Третий день Хадугаст и сэр Ратхунд сидели в клетке посреди оживлённого лагеря. "Свободные", у которых оказались в плену два коленопреклонённых, расположились станом на склоне лесистого холма неподалёку от Нортбриджа, понатыкав между деревьями шалаши, слепленные на скорую руку. Сами же повстанцы представляли собой огромную, плохо организованную банду селян, не имевшую ни доспехов, ни мало-мальски приличного вооружения - лишь топоры, рогатины, да луки. Даже щиты были не у всех.
"Сброд", - презрительно думал Хадугаст, глядя на сервов, сидящих группами у костров. Он до глубины души презирал "свободных", ему было тошно от этих грязных, неотесанных физиономий, будто вылепленных криворуким скульптором, и Хадугаст не упускал возможность продемонстрировать это. Но и повстанцы в долгу не оставались. Поначалу они воспринимали двух благородных, как диковинных зверей в клетке, и вокруг постоянно собирались толпы народу, дабы поглазеть и позубоскалить. Некоторые выражали свою злобу плевками, другие - насмешками, какой-то мужик даже решил потыкать пленников копьём. Но к третьему дню повстанцы, вдоволь поглумившись над своими врагами, перестали обращать на них внимание. Лишь иногда кто-то, проходя, отпускал язвительную шутку или плевал в клетку. Когда Хадугаст только попал сюда, он был неимоверно зол и грозил расправой всем и каждому, но вскоре понял тщетность своих слов и решил не тратить зря силы. А их и так оставалось немного, самочувствие за время пребывания в плену ухудшилось: снова жгло огнём травмированное плечо, а тело бил озноб. Загноились порезы, особенно мерзко нарывала рана на лице.
Остальные солдаты, которых схватили в ту ночь, сидели в другой клетке, где-то неподалёку за шалашами, но Хадугаст их отсюда не видел.
- Как же так, сэр Ратхунд, - в который раз завёл он одну и ту же речь, - как мы так нелепо попались? Зачем доверились мудаку горшечнику? Сдал нас при первом удобном случае! На будущее урок: никогда не полагайся на простолюдинов. Бесчестный народец.
- Не отчаивайся, сэр Хадугаст, - сэр Ратхунд был настроен более оптимистично, по крайней мере, усмешка с его уст не пропала, - мы в любом случае не выбрались бы из захваченного города. А насчёт простолюдинов ты прав: не по чести они живут. Иначе не было бы всего этого дерьма, - он обвёл рукой лагерь.
- Много же их собралось, - заметил Хадугаст, - сбежались со всего графства. Правильно говорят: медведя может загрызть только сотня псов.
- Может, но псы разбегутся, стоит тому хорошо рыкнуть.
- Вот только с шелудивыми шавками ещё и волки пришли, - Хадугаст поплотнее укутался в плащ. Знобило.
- Сколько нам ещё тут сидеть? - проворчал он, немного погодя. - Всё тело затекло. И жар. Мне нужен кубок хорошего вина, да сон в тёплой кровати. Нас самих тут держат, как бешеных псов - ни капли уважения!
- Угу, - Ратхунд кивнул. - Знаю, и можешь поверить, мне это нравится не больше твоего.
- При таком обращении сдохнуть недолго, - продолжал бубнить Хадугаст. - А чем нас кормят?! Ты посмотри! Разве можно так кормить благородного человека? Мы что, свиньи: объедки жрать? Моему животу требуется подобающая пища! Уморить будто хотят. Когда придёт подмога, от нас одни кости останутся.
- Ты уже не раз это говорил, - напомнил сэр Ратхунд.
- И ещё скажу!
- Хватит уныния: скоро нас выкупят.
- Когда? Когда ноги протянем? Почему они медлят? А может Адро с Тедгаром плевать на нас хотели. Засели на своей горе, и дела им никакого нет до нас. Третий день уже!
Внимание обоих коленопреклонённых приковала группа людей, что направлялась к клетке. От остальных обитателей лагеря компания отличалась добротной, яркой одеждой, которая, впрочем, смотрелась на них аляповато и неказисто, словно снятая с чужого плеча. Среди них особенно выделялся молодой человек, одетый в неброскую зелёную котту и грубые шоссы, и подпоясанный обоюдоострым мечом, какой мог себе позволить далеко не каждый солдат. И хоть платье было простоватым, своей статью молодой человек походил на благородного, а черты его лица выражали некую возвышенную утончённость, не свойственную ни его спутникам, ни тем более остальным обитателям лагеря. В глазах же его читались воля и решимость, граничащие с фанатизмом - то был взгляд монаха, истязающего плоть ради спасения души или взгляд воина, идущего на смертную битву. На правой кисти молодого человека не хватало большого и указательного пальцев.
- Трёхпалый, мятежник, - процедил Хадугаст, - ох, не был бы я сейчас взаперти...
Бадагар приблизился к клетке:
- Прошу прощения, сэры, не смог принять вас лично сразу по прибытии. Да и за наши апартаменты вынужден принести извинения: более комфортных не нашлось, - предводитель "свободных" говорил учтиво и вежливо, но в словах его сквозила насмешка. - Тем не менее, добро пожаловать! Я - Бадагар, кличут Трёхпалым - наверное, уже догадались. Можете не представляться, я в курсе, кто вы. Ты - сэр Хадугаст, единоутробный брат Ардвана, а ты - сэр Ратхунд, сын Свейна Высокого, троюродный брат нашего достопочтенного графа.
- Что, посадил в клетку, и думаешь, всё тебе с рук сойдёт, щенок? - злобно, но без особого энтузиазма произнёс Хадугаст. - Валил бы со своей швалью подобру-поздорову, пока меч благородного не добрался до твоей шеи.
- Однако, сейчас при тебе лишь язык, которым ты столь остро режешь, - скептически заметил Бадагар, - но вряд ли он причинит мне хоть толику вреда, а лишиться его - проще простого.
- А ты болтун, - Хадугаст отвернулся и уставился в пол, настроения разговаривать не было.
- Так чем можем помочь? - холодно спросил сэр Ратхунд.
- Да ничем, сэры, просто пришёл проведать гостей, а так же принёс хорошие новости - люблю приносить хорошие новости людям, даже если это мои враги. Короче говоря, ваши друзья вас выторговали, а потому сегодня вечером вы со своими слугами отправитесь обратно в замок.
Хадугаст удивлённо взглянул на Бадагара:
- А не боишься отпускать-то?
- Ну разумеется! Ты же нас до ужаса напугал своим грозным видом. Ну а что делать? - развёл руками предводитель мятежников. - Впрочем, уверен, расстаёмся мы ненадолго. Когда моя армия возьмёт гору, мы снова встретимся. И тогда я продам тебя твоему братцу, который вернётся из похода. Если конечно, не убью ненароком.
Хадугаста чувствовал, как закипает злоба от столь дерзких речей.
- Смейся, смейся, - буркнул он, - однажды станет не до смеха. Неужели думаешь, что из пьяниц-сервов, которых ты набрал по округе, выйдут воины? Готов поспорить, ты и сам какой-нибудь зарвавшийся наёмник, возомнивший из себя лорда. Сколько мы таких перевешали.
- Не о том твои помыслы, сэр Хадугаст, - произнёс Бадагар, - происхождение, титулы - это всё не важно. Важно вот что, - тут он возвысил голос, и люди, что находились рядом, обернулись и стали внимательно слушать. - Однажды ваша власть падёт. Графы, герцоги и короли - все исчезнут. И не будет иметь значение, кто от кого происходит, кто - лорд, кто - земледелец, а кто - мастеровой. Ибо все будт равны. Я верю в людей, которые следуют за мной, а они верят в меня и в свободную от гнёта жизнь, которая их ждёт, а потому они будут драться до последнего вздоха. А в вас люди не верят, вы веками пьёте из них кровь и обираете до нитки, а потому и воевать за вас никто не идёт. Бьют вас при любом удобном случае, мобадов ваших вешают и землю вашу отбирают. Такие, как ты, привыкли считать, что простолюдины трусливы и бесчестны, а я скажу так: бесчестны те, кто сидит на горбу простого человека, одевается за его счёт, кормится за его счёт, а потом понукает его и бьёт плетьми, чтобы работал больше, да кланялся ниже. В чём же здесь честь? В чём же ваша хвалёная отвага? Земледелец, который в поте лица выращивает свой хлеб, который смотрит в глаза голоду и бедствиям - вот по-настоящему храбрый человек. Вот тот, кому должна принадлежать земля! Но светлейшие лорды знают лишь язык силы. Ну так узрите силу, которая навсегда скинет ваше иго с наших плеч! Вот она сила, - Бадагар обвёл рукой лагерь, - смотрите, благородные сэры, на тех, кто попирает вашу власть! Смотрите и бойтесь!
