Райков Антон Александрович : другие произведения.

Кнт

"Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:


Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Тема исследования - попытка ответить на вопрос: насколько точными могут быть оценки литературных произведений.

  Антон Александрович Райков
  
   КНТ
  
  Часть первая. Вводная
  
  Суровая правда о силе пристрастий
  
  Давно я уже понял, что два любителя литературы в сущности имеют очень мало общего. Этому нравится Диккенс, а этого от одного только упоминания Диккенса бросает в дрожь. "- Ты что, серьезно можешь читать эту викторианскую нудятину, ну и ну!". Этот в восторге от Мопассана, а этот просто еще не удосужился познакомиться с его творчеством. Этому по душе только литература 19 века (вот тогда писали, так писали) а этот всю литературу, которая "до второй мировой войны" (читай - до нашей эры) списал в архив. Этот расцветает при упоминании Хэмингуэя и морщится при упоминании Сэлинджера; а этот напротив, расцветает при упоминании Сэлинджера и морщится, когда слышит: "Вот, Хэмингуэй, это - да, настоящий писатель". А вот этот, смотрите, абсолютно равнодушен к обоим мэтрам: и не морщится, но и не расцветает. Он думает, что и тому, и другому далековато до Сартра. Наконец, нашелся такой любитель литературы, который воскликнул: "Ха, литература; да вся ваша литература не стоит одного рассказа Хармса!". - "Верно, верно", - подхватил другой любитель, уже готовый заключить брата-почитателя Хармса в объятья, и только для очистки совести уточняет: "А какой, по-твоему, этот рассказ?". "О том, как Колька Панкин летал в Бразилию, а Петька...". И вот второй почитатель Хармса в недоумении смотрит на первого почитателя: "Странно, странно. Выбрал тоже рассказец. Ничего в нем особенного нет. Да любое письмо Хармса в сто раз интереснее этого рассказа". "- А вот и нет", "- А вот и да". - "- Нет, нет, нет", "- Да, да, да", и так далее... И два почитателя Хармса, ни в грош не ставящие всю остальную мировую литературу, тем не менее уже готовы рассориться насмерть в виду возникших непреодолимых противоречий. Такова реальность.
  
  Введение в проблему: лучше и хуже
  
  Да, такова реальность, предпосылаемая одному очень важному и, я бы сказал, суровому разговору. А разговор этот пойдет ни больше ни меньше как о том, можем ли мы с уверенностью сказать, что одна книга лучше другой, или, если хотите - что одна книга хуже другой. Разговор о силе пристрастий вроде бы как совершенно снимает всю эту проблематику - ну о чем тут вообще можно говорить? Как можно пытаться сравнивать то, что зависит исключительно от вкуса того или иного читателя? Однако, если вы возьмете труд еще раз перечитать только что прочитанное о силе пристрастий, то вынуждены будете признать, что упоминаются в нем только первоклассные писатели, пусть и каждый на свой лад. Но если речь может идти о писателях первоклассных, то где-то за ними, очевидно, притаились и авторы не столь блистательные, а где-то за ними, вероятно, таятся и авторы второразрядные. Но что и говорить, ведь мы пока топчемся на месте. Не надо большого ума, чтобы осознать всю глубину силы пристрастий различных людей, но, пожалуй, еще меньше ума надо для того, чтобы понять, что есть писатели лучше и хуже; что есть Писатели, писатели, а есть и графоманы. Однако эта высказываемая уверенность вовсе не приближает нас к ответу на вопрос - как определиться с тем, что один писатель лучше другого, что одно произведение лучше другого произведения?
  Есть такая замечательная фраза Чехова: "Я знаю, что Шекспир пишет лучше, чем N, но почему - сказать не могу". (Все, что в скобках - читать как сноску: То есть я всегда был уверен, что это фраза Чехова, но сколько не искал ее - ничего не нашел. Так что возможно Чехов ничего такого не говорил, а кто сказал, и так ли именно звучит эта фраза - не знаю, ручаться не могу... Я запомнил так. Для данного исследования нужно и важно, чтобы она прозвучала именно так)) Возможно, это просто подсознательно переделанные слова Треплева о Тригорине: "Что касается его писаний, то... как тебе сказать? Мило, талантливо... но... после Толстого или Зола не захочешь читать Тригорина". (Чехов. А.П. "Чайка" Д.1. (стр. 307). // "Вишневый сад: Пьесы. - М.: Эксмо, 2006). Я думаю, что всякий исследователь вопроса о лучше-хуже в отношении литературы должен начинать именно с этого тезиса. Он должен видеть, что различия существуют, знать это, но при этом понимать и всю чудовищную сложность в возможности четко сказать - этот писатель лучше, потому что...Так можно ли все-таки тут сказать хоть что-то определенное?
  
  "Любые пять страниц"
  
  Ну, во-первых, про любого хорошего писателя можно с уверенностью сказать, что он хороший писатель. А как в этом убедиться? Ясно как - взять, да почитать. Не слепые же мы в самом деле, и, если писатель хорош, неужели мы этого не увидим? И вот я уже так и вижу замечательную литературную парочку - кота Бегемота и "бывшего регента" Коровьева, которые направляются в ресторан, доступный исключительно для литераторов. Они, как вы несомненно помните, хотят попасть в ресторан, а гражданка, надзирающая за "входом", хочет, чтобы они предъявили удостоверения, удостоверяющие, что они - писатели:
  
  " - Ваши удостоверения? - она с удивлением глядела на пенсне Коровьева, а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть.
  - Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения? - спросил Коровьев, удивляясь.
  - Вы - писатели? - в свою очередь, спросила гражданка.
  - Безусловно, - с достоинством ответил Коровьев.
  - Ваши удостоверения? - повторила гражданка.
  - Прелесть моя... - начал нежно Коровьев.
  - Я не прелесть, - перебила его гражданка.
  - О, как это жалко, - разочарованно сказал Коровьев и продолжал: - Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею. Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский - писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было! Как ты думаешь? - обратился Коровьев к Бегемоту.
  - Пари держу, что не было, - ответил тот, ставя примус на стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу.
  - Вы - не Достоевский, - сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.
  - Ну, почем знать, почем знать, - ответил тот.
  - Достоевский умер, - сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.
  - Протестую, - горячо воскликнул Бегемот. - Достоевский бессмертен!
  - Ваши удостоверения, граждане, - сказала гражданка.
  - Помилуйте, это, в конце концов, смешно, - не сдавался Коровьев, - вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? - и он указал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для того, чтобы гражданка могла получше осмотреть ее.
  - Пропустите, граждане, - уже нервничая, сказала она.
  Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого-то писателя в сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель приветливо кивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-то закорючку и проследовал на веранду.
  - Увы, не нам, не нам, - грустно заговорил Коровьев, - а ему достанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, так мечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю, как быть". (М.А. Булгаков. "Мастер и Маргарита". Ч.2. гл.28. (стр. 625-626) // Минск.: Мастацкая литаратура, 1988).
  
  Итак, здесь Булгаковым излагается тезис, который можно назвать тезисом "любых пяти страниц". Возьмите любые пять страниц из любого романа Писателя и вы убедитесь, что перед вами - Писатель. Ну а чтобы убедиться в том, что сам Булгаков - настоящий Писатель, я думаю, вполне достаточно уже хотя бы вот этого самого приведенного отрывка (для чего я и привел его полностью, а не только выдержку о "пяти страницах"). Давайте же проанализируем весь этот отрывок и посмотрим, что именно может убедить нас (на уровне аргументов) в том, что отрывок этот написан Мастером. Итак, начнем с самого начала:
  
  "- Ваши удостоверения? - она с удивлением глядела на пенсне Коровьева, а также и на примус Бегемота, и на разорванный Бегемотов локоть.
  - Приношу вам тысячу извинений, какие удостоверения? - спросил Коровьев, удивляясь.
  - Вы - писатели? - в свою очередь, спросила гражданка.
  - Безусловно, - с достоинством ответил Коровьев.
   - Ваши удостоверения? - повторила гражданка".
  
  Мы сейчас говорим о мастерстве, и в этом введении в сцену мастерство писателя в первую очередь состоит в том, что он как бы "предопределяет" развитие сцены, которая естественным образом "развивается" из начально предложенных писателем условий: два человека пытаются пройти в ресторан, предназначенный для писателей, а их туда не пускают, потому что у них нет удостоверений в том, что они писатели! Трудно представить себе ситуацию более трагикомическую, причем с какой стороны ее не поверни. Взять уже хотя бы то, что они идут именно в ресторан, а не в библиотеку, и конечной писательской удачей является не созданное литературное произведение, а полученная (не полученная) ледяная кружка пива. И, кажется, что теперь уже только дай любому писателю такую ситуацию в руки, и уж он не оплошает, и сцена в любом случае получится интересной. Если конечно за эту сцену не возьмется тот самый безымянный писатель, "приветливо кивающий гражданке". Но пусть он лучше идет на веранду, а мы пойдем далее по тексту:
  
  "- Прелесть моя... - начал нежно Коровьев.
  - Я не прелесть, - перебила его гражданка.
  - О, как это жалко, - разочарованно сказал Коровьев и продолжал: - Ну, что ж, если вам не угодно быть прелестью, что было бы весьма приятно, можете не быть ею".
  
  Данный отрывок более менее характерен с точки зрения ситуации: мужчина делает комплимент женщине и женщина как-то на этот комплимент реагирует. Такие ситуации в литературе обыгрываются часто, сказать, что Булгаков здесь обыграл эту ситуацию как-то по-особенному, я бы не стал. Так - забавный эпизод. (Приведу пример мастерской работы с темой "комплимента": "В продолжение двух дней мои дела ужасно подвинулись. Княжна меня решительно ненавидит; мне уже пересказывали две-три эпиграммы на мой счет, довольно колкие, но вместе очень лестные. Ей ужасно странно, что я, который привык к хорошему обществу, который так короток с ее петербургскими кузинами и тетушками, не стараюсь познакомиться с нею. Мы встречаемся каждый день у колодца, на бульваре; я употребляю все свои силы на то, чтоб отвлекать ее обожателей, блестящих адъютантов, бледных москвичей и других, - и мне почти всегда удается. Я всегда ненавидел гостей у себя, - теперь у меня каждый день полон дом, обедают, ужинают, играют - и, увы, мое шампанское торжествует над силою магнетических ее глазок.
  Вчера я ее встретил в магазине Челахова; она торговала чудесный персидский ковер. Княжна упрашивала свою маменьку не скупиться: этот ковер так украсил бы ее кабинет!.. Я дал 40 рублей лишних и перекупил его; за это я был вознагражден взглядом, где блистало самое восхитительное бешенство...
  Грушницкий принял самый таинственный вид: ходит, закинув руки за спину, и никто его не узнает; нога его вдруг выздоровела: он едва хромает. Он нашел случай вступить в разговор с княгиней и сказать какой-то комплимент княжне; она видно, не очень разборчива, ибо с тех пор отвечает на его поклон самой милой улыбкою". (М.Ю. Лермонтов. "Герой нашего времени". Ч.2. Журнал Печорина. II. Княжна Мери. 16 мая. (стр. 266-267) // Собрание сочинений в 4 томах. Т.4. Москва.: "Правда", 1969).
  Печорин мастерски играет с чувствами княжны (он играет по крупному - взбесить, чтобы влюбить), а Лермонтов мастерски это описывает. Смотрите, например, как одной строчкой можно одновременно и Грушницкого изничтожить, и княжну уколоть (я имею в виду последнюю строчку). Далее следует главный "содержательный посыл" отрывка:
  
  "Так вот, чтобы убедиться в том, что Достоевский - писатель, неужели же нужно спрашивать у него удостоверение? Да возьмите вы любых пять страниц из любого его романа, и без всякого удостоверения вы убедитесь, что имеете дело с писателем. Да я полагаю, что у него и удостоверения-то никакого не было! Как ты думаешь? - обратился Коровьев к Бегемоту.
  - Пари держу, что не было, - ответил тот, ставя примус на стол рядом с книгой и вытирая пот рукою на закопченном лбу".
  
  Трудно представить себе более наглядное столкновение правды творчества с неправдой системы, чем через противопоставление написанного "корочке". С одной стороны - удостоверение, с другой - книга. Тому, у кого есть удостоверение не нужно показывать книгу, чтобы пользоваться всеми благами, которое это удостоверение подразумевает. Тому, кто написал Книгу, не нужно удостоверение в том, что он Мастер. Булгаков, слишком хорошо знающий силу корочки, выбирает Книгу. Причем именно такую Книгу, в которой достаточно прочитать не то что пять, а и одну страницу, чтобы понять, с каким Мастером мы имеем дело. А мы идем дальше:
  
  "- Вы - не Достоевский, - сказала гражданка, сбиваемая с толку Коровьевым.
  - Ну, почем знать, почем знать, - ответил тот.
  - Достоевский умер, - сказала гражданка, но как-то не очень уверенно.
  - Протестую, - горячо воскликнул Бегемот. - Достоевский бессмертен!
   - Ваши удостоверения, граждане, - сказала гражданка".
  
  Здесь берет верх комический эффект; повторюсь, сама ситуация просто идеальна, чтобы соединить глубочайшую глубину с предельным комизмом, так что теперь Булгаков пожинает плоды сверх-удачно заданных начальных условий. В конечном счете все возвращается на круги своя, а именно к удостоверениям. Все, что нужно бедной девушке - это удостоверения, ей нужно убедиться, что перед ней - писатели, и пропустить их в ресторан, а вместо этого ей приходится рассуждать о каком-то Достоевском.
  
  "- Помилуйте, это, в конце концов, смешно, - не сдавался Коровьев, - вовсе не удостоверением определяется писатель, а тем, что он пишет! Почем вы знаете, какие замыслы роятся у меня в голове? Или в этой голове? - и он указал на голову Бегемота, с которой тот тотчас снял кепку, как бы для того, чтобы гражданка могла получше осмотреть ее.
  - Пропустите, граждане, - уже нервничая, сказала она".
  
  Да, о замыслах, которые роятся в головах Коровьева и Бегемота, девушке лучше и не знать. Между тем само "предоставление" головы Бегемота выполняет двойную функцию - с одной стороны эта голова противопоставляется корочке, с другой, конечно же, комический эффект тут доминирует, да ведь девушка и не заслуживает ничего иного, как такого вот предоставления в качестве аргумента не книги, а головы "писателя". Одно "доказательство" взамен другого. Ну и наконец:
  
  "Коровьев и Бегемот посторонились и пропустили какого-то писателя в сером костюме, в летней без галстука белой рубашке, воротник которой широко лежал на воротнике пиджака, и с газетой под мышкой. Писатель приветливо кивнул гражданке, на ходу поставил в подставленной ему книге какую-то закорючку и проследовал на веранду.
  - Увы, не нам, не нам, - грустно заговорил Коровьев, - а ему достанется эта ледяная кружка пива, о которой мы, бедные скитальцы, так мечтали с тобой, положение наше печально и затруднительно, и я не знаю, как быть".
  
  Несомненно, наглядность сцены была бы не полной, без появления настоящего "писателя", который бы на практике продемонстрировал, что это значит - быть писателем, то есть быть обладателем вожделенного удостоверения в том, что он писатель. И мы уже наем, что это значит - это значит, что он может беспрепятственно выпить заслуженную ледяную кружку пива. Каков писатель, такова и выгода от того, чтобы быть писателем. "И я не знаю как быть", но конечно, Коровьев уже знает как быть и очистительный огонь уже готов обратить писательский ресторан в пепел. Такова высшая логика противопоставления подлинности фальшивке - ресторан должен сгореть, а вот рукописи не горят. Да, не приходится сомневаться, что в реальности все посложнее будет, и такого рода "рестораны" как раз стоят, а вот рукописям непросто приходится, но это уже немного другой разговор. Мы же завершили наше небольшое путешествие по одному небольшому отрывку из Книги Мастера.
   Причем не забудем, что путешествие это проводилось с определенной целью - а именно с целью объяснения, или пока точнее будет сказать, пояснения категории мастерства. Мы взяли отрывок, и постарались понять, можем ли мы внятно пояснить, почему мы считаем этот отрывок мастерским (или нет). Думаю, что пояснение состоялось, так что ответ на предыдущий вопрос положительный. Что же тогда, остается повторить: "Не слепые же мы в самом деле, и, если писатель хорош, неужели мы этого не увидим?". Но конечно, не все так просто. Прежде всего возникает вопрос о том, кто эти "мы" и какие конкретно произведения эти "мы" оценивают.
   Во-первых, я принципиально отказываюсь рассматривать ситуацию в контексте - у каждого мол, свой вкус, кто как считает, так и есть. Многих такой подход может утешить, но спешу их разочаровать - сколько не считай макулатуру литературой, литературой она не станет - если это только не "Макулатура" Чарльза Буковски:) И то, что эта макулатура кому-то, ах ты боже мой - НРАВИТСЯ, ситуацию не меняет. Но, допустим, те, кому НРАВИТСЯ, продолжают упорно продолжать твердить и твердить: а нам НРАВИТСЯ! Что в таком случае можно поделать, как можно урезонить этих любителей? Только на одном уровне - на уровне аргументов. НРАВИТСЯ - поясни. А само по себе - НРАВИТСЯ - это не аргумент, это первичная реакция. Конечно, тем, у кого развит вкус и нравится соответственно нечто стоящее, но развитый вкус как раз и подразумевает способность пояснить понравившееся.
   Итак, все, что нравится без пояснений, мы решительно выводим за скобки. Но это не решает всех проблем. В частности нерешенной остается проблема, означенная в самом начале исследования данного вопроса: если мы рассматриваем действительно сильных писателей, то опять-таки один нравится одному, а другой - другому, и каждый, очевидно, сможет привести свои аргументы за того или за другого, а соответственно и против. Мало что ли было высказано аргументов против поэзии Пушкина - вот уж архетипическая фигура как для похвал, так и для уничижения! А против прозы Достоевского, мало что и было сказано слов? А кто не пинал Толстого?
   И давайте послушаем самого Толстого, который не стеснялся высказываться в отношении собратьев по перу. Ну а раз у нас был упомянут и Пушкин, припомним хорошо известный и замечательный в своем роде разбор, который Толстой учинил одному из четверостиший Пушкина - признанному шедевру, кстати:
  
  "А вдумайтесь только в отрывок из его "Евгения Онегина", помещенный во всех хрестоматиях для детей: "Зима. Крестьянин, торжествуя...". Что ни строфа, то бессмыслица! А, между тем, поэт, очевидно, много и долго работал над стихом. "Зима. Крестьянин, торжествуя...". Почему "торжествуя"? - Быть может, едет в город купить себе соли или махорки. "На дровнях обновляет путь. Его лошадка, снег почуя...". Как это можно "чуять" снег?! Ведь она бежит по снегу - так при чем же тут чутье? Далее: "Плетется рысью как-нибудь...". Это "как-нибудь" - исторически глупая вещь. И попала в поэму только для рифмы". (А.В. Жиркевич "Первое посещение Толстого").
  
  В этом отрывке для нас пока должно быть существенно именно то, что Толстой не просто возмущается Пушкиным, но пытается возмущаться аргументировано. В качестве противовеса аргументированности можно привести и обычное раздражительное высказывание Толстого, мишенью для которого стал Фет: "Например, известный вам Фет. Человек пятьдесят лет писал только капитальные глупости, никому не нужные...". (там же). В данной конкретной беседе Толстой никак не аргументирует своей позиции, а потому этим его высказыванием (в рамках конкретной беседы) можно пренебречь. Хотя я и не сомневаюсь, что он смог бы аргументировать эту свою позицию, если бы захотел. Но не захотел, а потому и мы не захотим обратить внимания на это его высказывание.
   Что же из всего этого вытекает? Оказывается, что можно взять четверостишие Пушкина и возмущаться, можно прочитать пять страниц Достоевского и возмущаться, можно взять два тома Толстого и возмущаться на протяжении всех двух томов. Получается, что аргумент "любых пяти страниц" Писателя не работает? Но нет, я бы не стал так быстро отказываться от булгаковского тезиса. Дело в том, что как бы мы ни пытались, разноголосицу мнений все равно ведь не победить (а и пытаться не надо, ведь что может быть хуже единодушия в оценочных вопросах; такое единодушие всегда может быть только из-под-палочным единодушием). При этом, какие аргументы "против" ни приводи, никто не сможет столкнуть Пушкина с его литературного пьедестала, равно как и Достоевского с Толстым. И какие аргументы "за" ни приводи, никто не сможет водрузить - во всяком случае в историческом контексте - на этот литературный пьедестал откровенную бездарность (а вот это спорный тезис, но пока я оставлю его, как есть). Отсюда, что может входить в компетенцию человека, оценивающего текст? - только его собственная аргументация. Да, каждый "оценщик" должен забыть обо всем - об имени, известности, или неизвестности, классичности, модернистичности или постмодернистичности автора - вчитаться в текст и определить, хорош он или нет, аргументировав все свои "за" и "против". А уж согласятся с его "за" и "против" - все это не то, чтобы вторично, но все это не имеет отношения непосредственно к вынесению вердикта. Как говорится - вынеси свое суждение, и будь что будет. Но сначала выстрадай свое суждение.
  
  Любые ли пять страниц?
  
  Итак, я призываю отказаться от подхода "всякий думает во что горазд", как абсолютно тупикового и исходить из того, что мы можем вчитаться и определить - хороший перед нами текст или не очень. Но и уверенность в такой способности тоже не решает всех проблем.
   Во-первых, ни один, наверное, писатель, сколь бы великим он ни был, не может писать ровно. И при желании всегда (?) можно отыскать такие "пять страниц" мастера, которые поставят под сомнение его мастерство. Попробуйте, например, составить полноценное впечатление все о том же Достоевском по какому-нибудь "Происшествию в Пассаже". Или попробуйте составить полноценное впечатление все о том же Булгакове по "Багровому острову". Впрочем, можно обратиться и непосредственно к шедеврам этих авторов и отыскать отрывки, мало что говорящие о том, что перед нами шедевр. И чтобы не быть голословным, я готов подтвердить свое заявление примерами. Ну, вот я беру "Преступление и наказание", открываю данную книгу совершенно наугад и вылавливаю следующий отрывок:
  
  "Катерина Ивановна бросилась к окну; там, на продавленном стуле, в углу, установлен был большой глиняный таз с водой, приготовленной для ночного мытья детского и мужниного белья. Это ночное мытье производилось самою Катериной Ивановной, собственноручно, по крайней мере по два раза в неделю, а иногда и чаще, ибо дошли до того, что переменного белья уже совсем почти не было, и было у каждого члена семейства по одному только экземпляру, а Катерина Ивановна не могла выносить нечистоты и лучше соглашалась мучить себя по ночам и не по силам, когда все спят, чтоб успеть к утру просушить мокрое белье на протянутой веревке и подать чистое, чем видеть грязь в доме". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.2. VII. (стр. 89). М. Художественная литература, 1983).
  
  Э, нет, тут промашка вышла. У меня, не у Достоевского:) Отрывок мастерский, ничего не скажешь. Вот так сходу погрузить читателя на самое дно. Ночная стирка, отсутствие белья. Безысходность, потому что мы ведь видим, что давно уже Катерина Ивановна не терпит, а мучается. А ведь это две совершенно разные ситуации - когда терпишь лишения, надеясь их преодолеть, или считая их чем-то естественным; а совсем другое - когда руки опускаются, и ты знаешь, что так будет всегда, и что из грязи и мрака уже никогда тебе не выползти на свет. Да, о многом может сказать данный небольшой отрывок, а потому открою-ка я наугад какую-нибудь другую страницу:
  
  "- Вымылся он в то утро рачительно, - у Настасьи нашлось мыло, - вымыл волосы, шею и особенно руки. Когда же дошло до вопроса: брить ли свою щетину иль нет (у Прасковьи Павловны имелись отличные бритвы, сохранившиеся еще после покойного господина Зарницына), то вопрос с ожесточением даже был решен отрицательно: "Пусть так и остается! Ну как подумают, что я выбрился для... да непременно же подумают! Да ни за что же на свете!
   И...и главное, он такой грубый, грязный, общение у него трактирное; и... и, положим, он знает, что и он, ну хоть немного, да порядочный же человек...ну, так чем же тут гордиться, что порядочный человек? Всякий должен быть порядочный человек, да еще почище, и... и все-таки (он помнит это) были и за ним такие делишки... не то чтоб уж бесчестные, ну да однако ж!.. а какие помышления-то бывали! гм... и это все поставить рядом с Авдотьей Романовной! Ну да, черт! А пусть. Ну, и нарочно буду такой грязный, сальный, трактирный, и наплевать! Еще больше буду!..". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.3. II. (стр. 104). М. Художественная литература, 1983).
  
  Опять мимо. Отрывок несомненно очень хорош. Да, конечно, может особенно оригинальными терзания "нечистого" мужчины перед божественной женщиной (уж, конечно, олицетворяющей собой все совершенства), не назовешь, но все же выведены эти терзания емко и точно. Ну и что тут скажешь: о многих помышлениях мужчины женщинам действительно лучше и не знать, равно как и наоборот)) Всегда тут есть нечто от шоковой терапии. Припомним, как герой другого романа - Левин - дал своей невесте "для ознакомления" дневник, чтобы уж она все знала о его помышлениях:
  
  "Левин не без внутренней борьбы передал ей свой дневник. Он знал, что между им и ею не может и не должно быть тайн, и потому он решил, что так должно; но он не дал себе отчета о том, как это может подействовать, он не перенесся в нее. Только когда в этот вечер он приехал к ним пред театром, вошел в ее комнату и увидал заплаканное, несчастное от непоправимого, им произведенного горя, жалкое и милое лицо, он понял ту пучину, которая отделяла его позорное прошедшее от ее голубиной чистоты, и ужаснулся тому, что он сделал.
  - Возьмите, возьмите эти ужасные книги! - сказала она, отталкивая лежавшие перед ней на столе тетради. - Зачем вы дали их мне!.. Нет, все-таки лучше, - прибавила она, сжалившись над его отчаянным лицом. - Но это ужасно, ужасно!". (Л.Н. Толстой. "Анна Каренина". Ч. 4. XVI. (стр. 250). М. "Правда", 1978).
  
  Думаю, отрывок из Толстого сильнее отрывка из Достоевского, впрочем, говоря словами (немного подправленными) Булгаковской Маргариты: "оба вы хороши"!
  Ну а я возвращаюсь к своим пока что неудачным поискам. Что же, попробую и в третий раз закинуть в море невод, в надежде, прямо противоположной ожиданиям рыбака из сказки - он-то хотел поймать что-то стоящее, а я как раз надеюсь выловить что-то вроде "морской тины". Итак, невод заброшен, книга раскрыта, читаю:
  
  "- Ну-с, браните меня или нет, сердитесь иль нет, а я не могу утерпеть, - заключил опять Порфирий Петрович, - позвольте еще вопросик один (очень уж я вас беспокою-с!), одну только маленькую идейку хотел пропустить, единственно только, чтобы не забыть-с...
  - Хорошо, скажите вашу идейку, - серьезный и бледный стоял перед ним в ожидании Раскольников.
  - Ведь вот-с... право, не знаю, как бы удачнее выразиться... идейка-то уж слишком игривенькая... психологическая-с... Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, - ведь уж быть того не может, хе, хе! Чтобы вы сами себя не считали, - ну хоть на капельку, - тоже человеком "необыкновенным" и говорящим новое слово, - в вашем то есть смысле-с... Ведь так-с?
  - Очень может быть, - презрительно ответил Раскольников.
  Разумихин сделал движение.
  - А коль так-с, то неужели вы бы сами решились, - ну там, ввиду житейских каких-нибудь неудач и стеснений или для споспешествования как-нибудь всему человечеству, - перешагнуть через препятствие-то?.. Ну, например, убить и ограбить?..". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.3. V. (стр. 131). М. Художественная литература, 1983).
  
  Да, надежды у меня были прямо противоположные надеждам рыбака, а результат оказался тот же - попалась в мой литературный невод самая что ни на есть настоящая золотая рыбка. Один из моих любимейших эпизодов во всей мировой литературе. Да, вот и видно, что тезис Булгакова (Коровьева, если уж быть до конца точным) действительно силен, - я беру страницу за страницей из Достоевского и убеждаюсь, что он - Писатель. Несложно убеждаться в очевидном, - скажете вы. Может и не сложно, но в рамках данного исследования я должен убедиться во всем непосредственно на основе текста. Да, действительно, я ни секунды не сомневался, что "Преступление и наказание" - это шедевр, я много раз читал-перечитывал эту книгу, и все равно - ничто здесь не должно браться просто как бы из воздуха, и во всем должна быть отсылка к тексту.
   Итак, все-таки можно ли найти в "Преступлении и наказании" эпизод несколько сомнительный, ну, если не с точки зрения мастерства, то с точки зрения "шедевральности"? Забрасывание невода наугад не сработало, что же поищу такой отрывок, скрупулезно перешагивая со страницы на страницу. Ну вот, нашел такой, например, отрывок:
  
  "- Опять грохот, опять гром и молния, смерч, ураган! - любезно и дружески обратился Никодим Фомич к Илье Петровичу, - опять растревожили сердце, опять закипел! Еще с лестницы слышал.
  - Да што! - с благородною небрежностию проговорил Илья Петрович (и даже не што, а как-то: "Да-а шта-а!"), переходя с какими-то бумагами к другому столу и картинно передергивая с каждым шагом плечами, куда шаг, туда и плечо, - вот-с, извольте видеть: господин сочинитель, то бишь студент, бывший то есть, денег не платит, векселей надавал, квартиру не очищает. Беспрерывные на них жалобы, а изволили в претензию войти, что я папироску при них закурил! Сами п-п-подличают, а вот-с, извольте взглянуть на них: вот они в самом своем привлекательном теперь виде-с!
  - Бедность не порок, дружище, ну да уж что! Известно, порох, не мог обиды перенести. Вы чем-нибудь, верно, против него обиделись и сами не удержались, - продолжал Никодим Фомич, любезно обращаясь к Раскольникову, - но это вы напрасно: на-и-бла-га-а-ар-р-роднейший, я вам скажу, человек, но порох, порох! Вспылил, вскипел, сгорел - и нет! И все прошло! И в результате одно только золото сердца! Его и в полку прозвали: "поручик-порох"...
  - И какой еще п-п-полк был! - воскликнул Илья Петрович весьма довольный, что его полк так приятно пощекотали, но все еще будируя". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.2. I. (стр. 50-51). М. Художественная литература, 1983).
  
  Думаю, вы согласитесь, что данный отрывок не входит ни в число таких, которые заставляют задуматься, ни в число таких, которые прямо уж так запоминаются, что невозможно уже и выдворить их из памяти, ни в число принципиально важных, узловых для повествования. При этом, я не скажу, что это такой отрывок, который можно было бы взять, да и выбросить из текста; но я изначально искал вовсе не такой отрывок, который можно просто выбросить, а скорее такой, который можно прочитать, оставаясь относительно равнодушным, не восхищаясь мастерством автора. Я все же придерживаюсь того взгляда, что при желании найти такого рода отрывки можно в любом произведении, даже в таком, который для "оценивающего" относится к самым любимым.
   Это - первое ограничение, которое можно наложить на тезис Булгакова-Коровьева (сформулированный Булгаковым и озвученный Коровьевым). Второе ограничение состоит в том, что далеко не в самых выдающихся произведениях можно найти замечательные отрывки, так что, невольно можно воскликнуть - ну, это настоящий Мастер, хотя само произведение при этом едва ли можно назвать по-настоящему мастерским. Для примера возьму роман Джорджа Оруэлла "Дни в Бирме". Хорошо написанный и в меру интересный роман (с рядом запоминающихся сцен). В общем, такой, что совсем не жалеешь, что прочитал, но не особенно бы и сожалел, если бы не прочитал. Однако, есть в этом романе замечательный просто отрывок, иллюстрирующий сожаления белых господ по поводу уходящего золотого века господства:
  
  "- Нет, в самом деле, слуги безобразно разленились, - вздохнула леди. - Не правда ли, мистер Макгрегор? Во времена этих жутких реформ и развязных газетчиков у нас здесь, кажется, уже не осталось никакой власти. Аборигены начинают дерзить почти так же, как наши низшие классы в Англии.
  - Надеюсь, все же не до такой степени. Однако демократический душок несомненно распространяется, доползая даже сюда.
  - А ведь совсем недавно, до войны, аборигены были так почтительны, так мило кланялись с обочины - просто прелесть. Мы нашему дворецкому, я помню, платили всего двенадцать рупий в месяц, и он служил как верный пес. А теперь слуги требуют сорок, и пятьдесят, и я могу дисциплинировать их только задержкой жалованья.
  - Прежний тип слуги исчезает, - согласился мистер Макгрегор. - В дни моей юности лакея за непочтительность отсылали в участок с запиской: "Предъявителю сего пятнадцать ударов плетью". Что ж, как говорят французы, echu fugaces - ах, мимолетность! Увы-увы, былого не вернуть.
  - Точно так, - с обычной мрачностью проговорил Вестфилд. - Не та уже страна. Конец британскому господству в Индии. Пора очистить территорию". (Джордж Оруэлл. "Дни в Бирме". 2. (стр. 29-30) // "Избранное". СПб.: Азбука-классика, 2004).
  
  Думаю, главный секрет "мастеровитости" данного эпизода состоит в той непосредственной искренности, с которой так мило сожалеют все эти клубные господчики. Человек, мимоходом низводящийся до функции - "кланяться с обочины"! Но - не хотят, негодяи такие. Не хотят быть низшими классами ни сами низшие классы, ни найденная им в колониях замена. Но попробуйте сказать об этом так, что "лучше и не скажешь". У Оруэлла получилось.
  Однако, Оруэлл и так ведь Мастер? Да, автора "1984" и "Скотного двора" автоматически относят к мастерам, как создателя культовых, как их называют, произведений. А остался бы в истории литературы автор "Дней в Бирме"? Большой вопрос. Пока же я отмечу выявленную проблему: вот я "выудил" прекрасный отрывок, и при этом не решаюсь назвать прекрасным произведение в целом.
  Итак, суммируем то, к чему мы пока что пришли: мы можем взять текст и успешно работать с какими-то отрывками из этого текста, разбирая и устанавливая - мастерские это отрывки, или нет, или, может, у нас есть кое какие сомнения в том, достаточно ли мастеровитый тот или иной отрывок. Это мы можем. Но если это так, то, несомненно, у нас в руках находится вполне действенное "орудие" для оценки текста в целом.
  
