Разумов Геннадий Александрович : другие произведения.

Быль и небылицы (2-я часть)

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Эта книга для читателей разных вкусов и предпочтений. Дамы изящного возраста могут в ней насладиться занимательными любовными историями, а их внуки с интересом пополнят свои знания о раннем детском сексе. Поклонники фантастики окунутся в мир межпланетных полетов и встреч с инопланетянами, увлекутся остросюжетными повествованиями о необычных приключениях астронавтов-звездолетчиков. Представители пожилого поколения найдут здесь зеркало, в котором увидят свое прошлое на фоне крутых исторических событий и по новому его осмыслят. И всем читателям книги не могут не понравятся поучительные и забавные сказки, притчи, басни, байки, обращенные к многим сторонам нашей многополярной жизни. Рассказы разных частей этого сборника отличаются друг от друга, как содержанием, так и формой, но их объединяет одно общее - они все короткие.
  ОСКОЛКИ ПРОШЕДШИХ ГОДОВ
  
  
  ТРИДЦАТЫЕ
  
  
  РАДИОТОЧКА
  
   В их детском саду была одна большая комната, которая служила одновременно столовой, спальней, читальней и еще чем угодно. С потолка свисал зеленый шелковый абажур, а между окнами располагались канцелярские шкафы с игрушками.
   Кроме этих нужных и понятных вещей, была еще одна, резко отличавшаяся от всех остальных формой, цветом и, главное, назначением. Она висела на стене над дверью и, казалось, строго следила за каждым, кто входил в комнату, все видела, все замечала. Это всевидящее око наблюдало за детьми днем и ночью, присутствовало при всех их играх, зорко смотрело за тем, что они читают рисуют, пишут и не покидало ребят, когда они ели и спали или даже когда сидели на горшках. Вот почему все ее неосознанно побаивались и, мягко говоря, недолюбливали.
   У этого круглого черного предмета на стене было несколько странных непонятных очень трудных названий: репродуктор, радиоточка, тарелка. Последнее вызывало особенное удивление, так как вряд ли кому-нибудь когда-либо удавалось из нее поесть, эта тарелка была сделана из простой черной бумаги, и в нее не то что суп, но и котлету с вермишелью не положишь.
  
  Одно связанное с черной тарелкой загадочное событие произошло как-то утром, когда из нее громко на всю комнату стал вдруг сердито кричать строгий мужской голос. Он долго и непонятно что-то доказывал, требовал, утверждал. И Анна Павловна вела себя очень странно. Она сидела посреди комнаты на табурете, ничего не делала и внимательно слушала то, что говорил дядя по радио. Детей она посадила на пол, строго велела вести себя спокойно и не вертеться.
   Кажется, больше всего на свете она тогда боялась, что кто-то из детей попросится в уборную по большому. Ведь тогда ей пришлось бы встать и выйти из комнаты, то есть, нарушить какой-то таинственный обет, который она дала себе или кому-то еще, когда уселась слушать радио. А на приставания своих подопечных по поводу малой нужды она уже совсем не обращала внимания. Поэтому под кем-то уже появились на желтом паркете темные мокрые пятна, а не вытерпевший виновато скулил и ерзал по полу.
   Женя, конечно, как и все остальные, не только не понимал, но и не интересовался, о чем таком важном вещает грозный дядя в репродукторе. И вообще, было совершенно непонятно, почему, когда он говорил, все должны были сидеть тихо, не шуметь и слушать. Что именно он говорил?
   Из всего огромного словесного потока, лавиной обрушившегося на его уши, Женя уловил только несколько слов. И то лишь потому, что они относились к известным животным. Почему-то их очень ругали и обзывали по-всякому. Так, собаки были "бешеными" и "потерявшими стыд и совесть", свиньи - "неблагодарные", акулы какие-то там "капиталистические".
   Только много лет спустя он сообразил, что тогдашний строгий голос в черной тарелке принадлежал Главному обвинителю на троцкистско-бухаринском судебном процессе Генеральному прокурору СССР Андрею Януарьевичу Вышинскому, а "бешеными собаками" и "грязными свиньями" были фашистские наймиты и подлые гадины Троцкий, Бухарин, Рыков, которых яростно осуждали все честные советские люди.
  
  ПЕРВЫЙ РАЗ В ПЕРВЫЙ КЛАСС
  
  Его первая учительница Агния Петровна была строгой неулыбчивой женщиной с тугим пучком волос, завязанных на затылке узкой черной ленточкой.
  Несколько дней подряд Женя носил в 1-ый класс деревянного акробатика, которого никак нельзя было оставить одного скучать дома. Состоявший из плоских дощечек, циркач ловко подгибал согнутые в локтях руки-ноги и умело прятался в портфеле между тетрадкой по письму и "Азбукой". А вылезал из-под парты чаще всего на уроках правописания, когда Агния Петровна брала в руки мел и отворачивалась к грифельной доске. Но, оказалось, что у нее, как у рыбы, неплохо было развито боковое зрение. Для акробатика оно стало роковым. Ему не удалось спрятаться под парту так же быстро, как училке схватить его за голову.
  - Получишь обратно только, когда родители придут, - грозно и громко, чтобы всем было слышно, прошипела она, сурово нахмурив брови.
  Вообще-то Женя плаксой никогда не был, но на этот раз, придя из школы домой, горько расплакался. Мама стерла ему платком слезы с щек и заверила, что все будет хорошо, и не обманула. На следующий же день бедный акробатик вернулся в свою картонную коробку, где его с нетерпением поджидал грузовичек-пятитонка по прозвищу "петька" и оловянные солдатики, стоявшие на страже Родины с винтовками на перевес.
  - Но учительница на тебя жалуется не только из-за этой игрушки, - сказала мама. - Она говорит, что ты еще и плохо рот открываешь, не отвечаешь, когда тебя о чем-то спрашивают. И потом, - мама помялась немного, затем слегка улыбнулась:
  - Что же ты нам не сказал, что в первый день описался? Вся парта по словам Агнии Петровны мокрая была. Неужели не мог попроситься выйти? Что же ты у нас такой стеснительный растешь?
  
  ГОРЬКОЕ МОРОЖЕНОЕ
  
  В тот день, когда он с бабушкой вышел из магазина с покупками, его любопытный взгляд воткнулся в голубой ящик с мороженым. Дородная тетка в белом фартуке на длиннополом зимнем пальто вытаскивала из него белые кирпичики и с жонглерской ловкостью обменивала их на тянувшиеся к ней со всех сторон деньги.
  - Ку-у-пи мороженое, - заканючил Женя, потянув бабушку за руку.
  - Нет, нет, смотри сколько народу, - отказала она, - давай в другой раз. - Но потом увидела вдалеке скамейку и смиловалась. - Ладно, пойдем сумки поставим.
  Она устало опустилась на сиденье, бросила на внука хитрый взгляд и сказала с улыбкой:
   - Вижу, вижу, очень уж тебе хочется. Ладно, вот возьми денежку, иди, купи. Только не ешь большими кусками, а то горло заболит.
  Возле мороженицы по-прежнему толпились сладкоежки. Женя угнездился за девочкой с косичками-сардельками и парнем постарше в полосатой кепке. Как и они, он поднял руку с зажатыми в кулаке пятаками. Ждать пришлось очень долго. Наконец продавщица соблаговолила взглянуть в их сторону, забрать деньги, и Женя с удовольствием разжал занемевшие пальцы.
   Прошла еще пара томительных минут, девочка осторожно развернула бумажную обертку и погрузила язык в белоснежную сладкую массу, а парень, небрежно разорвав бумагу, жадно вонзился в брикет зубами. Но Женя ничего не получил и нетерпеливо следил за рукой продавщицы, которая резво летала туда-сюда, но все мимо него. После долгого ожидания он не выдержал, легонько дотронулся до белого нарукавника продавщицы и промямлил жалким голосом:
  - А где же мое мороженое?
  Но никакого ответа не получил. Постоял еще несколько минут, переминаясь с ноги на ногу и с завистью глядя на тех счастливчиков, которые, торопливо распаковывали и лизали свои лакомства. Наконец решился еще раз обратить на себя внимание и дернул продавщицу за рукав.
  - Чего тебе, - взглянув на него, буркнула та недовольным голосом.
  - Вы же мне мороженое не дали, - в глазах по девчачьи предательски что-то защипало.
  - Ишь ты какой шустрый, - грубо отрезала продавщица. - Давай деньги, получишь мороженое, - и резко от него отвернулась.
  - Вы же взяли у меня деньги, - воскликнул Женя, еле сдерживая слезы, а мороженщица громко заорала:
  - Глянь, какой наглый врун-обманщик, утопывай сейчас же отсюда, а то я милицию позову.
  У него щипание в глазах перешло в мокрую стадию, а продавщица, заметив вопросительно-укоризненные взгляды стоявших рядом взрослых покупателей, уже не так остервенело добавила:
  - Вот жди, когда все распродаду, посмотрим, если что останется, будет твое.
  Но Женя ничего ждать не стал и, размазывая грязные слезы по щекам, побежал к бабушке. Это было его первое познание несправедливости мира.
  
  КУДА МИЛИЦИЯ СМОТРИТ?
  
  В его довоенном детстве коньки были одной из главных зимних уличных забав. У Жени были не какие-то там малышовые "снегурки", как у других, а настоящие взрослые "гаги". Правда, они тоже одевались на валенки и привязывались веревкой, которая закручивалась для крепости обыкновенной щепкой.
   Со временем появилась новая мода - использовать тяговую силу автомобилей. Движение на улицах было слабое, машины ходили медленно, и мальчишки, уцепившись пальцами за задний бампер легковушки или кузов грузовика, лихо прокатывались на коньках по мостовой несколько десятков метров, а то и целый квартал. Более изобретательные пользовались специальными проволочными крюками, ими было очень удобно цепляться.
   В тот день Женя выпросил у одного из мальчиков-соседей именно такой крюк. Он был длинный толстый, изготовленный, наверно, каким-нибудь специалистом слесарем. Женя бережно протер его варежкой, очистив от налипшего снега, выкатился на мостовую и стал ждать. Вот из-за поворота показалась порожняя полуторка с дырявым дощатым кузовом. Женя прокатился немного рядом, потом заехал машине в тыл и, выбросив крюк вперед, зацепил его за кузов.
   О, какое это было наслаждение! Под завистливые взгляды мальчиков и восторженные возгласы девочек он проехал мимо своего дома, потом соседнего, потом еще одного, второго, третьего. Вот уже проплыла мимо "Булочная", потом "Продтовары". Хватит, пора было возвращаться.
  Но что это? О, ужас! Женя не мог выдернуть крюк, который застрял в щели между досок. Чем больше он его дергал, тем больше он застревал. Женя был в отчаянии. Что делать? Нельзя же было его бросить.
   А машина уходила все дальше от дома и не останавливалась. Прохожие на тротуаре провожали его косыми укоризненными взглядами и восклицаниями типа:
  - Вот хулиган какой!
  - И куда милиция смотрит ?
   Но она как раз не только смотрела, но в лице некого милицейского чина стала перед ветровым стеклом грузовика и замахала руками. Машина остановилась, водитель вылез из кабины, подошел к кузову и выдернул крюк из досок. Он протянул его Жене, но настроенный менее миролюбиво милиционер быстро его перехватил и сунул себе под мышку. Затем, со значением поглядывая на прохожих, начавших проявлять любопытство, громко закричал:
   - Ты понимаешь, паршивец, что делаешь? Подводишь под статью честного советского труженика, автоводителя, передовика производства! Я вот сейчас акт составлю и тебя в колонию отправят.
  Но увидев женин испуганный взгляд, прикованный к реквизированному им крюку, он кое-что сообразил и завершил свою угрозу уже более тихим голосом:
   - А эту штуковину ты у меня так просто не получишь. Пусть родители приходят. В 101-ое отделение. Я сегодня до утра дежурю.
   Узнав о случившемся, мама сначала заохала, заахала, но затем быстро оделась, взяла сумочку и отправилась в милицию. Через полчаса вернулась, держа в руке тот самый злополучный крюк.
  - За те деньги, что я отдала этому подонку, можно было бы тебе сделать десять таких крючков, - сказала мама.
  
  
  ЕМУ УЛЫБНУЛСЯ САМ тов. СТАЛИН
  
  Из всех впечатлений детства наиболее ярко у Жени высвечивался в памяти то, как он, сжимая коленками голову отца, в стройной колонне сотрудников его института демонстрировал 1-го мая на Красной площади преданность родной партии и правительству. Сидя на папиных плечах, он был выше всех, но все равно ему никак не удавалось на мавзолее Ленина достать глазами товарища Сталина. Его накрепко загораживала плотная стена первомайских знамен и плакатов.
   Но вдруг Жене несказанно повезло - в просвете красно-белой ограды колыхавшихся по ветру полотен на балконе мавзолея мелькнул ряд серых костюмов вождей партии и правительства. И среди них четко вычленилась коренастая фигура генералиссимуса в форменном белом кителе и фуражке с черным козырьком.
   Женя всем телом к нему потянулся и в восторге даже подпрыгнул. Мог бы и свалиться на землю, если бы папа не схватил его крепко за ноги. Но это все было ерунда, главное, что он увидел великого вождя и учителя. Женя изо всех сил напряг зрение и - ура, ура! Он встретился с вождем глазами, тот приветливо ему улыбнулся, поднял руку и долго ею махал. Вот было здорово!
  И все же Женя тогда не был удовлетворен полностью, так как сильно завидовал счастью черноволосой девочки таджички Мамлакат, обнимавшей Иосифа Виссарионовича на всюду красовавшихся цветастых картинах-плакатах.
  В то время вообще со всех стен, как внутренних, так и наружных, за каждым гражданином СССР, кроме главных советских руководителей и начальников - наркомов, комбригов, командующих - внимательно следили и зоркие глаза знаменитых писателей, ударников социалистического труда, стахановцев, выдающихся деятелей искусства. Это хорошо укладывалось в многовековые православные традиции преданного властям русского народа. Стародавние иконы Христа, Богоматери и святых угодников удачно замещались образами Чкалова, Водопьянова, Расковой, Гризодубовой и других "сталинских соколов", летавших к облакам, в стратосферу и на Северный полюс.
  Выправляли извилины в мозгах и прямоточные лозунги типа "Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство" или "Народ и партия едины". И вообще, разного рода призывы, напоминания, предупреждения постоянно сопровождали советских граждан всегда и везде, даже в повседневном быту. Так, над входом в столовую жениного летнего детского сада крупные ядовито зеленые буквы строго указывали: "Мойте руки перед обедом", и на веранде, где дети возились, когда шел дождь, большой фанерный плакат учил, что: "Сморкаться надо только в платок!"
  А в папиной институтской столовой, куда они зашли после той памятной демонстрации посетители ели оловянными ложками и вилками с грозной гравировкой "Украдено в Нарпите".
  
  ПОДАРОК ИЗ ФАШИСТСКОЙ ГЕРМАНИИ
  
  Женин папа работал в ГСПИ-6 ("Государственном Специальном проектном институте Љ6"), одном из "почтовых ящиков", как тогда назывались "номерные" закрытые учреждения оборонного назначения. Отец был довольно видным инженером-сталелитейщиком, и его неоднократно приглашали на всякие важные совещания.
  Одним из них было некое немецко-советское, ставшее следствием заключенного в 1939-м году "Пакта Молотова-Рибентропа". Отец принес тогда с него домой красивый цанговый карандаш фирмы Крупп. Он лежал на письменном столе и назойливо манил Женю к себе пляшущими на его гранях смешными человечками. Ну, конечно, он не удержался, и днем, когда никого не было, решил выяснить, как выдвигается грифель из этой диковинки и что за пружинка у нее внутри.
  Грифель сломался сразу, а пружинка вылетела через пару минут. Пришедшая с работы мама очень забеспокоилась, повертела в руках карандаш, покрутила туда-сюда, сначала безуспешно пыталась его починить, потом сказала:
  - Вот уж тебе теперь достанется.
  Через пару часов, услышав в коридоре шаги отца, Женя страшно испугался и стремительно шмыгнул под широкую родительскую тахту, стоявшую у стены. Но к его радости никакой взбучки не последовало, и маме с папой долго пришлось уговаривать своего сыночка вылезти из того убежища, обещая, что порка ему не грозит.
  А цанговый карандаш, к жениному полному удовлетворению, в руках отца быстро приобрел прежний вид.
  
  ТАЙНА ЗЕЛЕНОГО ЗАБОРА
  
  Это был очень высокий, очень загадочный Зеленый забор. Он был сделан из толстых плотно сбитых досок. Эта ограда наглухо отгораживала их детский мир от какой-либо иной взрослой цивилизации. Его тайна всегда оставалась неразгаданной, непостижимой. Самые высокорослые "дяди Степы" не могли заглянуть за деревянную стену, самые всезнающие знатоки не знали, что скрыто ТАМ.
  Их было трое мальчишек, живших поблизости. Из всех Женя, пожалуй, был главным "утопистом". Когда ребята уставали от бурных дворовых игр и устраивались на корточках у забора, он плел драматические небылицы, насыщенные образами Буратино, гимнаста Тибула и другими книжными героями.
  Его друг Марик, тоже был фантазером. Но в своих представлениях был чистым технократом и видел мир, полный торпедных аппаратов, стратостатов, аэропланов.
  Третьим был Ленька, шустрый мальчишка, отличавшийся деловым и суетливым характером. Он вечно что-нибудь придумывал и куда-то спешил. Именно он как-то предложил:
  - Эй, вы, воображалы, давайте дело делать, будем забор воевать. Женька, самый сильный, пусть станет внизу. Марик сядет ему на шею, а я влезу Марику на плечи и достану до самого верха.
  
  Стоял теплый сентябрьский вечер, и ребята под сенью высоких кустов малины готовили свою экспедицию. После долгих споров было условлено, что операция проводится три раза с таким расчетом, чтобы каждый участник по разу мог взглянуть ТУДА.
  Бывают в жизни какие-то, может быть, и не очень уж важные кратковременные ощущения, которые почему-то не забываются никогда. Таким было то, как сильно впивались Жене в спину острые подошвы сандалий Марика, как душили шею его грязные колени. Не известно, сколько длилась эта пытка, но, когда он пошевелился, чтобы посмотреть наверх и узнать, что там Ленька так долго возится, произошло нечто непредвиденное. Вся их конструкция вдруг пошатнулась, раздался оглушительный крик, и ленькино тело упруго шлепнулось о плотную глинистую землю.
  Пострадавший сидел, прислонившись к забору и обхватив руками коленку, с которой сползала по ноге узенькая струйка крови. Из его глаз, собирая пыль со щек, текли грязные капли слез. Друзья помогли ему подняться на ноги, а потом повели домой, заботливо поддерживая за руки с двух сторон.
  Ленька хромал целую неделю, хотя в конце ее, кажется, больше притворялся. На настойчивые вопросы: "Что ТАМ?" он отвечал односложно: "Ничего там нет". И вообще вспоминать эту историю не хотел. Жене с Мариком показалось, что он стал даже их избегать.
  Однажды они поймали Леньку и прижали к стенке:
  - Говори честно, - потребовал Женя, - только не ври, ты ведь до верха не достал?
  - Чего вы пристали, - отвел тот глаза в сторону, - я же вам говорю: ничего там нет, просто пустырь, свалка. Лежит один мусор какой-то, тряпки, склянки, бутылки. И все.
  Он вырвался из их рук и убежал.
  Это было слишком неправильно, чтобы быть правдой. Наверно, Ленька врал. Пусть ТАМ не было сказочной страны Коломбины и Пьеро, дирижаблей и линкоров, но что-то же Там должно было быть. Иначе - рушился весь мир, разваливалась какая-то его главная суть, терялся стержень, смысл жизни.
   Конечно, они не могли Леньке верить. Экспедиция, без сомнения, должна была быть повторена. Вероятно, эта затея и была бы осуществлена, если бы не сверх чрезвычайные события, которые разломали их детство пополам.
  "22 июня, ровно в 4 часа Киев бомбили, нам объявили, что началася война."
  
  
  ВОЕННЫЕ
  
  
  ДЕТСТВО РАЗЛОМИЛОСЬ ПОПОЛАМ
  
  Утро того воскресного июньского дня было солнечным и теплым. На соседней даче громко патефонила "Рио Рита". Они завтракали на террасе и мама время от времени проводила с Женей воспитательную работу:
  - Не чавкай, кушай с закрытыми губами. Помнишь, как я тебя учила? И не ерзай на стуле, не вертись, ешь спокойно.
  Но он не мог не вертеться, так как с улицы несся призывный клич:
  - Женка-а-а! Выходи-и-и!
  Это был Вольтик, с соседней дачи.
  Женя поскорее домучил яичницу и, поспешно выскочив из-за стола, побежал на улицу. Вольтик щелкал курком своего черного жестяного пистолета и бил в нетерпении ногой по калитке.
  - Пх-х, пх-х, - стрелял он, - Ура! Война!
  Во всех играх он любил командовать и всегда назначал себя главным. Поэтому на сей раз Женя поспешил опередить его и громко закричал:
  - Чур, я - красный. Беги, а то догоню, у меня тачанка и пулемет.
  Вольтик перестал стрелять и подскочил к нему вплотную. Глаза его горели, он был возбужден и задыхался от переполнявшего его восторга.
  - Дурак ты! - закричал он громко. - Взаправдашняя война началась! С настоящими фашистами. С немцами. По радио только что передавали. Мой папа сам слышал.
  Женя не совсем еще понял в чем дело, но ему, конечно, было обидно, что о такой прекрасной вещи Вольт уже знал, а он нет. Опять его обставил. На всякий случай он выразил сомнение:
  - Врешь ты... Моя мама все знает, уж она-то сказала бы мне.
   Вольтик с глубоким презрением смерил друга взглядом сверху вниз и поднял ладонь ко лбу, как пионер, каковым ему предстояло стать еще нескоро.
  - Честное октябренское слово! - сказал он торжественно. - Честное ленинское, честное сталинское, честное слово всех вождей.
  После такой серьезной клятвы Жене ничего не оставалось, как
   поверить Вольтику и еще раз признать его верховенство.
  
   Увы, очень скоро все подтвердилось: война действительно началась и стала стремительно набирать темп. Вскоре она все изменила в счастливой довоенной жизни, расколола детство пополам. Через неделю было введено ночное затемнение, означавшее плотное занавешивание окон, сквозь которые свет от лампочек не должен был проникать на улицу.
  Вслед за этим поступило указание об укреплении оконных стекол, и Женя, залезши на табуретку, помогал взрослым заклеивать их крест-накрест длинными полосками газетной бумаги. А вскоре радиоточка у них в коридоре взорвалась оглушительным ревом сирены "Воздушная тревога!!".
  
