ж было такой чертеж испортить. Кто теперь будет все это исправлять, переделывать?
  Пренебрегший правилами вписывания сооружений в горизонтали местности, Женя сидел красный, понурый, убитый. Что ему оставалось говорить, что отвечать, как оправдываться?
  Он, конечно, был виноват и молчал, накрепко прилепив язык к нёбу. А склочная баба, наверно, долго еще крыла бы его последними словами, но Давид Львович ее остановил:
  - Ладно, ладно, Ревмира Ивановна, не нервничайте, - сказал он успокаивающе. - Ничего катастрофического пока не случилось. У нас до сдачи проекта есть еще время, Евгений поправит этот чертеж. Отдайте ему его прямо сейчас.
  Женя благодарно посмотрел на шефа, а Ревмира с яростью швырнула ему на стол злополучный ватманский лист и, заткнув рот, уткнулась в свои бумаги.
  На лестничной площадке, где только и разрешалось дымить сигаретами, женин приятель Юра Бруман, заметив его опущенный нос, стал успокаивать:
  - Не горюй, - заметил он. - Того не стоит. Этой стерве-юдофобке, наверно, не с кем было сегодня ночью перепихнуться, вот она и бесится.
  
  ХРУЩЕСКИЙ СОВНАРХОЗ
  
  Процесс проектирования Женей речных водозаборов прервался не по его вине, а по воле "волюнтариста" Хрущева. Это он вслед за своей дурацкой кампанией повсеместного посева кукурузы, в целях децентрализации управления страной затеял разгон союзных министерств, шоколадствовавших в Москве-столице. Рис. 51
  Вместо них он решил создать во всех провинциях Советского Союза какие-то не очень понятные местные учреждения с архаичным названием довоенных времен "Совнархозы", и один из них велел разместить в казахстанском Актюбинске. А какое, спрашивается, к нашему герою лично мог иметь отношение тот заштатный казахстанский город?
  Этот чисто риторический вопрос Женя как раз собирался задать на заседании институтского комсомольского комитета, куда, как он уже знал, его вызывали для предоставления ему высокой чести стать посланцем ленинского комсомола в мелкоместном чиновничестве Казахской ССР.
  А Жене никак не светила такая перспектива - не прошло и года, как он вернулся из периферийки. И вот на тебе, новая напасть - снова переть куда-то в тьму-таракань, да еще в какую, в чучмекскую. "Фиг вам, - решил Женя, - хватит с меня приключений на свою жопу, никуда не поеду. Пускай сами едут".
  Обиднее всего было то, что ту подлянку ему подкинули его же соплеменники-евреи, такие же, как он, молодые специалисты, которые, подставив Женю, наверно, надеялись тем самым отвести от себя ту совнархозную напасть.
  
  Заседание вел секретарь комсомольской ячейки Игорь Кругляк, считавшийся одним из близких жениных приятелей. По случаю ощущавшейся им ответственности момента он был одет в выходной серый костюм и повязан модным тогда цветастым галстуком.
  - Нашему институту выделено место руководителя Отделением в создаваемом Совнархозе Казахской ССР, - провозгласил он. - Мы решили рекомендовать на него нашего товарища, институтского комсомольца, уже побывавшего на стройке коммунизма, Евгения Качумова. Я думаю, ты, Женя, будешь рад этому назначению и не откажешься от него.
  "Вот мерзавец, сволочь, - ругнулся про себя Женя. - Правильно говорят, иной жид хуже другого гоя-антисемита". И с трудом сдерживаясь, чтобы не выругаться вслух, сказал:
  - Спасибо за доверие, Игорек, ты настоящий друг и товарищ, - он передохнул, пытаясь проглотить приступ негодования. - Но я уже в отдаленке свое отработал, теперь вот и ты давай - вперед, собирай чемодан. А я никуда не поеду.
  Собравшиеся в зале зашумели, заговорили, заспорили. Кто-то крикнул:
  - Правильно, Женька, хватит с тебя, сколько можно? Пускай едет, кто хочет, а не тот, кому этого не надо.
  Но другой голос ему возразил:
  - Глупо отказываться от такого заманчивого предложения, там ведь и зарплата будет хорошая - не то, что здесь. И квартиру сразу дадут.
  А Кругляк вытащил из кармана брюк носовой платок и, вытирая им пот со лба, вопросительно посмотрел на сидевшего рядом "старшего товарища", местного партийного вождя "партгеноссе" Сурикова, крупного мужчину с большой благородно поседевшей и на затылке сильно полысевшей головой.
  Упираясь прямыми руками в ручки кресла, он неторопливо поднялся, сверкнул стеклами очков в железной оправе и строгим, не терпящим возражений голосом произнес:
  - Вы, товарищ Качумов, как молодой специалист, еще не отработавший по распределению обязательные 3 года, не имеете права отказываться от этого назначения, которое (товарищ Кругляк почему-то не пояснил) согласовано в Главке нашего Министерства. Если не поедете, то будете уволены с работы.
  Суриков погрузил свое тело в кресло и стал что-то усердно записывать в лежавший перед ним на столе блокнот. А Кругляк, снова скосив на него глаза, теперь уже бодрым и начальственным тоном заявил:
  - Ну, что же, ладно. Мы свою рекомендацию по комсомольской линии сделали, менять ее не имеем права. Пошлем теперь ее в райком. Пусть они там и решают.
  
  В комитете комсомола Бауманского района Женю принял вельможный хлыщ в модной черной водолазке с комсомольским значком на правой груди. Приглашенного к нему посетителя, вошедшего в его просторный кабинет, увешанный дежурными портретами великих вождей, он не удостоил даже беглым взглядом. Махнул рукой на стул и уткнулся в бумаги, мучительно долго их изучая.
   Наконец, видимо, разобравшись в чем вопрос, он воззрился на Женю. В глазах его появился стальной блеск, губы натянулись тетивой лука. Он подержал в ней грозовую паузу, потом зло процедил сквозь зубы:
  - Что за дела. Что ты себе позволяешь. Партия и правительство доверяет тебе такое важное дело. А ты, как себя ведешь? Какой тут может быть отказ?
  Позже Женя пытался понять, что именно вызвало в нем взрыв возмущения - то ли барское обращение к нему "на ты", то ли унизительно-небрежный тон ничтожества, мнящего из себя всемогущего владыку чужих судеб. Но он вдруг разозлился, осмелел и громко резанул:
  - Мы с вами, во-первых, на одном горшке в детсаду не сидели, и водку из одной бутылки не пили, поэтому нечего мне тыкать. А, во-вторых, почему бы вам самому не отправиться выполнять долг перед советским отечеством?
  Физиономия райкомовца сначала покраснела, потом пожелтела, он еще злее сверкнул железом глаз, взревел фальцетом голоса и стукнул по столу кулаком:
   - Положишь сюда комсомольский билет, если не поедешь.
   - Не вы мне его давали, и не вам его у меня отбирать, - ответил Женя, резко встал со стула, повернулся и тоже стукнул. Дверью.
  
   Потом он был вызван директором института, который оказался вполне порядочным человеком. Он с Женей сочувственно-доброжелательно поговорил и решил вопрос в благоприятном направлении - предложил Жене написать Заявление об уходе "по собственному желанию".
  Этим он, очевидно, нарушил некое спущенное "сверху" предписание, согласно которому ему надлежало уволить провинившегося, как профессионально непригодного, то есть, с так называемым "волчьим билетом". Что сильно затруднило бы тому поступление на другую работу, прервало непрерывность трудового стажа, всерьез подмочило репутацию и, наконец, сократило в будущем пенсию.
  Прошло еще несколько дней, и Женя с сожалением пожал на прощанье руку Давиду Львовичу, и с удовлетворением одарил Ревмиру (про себя) легким матерком и веским чертыханьем.
  
  СМЕНИЛ ШИЛО НА МЫЛО?
  
   Тогда Женя и сменил "Водоканалпроект" на "Оргводоканал".
  Казалось бы, разница небольшая - почти только в нескольких буквах. Но, ох, как много за ними стояло! Новое место работы являло прямую противоположность предыдущему. Это был не проектный институт, не "Присутствие" с его старосветским монастырским укладом высиживания на попе восьмичасового рабочего дня. Это была повседневная суматошная вольница пусконаладочного треста. Работники этого учреждения не вылезали из командировок, поэтому дома, в Москве, бывали фактически "проездом".
   Наш герой в отличие, вероятно, от некоторых других, с превеликим удовольствием и неизбывным энтузиазмом объездил тогда всю матушку Россию вдоль и поперек: от Мурманска и Архангельска на севере до Майкопа и Дербента на юге, от Калининграда и Сортавалы на западе до Магадана и Южно-Сахалинска на востоке.
  Работа была интересная, веселая, хотя и не такая уж легкая и простая, особенно в смысле ответственности. Бригадой из 3-4 человек, наладчики приезжали на тот или иной пусковой объект, проверяли правильность установки оборудования, составляли список недоделок и подписывали так называемый "Акт пуска-приемки".
  Естественно, тот требовал обязательной соответствующей "обмывки", поэтому командировочные каждый раз напивались в дребодан и накушивались в усрачку, после чего возвращались в родной трест, чтобы через пару-тройку недель снова отправиться в путь на новый объект.
  
  Вот когда Женя набрался под завязку профессионального и житейского опыта, окунулся в настоящую взрослую жизнь, познал многие ее сладости, наконец-то, по-настоящему стал мужчиной.
   В смысле последнего больше всего отличился уральский город Челябинск, куда Женя приехал в составе четырех холостых молодцов, не брезговавших в выборе сладких клубничных приключений.
  Это было то страшное для уральцев время, когда на юге Челябинской области, в закрытом городе Каштыме (секретный, номерной "Челябинск 40"), только что прогремел мощный атомный взрыв, сравнимый по силе лишь с будущим Чернобылем и предыдущей Хиросимой.
   О нем, конечно, никто толком ничего не знал, правда тщательно скрывалась, ходили лишь туманные слухи о какой-то аварии на железной дороге. Энкеведешная легенда гласила, что где-то под Челябинском, якобы, взорвался вагон товарного поезда с атомными веществами.
  На самом же деле, взрыв был вызван традиционно обычным советским бардаком - бесхозяйственным и бесконтрольным сбросом в отвалы урановых отходов военных атомных заводов. Чрезмерное накопление там расщепляющихся веществ и привело к достижению ими критической массы и взрыву.
   Именно по этой трагической причине, во время жениного пребывания в Челябинске на десятки километров вокруг не только погибли все растения и животные, но пострадали и репродуктивные способности высших творений природы. Мужчины поголовно перестали ими быть, а женщины потеряли необходимость предохраняться.
   Вот почему вполне дееспособная бригада зрелых приезжих бугаев из столицы подоспела как раз вовремя.
  
  Cтояло жаркое лето 1957 года, и ребята во всю "жарились" с молоденькими телефонистками "Горсвязи", работницами резино-ткацкой фабрики, продавщицами из соседнего гастронома. Кто только не побывал в их небольшом гостиничном четырехместном номере с узкими пружинными скрипучими кроватями.
   В нем была установлена очередность приема дам сразу по две на одного.
  
  Глава 16. КУДА ЛЕЗЕШЬ, ЖИДОВСКАЯ МОРДА?
  
  ДОРОГА В НАУКУ ЕВРЕЯМ ЗАКРЫТА
  
  Зачем по своему еврейскому бездорожью он ступил на тот трудный путь, зачем полез в ту мутную воду, не зная броду проходного? Только ли из природного честолюбия, желания вскарабкаться повыше к солнцу, из стремления схватить за бороду судьбу?
   Вряд ли. Скорее всего, просто захотелось молодому оболтусу вольной жизни, легкого житья.
  Незадолго перед этим Женя встретил на улице одну свою бывшую однокурсницу, ставшую теперь аспиранткой их МИСИ. Она всегда была самой заурядной студенткой, ее можно было заподозрить в чем угодно, но только не в привязанности к учебе.
   - Как это тебя угораздило податься в науку? - спросил Женя.
  - А что, плохо ли? - она поставила авоську с картошкой и апельсинами на тротуар и сладко потянулась, расправив плечи. - Сижу дома, ребенок под присмотром, квартира прибрана. И степуха идет своим чередом - 90 рэ в месяц, не намного меньше, чем я в Гидропроекте получала. Так там ишачить надо каждый день, а тут на целых три года обеспечена спокойная жизнь. Блеск!
   - Нужно же еще и диссертацию делать, - нерешительно выразил Женя сомнение. Но она с шаловливой улыбкой махнула рукой:
  - Нужно-то нужно, да не нужно. Во всяком случае, не обязательно. Можно проболтаться как-нибудь, потом сказать, что не получилось, не убьют же за это.
   Этот разговор окончательно утвердил Женю в немудреной мысли, что знания и образование - не только пища, как хлеб и каша, но и удовольствие, как торт и мороженое. И он для себя твердо решил - надо идти в аспирантуру
  
   Эх, Женя, Женя, почему забыл, кто ты такой? Почему, повторяя ошибку десятков тысяч своих предшественников-соплеменников, осмелился приравнять себя к Васям, Петям, Ваням, в отличие от тебя считавшихся коренными жителями этой страны? Неужели ты, наивный дурашка, не знал, что в области инженерной науки для нацменов еврейцев установлены не меньшие процентные нормы, чем в литературе, политике или медицине? За их нарушение любой советский начальник мог запросто схлопотать по шее.
  Поэтому еврею с высшим техническим образованием, если он не попал мастером на завод или прорабом на стройку, в лучшем случае была доступна роль проектировщика (и то лишь в открытых проектных институтах, ни в коем случае не в так называемых "почтовых ящиках"). А уж пробиться в науку и подавно было - ни-ни.
  Но Женя хотел. В очередной сезон приема аспирантов направился в тот же свой МИСИ, где у него на удивление быстро приняли документы. Вслед за этим он благополучно забил в институтском Плане тему своей будущей диссертации, согласовал ее с приставленным к нему руководителем профессором Николаем Николаевичем Веригиным, который, как Жене показалось, не без удовольствия согласился вести над ним шефство.
  В общем, пару недель он ходил с поднятым свежей морковкой носом.
  Однако вскоре тот повис вялым укропом - секретарь Ученого совета сообщил, что его кандидатура не утверждена. Почему? Догадаться было не трудно.
  Женя огорчился, сник, однако, горевал не так уж долго, решив поскорее забыть о своей никчемной попытке прорвать железобетонную ограду советской "черты оседлости".
  Но через пару дней на ступеньках лестницы института он встретил другого такого же неудачника своего знакомого Мишу Фишмана, которому, как и Жене, было отказано в приеме в аспирантуру.
  - Давай вместе сходим в Минобр, - предложил тот, после того, как они пожаловались друг другу на свою неуступчивую еврейскую судьбу. - Там в Главке есть один чмок, с которым мне посоветовали переговорить.
  Ну, конечно, Женя тут же согласился. На следующий день они заказали в министерство пропуска, поднялись на второй этаж и после мучительно долгого сидения в приемной, получили право предстать по одному перед вальяжно развалившимся в госкресле начальником.
  - Да, вам отказано, - холодно сказал он Жене, неохотно извлекая из стопки одну из бумаг и задумчиво ее рассматривая. - Почему? Сейчас, подождите, - он поднял очки с переносицы на лоб и, глядя в сторону и морщась, как будто ему на язык попал кусок лимона, объяснил:
  - А, вот, нашел, сказано: вакансии на очную аспирантуру закрыты. - Потом поднял на Женю голову, снял очки, протер их платком, помолчал немного и добавил тихо: - Но, скорее всего, вы не прошли по анкетным данным.
  Потом он снова водрузил очки на нос, опять помолчал и, наконец, медленно процедил сквозь зубы:
  - Ну, хорошо, погодите-ка, посмотрю, что можно сделать, - он взял со стола другую бумагу, прорезал ее глазами и добавил, - да, вот, кажется, есть еще места в заочку.
   Конечно, это было далеко не то, чего хотелось, и было очень обидно за сволочной отказ в том аспирантском месте, которое, как Женя позже узнал, никем так и не было заполнено. А заочная аспирантура означала, что никакой лафы не будет, придется вкалывать без освобождения от работы, в свободное время, заниматься своей наукой вечерами, в отпуска, украдкой на службе.
  
  Но все же, молодая жизнь продолжала свой галопирующий бег, и в том заочном статусе были свои вкусности. Главной из них был ежегодный двухнедельный оплачиваемый отпуск, который давался для сдачи экзаменов по так называемому кандидатскому минимуму - обязательному марксизму-ленинизму, английскому языку и профессии.
  Женя брал его зимой, несколько дней тратил на сдачу экзамена, а все остальное время проводил с веселой компашкой где-нибудь в зимнем пансионате или доме отдыха, наслаждаясь солнечной лыжней, подмосковным лесом и, естественно, бесхитростными разбитными девицами.
  
  ТОЛСТОЛОБЫЙ ДОЛДОН
  
  Но вот пролетели те данные для наслаждений 4 летучих года, и Женя задумался, не пора ли все-таки более основательно, чем раньше, браться за ум. Нет, он не был таким уж конченным остолопом - что-то все-таки делал. Например, за свое аспирантское время с подачи своего руководителя вывел формулы для расчета лучевых водозаборов (тема его кандидатской диссертации). Больше того, престижный академический журнал "Прикладная механика и техническая физика" даже опубликовал его статью. Вот как это случилось.
  Тогда самым большим авторитетом в области теории фильтрации, к которой относилась и женина работа, была П.Полубаринова-Кочина. Вторая часть фамилии ей досталась по замужеству от известного российского математика, бывшего ее учителя. Злые языки даже утверждали, что без него она никогда не стала бы не только доктором, но и кандидатом наук. А в те 60-е годы, благодаря согласию на переезд новосибирский Академгородок, она уже получила звание академика. Правда, как и большинство других, откликнувшихся тогда на очередную блажь неугомонного "волюнтариста" Хрущева, она скоро вернулась обратно в Москву.
  Зная, что академик интересуется расчетом горизонтальных лучевых скважин, Женя и послал ей свой опус. За этим последовал неожиданный звонок от известного теоретика, ее ученика и жениного соплеменника, Григория Горенблата. Рис. 52
  
  - Пелагея Яковлевна, - сказал он, - просит прислать нам краткое резюме по вашей статье.
   Вскоре длинные дифференциальные уравнения той работы к большой радости юного ученого появились на академических страницах.
  Женя ходил, гордо просекая верховым взглядом все вокруг, а его руководитель Веригин, прочесав статью очками в большой роговой оправе сказал, что все в порядке. Это означало - скелет диссертации готов, осталось нанизать на него мясо, обтянуть кожей, подкрасить, покрыть лаком и можно выходить в Ученый Совет на защиту.
  Но Женя думал, что одних тех теоретических изысков для диссертации еще недостаточно. Наверно, из-за того, что они достались ему без какого-либо особого напряга. Ведь он выводил свои формулы в рабочее время и в промежутках между командировками, вечеринками, попойками, дамскими похождениями. Ему казалось, что нужны какие-то опыты, эксперименты.
  
   Поэтому, как только перед Женей замаячило нечто представлявшееся ему солидным, значимым, важным, он сразу же клюнул на приманку. А заключалась она в том, что Судьба-индейка поманила его снова сменить вывеску, под которой он коротал свои рабочие недели. Вместо "Оргводоканала" он попал в "Оргэнергострой".
  Снова сменил шило на мыло? Ничего подобного.
  Схожесть названий всех этих "оргов" и "водоканалов", обозначивших старт жениной профессиональной карьеры, была такой же обыденной, как повторяемость имен улиц, на которых они стояли - Ленина, Пушкина, Горького.
  
  Плебейское название этого Оргэнергостроя, ставшего новым местом его службы, не мешало вести там научно-исследовательские работы. На них и взял Женю туда некий толстолобый долдон - завлаб и парт-геноссе Смыгунов, которому не хватало лишь ученой степени кандидата наук. Вот для последнего Женя и был им призван в качестве "негра", которому поручалось сделать начальнику диссертацию. Причем, выходило, что ее тема была почти такой же, как у него самого.
  Долдон предоставил для экспериментов специальный фильтрационный лоток, на котором за два-три месяца Женя с большим увлечением и старанием провел несколько серий гидродинамических опытов, проанализировал их, обобщил, описал. А затем поступил, как глупый недалекий мальчишка - результаты этой работы взял и вместе со своими теоретическими формулами сунул в какую-то дурацкую брошюрку, изданную "Изд-вом Министерства Коммунального хоз-ва РСФСР". За это он получил такой удар в пах между ног, что потом долгие годы не мог разогнуться.
  Его начальник, напуганный тем, что его подчиненный первым опубликовал опытные данные (то есть, по его понятию, своровал их у него), поднял страшный хибиш. Он отстранил Женю от работы и забрал рабочий журнал, который позже использовал, чтобы обвинить его в фальсификации им же проведенных опытов. Это клеймо должно было отодвинуло женину защиту диссертации на несколько лет, а самому Смыгунову позволяло стать кандидатом намного раньше него.
  
  Для того, чтобы опорочить наглого жида, "ограбленному" соискателю заветной ученой степени нужна была поддержка этаких "научных кругов". И он, конечно, без какого-либо труда нашел ее в лице (морде) соответствующих ученых юдофобов, которые с большим удовольствием подписали подготовленную Смыгуновым бумагу.
  По присланному в Ученый Совет МИСИ доносу сразу же было вынесено категоричное решение - разобраться!
  
