Аннотация: Участник литконкурса "К оружию!", очень мохнатое место, конец мая 2009 г. Второй рассказ... бла-бла-бла. Одинокая аллюзорная мысль, не самым лучшим образом претворенная в жЫзнь.
Он слышал, как над ним треснуло небо, выпуская его на свободу...
-Пап, пап, ну дай, пап? Ну, пожалуйста, тебе что, жалко? - отложив в сторону ложку, паренек кружил возле отца, заглядывая ему в глаза и даже дергая за рукав, как пятилетний мальчишка. Нетерпеливо подпрыгивая на месте, он то и дело привычным движением отбрасывал с раскрасневшегося лица мягкие волны светлых волос, которые так нравились девушкам и впечатлительным матронам. Но все его обаяние было бессильно - суровый родитель оставался непреклонен. Паренек понуро подобрал ложку и вернулся к поеданию осточертевшей манки - достойнейшей пищи, если верить отцу, и отвратнейшей - по его собственному мнению.
Дни и ночи юноша проводил, тоскливо внимая заковыристым речам отца, все больше убеждаясь в несправедливости и подлости окружающего мира, но ослушаться могучего папочку не смел.
За занудными наставлениями прошел не один год, и вот, наконец, родительская длань вышвырнула возмужавшего сынка за дверь - исполнять заветы и указания. Напоследок парень все-таки повторил свою просьбу, пытаясь достучаться до упрямого и строго отца:
-Ну сам посуди, как же я с людьми-то буду говорить? Как завоюю их любовь и уважение? Они ж меня на смех поднимут, честное слово... Ну дай, на всякий случай, а?
-Пусть смеются, сын. А ты будь для них праздником, который дарит этот смех. Тогда они и полюбят тебя. А теперь иди. До встречи, - и в следующую минуту гневный взгляд отпрыска уткнулся в тяжелую дубовую дверь. Всё, теперь только идти.
И он отправился в путь. Но куда бы ни пришел, стоило ему начать разговор, как вокруг занималось сущее безумие: поначалу слушатели сдержанно хихикали в кулак, а самые жалостливые улыбались, глядя на него, как на дурачка. Затем хихиканье переходило в гогот и издевки. Возможно, дело было в том, что говорить он мог только словами отца, которых никто здесь не понимал, а может, видок у парня был уж больно жалкий... Так или иначе, три года прошли в мытарствах и осмеянии. Парню казалось, что ехидные выкрики прилипли к нему, как мокрая солома или репей - не отодрать было насмешливых. "Шут!", "Дубина никчемная!", "Расскажи это моему ослу - он в последнее время грустный!"... Раз за разом, город за городом - одно и то же.
Он и не заметил, в какой момент с ним стали ходить бродячие циркачи, прослышавшие о его своеобразной славе, но они оказались его единственными соратниками - и накормят, и от драчунов защитят. Все лучше, чем одному каждый раз дворами удирать от толпы, выдавая себя голодным урчанием в животе.
Неожиданно их стихийно возникшая труппа стала все чаще срывать овации толпы, и весть о ней облетела страну. Еще вчера они с трудом наскребали на дешевую брагу и пустую кашу, зачастую оставаясь ночевать прямо на улице, как вдруг в карманах зазвякали тяжелые монеты - и вот они уже почетные гости, распивающие лучшее пиво и лениво жующие мясное рагу. За одним из таких ужинов, когда количество вина и пива сделало всех комедиантов лучшими друзьями и откровенными собеседниками, циркачи признались своему предводителю, что в тайне считают его мастером, учителем - ведь то, что он говорит, просто невероятно: его шутки о всеобщей любви, о доброте злых - новое слово в шутовском деле. Однако учитель их помрачнел и похвалы не принял. Вместо этого он сказал, что отныне он будет говорить только о порочном - раз уж речи его так забавляют людей. Артисты удивились, но вопросов больше не задавали. А поскольку принимать их с того момента стали еще лучше, вскоре этот разговор и вовсе забылся.