  ТЕПЛУШКА
  
   Название этого вагона никак не соответствовало его существу. В нем было не тепло, в нем было жарко, в нем воняло мочой, калом, потом.
   Но ночью... Ночью в теплушке никакого тепла не было. Холодный сырой ветер дул через все щели этого старого ящика, сбитого из плохо подогнанных друг к другу тонких досок. Женино худосочное тело, впалая грудь которого смыкалась с позвоночником, не спасала от ночного холода ни мамина шерстяная кофточка, ни бабушкин льняной халат.
   Неправильным было не только название вагона, но и слово "ехали". Большую часть времени они никуда не ехали, а стояли. Каждый раз их отцепляли от того или иного железно-дорожного состава товарника и загоняли в тупик какого-нибудь запасного пути.
   Дольше всего стояли на станции Кинель, где их вагон загнали в самый дальний тупик...
   Тот день показался всем особенно тяжелым. Солнце было беспощадно жарким, от него не спасала ни белая панама на голове, ни дырявая крыша над головой. Женя поднял с пола чайник и подставил под его носик свой пересохший рот, но воды не было. Он поднял его за ручку и спросил:
   - Мам, можно я схожу за кипятком?
   Доставка этого драгоценного напитка на стоянках поезда была одной из его приоритетных обязанностей, во всяком случае более привлекательной, чем подметание пола или вынесение горшка. Мама кивнула, Женя спрыгнул с вагона и побежал к вокзальному зданию.
   Там на тумбочке высился большой оцинкованный бак, носивший почему-то античное название "титан", с начертанным на нем мелом словом "кипяток". К нему стояла длинная очередь, люди терпеливо коротали тут время, разговаривали, делились друг с другом своими повседневными нелегкими беженскими заботами.
   Женя стоял переминаясь с ноги на ногу, томился жаждой и откровенно скучал. Вдруг его боковое зрение через открытую вокзальную дверь увидело неторопливо проходящий мимо паровоз, окутанный клубами пара. К нему (о, ужас!) был прицеплен... их вагон. Женя выскочил на перрон и бросился бежать вслед стремительно набиравшему скорость поезду. Но куда было ему, семилетнему доходяке с кривыми рахитичными ногами-спичками, догнать мощный паровик по имени "иосиф сталин"?
   Он стоял на шпалах и тыльной стороной ладони размазывал по щекам серую грязь, смоченную горькими слезами. Крепко зажав потными пальцами ручку чайника, единственную оставшуюся связь с прежней жизнью, Женя пошел по рельсам туда, куда только что безвозвратно укатила их теплушка. Невыразимое отчаяние, мертвящая беспомощность им овладела. Что делать, как быть, куда податься? Сердце стучало молотком, мозги отказывались шевелиться. Он ничего не мог придумать.
   И вдруг. Вдруг Жене показалось, что он слышит голос своей мамы. Он не мог этому поверить и подумал, что ему почудилось. Повернулся назад и... Ура! Чудо! К нему, сильно хромая, шла его дорогая любимая мамочка. Он бросился к ней, прижался к ее груди и громко разрыдался.
   Оказалось, рассказала она, их вагон без всякого предупреждения неожиданно подсоединили к какому-то маневровому паровозу, и тот его куда-то потащил. Конечно, мама, не раздумывая, тут же на ходу спрыгнула на землю. Но неудачно - подвернула ногу и сильно ушибла голову.
   - Ничего, пройдет, - сказала она, улыбаясь и крепко сына обнимая. - Главное, что я нашла тебя, живого и невредимого.
   Они пошли к начальнику вокзала. Выслушав маму и поняв в чем дело, он позвонил куда-то по телефону и широко им улыбнулся:
   - Ну, и везунчики мне попались, редкие, - сказал он. - Вы вовсе от поезда не отстали, ваш вагон никуда далеко не отправлен, его просто перегнали на другой путь.
   Минут через десять они уже сидели в своей теплушке и с аппетитом хлебали из алюминиевых мисок вкуснейший суп, сваренный бабушкой из картофельных очисток.
  
  ЭВА-КУВЫРКАННЫЕ
  
  Огромный шумный и замусоренный вокзал в Куйбышеве гудел тысячами детских и женских голосов. Люди сидели и лежали на узлах, мешках, чемоданах, рюкзаках, которые служили им кроватями, обеденными столами, стульями и даже стенами их нехитрых "домов", где они проводили многие недели, а то и месяцы.
   Это был целый город со своими улицами, площадями, переулками. Он жил своей особой жизнью, почти никак не связанной со всем остальным миром. Здесь знакомились, расходились, встречались, ругались, влюблялись. Здесь были свои детские сады, школы, поликлиники. Все население этого города делилось на "кувырканых" и "беженых". Первые, эвакуированные, более привилегированные, жили под крышей вокзала, а некоторые даже занимали скамейки в бывшем Зале ожидания. Вторые, беженцы, в основном обитали на пыльной привокзальной площади.
   Над всем этим крикливым разноголосым и разноязычным вавилоном, как лозунг, как голос надежды, как путеводная звезда, висело загадочное непонятное, но такое желанное и призывное слово: РАСПРЕДЕЛЕНИЕ. Оно означало очень многое и звучало заклинанием, молитвой. Тот, кто получал заветную белую бумажку с этим словом, сразу поднимался на новую более высокую ступень строгой вокзальной иерархии. Он тут же начинал торопливо складывать свои мешки и чемоданы, а вскоре совсем исчезал в том загадочном завокзальном мире, который носил гордое имя, произносимое почтительно и торжественно: ГОРОД.
   Наконец, и в руках жениной мамы тоже появился этот драгоценный бумажный листок с коряво написанным фиолетовыми чернилами адресом: улица Водников, дом 22.
   И вот они тащат свои узлы по булыжной мостовой, круто спускающейся к Волге от горбатой Хлебной площади с высоким желтым облезлым элеватором. Один квартал, и они в небольшой комнате старого одноэтажного дома, которая предоставлена в порядке "уплотнения" семьи врача, жившего с женой и престарелой матерью.
   Но самой большой радостью Жени было совершенно невероятное, совершенно замечательное открытие, которое он сделал на следующий день, когда вышел погулять. Оказалось, что на соседней улице живет вот уже целую неделю тот самый его старый добрый дачный друг Вольтик.
  
   В тот вечер, как опытный старожил, он взялся показать Жене окрестности и первым делом повел на свой двор, большой, грязный, закоулистый. В его глубине копошилось несколько мальчишек. Они подошли к ним.
   Ребята занимались странным делом. На земле возле стены стоял деревянный ящик - клетка, из которого неслось тихое жалобное мяуканье. Крупный лобастый парень лет четырнадцати большим железным прутом бил через щели ящика тощую окровавленную кошку. Задние ноги у нее были перебиты, и она, перетаскивая из угла в угол свое тело, старалась прижиматься к гвоздистым стенкам. Всюду ее настигал быстрый резкий удар, от которого ей все труднее становилось увертываться. Мальчишка старался попасть ей в голову, спину или живот. Но у него это не получалось. Прут каждый раз соскальзывал, царапал и сдирал кожу, оставляя кровавые следы на грязной лохматой шерсти.
   Жене стало очень страшно. Он потянул Вольтика за рукав и сказал тихо:
   - Пойдем отсюда.
   Но тот даже не обернулся. Он стоял, как вкопанный, и затаив дыхание, не отрывая глаз, следил за каждым движением лобастого парня.
   Быстро темнело, сумерки опустились на улицу, на двор. Кошка кричала все громче, в ее крике слышался ужас, отчаяние, мольба. Наконец наступила развязка. Лобастый парень попал кошке между ребер и проткнул ее насквозь. Она захрипела, задергалась, потянулась и замолкла.
   Мальчишки отпрянули от ящика. Наверно, для них всех это было слишком неожиданно и страшно. Перед ними была сама СМЕРТЬ.
   - Бежим поскорей, - прошептал Женя Вольтику. И они, испуганные, стремглав ринулись к своим домам.
  
  СТРАШНЫЙ ХВОСТАТЫЙ ЗВЕРЬ
  
  Их комнатка в куйбышевской коммуналке, кроме двух коек и стола, умещала табуретку с керосинкой и железную печку-"буржуйку", кормление которой обеспечивала высившаяся у стены большая, почти до потолка, поленница запасенных на зиму дров.
  В тот день Женя сидел за столом и умучивал трудные слагаемые и делимые, которые без особого энтузиазма лениво переносились им из учебника по арифметике на страницу тетрадки в клеточку. Его глаза больше шныряли за окно, где соседские ребята кидались друг в друга грязно-белыми снежками и сине-зелеными ледышками.
  Вдруг женино зрение заставило его вздрогнуть, съежится от ужаса и вскочить на ноги - прямо передо ним из-под верхнего ряда дровяных поленьев вылезла огромная серая крыса. У нее был тонкий голый хвост и длинные косые усы. Не обращая на Женю никакого внимания, страшный зверь неторопливо дошел до угла, остановился, повернул к нему голову и вонзил в него свои маленькие злые глаза.
  Дрожа всем телом, Женя в панике отпрянул от стола, бросился в коридор и схватил пальто, чтобы убежать из дома. Но все же оглянулся и увидел, что крыса медленно идет к краю поленницы. Дойдя до ее конца, она постояла немного, пошевелила концами усов и через минуту скрылась.
  "Может быть, вернуться к примерам", - подумал Женя, там оставалось их не так уж много. Но все же, хотя эта тварь и убралась, было страшновато - вдруг снова вылезет. Нет, не надо. Он влез в пальто, натянул на ноги валенки, схватил ушанку и выскочил на улицу.
  Вечером, придя домой с работы, мама переложила дрова в коридор, после чего с мерзким чудовищем Женя больше не встречался.
  
  ПИРОЖОК С КОТЯТАМИ
  
  Та военная зима была не только очень холодная, но и очень голодная. Мама с рынка в обмен на свои московские платья, кофточки и украшения приносила молоко в виде твердых кусков льда - можно представить сколько в нем было самого молока, и какова была его жирность, если оно так замерзало. Хлеб делили по веревочке - ею сначала буханку измеряли, затем складывали и хлеб разрезали пополам, потом веревочка еще раз складывалась и хлебные половинки снова разрезались. Таким путем одной буханки хватало на целых 4 дня.
  Большой удачей было достать какавелу - таким немного смешным, но красивым именем обозначалась шелуха, остававшаяся от обработки какао-зерен. Эти ошметки-очистки, отходы производства, нелегально выносились работницами местной кондитерской фабрики и продавались из-под полы в подъезде соседнего дома. Какавела заваривалась кипятком по нескольку раз, и первая заварка казалась поистине волшебным напитком, особенно, если она еще и сдабривалась хотя бы одной таблеткой сахарина, которую бабушка с лукавой улыбкой торжественно извлекала откуда-то из своих буфетных тайников.
  Однако бывало, хотя не часто, чай пили и с настоящим сахаром, что называлось "в прикуску", при этом маленький кусочек отбивался от сахарной головки ручкой столового ножа. Но чаще всего чаепития проходили "в приглядку", когда сахарную сладость ловили лишь жадным взглядом.
  Семью Жени от голода немного выручала выдаваемая по карточкам в рабочей столовой казенная подкормка - УДП (Усиленное Дополнительное Питание) - чаще всего это была одна лишь каша, имевшая лошадиную кличку "Иго-го", то есть, овсяная. Ее обычно на месте не ели, а несли домой, детям.
  По праздникам иногда мамино заводское начальство баловало своих работников какой-нибудь изысканной едальной премией. Как-то к 7 ноября маму наградили пирожком с мясом (с "котятами", как тогда шутили). Она принесла его домой и утром, уходя на работу, воспитательно-педагогично сказала с улыбкой:
  - Придешь из школы, съешь половину, а другую оставь мне.
  Перед тем, как взяться за уроки, Женя, хотя и не "по веревочке", как хлеб, но довольно ровно, разрезал ножом пирожок и с большим энтузиазмом улопал половину. Затем, сделав домашнее задание по делению и умножению, подумал: "Мама же велела разделить пополам..." Он опять взял нож и уполовинил пирожковую половину. После выполнения упражнений по письму, снова подумав, что берет половинку, он отсек от пирожка уже четвертинку. Потом опять повторил эту операцию.
  Так продолжалось до тех пор, пока от бывшего роскошества остался маленький кусочек, ничем не напоминавший о каких либо бывших признаках мясной начинки. И Женя подумал: "Чего уж тут оставлять-то?" И, не удержался от окончательного и полного уничтожения позорного свидетельства своей невоздержанности.
  Придя домой после работы, мама помыла руки под краном, переоделась в домашнее платье и принялась чистить за столом картошку.
  - Ты уроки-то сделал? - Спросила она сына, задумчиво глядя куда-то вдаль.
  А о пирожке ничего не сказала, наверно, забыла. И он тоже промолчал, эгоист несчастный.
  
  ТАТАРИН, ОБРЕЗАННЫЙ
  
  Шел 1939 год, когда укоренившийся в диктаторах Сталин понял, что подоспел удобный момент восстановления имперских границ России, потерянных ею в революционных и военных передрягах прошлых двух десятилетий. Такому решению территориальных вопросов способствовал и сговор о разделе Восточной Европы с другим мировым мерзавцем, Гитлером. В эту же самую временную точку попал призывной возраст тихого интеллигентного мальчика Лёни Райзмана, жениного дяди, только что окончившего среднюю школу и поступившего на первый курс Института инженеров связи.
   Но вот грянул так называемый "Ворошиловский" призыв - по нему брали в армию и восемнадцатилетних студентов. Лёня сразу попал на Карельский перешеек, где только что была затеяна бездарная зимняя финская война. Слава Богу, он вышел из нее целым и невредимым, даже ничего себе не отморозил, в отличие от многих других.
  Однако вскоре пришла пора присоединять к СССР Бессарабию, и его полк спешно был переброшен в молдавский городок Болград. Там до июня 1941 года Лёня самоотверженно стоял на охране нового социалистического порядка на новых западных рубежах родины.
   А тут ударила и та страшная гроза, которая сразу же была патриотично названа Отечественной по примеру войны 1812-го года. Лёнина часть в первые же дни попала в окружение, "котел", как тогда говорили. С боями она пробивалась в Одессу, чтобы потом быть переправленной в Крым.
   Но Лёне не повезло - вместе со всей своей ротой он попал в плен.
   В группе еще нескольких красноармейцев его поместили в сарай, закрыли на замок и выставили часового. А утром вывели во двор на так называемую оправку. Рядом с ним пристроился побрызгать бывший его взводный, который, заметив некую особенность лёниного прибора, громко расхохотался:
  - Так ты у нас, оказывается, жид?
  Лёня сначала опешил, растерялся, ссутулился, поник, а потом встряхнулся и строго посмотрел в глаза соседу:
  - Чего мелишь-то, дурак! Не знаешь, разве, что татар, как евреев, тоже обрезают.
  Целый день потом, сидя в том сарае, Лёня думал-гадал, что делать, вспоминал, как неоднократно слышал от этого взводного разные антисемитские высказывания, и решил, что пока тот его не выдал, а охрана еще довольно травоядная, надо смываться. Ночью, попросившись у часового сходить по большим делам и, присев для вида за кустиками, он сбежал.
   Судьба его берегла. Он прошел по территории, оккупированной немцами, почти тысячу километров. Шел один, обходя города и деревни, питался чем придется, копал на огородах картошку, ел сырые зерна пшеницы, овса и ячменя. Смертельная опасность подстерегала его за каждым деревом, каждым поворотом дороги.
  Только дойдя до пригородов Брянска, он, наконец, встретил партизанский отряд. Это было подразделение капитана Сабурова, ставшего позже известным командиром знаменитой партизанской армии Ковпака. Он оказался порядочным человеком, поверил лёниному рассказу об истории его побега, что по тем суровым временам было достаточной редкостью, и взял к себе пулеметчиком.
   Два года Лёня еще воевал, пока не был ранен в ногу и отправлен самолетом через линию фронта на "Большую землю". Однако после госпиталя его постигла судьба почти всех, кто в том или ином качестве побывал тогда на оккупированной немцами территории - он был на время проверки благонадежности арестован и отправлен на лесоповал, где валил, пилил и рубил тот самый Брянский лес, в котором совсем недавно партизанил.
  Но и тут помог Бог в лице его сестры, приехавшей в тот прифронтовой фильтрационный лагерь, где Лёня ждал решения своей судьбы. Ей удалось вызволить брата с помощью традиционного российского приема - снятия с пальца в нужное время в нужном месте золотого кольца перед столом лагерного начальника.
  
   Так что отмерено было бедолаге столько горестей в начале жизненного пути, что их вполне хватило на всю его последующую жизнь. Он так был ошарашен всем с ним происшедшим, что долгие годы молчал, ничего никому не рассказывал о своем военном прошлом.
  Причем, даже тогда, когда это совсем уж было ни к чему. По крайней мере, до тех пор, пока Брежнев, наконец-то, официально признал за бывшими партизанами право тоже считаться ветеранами Великой Отечественной войны, в чем им многие годы отказывали.
  
  ДЕНЬ ПОБЕДЫ
  
   В июне 1943 года они вернулись в Москву. В городе еще действовал комендантский час, и дежурные, проверявшие по вечерам затемнение, могли запросто подвести под расстрел тех, кто плохо закрывал окна. Пойди, потом докажи, что ты не шпион и не даешь ориентиры вражеским самолетам-разведчикам.
  Ночной небосвод еще полосовали прожекторы, и то тут, то там повисали в небе большие пузатые аэростаты. Еще был покрыт сверху камуфляжной сеткой Большой театр, Кремль и Главтелеграф на улице Горького, еще поезд метро проходил без остановки мимо станции Кировская, где по слухам находилось правительство, а, может быть, и сам товарищ Сталин.
   И все же что-то в мире менялось. Начались занятия в школах. Заработало несколько кинотеатров. Открывались столовые, продуктовые и промтоварные (даже книжные) магазины. Заработали рынки. Их Преображенский быстро завоевал популярность самого "черного" из них. Там можно было приобрести то, о чем раньше и мечтать не приходилось: колбасу, сыр, сосиски, яйца, даже пряники. Особым спросом пользовались иностранные продукты и одежда, начавшие поступать в страну по Ленд-лизу из США. Американская свиная тушенка, яичный порошок, сгущенка, шоколад - этот "джентльменский набор" был символом домашнего благополучия, знаком процветания.
   Правда, зарубежный дефицит можно было получить и "по распределению" на предприятиях. Так, однажды его осчастливленная своим Профкомом мама получила по промтоварной карточке шикарную американскую кожаную куртку, снятую, по-видимому, с плеча какого-то военного летчика. Они с мамой ее потом попеременно носили много лет.
   На Преображенском черном рынке из под полы во всю продавались ворованные на интендантских складах шинели, гимнастерки, пилотки, поясные ремни, суконное белье, армейские продуктовые пайки. А вскоре в больших количествах пошли трофейные товары из Германии. Это были мотоциклы, велосипеды, швейные машинки, фарфоровая и фаянсовая посуда, а, главное, одежда, одежда, одежда. Последняя поражала воображение своим шиком и разнообразием и служила предметом женских вожделений, ссор и обид. Злые языки даже говорили, что видели в театрах офицерских жен, вырядившихся в дамские шелковые комбинации и ночные рубашки, которые они принимали за выходные платья.
   Но главное, что отличало тогдашнюю Москву от той, которую они оставили, уезжая в эвакуацию, и что вселяло надежду, радовало и вдохновляло, были становившиеся все более частыми громкие победные вечерние салюты. Люди выбегали на улицу, задирали кверху головы и при каждом очередном взлете ярких цветных брызг с диким восторгом орали во всю глотку:
   - Ура-а-а-а-а ! Ура-а-а-а-а !!!
   В честь освобождения от немецко-фашистских захватчиков Киева, Минска, Одессы, Варшавы, Будапешта, Праги и, наконец, Берлина.
   А вот великий день Победы почему-то запомнился почти только одной всеобщей безудержной пьянкой, которая эпидемией охватила улицы города. На их Преображенке центром пьяных дебошей был ресторан "Звездочка", возле него демобилизованные солдаты-инвалиды дрались до крови, пуская в дело костыли и палки.
   И еще была одна дикая забава: хватали на улице одетого в военную форму человека и втроем-вчетвером подкидывали вверх. У Жени перед глазами долго стояла страшная картина распластанного на булыжной мостовой лейтенанта с разбитой в кровь головой - его три раза подкинули и только два раза поймали.
  
  
  
  ПЯТИДЕСЯТЫЕ
  
  НАКАНУНЕ ПОГРОМА
  
  Короткий день короткого февраля московского 1953 года, погасив последние блеклые лучи сумерек, быстро скатился в серую вечернюю тьму. За окном зажглись вялые уличные фонари.
  - Кончай глаза трудить, хватит, - возникла недовольная Клава, сердито водя тряпкой по стеклу зеленого абажура настольной лампы.
  - Не ворчи, - отмахнулся от жены Семеныч и спустя минуту снова напялил на нос очки в железной оправе, - если к завтрему я этот Список не сварганю, хрен нам дадут цимерманову комнату.
  Он размашисто макнул ручку в чернильницу-непроливайку и продолжил выписывать из Домовой книги имена и адреса подлежащих выселению жильцов. А ответы на другие пункты вопросника (возраст, рост, вес), врученного ему после долгого и неприятного разговора с человеком в сером костюме, он снимал с давно не беленного потолка.
  Только дойдя до квартиросъемщика И.А.Цимермана, своего соседа по коммуналке, он остановился и задумался. Вообще-то зловредных жидов ему было не жалко, он их недолюбливал. Но вот против их черно-курчавого сынишки Изи он ничего не имел, кроме всего, и потому, что тот был жениным близким другом. Особенно после одного случая.
  Был поздний февральский вечер, на улице буйствовала свирепая метель, и возвратившийся, как всегда в это время, Семеныч, прислонившись к дверному косяку, стал веником общего пользования очищать сапоги от снега. В то же время в той же коммунальной кухне Женя со своим одноклассником и соседом Изей Цимерманом решал заданные на дом задачки по тригонометрии. Взглянув на топтавшегося у порога Семеныча, он тут же оторвался от синусов-косинусов и внимательно вперился в его лысину. Тот заметил слишком пристальный взгляд соседского мальчика и удивился:
  - Ты чего это гляделки на меня вылупил?
  Женя толкнул друга локтем в бок и, не обнаружив в том должного интереса к происходящему, резво вскочил из-за стола, быстро приблизился к Семенычу и с осторожной улыбкой тихонько ему объяснил:
  - У вас на голове красное пятно. От губной помады, наверно.
  Семеныч достал из внутреннего кармана пиджака фляжку с полированной зеркальной стенкой.
  - Во сука, бля, - ругнулся он, - это же Дуська, стерва, назло меня чмокнула. Чтоб Клава, увидела, заревновала.
  Он достал из брючного кармана носовой платок, раз или два смачно на него поплевал и тщательно потер темя на голове.
  За эту услугу Семеныч был к Жене весьма благосклонен - слишком уж боялся своей скандальной жены. Причем, настолько, что даже решился на одну опасную для себя услугу. Через пару дней, зайдя на кухню, где опять они с Изей делали уроки, он поманил Женю пальцем:
  - Подь сюда, - сказал он. Тот подошел, а Семеныч, близко наклонившись к его уху и плотно обдав водочным перегаром, опасливо оглянулся, сильно покраснел лысиной и скороговоркой торопливо зашептал:
  - Ты это того, понимаешь, про меня ни-ни. Никому. Но скажи своим, упреди... - он замялся было, помолчал, потом еще больше понизил голос: - в завкоме Инструментального желающим порезвиться арматурные заточки раздают, по две в одни руки. Кумекаешь для чего? Ну, ладно, шагай отседа.
  
  Но соседская комната Семенычу не досталась - Великий вождь умер, задуманный им погром не состоялся, подготовленные вагоны товарников для отправки евреев на Крайний север остались невостребованными.
  
  НА ПОРОГЕ БЕРИЕВСКОГО МВД
  
  Только в детстве мы точно знаем, кем будем, когда вырастем. Летчиком, космонавтом, балериной. Или хотя бы, как заявил когда-то
  семилетний Женя:
  - Кем я буду? Ну, конечно, Евгением Александровичем, кем же еще.
  Но вот подходит пора выбора жизненного пути, профессии, и мы теряемся, сомневаемся, не знаем, кем стать, куда идти учиться. Правда, на 7-8 таких нерешительных почти всегда находятся 2-3 продвинутых, рано определившихся, твердо знающих, чего они стоят и чего они хотят.
  Женины юношеские предпочтения были довольно туманными, и он скорее относились к первой категории неоперившихся. Хотя на него и давил династический пресс - уже в пятилетнем возрасте он объяснял, что у него "мама инженер, папа инженер, бабушка инженер, дедушка инженер, няня инженер и я инженер".
  Но вот он вырос, и его робкая душа неуверенно потянулась к пыльным тропам дальних путешествий и волнующим загадкам книжных полок, ее стали привлекать извилистые хитроумия античной философии и беспокойные тайны ушедших веков. В 10-м классе он вообразил, что предназначен для некой многослойной литературно-географо-историко-философской профессии. Пропахав гору всяких справочников, проспектов, реклам, он решил, что более не менее проходной дорогой к гуманитарному образованию интересующего его профиля может стать некий Историко-архивный институт.
  Но там Женя даже не был допущен до приемных экзаменов и сразу же отправился качать права в приемную комиссию.
  - Ты отбракован по медицинским показателям, - объяснили ему. - При медосмотре у тебя установлена слабость здоровья. Иди, выясняй.
  В институтском медицинском кабинете толстая тетка-шкаф в несвежем белом халате недовольно полистала амбарную книгу, нашла его фамилию и уставилась на него глазами речного сома. Помолчав с полминуты, она приоткрыла густо накрашенные губы и нехотя процедила:
  - Ты же сам написал в анкете, что болел скарлатиной, свинкой, коклюшем, вот и результат, сердце у тебя не в порядке. Анкеты, - здесь она подчеркнуто сделала многозначительную паузу, - они, знаешь ли, многое о чем говорят.
  Женя стал что-то лепетать, нудить, но пузатая докторша его уже не слушала и, отвернувшись, дала понять, чтобы он катился куда подальше.
  А отец, узнав об этой неудаче, очень огорчился:
  - Извини, сынок, - сказал он, грустно вздохнув. - Мне ведь и раньше было известно, что все архивы у нас в стране - это режимные учреждения, они засекречены и принадлежат МВД. Но, грешен, не сподобился узнать, что и твой Историко-архивный относится к этому же серьезному бериевскому министерству. Так что, нечего было туда лезть.
  