  ФАЛЬСИФИКАЦИЯ
  
   И вот Женя, жалкий аспирант-недотепа с подмоченной репутацией, предстал перед специальной научной Комиссией, озадаченной разобрать "дело о фальсификации опытных данных". За длинным столом, покрытым зеленым сукном, восседали величавые вельможные жрецы науки, умудренные многолетним опытом борьбы за звания, должности и научные степени.
  Перед ними на столе лежал толстый том жениной диссертации в малиновом коленкоре, а на стене напротив висели его исписанные формулами демонстрационные плакаты. Ему дали пятнадцать минут, в течение которых он безуспешно пытался привлечь к себе внимание. После этого старички ободряюще покивали седыми головами, вежливо поулыбались и потом попросили выйти за дверь.
  "Какие милые дедушки, - думал Женя, - конечно, они не хотят мне никакого зла, наверно, для формальности пожурят немного и отпустят по-хорошему". Поэтому то, что он потом услышал, когда вошел, хотя его и насторожило, но не очень обеспокоило.
  - Чтобы разобраться в обвинениях, которые против вас выдвигаются, - сказал один из членов Комиссии, - нам надо посмотреть исходные материалы опытов. Чем раньше вы их принесете, тем будет лучше.
  - Конечно, я понимаю, это в моих интересах..., - растерянно промычал Женя, потом помялся немного в нерешительности и, ничего больше из себя не выдавив, снял со стены свои плакаты, собрал бумаги и отправился восвояси.
   "А как же может быть иначе, - успокаивал он себя по дороге, - только сопоставив фактические замеры с полученными результатами, и можно утереть нос этому негодяю Смыгунову, доказать, что все у меня в порядке, что нет никакого повода говорить о какой-то фальсификации".
   Эх, если бы это было так!
   "Умен задним умом", "Знать бы, где упадешь, соломку б подстелил", "После драки кулаками не машут" - как верны эти народные мудрости, видимо, придуманные такими же, как он, горемыками! Почему он тогда сробел, чего испугался, почему тут же на Комиссии не сказал, что не имеет никаких исходных материалов, что начальник их у него отобрал? Если бы он тогда именно так поступил, может быть, и не настрадался столько. А так...
  
  Но пока ничего неприятного не было. Получив от Комиссии задание, Женя уселся за письменный стол, достал логарифмическую линейку, открыл свою диссертацию с графиками, таблицами и начал вытаскивать из них первоначальные данные. Это было очень интересно, так как в действительности он не просто занимался расчетами, а решал так называемую "Обратную задачу", что было важно и само по себе.
   Несколько дней Женя не мог оторваться от работы. Перед ним ровными рядами выстраивались стройные шеренги цифр. Выбегая из прямоугольных рамок таблиц на листы миллиметровой бумаги, они превращались в плавные кривые линии графиков. Создавалась новая методика, решалась новая задача. Это добавляло к его прежним исследованиям некую новую серьезную часть, которая, как ему казалось, значительно повышала уровень всей работы.
   "Эти ученые мужи должны по достоинству оценить мой успех", - думал Женя, передавая в Комиссию толстенькую пачку листов, плотно исписанных цифрами.
  Но, увы, он здорово ошибся - его труд никак не был оценен и не произвел ни малейшего впечатления на членов Комиссии. Эти ученые черви те новые научные достижения вообще не заметили. Полученные расчетным путем числа были просто-напросто механически сопоставлены с теми настоящими из Рабочего журнала опытов, которые им передал Смыгунов. Конечно, цифры не бились друг с другом, не совпадали, и это бросалось в глаза, хотя разница и была в пределах точности самих измерений.
   Поднялся страшный шум - а как же? Выявлен злонамеренный подлог, подтасовка опытных данных, фальсификация эксперимента. Ученые антисемиты разной именитости и знатности потирали свои потные ладошки. В сигаретном дыму институтских коридоров они брызгали слюной, объясняя друг другу вредоносность проникновения евреев в их науку.
  
  * * *
   Возможно, результаты работы той Комиссии и не произвели бы такого уж звона, если бы два неких ее члена, Романов и Гаврилко, отъявленные институтские юдофобы, не проявили особое усердие в осуждении обнаглевшего жиденка.
   О первом ходили слухи, что он вообще не имел высшего технического образования, а окончил перед войной какие-то языковые курсы. Потом на фронте служил военным переводчиком, а после войны устроился на работу в эмведешный номерной почтовый ящик НИИ-100 (Научно-исследовательский институт). Там он тоже занимался не инженерной работой, а техническими переводами с немецкого и английского.
   А тут как раз подоспело время борьбы с низкопоклонством перед Западом, все заграничное стало запретным, всякая иностранщина была предана анафеме, и, соответственно, зарубежная литература, даже специальная техническая, перестала быть на виду. Вот тогда-то Романов, почесав затылок, сообразил, какой клад у него в руках. Не боясь разоблачения со стороны коллег, отлученных от зарубежных журналов и книг, он смело стал переписывать чужие заграничные идеи, технические решения и расчетные формулы.
   На этих ворованных материалах он и защитил диссертацию, получил должность старшего научного сотрудника, и теперь его обуревала неуемная страсть разоблачать всяческих фальсификаторов, плагиаторов и прочих научных мошенников, тем более, ненавистной национальности.
   Второй, Гаврилко, поначалу даже не претендовал числиться в больших ученых и занимался сугубо производственными инженерными делами - фильтрами водяных скважин, ездил по стройкам, что-то внедрял, что-то пробивал, а в основном делал деньги. Однако позже, на склоне лет, ему захотелось походить еще и в маститых ученых. Он выпустил книжку в научном издательстве и на ее колесах въехал в звание "заслуженного деятеля науки и техники".
  Ходили слухи, что его отец, донской казак, с большим усердием в начале Гражданской войны рубил шашкой "до седла" жидов и большевиков, а в ее конце - точно также хохлов и шляхту. Поэтому и для его сынка осадить лезущего в науку еврейчика было святым богоугодным делом.
  
  * * *
  
   Ну, а что же женин дорогой научный руководитель Веригин, свидетель позора своего ученика? Ведь по простой социальной логике и его профессорская репутация была обкакана. Как вел себя учитель в этой непростой ситуации, защищал ли своего аспиранта?
  Увы, Николай Николаевич в тот трудный момент, вел себя, мягко говоря, весьма странно: он не только не оказывал Жене прямой поддержки, а, наоборот, иногда даже тихонько показывал свою непричастность к этому делу. Нет, нельзя сказать, чтоб он вообще отмалчивался или, не дай Бог, оказался на стороне его гонителей. Нет, он что-то даже говорил в женину защиту. Но делалось это как-то слишком вяло, осторожно, нерешительно. Так, на заседании Комиссии, куда его вытащили с большим трудом, он высказался следующим образом:
  - Перед нами способный молодой человек. У него ярко выраженная склонность к научно-исследовательской работе. А ведь это, собственно говоря, и должна доказывать диссертационная работа. С этой точки зрения у него все в порядке. Да, и сама диссертация почти готова, развитой в ней теории вполне достаточно для представления к защите на соискание кандидатской степени. Но Евгений захотел еще зачем-то добавить экспериментальную часть, хотя она была совсем не обязательна: нельзя же, в самом деле, опытами в ящике с песком доказывать точность строгих теоретических решений. Поэтому по поводу его экспериментов, их строгости и представительности я сказать ничего не могу. Если Комиссия разобралась в этом деле, то ей и карты в руки.
  
   Жениному возмущению не было предела. Как же так? Три года он вкалывал, как бобик, выводил формулы, вел их обсчеты, составил десятки таблиц с тысячами цифр, построил сотни графиков. На всех собраниях, заседаниях, семинарах Веригин всегда его похваливал. А теперь вместо того, чтобы поддержать, защитить от нелепых обвинений, он выражает какие-то сомнения. В чем дело, почему? Тогда Женя не мог найти ответ на этот мучивший его вопрос.
   Только спустя много лет он понял, что иначе Веригин вести себя и не мог, им руководило тогда только одно гадостное и неистребимое чувство - страх. Да, и как могло быть иначе, ведь он был сыном раскулаченного пензенского крестьянина, дрожал в 27-м, 37-м и в 47-м годах. Поэтому боязнь оказаться тоже в числе гонимых, преследуемых всегда подавлял в нем все остальное. И это можно было понять, хотя и трудно было принять.
  Так что спасения Жене ни откуда ждать не приходилось. А выводы Комиссии были убийственно однозначны и никаких разночтений не предполагали:
   "1.Считать доказанным факт фальсификации экспериментальных данных в диссертации аспиранта Е.А.Качумова "Исследование водозаборов с горизонтальными радиальными скважинами".
   2. Рекомендовать дирекции института за допущенные действия, порочащие звание советского научного работника, Качумова Е.А. отчислить из аспирантуры и отказать в приеме его диссертации к защите на соискание ученой степени кандидата технических наук".
  
  ОБХОДНОЙ МАНЕВР
  
  Вот так Женя и сошел с дистанции.
  Сначала очень горевал, переживал - пережевывал происшедшее. Но время шло и медленно, но верно, сотворяло свое благое целительное чудо забвения. Да, и молодость с ее беспечностью и беззаботностью брала верх над горестями и неприятностями. Постепенно другие дела и заботы, намного более приятные и веселые, начали задвигать его соискательство ученой степени куда-то на второй план.
  
   Возможно, со временем он и совсем снял бы этот вопрос с повестки дня своей жизни, но однажды кто-то из друзей ткнул его носом в очередной номер "Вечерней Москвы", где на последней странице с объявлениями, он прочел:
   Ученый Совет Московского Строительного института им. В.В.Куйбышева сообщает о защите на соискание степени кандидата технических наук диссертации Г.В.Смыгунова "Осушение котлованов гидроэлектростанций с применением лучевых фильтров". Заседание Совета состоится 22 июня 1964 года в 101 аудитории института по адресу Спартаковская пл., 1
  
   Чем были для Жени эти досадные строчки? Последним приговором? Окончательным и бесповоротным решением вопроса? Крестом на могиле его злосчастной диссертации, пылившейся на коридорной антресоле его квартиры?
  "Нет уж, дудки, - решил он. - Нельзя позволить этому подонку, этому тупице, бездарю, этой сволочи оставить меня с носом. Надо что-то делать, что-то предпринять".
   Женя начал думать. Лобовые атаки здесь ничего дать не могли. Нужно было прощупывать фланги. "Настоящие герои, - как говорил в одном из своих фильмов кинорежиссер и актер Ролан Быков, - настоящие герои всегда идут в обход". Вот и ему следовало найти какой-то боковой путь. И этот путь оказался Ленинградской железной дорогой им. В.И.Ленина.
  
  * * *
   В Питер в то время Женя ездил довольно часто, у него там были дела по составлению одной из инструкций, на которые была так горазда их прикладная ведомственная наука. Часто он выезжал вечерним ленинградским поездом, ночь проводил в вагоне, потом целый день работал, а вечером успевал даже смотаться в какой-нибудь БДТ (Большой драматический театр) или оперно-балетный Кировский (Мариинский).
  После это прибегал на Московский вокзал, и снова, проспав ночь в поезде, выходил на работу, уже в Москве. И так он жил неделями - не удивительно ли, как хватало на все это здоровья, как организм выдерживал такой сумасшедший ритм жизни?
   Молодость - она и есть молодость...
  
  * * *
   Вот эти связи с Ленинградом делали совершенно естественным женино появление с его диссертацией в ленинградском Всесоюзном научно-исследовательском институте гидротехники (ВНИИГ). Он перенес туда свои соискательские дела также легко и просто, как если бы перешел из двери московского ГУМ"а (Государственный универсальный магазин) в дверь московского ЦУМ"а (Центральный универсальный магазин).
   Какие могли быть проблемы? У него и в голову не приходило, что этот переход кому-то покажется побегом. И в один прекрасный день, держа под мышкой рулон с плакатами и томик диссертации, Женя прямо с вокзала поехал во ВНИИГ. Настроение было бодрое, боевое, в успехе он почему-то почти не сомневался и особых неожиданностей не ждал. Но, как очень скоро оказалось, напрасно. Рис. 53
  Председатель Ученого Совета профессор Аравин встретил Женю дружелюбно, приветливо, но в глазах его чувствовалась какая-то настороженность, тревога.
  - Все готово к Вашей защите, - сказал он, - В Ученый Совет Поступило 8 Отзывов на автореферат, все
  
  
  
  положительные. Но, к сожалению, есть еще и 9-ый, причем, пришел он только сегодня рано утром в виде телеграммы из Москвы.
   Он открыл папку с соискательским делом, достал оттуда пачку листов с машинописными текстами и телеграфный бланк с наклеенными на него узкими полосками бумаги. Протянул Жене. В телеграмме говорилось:
  "Председателю Ученого Совета ВНИИГ
   Принятая Вами защите диссертация Качумова содержит фальсифицированные экспериментальные данные что подтверждается Заключением авторитетной комиссии МИСИ высылается ваш адрес дополнительно. Романов, Гаврилко, Смыгунов".
   У Жени потемнело в глазах, заломило в висках, на лбу выступили капли пота. "Вот гады, бандиты, все-таки достали меня! - вскипел он. - А ведь я должен был ожидать чего-либо такого, эта проклятая телеграмма не должна быть для меня столь неожиданной. Неужели, она меня выбьет из колеи? Неужели, снова все пропало?"
   - У Вас есть выбор, - услышал он голос Аравина. - Вы можете отложить защиту, разобраться с вашими "друзьями", поправить диссертацию и уже защищать ее без этой кляузы. Или же отнестись к ней, как к обычному отзыву, и ответить на нее во время защиты. К сожалению, по существующим правилам мы обязаны реагировать на все, что поступает в Ученый Совет, поэтому придется приобщить эту телеграмму ко всем другим документам, которые пойдут с вашим делом в ВАК. Смотрите сами, как лучше поступить, подумайте.
   Женя попытался взять себя в руки, сосредоточиться. Это же они, мерзавцы, нарочно послали свою подлую телеграммку прямо к самой защите, хотели застать его врасплох, хотели стукнуть посильнее, побольнее. Они целятся сорвать защиту. Неужели он доставит им такое удовольствие?
  Не выйдет! Женя вдруг разозлился, надыбился. Хватит распускать нюни, размазня, - решил он, - надо бороться, защищаться, ощетиниться и... в бой.
  - Попробую рискнуть, - был его ответ.
   - Ну, и хорошо, - поддержал Аравин, - я не имел права вам подсказывать, но считаю такое решение правильным. Я думаю, это лучше, чем откладывать защиту на неопределенный срок. Давайте, дерзайте, желаю успеха.
   И Женя отправился в конференц-зал развешивать свои плакаты на вбитые в стену гвозди.
  
   Защита прошла по четко отработанному порядку, в старых добрых давно устоявшихся традициях. Надев на лицо умное выражение, соискатель негромко озвучивал тезисы своей диссертации и с видом мудреца прохаживался вдоль стены, периодически тыкая указкой в написанные на плакатах формулы. По совету более опытных товарищей, он старался вести себя как можно тише, выполняя главную задачу - не разбудить старичков-членов Совета, сладко подремывавших в своих казенных представительских креслах.
  Но вот Женя закончил свое выступление и присутствующие оживились, так как им предоставлялась возможность, задавая докладчику вопросы, блеснуть друг перед другом своей "эрундицией". Правда, вопросов было мало и все они иллюстрировали полную отлучку слушателей от того, что Женя говорил.
  Потом ученый секретарь долго и нудно зачитывал Отзывы, среди них этаким дуриком незаметно проскочила и та самая телеграмма. Почему-то она никого не тронула, не задела, и Женя ответил на нее так же, как на все остальные Отзывы.
   После этого началось так называемое Обсуждение. Выступили три жениных знакомых, с которыми он имел здесь в Ленинграде какие-то дела, и еще один дежурный оратор, выступавший на всех защитах с целью быть приглашенным выпить и закусить. Затем ученые мужи ушли на голосование.
   И вот, ура! Победа: 21 - "за" и только 1 - "против".
  Е.Качумов - кандидат технических наук!
  
   А вечером, в ресторане "Москва" на Невском проспекте противный запах валерьянки и валокордина, на которых Женя держался целый день, сменился у него во рту приятным ароматом коньяка и нежным вкусом паюсной икры.
  
  Глава 17. ВСЕ БУДЕТ ХОРОШО, ЕСЛИ БУДЕТ ХОРОШО
  
  СЛОВО ИЗ ТРЕХ БУКВ
  
   Для тысяч кандидатов в кандидаты и доктора наук эта аббревиатура звучала почти также, как и другое более грозное слово - сокращение тоже из трех букв. Действительно, ВАК была КГБ (Комитет государственной безопасности) в научном мире. Именно эта самая "Высшая Аттестационная Комиссия" решала поднимется ли тот или иной человек на ступеньку выше по крутой лестнице государственной науки.
   А от этого в свою очередь зависело поедет ли он летом с женой на Рижское взморье или будет "отдыхать" на своем садовом участке за прополкой морковки. И будет ли этот его отпуск длиться 24 дня, как у всех простых смертных, или удлинится до 36 дней, как у кандидата, и до 45, как у доктора наук. И совершенно неважно, какой он на самом ли деле ученый, а очень важно, как он сумеет использовать эту свою ученую степень.
  
  
  
   "Ученым можешь ты не быть, а кандидатом быть обязан", - так можно было бы переиначить слова знаменитого поэта русского ХIХ века Н.Некрасова. Конечно, он произнес бы их именно так, если бы сидел не за письменным столом красного дерева в своем помещичьем доме в Ярославской губернии, а стоял за чертежным кульманом в московском НИИ (Научно-исследовательский институт) у метро Фрунзенская.
  В стране Советов важными двигателями науки и техники считались всяческие научные степени и звания, раздаваемые с большой оглядкой, за чем зорко следило это недремлющее ВАК"овское око. Потому-то при звучании этого слова у одних охотников за привилегиями и почестями слюна затопляла рты и сладко замирали сердца, а у других они бились в ужасной тревоге.
   Женя принадлежал ко вторым. Вообще-то, формально он уже состоял в кандидатах, и ВАК должна была только утверждать решения
  Ученых советов. Вот докторские она иногда и мариновала месяцами, а то и годами. А для кандидатских нужно было особое везение, чтобы попасть на выборочную проверку. Именно Жене Качумову и выпала честь хотя бы в этом сравняться с докторами наук.
   Конечно, та сволочная телеграмма сыграла свою роль. Но, кто знает, может быть, ее и проглядели бы ВАК"овские чиновники, если бы не еще одно крайне неблагоприятное для Жени обстоятельство, из-за которого и начался следующий круг его злоключений.
  
   Но он тогда о них ничего не знал. Сбросив тяжкий груз соискательской незавершенки и решив для себя, что дальнейшее от него никак не зависит, Женя снова полностью переключился на всяческие радости жизни, которые поглощал с большим энтузиазмом.
   В делах и заботах, радостях и хлопотах бежали быстротечные месяцы, сложившиеся в не менее скоротечные полтора года. Изредка, в те редкие минуты, когда Жене удавалось остаться наедине с самим собой, где-то в каком-то дальнем уголке души вдруг появлялось без спроса колющее чувство недоумения. Что происходит, - задавал он себе риторический вопрос,- с утверждением его диссертационной победы в ВАК"е, почему так долго он никаких известий оттуда не получает? А бывало, и кто-то со стороны обращался к нему участливым вопросом "Какие новости, аспирант?"
   Именно так было и в тот раз, когда в обеденный перерыв Женя спустился вниз в институтскую столовую своего Гипроводхоза, где он тогда работал. С тяжелым подносом окинув глазами забитый до отказа зал, он заметил стол, от которого до него донесся знакомый голос:
  - Евгений, идите сюда. - Это позвал Жуков, начальник его отдела. - Здесь вот место освобождается, садитесь.
   Геннадий Алексеевич был на редкость приветливый и участливый человек, обладавший замечательным свойством всем нравиться и со всеми быть в прекрасных отношениях. С кем бы он не разговаривал, он в первую очередь проявлял интерес к делам собеседника, а не лез к нему со своими делами, как поступают обычно почти все другие.
   Вот и теперь после того, как Женя подсел к нему и расставил на столе свои многочисленные тарелки, он посмотрел на него участливыми улыбчивыми глазами и спросил:
   - Когда же мы, наконец, будем обмывать Ваши кандидатские "корочки"?
  - Ой, Геннадий Алексеевич, не знаю, что и делать, - ответил Женя с погрустневшей физиономией, - даже звонить в ВАК боюсь. Что-то там не так. Вот уже столько времени прошло, а ни ответа, ни привета оттуда нет.
  - Это вы зря боитесь звонить, - сказал Жуков задумчиво. - Впрочем, надо не звонить, а писать. Знаете, звонок к делу не подошьешь, а вот бумагу, да еще, если она от учреждения, ни один чиновник не посмеет бросить в корзину. Помурыжит немного для порядка, нет-нет, да и ответит.
   Жуков отодвинул в сторону тарелку с недоеденным салатом, посмотрел на Женю долгим взглядом и добавил:
   - Я думаю, пора уж действовать. Не откладывая в долгий ящик, садитесь и сочиняйте письмо в ВАК, все подробно объясните, пожалуйтесь на задержку рассмотрения. Приносите это письмо мне, я его у директора подпишу.
  
   Как Жуков был прав! И какой Женя был недоумок, что не догадался до этого раньше, и не организовал такое письмо хотя бы несколько месяцев назад. Действительно, у советской бюрократической системы была одна из немногих полезных черт - начальники всех уровней и всех учреждений обязаны были "реагировать" на все "письма трудящихся".
  Прошло около двух недель с того дня, когда Женя отнес в институтскую канцелярию напечатанный на фирменном институтском бланке запрос о состоянии его дела. И довольно скоро Жуков подозвал его к себе и протянул ему не менее красивый фирменный бланк с ответом.
   - Вот видите, - сказал он, - я был прав, бюрократия свое дело туго знает. На каждый запрос должен быть ответ. С вашим делом так и вышло - вот прочтите, они просят, чтобы вы предоставили им еще один экземпляр диссертации. Наверно, раззявы, потеряли, или так запрятали, что найти не могут. Давайте-ка, не мешкайте, быстренько несите в ВАК свою диссертацию и сдавайте ее непременно под расписку. Проследите, пусть обязательно зарегистрируют вхождение. Кроме того, если удастся, выясните, что же на самом деле случилось с тем первым экземпляром.
  
   В то время ВАК еще не имел своего собственного роскошного нового здания на улице Грибоедова, а размещался в Министерстве просвещения и был одним из его главков. Женя поднялся на 2-ой этаж и вошел в комнату с вывеской "Экспедиция". К окошку, куда сдавалась корреспонденция, стояла длинная цепочка посетителей с конвертами, пакетами, пачками бумаг.
  Очередь двигалась медленно, Женя в ней был последний и имел достаточно времени для того, чтобы внимательно разглядывать приемщицу. Это была небрежно причесанная женщина в сером рабочем халате с волосами непонятного седовато-рыжевато-черного цвета.
   Именно в тот момент он и вспомнил тот полезный психологический прием, который как-то попал ему на глаза в книге известного американского психолога Д.Корнеги.
  Вот вы стоите в овощном магазине у прилавка, за которым сидит грязная неряшливо одетая продавщица. Поначалу она вызывает у вас неприязнь или даже отвращение. Но вы, преодолевая его, начинаете искать в ее облике хоть что-нибудь хорошее. Наконец, находите - пусть это будут, хотя бы, серьги в ее ушах. Вам они действительно нравятся, и вы вполне искренне продавщице говорите: "Какие прелестные сережки, как они подходят к цвету Ваших глаз!". Успех вашей покупки обеспечен, вы получите самый отборный виноград и самые свежие сливы.
  
