Аннотация: Пятая, заключительная повесть из серии "Потерявшиеся во времени"
КНИЖНЫЕ ЛЮДИ
Редкостный случился листопад. Листья, то осыпались ураганным разноцветьем, то замирали, словно ожидая команду. Небо сияло лазурью. Невинный ветерок, теплый нежный, налетал временами, целуя щеки людей - неужели это он приказывал листьям стремительно осыпаться? Вон снова сотни ярких лоскутков упали на голову и плечи гуляющих по кругу мужчин. Один из прогуливающихся длинными костлявыми пальцами аккуратно снял со своего хрящеватого носа кровавый лист и сбросил его на землю. Человек был высок, сутул, худ и с резкими угловатыми движениями и птичьей подпрыгивающей походкой. Высокий лоб, твердый раздвоенный подбородок, острые глубок посаженные глаза говорили о его уме и силе воли. Филармоничным меломанам не надо было представлять его. Он был достаточно известен и в университете, где преподавал и в крупных городских музеях, где консультировал. Ну, конечно, это был никто иной, как Неглинский Константин Львович - полиглот и большой специалист по культуре Древней Греции.
В настоящую же минуту Константин Львович со своим спутником неторопливо кружил вокруг памятника гениального поэта, а красавица осень, которую этот поэт так любил, забрасывала их кровавым дождем. Рядом с Неглинским вышагивал Иван Алексеевич Мартынов-Фредерикс. Иван Алексеевич заведовал отделением психоанализа в клинике невроза, был знающим психиатром, в существование души, конечно, не верил, хотя часто произносил это мифическое слово - "душа". Даже обращался таким образом к людям: "Душа моя...". Он много трудился в клинике и много занимался в архивах, плодом этих работ явились книги, благодаря которым Мартынов-Фредерикс сделался знаменит. Близкие называли его за глаза "Иван Задеко", отчасти в память знаменитого Задеки, а отчасти из-за полноты Ивана Алексеевича, в особенности именно вышеупомянутой части его тела, которая и кормила его, т.к. была необычайна усидчива. Но не своими достижениями гордился Иван Алексеевич, а тем, что по матушке происходил от одного офицера, который застрелил известного поэта. Странная это была гордость, но Иван Алексеевич глубоко сочувствовал своему предку и ненавидел убиенного поэта еще больше, чем прадед. Эта неприязнь сделалась настолько болезненной, что никто знавший Ивана Алексеевича не решился бы, даже под пыткой, упомянуть при нем ненавистное имя, понимая, что Иван Алексеевич мог впасть в такое состояние, при котором переставал нести за себя ответственность.
Слава Богу, что злосчастный поэт не оставил после себя потомков, а то бы им не поздоровилось, повстречав он на своем жизненном пути Ивана Алексеевича. К счастью памятник, вокруг которого кружили приятели, принадлежал другому поэту, ненавидеть которого было бы совсем уж неприлично. Разговор же как-то сам по себе перескочил на женский пол, тем более что Иван Алексеевич знал слабость Константина Львовича к красивым женщинам. Считалось, что Неглинский всегда находился в состоянии влюбленности в очередную красавицу. Причем его интересовали только чрезвычайно воспитанные и элегантные женщины с претензией на интеллектуализм. И находил же таких замечательных женщин Неглинский и долго страдал от неразделенной любви, пока не встречалась ему очередная одалиска. Всё тут же повторялось с пугающим постоянством. И хотя одна из полюбившихся ему прелестниц соглашалась и очень даже активно соглашалась стать его женой, однако Константин Львович не только на ней не женился, но поспешил найти новый объект безответного чувства.
За объяснениями такого странного поведения все обратились к Фредериксу, и ему пришлось долго объяснять далеким от психоанализа друзьям, что Неглинский человек холодный, уз Гименея боится, а постоянные влюбленности ему необходимы просто для того, чтобы чувствовать себя живым. Ну, и конечно будучи изысканным эстетом, объекты его интереса должны соответствовать его требовательному вкусу. Мужчины как раз ожидали дам; жену Ивана Алексеевича с подругой, конечно красавицей и разумеется неразделенной симпатией Неглинского. С этими дамами наши приятели собирались провести приятный вечер в филармонии, и разговор сначала шел об этих женщинах, а затем Фредерикс спросил: "Душа моя, куда подевалась ваша школьная компания? Я всегда удивлялся вашему постоянству. Сколько лет последнюю субботу каждого месяца вы собирались вместе, а в последний раз изменили им - не так ли? Вот и сегодня как раз последняя суббота месяца - забавное совпадение!" Тут Мартынов-Фредерикс замолчал, увидев как резко дрогнули и скривились и без того кривоватые губы его приятеля.
- Нехорошо - подумал Иван Алексеевич - кажется, меня угораздило наступить на больную "мозоль" Неглинского. Неужели у этого ледяного человека есть уязвимые места?"
Константин Львович кашлянул и по привычке потрогал свой нос, словно проверяя, не постигла ли его участь несчастного Ковалёва, ответил небрежно - "Наскучили мне эти принудительные посиделки. В сущности, эти люди давно мне чужие и чуждые. Признаться, я не без душевного облегчения с ними расстался. Да и сама компания развалилась, что не удивительно - держались только на ностальгической сентиментальности".
- Могу себе представить, душа моя - облегченно вздохнув, заметил Фредерикс, - как Вам тоскливо было проводить время со своими одноклассниками, ведь как я понимаю, они не блистали интеллектом?
- Да уж, этим они не были обременены - иронично заметил Неглинский и засмеялся своим деревянным странно-раздельным смехом: - Ха-ха-ха-ха!
Слушая эти звуки, Фредерикс думал, что напрасно приписал своему приятелю сентиментальные слабости и удивлялся себе, - "Что это я вдруг всполошился - почудилось что-то. Мне ли не понимать людей до дна, разве могут мне преподнести сюрпризы те, которых я изучал всю жизнь - неужели я старею?"
- Однако мы можем опоздать. Где же наши дамы? А, вот и они.
Действительно, к ним подходили, оживленно щебеча две прелестные женщины.
На концерте Константин Львович сделался необычайно рассеянным, и как показалось Фредериксам, не обращал никакого внимания на свою очаровательную соседку. А в антракте сославшись на мучительную мигрень, ушёл домой. Такое с ним случилось впервые, ведь музыка являлась для Неглинского единственной отрадой, он растворялся в ней, а тут словно оглох, будто и не слышал ничего.