  Часть вторая. Работа с текстом по методу КНТ
  
  КНТ - что это такое?
  
  Итак, взамен самых разнообразных разговоров в отношении того, что такое "хорошо" и "плохо" в литературе и споров относительно достоинств и недостатков конкретных литературных произведений, настало время предложить новый метод оценки текста. И я сразу сформулирую, в чем именно будет состоять суть этого метода: в поиске соотношения между общим массивом текста и "особенной" его части. Общий массив текста - это просто сам текст, с начала и до конца. А вот что такое "особенная часть текста"? В общем-то, это все то, что мы выделяем в тексте как особенное:) А ведь согласитесь, что в каждом тексте есть какие-то особенные места, которые мы запоминаем, в противовес другим местам, которые оставляют нас более или менее равнодушными. Следовательно, синонимом особенности является выделяемость текста. Так вот суть предлагаемого здесь метода, повторюсь, и состоит в том, чтобы выделить из текста всю его особенную часть (сделав соответствующие выписки-выдержки из текста) и посмотреть в каком соотношении данная часть находится к тексту в целом. Получаемое в результате сопоставления число названо мной Коэффициентом Насыщенности Текста или КНТ. Например, если текст в целом состоит из ста знаков, и мы выделяем из него фрагмент в 30 знаков (или 300 из 1000, или 3000 из 10000), то КНТ текста будет равен 30 (и в целом этот коэффициент варьируется от ноля до 100 процентов соотношения). Несложная арифметика.
   Да, арифметика несомненно несложная, однако сам метод будет несомненно посложнее. Прежде всего может быть задан вопрос: о чем будет говорить полученная цифра? Ну, тут можно ответить достаточно четко - она будет говорить о насыщенности текста, как и предполагает обозначение коэффициента. Пустые тексты с очевидностью будут иметь невысокий КНТ; тексты содержательные четко заявят о своей содержательности. И мы сможем не просто рассуждать об этой содержательности, но четко указать, насколько один текст содержательнее, насыщеннее другого. Мы просто скажем: здесь - ноль, а здесь - единица, а здесь - 10, а здесь, может быть, и все сто (хотя это и невероятный случай).
   Но ведь подсчет ведет конкретный человек, укажут нам. Один человек посчитает так, а другой - иначе, разве это не так? И насколько точной можно считать полученную цифру? Сегодня я считаю так, а завтра по-другому, разве можно исключить такую ситуацию? И вообще можно ли вот так арифметически подходить к шедеврам мировой литературы?
  Но так можно рассуждать до бесконечности и все равно очень многие вопросы либо останутся без ответа, либо ответы будут слишком расплывчатыми. Я предлагаю поступить по-другому: просто посмотреть, как предложенный метод будет работать на практике. И я думаю, что из такого рассмотрения многое станет ясно само собой. А если нет - то во всяком случае, мы столкнемся с вполне практическими затруднениями и посмотрим, возможно ли их преодолеть. Сразу же прошу вас набраться терпения. Да, в этом исследовании и так много текста, но теперь его станет еще больше. Это неудивительно, раз предложенный метод и ориентирован на тщательнейшую проработку текста. А прорабатывать текст не обращаясь к тексту невозможно.
  С какого же текста я начну предложенное практическое исследовательское путешествие? С "Мертвых душ" Гоголя. Почему именно с "Мертвых душ"? Ну, имею же я право на выбор, а "Мертвые души" - одно из моих любимейших произведений. Поэтому на вопрос "почему?", я отвечу так - потому что я так решил:) Итак, берем в руки "Мертвые души" и начинаем разбор этого произведения, удерживая в уме предложенную КНТ-концепцию.
  Начинаем же мы, естественно, с самого начала, то есть с главы первой:
  
  Разбор главы первой "Мертвых душ"
  
  "В ворота гостиницы губернского города NN въехала довольно красивая рессорная небольшая бричка, в какой ездят холостяки: отставные подполковники, штабс-капитаны, помещики, имеющие около сотни душ крестьян, - словом, все те, которых называют господами средней руки. В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным; только два русские мужика, стоявшие у дверей кабака против гостиницы, сделали кое-какие замечания, относившиеся, впрочем, более к экипажу, чем к сидевшему в нем. "Вишь ты, - сказал один другому, - вон какое колесо! что ты думаешь, доедет то колесо, если б случилось, в Москву или не доедет?" - "Доедет", - отвечал другой. "А в Казань-то, я думаю, не доедет?" - "В Казань не доедет", - отвечал другой. Этим разговор и кончился. Да еще, когда бричка подъехала к гостинице, встретился молодой человек в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких, во фраке с покушеньями на моду, из-под которого видна была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом. Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 3-4). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Итак, вот перед нами первый абзац "Мертвых душ". А задача наша, напомню, состоит в том, чтобы посчитать коэффициент насыщенности этого текста (КНТ). Насыщенность же определяется посредством выделения той части текста, которую читатель считает совершенно особенной, достойной того, чтобы быть выделенной и остаться в памяти. Отсюда вопрос, с которым мы теперь сталкиваемся, заключается в следующем - есть ли в этом первом абзаце такая совершенно особенная часть? Точнее будет сказать, что я сталкиваюсь, потому что коэффициент всегда рассчитывает только конкретный читатель, но об этом нам еще предстоит поговорить отдельно. Итак, есть ли для меня в этом первом абзаце некая совершенно особенная часть? Да, есть:
  
  "В бричке сидел господин, не красавец, но и не дурной наружности, ни слишком толст, ни слишком тонок; нельзя сказать, чтобы стар, однако ж и не так, чтобы слишком молод. Въезд его не произвел в городе совершенно никакого шума и не был сопровожден ничем особенным...".
  
  Теперь можно и нужно подумать над следующим вопросом: а что такого особенного в этих строчках? Ну, очевидно, что они важны для повествования в целом, так как характеризуют главного героя и его прибытие на место действия. Однако, тут же я отмечу один момент - то, что некая часть текста имеет важное значение для построения сюжета, не имеет в свою очередь решающего значения в плане того, чтобы выделяться при подсчете Коэффициента Насыщенности Текста. Подсчет КНТ очень сильно отличается от классического разбора произведения. В расчет, повторюсь, должно браться только одно - непреодолимое желание оставить прочитанные строки в памяти, хотя бы с точки зрения развития сюжета они бы и вообще казались совершенно второстепенными и пустяковыми. При этом ясно, что ключевые моменты текста с большой вероятностью будут и запоминающимися, однако - никакого закона тут нет. Итак, отбросив в сторону то, что выбранные строчки имеют значения для развития сюжета, оставляю ли я их или нет? Да, все равно оставляю. Описание приезда Чичикова ценно и само по себе - оно очень удачно характеризует его, так сказать "умеренность", "срединность" (господин средней руки). Также прекрасно сакцентирован момент "бесшумности". Приехал Чичиков - событие самое обыденное, никто, что называется и не чихнул. Хотя нет, вот два мужика...а далее следует известный всякому любителю литературы диалог о "колесе". Что же, конечно, мы выделяем и этот диалог? Но тут нет никакого "мы", речь идет обо мне, а я, нет, этот диалог выделять не стану. Я бы и вряд ли обратил внимание на этот диалог, если бы он не был таким известным. А уж запоминать его - нет, увольте. Зато вот мне чрезвычайно запомнился молодой человек "во фраке с покушениями на моду" и строчки, касающиеся этого человека, как раз таки будут мною выделены:
  
  "...встретился молодой человек... во фраке с покушеньями на моду... Молодой человек оборотился назад, посмотрел экипаж, придержал рукою картуз, чуть не слетевший от ветра, и пошел своей дорогой".
  
  Обратите внимание на следующий момент - данный отрывок совершенно "выдернут" из контекста повествования. Иначе говоря, сам по себе он ничего не значит. То же самое, кстати, можно сказать и про первый выделенный отрывок. Так и должно быть. Связным является текст, а выдержки являются выдержками, не более и не менее. Цель выдержек - вовсе не в том, чтобы дать связное представление о тексте. Повторюсь, и буду повторяться - выдержки просто указывают на запоминающиеся, выделяемые особо моменты текста.
  Обратите внимание и на другой момент: я не стал приводить отрывок про молодого человек целиком. Мне все равно, что он был "в белых канифасовых панталонах, весьма узких и коротких" - мне все равно, что на нем "была манишка, застегнутая тульскою булавкою с бронзовым пистолетом". Объяснюсь с читателем: я довольно равнодушен к описаниям одежды, как и к самой одежде, впрочем. Так уж сложилась моя жизнь. А когда к чему-то равнодушен, то естественно, не станешь запоминать детали. Но, скажут мне, а как же другие люди, которые к одежде вовсе не равнодушны? Может им в память как раз таки западут эти самые "белые канифасовые панталоны"? Вполне возможно, не могу судить за других. И не сужу. При этом отмечу момент действительно существенный - метод подсчета КНТ помогает определиться с пристрастиями подсчитывающего, можно сказать, конкретизировать их. Но почему, если я равнодушен к описаниям одежды, то почему тогда я оставил фрак? Из-за "покушений на моду", только из-за этой фразы. Она характеризует человека в целом. Забавно и точно характеризует, и эта характеристика запоминается - вообще люди "покушаются" на многое, но им не всегда удается быть хотя бы даже всего лишь модными.
  Но далее я еще не совсем объяснился, в чем вообще состоит причина выделения мною текстового куска о молодом человеке. А должен ли я объясняться? Просто он мне запомнился, и все...Э, нет, так не пойдет. Так мы вернемся к тому самому беспросветному субъективизму (мне нравится то, а другому - другое), с которого все у нас и начиналось. Здесь мы подходим к формулировке правила выделения текста, которое можно назвать правилом аргументации. А прозвучит это правило так: каждый человек, выделяя определенную часть текста, должен аргументировать причину этого выделения. Только так, я думаю, мы сможем защититься от потока непонятно по каким причинам выделяемого или не выделяемого текста.
  Итак, хотя речь всегда идет просто о запоминающихся моментах текста, мы при этом должны отдать себе (а при исследовании - и другим) отчет в том, почему тот или иной отрывок достоин того, чтобы остаться в памяти. Почему же вдруг этого оказался достоин молодой человек? Ведь он не играет в повествовании никакой роли. Он ничего не сделал, а только "придержал рукой картуз". Он больше не объявится на страницах "Мертвых душ", исчезнув, едва появившись. Посмотрел на экипаж, придержал рукой картуз, и исчез. Так вот это-то и крайне любопытно. Да - ведь в жизни много такого, что вызывает у нас интерес, никак вроде бы существенно не влияя на нашу жизнь. Гоголь - большой мастер по указанию на все эти "мелочи", он выводит их на первый план, и они становятся значимыми, или, скажем так, они обращают на себя внимание. Два мужика, обсуждающие колесо, молодой человек, посмотревший вслед бричке - для них проехавшая бричка стала "событием", не сказать, чтобы существенным, но достойным некоторого внимания. А для нас, в свою очередь, они сами стали достойными этого внимания. Они стали для нас именно тем, чем для них стала бричка - поводом, чтобы обратить на них внимание. Но почему тогда я предпочел молодого человека разговору о колесе? На этот вопрос мне ответить не так легко - вполне возможно, просто потому, что один отрывок по сравнению с другим менее "избит". Все (преувеличение!) помнят про колесо, и мало кто помнит о молодом человеке. Ну а я запомню молодого человека, от "колеса" то все равно никуда не денешься.
  Итак, будем считать, что с первым абзацем мы разобрались. Идем дальше:
  
  "Когда экипаж въехал на двор, господин был встречен трактирным слугою, или половым, как их называют в русских трактирах, живым и вертлявым до такой степени, что даже нельзя было рассмотреть, какое у него было лицо. Он выбежал проворно, с салфеткой в руке, - весь длинный и в длинном демикотонном сюртуке со спинкою чуть не на самом затылке, встряхнул волосами и повел проворно господина вверх по всей деревянной галерее показывать ниспосланный ему богом покой. Покой был известного рода, ибо гостиница была тоже известного рода, то есть именно такая, как бывают гостиницы в губернских городах, где за два рубля в сутки проезжающие получают покойную комнату с тараканами, выглядывающими, как чернослив, из всех углов, и дверью в соседнее помещение, всегда заставленною комодом, где устроивается сосед, молчаливый и спокойный человек, но чрезвычайно любопытный, интересующийся знать о всех подробностях проезжающего. Наружный фасад гостиницы отвечал ее внутренности: она была очень длинна, в два этажа; нижний не был выщекатурен и оставался в темно-красных кирпичиках, еще более потемневших от лихих погодных перемен и грязноватых уже самих по себе; верхний был выкрашен вечною желтою краскою; внизу были лавочки с хомутами, веревками и баранками. В угольной из этих лавочек, или, лучше, в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 4-6). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Из всего этого отрывка я оставляю только сбитенщика:
  
  "в окне, помещался сбитенщик с самоваром из красной меди и лицом так же красным, как самовар, так что издали можно бы подумать, что на окне стояло два самовара, если б один самовар не был с черною как смоль бородою".
  
  Причина на то, чтобы оставить этот маленький отрывочек достаточно очевидна - человека не так часто сравнивают с самоваром, и самовары не так часто бывают с бородой:) Трудно не признать данную метафору оригинальной. Вопросы могу возникнуть скорее исходя из того, почему не "оставлено" все остальное. Но аргументация "за" естественным образом должна превалировать над аргументацией против. Могу, правда сказать, что и описания помещений (путь то дом, гостиница ли дворец) так же не слишком "вдохновляют" меня, вне зависимости оттого, насколько хорошо они сделаны. Я думаю и даже не сомневаюсь, что описание гостиницы, сделанное Гоголем, хорошо, но то, что тут должно быть выделено несколько отличается и от "хорошо", хотя и имеет к этой категории несомненное отношение. Я бы сказал так - все, что по-вашему, может быть не "выделено особо", так вот, все это и должно быть не выделено. В конечном счете, оставлено может быть только то, что никак не может не быть оставлено, нечто кажущееся вам не просто существенным, но самой-самой солью повествования. Так что же, неужели я так уж не могу обойтись без сбитенщика, похожего на самовар? А вот я еще подумаю. Может, и обойдусь. Пока я его оставлю, а там посмотрим.
  Переходим к абзацу третьему...Но я уже вижу недоумевающего читателя, который...недоумевает - неужели, здесь будет выложен весь текст "Мертвых душ", да еще и с дальнейшими выемками-повторениями? Нет, все же до такого я не дойду, тем более, что третий абзац, как бы он ни был хорош, ровным счетом ничего не оставил с точки зрения "особой запоминаемости". Правда, там упоминается особенный запах, который носит с собой лакей Петрушка - в целом, деталь запоминающаяся, но не настолько, чтобы оставить ее. Кто так решил? Ну, тот, кто и решает в конкретном случае исследования, а исследованием в настоящий момент занимаюсь я, следовательно, так решил я.
  С этого момента я буду выделять только те отрывки, которые и выделяются мною особенно. Вот отмеченный мною момент из описания общей залы гостиницы:
  
  "...всё то же, что и везде; только и разницы, что на одной картине изображена была нимфа с такими огромными грудями, каких читатель, верно, никогда не видывал". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 7). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Что хотите со мной делайте, но не могу пройти мимо этого отрывка без смеха:) Аргумент ли это? В общем, да. Но еще недостаточно убедительный. Мало ли кто и мало ли мимо чего не может пройти мимо смеха. Выражусь по-другому: встречались вы когда-нибудь с подобной шуткой? Я как-то ничего подобного припомнить не могу, и на память при этом не жалуюсь. Так что я оставляю эту шутку за ее оригинальность, и это вот уж точно аргумент. Но неужели, скажут мне, я без этой шутки, без этой нимфы с совершенно невероятными грудями и прожить не могу? Не могу:) Она так прочно въелась в мою память, что никакими усилиями ее оттуда не вытравишь и делайте со мной что хотите.
  Дальше идет описание, которое так же следует назвать немаловажным, особенно в произведениях Гоголя - описание еды:
  
  "Размотавши косынку, господин велел подать себе обед. Покамест ему подавались разные обычные в трактирах блюда, как-то: щи со слоеным пирожком, нарочно сберегаемым для проезжающих в течение нескольких неделей, мозги с горошком, сосиски с капустой, пулярка жареная, огурец соленый и вечный слоеный сладкий пирожок, всегда готовый к услугам; покамест ему всё это подавалось и разогретое и просто холодное, он заставил слугу, или полового, рассказывать всякий вздор...". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 7). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Но тут, получается, что несколькими строками выше я ввел читателя в заблуждение, поскольку я не собираюсь "оставлять" этот отрывок, а вместе с тем ввел его в исследование текста. Но сделано это, повторюсь, так как подобные описания весьма характерны для Гоголя, всегда уделяющего значительное внимание еде. При этом, в отличие от описаний одежды, я бы не сказал, что так уж равнодушен к описаниям еды. Но все-таки, одно дело быть неравнодушным, а другое дело считать коэффициент насыщенности текста (КНТ). Тут необходимо нечто большее, чем простое неравнодушие. И этого "большего" в данном отрывке нет. Далее опять-таки следует весьма важный отрывок, мимо которого никак нельзя пройти:
  
  "приезжий делал не всё пустые вопросы: он с чрезвычайною точностию расспросил, кто в городе губернатор, кто председатель палаты, кто прокурор, - словом, не пропустил ни одного значительного чиновника; но еще с большею точностию, если даже не с участием, расспросил обо всех значительных помещиках: сколько кто имеет душ крестьян, как далеко живет от города, какого даже характера и как часто приезжает в город; расспросил внимательно о состоянии края: не было ли каких болезней в их губернии - повальных горячек, убийственных каких-либо лихорадок, оспы и тому подобного, и всё так обстоятельно с такою точностию, которая показывала более, чем одно простое любопытство". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 7-8). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Невозможно не согласиться с тем, что отрывок этот существеннейший, поскольку непосредственно вводит нас в проблематику или сюжет данного произведения. Чичиков точно, делает совсем не пустые расспросы, не чешет язык, а готовит свою великую кампанию по скупке мертвых душ. Но, как я уже и говорил, сама по себе существенность в отношении сюжета не может считаться фактором, стопроцентно гарантирующим "выделяемость" того или иного отрывка в тексте. Для текста этот отрывок совершенно необходим, в этом я не сомневаюсь, но в хорошем тексте почти всякое слово необходимо. А иногда можно обойтись и без "почти". В частности в "Мертвых душах", полагаю, вполне можно обойтись без всяких "почти", и каждое слово в этом произведении стоит на своем месте. Но мы-то сейчас решаем свою специфическую задачу. Но может, мне скажут так: да ведь дело обстоит просто: КНТ "Мертвых душ" равен 100. Но так не бывает. Забегу вперед и скажу, что КНТ романа не только не может быть равен 100, но даже и 50. Да что там 50, даже и 40. И 30, если уж мы двигаемся в этом направлении. Самым высоким КНТ из всех рассмотренных мною произведений, обладал роман...но вот тут я точно не буду забегать вперед.
  Далее стоит немного поговорить и о том, почему это так, почему КНТ имеет тенденцию к снижению, почему он неумолимо убегает от стопроцентности? Логика этого движения "от" проста - повторюсь и еще раз повторюсь - речь идет о чем-то "совершенно особенном" в рамках того или иного текста. При этом мы говорим о том, что и произведение в целом может быть совершенно особенным. Что же, это важно, и мы еще к этому утверждению вернемся. Но пока мы должны помнить лишь о том, что каким бы особенным ни был текст, все равно и в его рамках мы в свою очередь должны выделить нечто совершенно особенное. Отсюда достаточно естественно, что ни половина, ни даже треть текста не может быть "совершенно особенной". Но естественность эту я вывожу, конечно, пост-фаткум уже проведенных мною опытов. Мой опыт исследований множества литературных текстов однозначно подсказывает естественность таких предположений. А вот как в данном случае быть с категорией "мой"? Это ведь мой личный опыт. Скажут, что у другого человека и опыт будет другой. Это и так и не совсем так. Нам еще предстоит поговорить о теме "субъективизма" в данных расчетах более подробно, никуда от этой темы не денешься. Пока же отмечу, что если КНТ у двух разных людей (в отношении одного и того же произведения) со стопроцентной гарантией всегда будет хоть немного да различаться, то тенденция для движения "от" 100 должна считаться неизменной. Всякий слишком высокий КНТ указывает лишь на то, что исследователь плохо, поверхностно работает с текстом. Если суть исследования состоит в том, чтобы выделить в тексте нечто совершенно особенное, то это значит, что очень многое в тексте должно быть исследователем "отсеяно". Отсеяно не как непригодный материал, но именно как материал для подсчета Коэффициента Насыщенности Текста.
  Итак, более на эту тему я распространяться не буду. А вышеприведенный отрывок, несмотря его несомненную важность для текста, вместе с тем не будет мною учитываться при подсчете КНТ для "Мертвых душ". А почему? Присмотритесь-ка к этому отрывку получше, ведь по сути он носит чисто информативный характер. Он совершенно необходим для построения повествования, но вне контекста повествования это не тот отрывок, который бы, скажем, вам (или мне) захотелось бы выучить наизусть. Кстати, в абсолютно любом повествовании можно найти достаточное количество таких вот чисто информативных отрывков. Мы же неизменно ищем нечто, ценное как в контексте произведения так и само по себе. Самоценность - вот важнейшее качество всякого отрывка, который используется для подсчета КНТ.
  И все-таки стоит еще уточнить, что же будет считаться информативностью в противовес содержательности и самоценности текста. Под информативностью текста я буду понимать все, что обеспечивает фактологичность повествования, то есть с одной стороны дает факты и с другой - логически связывает их воедино; информативность-фактологичность обеспечивает логическую последовательность, то есть это своего рода раствор, сцепляющий все кирпичики литературного здания и заполняющий все пустоты. С фактической стороной я думаю, все ясно. Герой едет по мостовой, она плоховата, писатель пишет - "мостовая везде была плоховата", - он тем самым указывает на повествовательный факт, информирует нас. С логической последовательностью все тоже ясно. Если герой направляется из пункта A в пункт B, необходимо это отметить, иначе его появление в пункте B будет непонятным. Если герой в депрессии, то скорее всего мы найдем причины, поясняющие это его состояние. В общем, последовательность-цельность текста всегда связана с "если...то". И если уж Чичикову необходимо встретиться помещиками, раз у него есть до них определенное дело, то вполне естественно, что он расспрашивает об интересующих его помещиках. Ему не обойтись без этой информации, и тексту тоже не обойтись без этой связующей повествование нити. Информативность, конечно, важна, но для того, чтобы сделать произведение цельно-информативным, не нужно обладать серьезным талантом. Не нужно, например, большого таланта, чтобы назвать высокого человека высоким, а курносого курносым. Вместе с тем, если человек высок, то скорее всего надо упомянуть, что он высок. Однако, даже в такой мелочи большой писатель скорее всего прибегнет к попытке выйти за пределы чистой информативности и описать эту высоту каким-то особым образом. Вспомним отрывок из "Бесов" - о высоком росте Маврикия Николаевича:
  
  "- Вы, пожалуйста, извините меня, - ответила она скороговоркой, - вы... вы, конечно, видели Маврикия Николаевича... Боже, как вы непозволительно высоки ростом, Маврикий Николаевич!
  И опять смех. Маврикий Николаевич был роста высокого, но вовсе не так уж непозволительно". (Ф. М. Достоевский. "Бесы". Часть 1. гл. 5. VII. (стр. 173). Лениздат, 1990).
  
  Это вот - "художественный" рост в противовес или в дополнение к фактическому. Что касается логической связности и обеспечении цельности повествования, то, конечно, я не буду возводить в закон необходимость для писателя выстраивать повествование четко-логично - "из пункта A в пункт B" - но я думаю, всякий согласится, что определенная связность в тексте всегда должна присутствовать. Всякий текст представляет собой некое единство, и единство это обеспечивается как раз через связность различных частей текста. Да, все это более-менее очевидно, но я думаю, все же не мешает все это проговорить.
  
  Идем дальше. А дальше следует описание города, которое я до известного момента пропускаю, но с определенного момента отмечаю:
  
  "Мостовая везде была плоховата. Он заглянул и в городской сад, который состоял из тоненьких дерев, дурно принявшихся, с подпоркой внизу, в виде треугольников, очень красиво выкрашенных зеленою масляною краскою. Впрочем, хотя эти деревца были не выше тростника, о них было сказано в газетах при описании иллюминации, что "город наш украсился, благодаря попечению гражданского правителя, садом, состоящим из тенистых, широковетвистых дерев, дающих прохладу в знойный день", и что при этом "было очень умилительно глядеть, как сердца граждан трепетали в избытке благодарности и струили потоки слез в знак признательности к господину градоначальнику". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 9). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Этот отрывок "остается". Аргументация же такая: Гоголь - блестящий мастер в изображении чиновничества и всякой "деятельности" чиновничества. И здесь мы сталкиваемся с первой иллюстрацией этого аспекта мастерства большого Мастера. Вся же наша российская чиновничья бестолковость и общая бесхозяйственность так наглядна и сегодня, что читаешь будто бы прямо о сводках с фронта самых что ни на есть "настоящих" событий. Увы, но это так. Во всем, что касается чиновничества, Гоголь не просто актуален, он не просто жив, он...тут я забегу по тексту много вперед и припомню другой отрывок, касающийся уже деятельности самого Чичикова, в ту пору, когда он и сам был чиновником:
  
  "Скоро представилось Чичикову поле гораздо пространнее: образовалась комиссия для построения какого-то казенного весьма капитального строения. В эту комиссию пристроился и он, и оказался одним из деятельнейших членов. Комиссия немедленно приступила к делу. Шесть лет возилась около здания; но климат, что ли мешал или материал уж был такой, только никак не шло казенное здание выше фундамента. А между тем в других концах город очутилось у каждого из членов по красивому дому гражданской архитектуры: видно, грунт земли был там получше. Члены уже начинали благоденствовать и стали заводиться семейством". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 11. (стр. 252). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Ха, да неужели кто сможет описать всякие "строительства" у нас в России более точно? Возьмите хоть уже печально знаменитое строительство, которое и до сих пор ведется в Петербурге - а именно строительство "Газпром-Арены", бывший стадион имени Кирова (кстати, стадион чрезвычайно оригинальной архитектуры...тот есть был стадион, уже нет), который зачем-то снесли, чтобы поразить общественность и мир новым, суперсовременным стадионом. А построить его должны были уже несколько лет назад, было обещано, что уже в 2010 году "Зенит" (это такая футбольная команда, а футбол- это такой вид спорта)) проведет там первые матчи.. Теперь вот заканчивается уже и год 2012 (я беру точную дату написания этих строчек, ясно, что теперь уже время сдвинулось), а воз не то, чтобы и ныне там, но уже и не поймешь, воз ли это вообще, и что вообще представляет из себя эта стройка (В настоящий момент - финального, как представляется, редактирования текста - уже наступил и год 2014 (январь). Воз все еще далек от места назначения, разговоров о стадионе за прошедший год с хвостиком меньше не стало. Стадиона еще нет, но он уже стал легендой). Ясно только, что бюджет строительства все увеличивается. Но зачем и нужна стройка, если бюджет ее не будет постоянно увеличиваться? Кому нужна такая стройка? Тем, кто строит, такая стройка однозначно не нужна. Итак, многое в этом строительстве вызывает сомнения, но еще одно не вызывает никаких сомнений - немало уже где-то неподалеку, а может и вдалеке (а может, и прямо заграницей) было построено домов гражданской архитектуры:) Видно, все-таки почва на месте бывшего стадиона имени Кирова какая-то не такая, а вот в других местах "грунт земли получше". Впрочем, надеюсь, к моменту окончания этого исследования стадион все же будет построен. Возможно, мое исследование будет закончено как раз вместе со стадионом. Не то, чтобы я, правда, был уверен, что оно когда-либо будет закончено:)
  Да, чиновники и Гоголь...Почти все, что Гоголь пишет о чиновниках и об административной жизни в России, почти все достойно не просто быть отмеченным, но и выученным наизусть. Так уж выходит. Так получается. Так есть.
  
  Далее опять следует весьма важный для повествования отрывок насчет визитов:
  
  "Весь следующий день посвящен был визитам; приезжий отправился делать визиты всем городским сановникам...Жаль, что несколько трудно упомнить всех сильных мира сего; но довольно сказать, что приезжий оказал необыкновенную деятельность насчет визитов: он явился даже засвидетельствовать почтение инспектору врачебной управы и городскому архитектору. И потом еще долго сидел в бричке, придумывая, кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе не нашлось чиновников". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 10-11). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  И сразу же далее следует другой отрывок. Я пока его просто приведу, а потом обдумаю оба вместе:
  
  "В разговорах с сими властителями он очень искусно умел польстить каждому. Губернатору намекнул как-то вскользь, что в его губернию въезжаешь, как в рай, дороги везде бархатные, и что те правительства, которые назначают мудрых сановников, достойны большой похвалы. Полицмейстеру сказал что-то очень лестное насчет городских будочников; а в разговорах с вице-губернатором и председателем палаты, которые были еще только статские советники, сказал ошибкою два раза: "ваше превосходительство", что очень им понравилось. Следствием этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чая". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 11). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Почему я раздели два этих отрывка, составляющих, безусловно, единое целое? Да вот как раз мысли о КНТ и послужили тут водоразделом. Относительно первого отрывка я пока нахожусь в сомнении, оставлять его или нет. Он очень важный в контексте произведения в целом, но в остальном скорее чисто информативный. Правда вот задумчивость Чичикова относительно того, надо ли еще кому отдать визит, скорее ценна и сама по себе. Именно эта задумчивость блестяще подчеркивает всю деятельную сторону его хлопот: одно предложение схватывает весь процесс в целом. Поэтому, пожалуй, это предложение и стоит оставить. А что касается сомнений, то вообще везде, где есть сомнения, стоит скорее воздержаться от выделения текста. Итак, от первого отрывка остается:
  
  "И потом еще долго сидел в бричке, придумывая, кому бы еще отдать визит, да уж больше в городе не нашлось чиновников".
  
  Переходим к отрывку второму. Здесь, в общем, тоже чрезвычайно важный для характеристики Чичикова момент - его "льстивость", умение ладить с людьми, вообще стремление подлаживаться - одна из черт, от Чичикова неотъемлемых; одна из характернейших его характеристик. И, если бы просто говорилось, что вот он, мол, ловко польстил каждому, то можно было бы и подумать, оставлять эту характеристику или нет, но тут вполне конкретно показано, как он польстил и я думаю, что всякий признает его лесть искусной. Вот за эту крайне удачную иллюстративность, я и оставляю этот отрывок. Но вот завершается все приглашением Чичикова туда-то и туда-то - этот момент чисто информативный - его вполне можно пропустить. Итак, если от первого отрывка осталось лишь одно предложение, то от второго, одно предложение отымается, а именно:
  
  "Следствием этого было то, что губернатор сделал ему приглашение пожаловать к нему того же дня на домашнюю вечеринку, прочие чиновники тоже, с своей стороны, кто на обед, кто на бостончик, кто на чашку чая".
  
