Аннотация: Старенькое. Ранее удалённое. С оказией - возвращаю.
Телеграмма
--
Алло! Почтовое отделение N139? Здравствуйте... Скажите пожалуйста, я вот недавно подписывался на журнал "Реальность фантастики"... Что? Ре-аль-ность. Да. Фантастики. Ага, её самой...
--
Сашка, ты всё путаешь, ты ж на "Жизнь хомячков" подписывался, - громко прошептала Оксанка.
Саша досадливо отмахнулся - и так связь была ни к чёрту. Усмехнулся.
--
Ага. Да. Первый номер пришёл? Что? Замечательно! Ой, спасибо. Скажите пожалуйста, а есть подписка на журнал "Жизнь хомячков"? Что? Нет, это не мне, это одной тут ... натуралистке. Что?
--
Сашка, кончай прикалываться, - Оксанка заливалась смехом, представляя себе лицо работника почты.
--
Нет? Жаль. Что? А, только на "Разведение сумчатых свиней в нечерноземье"? - сотрудница отделения N139 тоже была не лыком шита, юмор понимала. Саша уже трясся со смеху, а когда повернулся к Оксанке, то едва успел выговорить: - Ксанк, ты на "Разведение сумчатых... ха-ха-ха... свиней..." подписываться будешь? - как захохотал в голос. - Алло, извините, - чуть успокоившись, вновь заговорил в трубку. - А вы журнал по адресу принесёте или мне самому в отделение подойти? Адрес? - он назвал адрес. - Ой, спасибо. До свиданья. Всего хорошего. Что? Извините, повторите пожалуйста, я не расслышал... Телеграмма? Какая... телеграмма?
На него точно ушат холодной воды вылили. Весёлость сгинула бесследно, словно её и не было, на её место пришёл страх. В голове будто кто-то задел невидимую струну - зазвенело. Во рту пересохло, мигом выступил холодный пот.
--
Что? Не знаете? Как не знаете, она разве не у вас?.. Ах, уже унесли. А хоть что там было?.. А на каком бланке?.. Да, я понимаю, что вы не можете запом... Пожалуйста, это очень важ... А расписаться? Ах да, Марковна, ваш сотрудник. Доверяете, да, конечно. Хорошо, всего доброго. До. Свиданья.
--
Ну что, пришёл журнал? - Оксанка ещё посмеивалась, сделала погромче музыку. - Как там... "Реальность фантастики", что ли. Пришёл?
--
А? - он, вроде, не расслышал, думал совсем о другом.
--
Что с тобой, Саш? Ты побледнел весь. Тебе не плохо? Водички дать?
--
А? Не, не надо. Так... просто... голова разболелась. Мигрень.
--
Ты так не шути, посмотри на себя в зеркало - на тебе лица нет! Может, таблетку от головы дать?
--
А? Ой, извини, Ксанка, что-то я задумался. Всё в порядке. Журнал? Да, принесут по адресу, в почтовый ящик положат.
--
А что ты там про телеграмму говорил? Кто это тебе там весточки шлёт? Небось, девушку на родине у себя завёл, ась? Завтра ведь День Святого Валентина, не забыл?
Она ещё что-то говорила, Сашка машинально кивал, вставлял незначительные фразы, междометия, но мыслями он был далеко отсюда.
"Ненавижу телеграммы! Боюсь их, это проклятье моё, проклятье всей нашей семьи. Самое худшее, что может случиться со мной на этой планете - это придёт телеграмма".
Первую телеграмму он получил, когда учился на втором курсе в институте. Вера, знакомая по общежитию девушка, без стука вошла в аудиторию и, глядя только на него, спросила у всей аудитории: "Можно Панкратова на пять минут?" Сквозь шквал едких замечаний и незлых подколок чуть смущённый парень пробрался через всю наклонку к выходу. А в коридоре Вера, с красными от слёз глазами, не говоря ни слова, всунула в руки телеграмму и чуть ли не бегом кинулась прочь. Саша смотрел ей вслед и боялся взглянуть на то, что у него в руках. А когда через двадцать минут вернулся в аудиторию за вещами, в зале воцарилась мёртвая тишина - такая боль была в глазах.