Дома Неглинский зачем-то запер дверь на цепочку, подумав, накинул ещё и крючок. На цыпочках подошёл к бюро; достал альбом с фотографиями, открывая его, заметил, как отвратительно дрожат пальцы, не садясь, стал внимательно вглядываться в знакомые лица. Из альбома смотрели на него самые дорогие ему люди - друзья его юности. Вот брат и сестра Бархатовы Максик и Эля. Всё началось с них. Неглинский и Эля учились тогда в 9 "А" классе, а Макс в 9 "Б". Каким же несчастным, по-волчьи одиноким был тогда Неглинский. Несуразный, некрасивый, неловкий мальчик. Его отца - человека известного, но очень пожилого интересовала только молодая жена - пятая по счёту, последняя его любовь, а что интересовала мачеху, о том Костя думать не хотел. Мать его умерла, когда он был совсем маленький и мальчик почему-то всё детство винил её в том, что она ушла из жизни, ушла от него - бросила. Ему было тяжко дома, хотя никто его не ругал, не наказывал, к нему нанимали лучших учителей, у него было всё необходимое, но с ним очень редко общались - только по делу. Мачеху он презирал, а она его откровенно не замечала. К отцу тянулся, но тот оказался недоступен, и Костя запер сердце. Воспитанный иначе, чем сверстники Неглинский не умел, да и не желал учиться играть по их неписанным правилам. Мальчик всё сильнее замыкался в себе и постоянно находился на грани тяжелой депрессии. Самолюбивый, с высокими амбициями, с неоправдавшимися претензиями на признание тешил он свое тщеславие язвительным остроумием и интеллектуальным превосходством над однокашниками. Только ирония и откровенное презрение помогли ему не скатиться в отчаяние. За непохожесть и независимость был Костя неоднократно и жестоко бит своими соклассниками. Надо отдать Константину должное он не трусил, не прятался, как и чем мог отбивался от своих мучителей, изрыгал обидные колкости и даже плевал им в лицо, никогда не ныл и никому не жаловался. Так что никто не мог назвать его "тряпкой". Вскоре одноклассникам стало ясно, что Неглинского можно убить, но сломить невозможно. Это открытие заставило по-своему уважать этого странного парня и от него постепенно отстали.
Сам Неглинский вспоминал своё детство как самый настоящий кошмар и когда при нём говорили о "счастливой и светлой" поре человеческой - сильно вздрагивал.
Девочки не обращали не Костю ни малейшего внимания, только Эля Бархатова всегда с ним вежливо здоровалась. Эля вообще была очень воспитанная и приятная барышня; белокожая с толстой, блестящей шоколадной косой, полноватая, но с тонкой талией и с необыкновенно спокойными серыми глазами под соболиными бровями. Частенько исподтишка поглядывая на Элю, Неглинский подумывал, а не влюбиться ли ему в эту невозмутимую девушку, но как-то так ни до чего и не додумал. Он не мог отделаться от ощущения, что они с Элей словно родственники и от того рождалась мысль, что влюблённость в неё будет похожа на извращение.
Да, это случилось в 9-м классе. Стояла поздняя, голая, ветряная осень. От холода негде было укрыться; в домах и в школе топили скверно. Неглинский невзирая на школьные репрессии сидел на уроках в шапке и в перчатках. Холод пробирал его до костей, ему казалось, что его и без того низкое давление стремительно падает. В один из таких промозглых ноябрьских дней, когда он на большой перемене, обхватив себя руками, трясся в углу рекреации, к нему подошла Эля, а с ней её брат Максим. Эллин брат-близнец был самый популярный мальчик в школе. Он пел и играл на гитаре в школьном ансамбле "Подсолнухи". Все самые хорошенькие девочки закатывали глазки при упоминании его имени. Конечно, слава Максима не прошла мимо честолюбивого внимания Неглинского. Да и сам он издали любовался обворожительным Максом - статным, плечистым, таким же белокожим и белозубым как сестрица, с такими же шикарными шоколадными волосами и ещё более яркими и крупными синими глазами. В отличие от спокойной, невозмутимой сестры Макс искрился озорной энергией, весёлым артистизмом. Он него явственно исходили волны обаяния. Мальчишки не любили его, завидовали и боялись. Бархатов славился вспыльчивостью и спуску обидчикам не давал. Дрался он серьёзно, целеустремлённо и молча, почему-то всегда предварительно снимая обувь и оставаясь в носках, так что его старались не задевать. Сам он ни к кому первым не лез. Многие мечтали с ним дружить, но он предпочитал никого к себе не приближать. Общался в основном по делу.
И вот сейчас эта легендарная личность стояла напротив Кости и улыбалась ему своей неотразимой улыбкой. Эта улыбка словно солнце осветила мрачный школьный коридор. Косте неожиданно стало тепло и весело. Неглинский и сейчас глядя на фотографию Макса, всё это помнил и ощущал.
Тогда Эля попросила Неглинского помочь Максу по математике и физике и в тот же вечер мальчики, сидя голова к голове разбирали трудные задачи.
С этого дня началась для Кости другая жизнь; яркая, интересная, настоящая. Больше он не хотел умереть, он ждал наступления нового дня, потому что снова увидит своего прекрасного друга, услышит его выразительный голос и радостный смех. Как ни странно, но такие непохожие мальчики стремительно сближались и стали неразлучны. Костя сразу почувствовал, как к нему изменилось отношение одноклассников. Перед ним стали заискивать, искать дружбы. Да, только на что они теперь были нужны ему? Его переполняла гордость и радость от дружбы с Максом, и никто ему больше был не нужен.
Новый год Бархатовы пригласили Костю праздновать вместе. Тогда первый раз и собралась вся их компания; Костя, Бархатовы, Аня и Таня.
Собрались у Бархатовых. Костя пришёл первым, помогал Максу наряжать пушистую, упирающую в потолок ель.
Эля хлопотала на кухне. Вскоре пришли девочки. Аня Львова и её подружка Таня Зверева учились в соседней школе и хотя школы разделял только небольшой сад Костя никого из той школы не знал. Однако от Макса много слышал об этих девочках. К Анне Макс был неравнодушен за то, что она не кидалась к нему на шею и вела себя хоть и очень дружески, но отстранённо. Зато её подруга Таня всеми средствами добивалась расположения Максима.
- С этой шаловливой девчонкой, конечно можно переспать по пьяне - небрежно говорил Макс, но меня интересует менее доступная добыча. Костя восхищённо смотрел на своего друга. Он ни минуты не сомневался, что ни одно девичье сердце не устоит перед Бархатовым.
Девушки вошли, когда Костя протягивал красный стеклянный шар Максу, стоящему на стремянке. Неглинский обернулся, взглянул на вошедших, рука его дрогнула, шар выпал и с неприятным скрежетом разбился на сотни кровавых осколков.
Аня бесшумно вышла, вернулась с веником, быстро убрала и, улыбнувшись Косте, сказала: "Это к счастью".
- Тебя послушать - у тебя всё к счастью - возмутилась Таня. - А на мой взгляд так это - урон. Аккуратней, это самое, надо с чужим добром обращаться, а если руки, блин, не оттуда растут так не стоит браться помогать.
- У нас таких шаров много - беда не велика - засмеялся Макс, и праздник пошёл своим чередом.
Ели, пили, пели, танцевали, затем пошли гулять. Ночь стояла тихая, снежная, нарядная. Они веселились, катались с горки, играли в снежки, а придя домой дали друг другу слово, что будут встречаться почаще.