  КРЕМЛЕВСКИЕ ТАЙНЫ
  
  На взлете осуществления очередного "Великого Сталинского плана подъема народного хозяйства" стране потребовалось, чтобы Женя появился на площади Разгуляй в здании Московского инженерно-строительного института. И там его прежние устремления к литературно-гуманитарной деятельности стали постепенно буксовать, а потом все больше замещаться увлечением красотой железобетонных конструкций и изяществом арочных плотин.
  Студенческая группа у них подобралась разношерстная. Кроме неоперившихся птенцов из благополучных семей, были и те, кто был постарше и кто уже наглотался ядовитой горечи советского тоталитаризма. Был среди них один неконтактный, наглухо закрытый молодой человек с тонким интеллигентным лицом и гладкой челкой светлых прямых волос. Лишь к 3-му курсу он как-то оттаял, стал выборочно с кем-то дружить.
  Только через много лет Женя сообразил, что этот Лёня Аллилуев был родным племянником застрелившейся жены Сталина Надежды Аллилуевой.
  С ним связана и память о встрече обещавшего быть особенно страшным1953 года, когда они всей их студенческой компашкой собрались у Лёни в большом сером доме на Набережной, позже ставшем широко известным благодаря писателю Ю.Трифонову.
  Для многих из них, живших в крохотных комнатушках коммуналок и бараках, то лёнино жилье, которое по его словам состояло из столовой и двух спален, представлялось невиданной роскошью. Прельщало еще и то, что, как обещал Аллилуев, дома у него никого не будет.
  После невоздержанного новогоднего перепоя все разбрелись по той многокомнатной квартире, а Женя с парой других слабаков задремал прямо в столовой на круговом кожаном диване, который окольцовывал толстый столб, стоявший посреди комнаты.
   Напротив на стене висела большая рама золоченого багета с портретом красивой дамы в позе, повторявшей серовскую картину актрисы Ермоловой. Много позже он догадался, что это и была лёнина мать Анна Сергеевна, репрессированная своим шурином-параноиком и после его смерти вернувшаяся из лагеря с почти полной потерей рассудка.
   А отец Лёни, С.Реденс (из латышских стрелков), в прошлом видный деятель НКВД, еще раньше погиб в застенках Лубянки. Такая же расправа, наверно, ждала и Лёню с его братом Володей, если бы не своевременная кончина их великого родственничка.
   Дальнейшая судьба Л.Аллилуева ничем не примечательна и мало отличалась от судьбы других его однокурсников. По окончанию института он трудился до самой пенсии в Гидропроекте, где занимался проектированием затворов гидростанций, шлюзовых ворот и других гидротехнических металлоконструкций. Некоторое время он работал в Египте на строительстве Асуанской гидроэлектростанции.
   В отличие от своего брата Володи, который позже написал воспоминания, Лёня никогда, нигде и никому не говорил о своем происхождении. Не знаю, была ли это врожденная скрытность характера или заложенное с раннего детства неистребимое чувство страха.
  
  ТАК ОН К СТАЛИНУ И НЕ ПОПАЛ
  
  5 марта 1953 года мир вздрогнул одновременно в страхе и облегчении - умер "отец всех народов" великий Сталин.
  Смерть главного вождя страны Советов и всего мира вызвала всеобщую растерянность и тревогу. Было очевидно, что предстоит ожесточенная борьба за власть. Ходили слухи, что место усопшего займет по наследству другой грузин - Берия. Недаром на похоронах он выступил с речью, в которой почти буквально повторил хрестоматийные слова Сталина, сказанные им в свое время у гроба Ленина. С тем же кавказским акцентом и с тем же пафосом Лаврентий Павлович произнес: "Нам завещал товарищ Сталин беречь, как зеницу ока..."
  Комиссия по организации похорон товарища Сталина в нижнем правом углу газеты "Правда" сообщала "для сведения всех организаций, что доступ в Колонный зал Дома Союзов открыт с 6 часов утра до 2-х часов ночи".
  Вот эти строчки и послужили сигналом к началу того массового психоза, который охватил тогда громадные толпы людей, ринувшихся посмотреть на того, кого при жизни они не только не могли видеть, но и слышали только по редким и не всегда приятным случаям.
  В тот день, движимый тем же стадным чувством, Женя вместе с двумя своими друзьями направился в сторону Колонного зала, к гробу вождя и учителя. Энтузиазм публики сник на Страстном бульваре, откуда, колыхаясь из стороны в сторону, огромная многоцветная толпа медленно втекала в горловину Пушкинской улицы.
  Очень скоро движение совсем застопорилось. Ребята потоптались какое-то время возле углового здания, а затем решили всех обмануть. Выбрались кое-как из толпы и рванули через арку во двор. Правда, вскоре стало ясно, что таких умников было не намного меньше тех, кто шел к Сталину прямым путем.
  И все-таки им удалось пересечь несколько наглухо отгороженных от улицы больших дворов и таким образом значительно приблизиться к цели. Но, увы, из последнего двора, находившегося почти рядом с Проездом Художественного театра, дальше хода уже не оказалось. Что оставалось делать, возвращаться обратно?
  И тут Женя увидел, что несколько каких-то находчивых ходоков взбирались по пожарной лестнице на крышу. Было очевидно, что они надеялись оттуда пролезть через чердак к другой лестнице на противоположной стороне дома и уже по ней спуститься прямо к наружному подъезду. Вот он путь к Сталину!
  "Не буду дураком" - сказал себе повеселевший Женя и последовал за умными и находчивыми. Подошел к лестнице и поставил ногу на первую ступеньку. Но потом поднял голову вверх, чтобы посмотреть, куда лезет, и тут замер от неожиданности.
   Сначала он даже не понял в чем дело: что-то ослепительно яркое резануло по глазам - прямо над ним, в непосредственной близости (рукой можно было достать), из-под серого драпового пальто сверкнуло небесно-голубое пятно девичьих штанишек. Они плотно облегали круглые толстенькие бедра, к которым подбирались широкие розовые резинки, державшие на белых пуговках бежевые чулки. Взгляд магнитом тянулся туда, повыше, к пышным волнующим овалам, но было так неловко и стыдно, что Женя невольно отвел глаза, замер в нерешительности, а затем снял ногу со ступеньки лестницы и отошел в сторону.
  ...Так он и не попал к тов. Сталину.
  
  ПУТЬ В НЕИЗВЕСТНОСТЬ
  
  Их профессиональную судьбу решала специальная Комиссия, состоявшая из представителей разных Управлений, Госпроектов и прочих профильных учреждений. Но, можно было подозревать, что многие из серо-пиджачных членов того синклита, которых выпускники тогда ежедневно провожали тревожными взглядами в деканат, были эмведешными кадровиками и работниками спецотделов. Недаром они так строго блюли соответствие предлагаемых должностей анкетным данным каждого из них.
   Как обладатель "красного диплома", Женя, конечно, думал попасть в один из НИИ или по крайней мере хотя бы остаться в Москве. Но высокая Комиссия думала иначе.
   Ее председатель, протягивая ему лист формуляра, приказным тоном сказал:
  - Подпишите вот здесь, внизу.
  Дрожащей рукой Женя взял бумагу, посмотрел и вздрогнул - его посылали работать на строительство Куйбышевской ГЭС на Волге.
  - Но как же, как же так, может быть, есть другие варианты...? - растерянно спросил он, заикаясь.
  - К сожалению, все остальное уже разобрано. Хотя, подождите-ка, - он порылся в бумагах, - вот-вот, есть еще одно место в Управление "Туркменгидрострой". Если хотите, пожалуйста.
  Он стоял огорошенный, огорченный, обиженный и не знал, что делать, что сказать. Опустив низко голову и разглядывая свои носки, Женя с трудом все-таки выдавил из себя:
  - Если можно, разрешите, я подумаю... немного...
  - Ну, ладно, - после паузы ответил председатель, - только учтите, ничего другого мы вам предложить не сможем.
  Потянулись часы и дни мучительных раздумий, сомнений, колебаний. "Это же несправедливо, что за дела такие, - жевал Женя мысленную жвачку, гоняя в башке случившееся с наивностью пятиклассника, - у меня же диплом с отличием. А вон тех двух блатных даже вне списка в аспирантуру взяли".
  Но потом, посуетившись мозгами, он вдруг подумал: "А, может быть, ничего страшного в поездке на великую стройку века и нет, даже чем-то интереснее просиживания штанов в конторе. Может быть, и не стоит рыпаться, а согласиться, махануть на стройку, сбежать от мамы-папы, понаслаждаться самостоятельностью, понюхать настоящей жизни, хватить романтики. Всего-то ведь на 3 года".
   И, обмозговывая такой путь развития событий, он ту обязаловку постепенно начал представлять в виде некой турпутевки, поездки в неведомое будущее, а ее непредсказуемость и опасность стала горячить кровь и поднимать уровень адреналина (или тестостерона?).
  Ну, конечно, сразу он никуда не поехал. Болтался без дела по Москве, встречался с приятелями, девчонками, ходил на каток, в лес на лыжах, таскался по театрам, концертам, выставкам - в общем, вел приятную житуху без зачетов, лекций, семинаров, экзаменов и курсовых работ. Только в конце марта, наконец, созрел для прыжка в пропасть туманной неизвестности.
  
  ВЕЛИКАЯ СТРОЙКА КОММУНИЗМА
  
  Куйбышевгидрострой был тогда одной из многих "Великих строек коммунизма", затеянных вождем всех времен и народов. Волга, Днепр, Обь, Енисей - на карте СССР не оставалось, пожалуй, ни одной голубой нити, не перевязанной там или тут синими узлами гидроузлов.
   Строительство было развернуто с большим размахом - это так напоминало пресловутые "10 Сталинских ударов" Великой Отечественной войны. То же сосредоточение в одном месте и в один час огромного количества техники, механизмов и людских ресурсов, тот же жесткий командно-приказной режим.
  Но те Удары ударялись постепенно, один за другим, а эти наносились одновременно, сразу. И не по внешнему врагу, захватчику, а по собственному народу, еще не оправившемуся от той самой войны. До жилых ли домов, до продуктов ли питания, до производства ли одежды было тогда советско-партийным руководителям? И снова, как до войны, ютились в сырых подвалах и землянках строители светлого коммунистического будущего, и опять недоедали их дети, жены и матери.
   Ударным стройкам должен был соответствовать ударный труд. Поэтому на каждой из них надлежало побить тот или иной рекорд. Так, Куйбышевгидрострою весной 1955 из министерского Главка спустили план по достижению рекорда суточной укладки бетона. Первое место по этому показателю в то время держали американские строители гидроэлектростанции Грэнд-Кули на реке Колорадо.
   На Волге этот рекорд достигался не очень-то хитрым способом. Сначала в течение нескольких недель никакого бетонирования вообще не велось, а на всех сооружениях только устанавливалась опалубка и арматура (то есть, готовилась так называемая "посуда"). Затем в одночасье включались на всю мощность бетонные заводы, и все, что должно было делаться в течение месяца или двух, делалось за один-два дня. Надо ли говорить, что качество такого бетонирования было очень далеко от нормативного; потом приходилось многое переделывать, отбивать уже отвердевший бетон и класть новый.
   Как раз тогда и произошло трагическое событие, о котором, разумеется, не говорилось в "Последних известиях" центрального московского или местного куйбышевского радио, и свидетелям которого рекомендовалось покрепче держать язык за зубами.
  Случилось так, что в самый напряженный штурмовой час борьбы за мировое первенство одного зека бетонщика заживо завалили бетоном. Работая с вибро-булавой по уплотнению бетонной смеси, он нечаянно споткнулся о шланг, не удержал равновесия, упал в блок бетонирования и начал в нем тонуть. Прораб велел подать ему гак подъемного крана. Рабочий схватился за крюк, подтянулся на руках, вытащил ноги из бетона и уже повис было в воздухе над опалубкой.
  Но тут от поступавшего сверху потока бетонной пульпы отскочил большой камень и стукнул зека по голове. От этого удара тот, по-видимому, потерял сознание, сорвался с крюка и снова упал, угодив прямо под струю бетонной жижи, которая быстро его завалила.
   Надо было срочно позвонить на завод, прервать подачу бетона, подсоединить аварийный сброс. Но ничего этого не было сделано ни в ту же минуту, ни через час. Пожалуй, даже если бы кто-то и захотел что-либо остановить, то не смог - ведь для этого нужно было разрешение самого высокого начальства. Да еще и письменное - шутка ли, прервать выполнение важного государственного задания партии и правительства по достижению мирового рекорда!
   Кроме того, что это была за такая особо ценная потеря? Зек, он и есть зек.
   ... Замурованное в бетонной плотине Куйбышевской ГЭС и лишенное доступа воздуха, тело этого человека без тления, в целости и сохранности, может пролежать много тысячелетий и стать очень ценной находкой для археологов будущего.
  
  ГРУППОВОЕ ИЗНАСИЛОВАНИЕ
  
   В один из выходных Женя со своим другом Исаком Акушским играл в шахматы. Обыграв его в очередной раз, тот вдруг сказал, покраснев ушами:
  - Послушай-ка, что-то я Валю Котикову давно не вижу,
  сказал он. - Может быть, ты зайдешь к девчатам, спросишь ? А то мне как-то неудобно.
   Валя была давней тайной любовной привязанностью его души, и Женя, надев пиджак, отправился на первый этаж в общежитие к девушкам. Постучался, зашел. Вали действительно не было, а ее соседки сказали, что, скорее всего, она уехала в город.
  
   В тот день Женя работал в ночную смену и вечером, одев телогрейку и брезентовый плащ, отправился в котлован строившейся ГЭС. На участке все было тихо. Только возле какого-то стоящего поодаль вагончика-подсобки я заметил группу зеков, громко о чем-то говоривших сильно возбужденными голосами. Он подошел чуть поближе и, благодаря ветру, дувшему в его сторону, услышал обрывки их разговора:
   - Я уж ей и солидола для смазки напихал, а она, падла, все равно, кричит "больно - больно" и за яйца хватает, чтобы я побыстрей кончил. Я ей за это ка-а-к вмажу.
   - А кто там сейчас по очереди, Васька что-ли ?
   - Ага, а ты следующий ?
   - Ага.
   Женя вздрогнул от страшной догадки и рванулся вперед, к вагончику, но тут же остановился. Что он, с ума сошел? Да они его сразу же ножом пырнут - никто не увидит и не услышит. Подходить туда нельзя. Надо позвать кого-нибудь на помощь.
   Он побежал к проходной и в толпе только что сошедших с автобуса работников новой смены увидел Акушского. Они встретились глазами, и он сразу же пошел навстречу.
   - У тебя какой-то опрокинутый вид, - сказал он, с тревогой вглядываясь в женино лицо.
   - Там, на 4-м участке в подсобке... - Женя замялся, не зная, как сказать, помолчал немного, потом добавил: - ... Но я вовсе не уверен, что это она.
   Акушский насупился, помрачнел, глаза у него сузились, посуровели. Ничего не ответив, он стремглав бросился к проходной в котлован.
   А Женя приехал домой, переоделся и через 15 минут уже поднялся на второй этаж нового кирпичного здания с большой синей вывеской: "Строительно-монтажное управление Правого берега".
   Его начальник, слушая посетителя вполуха и отвечая на непрерывно следовавшие друг за другом телефонные звонки, наконец, удостоил Женю двухминутной репликой:
   - Брось совать нос в лагерные дела - не нашего они ума. Там в котловане что ни день, то пое..ень: уголовники отлавливают учетчиц и лаборанток, затаскивают в вагончики и насилуют целыми бригадами. Ну, и что? Ничего не поделаешь, такова жизнь. Хотя им в пищу и подмешивают антистоин, но он мало помогает, все равно им хочется.
   Он прикурил сигарету и добавил:
   - Ты гляди, будь осторожен, а то и сам схлопочешь.
  Что было делать? Женя ретировался.
  
  ЗЫМУРОВАННЫЙ В СТАЛЬНОЙ ТРУБЕ
  
   На следующее утро Исак Акушский с работы не вернулся. По тогдашним правилам это было серьезное ЧП, и Женя, не раздумывая, побежал к начальнику 4-го района Правого берега по режиму. Моложавый капитан МВД в чистенькой полевой форме внимательно на него посмотрел и коротко бросил:
   - Мы о проблеме уже знаем и принимаем меры. Можете, если хотите, отправиться с ефрейтором на розыск вашего героя, команда уже дана, - он поднял трубку и произнес, ухмыльнувшись краем губ: - Вот тут некий Шерлок Холмс объявился, забери его с собой, чтоб не шастал по начальству.
   Через некоторое время появился ефрейтор-сверхсрочник, белобрысый курносый парнишка с длинным кожаным поводком, на котором был огромный серый немецкий овчар с чуткими подвижными ушами и напряженными злыми глазами. Его свирепость подтверждали грозные клыки, торчавшие из слюнявой пасти. Увидев женин испуг, ефрейтор успокоил:
   - Не бери в голову. Джек специалист только по мертвым, он натаскан на поиск трупов. Живых не трогает.
   Более четырех часов они ходили по котловану, обошли всю территорию 4-го района, поднимались вверх, опускались вниз, заглядывали в бетоноводные тоннели, мотовозные галереи, но так ничего и не нашли. Время от времени ищейка останавливалась, делала стойку, замирала, потом сильно натягивала поводок. Но оказывалось, это она унюхивала дохлую кошку или чайку. Наконец, ефрейтор заворчал:
   - Все, баста, хватит, а то пса заморим.
   Они уже направились обратно, и вдруг Женю как будто что-то кольнуло. Он остановился, повернул голову в сторону высокого бетонного забора. Возле него лежали штабелем старые трубы большого диаметра - бывшие опоры бетоновозной эстакады.
   - Пошли к ним. - Сказал Женя.
   Они не успели сделать и десяти шагов, как собака рванула и повела. Через минуту уже стояли у стальной ржавой трубы с приваренными по обоим ее торцам толстыми железными заглушками. Собака залаяла, а из трубы послышался какой-то слабый глухой шорох.
   Женя пошел на свой участок и привел бензорезчика. Тот достал замасленный спичечный коробок, держа от ветра ладони домиком, зажег спичку, потом открыл горелку и запалил резак.
   Синяя струя пламени полоснула по одной из заглушек, металл закипел, огненные брызги разлетелись в разные стороны. Не прошло и пяти минут, как рабочий достал из висевшего у него на поясе мешка ломик, засунул его в щель между торцом трубы и заглушкой и резким рывком ее откинул.
   В трубе было темно, грязно и ничего не видно. Ефрейтор включил фонарик и, присев на корточки, стал вглядываться внутрь. Где-то далеко в глубине что-то лежало.
   - Это старый поношенный башмак, - сказал он, - ничего интересного.
   Действительно, Женя тоже разглядел контуры ботинка. Потом посмотрел на него внимательнее. Что-то показалось ему знакомым.
   Ну, конечно, у кого еще могли быть такие допотопные бутсы? Сколько раз уговаривал он его одевать резиновые сапоги, в которых ноги всегда остаются сухими. Но Исак упорно сопротивлялся, уверяя, что резина парит ноги, и ходить в ней вредно.
   К жениной великой радости башмак зашевелился, потом появился другой, наконец, и сам его владелец стал вылезать наружу. Он выполз из трубы и, тяжело дыша, сел на землю. На его лице были кровоподтеки, пальцы левой руки перебиты, одежда изорвана.
   - Хорошо еще сварщик оказался говенный, - процедил Исак сквозь запекшуюся на губах кровь, - не сумел плотно стык заварить. А то мне была бы хана, задохнулся бы.
   Спасители взяли его под руки и повели в стоявшее рядом с проходной здание Медсанчасти.
  
  НАЧАЛЬНИК ШКУРО
  
  Первым жениным местом работы на "Куйбышевгидрострое", был Технический отдел Района Љ4 во главе со строгим малоразговорчивым хохлом, носившим вызывавшую нехорошие ассоциации фамилию Шкуро. С первого момента, как только Жене пришлось предстать перед ним, он почувствовал: его тут не потерпят.
  Нелепые мелкие придирки начались на следующий же день. Не отрывая сердитого взгляда от нижней части фигуры молодого специалиста, начальник сухо заметил:
  - В кедах на работу не ходят.
  Потом, когда за 5 минут до окончания работы Женя начал свертывать ватман, на котором чертил технологическую схему, ему было сделано еще одно замечание:
  - Рабочий день не окончился, надо соблюдать дисциплину.
  Ну, казалось бы, что тут такого - просто начальник поначалу учит нового молодого сотрудника, как надо вести себя на службе. Однако Женя видел, никому другому из тех, кто тоже предпочитал кеды ботинкам и смывался с работы на 10-15 минут раньше срока, он ничего не выговаривал. Но даже не в этом было дело. Неприятны были не сами слова, а тон, которым они произносились - отчужденно-грозный и неприветливо-суровый. За все время, что он у него проработал, Шкуро ни разу ему не улыбнулся, не пожал руку и не обратился на "ты", хотя со всеми остальными сотрудниками отдела был с виду обходительным милашкой.
  В отличие от него, главный инженер отдела был весьма контактный седоватый человек, всегда Жене приветливо улыбавшийся и нередко одарявший его приятельской беседой. Несколько раз они в обед оказывались в столовке за одним столом, он расспрашивал о Москве, о строительном институте, который тоже окончил когда-то. Из разговора Женя понял, что он служил еще на Беломорканалстрое, где работал аж начальником участка. Из этого следовало, что он был далеко не простым инженером, а важным и нужным спецом.
  Однако, было одно большое "НО", существенно отличавшее его от всех других, в том числе тех, кто ему подчинялся. В то время, как после окончания трудового дня Женя и все остальные сотрудники Техотдела ехали домой в свои квартиры или общежития, главный инженер становился в неровный строй угрюмых зеков и в сопровождении овчарок отправлялся в зону спать на нарах.
   Носил он черную поношенную робу с номерной нашивкой на рукаве и "говнодавы" на резиновой подошве. Однажды с хитроватой улыбкой он объяснил Жене, что схватил срок, якобы, за украденное им пальто какого-то большого начальника, когда служил в Минспецстрое. Скорее всего, это он просто так отшучивался, не желая говорить правду, которая была, по-видимому, намного серьезнее и грустнее...
  Но на работе главный инженер вел себя вовсе не по зековски - в производственных делах был тверд и решителен, возражал начальству, спорил, ругался по телефону, распекал подчиненных. В то же время был приятен в общении, мог пошутить, рассказать к случаю анекдот.
  На той конторской работе Женя просидел не больше месяца. Как и следовало ожидать, Шкуро без всяких-яких выпер его из Техотдела, удовлетворив тем самым свою непонятную ему открытую неприязнь.
  В один из не прекрасных дней, проходя мимо жениного стола, он вдруг остановился и тихо промычал:
  - Надо переговорить, зайдите ко мне.
  Когда Женя предстал перед его злобной рожей, он нахмурился:
  - Значит, так. - Не глядя на него, порылся в бумагах, лежавших стопками на его столе, и, выбрав одну из них, протянул ему:
   - Вот приказ о вашем переводе на стройплощадку. С завтрашнего дня у нас не работаете. Все, идите.
  