Отец.
Вторую телеграмму ему подсунули под дверь в общежитии через два года.
Дед.
"Кто в этот раз? Выбор невелик..."
--
...а-а-ша! Слышишь меня или не слышишь? - Оксанка посмотрела на парня поверх элегантных очков. - Ты как к моему предложению относишься?
--
Что? Извини, я не расслышал.
--
Что, сильно болит? Дать таблетку или не дать?
--
А? А, ты о голове? Да, болит, проклятущая. Что-то совсем не работается, - он сделал вид, что чертит, выводя по коврику мышкой, но мысли его были далеко отсюда.
--
Так как ты насчёт завтрашнего? Пойдём, будут Олька с Димоном из соседнего отдела, Витька, Мишка и Ира с первого. В общем, молодёжь третьего этажа собирается.
--
Где?
--
В "Мистике". На восемь в ночное.
--
Не знаю, Ксанка. Что-то разболелся я. Да и без понятия, какие планы на завтра.
--
Это из-за телеграммы? - Оксанка хитро прищурилась. - Во! Правильно! Наконец-то "бобыльство" твоё закончится. Приглашай и её с собой, я ведь с Гришей приду. О, этот Гриша, - она пустилась в бесконечные приукрашения своего полумифичного парня, которого в глаза никто не видел, а знали со слов Оксанки о нём всё, вплоть до того, на каком боку ему удобнее спится. "Ты думаешь, что существуют одни поздравительные телеграммы? - думал в это время Саша. - Слава богу, что ты пока не можешь понять моё настроение. Ах, Ксанка, Ксанка, знала бы ты, что я думаю об этой телеграмме, весёлость твоя тут же слетела. Какой к чёрту День Валентина? Тут... такое".
Благо, до конца рабочего дня оставалось всего полчаса. И всё же каждая секунда тянулась бесконечно долго. И когда до шестнадцати ноль-ноль оставалось десять минут, Саша не выдержал.
--
Так. Всё. Я больше не могу. Убежал, Ксанка, у меня срочные дела.
--
Окей, счастливо. Я ещё на полчасика задержусь. Отчёт донабирать надо. Ты не забыл? Завтра - "Мистик" - восемь часов. И без девушки не приходи. Шутка. В сам деле, Валентинов же день!
--
Если... то приду!
--
Без всяких "если"! - крикнула она уже в закрывающуюся за ним дверь.
Саша бежал, ноги несли его к остановке троллейбуса, комья грязно-белого снега по широкой дуге разлетались в стороны. Быстрее! Быстрее! Домой! Там - телеграмма. Этот жуткий гадский убийственный клочок серой бумаги с наклеенными на него неровными рядками корявых букв. Символы, не заключающие в себе ничего, но несущие равно как и громадную радость, так и невыносимую боль.
"Бездушные закорючки, я каждый день вижу вас тысячами, но лишь на этой бумажке видеть вас не могу. Лишь там я боюсь вас, лишь этого вообще боюсь. Ах, как же гладко текут эти вот мысли. И вот эти вот. Да чёрт же побери! У меня, может, горе случилось, а ты... Ты... Я! А не "ты". Блин, да о чём вообще думаю! Мысли скачут, не хотят собираться в одно целое. Боюсь ведь и думать о том, что... Что если что-то, то... Что если что-то, то я что, если что-то я если... Бред, какой бред. Так. Тихо. Успокойся.
Какая красивая мелодия. Попса, конечно, но мелодия. Хорошая мелодия. Как же я раньше не замечал, что у этой песни... КТО? Кто это может быть? Курить, как хочется курить. Заканчиваются. Купить. Киоск и сигареты. Мама, сестра, брат? Больше некому. Ненавижу телеграммы!"
Саша подошёл к киоску.
--
Пачку "Три короля". Нет. Две пачки. Спасибо.
На троллейбусной остановке было людно - закончился рабочий день, и сотрудники многочисленных фирм и фирмочек, у кого не было собственных авто, разъезжались по домам. Подходящие маршрутки, автобусы и троллейбусы, быстро сделав рокировку между ожидающими и прибывшими, пыхтя выхлопными газами и искря проводами, уезжали. А Саша стоял. В руке дымилась сигарета. В голове была путаница.