   В том случае задача была куда более важная, чем покупка винограда, и Женя изо всех сил старался обнаружить в ваковской замарашке что-нибудь хорошее. Его глаза скользили по ее искаженной возрастом фигуре, пытаясь выделить какие-нибудь женские прелести, но ни одна из них нигде не проглядывалась.
   И вдруг, его взгляд споткнулся о нечто неожиданное - о цепочку на шее. Казалось бы, что тут особенного, подумаешь, какая невидаль. Но дело в том, что на этой цепочке висел маленький кулон. Но и это было не главное. Кулон был не кулон, а самый настоящий могендовид, щит Давида - шестиконечная звезда.
   Позже, в быту всеобщей свободно-рыночной ельцинской вольности, уже никого не удивляли разные религиозные символы ни на шее, ни на груди, ни на каких других местах. А в том еще советском атеистическом и богохульном мире даже самый маленький, самый завалящий нательный крестик на шее, а тем более, могендовид был редкой диковиной, выдающийся по смелости поступок, почти вызов обществу.
   Женя напряг мозги, пытаясь вспомнить что-нибудь относящееся к своему происхождению, но ничего, кроме отдельных не относящихся к делу еврейских словечек, на ум не приходило. Не стал же бы он говорить ей "Азохэнвей", "Зайгезинт" или "А ицин паровоз". Но ничего другого он сейчас вспомнить не мог. И только, когда очередь уже подошла к окошку, его вдруг осенило (как он раньше об этом не подумал?) - имя знаменитого еврейского писателя ведь означает "здравствуйте". Женя растянул губы в натянутой глуповатой ухмылке и произнес с хорошей дозой игривости в голосе:
  - Шолом Алейхем! Рис. 54
   Женщина взглянула на него, как ему показалось, без особо большого интереса, хотя какое-то подобие улыбки, вроде бы, искривило краешек ее рта. "Наверное, - подумал Женя, - промашка у меня получилась, никакая она не еврейка. И вообще, почему я решил, что шестиконечная звезда - монополия иудаизма?".
   Он протянул ей то письмо из ВАК"а и томик диссертации в коленкоре, сказав при этом:
  - Вот второй экземпляр моей кандидатской.- Потом помолчал немного и добавил: - А первый, как я понимаю, пропал. Хотелось бы узнать, куда он подевался, нельзя ли как-нибудь это проверить?
  - Дату отправки знаете ? - не глядя на просителя, спросила экспедиторша.
   - Нет, не знаю.
   - Тогда ищите сами, вот книга "Входящих", - и она протянула Жене толстенную папку с подшитыми в нее плотно исписанными листами бумаги.
   "Неужели я не ошибся, и она, действительно, еврейка? - подумал он. - Впрочем, какая разница - главное, у меня в руках такой важный документ!". И он отошел в сторону, бережно обхватив пальцами "Журнал регистрации диссертаций". Первая страница была разграфлена на вертикальные полосы с названиями: "Дата поступ.", "Диссерт.", "Назв.", "Кому перед. Дата".
   Женя стал торопливо листать страницы, водя по ним пальцем сверху вниз. Под ним мелькали десятки разных мудреных названий, простых и замысловатых фамилий, сложившихся или сломанных судеб людей, ставших учеными или получивших отказ называться ими. Правда, тогда еще было далеко до суровых аракчеевских времен ваковского министра с нарицательной фамилией Угрюмов, когда браковалась, кажется, почти каждая четвертая докторская.
  Женя долго водил пальцем по густо исписанным синими чернилами листам бумаги, и, вот, наконец, удача - в запутанном клубке небрежно выведенных букв узнал свое имя! Вот она дата и вот он тот, "Кому перед.". Тем же торопливым плохо различимым почерком было написано: "С.Аверьянову".
  Он быстро захлопнул папку, без всякого уж теперь политеса сунул ее в окошко согнувшейся над столом мымре-экспедиторше и, процедив сквозь зубы без паузы "спасибодосвидания", стремглав понесся к метро. Через полчаса он уже вбегал, запыхавшись, на четвертый этаж, в комнату, где за большим двух-тумбовым столом, заваленным бумагами и книгами, писал свою очередную статью его научный руководитель Веригин.
   Он показал рукой на дверь, встал со стула и заговорщицки шепнул:
  - Давайте поговорим без посторонних ушей.
  Они вышли в коридор и стали у окна.
  - Оказывается, моя диссертация передана еще одному, оппоненту, черному, - выпалил Женя, - только что я был в ВАК,е и узнал об этом. Дело плохо - она у Аверьянова.
  - Эту новость я знаю давно, - ответил Веригин, - Вам не говорил, не хотел огорчать. Я пытаюсь кое-что предпринять, но, увы, что-то не очень получается. К сожалению, это ведь тот самый негодяй, который травил Вульфа Давидовича Бабушкина, Файбиша Минаевича Бочевера и многих других.
   Веригин многозначительно поглядел на Женю, хотя тот и без него был наслышан о юдофобских пристрастиях заслуженного деятеля науки и техники, доктора технических наук, профессора С.Ф.Аверьянова.
  - Он как член отраслевого Совета, - продолжил профессор - и тормознул вашу диссертацию. Мне рассказали о том заседании. Секретарь зачитывал фамилии утверждаемых кандидатов, и, когда дошел до вашей, Аверьянов его прервал и предложил: "Давайте-ка, я посмотрю эту работу". Наверно, перед этим ему кто-то настучал. А он был рад-радешенек подгадить, заодно и мне - у нас ведь с ним давно уже, мягко говоря, непростые отношения.
  - Все-таки, наверно, он должен был написать какое-то Заключение, - предположил Женя.
  - В том-то и дело, что ничего он не должен был писать, да и не собирался. Скорее всего, он вашу диссертацию просто-напросто бросил в какой-то дальний угол или, вполне возможно, кому-нибудь отдал, а может быть, и потерял. Вот почему вас попросили принести еще один экземпляр. Теперь его действительно пошлют черному оппоненту.
  
   Вот так женино злосчастное диссертационное дело снова повисло на длинном крюке вопроса.
  
  В БАНКЕТНОМ ЗАЛЕ
  
  Последнее предположение Веригина оправдалось довольно скоро. Второй экземпляр жениной диссертации с подачи того же Аверьянова ваковские чиновники зафутболили куда подальше от Москвы, в Киев, на отзыв другому подлецу, такому же упертому юдофобу, принципиальному противнику просачивания в чистую советскую науку всякой сионистской нечести.
  Имя этого киевского профессора Фильчакова не стоило бы даже упоминать, никакого заметного следа в анналах науки он не оставил. Если бы не его бывший аспирант Саша Олейник, написавший к тому времени несколько интересных теоретических статей, некоторые из них были прямо связаны с темой жениной работы. Это потом он уже стал маститым ученым, директором института, членом Украинской академии наук.
  А тогда он приехал в Москву защищать свою докторскую, немалое участие в которой принимал Веригин. После защиты состоялся шумный многолюдный выпивон. Это были те благословенные времена, когда ваковское начальство еще не додумалось до идиотского запрета банкетов, испокон веков венчавших защиты диссертаций. Благодаря этой приятной традиции, Женя обошел в те времена на халяву почти все крупные московские рестораны.
  
  * * *
  Впрочем, их тогда было не так уж много - можно было пересчитать по пальцам. Когда-то бывшие "Савой", "Яр" и "Астория" теперь стали "Берлином", "Будапештом" и "Бухарестом". К ним присоединились вновь построенные "Прага", "Пекин" и "Варшава", дополнившие ресторанный комплект стран народной демократии. Вне этого "лагеря социализма" по какой-то странной прихоти властей (а, может быть, просто потому, что все восточно-европейские столицы лагеря "Народной демократии" были уже разобраны), удалось уцелеть, пожалуй, только "Метрополю" и "Националю".
   А еще, опять же, наверно, из-за той же нехватки стран социализма, вернули былое название ресторану "Славянский базар", только что воссозданному на улице 25-го Октября (прежде и позже Никольской). Рис. 55
  Именно в этом ресторане состоялся послезащитный банкет Олейника, куда был приглашен и Женя.
  
   Снаружи здание ничем не подчеркивало свое старорежимное нутро, но уже в вестибюле начинал себя проявлять постепенно входивший в моду стиль "ретро". На стенах висели в рамках цветные принты, свидетельствовавшие, что под этой крышей неплохо кушали и нехудо выпивали разные знаменитости, такие, как Гиляровский, Станиславский и Немирович-Данченко, Собинов и Шаляпин. Вполне возможно, что именно отсюда пошло название обоев "шаляпинские", которые позже украсили не только залы и кабинеты этого ресторана, но и многие квартиры москвичей.
   В большом зале "Славянского базара" под высоким потолком висели огромные хрустальные люстры, а на натертом до блеска паркетном полу плотными рядами стояли покрытые белыми скатертями круглые столики.
  
  * * *
   На сей раз ученый люд заседал в одном из отдельных банкетных залов, где на длинном овальном столе призывно благоухали в роскошном изобилии салаты оливье, сервелаты, буженины, заливные рыбы. Здесь же в меньшем разнообразии (но, отнюдь, не в меньшем количестве) выстроились в неправильном каре бутылки "Столичной", армянского "Двина" и грузинского "Цинандали". Заздравные тосты и торжественные речи, веселые реплики, стихотворные оды и эпиграммы лились такой же широкой рекой, как водка, коньяк, "Боржоми", лимонад, ситро и только начинавшая тогда входить в ресторанный обиход заграничная диковинка "Пепси-кола".
   Устав от обильных холодных закусок и неограниченных возлияний, сначала по одному, а потом целыми группами гости стали отрывать от стола свои отяжелевшие животы, еще не готовые к приему горячего телячьего жаркого, дымившегося под мельхиоровыми крышками на сервировочных столиках.
  Кто помоложе, спустился вниз в большой зал, чтобы подкадриться на фокстротах и рок-энд-ролах или, может быть, если удастся, даже снять чувиху на сегодняшнюю ночь. Кто постарше, вышел покурить, потолковать об интригах последнего Ученого совета, склоке в редколлегии академического журнала и превратностях судьбы нового замдиректора по науке.
   Саша Олейник, высокий гривастый молодой человек, сияя счастливой физиономией, красной от жары и спиртного, обнял Женю дружески за плечи и сказал:
  - Пойдем, покурим, надо поговорить.
  Они спустились в вестибюль и вышли на улицу. Поболтали о том, о сем, о его докладе на защите диссертации, об оппонентах, отзывах на автореферат, выступлениях членов Совета. Потом Олейник посмотрел на Женю участливо и, наконец, сказал то, ради чего, как тот понимал, он его и позвал "покурить":
  - Очень жаль, что у тебя так получилось с кандидатской. Кажется, у Веригина это первый такой прокол. Но ничего, прорвемся. - Он помолчал немного, потом продолжил:
  - Пару недель назад я зашел в кабинет своего бывшего шефа Фильчакова. Он с кем-то разговаривал по телефону. Дожидаясь, пока он кончит трепаться, я машинально открыл лежавший у него на столе томик в малиновом коленкоровом переплете - смотрю: ба, две знакомые фамилии - Веригин, Качумов. И тут же вспомнил о твоих мытарствах в ВАК,е, мне кто-то о них рассказывал, ведь земля слухом полнится. А Фильчаков, закончив свою телефонную трепотню и увидев у меня в руках диссертацию, сам предложил мне: "Это из ВАК,а прислали на заключение. Если хотите, возьмите, посмотрите, это же близко к вашей теме". Ну, конечно, я тут же согласился, хорошо понимая, что слова Фильчакова "посмотрите" означают "напишите". Я же его много лет знаю - он любит перекладывать всякую неинтересную для него работу на других. Но в данном случае, это, как я понимаю, очень даже кстати. - Саша улыбнулся и, взяв Женю снова за плечи, потащил обратно к входной двери.
  - Ну, ладно, надо идти, - заторопился он. - Не то, спохватятся, станут меня искать. А я, как только расквитаюсь с соискательскими делами, тут же сочиню тебе отзыв и подмахну его у Фильчакова. Готовь бутылку.
  - Спасибо, - ответил Женя и покачал с сомнением головой: - но разве можно быть уверенным, что твой бывший шеф согласится подписать положительный отзыв? Я слышал, он тот еще фрукт.
  - Это ты не бойся, - заверил Олейник, - все будет нормалёк, фирма гарантирует. Фильчаков слишком ленив, чтобы писать отрицательные заключения. Для этого ему надо было бы читать твою диссертацию, разбираться. А он этого не любит.
  
   ПОБЕДА? - ПОБЕДА!
  
  Свое обещание Саша Олейник выполнил. Месяца через два Женя вытащил из почтового ящика большой розовый конверт. В нем лежала копия посланного в ВАК Заключения Фильчакова и записка Олейника с пожеланием, чтобы оно было последним в длинном ряду множества таких же заключений по его диссертации. Он возликовал и до поры до времени держал нос задранным до бровей.
  Однако, увы, судьба не захотела откликнуться на пожелание жениного киевского приятеля. Дней через десять ему позвонил Веригин и взволнованным голосом сказал, что положение с его диссертацией в ВАК,е опять осложнилось, ее вернули обратно в их институт, и теперь ректор назначает Жене прием на завтра на 2 часа дня.
  
  Ректор МИСИ Сергей Васильевич Яковлев был доктором, профессором, членом многих Ученых Советов, научных Комиссий и Комитетов. На полках его книжного шкафа стояли массивные каменные фигурки и изящные фарфоровые статуэтки - презенты коллег, учеников, аспирантов, приезжавших к нему на поклон из Китая, Чехословакии, Польши, а также из Якутии, Казахстана и Молдавии. Непринужденно раскинувшись в большом кожаном кресле, ректор встретил Женю добродушной ухмылкой:
  - Ну, что, товарищ фальсификатор, фальшивомейкер? - Он отложил в сторону бумаги и продолжил в том же игриво-грубоватом духе. - Не удалось смыться от ответственности за содеянные преступления перед советской наукой?
   Яковлев встал, подошел ко Жене поближе и добавил уже более серьезным тоном:
  - Все вернулось на круги своя. К сожалению, в ВАК,е не нашли ничего лучшего, как отправить вашу диссертацию обратно на рассмотрение к нам. Так что, зря вы ее тогда забрали.
   - Как же так? - Спросил Женя, понурившись. - Ведь, кажется, там, в ВАК,е, есть положительный отзыв.
  - А могут ли ваковские воротилы ему верить, если им известно, что в вашей работе опыты подделаны?
  - Ничего подобного, - возразил Женя, - это все вранье. Ничего там не подделано.
   - Может быть, может быть. Но чиновники не хотят ни во что вникать. Они рассуждают просто: раз аспирант не стал защищаться там, где делал диссертацию, значит, что-то у него не так. Значит, он пытался улизнуть от разоблачения. Значит, прав тот, кто схватил его за руку. Понимаете, какая логика? А теперь, мыслят чиновники, пусть разбираются во всем этом дерьме там, где оно было наложено, пусть еще раз все проверят и перепроверят. По правде сказать, я хотел от всего этого отбояриться, но, увы, не удалось, не отбился. Так что, придется нам с вами заниматься. Готовьтесь к Ученому Совету. На очередном заседании мы вас и расчихвостим.
  
   Женя шел домой подавленный, разбитый, уничтоженный. Это был конец, катастрофа. Столько сил, столько времени, столько здоровья стоила ему эта диссертация, чтоб ей пусто было! Все, оказалось, напрасно - он попал под колеса беспощадной государственно-антисемитской бюрократической машины, она, как ничтожную букашку, хладнокровно его раздавила.
   Правильно-таки говорили ему друзья, далекие от амбициозных претензий на научную карьеру:
   - Плюнул бы ты на все это свое соискательство, послал бы его к черту. Ходил бы с нами после работы на стадион мяч через сетку перекидывать, и в воскресенье пульку преферансную расписывать. А еще лучше поразвлекаться бутылочкой "рабоче-крестьянской" и, когда удастся, от жены налево смотаться.
  
   Хорошее предложение, добрый совет (?). Возможно, такой образ жизни был бы и здоровее, и полезнее, и, наверное, приятнее, особенно в последней его части. Но, увы, не для таких нерешительных нюней, как Женя.
  После всего, что случилось, ему казалось невозможным полностью отказаться от того, к чему шел такой долгой и сложной дорогой. Конечно, он не собирался биться головой об закрытую дверь, но, как только ему позвонил Ученый секретарь и сказал, что 15-го числа в 3 часа дня ему нужно явиться на заседание Ученого совета, он отбросил всякие сомнения.
   Достал с антресоли рулон туго скрученных плакатов с графиками и схемами, сдул с них слой серой пыли, разгладил о край стола, подправил кое-какие формулы, обновил подписи к картинкам и таблицам. Потом включил старый катушечный "грюндик" и снова прорепетировал свой доклад, наговорив его на магнитную ленту.
  
   И вот пришел этот страшный день, час его казни. Пытки, истязания остались позади, теперь нужно было лишь положить голову на плаху и ждать, когда в шею врежется ржавый нож старой гильотины. Женя потянул за ручку тяжелую белую дверь и взошел на эшафот - в двухколонный актовый зал своего института.
   Палачи были уже на местах, они сидели за массивным овальным столом и с нетерпением ждали начала экзекуции. Увидев преступника, инквизиторы оживились, зашевелились, некоторые встали и пересели поближе к сцене, чтобы лучше видеть и лучше слышать.
  В первом гостевом ряду, оскалив в кривой усмешке кривые зубы, замер в изготовке к смертельному прыжку один из главных жениных врагов институтский антисемит-шакал Гаврилко. А справа от него, сгорбив спину и согнувшись над столом, прятал глаза в лежавших перед ним бумажках Николай Николаевич Веригин.
   Во главе казенного стола на стуле с высокой спинкой восседал Председатель Ученого совета ректор института Яковлев. Коротко взглянув на Женю, он кивнул на стул, стоявший в стороне - скамью подсудимого, потом тяжело поднялся со своего места и повернулся к аудитории.
  - Ну, что же, - громко произнес он, обводя присутствующих внимательным взглядом, - теперь перейдем к последнему вопросу повестки дня сегодняшнего заседания. - Он приладил к ушам дужки массивных квадратных очков, взял со стола лист бумаги с большим красным штампом наверху и, склонив к ней голову, продолжил:
  - Вот передо мной запрос ВАК,а, который предлагает нам рассмотреть диссертацию нашего бывшего аспиранта. Он когда-то забрал ее из нашего Совета и защитился в Ленинграде. А теперь ВАК просит нашего мнения по этому вопросу. Может ли он быть утвержден в ученой степени кандидата технических наук? В деле есть также "Отзыв" ваковского черного оппонента профессора Фильчакова. "Отзыв" - положительный.
   Вдруг из зала раздался зычный голос Гаврилко:
  - Однако есть еще и "Заключение" авторитетной Комиссии нашего института о подделке опытных данных! - Он встал со своего места, обвел аудиторию злым прокурорским взглядом и, не увидев особо горячей поддержки, уселся обратно на стул.
   - Да, да, все это известно, - ответил ему Яковлев, - поэтому я и поручил нескольким членам нашего Ученого совета внимательно посмотреть материалы этого дела с разных позиций. А вам, Евгений, слово не предоставляется, - добавил он, увидев, что тот пытается развернуть плакаты, - Вы свое уже сказали, пусть другие теперь говорят. Вот, пожалуйста, Виталий Аркадьевич, вы у нас сегодня по этому вопросу главный эксперт.
   Из-за стола вышел сухонький старичок в белой косоворотке и сером вельветовом пиджаке. Это был профессор Клячко, гроза аспирантов и соискателей, которым он на защите диссертаций обычно задавал самые сложные и каверзные вопросы. Его боялись, как огня. Но уважали. О высокой требовательности и особой порядочности Клячко ходили легенды, он был (как позже без лишней скромности называла себя наша родная коммунистическая партия), "умом, честью и совестью" института. Вот почему мнение Клячко по тому или иному вопросу всегда считалось наиболее справедливым и представительным.
  Сейчас он взял в руки томик жениной диссертации, полистал ее немного, потом положил обратно на стол и неторопливо заговорил тихим хриповатым голосом:
  - Я попытался, насколько мог, подробнее разобраться в этой работе. Что я могу сказать? Она произвела на меня хорошее впечатление. По правде говоря, это даже не кандидатская диссертация. Это докторская. В ней есть все, что ВАК для нее требует: строгая научная теория, интересный лабораторный эксперимент, натурные исследования на действующем объекте, экономический анализ. Что еще нужно? Если бы соискатель в свое время выступил на нашем Ученом совете, я предложил бы назначить ему, как положено, дополнительных оппонентов и провести повторную защиту на соискание докторской степени. И, я почти уверен, она прошла бы успешно.
   Клячко повернулся в сторону Гаврилко, который, ерзая на стуле, нервно комкал в руках какую-то бумажку, и сказал:
   - Вы, товарищ Гаврилко, напрасно поддерживаете недобросовестных людей, которые разожгли в свое время склоку, связанную с этой диссертацией. Я внимательно посмотрел заключение комиссии и могу сказать: мне стыдно за тех, кто его подписал. Там все притянуто за уши и только с одной единственной целью - доказать, что в диссертации есть так называемая фальсификация, подделка фактов. На самом же деле, подтасовку опытных данных и подгонку их под нужный результат я как раз узрел именно у самих авторов "Заключения". И вообще, эти слова фальсификация, подделка - совсем из другой области, из другого, криминального, словаря, здесь их употреблять совершенно неуместно. Зачем приклеивать такие позорные и, тем более, несправедливые ярлыки молодому начинающему ученому? Это по меньшей мере непорядочно.
   Клячко сделал паузу, взял снова в руки женину диссертацию и, повернувшись к Яковлеву, положил ее перед ним:
  - Так что, я думаю, по этой диссертации мы со спокойной совестью можем ответить ВАК,у положительно.
   Он посмотрел в женину сторону, кивнул ему ободряюще головой и пошел к своему месту.
  