Вокруг Бадагара собрались люди, они поддерживали его одобрительными возгласами и кидали злобные взгляды на коленопреклонённых в клетке. Хадугаст взирал исподлобья на молодого болтуна: хотелось набить наглецу физиономию, но это было невозможно.
- Так что живите и радуйтесь, - продолжал Бадагар, - но помните, что это лишь до поры до времени. Смотрите со стен на этих храбрых людей и бойтесь возмездия, которое грядёт. Ибо за нами - будущее! - затем он снова понизил голос. - Что ж сэры, желаю вам хорошего времяпрепровождения, во второй половине дня мои люди проводят вас в замок.
Бадагар со своими людьми ушёл, а два коленопреклонённых остались в невесёлых чувствах. Хадугаст злился, а на лице сэра Ратхунда была написана досада.
- Эк болтун, - проворчал Хадугаст, - а эта шваль уши-то поразвесила, видел как?
- Болтать все мастера, - ответил сэр Ратхунд, - но если б не сговорился Трёхпалый ублюдок с желтоглазыми демонами, бахвалиться было бы нечем, так и сидел бы в своих лесах. Интересно, чем он их подкупил?
Где-то недалеко, за шалашами, раздался душераздирающий вопль, затем ещё один. Хадугаст не видел, что там происходит, но и так было понятно, что кого-то пытают. Крики не прекращались, и Хадугасту всё больше становилось не по себе. Он прирезал бы любого, кто посмел бы назвать его трусом, но мысль о пытках приводила могучего воина в ужас. Наверное, это было единственным, чего Хадугаст по-настоящему боялся, ведь он и сам не понаслышке знал, что такое боль, он помнил удар булавой по лицу, помнил, каково это - валяться раненым в постели, будучи не в состоянии уснуть из-за свербящих ран и раздробленных костей.
- Началось! - Хадугаст стиснул зубы, - вчера полдня орали, позавчера - тоже. Да сколько можно-то?
- Радуйся, что не нас пытают, - ответил сэр Ратхунд, которого, похоже, не сильно беспокоило происходящее в лагере. - Мы с тобой скоро окажемся в родных стенах.
Бадагар сдержал обещание. Во второй половине дня пришли три вооружённых человека, связали пленникам руки и куда-то повели. Хадугаст видел в прогалах ветвей стены Нортбриджа, вот только конвоиры шли совсем в другую сторону, и вскоре коленопреклонённые оказались в месте, где повстанцы держали остальных пленных. У Хадугаста всё внутри похолодело, когда он увидел, что тут происходит, а сэр Ратхунд только и смог выговорить:
- Твою ж мать!
Три большие клетки были буквально забиты людьми. Те тянули сквозь прутья культи, обмотанные кровавыми тряпками, и молили то ли о помощи, то ли о смерти. Кисти у пленных отсутствовали, а вместо глаз на лицах бугрились запёкшиеся мясные ошмётки. Слепая, безрукая масса копошилась за решёткой, изнывая от нестерпимых боли и ужаса. В основном это были солдаты и ополченцы, взятые в плен при сдаче города - человек сорок в общей сложности. Когда их выводили, Хадугаст заметил своих кнехтов: Фолькис и Мабон не избежали страшной участи.
- Чтоб вас Враг во все щели драл! - выругался Хадугаст. - Что вы сделали с моими людьми?
- Сами виноваты, - ответил один из конвоиров, - мы по-хорошему предлагали им присоединиться. Что ж делать? Ежели не хотят, пущай воротаются, откуда пришли, и воюют дальше... Если смогут, конечно, - конвоир усмехнулся.
- Сэр Хадугаст! - простонал Мабон, услышав знакомый голос. - Ты жив! Не бросай нас, отведи домой, умоляю!
- Лучше убей! - взмолился Фолькис. - не оставляй меня в таком виде.
- Ну что ж, сэры, - сказал конвоир, - вам тоже придётся оставить напоминание о визите к Бадагару, вдруг забудете?
Хадугаста и Ратхунда схватили и потащили к пню, вокруг которого валялись в лужах крови отрубленные кисти - пиршество для полчища мух.
- Оставьте меня, скоты! - ревел Хадугаст. - Вы поплатитесь! Я тебе хер отрежу и в глотку запихаю, собака!
Четверо держали могучего воина, а двое схватили его правую руку и положили на пень. Топор с хрустом рассёк кости, а изо рта Хадугаста вырвалось подобие звериного рыка. Большой и указательный пальцы покатись и упали в кучу мяса. Руку тут же замотали тряпкой. А Хадугаст всё рычал то ли от боли, то ли от бессильной злобы, распирающей изнутри. Такую же процедуру проделали и с сэром Ратхундом.
- Вот теперь всё по-честному, - сказал конвоир, - теперь, когда будут говорить про Трёхпалого, придётся уточнять, про какого именно!
"Свободные", которые присутствовали при этом, разразились хохотом.
Покалеченных выстроили вереницей и связали их между собой. Хадугаст и сэр Ратхунд в сопровождении стражи возглавляли колонну. Хадугаст стискивал зубы: раненая рука полыхала разорванной плотью, и боль отдавалась во всем теле. Остальные травмы перестали для него существовать - так нестерпимо изнывали отрубленные пальцы. Но ещё сильнее болела душа от унижения, которому подвергли его повстанцы, и от того, как безбожно изуродовали его кнехтов, превратив их в беспомощных существ, не способных жить дальше. Хадугаст не раз участвовал в войнах, он знал, что отловленных простолюдинов иногда наказывали подобным образом и отправляли домой, хотя чаще просто слали на рудники, но никто и никогда не осмеливался сотворить такое с благородными и их слугами. Это было за гранью добра и зла, вопреки всем мыслимым законам. Такое не прощалось.
Прошли мост через реку. Его башни заняли люди Бадагара, а на городских стенах можно было заметить тёмных. У ворот на реях болталось несколько человек, в одном из них Хадугаст узнал сэра Эдмунда, которого Ардван перед отъездом назначил капитаном городской стражи. На одежде сэра Эдмунда запеклась кровь. "Видать, погиб в бою", - решил Хадугаст.
В самом же городе было на удивление спокойно. За исключением нескольких разорённых лавок и валяющихся кое-где сломанных телег, следы налёта отсутствовали. Жизнь шла своим чередом, ни один дом не сгорел, а трупы были убраны с улиц, по крайней мере - с главной. Да и народу поубавилось: беженцы больше не копошились по закоулкам. Зато чуть ли ни на каждом углу можно было встретить тёмных. Эти высокие воины с пепельного цвета кожей и длинными, заплетёнными в косы, волосами, неспешно разъезжали на диковинных лошадеподобных животных. Тёмные свысока поглядывали на вереницу пленников и о чём-то переговаривались на своём языке, в котором часто проскакивал звук "й", делавший их речь заковыристой и рваной. Всё вокруг говорило о том, что местные жители добровольно отдали город на условии, что захватчики не станут их грабить.
- Верно, торгаши солидную сумму забашляли серомордым, - проговорил Хадугаст.
- Похоже на то, - ответил сэр Ратхунд, шагавший сзади.
- Ублюдки!
Остановились у ворот, которые были обращены к замку, за ними находился ров и каменный мост. Правда, до толстого барбакана на другой стороне рва он не доходил: там имелся подъёмный мост, но сейчас он опущен не был.