  Надеюсь, не надо повторять, что отымается оно вовсе не потому, что какое-то неудачное...Идем дальше. Да-да, ведь и прошли то мы еще совсем-совсем ничего. Еще и до конца первой главы совсем не рукой подать...Работа с текстом - дело кропотливое. Я признаюсь, уже третий день корплю над одной только первой главой, а, как видите, дошел едва-едва до половины. Впрочем, дальше пойдет быстрее; ясно, что вначале требуется максимальное количество пояснений, что затягивает процесс. Вот и сегодня, я уж так вцеплюсь в текст, что пока первая глава не будет разобрана полностью, не успокоюсь.
  Замечательный отрывок о том, что он-де Чичиков - незначащий червь мира сего и претерпел за правду, мы опустим, хотя...эх, надеюсь, кто другой обязательно его оставит. И все-таки надо этот отрывок привести, чтобы подумать, оставлять его или нет:
  
  "О себе приезжий, как казалось, избегал много говорить, если же говорил, то каким-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он незначащий червь мира сего и недостоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться, ищет избрать, наконец, место для жительства, и что, прибывши в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 11). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Да, не раз и не два всякому исследующему текст по предлагаемому здесь методу предстоит разрешить для себя вопрос: почему это он решил или не решил "выделить" тот или иной отрывок? Следует признать, что здесь очень четко показана с одной стороны "неопределенность" положения Чичикова (впоследствии ведь и будут толковать - а кто он вообще такой), так и снова подчеркивается его раболепие перед сильными мира сего, которая, пожалуй, даже идет и куда дальше одной скромности. Но это раболепие особенное, раболепие человека, который сам однажды хочет вполне приобщиться к этому миру и питающего к этому миру почти мистическое поклонение. Поклонение человека, мечтающего приобрести, к людям, которые уже приобрели. Нет, пожалуй, я никак не могу пройти мимо этого отрывка, хотя вначале и имел такое намерение. Но ведь ранее говорилось, что сама по себе важность какого-то текстового момента не обязательно должна вести к выделяемости текста. Но ведь я уже фактически привел и другой аргумент? Какой же? Да вот, все что было об этом отрывке сказано. Вообще, я бы сказал, что отмечаться должен всякий отрывок, вызывающий на разговор. Это новая модификация правила аргументации. Я бы даже сказал, что отрывок в том случае достоин быть "оставленным", если то, что нам хочется сказать о нем по объему не менее самого отрывка. В тенденции это должно быть так, хотя в правило я это пожелание все же возводить не стану. Есть отрывки важные для построения текста, мы можем это отметить, но не более. А есть и такие, которые могут казаться несущественными, но так и тянет о них поговорить, как-то их прокомментировать. Вот это-то и есть соль текста.
  Что же касается проблематичности такого подхода, то вообще предлагаемый мною метод несомненно проблематичен, и по многим пунктам. Мы их (все эти пункты) в свое время суммируем и посмотрим, что же у нас в итоге выйдет. А пока продолжим путешествие по тексту.
  А далее по тексту у нас следует описание бала. Я не любитель балов, а потому все эти мелькающие и несущиеся черные фраки ("Черные фраки мелькали и носились врознь и кучами там и там...") пронеслись и промелькали мимо меня (Но здесь требуются уточнения, после введения правила аргументации нельзя отмахиваться от какого-то отрывка только на том основании, что исследователь не является любителем балов. Надо обратить внимание на суть и постараться увидеть ценность и тех отрывков, которые при обычном чтении могли бы быть пропущены, как не отвечающие пристрастиям читателя. В этом смысле метод КНТ предельно дисциплинирует и заставляет буквально каждое слово рассматривать под лупой. Что касается балов, то вот, например вспомню отрывок из "Анны Карениной": "Кити была в одном из своих счастливых дней. Платье не теснило нигде, нигде не спускалась кружевная берта, розетки не смялись и не оторвались; розовые туфли на высоких выгнутых каблуках не жали, а веселили ножку. Густые косы белокурых волос держались как свои на маленькой головке. Пуговицы все три застегнулись, не порвавшись, на высокой перчатке, которая обвила ее руку, не изменив ее формы. Черная бархатка медальона особенно нежно окружила шею. Бархатка эта была прелесть, и дома, глядя в зеркало на свою шею, Кити чувствовала, что эта бархатка говорила. Во всем другом могло еще быть сомненье, но бархатка была прелесть. Кити улыбнулась и здесь на бале, взглянув на нее в зеркало. В обнаженных плечах и руках Кити чувствовала холодную мраморность, чувство, которое она особенно любила. Глаза блестели, и румяные губы не могли не улыбаться от сознания своей привлекательности". (Л.Н. Толстой. "Анна Каренина". Ч.1. XXII. (стр. 54). М. "Правда", 1978). Я стопроцентно не являюсь специалистом по бархаткам (и даже не знаю, что это такое) и вместе с тем не менее стопроцентно уверен, что этот отрывок нельзя не отметить. Да, не скрою, футболист, натягивающий на себя бутсы и гетры мне был бы понятнее, чем Кити, и все-таки мастерство писателя тут таково, что не понять состояние Кити фактически невозможно. Она в предвкушении триумфа и все напоминает ей о том, что триумф близок. И, как и чаще всего бывает в таких случаях, вместо триумфа ее ждет болезненный удар...впрочем, я отвлекся. Существенно же то, что в описании бала в "Мертвых душах" я не нашел чего-то, что особенно зацепило бы внимание читателя, а вот в описании балов в "Анне Карениной" и в "Войне и мир" (кто же не помнит первый бал Наташи Ростовой) - такое особенное есть). А далее вот:
  
  "Не успел Чичиков осмотреться, как уже был схвачен под руку губернатором, который представил его тут же губернаторше. Приезжий гость и тут не уронил себя: он сказал какой-то комплимент, весьма приличный для человека средних лет, имеющего чин не слишком большой и не слишком малый". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 13). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Этот комплимент, опять-таки замечательно характеризует умение Чичикова подладиться к обстоятельствам, и произвести нужное благоприятное впечатление. Первое же предложение чисто информативно, и, хотя оно и важно для построения всего отрывка в целом (иначе бы комплимент повис в воздухе), а все ж таки его можно со спокойной совестью вычеркнуть, и не учитывать при дальнейших подсчетах.
  А далее следует замечательный отрывок о толстых и тонких, мимо которого уж никак пройти нельзя:
  
  "Мужчины здесь, как и везде, были двух родов: одни тоненькие, которые всё увивались около дам; некоторые из них были такого рода, что с трудом можно было отличить их от петербургских, имели так же весьма обдуманно и со вкусом зачесанные бакенбарды или просто благовидные, весьма гладко выбритые овалы лиц, так же небрежно подседали к дамам, так же говорили по-французски и смешили дам так же, как и в Петербурге. Другой род мужчин составляли толстые или такие же, как Чичиков, то есть не так чтобы слишком толстые, однако ж и не тонкие. Эти, напротив того, косились и пятились от дам и посматривали только по сторонам, не расставлял ли где губернаторский слуга зеленого стола для виста. Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер "черт меня побери", как говорят французы, - волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие. Это были почетные чиновники в городе. Увы! толстые умеют лучше на этом свете обделывать дела свои, нежели тоненькие. Тоненькие служат больше по особенным поручениям или только числятся и виляют туда и сюда; их существование как-то слишком легко, воздушно и совсем ненадежно. Толстые же никогда не занимают косвенных мест, а все прямые, и уж если сядут где, то сядут надежно и крепко, так что скорей место затрещит и угнется под ними, а уж они не слетят. Наружного блеска они не любят; на них фрак не так ловко скроен, как у тоненьких, зато в шкатулках благодать божия. У тоненького в три года не остается ни одной души, не заложенной в ломбард; у толстого спокойно, глядь - и явился где-нибудь в конце города дом, купленный на имя жены, потом в другом конце другой дом, потом близ города деревенька, потом и село со всеми угодьями. Наконец толстый, послуживши богу и государю, заслуживши всеобщее уважение, оставляет службу, перебирается и делается помещиком, славным русским барином, хлебосолом, и живет, и хорошо живет. А после него опять тоненькие наследники спускают, по русскому обычаю, на курьерских все отцовское добро. Нельзя утаить, что почти такого рода размышления занимали Чичикова в то время, когда он рассматривал общество, и следствием этого было то, что он наконец присоединился к толстым, где встретил почти все знакомые лица". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 14-15). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Вот вернейший признак замечательного текста - невозможность выбросить ни единого слова из того, что было сказано. А особенно мастерство писателя проявляется там, где ни слова нельзя выкинуть из столь объемного отрезка текста! А вот попробуйте-ка выбросить хоть одно слово, хоть одно предложение. Разве что вот про лица:
  
  "Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили ни хохлами, ни буклями, ни на манер "черт меня побери", как говорят французы, - волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие".
  
  Я просто и представить себе не могу, что это за манер такой - "черт меня побери", впрочем, не уверен, что и многие сегодня смогут представить себе этот манер, помимо же этого манера описание информативно. В остальном толстые и сегодня хорошо сидят на своих местах, а тоненькие увиваются у дам, впрочем, теперь, с развитой системой шоу-бизнеса, у тоненьких стало больше шансов на преуспевание. Толстые продюссируют, а тоненькие поют и танцуют. Но в целом и сегодня, представляется мне, толстые лучше умеют обделывать свои дела...Что же, немного позавидуем им, да и двинемся дальше.
  Дальше Чичиков знакомиться со многими будущими и немаловажными действующими лицами повествования - с Маниловым и Собакевичем, - важное с информативной точки зрения событие, но не более. Потом сановники и помещики садятся за карты:
  
  "Выходя с фигуры, он ударял по столу крепко рукою, приговаривая, если была дама: "Пошла старая попадья!", если же король: "Пошел тамбовский мужик!". А председатель приговаривал: "А я его по усам! А я ее по усам!" Иногда при ударе карт по столу вырывались выражения: "А! была не была, не с чего, так с бубен!" Или же просто восклицания: "черви! Червоточина! Пикенция!", или "пикендрас пичурущих пичура!" и даже просто: "пичук!" - названия, которыми перекрестили они масти в своем обществе. По окончании игры спорили, как водится, довольно громко". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1 (стр. 15). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  Как уже мною говорилось, работа с текстом по методу КНТ помогает читателю разобраться со своими пристрастиями или просто в очередной раз ясно фиксирует их. Я вот, например, равнодушен к одежде, что же, это равнодушие уже проявило себя. Я также не любитель балов, и это быстро стало ясно. Теперь вот дело дошло до игры в карты и, хотя описание этой игры и кажется мне забавным, а все ж таки, в каком бы повествовании я не столкнулся с карточной игрой, побуждение у меня было бы только одно - пропустить это описание, как мало понятное и чуждое. Особенно, когда описание подразумевает знание правил игры и, к примеру, в игре решается что-то важное для героя повествования. В данном отрывке этого нет - здесь не нужно быть большим любителем карт, чтобы что-то понять, но все же общая тенденция такова, чтобы этот отрывок пропустить. Но я также сказал и о том, что необходимо во всем пытаться найти нечто особенное и не отпускать без внимания ни строчки текста. Поэтому я абстрагируюсь от своей бесстрастности в отношении карт и постараюсь увидеть в этом отрывке нечто, что заставило бы выделить его как особенный. "За" в данном случае говорят лишь своеобразные речевые обороты, используемые Гоголем и соответственно употребляемые созданными им игроками. Не будь этих оборотов и, я думаю, все бы согласились, что в описании, как карта бьет карту нет ничего необычного. Вообще-то следует весьма скептически относиться к тому явлению, когда речевой оборот выходит на первый план, отодвигая смысл на второй. При этом писатель, как человек работающий со словом, как никто другой способен подпустить такое словечко, которое прочно западает в память, хотя, вроде бы, ничего такого особенного в нем и нет. Гоголь же способен на это не просто "как никто другой", но и как "никакой другой писатель". Поэтому в подобных случаях вполне может возникнуть поле напряжения, когда мы должны все взвесить и решить: стоит ли тут что-то за словами или все-таки не стоит почти ничего кроме самих слов. Так вот, все взвесив, я решил, что в данном случае слова доминируют над смыслом, и все-таки не буду выделять данный отрывок.
   А вот скажем предваряющий игру отрывочек довольно любопытен:
  
  "Они сели за зеленый стол и не вставали уже до ужина. Все разговоры совершенно прекратились как случается всегда, когда наконец предаются занятию дельному". (там же (стр. 15).
  
  Да, вот оно - самое дельное занятие для всех этих толстых господ, господствующих в мире - вист! Вот он - секрет преуспевания в мире - сидеть за одним столом с другими толстыми важными господами. Впрочем, и крутиться возле дам тоже очень-очень полезно, тоненькие прекрасно это понимают...Механика мира устроена несложно; сложно приходится лишь тем, кто отказывается принять правила всеобщей игры. Но это я так, отвлекся.
  А речь шла о картах. Значит ли это, что я не люблю описания любых игр? Вовсе нет. В частности ведь и в "Мертвых душах" есть описание другой игры, а именно замечательная партия в шашки Чичикова и Ноздрева:
  
  "- Знаем мы вас, как вы плохо играете! - сказал Ноздрев, выступая шашкой.
  - Давненько не брал в руки шашек! - говорил Чичиков, подвигая тоже шашку.
  - Знаем мы вас, как вы плохо играете! - сказал Ноздрев, выступая шашкой.
  - Давненько не брал я в руки шашек! - говорил Чичиков, подвигая шашку.
  - Знаем мы вас, как вы плохо играете! - сказал Ноздрев, подвигая шашку, да в то же самое время подвинул обшлагом рукава и другую шашку.
  - Давненько не брал я в руки...Э, э! это, брат, что? отсади-ка ее назад! - говорил Чичиков.
  - Кого?
  - Да шашку-то, - сказал Чичиков и в то же время увидел почти перед самым носом своим и другую, которая, как казалось, пробиралась в дамки; откуда она взялась, это один только бог знал. - Нет, - сказал Чичиков, вставши из-за стола, - с тобой нет никакой возможности играть. Этак не ходят, по три шашки вдруг!". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 4. (стр. 90). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  И что же - считать данный отрывок или нет? И опять я в затруднении. Мне сложно аргументировать, почему этот отрывок необходимо использовать при подсчете КНТ и вместе с тем, я несомненно использовал бы его. Пока что пусть этот отрывок повисит в воздухе, в дальнейшем я еще вернусь к нему.
  Далее мы опять сталкиваемся с тремя подряд прекрасными характеристиками Чичикова, вполне обрисовывающими его характер:
  
  "По окончании игры спорили, как водится, довольно громко. Приезжий наш гость также спорил, но как-то чрезвычайно искусно, так что все видели, что он спорил, а между тем приятно спорил. Никогда он не говорил: "вы пошли", но: "вы изволили пойти", "я имел честь покрыть вашу двойку" и тому подобное. Чтобы еще более согласить в чем-нибудь своих противников, он всякий раз подносил им всем свою серебряную с финифтью табакерку, на дне которой заметили две фиалки, положенные туда для запаха". (Н.В. Гоголь. "Мертвые души". Т.1. Гл. 1. (стр. 15-16). // Карельское книжное издательство.: Петрозаводск, 1970).
  
  "В немного времени он совершенно успел очаровать их". (там же (стр. 16).
  
  "Приезжий во всем как-то умел найтиться и показал в себе опытного светского человека. О чем бы разговор ни был, он всегда умел поддержать его: шла ли речь о лошадином заводе, он говорил и о лошадином заводе; говорили ли о хороших собаках, и здесь он сообщал очень дельные замечания; трактовали ли касательно следствия, произведенного казенною палатою, - он показал, что ему небезызвестны и судейские проделки; было ли рассуждение о бильярдной игре - и в бильярдной игре не давал он промаха; говорили ли о добродетели, и о добродетели рассуждал он очень хорошо, даже со слезами на глазах; об выделке горячего вина, и в горячем вине знал он прок; о таможенных надсмотрщиках и чиновниках, и о них он судил так, как будто бы сам был и чиновником и надсмотрщиком. Но замечательно, что он все это умел облекать какою-то степенностью, умел хорошо держать себя. Говорил ни громко, ни тихо, а совершенно так, как следует. Словом, куда ни повороти, был очень порядочный человек. Все чиновники были довольны приездом нового лица. Губернатор об нем изъяснился, что он благонамеренный человек; прокурор - что он дельный человек; жандармский полковник говорил, что он ученый человек; председатель палаты - что он знающий и почтенный человек; полицеймейстер - что он почтенный и любезный человек; жена полицеймейстера - что он любезнейший и обходительнейший человек. Даже сам Собакевич, который редко отзывался о ком-нибудь с хорошей стороны, приехавши довольно поздно из города и уже совершенно раздевшись и легши на кровать возле худощавой жены своей, сказал ей: "Я, душенька, был у губернатора на вечере, и у полицеймейстера обедал, и познакомился с коллежским советником Павлом Ивановичем Чичиковым: преприятный человек!" На что супруга отвечала: "Гм!" - и толкнула его ногою.
  Такое мнение, весьма лестное для гостя, составилось о нем в городе, и оно держалось до тех пор, покамест одно странное свойство гостя и предприятие, или, как говорят в провинциях, пассаж, о котором читатель скоро узнает, не привело в совершенное недоумение почти всего города". (там же (стр. 17).
  
  Из всех предложенных отрывков, я не возьму для подсчета КНТ лишь последний абзац, потому что он, опять-таки, чисто информативен. Все остальное считается. Можно сказать, что данными отрывками Гоголь завершает предварительное и вместе с тем весьма обстоятельное знакомство читателя с главным героем повествования. Ну и ясно, что раскрытие характеристик главных персонажей - нечто заслуживающие быть отмеченным. Плохие писатели, кстати и не могут толком охарактеризовать своих персонажей. Гоголь же вполне вылепил Чичикова уже в первой главе.
  Каков же Чичиков? Чичиков прежде всего олицетворение светскости. Его умение "говорить обо всем" - ценнейшее качество светского человека. Ведь когда вы беседуете "в свете", боже вас упаси пытаться хоть о чем-то говорить всерьез. Свет любит поверхностный разговор и соответственно тех, кто может поддержать разговор на любую тему, а ведь на ЛЮБУЮ тему всегда и можно рассуждать только поверхностно. Чичиков именно таков. О его умении держать себя уже было сказано, но тут это умение дорисовывается. Опять-таки свет требует внешней благопристойности и Чичиков является олицетворением именно такого рода благопристойности, о которой мечтает Свет. Рассуждает обо всем, держит себя приятно, каждому польстит, в общем, все в нем "совершенно так, как следует". Самым же удачным ходом в характеристике Чичикова видится реакция Собакевича - именно здесь умение Чичикова подладиться к людям и понравиться им достигает своего пика - понравиться Собакевичу практически невозможно, но Чичикову это удалось. Это вероятно, и есть тот самый штрих, о котором говорят, как о завершающем штрихе гения. Хотя возможно, что завершающим гениальным штрихом является реакция жены Собакевича:) Но это уж решайте сами.
  Однако, мы подошли к настоящему водоразделу в данных изысканиях. Ведь глава-то закончена. А это значит не что иное, как то, что мы уже прямо сейчас можем приступить к расчетам! Да, роман еще впереди, но кто нам помешает рассчитать КНТ для первой главы романа?
  Итак, сначала смотрим, сколько всего в этой главе знаков: 21 208.
  Теперь смотрим, сколько знаков было мною выделено во время выписок: 6414
  
  Теперь оcтается самым простейшим образом посчитать КНТ первой главы:
  6414*100/21208 = 30.24.
  
  Вы видите? Это сверкнула молния. Вы слышите? Это ударил гром. Вы все еще слушаете? Это заиграла торжественная музыка. Вы ничего не видите и не слышите? Что же, признаюсь, я тоже ничего не вижу и не слышу. А вместе с тем мы подошли к моменту исследования, который трудно не признать одним из ключевых. Мы получили число, мы вышли на четкие количественные характеристики в отношении оценки текста. Это удивительно. Это странно. Это где-то пугающе даже. Но это так. Всякие "хорошо", "плохо" и "так себе" отходят на второй план, и вместо этого мы получаем - 30.24. И тут же "хорошо" и прочие оценки возвращаются, потому что 30.24 - это не просто очень хорошо - это отличный показатель (даже больше - это показатель, близкий к предельно-возможно высоким). Но теперь мы уже говорим "отлично" не просто так, а опираясь на число. Мы и раньше могли сказать "отлично", но теперь мы можем сказать это по-другому. По-научному, насколько это слово применимо к исследованию литературы и в гуманитарных науках в целом. По расчету, хотя и совсем не без любви:)
  О чем же нам говорит полученное число? Оно говорит нам, что около трети первой главы "Мертвых душ" было сочтено мной достойной специального выделения. Почти треть - это запредельно много.
  
  Разбор главы второй "Мертвых душ"
  
  Ну что же, каким бы утомительным ни показалось вам наше дальнейшее путешествие, но нам не остается ничего иного, кроме как от главы первой перейти к главе второй. И, да, могу забежать вперед и сказать - путешествие продлится от самого начала и до самого конца "Мертвых душ". Иначе и быть не может. (Я делал разбор целиком, но вашему вниманию здесь будет представлена только часть разбора - из соображений уместности. Чтобы понять, как работает метод важно пройти достаточно длинный Путь, но, после того, как основы продвижения вперед по этому Пути станут ясными, я бы уже рекомендовал каждому читателю превратиться в исследователя и проделывать этот Путь самостоятельно).
  Поэтому, не буду больше к этому возвращаться и просто пойду вперед.
  
  "Для читателя будет не лишним познакомиться с сими двумя крепостными людьми нашего героя. Хотя, конечно, они лица не так заметные, и то, что называют второстепенные или даже третьестепенные, хотя главные ходы и пружины поэмы не на них утверждены и разве кое-где касаются и легко зацепляют их, - но автор любит чрезвычайно быть обстоятельным во всем и с этой стороны, несмотря на то что сам человек русский, хочет быть аккуратен, как немец". (гл. 2. (стр. 18)).
  
  Причина выделения: абсолютно программный для Гоголя отрывок, причем сразу в двух отношениях. Во-первых - внимания художника достоин всякий человек, и это по-настоящему человечный подход. Художник всегда должен стоять выше предрассудков, в чем бы они ни заключались. Во-вторых - слова о "чрезвычайной обстоятельности" совершенно самоценны. Разве что можно было бы немного поправить Гоголя - писателю следует быть обстоятельным как...писателю, шире - как художнику. Лучше уж не бросать на предмет описания никакого взгляда, чем бросить взгляд небрежный. А в настоящий момент взгляд Гоголя остановился на Петрушке:
  
  "Характера он был больше молчаливого, чем разговорчивого; имел даже благородное побуждение к просвещению, то есть чтению книг, содержанием которых не затруднялся: ему было совершенно все равно, похождение ли влюбленного героя, просто букварь или молитвенник, - он всё читал с равным вниманием; если бы ему подвернули химию, он и от нее бы не отказался. Ему нравилось не то, о чем читал он, но больше самое чтение, или, лучше сказать, процесс самого чтения, что вот-де из букв вечно выходит какое-нибудь слово, которое иной раз черт знает что и значит. Это чтение совершалось более в лежачем положении в передней, на кровати и на тюфяке, сделавшемся от такого обстоятельства убитым и тоненьким, как лепешка". (гл. 2. (стр.18-19)).
  
  Причина выделения: Во-первых, конечно, стоит отметить оригинальность такого способа чтения. Я, честно говоря, с подобными описаниями что-то не сталкивался, либо не припомню, что сталкивался. Во-вторых, стоит подумать и о том, как привычка к чтению может до некоторой степени превратиться в такое вот "Петрушкино чтение". Само чтение для читателя неизбежно превращается в потребность, но вот все же надо находить себе силы быть разборчивым, а не глотать что попало. Все, что оборачивается самоцелью - плохо, и чтение - не исключение. Читать, чтобы что-то читать не менее глупо, чем "драться, потому что "дерусь". Но и сам процесс...да, всегда в нем есть нечто Петрушкино. И вот ты уже лежишь на кровати (а я лично тоже предпочитаю читать лежа), включена лампа, берешь в руки книгу, и, кто знает, возможно, у автора что-то да выйдет...
  
  "Но автор весьма совестится занимать так долго читателей людьми низкого класса, зная по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями. Таков уже русский человек: страсть сильная зазнаться с тем, который бы хотя одним чином был его повыше, и шапочное знакомство с графом или князем для него лучше всяких тесных дружеских отношений. Автор даже опасается за своего героя, который только коллежский советник. Надворные советники, может быть, и познакомятся с ним, но те, которые подобрались уже к чинам генеральским, те, бог весть, может быть, даже бросят один из тех презрительных взглядов, которые бросаются гордо человеком на все, что ни пресмыкается у ног его, или, что еще хуже, может быть, пройдут убийственным для автора невниманием. Но как ни прискорбно то и другое, а все, однако ж, нужно возвратиться к герою". (Гл.2 стр. (19-20).
  
  Причина выделения: Блестящее продолжение программной речи Гоголя. Да, сословность - она норовит проникнуть всюду. И даже в описания Гоголя она все-таки проникла. Ведь, хотя тот же Петрушка и запоминающийся персонаж, но все равно - крепостной есть крепостной, ему не полагается иметь какой-то душевной глубины и лучше всего он запоминается пожалуй своим особенным запахом, который я вывел за скобки, но который тем не менее, теперь придется упомянуть:
  
  "Кроме страсти к чтению, он имел еще два обыкновения, составлявшие две другие его характеристические черты: спать не раздеваясь, так, как есть, в том же сюртуке, и носить всегда с собою какой-то свой особенный воздух, своего собственного запаха, отзывавшийся несколько жилым покоем, так что достаточно было ему только пристроить где-нибудь свою кровать, хоть даже в необитаемой дотоле комнате да перетащить туда шинель и пожитки, и уже казалось, что в этой комнате лет десять жили люди". (гл. 2. стр. 19)).
  
  Впрочем, оставлять или не оставлять этот отрывок о запахе, я еще не решил. Деталь запоминающаяся, конечно... Чичиков же тем временем, отправляется в гости по помещикам:
  
  "На вопрос, далеко ли деревня Заманиловка, мужики сняли шляпы, и один из них, бывший поумнее и носивший бороду клином, отвечал:
  - Маниловка, может быть, а не Заманиловка?
  - Ну да, Маниловка.
  - Маниловка! а как проедешь еще одну версту, так вот тебе, то есть, так прямо направо.
  - Направо? - отозвался кучер.
  - Направо, - сказал мужик. - Это будет тебе дорога в Маниловку; а Заманиловки никакой нет. Она зовется так, то есть ее прозвание Маниловка, а Заманиловки тут вовсе нет. Там прямо на горе увидишь дом, каменный, в два этажа, господский дом, в котором, то есть, живет сам господин. Вот это тебе и есть Маниловка, а Заманиловки совсем нет никакой здесь и не было.
  Поехали отыскивать Маниловку". (гл. 2. (стр. 21).
  
  Причина выделения: как уже говорилось, непросто иногда бывает объяснить - что же такого в выделенном отрывке. Ну что уж такого прямо в этом разговоре? Он, конечно, вызывает улыбку, да. Но мало ли что вызывает улыбку - и не все, что вызывает улыбку, годится на то, чтобы оставлять его как нечто особенное. Конечно, я бы мог сказать, что мне просто очень близок гоголевский юмор, и так оно и есть, но это не аргумент. А вот что тут может быть аргументом? Думаю, как раз видимая бессодержательность разговора дает нам пищу для размышлений, в том плане, что способности людей "переливать из пустого в порожнее" поистине безграничны. И если кто думает, что дело тут в том, что это просто мужики чешут языком, тот он заблуждается. Недаром кстати, что Гоголем выведен мужик "бывший поумнее". Вы прислушайтесь-ка повнимательнее ко всякого рода дискуссиям, - и попробуйте оставить от этой дискуссии только нечто действительно значимое. Останется ли хоть что-то - большой вопрос...А вот топтаться на месте и повторять по сто раз одно и то же - это сколько угодно.
  
  "Деревня Маниловка немногих могла заманить своим местоположением". (гл. 2. (стр. 21).
  
  Причина выделения: Как видим, будь деревня хоть Маниловкой, хоть Заманиловкой, а заманчивого в ней ничего нет. Однако, по большому счету есть ли в этих словах что-нибудь кроме игры слов? Да, мы сразу же понимаем, что деревня на ахти какая, но если бы так и было написано, вряд ли бы это было достойно выделения. Однако, именно это по сути и сказано, поэтому, данное предложение я выделять и не буду. Можно подумать о том, что это всего лишь мелкая придирка - текста "выигрывается" или "проигрывается", одним словом, "отсеивается" совсем чуть, чего уж тут придираться. Да только я буду повторяться, повторяться, и повторяться - дело ведь не в голом подсчете, дело в неустанной работе с текстом. И уж давайте постараемся быть в этой работе методичными, как немцы, то есть не менее методичными, чем сам Гоголь:) А потому будем и по мелочам придираться, пусть бы и к классикам, пусть бы и к своим любимым авторам.
   Далее же как раз следует (после описания дома, которое я опускаю) характеристика Манилова:
  
  "Но тут автор должен признаться, что подобное предприятие очень трудно. Гораздо легче изображать характеры большого размера: там просто бросай краски со всей руки на полотно, черные палящие глаза, нависшие брови, перерезанный морщиною лоб, перекинутый через плечо черный или алый, как огонь, плащ - и портрет готов; но вот эти все господа, которых много на свете, которые с вида очень похожи между собою, а между тем как приглядишься, увидишь много самых неуловимых особенностей, - эти господа страшно трудны для портретов. Тут придется сильно напрягать внимание, пока заставишь перед собою выступить все тонкие, почти невидимые черты, и вообще далеко придется углублять уже изощренный в науке выпытывания взгляд.
  Один бог разве мог сказать, какой был характер Манилова. Есть род людей, известных под именем: люди так себе, ни то ни се, ни в городе Богдан ни в селе Селифан, по словам пословицы. Может быть, к ним следует примкнуть и Манилова. На взгляд он был человек видный; черты лица его были не лишены приятности, но в эту приятность, казалось, чересчур было передано сахару; в приемах и оборотах его было что-то заискивающее расположения и знакомства. Он улыбался заманчиво, был белокур, с голубыми глазами. В первую минуту разговора с ним не можешь не сказать: "Какой приятный и добрый человек!" В следующую за тем минуту ничего не скажешь, а в третью скажешь: "Черт знает что такое!" - и отойдешь подальше; если ж не отойдешь, почувствуешь скуку смертельную. От него не дождешься никакого живого или хоть даже заносчивого слова, какое можешь услышать почти от всякого, если коснешься задирающего его предмета. У всякого есть свой задор: у одного задор обратился на борзых собак; другому кажется, что он сильный любитель музыки и удивительно чувствует все глубокие места в ней; третий мастер лихо пообедать; четвертый сыграть роль хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена; пятый, с желанием более ограниченным, спит и грезит о том, как бы пройтиться на гулянье с флигель-адъютантом, напоказ своим приятелям, знакомым и даже незнакомым; шестой уже одарен такою рукою, которая чувствует желание сверхъестественное заломить угол какому-нибудь бубновому тузу или двойке, тогда как рука седьмого так и лезет произвести где-нибудь порядок, подобраться поближе к личности станционного смотрителя или ямщиков, - словом, у всякого есть свое, но у Манилова ничего не было. Дома он говорил очень мало и большею частию размышлял и думал, но о чем он думал, тоже разве богу было известно. Хозяйством нельзя сказать чтобы он занимался, он даже никогда не ездил на поля, хозяйство шло как-то само собою. Когда приказчик говорил: "Хорошо бы, барин, то и то сделать", - "Да, недурно", - отвечал он обыкновенно, куря трубку, которую курить сделал привычку, когда еще служил в армии, где считался скромнейшим, деликатнейшим и образованнейшим офицером. "Да, именно недурно", - повторял он. Когда приходил к нему мужик и, почесавши рукою затылок, говорил: "Барин, позволь отлучиться на работу, по́дать заработать", - "Ступай", - говорил он, куря трубку, и ему даже в голову не приходило, что мужик шел пьянствовать. Иногда, глядя с крыльца на двор и на пруд, говорил он о том, как бы хорошо было, если бы вдруг от дома провести подземный ход или чрез пруд выстроить каменный мост, на котором бы были по обеим сторонам лавки, и чтобы в них сидели купцы и продавали разные мелкие товары, нужные для крестьян. При этом глаза его делались чрезвычайно сладкими и лицо принимало самое довольное выражение; впрочем, все эти прожекты так и оканчивались только одними словами. В его кабинете всегда лежала какая-то книжка, заложенная закладкою на четырнадцатой странице, которую он постоянно читал уже два года". (гл. 2. (стр. 22-25).
  
  Причина выделения: Здесь мы опять сталкиваемся с весьма внушительным куском текста, и опять остается только поразиться тому, насколько все в нем сказано по делу. И если ранее я еще делал кое-какие предложения относительно "сокращений", то тут и не подумаю выступать с подобным абсурдом.
  Первый абзац - опять-таки абсолютно программная для Гоголя речь. Сколько в истории литературы этих вот "черных палящих глаз" и "нависших бровей"? А еще орлиных носов, решительных и глубокомысленных выражений лица; героев, буквально лопающихся от добродетели и благородства. В жизни их, пожалуй, поменьше. Нет, орлиных носов хватает, а вот с благородством бывает посложнее. А художнику-реалисту трудно с любым человеком, кого бы он ни попытался изобразить, будь то характер крупный или помельче. Потому что надо дойти до самой глубины, до самых "неуловимых особенностей". Опять-таки не забудем и "немецкой аккуратности".
  И вот перед нами портрет человека "ни то ни се". Да так ли это? Из дальнейшего описания что-то не очень похоже, что так. Манилов передан Гоголем вполне определенно, как человек "пересахаренной" доброжелательности при полном отсутствии какой-либо душевной глубины. "Сладко, да уж слишком, так что и есть не хочется" - так можно было бы сказать о Манилове, будь он не человеком, а блюдом.
  А вот как быть с задором? Да, Гоголь прекрасно говорит насчет задора каждого человека. Некоторые люди даже и впрямь имеют нахальство считать себя философами, и думают, что они и вправду могут рассуждать - какие бы уж казалось сегодня философы, так нет ведь...Другим кажется, что они имеют право разбирать литературные произведения, как будто, право, с самого начала не ясно, насколько это пустая затея, и что лучше просто читать и наслаждаться чтением, и не портить все своими нелепыми выдумками... Ну да уж есть такие люди, приходится мириться с их существованием. А у Манилова, как сказано, ничего нет. При этом всякий скажет, если попросить его как-то охарактеризовать Манилова, что это - пустой мечтатель, фантазер. Да, есть у всякого свой какой-то задор, и у Манилова есть, и в данном отрывке ("как хорошо было, если бы вдруг...") и далее по тексту этот задор четко себя проявляет:
  
  "- Конечно, - продолжал Манилов, - другое дело, если бы соседство было хорошее, если бы, например, такой человек, с которым бы в некотором роде можно было поговорить о любезности, о хорошем обращении, следить какую-нибудь этакую науку, чтобы этак расшевелило душу, дало бы, так сказать, паренье этакое... - Здесь он еще что-то хотел выразить, но, заметивши, что несколько зарапортовался, ковырнул только рукою в воздухе и продолжал: - Тогда, конечно, деревня и уединение имели бы очень много приятностей. Но решительно нет никого..." (гл. 2. (стр. 29).
  