Слово они сдержали, постепенно их встречи превратились в ритуал и, хотя мелькали года, и проплывали десятилетия, друзья неуклонно собирались в последнюю субботу каждого месяца. Исключение составляли те пять лет, когда Таня уезжала в другой город. Едва она вернулась, их встречи возобновились в полном составе.
- Ты моё счастье, позор, ужас, страсть, кошмар! Это не ёлочный шарик тогда разбился, это разбилось вдребезги моё сердце. Это случилось, как только я увидел тебя, как только почувствовал одновременно и отвращение до тошноты и такую же непреодолимую тягу. Я всё надеялся, что наваждение пройдёт, но оно только усиливалось. Я готов был умереть за одну ночь с тобой, и ты согласилась за мачехино кольцо с бриллиантом. Я стал вором. Да что там я стал подлецом, убийцей. Помог предать и погубить Анечку - ангела во плоти, саму доброту и благородство. Лишь бы видеть тебя, лишь бы не терять надежды, что ты когда-нибудь станешь моей! Да, в моей загаженной, истерзанной душе безраздельно царит эта дьяволица, эта вампириха! Грубая, вульгарная, бездушная, аморальная тварь! И только такой она мне желанна и только такой я, пресмыкаясь, служу ей! Потому, что это такой запредельный ужас, что уже - счастье. Пропал человек! Пропал пропадом, и нет человека!
Неглинский целовал и гладил Танину фотографию, он плакал, а из груди громко вырывалось всё то же отрывочное ха-ха-ха-ха!
А за спиной Константина Львовича тёмный, призрачный силуэт, радостно приплясывая, потирал руки. Может быть, его позабавили дверные цепочки и крючки. Да и нам как-то странно - неужели такой просвещённый господин, как Неглинский, мог допустить мысль, что мы когда-нибудь остаёмся в одиночестве.
МАСКИ
Подлец Гена Сикорский ждал Бархатова в ресторане "Тринадцатый гость". Ресторан считался стильным, модным, дорогим, а в другой Бархатова было бы и не зазвать - ценил себя очень раскрученный артист. Гена Сикорский продьюсировал сериалы, а успех сих произведений искусства, понятное дело, зависел от исполнителей. У Сикорского не было сценария, да что там сценарий - его можно по ходу съёмок сочинять. Пока у него даже идеи проекта не вырисовывалось, да не беда - появится. Главное, чтобы модные актёры согласились принять участие, необходимо срочно заинтересовать их, а то недалёк тот час, непристижно станет сниматься в долгоиграющем "мыле". Вот и Бархатов начал носом вертеть, а он в этом сезоне гвоздь программы - секс-символ последнего года. Бабы от него просто тащатся, причём возраст и пол баб не имеет значения. И откуда он только выскочил этот Макс Бархатов, прямо как чёрт из табакерки. Выскочил и сыграл доктора Сергея Соболева в нашумевшем 237 серийном "мыле" "Врача вызывали?". Так сыграл, что завоевав все мыслимые и немыслимые награды года, взлетел на самый венценосный олимп шоу-бизнеса; был принят и даже стал своим ТАМ! Так что теперь к нему на кривой кобыле не подъедешь, надо как-то к Бархатову подлизаться.
- Здравствуй, Генка, подлец, - раздался выразительный баритон, и Сикорский увидел Бархатова, который успел не только незаметно к нему подойти, но и усесться напротив.
Спросите кого угодно, да хоть самого Сикорского, почему его все называли "подлецом". Никто толком не ответит. Вроде бы никаких особенно подлых поступков он никогда не совершал, а вот ведь прилипла кличка. Впрочем, Сикорского она устраивала, он даже сам так и представлялся: "А вот я и есть тот самый подлец Сикорский". Возможно, весь секрет и заключался в том, что хитрый Гена предчувствовал, что в таком гнусном, насквозь фальшивом мире, где ему суждено вариться, любая подлость возможна и даже неизбежна и решил заранее выписать себе индульгенцию. В самом деле, кто станет возмущаться подлостью подлеца - дело естественное.
- Максик, ты ходишь бесшумно как тигр, ну, чистый тигр - заискивающе замурлыкал Гена.
- Хорош врать, Сикорский. Задумался ты о делах своих скорбных, вот меня и не заметил.
Гену выручил подоспевший официант. Мужчины склонились над меню и вскоре со знанием дела принялись поглощать Шаркютри, эскалопы из лосося, американский салат с ананасами, куриное консоме с кнелями, форель Бель-Меньер, Скампи по-креольски, жареных перепелов с виноградом, запивая яства Шардоне и Аи. Только когда приступили к десертам Бархатов удовлетворённо откинувшись на спинку стула промолвил: "Вот сегодня я не переел, право - слово, надо вести здоровый образ жизни и ударять в основном по рыбке. Ублажил ты меня, Сикорский, проси чего хочешь.
- Живота, живота, великий Макс - заёрничал Гена, но поняв, что сковородка может и остыть, сразу сменил тон на деловой и объяснил, зачем звал Бархатова. Макс благосклонно его выслушал и сказал, что в принципе он не против, если конечно сойдутся в цене и если сценарий будет не очень дебильным.
- Что-то ты рано со мной начал сговариваться, у тебя ведь у подлеца поди и проекта-то нет? Ведь так?
- Так-то оно так, да мне бы хоть какую-нибудь зацепочку и пойдёт дело. Можно хоть завтра начать.
- Зацепочку тебе я, пожалуй, дам - задумчиво ковыряя в зубах, произнёс Максим, ну за особую плату, разумеется.
- Максик, миленький, выручай, - залебезил Гена и подумал - Пусть хоть бред сивой кобылы предложит, мы его отлакируем, а ему уж тогда не отвертеться - знамо - Автор Идеи!
- Этот сериал расскажет о жизни пятерых друзей детства. Я сыграю одного из них, который прославится; врач, адвокат, артист или политик - без разницы. Это мы додумаем. У нашего героя будет сестра - дама интеллигентная, но не овца. Знает, что хочет от жизни и спокойно не торопясь, всё что надо берёт. Берёт без надрыва, будучи совершенно уверенной, что всё, что она забирает, принадлежит ей по праву. Если же что-то из рук ускользает, то сия дама садится и думает. Думает только по конкретному делу, а не по каким-то там высшим материям. Она не сомневается, что все её желания просты и разумны - их можно достичь, разработав подробный поэтапный план, а если что-то не срастается - значит была допущена ошибка в плане, необходимо всё проверить - ошибку найти, в крайнем случае, составить другой план.