- Привели ваших людей! - крикнул конвоир. - Давайте, что нам причитается.
За зубчатым парапетом барбакана показалась широкоплечая фигура маршала, затем Адро снова пропала, и тишина повисла тягостным ожиданием. Наконец загрохотали, и подъёмный мост медленно пополз вниз, а когда он опустился, навстречу пленным покатили телеги, доверху гружёные зерном. Хадугаст с недоумением смотрел на то, как огромные запасы продовольствия утекают в лапы к врагу.
- Свободны, - сказал пленникам конвоир, когда повозки проехали.
Хадугаст кинул последний злобный взгляд на повстанцев, и побрёл к дружелюбно открытым воротам замка, ведя за собой колонну пленников. Но когда он добрался до подъёмной части моста, навстречу вышел маршал Адро в сопровождении наёмников.
- Сэр Хадугаст, сэр Ратхунд, добро пожаловать в замок, - произнёс маршал. - Остальных мы пустить не можем.
Два солдата разрезали верёвки, связывающие благородных, и теперь Хадугаст мог размять затёкшие руки.
- Это как понимать? - возмутился он. - А как же мои люди? Ты не можешь ими распоряжаться. Они служат мне!
- У нас мало еды, сэр Хадугаст, - спокойно ответил барон, - сейчас дорог каждый галлон зерна. Мы отдали за ваши жизни десять челдронов (1) пшеницы и четыре тысячи золотых корон. Ваши люди бесполезны в обороне, и мы не можем их кормить: в замке и так слишком много беженцев.
- Вот их и гоните, а мои кнехты останутся со мной!
- Сэр Хадугаст, - настойчивее произнёс Адро, - смею напомнить, что к руководству обороной вы не имеете никакого отношения. Так что, либо проходите внутрь, либо оставайтесь со своими людьми.
Поняв, что происходит, калеки запричитали, умоляя пустить внутрь, но солдаты оттолкнули их копьями. Хадугаст обернулся напоследок: вереница безглазых и безруких людей беспомощным стадом толпилась на мосту; обречённым страхом скривились лица, и вопль отчаяния летел к небесам из разверзнутых уст. Мост начал подниматься.
- Э, парни, я разберусь, - крикнул им Хадугаст. - Всё нормально будет.
Его и сэра Ратхунда повели по дороге наверх, к чернеющей на вершине горы глыбе угрюмого гиганта. А крики калек не унимались, они стояли в ушах многоголосым душераздирающим хором и въедались в мозг болезненной памятью. А потом начали смолкать: лучники делали своё дело.
Хадугаст даже забыл о боли в отрубленных пальцах - так черно стало на душе.
Обоих коленопреклонённых барон Адро сразу же повёл в общую залу. Берхильда сидела на своём обычно месте, вид она имела измождённый, под глазами были мешки. На миг Хадугасту показалось, будто во взгляде графини мелькнула радость от его возвращения и даже некое подобие сострадания. Сэр Тэдгар тоже присутствовал здесь.
- Вы не имели право бросать моих людей за стеной, - с порога возмутился Хадугаст. - Кто приказал?
- Может и вас стоило оставить? - нахмурился Тедгар. - Вам и сэру Ратхунду было поручено защищать стены, но по какой-то причине ворота оказались открыты. Как вы это объясните?
- Ты обвиняешь меня в предательстве? - Хадугаст говорил тихо, но его губы тряслись от злости. - Или в трусости? Ну так скажи это прямо, и мы посмотрим, чей клинок острее.
- Вы мне угрожаете? - сэр Тедгар сложил руки на груди. - Угрожаете доверенному лицу вашего сюзерена?
- Можешь не прятаться за спину графа, которого тут нет. Пока вы с бароном отсиживаетесь в замке, другие кровь проливают, - Хадугаст продемонстрировал всем покалеченную руку, - Видели? Вот что со мной сделал подонок Бадагар. Это мы с сэром Ратхундом встретили противника на улицах города, это мы бились с врагом, как проклятые. Мы, а не вы! И после этого нас называют предателями? После этого моих кнехтов забивают, как скот?
Тедгара хотел возразить, но Берхильда жестом остановила его:
- Довольно! Нам сейчас не до споров, - в голосе её чувствовалась усталость, - Никто не говорит, что вы предатель, сэр Хадугаст. Верю, вы храбро сражались. Я благодарю вас и вас, сэр Ратхунд, за доблестную службу. Но сейчас надо думать, как быть дальше. Ситуация у нас тяжёлая. Город пал, кругом враги. Впрочем, сэры, вам следует отдохнуть и перевязать раны. Вечером соберётся большой совет, а пока... - графиня поднялась с места. - Пока все свободны.
Примечания:
1.Челдрон - мера сыпучих вещества, равная 1268-1309 л. Около тонны зерна.
Глава 14 Монтан 1
Четыре лошади устало топтали копытами каменистую тропу. Путники уже который день пробирались через высокогорные районы Лопокарии, оставляя за спиной долгие мили опасных склонов и серпантинов. Скоро должны были начаться мёртвые земли, а сразу за ними - Катувеллания. В сопровождении трёх своих последователей - Кенэя, Нефсефея и Хирона - Монтан двигался к заветной цели.
Очередная деревенька показалась среди скал. Каменные домики мирно почивали вдали от дороги на зелёном склоне. Но оттуда не слышались человеческие голоса и детский плач, не шёл дым от очагов и люди не занимались повседневными делами - там никого не было. Лишь в каком-то амбаре надрывно мычала корова, словно оплакивая своих хозяев.
- Уже шестая деревня, - произнёс Кенэй. - Тут тоже эпидемия. Все вымерли.
Добравшись до развилки, Монтан свернул с главной дороги и погнал лошадь вверх по склону к домам, спутники последовали за ним. Когда подъезжали, заметили мужчину с повязкой на лице, который копал у себя во дворе яму. Завидев всадников, тот прервал своё занятие, долго смотрел на приближающихся незнакомцев, а потом воткнул лопату в землю и замахал руками.
- Уходите! - крикнул он. - Кто бы вы ни были, не ехайте сюда. Тут "короста".
Так местные называли пришедшую в горы эпидемию. Кожа больных вначале покрывалась коричневой сыпью, а к четвёртому дню затягивалась бугристой коркой. Человек, поражённый недугом, ощущал тошноту, слабость, корка трескалась и сочилась гноем, и больной, теряя силы, умирал. Немногим удавалось выжить: в шести деревнях таких везунчиков оказалось меньше, чем пальцев на обеих руках, и совсем редко попадались те, кого хворь не тронула. Умершие же были повсюду. Селения пустели, люди теряли близких, а потом сами отдавали душу небесам, страх и смерть летали над горами.
Но путники "коросты" не боялись. Монтан никогда ни чем не болел, а его последователи твёрдо верили в чудодейственную силу божественного посланца. Однажды он вылечил от простуды Хирона, и теперь троица не сомневалась, что и от любого другого недуга они будут избавлены мановением руки юного целителя.
Игнорируя предупреждение, Монтан подъехал ближе, и перед ним предстала полная картина происходящего. Мужчина был не один: рядом сидел женщина, склонившись над двумя завёрнутыми в саван телами. Нижнюю часть её лица тоже закрывала повязка. Женщина бросила мимолётный взгляд на заезжего путника, и Монтан увидел ту неизмеримую глубину горя, что поселилось в её глазах. С недавних пор он начал обращать внимание на человеческие глаза, и всё чаще подмечал в них страдание. Он изучал страдание. Оно было разным. У одних оно прорывалось безутешными рыданиями, у других выливалось в гнев и опустошающую, бессильную злобу, у третьих - забиралось глубоко внутрь и там свербило пылающей бездной. Женщина относилась к последней категории: она ушла в прострацию и заперлась в своём горе, отстранившись от внешнего мира.
- Эпидемия? - спросил Монтан.
- Да, - мужчина снова взял лопату, - все деревни по этой дороге поразила "короста". Не останавливайтесь ни в одной, пока не доберётесь до Катувеллании, если только хворь не добралась туда первее. А теперь уходите. Тут больше никого нет.