   А Женя, огорошенный таким неожиданным поворотом событий, краснел, бледнел и не знал куда девать глаза и руки, нервно теребившие края его и так уже сильно помятых демонстрационных плакатов. Вот это да! Неужели, все-таки справедливость есть на белом свете?
  И вдруг его боковое зрение отметило некий важный факт: со своего стартового места тихо поднялся Гаврилко. Женя вздрогнул - вот сволочь, сейчас он снова станет пороть свою мудянку! Но нет. Он постоял немного у своего стула, а потом, явно не стремясь выделяться, крадучись, приблизился к двери и исчез за нею. "Слава Богу, - облегченно вздохнул Женя, - кажется, пронесло".
   Следом за Клячко выступил известный ученый и милейший дядечка Василий Павлович Недрига. Он встал, молча подошел к столу, взял в руки стоявший на нем графин с водой, наполнил стакан и протянул его в сторону недоуменно глядевших на него членов Совета.
  - Вы наливаете из крана воду, пьете ее, - он поднес стакан ко рту и сделал несколько глотков, - моете руки, стираете белье. А задумываетесь ли вы над тем, какая большая ее часть появилась в водопроводных трубах благодаря работам именно наших с вами коллег, наших завлабов, научных сотрудников, аспирантов? Вполне возможно, что далеко не одна капля этой воды обязана своим появлением и Евгению Качумову. Во всяком случае, пару дней назад в Водоканалпроекте я видел на столе у одного моего знакомого проектировщика "Справочное руководство", открытое как раз на странице с формулами Качумова. Я знаю, что с их помощью ведутся расчеты лучевых водозаборов в разных концах страны. Не это ли самый лучший аргумент в пользу работы нашего соискателя?
   Недрига не успел еще закончить свое выступление, как дверь широко отворилась, и в зал стремительно вошел еще один человек. Женя вздрогнул, напрягся, лоб покрылся холодной испариной - это был Романов, другой опасный его враг, главный инициатор того самого проклятого "Заключения". Конечно же, Гаврилко за ним сходил, позвал на помощь, хотя сам и не вернулся. Романов подошел к Яковлеву и громко произнес:
  - Прошу, Сергей Васильевич, простить меня за опоздание, но лучше, как говорится, поздно, чем никогда. - Он повернулся к Жене вполоборота и впился в него своими маленькими узкими наглыми глазами-пиявками. - Лучше поздно, чем никогда, остановить научную недобросовестность, осудить обман Ученого Совета и научного руководителя. Нельзя оставаться в стороне и не показать документально, на что может пойти человек, пытающийся любым способом пробраться в науку.
   Зал зашумел, члены Совета оживились и повеселели в предвкушении новой острой и горячей приправы к начавшему уже остывать блюду. А Женя увидел, как набычился Яковлев, как покраснела у него шея, и на щеках заиграли желваки. Он вдруг резко поднял над столом свой крупный плечистый торс, звонко постучал по графину карандашом и громко произнес:
   - Давайте потише, товарищи, скоро будем заканчивать. А вам, Александр Васильевич, я слова не давал. Вы свое уже сказали, мы ваше "Заключение" читали, изучали, повторяться не надо. Все абсолютно ясно.
   Потом Яковлев подался туловищем вперед и сказал, обращаясь к членам Ученого Совета:
   - Хватит нам разыгрывать сцены судебных заседаний. Вообще, надоели все эти склоки, сутяги, пора кончать со всей этой грязью. Надо дело делать, а не жуликов ловить.
   Он подождал пока опешивший Романов нерешительно потоптался на месте, а потом, растерянно разведя руками, отправился в конец зала, и закончил:
   - Так что цирка не будет. Не ждите.
   Яковлев собрал со стола лежавшие перед ним бумаги и добавил:
  - Давайте поручим Ученому секретарю написать по этому вопросу ответ в ВАК. А вы, Виталий Аркадьевич, - он обратился к Клячко, - помогите, пожалуйста, в его составлении. И, пожалуй, вы правы, перед нами маленькая докторская, я ее просмотрел и тоже так считаю. Если соискатель хочет, можем назначить ему еще двух оппонентов и организовать защиту на соискание докторской степени. Подумайте, Евгений, это стоит того. Ну, что еще? Кажется, больше у нас вопросов нет. Давайте считать нынешнее заседание закрытым.
   Он взял со стола свою большую папку с бумагами и направился к выходу. Проходя мимо Жени, кивнул и, улыбнувшись, заговорщицки ему подмигнул. Подошел и довольный лицом Веригин, он протянул руку и сказал:
  - Ну, что же, поздравляю с успехом. Надеюсь, теперь уж действительно настал конец всем этим вашим мытарствам. А насчет докторской - поразмышляйте. Если что, я помогу, дерзайте.
  Но Женя не стал. После всего, что с ним было, снова заниматься такой мутотенью? Нет уж, хватит, дудки!
  
   Примерно через месяц пришла открытка, где Женя уведомлялся, что должен явиться в регистрационный отдел ВАК,а с квитанцией об оплате фирменного бланка диплома кандидата технических наук.
  
   Однако, вся эта оглоушившая и надломившая его катавасия с защитой и получением кандидатского диплома на долгие годы осталась в нем открытой болезненной раной. И эффектом попавшей на нее соли становилось каждое воспоминание о тех драматических и горестных событиях.
  Так, что даже через 20 лет, когда вышла в Стройиздате его большая монография, и ему предложили подать ее на соискание докторской степени вместо того, чтобы писать специальную диссертацию (это называлось, защищаться "по трудам"), он почти сразу же отказался.
  Нет, нечего делать еврею советской России в высородной касте ее научной элиты...
  
  Глава 18. ДОРОГА В НИКУДА
  
  ОТЕЦ ПОЭТА ВОЗНЕСЕНСКОГО
  
  В те хрущевские и брежневские времена многочисленные рабочие комнаты всяких "Гос...проектов" и "Гипро..." продолжали, как и раньше, кишмя кишеть молодыми и пожилыми, образованными и продвинутыми, инициативными и работящими инженерами и техниками еврейской национальности. Тем самым подтверждалась старая веками устаканенная традиция всех времен и всех стран заполнять евреями самые востребованные на тот период области экономики.
  История помнит, как в течение XYII - XYIII столетий они массово занимались торгово-денежными, ремесленными, портняжными, сапожными и трактирными делами. А XIX-ый век обязан им созданием мощной всеобъемлющей банковско-кредитной системы сначала Европы, а потом и всего мира (см. гл. 9).
  Когда же наступила эпоха индустриализации, их недюжинные мозговые и предпринимательские способности понадобились в деле проектирования и строительства заводов, морских и речных портов, железнодорожных дорог, гражданских, жилых, промышленных зданий и сооружений.
  В СССР у грамотных евреев, почти поголовно оканчивавших высшие технические учебные заведения и техникумы, особого выбора профессии не было. Где они могли работать? В отраслевую науку, не говоря уж о фундаментальной академической, пускали лишь отдельных особо головастых личностей, в медицину - избранных, а в гуманитарные сферы вообще редко кто из евреев просачивался.
  Поэтому с самого начала первой "сталинской пятилетки" так много их сидело за кульманами проектных институтов, за чертежами строившихся доменных печей, сталеплавильных заводов, тракторных, автомобильных и других гигантов социалистической индустрии советской империи.
  
  * * *
  А вот "остепененному" Жене, ставшему, наконец, кандидатом технических наук, но по-прежнему работавшему в Гипроводхозе, становилось все тоскливее заниматься занудностью каждодневной рутины проектного дела. Его беспокойный характер стремился к научной работе, удовольствия от которой он уже немного коснулся, занимаясь экспериментами в том пресловутом фильтрационном лотке Оргэнергостроя. И несмотря на то, что от того опыта в его душе долго еще не растворялся горький осадок досады и обиды, исследовательская деятельность, как и раньше, представлялась ему более живой, динамичной, интересной, чем скучное проектирование гидро-мелиоративных каналов, водозаборов и дренажей.
  Его влекло на путь мамы, которую в отличие от отца-проектировщика всю ее профессиональную жизнь тоже всегда тянуло к науке, и она, преодолевая многочисленные трудности, вопреки всему все же кое-каких успехов в ней добилась.
  
  В соседнем с жениным Гипроводхозом многоэтажном кирпичном здании на углу Земляного вала находился тогда Институт водных проблем Академии наук (ИВПАН). Как-то раз во время обеденного перерыва Женя встретил около него своего однокурсника Г.Гуглиева. Рис. 56
  - Ты что тут делаешь, - спросил он и тут же вспомнил, что папаша Гарика был не какой-то там хухры-мухры, а действующий секретарь горкома КПСС то ли Владикавказа, то ли Нальчика.
  - Ну, да, я здесь и работаю, - подтвердил Гуглиев эту догадку, - ты разве не знал, что я по распределению сюда сразу после института попал.
  Они похлопали друг друга по плечам и отправились в ближайшую забегаловку выпить по кружке Жигулевского.
  - Как бы и мне к вам устроиться, - задумчиво произнес Женя, с надеждой взглянув на собутыльника. - А то кандидатство мое зря пропадает, в нашем задрипанном Гипроводхозе оно никому не нужно.
  - Ну, что ты, нет проблем, - охотно откликнулся Гарик, - сегодня же поговорю о тебе, я слышал, у нас на прошлой неделе сразу несколько вакансий появилось. Будем с тобой ходить сюда вместе пивко попивать.
  
   Приятель не обманул, и через пару дней Женя предстал перед доброжелательно на него взглянувшего начальника отдела гидрогеологии влиятельного профессора В.Кунина:
  - Да, да, вы полностью подходите нам по тематике и опыту, - сказал он. - Мы держим для вас единицу младшего научного сотрудника, поэтому, давайте, поскорей закругляйте дела на прежней работе и приходите.
  - Спасибо, спасибо, - восторженно поблагодарил Женя и, порозовев щеками от радостного возбуждения, вышел из здания ИВПАН"а в сладостном предвкушении ближайшего будущего, когда он начнет, наконец-то, заниматься настоящей чистой академической наукой.
  Но зря он раскатал губы - очень скоро все быстро и безвозвратно изменилось. Ему позвонил Гарик и глухим недовольным голосом стал извиняться:
  - Ты уж прости, брат, но я ничего не понимаю. Вроде бы, относительно тебя была полная договоренность, но вот оказалось - отбой, отказ. Якобы, он сверху поступил, из Управления кадров Академии. Кунин просил мне тебе сказать, чтобы ты к нашему шефу сходил, может, он что-то разъяснит, сделает, поможет.
  
  Женя записался на прием к директору ИВПАН"а Н.А. Вознесенскому и на следующий же день появился у него в кабинете.
  - Здравствуйте, здравствуйте, садитесь, - с милой приветливой улыбкой, сказал тот, вставая Жене навстречу. - Хочу вас огорчить, не удается нам с вами вместе поработать. О, эти чиновники, управы на них нет. Взяли и закрыли нам штатное расписание, говорят денег нет, видите ли, "экономика, ха-ха, должна быть экономной". - Он сожалеюще косо взглянул на Женю и добавил: - Может быть, в следующем квартале снова выбьем для вас позицию. Позвоните, пожалуйста, недельки этак через две-три.
  Конечно, ни через три недели, ни через три месяца и три года Женю в Академию наук не взяли. А разве могло быть иначе?
  
  * * *
  Николай Александрович Вознесенский (кстати, отец того самого знаменитого поэта-шестидесятника Андрея Вознесенского), на самом деле, никаким ученым не был, а служил родине высокопоставленным чиновником, принадлежа к важной государственной обойме номенклатурных фигур, периодически передвигавшихся с одной руководящей позиции на другую.
   Перед тем, как оказаться в Академии наук он был директором Гидроэнергопроекта, который долгое время успешно оттирал от казенного корыта своего полутезку и смежника институт Гидропроект.
  Но вот пришел к власти "мелиоратор" Брежнев. При нем в водном хозяйстве страны первое место вместо гидроэнергетики заняла ирригация, обводнение, осушение. Поэтому, углубляя монополию и застой, гидро-проектное дело укрупнили под более звонкой вывеской "Гидропроект". Вознесенский оказался не у дел. Куда было его перебросить? Вот и нашли куда - в науку, в престижный научно-исследовательский институт Академии Наук СССР. А то, что он в той науке был не ухо, не рыло, никого не колыхало - главное, это ведь был Начальник, Номенклатура.
  Мог ли такой функционер и хранитель российского национального порядка без особого распоряжения Сверху пропустить в академическую тусовку еще одного еврея сверх процентной нормы? Риторический вопрос.
  
  ЛАМИНАРНОЕ ТЕЧЕНИЕ
  
  Однако этот очередной провал жениных честолюбивых дерзаний не казался ему тогда таким уж трагичным (вот, что значит защитная реакция молодого организма). "Ну, не взяли, и черт с ними, - подумал он, - обойдусь, ничего страшного, буду сидеть в Гипроводхозе и потихоньку строчить свои любимые формулы в рабочее время. Начхать мне на них на всех".
  Только намного позже уже достигнувший совсем взросло-зрелого возраста Женя вспоминал о том проколе с чувством удивления и досады на свое тогдашнее недомыслие - неужели ему, еврею беспартийному, и впрямь, можно было рассчитывать на какое-то местечко, хотя бы даже младшего научного сотрудника в академическом институте СССР? Дурак он был, да и только.
  Однако, слава Богу, существовала еще в СССР и другая достаточно серьезная наука - прикладная, которая скромно называлась отраслевой и которая, в отличие от абстрактно футуристической фундаментальной, сразу давала практические результаты.
  Получение же зримого ощутимого дохода от конкретики промышленной науки в одних случаях допускало в диетических порциях, а в других требовало масштабно брать ей на службу мозговитые черноволосые иудейские головы, часто приносившие больше пользы, чем многие рязанско-тамбовские русо-соломенные черепа.
  
  Вот та вынужденная кадровая допустимость и потребность, неожиданно и постучалась Жене в дверь. Вернее, не постучалась, а позвонила в квартирный телефон.
  _ - Слушай сюда, старик, - сказал его давнишний приятель Ефим Дзекцер, работавший в ПНИИИС"е ("Производственный и научно-исследовательский институт изысканий для строительства") Госстроя СССР - у нас тут в лаборатории бурения освободилось место старшего научного. - Я понимаю, это тебе не очень профильно, но, если хочешь, могу о тебе сказать. Там надо какие-то формулы сочинять, а это для тебя - орешки щёлкать. Соглашайся.
  Женя, не долго думая, согласился, и с того момента начался отсчет самого длительного и самого последнего периода его профессионального трудоустройства, продлившегося более 30 лет.
  
  Фима оказался прав - Жене, действительно, не стоило больших усилий составить методику расчета скорости колонкового бурения для отбора образцов мерзлого грунта. Теория фильтрации, которой он до того занимался, оперировала теми же дифференциальными уравнениями, что и теория теплопроводности, поэтому его тощих математических познаний хватило на решение этой задачи.
  И он очень скоро на блюде с голубой каемочкой принес своему новому начальнику Борису Ребрику новые расчетные формулы. Тот без какого-либо смущения, включил их в свою докторскую диссертацию, как свои собственные. Но в данном случае, в отличие от того, связанного с его соискательскими делами, Женю это никак не ущемило.
  В знак одобрения его трудов Женя был осчастливлен приятным и престижным участием во всесоюзной конференции в Новосибирске, потом награжден экзотической командировкой в Норильск на Таймыре, а вскоре и вообще ему было позволено делать все, что заблагорассудиться. Чем он с энтузиазмом и воспользовался, с удовольствием занявшись интересными для себя полунаучными исследованиями и изобретательством.
  Жизнь плавно потекла речным руслом тихого дона и привольно разлилась тихим океаном. По ним плавно поплыл женин корабль личных и профессиональных успехов.
  Ну, а как же: к тому времени он был уже женат, имел двух детей, доставшуюся еще от деда дачу в Загорянке и кооперативную квартиру. Почти полный джентльменский набор советского благополучия.
  На работе тоже стоял штиль, стоячая болотная вода его ПНИИС"а лишь изредка морщилась невысокими волнами внутриутробных разборок, связанных с дележом вакансий, должностей, зарплат, квартальных премий, служебных помещений.
  
  И вдруг плавное ламинарное течение жениной судьбы наткнулось на корявый каменный риф, порог, подводный уступ, сразу превративший ее в бурный турбулентный поток.
  
  ТЯГОСТНАЯ ТУРБУЛЕНТНОСТЬ
  
  Неким бикфордовым шнуром, приведшим к разрушительному взрыву спокойной жизни нашего героя, в некотором смысле был и сам Женя. Это он своей разработкой формул расчета буровых установок ускорил составление и защиту его начальником Ребриком докторской диссертации.
  Удокторившись, тот сразу навострил свой и так острый пробивной нос, чтобы перебраться на непыльную льготную и престижную должность заведующего кафедрой в МГРИ (Московский геолого-разведочный институт).
  В результате этого трансферта место завлаба жениной немногочисленной трудовой компашки вдруг освободилось. Поэтому перед дирекцией института встал непростой вопрос: кем эту должность заместить? По всем параметрам именно Женей, который был единственным в лаборатории старшим научным сотрудником, и кто-то из знакомых уже ему звонил, чтобы поздравить. Но...
   В один из тех неспокойных и тревожных дней смятений и сомнений Женю вызвал к себе "папа", как по панибратски именовали сослуживцы директора института Артеменкова. Когда Женя вошёл, он встал навстречу, пожал руку и сказал:
  - Садись, садись, - директор помолчал, раскладывая посетителя на молекулы лазерным взглядом, потом задал риторический вопрос:
  - Ну, так что будем делать? Кроме тебя, Евгений, мне из своих на место Ребрика ставить некого. Но и ты, к сожалению, не подходишь, ты же знаешь, у тебя два изъяна. Первый, хотя и с большим трудом, еще как-то можно было бы преодолеть, 1-ый отдел я как-нибудь уговорил бы, вроде, процентная норма, ха-ха, еще не превышена, - он натужено хихикнул, снова помолчал.
  - Но вот твоя беспартийность, - Артеменков глубоко вздохнул: - Сам посуди, какой ты начальник, если по партийной линии тебя ни на ковер не вызовешь, ни взьёбку не дашь? Так что, давай-ка, друг, сам ищи себе шефа. Кого найдёшь, тот и будет.
  
  Искать Жене не пришлось, охотник порулить хотя и не кораблем, а лишь катером, отыскался сам собой - кто-то уже раззвонил по всему их гидротехническому цеху об освободившемся капитанском мостике, так что на следующий же день в телефонной трубке прозвучал вежливый и напористый голос:
  - Привет, Евгений, это Олег Устрицев, я сейчас около тебя тут на Садовом кольце. Не мог бы ты со мной пересечься, поговорить надо бы. Может быть, встретимся, кофейку попьём.
  
  
  * * *
  То был женин давний знакомец, работавший в Гидропроекте. Он недавно стал кандидатом наук и поэтому, естественно, желал с пользой для будущей карьеры применить к делу свой новый статус. Но в отличие от Жени для того, чтобы быть начальником, кроме паспорта с записью благополучной арийской национальности, он носил в портмоне еще и красную книжечку члена КПСС.
  
  Женя познакомился с ним на каком-то очередном совещании-заседании, потом они встречались на разных других профессиональных тусовках. Устрицев казался малым, приятным во всех отношениях, контактным, приветливым, дружелюбным, всегда был чисто и модно одет, блистал очками в дорогой оправе и глянцевым забугровым галстуком. Они вместе ходили обедать, пили пиво, обсуждали всякие гидротехнические и бытовые новости. Женя видел в Олеге интересного собеседника, единомышленника.
  Теперь он выглядел не таким раскованным, как раньше, его прикрытые глаза напряженно смотрели куда-то в сторону и вниз. Они встретились, зашли в кафе на Садовом кольце, выпили по порции капучино.
  - Слушай, - проговорил Олег, нервно перебирая пальцами грани бумажного стаканчика, - тут мне позвонили, сказали, чтобы я напросился на прием к вашему Артеменкову. Как он, что он, строгий ли мужик, как с ним себя вести?
  "Хочет, видимо, - подумал Женя, - заручиться поддержкой, считает, что от меня может что-то зависеть. Кроме того, наверняка, боится моей конкуренции".
  - Не трухай, Олег, - успокоил он его, - директор у нас простой, доступный, раз от него тебе звонили, значит, есть тебе предложение.
  Они допили кофе, Устрицев, несмотря на женины возражения, оплатил счет и они расстались.
  
  В тот же вечер женин приятель Фима Дзекцер по телефону его несколько озадачил:
  - Ну, ну, смотри, что как. Я слышал, после развода с Ревекой Устрицев стал намного гавнистее, чем раньше, и теперь очень даже открыто проявляет свое давнее юдофобство.
  
  * * *
  Через полторы недели новый начальник вышел на работу. А еще через несколько дней он предложил Жене подсесть к его рабочему столу и растянул на нем длинную гармонь списка институтских работ на следующий год.
  - Вот я вижу здесь несколько наших будущих тем, которые, мне сказали, надо утвердить и передать в Плановый отдел, - он снял с переносицы очки и стал водить их дужкой по бумаге. - Но я что-то не понимаю, зачем тебе ставить три темы примерно одинаковые, почему бы их не объединить, - он подумал немного и продолжил: - И потом что это за название? Оно какое-то слишком громоздкое, сложное, не упростить ли его?
  Женя что-то стал объяснять, Устрицев сначала слушал молча, крутил пальцами карандаш, которым делал заметки в списке будущих работ, а потом довольно резко его остановил и начал плести, как Жене тогда показалось, нечто совершенно идиотское. Он ему тут же возразил, после чего тот в свою очередь ответил еще одной чушью, показывавшей его полное непонимание существа дела.
  Впрочем, даже не это главным образом напрягло Женю. Он больше обиделся на то, что теперь Олег говорил с ним не товарищески, как следовало бы ожидать по их прежним отношениям, а повышенным поучительным тоном требовательного строгого шефа.
   Позже, если бы Женю спросили на чем конкретно они тогда стакнулись, он даже не смог бы и вспоминать. В памяти осталось лишь то, что каждый женин ответ на очередную придирку принимался начальником в штыки. В конце концов тот их диалог из делового спора вскоре перешел в грубую кухонную перебранку.
  Через пару дней Устрицев прибодался к Жене по поводу плана его командировок, которые раньше тот сам себе назначал и ездил, куда хотел.
  - Я не могу подписать эту заявку, - сказал он, глядя мимо Жени. - У нас ограниченный лимит на следующий год.
  - Но прости, Олег, - возразил Женя, - у меня же в смете на командировки была заранее забита эта сумма финансирования.
  Глаза нового начальника, наконец, его нашли. Он помолчал, и Женя услышал как скрипят извилины в его черепной коробке.
  - Во-первых, Александрович, - произнес Устрицев и снова замолчал.
  - Не понял, что ты имеешь в виду, какого такого Александровича? - спросил Женя.
  - Мы же на работе, а не в пивнушке, поэтому здесь я не Олег, а Олег Александрович, - сказал Устрицев, снова пряча взгляд в оконном стекле. - Во-вторых, мне не кажется, что вам нужно столько поездок.
  "Ну, и мерзавец, - подумал Женя и срифмовал про себя: мне говорили давно, что ты гавно, а теперь, что подлец, я узнал наконец".
  Не говоря больше ни слова, раздраженный, огорченный, он смерил начальника презрительным взглядом и отошел в сторону. Стоило ли еще о чем-то спорить?
  
