МИРОНУШКА
На 403-м километре трассы М-10 уютно расположилась малюсенькая деревенька с типичным русским названием "Миронушка". Забавное и доброе название. Еще три года назад все десять домов её были обитаемы, а сейчас, по-моему, только два, да и то - сомневаюсь...
В 1998-м году я перегонял в Москву
новенький "мерседес". Если кто помнит, тогда в июле стояла удушающая жара, градусов где-то под 40. Дело под вечер было, солнце как раз собиралось отдохнуть и жарило в спину напоследок по полной. Машина бежала резво, но на поворотах приходилось быть осторожным - асфальт плавился, образуя предательские жидкие линзы, провалившись в которые можно было не вывернуть. Деревеньку эту я проезжал много раз до этого, а запомнил потому, что помимо названия, известна она своим "мироновским поворотом": сразу за дорожным указателем дорога резко уходит вправо и ныряет резко вниз. Я это помнил и, сбросив газ, плавно и величественно вкатил в низину. Метров через триста, на обочине у моста, стояла древняя телега со стогом сена - такие встречаются разве что на картинах художников-передвижников. Запряженная в телегу лошадь, лежала на земле, положив голову на раскаленный асфальт. Старый возница сидел рядом, нежно положив руку на лошадиную голову. Издали казалось, что старик гладит её. Если бы не садившееся солнце, то я наверно просто проехал бы мимо, улыбнувшись, глядя на такой кусок экзотической русской старины, но...
В свете уходящего светила лицо старика как-то странно отсвечивало. Подрулив ближе, я понял - не лицо даже, а глаза. Старик рыдал. Затормозив, я вылез из машины и подошел к нему - на вид лет 80, может и больше. Одет какие-то нелепые галифе с лампасами довоенного покроя, телогрейку на голое тело, засаленный картуз и стоптанные кирзовые сапоги - правый подвязан веревкой. Хотя и не ветеринар я, но диагноз лежащей в придорожной пыли лошади поставил сразу - видимо по человеческим меркам ей следующим утром исполнилось бы лет двести. Седая густая грива была достойна уважения. Над лошадиной головой уже кружилась первая жирная муха, соображая, какое ей досталось счастье на исходе душного дня.
Старик, высунув из беззубого рта язык, слизал то ли слезы, то ли сопли и удивленно посмотрел на меня - говорить он явно был не в силах. Да и сказать-то особо было нечего, и так все ясно. Я махнул ему рукой, мол, сейчас вернусь и пошел к машине. Достав из багажника бутылку дорогой водки в форме артиллерийского снаряда, которую мне подарили друзья в Питере, я вернулся. Свернув бутылке голову, я протянул её старику. Тот осторожно взял двумя руками и стал жадно пить мелкими глотками. Отпив где-то треть, он вытер рот рукавом и протянул бутылку мне. Я смочил рот и показал на машину, мол, за рулем и отдал ему водку обратно. Минут за двадцать он допил все. Что удивительно, при его возрасте и положении старик пьяным не стал, казалось, не водка это была, а простая вода - он с трудом поднялся с земли и пошел к мосту через какую-то речушку. Поставив в траву пустую бутылку, он повернулся ко мне и сказал: "Макар потом приберет" А потом указал на телегу и спросил: "Поможешь?" Я кивнул и пошел к машине. Покопавшись пару минут в багажнике, я нашел буксировочный трос и вернулся - лошадь уже была свободна.
Видимо забавная была картинка: крутой "мерседес" тащил на веревке старую телегу полную сена... Проезжавшие мимо машины весело гудели, а народ, скорее всего, показывал на нас пальцами.
Дом был недалеко - метрах в двухстах на противоположном берегу речушки. Так что, справились мы минут за десять. Напоследок дед пожал мне руку и обнял, прижав к своей выгоревшей душегрейке на голое тело. Я покатил дальше. Домой...
Четыре года спустя я опять возвращался в Москву той же дорогой и притормозил у памятного поворота. Стоя на мосту, я смотрел на заколоченные ставни знакомого дома и развалившуюся телегу без колес под окнами. Хреново мне было на душе. А еще хреновее стало, когда в траве у моста я увидел пустую грязную бутылку из-под дорогой водки. Не прибрал её Макар. Никто не приберет уже...