Будет у нашего героя шестерящий перед ним "ботаник", "антилягушка" - из дворян, с родословной так сказать собачка. Станет известным учёным, но навсегда останется рефлексирующим типом, ну Достоевский перед ним точно отдыхает ... Входят в эту компанию ещё две дамы. Одна - секс-бомбочка, а-ля Бриджит Бордо - сиськи, попка, ножки, губки - всё один в один. Простая, практичная бабёнка без интеллектуальных и этических заморочек, с детства влюблена в нашего героя, иногда с ним трахалась. У него, конечно, таких куколок "на часок" много - раком до Москвы поставить можно. Ну, эта всё же на особом была счету - боевая подруга детства, к тому же родила (невзирая на нежелание нашего героя) от него дочь. Что от него - ясно, анализов делать не надо - считай клон. Ясно дело пыталась женить на себе нашего молодца, но тут пардонтес. И Макс грациозно показал несколько неприличных жестов. Денег наш герой матери-героине не даёт, зато сестрица его бдительно следит за воспитанием девочки и за тем, чтобы у неё всего было вдоволь - сама закупает, так что если какие бабки нужны для бэби, то сестрица говорит нашему герою, а он ей их отстёгивает. Ясно дело больше он эту плодовитую резвушку близко к себе не подпускает - демографию в стране пусть выправляют другие. Есть и ещё одна дама в этой компании - необычный для нашего времени тип.
Макс задумался, и Сикорский с удивлением заметил, как посветлело и сделалось почти человеческим лицо этого прожженного скептика.
- Даже не знаю, как её назвать - тихо продолжил Бархатов - и не сделаться глупо сентиментальным. У классиков такие иногда мелькают, почему-то у англичан особенно. Этакая добрая, милосердная сестра, ангел во плоти, женщина без тени вульгарности. Тихая, бесшумная, как и положено её ангельской породе. Всегда появляется в нужном месте в нужное время, когда кому-то из её окружения становится плохо. Сядет у постели больного и выходит его. Не будет лезть с упрёками да с советами, а просто выслушает и поможет, чем сможет. Никого никогда не осуждала, даже когда ... тяжёлая складка легла между соболиных бровей актёра, синие глаза затуманились. Он тряхнул шоколадными кудрями, стараясь отогнать неприятные мысли и продолжил свой рассказ. - Ведь вся компашка у неё в долгу была и не раз, да что там говорить; ангел есть ангел, а с ангелами тяжко, сразу понимаешь кто ты-то сам на его фоне. Вот тебе герои твоего сериала, Сикорский. Отношения между этими людьми можно запутывать в любые морские узлы и распутывать по усмотрению сценариста. К тому же неплохо провести этих ребяток через детство 70-х годов, юность 80-х, зрелость 90-х и так до наших дней. Кроме того, Сикорский, в этой истории должна быть тайна - это когда наша секс-бомбочка вместе со своей мамашкой, буквально за одну ночь исчезла из города, а потом через несколько лет так же неожиданно появилась. И ведь никому, понимаешь ли ты, никому, ни под каким предлогом не рассказывала, что же с ней случилось, но из-за этого бегства она лишилась квартиры в Питере. Видишь ли, они задним числом поменяли квартиру, каким-то сложным способом, ну точно следы запутывали - на квартиру в какой-то дыре. В какой? Тайна, покрытая мраком. Ну, понятно не в Москве, а в Мухосранске. Очевидно, деньжонки получили за этот обмен неплохие, да и прожили их, а вернулась наша секси уже в комнатку в коммуналку. Другого обмена не получалось. Вот в этой комнате её матушка и почила, в ней же и дочка её родилась. Стало нашей душке там тесно, задумала она чёрное дело, прямо скажем - предательство и в этом грязном деле участвовала вся компания. Обвалялись все наши друзья в нём по самые неболуйся - всю жизнь три - не отмоешь, а ангел взмахнул белыми крылами и был таков - ушёл туда, где все ангелы проживают.
Голос рассказчика предательски дрожал, а Сикорский, слушая Бархатова со всё увеличивающимся интересом, попросил с этого момента - поподробнее.
- Изволь. Как там чёрт сказал про жилищный вопрос? Испортил он людей, да ведь дело не в нём. Просто при решении всяких материальных вопросов, особенно таких, как крыша над головой, все мерзости нашей души более выпуклы, призмируются, что ли? Так вот наша резвушка-секси любой ценой мечтала выбраться из коммуналки. Понятное дело сначала она как знамя несла перед собой свою материнскую любовь и заботу о будущем своей дочурке. Поэтому она попробовала насесть на нашего героя. Ну, тут ясно дело, где села - там и слезла. Герой наш сразу высвистал сестрицу, которая всегда решала все его бытовые проблемы. Сестрица объяснила нашей душке, что когда ребёнок вырастет, мы о нём позаботимся; о нём, а не о его мамаше, которая родила, зная что этого не надо было делать, что для девочки и так делается больше, чем надо и что если её это не устраивает, то мы можем через суд отнять ребёнка и он будет жить в семье отца. Вы бы видели, как наша секси взвилась. Вы, говорит, не сможете, я не пьяница! И всё в таком роде. А сестрица её выслушала, ни разу не перебила: всё, говорит, сказала, а теперь послушай меня. И спокойненько так ей отвечает: "Зачем же тебя поить, подружка моя, дорогая? Мы тебя обколем и выведем на суд. А свидетеля найдём твоего антиморального образа жизни - хоть двадцать человек. Между прочим, это только один вариант, а таких может быть ох, как много! Так что успокойся и скажи спасибо мне и моему брату, что помогаем тебе поднимать нежеланное дитя.
Вот сестрица, вот голова! А? Ну, чистый министр! Так толковенько и доступненько всё объяснила. Вопросы, говорит, есть? И, представь себе, вопросов не оказалось.
После этого разговора пришлось нашей резвушке решать свои проблемы самой. Вот она их и решила. Дело в том, что у нашего ангела мать умерла давно, ещё в детстве и она жила с отцом в большой квартире - больше 100 кв.м. в старом фонде. Понятно дело - лакомый кусочек, да и приватизирована квартира была на отца. Почему так получилось - непонятно. Очевидно считалось, что она в любом случае перейдёт к ангелу. Между прочим, старичок-отец был довольно известный адвокат, так что добра в доме было немеренно. Вот ещё что, у старика было странное хобби - он собирал сторублёвки старинные, дореволюционные, даже я, помнится, ему достал, так он так обрадовался, вот, говорит, ещё немного и у меня будет миллион. Вот глупость-то, прикинь, миллион старых сторублёвок. Ну, кому они нужны?
Так вот наша секси соблазнила старца, ну, кто бы мог подумать? Старикашка был таким спокойным, интеллигентным, а тут словно с ума сошёл! Переписал на Таньку квартиру, а сам умер в её объятьях. Каково? Говорят, красивая смерть, я бы тоже не отказался в его-то возрасте.
Вот тут-то все и обложились - предали ангела. Скажем, у нашего героя и у его сестрицы хоть причина была - ребенок и всё такое, да и чтобы наша красотка угомонилась. Зато у антилягушоночка вроде бы и причины никакой не было, а он потащился в суд с заявлением, что наша секси годами вела совместное хозяйство со старичком-папашкой. Ну, и мы, конечно, наняли соседей, и недорого те запросили за лжесвидетельство. Так всё гладенько прошло. Суд присудил квартиру нашей заботливой матери.