  Энтузиаст частицы "бы" - вот кто такой Манилов; вот в чем его задор, и сам же Гоголь прекрасно это изобразил, хотя и отказывает ему в каком-либо задоре. Но если Гоголь, по-моему мнению, тут не совсем точен, то как это отображается в плане "насыщенности" текста? Вообще, такого рода критика может служить основанием для того, чтобы поставить тот или иной отрывок под сомнение, но не в данном случае. Ведь "как бы хороший и доброжелательный" человек Манилов потому и есть "ни то ни се" в реальной жизни, что весь задор у него уходит на мечты, да на чересчур уж сахарную улыбчивость. А хозяйство "идет само собою", как, в общем, и вся его жизнь, ведь он во всяком случае, придерживается золотого правила нравственности, и не поступает по отношению к другим так, как не хотел бы, чтобы поступали по отношению к нему. Отсюда, всякий мужик также "идет сам собою", куда ему заблагорассудится. Отсюда, нам ясна и логика Гоголя как писателя, и, хотя, я посчитал возможным сделать критическое замечание, но...в общем, весь фрагмент остается, без малейшей выемки. (Вот, скажем, довольно яркий пример, когда можно не согласиться с автором и, тем не менее, принять им написанное (для подсчета КНТ). Беру замечательный отрывок из романа Сомерсета Моэма "Острие бритвы":
  
  "Я не спешил заканчивать работу и уезжать из Парижа. Очень уж хорош он был весной, когда на Елисейских полях цвели каштаны и такой веселый свет озарял улицы. В воздухе была разлита радость, легкая, быстротечная радость, от которой походка становилась пружинистей, а мысли бежали быстрее. Я отлично себя чувствовал в обществе моих разнообразных друзей и, отдаваясь приятным воспоминаниям о прошлом, хотя бы мысленно воскрешал в себе горячность молодости. Не мог же я допустить, чтобы работа помешала этому наслаждению минутой, какого мне, возможно, уже никогда не испытать в такой полной мере". (Сомерсет Моэм. "Острие бритвы". Гл.5. I. (стр. 208). М.: АСТ: Ермак, 2005).
  
  Выделил ли я данный отрывок, когда считал КНТ данного романа? Конечно. Согласен ли я с Моэмом - категорически нет. Что же это за творческий человек, который насаждение минутой предпочтет творчеству? Да, хорошая погода, приятное место, друзья - все это прекрасно. А специфика творческой работы такова, что действительно может создаваться иллюзия, будто ничего страшного в том, чтобы на время "отложить перо" нет. Творчество не убежит, а вот погода испортится, и друзья разъедутся. Но это иллюзия. Творчество, которое "не убежит" - это не творчество. Творчество, которое "не убежит" - это не то творчество, за которым стоит и гнаться. Что же - неужели творческому человеку отдохнуть нельзя и насладиться минутой? Но опять-таки - нигде я этого не говорю. Я лишь говорю о стопроцентном приоритете творчества и некорректности постановки вопроса - "Не мог же я допустить, чтобы работа помешала этому наслаждению минутой".
  Но почему - если уж я настроен так решительно, и так "негативно" - почему я тогда называю данный отрывок "замечательным"? Да потому что настроение поймано верно. И каким бы, скажем, "трудоголиком" ни был наш творческий человек, но однажды, выйдя на улицу, и обнаружив, что на улице стоит чудесная погода, и вокруг буквально "разлита радость, легкая, быстротечная радость", он невольно думает о всем том, о чем пишет Моэм. Но я думаю, что все эти мысли прокручиваются более в режиме сожаления, а именно: "И что я в такой прекрасный день сижу за письменным столом? Много ли будет еще в моей жизни таких дней, эх... ". И...возвращается к письменному столу. Такова мораль, которая, как и обычно, лишает нас тех крох радости, которые нам все же изредка выпадают:) Но эта же мораль оставляет нам радость творчества - самую, наверное, мазохистскую радость, которую только можно вообразить, настолько она неотделима от мучений. Но и самую высокую радость, раз уж нет ничего выше творчества. Самую грустную радость - наверное, можно сказать и так?)
  
  "Жена его... впрочем, они были совершенно довольны друг другом. Несмотря на то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: "Разинь, душенька, свой ротик, я тебе положу этот кусочек". Само собою разумеется, что ротик раскрывался при этом случае очень грациозно.
  Ко дню рождения приготовляемы были сюрпризы: какой-нибудь бисерный чехольчик на зубочистку. И весьма часто, сидя на диване, вдруг, совершенно неизвестно из каких причин, один, оставивши свою трубку, а другая работу, если только она держалась на ту пору в руках, они напечатлевали друг другу такой томный и длинный поцелуй, что в продолжение его можно бы легко выкурить маленькую соломенную сигарку. Словом, они были то, что говорится, счастливы". (гл. 2. (стр. 26)
  
  Причина выделения: Я бы советовал обращаться к этому отрывку каждому, кто чересчур увлекается стремлением к счастью. Вот, перед вами счастливая жизнь, - наслаждайтесь, так сказать. Но ведь это карикатура! - возразят мне. Да ведь "счастливая жизнь" и есть карикатура на жизнь. Присмотритесь-ка повнимательнее к образам, которые возникают в вашей голове, когда вы начинает мечтать о счастливой жизни. Там есть все что угодно, кроме самого главного - тяжелого каждодневного труда (отсылаю к предыдущей сноске - тут перекликающиеся темы: счастье или, точнее, представление о счастье - это что-то вроде хорошей погоды и посиделок с друзьями, то есть что-то такое приятное и не вполне существенное). И хотя я и не специалист по семейным отношениям, но и тут не сомневаюсь - всякий, кто будет чересчур "стремиться к счастью" в вопросе отношений - тот убежит при первых же признаках малейших неудовольствий, которые могут привносить с собой отношения с любимым человеком. А вот Маниловы - они "совершенно довольны" друг другом. Вот и подумайте, хотите ли вы превратиться в таких вот Маниловых. Что же - нет в жизни места счастью? Есть, но только когда выбросишь из головы все, что привычно-автоматично ассоциируется со счастливой жизнью.
  
  "Но все это предметы низкие, а Манилова воспитана хорошо. А хорошее воспитание, как известно, получается в пансионах. А в пансионах, как известно, три главные предмета составляют основу человеческих добродетелей: французский язык, необходимый для счастия семейственной жизни, фортепьяно, для составления приятных минут супругу, и, наконец, собственно хозяйственная часть: вязание кошельков и других сюрпризов. Впрочем, бывают разные усовершенствования и изменения в мето́дах, особенно в нынешнее время; все это более зависит от благоразумия и способностей самих содержательниц пансиона. В других пансионах бывает таким образом, что прежде фортепьяно, потом французский язык, а там уже хозяйственная часть. А иногда бывает и так, что прежде хозяйственная часть, то есть вязание сюрпризов, потом французский язык, а там уже фортепьяно. Разные бывают мето́ды". (26).
  
  Причина выделения: материал для "разговора" тут налицо. Фактически здесь мы сталкиваемся с прекрасным юмористическим примером описания воспитательно-образовательной системы в целом. Причем, речь может пойти уже далеко не только о воспитании Маниловой. Проще всего было бы сказать, что вот мол, ее обучали так, что только посмеяться можно, зато вот мы - мы получили настоящее воспитание-образование. Но сколько "пансионного" есть в любом образовательном учреждении! Во всяком случае, в любом, какое мне лично довелось повидать, а мне довелось повидать их немало - одна школа, и три университета. Манилову научили вязать кошельки, а этому вдолбили таблицу умножения. Умножение - оно, конечно, полезнее, а там, глядишь, и интеграл в голову ученика вобьют, да только к чему все это, или - к чему все это послужит на жизненном пути человека - никому и дела нет, лишь бы взял он этот интеграл, а мы поставим ему тройку-четверку-пятерку, да и пустим его в бурное море жизни, а жизнь скорее всего поставит его перед какими-то совсем другими проблемами. Манилова-то хоть еще и вяжет эти кошельки, и на фортепьяно, вероятно, может что-то сыграть. А многие ли из учеников, бодро высчитывающих производные и интегралы в школе, смогут посчитать их в тридцатилетнем возрасте? Вот то-то и оно...Впрочем, разные бывают методы в разных учреждениях, и разные способности демонстрируют ученики.
  
  "но, признаюсь, о дамах я очень боюсь говорить" (26).
  
  Причина выделения: еще одно программное для Гоголя заявление. Впрочем, о дамах он еще будет говорить подробнее. Вообще Гоголь и женщины - отдельная интересная тема.
  
  "- Сделайте милость, не беспокойтесь так для меня, я пройду после, - говорил Чичиков.
  - Нет, Павел Иванович, нет, вы гость, - говорил Манилов, показывая ему рукою на дверь.
  - Не затрудняйтесь, пожалуйста, не затрудняйтесь. Пожалуйста, проходите, - говорил Чичиков.
  - Нет уж извините, не допущу пройти позади такому приятному, образованному гостю.
  - Почему ж образованному?.. Пожалуйста, проходите.
  - Ну да уж извольте проходить вы.
  - Да отчего ж?
  - Ну да уж оттого! - сказал с приятною улыбкою Манилов.
  Наконец оба приятеля вошли в дверь боком и несколько притиснули друг друга". (27).
  
  Причина выделения: наглядная иллюстрация к характеру действующего лица, его сахарной приветливости, переслащенной приятности.
  
  "- Очень хороший город, прекрасный город, - отвечал Чичиков, - и время провел очень приятно: общество самое обходительное.
  - А как вы нашли нашего губернатора? - сказала Манилова.
  - Не правда ли, что препочтеннейший и прелюбезнейший человек? - прибавил Манилов.
  - Совершенная правда, - сказал Чичиков, - препочтеннейший человек. И как он вошел в свою должность, как понимает ее! Нужно желать побольше таких людей.
  - Как он может этак, знаете, принять всякого, блюсти деликатность в своих поступках, - присовокупил Манилов с улыбкою и от удовольствия почти совсем зажмурил глаза, как кот, у которого слегка пощекотали за ушами пальцем.
  - Очень обходительный и приятный человек, - продолжал Чичиков, - и какой искусник! я даже никак не мог предполагать этого. Как хорошо вышивает разные домашние узоры! Он мне показывал своей работы кошелек: редкая дама может так искусно вышить.
  - А вице-губернатор, не правда ли, какой милый человек? - сказал Манилов, опять несколько прищурив глаза.
  - Очень, очень достойный человек, - отвечал Чичиков.
  - Ну, позвольте, а как вам показался полицеймейстер? Не правда ли, что очень приятный человек?
  - Чрезвычайно приятный, и какой умный, какой начитанный человек! Мы у него проиграли в вист вместе с прокурором и председателем палаты до самых поздних петухов; очень, очень достойный человек.
  - Ну, а какого вы мнения о жене полицеймейстера? - прибавила Манилова. - Не правда ли, прелюбезная женщина?
  - О, это одна из достойнейших женщин, каких только я знаю, - отвечал Чичиков.
  Засим не пропустили председателя палаты, почтмейстера и таким образом перебрали почти всех чиновников города, которые все оказались самыми достойными людьми". (28).
  
  Причина выделения: можно сказать то же, что и было только что сказано: "иллюстрация к характеру действующего лица, его сахарной приветливости, переслащенной приятности". Однако, можно подумать и о том, чтобы сравнить два отрывка. Какой из них иллюстративнее, показательнее? Достаточно очевидно, что второй. И дело, конечно, не только в том, что он длиннее. Собственно этот второй отрывок и рисует Манилова как воплощенный сахар. Кого ни возьми - все прекрасные люди. Отсюда можно подумать о том, чтобы исключить из "подсчета" первый отрывок, как менее показательный и оставить только второй, как вполне исчерпывающий. И, надо сказать, что здесь, сколько я ни прислушиваюсь к голосу своей мысли, я не нахожу какого-то решающего соображения, которое бы перевесило чашу весов в ту или другую сторону. С такими ситуациями придется сталкиваться не раз и не два. Но что в итоге: считать или не считать? В том-то и дело, что вопрос остается. Что же, раз он остается, мы пока его и оставим, а в дальнейшем вернемся к нему.
  
  "- Фемистоклюс! - сказал Манилов, обратившись к старшему, который старался освободить свой подбородок, завязанный лакеем в салфетку.
  Чичиков поднял несколько бровь, услышав такое отчасти греческое имя, которому, неизвестно почему, Манилов дал окончание на "юс", но постарался тот же час привесть лицо в обыкновенное положение.
  - Фемистоклюс, скажи мне, какой лучший город во Франции?
  Здесь учитель обратил все внимание на Фемистоклюса и казалось, хотел ему вскочить в глаза, но наконец совершенно успокоился и кивнул головою, когда Фемистоклюс сказал: "Париж".
  - А у нас какой лучший город? - спросил опять Манилов.
  Учитель опять настроил внимание.
  - Петербург, - отвечал Фемистоклюс.
  - А еще какой?
  - Москва, - отвечал Фемистоклюс.
  - Умница, душенька! - сказал на это Чичиков. - Скажите, однако ж... - продолжал он, обратившись тут же с некоторым видом изумления к Маниловым, - в такие лета и уже такие сведения! Я должен вам сказать, что в этом ребенке будут большие способности". (30-31).
  
  Причина выделения: Ну, Фемистоклюс достоин выделения за одно только свое окончание:) Кстати, здесь интересно подумать о логике работы писателя. Ведь второго то сына Манилова зовут Алкид - имя тоже отчасти греческое, но уже без всяких прибавлений. Логично предположить, что изначально оба имени могли быть греческими, вроде как были у Манилова два сына с "отчасти греческими" именами, а ведь и этого было бы вполне достаточно, чтобы Чичиков "поднял несколько бровь". А дальше идет усиление эффекта через прибавление "юс", что делает ситуацию еще более абсурдной и на порядок усиливает комический эффект. Можно предположить и другое движение мысли писателя. Возможно, он где-то просто услышал такое имя - Фемистоклюс, и решил использовать его в романе, и тогда, напротив, Алкид станет побочным продуктом введения греческих аналогий. Все эти рассуждения я привожу в качестве игры мысли, которую может порождать литература, а не в качестве исследования творчества Гоголя, если что...
   Далее, "Москва-Париж" - еще одна блестящая иллюстрация того, что бывают разные метОды. Вот, сыновей то Манилова дельному учат - не вязанию кошельков, а географии. Остается только восхититься познаниями Фемистоклюса. Если кто думает, что современное преподавание географии ушло очень далеко от описанного здесь, то он, вероятно, забыл свои школьные годы. А я вот их помню. От одного вида контурных карт меня до сих пор бросает в дрожь. Ну и скажу банальность, много раз уже говорившуюся, но тем не менее истинную (попробую хоть как-нибудь сформулировать ее, чтобы было не так банально): лучше один раз побывать в Париже, чем сто раз указать его на карте. Да, лучше, и не спорьте.
  
  "- Вы спрашиваете, для каких причин? причины вот какие: я хотел бы купить крестьян... - сказал Чичиков, заикнулся и не кончил речи.
  - Но позвольте спросить вас, - сказал Манилов, - как желаете вы купить крестьян: с землею или просто на вывод, то есть без земли?
  - Нет, я не то чтобы совершенно крестьян, - сказал Чичиков, - я желаю иметь мертвых...
  - Как-с? извините... я несколько туг на ухо, мне послышалось престранное слово...
  - Я полагаю приобресть мертвых, которые, впрочем, значились бы по ревизии как живые, - сказал Чичиков". (там же. (стр. 34).
  
  Причина выделения: несомненная важность для построения истории. Однако, как я уже говорил, сама по себе такого рода важность не является "железным" аргументом для выделения текста, хотя, конечно, такие отрывки всегда достойны особого внимания, во всяком случае, их всегда надо проверять "под микроскопом". Но тут не просто важный диалог, а один из ключевых в сюжетном плане всей книги. Именно тут наконец прозвучало это слово - "мертвые". Обойти молчанием такой важнейший, можно сказать, один из ключевых моментов - невозможно.
  
  "Манилов выронил тут же чубук с трубкою на пол и как разинул рот, так и остался с разинутым ртом в продолжение нескольких минут. Оба приятеля, рассуждавшие о приятностях дружеской жизни, остались недвижимы, вперя друг в друга глаза, как те портреты, которые вешались в старину один против другого по обеим сторонам зеркала". (34-35).
  
  Причина выделения: оригинальность сравнения с портретами. Если кто не считает его оригинальным, пусть приведет многочисленные примеры подобных сравнений.
  
  "Манилов совершенно растерялся. Он чувствовал, что ему нужно что-то сделать, предложить вопрос, а какой вопрос - черт его знает. Кончил он наконец тем, что выпустил опять дым, но только уже не ртом, а чрез носовые ноздри". (35).
  
  Причина выделения: искал, искал, но не нашел. В целом, можно и не выделять этот отрывок, отказываюсь от выделения. Самого по себе описания крайнего замешательства недостаточно, чтобы посчитать отрывок особенным.
  
  "- Лизанька, - сказал Манилов с несколько жалостливым видом, - Павел Иванович оставляет нас!
  - Потому что мы надоели Павлу Ивановичу, - отвечала Манилова.
  - Сударыня! здесь, - сказал Чичиков, - здесь, вот где, - тут он положил руку на сердце, - да, здесь пребудет приятность времени, проведенного с вами! и поверьте, не было бы для меня большего блаженства, как жить с вами если не в одном доме, то по крайней мере в самом ближайшем соседстве.
  - А знаете, Павел Иванович, - сказал Манилов, которому очень понравилась такая мысль, - как было бы в самом деле хорошо, если бы жить этак вместе, под одною кровлею, или под тенью какого-нибудь вяза пофилософствовать о чем-нибудь, углубиться!..
  - О! это была бы райская жизнь! - сказал Чичиков, вздохнувши. - Прощайте, сударыня! - продолжал он, подходя к ручке Маниловой. - Прощайте, почтеннейший друг! Не позабудьте просьбы!". (39).
  
  Причина выделения: продолжение характеристики Манилова. Но, возможно, о характер Манилова уже "нарисовался" вполне выпукло, и, раз мною уже было выделено достаточно "характерных черт", то дальнейшее выделение не имеет большого смысла? Обращаю внимание - я тут не рассуждаю на тему, имеет ли смысл текст - не повторяется ли Гоголь - у меня лично уместность данного отрывка никаких сомнений не вызывает. А вот надо ли еще раз выделять, в принципе уже выделенное - это вопрос. В общем, пока снова ставлю отложенный знак вопроса.
  
  "Манилов долго стоял на крыльце, провожая глазами удалявшуюся бричку, и когда она уже совершенно стала не видна, он все еще стоял, куря трубку. Наконец вошел он в комнату, сел на стуле и предался размышлению, душевно радуясь, что доставил гостю своему небольшое удовольствие. Потом мысли его перенеслись незаметно к другим предметам и наконец занеслись бог знает куда. Он думал о благополучии дружеской жизни, о том, как бы хорошо было жить с другом на берегу какой-нибудь реки, потом чрез эту реку начал строиться у него мост, потом огромнейший дом с таким высоким бельведером, что можно оттуда видеть даже Москву и там пить вечером чай на открытом воздухе и рассуждать о каких-нибудь приятных предметах. Потом, что они вместе с Чичиковым приехали в какое-то общество в хороших каретах, где обворожают всех приятностию обращения, и что будто бы государь, узнавши о такой их дружбе, пожаловал их генералами, и далее, наконец, бог знает что такое, чего уже он и сам никак не мог разобрать. Странная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, и все время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина". (40).
  
  Причина выделения: здесь можно задаться тем же вопросом, которым я уже и задался: есть ли смысл выделять то, что уже было выделено? И вот как я разрешу этот вопрос: предыдущий отрывок я оставлю, а этот считать уже не буду. Можно сказать, что если прошлый отрывок поставил вопрос, то следующий за ним его и разрешил и пал жертвой вызванного им же решения:) При этом я особо выделяю самую концовку в данном отрывке как отрывок самостоятельный:
  
  "Странная просьба Чичикова прервала вдруг все его мечтания. Мысль о ней как-то особенно не варилась в его голове: как ни переворачивал он ее, но никак не мог изъяснить себе, и все время сидел он и курил трубку, что тянулось до самого ужина".
  
  Причина выделения: это отрывок стоит выделить по нескольким причинам. Во-первых, сама по себе сцена достаточно выразительная; достаточно представить себе Манилова в этот момент. Но этого бы еще не хватило для выделения - мало ли какие бывают выразительные моменты. Нет, этого явно недостаточно. Вторая причина - опять-таки важность для текста. Гоголю уже ранее писал "о недоумении почти всего города", теперь это недоумение начинает обрастать плотью. Однако, опять-таки я ведь не включил в "подсчитываемую часть" отрывок о недоумении, сочтя его чисто информативным. Да, эпизод с Маниловым видится мне более ценным, чем общее замечание о "недоумении" именно в силу того, что недоумение теперь становится конкретным. Но и этих причин, возможно, все еще недостаточно для выделения. Прибавлю еще и третью причину. Я могу использовать данный отрывок как "полигон" для умопостроений, эта сцена способна вызвать интеллектуальные ассоциации. Представьте себе, что вы очень хорошо провели с кем-то время. Беседовали, радовались обществу друг друга, и тут ваш ново- или старо-обретенный друг обращается к вам с какой-то просьбой не просьбой, в общем начинает какой-то странный разговор. Например, побуждает вас присоединиться к какому-нибудь тайному клубу, или там еще что-то. Потом он уезжает, а вы остаетесь. И все бы хорошо до определенного момента, но все что-то подтачивает ваше хорошее настроение, какая-то заноза. Я думаю, чуть не каждый бывал в схожей ситуации (в ситуации недоумевающего Манилова с подпорченным настроением). А Гоголь суммировал ее в трех каких-то строчках. Итак, я думаю, и одной третьей причины было бы достаточно для выделения этого отрывка, ну а уж трех причин сразу хватит однозначно. На этом работу с главой второй можно считать оконченной. Впрочем, нет, что я говорю. Как раз таки считать мы только начинаем, но ведь непосредственно подсчет представляет собой простейшую операцию, основную сложность представляет собой работа с текстом - процесс выделения "особой" части текста.
  КНТ же главы второй равен 35.50 (12155 00/34236), то есть вторая глава оказывается насыщеннее первой.
  
  Разбор главы третьей "Мертвых душ"
  
  Глава третья, как вы, конечно, помните, начинается с того, что Чичиков попадает под дождь, а потом подгулявший Селифан "опрокидывает" бричку, так что приходится Чичикову и в грязи поваляться. Как ни хорошо все это описано, но выделено как нечто особенное не будет (доминирует информативность). Вот разве что отрывок о том, как Чичиков грозился высечь своего незадачливого, а точнее, в данном случае озадаченного кучера:
  
  "- А что я тебе сказал последний раз, когда ты напился? А? забыл? - сказал Чичиков.
  - Нет, ваше благородие, как можно, чтобы я позабыл. Я уже дело свое знаю. Я знаю, что нехорошо быть пьяным. С хорошим человеком поговорил, потому что...
  - Вот я тебя высеку, так ты у меня будешь знать, как говорить с хорошим человеком!
  - Как милости вашей будет завгодно, - отвечал на все согласный Селифан, - коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того. Почему ж не посечь, коли за дело? на то воля господская. Оно нужно посечь, потому что мужик балуется; порядок нужно наблюдать. Коли за дело, то и посеки; почему ж не посечь?
  На такое рассуждение барин совершенно не нашелся, что отвечать". (гл. 3. (44)).
  
  Причина выделения: замечательная юмористическая иллюстрация того, как фатализм укрепляет человека перед лицом жизненных невзгод:) Как можно совладать с тем, кто сам говорит - "коли высечь, то и высечь; я ничуть не прочь от того". И главное, как можно повлиять на такого человека? Никак. Можно только в свою очередь смириться с его манерой поведения...В общем, да, этот отрывок будет выделен и посчитан.
  Далее же Чичиков напрашивается на ночлег к Коробочке, и тут же, во дворе становится свидетелем прелюбопытного собачьего концерта:
  
  "Между тем псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал бог знает какое жалованье; другой отхватывал наскоро, как пономарь; промеж них звенел, как почтовый звонок, неугомонный дисконт, вероятно молодого щенка, и все это наконец повершал бас, может быть старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел, как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла". (гл. 3. (45-46)).
  
  Причина выделения: как - чтобы я стал выделять лающих собак? Да не в жизнь. Я, признаюсь побаиваюсь собак (конечно, более бойцовских пород), а уж стайного лая выносить просто не могу. Скажу более, я этот отрывок всегда пропускал, и знать о его существовании не знал и только сейчас, при буквально пословном разборе текста, обратил на него внимание. Кстати, этот отрывок замечательно иллюстрирует следующее положение - то, что нам лично не по душе, или непонятно, попросту испаряется из сферы нашего внимания, несмотря на весь возможный интерес. Так же я, хотя и люблю музыку, но разговаривать о музыке не смог бы - хоть учился в свое время в музыкальной школе, и все-таки музыка мне просто "нравится-не нравится". Так что различные музыкальные замечания Гоголя в сочетании с лаем собак пролетают совершенно мимо меня, хотя вполне допускаю, что какой другой читатель и отметил бы их особо.
  Только что прочитанный вами абзац был написан мной при первичном разборе текста, а сейчас, перечитывая его, я вижу, что он нуждается в существенной корректировке. Во-первых, фраза "один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием, как будто за это получал бог знает какое жалованье" - настолько замечательно иллюстративна, что я никак не могу пройти мимо нее, несмотря на всю мою нелюбовь к собакам (к тем, которые надрываются в агрессивном лае). А далее - разве и весь этот отрывок не прекрасная иллюстрация того, как писатель преодолевает "информативность" и художественно насыщает текст? И для того, чтобы это понять, как видно, вовсе не обязательно разбираться в музыке. Информативность - это лай собак; данный же отрывок - это то, во что может превратить лай собак большой Мастер. Фактически, все что остается в тексте информативного, так это - "между тем псы заливались всеми возможными голосами". Как же быть? Ну как быть - выделить данный отрывок и посчитать его. Да, это ситуация, с которой столкнется всякий, всерьез работающий по предлагаемому здесь методу. Какие-то отрывки сначала считаться не будут, а потом посчитаются, а какие-то, наоборот - сначала будут "выделены", а затем отвергнуты. Главное же - стараться четко отдавать себе отчет, почему делается так, а не иначе.
  От собак переходим к стенным часам, которые, однако, еще и фору собакам дадут:
  
  "Слова хозяйки были прерваны странным шипением, так что гость было испугался; шум походил на то, как бы вся комната наполнилась змеями; но, взглянувши вверх, он успокоился, ибо смекнул, что стенным часам пришла охота бить. За шипеньем тотчас последовало хрипенье, и наконец, понатужась всем силами, они пробили два часа таким звуком, как бы кто колотил палкой по разбитому горшку, после чего маятник пошел опять покойно щелкать направо и налево". (гл. 3. (48)).
  
  Причина выделения: оригинальность отрывка. Не каждый день и не в каждом произведении набредешь на такие часы:) Далее Чичиков вступает с хозяйкой разговор:
  
  "...и полюбопытствовал только знать, в какие места он заехал и далеко ли отсюда пути к помещику Собакевичу, на что старуха сказала, что не слыхивала такого имени и что такого помещика вовсе нет.
  - По крайней мере знаете Манилова? - сказал Чичиков.
  - А кто такой Манилов?
  - Помещик, матушка.
  - Нет, не слыхивала, нет такого помещика.
  - Какие же есть?
  - Бобров, Свиньин, Канапатьев, Харпакин, Трепакин, Плешаков". (гл. 3. (48)).
  
  Причина выделения: Да, этот отрывок достоин всеобязательного выделения, при всей своей вроде бы не такой уж и значимости. Трудно найти более четкое выражение для "приземленного" (matter of fact) мышления, чем стиранее разницы между - "я видела собственными глазами" и "так и есть на самом деле". То, что я видел(а), то и есть. Что не видел(а) - того нет. Помещика Собакевича я не видела, следовательно, нет такого помещика. Железная логика. Я бы сказал, что она настолько железная, что способна поставить в тупик, и то, что Чичиков спросил у Коробочки о помещике Манилове, можно как раз отнести на вдруг возникшие сомнения - да существует ли вообще в природе этот Собакевич, не привиделся ли он мне в свое время? Манилов то уж точно, существует. Ну, а раз, вполне существующий Манилов по мнению хозяйки тоже не существует, то и Собакевич, слава богу, вероятно, где-то да есть, хотя в сознании хозяйки он и напрочь лишен атрибута существования.
  Далее Чичиков, уже проснувшись, наблюдает жизнь двора, полного "птицами и всякой домашней тварью". Я бы пропустил все это описание, не случись в это время одного кошмарного происшествия:
  
  "...свинья с семейством очутилась тут же; тут же, разгребая кучу сора, съела она мимоходом цыпленка и, не замечая этого, продолжала уписывать арбузные корки своим порядком. Этот небольшой дворик, или курятник, переграждал дощатый забор, за которым тянулись пространные огороды с капустой, луком, картофелем. Свеклой и прочим хозяйственным овощем". (гл. 3. (50)).
  
  Причина выделения: да, меня признаюсь, весьма тронула судьба несчастного цыпленка, и не из особой какой-то жалостливости. Скорее вот эта обыденность, скорее вот это "не замечая". Был цыпленок, нет цыпленка, никто этого и не заметил. И Чичиков, как видим, вовсе не обратил на это происшествие никакого внимания, переключив его на созерцание капусты с луком. Хрупка жизнь, и что человек, далеко ли он ушел от этого цыпленка? Налетает ураган, и "не замечая", сметает со своего пути целые города. Да, тут уже для человека трагедия, катастрофа. А ураган несется себе. Хрупка жизнь, и жизнь человека тоже хрупка. Но идем дальше, и доходим до того момента, когда Чичиков уж вступает в разговор с хозяйкой, при дневном, так сказать, свете.
  
  "Читатель, я думаю, уже заметил, что Чичиков, несмотря на ласковый вид, говорил, однако же, с большею свободою, нежели с Маниловым, и вовсе не церемонился. Надобно сказать, что у нас на Руси если не угнались еще кой в чем другом за иностранцами, то далеко перегнали их в умении обращаться. Пересчитать нельзя всех оттенков и тонкостей нашего обращения. Француз или немец век не смекнет и не поймет всех его особенностей и различий; он почти тем же голосом и тем же языком станет говорить и с миллионщиком и с мелким табачным торгашом, хотя, конечно, в душе поподличает в меру перед первым. У нас не то: у нас есть такие мудрецы, которые с помещиком, имеющими двести душ, будут говорить совсем иначе, нежели с тем, у которого их триста, а с тем, у которого их триста, будут говорить опять не так, как с тем, у которого их пятьсот, а с тем, у которого их пятьсот, опять не так, как с тем, у которого их восемьсот, - словом, хоть восходи до миллиона, все найдутся оттенки. Положим, например, существует канцелярия, не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии, положим, существует начальник канцелярии. Прошу посмотреть на него, когда он сидит среди своих подчиненных, - да просто от страха и слова не выговоришь! Гордость и благородство, и уж чего не выражает лицо его? просто бери кисть да и рисуй: Прометей, решительный Прометей! Высматривает орлом, выступает плавно, мерно. Тот же самый орел, как только вышел из комнаты и приближается к кабинету своего начальника, куропаткой такой спешит с бумагами под мышкой, что мочи нет. В обществе и на вечеринке, будь все небольшого чина, Прометей так и останется Прометеем, а чуть немного повыше его, с Прометеем сделается такое превращение, какого и Овидий не выдумает: муха, меньше даже мухи, уничтожился в песчинку! "Да это не Иван Петрович, - говоришь глядя на него. - Иван Петрович выше ростом, а этот и низенький и худенький; тот говорит громко, басит и никогда не смеется, а этот черт знает что: пищит птицей и все смеется". Подходишь ближе, глядишь - точно Иван Петрович! "Эхе-хе!" - думаешь себе...". (гл. 3. (51-52)).
  
  Причина выделения: Знаменитый отрывок и достойный того, чтобы быть знаменитым. Но есть о чем тут подумать, в том числе и о том, в чем этот отрывок может не только восхищать, но и какие он может вызывать сомнения. А сомнения тут могут быть, и прежде всего относительно "иностранцев". Нет, никуда мы тут от иностранце не убежали и всякие сословные недоразумения "там" процветают ничуть не менее, чем "здесь". Хотите доказательств? Извольте. Возьмем, казалось бы, столь классово непредубежденное общество, как американское. И посмотрим, как один американский писатель изобразил одного весьма характерного американского "Ивана Петровича":
  
  "А ушел я из Эклтон-хилла главным образом потому, что там была одна сплошная липа. Все делалось напоказ - не продохнешь. Например, их директор, мистер Хаас. Такого подлого притворщика я в жизни не встречал... По воскресеньям, например, этот чертов Хаас ходил и жал ручки всем родителям, которые приезжали. И до того мил, до того вежлив - просто картинка. Но не со всеми он одинаково здоровался - у некоторых ребят родители были попроще, победнее. Вы бы посмотрели, как он, например, здоровался с родителями моего соседа по комнате. Понимаете, если у кого мать толстая или смешно одета, а отец ходит в костюме с ужасно высокими плечами и башмаки на нем старомодные, черные с белым, тут этот самый Хаас только протягивал им два пальца и притворно улыбался, а потом как начнет разговаривать с другими родителями - полчаса разливается! Не выношу я этого. Злость берет. Так злюсь, что с ума можно спятить. Ненавижу я этот проклятый Эклтон-хилл". (Сэлинджер. Дж. "Над пропастью во ржи". 2. (стр. 17-18). М.: Эксмо, 2004).
  