Очередная скорбь. Монтан давно стал подмечать её, и чем дальше, тем больше. Она переполняла мир, и куда бы он ни шёл, везде видел одно и то же. Не находилось такого уголка на земле, где бы люди не страдали. От болезней и голода, от несправедливости и неудовлетворённости судьбой, от рук себе подобных, от своей же глупости, в конце концов. Не имея сил избежать этого, они становились игрушками нелепого случая, жертвами вездесущих потерь, подстерегающих на каждом шагу. Такова была суть их безумного и бессмысленного существования, порождавшего всё новые и новые беды. Словно насекомые, они копошились в муках безобразного бытия, а потом уходили в пустоту, растворялись в чёрной вселенской бесконечности, оставляя после себя лишь боль новых поколений с такой же отравленной судьбой. Монтану тоже грозила утрата - утрата силы, и уйти от этого он не мог. С каждым днём юноша слабел, всё труднее давался контроль над собственным организмом, всё тяжелее становилось лечить. То, что он испытывал в настоящий момент, тоже можно было назвать страданием - болью неизбежности грядущего. "Вот он, недуг, который поразил всё человечество, - думал Монтан, - никто от него не спасётся". Молодого целителя тоже пожирал этот недуг, тайком пробирался в его разум, уничтожал медленно и безжалостно.- Господин, прояви милосердие, исцели этих несчастных, - шепнул Кенэй.
- Мы не можем задерживаться, - сказал Монтан. - Иначе вовек не доедем. Этим бедным людям воздастся, а мы должны спешить.
Путники развернулись и поскакали обратно к дороге. Ещё совсем недавно, каких-то пару месяцев назад, вылечить заражённых Монтан мог без лишних усилий, но сейчас такие, казалось бы, несложные действия стали утомительны, они требовали слишком много концентрации и внутреннего напряжения. Это выматывало, и теперь юный целитель старался не заниматься врачеванием без крайней на то необходимости.
Путники скакали дальше по пыльному каменистому тракту, позади осталась очередная мёртвая деревня.
- Немощь - вот та эпидемия, что давит этот мир, - сказал Монтан, когда они отъехали подальше. - Немощь и страдания.
- Но почему Хронус не избавит от них людей? - спросил Хирон.
Этот человек постоянно задавал вопросы. Как правило, Монтан отмахивался стандартными, заученными фразы, но со временем скептицизм всё сильнее овладевал Хироном, ответами он не удовлетворялся, и спрашивал одно и тоже помногу раз. Хирона переполняло сострадание к окружающим, он не понимал, почему в мире так много несчастий и полагал, что Божий посланец должен всё разъяснить.
Монтан же не ведал сочувствия. Мир ему казался нелепым, а страдания человеческие напрасными, но он им не сопереживал. Он знал, в чём причина, но ему не было дела до судеб несчастных, и он никак не мог взять в толк, зачем мучиться самому при виде чужих горестей. Разумным казалось избежать неприятных ощущений, но люди часто поступали неразумно. Монтана не понимал их, у него тоже имелись вопросы, но он не мог их задать своим спутникам, а потому целыми днями лишь тем и занимался, что размышлял над человеческой природой. За последние месяцы юноша узнал многое о людях, многое ощутил на собственной шкуре, но сострадание пока оставалось явлением для него непостижимым. Оно было повсюду, оно побуждало Кенэя просить исцелить больных, а Хирона - задавать каверзные вопросы, но проникнуть в его суть не представлялось возможным.
- Страдания даются не Хронусом, - сказал Монтан, - они происходят от того, что люди не могут очистить разум от суеты.
- Но почему?
- Потому что у них нет сил.
- Но как обрести силу?
- Освободиться.
- Но почему Хронус не может помочь людям? Для чего нам эта жизнь, полная мучений? Зачем Он послал нас сюда? В чём Его великий замысел? Господин, скажи, неужели ты считаешь, что мы не можем понять этого?
От вопросов Хирона уходить становилось всё труднее. Он копал глубоко, пытаясь добраться до истинного, сокровенного знания, а возможно, даже сомневался в своём молодом учителе, не веря, что тот в самом деле посланник Хронуса.
- Замолчи, - цыкнул Кенэй, - твои вопросы слишком навязчивые, прояви уважение.
Кенэй часто одёргивал своего любознательного товарища, когда тот начинал докучать Монтану, Кенэй был верным последователем. Этот лысый человек с жиденькой бородёнкой благоговел перед юношей и, похоже, не испытывал ни малейшего сомнения в его божественном происхождении, он видел вселенскую мудрость в каждом слове Монтан, и был предан до гроба. С ним было просто.
Третий же, Нефсефей - высокий худощавый мужчина с кислой физиономией - всю дорогу молчал, говорил крайне редко и лишь по делу. Однажды на привале, когда он отлучился за дровами для костра, Кенэй рассказал его историю. Оказалось, пять лет назад у Нефсефея умерла жена, в которой тот души не чаял, а сразу после этого разорилась его мастерская по пошиву одежды, и ему пришлось в одиночку воспитывать сына, живя на грани нищеты. Некоторое время мужчина занимался наёмной работой, кое-как перебиваясь со дня на день, распродал имущество, влез в долги. Наконец удача улыбнулась ему, он опять занялся ремеслом, и дела пошли в гору, но тут новое несчастье обрушилось на голову: сын скоропостижно скончался от неизвестной болезни. И тогда Нефсефей замкнулся в себе, стал искать смысл своего существования, перестал приносить жертвы прежним богам и, в довершении, присоединился к хронитам, проповедь которых слышал в городе. Перед тем, как отправиться в путь, он продал лавку, а на вырученные средства купил лошадь, снаряжение для дальней дороги и короткий меч, с коим умел худо-бедно управляться. Монтан не ведал помыслов Нефсефея. Казалось, тот шёл за юношей, просто потому что хотел куда-то идти, потому что в Нэосе его преследовали воспоминания, и он бежал от своего горя, хватаясь за жалкую соломинку надежды, чтобы не сломаться окончательно от бессмысленности собственного бытия. Возможно, он верил в Монтана, возможно - нет. Об этом Нефсефей не распространялся.
Впрочем, Монтану не было дела до проблем своих спутников. Они помогали ему в дороге и решали бытовые вопросы, и его это вполне устраивало.
Дорога серпантином спускалась вниз, и вскоре перед взором всадников раскинулась зажатая между двумя горными кряжами зелёная долина, на дне которой тонкой прожилкой извивалась река. Небольшая деревушка, окружённая сельскохозяйственными угодьями, примостилась на берегу её, а впереди, на склоне горы, усталым великаном сидела древняя крепость, наблюдая за тем, что творится внизу. Стены и угловатые массивные башни располагались в два яруса, а над ними возвышалось здание с колоннами и лепниной - дворец неизвестной архитектуры, чем-то напоминающий хоромы нэосской знати. На галереях стен виднелись фигурки стражников - крепость была обитаема.
- Замысла нет, - вдруг произнёс Монтан.
- Что ты хочешь сказать, Господин? - спросил Хирон после короткой паузы.
- Ты спрашивал, каков замысел, - напомнил юноша. - Я говорю: его нет.
- Но для чего Господь всех нас создал?
- Акт творения бессмысленен. Он есть, потому что есть, и понятие смысла к нему неприменимо. То, что вы называете смыслом, существует только в человеческой голове, оно порождено пленом вещей и эмоций, в котором вы находитесь. У чистого сознания может быть ничего подобного.
- Но в книге Истины сказано совсем другое, - осторожно возразить Хирон.
- Да помолчи ты уже, - одёрнул его Кенэй, - просто твоим умом это не постичь. Внимай лучше великую мудрость.
- Хватит меня затыкать! - не выдержал Хирон. Затем он и обратился к Монтану: - Господин, не гневайся на мою назойливость. Мои намерения чисты, я многое не понимаю, но хочу понять, я жажду знать истину.
- Да мало ли, что ты там жаждешь, - разозлился Кенэй, - какое ты вообще имеешь право требовать? Скажи спасибо, что господин делится с тобой мудростью. И вникай! Только портишь всё своими неуместными разговорами.