- А что же ангел?
- А ангел даже на суд не пришла, а пошла в тот день на работу, да так и сгинула.
- То есть как это сгинула?
- Вот не знаю, не знаю, только с того дня её больше никто не видел!
- А тело нашли?
- Нет! Да мало ли людей пропадают?!
И увидев, что подлей Сикорский хочет продолжить допрос, Бархатов прикрикнул на него: "Ну, всё, не ковыряй, берёшь идею?".
- А то, ты меня сегодня очень удивил, Максим, я тебя другим представлял.
- А ты не представляй, а нанимай сценариста, но, чур, я буду рулить.
- Конечно, Макс, разумеется, завтра и начнём.
Мужчины звонко ударили по рукам, и словно в такт рукобитию листопад с силой стукнул в окна таверны.
ВСЁ В РУКАХ НАШИХ
- По-моему, мы с вами большие молодцы - потрудились на славу. Сценарий придумали по высшему разряду.
- Да, Раечка, всё будет очень прилично, а главное уложились в отведённую сумму.
- В этом, Эллочка, я не сомневалась - Вы просто финансовый гений нашего заведения.
Бархатова мило улыбнулась на комплемент. Она работала главным бухгалтером Университета более двадцати лет и действительно не раз выручала родное учреждение от всевозможных неприятностей. Её ценили чрезвычайно и конечно побаивались. Понятное дело, компромат у неё был на всех и хранился так, что все были заинтересованы в её здоровье, долголетии и хорошем расположении духа. Сейчас же она, сидя на собственной кухне с Раисой Павловной Алексеевой председателем профсоюзной организации, составляла сценарий праздника в честь юбилея ректора.
- Ну-с, Раечка, кажется, мы ничего не упустили. Единственное, что меня немного беспокоит - это супруг нашей дорогой юбилярши.
- Н-да, Васька, пардон, Василий Степанович нажрётся как свинья и неизвестно что вычудит.
Муж ректора был человеком простым и во хмелю буйным.
- А, мы, Раечка, во избежание эксцессов приставим к нему Алёшеньку.
- Это наш новый квадратный охранник?
- Совершенно верно. У него есть опыт в подобных делах. Я внимательно изучила его досье и навела необходимые справки. Я с ним обговорю все варианты, и в нужный момент он Василия Степановича потихоньку вынесет и экспортирует домой.
- Ну, что бы мы все без Вас делали, Эллочка - умильно сложив вместе ладошки, проворковала Алексеева.
Элла Семёновна ещё раз светски улыбнулась и произнесла с некоторой печалью в голосе - "Конечно, нас всех несколько удивляет выбор супруга нашей дорогой юбилярши, но как говорится - сердцу не прикажешь".
- А ещё - оживилась Алексеева, - кто-то из знаменитых сказал, что "если вас удивляет чей-то выбор супруга, значит, у человека не было выбора".
- Ах, как оригинально сказано, позвольте Раечка, я запишу.
И Элеонора Семёновна вынула пухлый блокнот в кожаном переплёте, куда она вносила мудрые мысли и цитаты, быстро записала афоризм.
- Ну, а теперь чашечку чая. Без чая, Раечка, я Вас не отпущу.
- А я и не уйду. Что я, рыжая, что-ли? У Вас всегда потрясающий чай. Вашу клубнику со сливками я до сих пор вспоминаю.
- На сей раз, Вы будете выбирать между "Серыми глазами" и "Выбором императора". Прошу понюхать.
Решено было присоединиться к "императору".
- А серыми глазами я ещё подавлюсь - подумала Алексеева - если они такие же, как твои. Жуть какая-то - лёд, а не женские глаза. У снежной королевы и то были, наверное, помягче.
К чаю явились: бутылочка французского ликёра, птифуры, коробка "Сластёны" и сливы в шоколаде.
- Умеет Эля чай подать со вкусом - не переборщить и не поскупиться. Что есть - то есть. Вообще, если подумать женщина при всех делах: собой симпатичная, умная и воспитанная, а вот ведь боюсь я её и не одна я. А ведь я не из пугливых. Но чую нутром, что не дай Бог ей дорогу перейти - отравит как крысу и рука не дрогнет. Ей Богу, даже улыбочку такую же сладкую сделает как всегда. Может одна из рода этих, как их - Борджий. Или в прошлой жизни ею была, да так и не может от вредных привычек избавиться. Надо ей подсиропить.
И Алексеева заговорила об Эллином отпуске, предлагая ей всевозможные заманчивые путёвки. Договорились, что на Рождественские каникулы Элла поедет в Египет, а летом в отпуске по Золотому кольцу. Кроме того, наметили культурную программу в выходные на полгода вперёд. Элла Семёновна была очень любознательным человеком и никогда не пропускала экскурсии и путешествия, затеваемые родным, богатым и весьма активным профсоюзом, а профсоюз никогда не посмел бы пропустить Бархатову, и все были довольны друг другом. Затем разговор перескочил на наряды. Элла вынесла кусок серого лионского бархата, из которого собиралась шить платье к ректорскому юбилею. Надо отдать Элле Семёновне должное; она и в вопросах пиара была непререкаемым авторитетом для дамской элиты университета. Элла всё шила на заказ; бельё, обувь, одежду, шляпы, даже ювелира имела своего, покупались только аксессуары.
Оформляла себя Бархатова нарочито старомодно, но этот стиль шёл ей и в безукоризненном вкусе, во всём, от сочетания пастельных тонов и продуманных мелочей, до неизменной причёски - тяжёлого, низкого узла блестящих шоколадных волос, никто ей отказать не мог. Как говорится: эта дама - настоящая леди - не баба, не женщина, не гражданочка, а Леди с большой буквы.
Элла пользовалась успехом у мужчин, но ещё будучи первокурсницей, сошлась с проректором Университета, человеком женатым и даже многодетным, да так с ним до самой его смерти, наступившей два года назад и встречалась. Роман этот ни она, ни проректор не скрывали. Мало того, все знали, что он не оставляет семью только потому, что Элла этого не допускает. По смерти же почтенного проректора выяснилось, что все сбережения и весь антиквариат старца перешли по завещанию Элле. При этом завещание было составлено так, что оспорить его не представляло возможности. Бархатова сразу превратилась в весьма состоятельную особу, чем снискала ещё большее уважения своих коллег и сослуживцев. Её приводили в пример своим дочерям: "Вот как надо уметь жить". Да, Эллочка являла собой истинный пример для подражания!
Но вернёмся к нашим дамам. Раиса Павловна разглядывала большую портретную фотографию в красивой раме, украшавшую стену кухни.
- О, какая красивая фотография. Вроде старая? Разве раньше делали такие большие?
- Фотография была кабинетная. Я увеличила её в ателье.
- Классно получилось. А сколько вам тут?
- Тут нам по шестнадцать.
- Ну, надо же! Вы нисколько не изменились Эллочка. Только косу стали убирать в узел.