  ЗЕКОВ НЕ БОИСЬ
  
   Так он стал строительным мастером. В этой должности Жене предстояло с бригадой зэков смонтировать рабочую металлическую лестницу, соединявшую этажи здания гидроэлектростанции.
  С тоской и страхом он долго рассматривал врученные ему чертежи, ничего в них не понимал и не знал с какого конца начать. Через пару дней самосвал сбросил возле лестничного пролета груду ребристых лестничных пролетов, площадок и поручней. Походив немного возле них, женин бригадир-зэк сказал с твердой непреклонностью:
  - Не трухай, все будет нормалек. Сделаем.
  На чертежи даже не взглянув, он махнул рукой крановщику приданного бригаде подъемного крана и подозвал сварщика:
  - Тащи аппарат.
   Через пару недель в лестничном пролете здания ГЭС матово чернела стальная рабочая лестница, дополнявшая лифтовую связь этажей гидроэлектростанции. Но радоваться было нечему, на Женю свалились большие неприятности.
  Скандал грянул громкий, грозный, ужасный. Выяснилось, что лестница была установлена неправильно - ее поручням надлежало приходиться по правую руку, а они были слева. Также безграмотно оказались смонтированными и лестничные площадки, которые оказались выше на два сантиметра, чем надо. Женю вызвал сам всесильный начальник Района Кан. Он сузил свои и так узкие корейские глаза и заорал, пригрозив, что выкинет его к чертовой матери, отдаст под суд, засадит в зону.
  Ничего этого, конечно, он не сделал, но никакой серьезной работы больше Жене не доверяли. Ну, и слава богу. Выполняя всякие мелкие поручения, он прокантовался на стройке до осени, когда вызволять его приехала из Москвы мама. Она в то время работала в некой организации, подчиненной Министерству Электростанций. Его главой, кстати, был в то время опальный бывший первый сталинский сатрап Маленков, которого со свитой Женя пару раз видел на верхних отметках бетонных блоков строящегося здания ГЭС.
  Благодаря старому маминому знакомцу начальнику треста "Гидромонтаж", который по ее просьбе продиктовал своей секретарше письмо о женином переводе к нему под крыло, тот на нем и вылетел обратно в родную Москву.
  
  ШЕСТИДЕСЯТЫЕ-ВОСЬМИДЕСЯТЫЕ
  
  РЕВМИРА ИВАНОВНА
  
  И вот Женя очутился в многоэтажном казенном здании Водоканалпроекта на московских Больших Кочках, ставших позже Комсомольском проездом. Его первым начальником там был Давид Львович Нусинов, главный инженер проекта, красивый седовласый джентльмен, вальяжный и доброжелательный.
  Женя сразу проник к нему симпатией, а он новому сотруднику покровительствовал и, бывало, даже в ущерб делу прощал некоторые досадные оплошки. Вот один из примеров такого рода.
  Ему предстояло разместить на чертеже железобетонный приемный оголовок забора воды из реки. Что он сделал? То же, что в институте на курсовых проектах. Взял указанную ему некой Ревмирой Ивановной картинку из гидротехнического справочника и перерисовал ее на ватманский лист, где уже красовалась насосная станция речного водозабора.
  Надо объяснить, кто такая эта Революция мира. В группе Нусинова старший инженер Ревмира Ивановна играла роль лидера. Она была властной, непререкаемой в суждениях и неврастеничной особой перезрелого возраста.
  В то утро блюститель дисциплины, называвшийся "комсомольским прожектором", у дверей института засек ревмирино десятиминутное опоздание на работу, что сделало ее особенно злой и раздраженной.
  Отдышавшись от бега по лестнице и протерев платком очки, она вонзила их в сделанный Женей вчера чертеж. Затем ее стекляшки свирепо сверкнули и бросили в него колючие испепеляющие искры.
  - Что за безобразие, что за халтура? - Заорала она во все горло. - Почему оголовок не вписан в местный рельеф?
   Ее резкий пронзительный фальцет ревел на всю комнату, вызывая всеобщее любопытство. Коллеги, предвкушая спектакль, оторвались от своих столов и воззрились на новенького сотрудника. А Ревмира задохнулась от распиравшей ее злости:
   - Тоже мне, художник нашелся фиговый, рисовальщик хреновый, в детский сад надо идти, книжки-раскраски малевать, раскрашивать. Такую подлянку подкинул. Кто теперь будет все это переделывать?
  Пренебрегший правилами вписывания сооружений в горизонтали местности, Женя сидел красный, понурый, убитый. Что было говорить, что отвечать? Он, конечно, был виноват и молчал, прилепив язык к нёбу. Склочная баба, наверно, долго еще крыла бы его последними словами, но Давид Львович ее остановил:
  - Ладно, ладно, Ревмира Ивановна, не нервничайте, - сказал он спокойно. - Ничего катастрофического пока не случилось. У нас до сдачи проекта есть еще время, Евгений поправит этот чертеж. Отдайте ему его прямо сейчас.
  Женя благодарно посмотрел на шефа, а Ревмира, с яростью швырнув ему на стол злополучный ватманский лист, уткнулась в свои бумаги.
  На лестничной площадке, где только и разрешалось дымить сигаретами, женин приятель Игорь Кругляк, заметив его опущенный нос, стал успокаивать:
  - Не расстраивайся, - заметил он. - Того не стоит. А этой стерве, наверно, не с кем было ночью перепихнуться, вот она и бесится.
  
  МАРШАЛ Г.ЖУКОВ
  
  Тот период жениной профессиональной биографии отличился одним важным начинанием - его первой деловой поездкой.
  Ему поручалось собрать материалы к проекту водозабора для воинской части, квартировавшей под Чкаловым (теперь, как и до революции, - Оренбург). Женю поселили в большой полупустой визитерской комнате на 12 коек. Из ее окна открывался вид на учебный плац перед административным зданием той воинской части, из которого ему довелось наблюдать забавно-поучительную картину.
   В то время на пост министра обороны только что вступил знатный военачальник Г.Жуков, известный своей жестокостью и безжалостностью. Как не странно для такого знаменитого полководца, одним из своих первых дел он посчитал заботу о внешнем виде своих подчиненных. Причем, не только в кабинетах и коридорах самого Министерства обороны, но и во всех вверенных ему воинских частях. Оказалось, что для советской армии строевая выправка не менее важна, чем крепость брони танков и скорострельность дальнобойных орудий.
   Чтобы выправить фигуры военачальников, заевшихся на казенных харчах и засидевшихся за письменными столами штабных учреждений благодаря мировой "разрядке", повсеместно была введена обязательная физзарядка. Поэтому каждые утро и вечер на плацу выстраивались неровной шеренгой далеко немолодые толстопузые капитаны-майоры-полковники. Они лениво махали кривыми руками, неловко подтягивали вверх ноги, а розовощекий молодцеватый лейтенантик, стоявший перед их строем, с видимым удовольствием громко командовал: "Раз, два, три!".
  Женины соседи по той гостинице говорили, что за время их командировок они были свидетелями 3-4 обмороков (а, может быть, инфарктов или инсультов), случавшихся с престарелыми штабистами.
  
  ХРУЩЕВСКИЕ СОВНАРХОЗЫ
  
  Спокойный процесс проектирования Женей речных водозаборов прервался не по его вине, а по воле "волюнтариста" Хрущева. Это он ни с того, ни с сего, вслед за компанией повсеместного посева кукурузы, затеял вдруг разгон союзных министерств.
  Вместо них, видимо, с целью рассредоточения центральной власти он решил создать во всех провинциях Советского Союза какие-то не очень понятные местные учреждения с архаичным названием Совнархозы, и один из них велел разместить почему-то в Актюбинске. А какое отношение, спрашивается, лично к Жене мог иметь отношение тот заштатный казахстанский город?
  Этот чисто риторический вопрос он как раз и задал секретарю комсомольского Комитета института, когда тот именно ему доверил высокую честь представлять советскую молодежь в периферийном чиновничестве Казахской ССР.
   В случае отказа ехать Жене был предоставлен выбор: положить на стол комсомольский билет или быть уволенным с работы. Не долго колеблясь, он решил для себя, что второе приемлемее. И понятно почему - тогда еще были памятны людоедские времена, когда отлучение от партии (а комсомол - ее "авангард"), грозило чуть-ли не зоной ГУЛАГА'а.
   Так что, пришлось на прощанье с грустью пожать руку Давиду Львовичу, и с удовлетворением одарить Ревмиру (про себя), если уж не матерком, то хотя бы чертыханьем.
  
  БОЛЬШЕВИК И ДЕДУШКА ЛЕНИН
  
  Чем больше давило Жене на мозги марксистко-ленинское учение, тем чаще он задумывался о сволочном его характере, об его использовании для захвата власти всякими Лениными, Троцкими, Сталиными. Никакого прощения не заслуживали эти мерзавцы, прикрывавшие свои зверства лживой идеологией.
  Разрубленный до седла новобранец 1-ой Конной, подвешенный за ребро на дереве еврей-ювелир из Гомеля, застреленный в подвале лубянки артист Зускин, голодомор, гулаг, застой - разве это не преступления носителей двуличных обманок типа "Великая Октябрьская революция", "Социалистическое переустройство общества", "Светлое коммунистическое будущее"?
  И что от того, что эти вредоносные зловредные лозунги были в будущем развенчаны, осуждены и, как старые портянки, выброшены на помойку истории?
  А мог ли он безоговорочно принимать большевицкую ложь о "диктатуре пролетариата", пьяные рожи которого торчали в подъездах с бутылками "на троих"? Выросший в интеллигентской семье инженеров он не мог признать первичность этих "гегемонов" по отношению к создателям всего вокруг, от утюга и электро-лампочки до телевизора и космического корабля.
  Впрочем, как и большинство людей из своего окружения, он с достаточной степенью иронии смотрел на все те бронзовевшие тогда символы советской идеологии, вызывавшие, кроме оскомины и рвотного позыва, просто саркастическую улыбку. А разве можно было иначе отнестись, например, к двум несерьезным случаям, связанным с появлением у Жени в 60-е годы статуса молодого родителя. Вот они.
  
  Во время одного из летних отпусков он лежал в Бердянске на пляже, полном любителей загорать, и, слегка подремывая, боковым зрением пас свою пятилетнюю Леночку, перебиравшую неподалеку кучку кремневых окатышей. К его неудовольствию она вдруг нарушила сонный покой окружающей среды громким возгласом:
  - Смотри, папа, какой большевик! - и, подняв высоко руку, выставила на показ крупный яйцевидный камень.
  Это, конечно, вызвало повышенный интерес отдыхающей публики, оторвавшей зады и головы от горячего песка и с веселой улыбкой уставившейся на женину дочку. А тот, наоборот, поскучнел и, решив убраться от грехов подальше, свернул свое махровое полотенце, схватил Лену за руку и скоропостижно распрощался с пляжем.
  
  Другой эпизод произошел через несколько лет, когда он привел Лену на введенное зачем-то в тот год собеседование, обязательное при поступлении ребенка в 1-ый класс. Строгая школьная директорша приняла их в актовом зале, плотно увешанном красными флажками, вымпелами, плакатами, призами.
   - Я задам тебе, Лена, три вопроса. Первый: "У лукоморья дуб зеленый...", скажи продолжение.
  - "Златая цепь на дубе том..." - тут же ответила начитанная девочка.
  - Правильно. Второй вопрос: На озере плавало 7 уток, 3 улетели, сколько осталось?
  - Четыре, - уверенно ответила Лена.
  - Верно, молодец. Ну, и третий вопрос: какого самого великого человека у нас почитают больше всего?
  Глаза жениного ребенка опустились на линолеумный пол и стали изучать на нем потертые извилины орнамента. А у ее папаши уши воспламенились жарким пламенем и нос поник вялым укропом.
  - Неужели ты, Лена, не знаешь про дедушку Ленина? - сердито спросила директорша и повернулась к Жене: - Надо, папаша, больше внимания уделять воспитанию ребенка.
  Когда они вышли на улицу, он сказал:
  - Как же так, ты же знала, кто такой был Ленин.
  - Знала-то я знала, - ответила дочка, - но не думала, что он такой самый великий.
  Хорошо, что их никто не слышал.
  
  ФОТО-ШПИОНАЖ
  
  В обществе, где гибкость ума значила меньше гибкости спины и верткости головы, большинство энтузиастов изобретателей и ученых, в лучшем случае удовлетворялись созерцанием своих идей на страницах специальных журналов или плакатах разных конференций, симпозиумов, конгрессов. А те оказывались цветочными бутонами, из которых преспокойно выкачивали нектар предприимчивые ловцы секретов ноу-хау.
  Вот один любопытный пример.
  
  То был первый международный конгресс, в котором Жене посчастливилось принять участие. Проходил он в конференц-зале ресторана на Новом Арбате, где у всех его стен громоздились большие стенды, сплошь увешанные плакатами с чертежами, схемами, фотографиями, теоретическими выкладками и расчетными формулами. Это были самые последние и передовые разработки. Таким образом советские инженеры и ученые, отрезанные от мира железным занавесом и жаждавшие общения с коллегами из зарубежья, лезли из кожи вон, чтобы показать им, что они тоже не лыком шиты.
  На первом же утреннем заседании в перерыве между докладами у всех демонстрационных стендов столпились участники конгресса, причем, как Женя отметил про себя, в основном иностранцы. Среди них выделялись два маленьких юрких человека с косыми глазами ориенталов, которые вели себя несколько странно. В отличие от всех других, они не изучали, не рассматривали информационные плакаты и не делали никаких записей и зарисовок в свои блокноты. У них на груди на широких плетенных веревочных ремнях висели большие фотоапараты-широкоугольники. Не пропуская ни одного, эти двое быстро переходили от одного стенда к другому, приседали на корточки, поднимались на цыпочки и гулко щелкали затворами своих камер.
  После заседания вся ученая публика ретиво, чуть ли не отталкивая друг друга, ринулась в ресторанный зал, где были накрыты по шведски столы для дружеского фуршета. Вместе с приятелем, сносно говорившим по-английски, Женя тоже проник в ресторан и, оглядевшись, у крайнего столика узрел одного из тех фотографов. Тот левой рукой придерживал свою опустившуюся к животу фотокамеру, а другой с энтузиазмом отправлял в рот наколотые на деревянные палочки-зубочистки бутербродики с красной икрой и салями, торопливо сопровождая их кремовыми пирожными. Возле него больше никого не было, и Женя потащил к нему за рукав своего приятеля. Но вскоре оказалось, что его английский был вовсе не нужен.
  - Good day, how are you, - произнес Женя, изобразив на своей физиономии приветливую улыбку, и вдруг услышал вполне приличную русскую речь:
  - Здораствуете, здораствуете, позалуста, присоднясте. У нас в Джепонии говирятс "кто чай один пиёт, тот один и юмрёт".
  В общем, вот так они разговорились, и когда Женя задал японцу какой-то вопрос на тему капиллярного подъема влаги в зоне аэрации грунтов, то увидел на его лице полное непонимание.
  - Я из нот профешионал, - сказал он, смущенно улыбаясь, - я толко операторс, толко делать фотос. Потома в Токио их изучивают спешиалистс, мозет быть, што-то нузно будет.
  Они еще поговорили о том о сем, Женя разлил по чашкам чай из стоявшего на столе фарфорового чайника, они выпили, съели по маленькому пирожному-петифур и, попрощавшись, разошлись.
  - Вот один из секретов японского экономического чуда, - заметил женин приятель, когда они вышли из ресторанного зала, - по всему миру шныряют такие вот фото-шпионы и собирают отовсюду разные сведения, потом они с успехом используются.
  - Да, - поддержал его Женя, - особенно они преуспевают у таких лопухов, как наши, выставляющие напоказ свои секреты. В отличие от нас, неплохо эти японские гидрогеологи устроились - сиди себе на диване, кушай суши, ешь бананы и переводи, что надо, с русского на японский.
  
  Да, это лишь для граждан победившего социализма железный занавес был железным, а для японцев, немцев, американцев и прочих французов вполне даже прозрачным фото-стеклянным.
  
  СЛАБЫЙ ХАРАКТЕР
  
  Они с женой опаздывали на сеанс кино в "Октябрьском" и, выйдя из метро, на Калининском проспекте прыгнули в дверь подошедшего к остановке автобуса. Билеты Женя, естественно, не взял (чего их брать, ехать-то всего пару минут). А тут, на их "счастье", в автобусе вдруг возникла здоровенного роста контролерша, этакая тетя-шлагбаум. И первым она нависла ни над кем-нибудь, а именно над Женей, стоявшим почти у самого выхода.
  - Предъявите ваши билеты, - грозно вонзила она в него свой басовитый альт. А тот, маленький, щупленький, ей по плечо, страшно растерялся, испугался, наложил в штаны, не знал что сказать, стал шарить по карманам, якобы, в поиске запропастившихся куда-то билетов. Его лоб покрылся холодным потом, а щеки, наоборот, зарделись красными пятнами. Ой, как стало стыдно, какой позор, какой ужас!
  Но тут у Жени из-за спины (слава богу!) возникла его храбрая подруга жизни.
  - Какие-такие билеты вы еще имеете совесть спрашивать, - смело накинулась она на контролершу. Глаза ее горели праведным гневом. - Сами попробуйте в этой тесноте и давке дотянуться до ваших билетов. Чем по автобусам гулять, лучше бы их чаще пускали. А то один раз в час ходят. Безобразие!
  Вокруг публика оживилась и одобрительно загудела.
  - Правильно женщина говорит, - выкрикнул кто-то. - Пора, наконец, порядок наводить. Стоишь, стоишь на остановке, все ноги отстоишь. Сколько терпеть можно?
  В это время автобус остановился, жена схватила мужа за руку и потянула к выходу прямо на толстое брюхо контролерши. Женя подумал, что она их, конечно, задержит, не выпустит, но та посторонилась, отодвинулась от выхода, и они стремительно выскочили на улицу.
  
  А вот еще один в этом контексте значимый, хотя и не очень значительный случай. Пришел Женя как-то за дочкой в детский сад. Было уже поздно, всех детей разобрали, они были последними. И пока дочь в раздевалке зашнуровывала свои ботики он вышел во двор покурить.
  Вдруг заметил возле решетки забора спину мальчика, вцепившегося ручками в железные прутья. Ему показалось, что тот горько плачет и с тоской вглядывается в сумеречную тьму безлюдной вечереющей улицы. Плечи его содрогались, он что-то бормотал, ныл, мычал. Жене его стало очень жалко - вот ведь как печально, все дети уже ушли, а он остался один, никто за ним не пришел.
  Он подошел поближе. Что же увидел? Мальчуган вовсе не плакал, а представлял себя водителем машины - жал на педали, переставлял скорости передач, тарахтел и скрипел губами, мчался по бетонному шоссе. Услышав чьи-то шаги, он повернулся, бегло взглянул и, не найдя в подходившем к нему незнакомце ничего интересного, снова взялся за решетку забора, продолжив свой автопробег.
   А Женя, недотепа, что подумал. Нельзя все мерить на свой аршин. Разные характеры по-разному живут...
  
  СЛАДКАЯ ЖИЗНЬ
  
  Всю свою профессиональную жизнь в прикладной науке Женя сопровождал разными левыми работами. То преподавал почасовиком в том или ином вузе, то служил экспертом в патентном институте или институте научно-технической информации. Но больше всего ему доставляло удовольствие читать лекции в рамках Всесоюзного общества "Знание".
  
  Самое сладкое ощущение оставило посещение с очередной лекцией кондитерской фабрики "Красная заря". После выступления к нему подошла некая милая профсоюзная дама и предложила:
  - Если у вас есть еще полчасика, я могла бы показать вам наше производство.
  Для поддержания солидности и лекторского имиджа Женя выдержал небольшой длины паузу, посмотрел для вида на наручные часы и с напускным безразличием на покрасневшей от нетерпения физиономии ответил:
  - Конечно, спасибо. Можно посмотреть, если только это не очень долго.
  Так начался самый сладкий, самый вкусный поход в его жизни. В начале был вафельный цех, где на последнем этапе конвейера хитроумный штамповочный станок выкидывал на длинный стол упаковки ароматно пахнувшие шоколадно-вафельные брикетики.
  - Возьмите, попробуйте, - предложила Жене профсоюзная дама.
  Он для приличия неторопливо взял двумя пальцами одну вафельку, надкусил и тут же, потеряв натянутую ранее на себя важность, быстро всю ее заглотал. Она, как сахар, таяла во рту, а размятые зубами ее кусочки нежно ласкались на языке. Это было неописуемое наслаждение. Он не удержался и, когда его сопровождающая на миг отвернулась, схватил еще две штуки, воровато засунув их в рот.
  Следующий цех был шоколадный. В больших прозрачных цилиндрах воронками крутилась густая коричневая масса, потом она выливалась плоскими струями, которые застывали, обрезались по краям и превращались в знакомого вида плитки молочного шоколада. А рядом с ними лежали куски шоколадной обрезки, манящие новорожденной свежестью и соблазнительной доступностью.
  - Берите, пробуйте, не стесняйтесь, - услышал Женя и, потеряв последние остатки былой напускной важности и скромности, стал один за другим хватать со стола и погружать в рот сладкие роскошества. Зубы в спешке крошили шоколадные кусочки, язык купался в их душистой нежности и быстро отправлял в дальнейший путь, чтобы поскорее освободиться для следующей порции наслаждения. О, как же это было здорово!
  Наконец они прошли в следующий и последний цех - конфетный. Это было царство изобилия, королевство радостей, халифат наслаждений. Длинная линия нарядных сверкающих зеркальной сталью машин грудами выкладывала на стол обернутые в знакомые фантики "Мишки косолапые", "Мишки на Севере", "Белочки", "Красные шапочки". Другой конвейер выдавал новые неизвестные шоколадные конфеты, начиненные изумрудным черносливом, нежно-коричневым изюмом, прозрачно-желтой курагой, серой в крапинку халвой.
  Женя брал их по одной, развертывал обертку, надкусывал, жевал, шевелил челюстями, крутил языком, глотал, но... Неожиданно для самого себя вдруг остановился, глубоко и тяжело вздохнул. Стало совершенно ясно - это был конец, финиш, ничего, к великому сожалению, больше в горло не полезет, коробочка полна, крышка закрылась, органон не принимает.
  А дамочка-доброхотка продолжала настаивать:
  - Да вы ешьте, ешьте, вкусно же. Ведь у нас как? Здесь-то можно кушать сколько хочешь, только вот выносить нельзя, в проходной строго следят за этим. Даже одну конфетку отнимут. Да, еще и штраф могут взять.
  А он молчал и ворчливо ругался про себя: "Вот сучка, нарочно же сначала водила по дешевеньким вафлям и шоколадным отходам, чтобы потом я на дефицитку не набросился. А я, дурак, не понял, не дотумкал до этого и так там нажрался, что теперь век к сладостям не притронусь".
  И чтобы не быть совсем уж болваном, он все же штук пять "мишек" и "белочек" со стола сгреб, по карманам незаметно распихал, а на выходе, вежливо попрощавшись с приветливо улыбавшейся сопровождалкой и преодолевая сильный мандраж, величаво запрокинул назад голову, артистично улыбнулся охраннику и неторопливо прошел через проходную.
  
  ОСТРЫЕ ДЕВЯНОСТЫЕ
  
  ПЕРЕСТРОЙКА - ПЕРЕЛОМКА
  
  Утром 12 марта 1985 года страна СССР проснулась, не зная, что входит в смертельное пике одного из наиболее серьезных пролетов советского ХХ века. На улицах еще висели обветренные и обснеженные физиономии членов ЦК КПСС, в магазинах еще стояли очереди за стиральным порошком и гречкой. Но утренние выпуски газет уже показывали населению кто теперь будет им заправлять мозги.
  На первых полосах населению впервые представился новый генсек, отмеченный большой черной кляксой на голом черепе. А еще было отмечено, что он очень напоминает Хрущева - такой же коренастик, лысик и, главное, также энергичен, полон всяких планов и не менее многоречив. В газеты с его речами пока еще нельзя было, как у Хруща, заворачивать слонов, но мороженых кур - вполне. И это было хорошо.
  Очередной царь, в отличие от предыдущих, был молодой, энергичный, говорил понятно, четко, и его кубанский говор с неправильным ударениям не на тех слогах, каких требует школьная фонетика, никак не понижал градус его популярности. Не охлаждало ее и кухонное посмеивание над подкаблучностью генсека у его жены Раисы Максимовны.
   Похожесть Михал Сергеича на Никиту Сергеича, кроме всего прочего, включая отчество, проявилась, когда он затеял пресловутую антиалкогольную кампанию. Но на новом витке-круге истории он размахнулся куда шире своего предшественника. Горбачевская программа была более строгой: с прилавков практически полностью исчезли крепаки, народу пришлось заменять их самогонкой "из табуретки", "Тройным одеколоном" или даже клеем "Момент".
  Но, как ни странно, цельсий горбачевшины вовсе не падал, а, наоборот, лез вверх, и вскоре гласность удивительным образом перетекла аж в свободу слова, а к концу 80-х вообще все совсем переменилось, и перестройка обернулась переломом.
   Потом была та самая Беловежская пуща, где за бутылкой водки, распитой на троих братьями славянами, был сломлен "нерушимый". Можно было тогда подумать, что ребята по пьянке лишь решили сменить вывеску крепкого "Союза" на менее твердую кликуху "Содружество".
  Однако вскоре оказалось, что это более серьезно. Слабака Горбача сменил сибирский князь Борис Ельцин, 21 августа 1991-го позировавший на танке в хорошо подогнанном сером твидовом костюме английского покроя.
  Поначалу он хватко занялся главным делом - заполнил полки продовольственных магазинов. У Жени отвисла челюсть, и в нее слюни потекли рекой, когда в один из первых дней так называемой "шоковой терапии" он утром пошел за кефиром в соседнюю с его домом Молочную. Ее только вчера бывшие стерильно пустыми прилавки теперь полнились треугольными плитками авиньонского рокфора, белоснежной болгарской брынзой, баварским сервелатом, хельсинскими и копенгагенскими йогуртами.
  