  Да и странно было бы думать, что люди "там" не найдут способа покичиться: неважно чем, лишь бы покичиться. Это одно из фундаментальных устремлений людей, не имеющих устремлений более высоких - сыграть роль "хоть одним вершком повыше той, которая ему назначена" (и всячески подчеркнуть свое высокое положение, в том числе и через общение с сильными мира сего), если уж говорить словами самого Гоголя. Русские это люди, или какие-то другие - несущественно. Но отсюда вопрос - что же, все, что Гоголь говорит о "русскости" - стоит отсеять? Не такой это простой вопрос. Не будем забывать, что перед нами ведь художественное произведение. И я вижу, что для построения всего этого отрывка Гоголю совершенно необходим "противовес" - то есть ему нужны те, которые "не смекнут и не поймут всех особенностей и различий" в обращении. Ну а то, что в качестве противовеса выбраны иностранцы - так вообще часто делается; у иностранцев все ведь, не как у людей:) Потому, в данном случае, несмотря на сделанные замечания, я иностранцев трогать не буду, и все они будут выделены и посчитаны. А при желании можно просто читать так - "что есть мол люди, которые не понимают всех особенностей и различий", но "у нас не то".
   А теперь мы подходим к той части из отрывка, которая начинается словами: "Положим, например, существует канцелярия не здесь, а в тридевятом государстве, а в канцелярии, положим, существует правитель канцелярии". Я повторно привел это предложение, потому как оно вызывает ассоциации с другим произведением Гоголя - с "Шинелью". Там, как вы прекрасно помните, в самом начале приведено пространное объяснение насчет всякого рода департаментов:
  
  "В департаменте... но лучше не называть, в каком департаменте. Ничего нет сердитее всякого рода департаментов, полков, канцелярий и, словом, всякого рода должностных сословий. Теперь уже всякий частный человек считает в лице своем оскорбленным все общество. Говорят, весьма недавно поступила просьба от одного капитан-исправника, не помню какого-то города, в которой он излагает ясно, что гибнут государственные постановления и что священное имя его произносится решительно всуе. А в доказательство приложил к просьбе преогромнейший том какого-то романтического сочинения, где чрез каждые десять страниц является капитан-исправник, местами даже совершенно в пьяном виде. Итак, во избежание всяких неприятностей, лучше департамент, о котором идет дело, мы назовем одним департаментом". (Н.В. Гоголь. "Шинель", "Избранные сочинения". М.: Правда, 1985).
  
  Собственно, к чему я эту отмечаю эту достаточно очевидную аналогию? Да к тому только, что она неизбежно возникает при прочтении соответствующего места в "Мертвых душах", и может служить прямым пояснением к словам о канцелярии в тридевятом царстве, которые иначе могут быть не совсем ясны. То есть отрывок из "Шинели", можно сказать и является тем самым разговором, на который вызывают строчки из "Мертвых душ". Соответственно, понятно, что слова о канцелярии в тридевятом государстве не являются только лишь информативными, как могло бы показаться.
   Но вернемся к рассматриваемому отрывку. Да, вот тут уж придраться не к чему, как ни пытайся. И пытаться не хочется. Не к чему. Этот отрывок можно считать абсолютно модельным, таким, который бы служил мерилом сравнения для любого другого схожего с ним отрывка. А один такой "схожий отрывок" я уже привел. Описание Сэлинджера несомненно удачно, и так же несомненно уступает описанию Гоголя. Гоголь и обстоятельнее, и глубже. Директора Хааса мы не видим ни орлом, ни куропаткой, а только в какой-то срединной полузаискивающей и полупокровительственной ипостаси, тогда как Иван Петрович явил нам все оттенки своей высоты и низости. Нет, Ивана Петровича тут уж никто не превзойдет. (Так разве не о том самом и Гоголь говорил: что не угнаться иностранным Хаасам до наших Иванов Петровичей! Не получилось ли так, что опровергая Гоголя, я опроверг сам себя)). Модель, модель! И вот включите телевизор и посмотрите, как крупнейшая из крупнейших шишек идет на отчет к президенту, ну, допустим, не нашей страны, а так, в тридевятом царстве. И нефти у нашей шишки столько, что хоть залейся; и положение у нее (у шишки - то есть - у нее) такое, что уж никак эту шишку не собьешь, а все ж таки боязно. Потому что царь батюшка - это царь батюшка, а мы, напомню, говорим о царе, а не то, чтобы как вначале было предложено - о президенте. Да, так вот, у нас только царь-батюшка - орел навсегда, а все остальные перед ним - навсегда куропатки. В Америке то, возможно, все-таки не так (хоть я и не доверяю любой власти, а не то, чтобы обязательно российской); думаю, тут вот уместнее говорить "у нас на Руси". И никто не говорит об этом лучше Гоголя.
   А мы тем временем продолжаем наш нелегкий путь. И доходит у нас дело до разговора с Коробочкой о мертвых душах. Да, Коробочка. Все мне как-то представляется, что несправедлив к ней автор. Не нашлось у него для нее более доброго слова, чем чичиковское "дубинноголовая", да "проклятая старуха":
  
  "Эк ее, дубинноголовая какая! - сказал про себя Чичиков, уже начиная выходить из терпения. - Пойди ты сладь с нею! В пот бросила проклятая старуха!" тут он, вынувши из кармана платок, начал отирать пот, в самом деле выступивший на лбу. Впрочем, Чичиков напрасно сердился: иной и почтенный, и государственный даже человек, а на деле выходит совершенная Коробочка. Как зарубил что себе в голову, то уж ничем его не пересилишь; сколько ни представляй ему доводов, ясных как день, все отскакивает от него, как резиновый мяч отскакивает от стены". (гл. 3. (55)).
  
  А давайте еще раз прокрутим всю эту ситуацию с Коробочкой. Представьте, что ночью, в непроглядной тьме вы оказываетесь застигнутыми грозой. Дождь, темнота - мерзость одним словом, страшная. А вы еще и в луже выкупались. Аховое дело. А тут вас привечают, готовят вам мягчайшую постель, вычищают в мгновение ока всю вашу грязную одежду. А на следующий день вас ждет лучшее из возможных угощений:
  
  "...на столе стояли уже грибки, пирожки, скородумки, шанишки, пряглы, блины, лепешки со всякими припеками: припекой с лучком, припекой с маком, припекой с творогом, припекой со сняточками, и невесть чего не было.
  - Пресный пирог я яйцом! - сказала хозяйка.
  Чичиков подвинулся к пресному пирогу с яйцом и, съевши тут же с небольшим половину, похвалил его". (гл. 3. (60)).
  
  И вот она - награда за настоящее деревенское "простое" гостеприимство: сплошная "клевета и поношение". Несомненно, Коробочка не блещет глубиной познаний; глубина ее мировоззрения откровенно неглубока. Да ведь и живет-то она где - в порядочной глуши. И чего еще можно было бы ждать от хозяйки, встречающих гостей, да еще незваных, чего не сделала Коробочка? Да она сделала много больше, чем можно было бы ожидать. И ее недоумение по поводу всего дела, а именно "мертвых душ" - ведь это вполне оправданное недоумение! Именно что: "- Ей-богу, товар такой странный, совсем небывалый!". (гл. 3. (57)). Коробочка по своему, "по-крестьянски", но глядит в суть дела, а в этом деле явно что-то не то: "- да как же, я, право, в толк-то не возьму? Нешто хочешь ты их откапывать из земли?". (гл. 3. (53)). А если не откапывать из земли, значит, надувательство какое-то. Так оно надувательство и есть! И напрасно Гоголь приводит сравнение, что как много аргументов "ясных как день", ни приводи, все мимо, потому что нет у Чичикова никаких "ясных как день" аргументов. Он хочет втянуть Коробочку в какое-то сомнительное дело; Коробочка с присущим ей здравым смыслом не хочет в это дело втягиваться. Да, не будем судить Коробочку по Гоголю. Помечтаем лучше, чтобы в тяжелую минуту, на нашем пути встретилась такая Коробочка, да помогла пережить ненастную ночь.
  Итак, кто такая Коробочка? Старушка. Хозяйственная. Гостеприимная. Скорее уж добрая, чем какая другая, ну, или скажем так, добродушная. Похожа на мисс Фэйрфакс из "Джен Эйр", а как там про нее говорится - "Трудно было вообразить более успокаивающую встречу для вновь прибывшей молодой гувернантки...". (гл. XI). Вот и Коробочка такая же - успокоительная старушка. И мисс Фэйрфакс тоже интеллектом особым не блещет, почему она и довольно быстро наскучила Джен. Вот и Чичиков вполне мог бы взять пример с Джен и подумать - трудно представить себе встречу более успокаивающую для путника, ставшего жертвой ненастья. Характерно, кстати, что Джен встречается с мисс Фэйрфакс на фоне дорожных приключений, то есть ситуации во многом идентичные. И особым интеллектом мисс Фэйрфакс тоже не блещет, почему она и довольно быстро наскучила Джен. Но при этом никто и никогда не припечатывал мисс Фэйрфакс как "дубинноголовую", (потому что не припечатала ее так и Шарлотта Бронте). Сила мастерского писательского слова - как писатель сказал, так мы человека и воспринимаем. Поэтому многие и боятся писателей: вмиг обратишься в "дубинноголового", и это еще в лучшем случае.
  Впрочем, отвлечемся от Коробочки и обратимся к Чичикову, занятому практическим оформлением достигнутых с Коробочкой договоренностей. Отдельно интересен эпизод со шкатулкой и опять-таки с точки зрения выявления некоторых личностных пристрастий читающего:
  
  "Автор уверен, что есть читатели такие любопытные, которые пожелают даже узнать план и внутреннее расположение шкатулки. Пожалуй, почему же не удовлетворить! Вот оно, внутреннее расположение: ...". (гл. 3. (59)).
  
  Далее следует преподробное описание - Гоголь остается верен взятому обязательству "немецкой обстоятельности". И вот если найдется такой любопытный читатель, то я думаю, он будет весьма благодарен Гоголю за это его преобстоятельнейшее описание. А я признаться, не любопытен на этот счет. По мне так шкатулка, и шкатулка. Мне достаточно знать, что есть вот у Чичикова такая шкатулка. Потому описание шкатулки выделено мною не будет.
   И опять - что это значит - не будет выделено мною? Все-таки стоит или не стоит выделять данный отрывок про шкатулку? Меньше всего мне хочется походить на самодура и выделять или не выделять те или иные куски текста просто по своей прихоти. При этом я не могу брать на себя и роль высшего судьи и говорить - "раз я выделил данную часть текста", значит, так тому и быть. Аргументация, всегда помните об аргументации. Как только вы приводите аргумент, вы выходите за рамки всех этих досужих разговоров о "последней инстанции" и "самодурстве". Да, именно вы считаете так, а не иначе, а не Господь Бог; но вы говорите, почему вы так считаете, а потому и с вашими словами будут вынуждены считаться, если только вы над ними подумали. Весь же мой аргумент в данном случае свелся к "По мне так шкатулка, и шкатулка". Капитальный аргумент! Но я уже говорил, что аргументация "за" естественным образом должна превалировать над аргументацией "против". В данном случае, однако, можно отметить, что чичиковская эта шкатулка пользуется своего рода авторитетом в литературном мире. И вот читаю я биографию Гоголя, а там как раз написано про эту шкатулку:
  
  "Вспомните дорожную шкатулку Чичикова - это же поэма! Это поэма о приобретательстве, накопительстве, выжимании пота во имя миллиона. Там все в порядке, все разложено по полочкам - и чего там только нет! И сорванная с тумбы городская афишка, и приглашение на свадьбу, и театральный билет, и похоронный билет (говорящий его трезвому уму: торопись, memento mori), и какие-то записочки, счетца. И гербовая бумага лежит отдельно, и деньги в потайном ящике, и приспособления для туалета. И романчик всунут на случай праздного препровождения времени. Та же куча Плюшкина, только не растрепанная, неорганизованная, бессмысленно наваленная, а приведенная в симметрию, где каждый предмет - к делу, где все спланировано, лишнее отметено, нужное не позабыто. Куча Плюшкина - это кладбище вещей, шкатулка Чичикова - походный чемодан делового человека". (И.П. Золотусский. Ч.4. гл.2. (стр. 219). "Гоголь". М.: Молодая Гвардия, 2007).
  
  Вот мы и видим, что глубоко уважаемый Игорь Петрович Золотусский без сомнения "выделил" бы это описание шкатулки, причем выделил бы аргументировано. Потому, хоть я и не хотел этого делать, а вынужден привести описание шкатулки целиком и еще раз все взвесить:
  
  "Вот оно, внутреннее расположение: в самой средине мыльница, за мыльницею шесть-семь узеньких перегородок для бритв: потом квадратные закоулки для песочницы и чернильницы с выдолбленною между ними лодочкою для перьев, сургучей и всего, что подлиннее; потом всякие перегородки с крышечками и без крышечек, для того что покороче, наполненные билетами визитными, похоронными, театральными и другими, которые складывались на память. Весь верхний ящик со всеми перегородкам вынимался, и под ним находилось пространство, занятое кипами бумаг в лист; потом следовал маленький потаенный ящик для денег, выдвигавшийся незаметно сбоку шкатулки. Он всегда так поспешно выдвигался и задвигался в ту же минуту хозяином, что наверно нельзя сказать, сколько было там денег. Чичиков тут же занялся и, очинив перо, начал писать". (гл. 3. (59)). (Внимательный читатель заметит, что у Золотусского говорится о какой-то афише, а потом и о романе, тогда как в описании шкатулки ничего такого нет, но еще более внимательный читатель вспомнит и соответствующие эпизоды "Мертвых душ": "дорогою оторвал прибитую к столбу афишу, с тем чтобы, пришедши домой, прочитать ее хорошенько...и положил в свой ларчик, куда имел обыкновение складывать все, что ни попадалось". (гл. 1. (9-10)). "Желая чем-нибудь занять время, он сделал несколько новых и подробных списков всем накупленным крестьянам, прочитал даже какой-то том "Герцогини Лавальер", отыскавшийся в чемодане, пересмотрел в ларце разные находившиеся там предметы и записочки, кое-что перечел и в другой раз, и все это прискучило ему сильно". (гл. 10. (230)). Очевидно, что роман находился все же не в шкатулке, а в чемодане).
  
  Нет, не вижу я тут никакой поэмы, не слышу гимна приобретательству. "Походный чемодан делового человека" - да; у всякого делового человека мог бы быть такой походный чемодан, не только у Чичикова. Непосредственно Чичикова характеризует разве что потаенный ящик для денег, точнее скрытность Чичикова в отношении наполненности этого ящика. И уже вам, читатель, решать - пойдете вы вслед за Игорем Петровичем, который выделяет описание шкатулки, или за мной, который это описание пропускает. Я вижу описание, я получаю информацию; Игорь Петрович Золотусский слышит настоящую поэму. Кто-то тут чего-то недопонимает. Вполне готов допустить, что именно я.
  
  "Но зачем так долго заниматься Коробочкой? Коробочка ли, Манилова ли, хозяйственная ли жизнь или не хозяйственная - мимо их! Н то на свете дивно устроено: веселое мигом обратится в печальное, если только долго застоишься перед ним, и тогда бог знает что взбредет в голову. Может быть, станешь даже думать: да полно, точно ли Коробочка стоит так низко на бесконечной лестнице человеческого совершенствования? Точно ли так велика пропасть, отделяющая ее от сестры ее, недосягаемо огражденной стенами аристократического дома с благовонными чугунными лестницами, сияющей медью, красным деревом и коврами, зевающей за недочитанной книгой в ожидании отсроумносветского визита, где ей предстанет поле блеснуть умом и высказать вытверженные мысли, мысли, занимающие по законам моды на целую неделю город. Мысли не о том, что делается в ее доме и в ее поместьях, запутанных и расстроенных благодаря незнанью хозяйственного дела, а о том, какой политический переворот готовится во Франции, какое направление принял модный католицизм. Но мимо, мимо! Зачем говорить об этом? Но зачем же среди недумающих, веселых, беспечных минут сама собою, вдруг пронесется иная чудная струя: еще смех не успел совершенно сбежать с лица, а уже стал другим среди тех же людей, и уже другим светом осветилось лицо...". (гл. 3. (62)).
  
  Причина выделения: и опять досталось Коробочке, хотя Гоголь тут же и сам же поясняет сомнительность своего взгляда. Коробочка свое дело знает, на ногах стоит крепко и деревенька у нее в порядке. А у этих аристократических барышень и дела-то нет, оттого и знать им нечего. Где уж и сравнивать...Смешно, грустно...
  Если же подумать о том, как веселое переходит в печальное, то и тут может быть много всяких аналогий. В том числе и такая, что как включишь какую-нибудь "юмористическую" передачу, то невольно станет так грустно...Гоголь, конечно, о другом, да ведь поток мысли не остановишь, и потоки, порождаемые в свою очередь насыщенным потоком мысли, так же могут приобретать самые неожиданные направления.
  Итак, Чичиков оставляет деревеньку Коробочки, а та отправляет с ним девчонку, чтобы показала дорогу, точнее - дорогу к большой дороге. Эпизод сам по себе вроде как неважный, но запоминающийся:
  
  "- Направо, что ли? - с таким сухим вопросом обратился Селифан к сидевшей возле него девчонке, показывая ей кнутом на почерневшую от дождя дорогу между ярко-зелеными освеженными полями.
  - Нет, нет, я уж покажу, - отвечала девчонка.
  - Куда ж - сказал Селифан, когда подъехали поближе.
  - Вот куды, - отвечала девчонка, показывая рукою.
  - Эх ты! - сказал Селифан. - Да это и есть направо: не знает, где право, где лево!". (гл. 3. (63-64)). И чуть погодя, в самом уже конце главы:
  "Чичиков дал ей медный грош, и она побрела восвояси, уже довольная тем, что посидела на козлах".
  
  Причина выделения: а причина в том, что надо вернуться обратно в детство и вспомнить, какое все-таки это могло быть чудо - просто прокатиться в машине. А бричка или машина - разница невелика. Ведь целое приключение. И чего-то там еще не понарасскажет эта девчонка, когда вернется домой, и наверняка станет звездой дня среди всей деревенской детворы. При этом отметим, что эпизод "лево-право-туды" как раз и нужен, чтобы девочка действительно прокатилась в бричке - иначе ее присутствие было бы слишком незаметным, и вряд ли бы запомнилось.
  Глава подошла к концу, а значит, настало время подсчета: Всего знаков в главе: 34325 Выделено знаков: 5908 - Подсчет: 5908 00 /34325 = 17.21.
  
  Таким образом, видно, что если вторая глава получилась насыщеннее первой, то третья уступает по насыщенности и второй, и первой.
  На этом я, пожалуй, пощажу читателя и закончу "сплошной" подробный разбор текста. Да, я помню, что говорил, что мы пройдем этот путь от начала и до конца - я и не соврал - путь этот пройден и текст разобран мною целиком. Здесь же мне принципиально важно было показать сам принцип работы - то, как подсчитывается КНТ. Три главы дают достаточное представление о методе подсчета. КНТ же "Мертвых душ" в целом оказался равным 27.53. (113557 00 (выделено 00) / 412538 (всего знаков) = 27.53). Это очень высокий, можно сказать, высочайший показатель.
  
  Часть третья. Эмпирика
  
  Итак, в части второй данного следования я показал (на конкретном примере), как следует пользоваться методом КНТ. В части третьей я суммирую некоторые эмпирические достижения, к которым привела моя работа по предложенному тут методу (в течение достаточно длительного срока).
  
  Гоголь: КНТ Мертвые Души = 113557 00 / 412538 = 27.53
  
  По главам:
  
  КНТ 1 = 6414 00/21208 = 30.24.
  КНТ 2 = 12155 00/34236 = 35.50
  КНТ 3 = 5908 00 /34325 = 17.21.
  КНТ 4 = 6817 00 / 43484 = 15.68
  КНТ 5 = 12685 00/ 34474 = 36.80
  КНТ 6 = 9923 00/ 38799 = 25.58
  КНТ 7 = 10138 00 / 35959 = 28.19
  КНТ 8 = 10651 00 / 43589 = 24.44
  КНТ 9 = 4002 00 / 33143 = 12.07
  КНТ 10 = 14602 00 / 34755 = 42.01
  КНТ 11 = 20262 00 / 58 566 = 34.60
  
  Достоевский:
  
  КНТ Преступление и Наказание = 187898 00 / 894 905 = 21.00.
  
  КНТ Бесы Итог = 252 125 00 / 1107227 = 22.77
  
  "Бесы" - КНТ по главам:
  
  КНТ Ч1 01 = 18648 00 / 57250 = 32.57.
  КНТ Ч1 02 = 13 840 00 / 67172 = 20.60.
  КНТ 03 = 20939 00 / 70719 = 29.61
  КНТ 04 = 8596 00 / 51 860 = 16.58
  КНТ 05 = 15777 00 / 78461 = 20.11
  КНТ Ч 02 01 = 22115 00 / 76142 = 29.0444
  КНТ Ч 02 02 = 5961 00 / 37715 = 15.805
  КНТ Ч 02 03 = 2206 00 / 18773 = 11.75
  КНТ Ч 02 04 = 10529 00 / 37670 = 27.95
  КНТ Ч 02 05 = 6302 00 / 40643 = 15.51
  КНТ Ч 02 06 = 12219 00 / 66 821 = 18.29
  КНТ Ч 02 07 = 14377 00 / 39400 = 36.49.
  КНТ Ч 02 08 = 467900 / 15806 = 29.60.
  КНТ Ч02 09 = 39 500 / 14759 = 2.68
  КНТ Ч 02 10 = 6673 00 / 40 402 = 16.52
  КНТ Ч 03 01 = 13616 00 / 48 661 = 27.98
  КНТ Ч 03 02 = 741900 / 47 430 = 15.64
  КНТ Ч 03 03 = 12113 00 / 32737 = 37.00.
  КНТ Ч 03 04 = 7385 00 / 37 100 = 19.91
  КНТ Ч 03 05 = 14664 00 / 47806 = 30.67
  КНТ Ч03 06 = 6963 00 / 51 975 = 13.40
  КНТ Ч 03 07 = 232700 / 53620 = 4.34.
  КНТ Ч03 08 = 4735 00 / 20334 = 23.29
  КНТ Ч 03 09 = 19647 00 / 53971 = 36.40
  
  Толстой Л.Н.
  
  КНТ Анна Каренина = 24283100 / 1 419 683 = 17.10
  
  По частям:
  
  КНT Анна Каренина Ч 01 = 29 732 00 / 200 065 = 14.86
  КНТ Анна Каренина Ч 02 = 29045 00 / 209 524 = 13.86
  КНТ Анна Каренина Ч 03 = 30531 00 / 207 830 = 14.69
  КНТ Анна Каренина Ч 04 = 9694 00 / 143038 = 6.78
  КНТ Анна Каренина Ч 05 = 50 849 00 / 203 167 = 25.03
  КНТ Анна Каренина Ч 06 = 31505 00 / 202 659 = 15.55
  КНТ Анна Каренина Ч 07 = 40025 00 / 170 205 = 23.52
  КНТ Анна Каренина 08 = 21450 00 / 83195 = 25.81
  
  Лермонтов М.Ю. КНТ Герой нашего времени = 37012 00 / 220 185 = 16.81
  
  Булгаков. М.А. КНТ Мастер и Маргарита = 162608 00 / 632630 = 25.70
  
  Сэлинджер: КНТ Над пропастью во ржи = 70476 00 / 281 384 = 25.05
  
  Оскар Уайльд: КНТ Портрет Дориана Грея = 87 368 00 / 377 285 = 23.16.
  
  Гете: КНТ Страдания Юного Вертера = 44992 00 / 172 277 = 26.12
  
  Флобер: КНТ Госпожа Бовари = 54 923 00 / 517 670 = 10.61
  
  Фицджеральд: КНТ Великий Гэтсби = 18518 00 / 233 020 = 7.95
  
  Сомерсет Моэм:
  
  КНТ Луна и Грош = 37 186 00 / 318412 = 11.68
  КНТ Острие Бритвы = 62 556 00 / 504816 = 12.39
  
  Сестры Бронте:
  
  Энн Бронте: КНТ Незнакомка из Уайлдфелл-Холла = 69 420 00 / 752 030 = 9.23.
  
  Шарлотта Бронте: КНТ Джен Эйр = 141820 00 / 831 000 = 17.07
  
  Эмили Бронте: КНТ Грозовой Перевал = 70825 00 / 538 082 = 13.16.
  
  Джейн Остин: КНТ Гордость и предубеждение = 67286 00 / 594477 = 11.32
  
  
  Часть четвертая. Проблемы метода
  
  "На своем уровне" и "глядя в глаза вечности"
  
  Метод КНТ - априори проблематичный метод. И, если вам от этого станет легче, имманентно он тоже проблематичен. То есть сама проблематичность является сущностно неотделимой от метода. Есть метод КНТ - есть проблемы (но вот если метода КНТ нет, то проблем еще больше). Про субъективность метода (его зависимость от личности оценщика) мною, кажется, сказано уже достаточно, будем считать этот аспект проблематичности разобранным.
  Но на этом проблемы, связанные с КНТ, разумеется, не заканчиваются. С серьезной проблемой я столкнулся по перечтении двух замечательных книг Ильфа и Петрова - "12 стульев" и "Золотой теленок". Я посчитал КНТ для "12 стульев" и получилось 13.30. Почти на бал больше, чем КНТ "Острия бритвы" Моэма! Про "Великого Гэтсби" Фицджеральда (7.95) я вообще не говорю, оказывается эта известная книга и в подметки "12 стульям" не годится. С "Золотым теленком" вышла еще более скверная история. КНТ "Золотого теленка" оказался равен 20.09! То есть, выходит, что "Золотой теленок" занимает среднюю позицию между "Анной Карениной" и "Бесами". Получше "Анны" и послабее "Бесов" - неплохая такая позиция:) Но, как бы я не уважал творчество Ильфа и Петрова, я не могу не понимать, что тут что-то не так.
   Для того, чтобы понять, что именно тут не так, обратимся, как и обычно, к упоминаемым текстам. Вот знаменитое начало "Анны Карениной":
  
  "Все счастливые семьи похожи друг на друга, каждая несчастливая семья несчастлива по-своему.
  Все смешалось в доме Облонских. Жена узнала, что муж был в связи с бывшею в их доме француженкою-гувернанткой, и объявила мужу, что не может жить с ним в одном доме. Положение это продолжалось уже третий день и мучительно чувствовалось и самими супругами, и всеми членами семьи, и домочадцами. Все члены семьи и домочадцы чувствовали, что нет смысла в их сожительстве и что на каждом постоялом дворе случайно сошедшиеся люди более связаны между собой, чем они, члены семьи и домочадцы Облонских. Жена не выходила из своих комнат, мужа третий день не было дома. Дети бегали по всему дому, как потерянные; англичанка поссорилась с экономкой и написала записку приятельнице, прося приискать ей новое место; повар ушел еще вчера со двора, во время самого обеда; черная кухарка и кучер просили расчета". (Л.Н. Толстой. "Анна Каренина". Ч.1. I. (стр. 9). М. "Правда", 1978).
  
  А вот также знаменитое в своем роде начало "12 стульев":
  
  "В уездном городе N было так много парикмахерских заведений и бюро похоронных процессий, что казалось, жители города рождаются лишь затем, чтобы побриться, остричься, освежить голову вежеталем и сразу же умереть. А на самом деле в уездном городе N люди рождались, брились и умирали довольно редко. Жизнь города N была тишайшей. Весенние вечера были упоительны, грязь под луною сверкала, как антрацит, и вся молодежь города до такой степени была влюблена в секретаршу месткома коммунальников, что это мешало ей собирать членские взносы". (Ильф И., Петров Е. "12 стульев". Ч.1. гл.I. (стр. 5) // "Двенадцать стульев; Золотой теленок. - Архангельск: Сев.-Зап. кн. Изд-во, 1988).
  
  Оба отрывка вошли в "особенную" часть текстов. Почему вошел отрывок из "Анны Карениной" я думаю, пояснять не стоит. Уверен, что не стоит. А вот как быть с отрывком из "12 стульев"? Не забудем о сформулированном ранее правиле аргументации и подумаем о том, как бы можно было аргументировать использование данного отрывка для подсчета КНТ. Пожалуй, единственным аргументом тут может быть несомненная запоминаемость данного отрывка. Но мы уже ранее сталкивались с такими вот запоминающимися отрывками, в отношении которых мы так четко и не решили - должны они считаться при подсчете КНТ или не должны. Припомним отрывок про шашки из "Мертвых душ". Я тогда попал в затруднительное положение и не мог понять - считать отрывок или нет, потому что не мог найти аргумента, почему его надо считать, но при этом мне очень хотелось его посчитать в силу несомненной запоминаемости. Теперь же я пытаюсь саму эту запоминаемость вывести на уровень аргумента. Это аргумент не самый сильный, но аргумент. Работает же этот аргумент только случае совершенно несомненной запоминаемости. Конечно, я вижу, лед здесь тонок; но что поделать - иногда надо суметь пройти и по тонкому льду. (Вот еще один из моих любимейших-запоминающихся эпизодов из Гоголя: "- Любопытно бы знать, - сказал философ, - если бы, примером, эту брику нагрузить каким-нибудь товаром - положим, солью или железными клинами: сколько потребовалось бы тогда коней?
  - Да, - сказал, помолчав, сидевший на облучке козак, - достаточное бы число потребовалось коней.
  После такого удовлетворительного ответа козак почитал себя вправе молчать во всю дорогу". (Н.В. Гоголь. "Вий" (стр. 391-392). // "Избранные сочинения". М.: Правда, 1985). Да, вроде бы и сценка как сценка, и смысловой нагрузки особенно не видно, но... Для меня история мировой литературы была бы не полна без этой сценки).
  Отрывок же, с которого начинаются "12 стульев" - такого же рода, что и отрывок про шашки. И, надо сказать, что в "12 стульях" и "Золотом теленке" особенная часть текста и состоит в основном из таких вот запоминающихся отрывков. Ну, например, возьмем всякие такие фразы как: "Лед тронулся, господа присяжные заседатели", "Командовать парадом буду я", "Заседание продолжается", "погода благоприятствовала любви", "жить с такими ультрафиолетовыми волосами в Советской России не рекомендуется". Все это запоминающиеся фразы, вместе с тем, аргументировать необходимость их выделения чем-то кроме запоминаемости трудно. Вот, приведу отрывок, как мне кажется, один из самых характерных в этом роде:
  
  "- Вы довольно пошлый человек, - возражал Бендер, - вы любите деньги больше, чем надо.
  - А вы не любите денег? - взвыл Ипполит Матвеевич голосом флейты.
  - Не люблю.
  - Зачем же вам шестьдесят тысяч?
  - Из принципа!
  Ипполит Матвеевич только дух перевел.
  - Ну что, тронулся лед? - добивал Остап. Воробьянинов запыхтел и покорно сказал:
  - Тронулся.
  - Ну, по рукам, уездный предводитель команчей! Лед тронулся! Лед тронулся, господа присяжные заседатели!
  После того как Ипполит Матвеевич, обидевшись на прозвище "предводителя команчей", потребовал извинения и Остап, произнося извинительную речь, назвал его фельдмаршалом, приступили к выработке диспозиции". (Ильф И., Петров Е. "12 стульев". Ч.1. гл.VI. (стр. 39) // "Двенадцать стульев; Золотой теленок. - Архангельск: Сев.-Зап кн. Изд-во, 1988).
  
  Сплошная запоминаемость и весьма проблематичная аргументируемость - вот в чем характерность этого отрывка. Один "уездный предводитель команчей" чего стоит! Пройти мимо такой характеристики невозможно, но и поставить подобного рода отрывок в ряд с отрывками, выделяемыми особо из тех книг, которые по праву считаются вершинами литературного творчества - тоже невозможно. Да, и там тоже попадаются такого рода отрывки, но они являются скорее исключением, чем правилом, тут наоборот - скорее правило, чем исключение. Впрочем, не всегда легко определиться с границей, отделяющую простую запоминаемость, от запоминаемости аргументированной и не всегда легко определиться в том, как же все это использовать при подсчете КНТ. Вот, обратимся, например, к "Мастеру и Маргарите", и припомним один замечательный отрывок:
  
  " - Моя фамилия Поплавский. Я являюсь дядей...
  Не успел он договорить, как Коровьев выхватил из кармана грязный платок, уткнулся в него носом и заплакал.
  - ...покойного Берлиоза...
  - Как же, как же, - перебил Коровьев, отнимая платок от лица. - Я как только глянул на вас, догадался, что это вы! - тут он затрясся от слез и начал вскрикивать: - Горе-то, а? Ведь это что ж такое делается? А?
  - Трамваем задавило? - шепотом спросил Поплавский.
  - Начисто, - крикнул Коровьев, и слезы пробежали у него из-под пенсне потоками, - начисто! Я был свидетелем. Верите - раз! Голова - прочь! Правая нога - хрусть, пополам! Левая - хрусть, пополам! Вот до чего эти трамваи доводят! - И, будучи, видимо, не в силах сдержать себя, Коровьев клюнул носом в стену рядом с зеркалом и стал содрогаться в рыданиях". (М.А. Булгаков. "Мастер и Маргарита". Ч.1. гл.18. (стр. 467) // Минск.: Мастацкая литаратура, 1988).
  
  Тоже, в принципе, одна простая запоминаемость. При этом, несомненно, я использовал данный отрывок при подсчете КНТ "Мастера и Маргариты". Потому как уж слишком запоминается этот отрывок. В общем, все та же история, что с шашками из "Мертвых душ" Гоголя. А теперь обратимся к одному отрывку из "Золотого теленка" Ильфа и Петрова, а именно к тому эпизоду, когда Остап завершил работу над "делом Корейко", собрав всю необходимую информацию, за которую наш подпольный советский миллионер должен был выложить ему миллион рублей:
  
  "Для Остапа уже не было сомнений. В игре наступил перелом.
  Все неясное стало ясным. Множество людей с веревочными усиками и королевскими бородами, с которыми пришлось сшибиться Остапу и которые оставили след в желтой папке с ботиночными тесемками, внезапно посыпались в сторону, и на передний план, круша всех и вся, выдвинулось белоглазое ветчинное рыло с пшеничными бровями и глубокими ефрейторскими складками на щеках.
  Остап поставил точку, промакнул жизнеописание прессом с серебряным медвежонком вместо ручки и стал подшивать документы. Он любил держать дела в порядке. Последний раз полюбовался он хорошо разглаженными показаниями, телеграммами и различными справками. В папке были даже фотографии и выписки из бухгалтерских книг. Вся жизнь Александра Ивановича Корейко лежала в папке, а вместе с ней находились там пальмы, девушки, синее море, белый пароход, голубые экспрессы, зеркальный автомобиль и Рио-де-Жанейро, волшебный город в глубине бухты, где живут добрые мулаты и подавляющее большинство граждан ходит в белых штанах. Наконец-то великий комбинатор нашел того самого индивида, о котором мечтал всю жизнь.
  - И некому даже оценить мой титанический труд, - грустно сказал Остап, поднимаясь и зашнуровывая толстую папку - Балаганов очень мил, но глуп. Паниковский - просто вздорный старик. А Козлевич - ангел без крыльев. Он до сих пор не сомневается в том, что мы заготовляем рога для нужд мундштучной промышленности. Где же мои друзья, мои жены, мои дети? Одна надежда, что уважаемый Александр Иванович оценит мой великий труд и выдаст мне на бедность тысяч пятьсот. Хотя нет! Теперь я меньше миллиона не возьму, иначе добрые мулаты просто не станут меня уважать...
  Остап танцевал. Над его головой трещали пальмы и проносились цветные птички. Океанские пароходы терлись бортами о пристани Рио-де-Жанейро". (Ильф И., Петров Е. "Золотой Теленок". Ч.2. гл.XX. (стр. 503-505) // "Двенадцать стульев; Золотой теленок. - Архангельск: Сев.-Зап кн. Изд-во, 1988).
  