- Вы очень любезны, Раечка. - Милая улыбка с ледяным взглядом порхнули в сторону Алексеевой.
- А Максим-то Семёнович - уже тогда был неотразимым красавчиком.
- Да, Максим всегда отличался артистизмом и обаянием.
- А это что за мальчик с такими умными глазами.
- Это Костя Неглинский - мой одноклассник.
- Кто он теперь?
- Известный учёный.
- Женат?
- Пока нет, холост.
- Но скоро будет - подумала Эля - никуда не денется. Всё идёт по плану, намеченному ещё в 8-м классе. Он мне подходит, и я не собираюсь его упускать. Я хочу провести с ним старость. Он именно для этого и годится. Вот скоро устраню все препятствия и займусь этим вплотную. Время терпит.
- А это что за девочка с таким несовременным лицом?
- Это Аня Львова. Ангельской души человек. К сожалению её уже нет в живых.
- Болела?
- Нет, несчастный случай.
И подумала - точно несчастный. Для ангелов иметь собственность большое несчастье!
- А эта-то какая хорошенькая. Прямо Мерлин Монро.
- Скорее Бриджит Бордо. Впрочем, неважно, ведь обе дивы не блистали интеллектом. Это Татьяна Зверева. Я крёстная мать её дочери Машеньки, вон на холодильнике стоит её портрет.
- Ах, какая куколка! И, Вы знаете, Эллочка, как странно, почему-то девочка больше похожа на Вас, чем на свою мать.
Что это - Алексеевой показалось или действительно взгляд Бархатовой потеплел, и сразу лицо стало каким-то беспомощным. Неужели ледяной леди свойственны слабости?
- Кстати, Раечка, хочу Вас попросить несколько семейных путёвок. Машеньке скоро 13 лет - пора начать образовывать её.
- О чём речь, Эллочка, сделаем. Какая Вы замечательная крёстная, лучше родной матери.
- Татьяна ничего не может дать дочери, она совершенно невежественна.
- Зато у девочки есть замечательная крёстная - прямо как в сказке. Наверное, она к Вам сильно привязана?
- Этого не отнимешь. Со мной Машуле гораздо лучше, чем дома. И чем она старше, тем больше времени мы проводим вместе. Элла Семёновна задумалась, лицо её снова сделалось спокойным и ещё более жёстким.
Алексеева засобиралась уходить. Дамы распрощались.
Бархатова зашла в комнату, достала альбом, не садясь, тихо перелистывала страницы. Обращаясь к фотографии Зверевой, сказала: "Извини, Танюша, подружка моя, дорогая - ты встала между мной и Костей, между мной и Машей, к сожалению ты не оставила мне выбора". Элла невольно вздрогнула, так сильно ударили листья в окно.
- Что за листопад этой осенью? То тихо, то ветер словно бешеный. Лучше закрыть форточку.
БЕЛКА В КОЛЕСЕ
- Сейчас, Мотенька, мы с тобой пойдём гулять. Как раз наше время. Выйдут твои друзья - лаечка Лора и таксик Славик. Классно поиграете. А может даже вынесут этого огромного важного кота Тихона. Не кот, а чистая королевская собака. Дружит с собаками, и они его уважают. Недаром он вырос с Рексом. А ещё говорят: "кошка с собакой". Это только про людей можно всякие гадости предполагать, а животные они хорошие, чистые преданные и благородные. Не то, что моя Машка. Так и тянет её из дома, да всё к этой Эльке. Мёдом там, что ли намазано? Мне хамить стала: "Отвянь, да отвянь". Вот сучка неблагодарная. Нет, нет, моя радость, моя прелесть - это я не о тебе. Ты собанечка, а она сучка - дочь моя от этого козлища.
Что-то ты Мотенька бежишь сегодня так резво, прямо в галоп или это я еле плетусь, прикинь, ноги не идут, словно свинцовые и голова кружится. Не надо было это вино пить, что Элька принесла. Правда вкусное вино, блин, да и выпила вроде немного, а вот ведь как штормит. Слабею я. Видно не в вине дело. Короче, Мотюшка, я грипп где-то подхватила. Не мудрено, вот все сопливые ходят. Чихают и кашляют друг на друга - бескультурье! Вон, вон, баба пошла и чихнула, ну, блин, хоть бы платочком прикрылась. Точно грипп у меня. Морозит и ломает сильно. Вон, Мотенька, лавочка - сяду, а ты иди, иди моя радость, родная моя. Вон и твои друзья идут. Интересно, что собачьи имена помню, а как их хозяев зовут - забыла. Не очень-то меня люди интересуют. Один только кобель Макс и волновал, а может напридумывала я себе всё. Одни унижения да срам я видела через свою любовь. Разве такая любовь может быть? Если она такая, зачем её искать и ждать? Вон и у Кости ко мне такая же любовь. Выйти за него что ли, да и замучить до смерти. Лучше ведь быть вдовицей, чем одиночкой. Только это не факт, что я овдовею, он легко может разлюбить меня, как только я за него пойду и сам начнёт меня гнобить за всё "хорошее". Вот и пойдёт у нас нормальная семейная жизнь. Только неохота мне такой семьи. И так ничего и никого хорошего не видела по жизни. Только Анечка и была светом во мраке, да вот теперь Мотенька - мопсиха любимая. Фу - ты, теперь в жар кинуло, и живот так сильно разболелся - точно грипп, да и месячные скоро придут. Нужно анальгин принять.
- О чём это я таком приятном подумала; ах, да, Анечка, добрая душа. Ведь ты спасла меня от своей сумасшедшей родственницы. Неужели ты думала, что я тебя на улице оставлю. Жила бы спокойно в моей комнате, да тебя бы соседи обожали, а не захотела бы в общую, так и жила бы себе дома - по прописке. Квартира здоровая - всем места хватало. Так нет же - даже на суд не пришла, даже разговаривать со мной не стала. Ушла молчком: "На, мол, подавись моим добром, Танька-гадина". А мне-то как теперь прикажешь с этим жить? Ведь я только на успокоительных и сижу с тех пор. Хорошо ещё Элька, по блату, сильные таблетки достаёт. В церковь, что ли сходить - покаяться. Давно собираюсь. Точно схожу, как только от гриппа поправлюсь. Сразу и схожу. А вот и Тихона - кота выносят. Кот это или нет? Что это у меня с глазами. Темнеет как-то - вижу плохо. Ох, моченьки нет, надо анальгин принять, не могу больше терпеть, а я ведь такая к боли терпеливая.
- Мотя, Мотя, Мотенька, моя радость ...
- Посмотрите, хозяйка мопсихи Моти упала!
- Где?
- Да, вон у лавочки лежит. Пойдёмте, пойдёмте, надо скорую вызвать.
- Э, милая, скорая тут не поможет. Тут труповозка нужна.
- Да что вы говорите, такая молодая!
- Смерть не выбирает и молодых уносит запросто.