"Мой. Поеду? Надо ехать. Но там телеграмма. Её уже принесли, положили в ящик. Там - ответ. Который не доставит мне радости. Абсолютно не доставит. Сегодня ведь уже ничем не уедешь домой. Жить с этой болью ещё долгих... много часов. Жить. Я - жив, а кто-то... Кто? Ехать! Нет! Не поеду. Пешком. Всего-то час ходьбы. Ещё один час в почти счастливом неведении, а потом всё будет расставлено по полочкам. По полочкам. Деревянным полочкам. Дубовым или тисовым. Гладким. Накрытым чёрной тканью, совсем как на похорон... Стой! Ведь не знаешь ничего. А вдруг там просто - болен, нужна операция, деньги... Деньги. У кого можно взять деньги? У меня немного, на аппендицит ещё хватит, на любые переломы, даже со смещением. Мамочка моя, неужели у тебя. Нет, не верю. "Нас извлекут из-под обломков". Братишка, ты ли? Эти аварии на шахтах так часто стали происходить. Деньги. У шефа занять? Да, у шефа, из отдела выписать. Сколько можно? Сколько не жалко будет, помогут, знаю.
Да кто же!?
Долгих полтора месяца. Приезжай почаще. Работа, мама, работа. Ты же знаешь, как не хватает времени. Да что же я вру вечно! Всё у меня хватает. Мамочка, обязательно, тотчас же... Все эти гулянки, кабаки, кино. Моя жизнь. А дома - люди, которые плоть от плоти, кровь от крови, самые родные и любимые. Мама, я тебе деньги привёз. Как жизнь? Как всегда? Не очень? Ну, всё будет хорошо. День дома - два месяца в райцентре. Приезжай почаще - да непременно, как только с делами разберусь. Да какие у тебя дела?! Делишки, а не дела. И вот оно - не был, не приезжал, не в курсе. А может там - давно уже, и нужна была помощь, да пытались сами справиться. А там раз в полгода зарплата, вся надёжа на мои приезды и переводы. Гад! Какой же я гад!"
Саша шёл по погружающимся в темень улицам, по сверкающим неоном проспектам, по блестящим мокрым дорогам. Он не замечал, что происходит вокруг. Во рту его дымилась сигарета, а когда она дотлевала до фильтра, Саша от неё подкуривал следующую. И думал, думал.
"Сестрёнка, неужели с тобой что-то приключилось? Приключилось... Неправильное слово. Случилось. Произошло. Стряслось. Что же? Помнишь, как у тебя на предпоследнем семестре вся учёба к чёрту пошла и сессию ты покупала. Да так, чтобы мамка не знала. А я тогда на компьютер копил. И ты приехала ко мне... Мы долго ругались, я довёл тебя до слёз... прости меня, сестрёнка... но денег всё равно дал. Все, что успел скопить. Как раз хватило. И ни разу не напомнил о долге. Да, компьютер-то продать можно (нужно!) будет, а то если... то откуда ж их ещё взять? А как мы в поход ходили на пикник и я тебя от гадюки спас... А как на закорках тащил три километра, когда ты ногу порезала на ставке. "Отвали от меня, как ты мне надоел!" Да, и доставал порой, прости, сестрёнка. Но неужели... А как это? Да что тут думать! Девушка ты красивая, а городок наш кишит придурками и беспредельщиками. Убью гадов! Сяду, но порежу на мелкие кусочки. Милая моя, нежная и беззащитная. Да как же... Да что же..."
Квартал сменялся кварталом. Вот сверкнула куполами церковь.
"Зайти? Свечку поставить. За упо... Заткнись! Заткни свой поганый... И думать забудь! Никто не умер, никто! Быстро домой! Домой! К телеграмме! Там не будет смертей, я уверен, я знаю... Но эти телеграммы. Они приносят только смерть. И почему мне кажется, что случилось всё же что-то плохое. Господи, пусть у них всё будет хорошо! Пусть я умру, пусть на меня все кары свалятся, а не на родных моих. Я не прошу корыстного чего, Господи, я кары на себя за них прошу! Избавь меня от мыслей этих, пусть они будут просто бредом!"