  Этот отрывок далеко не только "запоминающийся". В нем есть и грустная радость творца, стоящего на пороге завершения большой работы, и деловитость практичного человека, но и романтичность бескомпромиссного искателя приключений. Все это есть в этом самом отрывке, подобно тому, как в папке Остапа предположительно существует белый пароход и волшебный город в глубине бухты. (Более того - я бы сказал, что папка Остапа Бендера, точнее ее описание, насыщеннее ранее упоминавшейся шкатулки Чичикова). Таким образом, я бы "посчитал" данный отрывок при абсолютно любом раскладе, то есть по самым высоким критериям.
  Но к чему ведут все подобные рассуждения? Да, все это ведет к постановке вопроса о разном уровне подсчета КНТ, о том, что один КНТ может быть неравнозначен другому. Что есть какие-то "самые высокие" критерии и есть какие-то другие. Но в таком случае, не придем ли мы к мысли о том, что КНТ каждого произведения всегда является КНТ на уровне этого произведения, и, таким образом, КНТ одного произведения всегда неравнозначен КНТ другого произведения? Нет, я утверждаю, что практика этого не подтверждает. Просто от человека, ведущего подсчет, требуется особого рода умение - понимать, что помимо основной шкалы в некоторых случаях полезно удерживать в уме и другую шкалу подсчета. Как бы это нагляднее показать? Ну вот представьте, что вы приходите посмотреть игру на первенство области и видите блестящего футболиста - можно сказать, "областного Месси". Он - действительно блестящий игрок, и Месси - блестящий игрок, но уровень оценки разный. И тому и другому за конкретную игру можно поставить пятерки по пятибалльной шкале, но пятерка Месси аргентинского будет отличаться от пятерки "областного Месси". Вместе с тем, все это никак не может помешать нам оценивать игру Месси в сравнении с другими игроками на профессиональном уровне.
  
  Еще о запоминаемости
  
  Но и на этом еще проблемы, связанные с простой запоминаемостью в отличие от запоминаемости аргументированной не исчерпываются. Простая запоминаемость, оказывается, тоже бывает разной, а именно есть "запоминаемость перед лицом вечности", а есть какая-то сиюминутная, ну или во всяком случае не "вечная", так сказать, запоминаемость второго сорта, хотя в одной замечательной книге и утверждалось, что второй сорт - это ерунда.
   На мысль о "запоминаемости перед лицом вечности" меня натолкнула работа с "Тремя мушкетерами" Дюма и вообще с текстами Дюма. "Три мушкетера", "Граф Монте-Кристо" - одни из моих любимейших книг, и вместе с тем - как их оценить по предлагаемому здесь методу? Что "считать" в этих книгах, а что не считать? Ну вот припомним-ка некоторые замечательнейшие эпизоды из "Трех мушкетеров" - например то, как Атос выдерживал осаду и пьянствовал в погребе трактира (отдавая предпочтение пьянству), или как наши доблестные мушкетеры завтракали в бастионе Сн-Жерве, или как миледи обольщала беднягу Фельтона. Я не сомневаюсь, что все эти эпизоды занимают прочнейшее место в истории мировой литературы, но вообще говоря, чем и можно было бы аргументировать их выделение, как не тем в первую очередь, что они попросту запоминаются. Обращусь к одному из только что упомянутых мною эпизодов:
  
  " - Теперь я один, милый Атос, - сказал д'Артаньян. - Отворите мне дверь, прошу вас!
  - Сию минуту, - ответил Атос.
  Послышался шум падающих вязанок хвороста и скрип бревен: то были контрэскарпы и бастионы Атоса, уничтожаемые самим осажденным.
  Через секунду дверь подалась, и в отверстии показалось бледное лицо Атоса; беглым взглядом он осмотрел местность.
  Д'Артаньян бросился к другу и с нежностью обнял его; затем он повел его из этого сурового убежища и тут только заметил, что Атос шатается.
  - Вы ранены? - спросил он.
  - Я? Ничуть не бывало. Я мертвецки пьян, вот и все. И никогда еще человек не трудился так усердно, чтобы этого достигнуть... Клянусь богом, хозяин, должно быть, на мою долю досталось не меньше чем полтораста бутылок!
  - Помилосердствуйте! - вскричал хозяин. - Если слуга выпил хотя бы половину того, что выпил его господин, я разорен.
  - Гримо хорошо вымуштрован и не позволил бы себе пить то же вино, что я. Он пил только из бочки. Кстати, он, кажется, забыл вставить пробку. Слышите, что-то течет?
  Д'Артаньян разразился хохотом, от которого хозяина из озноба бросило в жар.
  В эту минуту за спиной Атоса появился Гримо с мушкетом на плече; голова его тряслась, как у пьяных сатиров Рубенса. Спереди и сзади он был облит какой-то жирной жидкостью, в которой хозяин признал свое лучшее оливковое масло.
  Процессия прошла через большой зал и водворилась в лучшей комнате гостиницы, которую д'Артаньян занял самовольно.
  Между тем хозяин и его жена ринулись с лампой в погреб, вход в который был так долго им воспрещен; там их ждало страшное зрелище.
  За укреплениями, в которых Атос, выходя, пробил брешь и которые состояли из вязанок хвороста, досок и пустых бочонков, сложенных по всем правилам стратегического искусства, там и сям виднелись плавающие в лужах масла и вина кости съеденных окороков, а весь левый угол погреба был завален грудой битых бутылок; бочка, кран которой остался открытым, истекала последними каплями "крови". Выражаясь словами древнего поэта, смерть и запустение царили здесь, словно на поле брани.
  Из пятидесяти колбас, подвешенных к балкам потолка, оставалось не больше десяти.
  Вопли хозяина и хозяйки проникли сквозь своды погреба, и сам д'Артаньян был тронут ими. Атос даже не повернул головы". (Дюма А. "Три мушкетера". Ч.1. XXVII. (стр. 284-285) // СПб.: Сов. Писатель, 1992).
  
  Естественно, я не могу пройти мимо этого отрывка (причем целиком), и, да, я испытываю значительные затруднения, чтобы аргументировать выделение данного отрывка. В самом деле: что в нем такого? В том и состоит специфика запоминаемости, что она вроде как сама по себе и служит аргументом. Хотя, конечно, и тут некие довольно очевидные основания выделить можно. Основой выделения в случаях "запоминаемости" очевидно служит необычность того или иного отрывка, а если пояснить в чем состоит эта необычность (чтобы не получилось, что мы просто начинаем жонглировать словами), то главным образом она подразумевает либо драматичность, либо комичность (либо трагикомичность). Это логично, ведь обыденность чаще всего и разрушается либо страхом - когда человек начинает бояться, либо смехом - когда человек начинает смеяться. Атос просидел в погребе две недели и выпил почти все вино, которое там находилось - это классически трагикомичная сцена, с преобладанием комизма, разумеется, как не прискорбно для трактирщика, но мы ведь видим эту сцену глазами мушкетеров. Опасность для жизни Атоса с одной стороны и опасность для жизни припасов трактирщика с другой - вот основа трагикомичности этой сцены.
  Примером чисто драматичной сцены можно назвать выход на сцену мировой литературы собаки Баскервилей:
  
  " - Тсс! - шепнул Холмс и щелкнул курком, - Смотрите! Вот она!
  В самой гуще подползающего к нам тумана послышался мерный, дробный топот. Белая стена была от нас уже ярдах в пятидесяти, и мы трое вперили в нее взгляд, не зная, какое чудовище появится оттуда. Стоя рядом с Холмсом, я мельком взглянул ему в лицо - бледное, взволнованное, с горящими при лунном свете глазами. И вдруг оно преобразилось: взгляд стал сосредоточен и суров, рот приоткрылся от изумления. В ту же секунду Лестрейд вскрикнул от ужаса и упал ничком на землю. Я выпрямился и, почти парализованный тем зрелищем, которое явилось моим глазам, потянулся ослабевшей рукой к револьверу. Да! Это была собака, огромная, черная как смоль. Но такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал. Из ее отверстой пасти вырывалось пламя, глаза метали искры, по морде и загривку переливался мерцающий огонь. Ни в чьем воспаленном мозгу не могло бы возникнуть видение более страшное, более омерзительное, чем это адское существо, выскочившее на нас из тумана". (Дойль. А.К. "Собака Баскервилей". гл. XIV. (стр. 144) // "Собака Баскервилей: Повесть. Рассказы". Архангельск: Сев.-Зап. кн. Изд-во, 1980).
  
  Ключевая фраза тут - "такой собаки еще никто из нас, смертных, не видывал" - разрыв с обыденностью налицо. И точно, как минимум, не каждый день увидишь такую собаку, а уж как увидишь, то не в жизнь не забудешь. Это, в данном случае, и является аргументом для выделения-подсчета данного отрывка. Если же говорить о "Трех мушкетерах", то примером чистой драматичности можно считать дни заключения миледи.
  Ну и чисто комичные сцены, вы, конечно, найдете без труда. А вот как быть все с той же самой сценой из "Мертвых душ" - про шашки? В чем ее драматизм? Нет в ней особого драматизма. В чем ее комизм? И особого комизма нет. В чем же магия этих слов: "Давненько я не брал в руки шашек. - Знаем мы вас, как вы плохо играете"? Исключительно в меткости этих самых слов. Да, помимо драматизма и комизма, я рискну выделить меткость как отдельное основание для выделения отрывка. Это, пожалуй, самое проблематичное из оснований, потому как под меткость при желании можно подвести все что угодно. "Метко сказано" и все тут.
  Однако, и тут мы должны проводить различие между просто меткими фразами, и фразами, которые запоминаются "аргументировано". Обратимся к Уайльду, этому королю афористичных высказываний. "Все мы барахтаемся в грязи, но иные из нас смотрят на звезды" - говорит лорд Дарлингтон в третьем действии пьесы "Веер леди Уиндермир". Согласитесь, что эта далеко не "просто" запоминающаяся фраза, эта фраза, скрывающая за собой, а точнее приоткрывающая целое мировоззрение. Отсюда у меня нет ни малейших сомнений в плане "выделения-подсчета" данной фразы, а вот в отношении "шашек" - есть. В том-то и состоит сила аргументации, что она снимает значительную часть неопределенности в выделении текста. (Логичное следствие такого положения дел - "перед лицом вечности" КНТ, основанный исключительно на запоминаемости, имеет тенденцию к снижению. Так КНТ "Трех мушкетеров" оказался равен 11.86 (122923 00 / 1036849). Высокий результат, но очень далекий от принципиально достижимых высот. И ведь речь идет о такой глыбе увлекательной литературе как "Три мушкетера"! КНТ "Собаки Баскервилей" оказался еще меньшим - 9.11 (22883 00 / 251 276).
  Далее возникает вопрос о разнице между данными рассуждениями и теми рассуждениями, которые были проведены совсем недавно, а именно в отношении работ Ильфа и Петрова. И там, и там - неаргументированная (проблематичная) запоминаемость, но запоминаемость "Трех мушкетеров", как видно, отличается от запоминаемости "12 стульев". "Три мушкетера" запоминаются перед лицом вечности, "Золотой теленок", и "12 стульев" запоминаются, так сказать, "на своем собственном уровне".
  Но ведь так мы, в конце концов, безнадежно запутаемся. То аргументированная запоминаемость, то запоминаемость "на своем уровне", а теперь вот еще и запоминаемость "перед лицом вечности".
  Однако, я далек от того, чтобы попытаться как-то заретушировать проблематичность предлагаемого здесь метода. Он проблематичен хотя бы уже потому, что его главная задача, как уже неоднократно говорилось - настроить читателя на максимально-сконцентрированную, доскональную работу с текстом. И при такой работе многое начинает вызывать вопросы - это нормально. КНТ - это не таблица умножения, когда ты за одну секунду можешь получить результат, который не вызывает никаких сомнений и это не какая-нибудь сложная формула, - ведь сложность не играет роли, если у того, кто считает, есть инструмент подсчета (формула и подручные средства - калькулятор, компьютер). Вводишь данные, получаешь результат. С КНТ не так. КНТ подразумевает, что текст будет внимательнейшим образом прочитан от корки до корки. И уже хотя бы объем (и конечно - насыщенность) многих текстов подсказывает, что подсчет их КНТ должен занимать не менее недели - и это при том, что такового рода подсчет станет основным делом оценщика. Что же, я полагаю, что потратить неделю жизни на работу по методу КНТ - дело интересное и достойное.
  Так вот, я опять немного отвлекся. Вернемся от разговора о проблемах вообще к конкретной возникшей проблеме. Если мы говорим о запоминаемости на двух разных уровнях, то как быть с аргументированностью? Тут я скажу так: аргументированности "на своем уровне" не бывает, ведь аргументируя выделение того или иного отрывка, мы тем самым автоматически вводим его в контекст литературной вечности.
  
  Один человек играет хорошо, другой - плохо, и никакие лекции...
  
  В качестве курьеза, но опять-таки достаточно характерного курьеза, приведу еще вот такое сопоставление отрывков из "12 стульев" и "Анны Карениной", а именно обращусь к хорошо известной "лекции" Остапа, произнесенной им перед изумленными членами "Клуба четырех коней" в городе Васюки:
  
  "Идея, товарищи, - это человеческая мысль, облеченная в логическую шахматную форму. Даже с ничтожными силами можно овладеть всей доской. Все зависит от каждого индивидуума в отдельности. Например, вон тот блондинчик в третьем ряду. Положим, он играет хорошо...
  Блондин в третьем ряду зарделся.
  - А вон тот брюнет, допустим, хуже.
  Все повернулись и осмотрели также брюнета.
  - Что же мы видим, товарищи? Мы видим, что блондин играет хорошо, а брюнет играет плохо. И никакие лекции не изменят этого соотношения сил, если каждый индивидуум в отдельности не будет постоянно тренироваться в шашк... то есть я хотел сказать - в шахматах...". (Ильф И., Петров Е. "12 стульев". Ч.3. гл.XXXIV. (стр. 258) // "Двенадцать стульев; Золотой теленок". - Архангельск: Сев.-Зап кн. Изд-во, 1988).
  
  Наиболее запоминающейся фразой тут естественно является, что один человек играет хорошо, а другой - плохо, и никакие лекции не изменят этого соотношения сил, так что добавление о необходимости постоянных тренировок как-то скрадывается. Во всяком случае, я, например, всегда вспоминаю об этой фразе, когда речь заходит о противопоставлении врожденного таланта трудолюбию. Как ни старайся, но если таланта нет - чемпионом не станешь. Это что касается "12 стульев". А теперь обратимся к "Анне Карениной", к хозяйственным метаниям Константина Левина. Он все думал, как бы ему заинтересовать крестьянина, чтобы повысить эффективность крестьянского труда, а Агафья Михайловна (няня и экономка) и скажи ему:
  
  " - Да уж вы как ни делайте, он коли лентяй, так все будет чрез пень колоду валить. Если совесть есть, будет работать, а нет - ничего не сделаешь". (Л.Н. Толстой. "Анна Каренина". Ч.3. XXX. (стр. 211). М. "Правда", 1978).
  
  Почти полный эквивалент фразы из "12 стульев"! И вот что интересно, ведь фраза из "12 стульев" прекрасна всем известна (во всяком случае, отечественным читателям), а вот фраза Агафьи Михайловны едва ли входит в число как-то особо запоминающихся. И я не побоюсь сказать, что это вполне закономерно, и что Ильф и Петров привели куда более яркую иллюстрацию тезиса о "врожденных качествах", чем Толстой. Иллюстрация юмористическая, да, так ведь и сам тезис, если его придерживаться всерьез, неизбежно ведет к абсурду, и, следовательно, дает простор для юмора. Соответственно, именно юмористичность и делает шахматную иллюстрацию более яркой. А "12 стульев" побивают "Анну Каренину"! На каком-то отрезке и в каком-то не самом существенном отношении, но все-таки. Отметим этот момент.
  Приведу еще одно сопоставление двух отрывков, взяв за точку отсчета другой замечательный роман Ильфа и Петрова - "Золотой теленок".
  
  "- Так что же делать? - забеспокоился Балаганов. - Как снискать хлеб насущный?
  - Надо мыслить, - сурово сказал Остап. - Меня, например, кормят идеи. Я не протягиваю лапу за кислым исполкомовским рублем. Моя наметка пошире. Вы, я вижу, бескорыстно любите деньги. Скажите, какая сумма вам нравится?
  - Пять тысяч, - быстро ответил Балаганов.
  - В месяц?
  - В год.
  - Тогда мне с вами не по пути. Мне нужно пятьсот тысяч. И по возможности сразу, а не частями.
  - Может, все-таки возьмете частями? - спросил мстительный Балаганов.
  Остап внимательно посмотрел на собеседника и совершенно серьезно ответил:
  - Я бы взял частями. Но мне нужно сразу.
  Балаганов хотел было пошутить по поводу и этой фразы, но, подняв глаза на Остапа, сразу осекся. Перед ним сидел атлет с точным, словно выбитым на монете, лицом. Смуглое горло перерезал хрупкий белый шрам. Глаза сверкали грозным весельем". (Ильф И., Петров Е. "Золотой Теленок". Ч.1. гл.II. (стр. 332-333) // "Двенадцать стульев; Золотой теленок. - Архангельск: Сев.-Зап кн. Изд-во, 1988).
  
  А теперь обратимся к высокой литературе, а Толстого нам заменит...ну, естественно, Достоевский.
  
  "- Денег-то много, что ль, надумал? - смогла она наконец выговорить.
  - Без сапог нельзя детей учить. Да и наплевать.
  - А ты в колодезь не плюй.
  - За детей медью платят. Что на копейки сделаешь! - продолжал он с неохотой, как бы отвечая собственным мыслям.
  - А тебе бы сразу весь капитал?
  Он странно посмотрел на нее.
  - Да, весь капитал, - твердо отвечал он, помолчав.
  - Ну, ты помаленьку, а то испужаешь; страшно уж очинна". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.1. III. (стр. 16). М. Художественная литература, 1983).
  
  Снова мы видим и слышим явную перекличку тем. И Раскольников и Бендер "взяли бы частями, но им нужно сразу". Причем, опять-таки, мы видим, что при всей несопоставимости уровня произведений, мы не можем взять да и отмахнуться от отрывка...именно, что тут как-то и не скажешь "от отрывка похуже". Нет, не хуже, но уровень восприятия текстов разный. С этим надо считаться, об этом надо помнить, это надо учитывать.
  
  О серьезной и увлекательной литературе
  
  Кстати говоря, все последние рассуждения автоматически приводят нас к теме великой литературной дихотомии, а именно к теме разделения литературы на два необъятных лагеря: литературы "серьезной" и литературы развлекательной. Правомерно ли это разделение, может ли "серьезная" литература похвастаться каким-то реальным преимуществом над литературой, которая и называется-то развлекательной с некоторой долей презрения? Ну, что касается презрения, то я его не разделяю, и я бы, кстати, предложил называть развлекательной низший пласт литературы, а вот всякую приключенческую и детективную литературу предложил бы назвать не развлекательной, а увлекательной. Итак, есть литература серьезная, а есть литература увлекательная.
  Но мы еще не ответили на вопрос: есть или нет? Пожалуй, всякий скажет, что Бальзак или Гюго - авторы серьезные, а Дюма - автор увлекательный. Что Артур Конан Дойль и Агата Кристи - авторы увлекательные, а вот Достоевский и Уайльд - авторы серьезные (хотя Уайльду и вряд ли бы понравилось, если бы его назвали серьезным). Что в целом жанр приключенческого романа или детектива (или сегодня - триллера) - жанры развлекательно-увлекательные, а вот скажем драма или психологический роман - жанры серьезные. Итак, всякий скажет, но всякий ли сможет пояснить свою мысль? Как можно четко определить основание, по которому литература может или не может считаться серьезной?
  Массовость успеха не может считаться надежным основанием. Да, тот, кто развлекает имеет больше шансов на то, чтобы ему поклонялись массы; но вместе с тем и серьезные авторы зачастую имеют оглушительный успех. Вспомним хотя бы историю с Сэлинджером - она слишком показательна, чтобы не вспомнить о ней. Вот уж действительно, человек, абсолютно чуждый всякому стремлению к дешевому успеху, и вместе с тем умудрившийся стать, наверно, самым известным автором своего времени (в Америке). Может быть, это стало своего рода наказанием за нарочитое стремление уйти в тень, впрочем, это уже другая тема.
  Но, очевидно, речь должна идти о качестве текста. И мы должны исходить из того, что качество "серьезного" текста выше. Однако и тут есть проблемы. В исторической перспективе качество текста определяется его "живучестью", его претензией на то, чтобы остаться в анналах истории литературы. Но если мы возьмем все того же Дюма, то я думаю, нет никаких сомнений в том, что его место в истории ничуть не менее прочно и главное законно, чем место того же Достоевского. Да и Шерлок Холмс такой же неотъемлемый персонаж истории литературы (как и собственно литературный персонаж), как скажем, Раскольников.
  И тут я думаю, нам и может помочь метод КНТ. Согласно этому методу серьезной литературой следовало бы считать ту, которая заставляет себя обсуждать, которая порождает словно бы шлейф из рассуждений. Серьезная литература - та, что заставляет задуматься, а метод КНТ делает процесс "задумчивости" наглядным, показывает, что это значит практически - задуматься над прочитанным. В свою очередь этот же метод подсказывает, что чисто развлекательная литература неспособна вызвать к себе подлинно "задумчивый" интерес. Литература же увлекательная преимущественно запоминается, а не обсуждается.
  
  О сопоставимости
  
  Возможно, с этого тезиса и стоило начать разговор о проблемах метода КНТ, и тезис этот прозвучит так: главными проблемами метода КНТ являются проблемы погрешности и сопоставимости получаемых результатов. Иначе говоря, не совсем понятно, насколько 10 больше чем, скажем, 9 и далеко не всегда понятно, может ли 10 (условная цифра) в одном случае считаться равным 10 в другом.
  Рассмотрим различные примеры. Сначала возьмем два произведения одного автора. Ну, скажем, "Преступление и наказание" (21.00) сравним с "Бесами" (22.77). Позволяют ли полученные результаты говорить об однозначности оценочного преимущества "Бесов" над "Преступлением и наказанием"? Ответ положительный - позволяют. Конечно, мы всегда должны удерживать в уме возможную погрешность подсчета, но, если разница в оценках переваливает за единицу, и при этом мы не считаем получаемый результат однозначно более высоким, тогда метод теряет свою значимость. Да, именно так я решаю проблему погрешности - это решение нельзя назвать математически точным, но вместе с тем, мне кажется, более точного решения все равно не найти. Просто нам надо условиться в отношении того, какую погрешность мы допускаем. Но откуда все-таки взялась именно единица? Не с потолка же она упала, должно же быть хоть какое-то обоснование возникновения именно этой цифры? Спешу успокоить вас - обоснование есть, и это обоснование практическое. Я все-таки не одну неделю потратил на самого различного рода подсчеты, а потому отдаю отчет в том, сколько массива текста надо "посчитать-не посчитать", чтобы результат поколебался в пределах изменения КНТ равном, скажем, 0.5 (ведь стоит учитывать погрешность двух произведений и допускать, что одно произведение окажется переоцененным, а другое - недооцененным). И единицу я беру именно потому, что случайные колебания КНТ при добросовестном подсчете не будут превышать какое-то число меньшее, чем 0.5 (Пример: я взял и выбросил из "считаемой части" "Преступления и наказания" два произвольных отрывка: один - большой, другой поменьше. В итоге КНT стал равен 20.75, то есть уменьшился на 0.25. Каждый желающий может провести сходные эксперименты с получившимися у него результатами и составить адекватное представление о степени погрешности метода), а раз так, то единица в разнице между двумя произведениями - это уже достаточно надежная гарантия. (Еще примеры однозначных сравнений:
  Сравним, к примеру, авторов-женщин, и, думаю, что лучшего примера, чем сестры Бронте нам не найти. И вот что получается (получается по моим подсчетам - всегда не лишне произнести эту фразу): преимущество "Джен Эйр" (17.07) Шарлотты Бронте над "Грозовым перевалом" (13.16) Эмили Бронте и тем более над "Незнакомкой из Уайлдфелл-Холла" Энн Бронте (9.23) таково, что позволяет говорить о том, что это произведение однозначно лучше. Я уже вижу возмущение многих поклонников и поклонниц "Грозового перевала", да, я вижу это возмущение, но от своих слов не отступлюсь))
  Теперь перейдем к примеру неоднозначного сравнения. Посмотрим, что получается (что у меня получилось) при сравнении двух романов Моэма: "Луна и грош" и "Острие бритвы".
  
  КНТ Луна и Грош = 37 186 00 / 318412 = 11.68
  КНТ Острие Бритвы = 62 556 00 / 504816 = 12.39
  
  Получилось примерное равенство, при этом "Острие бритвы" все же "лучше", но разница такова, что нельзя утверждать эту "лучшесть" однозначно. Тут интересны некоторые нюансы. Дело в том, что мне-то лично хотелось бы, чтобы роман "Острие бритвы" победил более уверенно, так как я считаю это произведение вершиной творчества Моэма. Наряду с "Луной", да. Но "Луна и грош" написана в каком-то легковесном тоне, слишком светском что ли, так что местами от этого тона коробит (особенно на фоне основной темы - жизни художника, решительно презревшего свет). При этом Стрикленд мне лично ближе, чем Ларри (главный герой "Острия бритвы"), так как Ларри - Богоискатель, а Стрикленд - Художник, а художники мне интереснее. А вот как человек Ларри несомненно симпатичнее, тут я думаю, все согласятся. Но метод КНТ все эти нюансы, можно сказать, "уравнивает". А на тон писателя вообще не обращает внимания (то же, что коробит, естественно попросту "не считается"). Вот и получается, что по насыщенности романы приблизительно равны, и Стрикленд стоит Ларри. Оба ушли от мира, чтобы погрузиться в глубины собственного духа. Оба нашли свою землю обетованную; Ларри - в Индии, Стрикленд - на Таити. Оба совершенно чужды всякой светскости, хотя Ларри иногда и может поиграть в светского человека. Итог: два замечательно-равноценных романа о духовной жизни человека, - о бескомпромиссности, которой требует такая жизнь. Около 12 процентов насыщенности "на брата". Независимо от моих пожеланий, чтобы "Острие бритвы" уверенно выиграл).
  Это что касается погрешности. А вот проблемы сопоставимости здесь, пожалуй, нет. Нет причин сомневаться, что "Бесы" и "Преступление и наказание" - произведения примерно одного масштаба, так сказать.
  Но здесь мы должны понять и тот момент, что ведь сама оценка говорит и о масштабе. Иначе говоря, чем оценка выше, тем и произведение значимее. Таким образом, мы и получаем право сопоставлять произведения разных авторов, считая их по одному стандарту...Нет, так не пойдет. Если все так просто, тогда вообще ни к чему было говорить о проблеме сопоставимости. Надо сказать как-то по-другому.
  И вот что можно сказать: есть только один уровень, на котором получаемые оценочные результаты являются несомненно сопоставимыми - это уровень литературной Вечности. Мы имеем право сравнивать "Преступление и наказание" с "Бесами" не потому (не только потому), что это - произведения одного автора, но потому что тексты эти принадлежат Вечности. Отсюда и произведения двух авторов мы можем сопоставлять в том случае, если считаем тексты этих авторов принадлежащих Вечности. Вечность - вот стандарт соизмеримости. Вечность - вот гарантия сопоставимости. Отсюда, всем работающим с текстом по методу КНТ я бы дал три совета:
  
  Три главных совета для тех, кто подсчитывает КНТ:
  
  Оставляя какой-то из отрывков, считайте, что вы оставляете его в литературной Вечности. То есть считаете таким отрывком, без которого мировая литература не может существовать. (1)
  
  Каждый раз пытайтесь внятно ответить на вопрос: почему я считаю, что данный отрывок должен быть посчитан? Без ответа на этот вопрос решение о том, чтобы "считать" какой-то отрывок неизбежно будет половинчатым. (2).
  
  Если вы достаточно долго колеблетесь - считать или не считать какой-то отрывок, то лучше НЕ считайте его. Собственно это требование строгости отбора, которое вполне применимо и к писателям. Писатель должен выбросить из текста все, что только можно и оставить только то, что никак нельзя не оставить. Вот и наша задача - посчитать только то, что ну никак нельзя проигнорировать. Совершенно невозможно. (3)
  
  В конечном счете все 3 пункта (и всякие другие, которые, наверное, можно было бы сформулировать) сводятся к одному, а именно к (1) - считая КНТ, окунайте текст в Вечность.
  
  КНТ и память
  
  Хорошее стихотворение - это такое стихотворение, которое хочется выучить наизусть. Хорошая книга - это такая книга, которую хочется раз за разом перечитывать, а что такое перечитывание - как не все та же попытка прочно, навечно поместить роман в память, то есть опять-таки выучить наизусть? Хорошая книга - это книга, которую вы запоминаете с первой и до последней строчки.
  Да, скажете вы, но ведь у одних людей память работает лучше, а у других хуже, а есть и такие люди, которые просто запоминают все, что видят и читают. Но для меня ведь это не технический вопрос - то есть вопрос технического запоминания. С чисто технической точки зрения ничто не мешает выучить наизусть и нелюбимое стихотворение. Здесь вопрос в мотивации. Хорошее стихотворение ХОЧЕТСЯ выучить наизусть. Хороший роман ХОЧЕТСЯ перечитывать, хочется к нему обращаться.
  Или вот еще соображение. Представьте себе, что вы прочли книгу, или посмотрели фильм, и через некоторое время вас спрашивают: "Ну как вам прочитанная книга-посмотренный фильм?", а вы и отвечаете: "Не знаю, они совершенно стерлись из моей памяти". Вот, это и есть худшая из возможных оценок произведения искусства - сказать, что оно совершенно стерлось из памяти. Предлагаемый же здесь метод как раз и направлен на то, чтобы выделить ту часть текста, которую можно назвать неизгладимо-памятной. "Остается-выделяется" то, что уж никак не забудешь. (Здесь вполне уместны слова, которые были сказаны (на страницах одной книги) относительно поэзии: "Похоже, что здесь не имело значения ни кто сочиняет стихотворение, ни какова его тема, представляет ли оно собой восхваление какого-либо бога или героя, длинное историческое повествование, любовную песню, горестный плач или добродушную шутку. Не принимались также в расчет и пол, возраст, богатство, знатность, заслуги, образование или опыт сочинителя. В поэзии важно другое: стихотворение или есть, или его нет. После того как оно слагается, стихотворение или запечатлевается в памяти, или забывается так быстро, словно никогда и не появлялось на свет". (Гэри Дженнингс. "Ацтек". Quarta Pars. (стр. 147) - СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2013. (пер. В. Волковского).
  
  О длине или "Принцесса на горошине"
  
  Вот еще одна проблема. Попробуйте посчитать КНТ сказки Ганса Христиана Андерсена "Принцесса на горошине". Я думаю, что проблематичность подобного рода подсчета должна быть автоматически очевидной - сказка-то очень короткая, и что, собственно, там можно "не считать". Впрочем, освежим эту сказку в памяти:
  
  "Жил-был принц, он хотел взять себе в жены принцессу, да только настоящую принцессу. Вот он и объехал весь свет, искал такую, да повсюду было что-то не то: принцесс было полно, а вот настоящие ли они, этого он никак не мог распознать до конца, всегда с ними было что-то не в порядке. Вот и воротился он домой и очень горевал: уж так ему хотелось настоящую принцессу.
  Как-то к вечеру разыгралась страшная буря; сверкала молния, гремел гром, дождь лил как из ведра, ужас что такое! И вдруг в городские ворота постучали, и старый король пошел отворять.
  У ворот стояла принцесса. Боже мой, на кого она была похожа от дождя и непогоды! Вода стекала с ее волос и платья, стекала прямо в носки башмаков и вытекала из пяток, а она говорила, что она настоящая принцесса.
  "Ну, это мы разузнаем!" - подумала старая королева, но ничего не сказала, а пошла в опочивальню, сняла с кровати все тюфяки и подушки и положила на доски горошину, а потом взяла двадцать тюфяков и положила их на горошину, а на тюфяки еще двадцать перин из гагачьего пуха.
  На этой постели и уложили на ночь принцессу.
  Утром ее спросили, как ей спалось.
  - Ах, ужасно плохо! - отвечала принцесса. - Я всю ночь не сомкнула глаз. Бог знает, что там у меня было в постели! Я лежала на чем-то твердом, и теперь у меня все тело в синяках! Это просто ужас что такое!
  Тут все поняли, что перед ними настоящая принцесса. Еще бы, она почувствовала горошину через двадцать тюфяков и двадцать перин из гагачьего пуха! Такой нежной может быть только настоящая принцесса.
  Принц взял ее в жены, ведь теперь-то он знал, что берет за себя настоящую принцессу, а горошина попала в кунсткамеру, где ее можно видеть и поныне, если только никто ее не стащил.
  Знайте, что это правдивая история!"
  