  СВОЛОЧЬ, КОММУГАВНЯГА ПОГАНЫЙ
  
  Те стрессовые дни открыли в зебре жениной жизни мрачную черную полосу. Ему противно стало ходить по утрам на работу, а вечером он ехал в метро с тяжелой гирей на сердце и с кипящими мозгами в голове.
  "Какая же он сволочь, подонок, гад - ругался Женя, - надо же было мне найти приключения на свою жопу. Почему я не разглядел подлюгу в том лощенном хлысте. Вполне ведь мог отвести эту скотину, стоило только слово сказать директору. Ну, не дурак-ли я?".
  Женя долго мусолил в голове тот конфликт. Сначала ругал себя, считая своей виной-бедой то, что не смог разглядеть в Устрицеве начальника совсем другого типа, чем предыдущие. Ведь для тех его дела, которые не входили в круг их собственных интересов, были им совершенно до феньки. Их вполне устраивало, что никто из их подопечных не лезет к ним со своими заботами. Поэтому они и позволяли им делать все, что угодно.
   А этот тупой служила, ничем другим сам не занимавшийся, считал своим долгом влезать во все дырки, совать во все нос. Хотел разобраться и в жениных работах, вряд ли, собираясь поначалу как-то его прижучить. А тот сразу те вопросы принял за попытку ущемить его самостоятельность, лишить свободы. Вместо того, чтобы вести себя спокойно, уравновешенно, Женя разозлился, стал на все возражать, полез в бутылку. Этим и настроил нового начальника против себя, испортил с ним отношения.
  
   Но такая самокритика, граничившая с самоистязанием, ушла в подпол, когда Женя встретил как-то на улице своего старого товарища, однокурсника и коллегу Феликса Резника, работавшего раньше с Устрицевым в Гидропроекте в одном отделе.
  "Вот с кем надо посоветоваться", подумал Женя, отвел Фелю в сторону и рассказал ему о своей беде. Тот среагировал по существу так же, как тогда Ефим Дзекцер, но намного резче. Он раздраженно взмахнул на Женю рукой и взорвался ядреным матюшком:
   - Ты что совсем ебанулся? Как ты мог рекомендовать такого гавнюка на завлабовскую должность? Он же подонок, от которого все рады радёшеньки были избавиться. А я его возненавидел еще с того нашего институтского собрания, на котором он Левку Гурвича полоскал за подачу заявления в Израиль. Ты бы слышал, что тогда пиздил этот ебаный коммуняка. Якобы, Гурвич антисоветские анекдоты рассказывает, что он еврейский националист, сионист, контра. Тьфу, вспоминать не хочется. И ничего нет удивительного, что он к тебе тоже приебался.
   - Да, однако... - протянул было Женя, но Резник ничего не стал слушать и взглянул на него сожалеюще и ободряюще:
   - Да ладно, не тушуйся. Все будет путем. И не терпи ты этого гада, плюнь на все и, если не можешь дать ему по морде, мотай от него подальше.
  
  И, на самом деле, сколько времени Женя мог выдержать тот стресс-психоз - год, полтора, два? Нет, уже через три месяца он сник, сдался окончательно.
  А иначе и быть не могло - воевать он не умел, и "дать по морде" даже в фигуральном смысле не осмелился бы. В борьбе с трудностями он был не бойцом, а беглецом. Но куда бежать, куда дать тягу? Первое, что пришло Жене в голову, это обратиться к косвенному виновнику его бед Ребрику.
  Бывший начальник теперь сидел в отдельном кабинете за письменным столом с канцелярской настольной лампой, увенчанной стеклянным зеленым абажуром. В отличие от пнииисовской небрежной курточки и не слишком свежей рубашки на нем был строгий черный костюм английского покроя, белая сорочка и стильная, модная тогда прическа бобриком.
   - Рад вас видеть, - приветливо сказал Борис Михайлович, - спасибо, что зашли, как дела, какие новости?
   - Да, вот как-то так, не очень, - ответил Женя. Но Ребрик явно его не слушал. Тем более, зазвонил телефон.
   - Ой, извините, - Ребрик взял трубку и довольно долго объяснял кому-то, как надо писать заявку на международную конференцию в Грецию. - Так, так, - снова повернулся он к Жене, - я помню наши с вами разговоры о том, где лучше работать, в научно-исследовательском институте или в вузе. Должен сказать, здесь тоже есть свои заморочки. Взять, хотя бы, расхожее представление, что преподаватель имеет много свободного времени. Но это неправда. В отличие от работы в НИИ вы тут постоянно привязаны к учебному расписанию занятий.
   Женя слушал это и вспоминал, как они с этим Ребриком, будучи где-то в командировке и живя в одном гостиничном номере, за чашкой чая чистили кости одного их сотрудника, ушедшего на профессорскую должность в тот же МГРИ. Он тогда, мечтательно прикрыл веки и заявил, что тому завидует. А теперь вот как заговорил.
  "Наверно, - подумал Женя, - понял, зачем я напросился на встречу с ним. Потому и опережает свой отказ этой тирадой". Но тут же, помявшись немного, не удержал язык от прямой просьбы, ничем не прикрытой, а поэтому особенно неприятной, и промямлил неуверенным голосом:
   - Все же я хотел бы попасть к вам в штат.
  
   Напрасно Женя предполагал в своем бывшем начальнике какую-то интеллигентскую щепетильность или хотя бы элементарную вежливость. Никакой тонкостью души тот не обладал, кроме самого себя вокруг ничего и никого не видел. Женя был для него уже не нужным, отработанным материалом, сорным листком бумаги, местом которого после использования была мусорная корзина.
   Ребрик взглянул на Женю с уничижительной ухмылкой и резанул наотмашь:
   - Нет, для вас это исключено. Вы же понимаете, что у нас вузы считаются кузней кадров, школой коммунистического воспитания нового поколения технической номенклатуры. Поэтому к работе с молодежью допускаются только надежные люди, если уж, как вы, и с 5-м пунктом в кадровой анкете, то хотя бы с партийным билетом.
  "Ну, и сволочь, - ругнулся Женя про себя, - сука поганая, коммугавняга сраный". Он встал со стула, вяло кивнул головой и ушел.
  
  И ЭТОТ ТОЖЕ ЮДОФОБ
  
  Все так и оставалось бы грустно-противным, стрессовым, и ему так и не удалось бы дать тягу, если бы в мраке того черного бытия вдруг не приоткрылась небольшая светлая щель. Ею стало неожиданно освободившееся место старшего научного сотрудника в лаборатории гидрогеологии жениного же ПНИИИС"а.
  Эта оказия случилась в результате каких-то многоступенчатых штатных перестановок, некого дворцового переворота, мастерски проведенного заведующим гидрогеологической лаборатории И.Я.Пантелеевым, в результате которого тот из зава стал замом.
  О, великий могучий русский язык, какие разные смыслы могут иметь одни и те же твои слова! Как важно не само название звания, а его фактическое наполнение. Разве можно сравнить, например, заместителя министра Минтяжмаша с заведующим мастерской по ремонту утюгов и пылесосов? Хотя по звучанию второй кажется солиднее.
  
  Иван Яковлевич принадлежал к огромной армии советских ученых, которые, на самом-то деле, никакими учеными не являлись. Они были лишь деятелями науки, в лучшем случае некими менеджерами, организаторами. Однако, кроме нередко имеющегося у них знатного звания "Заслуженный деятель науки и техники", они обладали и лакомыми степенями кандидатов, докторов наук и даже могли быть членкорами и академиками. А это, в свою очередь, давало им право занимать далеко не пыльные места в советской ученой бюрократии и класть в карман совсем не худые пачки денежных ассигнаций.
  В послевоенные годы И.Я. жил в одном из небольших городов Северного Кавказа и после окончания института попал на работу в Пятигорское отделение московского ПНИИИС"а. Там, будучи с молодости не ленивым раздолбаем, а ловким умельцем, он насобирал множество материалов по гидрогеологии района Минвод. На этой ходовой теме он беспроблемно въехал как в кандидатскую, так и в докторскую степень.
  Потом, перебравшись в Москву, и не без поддержки красных крыльев партбилета он вскорости взлетел на должность заведующего лаборатории. Но и это был лишь плацдарм для дальнейшего карьерного прыжка. Не прошло и пары лет, как Пантелеев и одолел главную свою вершину, оседлав кресло заместителя директора по науке.
  Вместо себя на освободившийся пост завлаба он поставил свою любовницу Фаину Тютюнову. Это была высокая плоскогрудая дама, отличавшаяся строгим соблюдением простоты и незаметности одежды. Всегда и всюду, за рабочим столом, на важном совещании или на прикольном сабантуе по поводу какого-нибудь юбилея, она носила серый однобортный костюм и черные старомодные туфли без каблуков.
  Единственным местом перемен в ее облике был пучок седоватых волос, которые она в зависимости от внешних условий скрепляла то простыми коричневыми заколками, то фигурными гребенками разного цвета. На еженедельной институтской планерке и на партсобрании они были синие, а на лабораторном застолье, например, по случаю праздника 7-го ноября - революционного красного цвета.
  Тютюнова, как и первый в ПНИИИС"е женин начальник, готовилась к восхождению на докторский олимп, но, ему в противоположность, ей от Жени даже никаких формул не требовалось. Поэтому, к полному его удовольствию, он снова был оставлен в покое, и мог делать почти все, что захочет.
  
  * * *
  Так его жизнь-зебра и перескочила с черной полосы на прежнюю светлую. Он снова занялся очередным сильно увлекшим его делом, на этот раз - изобретательством. Успех работы поддерживался неким Натаном Фаерманом, инженером-механиком, работавшим в Производственной части института. Это был шумный импульсивный еврей, недостаточность интеллигентности которого с лихвой перекрывалась незаурядными конструкторскими способностями. Он заинтересовался разработкой придуманных Женей хитрых приспособлений. Благодаря нему многие женины умозрения приобрели конкретные формы в небольших плексигласовых моделях и полномасштабных железных образцах.
   А толкачом, движителем, позволявшим преодолевать разные бюрократические барьеры стал тот самый И.Пантелеев. Женя вписывал его имя во все публикуемые статьи, авторские свидетельства на изобретения, инструкции и наградные листы. Он получал те же, что и они с Фаерманом, медали ВДНХ (Выставка достижений народного хозяйства) и квартальные премии. За это зам. директора института, помимо необходимого финансирования, давал распоряжения конструкторскому бюро без очереди делать Жене чертежи, а механической мастерской изготовлять опытные образцы. И вообще во всем помогал. Хотя...
  
   Как-то Женя зашел к Пантелееву в кабинет подписать какой-то очередной запрос на
  финансирование. Напротив замдиректора, небрежно положив ногу на ногу, сидел в кресле некий профессор Котлов, старый пантелеевский приятель и известный институтский антисемит. Женя поздоровался, оставил на подпись бумагу и пошел к выходу. Уже в дверях услышал приглушенный голос Котлова:
   - И охота тебе с этими... масонами якшаться?
   На что тут же получил прямой однозначный ответ:
   - Да, ладно, брось. Деньги не пахнут. Пусть и вонючие эти... жидовские.
   Женя про себя матюгнулся - ну, и гад ебучий! Вот, оказывается, каков его покровитель, вот с кем приходится иметь дело. А он, наивный дурак, почему-то, не думал, что этот "профессор" такой же антисемит, как и все они, комиссары-юдофобы.
   Что было делать, вернуться в кабинет и дать по морде тому и другому? Подать жалобу в партком института?
  Женя кипел весь остаток рабочего дня и вечер, ночью ворочался в кровати, злился, сопел, кряхтел, думал, думал... А на утро проснулся с протрезвевшим сознанием.
  
  Человеческая психика - резинка для трусов, гибкая, эластичная, может расширяться и сжиматься, приспосабливаясь к разным размерам талии, время от времени меняющей свою полноту. Так и у Жени, постоянно сталкивавшегося с бытовым антисемитским хамством, выработался этакий защитный резиновый иммунитет. Иначе можно было бы провалиться в глубокую депрессию или вообще свихнуться.
  И в данном случае, что ему оставалось? Ну, конечно, утереться, унять слезы-сопли, принять эту подлянку, как неизбежное зло, как укус очередной гадюки, выдавить из себя ее яд, забыть, успокоиться.
  А лучше было бы мотать отсюда к чёртовой матери. Да и вообще из этого поганого Совка...
  Хотя и не в сей момент.
  
  Глава 19. ДО-ИСТОРИЧЕСКАЯ "РОДИНА"
  
  ДАЛЕКО НЕ БЛИЖНИЙ, А ДАЛЬНИЙ ВОСТОК
  
  В длинном списке жениных служебных командировок не на последнем месте по его личному интересу естественно стояло и некое
  дальневосточное таинство с интригующим названием "Еврейская автономная область".
  
   Во времена жениного детства называться евреем было как-то неловко, в лучшем случае неудобно, поэтому болезненные уколы комплекса неполноценности сразу притуплялись, когда из радиоточки на стене бодрый голос сообщал: Рис. 57
  "Еврейская автономная область досрочно выполнила план по сдаче молока и мяса государству" или:
  "Труженики Биробиджана взяли повышенные обязательства по заготовке пило-лесоматериалов для гражданского строительства".
   От этих слов плечи распрямлялись, и взгляд гордо взлетал над головами дворовых хулиганов. Правда, слабосильные детские мозги напрягались в смятении и непонимании: почему злая обзывалка "еврей" уличных мальчишек из уст радио-дядей звучит вовсе не ругательно.
   После появления в 1948 году истинно еврейского государства ощущение хоть какой-то причастности к той фиктивной "еврейской автономии" исчезло почти безвозвратно. И вместо былого чувства национальной ущербности появилась вдруг гордость за свой народ, оказавшийся вдруг способным побеждать врагов в танковых атаках, делать лучшие в мире автоматы и выращивать сочные сладкие апельсины.
  
   Подлинная "историческая родина" вытеснила из круга любопытств и внимания советских евреев затерянную в таежных лесах и болотах дальневосточного Приморья "эрзац-родину" с фактически единственным заслуживавшим название города поселением Биробиджан, расположенным на слиянии рек Биджана и Биры.
  Восточное звучание этого имени (вроде Андижана или Дилижана), не имело с евреями никакой связи. Относилось оно к другому мелкому народу, эвенкам, численность которых не достигала и 20 тысяч человек. Однако его наречие (биджан - "постоянное стойбище"), оказалось для сталинских устроителей еврейской автономии более пригодным, чем какой-либо другой язык, даже русский.
  
   Образование национального еврейского очага в рамках СССР было одним из первых массовых трагедийно-драматических спектаклей, еще до войны поставленных усатым режиссером-тираном на подмостках советской истории. Декорации призваны были показать преимущество "красного Сиона" - Биробиджана перед бесплодным и неосуществимым сионизмом немецкого мечтателя Герцля. Кроме всего прочего, это театральное представление должно было принести немалые денежные подношения от богатой части европейского и американского еврейства.
   Закулисные игры тоже имели важные внутренние и внешние задачи. Во-первых, переселенческая акция тех годов позволяла убрать со сцены опасный народец, уже сыгравший свою роль в захвате власти большевиками и теперь ставший ненужным. Во-вторых, его излишнюю сверх активность пора было перенаправить на освоение далеких окраин державы и создание восточно-сибирского сельскохозяйственного и индустриального плацдарма советской империи.
  А еще следовало усилить юго-восточную границу - рядом с ней бряцала оружием японская военщина, оккупировавшая Манчжурию, на которую алчно поглядывали и наглые конфликтные китайцы, способные опередить русских.
   Для решения этих задач украинские и белорусские советские власти "добровольно-принудительно" подняли евреев-ашкенази с насиженных веками местечек бывшей царской черты оседлости. Отобрав у них дома, сады и огороды, под бравурные марши и песнопения их стали с детьми, родителями, коровами и козами грузить в товарные вагоны-теплушки и отправлять на Дальний Восток.
  
  Тогда "избранный народ", как не раз бывало в истории, был выбран первым, на ком опробовался новый метод переќселения крупных людских масс неугодных национальностей. Через десяток лет во время 2-ой Мировой войны он был широко внедрен в практику - НКВД успешно развил его, выселяя в дальние края заподозренных в коллаборационизме чеченцев, ингушей, немцев Поволжья, крымских татар и прочих враждебных советскому государству "нацменов".
  
  * * *
   В ту поездку Женя побывал в биробиджанском краеведческом музее, наскоро сколоченном к 60-тилетнему юбилею образования Еврейской автономной области. С фанерных стендов на него смотрели старые черно-белые фотографии, одна из них казалась весьма символичной. Она показывала тощего бычка с выпученными от ужаса глазами, подвешенного над железнодорожной платформой на крюке подъемного крана.
  На другой пожелтевшей карточке плохо одетые для Сибири, изможденные, но улыбающиеся искусственными улыбками старики, женщины и дети тащили на вокзальном перроне к вагонам свои немудренные пожитки - узлы, баулы, чемоданы.
  
   Справедливости ради, следует заметить, что были среди переселенцев и действительные добровольцы, одурманенные коммунистическими лозунгами и одураченные советской пропагандой.
  Откликнулась на сталинский призыв также некоторая беднейшая часть зарубежного еврейства, зараженная широко в те годы распространенными левыми коммунистическими идеями. А были и такие, национально озабоченные, кто, на самом деле, поверил в реальность создания еврейского очага в стране побеждающего социализма.
  
   Конечно, большинство первых переселенцев ничего не знали о восточной Сибири, о болотах, непроходимой тайге, о суровом гнилом дальневосточном климате, муссонных ливневых дождях и влажности, зашкаливающей все мыслимые нормы. Не думали они, что едут первооткрывателями в дикие пустынные места, как будто, специально уготовленные природой для эксперимента по созданию будущего огромного сталинского Гулага.
   Попав в такие нечеловеческие условия, переселенцы оказались фактически на настоящей каторге. Они вынуждены были, валясь с ног, пропадая в болотной топи, страдая от малярии и тифа, вручную валить лес, рыть котлованы и карьеры, строить лесопилки, прокладывать дороги.
  Им пришлось таскать на рудниках тачки с горной породой, забивать в твердую мерзлую землю сваи тяжелыми чугунными бабами, а то и просто кувалдами. Жить в латанных тряпичных палатках и дырявых дощатых бараках, голодать и умирать на больничных койках.
  
  СЕМИТОФИЛ НИКОЛАЙ ЛЕСКОВ
  
   В том же музее внимание Жени привлек выцветший от времени экземпляр газеты "Биробиджанер штерн" ("Биробиджанская звезда") 1934-го года, на изготовление которой был сослан тогда талантливый писатель Эм. Казакевич, в будущем автор знаменитой "Золотой звезды". На первой странице этого номера красовался огромќный портрет дорогого вождя и учителя тов. Сталина. С кривой усмешкой под усами он указывал коротким толстым пальцем место на карте, куда следует сослать евреев. Рис. 58
  А рядом из-за его плеча, вытянув жидкую козлиную бородку на своей слащавой физии, выглядывал сталинский сатрап "всесоюзный староста" дедушка Мих. Ив. Калинин. Являя собой плакатную вывеску страны, насквозь пропитанной ложью и обманом, он ратовал тогда за "превращение еврейского народа в оседлое крестьянское население", что считал единственной надеждой "на дальнейшее существование его национальности".
  Кстати, в противоположность этому, другой более поздний радетель о судьбе евреев Н.Хрущев, наоборот, сетовал на их "нелюбовь к коллективному труду и групповой дисциплине". Именно этим общенациональным пороком, давая в 1958 году интервью корреспонденту французской газеты "Фигаро", он объяснял неудачу создания еврейского национального образования на Дальнем Востоке.
  
   Те коммунистические вожди, скорее всего, не знали о том, что намного раньше них другой российский самодур император Николай I пытался осчастливить пересадкой на целинные земли "евреев, сидевших на носах друг друга в Гомеле, Шклове, Бердичеве и Белой Церкви, где они по расчету зарабатывали средним числом 7 коп. в день на взрослого человека". Так преподносил эту царскую затею прекрасный русский писатель Н.Лесков в книге "Еврей в России: несколько замечаний по еврейскому вопросу" (1884 г).
  В отличие от своих еще более знаменитых литературных коллег - антисемита Ф.Достоевского и юдофоба А.Чехова - он с большим сочувствием относился к гонимому племени. В той публицистической работе, несмотря на ее скромное название, Николай Лесков подробно, доказательно и, вместе с тем, гневно отвергнул гнусные обвинения еврея в многочисленных, якобы, преступлениях, "приписываемых его злой натуре или его плохой вере".
  В числе многих других кляуз он разоблачал и навет на евреев за их, якобы, противодействие Николаю I, который задумал тогда великое царское дело - подобно будущему Н.Хрущеву, поднять целину (тогда это была Херсонская губерния). Решив для этого переселить туда евреев, он негодовал, что те "не хотят дышать простором степей".
  Н.Лесков ответил на это царю, что для евреев городов и местечек переходить от их привычной жизни к незнакомому, трудному и опасному существованию в дикой степи, "где один ковыль да перекати-поле...не только неудобно, но просто страшно".
  Он объяснял, что восточно-европейские евреи давно "утратили склонность к земледелию вследствие исторических причин, долго не благоприятствовавших занятию сельским хозяйством". Но писатель не отметил, что у них ни в Германии, ни в Польше и России никогда и не было возможности заниматься обработкой земли, так как их с нее каждый раз изгоняли. Владеть же ею было для них совсем непозволительно.
  Кроме того, защищая евреев, милейший Н.Лесков, по своей наивности не разглядел в принуждении евреев к земледелию зловредной антисемитской цели, дополнявшей ту, которая была в том самом указе 1825 г, позволявшем еврейских малолеток забривать в солдаты на целых 25 лет (см. гл. 9). Чего хотел православный царь? Ну, конечно, крестить неверных иудеев.
  