- А вон и скорая. Как быстро приехали. Сюда доктор, сюда.
- Надо же как красиво тело листьями замело. Увозим.
- Увезли, а собачка-то вон воет. Породистая.
- Её Мотенька зовут. Я её возьму к нам на жительство. Тиша и Рекс возражать не будут. Верно, дети! А где двое, там и трое.
Всё-таки мир не без добрых людей.
ТАКИЕ РАЗНЫЕ ДВЕРИ
Пустырей за окном становилось всё меньше, появлялись домики на отшибе, замелькали деревеньки. Аня удивилась обилию пасущихся животных; лошадей, коров, овец, свиней - мелькало без счёта. Начало ощущаться приближение города. Стояла золотая осень. Деревья поражали красочным разноцветьем. Ветер то стремительно кружил толпы листьев, то неожиданно затихал. Временами листья громко барабанили в окно поезда.
- Словно приветствуют меня. Это дух великого города выслал вестников мне навстречу. Анна Аркадьевна с наслаждением потянулась и откинулась на мягкий бархат дивана.
Как приятно никуда не спешить. Торопиться Львовой действительно было некуда и незачем ни теперь, ни впредь. Она богата, независима и может наслаждаться жизнью весь отпущенный ей срок, даже если она и не встретит на вокзале Сергея Николаевича. Конечно, глупо надеяться на свидание, назначенное во сне, но Аня больше не боялась верить в чудеса - она шла навстречу им с распахнутым сердцем. Сергей Николаевич Грацкий, "Серёженька", был её тайной, её любовью, её счастьем. У знакомого её отца, собирающего старые фотографии, она увидела его портрет. Увидела и полюбила его навсегда. Это был великолепный дагерротип 1876 года. На фотографии взявшись за руки, стояла пара. На обороте написано Анна Аркадьевна и Сергей Николаевич Грацкие. Стало быть, супружеская чета.
- Взгляни, Аркаша, как эта дама похожа на Анечку, да она ведь её полная тёзка, - сказал друг отца.
"И нисколько она на меня не похожа - подумала Аня. - Красивая, нарядная, самоуверенная женщина".
- Да, похожа, очень похожа, - подхватил отец. - Если бы Анюта была повеселее, да поразвязнее что ли, то была бы копия этой дамы.
Тут Аня повнимательнее посмотрела на соперницу и явственно поняла, что эта женщина очень счастлива, оттого и выглядит такой красивой и раскованной. Ещё бы, ведь рядом с ней такой спутник и Львова больше не могла оторвать взгляда от лица Грацкого. Его нельзя было назвать смазливым, но оно было милым, добрым, умным и до боли родным.
- Что же это такое, - думала Аня, возвращаясь с отцом домой. Разве можно полюбить портрет давно умершего человека. Ведь это безумие, глупость, бред. Нужно поскорее забыть этого Сергея Грацкого.
Но проходило время, а он не забывался, наоборот, он как-то размножался и увеличивался. Он был везде, куда бы Аня ни обратила свой взор и наяву и во сне. Анна смирилась с его незримым присутствием и сохранила в сердце свою тайну от всех. Позже она научилась разговаривать с ним во сне, узнала, что он тоже любит её и ждёт, и даже назначила ему встречу на вокзале, правда не сказав, когда она произойдёт. И вот теперь, подъезжая к вокзалу, она невольно разволновалась, хотя всячески приказывала себе не думать о предмете смятения. Однако она не могла не чувствовать, что с того момента, как она вошла в эту странную дверь судьба словно несла её на руках. Все её желания исполнялись моментально, все планы осуществлялись быстро, легко и приятно, словно таинственный хранитель незримой рукой стелил мягкий ковёр перед её ногами.
- Я ведь не верила, что где-то есть мой дом. Чувствовала себя бездомной собачонкой, а вот ведь Дом ждал меня, и случилось чудо. Папа всё время повторял - чудеса бывают, верь, моя девочка. А потом: "Давай помечтаем. Прокатимся мысленно на машине времени. Назад - в Петербург конца 19 века. Это твоё время, твоё, да ты о нём многое знаешь. Ну, давай поиграем в эту игру. Вперёд! Вечер, лето, ты перенеслась в тот Петербург. Что на тебе одето? Ты не должна отличаться от толпы. Куда ты пойдёшь? Что будешь делать? Точно, да, да, моя умница, так, именно так следует поступить, и не забудь о деньгах. Этот чемодан со сторублёвками -твоё приданное. Там много - не на одну жизнь хватит. Я обязательно скоплю миллион. Без этого не умру - верь мне, дитя".
И так с самого раннего детства, с тех пор, как Аня себя помнит, заставлял учить французский и немецкий. Теперь это очень пригодится.
- Бедный, милый мой папочка. Ты был прав, тысячу раз прав, чудеса случаются, и не нужна оказалась громоздкая машина времени, достаточно шагнуть за дверь, а двери бывают разные.
Нет, это неправильно! Я не должна жалеть отца. Мне следует за него радоваться - он прожил яркую, насыщенную жизнь и умер мгновенно и красиво в объятьях очаровательной молодой женщины. Я где-то читала, что когда люди так умирают, они попадают, минуя всевозможные капканы в очень хорошие места.
Я верю, что ты в прекрасном месте, отец, и радуешься за меня. А вот кого мне жаль по настоящему, так это Таню. Кажется, вся её жизнь подчинена злому року. Неужели, действительно так сильно оказалось проклятье папиной тёти.
Анна Аркадьевна прикрыла глаза, убаюкиваемая перестуком колёс и явственно вспомнила то лето, когда тётя Вера приехала к ним погостить из Москвы. Раньше Аня с отцом всегда ездили к тётушке, а тут она сама явилась к ним.
В тот злополучный день Аня гуляла с тётей по городу. Они присели отдохнуть на лавочку у Инженерного замка. Мимо проходили люди, и Аня увидела мать своей подруги Танюши - Тамару Юрьевну Звереву. Зверева не замечая их, поспешно прошла в сторону Невского, громко стуча подкованными каблуками. Аня повернулась к тёте и с ужасом отшатнулась. Лицо тётушки исказилось гримасой боли и ненависти, а глаза сверкали так, что Анна поняла смысл фразы: "Глаза метали молнии".
- Боже, что с Вами, тётя Вера?
- Это она, она, наконец-то - вскричала тётушка, вскочила на ноги с необычайной для её лет и комплекции проворством, и устремилась за Зверевой. Аня поспешила за ней.
Зверева вышла на Невский и зашла в юридическую контору, где, как знала Анна, она и работала - нотариусом. Тётушка вошла следом, а Аня решила подождать у входа. Вскоре тётя вышла, перешла дорогу и устроилась на скамейке у автобусной остановки.
- Тётя Вера, милая, что случилось? На Вас лица нет!