  РЫНОК - БАЗАР
  
  Азарт дикого капитализма, деликатно именовавшийся классиками марксизма-ленинизма периодом первоначального накопления капитала, в 90-е годы неизбежно охватил и институт, где Женя работал. Его начальство крепко уцепилось за возникший, вместе с продуктовым, новый острый дефицит - нехватку служебных и торговых помещений.
  Введение "рыночных отношений" превратило их здание в большой универмаг, где продавалось все - от клеенок на кухню до могильных досок на кладбище. Старшие и младшие сотрудники, повздыхав, потеснились и перешли из 2-3 комнат в одну, а многие завлабы потеряли свои кабинеты. Вскоре закрылась даже раздевалка, и вестибюль был сдан в аренду какому-то банку.
  Робкий ропот по поводу этих притеснений длился не долго. Директор отбил его на очередной пятиминутке простым кулачным ударом:
  - А из каких шишей, позвольте вас спросить, я буду платить людям минималку? Где договора, заказы на новые работы? Где финансирование, где деньги?
  Вопрос был вопросом, так как с падением страны в рынок-базар государственная подкормка науки почти совсем упала. А жить или хотя бы выживать в капканах капиталистических джунглей способен был далеко не каждый. Теперь требовалась прыткость, наглость и удачливость в поиске заказчика-толстосума, которого надо было суметь охмурить, убедить в твоей ему необходимости и уговорить раскошелиться на твою науку.
  Вот тут жизнь и показала who is who. Интеллигенты хлюпики оказались в глубокой заднице. Им не в жилу стало доставлять себе на стол не только бананы с апельсинами, но и просто хлеб с маслом. Доктора наук не могли себе позволить докторскую колбасу, не говоря уже о салями. Теперь в преференты вышли не умные и образованные, а умелые и ловкие.
  Теперь многие сотрудники, хотя и числясь в штате института, стали подыскивать себе какую-то подработку. Они брались за все: челноками возить товары из-за бугра, продавать джинсу на оптовых рынках, служить рекламными агентами, разносчиками почты, курьерами, охранниками помещений.
  
  Не слишком большую, но более не менее близкую к своей специальности подработку Женя нашел в поддержке начавшегося повсеместного увлечения родниковой водой. Так, в спальном районе Бескудники среди многоэтажной застройки в качестве парковой зоны был оставлен покрытый травой и кустарником овраг. На его откосе обнаружился ключ, сочившейся прозрачной, как слеза, водой.
  Предприимчивые умельцы заключили водную струйку в трубу, поставили на нее водопроводный кран и пригласили попа из соседней церкви. Он воду освятил, что легализовало ключ с духовной точки зрения. Но еще требовалось подтверждение питьевой пригодности, для чего нужна была научная экспертиза. Ввязавшись в это дело, Женя отобрал из источника пробы воды, сделал в хим-лаборатории анализы и выдал Заключение, напечатанное на красивом институтском бланке. Оно узаконивало родниковый напиток, подтверждало его механическую чистоту, кристальную прозрачность и насыщенность полезными солями. Все было окей.
  Однако в этом Заключении ни словом не упоминалось о биологическом составе воды, о содержании в ней разных коли-палочек и других вредоносных бактерий. На самом деле, специальное исследование на этот счет обязательно было нужно. Ведь из откоса оврага вытекала грунтовая вода, прошедшая лишь механическую очистку. А была она той самой дождевой и снеговой, что попадала в землю сверху. То есть, оттуда, где стояли дома, где писали и какали собаки, кошки, где осадки смывали грязь с помоек, где протекали старые канализационные трубы.
  Но это уже было не по жениной части. Поэтому с чистой совестью, сунув в карман тощую пачку ассигнаций, он благоразумно быстренько отвалил. Что не сделаешь ради приобретения для себя нового письменного стола и бального платья для дочери?
  
  В отличие от него, другой более шустрый гидрогеолог из ИВПАН"а ("Институт водных проблем" АН СССР) поднялся на куда большую ступень водо-разливочного производства. Своей докторской степенью он в Загорске (Сергиевом посаде) помог отцам православной церкви освящать и бутылировать святую родниковую воду в долине реки Кончуры.
  Однако, там уже крутились совсем другие деньги, позволявшие участникам предприятия не мелочиться и одаривать себя не столами, а Вольвами, и дочерей не платьями, а квартирами.
  
  
  В НЕДОРАЗВИТОМ КАПИТАЛИЗМЕ
  
  Горбачевская перестройка, неизбежно проросшая кооперативно-рыночным базаром, в результате обернулась ельцинским недоразвитым капитализмом. На улицы-площади таких понятий, как корпорация, холдинг, трест, концерн, числившихся при советском социализме под большим жирным минусом, теперь пришел праздник. Под его фанфары потянулись к звездам офисные высотки нефтегазовых гигантов. Опершись на длинную горизонталь полугосударственной трубы, они возвысились над всем остальным, что было тогда небоскребной вертикалью власти.
   Следуя примеру "Газпрома", взмыл в московское небо на Сретенке и величественный "Лукойл". Как у всех крупных зданий-башен его высокий статус неваляшки ("ваньки-встаньки") поддерживался массивной нижней частью - техническим подземным этажом с тяжелым железобетонным фундаментом. И так же, как везде в московском андерграунде, здесь царил мрак и бардак - запустение, грязь, мусор, и, главное, невысыхающая сырость.
   В понижениях пола под ногами хлюпала вода, ее лужи отливали радужными бензиновыми разводами, и брызги оставляли на брюках темные пятна. Стены сочились белесой влагой, во многих местах можно было увидеть желто-зеленую плесень, а кое-где рваными ранами уже зияли ржавые дыры, от которых текли вниз тонкие струйки мутной воды. Это была опасная болезнь - выщелачивание цемента, она гнойными язвами разъедала бетон. Химическая агрессия грозила серьезным ослаблением фундамента, и вслед за этим неизбежным разрушением всего здания.
   Такую пугалку-страшилку Женя гвоздем вбивал в уши инженеру по эксплуатации, державшего в руках проект Договора на спасение Лукойла от неминуемой гибели. После его подписания ребятам жениной команды и ему самому можно будет рассчитывать года два кушать не только хлеб с колбасой, но и креветки с грибным соусом. Причем, составленная Женей смета на работы была довольно скромной, так как он придумал новый прогрессивный совсем не затратный метод исследований.
   Не то, чтобы по природной бережливости он стремился к экономии нефте-долларовых запасов заказчика-миллиардера. Просто ему было интересно применить придуманный им новый оригинальный метод. Он заключался в решении так называемой обратной задачи. Чтобы его опробовать, Женя со своими помощниками уже провел несколько дней в лукойловском подземелье. Но, оказалось, зря они глотали пыль в вонючей подвальной сырости.
   Не дооценил он задачи момента, не проникся духом рыночных принципов капитализма, не понял бесполезность своих интеллектуальных изысков, они были теперь не дороже мыла в туалетной комнате. Его научные новации оказывались не только не нужными, но и вредными, как лишние шестеренки в уже отлаженной машине.
   А то, что устрицы и суши хочет кушать не только он, но и другие сотрудники института доходчиво объяснил ему начальник. Он вежливо пригласил подсесть к его рабочему столу, и по несколько смущенному взгляду, уткнутому в разбросанные на столе бумаги, Женя догадался, что приготовлена какая-то бяка.
   - Извините, - сказал шеф, - я знаю, вы уже начали какие-то работы по Лукойлу, но... - он замялся, помолчал немного и продолжил: - Тут мы с товарищами посоветовались, пообсуждали и подумали, не стоит ли перевести этот Договор на более высокий уровень.
   - В каком это смысле мой уровень вам кажется недостаточным? - обиделся Женя.
   - Нет, что вы, что вы, мы очень ценим ваши научные знания и большой опыт. Но хотелось бы повысить уровень оплаты, Лукойл богатенький, и с него можно снять хорошую пенку.
   - Но вы же подписали Программу и смету на мой метод исследований, и я уже в принципе уговорил лукойловское начальство ее принять, напугав угрозой аварии.
   - Да, но ситуация изменилась, и теперь этой работой будут заниматься другие люди по другой Программе. Мы пробурим разведочные скважины, поставим насосы, сделаем опытные откачки. Поэтому нужны совсем не те финансы, которые вы по старинке намеревались экономить, - начальник охамел и уже без всяких церемоний и прежнего почтения врезал Жене под самую печень: - Кроме того назначается новый руководитель работы.
   - Кто же это? - Осведомился тот.
   - Ваш покорный слуга.
   Ах, вот в чем дело, все стало понятным.
   Возражать не захотелось. Женя не был борцом, воином, он не был воителем, он был ваятелем, еще как-то умевшим слепить, смастерить что-то новое, но не способным его защитить. Вот и теперь, будучи оттертым от корыта, он утер нос, стер с брюк подвальную лукойловскую грязь, расстроился, обиделся и опустил руки, вместо того, чтобы взять себя в эти руки. И голову тоже повесил, вместо того, чтобы крутить ею в разные стороны, выискивая какие-то аргументы для возражения наглому начальнику.
  
   И вот потекли грустные безденежные безнадежные месяцы выживания в джунглях российского капитализма с зарплатой-"минималкой", которой могло хватить только на батон хлеба, бутылку молока и полкило ливерной колбасы. Еще раз стало ясно - таким хлюпикам-интеллигентикам, как Женя, в калитке рынка-базара замки открывать трудновато. И через забор не перелезешь, уже возраст не тот.
  
  БАНКОВСКИЙ БАНДИТИЗМ
  
  Период первоначального накопления капитала - это время сплошного надувательства. Его ветры надувают кое-кому щеки, которые быстро лопаются, как мыльные пузыри. Но они ведь представляются яркими и красочными только снаружи, а внутри, увы, совсем пустые. В 1992-94 годах телеящики на тумбочках валились от усталости, днем и ночью охмуряя наивняков фантастическими процентами банковских вкладов. Звездность Иосифа Кобзона померкла перед знаменитостью "простого" русского гражданина Лени Голубкова, доказывавшего с голубого экрана, что денежные билеты МММ увеличат ваше состояние чуть ли не в 127 раз (!).
  От поползновений гениального денежно-пирамидного авантюриста Сергея Мавроди на женины зелененькие он отбился дуриком. Одним летним утром, как обычно, Женя встал с кровати и по своей многолетней нездоровой привычке сунул микрофоны в уши, чтобы что-то слушать. В антракте утренней зарядки между очередными наклонами и приседаниями радио "Маяк" сообщило нечто такое, что заставило его срочно прекратить развитие бицепсов-трицепсов, быстро умыть физию, затянуть на шее галстук и, глотая по дороге непрожеванные куски булки с колбасой, стремглав ринуться в метро.
   У дверей мавродиевского банка на Пятницкой, как обычно, неторопливо прохаживались валютные барыги и с напущенным безразличием поглядывали на подходивших вкладчиков-недотёп, напуганных слухами о возможном закрытии МММ. Но, как Женя вскоре убедился, далеко не всем им довелось сегодня спозаранку услышать тревожный сигнал московского радио и узнать об аварийной срочности принятия по нему решения. Он навскидку выбрал одного такого лопоухого очкарика с портфелем, подошел к нему и достал из бокового кармана билеты МММ.
   - Сколько за них хотите? - спросил тот, подозрительно на них взглянув. - Вообще-то хотелось подкупить немножко, но вон тех жуликов боюсь, обманут, обведут, - он кивнул на стоявших поодаль барыг.
   Женя, сам дивясь своей неожиданно проявившейся находчивости, помедлил немного, делая вид, что раздумывает и колеблется, потом осторожно предложил:
   - Ну, ладно, вам могу уступить, отдам за плюс 15 процентов.
   Покупатель взял в руки одну из бумажек, повертел в руках и, поправив на носу очки, стал внимательно ее разглядывать, потом настороженно спросил:
   - А не поддельные? Уж, извините за подозрительность, но сейчас время такое, вы и сами можете не знать, как вам подсунут этакую куклу. И потом... - он запнулся на мгновение, - может быть, по номиналу отдадите, ведь сейчас разное говорят.
   Женя снова сделал театральную паузу, сложил банкноты, как бы собираясь вернуть их обратно карману, но затем глубоко вздохнул:
   - Ну, хорошо, забирайте, бог с вами, а то очень деньги сейчас нужны.
   Покупатель достал из почтового конверта пачку зелененьких, отслюнявил несколько сотенных, а Женя тут же, не пересчитывая, сунул их в карман, круто повернулся и быстро зашагал прочь.
   Через несколько дней цена МММ-х бумажек упала вдвое, а еще через неделю ими вообще можно было бы обклеивать стены садовой уборной на даче в Загорянке. Несколько позже пирамидного пройдоху посадили, и его не подсуетившиеся вовремя кредиторы остались с носом. Но под расстрел косых взглядов обманутых вкладчиков Мавроди попал лишь в следующем тысячелетии.
  
   Намного бездарнее и позорнее смотрится женино участие в сооружении пирамиды "самого интеллигентного банка" Чары. С его кухонных позиций этот банк представлялся ему роскошным Версалем, а не хрущевской распашонкой, как тот плебейский МММ. И не случайно. На его блестящий высокопроцентный крючок клюнули далеко не последние в России люди: Н.Михалков, А.Пугачева, Б.Ахмадулина. Женя, не будь дурак, тоже сглотнул наживку. И по первоходке улов оказался жирным толстячком - меньше чем за два года вложенная им тысяча обернулась аж тремя (!). На радостях он даже купил себе давно присмотренные итальянские мокасины.
   Поэтому сентябрьским утром 1994 года мягкие подошвы этой заморской обуви уже мяли карпет 2-го этажа богато отреставрированного старого особняка на Маяковке. Большой операционный зал был на удивление пустынен. За толстыми непробиваемыми стеклами сидели скучающие клерки женского рода, одна что-то шептала телефонной трубке, другая кромсала огромным слоновьим гребнем свои неровно крашенные черные лохмы.
   Женя подошел к окошку, где сидела именно та искусственная брюнетка, и протянул ей бумаги. Она отложила гребенку и вопросительно вздернула прочерченные узкой змейкой брови.
   - Вы что, взаправду хотите закрыть счет? - спросила она.
   - А вы предлагаете что-либо другое? - на вопрос ответил он вопросом.
   - Предлагаю - снова положить на те же проценты.
   - Говорят, опасно, слухи всякие нехорошие ходят.
   - Глупости, вчера у меня директор Филиповской булочной счет оформлял, и не на такую, как у вас, мизерную сумму. Уж он-то не промахнется.
   Да, недаром говорят "жадность фраера сгубила". Женя помялся немного, оглянулся влево-вправо в поисках безответного совета, а затем, медленно прокрутив в голове тяжелые мозги-жернова, вдруг принял дурацкое решение.
   - Ну, хорошо, пожалуй, соглашусь с вами, оставлю счет, не буду закрывать. Но только на самый короткий срок, кажется, это у вас 6 месяцев.
   Однако уже через две недели Женя вместе с многими десятками таких же горемык безуспешно подпирал спиной стену у дома этой самой Чары. По стародавней советской традиции люди записывались в очередь, номер которой им запечатлевался химическим карандашом на тыльной стороне ладони. Отходили, приходили, ругались, жаловались друг другу, отмечались у дежурных-держателей заветных списков. Женя был в числе последних, но и первым мало что светило. На дверях здания висело удручающе таинственное объявление: "Банк Чара временно закрыт по техническим причинам".
   - Нет у нас в стране ничего более постоянного, чем временные трудности, - шутили одни, другие подхватывали:
   - Тем более, когда технические причины - засор в унитазе или прорыв трубы. Наверно, наши денежки потому в канализацию и утекают.
   В течение целого месяца он ходил к Чаре, как на службу. Но бесполезно. Пару раз заветная дверь открывалась, и на пороге появлялся некий утешитель, произносивший несколько успокоительных слов и снова исчезавший, как кукушка на часах с гирями. Однако было очевидно, что он лишь попка повторявший то, что ему велено сказать.
   Однажды, когда Женя в очередной раз после работы приехал к Чаре и вместе со всеми, переминаясь с ноги на ногу, сетовал на свою горькую судьбу и глупую башку, к расположенному рядом ресторану Будапешт подкатил черный мерседес. От него отделилась знакомая фигура толстушки, на сей раз одетой не в знаменитую юбку-колокол, а в обтягивающие джинсы, не очень-то подходящие для ее коротких ног и толстого низа.
   - Гляньте, кто приехал, - зашептала публика. - Неужели и она погорела, вот дела-то.
   Но не тут-то было. В сопровождении двух рослых крепышей Алла Пугачева, ни на кого не глядя, стремительной походкой подошла к двери, которая сразу же открылась. Звезда пробыла внутри здания не больше получаса, но, когда вышла, по ее посветлевшему лицу стало ясно - у нее за пазухой под лифчиком толстая пачка зелененьких.
   -Да, это не мы, дворовая шелупонь, - сказал кто-то в очереди, - ее на кобыле не объедешь.
  
  ГРУДНАЯ ЖАБА
  
  Утро того солнечного зимнего дня не предвещало ничего плохого. Как раз наоборот, вечером предвкушалась веселая встреча старого Нового года в приятной компании. Спозаранку Женя легко пробежался по свежему морозному воздуху, сделал зарядку во дворе на детской площадке и вкусно позавтракал яичницей с беконом.
  Гром грянул не среди бела дня, а при желтом свете вагона метро, в котором он ехал с работы. Да, собственно говоря, это был никакой не гром, а так, громишко, треск - загрудинное жжение. Но оно не проходило, не отпускало, появилась слабость, вялость. "Грудная жаба", - вспомнил он расхожее название. И она, мерзавка, схватила его за горло и стала душить. Еле дождался, пока поезд затормозит у его станции.
   Женя поднялся в свою квартиру, лег в постель, вызвал неотложку. Приехала блондинистая докторша с усталыми замкнутыми глазами. Приложила к груди неприятно холодивший кружок стетоскопа, послушала спереди, сзади и сказала неуверенным тоном:
   - Знаете, что-то мне не нравится то, что я слышу, лучше было бы поехать в больницу. Давайте-ка, я вам вызову не скорую помощь, а скорую кардиологическую.
   Через пару часов в комнату ввалились два огромных амбала с ящиками и чемоданами. Они обклеили Женю датчиками с присосками, опутали проводами, и на столе короткими очередями застрочил кардиограф. Потом один из амбалов оторвал от него ленту оранжевой миллиметровки, вышел с ней в коридор и, пошептавшись со своим напарником, вернулся в комнату.
  - Значит, так. Берите зубную щетку, бритвенный прибор, тапочки, - он оглянулся на мою маму: - а вы, мамаша, не делайте трагическое лицо, лучше помогли бы больному одеться.
  - Но, может быть, лучше завтра с утра, - заканючил Женя. - Куда ехать-то на ночь глядя?
  - Завтра с утра, - резко отрезал медбрат, - будете с кем-нибудь спорить в крематории на Донском, если конечно туда удастся устроиться.
  После этих слов возражать уже стало бесполезно сопротивляться.
  - Куда вы меня собираетесь везти? - спросил Женя.
  Амбал оценивающе посмотрел на настенные тарелки майсенского фарфора, потом его взгляд, небрежно проскользнув по хрустальной люстре, впился в мои зрачки.
  - Бабки есть? - задал он лобовой вопрос, на что получил осторожный вопрос:
   - Смотря сколько.
  - Ладно, заметано. Едем в Склиф, двести баксов отдашь завотделением.
  
  Стирая грань между социалистическим и капиталистическим трудом, а также между общественной и частной собственностью, больница скорой помощи им. Склифосовского осторожно, но уверенно входила в период первоначального накопления капитала.
   Переход в новую экономическую формацию оказался особенно успешным в стенокардическом отделении. Его остроносая и остроглазая, крашеная под ворона заведующая быстро поняла блага рыночной медицины, подпавшей под обаяние чубасовской прихватизации. Расплывчивость понятия "ишемическая болезнь" давала ей широкие возможности для маневра.
   У Жени в палате из 6 коек только две были заняты действительно больными-стенокардистами, им и еще одним стариканом, владельцем дома на Оке. На двух других кроватях ночевали какие-то странные бородачи с Камчатки (говорили, что на весеннюю путину вербовать народ приехали). Они каждое утро уходили, не всегда дождавшись даже обхода врачей.
   Две оставшиеся койки служили временным укровом для всяких других новых русских, скрывавшихся здесь от кровавых разборок или милицейской погони. Некоторые из этих случайных "гостей" появлялись иногда поздно ночью, отсыпались и исчезали. Среди них были работники или даже владельцы ресторанов, казино, ночных клубов и вообще всякие сомнительные личности, вроде сутенеров и наркодельцов.
   Долго находиться в такой компании было небезопасно. Рассказывали, что как-то в одну такую же больничную палату ворвались вооруженные сотоварищи и перестреляли из "калашниковых" не только тех, кого им было нужно, но и всех остальных - свидетелей оставлять нельзя.
   Женя и смылся бы отсюда поскорее, но почему-то никто не спешил с ним заниматься, обследовать, ставить диагноз, лечить.
   Только через три дня он попал под ультразвук.
  Это была маленькая темная комната, без окон, с одной койкой и рабочим столом, на нем стоял небольшой прибор с дисплеем. Пожилой оператор уложил его на койку, намазал кремом стальной круглый щуп и стал водить им по бокам. Откуда-то сзади вдруг раздался громкий глухой стук, сопровождаемый странным чавканьем. Женя не сразу догадался, что это стучало его собственное сердце.
  Потом он сполз на пол и стал одеваться, с тревогой глядя на непроницаемое лицо оператора, внимательно вглядывавшегося в экран.
   - Ну, что же, - услышал наконец, - ничем, мой друг, порадовать вас, к сожалению, не могу. У вас инфаркт, причем, не микро, а этакий хороший, настоящий, полноценный, трансмуральный.
  
   Вот так Женя стал инвалидом. Причем, не каким-то там фиктивным или только фактическим, а обладателем настоящей "Справки об инвалидности 2-ой группы с правом работы на дому". О, это оказалось совсем неплохо! Он получил массу разных привилегий: скидку на оплату квартиры, света и газа, бесплатные лекарства и, главное, раз в году получал дармовую путевку в кардиологический санаторий.
  Да, действительно, нет худа без добра.
  
  РАЗБОЙНИЧИЙ БЕСПРЕДЕЛ
  
  К концу ХХ века Большая дорога к московскому международному аэропорту Шереметьево стала под контроль разбойников, грабивших тех, кто вознамерился пересечь государственную границу только в одну сторону. Особенно доставалось совковой безнадеге - пожилой части отъезжающих, прятавших за пазухой старинные браслеты и укрывавших под лифчиками бабушкины золотые часики. Их вывозить категорически запрещалось,
  на таможне они изымались.
  