- Хватит! - остановил их Монтан. - Не надо ссориться. Однажды вы всё поймёте. Хирон, ты говоришь, будто в Книге Истины написано другое. Но кто это писал, ты знаешь? Легенда утверждает, что - сам Хошедар, но это не верно. Её написали такие же последователи, как и вы. Они многого не понимали и часто ошибались. А теперь замолчите, мне надо побыть в тишине.
Путники свернули с дороги и направились к воротам замка, к которым вёл длинный мост, перекинутый через ущелье. Вблизи стало понятно, что крепость находится в плачевном состоянии: стены обветшали, а у дворца половина окон были заколочены досками. Монтан подъехал к закрытым ворот. Солдаты на стене, как и жители заражённых деревень, носили повязки на лицах.
- Тут болезнь,- крикнул страж с воротной башни, - проваливайте, если жизнь дорога - здесь вас ждёт смерть. В деревню, что внизу, тоже не ходите. Там тоже все мертвы. Коли путь держите в Катувелланию, ступайте сразу к ущелью в объезд.
Монтан не послушался совета. Съехав по серпантину, он направил лошадь прямиком к прибрежному поселению. Решил, что если деревня пустует, там можно переночевать.
После многодневного пути через пустынные скалы, долина показалось настоящим садом изобилия. Дорога петляла между коренастыми дубами и клёнами, временами выползая на залитые светом лужайки, временами уходя в тень. Деревья раскинули над головой сочную зелень, в которой путались солнечные лучи, щебет птиц и стрекотание кузнечиков услаждали слух. Окружающий мир был переполнен жизнью, что кружила в безудержной, неугомонной пляске. Но когда путники подъехали к деревне, стало понятно, что среди этого праздника жизни обосновалась смерть.
Здесь ничего не говорило о человеческом присутствии, люди исчезли, оставив после себя брошенные хозяйственный инструменты, да странный запашок, доносимый ветром со стороны большого яблоневого сада, где виднелась высокая каменная постройка. К ней Монтан и направил лошадь. Подъехав ближе, он понял, что это обычное хошедарианское святилище, старое, с неоштукатуренными стенами и большим глазом, выложенным мозаикой на фасаде. Монтан велел спутникам ждать неподалёку, а сам спешился и вошёл внутрь.
В мрачном помещении стояло тошнотворное жужжание мух и пронзительный смрад закладывал нос. Пол был завален большими серыми свёртками со следами засохших крови и слизи. Монтан присел над одним и откинул тряпку. На юношу смотрело синюшное лицо молодого мужчины, сплошь покрытое коричневой коркой, из трещин в которой до сих пор сочился гной.
- Всевидящий покарал нас, оставил без Своего милосердия, - прозвучал слабый хриплый голос из угла.
Монтан оглянулся. Он не сразу увидел привалившегося к стене человека в белой мантии с вышитым на груди глазом. Лицо и руки мужчины тоже покрывала гноящаяся короста, он был очень слаб, но продолжал цепляться за тонкую, обглоданную экзистенциальными крысами, нить жизни. Монтан встал и, перешагивая через тела, подошёл к нему.
- Почему? - спросил юноша.
- Кто знает, - прохрипел мобад. - Быть может, из-за того, что мы отказались участвовать в Его войне, когда нас призывал Отец-покровитель. Быть может, ещё чем согрешили. Сейчас это уже не важно. Сейчас мы все мертвецы, и думать надо лишь о том, как бы спасти наши души от тьмы преисподней, - священнослужитель закашлялся, - или хотя бы побыстрее сдохнуть. Прояви сострадание, малец, прикончи меня.
- Сострадание, - проговорил юноша, вспомнив недавние размышления, - что это такое?
- То, чего Всевидящий к нам больше не испытывает. Ты странный и вопросы у тебя странные. Почему ты не уходишь? Не боишься что ли? Или ты из тех везунчиков, кого болезнь обошла?
- Да, я не болею.
- Значит, тебя Всевидящий миловал, а нас - нет. Не знаю, чем ты заслужил такую честь, впрочем, мне уже всё равно. Ступай с Богом, малец, дай умереть в покое или добей. Если ты грабитель, можешь брать что хочешь, хотя тут нет ничего ценного. Всё одно, мёртвым это не нужно, мертвецы не служат молебны.
- Я не грабитель, - казал Монтан.
- Мне всё равно... - мобад тяжело дышал, на лице его застыла маска боли.
- Ты разочарован?
- Я устал, - проговорил мужчина и снова закашлялся. - Оставь меня в покое. Что стоишь как истукан? Али нет своей дороги?
Монтан молча смотрел на мобада, пытаясь постичь его страдания, и тут внутри будто что-то оборвалось. Сердце Монтана сжалось, а на душе стало тяжело от осознания того, что на его глазах в муках гибнет человек, почти такой же, как и он сам. По всей видимости, мобад не сделал ничего дурного, что заслуживало смерти, он был лишь ещё одной игрушкой в руках неумолимой судьбы и безумного случая. Как и все, кто лежал тут.
И тогда Монтан присел рядом и попытался сконцентрировать мысли. Сам не понимал, зачем это делает: никакой выгоды он с того не имел. Было тяжело, но Монтан не сдавался, он хотел облегчить чужие страдания, хотел сбросить с душевный этот бессмысленный груз. И когда он закончил, мобад почувствовал себя лучше.
- Странно, - промолвил священнослужитель, - очень странно. Ты... излечил меня? А может, ты посланник Всевидящего, явившийся забрать меня на тот свет? Так хорошо стало, будто смерть приходит. Не понимаю.
Монтан тоже испытал облегчение: больше не было того невнятного, внезапно объявшего его, душевного дискомфорта. "Сострадание. Ещё одна сторона нашей жизни, - подумал он, - я постиг её. Как это странно..." Он ещё на йоту приблизился к пониманию человеческой природы, стал ещё больше похож на людей вокруг, стал ещё слабее...
- Нет, это не смерть, - сказал Монтан, поднимаясь на ноги, - это сострадание. Перешагивая тела, он направился к выходу.
Глава 15 Ардван 3
- Когда же это закончится, - бурчал под нос Ардван, - по такой погоде не то, что воевать - нос из дому не высовывать бы.
Лошадь графа понуро шлёпала по бесконечной луже, следом ехали дружинники, завёрнутые в плащи. Вода лилась с неба, стекала по одежде и попонам и падала в вязкую кашу, бывшую когда-то дорогой. Впереди сквозь дождливую завесу проглядывали очертания повозок, они с вразвалочку катились по мерзкой жиже и периодически застревали. Ардван смотрел на эту картину и вздыхал: никогда ещё на его памяти военные походы не выглядели таким бесславным, унылым шествием, в которое затяжной дождь превратил начало этой кампании. Небо возненавидело людей, и обрушило на них свою кару сразу, как только те тронулись в путь, и уже несколько дней нависало непреодолимым проклятьем над головами солдат, катафрактов и обозной прислуги.
Тысячи всадников и пеших воинов, тысячи телег с провиантом и амуницией ползли по дорогам, обращённым в водянистую топь, промокая насквозь, простужено кашляя и кляня судьбу. Войско графа теперь было частью этой огромной человеческой массы, что шла на юг к своей священной цели.
Ардван имел некоторое представление о составе королевской армии, хотя точную численность всех родов войск, наверное, не знал даже сам Железноликий. Одних только катафрактов собралось семь тысяч, а вместе с ними шли толпы кнехтов, наёмников и оруженосцев, которых считать никто даже не собирался. Отдельным отрядом ехали две тысячи монахов-воинов, выделенных орденом для истребления ереси. Крупные же города Королевства прислали пешее ополчение, которого было в районе трёх тысяч человек. Итого в армии находилось единовременно не менее двадцати пяти тысяч бойцов, и это не считая двадцати требушетов и пятидесяти катапульт с инженерами, а так же несметного полчища обозной прислуги. Ардван просто не представлял себе, как такая масса народа может куда-то организованно идти. Тем не менее, люди шли. Шли тремя параллельными дорогами, заполонив многие мили бесконечными вереницами повозок. Само собой, дождь не помогал сохранять целостность священного воинства, и бойцы разбились небольшими группами, стараясь держаться своих лордов. Сопровождали же королевскую армаду многочисленные травники и лекари с пиявками и целебными зельями, дорожные шлюхи, торговцы с передвижными лавками, да бродячие проповедники, возвещавшие пришествии Тьмы и конец времён.