Но не успокаивалась душа.
"Братишка, ты? Дитя улиц, гроза районов, долго ты наводил шорох на весь город. А пришло время - и нужно было думать о семье. О работе. Не всё же жить на выигрыши в триньку и бильярд. Ведь не всегда и выигрывал. Как мы сидели в коридоре больницы, когда тебе сшивали порезанные кишки... Сколько я тогда передумал, сколько молитв прочёл. И выжил ты. Никогда не забуду тот взгляд, с которым ты смотрел на нас, когда впервые открыл глаза, вернувшись с того света. Как я плакал! Как я плакал, Господи... Как все мы плакали. "Братишка, выкарабкаемся" - "Конечно, братишка". "Приехал? Да что же ты в гости не заходишь?" - "Обязательно, братуха, в следующий раз..." И так чуть ли не каждый раз. Ну, не нравится тебе его жена, так что же? Он ведь её любит - а это главное. Твои крепкие кулаки, за которыми я прятался от шпаны. Твой хриплый от курева смех. Твой колючий, но с любовью в глубине взгляд. Брат, как же я без тебя?"
Саша стоял перед дверью в подъезд дома, где он снимал квартиру. Железная, запертая, чёрная в полумраке. Лишь она отделяла его от телеграммы. Саша курил и смотрел на эту дверь, молясь в душе, чтобы Марковна, бабушка, живущая на первом этаже, которая впускала всегда почтальона, не выглянула наружу. Она же всё знает. Уж телеграмму наверняка прочитала. И в то же время Саша молился, чтобы она выглянула - и тогда все сомнения останутся позади. Парень присел на влажную, запорошенную снегом, скамейку.
"Мама? Нет, только не это. Только не ты. Пусть даже... Но не ты. Ведь ты - это я. Ничто в мире во всём не стоит тебя, и ничто взамен не надо. Неравноценно. Цены нет. Нет. Не те слова. Кощунственные совсем. Когда даже думают о маме, неужели здесь имеют права быть слова "цена"? Только лишь в качестве "цена твоей ошибки", "цена твоей любви". Мама - она одна. Она... она всегда одна. И тебя почти никогда не бывает рядом, разве не так? Когда нужна твоя помощь, да просто семейный совет - ты ведь здесь, ты ведь не приезжаешь месяцами!
А ведь она болела. Ты даже не замечал, не хотел замечать, что у неё ревматизм. Она на даче пропалывает огурцы, которые ты жрёшь зимой, а ты в это время весело гудишь в компании с сокурсниками. "Мам, ну разве ж можно в полусогнутом состоянии... у тебя спина!" - "Ничего, сынуля, как раз на дачке-то она и успокаивается". Дебил, блин! Она о тебе заботится, о том, чтобы вкусненького поел, а ты лекарствами отмахиваешься. А нет, чтобы приезжать на выходные и сам впрягаться в прополку, пересаживание, копание. Нет, "работа", мол. Какая же ты, Сашка, сволочь! Мамка-мамочка моя, довели... Довёл! И я в том числе.
"Сашенька, ты не волнуйся, у нас тут почти натуробмен, все всех знаем, так что не шли ты деньги, они поди тебе нужнее будут. Райцентр-то место не из дешёвых". Да разве деньги ей были нужнее? Разве этого от тебя она хотела? Нет, не этого! Внимания твоего, твоего участия. Заботилась о тебе до тех пор, пока институт не закончил, а после смерти отца почти сама тащила тебя на своём горбу. Помнишь, как деньги однажды оказией передала? Мелочью! Пятидесятикопеечными монетами! Поклялся ты тогда содержать семью. И почти содержишь, но не это главное! Забота, внимание - они ведь не в денежных купюрах измеряются! Ведь живёшь ты только потому, вспомни, что живы те, кому ты дорог! Кому ты ещё нужен в этой жизни?! Кто тебя любит и всегда ждёт? Они. Они, родимые. И мамка больше всех. А ты... Сволочь. Какая ты сволочь!