  НЕ ПОЛУЧИЛСЯ ИЗ БИРОБИДЖАНА ИЕРУСАЛИМ
  
  Шел 1994-ый год - 60-летняя годовщина создания еврейской автономии, и местные советские власти, как это тогда было принято, наводили национальный колер, чтобы подтянуть внешний вид ее центра к названию области.
  На вывесках магазинов и уличных указателях под русскими буквами появились еврейские. В день юбилейных торжеств кроме уже упомянутого выше краеведческого музея, была открыта библиотека, а также еще нечто, отдаленно напоминавшее синагогу или молельный дом. Одна из главных улиц города, естественно, получила имя Шолома Алейхема.
   Через пару месяцев после юбилейных торжеств почти весь этот камуфляж был убран, библиотеку и музей закрыли "на ремонт", окна и двери так называемой синагоги забили досками.
  Не остался в городе и приписанный тогда же к Биробиджану Еврейский камерный музыкальный театр под управлением Ю.Шерлинга и М.Глуза, для которого лишь к празднику была открыта сцена в местном Дворце культуры (см. гл. 8).
  Получив в то же время так называемый "репетиционный зал" в Москве, он стал существовать практически только в нем, а не в Биробиджане, куда за отсутствием соответствующей публики и на гастроли ездить было неприлично.
  
   Когда советская империя пала и ее ворота распахнулись, бывший ранее крохотным ручеек репатриации в Израиль к середине 90-х годов сменился бурным потоком, который почти полностью очистил от евреев Еврейскую автономную область. По переписи 2002 года их там проживало всего 1,2% (это 2327 человек). Осталось лишь одно название.
  Трудно понять, почему эта провокационно созданная Сталиным в 1934 году административная единица столько десятилетий держит свою нестираемую еврейскую строчку в конституции Российской федерации, хотя не имеет к евреям почти никакого отношения.
   Зачем так долго сохранять эту нелепость, не отражающую реальность? Почему не сменить одиозную вывеску? Обычно на этот вопрос знатоки юридической казуистики давали стандартный ответ, говоря, что конституция - не проституция, когда клиентов меняют по нескольку раз в день. Из главного закона страны, мол, ни строчки нельзя выкидывать (а добавлять, оказывается, можно - в 2020 году под видом "поправок" он здорово был "подправлен") .
  К такому объяснению биробиджанского парадокса добавлялось и еще одно иезуитское оправдание той подлой акции сталинского режима, которое в официозном печатном издании провозглашало, что "Название и статус Еврейской автономной области поддерживается ее неповторимым символически-культурным колоритом и исторической судьбой".
   Забавно, не правда ли?
   В рамках подтверждения этого мнимого колорита уже в новом столетии делались неуклюжие попытки, хотя бы, тоже именно символически, представить, что еврейская жизнь в Биробиджане существует на самом деле. Для этого в городе была образована общинная организация с еврейским именем "Фрейд", песенный и танцевальный детский ансамбль, библиотека с книгами на идиш. Кроме того, мнимой иудейской общине передали здание синагоги на ул. Чапаева, но она, впрочем, с трудом набирала на молитву необходимый десяток прихожан (миньян).
  
   Резкое сокращение еврейского присутствия в Еврейской автономной области, возможно, и явилось одной из главных причин ее плачевного состояния. Эта дальняя окраина России среди других субъектов федерации многие годы стояла почти на последнем месте и по доходам населения, и по его занятости. В то время, как показатель детской смертности, наоборот, поднялся там на самую высокую ступень.
   Такие же анти-рекорды были поставлены в Биробиджане и по уровню преступности. Еще во времена амнистии 1953 года и развала лагерной системы Гулага область стала массовым отстойником для освободившихся из заключения зеков - уголовников, бандитов, рецидивистов, которым запрещалось покидать районы Сибири и Дальнего Востока. Отмотав лагерные срока или уйдя в досрочку, а то и в бега, они возвращались здесь к своей прежней знакомой профессии и оттачивали мастерство на финках, обрезах или даже на калашах.
   Правда, было время (1970-е годы), когда криминальная составляющая жизни автономии слегка поджалась. Тогда на пост первого секретаря обкома было допущено одно из "лиц еврейской национальности" - умный и деловой Лев Шапиро, которому на какое-то время удалось навести в области порядок и поднять экономику. Но ни он, ни другие пришедшие на смену руководители не смогли удержать скатывание области к прежнему жалкому убогому положению.
  
   Нет, не вышел из Биробиджана ни советский Иерусалим, ни американский Брайтон-бич. Фокус не удался, чудо не произошло, эксперимент не состоялся. Впрочем, он и в принципе не мог получиться, как и все прочие известные в истории попытки избавиться от евреев путем их массового переселения в те или иные края Земли - ни в Крым, как хотел сначала Сталин, ни на Мадагаскар, как задумывал когда-то Гитлер.
  У каждого народа может быть только одна историческая родина. У евреев это - Израиль.
  
  Глава 20. "ШИРОКА СТРАНА МОЯ..."
  
  ПИСЬМО ИЗ ЗАГАДОЧНОГО ДАЛЕКА
  
   Москва вздрогнула и замерла, распахнув глаза и разинув рот от удивления. Никогда еще она не видела такого количества диковинных шортов, бриджей и маек-футболок с целым вернисажем звезд, серпов-молотов, орлов и тигров. Москва бурлила, кипела, искрилась всеми цветами политической карты мира. Немцы, французы, англичане, индусы - кто только не воспользовался временной слабиной Железного занавеса, приоткрытого жарким летом 1957 года Московским международным фестивалем молодежи и студентов. Рис. 59
  
  Женя, конечно, тоже был там. Для таких, как он, русских евреев особый интерес представляли делегаты из далекой таинственной страны Израиль. Вместо привычного газетного облика крючконосых сионистских захватчиков, врагов свободолюбивого палестинского народа перед ними предстали стройные миловидные девушки - танцовщицы, актрисы, певицы и мускулистые загорелые парни из спортивного клуба Маккаби.
   В Сокольниках возле одной из площадок, где выступал израильский танцевально-инструментальный ансамбль, Женя вдруг встретился глазами с приятным улыбчивым молодым человеком. К лацкану его пиджака был прикреплен небольшой израильский значок - голубой щит Давида.
  После концерта незнакомец подошел, поздоровался на ломаном русском языке, а потом заговорил по-английски, объяснив, что он журналист и живет в Тель-Авиве. Женя это понял и в ответ, краснея обеими щеками, с помощью какого-то русско-английского винегрета попытался рассказать о себе.
  Неожиданно из-за угла здания, где они стояли, появился крепко сбитый высокий человек в сером костюме. Он медленно направился в их сторону. Шел ли к ним? Скорее, да, чем нет. Поравнявшись, он просек молодых людей долгим внимательным взглядом и проскользнул мимо.
  Еще издали увидев этого человека, новый женин знакомый изменился в лице, посерьезнел, снял улыбку с губ и сразу же прервал разговор. После того, как тот исчез за поворотом дороги, израильтянин оглянулся, опасливо посмотрел по сторонам. Потом он быстро достал что-то из-за пазухи и незаметно сунул Жене в руку. На ощупь это был прямоугольный бумажный конверт, хотелось тут же его рассмотреть, но израильтянин с испугом отрицательно покачал головой. Тогда Женя торопливо сунул конверт во внутренний карман брюк, и они расстались.
  
  Только дома Жене стало ясно, что у него в руках его собственная Судьба. Этот небольшой почтовый конверт с целлофановым окошком на лицевой стороне содержал маленький пакетик с землей праотцов. А главное - в нем лежал форменный бланк "Приглашения" воссоединиться с семьей некого жениного дяди Наума и тети Цили.
  Что сказать ?
  Нет, не воспользовался он неожиданно свалившимся ему с Неба предложением изменить жизненный путь. Отнесся он к этому израильскому призыву совершенно наплевательски - бросил куда-то на книжную полку и почти забыл. Поэтому и прожил свою жизнь, наверно, не там, где ему было уготовлено, и не так, как было ему предначертано.
  Может быть, отсюда и большинство нагрянувших на него в будущем невзгод?
  Кто-то другой, вероятно, один из приятелей Жени тех лет, куда более храбрый, прыткий и дальновидный, на какой-то очередной попойке-вечеринке в его квартире незаметно переложил этот судьбоносный конверт из ящика жениного письменного стола в карман своего пиджака. И, наверно, давно уже вместо Жени построил свою жизнь достойнее и, скорее всего, удачнее, чем он.
  А может быть, и нет.
  
  * * *
  Но лишь через много лет, бесконечно далеко отстоявших от той его молодости, Женя нащупал один из путей к земле своих предков. Он вырисовался в лице его давнишнего приятеля Михаила Таршиша, в конце 80-х годов уже работавшего в хайфовском институте "Технион".
  Миша сделал от этого института официальное Приглашение для апробации жениного изобретения подземной плотины, которым заинтересовались технионовские ученые-гидрогеологи. Жене было оплачено проживание в четырех-звездной гостинице "Дан" и сделано несколько попыток привлечь к осуществлению его проекта израильскую водопроводную компанию "Мекарот".
  Но, увы, эта монополистка ни во что чужое не имела намерение вкладывать деньги, и Женя получил от нее поворот от ворот. А потому, недолго подумав, он наплевал на все дела, уехал из Хайфы в Тель-Авив, потом в Иерусалим, побывал на Мертвом море, Тивериадском озере, поднялся на Масаду, где в I-м веке совершено было групповое самоубийство героев-фанатиков, и еще во многих местах "тут и там". В общем получил груду впечатлений и мешок удовольствий.
  О втором посещении Женей Израиля уже 2013 году следует рассказать подробнее.
  
  БЕЛЫЕ ГРИБЫ ГАЛИЛЕИ
  
   Многие из тех, кто, как Женя, свою эмигрантскую жизнь обосновал в Америке, не избежал немудреного вопроса-упрека:
   - Какие вы евреи, если по израильской визе поехали совсем не в ту сторону? Надо было брать билет в Тель-Авив, а не в Лос-Анджелес.
   На это чаще всего следовал уклончивый ответ:
   - Да, конечно, мы так и поступили бы. Но дети-то у нас где, и внуки? Вот именно. Помогать им надо.
   А был и другой аргумент, реже произносившийся вслух: "Разве в Израиле не страшно ходить по улице? Можно и осколок от шахидского пояса или от хамасовской ракеты схлопотать".
   Там же, на обочине совести, таилась и некая колбасная мыслишка: "А тот, ваш израильский, уровень жизни? Разве сравнишь с тем, что мы с Розой здесь имеем".
  
   У большинства пожилых эмигрантов первое оправдание часто оказывалось простой отговоркой. В лучшем случае, принятием желаемого за действительное, потому что их взрослеющие дети в новой жизни довольно быстро вставали на крыло и в особой помощи родителей не нуждались.
   В предвзятости и лукавстве других самооправданий Женя убедился, совершив свою вторую поездку в Израиль, которая уже не была связана ни с какими делами и совсем не была ограничена временем.
  Впервые довелось ему почти две недели плотно пожить на севере страны в Кармиеле.
  
  
  * * *
  
  Этот небольшой, совсем молодой город свободно раскинулся на нескольких Рис. 60
  возвышенностях, своей высотой переросших холмы, но до гор не дотянувшихся. Искусно используя рельеф, архитекторы удачно вписали жилые кварталы в местный ландшафт. Окружающая природа была использована и при возведении зданий - "подножным" материалом для фундаментов послужил тот же естественный камень, на котором поставлены здания.
  Красивый бежево-белый известняк с коричневыми прожилками использовался и в многочисленных скульптурных композициях, украсивших перекрестки и улицы города. А сами дома, как невесты в свадебной фате, были одеты в другой, совсем белый, "иерусалимский" меловой известняк, делающий их нарядными и праздничными.
   "Одноэтажной" Америке привычны города-спальни, где дома, как солдаты, выстраиваются в шеренгу или колонну. А вот планировка жилой застройки в Кармиеле, впрочем, как и в других новых городах Израиля, восхитила Женю разнообразностью, целесообразностью и благоразумием.
  Дома образовывали уютные внутренние дворы, в каждом из которых были оборудованы детские площадки с горками, песочницами, качелями. Так что родителям ничего не стоило без страха и сомнения выпускать на них своих маленьких питомцев. Тем более, что неподалеку из под тенистых деревьев за ними могли подглядывать со своих скамеек соседские бабушки с вязаньем или дедушки с газетами и костяшками домино.
   И еще одну примечательную черту израильской городской архитектуры Женя с удовольствием для себя отметил в Кармиеле. В этом городе деревьев, кустов и вообще зелени было не меньше, чем в каком-нибудь дендрарии. Причем, как не странно, пальмы, фикусы, кипарисы на улицах города мирно уживались с соснами, елями и даже березами.
  А цветов был настоящий культ. Площади и перекрестки расцвечивались клумбами и газонами с красными, бордовыми, розовыми, желтыми розами. На высоких решетчатых стендах яркими покрывалами висели белые, фиолетовые и оранжевые бугенвилии. С ними по многоцветью соревновались росшие по соседству гвоздики, маргаритки, бархотки, калы. А неподалеку на темно-зеленых кустах цвели крупные алые мальвы.
   Женя шел по раскинувшемуся между жилыми кварталами большому скверу, любовался цветами, и вдруг его взгляд споткнулся о совершенно неожиданное. Рядом с проходившей мимо дорогой высились развалы старой крепостной стены, и вблизи них стояли остатки мраморных древнеримских колон коринфского ордера. Когда он подошел ближе, то увидел на каменном полу красочные многоцветные мозаики, достаточно хорошей сохранности.
   Поражал высокий уровень музеификации этого археологического раскопа - проложены дорожки, поставлен щит со схемой и описанием античных сооружений. И главное: древняя каменная кладка была надежно законсервирована и защищена от дальнейшего разрушения. И это ведь не в каком-нибудь традиционном центре туризма, не в Масаде и не в Цфате, а в небольшом провинциальном городе, в черте обычной жилой застройки! Какие молодцы были израильтяне, что так бережно относились к историческому наследию.
  
   "Широка страна моя родная. Много в ней лесов, полей..." - пели когда-то жители СССР, не подозревая, что эти слова смогут когда-нибудь быть отнесены еще к какой-нибудь стране, кроме их пятой части суши. Но вот "субару", в которой Женя ехал со своими родственниками-олимами вынырнула из жилых кварталов Кармиеля и понеслась по скоростной асфальтово-бетонной дороге на север. А глаза вместе с фотокамерой вонзились в летящие мимо пейзажи Галилеи.
   Сначала объектив долго прыгал по многокилометровым оливковым рощам и фруктовым садам, а потом побежал по клубничным, кукурузным и пшеничным полям. Но вот равнина перекосилась, вздыбилась и плавно перешла в холмы, покрытые яркой малахитовой травой и кудрявым темно-зеленым кустарником. А вскоре к дороге подбежали отдельные деревья, перелески, которые потом слились в настоящий густой сосново-еловый лес.
   - До 50-х годов здесь была каменная пустыня, турки когда-то все деревья вырубили. Пришлось леса заново насаживать, - объяснил сидевший за рулем родственник. А его жена добавила:
   - Жаль времени мало, а то мы могли бы маслят, рыжиков и белых-боровиков пособирать. Уж не меньше, чем в бывшем нашем Подмосковье.
   Вскоре машина повернула еще дальше на север, и по обе стороны дороги снова потянулись пустынные каменистые холмы и пригорки. Кто сказал, подумал Женя, что Израиль маленькая страна, и всем евреям там негде разместиться? Неправда - на этой земле полно свободного места. Здесь могут быть построены десятки таких пятидесяти-тысячников, как Кармиель!
  
  Еще одно израильское природно-древесное чудо Женя увидел из окна автобуса, шедшего от Иерусалима к Масаде. Прямо на берегу Мертвого моря, почти у самой кромки пересоленной мертвой воды ровными рядами стояли высокие стройные финиковые пальмы, обязанные своим существованием изобретенному, кажется, именно в Израиле капельному орошению, очень экономному в расходе дефицитной здесь поливочной воды.
  А ведь это там, где выжженная солнцем каменная Иудейская пустыня падает на самый низкий в мире уровень, где по определению ничего расти не может, не должно. И до прихода сюда еврейских мастеров садово-огородного искусства никогда никем не выращивалось.
  Кроме фиников-фиг, но также апельсинам и клубнике, брокколи и брюссельской капусте подивился Женя. Нигде больше он не встречал таких вкусных свежих фруктов, ягод и овощей, как на израильских базарах-шуках. Здесь все было натуральным, высшего сорта, экстра - органик и кошер.
  Как же не прав был Н.Лесков, писавший, что евреи исторически не склонны заниматься земледелием (см. гл. 19). Очень даже склонны, если земли, которые они возделывают, свои собственные и не могут быть у них отняты какими-нибудь немецкими лендлордами, польскими шляхтичами или русскими помещиками.
  
   Поехал Женя, конечно, и в Иерусалим. Нет, не поехал, и не пошел, а взошел, поднялся. И не только потому, что этот город стоит на возвышенности, а потому, что возвышает духовно, позволяет взглянуть на себя сверху, предстать перед собой частичкой чего-то важного в этом мире и нужного. Пройдя пешком по улицам Кинг Джордж, Бен-Иегуда или Яффская дорога, Женя ощутил удивительную ауру и многовековую харизму этого поистине святого города. Рис. 61
  
   Он шел по Иерусалиму с экскурсией. Сначала его ужасно раздражал местный гид, заставлявший подолгу торчать у каждой мало- мальски знаковой христианской святыне. Так, он больше часа водил туристов по храму "Гроба Господня", предлагал ставить свечки и ждал пока они это сделают, показывал, где предположительно находилась Голгофа, долго что-то объяснял, пояснял, рассказывал, доказывал. Зануда.
  Но подумав немного, Женя сконструировал некую на первый (еврейский) взгляд крамольную мысль, которая, вероятно, должна была бы порезать уши некоторым его соплеменникам, особенно ортодоксальным иудеям.
   Нечего ворчать, сказал он себе, - чем больше христиан будет вовлечено в туризм и паломничество на Святую землю, тем больше будет к ней внимания "просвещенного Запада", тем больше заинтересуют мир проблемы страны, забота о ней, ее защита. И тем меньше станет бессмысленная, дурацкая, преступная поддержка арабских бандитов мусульман с их стремлением "сбросить евреев в море".
  Нет, все-таки молодцы иерусалимские экскурсоводы, правильно делают, что водят сюда туристов - пускай побольше людей разделяют с израильтянами ответственность за сохранение исторических ценностей.
  
  РАЗВЕД РОТА ЦИВИЛИЗАЦИИ
  
   В Израиле все было бы хорошо, даже отлично, если бы... Когда Женя одному из своих знакомых олимов сказал о страхе терроризма, то услышал однозначный ответ:
   - Брехня все это. Мало ли что там чирикуют теле ящики и чиркают газеты. От терактов у нас за все годы пострадало в десятки раз меньше народу, чем от обычных автомобильных аварий.
   Действительно, подумал Женя, склонность СМИ к изготовлению слонов из мух - давно известная расхожая истина. И вспомнил, как много лет назад в Москву приезжал известный французский писатель и философ Поль Сартр. На одном его выступлении ему задали вопрос: "Правду ли пишут советские газеты, что в США почти ежедневно линчуют негров?". Он ответил: "Да, правда, линчуют. Но не ежедневно, и даже не ежегодно, и не линчуют, а только угрожают". Тогда Женя впервые и понял - желтая пресса без "горяченького" и "страшненького" жить не может, потому что без сенсации, даже дутой, конкуренты сожрут.
   На самом деле, на улицах Иерусалима, как и всех других городов страны, все было спокойно и мирно. Ходили машины и автобусы, работали рестораны, кафе, в магазинах и на рынках было не протолкнуться.
  Одним из важных психологических факторов безопасности служило то, что повсюду на улицах можно было видеть небольшие группы солдат с автоматами. Они, как и все остальные горожане, ходили по супермаркетам и универмагам, сидели в кафе, ехали в автобусах. Их повсеместное присутствие создавало какое-то безотчетное чувство надежности и защищенности.
   У этих ребят в военной форме были молодые красивые приятные лица ("бенимеше пуним" - называла их женина мама). В других армиях, таких, как, например, американская, девушки в камуфляже теряют всю свою женскую привлекательность и по внешнему виду мало отличаются от мужчин. А вот взгляните на девушек-израильтянок в военной форме - она их только красит, пилотки, гимнастерки, кители они носят легко, изящно и даже как-то кокетливо.
   Чувство защищенности возникало у Жени и при посещении театров, концертных залов, ресторанов, городских учреждений. Всюду на входах в здания стояли охранники. Посетители привыкли открывать перед ними свои сумки, портфели, чемоданы. И не видели в этом ничего усложняющего жизнь, принимали как простую формальность, бытовую данность, необходимость. Раз надо, то надо, иначе нельзя, без проверки никак было не обойтись. Позже такая система контроля вошла в обиход и в других странах, но Израилю, увы, пришлось первому всерьез этим заниматься.
  
   Однако, шатаясь по городским улицам и площадям страны, Женя не мог избавиться от некой коварной мысли-сомняшки: такая демонстративная, как бы выставленная на показ, забота государства о гражданской безопасности - не видимая ли только сторона суровой действительности, подкрашенная и подлакированная?
  Ведь, на самом деле, Израиль вот уже столько десятилетий находится под постоянной угрозой террористических актов и внешнего вражеского нападения. Еврейский народ, как всегда, и в данном случае оказывается развед-батальоном человеческой цивилизации - он первым встречал на переднем крае атаку агрессивного исламского фундаментализма и арабского терроризма.
  Именно на этой земле Судьба (или Дьявол?) опробовала на избранном народе очередные смертоносные новинки "оружия массового уничтожения" - шахидские пояса и автомашины, начиненные взрывчаткой. Горький опыт евреев снова был призван учить человечество выживанию.
  