Но не только непогода заставляла графа нервничать. Упорно ходили слухи, будто за войском следуют катафракты-мертвецы, которых постоянно кто-то видел то тут, то там. Ардвану они не попадались, тем не менее, боевой дух солдат от подобных вестей падал, настроение в отрядах было подавленным, множились случаи дезертирства. Не помогали даже ежедневные проповеди мобадов, которые пылкими речами и чтением Книги Истины вдохновляли людей во время привалов.
Очередная стоянка. Слуги начали раскладывать шатёр у придорожной лесополосы, и Ардван уже предвкушал возможность в тепле и сухости растянуть на кровати изнывающее тело. Но пока люди возились с тентом, граф решил проехаться вокруг своего войска и проверить, не потерялся ли кто.
Больше всего доставляли беспокойство наёмники. Прошло каких-то несколько дней с момента выхода из Марибкурга, а трое уже бежали, прихватив с собой оружие и кое-какое продовольствия. Сэр Лефмер - старый воин со шрамами на лице, один из двоюродных братьев Ардвана, как мог, держал людей в повиновении, нередко угощая их зуботычинами, но солдаты довольнее от этого не становились.
Когда Ардван подъехал к наёмникам, сэр Лефмер наблюдал, как те вытаскивают две завязшие в луже телеги. Бойцы, измазанные с ног до головы, с руганью толкали повозки и волокли под узды упирающихся лошадей.
- Новых бежавших нет? - спросил Ардван.
- Нет, - ответил сэр Лефмер. Голос его был хриплым и ворчливым, - а вот у графа Снорри сегодня двоих повесили - поймали гадёнышей.
Снорри Белый со своими людьми следовал сразу же за Ардваном, стараясь держаться вместе с родственником. С ним ехал ещё одни Рёнгвальд - граф Рагенбьёрн. Снорри не обманул насчёт силы Рёнгвальдов: оба графа в поход выставили почти тысячу катафрактов.
- А наших не поймали? - поинтересовался Ардван.
- Без понятия, может, кто и схватил.
- А с этими что? - граф кивнул на телегу, в которой под навесом лежали несколько наёмников.
- Заболели, милорд, в животе боли, не могут в седле ехать.
- Но вчера ещё здоровы были.
- А сегодня - уже нет.
Арвдана и самого ломало от непогоды: спина и суставы разболелись так, что престарелый лорд ворочался ночами напролёт не в силах забыться сном. Но и у остальных дела были не лучше. Коленопреклонённые старались не показывать виду, но Ардван-то знал: от сырости страдают все без исключения. И не только от сырости - понос тоже изнурял людей. В пути то и дело кто-то соскакивал с лошади и бежал в поле, чтобы опорожниться. По обочинам тянулись кучи экскрементов, а на привалах нос закладывало от запаха испражнений. Ардван пока держался - что-что, а уж желудком он обладал крепким. Впрочем, граф знал: рано или поздно его тоже настигнет эта напасть.
А вот барон Тунберт страдал сразу от всего: его и лихорадило, и поносило, и с суставами он мучился. Весь вчерашний день бедный барон плашмя валялся в телеге. Сегодня он всё же взобрался на лошадь, но был бледный как поганка. Проезжая мимо, Ардван поинтересовался самочувствием, на что тот лишь недовольно пробурчал что-то - от обиды Тунберт так и не оправился. Граф знал обидчивую натуру барона и старался вести себя деликатно и вежливо с этим человеком. Но у всего есть предел - лебезить перед подданным он не собирался.
Проехавшись вдоль дороги, Ардван понял, что не находит отряд барона Рамбрехта. Стал расспрашивать встречных, но те лишь пожимали плечами: коленопреклонённых в основном заботило, как бы своих людей не растерять, на других внимания не обращали. Только один из дружинников седовласого барона Ратигиса смог сообщить нечто полезное: он утверждал, будто отряд Рамбрехта отстал ещё днём. Решив выяснить, что стряслось, Ардван пришпорил коня, и тот в тяжких думах о тщетности бытия пошлёпал по грязи в обратном направлении - столь вожделенный отдых откладывался для них обоих. Но не успел граф отъехать от своих повозок, как встретил запыхавшегося оруженосца барона Рамбрехта. Парнишка, гнал лошадь изо всех сил и выглядел очень взволнованным.
- Милорд, - воскликнул он, - господина схватили. Очень нужна ваша помощь.
- Кто? - Ардван так и замер в полном непонимании.
- Апологеты. Обвиняют в ереси.
- Ты в своем уме, парень? - граф вскинул верх брови.
- Истину говорю, милорд! Барон очень просил вас приехать, он - в клетке!
Ехать пришлось долго: апологеты вместе с монахами-воинами шли милях в пяти позади отряда Ардвана. Путь осложняли застрявшие посреди дороги телеги и скопища народу, копошащегося в грязи, будто стадо свиней.
Монашеский орден огромным станом раскинулся посреди поля. Телеги с клетками, где содержались заключённые, стояли на окраине под охраной нескольких монахов-воинов. На одиноком дереве по соседству весели два солдата. Ардван проехался телег, ища Рамбрехта; оказалось, тот сидел в отдельной клетке, закрывшись от дождя плащом, и даже не заметил подъехавшего всадника. Поднял голову, только когда Ардван окликнул его.
- Милорд! - проговорил барон с возмущением. - Меня схватили, будто разбойника! Это произвол! Какое они имеют право меня здесь держать?
Ардван был недоволен таким обращением со своим подданным, недоволен он был и тем, что всё ещё вынужден торчать под дождём.
- Что случилось? - спроси он у монаха-стражника, который в сером, перепачканном грязью сюрко, расхаживал возле клеток. - Кто распорядился заточить моего человека? А ну выпусти немедленно.
- Нельзя, - ответил воин, - я выполняю приказ.
- Чей приказ?
- Приказ апологета Арьябурзина.
- Где он?
Монах указал в сторону центра лагеря, где среди скопища мелких платок раскинулся большой серый шатёр. Ардван пришпорил коня. Оруженосец Рамбрехта последовал за ним.
Подскакав ко входу, где под широким навесом ютились несколько слуг, граф спрыгнул с коня, вручил поводья оруженосцу и вошёл внутрь. Пять мобадов в белых одеждах расположились за столом, попивали вино и что-то неторопливо обсуждали. Это и были апологеты, которых дастур Бахрам назначил блюсти порядок и чистоту веры в королевской армии.
- Где мобад Арьябурзин? - с порога спросил Ардван.
- С кем имею честь говорить? - плешивый апологет с мясистым красным носом изучал его пристальным цепким взглядом.
- Я - граф Ардван Нортбриджский. По какому праву моего человека посадили в клетку? Кто распорядился?
- Вы, верно, насчёт молодого барона, - догадался плешивый мобад, - он был схвачен за богохульство и подлежит суду.
- Что за ерунду ты несёшь? Барон Рамбрехт - честный хошедарианин. Какие к нему могут быть претензии?
Мобад сцепил руки в замок и, вызывающе уставившись на графа, начал объяснять:
- Может быть, оно, конечно, так, как вы говорите. Да вот только дела барона Рамбрехта Прямого заставляют подозревать обратное. Сегодня на дороге произошёл пренеприятный инцидент, а именно: наши братья, что мирно шли выполнять дела Господни, подверглись грубости и унижениям со сторону барона Рамбрехта. Барон Рамбрехт назвал наших братьев вражьими отродьями и произнёс бранные слова в адрес Всевидящего и Хошедара. Но и это не всё. Позже Барон Рамбрехт нанёс ущерб слугам наших братьев, сломав одному челюсть, а другому отрубив пальцы на руке.