От селения к селению, от таверны к таверне артисты добрались до столицы. Дерзкие шутки и странные манеры сделали их звездами - посмотреть на представления стекался народ со всего отнюдь не маленького города. Первая неделя была похожа на сладостный сон - успех, бесплатная кормежка и выпивка кружили голову, однако беспечность циркачей сделала свое дело: упиваясь своей популярностью, ставший их негласным лидером парень взялся отпускать шуточки о толстомордых стражниках, их блудливых женах, алчных и похотливых начальниках. Городская стража, а уж тем более, ее управители, терпеть подобное не стали - не прошло и двух дней, как циркачей объявили в розыск и без труда нашли, схватив прямо во время очередного представления.
Парень, чувствовавший ответственность за своих друзей, попытался возмутиться, но в ответ получил лишь тяжелый тычок древком копья. "Молчи, клоун", - зло сплюнул под ноги один из стражников.
Правильно оценив оружие и мрачные физиономии служителей порядка, толпа поспешно согласилась с арестом бунтовщиков и мирно разошлась по домам, бормоча что-то о наглецах, забывших свою совесть в пивной.
А циркачей отволокли в городскую тюрьму, пообещав им доверительно, что с третьим рассветом их головы украсят Дрянной Холм, и посоветовали скорчить рожи поглупее - в последний раз повеселить народ.
Светловолосый предводитель шутов один из всех заранее знал, как кончится их короткая история - вспомнились ему непонятные когда-то нравоучения отца и то, что он пророчил ему. Даже когда в последнюю ночь перед казнью кто-то из сочувствующих комедиантам граждан скинул в зарешеченное окошко тюрьмы кинжал, он и не помыслил об освобождении, обреченно ожидая конца.
-Эй, Крис, - голос одного из товарищей вырвал парня из окутавшего его оцепенения. - Я не дотягиваюсь до кинжала, - говоривший, крепкий бородач из их сплоченной компании, продемонстрировал скрученные грубой веревкой запястья. - Возьми его и спрячь, а когда стражники придут за нами... - он не договорил, выразительно прищелкнув языком.
Задумавшись на секунду, светловолосый узник обвел взглядом друзей - какого хрена они должны погибать так глупо, из-за меня?! Он уверенно потянулся к кинжалу, как вдруг в голове его раскатом грома взорвался голос его отца:
-Ты не должен поднимать оружия на человека, сын мой! Опомнись! - негодование и ярость так клокотали в горле кричавшего, - Вспомни, сколько раз я говорил тебе: у тебя нет права прикасаться к орудиям боли и смерти!
Согнувшийся было под шквалом гнева парень, вдруг расправил плечи и впервые за долгое время взглянул вокруг не затравленным зайцем, а гордым, почти безумным вольным зверем.
-Я тридцать лет просил тебя, отец. Просил дать мне силу, дать хотя бы шанс. А по-твоему выходит, что я и жить-то права не имею, - горько усмехнулся сын.
За час до рассвета дверь камеры приоткрылась, и рука в кольчужной перчатке поставила на пол тарелку с хлебом. Потом там чем-то зашуршали, звякнули - и на полу появилась глиняная бутыль.
-Это вам, чтоб на плаху веселей бежалось, клоуны, - гоготнули из-за двери, снова запирая засов.
Те из актеров, кто сидел поближе к двери, дотянулись скованными руками до бутыли и поспешно ее приговорили - молча, с мрачной решимостью. Зажевали хлебцами. Крис от предложенной порции отказался - отмахнулся, как от назойливой мухи. Его мысли были заняты совсем другим.
И вот первый бледный луч предрассветного зарева упал на стену камеры, в дверном замке шкрябнул ключ. Уже с порога от вошедшего стражника повеяло чесноком, горелым мясом и кислым вином так, что ком подступил к горлу. Крис крепко обхватил рукоять кинжала связанными спереди руками и стал неотрывно следить за черной тенью, движущейся в его сторону.
"НЕ СМЕЙ!", - прогремело в его голове.
"Заткнись", - прошептал парень, широко улыбнулся и уверенно всадил кинжал между ребер уже склонившегося над ним стражника.