Вот однажды известный литератор Гоголь приехал в Москву. Нет, не подумайте, он приезжал в этот город не раз. По разным делам. Расстояния, конечно, большие между Петербургом и Москвой, а дороги... так себе наши дороги... ну, Вы сами знаете. Однако иногда, несмотря на всякие обстоятельства почти непреодолимой силы, приходится ездить туда-сюда, ничего не поделаешь. Так вот, значит, прибыл Гоголь в Москву. А Москва, всем известно, - такое место: тут тебе и расстегаи с сёмушкой, и пироги с морошкой, и астраханские дыни, и огурчики солененькие, лучшие, и вина наипрекраснейшие со всех концов света, и, словом, всё для тебя, если деньги есть. А если нет, то и появляться здесь незачем: поглядом голода не утолишь, а психическое расстройство от пережитого очень даже легко прибрести можно, и совершенно бесплатно, поверьте.
А Гоголь, убедитесь сами, возьми да приедь сюда, хоть денег у него в то время не то чтобы не было, а, как бы сказать, маловато их водилось у литератора, ну, прямо как у нас с Вами. А долговых обязательств водилось наоборот довольно много. И кредиторы так и наседали, так и наседали! Так что писатель чуть было к соцьялистам каким-то не примкнул, да вовремя сообразил, что лучшее - враг хорошего, а хорошего пока ничего нет.
Ну да ладно. Вот, значит, прибыл Гоголь в Москву. А Москва, вообразите, строится год от года, ширится во все стороны, того и гляди до самой Европы доберется! До Парижа какого-нибудь. Нет, не в смысле разных там улучшений, снисхождения к бедноте и не в смысле культуры. Не в этом дело, об этом никто и не мечтает. Просто могут границы сойтись: Париж станет, к примеру, городом-спутником Москвы. Как Реутов. Или как Красногорск. И тогда что получится? В бывшей столице моды, кулинарного искусства и прочего важного начнутся пробки, разломанные дороги, бескультурье, круассаны несвежие, опять же мэром поставят родственника из Никарагуа по линии двоюродной тетки... Кареты повсюду станут сновать с мигалками и в сопровождении бесчисленной конницы... Ну, в общем, Вы понимаете. А Европа в таких условиях уже жила и возвращаться назад в историческом развитии, видимо, не желает. Они называют то время феодализмом, мы отчего-то - демократией. Впрочем, о таких вещах не спорят. Вещь ведь как ни назови, все равно: чем была, тем и останется.
Итак. Первым делом Гоголь поспешил в музей. Просто и Кремль он уже видел, и парк Горького, и рынки вещевые, и Бутово. Каких-то исторических мест в Москве осталось немного, по пальцам счесть можно, а уж обойти - за пару часов. Одни музеи остались почти в неприкосновенности, и то оттого, что важные господа из городских управлений в музеи ходили нечасто, даже совсем не ходили, потому о них забыли совершенно и не касались своей всевозрастающей заботой. По крайней мере, так Николай Василич думал.
Ну, подходит Гоголь к музею. Высокое такое здание, с колоннами и разными другими архитектурными канделябрами. Писатель билет на входе приобрел, внутрь прошел. И видит: музей весь, буквально весь завешан картинками с видами новостроев Москвы, портретами московских довольных управленцев и агитационными плакатами, призванными внушать уважение и почтение к упомянутым господам. И в музей этот, значит, с экскурсией из гимназий приезжают в обязательном порядке, из университетов разных, отовсюду, в общем. Чтобы горожане знали своих героев и благодетелей. Так надо. А то забудут. Или того хуже.
И насколько был Гоголь человеком отчаянным, потомком вольных рубак-козаков, а вот на тебе! - бежал, позорно бежал, голову руками обхватив, словно шрапнели опасаясь! На воздух, на свободу, в Петербург, в конце концов! Куда угодно, лишь бы подальше от... Не знаю, от чего, впрочем. Тут надо у самого писателя поинтересоваться. Я, например, живу в этом городе с самого рождения (моего, конечно, а не города), и ничего. Не то, чтобы доволен, даже наоборот... Но никуда не бегу отсюда. Опять же, не знаю почему. Наверное, у меня просто нет денег. А так, конечно, жил бы в Париже. В Баден-Бадене, на худой конец. Да-с...
Гоголь в Петербург вернулся, в свою квартиру. Стоит у окна, на улицы смотрит, на Неву, на адмиралтейство. И кажется ему, что нет никакой Москвы, нет убийственной жажды нововведений и обожания ассигнаций. Кажется ему, что это был сон. Что сон прошел, наступило утро, легкое и светлое. Что будущее - это не потерянное настоящее, а что-то доброе и хорошее для всякого, даже самого незначительного гражданина.