Ардван выслушал эту речь в некотором недоумении, а затем заявил:
- Если вы будете предавать суду любого, кто произносит бранные слова, то вам придётся арестовать каждого солдата в войске и судить их до следующего пришествия Тьмы. А за слуг, я уверен, барон заплатит пару золотых в качестве компенсации. Какие ещё могут быть претензии? Требую освободить моего человека немедленно!
- Сие есть пустые рассуждения, милорд, - проговорил апологет тоном, нетерпящим возражений. - Существует закон, и преступивший его, подлежит суду.
- Так значит, не желаешь по-хорошему?
- Милорд, вы не имеете права нам препятствовать. Если же продолжите упорствовать, придётся арестовать и вас.
- Что ж, думаю, король будет иного мнения.
Выйдя из палатки, Ардван снова оказался под опустошённой серостью дождливых капель. Первым делом он вернулся к клетке, дабы расспросить о случившемся самого барона. Что именно он устроил заваруху, сомневаться не приходилось: Рамбрехта не зря кличали Прямым, Ардван знал, сколь бесхитростен и упрям был этот молодой человек. Если он с чем-то не соглашался, то редко молчал, даже когда стило придержать язык за зубами. А вот в правдивости слов апологета граф сомневался, а потому, прежде чем идти к королю, стоило узнать версию другой стороны.
Барон поведал следующее. Конфликт действительно имел место, и начался он с того, что люди барона сцепились со слугами братьев-монахов, неизвестно по какой причине оказавшиеся вдали от своего отряда. Поводом для ссоры стала телега с имуществом братьев, которая застряла посреди дороги и мешала проезду. Когда же Рамбрехт решил выяснить, в чём дело, монахи потребовали извинений. Барон не стерпел подобной наглости и послал братьев "в задницу Всевидящего", заодно отпустив несколько бранных слов в адрес ордена, после чего на глаза возмущённых монахов барон велел своим бойцам столкнуть повозку на обочину. Вот только монахи не смирились с оскорблением и попытались остановить людей барона. Завязалась потасовка, Рамбрехт вступился за своих. Одному храмовнику он ударил по лицу кулаком в кольчужной варежке, а другому - шлёпнул клинком по руке, выбив у того тесак. Однако по заверению барона, все пальцы у слуги остались на месте.
- И что, я теперь должен из-за проклятой телеги в клетке мокнуть? - возмущался Рамбрехт. - Эти глупцы застряли, а мне их полгода ждать надо было?
Ардван вздохнул:
- Монахи совсем зарвались. Но и тебе следовало сохранять рамки приличия. Моё графство и так славится маловерием, а ещё ты богохульствуешь и бьёшь храмовников. Что ж, молись, чтобы недоразумение получилось замять.
Длинный летний день клонился к вечеру, сырея дождливыми сумерками. Проезжая мимо сбившихся в кучу солдатских палаток и шатров знати, Ардван с грустью смотрел на них и на людей, спрятавшихся под навесами и старающихся согреться кострами из сырых веток. Завидовал им, досадуя на то, что до сих пор вынужден мокнуть, и что какая-то дорожная ссора доставляла так много проблем.
На счастье, лагерь королевской дружины, посреди которого красовался огромный разноцветный шатёр Годрика Железноликого, был недалеко.
Король по своему обыкновению возлежал на подушках, а рядом за столом сидел всё тот же сухопарый старик - дастур Бахрам, который, казалось, ни на шаг не отходил от монарха. У лежанки Железноликого толпились ещё пара придворных, в том числе невысокий человек с крупной лысеющей головой и резвыми глазами - герцог Сноутон. Ардван рассказал о случившемся со слов барона Рамбрехт, опустив, впрочем, несколько неприглядных деталей, и потребовал уладить недоразумение.
К удивлению, король не проронил ни слова.
- Ваше Сиятельство, - обратился к Ардвану дастур назидательным тоном, - дело, с которым вы пожаловали к нам, весьма серьёзное, и его невозможно уладить в личной беседе. Совершенно необходим беспристрастный суд. Если ваш человек словом и действием оскорбил служителей Хошедара - это преступление, которое карается изгнанием от очей Всевидящего со всеми последствиями оного. Единственная возможность этого избежать - чистосердечное покаяние. Оно и только оно смягчит наказание.
- Ваше Величество, - Ардван проигнорировал дастура, решив всё же достучаться до короля, - это якобы преступление - лишь мелкий дорожный конфликт, коих из-за погоды в последние дни случается великое множество. Не кажется ли вам, что излишне раздувать из сего происшествия трагедию? Люди устали, напряжены, а впереди ждут дальний путь и многие сражения. Разумно ли добавлять им лишних тягот, особенно из-за таких мелочей?
- Граф Ардван, - произнёс король скучающим тоном, - понимаю ваше негодование. Но дело касается Господа нашего Хошедара и священной веры нашей - нельзя легкомысленно относиться к таким вещам.
- Понятие разумности тут не уместно, Ваше Сиятельство, - объяснил дастур Бахрам, - ибо разум наш помыслами своими служит Врагу. Есть закон Всевидящего, и мы должны ему следовать. Суд состоится сегодня же - сегодня же будет вынесен вердикт.
- Я чту Всевидящего и пророка Его Хошедара, - заявил Ардван, - и мои бароны тоже. Но речь идёт не вопросах веры, а о людских дрязгах, к которым применимы совершенно иные законы. Барон Рамбрехт заплатит компенсацию воинам, чьим слугам был нанесён ущерб - так положено по закону.
- Видимо, вы не до конца чтите законы Всевидящего, - повысил голос дастур, - ибо не понимаете того, что ежели в "человеческих дрязгах", как вы выразились, участвуют служители Господа, значит, задета честь святой Хошедарианской церкви, а значит, и устои веры нашей попраны. А вы так самоотверженно защищаете богохульника, который сотворил сие, что это наводит на нехорошие мысли. Разговор окончен, граф, советую поспешить, дабы вразумить вашего человека прежде, чем кара Господня обрушится на него.
Поняв, что бесполезно упорствовать, Ардван откланялся. Он знал, чем грозит изгнание от очей Всевидящего. Изгнанный лишался имущество и всех прав, а так же двух пальцев правой руки. Таким образом, он превращался в изгоя, обречённого на бесконечные скитания и всеобщую ненависть, и несчастному оставался только один выход: покинуть родные края и уйти к язычникам. Имущество же, включая земельные угодья и всё, что есть на них, передавалось в собственность хошедарианской церкви, и Ардван чуть за голову не схватился, подумав об этом. "Всюду лапы свои тянут! - ругался он про себя. - Мало нам наместника в замке! Эдак однажды мы все под пятой Отца-покровителя окажемся".
Когда Ардван вернулся к Рамбрехту, тот сидел в прежней позе. Завидев графа, барон встрепенулся, а в глазах его мелькнула надежда.
- Я разговаривал с королём и дастуром. Ты должен покаяться на суде, - сообщил граф.
- Ни за что! - возмутился Рамбрехт. - В чём я виноват? В чём каяться?
- Ты понимаешь, что в ином случае тебе грозит изгнание?
- Плевать! Я не стану унижаться перед кучкой этих...
- За языком следи, - перебил его Ардван и покосился на монаха-стражника. - Ты готов потерять всё из-за мелкой ссоры? Поумерь юношеский пыл и обратись к голосу разума. Что станет с твоей семьёй? В каком положении окажутся твои наследники? Ты подумал? Пусть, себя не жалеешь, но у тебя подрастает сын. Хочешь, чтобы он пошёл вербоваться в наёмники, потому что папаша не оставил ему ни земли, ни титула? Стоит оно того? Ладно, эти готовы на пустом месте шум поднять, так хоть ты не будь глупцом. Упрямством ничего не добьёшься.
Терзаясь сомнениями, Рамбрехт уставился в пол клетки.
- Ну? - поторопил его Ардван.
- Хорошо, - недовольно буркнул барон, - сделаю, что просишь.