  Ну, пожалуй, "не считать" можно два отрывочка. Первый:
  
  "Как-то к вечеру разыгралась страшная буря; сверкала молния, гремел гром, дождь лил как из ведра, ужас что такое! И вдруг в городские ворота постучали, и старый король пошел отворять. У ворот стояла принцесса".
  
  Рискну предположить, что в данном отрывке нет ничего кроме информативности, а потому рискну и не считать его. Если же кто скажет, что буря необходима, так как она "подмочила" репутацию предполагаемой принцессы, то несложно заметить, что следующий абзац ("Боже мой, на кого она была похожа от дождя и непогоды! Вода стекала с ее волос и платья, стекала прямо в носки башмаков и вытекала из пяток, а она говорила, что она настоящая принцесса") вполне исчерпывающ в плане содержательной необходимости. Ну и отрывок номер два - завершающий сказку:
  
  "Принц взял ее в жены, ведь теперь-то он знал, что берет за себя настоящую принцессу, а горошина попала в кунсткамеру, где ее можно видеть и поныне, если только никто ее не стащил.
  Знайте, что это правдивая история!".
  
  Думаю, впрочем, многие не согласятся с тем, что можно не считать отрывок, в котором принц женится на принцессе! Как же так? Особенно женщины могут тут попросту возмутиться, ведь в чем и вся соль любой сказки, да и жизни вообще: да в том, чтобы принц и принцесса поженились. Но здесь как раз и контраргумент - это, собственно, такая избитая концовка, что я не вижу оснований специально "выделять" ее. Итак, за вычетом того, что я посчитал возможным вычесть, получается:
  
  Всего: 1432 Выделено: 1078
  
  КНТ Принцесса на горошине: 107800 / 1432 = 75.28
  
  Запредельно высокий КНТ, как видим. Причем при желании, мы могли бы посчитать КНТ данной сказки равным ста. Впрочем нет, я все же убежден, что дело тут не в одной только моей зловредности. В любом тексте да есть какая-то чисто информативная составляющая, которую можно "вычесть", "не считать". Собственно, раз она есть даже и в "Принцессе на горошине", то должна быть и в любом тексте. Но это не решает проблемы. Суть же проблемы состоит, как видно, в том, что дальше мне не остается ничего другого, кроме как объявить "Принцессу на горошине" неоспоримо величайшим произведением мировой литературы. КНТ равный 75!!! С хвостиком!
   Не то, чтобы я сильно возражал против первенства "Принцессы", но... Но дело в другом. Дело в том, что каждое произведение, очевидно, должно быть рассматриваемо в своей "весовой" категории, причем "вес" должен пониматься вполне буквально как длина:) Рассказы лучше сравнивать с рассказами, повести с повестями, романы с романами, романы-эпопеи с романами-эпопеями. Дальше, можно предположить наличие тенденции, при которой чем текст "весомее", то есть длиннее, тем КНТ потенциально меньше. Иначе говоря, эту тенденцию можно точнее выразить так: при равном писательском мастерстве (как заданном условии) в менее длинном тексте проще добиться более высокой насыщенности.
  
  Приведу пример, хорошо иллюстрирующий эту тенденцию, и опять обращусь, да простят мне это читатели, к Гоголю. Вот посчитанные мною КНТ Петербургский повестей:
  
  КНТ Портрет = 46072 00 / 95821 = 48.08
  КНТ Невский Проспект = 2316700 / 60635 = 38.21
  КНТ Нос = 9731 00 / 41275 = 23.58
  КНТ Записки Сумасшедшего = 12909 00 / 33833 = 38.16
  КНТ Шинель = 21897 00 / 55029 = 39.79
  
  КНТ же "Мертвых душ", как мы помним, равен 27.53. При этом совершенно очевидно, что мастерство Гоголя, что в случае "Мертвых душ", что в случае "Петербургских повестей" - это примерно одно и то же мастерство, раз уж речь идет о вершинах творчества писателя. И уж, конечно, я бы не стал утверждать, что "Мертвые души" хуже "Невского проспекта", хотя КНТ "Невского проспекта" и "Шинели" значительно выше. "Портрет", правда, по любому стоит особняком, даже среди "Петербургских повестей". Убежден - среди всех пиков творчества Гоголя - это Эверест. Предел запредельности.
   При этом, следуя такой логике, мы могли бы утверждать, что "Невский проспект" лучше, насыщеннее "Записок сумасшедшего", хотя их КНТ и приблизительно равны. Но "Невский проспект" значительно длиннее (почти вдвое), при равенстве КНТ более длинная длина говорит в пользу более длинного произведения:) В тенденции. (Отсюда нельзя однозначно утверждать, что, скажем, "Портрет Дориана Грея" Уайльда сильнее, чем "Преступление и наказание", несмотря на то, что КНТ "Портрета" значительно превосходит КНТ "Преступления" (23.16 против 21.00). Однако, "вес" произведений несопоставим (377 285 у "Портрета" и 894 905 у "Преступления"), следовательно, критерии сравнения размываются. А вот скажем, "Мастер и Маргарита" получается, что однозначно сильнее, чем, например, "Над пропастью во ржи", несмотря на то, что преимущество это измеряется расстоянием меньшим, чем единица (25.70 против 25.05). Откуда же тогда берется однозначность? Благодаря "весу" произведения, а "Мастер" чисто "физически" значительно тяжелее. Здесь же мы можем вернуться к сравнению двух романов Моэма ("Острие бритвы" и "Луна и грош") и увидеть, что позиции романа "Острие бритвы" в свете данных рассуждений еще более упрочились, так как и оно находится в более "тяжелой" весовой категории. Острие Бритвы - 504816 знаков; Луна и Грош - 318412. Так что и тут я бы все же рискнул утверждать однозначность преимущества одного из произведений).
   Еще немного эмпирики по теме рассказов, и предоставит нам ее...Ну, логично обратиться к мастеру рассказа, например, к Чехову. Вот я к нему и обратился и получил еще кое-какие цифры:
  
  КНТ Дама с собачкой = 891300 / 25705 = 34.67
  КНТ Ионыч = 8518 00 / 27978 = 30.45
  КНТ Человек в футляре = 1102100 / 20657 = 53.35
  
  Тенденция, как видим, подтверждается. Рассказы очень даже просто ("Вы напрасно говорите "и очень просто" - это очень не просто". (М.А. Булгаков. "Собачье сердце". Гл.6). перешагивают через барьер тридцати, который для романов оказывается непреодолимым. Более того, как видим, рассказы (или короткие произведения) могут преодолевать барьер и сорока, и пятидесяти, и, как мы видели раньше, и семидесяти. Конечно, вовсе не все рассказы, но для нас сейчас принципиально то, что это в принципе возможно. В случае же романов, как уже отмечалось, весь мой опыт подсчетов говорит, что в принципе невозможно перепрыгнуть и рубеж 30. Правда, это не закон. Не так давно считалось, что спринтерам на стометровке не по силам выбежать из 9.70, но пришел Усейн Болт, и вот уже мировой рекорд равен 9.58. Это, разумеется, вечный рекорд. Лет на десять точно))
   Но вернемся к рассказам. Стоит, правда, отметить и то, что точность получаемого результата в случае работы с короткими произведениями падает. Всякий посчитанный-непосчитанный отрывок может изменять полученный результат на несколько единиц. Подрывает ли это репутацию рассматриваемого здесь метода? Не знаю. Просто отмечаю факт.
   Также, несложно предположить, что КНТ - не самый удобный метод для работы с романами-эпопеями. Да, у меня вполне хватило сил и терпения, чтобы посчитать КНТ "Анны Карениной", но вот браться за "Войну и мир" меня, уж извините, совсем не тянет. И не потому, что я не люблю это произведение, более того, я на память могу припомнить десятка два эпизодов, которые бы обязательно были "посчитаны" мною. И все-таки считать КНТ "Войны и мир" чисто "физически" проблематично. Есть в этом какой-то перебор. По моим подсчетам на подсчет КНТ "Войны и мира" уйдет что-то около двух недель, и то, если ничем кроме этого подсчета не заниматься. Да, но мне могут заметить, что и на работу со многими другими романами будет уходить не менее недели. Верно, да и сам я это уже отмечал. Повторюсь: если вы любите книги, вас не должно пугать, что с той или иной книгой придется провести безвылазную недельку. Но где одна неделя, там и две? Почему же тогда "Анне Карениной" - да, а "Войне и мир" - нет. Но никакого строгого "нет" тут нет, я опять-таки делюсь своим личным опытом подсчетов. Признаюсь-таки, что и "Анну Каренину" я "добил" с трудом, дошел до некоторого рабочего предела. Таков мой опыт, может, у вас он будет другим.
  
  Краткость - сестра таланта
  
  Мимоходом сделаю замечание относительно преимущества краткости над пространностью. В литературе существует достаточное количество великих романов - отсюда краткость мы никак не можем считать единственной законной сестрой таланта. Мое исследование данного вопроса, как видите, было предельно талантливым, то есть кратким))
  
  КНТ и выборы
  
  Можно задать еще и следующий вопрос: а зачем собственно надо прорабатывать весь массив текста? Неужели, скажем, четверть или половина произведения писателя не дает достаточно точного приближения в отношении получаемого результата? Но, во-первых, все же КНТ может достаточно сильно варьироваться по главам и частям, это вы легко увидите, обратившись к эмпирической части данного исследования. Это раз. Но принципиально другое - принципиален сам принцип)) Тут как с выборами: на выборах должны быть посчитаны все голоса, хотя бы уже и результат был, в общем, ясен. Так и тут - принципиально важно прочесть весь текст; до тех пор, пока весь текст не будет прочитан-обработан до последнего слова, подсчет не может считаться состоявшимся. Пока не посчитан последний отрывок-голос итоги подсчета-голосования можно смело считать сфальсифицированными.
  
  О необычных результатах
  
  Всякий человек, работающий по методу КНТ, будет время от времени получать неожиданные и даже прямо странные результаты. Какие-то признанные всеми шедевры будут иметь у него низкий КНТ (относительно других произведений, а может и низкий вообще, то есть, скажем, меньше пяти), какие-то другие произведения, вроде бы не пользующиеся репутацией "классики", наоборот, взлетят достаточно или даже очень высоко. Я бы сказал, что тот, у кого не бывает странных результатов, просто лукавит и пытается подогнать КНТ под репутацию того или иного произведения. Вообще, пожалуй, именно с этим оценщику приходится сражаться наиболее решительно - с попыткой непроизвольно подогнать результат под заранее предполагающуюся оценку. Я тоже сталкивался с этой проблемой: бывало, что КНТ того или иного произведения, как мне казалось, получается слишком низким, или, напротив, слишком высоким. Непроизвольно начинаешь думать: тут надо считать больше, тут меньше. Но - получается не больше и не меньше, а получается, что тут и методу конец. Пока считаешь, надо сделать все, чтобы абстрагироваться от получаемого в конце результата. Что получится - станет ясно само собой по завершению подсчета. Потом уже можно и нужно думать, что означает полученная цифра; но только по завершении работы - иначе и работать придется с чем-то химерическим.
   По традиции приведу конкретные примеры. КНТ "Госпожа Бовари" Флобера получился у меня равным 10.61 (54 923 00 / 517 670 = 10.61). Конечно, нельзя сказать, что это плохой результат, но, учитывая, какая роль отводится этому произведению в истории мировой литературы, оценка выглядит несколько странной, особенно в сравнении с некоторыми другими произведениями. Вот и "Гордость и предубеждение" Джейн Остин по моим подсчетам имеет КНТ равный 11.32 (67286 00 / 594477 = 11.32) - здесь, тоже, наверное, многие ожидали бы на порядок более высокого результата, сопоставимого, к примеру, с КНТ "Джен Эйр". Но - получилось именно то, что получилось, а не то, что должно бы получиться, если исходить из каких-то внешних посылок. Если же я возьму любимую мною в свое время книгу "Похождения бравого солдата Швейка" Ярослава Гашека, то результат получится и вовсе обескураживающим. КНТ первой части этой книги оказался равен 6.08 (18723 00 / 307 800 = 6.08), дальнейшие подсчеты я остановил из милосердия к этой книге, потому как речь шла только о снижении этой цифры. И, кстати, уровень любимости (да простят мне такое словосочетание) "Швейка" понизился именно после того, как я стал производить подсчет - все-таки в книге многовато воды, хотя, конечно, множество фраз и сценок из "Швейка" ни за что не выбросить из всемирной летописи литературы. (Два эпизода для примера: "На военной службе должна быть дисциплина - без неё никто бы и пальцем для дела не пошевельнул. Наш обер-лейтенант Маковец всегда говорил: "Дисциплина, болваны, необходима. Не будь дисциплины, вы бы, как обезьяны, по деревьям лазили. Военная служба из вас, дураки безмозглые, людей сделает!" Ну, разве это не так? Вообразите себе сквер, скажем, на Карловой площади, и на каждом дереве сидит по одному солдату без всякой дисциплины. Это меня ужасно пугает". (Ярослав Гашек. "Похождения бравого солдата Швейка". Ч.1. гл.I. (стр. 29). М.: Гос. изд-во. художественной литературы, 1956). Ну и второй:
  
  " - Какие оскорбления наносятся государю императору спьяна? - переспросил Швейк. - Всякие. Напейтесь, велите сыграть вам австрийский гимн, и сами увидите, сколько наговорите. Столько насочините о государе императоре, что, если бы лишь половина была правда, хватило бы ему позору на всю жизнь". (Ярослав Гашек. "Похождения бравого солдата Швейка". Ч.1. гл.I. (стр. 31). М.: Гос. изд-во. художественной литературы, 1956). И третий еще - но нет, надо держать себя в руках; и так с цитатами выходит перебор, но такова уж специфика исследования).
  
  Любимое-нелюбимое
  
  А вот еще вопрос, не лишенный некоторого интереса. Оценка какого произведения (и автора) будет точнее: любимого или нелюбимого нами? Мой ответ однозначен: адекватно ценить можно только то, что ты любишь. А как же ослепление, присущее всем влюбленным? Но именно это ослепление и позволяет увидеть то, чего другие не видят. Только влюбленный может разглядеть предмет любви во всем сиянии его красоты. Да, и влюбленный может фатально заблуждаться. Но "не влюбленный" не может не заблуждаться. Лучше уж держать в уме возможность ошибки, чем невозможность установить истину. Поэтому, если речь идет лично обо мне, то, например, моя оценка Достоевского должна быть точнее оценки Толстого, поскольку Достоевский мне ближе. Отсюда, если полученная мною оценка "Анны Карениной" (17.10) кому-то покажется заниженной, то я скажу, что оценка эта не взята с потолка, а получена в результате большой проделанной работы, но, вместе с тем, я вполне допускаю, что действительная оценка может быть (и даже должна быть) и выше. Я люблю "Анну Каренину" (скажем, люблю почти все, что относится к Левину, и возможно, что роман с названием "Константин Левин" был бы одним из любимейших мною), но все же не настолько, чтобы притязать на полное понимание этого произведения.
   Но, если мы говорим, что какое-то произведение никуда не годится, то нам могут ответить: вам оно просто не нравится, а вы сами только что признались, что нельзя адекватно ценить то, что вам не нравится. Да, так мы можем попасть в самый настоящий капкан. Надо провести разграничение: есть разница между тем, чтобы, признавая мастерство писателя, оставаться относительно равнодушным к его творению и тем, чтобы видеть откровенную слабость той или иной работы. Мастерство всегда заставит оценить себя. Бездарность всегда можно вывести на чистую воду. Но и тут, пожалуй, "правило любви-нелюбви" продолжает действовать - то, что никуда не годится, вызывает прямо-таки оценочное отвращение.
   Эх, нет, не все тут так просто. Достаточно вспомнить знаменитую статью Толстого "О Шекспире", в которой Лев Николаевич доказывает, что творчество "великого барда", на самом деле есть творчество барда и вовсе не великого. Толстой прямо говорит об отвращении, которое вызывает у него творчество Шекспира:
  
  "Помню то удивленье, которое я испытал при первом чтении Шекспира. Я ожидал получить большое эстетическое наслаждение. Но, прочтя одно за другим считающиеся лучшими его произведения: "Короля Лира", "Ромео и Юлию", "Гамлета", "Макбета", я не только не испытал наслаждения, но почувствовал неотразимое отвращение, скуку и недоумение о том, я ли безумен, находя ничтожными и прямо дурными произведения, которые считаются верхом совершенства всем образованным миром, или безумно то значение, которое приписывается этим образованным миром произведениям Шекспира. Недоумение мое усиливалось тем, что я всегда живо чувствовал красоты поэзии во всех ее формах; почему же признанные всем миром за гениальные художественные произведения сочинения Шекспира не только не нравились мне, но были мне отвратительны?" (Л.Н. Толстой. "О Шекспире").
  
  Конечно, кто-то скажет, что это просто проявление чудачества Толстого "позднего периода" и не стоит принимать подобные статьи всерьез. Но вы почитайте статью, статья очень дельная, и Толстой совсем не голословен. А его разбор "Короля Лира" очень близок духу того исследования, с которым вы имеете дело в настоящий момент, то есть к работе по методу КНТ. Толстой последовательно, пошагово разбирает "Короля Лира", аргументируя, почему тот или иной отрывок плох, (в случае метода КНТ - почему тот или иной отрывок "не считается"). И я вам скажу, что аргументы Толстого - не пустые слова, с венцом его аргументации (а именно - что "драма для того, чтобы иметь значение, которое ей приписывается, должна служить уяснению религиозного сознания") я категорически не согласен, а вот со многими конкретными суждениями по конкретным отрывкам - я бы сказал, что согласен. (Например, Толстой очень интересно сравнивает дошекспировского "Короля Лира" с собственно шекспировским, показывая, как Шекспир, переписывая, "портит" старый текст, превращая естественные сцены в неестественные. Мне, например, концовка "Короля Лира" тоже всегда казалось дикой и совершенно "притянутой за уши". Как будто, Шекспир, раз уж он пишет драму, решил все нарочито драматизировать, нагородив гору совершенно излишних трупов. (В "Гамлете" такого чувства нет, в Гамлете то, что "все умерли" - закономерно, в "Короле Лире" - я, как минимум, не уверен). Но в старом "Короле Лире" все не так, и я согласен с Толстым - концовка, когда король воссоединяется со своей дочерью - понятнее, естественнее, лучше).
   Как же быть? Кто прав: многочисленные хвалители Шекспира или его великий хулитель? Хвалители, и у них есть как минимум один железный аргумент: это "слова, слова, слова" Шекспира, все эти его многочисленные слова, так прочно прописавшиеся в анналах мировой литературы. Слова на все случаи жизни. Толстой отвергает и этот аргумент, но отвергнуть не значит - перебороть. Поэтому я думаю, что все же Толстой ошибается. Я бы сказал так: Ни один гений не может быть настолько гениален, чтобы доказать, что другой гений не является гением)) (А Толстой именно что пытается самолично вычеркнуть Шекспира из ряда великих, что вполне последовательно с его стороны, учитывая уверенность Толстого в том, что и ввел Шекспира в ряд великих вполне конкретный человек - Гете: "Во главе кружка стоял Гете, бывший в то время диктатором общественного мнения в вопросах эстетических. И он-то, вследствие отчасти желания разрушить обаяние ложного французского искусства, отчасти вследствие желания дать больший простор своей драматической деятельности, главное же вследствие совпадения своего миросозерцания с миросозерцанием Шекспира, провозгласил Шекспира великим поэтом. Когда же эта неправда была провозглашена авторитетным Гете, на нее, как вороны на падаль, набросились все те эстетические критики, которые не понимают искусства, и стали отыскивать в Шекспире несуществующие красоты и восхвалять их". Ну что ж, если один диктатор общественного мнения мог ввести, почему бы другому диктатору общественного мнения не смочь вывести? У Толстого не получилось, потому что и у Гете не получилось бы).
  Скажу по секрету: я потому так хорошо воспринял статью Толстого, что сам к лагерю хвалителей Шекспира не отношусь. Я ценю "Гамлета", но даже "Гамлет" не входит в число произведений, которые я бы стал перечитывать по своей собственной воле. Пробовал - знаю. Мне, скажем, ближе "слова, слова, слова" Уайльда - именно он для меня тот писатель, который "сказал обо всем и на все случаи жизни". Но ведь и Уайльд восхищался Шекспиром, а Оскар был не тем человеком, которого можно было одурманить авторитетом. Это - еще один, пусть и косвенный, но аргумент в пользу величия Шекспира. Одурманивающий авторитет Оскара в поддержку несокрушимого авторитета Уильяма.
  Сила же статьи Толстого "О Шекспире" в ее кристальной честности. Нельзя любить через силу, и очень легко быть внушаемым, что ты должен любить нечто, потому что не любить это "нечто" - невозможно. Не любишь Шекспира - значит, ты необразованный человек. Не любишь "Войну и мир" - значит, ты необразованный человек. Не любишь Пушкина - значит, ты необразованный человек. Нет, нет и нет. Ни о чем это не говорит. Необразованный человек, это тот, кто отказывается думать, а не тот, кто отказывается признавать за любимое нечто нелюбимое. Да, тот, кто не любит Шекспира-Толстого-Пушкина, потому что "заумно что-то", или "слишком длинно", или еще по каким-то сходным причинам - такой человек не имеет права говорить о своей любви-нелюбви. Он отказывается думать - мы отказываемся его слушать. В остальном, нужно оставаться кристально честным с самим собой. Толстой честен. Хотя мне все же видится, что мастерству писателя почти всегда можно отдать должное, при всем неприятии того, что он пишет. А вот отдать должное бездарности можно одним единственным образом - назвать бездарность бездарностью.
  Итак, любовь к тому или иному произведению может вводить нас в заблуждение, и отвращение тоже может вводить нас в заблуждение. При этом и любовь, и отвращение могут быть правы. Мы можем по достоинству оценить то, что мы любим, и можем с обоснованной нетерпимостью относиться к никуда не годному материалу - а вот чаще, гарантированнее всего заблуждаться оценщик будет в отношении того, к чему он более или менее равнодушен. Та самая беспристрастность, которую так часто считают главным достоинством оценщика, на практике является чуть ли не главным его недостатком. Страсть ведет нас по жизни. Отсутствие страсти ведет нас в небытие.
  
  Пример неприятия или "Вероника решает умереть"
  
  Итак, теперь как раз можно показать, как метод КНТ обоснованно "изничтожает" то или иное произведение. В качестве же "того или иного" я возьму книгу Пауло Коэльо "Вероника решает умереть". Сначала я прибегну к традиционному методу аргументации в отношении того, почему это никуда не годная книга. Я скажу, что это поверхностно-фальшивая книга, затрагивающая важные, можно сказать, важнейшие вопросы (вопросы жизни и смерти; вопрос жизненного призвания, вопрос безумия и нормы). Я скажу, что Коэльо сознательно паразитирует на этих важнейших вопросах, решая важнейший вопрос для самого себя - вопрос тиража и дохода. Я скажу, что писатели-паразиты бывают двух видов: одни паразитируют на развлекательном жанре, другие - на высокой литературе. Там, где имеет место паразитирование в рамках развлекательного жанра на свет появляется литература низменная - все эти километры детективно-саспенсо-мелодраматическо-порнографической литературы. Ну, что поделать, развлекательный жанр сам по себе изначально подразумевает некоторое паразитирование на эмоциях читателя, поэтому не стоит удивляться, что на одну хорошую книгу здесь приходится десять тысяч пустышек. Другое дело - паразитирование на жанре высоком. Это явление более редкое, хотя ничуть не редкое само по себе. Тут нужна культура, тут нужна хитрость, тут нужен более тонкий расчет. Не так-то просто продать "высокое" - куда естественнее наживаться, выдумывая какие-нибудь псевдо-головоломные преступления и распутывая их с помощью очередного штампованного якобы "шерлока холмса". Да, "высокое" продать потруднее, но и награда выше - ведь в итоге тебя могут счесть "большим" писателем. Так что "высокие" паразиты отнюдь не дураки - они просто высоко метят и, бывает, что достигают своей цели. Коэльо, например, вполне достиг.
   Хм, но может, это все эмоции, или я просто не люблю Коэльо, не понимаю его, а может, и страшно сказать - завидую? Что ж, обратимся к тексту. И здесь уже можно смело включать метод КНТ. Вот, например, Коэльо, на примере злосчастной (впоследствии - счастливой) Вероники затрагивает тему жизненного призвания:
  
  "С детства Вероника знала, в чем ее истинное призвание: стать пианисткой.
  Она знала об этом с самого первого своего урока музыки, когда ей было двенадцать лет. Учительница считала ее очень талантливой и побуждала стать профессиональным музыкантом. Но между тем, когда однажды она, обрадовавшись победе на конкурсе, сказала матери, что бросит все ради того, чтобы посвятить себя игре на фортепиано, та ласково посмотрела на нее и ответила: "Доченька, игрой на пианино не прокормишься".
  "Но ведь именно ты хотела, чтобы я научилась играть!"
  "Для развития твоих музыкальных способностей, и только. Мужья это ценят, и ты сможешь при случае блеснуть на вечеринке. Так что выбрось-ка ты из головы свое фортепиано и иди учиться на юриста - это профессия будущего".
  Вероника поступила так, как просила ее мать, будучи уверена, что у той за плечами достаточно жизненного опыта, чтобы давать правильные советы. Закончила школу, поступила на юрфак, получила диплом юриста с высокими оценками, но в итоге стала всего лишь библиотекарем". (Пауло Коэльо. "Вероника решает умереть". (стр. 120-121). М.: АСТ: Астрель, 2012).
  
  Классическая ситуация - человек хочет быть творцом, а его хотят отправить на работу. Тема, которая, наверное, никогда себя не исчерпает, потому что творческий человек всегда хочет быть творцом, а его почти всегда хотят отправить на работу)) Но...надо же еще и какой-то труд вложить в создание или обыгрыш этой классической ситуации? В самом деле - не считать же только что прочитанный вами отрывок какой-то творческой работой? С точки зрения творчества - это примитивное повторение очевидного для всех общего места. В итоге все вроде бы и правильно, и, так сказать, экзистенциально - ну как же, вот человек отказывается от своего призвания и платит за это непомерно высокую цену - жизнь его (ее - Вероники) лишается всяческих красок и вообще теряет смысл. Так вот, все вроде бы правильно, но... за всем этим ничего не стоит. Пустота, поверхностность, а следовательно и - ложь.
  Припомню-ка отрывок из книги Моэма "Острие бритвы", когда Ларри, молодой человек, отправившийся на поиски ответов на вечные вопросы, спорит со своей девушкой ровно по тому же самому поводу:
  
  "- Может быть, ты мне все-таки расскажешь, чем ты занимался все время, пока жил в Париже?
  - Я много читал. По восемь, по десять часов в сутки. Слушал лекции в Сорбонне. Прочел, кажется, все, что есть значительного во французской литературе, и по-латыни, во всяком случае латинскую прозу читаю теперь почти так же свободно, как по-французски. С греческим, конечно, труднее. Но у меня прекрасный учитель. До вашего приезда я ходил к нему по вечерам три раза в неделю.
  - А смысл в этом какой?
  - Приобретение знаний, - улыбнулся он.
  - Практически это как будто ничего не дает.
  - Возможно. А с другой стороны, возможно, и дает. Но это страшно интересно. Ты даже представить себе не можешь, какое это наслаждение - читать "Одиссею" в подлиннике. Такое ощущение, что стоит только подняться на цыпочки, протянуть руку - и коснешься звезд.
  Он встал со стула, точно поднятый охватившим его волнением, и зашагал взад-вперед по маленькой комнате.
  - Последние месяца два я читаю Спинозу. Понимаю, конечно, с пятого на десятое, но чувствую себя победителем. Словно вышел из аэроплана на огромном горном плато. Кругом ни души, воздух такой, что пьянит, как вино, и самочувствие лучше некуда.
  - Когда ты вернешься в Чикаго?
  - В Чикаго? Не знаю. Я об этом не думал.
  - Ты говорил, что если через два года не найдешь того, что тебе нужно, то поставишь на этом крест.
  - Сейчас я не могу вернуться. Я на пороге. Передо мной раскрылись необъятные пространства духа и манят, и я так хочу их одолеть!
  - И что ты рассчитываешь там найти?
  - Ответы на мои вопросы. - Он поглядел на нее так лукаво, что, не знай она его наизусть, она подумала бы, что он шутит. - Я хочу уяснить себе, есть Бог или нет Бога. Хочу узнать, почему существует зло. Хочу знать, есть ли у меня бессмертная душа или со смертью мне придет конец.
  Изабелла чуть слышно ахнула. Ей стало не по себе, когда он заговорил о таких вещах, хорошо еще, что говорил он о них легко, самым обычным тоном, и она успела преодолеть свое замешательство.
  - Но, Ларри, - сказала она улыбаясь, - люди задают эти вопросы уже тысячи лет. Если бы на них существовали ответы, их уже наверняка нашли бы.
  У Ларри вырвался смешок.
  - Нечего смеяться, как будто я сболтнула какую-то чушь, - сказала она резко.
  - Наоборот, по-моему, то, что ты сказала, очень умно. Но, с другой стороны, можно сказать и так: раз люди задают эти вопросы тысячи лет, значит, они не могут их не задавать и будут задавать их и впредь. А вот что ответов никто не нашел - это неверно. Ответов больше, чем вопросов, и много разных людей нашли ответы, которые их вполне удовлетворили". (Сомерсет Моэм. "Острие бритвы". Гл.2. IV. (стр. 78-79). М.: АСТ: Ермак, 2005).
  
  Да, все вроде бы то же самое - девушка хочет вернуть Ларри к реальности, а он хочет "коснуться звезд", но при этом почему-то ситуация с Ларри выглядит живой, достоверной, а ситуация с Вероникой - мертвой, искусственной. Да и не почему-то, а по вполне видимым причинам - Моэм постепенно, шаг за шагом (в одном отрывке, к сожалению, не передать этого "шаг за шагом") создает эту ситуацию, Коэльо же просто ограничивается тем, что...ну вы уже прочитали. Это не ситуация. Это вообще ничто. Но это можно продать. Это можно (не очень понимаю, почему, но по факту - можно) подать под соусом "серьезной проблематики" для неискушенного читателя. Если же мы вернемся к методу КНТ, то я, конечно, "считаю" весь отрывок, вбирающий в себя разговор Ларри и Изабеллы (причем, здесь приведен лишь отрывок из отрывка - разговор же стоит "считать" полностью), и, не менее "конечно" я не считаю отрывок, касающийся Вероники.
  Но в "Веронике" вообще нечего "считать" - там все время одна и та же история - Вероника, оказываясь на границе между жизнью и смертью, в конце концов выбирает жизнь, которую она теперь хочет прожить "по-настоящему" - все это весьма похвально и ни слову из всего этого нельзя поверить:
  
  "- Сколько мне еще осталось? - повторила Вероника, пока с нею возилась медсестра.
  - Сутки. Двадцать четыре часа. Может, меньше. Она опустила глаза и закусила губу. Но сохранила самообладание.
  - Тогда я хочу попросить вот о чем. Во-первых, дайте мне какое-нибудь лекарство, сделайте какой-нибудь укол - что угодно, но только чтобы я не засыпала, чтобы я использовала каждую оставшуюся мне минуту. Меня сильно клонит в сон, но я хочу не спать, мне нужно успеть сделать многое - то, что я всегда откладывала на потом, думая, что буду жить вечно, и к чему утратила интерес, когда пришла к выводу, что жить не стоит.
  - А во-вторых?
  - Во-вторых - я хочу выйти отсюда, чтобы умереть там, на воле. Я должна подняться к Люблянскому замку, который так и не удосужилась рассмотреть вблизи. Я должна поговорить с одной женщиной, которая зимой продает каштаны, а весной - цветы. Сколько раз мы виделись, а я ни разу не спросила, как ей живется. Хочу прогуляться по морозу без куртки и почувствовать пронизывающий холод - я всегда куталась, боялась простудиться.
  Короче, доктор Игорь, я хочу ощутить таяние снежинок на своем лице, улыбаться мужчинам, которые мне нравятся, с удовольствием соглашаясь, если кто-нибудь предложит выпить по чашке кофе. Я должна поцеловать маму, сказать, что люблю ее, выплакаться у нее на груди, не стыдясь своих чувств, которые раньше скрывала.
  Может быть, я зайду в церковь, взгляну на те иконы, которые никогда ничего мне не говорили, зато теперь что-нибудь скажут. Если какой-нибудь понравившийся мне мужчина пригласит меня в ночной клуб, я с ним протанцую ночь напролет. Потом пойду с ним в постель - но не так, как прежде с другими - то с деланым безразличием, то с деланой страстью. Я хочу отдаться мужчине, городу, жизни - и, наконец, смерти.
  Когда Вероника замолчала, воцарилась мертвая тишина. Врач и пациентка смотрели друг другу в глаза, читая в них мысль о тех ошеломляющих возможностях, которые могут предоставить двадцать четыре часа". (Пауло Коэльо. "Вероника решает умереть". (стр. 173-175). М.: АСТ: Астрель, 2012).
  
  Мда, Коэльо и вправду лучше не вдаваться в подробности, а то он изобличает сам себя - все эти штампованные "протанцую ночь напролет и пойду в постель" как-то плохо вяжутся с ошеломляющими возможностями, которые и вправду может предоставить нам жизнь. Впрочем, и танец, конечно, может открыть перед человеком пространство свободы, но опять и опять мы возвращаемся к одному и тому же - все это еще надо показать. Моэм (на примере Ларри) показывает какой ценой приобретается свобода, и что нужно сделать, чтобы получить шанс пережить настоящее просветление. Коэльо ничего не показывает, он просто паразитирует на схожих темах. На языке же КНТ ситуация выглядит жестко наглядно: "Острие бритвы" Моэма - 12.39, "Вероника решает умереть" - ноль, беспросветный ноль. Такие вот дела.
  