   Из-за постоянной угрозы со стороны арабских государств и особенно Ирана, а также из-за напряженности во взаимоотношениях с палестинцами Израилю приходится на вооружение и содержание современной боеспособной армии тратить огромные средства, а населению поэтому платить до 50% своего дохода.
   Но, может быть, такой экономический напряг не обязателен, подумал Женя. Может быть, тугой ближневосточный узел топором и не разрубишь, даже очень большим и очень острым. Его можно только развязать пальцами, сильными и ловкими. Как и вообще в борьбе с терроризмом, здесь нужны не бронемашины и даже не бронежилеты.
  Решить проблему может широко разветвленная и узко нацеленная, сильная и незаметная разведывательная и диверсионная деятельность. Странно, как это за столько лет "Мосад" или еще кто-то в Израиле не может подобрать, например, для Иудеи и Самарии (или даже для Газы) крепкого, властного и влиятельного лидера, способного обуздать экстремистов, остановить насилие и способствовать установлению мира.
   Как было глупо и нелепо в свое время допустить интернационализацию чисто внутренней израильской проблемы. Чем, спрашивается, отличаются населенные арабами земли западного берега Иордана, именуемые автономией, от российского Татарстана или китайской внутренней Монголии? Туда же не лезет со своими советами ни США, ни Англия, ни Франция.
   И еще одно, решил Женя. В сложных условиях враждебного окружения, в условиях постоянной внешней угрозы израильскому государству, как никому другому, позарез нужно было бы единство, единовластие и, может быть, даже авторитаризм. Как далеко от них израильское общество!
  Открывал ли Женя газету, или включал телевизор, радио, то только и слышал: "Ликуд" против "Еврейского дома", левые против правых, правые против левых - споры, ссоры, раздоры. А ведь они вовсе не способствуют укреплению государства, в том числе, и крепости границ. Может быть, он был не прав? Дай Бог, чтобы он был не прав.
  
  Проблемами-дилеммами, мнениями-суждениями была занята женина голова, а его сердце продолжало радоваться встрече с прекрасной землей Израиля. Ни на минуту не исчезало у него ощущение, что он был не где-то в гостях, а дома, у себя, на родине. Оно не возникало в нем ни в США, ни в Германии, ни в какой другой стране мира, где он жил и куда он ездил.
  Именно тогда Женя окончательно и убедился, что, если бывший советский еврей и живет где-то постоянной жизнью, все равно он чувствует себя эмигрантом, и только на израильской земле он - репатриант, вернувшийся домой, на землю предков.
   Вот почему большинство евреев диаспоры, по какому бы поводу они друг с другом не спорили, никогда и нигде не скажут, что им безразлична судьба Израиля. Ежедневно, ежечасно они напрягают слух и вглядываются в монитор компьютера или экран телевизора, когда идет речь о событиях в этой стране. И не только оттого, что там живут их кровные родные или двоюродные братья и сестры, тети и дяди, друзья, одноклассники и однокурсники. А именно потому, что они тоже евреи.
   Из всего, что Женя увидел, услышал, понял и оценил в той незабываемой поездке, он сделал один важный вывод: конечно, не каждому еврею дано постоянно жить в Израиле. Но каждому еврею надо там побывать. Хотя бы один раз.
  
  Глава 21. "ПРОЩАЙ НЕМЫТАЯ РОССИЯ"
  
  ИСХОД
  
   Неправда, что советский Железный занавес всегда был сплошь непроницаемым. Даже в 50-е годы из Кишенева, Львова, Вильнюса уезжали евреи, сохранившие свои довоенные румынские, венгерские или польские паспорта. Правда в том, что это явление было крайне штучным, эксклюзивным.
   А вот в 70-х пограничный железо-бетон стал давать слабину под отбойным молотком обмена евреев на американское и канадское зерно. Выездные визы по вызовам из Израиля позволили сотням счастливых евреев помахать прощальным платком черно-белому пограничному столбу СССР. Но потом, в мрачное андроповское лихолетье, калитка снова захлопнулась.
   И только в горбачевскую Перестройку колесо еврейского Исхода из вянущей на корню советской империи начало медленно, но верно, набирать скоростные обороты.
  А вскоре, когда глиняный советский циклоп вообще раскололся на все свои 15 кусков, десятки тысяч жениных соотечественников сломя голову бросились в загранку. Хотя не все сразу решились отправиться туда насовсем - значительная часть осторожных захотела сначала понюхать, чем пахнет настоящий капитализм.
  Для этого возникли удобные возможности не только нюхнуть, но и поднабрать зеленых бабок, например, нырнув в стихию челночного бизнеса. Тысячи бывших инженеров, учителей, актеров, медиков, горбясь под слоновьих размеров баулами, рванулись к поездам, отправлявшимся в польскую Варшаву, чешскую Прагу, монгольский Улан-Батор, турецкий Стамбул.
  Кроме этого, появились среди русских евреев и "новые русские" евреи, акробаты только что прошедшей в стране "прихватизации", которые начали скупать недвижимость в Хорватии, Черногории, Болгарии. Еще более предприимчивые из этих бизнес-мужиков и бизнес-леди ринулись открывать конторы на Кипре и прочих злачных офшорных клондайках. Хотя, конечно, основной массе евреев, не так уж, как те, продвинутых, довелось в то время поехать просто поглядеть, как живут белые люди на проклятом Западе.
  
  Однако в конце 80-х годов, когда эмиграционные ворота почти совсем распахнулись, все-таки самая большая часть самолетных билетов советскими евреями начала приобретаться лишь в один конец. И очень скоро их отъезд вырос настолько, что Аэрофлоту перестало хватать керосина для переброски в Америку (Израиль?) многотонного груза чемоданов, баулов, сумок, рюкзаков вместе с их владельцами.
  
  * * *
  Но Женя пока эмигрировать поостерегался. Из-за чего? В значительной мере из-за своей природной нерешительности и овечьей осторожности. В отличие от многих своих знакомых и приятелей, которые бездумно рванули на ПМЖ (Постоянное место жительства) из насквозь прохудившегося совка, он прекрасно отдавал себе отчет, что ничего особо хорошего на той другой стороне погранзаставы его не ждет. В свои за 60 ему начинать новую жизнь было объективно небезопасно и субъективно боязно.
  Ясно почему. Переходно-пожилой возраст и практически нулевой english, а также плохая приспособляемость к чему-то новому, неизвестному вместе с косностью характера не давали шансов на успешную профессиональную работу. О возможности же пойти в таксисты или строительные рабочие и думать не хотелось.
  Но все-таки больше всего в Москве его удерживали работы по двум почетным и выгодным госзаказам. Один был от "Москапстроя" по мемориалу на Поклонной горе, другой - от "Дирекции по реконструкции московского Кремля". Они существенно прибавляли ему репутации и уважения от коллег, а также (что было очень даже немаловажно) утолщали его кошелек, стремительно худевший от непомерно вздернувшихся вверх цен и на сыр с маслом, и на джинсы с кроссовками.
  
   Однако та его рабочая лафа продолжалась не так уж долго. Подвела Женю досадная неготовность перехода к новой для него рыночной цепочке связи начальник-подчиненный. Не дала она ему вовремя просечь, что при государственном капитализме не только неприлично, но и преступно не класть в закрытый конверт часть получаемых им казенных денег. Никто ему не объяснил, что нужно на регулярной основе относить этот конверт тем, от которого зависело продолжение работы. Не знал он, простодушка, такого простого, но всесильного понятия - откат.
  Поэтому с каждым кварталом продлевать "Договора" на те лакомые заказы становилось все более сложно и трудоемко - стали вдруг требоваться какие-то пояснения, объяснения, обоснования. Наконец, все свелось к тому, что в очередной женин приход к некому зам начальнику за подписью бумаги с "Заявкой на финансирование", он был довольно откровенно послан на букву "х", и его госзаказы по известному народному выражению накрылись медным тазом.
   А поскольку женин ПНИИИС платил своим сотрудникам лишь жалкую "минималку", то ее могло хватать только на батон хлеба и полкило ливерной колбасы.
  
  Надо было что-то делать. Женя, конечно, понемногу суетился, шевелил мозгами, перебирал многочисленные вариации, от избытка которых у него в черепе вскоре стало тесно и муторно. Но все же наступил момент, когда некоторые из них стали побеждать и выскакивать наружу.
  Первая уперлась в подземные бомбоубежища, уйма которых еще в 50-60 годы взбугрило московские дворы по Плану гражданской обороны. Женя разработал программу их очистки, осушения и использования для недорогой аренды под складские, ремонтные и прочие вспомогательные помещения. Но денежные мешки, которых он хотел заинтересовать своей идеей, выразительно крутили пальцем у виска - мол, только сумасшедший будет зарывать деньги в землю, хотя она и с железобетоном.
   Другой жениной задумкой было осчастливить защитой от подтопления многочисленных владельцев входивших тогда в моду подземных гаражей. Он обзвонил много телефонов, но, увы, его предостережения об угрозе подтопления гаражей грунтовыми водами никого не раскошелили.
  Такая же неудача постигла и проект защитного дренажа и отвода воды из подземных камер переключения вечно подтекавших теплопроводных труб. Как заботливый член общества, как верный российский гражданин, он предлагал сберечь для комнатных батарей продукцию московских теплоцентралей. И, ура, во всех соответствующих инстанциях ему одобрительно улыбались и обещали вопрос решить. Но сколько Женя не ждал ответного телефонного перезвона, он не случился - как и в предыдущих случаях, дело было швах.
  Так что, все попытки поймать за хвост жар-птицу, схватить удачу за крыло, найти заказы для профессиональной работы терпели крах. Ничего не получалось, судьба показывала ему большую задницу.
  
  * * *
  Пока Женя тщетно напрягался в безнадежных попытках подвинуть назад стрелки часов неумолимого времени, вернуть осколки своей разбившейся о капитализм профессиональной карьеры, его старшая дочь действовала совсем в другом направлении. Наплевав на инженерский диплом, однокомнатную квартиру, мебель, тряпки-железки и быстро оформив все необходимые документы, она без всяких сомнений и раздумываний погрузилась в аэрофлотовский ИЛ-62 и с мужем и годовалым Сенечкой улетела в Лос Анджелес.
  За ней следом в то же западное полушарие засобиралась и жена с младшей дочерью и с надеждой на женино присоединение к ним в ближайшем будущем.
  
  "МУНДИРЫ ГОЛУБЫЕ"
  
  Путь на заветный Запад лежал через московский аэропорт Шереметьево-1, долгие советские десятилетия тихо дремавший на опушке глухого дремучего леса. А к 90-м годам он стремительно начал превращаться в многолюдный меридиан, с которого толпы жаждущих, зажав в потных ладонях ручки чемоданов, сумок, баулов, стали отправляться в загадочные часовые пояса новой жизни.
  И было не удивительно, что здесь же у шлагбаума, перегораживающего заветную дорогу в мир лучшего обосновалась банда разбойников - пиратов, бессовестно грабивших тех, кто вознамеривался пересечь государственную границу только в одну сторону.
  Особенно доставалось несчастному "наивняку" - пожилой и юной части отъезжающих, прятавших за пазухой старинные серебряные браслеты и укрывавших под лифчиками бабушкины золотые цепочки.
  Бандиты прикрывались синими мундирами таможни, а также разными нечеткими, размытыми и непонятными Правилами и Инструкциями. Например, запрещалось провозить ковры ручной работы, книги издания до1945 года, иконы, картины, часы, ожерелья, браслеты, серьги - все, во что вкладывали когда-то свои сбережения бабушки-дедушки, папы-мамы, зная сколь ненадежны бумажные листки с ленинским профилем.
  Но, если бы эти негодяи только грабили, если бы они только отнимали, но они еще и унижали, оскорбляли, доводили людей до истерики, до инфаркта и инсульта.
  
  * * *
  
  Как уехала старшая дочь с мужем и малолетним сыночком Женя почти не заметил - похватав по одному чемодану и одному рюкзаку, они нырнули в новую жизнь с легкомыслием юности и беспечностью молодости.
  А вот жену с младшей дочкой он провожал до самых крайних аэропортовских барьеров. И надо же было так повернуться событиям, что именно его девочке особенно тяжело досталось от шереметьевских злодеев. Женя долго потом не мог им простить горьких слез своей Инночки, своего ребенка, прощавшегося с детством, ранней юностью, с первой любовью, которая тогда казалась ей самой важной и самой главной в жизни.
  
   Они приехали в аэропорт загодя, но чуть было не опоздали на посадку. Задержка сразу же встретила их у ворот таможенной проверки. Грудастая великанша в синем мундире с золотыми нашивками отвела Инну в сторону и с головы до ног прозвонила поисковой жужжалкой.
  - Ага, - торжествующе прорычала она, залезла девочке в задний карман джинсов и вытащила оттуда старинные золотые часы "Мунтельер", обсыпанные бриллиантовой крошкой.
  Тут же на место преступления был вызван старший таможенный начальник - сердитый красномордый громила.
  Он брезгливо взял двумя пальцами часы за цепочку, достал лупу и стал разглядывать клеймо на крышке. После этого, ни слова не говоря, положил часы в полиэтиленовый пакет и сунул себе в карман. Потом он окликнул громоздившуюся за проверочной стойкой другую таможенницу с лошадиной физиономией и кивнул в сторону Инны.
  Тетя-конь подхватила девочку под локоть, завела за невысокую клеенчатую перегородку, стоявшую в углу зала, и Женя услышал оттуда приглушенные рыдания своей бедной дочки. Ее раздели почти догола и осмотрели все детали тела. Сволочи!
  
  Потом таможенники стали потрошить весь багаж, на плотную укладку которого было потрачено много времени и сил. Все чемоданы, баулы, коробки были дома тщательно упакованы, многократно переложены, взвешены и крепко обтянуты ремнями, веревками и клейкой лентой. Теперь все это оказалось растерзанным, разоренным, развязанным, раскрытым.
  Облеченные властью и безнаказанностью аэропортовские мерзавцы перебрали платья и рубашки, переворошили нижнее женское белье. В одном чемодане увидели серебряные ложки и отложили в сторону. В другом обнаружили коралловое ожерелье, наверно, показавшееся им слишком дорогостоящим, и тоже забрали.
  Когда эта долгая и унизительная процедура была, наконец, завершена, пришлось все укладывать обратно, уплотнять, связывать и с огромным трудом закрывать замки.
  А время шло, до вылета самолета оставалось не больше двадцати минут. Сзади напирала толпа следующих жертв грабежа, а таможенники и не думали отдавать отобранные ими для проверки документы и билеты. Напряжение нарастало.
  Женя направился к сидевшему за отдельным столом другому золотопогоннику, которого посчитал за старшего. Тот медленно перелистывал какие-то бумаги и на подошедшего даже не взглянул. Не дождавшись к себе внимания, Женя возмутился:
  - Что же вы не возвращаете билеты? Ведь уже идет посадка в самолет.
  Тот поднял голову, посмотрел задумчиво куда-то в потолок, потом провел по просителю невидящим (ненавидящим?) взглядом и процедил сквозь зубы:
  - Пока штраф не заплатите, никуда не улетите.
  - Какой штраф, за что? - удивился Женя, но быстро сообразив, что задает пустой вопрос, осекся, замолк и спросил: - Сколько надо?
  - Сто, - услышал негромкий ответ.
   Что оставалось делать? Женя, вздохнул, взглянул с гадливостью на поганого взяточника, затем достал из своего брючного кармана зеленую купюру и положил ее на чиновничий стол. Конечно, никакой квитанции он не получил.
  Кстати, также, как и за те отобранные у дочки часы с бриллиантовой обсыпкой.
  
  ПРЕДВАРИЛОВКА
  
  Те гнусные проявления неизбывной преступности агонизировавшего совкового режима стали настойчиво выталкивать из жениного сознания прежние сомнения в необходимости эмиграции. Хватит к ней прицеливаться, подумал он, надо валить, нечего колебаться.
   Во многом этому способствовали письма от родных, знавших о его опасении предстоявших трудностей. Не бойся, писали они, лосанджелесская "Джуйка" (Еврейская общественная организация) на первых порах всем помогает, надо лишь получить в московском посольстве США статус беженца. Но, добавляли они, следует поторопиться, иначе, ходят слухи, могут возникнуть некие непредвиденные трудности, и тогда над его приездом в Штаты повиснет большой жирный вопрос.
   Он-то и заставил Женю последний раз пораскинуть мозгами, собрать их обратно в черепную коробку и принять окончательное решение. Да, пора было разогнуть тот вопросительный знак, превратить его в восклицательный и собираться в путь. Он глубоко вздохнул про себя и занялся необходимой многодельной предвариловкой.
  Многое в ней было в основном бытовое и не вызывало особенного напряга - его простота произрастала из уже немалого жениного опыта проводов в эмиграцию не только близких родных, но и разных друзей-приятелей.
   Никакой, например, проблемой не могла быть для него покупка подарочных гжелевских чашек, оренбургских шалей, лаковых ложек и матрешек, жёстовских подносов и тульских самоваров - проверенного временем джентльменского набора фольклорных презентов для зарубежных вояжей.
  А разве представляло трудность приобретение нужных по мнению всех уезжавших в эмиграцию женщин хлопчатобумажных простыней и пододеяльников, льняных полотенец, тюлевых штор, разделочных досок и прочей дребедени?
  
   Сложнее было то, что обычно сильно осложняло отъезд всем, отваливавшим на ПМЖ - проблема продажи квартиры, а для более важных персон дачи и машины. Однако Женю и это вовсе не озадачивало, так как он ничего не собирался ни продавать, ни раздавать. Книги, посуда, шкафы, кровати, столы и стулья оставались смирно стоять на своих законных местах. Они получали задание хранить верность своему хозяину, дожидаясь его возможно скорого возвращения.
  Ведь он надеялся уехать в эмиграцию не на совсем, а на время, то есть, кататься туда-сюда, сюда-туда, в наивной уверенности, что новые времена дадут ему возможность спокойно проживать на обеих половинах земного шара.
  Поэтому он планировал с работы не увольняться, а только взять отпуск за свой счет. Против чего, кстати, директор ПНИИИС"а не должен был возражать - лишняя минимальная зарплата оставалась в его ненасытном широком кармане.
  
   Куда менее подъемным оказывался отказ от некоторых бывших привилегий, получение которых раньше считалось немалым достижением, этаким знаком качества, принадлежностью к некой привилегированной касте. В первую очередь это касалось так называемого допуска - он у Жени был весьма почетным, 2-ой степени.
  Она значила, что государство позволяло ему прикасаться к разным важным бумагам с таинственным штампом "Секретно" или даже "Особо секретно". В каждом советском учреждении был такой "Особый" (или "Первый") отдел, дверь которого, запиравшаяся на номерной замок, отворялась лишь в одну сторону и только перед особо доверенными сотрудниками, знавшими специальный таинственный код.
   Эта бывшая лакомой доверительность со временем оказалась настоящим капканом для многих ответственных евреев, намылившихся умотать на историческую родину. В 70-80 годах появились тысячи таких бедолаг, именовавшихся отказниками, которым отказывали в выездной визе по причине их причастности к неким, часто надуманным, государственным тайнам.
   На женином инженерно-геологическом поле статус секретности был совсем смешным, так как касался в основном топографических и геоморфологических карт, которые, по правде сказать, могли идти лишь на завертку селедки и бутылки водки. Рис. 62
   Но следуя известному совету досоветского остроумца Козьмы Пруткова "лучше перебдеть, чем недобдеть. Бди, бди, бди", Женя последние пару лет в институтском Особом отделе без особой на то надобности старался не появляться. А, если по работе и нужна была какая-нибудь карта, то просил сходить за ней кого-нибудь другого, не отмеченного анкетным 5-м пунктом.
  
   Другие заботы, связанные с завершением разных служебных обязанностей, передачей дел другим сослуживцам, оформлением отпуска за свой счет, решением дачных и квартирных вопросов оказались совсем уж пустяковинами.
   Так что вскоре все необходимые приготовления к отъезду остались позади, и Женя вышел на старт.
  Время пошло ...
  
  ПЕРЕЛОМНЫЙ ЧАС "Х"
  
  И наступил тот тревожный час "Х", который был назначен судьбой для раскола его жизни на две неравные части. Эти долгие 60 минут застали Женю в неуютном черном казенном кресле с узкими низкими подлокотниками. Его зад нетерпеливо ерзал по протертому до проплешин дерматину, а голова жевала неуемную психонервную жвачку. Что будет, как, зачем, почему? Никакие подлокотные поддержки не могли унять мандражную дрожь неудержимого страха перед пугающей непредсказуемостью предстоящего. Рис. 63
  - Не дай бог, в ту дверь попасть, - громким шепотом верещала сидевшая рядом пожилая сильно крашеная брюнетка, - там принимает поляк-антисемит, такой гад-сволочь. Никому статус беженца не дает, только пароль.
  На женин вопросительный взгляд, она широко распахнула подведенные тушью глаза:
  - Вы не слышали, что такое пароль? Это же ужас что, это ничего - ништ, зеро. - Она удивленно посмотрела на своего соседа. - Ой, вейз мир, кажется, вы не только не шпрехаете, но и не спикаете. Какой же вы идин? Неужели никто вам не объяснил, что пароль в Штатах не дает ни пособия, ни вэлфера, даже черного. Как же можно ехать в неизвестность, не зная известного?
  Но Жене было пока не до проникновения в будущее, его травило настоящее. Он все ворочал и ворочал в мозговых извилинах свою заученную дома легенду о преследовании по национальному признаку. А душа в панике убегала к пяткам, так как прямо передо ним висело на стене грозное предупреждение:
  "Дача ложной информации влечёт отказ от предоставления просителю въездных документов в США".
  
  Но, Слава Богу, все прошло благополучно. Белобрысый безбровый клерк англосаксонской внешности без всякого видимого аппетита-интереса слопал всю повешенную ему на уши вермишельную лапшу. Жене показалось, что он даже и не пытался вникать в непонятный ему рассказ о кладбищенском вандализме еврейских могил, юдофобских надписях на дверях квартиры, телефонных угрозах, об отказе приема в университет, в Академию Наук, на престижную работу и прочих антисемитских преследованиях.
  Женя вышел на Садовое кольцо, довольный собой и своей нехилой победой над американским чиновничеством. Ведь та лабуда, думалось ему, вполне невинна и лишь на малую толику не совпадает с действительностью и с тем, что, на самом деле, могло произойти с ним в том нелегком времени, в котором ему довелось жить.
  
  Ведь его судьба, стал он вспоминать, только по воле случая проскочила мимо участи 6 миллионов соплеменников, погибших в лагерях смерти, или хотя бы родственников, убитых в Одессе летом 1941 года. Его не схватили за ноги и не бросили в яму на окраине белорусского Бобруйска, не утопили в зловонной жиже уличного одесского туалета, не засыпали мокрым литовским суглинком во рву Панаярского леса, и он не бился в малярийной лихорадке, лежа на полу мерзлого дощатого вагона, везшего зеков в колымскую зону.
  Ему повезло, ему удалось дуриком проскочить мимо всего этого.
  