Уже стемнело, когда Рамбрехта конвоиры отвели на суд в большую серую палатку апологетов. Ардван и несколько подданных барона тоже хотели присутствовать на разбирательстве, но их внутрь не пустили. Недалеко под навесом горел костёр и сидели солдаты, и Ардван устроился рядом, желая хоть как-то согреть озябшие руки. Вымокший до нитки, продрогший и злой, он ждал. Из головы не выходили тревожные мысли, а суставы ныли пуще прежнего и требовали покоя.
Суд закончился на удивление быстро. Когда Рамбрехта вывели, тот смотрел в землю, а на скулах его ходили желваки. Он покаялся, но покаяние далось ценой больших внутренних усилий. Ардван знал, что сейчас этот гордый молодой человек презирает себя и ненавидит лютой ненавистью всех тех, кто принудил его к позору. Наказание смягчили: теперь Рамбрехту не грозило изгнание, зато ему предстояло обрядиться в рубище и в таком виде отбить пятьсот поклонов перед символом Всевидящего, а кроме этого - выплатить ордену три сотни золотых.
Рамбрехта раздели до нижней рубахи, напялили на него грязные лохмотья и поставили его перед железным оком, которое возвышалось на шесте посреди лагеря. Два монаха следили за исполнением наказания. Смотрел и Ардван. Скрепя сердце он взирал на то, как молодой барон раз за разом падает на колени пред глазом Всевидящего, что равнодушно наблюдал за страданиями раба Своего, который сегодня изничтожал гордыню и попирал свои честь и достоинство сапогом непреклонного здравомыслия. Смирение постылой лужи под ногами чавкало сочувствием, и одинокий фонарь в ночи сопереживал опальному барону тусклым, изнывающим от холода пламенем. А вокруг в дождливой черноте стояли угрюмые силуэты - дружинники и слуги Рамбрехта.
Когда экзекуция закончилась, молодой барон даже шагу не мог ступить, колени его распухли, и он без сил плюхнулся в грязь. Слуги и дружинника тут же бросились нему, подняли, накрыли плащами и понесли в лагерь. Ардван видел их лица и готов был поклясться, что в эту минуту каждый из них ненавидел и монахов, и апологетов, и всю хошедарианскую церковь.
В свой шатёр Ардван пришёл усталый, разбитый, продрогший до костей. Его знобило, а суставы ломало, будто в пыточной камере. Но не до отдыха было. Он тут же послал к Рамбрехту личного лекаря и вызвал к себе казначея Балдреда. Низкорослый, коренастый барон с густыми бровями и засаленными длинными волосами вскоре стоял перед графом. Это был верный и набожный человек, один из немногих подданных, кто не выказывал недовольство походом, свято веруя в праведность предстоящей войны.
- Жаль, что такое случилось с молодым бароном, - сказал он, - впрочем, в адрес слуг Божьих не стоит распускать язык - всем это известно. Мы идём на священное дело, нельзя, чтобы Всевидящий покинул нас.
- Ох, барон, - вздохнул Ардван, - так-то оно так, да только ты, похоже, не хочешь видеть, что вокруг творится. Нехорошо это, нехорошо. Церковь перегибает палку, а честные воины попадают под удар. Или, может, меня прижать пытаются?
- Что ты хочешь сказать? - нахмурился Балдред.
- Что хочу сказать? Да чтоб ты оплатил триста золотых из моей казны за барона Рамбрехта.
- Милорд, ты уверен? У нас с собой не так много золота, а поход может затянуться.
- Знаю, барон. Делай, что говорю.
Глава 16 Эстрид 5
Свет мутным потоком струился из стрельчатого окна над алтарём, окунаясь в полумрак каменной тишины и падая на бледное лицо, каштановые волосы и простенькое зелёное платье единственной посетительницы, сидящей на скамье у стены.
Эстрид молилась. Точнее пыталась это делать, напрягая все свои душевные силы, но не могла выжать ничего похожего на молитву. Она обращалась то ко Всевидящему, то к Хошедару, то к своей святой покровительнице, но всё казалось тщетным. И не то, чтобы слова не шли на ум - слов было много, но вот те благодать и успокоение, которые она прежде ощущала в молитве, не возвращались. А она нуждалась в этом, особенно теперь, когда потеряла близких и любимого, когда даже Халла покинула её, оставив на попечение чужих, равнодушных людей, а на плечи лёг груз непростого выбора.
Хотелось выговориться, но рядом не было того, кто разделил бы её горе, и многое приходилось скрывать от окружающих. Постоянные боли не давали спокойно спать, мучил страх неизвестности, а ещё Эстрид ужасно боялась, что из-за побоев окажется бесплодной. За общими трапезами она делала вид, будто всё хорошо, ела вместе со всеми, а потом, когда оставалась в одиночестве, приходила тошнота - кровавая, изнуряющая, выворачивающая наизнанку.
Вот и сейчас Эстрид чувствовала, как изнутри её раздирает колючий ком - он стал дитём, который девушка теперь вынашивала вместо живого человеческого плода. Всевидящий не приходил, не помогал, не облегчал боль. Всевидящий обманул и покинул её, Всевидящий оказался жестоким отцом, забывшим Свою дочь среди лесных чащ, куда её забросила воля бессмысленной, безликой судьбы.
- Молитва - благое дело, - раздался за спиной голос мобада Харана. Эстрид не услышала, как тот вошёл. - Молитва соединяет сердце со Всевидящим. О, не отвлекайся, не отвлекайся, дитя моё, мне просто нужно сделать кое-какие приготовления.
Из вежливости следовало ответить, но Эстрид промолчала: разговаривать с этим человеком не хотелось. А мобад продолжал:
- Это святилище святого Асдина - одного из трёх ближайших учеников Хошедара - именно святому Асдину было поручено принести Книгу Истины неверным варварам, коими являлись наши праотцы, поклонявшиеся в те далёкие времена ложным богам.
- Мне известно, кто это. Я ни разу не пропускала воскресных служений, - произнесла Эстрид с деланной учтивостью.
- Да неужели! Очень похвально, дочь моя, очень похвально! Праведность твоя вознаграждена будет!
Тут Эстрид не выдержала. Она понимала: не следует говорить о том, что творится на душе, но пустые слова, нравоучительно звучавшие из уст старого мобада, вызвали бурю негодования.
- Похоже, я уже получила свою награду, меня обесчестили слуга Его и бандиты, которых тот привёл в мой дом, - съязвила Эстрид.
Харан опешил, он явно не ожидал от скромной и учтивой девушки таких слов.
- Нехорошо богохульствовать, дочь моя, - осуждающе покачал он головой, - ой нехорошо, особенно перед очами Всевидящего. Он всё слышит и все наши помыслы знает. Испытания, что Он посылает нам, мы должны принимать с праведным сердцем.
- А зачем Он нам посылает испытания? Поиздеваться? Посмеяться над страданиями человеческими?
- Что ты! Как можно? - мобад с укором посмотрел на девушку. - Всё для пользы нашей, дабы сердца и души наши очищать.
- И очистилось ли моё сердце, святой отец? Где эта чистота? Почему Он не разговаривает больше со мной? Почему проклял? Нет чистоты - есть только грязь, грязь, в которую Он окунул меня. Окунул и оставил барахтаться. Как может быть чистота в грязи? Как может быть благородство в низости и пороке?
- В твоей душе много гнева и неприятия воли Его - сие есть грех, дочь моя, - от благодушного тона отца Харана не осталось и тени. - Смирению тебе следует учиться и укрепляться в вере. Как Хошедар прощает нас за прегрешения наши, так и мы должны прощать обиды человеческие. Негоже гневаться на Господа, иначе и Он прогневится на Своих непокорных детей.
- Прощать?! - Эстрид вскочила со скамьи, чувствуя, как к горлу подступает ком. - Это кого же я должна простить? Убийцу и насильника?
Она стремглав выскочила из святилища. Слёзы душили, и Эстрид до крови прикусила губу, стараясь не расплакаться. Она слишком часто плакала в последнее время. Во дворе наткнулась на служанку, которая несла за спиной корзину с яблоками. Взгляды их на миг встретились, и Эстрид показалось, что даже эта женщина-простолюдинка осуждает её.