- Анечка, эта женщина погубила твоих бабушку и дедушку! Я выслежу её и убью того человека, который ей очень дорог. Я сделаю с ней то же, что она сделала со мной, я сделаю это открыто и потребую открытого процесса. До тюрьмы я не доживу, я ведь с вами попрощаться приехала, но мерзавку я лишу близкого человека и опозорю публично. Я умру счастливой, девочка! Это бог привёл меня в Питер, ведь я эту тварь в Москве все эти годы искала и уже отчаялась, что Люсенька будет неотомщена. Теперь счастье, теперь всё хорошо! А ты иди, ангел мой, иди, тебе тут делать нечего. И тётя решительно отослала Аню домой.
Аня сразу поняла, о чём идёт речь. Историю своей семьи она прекрасно знала в весьма отдалённых коленах.
Ах, а эта была ещё очень свежа. Мать её отца с мужем, маленьким сыном и младшей сестрой Верой жили в Москве. Бабушка и дедушка преподавали на юрфаке, а Вера там же училась. У Веры на курсе была близкая подруга Тамара, приехавшая из глухой провинции и мучающаяся в общежитии. Вера, с разрешения семьи пригласила Тамару пожить у них в доме: квартира была поместительная, Тамаре выделили комнату и приняли её как родную. Через год Веру, Люсю и её мужа арестовали, а маленького Аркашу с большими трудами забрала семья дальнего родственника из Ленинграда.
Вера своими глазами видела страшные Тамарины доносы, благодаря которым семья оказалась в застенках. Мужчину расстреляли сразу, сёстры оказались в лагере, где нежная, болезненная Люся быстро погибла. Вера выжила. Не сломалась лишь потому, что её поддерживала жажда мщения за обожаемую сестру.
После реабилитации Вера вернулась в Москву, где ей выделили комнату. Их квартиру Тамара быстро поменяла по очень сложной цепочке и исчезла из города. Со временем она осела в Ленинграде, вышла замуж за Колю Зверева, соседа по дому, родила дочь Таню, которую любила и баловала, как часто балуют поздних детей немолодые родители. Коля Зверев пил сильно, жену поколачивал и однажды утонул в ванне, когда Тамара варила борщ на кухне. Почему он оказался пьяный в ванне, да ещё в костюме, когда его и трезвого-то было туда не загнать - осталось загадкой, но друзья Тамары из прокуратуры замяли это странное дело, и Зверева осталась спокойно жить с дочерью, да вспоминать своё замужество как страшный сон, а тут вдруг такая встреча!
Тогда, оставив тётушку в засаде, тихо двигаясь к дому, Аня решала, как ей следует поступить? Для себя она давно поняла, что справедливого возмездия здесь, на земле, не бывает. Бывает замкнутый круг зла, и она решила действовать незамедлительно. Вообще-то Львову все считали крайне непрактичной особой, но когда что-то случалось и весьма практичные люди почему-то терялись, Анна действовала быстро, чётко, находчиво. Случай со Зверевыми исключением не был. Они исчезли из города, а бедная Вера напрасно сидела на скамейке в карауле до поздней ночи. Тамара ушла через чёрный ход - дворами. Ох, уж эти Петербургские дворы, через них можно уйти куда угодно, как через иные подземные ходы.
Тётушка чуть с ума не сошла, а может и не чуть, потому что она металась в поисках ненавистной Тамары, рыдая и в полном смысле этого слова рвя на себе волосы. Ненависть и жажда мести даже продлили ей жизнь на несколько лет, но поиски не увенчались успехом и она, умирая, собрав последние силы, торжественно прокляла ненавистную Звереву до седьмого колена.
- Бедная моя Танюшка, что-то тебя ждёт впереди? Мало тебе твоей мучительной любви к Максиму, безумной любви к тебе Кости, любви больше похожей на ненависть, так ты ещё девочку родила с лицом феи, с душой мелкого беса. Кроме того, ты умудрилась перейти дорогу Элле, а Элла - страшный человек, она ни перед чем не остановится для достижения своих целей. Хочет Костя или не хочет, но он женится на ней и будет коротать с ней старость. Правда и у Эллы есть слабость - Маша Зверева. Тут расчётливая Элла просчиталась. Спохватится, конечно, но как бы не было поздно. Маша-то ей сто очков вперёд по холодной подлости даст. Вот и не верь генетикам, которые утверждают, что похожесть идёт либо через поколение, либо по боковой линии, т.е. через тётушек и дядюшек. А что Маша ещё юна, то не важно - дети те же взрослые, только ещё не набравшиеся опыта, а душа видна у ребёнка и перспективы её роста тоже.
Вот за кого я совершенно спокойна, так это за Максима. Лёгкий, поверхностный человек. А может и не человек, а красивый манекен. Всё через него перекатывается, и всегда найдутся покровители, обожатели, восхвалители, которые с радостью, даже с гордостью пронесут его на руках по жизни. Сделают из него дутого кумира, а потом будут писать слёзные воспоминания о том, как он осчастливил их своей дружбой.
Анна усмехнулась, представив себе Костю, пишущего мемуары о дружбе с Максом. Дружбе, которой никогда не было. Макс грубо использовал его, чтобы окончить школу, ибо сам был к учёбе неспособен, вот Костя за него учился, да ещё за счастье и честь почитал. И таких людей будет в жизни Макса немало. Да и бог с ними со всеми. В конце концов, каждый получает то, что хочет, вот ведь какая штука - уже засыпая, пробормотала Аня.
И тут же увидела тот день, когда пришла на работу с папиным чемоданчиком. Работала Львова в музее-квартире знаменитого писателя-мистика. Совмещала должности хранителя и экскурсовода. Музей-квартира реставрировалась очень бережно, даже окна, двери, ручки и замки были сделаны по эскизам того времени. Из вещей же принадлежавших писателю сохранились только две; стол, за которым он работал, да зеркало, стоявшее в его спальне. О зеркале ходили сказочные легенды, которые очень раздражали реалистически настроенного директора музея. Он невзлюбил зеркало, оно казалось ему нелепым и некрасивым; длинное, узкое, идущее прямо от пола почти до потолка. Отражение в зеркале было мутное и искривлённое. Директор распорядился поставить зеркало в угол спальни и поменьше говорить о нём на экскурсиях. Анна же Аркадьевна испытывала к зеркалу непростительную слабость. Часто оставаясь до поздней ночи на работе, она разговаривала с таинственным стеклом, и ей чудилось, сто оно отвечает ей симпатией. Однажды она засмотрелась в него, и вдруг гладь стекла затуманилась и Львовой почудилось, что она слышит звуки нездешнего города. Вместо привычного грохота трамвая, проходящего под окнами, она услышала стук копыт и колокольный звон давно разрушенной церкви. С большим усилием воли она оторвалась от зеркала и поспешила вглубь квартиры.
И вот похоронив отца, понимая, что ничего её больше не держит, она пришла с денежным чемоданчиком на работу. На ней была длинная юбка, она была закутана в большой платок. В тот день она задержалась. Когда последний сотрудник попрощался с ней, Львова решительно подошла к зеркалу и без колебаний шагнула в туманное марево.