  * * *
  Впрочем, если здраво посмотреть, не так уж, в принципе, и сильно Женя наврал. То, что довелось ему перенести в той советской жизни, было вовсе не столь уж безобидно. Только толстокожие приспособленцы (вроде него самого, прежнего, молодого) способны были в те иезуитские годы не видеть идиотизм, тупость, и непереносимость советского государственно-бытового антисемитизма. Вероятно, тогда у него, юного, где-то под бровями сидели некие шторы-шоры, скрывавшие истинную мерзость той подлой действительности.
  
  Все неприятности, в которые он всю жизнь утыкался, не проходили бесследно. Взять, хотя бы, те давние антисемитские наскоки дворовых мальчишек, которые с самого раннего возраста развивали у Жени комплекс неполноценности, неуверенность в себе, излишнюю обидчивость, пугливость.
  Недаром, вплоть до 10-го класса он сильно заикался и очень это переживал. Его даже какое-то время мама водила к логопеду. Только совсем повзрослев, к концу учебы в институте он стал постепенно избавляться от этого досадного недуга. Да, и позже время от времени, когда волновался, его горловые связки сжимала нехватка дыхания, и он спотыкался в произнесении твердых буквенных звуков.
  
  Впрочем, далеко не только в раннем детстве с головой накрывали Женю тяжелые волны антисемитизма. Но уже не столько бытового, сколько государственного. Одним из первых и очень чувствительных его ударов был обидный отказ в получении того образования и той специальности, к которой он стремился (см. гл. 10).
  Однако, если бы Женя и захотел, то даже мечтать после школы о каком-нибудь Литературном, Инязе, или хотя бы Медицинском, не говоря уж о Бауманском, Физтехе и еще каком-нибудь для того времени дефицитном было непозволительно. Впрочем, что же можно было хотеть с его сионистским носом - в те вузы и чистокровных арийцев далеко не всех принимали, только избранных, блатных, халявных.
  Хотя Женю и в Историко-архивный не пустили.
  А ведь так жалко, что его на всю жизнь лишили радости профессионально заниматься тем, к чему с юности душа тянулась. Спасибо еще, что от тоски Женю спасала счастливая способность увлекаться вообще любым делом, которое попадалось под руку. Всю жизнь он с одинаковым азартом занимался то тем, то другим - получал удовольствие, как от фильтрационных расчетов подземных водозаборов, так и от починки электроплитки или сооружения крыльца на даче.
  Если бы не это, как и многие, не попавшие на свою заветную стезю, он страдал бы от тягомотины нелюбимого занятия, с нетерпением дожидался конца рабочего дня, мечтал об отпуске, и при малейшем жжении в горле бежал в районную поликлинику брать бюллетень.
  С другой стороны, кто знает, вполне возможно, что женины антисемитские враги преступно лишили каких-нибудь важных находок и открытий историческую науку, археологию, философию и литературоведение, то есть, области знаний, где Женя мог бы быть очень полезным.
  И точно также нет уверенности, что российская Академия наук не потеряла многое в части фундаментальных естественных наук, отказав заниматься ими молодого ученого Евгения Качумова. Кто знает?
  
  * * *
  Женя вышел из американского посольства, прокрутил под ногами кусок дуги Садового кольца, свернул на проспект Калинина и мысли его закрутились в обратную сторону. То есть, вперед - на запад. В Шереметьево.
  
  ЖИДОВНЯ ЁБАНАЯ
  
  На аэропортовский тракт Женю вывел указательный палец, которым он водил по только что вынутой из почтового ящика "Вечерке" и который наткнулся на красочный рекламный призыв:
  Транспортная компания "ГЕРМЕС"
  с многолетним стажем работы в области пассажирских и грузовых перевозок.
  Предлагает услуги по доставке в международный аэропорт Шереметьево багажа и пассажиров, отъезжающих на ПМЖ.
  Гарантируется надежность транспортировки и сохранность багажа при погрузке-разгрузке.
  Самые низкие цены!
  Возможна помощь при прохождении таможенного досмотра.
   Естественно, больше всего Женю привлекло последнее обещание, и он тут же набрал указанный номер. Приятный женский голос сообщил, что компания "Гермес" очень рада с ним сотрудничать, что она выделяет удобный многоместный "РАФ"ик" и двух грузчиков, которые во всем помогут, в том числе и в том самом. Какая стоимость? Ниже нигде не найти - всего 350 тыс. ре. И никаких предоплат, деньги можно отдать перевозчикам прямо на месте доставки по ее завершении.
  
   И вот он настал этот роковой момент. В полу-опустевшую осиротелую женину квартиру вошли два здоровяка, один, постарше, в коротенькой дубленке, другой, молодой краснощекий, в болоньевой куртке и нерповой шапке. Они ловко подхватили чемоданы, баулы, коробки и быстро снесли их вниз.
   "Во, дают, - подумал Женя, - мне чемодан и двумя руками еле удается от пола оторвать, а они вон в каждой руке по баулу держат."
   Потом ему старинным шлемом махнула на прощанье пожарная каланча в Сокольниках и вслед за ней через пару минут кивнул модернистской папахой Северный (Ленинградский) вокзал. И вскоре за пожухлыми сугробами Речного порта, разнокалиберная разношерстная Москва стала медленно перетекать в стройные однотипные кубики спальных кварталов, а затем вовсе перешла в леса и пашни.
  Но вдруг машина сбавила ход, выкатилась на обочину и остановилась возле запушенного снегом соснового перелеска. Женя обеспокоенно посмотрел на часы, оглянулся на дорогу и спросил с тревогой:
   - Что-нибудь с двигателем случилось, или шину прокололи?
   Старший, сидевший за рулем, сунул в рот сигарету и достал из кармана зажигалку - полуобнаженную женскую фигурку розовой эмали. Он нажал пальцем ей на пухлые груди, согнутые в коленях ноги в черных чулках широко раздвинулись, и между ними вспыхнуло пламя. Старший неторопливо прикурил, медленно затянулся, пустил длинную струйку дыма и коротко ответил:
   - Рассчитаться надо.
  - Как рассчитаться ? - удивился Женя. - Мне сказали, расчет в аэропорту.
   Старший повернул зажигалку другой стороной, и она оказалась мускулистой мужской фигуркой. Он нажал ей на голову, и снизу выскочил большой узкий клинообразный нож - зазубренный мужской член. Старший поиграл им и процедил сквозь зубы :
   - Не знаю, кто и что сказал, но без расчета мы вас дальше не повезем.
  Женя еще раз с опаской взглянул на нож-зажигалку и полез в карман за деньгами. Вытащил завернутые в бумажку 350 тысяч, протянул Старшему. Тот презрительно смерил его уничтожающим взглядом сверху вниз и отвернулся, а Младший, скривил губы:
  - Ну, что ты, папаша, шутить изволишь? Кто это в наши времена деревянными расплачивается? 350 не тысяч надо, а баксов, зелененьких.
  Женя чуть не поперхнулся. Ничего себе, заявочка - 350 долларов! Да, если бы он взял обычное такси, то и оно столько бы не стоило.
  - Нет, ребята, это не я, это вы шутите, - сказал Женя. - То, что вы требуете, в шесть раз дороже того, о чем мы договаривались. Так дело не пойдет.
  - Не пойдет, так не поедет, - усмехнулся Старший. - В ПМЖопу не поедет. - Он зло сощурил глаза:
  - Значит, надо понимать, клиент платить за работу не хочет, - помолчал немного и вдруг взорвался грубой истеричной бранью: - Что за ёбаная нация, вечно с этой жидовней какая-нибудь захуёвка случается...- Потом повернулся к напарнику и с еще большим раздражением громко крикнул: - Давай, Вася, разгружай.
  Тот неторопливо открыл со своей стороны дверь машины, спустил ноги на землю, потянулся, расправил плечи и неторопливо направился к багажнику. Открыл его, и через мгновение Женя услышал, как один из их баулов звонко шмякнулся об асфальт, и в нем что-то жалобно звякнуло.
  "Да, тут спорить, что против ветра писать, - прошептал внутренний голос. - Возражать бесполезно и...небезопасно".
  Женя снова взглянул на ножик, которым Старший продолжать небрежно поигрывать. Достать им до внутренних органов все же, наверно, трудновато, но поколоть и покалечить можно изрядно.
   Ему тут же вспомнилось, кто-то рассказывал, как такие вот бандюги выколачивали деньги из одного своего должника. Они положили его на гладильную доску, заломили под нее руки и крепко связали веревками. А на голый живот поставили включенный утюг.
  Эта поучительная сцена с запахом жаренного мяса мгновенно вытолкнула его из машины. Он отошел в сторону и, повернувшись спиной, достал из-за пазухи заветный нательный мешочек с деньгами и документами. Торопясь и боясь ошибиться в счете, дрожащими руками вытащил бумажный пакет отслюнявил из него несколько зеленых купюр и, крепко зажав их в ладони, снова сел в машину.
  Старший, не пересчитывая, небрежно сунул деньги во внутренний карман дубленки, и повернул ключ зажигания.
  А Женя подумал: еще и повезло - ведь запросто могли отнять и все остальные его резервные запасы конвертируемой валюты, по крохам собранные и с серьезным ущербом для здоровья заработанные.
  
  * * *
  Следующий не менее чувствительный удар-апперкот Жене был нанесен уже в Шереметьеве.
  Как трепетал он в тревожном ожидании таможенной инквизиции - пресс памяти о тяжелых проводах дочери и жены давил на него все время, прошедшее с их проводов в этом же зале аэропорта.
  С какой прощальной грустью заглядывали ему в глаза его милые старинные монеты, собранные хотя и не в очень большую, но очень дорогую для него коллекцию. То же самое нехорошее пред-ожидание разлуки томило его, когда он прятал в подстежке чемодана рукодельный альбом марок, которые он все свое детство, высунув язык от усердия, аккуратно приклеивал в опаске поранить их нежные зубчатые края.
  И вдруг странный поворот событий - никаких сложностей, никаких проблем таможенный контроль при переходе границы не вызвал, никто не заинтересовался его монетами и его марками..
   - Проходите, проходите быстрее, - говорил энергичный таможенник, бегло проглядев женину декларацию, - за вами столько еще народа, не задерживайте, проходите.
  И он не заставил открыть ни один чемодан, ни одну коробку или баул.
  Какого черта тогда, Женя столько усилий, столько нервов потратил, чтобы переправить через океан разные семейные реликвии - какие-то бабушкины дореволюционные ювелирные побрякушки, цепочки, серьги, кулоны, которые раньше на таможне просто отбирали? И как он нервничал, когда отдавал их в руки ехавших в загранку чужих случайных людей.
  Но Женя ликовал - хоть здесь повезло. Отойдя от таможенной стойки, он снова взвалил багаж на тележку и направился преодолевать последний барьер на пути к Свободе- государственную границу Российской федерации.
  Однако, не тут-то было - перед ней возникло вдруг новое уж никак раньше не ожидавшееся препятствие. Дорогу перегородила еще одна, огороженная со всех сторон стойка. Возле нее здоровенный верзила занимался взвешиванием багажа. Он ставил его сначала на большие напольные весы, а потом сбрасывал на транспортерную ленту для отправки в самолет.
  Вот тут-то и возникла эта непредвиденная нелепая досадная заковыка.
  - У вас перевес, - заявил верзила, возвращая на "0" стрелку указателя веса.
   - Как это так ? - возмутился Женя. - Быть того не может, я взвешивал дома каждый чемодан, каждый баул - все точно, тютелька в тютельку. По 32 килограмма, как положено.
   Весовщик скинул вещи на пол и махнул рукой стоявшей в очереди даме:
   - Следующий.
   Женя занервничал, подошел к верзиле ближе.
   - Что же делать? - как можно спокойнее спросил он.
   Тот снял с весов очередной чемодан, привязал к нему бирку, и, наконец, удостоил его ответом.
   - Что значит, что делать. Идите, доплачивайте, у вас 9 кило перевеса, - сказал он и показал куда-то в дальний угол аэропорта. - Вон там касса.
  С трудом пробираясь сквозь плотную толпу отъезжающих, Женя направился к кассе. О, ужас - там толпилась огромная очередь, наверно, таких же, как он, мнимых перевесщиков. Взглянул на часы - до отправления самолета оставалось не более 20 минут. Какая могла быть касса, какая очередь? Женя бросился обратно. Запыхавшийся, мокрый от пота, он снова подскочил к весовщику.
   - Как же быть? В кассе много народу, а я уже опаздываю на посадку, - залепетал он, просительно заглядывая ему в глаза. - Может быть, вы пропустите? Я заплачу, сколько надо.
  - Ваш перевес стоит 200 долларов, - тихо сквозь зубы процедил верзила.
  Женя снова вытащил из-за пазухи полотняный мешочек и отсчитал еще две зелененькие ассигнации.
  
  Потом взревели моторы, аэрофлотовский Ил набрал высоту, а солнце пошло на посадку. Женя глубоко вздохнул: слава Богу, осталась позади эта мерзкая антисемитская рожа сегодняшней России с ее оскалом звериного капитализма и гримасой двуличного советского социализма. Как и у десятков тысяч его предшественников, в разные времена пересекавших границу своей горемычной родины, из школьного уголка памяти выскочили старые слова поэта:
   Прощай, немытая Россия,
   Страна рабов, страна господ!
   И вы, мундиры голубые,
   И ты, послушный им народ.
  
  Ничего не изменилось с того времени. Может быть, только цвет мундиров.
  
  ПОСЛЕСЛОВИЕ.
  ПРОЩАЙТЕ, РУССКИЕ ЕВРЕИ!(?)
  
  Всезнающий интернетовский Googl (кстати, созданный тоже русским евреем Сергеем Брином) вылавливает в мировом информационно-публицистическом океане грустные предсказания грядущего исчезновения русского еврейства. Вот что, например, пишет некий израиле-американец (так он себя называет) профессор Леонид Штиль:
  "Хотел попрощаться с евреями, как я знал их в моем советском детстве... Их больше нет. Но я хотел бы попрощаться и вообще со всеми... евреями, которые еще есть, но исчезают.
  Мои правнуки еще увидят евреев, но их дети, только смогут прочитать про это племя, но никак не встретить их. Если, конечно, праправнуки заинтересуются историей. Прощайте евреи".
  В подтверждение своих печальных мыслей автор предлагает посмотреть на свою старую фотографию 60-х годов, с которой 12 молодых еврея шлют в будущее веселые улыбки. Для нормального воспроизводства потомства, пишет Л. Штиль, у них должно было бы быть по меньшей мере 50 еврейских внуков. А их всего 14.
  Еще один пример автора показывает, что, если в 1950 году Массачусетский технологический институт в США напоминал "... иешиву с примкнувшей к ней небольшой протестантской школой, то в 2020 список студентов выглядит там, как меню китайского ресторана".
  Другой ностальгирующий советский эмигрант, живущий в США, Б.Гулько тоже считает, что "Русское еврейство после недолгой, бурной, периодами трагической истории умерло... Русские евреи не имеют будущности ни как русские, ни как евреи. Их дети мигом становятся американцами, а супругов себе они берут из неевреев... Количество смешанных браков превышает в последние годы 80%".
  
  Этим навевающим печаль пессимистическим прогнозам можно было бы противопоставить другую статистику, охватывающую двухтысячную еврейскую историю, и позволяющую оптимистичнее взглянуть на будущее. Она показывает, что во все века еврейский народ периодически терял то одну, то другую свою часть. Причем, это не мешало ему оставаться цельным, единым, даже делало его более здоровым и жизнеустойчивым.
  То же самое, кстати, происходит и в окружающей нас живой природе. Взять, например, деревья, которые время от времени теряют отдельные свои ветки и ничего страшного из-за этого с ними не происходит. Наоборот, они тем самым обновляются и дают жизнь другим ветвям. При этом корни, ствол и вся остальная крона остается, растет и укрепляется. А вместо отпавших веток появляются новые молодые отростки.
  Можно рассчитывать, что и на месте заканчивающего, возможно, свой век советского русского еврейства появятся новые ветви, которые вырастут, зазеленеют листьями и придадут какие-то новые черты всей древесной кроне.
  
  Поэтому мы имеем дело с нормальным природным процессом, который не остановить, не замедлить, не предотвратить. Народ, нация - это не навеки установившаяся, неизменяемая, а постоянно меняющаяся, мобильная общность людей, одна часть которой может исчезать, другая появляться.
   Движущими силами этого естественного процесса служат либо политико-географические и эпидемиологические факторы (миграция людей, их перемещение, войны, пандемии), либо идеологии, убеждения (религия, вера, нравы, традиции).
  В еврейской истории первый фактор сыграл свою роль, например, в библейские времена принудительного вавилонского пленения или добровольного поселения в фараоновом Египте.
  Второй - в I-II-м веках н.э., когда значительная часть иудеев (до 40%, по мнению предвзятых авторов христианского направления), а также в королевской Испании XY-XYI веков (мораны) приняла крещение. Именно в эти периоды ассимиляционный многосильный трактор-тягач выдергивал из еврейского народа наиболее крупные группы людей, массово и бессознательно впадавших в смешанные браки и тем самым растворявших свое еврейство в океане чужих генов.
  Ныне происходит тот же процесс. В наших внуках, действительно, остается в лучшем случае 1/2 еврейской крови, у правнуков - 1/4, а дальше - 1/8, 1/16,... В конце концов остается почти 0, то есть, происходит практически полное обнуление. Таким образом, от нашего бывшего советского еврейства может не сохраниться даже названия, в отличие, хотя бы, от полностью ушедших в прошлое бритов и саксов, оставивших память о себе лишь в наименовании мест своего бывшего существования - Британии и Саксонии.
  
  Грустно? Конечно, грустно. Но только нам, сильно пожилым выходцам из бывшего СССР. Ведь уход из истории советских светских евреев (атеистов, агностиков), не означает исчезновение всего русского еврейства, которое существует, развивается и, надо думать, останется в будущем.
  Благодаря чему? Ну, конечно, как евреям и других стран диаспоры - Закону, данному евреям на горе Синай. Одним из наиболее прочных защитных крепостей русского иудаизма служит нынешнее движение Хабад. Оно имело решающее значение в восстановлении национальной еврейской и религиозной жизни в России последнего десятилетия ХХ века (об этом см. гл. 7).
  
  Можно надеяться, что благодаря ему еврейский Ренессанс не остановит своего возрождения, и менора русского еврейства не угаснет. Прощаться с ним совсем и насовсем пока еще рановато.
  
  А вот уходящему поколению советских евреев, конечно, стоит оставить о себе память, передать свой жизненный опыт, рассказать о трагических и счастливых, страшных и радостных событиях прошедшей жизни. Хотелось бы, чтобы эта книга тоже послужила такой цели.
  
  
  ПОДПИСИ К РИСУНКАМ
  
  1. Московский дворик (30-е годы)
  2. Кто эта девочка на подоконнике?
  3. Теплушки идут на восток
  4. Город Куйбышев в 1941 году
  5. Все для фронта, все для победы!
  6. Сахарная "вата"
  7. В Бабьем яру стреляли евреев
  8. Вот что от них осталось
  9. Никто не забыт? Ничто не забыто?
  10. По 100 грамм в день
  11. Первое прикосновение к еврейству
  12. Немецко-еврейский писатель Л.Фейхтвангер
  13. Спутники всей жизни
  14. Московская хоральная синагога
  15. Лазарь Поляков в 1891 г не поскупился на интерьер синагоги
  16. На картине Леонардо да Винчи "Тайная вечеря" - пасхальный седер
  17. Второе пришествие Христа-мессии по картине А.Иванова
  18. Большевик В.Кустодиева
  19. Еврейский пасхальный хлеб - маца. 19,а. Могендовид в Перестройку и в акварель М.Горбачеву
  20. Синагога хабада в Москве на Бронной улице
  21. Ханукия в центре российской столицы
  22. Что это, завод или вокзал? Нет, гараж архитектора К.Мельникова
  23. Великий актер С.Михоэлс
  24 и 24(1) Еврейский театр в Москве
  25 Антифашистский еврейский комитет был создан еще в войну
  26 Старая Одесса
  27 Железнодорожный вокзал в Одессе
  28 и 28а Королевский политехнический университет в Льеже, Бельгия
  29 Первая женщина инженер в России - Д.Бейн
  30 Прародина евреев-ашкенази - город Шпайер на Рейне (Германия)
  31 Древняя миква для омовения в синагоге города Шпайер
  32 Уездный город Карачев Орловской губернии
  33 "Краснокожая книжица"
  34 Сталинский нарком С.Орджоникидзе
  35 Врачи-отравители
  36 Школьная медаль к Аттестату зрелости
  37 Стахановка полей трактористка Паша Ангелина
  38 Историко-архивный институт в Москве
  39 Генные связи евреев разных стран
  40 Священная Тора в синагоге и дома
  41 Отец теории естественного отбора Ч.Дарвин
  42 Опальный российский олигарх и общественный деятель М.Ходорковский
  43 Кумир советской еврейской интеллигенции писатель И.Эренбург
  44 Великий ученый всех времен и народов
  45 Основоположник "всех наук" М.Ломоносов
  46 Московский инженерно-строительный институт им. В.Куйбышева на Разгуляе (Спартаковская площадь)
  47 Основатель банкирской династии Мейер Ротшильд
  48 Строительство Усть-Каменогорской ГЭС на Иртыше, 1952 год
  49 Расовые волнения в США, май 2020 года
  50 Строительный котлован "Куйбышевгидростроя" на Волге в Жигулях
  51 Одна из затей "волюнтариста" Н.Хрущева
  52 Корифей науки академик П.Полубаринова-Кочина
  53 Защита диссертации на Ученом Совете
  54 Многозначащий кулон-подвеска могендовид
  55 и 55а. Ресторан "Славянский базар" на ул. "25-го октября" в Москве
  56. Институт Водных проблем Академии наук СССР
  57. Биробиджан - центр Еврейской автономной области 58. Газета "Звезда Биробиджана" ("Биробиджанер Штерн") 59. Фестиваль молодежи и студентов в Москве, 1957 год 60. Город Кармиель на севере Израиля 61. Святой Иерусалим 62. Бей жидов, спасай Россию! 63 и 63а. Американское посольство в Москве, конец 90-х годов 64.Таможенный контроль в международном аэропорту Шереметьево
  
  
  
  
  
  
  ________________________________________
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"