  Принадлежа именно к той ущербной категории, Женя в тот вечер раздумчиво водил пальцем по вынутой из почтового ящика "Вечерке". Неожиданно его глаз споткнулся о нечто нужное:
  Транспортная компания "ГЕРМЕС"
   Предлагает услуги по доставке в аэропорт Шереметьево багажа и пассажиров, отъезжающих на ПМЖ. Самые низкие цены! Возможна помощь при прохождении таможенного досмотра.
   Естественно, больше всего привлекало последнее обещание, и он тут же набрал указанный номер. Приятный женский голос сообщил, что "Гермес" рад сотрудничать, что специально для него будет выделен удобный "РАФ'ик" с грузчиками, которые во всем помогут, в том числе и в том самом. Какая стоимость? Ниже нигде не найти - всего 350 рэ. И никаких предоплат, деньги можно отдать перевозчикам прямо на месте по завершении доставки.
   И вот настал этот роковой час. В опустевшую квартиру вошли два здоровых мужика, один - постарше, другой - молодой краснощекий. Они ловко подхватили чемоданы, баулы, коробки и быстро снесли их вниз.
   "Во, дают, - подумал Женя, - мне чемодан и двумя руками не оторвать от пола, а они в каждой руке по баулу держат".
   Потом ему кивнул прощально модернистской папахой Северный вокзал на Комсомольской площади, и короткой дугой крутанулось под колесами машины Садовое кольцо. Вскоре за Речным вокзалом разнокалиберная Москва стала перетекать в стройные кубики спальных кварталов, и вслед за ними перешла в леса и пашни.
   Неожиданно "РАФик" сбавил ход, выкатился на обочину и остановился возле соснового перелеска. Женя обеспокоенно посмотрел на часы (как мало времени до отлета!), оглянулся на дорогу и спросил с тревогой:
   - Что-нибудь с двигателем случилось, или шину прокололи?
   Старший, сидевший за рулем, сунул в рот сигарету и достал из кармана зажигалку - полуобнаженную женскую фигурку розовой эмали. Он нажал пальцем ей на грудь, ноги в черных чулках широко раздвинулись и между ними загорелся огонек. Старший задумчиво прикурил, со вкусом затянулся, пустил длинную струйку дыма и коротко ответил:
   - Рассчитаться надо.
  - Как рассчитаться? - удивился Женя. - Мне сказали, расчет в аэропорту.
  Старший повернул зажигалку обратной стороной, и она оказалась мускулистой мужской фигуркой. Он нажал ей на голову, и снизу выскочило узкое острое лезвие - зазубренный мужской член. Старший поиграл им и процедил сквозь зубы:
   - Не знаю, кто и что сказал, но у нас вот такой порядок.
  Женя еще раз с опаской взглянул на нож-зажигалку и полез в карман за деньгами. Вытащил завернутые в бумажку 350 рублей, протянул Старшему. Тот презрительно смерил его взглядом сверху вниз и отвернулся, а Младший криво усмехнулся:
  - Ну, что вы, папаша, шутить изволите? Кто это в наши времена деревянными расплачивается? Не рубли нужны, а баксы, зелененькие.
  Женя чуть не поперхнулся. Ничего себе, заявочка - 350 долларов!
   - Нет, ребята, это вы шутите, - сказал он. - Мы так не договаривались.
  Старший помедлил, помолчал, потом повернулся к напарнику:
   - Значит, клиент платить не хочет. Давай, Вася, разгружай.
  Тот неторопливо открыл со своей стороны дверь машины, потянулся, расправил плечи и направился к багажнику. Через мгновение один из баулов звонко шмякнулся об асфальт, и в нем что-то жалобно звякнуло.
  Женя снова взглянул на ножичек, которым Старший продолжал небрежно поигрывать. Достать им до внутренних органов все же, наверно, было нельзя, но покалечить можно изрядно. Картина собственной кровоточащей груди мгновенно вытолкнула его из машины. Он отошел в сторону и, повернувшись к бандитам спиной, достал нательный мешочек с деньгами и документами. Дрожащими пальцами выудил из него несколько зеленых бумажек.
  Старший, не считая, небрежно сунул их во внутренний боковой карман дубленки, и повернул ключ зажигания.
  ...Потом устало заревели моторы, полетели мимо взлетные огни, и аэрофлотовский Ил набрал высоту. Женя оторвался от иллюминатора и глубоко вздохнул: слава Богу, осталась позади мерзкая рожа новой России с оскалом дикого капитализма и гримасой неистребимой советской бытовщины.
  
  ДВУХТЫСЯЧНЫЕ
  
  ПЕРЕСАЖЕННЫЙ СТАРЫЙ КУСТ
  
  Даже взрослый куст, пересаженный с одного места на другое, со временем приживается - дает новые корни, ростки-побеги, обрастает молодыми ветками, зеленеет свежей листвой.
  Вот и Женя, старый куст, у которого, хотя уже и не кустились волосы на голове, но корни в землю Южной Калифорнии у него все же протянулись. Почва оказалась достаточно тучной, жирной, богатой разными житейских благами - денежным пособием, медицинской страховкой, бесплатной помощью по дому. Так что жить ему в Лос Анджелесе оказалось совсем неплохо. Жаловаться было не на что. Если, конечно, не уподобляться какому-нибудь кроманьонцу, которому вместо обжаренной на костре ляжки кабана подают в гриле поджаренный стейк с вустерширским соусом.
  Да и что ему, собственно говоря, было надо?
  Погода тут стояла всегда плюсовая - московский болоньевый плащ вместе с демисезонным пальто забросился в дальний угол стенного шкафа, а открытые босоножки и короткие шорты, наоборот, почти круглый год не покидали нижнюю часть тела.
  Легкие здесь на улицах не гнобились автомобильными оксидами зловредного воздуха, который в Москве бил в нос при первом же вдохе за воротами шереметьевского аэропорта.
  Плоская крыша над головой не трещала зимой от снега, с нее не стекали дождевые потоки, а вместо них ласковая теплая вода рядом с домом круглый год плескалась в нежно-голубом бассейне.
  Но наиболее важным оказалось то, что, будучи пособником (получал от государства Пособие), он имел еще материальную поддержку в главных бытовых тратах - жилье, которое оплачивалось по минимальной цене, и медицина с лекарствами была бесплатной.
  Рай-коммунизм, который обещали, но дали большевики.
  
  К его услугам был, практически, весь Лос Анджелес, радовавший удовлетворением основных жениных предпочтений. На конечном отрезе его жизни в замечательный дубль слилось наслаждение прекрасной дикой природой и выдающимися образцами человеческой культуры. Здесь лесистые вершины горных хребтов, склонившиеся над белоснежным океанским прибоем, соседствовали с вершинами музыки, живописи, архитектуры, кино.
  Так, бесценными бриллиантами сверкали театральные музыкальные сцены. Первая из них - лосанджелесская Опера. Яркой звездности она, без сомнения, была обязана своему многолетнему художественному руководителю великому тенору Пласидо Доминго.
   Рядом, здесь же в центре города, серебрились фантастические синусоидальные скаты футуристического здания "Музыкального центра" ("Walt Disney Concert Hall"), возведенного выдающимся американским архитектором Фрэнком Гери.
  А еще, чем Лос Анджелес не уступал ни российской столице, ни ее северному брату-антиподу Питеру, это его замечательные музейные комплексы с коллекциями мирового уровня.
   Можно было часами ходить по залам художественных галерей "Лос Анджелесского Каунти Артмузея " ("LACMА"), не отрывая глаз от Рембранда, Рубенса, Пикассо, Шагала, Моне, Модельяни и многих других мировых классиков изобразительного искусства.
  Нельзя было не посещать соперничающую с LACMА минималистскую громаду белоснежных корпусов музея Пола Гетти. Не проходило и полугода, когда Женя с очередным приезжим гостем любовался там красотами мировой культуры. Кроме полотен знаменитых живописцев Возрождения, фламандцев, импрессионистов и других мастеров, здесь были собраны интерьеры богатейших дворцов Европы.
  На приткнувшемся к океану склоне санта-мониковских гор стояла целиком вывезенная тем же П.Гетти из Италии богатая вилла некого знатного древнеримского патриция. Это белокаменное тарантиновое чудо полнилось мраморными Геркулесами, Гермесами, Венерами, Артемидами, окруженными черно-лаковыми амфорами, вазами, пифосами и другой богато расписанной античной керамикой.
  Список этих роскошеств можно продолжать и продолжать. Но зачем? Их надо видеть.
  
  СТРАНА НА АВТОПИЛОТЕ
  
  В ходе нелегкого прирастания к непростой американской действительности в Жене постепенно рушились представления о некоторых ее странностях, казавшихся поначалу несуразностями. Взять, к примеру, непонятную упертым совкам пресловутую американскую законопослушность.
  В своей советской жизни люди привыкли принимать за норму нарушение нормы. Не отягощенные грузом угрызений совести, тяготами моральных и нравственных ограничений несвободные жители страны Советов свободно, легко и весело обходили все, что только можно было обойти. Относилось ли это к правилам уличного движения или к инструкции по пользованию уличным туалетом.
  "Все вокруг народное, все вокруг мое", - пелось в старой советской песне и осуществлялось непосредственно в жизни путем повсеместного выноса из ворот фабрик и заводов конфет, булок, шарфов, гвоздей и гаечных ключей.
  И вот здесь, в строгом мире законопослушности Жене потребовалось вмешательство этакой школьной указки, которой предстояло выправлять и прочищать его мозговые извилины. Вот, например, один из первых преподанных ему уроков.
  
  По прошествии года с начала его американского автомобилизма, он направился в районную контору - "Department Моtо Vehicles" (DMV), чтобы пройти обязательную ежегодную регистрацию своего олдсмобила. За плотно застекленным окошком шоколадно-лицая клеркша, недолго порывшись в компьютере, грозно вскинула на Женю свои длинные густо подмазанные ресницы:
  - Вы не можете быть зарегистрированы, - врезала она ему под дых.
  - Почему? - Удивился он.
  - У вас штраф - 250 долларов.
  - За что, - возмутился Женя, - и почему такой большой?"
  - Неправильная парковка, - небрежно бросила негритянка. - Не там, где можно или не тогда, когда можно. Платить будете карточкой или кэшью?
  Конечно, он тут же полез в карман. А знал бы, невежда, правила, кошель похудел бы намного меньше. Оплати вовремя ту злосчастную бумажку (ticket), засунутую под дворник на лобовом стекле машины, штраф не вырос бы аж в 3 раза.
  Вот какова была цена американской законопослушности. Никакая она не этическая и этническая, не нравственная и моральная, а самая простая - материальная, денежная. Доллар стоит за прямолинейной подчиненностью американцев федеральным и штатным правилам, указаниям, распоряжениям, запретам и разрешениям.
  Тоже, кстати, относится к делам и более высокого уровня - верховной власти. Почему в США роль президента не столь уж велика, и нет опаски, что даже полный идиот на этом посту может привести страну к краху? Потому, что ею рулит не смертный человек, который со всех сторон подвержен ветрам перемен, моды, чувств и пристрастий. А потому, что на капитанском мостике страны стоит безвременный бескорыстный автопилот-робот или, если хотите ИИ - искусственный интелект. Имя ему - Закон.
  
  ЧАСТНАЯ СОБСТВЕННОСТЬ
  
  Трудным, но приятным, было познавание Женей преувеличенного (на первый взгляд) отношения американцев к неприкасаемости частной собственности. Вот один из примеров, относящийся к завершению туристической поездки в Лас Вегас. Экскурсионный автобус развозил туристов по разным местам их отправки домой. На той или иной автостанции они выходили, брали выставленные из багажного отделения рюкзаки, баулы, чемоданы и отправлялись куда кому надо.
  Женина остановка у аэропорта была последней. Он схватил свой чемодан и быстро побежал на регистрацию, времени оставалось мало, и была боязнь опоздать. Только, подойдя к выходу на самолет, он вдруг вспомнил, что у него была ведь еще и сумка. Где она? О, он ее забыл взять из автобуса. "Что делать? - завертелось в голове. - Побежать обратно? Но автобус, наверняка, уже ушел, да, и времени до посадки осталось совсем мало. Черт с ней с этой сумкой, - решил Женя, - обойдусь, ничего не поделаешь, будет повод купить новую".
  Приехав домой, он позвонил гиду, который их сопровождал в той туристской поездке.
  - Нет, не видел, - ответил он. - Мы очень быстро уехали с того места, где вас выгрузили, там стоять было нельзя. Но я постараюсь выяснить и вам сообщу.
  Прошло несколько дней, и Женя снова услышал голос того гида.
  - Все в порядке, - сказал он. - Ваши вещи у меня. Оказалось, действительно, мы тогда поторопились и не заметили, что возле автобуса была еще одна сумка. Представляете, она там на площади простояла целый день, до самого позднего вечера. И когда аэропортовские охранники ее заметили, то отнесли в камеру хранения, откуда я ее и забрал. Я вам сегодня же перешлю, не беспокойтесь.
  Ну, как было не растрогаться от того, что представить себе было невозможно в той советской жизни? Тут же вспомнилась еще в детстве виденная вокзальная сцена из какого-то голливудского фильма.
  Один его герой, сойдя с поезда, увидел издали махавшую ему рукой даму. Он оставил у вагона свой чемодан и бросился к ней навстречу обниматься и целоваться, а мы, мальчишки, ждали момента увидеть его кислую физиономию, когда по возвращении за своим багажом он уже его не застанет. К нашему большому удивлению и сожалению, следующие кадры показывали уже гостиничный номер, где герой благополучно распаковывал тот самый свой оставленный им на перроне чемодан.
  
  А вот еще один такого же сорта эпизод, вызвавший у Жени не менее благоприятную реакцию удивления.
  В тот день в качестве оплаты наведения мостов на его редеющих зубах ему предстояло вручить сделавшему эту работу дантисту 2 тысячи долларов, зелененькие бумажки которых были им дома аккуратно положены в небольшой бумажный конверт.
   До назначенного срока приема оставалось еще полчаса, и он зашел в ближайший супермаркет. Положил в магазинную корзину кефир, апельсины, капусту, постоял в очереди в кассу, расплатился за покупки и взглянув на часы, увидел, что опаздывает, поэтому заторопился и стремительно бросился вприпрыжку догонять умчавшиеся вперед минуты.
  После тягомотных примерок, подгонок, сверлений Женя выбрался из-под бормашины и направился к даме-регистраторше отдавать долг. Но когда залез во внутренний карман брюк, то с ужасом обнаружил, что конверта с деньгами там нет. Где он? Стал шарить по всем другим карманам, ощупал все, что только было возможно: складки одежды, подкладку куртки, кошелек. Две тысячи долларов, как в воду канули. Ужас!
  В нервном возбуждении он стал судорожно шевелить своими хилыми мозговыми буграми. После мучительно долгих размышлений, наконец, нашел решение, показавшееся хоть как-то вселявшим надежду, и дал команду ногам - бежать в магазин. Может быть, именно у кассы он свой конверт и выронил. Хотя, если кто-то деньги и подобрал, то он же не дурак их теперь отдавать.
  Войдя в супермаркет, Женя увидел того самого кассира, с которым тогда расплачивался за покупки. Он подошел к нему и сказал о своей потере. Тот внимательно, изучающе и узнавающе посмотрел на него и спросил:
  - А что было в том конверте, деньги? Сколько и какими купюрами?
  Услышав ответ, он добродушно улыбнулся краем губ, выдвинул ящик из-под кассового монитора и... достал конверт. О, радость какая!
  - Ваш? - спросил он и протянул Жене: - Пересчитайте.
  Тот расцвел всем своим экстерьером: зарделся щеками, расплылся в довольной улыбке, над его удивленно вздернутыми бровями веселой складкой сморщился лоб.
  
  HOMLESSNESS
  
  Ни бомжи Москвы, ни клошары Парижа не пользуются такими привилегиями, как бродяги Калифорнии. Хомлесы (homless - бездомный) здесь каста неприкасаемых. Вонючие немытые, наколотые наркотиками, умалишенные (ведь в США, как в других странах, для них нет специальных "сумасшедших домов") они валяются на улицах, ставят на них палатки, сорят, здесь же едят, какают и писают. И никто их тронуть не имеет право.
  Любопытно то, что американские бродяги очень любят перебираться с места на место и вовсю пользуются общественным транспортом. На остановках они втаскивают в автобус огромные тюки, корзины, сумки, наполненные хламом и мусором - пустыми бутылками, полиэтиленовыми пакетами, тряпками, бумагой и еще черт-те чем. Трудно отринуть от себя чувство брезгливости, когда оказываешься рядом с этими люмпенами, от которых несет дешевым вином, пивом, табаком и противным сладким духом марихуаны.
  В большинстве своем они въезжают в автобус на колясках, которые водитель прикрепляет к полу. Но, к сожалению, многие инвалиды слабы не только на ноги или спины, но и на головы, хотя в последнем случае нередко притворяются. И ведут они себя соответствующе, что можно проиллюстрировать следующим примером.
  
  Как-то поздним вечером, когда Женя ехал домой, на одной из остановок в автобус вошел странный относительно молодой тип, который, водрузившись на инвалидное место, неожиданно начал раздеваться. Сначала снял ботинки, стянул с себя рубашку, обнажил густо волосатую грудь, а потом принялся скидывать штаны, причем прямо с трусами.
  Озадаченные его действиями автобусные пассажиры с любопытством воззрились на синевато-белую кожу голого зада, внизу которого двойной грушей висел морщинистый мешок грязно-серых яиц. Передняя часть брюк съему никак не поддавалась, и женские взгляды с интересом просверливали ширинку, которая, скорее всего, и скрывала внезапно окрепший крючок, который мешал полному обнажению нижней половины тела. А ее обладатель, не совладевший со своими неподатливыми штанами, скатился на пол, подложил под голову рубашку и уютно примостился у своей коляски, перегородив в автобусе весь проход. И сразу же громко захрапел.
  Увидев это, водитель на ближайшей маршрутной остановке заглушил мотор, подошел к спящему на полу нарушителю порядка и, не прикасаясь к нему, сначала тихо, а потом все громче пытался его разбудить. Тот перестал храпеть, приоткрыл глаза, немного приподнял голову и что-то раздраженно прокричал, но затем снова свернулся калачиком, поудобнее подвернув под ухо свою рубашку. Водитель настойчивее стал требовать свое, тогда потревоженный поднялся на локоть, со злостью замахал рукой прямо перед носом водителя и вдруг плюнул ему в лицо.
  Тот вытер бумажной салфеткой щеку, достал мобильник, позвонил и, обратившись к замершим от испуга, негодования и возмущения пассажирам, объявил, что автобус дальше не пойдет.
  Вскоре подъехал полицейский черный форд с двумя рослыми блюстителями закона. Они подошли к продолжавшему лежать хомлесу и, тоже не касаясь его ни руками, ни ногами, стали строгим голосом произносить какие-то требования, увещевания, назидания. На этот раз вообще никакой реакции не последовало, нарушитель порядка даже не посмотрел в их сторону и, хотя уже окончательно проснулся, отвернулся от полицейских и безучастно смотрел в сторону.
  - Ну, и дела, - с великим недоумением сказал Женя оказавшемуся русскоязычным пассажиру, который наблюдал вместе с ним эту непонятную омерзительную сцену. - Почему ни шофер, ни полицейские не берут его за шею и не выбрасывают из автобуса? Почему столько людей должны терпеть неудобства из-за этого подлюги?
  - Что вы такое говорите, - услышал он в ответ показавшееся ему странным объяснение. - Его трогать нельзя ни в коем случае, он же, скорее всего, больной, инвалид. Мало ли что. Только медперсонал имеет право его касаться. Вот фельдшер из госпиталя приедет, тогда полиция и осмелеет.
  Через пару минут, действительно, появилась машина Скорой помощи, из нее вышли два высоких санитара с носилками, без всякой предвариловки схватили уже не сопротивлявшегося хомлеса за руки-ноги и вынесли вон. Инцидент был исчерпан.
  
  Когда Женя рассказал о нем одной своей соседке, намного чаще пользовавшейся общественным транспортом, она удивилась его удивлению.
  - Ой, не возмущайтесь, не берите в голову, - сказала она, - я почти каждый день вижу таких идиотов. Вон вчера один такой даже мыться в автобусе надумал - накрылся одеялом и под ним протирался какой-то вонючей жидкостью, весь вагон носы позакрывал платками.
  
  
  ПРИТЧИ, СКАЗКИ, БАСНИ И ПОБАСЕНКИ
  
  
   ВОЛК И МЕДВЕДЬ
  (не лезь драться понапрасну)
  
  Не имеет значения откуда и куда бежал старый матерый серый волк по пыльной лесной дороге. Важно то, что он был очень голодный, усталый и очень-очень злой. Бежал, бежал и вдруг увидел на опушке леса дом с участком, огороженным деревянной оградой. Давно не нюхавшей пищи нос хищника тут же повернулся туда, где его зоркий глаз выдернул из-под забора большую миску с куриными окороками.
  Воодушевленный острой мыслью наконец-то пообедать серый облизнулся и настроил лапы для пробежки к лакомству. Но повременил. Дело в том, что на пути осуществления этого смелого замысла высилось довольно серьезное препятствие в лице (в морде) огромного мохнатого медведя, стоявшего на стреме возле той самой заветной миски.
   "Ах, ты сволочь, - взорвался гневом волк, - жирдяй проклятый, глянь, какую шкуру отъел, жрешь тут от пуза, а в лесу звери голодают. Вот я тебе сейчас твою толстую харю поубавлю!". Он оскалил клыки, подобрал хвост, изогнул спину и в стремительном броске навалился на медведя. Тот удивленно охнул-ахнул, от неожиданности потерял равновесие и, не удержавшись на ногах, упал на левый бок. Однако правой лапой успел крепко поддать волку под зад так, что тот отлетел в сторону.
   Но агрессор не утихомирился, он потер больно ушибленное при падении ухо и снова, с остервенением оголив пасть, прыгнул на медведя. На этот раз ему даже удалось оторвать у того довольно большой клок шерсти. Но все равно враг оказался сильнее и без особого труда, ловким пинком опять далеко отбросил от себя волка.
   Думаете серый успокоился и отстал? Ничего подобного. Слегка передохнув, он поднабрал силенок и, не перестав жадно поглядывать на курятинку, в третий раз набросился на медведя. Теперь тот был уже наготове, и, когда волк оказался совсем близко, двумя лапами схватил его за шкирку, и со всей своей могучей медвежьей силой шарахнул волка об дерево. Тот взвизгнул и грохнулся на землю. Ему стало больно, гадко и обидно.
  А Миша обтер об траву налипшую на его когти волчью шерсть, жалостливо посмотрел на побежденного противника и спросил:
  - А чего ты, собственно на меня полез, чего тебе было надо?
  Волк зализал на своем боку кровевшую рану, зло посмотрел на медведя и глухо промямлил:
  - Есть очень хотелось.
  Ну, и что, - ответил медведь, - так бы сразу и сказал. А то драться надумал. Вон иди, возьми ту пульку, что сбоку лежит, и ешь себе спокойно.
  
  На кого так сильно смахивает этот волчище? Правильно.
  
  СИНИЯ ПТИЦА
  (тщеславие наказуемо)
  
  Жила была простая синяя птица, то есть, - синица. Клевать бы ей спокойно просо и ячмень, вить гнезда на синих осинах. Но была она не лишена честолюбия и стремилась к чему-то большему, возвышенному, хотя бы, к чему-то такому этакому. Летала она туда-сюда, влево-вправо, вперед- назад. И дорогой встретила по случаю знаменитого волшебника-сказочника Мориса Метерлинка, узнала его, помахала ему приветливо обоими крыльями и села на ветку ближайшей осины.
  - Здравствуй, добрый человек, - обратилась она к нему, вежливо вытянув клюв. - Возьми меня, в какую-нибудь свою сказку, очень буду тебе благодарна. И служить буду верно.
  Посмотрел писатель на нее внимательно. Вроде бы, ладная птица, гладкая, гибкая, красивая. Может пригодиться. Надо брать.
  Дал он ей роль в своей пьесе, сделал фантастической Синей птицей, и стала она под прекрасную музыку композитора Ильи Саца многие десятилетия радовать детишек замечательным мхатовским спектаклем, названным ее именем. И выросли те ребята счастливыми мечтателями-фантазерами, а некоторые из них со временем даже сделались создателями других птиц, хотя и не всегда синих, но зато крылатых и вертолетных, кругосветных и космических.
  
  С тех пор прошло много лет, и уже другую синюю птицу, синицу, может быть, внучку той первой, и не менее тщеславную, чем та, тоже потянуло к чему-то этакому, фантастическому, героическому. Но времена, увы, уже были другими, совсем-совсем иными. Добрый сказочник Метерлинк давно ушел в мир иной, да и театры загнулись, сильно обнищали, извелись.
  Мир погряз в войнах, революциях, распрях и, что особенно было бедственно - в голодухе. Никакой еды на всех не хватало: ни мяса, ни молока, ни яиц, ни хлеба. Люди еле-еле концы с концами сводили.
   Вот на что, здраво рассудила наша птица, ставку делать надо, вот из чего можно теперь сказку-гнездо вить. Подумала она, подумала и полетела к высокому офисному зданию, увидела на верхнем этаже открытое окно, ведущее в большой кабинет, где за большим столом сидел большой человек - Начальник. Влетела она в него и приземлилась на толстую стопку бумаг.
  - Хочу своей родной родине послужить, - заявила она, почтительно склонив голову. - Возьмите, пожалуйста, меня к себе на работу.
  - Да что ты можешь, - с сомнением посмотрел на нее чиновник, - только что попусту крыльями махать?
  - Нет, нет, - вздернула клюв птица. - Я готова любое дело делать, все Ваши мудрые указания и задания исполнять. Служила бы исправно и верно.
  Начальник любил послушных подчиненных, которые ему не перечат и не возражают по всякому поводу. А потому взял бланк с гербом и начертал:
  "Сидорову. Открыть вакансию по отделу "Пернатые" с зачислением подателя сего на должность "младшая синяя птица". Согласовать с тов. Петровым".
  Затем он вызвал секретаршу и протянул ей бумагу:
  - Будь добра, Маша, своди ее, - указал пальцем на синицу, - к Петрову, пусть оформит согласно штатному расписанию.
  Петров оказался старательным клерком, деловым, толковым и понятливым исполнителем. Взглянув на поданную ему бумагу и на почтительно склонившую клюв просительницу, он без долгих размышлений размашистым почерком написал:
  "Инженерный отдел. Иванову. Трансформировать поступившую на должность "младшей синей птицы" синицу в продовольственную курицу, размножить оную для массового потребления и включить в состав поставок магазинам мясо-молочного профиля".
  На следующий день мясные отделы тысяч продмагов страны и десятки тысяч сумок-кошелок истомившихся по курятине граждан пополнились сухощавыми морщинистыми тушками иссиня "синих птиц".
  