Мамочка, но если это ты, если это с тобой, то... Я же не переживу, мамочка, единственная моя, любимая".
Ждать больше было невыносимо. Саша решительно вытащил из кармана ключи и, открыв входную дверь, медленно подошёл к своему почтовому ящику. В коридоре было тихо, лишь со второго этажа доносились звуки какого-то шлягера из-за двери. Было полутемно - лампочка горела опять же на втором, а здесь были видны только номера ящиков. Саша медленно вставил ключ в тонкую прорезь. Получилось не с первого раза - руки тряслись. В голове билась только одна мысль: "Сейчас. Нормально всё. Сейчас".
Наконец, негромко кракнув, дверца ящика открылась. Журнал. Газета. А где... телеграмма? Сердце его ухнуло в пятки, потом взлетело до горла: "Ошиблись! Боже мой, они всего лишь ошиблись с адресом, и Марковна, конечно же, сказала, где именно живёт такой вот имярек. Ха-ха-ха!"
Саша привалился к стене и затрясся от смеха. На душе стало легко, холодный пот быстро высыхал.
Но лишь он вынул почту из ящика, из журнала вынырнул плотный листик бумаги. Бланк. Бланк телеграммы! Он спланировал на пол и упал на бетон лестницы. Проклятые буквы оказались снизу, Саша не видел, что принесло ему это послание.
"Бежать! Бежать наверх, пусть это лежит здесь. Его просто втопчут в грязь, а уборщица выметет наружу. Положит в ведро, засыплет пылью... Да о чём ты думаешь! Возьми её. Тщ-щ-щ. Тихо. Спокойно. Головокружение? Волнуешься. Только не упади. Не смотри! Вот так. А теперь спокойненько домой. Так. Хорошо. Там сядешь на кровать. Так. Держись. Ногу переставь. Хорошо. И прочитаешь. Чтобы здесь не упасть. А то подумают... Да быстрей же!"
Саша словно в тумане, цепляясь за перила, глотая широко открытым ртом холодный воздух, поднялся на четвёртый этаж. Дверь. Вторая дверь. Закрыть. Цепочка. Свет!
"Сумку - в угол! Журнал, газета - на трельяж. Диван. Самое оно.
Нет! Воды. Хорошо. Ещё. Обалденно. Сигарету. Попускает? Замечательно. Дыши глубже. Успокойся. Чему быть - того не миновать. Решайся. Там всего несколько слов. Ну же!"
Саша сел на диван и медленно развернул к себе телеграмму. Буквы плыли, расплывались. Не смотри на те слова! Адрес. Из дома! От НИХ!
Ну-у-у-у-у!
"Саша зпт поздравляем днём Святого Валентина тчк Родные тчк"
Пустота.
Тишина.
Покой.
Тихо клацает будильник.
Саша прочитал ещё раз. И ещё.
--
Бывают в жизни исключения, - устало сказал он в стену. И рассмеялся. Звонко, сильно, от души. Всё напряжение, вся горечь и тяжесть, гнетущая его все эти долгие несколько часов, пока он шёл до дома, начисто смывалась этим смехом. Он захлёбывался, кашлял, размазывал слёзы по лицу, целовал эти скупые слова, в которых была одна любовь - и не мог остановиться.
Он сорвался с места и, выскочив на балкон, набрал побольше воздуха в лёгкие.
--
Я люблю тебя, ЖИ-И-И-ИЗНЬ!!! - что есть силы крикнул он вечернему городу.
--
Закусывать надо! - донеслось до него в ответ.
Саша, шатаясь от нервного перенапряжения, устало плюхнулся прямо на пол в кухне и, закурив (На сегодня - всё! Последнюю!) сигарету, улыбаясь, читал и читал "... поздравляем... родные".
Боже мой, как же я вас люблю, кровинушки мои! Как же... Что там завтра у меня? "Мистик"? Да пошёл он в задницу, этот ночной клуб. Завтра я еду домой. К родным. К сестре, к брату, к мамочке.