  Не в названиях дело...
  
  ОСА УЖАЛИЛА УЖА
  (крылья нужны для полета)
  
  На опушке леса стояла старая осина, на которой свили гнездо осы. Большинство из них были мирными трудолюбивыми труженицами. Кроме одной, всегда сердитой, недовольной, наглой и агрессивной. Вместо того, чтобы, как другие, собирать пыльцу с цветов, она шныряла по всему лесу, выискивая на какого бы зверя напасть. Жало у нее было острым и длинным, а яд в нем злым и едким. Лесные жители ее очень не любили и боялись. Особенно страдал от нее медведь, так как носил на себе густую шерсть, куда вредное насекомое скрытно влезало и больно жалило, а вытащить ее оттуда удавалось с большим трудом.
  Будучи председателем лесного комитета, Медведь, как ответственное и к тому же заинтересованное лицо, собрал зверей на совещание.
  - Сколько будем мы еще терпеть эту подлую тварь?! - Громко воскликнул он, строго обводя глазами собравшихся. - Не пора ли решить вопрос военным путем?! Я лично берусь прихлопнуть ее, если она опять на меня налетит.
  - Я-то давно точу на нее клыки, - зарычал серый Волк. - Вот, пусть только попробует меня еще раз кусануть, уж я ей покажу...
  - А я хочу мерзавку извести хитрыми маневрами, - заявила Лиса хитрованка, - буду ее обманывать, водить за нос туда-сюда, пока она не сдохнет.
  Медведь взглянул на подошедшего поближе глуховатого Ежа.
  - Вот на кого я больше всего рассчитываю, - сказал он с надеждой, - своими боевыми иглами он запросто может заколоть поганку.
  - Да, да, - откликнулся Еж, - именно это я собираюсь сделать.
  - И я тебе помогу, - обещал свернувшийся в траве спиралью Уж, - когда оса снова, как в прошлый раз, прилетит и станет меня нагонять, я, извиваясь змеей, уведу ее и направлю прямо на твои иглы.
  - Вот и хорошо, - сказал в заключение Медведь, - вот и договорились, будем действовать. Не уйдет эта гадина от расплаты.
  Однако на следующий же день зловредная Оса залезла Мишке на плечо и больно его ужалила. А когда тот замахнулся, чтобы ее прибить, она быстро убралась прочь, и сильный удар мощной медвежьей лапы чуть было не сломал ключицу.
  Почти такой же неудачной оказалась и попытка разделаться с Осой серого Волка. Она села ему на нос, самое чувствительное место на его теле, ужалила и тут же взлетела, а тот, взревев от боли и ничего не успев сделать, так сильно щелкнул зубами, что сломал себе левый клык.
  Затея Лисы извести осу быстрыми ловкими пассами не удалась потому, что проклятая крылатая летала намного шустрее, чем крутилась по полю рыжая, и успела вонзить свое вредоносное жало ей прямо в веко, отчего над лисьим глазом вырос огромный синий фингал.
  А наколоть шуструю Осу на иглы Ежу не удалось по той причине, что та легко проскочила между ними, и сама уколола его в спину. Да так сильно, что бедный Еж потом целый день ходил перекошенный и громко жаловался на свое болезненное состояние.
  Но больше всех пострадал от осы Уж. Эта подлюга ухитрилась вонзить свое жало ему прямо в живот, из-за чего он надолго был полностью обездвижен и не мог ползать - лежал горемычный на спине, не в состоянии даже поесть.
  Собрал Медведь снова свою лесную братию.
  - Чего делать-то будем? - спросил он, потирая все еще болевшее плечо. - Может, с кем-нибудь посоветуемся?
  - Давайте-ка сходим к Сове, - предложил Волк, - известно ведь, какая она мудрая. Может, и подскажет нам чего-нибудь дельное.
  Все вокруг заговорили, заспорили, но в конце концов согласились с замыслом Волка.
  - Ну, хорошо, - подытожил Медведь. - Согласен, пошли к Сове. Тем паче, что она тоже не без крыльев живет, наверно, все-таки лучше нас в летающих существах разбирается.
  
  Служившая судьей у лесных пернатых, Сова была важной персоной. Одетая в стильную мантию из длинных черных перьев, она сидела в большом овальном дупле, неподвижно глядя одетыми в модные очки глазами куда-то в даль и в высь.
  - Извините за беспокойство, Ваша честь - обратился к ней Медведь, - но хотелось бы получить совет, как одолеть нашего злейшего врага, террористки Осы. Хотя почти все мы, как видите, большие, сильные, клыкастые, а справиться с ней никак не можем.
  Перевела Сова свой взгляд с дальних высот на стоявших у ее ног лесных зверей и задумалась. Долго молчала. Наконец, пошевелила головой, потом опустила ее пониже и произнесла:
  - Да, вижу, вы большие, сильные, но ваш противник ловчее, изворотливее. Вы его никогда не победите, так как у него есть то, чего ни у кого из вас нет. Вот когда догадаетесь чего, тогда и выиграете свою войну. Ничем вам больше помочь не могу. Идите, думайте, отгадывайте, решайте.
  Сова подняла голову, оторвала глаза от стоявших у ее дерева посетителей и снова погрузила их в какое-то только ею видимое далекое пространство. А звери, неудовлетворенные ее ответом, потоптались немного, повернулись и пошли к себе назад в лес. Сели на полянке, пригорюнились.
  Так и сидели бы тихо и неподвижно, если бы на кроне дерева что-то не зашуршало, а по траве не пробежала быстрая тень. Посмотрели и обнаружили, что ее обладателем был севший на ветку их знакомец Дрозд-белобровик.
  - Что это вы такие печальные? - Спросил он, увидев хмурые физиономии зверей.
  - Замучила нас приставучая оса, - ответил Медведь. - Пошли мы к Сове посоветоваться, как нам от нее избавиться, а та загадала нам непонятную загадку. Чем, спросила она, больше всего мы отличаемся от этой подлючки.
  - Ну, и что, неужели не догадались? - Удивился Дрозд и услышал:
  - Я подумал, жалом, - заявил Волк. - Хотя, у нас зубы острые.
  - Нет, скорее всего, хвостами, - возразила Лиса. - У нее их совсем нет, а наши слишком большие, мешают быстро крутиться.
  - А, может быть, лапами, вон сколько их у нее, - заметил Уж. - А вот я совсем безногий. Не убежишь быстро от нее.
  Но дальнейшее обсуждение не получилось, так как вдруг над головами зверей зависла вертолетом та самая проклятая Оса. Она нацелилась было на ухо Медведя, но ужалить не успела, так как сверху мгновенно налетел на нее Дрозд, схватил за загривок, заглотил, и она тут же забилась в его клюве.
  - Ура! Ура! - Закричали обрадованные звери и озаренные смелой догадкой, громко воскликнули: - Вот, оказывается, что должно было нам помочь. Крылья!
  
  Крылья нужны не только для полета.
  
  
  В ЧУЖОЙ ШКУРЕ
  (обман или находчивость?)
  
  В одном городе жил Кот, простой серый домашний кот, который однако хотел быть настоящим диким зверем или хотя бы им выглядеть. В телевизоре те смотрелись очень завидно - угрожающе разевали пасти, показывали большие белые клыки, выгибали дугой спины.
  Поглядеть на них отправился как-то Кот в зоопарк. Шел по аллее и встретился ему вольер, где у высокого решетчатого забора лежал развалившийся на подстилке из сена лев. Огромный, волосатый, гривастый. Подошел к нему Кот поближе.
  - Здравствуй, - сказал он. - Давай дружить.
  Лев неохотно взглянул на него и ничего не ответил, потом отвернулся и, показывая раздражение, отрицательно махнул своим хвостом с кисточкой.
  Но Кот не отставал.
  - Напрасно ты от меня отворачиваешься, - сказал он. - Разве ты не знаешь, что все кошки, львы, тигры, леопарды, пантеры - это родственники, у нас всех общие пра-пра-дедушки и пра-пра-бабушки. И все мы относимся к одному и тому же семейству животных, носящему мое имя "КОШАЧЬЕ".
  "Какой я умный", - подумал про себя Кот и стал ждать ответа. Но лев молчал, а потом раскрыл пасть и зло на него зарычал:
  - Ты, мелкий жалкий зверек, ничтожество, еще смеешь сравнивать себя со мной, царем зверей. Вали отсюда, пока я хвост тебе не оторвал. Пошел вон, наглец.
  И лев снова отвернулся. А Кот с опаской отодвинулся от забора подальше, поджал хвост (на всякий случай) и пошел домой. По дороге увидел круглый дом с надписью: "ЦИРК". Вошел туда и стал бродить по разным комнатам. На одной двери было написано: "КОСТЮМЫ". Он открыл тихонько дверь, пробрался в комнату, где висели белые платья и юбки гимнасток, балерин, золоченые костюмы фокусников, жонглёров, высокие шляпы и длинные туфли клоунов.
  Среди всех этих красивых нарядных одежд он заметил большую шкуру льва. Снял ее с вешалки, одел, застегнул на все пуговицы и подошел к зеркалу.
  - Ой, - воскликнул Кот, - да это же настоящее чудо - я вылитый лев, ничем не отличаюсь от того, кто в зоопарке сидит.
  Он стал вертеться перед зеркалом, то лапу поднимет, то хвостом махнет, а то пасть раскроет, зубы покажет и зарычит, как настоящий лев. Потом осторожно выглянул за дверь, увидел, что никого нет и тихонько вышел из комнаты, а потом быстро выбежал на улицу.
  Куда он направился? Конечно, к тому самому льву, который его недавно так грубо выгнал. Кот приблизился к забору, поднял повыше хвост и сказал:
  - Здравствуй, лев. Ты меня узнаешь?
  Лев на этот раз посмотрел более внимательно, даже встал на ноги и подошел к краю вольера.
  - А кто ты? - спросил он.
  - Я твой двоюродный брат, приехал из Африки к тебе в гости, - соврал Кот. - Глянь, как мы с тобой похожи. У нас даже усы и когти на лапах одинаковые. Мы всем очень похожи друг на друга. Настоящие кузены. Пусти меня к себе.
  - Ну, ладно, заходи, - с некоторым сомнением сказал лев, он вовсе не помнил, чтобы у него в Африке был какой-то родственник. Но все же открыл перед Котом калитку.
  Они посидели рядом друг с другом, поболтали о том, о сем, о своем зверином. Затем наступил вечер, потемнело, на небе зажглись звезды. Лев поднялся на ноги, потянулся и сказал недовольным голосом:
  - Скоро придут за мной, в цирк поведут. Так не хочется.
  - Почему? - удивился Кот. - Там же интересно.
  - Я не люблю выступать - много народа, все кричат, хлопают в ладоши. Не нравится мне это.
  "Вот что значит дикий зверь, - подумал про себя Кот, - а я, наоборот, люблю, когда много детей. Они добрые, гладят по шерсти, угощают вкусными конфетами, печеньями, пряниками".
   Вскоре за львом пришел работник цирка, чтобы отвести его на выступление. Кот, увидев, как недовольно поморщился лев, предложил ему:
  - Давай, я пойду вместо тебя. Хочешь?
  Лев обрадовался:
  - Иди, иди. Спасибо.
  
  На арене цирка Кот показал себя, как настоящий артист. В отличие от диких, хотя и дрессированных, зверей, жителей лесов и полей, он хорошо знал людей, не боялся их и понимал, что им нравится, а что нет.
   Сначала он выступил с акробатикой. Прыгнул высоко вверх, два раза перевернулся в воздухе и опустился точно на все свои четыре лапы. Потом поднялся по отвесной стене к самому потолку и даже по нему прошелся - у него ведь были цепкие кошачьи лапы с загнутыми острыми когтями.
  Зрители были очень довольны, громко хлопали в ладоши, кричали: "Браво! Браво!". И никто не догадывался, что перед ними никакой не лев, а простой домашний кот.
  
  Обман наказуем? Не обязательно.
  
  КАКОЙ ПУТЬ ЛУЧШЕ
  (самый короткий?)
  
  Три девочки, заигрались в лесу, набегались, устали, сели на пенек. И вдруг с испугом поняли, что заблудились. Что делать, куда идти, как выбраться из густой лесной чащи, как найти путь домой? Страшно им было, неуютно, тревожно. Задумались, стали гадать, судить, как и что. Первая из них, самая решительная, повертела головой туда-сюда и с полной уверенностью в своей правоте заявила:
  - Я знаю, что надо идти направо, правый путь самый правильный. - Будучи выше своих подруг, она посмотрела на них сверху вниз и твердо добавила: - Именно потому, что он правый, он и правильный.
  - Нет, - возразила вторая, считавшая первую зазнайкой и никогда с ней не соглашавшаяся. - Я считаю, лучше пойти налево. Почему? А потому, что, там и деревьев поменьше, и кусты не такие густые, непроходимые.
  Спорили, спорили, ни до чего не договорились. А третья девочка, самая сообразительная и находчивая, огляделась вокруг, внимательно посмотрела на окружавшие их деревья и нашла наиболее высокое. Ничего не говоря, она смело подпрыгнула, ухватилась руками за ближайшую к земле ветку, подтянулась и полезла вверх. Не прошло и несколько минут, как она добралась до верхушки дерева. О, как она обрадовалась! Отсюда все было видно, как на ладони - оказалось, что край леса совсем близко. И путь к нему был не направо, и не налево, а прямо.
  Ободренная своим открытием, она спустилась вниз, но подруг уже не застала, они, упрямые, ее не дождались, поспешили и ушли каждая своей дорогой. "Вот дуры, - сказала про себя третья девочка, - теперь будут плутать по лесу, еще больше заблудятся. А я пойду без них. У меня свой путь, самый короткий".
  И, на самом деле, эта девочка первой вышла из леса и оказалась дома раньше обеих своих подруг. По сравнению с ними она целый час с пользой для себя выиграла, успела и книжку почитать, и мультик посмотреть. Так что, по всему получалось, что ее путь был лучшим, и она этим очень возгордилась - а как же, она ведь оказалась самой умной и продвинутой.
  Но... Те девочки тоже в убытке не остались
  Первая, которая пошла "правильным" путем, направо, встретила по дороге много грибов и принесла домой в подоле платья целую гору лисичек, рыжиков, подосиновиков, подберезовиков и даже белых боровиков. Однако и вторая, отправившаяся налево, тоже совсем не прогадала - на ее пути попались две замечательные полянки, где она набрала полный фартук вкусных сладких ягод - малины, ежевики, черники, земляники.
  Правда, обе девочки пришли домой поздновато, мамы за них очень волновались, и им досталось на орехи, хотя их-то они и не принесли. Но все равно, все были довольны - никто ведь не пострадал, и их приключение окончилось благополучно.
  Но кто же из этих троих оказался успешнее, чей путь был самым лучшим, самым выгодным?
  
   Кто знает... Каждая дорога по своему хороша, уважайте мнение друг друга.
  
  
  НЕПОСЕД И ДОМОСЕД
  (неизбежное)
  
  Разговорились двое - непосед и домосед. Второй спрашивает первого:
  - Как твой дед умер?
  - Не умер он, - отвечает непоседа, - а погиб в авиакатастрофе, с Мадагаскара домой летел.
  - А отец?
  - Тот был альпинистом и при восхождении на Эльбрус упал в расщелину в скале, разбился насмерть.
  - Так, смотри же, - предостерег домосед, - не испытывай судьбу, не лезь куда не надо, сиди дома. Не та у тебя наследственность.
  
  - Ну, а как твои дед и отец, - спросил в свою очередь непоседа, - тоже умерли в экстремуме?
  - Нет, нет, что ты, - сказал домосед, испуганно взглянув на непоседу, мой дедушка и папаша, царство им небесное, умерли дома, на своих собственных кроватях, от обычных инсультов-инфарктов.
  - Вот, вот, - в свой черед предостерег непосед домоседа, - ты, как твои предки, тоже не вздумай в постель укладываться, а то помрешь. Не дело тебе на боку лежать. У тебя тоже наследственность не того, беречься надо.
  
  Правильно. Лежа под одеялом, об камень не споткнешься.
  
  КАК ДВЕ КАПЛИ ПОХОЖИ
   ("единица - вздор, единица - ноль"?)
  
   Тот день бушевал тихим океаном и бурлил тихим доном. Много чего происходило тогда в мире, на земле, и на небе. Внизу люди палили друг в друга из пушек, наверху звезды метались в безвоздушном пространстве. Вокруг нашей прелестницы тоже все волновалось, менялось, двигалось, водяные пары то сгущались, плотнели, то, наоборот, слабели, иссушались.
   Но она ничего этого не видела, не слышала, ничего об этом не знала. И не только потому, что только что родилась. А потому, что была очень занята собой самой, пристально вглядывалась в свою наружность и прислушивалась к тому, что происходило у нее внутри. Очень она себе нравилась.
   Происходило же с ней то, что постепенно и постоянно происходит обычно почти со всем маленьким в этом мире - она росла, взрослела, полнела. Наконец стала такой большой и тяжелой, что не удержалась на весу и стремительно понеслась вниз.
  Но и теперь ни о чем не беспокоилась. В легком воздушном полете, ничего рядом не замечая, она весело крутилась в ласковых лучах чуть пробивавшегося сквозь тучи солнца, вращалась вокруг своей оси, любовалась своим прекрасным круглым телом, светилась всеми цветами радуги, сверкала своей гладкой изящной округлостью.
   А про себя с гордостью думала, что вот какая она красивая, важная, что это не кто-нибудь, а именно она несет незаменимый подарок высохшим от жары сельскохозяйственным полям, садам и огородам. И считая себя такой особой, единственной, она никуда не обращала свой боковой взгляд и кроме себя никого больше вокруг не видела.
  
   И вот настал этот миг - каплю подхватили теплые мягкие пальцы рыхлой черноземной почвы, она тут же прильнула к тоненькому корешку юной капусты и с готовностью его напоила. Но, оторвавшись от него, опустилась куда-то вниз и вдруг очутилась в плотном мрачном суглинке, он тяжело на нее навалился, сильно стиснул, сжал, она стала худой, жалкой.
   - Ой, больно, очень больно! - громко закричала капля, - помогите, помогите!
   Сначала никто ей не ответил, но потом где-то совсем близко глухо проскрипел сердитый голос:
   - Чего орешь-то? Тебе одной что ли плохо? Всем плохо, всех нас зажали проклятые суглинки.
   Капля оглянулась, огляделась, потом с трудом, но довольно четко вычленила в темноте силуэт такой же, как она, капли.
   - Ты кто такая? - спросила она.
   - Эх, ты, бессовестная, не знаешь, я же твоя родная сестра, двойняшка. А ты, зазнайка неблагодарная, только о себе и думаешь. Вон, глядь, какая я вся измазанная, грязная - пока мы с неба летели и ты собой любовалась, я все соринки-пылинки на себя хватала и тебя от них уберегала. Теперь вот тоже сквозь поры суглинка пробиваюсь. Слава богу, хоть не одна.
   Посмотрела вокруг капля и увидела, что рядом, действительно, много и других таких же горемык, изнуренных, несчастных, сжатых грубыми комками твердого суглинка.
   "О, это же наши сестры, дочки мамы тучи, - догадалась она, - а я-то, дурочка, думала, что я одна такая, особенная, единственная".
   - Попроси, чтобы меня пустили к вам, приняли, - захныкала она, обращаясь к сестре-двойняшке, - мне бы с вами соединиться, слиться.
  Снова долго не было ответа, но потом все-таки она услышала от сестры:
   - Все видели, как ты, никого не замечая, на всех наплевав, занималась только самой собой. А теперь, когда стало плохо... Надо бы тебя наказать... Но я поговорила насчет тебя, мне сказали, ладно уж, пожалеем ее, простим. Так что валяй, иди сюда, прилипай.
   Обрадовалась капля, разулыбалась:
   - Спасибо тебе, сестричка, спасибо.
   И быстро стекла в общий поток, прижалась бочком к своей двойне, слилась с ней и с другими каплями. Потом вместе со всеми стала пробиваться через прослои плотной глинистой почвы, огибать огромные твердые камни-валуны и преодолевать много других препятствий. Мучительно долго подземный поток фильтровал в глубокой тьме тяжелого грунта.
  
   Прошли длинные дни и недели пока, наконец, в далекой мрачной дали не забрезжили первые слабые лучи света. И вот, спасибо благословенному капиллярному натяжению - это оно потянуло ослабевшие измотанные в дороге капли вверх и они, достигнув поверхности земли, тут же влились в быстро мчавшиеся неподалеку бурливые воды молодого веселого горного ручья. Он легко подхватил их и понес, понес...
   Не прошло и дня, как ручей достиг реки, а та в свою очередь очень скоро вернула нашу каплю в благостные воды ее исторической родины - Великое межгорное озеро. Вот уж когда возрадовалась она от всей души. Растолкала своих спутниц, оторвалась от них, взлетела вверх и, опять ни на кого и ни на что не глядя, полетела к голубому небу, к теплому солнцу, к пухлощеким кучевым облакам. Закрутилась капля, засветилась, разрумянилась, заискрилась, зацвела всеми цветами радуги.
   И вот уже она снова на небе, крутится в мягких нежных облачных парах, отдыхает, наслаждается домашним теплом, уютом.
  Таков он, этот вечный кругооборот воды в природе.
  
   К чему эта притча, в чем ее урок? Не в пустой же банальности, какую выдолбил когда-то Маяковский: "единица - вздор, единица - ноль"?
  Нет, эта формула, как те две капли воды похожа на другую, тоже неоднозначную, но по смыслу прямо противоположную ("толпа - страх божий"). Но в трудную минуту...
  
   ГРЕШНИЦА
   (свобода действий)
  
   Жила-была грешница, порхала туда-сюда, сюда-туда. Во всю отдавалась шоколадным удовольствиям, ловила их, как бабочек: пляжи на Канарах, креветки в Метрополях. И легким аллюром проскочив бальзаковский возраст, по полной услаждалась всякими потанинами и даже шварценегерами.
   Но вот прошло время, и пришло время, когда неумолимый Рок привел ее к Вершителю судеб наших.
   - Какому пророку поклонялась ты на земле бренной? - спросил Он. - Исусу, Магомеду, Моше, Буде?
   Что ответить, не знала грешница, на самом-то деле, она никому не поклонялась и не молилась. Не верила ни христианским попам, ни исламским муллам, врали они о вечной жизни на Небесах. Не доверяла и иудеям, обещавшим, что мертвецы оживут после прихода их еврейского Мессии.
   И вдруг затринкала у нее в голове за сережками гитара Высоцкого - "хорошую религию придумали индусы":
   - Истинно исповедую я, - кокетливо поправила она прическу и соврала, - дорогой моему сердцу буддизм.
  
   Бог, занятый важными делами и заботами, не стал вникать, проверять:
   - Раз так, - решил Он с присущей ему мудростью, - реинкарнирую тебя в пернатую, продолжай летать по-прежнему.
   И сделал ее птицей. Подпрыгнула она от радости, весело взмахнула крылышками, возникшими у нее на плечах, и упорхнула. Но вместо ожидаемых удовольствий встретилась с большими неприятностями - налетел на нее черный коршун и стал клевать, то в голову, то в грудь, всю изранил, искровявил. А когда она из его когтей вырвалась, обрушилась на нее страшная буря - закрутила, опрокинула, бросила вниз и со всей силы ударила об острые скалы.
   Снова явилась грешница к Богу:
   - Не казни меня, Господи, помилуй.
   Поглядел Милосердный на кровавые раны, ссадины, ушибы, гематомы и сжалился.
   - Ладно уж, не вышло у тебя с крыльями, дам тебе плавники.
  
   И превратил ее в рыбу. Махнула она радостно хвостиком и уплыла, погрузившись в теплую мягкую морскую глубь. Но не тут-то было, здесь тоже она попала в беду - огромная зубастая акула набросилась на нее, больно укусила, почти хвост оторвала. Потом рыба-пила глубоко спину пропилила, и гигантский спрут чуть не удушил своими цепкими щупальцами. Не вынесла грешница этих мук и опять предстала перед Всемогущим:
   - Прости меня, пожалуйста, - взмолилась она, - пожалей еще раз.
   Задумался Бог, пораскинул умом и решил:
  
   - Хватит тебе болтаться, успокойся наконец, притихни.
   И сделал ее камнем, булыжником. Застыла покойница, примолкла, пригорюнилась. И было отчего - тоска, мрак, одиночество. А тут еще, того хуже, бурные весенние потоки нахлынули на нее, перевернули, по земле потащили и в ручей бросили. А там... Известно ведь, "вода камень точит". Невыносимо ей стало, боль нестерпимая одолела. И зарыдала она горькими слезами.
   Но теперь уже Господь всерьез разозлился, разгневался:
   - Надоела ты мне, - взорвался Он, - видеть твою рожу больше не хочу, иди-ка ты на х...!
   И пошла она. Но не на один, а на два, три,... У всех чертей попробовала, потом у бесов. И даже у самого главного, у Сатаны. Вот какой конец без конца.
  
   Чему учит эта притча? Ответ не однозначен..
  
  ЭКЛЕР И БЕЗЕ
  (не выпендривайся)
  
  Сцепились языками два пирожных и никак не хотели уступать друг другу в споре, а в нем в противовес поговорке, вовсе "истина не рождается", а в лучшем случае "охреневается".
  - Во мне, - бахвалился Эклер, - чего только нет: и яйца куриные, и масло сливочное, и песок сахарный, и сгущенка молочная, и шоколад поливной.
  - Да, уж, - грустнел Безе, - ты у нас ого-го... Но у меня ведь тоже яйца есть, хотя, они, конечно, не фаберже, но серебром, в некотором смысле, тоже не обделены.
  - Знаю, - пожалел сначала Эклер коллегу, - они у тебя тоже не хухры-мухры. - И тут же себя одернул. - Однако ничего, кроме желтка, у тебя и взять нечего, сам-то ты даже его путем использовать не можешь. А я, глянь, какой благодаря ему, золотистый, гладенький, красивый. Не в пример тебе, бесцветному блондяге.
  - Ладно тебе выпендриваться, - сопротивлялся Безе, - я тоже не в простых щах деревенских заварен.
  - Все равно, мужик ты и есть мужик, - Эклер потянулся в мягкой неге, - ведь тебе до моей мягкости, как перцу до ванили в сметанном креме.
  - Зато я взбит до надежной твердости, а если надо, то и на зубах приятно похрустеть могу, - не уступал Безе.
  - Это все мелочевка, - напирал Эклер, - главное, нет в тебе и моей самостоятельности, суют тебя кусочками то туда, то сюда, а целым, что ты собой представляешь? Ничего - добавку к...
  
  Так бы до употения эти пирожные и спорили, если бы не пришло время, когда оба они из кондитерской лавки переместились в соседний дом, легли на десертные тарелки возле чашечек черного кофе, а затем до самых крошек и тот, и другой были СЪЕДЕНЫ сладкоежками без всякого разбора разности их достоинств. Все кончают одинаково.
  
  
   "СЧАСТЬЕ ЛЕЖИТ У ВАС НА ПУТИ..."
   ("...не проходите мимо")
  
  Все мы живем обычными кухонными заботами,
  по жизни тащимся, судьбу обувши в бытовщину.
  Но иногда задумываемся вдруг - а, может быть,
  взлететь над нею, подняться к небесам
  и полететь к планетам, к солнцу, к звездам?
  
  Наверно, Марсу нелегко носить хребты тяжелых гор.
  Помочь ему бы нужно, хоть половину веса взять на наши плечи,
  а марсианские каналы из-за сухости перенести на влажную Венеру,
  где много облаков и туч.
  Еще с колец Сатурна надо б снять метеоритные оковы.
  Но, стоп, остановитесь. Неужто, соскочили мы с ума?
  И, если б только мы... Ученые-моченые, доценты с кандидатами,
  научные светила - Очнитесь, наконец!
  Ну, сколько ж можно мерить Млечный путь,
  высчитывать мильярды звезд Вселенной,
  не говоря уж о размерах берегов морей Луны.
  
  Какого хрена лезут астрономы в космические дали,
  когда никто не знает точно, что происходит здесь,
  под нашими ногами, внутри родной планеты?
  А ведь, по слухам геофизиков, на глубине
  всего лишь 30 километров, в 15 минутах езды на мицубиси,
  бушует страшный пламень.
  Под бешеным давлением температурный цельсий
  там плавит диабаз, базальт - и каменные реки текут,
  как струи водные из кранов наших кухонь.
  
  Но что геологи об этом могут рассказать?
  Да ничего практически не могут.
  Нет телескопов, чтобы разглядеть ядро Земли,
  нет роботов, чтоб взять из магмы пробы.
  Изучена подробно минералогия камней на Марсе,
  но ничего не знаем мы о подлинном составе мантии Земли.
  Известно все почти о бурях на Венере,
  но предсказать землетрясения не можем.
  
  ...Вот так мы смотрим вдаль, сняв с пяток бытовщину.
  А что у нас под носом? Нам не интересно.
  
   ВСЕВЫШНИЙ ВИДИТ ВСЕ
   (неизбежное неизбежно)
  
  На то, что наверху, глядели люди нехотя и редко.
  И только через линзы перископа.
  Они отгородились от всего, закрывшись
  плотно в кубриках подлодки, которая плыла,
  не зная бурных волн и штормовых ветров.
  Уютно им жилось в тиши глубоководной.
  Зачем нужно было им солнце, если люстра
  в кают-компании всегда горела ярко,
  и лампа ночника светила над постелью.
  Зачем нужны были грибы, картошка и капуста,
  когда к услугам их всегда имелись лобстеры,
  креветки и кальмары?
  
  Но главное, что рядом не стреляли пушки,
  и самолеты не ревели в небе,
  не сбрасывали на головы бомбы.
  А потому подводники ехидно ухмылялись
  и с саркастической улыбкой говорили:
  "Что ж, поделом им, этим идиотам,
  пускай воюют и крошат друг друга".
  
   ...Вот так шла жизнь в спокойствии глубинной,
  без интереса и сочувствия к беде других людей,
  оставшихся на берегу, к делам их глупым,
  всегдашним мелочным заботам, страстям никчемным
  и к их мольбам о помощи, поддержке.
  Все было хорошо.
  
   ...Как вдруг! Ох, этот в.друг!
  То был не звук, не шум, не треск, не гул.
  Ужасный грохот до разрыва барабанных перепонок
  обрушился на обитателей подводного безмолвья.
  Взорвался океан, он опрокинулся на берег,
  подмял его и в воду погрузил. Случилось
  неизбежное - землетрясение на океанском дне
  образовало в океане мощное цунами.
  
  Но что же наша субмарина?
  Страшней судьбы врагу не пожелаешь.
  Сначала отключился свет, и в гробовую тьму каюты погрузились.
  А следом прекратилась подача
  воздуха - в смертельной душегубке люди
  стали задыхаться и корчиться в неимоверных муках.
  Затем подводная волна с огромной силой ударила в подлодку,
  перевернула кверху дном, пробила кузов, разорвала пополам.
  Конечно, выжить никому не удалось.
  
  ...Уж так устроен этот мир. Всевышний сверху видит все - и то, что глубоко, и то, что на поверхности его.
  
  НОМЕНКЛАТУРНЫЙ РАБОТНИК
  (без чувства юмора)
  
  Зам директора Титобанка Ковков возвращался на черном мерсе с работы. Не доехав почти квартал до своего дома, он реќшительно остановил машину.
   - Ну-ка, Николай, тормозни здесь, - приказал он шоферу, - пройдусь я, пожалуй, пешкодралом, а то накурился за день до чертиков, аж во рту кисло. А ты дуй в гараж. Будь здоров.
  Морозный озонный воздух с непривычки обжег щеки. Ковков несколько раз глубоко вдохнул эликсир здоровья и в прогулочной расслабухе неторопливо зашагал по темнеющей улице.
  День у него был сегодня хотя и трудным, но приятным. Утром в Центре он почти договорился, что в июне катанется на пару неделек в Альбионию, потом в Комитете ловко перефутболил тягомотину по Тьмутараканску в соседний банк, а вечером на Коллегии пару раз при всех удачно отпарировал выскочке Котлову.
  И несмотря на всю эту круговерть, успел даже смотаться на обед к Людочке, аромат духов которой до сих пор нежно дурманил гоќлову.
  Но, пожалуй, вершиной всей пирамиды сегодняшних больших и малых удачных дел был звонок Оттуда его старого знакомого Сидр Сидрыча.
   - Готовь, старик, бутылку, - прошелестел его доверительный
  шепоток, - только что на совещании ты был упомянут как кандиќдат на Должность. Усекаешь? Сам Макар Мкарыч сказал про тебя:
  "КОВКОВ - УМНИЦА!".
   Насвистывая прилипчивый мотивчик с людочкиного диска, Ковков прошествовал через арку во двор своего дома. И вдруг...
   Это было, как удар хлыстом. По глазам ударили обидные паскудные слова. Крупными печатными буквами белым по черному было написано: КОВКОВ - ДУРАК!
   Он вздрогнул от неожиданности, остановился, беспомощно озираясь по сторонам, втянул голову в плечи и весь съежился от обиды. Сердце стрессово заныло.
   Но тут же свежая догадка сразу разрядила напряжение.
   "Это же не про меня, это про сына, Сеньку, стервеца, - внутренне просиял Ковков. - Приду, сейчас же дам нагоняй паршивцу!"
   И облегченно вздохнув, он расправил плечи, поднял высоко голову и быстрым шагом направился к подъезду.
  
  Нос не надо задирать. Могут запросто его расплющить.
  
  ДЕНЬ РАВНОДЕЙСТВИЯ
  (словоблудие)
  
  В Высшем Комитете Всеобщего Совета открылись дебаты по поводу объявления 1 ноября "Днем Равнодействия". Председательствовала прямоугольная дама-буфет в строгом брючном костюме, из которого угловато выпирали острые плечи и локти.
  Первое слово она предоставила заслуженному члену-корреспонденту академии наук Примусу Керогазовичу Нефтяновскому. Закинув назад спадавший на глаза белоснежно-седой клок длинных волос и высоко подняв руку с бифокальными очками в золотой оправе, он произнес громким хорошо поставленным голосом:
  - В наш уходящий в Лету угле-водородный век универсального прогресса и глобальной адоптационной абсорбции каждый синхронно ассимилирующий индивидуум равновелико действует, эффективно функционируя в процессе организационно- интеграционной равнодействующей интерференции межгендерного и межрасового ассоциативного сообщества.
  Следом в поношенной кожанке с потертыми лацканами выступил от народа щекастый коротыш Николай Криворотов.
   - На фига, - сказал он, вытирая нос рукавом, - на фига, спрашивается, заводить рака за камень. Мне без разницы, кто там черный, кто рыжий или синий в крапинку. Ежу понятно, что мы, мужики, всю нашу житуху вкалываем до употения, а бабьё жиром жиреет и брюхом толстеет, - Коля подхихикнул себе в кулак и добавил с философской задумчивостью: - Хотя, все же, как говорят, всех баб не пере...обуешь.
  Со стула поднялся известный литератор гуманист Лисор Картавый. Поправив на шее красный с синим горошком галстук и застегнув пуговицы на черном двубортном костюме, он прокартавил рокочущим баритоном:
  - Р-разговор должен идти не о половых р-различиях, а, наобор-рот, об их р-равном взаимодействии, - Картавый сделал паузу по Станиславскому: - Действительно, женская культур-ра, хотя уже и выр-росла в два р-раза, но, увы, еще не достигла даже кр-рая унитаза. Все люди, р-рождаются р-равными и остаются почти таковыми только пока они голые. Это одежда создает нер-равенство, делит всех нас на детей и взр-рослых, мам и пап, олигар-рхов и шлемперов. Пусть все пьют из одинаковых гр-раненых стаканов и писают в одни и те же железные унитазы. Я за всеобщее р-равнодействие.
  Председательница оторвалась от председательского кресла с резными деревянными подлокотниками, сильно и гулко прокашлялась, потом решительным тоном уверенно произнесла:
  - Прения прекращаем, перейдем к делу. Какие будут предложения по обсуждаемой теме? Примус Керогазович, давайте-ка, вы.
  Членкор, как и прежде, ярко сверкнул бифокальными очками в золоте:
  - При современной цифровой дискретизации сферообразующей реальности приоритетной становится прогрессирующая унификация персонификационной интеграции квази-виртуальных сопряжений индифферентных индивидуумов, которым надлежит сгруппироваться в равнодействующие сообщества.
  Коля Криворотов снова вытер нос рукавом куртки и высказался проще:
  - Хватит брендеть и ваньку валять, пошли в каптерку за граблями и лопатами, всем колхозом будем землю в саду лохматить и причесывать.
  Мастер пера Картавый также коротко объявил:
  - Да, я согласен, пр-равильно - нечего здесь р-разговоры р-разговаривать, пор-ра идти в сад гр-руши околачивать. Сами знаете чем.
  Председательница лениво обвела некрашеными глазами присутствующих в зале и с удовлетворением объявила:
  - Ну, и ладненько, вот и договорились, всем спасибочко, ничего больше обсуждать не будем. Будем считать, что сегодня и есть День РАВНОДЕЙСТВИЯ, он и принят к действию. Давайте все встанем и пойдем.
  - Куда пойдем? - крикнул кто-то из зала.
  - Как куда? - откликнулась председательница, - в грушевый сад.
  - Зачем, что там делать будем? - не понял снова кто-то и получил в ответ:
  - Зачем, зачем - конечно, груши околачивать. - Cпросите, чем, - она мечтательно улыбнулась и облизнула крашеные губы. - Чем, чем, конечно, тем самым. Подлиннее бы... И потолще...
  
  Мораль в том, что Свобода, РАВЕНСТВО, Братство это - Чушь, ЛОЖЬ, Негодяйство.
  
  ЧЕРНОПЛОДНАЯ РЯБИНА
  (природа учит)
  
  Та августовская ночь на даче в подмосковной Загорянке была тревожной. Не успел я заснуть, как за окном раздался какой-то странный шум, шорох, шелест. Я расстегнул глаза-пуговицы и выглянул в сад. Небо было совершенно черным. "Туча" - решил я, но неожиданно за окном посветлело, засеребрилась луна, зазолотились звезды.
  "Пронесло" - подумал я, застегнул глаза и улегся досматривать прерванный сон.
  Утром, зевая, вышел на крыльцо и вдруг замер от удивления - что случилось с нашей черноплодкой? Еще вечером ее ветки ярко чернели крупными сочными ягодами. Теперь они были бесстыдно голыми. Лишь кое-где одинокими пучками сиротливо висели зеленые недозрелые рябинки.
  "Это же грачи, - догадался я, - вот сволочи, мерзавцы". Как обидно, только вчера мама говорила, что собирается варить варенье.
  
  Почему я вспомнил тот досадный эпизод? А потому, что недавно сокрушавший мир на Земле короновирус - это та же стая черных грачей, налетевших на наше дерево поужинать, позавтракать.
  Впрочем, так же, как когда-то свою потребность поесть за чужой счет удовлетворяли вирусы испанки, бациллы чумы и другие кокки-стафилококки. От такой же голодухи налетали на наши поля тучи саранчи, колорадского жука и еще разных тварей, охочих до зерна и картошки. И с той же проблемой набегали на Европу скифы, гунны, сарматы, монголы и все прочие, включая нынешних африканско-азиатских и латино-американских мигрантов.
  Как бороться со всякими королями вирусов сегодняшнему человечеству, хотя и одетому в современные защитные доспехи интернета, вакцинации и терапии?
  Ответ в той моей дачной черноплодной рябине. Грачи ведь тогда склевали лишь спелые ягоды, а молодые зеленые они не тронули. Точно также вел себя и тот злодей короновирус - он поражал в основном пожилых и больных людей. А дети и молодые, если заболевали, то довольно легко (как обычным гриппом) и быстро приобретали к этой заразе иммунитет.
  А потому - наверно, правы были те города мира, которые тогда посадили под домашний арест только своих бабушек-дедушек, а сами, хотя и не так всеобъемлюще, как прежде, продолжали жить и работать. Иначе - что (и на что) можно было бы кушать? Скорее всего, это и есть спасение от новых страстей Господних.
  
  Молодым везде у нас дорога, старикам всегда у нас...
  
  ОТКРЫТОЕ ПИСЬМО ВЕНЦУ ТВОРЕНИЯ
  (самомнение - это не все имение)
  
  Ты - "великий, могучий, царь природы".
  Ты, стоящий на вершине мироздания.
  Ты сражался с мамонтами и одержал над ними победу.
  Ты покорил волка и сделал из него собаку.
  Ты приручил кабана, и он стал свиньей.
  Ты укротил дикого коня и оседлал его.
  Ты поймал куропатку и превратил в курицу.
  Ты нашел в поле полбу и вывел ее в пшеницу.
  Ты провел водопровод, изготовил мыло и победил:
   черную оспу, чуму, холеру, тиф, грипп, туберкулез,
   малярию, вич, проказу,.
  Ты даже замахнулся на климат Земли -
   захотел остановить глобальное потепление.
  
  Хватит, пора показать тебе, кто хозяин этой планеты.
  Кто? Ты не знаешь? Это Я - ВИРУС.
  Я долго ждал своего часа, таился в мраке и тесноте
  твоих сосудов, кишок, легких, почек,
  страдал, мучился, голодал, терпел невзгоды.
  И вот вышел на свободу, вырвался из темницы.
  Теперь плюю на все твои эндоскопии, томографии,
  на твои смартфоны, электромобили, роботы.
  Теперь меня КОРОНОвали.
  Теперь я - король, царь, император, султан.
  Самодержец, владыка мира.
  Я - венец творения, вершина мироздания.
  Я - самый древний житель этой планеты,
  и я ее полноправный хозяин.
  Я - невидимый, страшный, всесильный.
  Я всюду: в городах и селах, на улицах и площадях,
  на твоем столе, стуле, кровати, дверной ручке.
  Я - в твоей голове и... в этом твоем компьютере.
  И знай, не будет тебе никакого лекарства,
  никакой вакцины, шиш тебе -
  я сменю обличие, мутирую, надену другие доспехи,
  меня не достанешь, не пригнешь, не покоришь.
  Так что - трепещи, несчастный,
  от меня никуда не скроешься, никуда не денешься.
  
   Твой заразный Вирус Коронованов
  
  ОТЛУП НЕГОДЯЮ
  Закрой пасть, зараза поганая.
  Мы тебя не боимся. Ничего у тебя не выйдет.
  Не надейся. Мы тебя, гад ползучий, укротим, укоротим,
  выведем, как и всех прочих кокков-стафилококков.
  Сгинь, гадина.
  
   Антивирусная Прививка Противозаразнова
  
  СЧАСТЛИВЫЙ СЛУЧАЙ
  (чудо)
  
  Вы не верите в чудеса? Ну, конечно, не верите. И я не верил. До вчерашнего дня, когда попал в переделку, в которую никому не желаю вляпаться. Поехали мы с Линой к врачу. Я оставил ее сидеть в ожидаловке и просил никуда не уходить (с ее алгеймером она уже неоднократно у нас терялась...). Пока моя докториха гоняла меня туда-сюда на разные тесты прошло не менее 40 минут, и когда я вышел, Лины в приемной не было.
  "Где она?" - спросил я регистраторшу, и получил закономерный ответ: "Точно не знаю, но, кажется, пошла в туалет". На вопрос "давно ли?" получил тревожный ответ: "Минут как 20 уже". В стрессовой тревоге я пошел ее искать, объездил на лифте все этажи того многоэтажного здания, подходил ко всем туалетам, кричал надрывно: "Лина, Лина, Лина!!!". Бесполезно.
  И вдруг, на очередном спуске заметил, что все-то этажи я проверил, а вот еще один с буквой "В" пропустил. Доехал до него, вышел - это был гараж. Весь его обошел, заглянул во все уголки. Тревога нарастала снежным комом. Надо было ехать обратно, может быть, Лина вышла на улицу, на нее это похоже. Подошел к лифту, но, УВЫ, обратной кнопки не было. Что делать? Я бросился к одной двери, к другой - все заперты. Кошмар! Стал судорожно рыться в контактах айфона, никаких телефонов моей врачихи там не нашел. Ужас! Куда звонить? В панике набрал "011", перепутав московский "01" и американский "911"
  Воображение уже рисовало страшные сцены хождения по незнакомым улицам потерявшейся Лины, не имевшей с собой никакого документа, не помнившей ни своего адреса, ни фамилии врача, у которого мы были, ни моего телефона. Что делать? Я подошел к одной из дверей и с какой только мог силой стал в нее барабанить кулаками и ногами.
  И вдруг - а вы говорите чудес не бывает - дверь открывается, и в ней стоит - кто бы выдумали? - ...ЛИНА!!! Оказывается, она действительно ходила в туалет, а потом не могла найти путь обратно и бродила по всем этажам. Но пользовалась лестницей, а не лифтом, как я. Поэтому я ее и не мог найти. И надо же было такому случиться, что именно тогда, когда я застрял в этом проклятом гараже, она тоже спустилась на этаж "В" и (ура!) услышала мои бешенные стуки.
  Естественно, мы отметили это счастливое совпадение "времени и пространства" в соседнем ресторанчике бокалами шардане и стеками под сметанным соусом.
  
  А вы не верите в чудеса.
  
  "У ПОПА БЫЛА СОБАКА..."
  (длинноговорка)
  ...он ее любил. Она съела кусок мяса, он ее убил, в землю закопал, памятник поставил, надпись написал, что: У попа была собака, он ее любил,..."
  Шла китайка с длинным носом,
  Обратилась к нам с вопросом:
  Что мне делать с длинным носом?
  И услышала в ответ
  Очень правильный совет -
  Вы возьмите кипарис,
  Приложите к носу лист,
  А потом, потом, потом
  Отрубите топором.
  Но потом возьмите снова
  Приложите лист клиновый
  И увидите, что нос
  Больше прежнего отрос.
  Ободренная китайка
  Удалилась на лужайку,
  И зачем-то там без спросу
  Травкою потерла нос свой.
  И увидела, что нос
  Больше прежнего отрос.
  Не проходит пять минут,
  Как китайка тут, как тут.
  Обратилась к нам с вопросом:
  Что мне делать с длинным носом?
  И услышала в ответ
  Очень правильный совет -
  Вы возьмите кипарис,
  Приложите к носу лист,
  А потом, потом, потом
  Отрубите топором.
  Но потом возьмите снова
  Приложите лист клиновый
  И увидите, что нос
  Больше прежнего отрос.
  Ободренная китайка
  Удалилась на лужайку,
  И зачем-то там без спросу
  Травкою потерла нос свой.
  И увидела, что нос больше прежнего отрос.
  Не проходит пять минут,
  Как китайка тут, как тут,
  Обратилась к нам с вопросом,...
  .............
  
  
  
  ПОДОЖДЕМ ПОД ДОЖДЕМ
  ("крошка сын к отцу пришел и спросила кроха, что такое хорошо и что такое плохо..").
  
  Дождь полился
  и прошел.
  Что же
  тут хорошего?
  Снова дырки
  он нашел
  В башмаках
  поношенных.
  
  * * *
  Дождь полился
  и прошел,
  Небо
  стало ясно -
  Ясно, что
  не хорошо -
  Я ж промок
  ужасно.
  
  * * *
  Дождь покапал
  И прошел.
  Ничего хорошего,
  Мало влаги он принес
  Полю пересохшему.
  
   * * *
  
  Дождь полился
  и прошел,
  Небо
  снова чисто,
  Замарашкам
  хорошо
  Он мозги
  прочистил.
  
  * * *
  Дождь полился
  И прошел
  Плохо Маяковскому
  Он галоши не нашел
  От дождя московского.
  
  
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"