  От классики исторической к классике современной
  
  Внимательный читатель может заметить, что при подсчетах я использую в основном те тексты, которые называют еще "классическими текстами". Но может, это не вполне честно. Ведь в отношении классики (классического текста) заранее известно, что это текст стоящий самого пристального внимания и, что даже если он нам по тем или иным причинам не нравится, то велика вероятность, что мы либо чего-то недопонимаем, либо у нас не лады со вкусом. Я пока один-единственный раз изничтожил какое-то произведение, и это сразу же оказалось произведение современное, созданное живым писателем. Но ведь Коэльо плох, конечно, вовсе не потому, что он современен, а только потому, что он плох.
  Так достойны ли ныне живущие писатели того, чтобы войти в когорту великих? Естественно, достойны. Чтобы не быть голословным, приведу то, что и неизменно приводил до сих пор - примеры.
  Я не сомневаюсь, что, к примеру, хмурая, умная и бесстрашная Смилла Ясперсен из романа Питера Хёга "Смилла и ее чувство снега" заняла прочное место в когорте мировых литературных персонажей, ровно как и сам роман - место среди великих романов. Доказательством тому служит КНТ этого произведения -14.32 (99983 00 / 698 062). Вообще-то ввиду того, что я работаю в основном только с самыми-самыми текстами, сама эта цифра - 14.32, может и не производит какого-то запредельного впечатления, но я не считаю лишним повторить то, что, по-моему, уже говорил - все, что выше 10 - это, безусловно, очень высокий КНТ. Любой роман с КНТ выше 10 претендует на попадание в литературную Вечность. С условием, конечно, что КНТ считался как раз с оглядкой на саму эту литературную Вечность. В случае "Смиллы" так оно и было.
  Но и тут можно сказать, что "Смилла и ее чувство снега" - роман очень известный, можно сказать, признанная современная классика или "почти классика". Хорошо, я могу пойти еще дальше и указать на другое, и при этом совершенно выдающееся произведение мировой литературы, которое, по недоразумению, пока еще не вполне пользуется заслуженной им славой. Я имею в виду роман Франца Энгела "Мера любви" - первый великий русский роман 21 тысячелетия. КНТ же "Меры любви" высочайший - 27.36 (155 014 00 / 566 655). Лишь у "Мертвых душ" Гоголя, самого ценного (по моим подсчетам) произведения русской классической литературы, сопоставимый КНТ! И в чем-то эти произведения похожи. Нет, не по сюжету, и нет, не по писательской манере. Франц своеобычен не меньше Гоголя, его летописная манера письма абсолютно неповторима. Но "Мера любви" - это тоже в том числе и роман о мертвых душах, о душах, которые ищут все, что только можно искать, кроме того, что искать нужно - единения в любви. Роман Франца Энгела повествует о светлейшей истории любви, развивающейся на фоне окружающего мрака, безграмотности и освященных веками и законом предрассудков. Однако существенным отличием "Меры любви" является как раз то, что если в "Мертвых душах" мы не найдем ни одной живой души, то в "Мере любви" таких душ мы находим аж две и именно они определяют ход повествования. Все, умолкаю, я не буду тут раскрывать все карты: читайте, и вы все увидите сами. Узнайте, что такое Мера Любви. Оцените этот текст по достоинству. Читайте современных авторов, и не бойтесь и среди них найти Титана.
  
  КНТ и мораль
  
  В литературе существует два "плохо". Одно "плохо" означает, что книга плохо написана (безграмотный язык, слабая разработка темы, непрописанные персонажи). Второе "плохо" касается того, что книга написана "о плохом", и здесь мы выходим на тему морали в литературе. Тема эта достаточно любопытная и уж, конечно, априори достаточно проблематичная. Вот вопрос: насколько уместны моральные оценки в литературе?
   В качестве введения в проблематике обращусь к такому неоспоримому авторитету по вопросам морали, как Оскар Уайльд)) "Нет книг нравственных или безнравственных. Книги или хорошо написаны, или плохо. Вот и все", - говорит Уайльд, полностью сосредоточиваясь на одном из "плохо" и полностью игнорируя другое. (Важно и раскрытие темы: "Для художника нравственная жизнь человека - лишь одна из тем его творчества. Нравственность же искусства - в совершенном применении несовершенных средств. Художник не стремится что-то доказывать. Доказать можно даже неоспоримые истины.
  У художника не может быть этических пристрастий. Этические пристрастия художника порождают непростительную манерность стиля.
  У художника не может быть болезненного воображения. Художнику дозволено изображать всё.
  Мысль и Слово для художника - средства Искусства.
  Порок и Добродетель для художника - материал для Искусства" .Оскар Уайльд. "Портрет Дориана Грея". Предисловие. (стр. 12-13). М.: Эксмо-Пресс, 2001). Однако, сама же книга, в которой было сделано это программное заявление, вызвала дискуссию по вопросам морали - дискуссию во многих отношениях весьма любопытную. Юмор ситуации состоял в том, что хотя многие прогнозируемо и осудили книгу как безнравственную, многие же, и, как видится, вполне закономерно, прочитали "Портрет Дориана Грея" как своего рода моральную притчу! Сам Уайльд, надо сказать, ничуть не удивился такому прочтению:
  
  "...мистер Чарльз Уибли высказывает предположение, что мне, наверное, было особенно огорчительно обнаружить, что главные христианские газеты Англии и Америки столь решительно признали нравственное значение "Дориана Грея", а некоторые из них приветствовали меня как морального реформатора!
  Позвольте мне, милостивый государь, успокоить не только самого мистера Чарльза Уибли, но также Ваших несомненно встревожившихся читателей. Без малейшего колебания я заявляю, что считаю подобные критические суждения весьма лестной похвалой моему роману. Ведь если произведение искусства отличается богатством содержания, живой выразительностью и законченностью, люди с художественными наклонностями увидят его красоту, а люди, которым этика говорит больше, чем эстетика, увидят содержащийся в нем моральный урок". (Оскар Уайльд. "Письма". 85. Редактору "Скотс обсервер". (стр. 87). - М.: Издательство "Аграф", 1997).
  
  Далее Уайльд уточняет:
  
  "Если человек видит художественную красоту вещи, ему, вероятно, не будет дела до ее нравственного значения. Если же по характеру своему он более восприимчив к нравственному, нежели эстетическому воздействию, он останется слеп к вопросам стиля, отделки и т. п. Нужен Гёте, чтобы увидеть произведение искусства со всех сторон, во всей его полноте и цельности...". (Оскар Уайльд. "Письма". 87. Редактору "Скотс обсервер". (стр. 90). - М.: Издательство "Аграф", 1997).
  
  Ну и наконец, он подводит итог теме морали в "Портрете Дориана Грея" в письме Артуру Конану Дойлю, где прямо заявляет:
  
  "Не возьму в толк, как можно объявлять "Дориана Грея" безнравственным. Для меня трудность состояла в том, чтобы подчинить присущую роману мораль художественному и драматическому эффекту, и мне все равно кажется, что мораль слишком очевидна". (Оскар Уайльд. "Письма". 95. Артуру Конан Дойлю. (стр. 101). - М.: Издательство "Аграф", 1997).
  
  "Слишком очевидная мораль" в романе Оскара Уайльда! И ведь она действительно очевидна. Молодой человек губит свою душу (зеркалом которой становится портрет), отдавшись во власть культа вечной молодости. При этом не будем забывать, что для Уайльда (и Дориана) Красота важнее всего. А потому ответ на вопрос - насколько финальное состояние портрета является прямым указанием на то, что Дориан вел неправильный образ жизни? - остается неясным. Скорее Уайльд просто указал на цену, которую приходится заплатить. Но, раз уж нет ничего важнее Красоты - надо платить ту цену, которая требуется.
  Да, как видно, многое остается неясным. Однако, может дело в том, что мы опять идем по дорожке общих рассуждений, словно бы мы просто разбираем тему морали в литературе? А разве это не так? Нет, не совсем так. Основной темой разбора сейчас является работа с текстом по методу КНТ. Соответственно, и тема морали нас должна интересовать в контексте разбираемого метода.
  Так вот, положение номер один будет гласить: предварительно метод КНТ должен считаться этически-нейтральным. Иначе говоря, исследователь не имеет никакого морального права превращать метод в своего рода моральную линейку и считать только то, что кажется ему морально-оправданно и не считать то, что представляется ему аморальным. Но это сугубо предварительный подход, призванный обеспечить своего рода защиту текста от господства морализаторства. (Есть, конечно, и очевидное морально-эстетическое измерение. Как не может быть прекрасным порочный человек, так не может быть Прекрасным и порочное произведение... но нет, мы не можем назвать его произведением искусства. Те, кто, к несчастью, смотрел порнофильмы (а их, к несчастью, смотрели все), знает, к каким жалким результатам приводят все эти жалкие попытки придать им какую-ту художественность или смысл. То, что призвано исключительно возбуждать, не может восхищать. Это самоочевидно. Оно может ослеплять, взбадривать, отуплять - это да, но не восхищать. Поэтому вся порнография - это всегда "плохо". А если кто скажет, что и различные настоящие произведения искусства в разное время осуждались по разным мотивам, в том числе и по такому мотиву, что это, мол, порнография, то я отвечу - невозможно принимать в расчет всех глупцов на свете. Если кто всерьез думает, что порнографическое произведение нельзя отличить от художественного, в котором достаточно вольно трактуется тема секса, - то я не знаю, что тут можно сказать. Всех не переспоришь, и в конечном счете нередко приходится апеллировать к очевидности. Нет проблемы в том, чтобы понять, что такое порнография. Я могу дать и определение порнографии, если уж на то пошло: Порнография - это процесс поиска порнографии в произведениях искусства)) Отсюда предварительно полезно быть настроенным этически-нейтрально, как раз для того, чтобы вместо оценки литературного произведения не заняться поисками предполагаемой порнографии или еще чего-нибудь безнравственного). Много было сказано о правиле аргументации, так вот, мы и должны думать об аргументации - почему надо считать тот или иной отрывок; при этом ни разу не было сказано, что главным аргументом является моральность-аморальность того или иного отрывка. Но теперь вопрос может быть поставлен по-другому: а может ли предполагаемая аморальность того или иного отрывка считаться аргументом, чтобы "не считать" его? И вот это вопрос, требующий самого внимательного исследования, которым мы теперь и займемся.
  Обратимся все к тому же "Портрету Дориана Грея", к ключевому моменту книги - когда Дориан и отдает свою душу в обмен на вечную молодость:
  
  "- Как это грустно! - пробормотал Дориан Грей, все еще не отводя глаз от портрета. - Как печально! Я превращусь в уродливого, безобразного старика, а мой портрет навсегда останется молодым. Он никогда не станет старше, чем сегодня, в этот июньский день... Ах, если бы было наоборот! Если бы я всегда оставался молодым, а старился этот портрет! За это... за это я отдал бы все на свете! Ничего бы не пожалел! Я готов был бы душу отдать за это!
  - Тебя, Бэзил, вряд ли устроило бы такое! - воскликнул лорд Генри со смехом. - Твои картины ждал бы весьма печальный удел!
  - Да, я очень бы возражал против этого, - отозвался Холлуорд". (Оскар Уайльд. "Портрет Дориана Грея". Глава II. (стр. 39). М.: Эксмо-Пресс, 2001).
  
  Дориан становится на путь, ведущий к гибели его души, - это очень плохо, следовательно, нельзя считать этот отрывок "хорошим", а следовательно, нельзя и считать его, используя метод КНТ. Таков строго-моральный подход. Но я посчитал данный отрывок, не мог не посчитать. Это один из ключевых отрывков одной из лучших из когда-либо написанных книг! Здесь следует отметить два момента: первый - эстетическое "хорошо" в случае конфликта с этическим "плохо" должно считаться более весомым. Момент номер два: этическое "плохо" заявляет о себе, как об аргументе, почему тот или иной отрывок текста должен считаться плохим.
  Оставим (на некоторое время) Уайльда в покое и обратимся к Достоевскому, к его моральной притче: "Преступлению и наказанию". Вот Раскольников идет убивать старушку-процентщицу. Хорошо это? Сомневаюсь. Есть сомнения, верно? А хорошо ли все это описано? Безусловно, все терзания Раскольникова, все его отвращение перед предполагаемым деянием описаны замечательнейшим образом. А раз так, то многое будет использоваться и при подсчете КНТ. (Например, конечно, считается отрывок: "О боже! как это все отвратительно! И неужели, неужели я... нет, это вздор, это нелепость! - прибавил он решительно. - И неужели такой ужас мог прийти мне в голову? На какую грязь способно, однако, мое сердце! Главное: грязно, пакостно, гадко, гадко!.. И я, целый месяц..."
  Но он не мог выразить ни словами, ни восклицаниями своего волнения. Чувство бесконечного отвращения, начинавшее давить и мутить его сердце еще в то время, как он только шел к старухе, достигло теперь такого размера и так ярко выяснилось, что он не знал, куда деться от тоски своей. Он шел по тротуару как пьяный, не замечая прохожих и сталкиваясь с ними, и опомнился уже в следующей улице". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.1. I. (стр. 6). М. Художественная литература, 1983). Но здесь пока еще можно сказать, что все это "считается", потому что в Раскольникове говорит голос совести, а потому его отвращение перед предполагаемым деянием морально ценно. Но тогда перейдем непосредственно к сцене убийства. Уж это-то плохо - хуже-некуда. И тем не менее, нанесенный Раскольниковым удар топором тоже совершенно невозможно не посчитать:
  
  "- Что такое? - спросила она, еще раз пристально оглядев Раскольникова и взвешивая заклад на руке.
  - Вещь... папиросочница... серебряная... посмотрите.
  - Да чтой-то, как будто и не серебряная... Ишь навертел.
  Стараясь развязать снурок и оборотясь к окну, к свету (все окна у ней были заперты, несмотря на духоту), она на несколько секунд совсем его оставила и стала к нему задом. Он расстегнул пальто и высвободил топор из петли, но еще не вынул совсем, а только придерживал правою рукой под одеждой. Руки его были ужасно слабы; самому ему слышалось, как они, с каждым мгновением, все более немели и деревенели. Он боялся, что выпустит и уронит топор... вдруг голова его как бы закружилась.
  - Да что он тут навертел! - с досадой вскричала старуха и пошевелилась в его сторону.
  Ни одного мига нельзя было терять более. Он вынул топор совсем, взмахнул его обеими руками, едва себя чувствуя, и почти без усилия, почти машинально, опустил на голову обухом". (Ф.М. Достоевский. "Преступление и наказание". Ч.1. VII. (стр. 39). М. Художественная литература, 1983).
  
  И вот теперь мы должны подумать: да, можно сказать, что преступление Раскольникова подразумевает и наказание, что Раскольников должен пройти тяжелый путь искупления и т.д. и т.п., но как быть с самим описанием убийства? Иначе говоря, если бы Раскольников не раскаялся, а, напротив, поспешил бы воспользоваться плодами совершенного убийства - считалась бы эта сцена убийства при подсчете КНТ или не считалась бы? Вопрос вполне уместен, потому как из самой этой сцены раскаяние Раскольникова никак не вытекает. Здесь просто описано убийство. Итак, можем ли мы считать хорошее описание убийства, совершенного с очевидно преступным умыслом, чем-то хорошим в эстетическом смысле? Пока что я не могу ответить на этот вопрос.
  Но вот что я могу сделать, так это обратиться к другой книге, а именно к произведению японской писательницы Нацуо Кирино - "Аут". Это тоже история про убийство, на основании чего книгу закономерно поспешили обозвать японским вариантом "Преступления и наказания". Книга в некотором роде (и в своем жанре - триллера) любопытная, и весьма показательная. А нас сейчас интересует тема убийства в моральном аспекте. Что ж, убийство в "Ауте" присутствует и какое; как говорилось в одном замечательном фильме (по одной замечательной книге) - "это замечательное убийство со всеми подробностями". (Надеюсь, не надо уточнять, что я имею в виду фильм "Приключения Шерлока Холмса и доктора Ватсона"; первую серию - "Король шантажа", сцену с Лестрейдом).
  Яои смертельно устала от своего мужа Кэндзи. Он не обращает на нее внимания, он проигрывает все их сбережения, он, наконец, начал ее бить. Ситуация накаляется, и:
  
  "- А, это ты. - Кэндзи наконец обернулся. - Еще не ушла?
  Он, наверное, с кем-то подрался, потому что из рассеченной губы текла кровь. Яои не ответила, не сдвинулась с места. Гнев нарастал, и она уже с трудом контролировала себя.
  - В чем дело? - раздраженно, словно не замечая ее состояния, пробормотал Кэндзи. - Ты хоть иногда можешь вести себя прилично?
  И вот тут ее терпение лопнуло. Одним молниеносным движением Яои выдернула из брюк ремень и накинула ему на шею.
  Кэндзи захрипел, задыхаясь, замотал головой, но Яои уже затянула ремень и рванула вверх и на себя. Его пальцы скребли горло, но ослабить петлю не удавалось. Яои не сводила с него глаз и все тянула, тянула... Шея изогнулась под каким-то неестественным углом, руки судорожно били воздух. Так ему и надо, думала она, пусть помучается. Он не имеет права так жить! Упершись левой ногой в пол, она вдавила колено правой ему в спину. Кэндзи издал странный горловой звук, похожий на лягушачье кваканье. Так тебе и надо, так тебе и надо, злорадно повторяла Яои. Удивительно, она никогда не замечала в себе такой жестокости, но сейчас испытывала странное удовольствие, почти наслаждение.
  Кэндзи уже не сопротивлялся. Он просто сидел на ступеньке, наклонившись вперед, к коленям, и с откинутой назад головой.
  - Нет, еще рано, - шептала Яои, не ослабляя давления. - Я еще тебя не простила.
  Хотела ли она убивать его? Пожалуй, нет. Но она точно знала, что не хочет, не желает видеть его физиономию, слышать его голос.
  Сколько это продолжалось? Яои не знала. Кэндзи уже лежал на спине, совершенно неподвижно, и она наклонилась проверить пульс на шее. Пульса не было. На брюках расплывалось темное пятно. Мысль о том, что он обмочился в последние секунды перед смертью, заставила ее рассмеяться.
  - Ты хоть иногда можешь вести себя прилично? - вслух спросила она.
  Сколько еще она стояла там, над ним? Прийти в себя помог Милк, который громко замяукал.
  - Ну, и что мы теперь будем делать? - пробормотала Яои. - Я убила его.
  Поправить сделанное было уже невозможно, но Яои не испытывала ни малейшего сожаления. Так тому и быть, прошептала она про себя. У нее не было другого выбора". (Нацуо Кирино. "Аут". Ночная смена. 5. (стр.75-76). - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2006). Пер. С. Самуйлова).
  
  Хорошая ли это сцена? Вспомним о двух "хорошо". С точки зрения описания - это очень хорошее описание убийства. Отсюда, вроде бы, мы со спокойным сердцем можем назвать эту сцену "хорошей". Но как-то при этом неспокойно на сердце. Почему? По моральным соображениям. Во-первых, убивать нехорошо, при этом, конечно, есть и нехорошие люди, и есть всякие такие ситуации, и есть войны и все это понятно. Но Яои-то просто психанула. Если все начнут убивать, потому что у них лопается терпение, то кто тогда останется в живых? Только тот, кто убьет всех остальных. Потом, отметим, как вся эта сцена убийства "размазывается", можно сказать - смакуется. С Раскольниковым не так - там смакуются его терзания, тут - сладострастно смакуется сам процесс. Все это аргументы, ставящие под сомнение "хорошо" в отношении данной сцены, при всем том, что ее никак не назовешь слабой.
  Наконец, есть еще и в-третьих. Убийством Кэндзи дело не заканчивается, ведь надо что-то делать с телом. Яои вовсе не спешит раскаиваться в содеянном, она спешит избавиться от тела. Тут ей на помощь приходят подруги - Масако и Йоси. Ну, правильно, зачем же еще и нужны подруги, как не затем, чтобы помочь избавиться от тела мертвого мужа? Быстро оценив ситуацию, Масако решает, что тело надо расчленить, рассовать по пакетам и пораскидать по всяким темным закоулкам. Чем не решение, верно?
  
  "Склонившись над телом, Масако ощупала шею, пытаясь определить наиболее подходящее место для начала работы. Большой, выдающийся вперед кадык напомнил о сыне, вызвав не совсем приятные ассоциации, которые она постаралась отогнать, сосредоточившись на том, что предстояло сделать.
  - Как ты думаешь, может, просто перепилим шею?
  - По-моему, для начала стоит перерезать горло ножом, чтобы не рвать кожу, а уж если не получится, подумаем о чем-нибудь еще.
  Перейдя от разговоров к делу, Йоси обрела уверенность и взяла руководство на себя, как бывало и тогда, когда она вставала к конвейеру. Масако сходила на кухню и вернулась с набором ножей для сасими и ящичком с инструментами, среди которых была и пила-ножовка. Еще днем, обдумывая план действий, она купила в местном супермаркете сотню стандартных пластиковых мешочков для отходов, рекомендованных к использованию городскими властями.
  - Будем складывать все в них и для верности брать по два пакета, так что давай рассчитывать примерно на пятьдесят частей. Как по-твоему, это реально?
  - Тогда начнем с того, что распилим его на большие куски, а уж потом порежем их на мелкие, - сказала Йоси, проверяя пальцем остроту лезвия". (Нацуо Кирино. "Аут". Ванная. 1. (стр.117). - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2006). Пер. С. Самуйлова).
  
  Я же говорил, что это убийство "со всеми подробностями". И не сомневайтесь, сам процесс расчленения тоже описан, собственно, мы уже и подошли к нему вплотную. Но при этом я не собираюсь приводить здесь описание этого процесса. Таким образом, само собой получилось, что здесь представлены три вида выдержек из текста, если оценивать их с моральной точки зрения: (1) - описание убийства, которое мы вполне могли бы посчитать хорошим, если бы не некоторые упомянутые выше сомнения. (2) - переход через определенную моральную черту, когда уже не остается сомнений, что никакие подробности и точность описания не могут считаться "хорошими". (3) - текст, который даже не может быть воспроизводим с точки зрения возможной оценки - иначе говоря, этот текст уже не то, что не хочется оценивать, но его просто не хочется и читать. Вот и получается, что чем "лучше" описывается убийство, тем сомнительнее может быть мотивация автора описания. И тем хуже для текста.
  Также любопытно и то, как в контексте общей моральной сомнительности текста обесцениваются и те проблески светлых мыслей, которые посещают действующих лиц:
  
  "- Знаешь, галстук на шее задушенного выглядит немного ни к месту.
  Узел затянулся и никак не желал поддаваться. Наблюдая за тщетными усилиями подруги, Масако едва сдерживала нарастающее раздражение.
  - У нас нет на это времени. Сюда могут прийти. Обрежь его, и дело с концом.
  - Не торопи, - сердито отозвалась Йоси. - У тебя что, нет никакого уважения к покойникам? Постыдилась бы!
  - Какое еще уважение к покойникам? - Масако стащила с ног Кэндзи туфли и сунула их в другой пакет. - Я стараюсь думать о нем как о неодушевленном предмете.
  - Предмете? О чем ты говоришь? Это же человек.
  - Был человек, теперь - предмет. Я предпочитаю смотреть на это так.
  - Ты не права, - с нехарактерной для нее дрожью в голосе объявила Йоси. Было видно, что слова подруги возмутили ее до глубины души. - Если это предмет, то что тогда, по-твоему, та старуха, за которой я присматриваю?
  - Человек, конечно.
  - Не могу с тобой согласиться. Если этот мужчина неодушевленный предмет, то и моя свекровь тоже. И тогда мы все - предметы, живые и мертвые. Между нами нет никаких различий.
  Наверное, она права, подумала Масако, пораженная силой сделанного Йоси заявления". (Нацуо Кирино. "Аут". Ванная. 1. (стр. 114). - М.: Эксмо; СПб.: Домино, 2006). Пер. С. Самуйлова).
  
  Да, Йоси права, но какой толк в ее правоте, если она все же будет участвовать в расчленении тела? Ее действия полностью обессиливают силу ее слов. Она уподобляется небезызвестному завхозу 2-го дома Старсобеса, который "крал, и ему было стыдно. Крал он постоянно, постоянно стыдился, и поэтому его хорошо бритые щечки всегда горели румянцем смущения, стыдливости, застенчивости и конфуза". (Ильф И., Петров Е. "12 стульев". Ч.1. гл.VIII. (стр. 45) // "Двенадцать стульев; Золотой теленок". - Архангельск: Сев.-Зап кн. Изд-во, 1988). Если кто расчленяет трупы, то даже если ему при этом хочется "проявить уважение к покойнику", очевидно, этим можно пренебречь и всякие его "правильные слова" не считать за таковые, а, соответственно, и не стоит "считать" тот или иной отрывок текста. (А вот отрывок из "12 стульев" стопроцентно считать стоит как раз в силу комичности - тут ведь чем серьезнее, тем хуже).
  Будем подводить итоги. Я не рискую устанавливать четкое взаимоотношение между этическим и эстетическим. Это соотношение неочевидно, и всякий, становящийся в позу сурового моралиста при оценке литературных произведений, рискует выставить себя в самом невыгодном свете. К примеру, как оценить Воланда из "Мастера и Маргариты" и все описанные Булгаковым похождения нечистой силы, вместе с превращением самой Маргариты в ведьму? Оценить их можно только по самому высшему разряду, но ведь дьявол все равно остается дьяволом? Да, одно, оказывается, не противоречит другому, а распутать весь этот клубок взаимоотношений Добра и зла (и как видимое зло играет роль сурового очистительного Добра) можно лишь при внимательном анализе текста. И все равно клубок этот до конца не распутывается; все равно всякий читатель (а тем более читательница) по прочтении "Мастера и Маргариты" будет мечтать о полете на метле и посиделках с сатаной. ("...ведь не каждый же день встречаешься с нечистой силой!
  - Еще бы, - подтверждал Азазелло, - если бы каждый день, это было бы приятно!". (М.А. Булгаков. "Мастер и Маргарита". Ч.2. гл.30. (стр. 641) // Минск.: Мастацкая литаратура, 1988). Или как быть с Гоголем, который программно-сознательно сделал героем "Мертвых душ" подлеца? - причем прямо в противовес всяким "добродетельным" героям. ("А добродетельный человек все-таки не взят в герои. И можно даже сказать, почему не взят. Потому что пора наконец дать отдых бедному добродетельному человеку, потому что праздно вращается на устах слово "добродетельный человек"; потому что обратили в лошадь добродетельного человека, и нет писателя, который бы не ездил на нем, понукая и кнутом и всем чем ни попало; потому что изморили добродетельного человека до того, что теперь нет на нем и тени добродетели, а остались только ребра да кожа вместо тела; потому что лицемерно призывают добродетельного человека; потому что не уважают добродетельного человека. Нет, пора наконец припрячь и подлеца. Итак, припряжем подлеца!". (гл. 11 (стр. 242-243)). Вместе с тем, как и было показано, моральные оценки могут создавать поле напряженности в общей оценке того или иного текста, и, временами они могут прямо зачеркивать работу автора.
  Рискну назвать и имя автора, который может послужить моделью в плане того, как автор, сознательно становясь на сторону откровенного зла, тем самым заведомо обесценивает все свое творчество. Имя это всем прекрасно известно - это маркиз де Сад собственной персоной. Он не стесняясь объявляет о своем распутстве ("Да, я распутник, и признаюсь в этом"), и не стесняясь же возводит аморальность в ранг концепции своих произведений:
  
  "Так, полные пустого, смешного, суеверного почтения к нашим абсурдным условностям, мы, добродетельные люди, встречаем только тернии там, где злодеи срывают розы. Порочные от рождения или ставшие таковыми разве не убеждаются, что они правы, когда больше рассчитывают на уступку пороку, нежели на сопротивление ему. И нет ли известной правоты в их утверждениях, что добродетель, сколько бы прекрасной она ни была, слишком слаба, чтобы победить порок, что в этой борьбе она испытывает жесточайшие удары, и не лучше ли в наш развращенный век поступать так, как поступает большинство?". (Маркиз де Сад. "Жюстина, или Несчастья Добродетели". Гл.1 (стр. 21-22). (пер. Е. Храмова). - СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2012).
  
  Это суждение относится ко второй из трех выделенных мною выше категорий текста, "зачеркиваемого по моральным причинам", а именно: "переход через определенную моральную черту...". Моя попытка чтения-оценки "Жюстины" наводит на мысль, что сам текст преимущественно относится к третьей категории, а именно: "текст, который даже не может быть воспроизводим с точки зрения возможной оценки - иначе говоря, этот текст уже не то, что не хочется оценивать, но его просто не хочется и читать". Проблема в том, что когда не хочется читать, то соответственно, сложно и оценивать, и кое-что, возможно и ценное можно пропустить. Но я полагаю, что это уже в большей степени проблема текста, а не оценщика. А потому, КНТ "Жюстины" я считаю равным нолю, хотя я и недалеко продвинулся в подсчетах, но таков уж оцениваемый текст. Если уж говорить по сути, то суть зла всегда будет сводиться к небытию - в литературе ничуть не менее, чем в жизни. То, что плохо написано или написано о чем-то очень плохом - попросту исчезает из поля зрения читателя.
  Под конец же, я бы хотел привести один пример, когда, казалось бы, напротив, безупречно хорошая работа художника оборачивается каким-то сомнительным, "плохим" (в контексте данных рассуждений), результатом.
  Есть такие писатели, которые слишком много пишут и, если уж говорить начистоту, то писатели и вообще-то слишком много пишут)) Но ведь это не грех, это вроде как писательская добродетель - писать? Как сказать, как сказать. (Еще раз на сцену исследования выходит беллетрист Тригорин: "День и ночь одолевает меня одна неотвязчивая мысль: я должен писать, я должен писать, я должен... Едва кончил повесть, как уже почему-то должен писать другую, потом третью, после третьей четвертую... Пишу непрерывно, как на перекладных, и иначе не могу. Что же тут прекрасного и светлого, я вас спрашиваю? О, что за дикая жизнь!" (Чехов. А.П. "Чайка" Д.2. (стр. 326). // "Вишневый сад: Пьесы. - М.: Эксмо, 2006). Я вот припоминаю, что Жюль Верн в свое время поставил перед собой задачу - написать сто романов; задачу, которая вообще-то должна бы повергать в ступор всякого мыслящего человека. Зачем именно сто романов? Для ровного числа? Как можно написать сто романов, когда едва ли писателю уделено хотя бы 50 лет активной работы? Жюль Верн, слава Небу, сто романов так и не написал, а вот Дюма всеми правдами, а больше неправдами накатал столько романов, что даже и не совсем известно сколько - чем, наверное, и гордился, хотя стоило бы где-то и постыдиться. Если писатель настолько лишен чувства меры, что написал 100 книг, то мы можем быть уверены, что как минимум 50 из них никуда не годятся.
  Такой вот неожиданной ремаркой я и закончу рассуждения на тему морали в литературе. И все-таки читайте Жюля Верна (и Дюма, конечно, не забывайте), и не читайте маркиза де Сада, очень прошу Вас!
  
  Перевод как проблема
  
  Я уже было совсем собрался закруглять разговор о проблемах метода, но есть еще одна проблема, которую все-таки никак не обойти - проблема перевода. А как быть с переводными текстами? Не логично ли допустить, что КНТ может считаться только в отношении текста-оригинала? Вполне логично: ведь даже чисто "физически" (то есть по объему) текст оригинала не равен тексту-переводу, не говоря уже о смысловой составляющей. Но сразу признаюсь - я не решу поставленную здесь проблему, и все, что смогу сделать, так это предложить самое очевидное из решений - читать тексты в оригинале, ну и соответственно работать с текстом-оригиналом. Но сам-то я этого решения не придерживался и даже КНТ тех текстов, которые я мог бы посчитать в оригинале (например, "The catcher in the rye" или "The picture of Dorian Gray") я все же считал с перевода. Конечно, многое зависит от мастерства переводчика - такую вот можно высказать глубокую мысль. В частности, если мы возьмем такой во всех отношениях безупречный перевод, как перевод "Над пропастью во ржи" в исполнении Райт-Ковалевой, то я рискну утверждать, что нет такого отрывка оригинального текста, который я бы не посчитал, работая с переводом. (Уже в переводе названия чувствуется рука мастера - да я бы себе голову сломал, думая - как перевести это сочетание - ну не "Ловец во ржи" в самом-то деле (как его, ничтоже сумняшеся, и перевел один переводчик). Вообще, "Над пропастью во ржи", по-моему, звучит лучше чем "Catcher in the rye", здесь мы подходим к проблеме с иной стороны - иногда доводится слышать, что некоторые переводчики переводят лучше, чем пишут авторы. Ну, если лучше, пусть становятся писателями)) Но это все предположения. Чтобы убедиться в их правдивости надо бы проделать вот какую работу: посчитать некоторое количество КНТ оригинальных текстов, а потом переводных и посмотреть, какого рода проблемы вскроются и какова будет погрешность. Но я, повторюсь, не буду проделывать всю эту работу. В конце концов, ведь даже и в самой безупречной работе - которой, как вы уже убедились, является и эта)) - да должен же быть хоть какой-то изъян. Таким образом, все КНТ текстов, написанных не на русском языке, даны (в данном исследовании) с некоторой непросчитанной погрешностью. Я не склонен считать эту погрешность большой (при условии, повторюсь, мастерского перевода), но стоит иметь ее в виду. (Но, что ни говори о мастерстве переводчиков, очевидно, трудно что-то поделать с тем недоумением, с которым сталкиваешься, читая, например, Уайльда на русском, читав его до этого в оригинале. Или читая русскую классику по-английски. Как будто с каким-то извращением сталкиваешься, ей богу. Знакомство с оригинальными текстами погружает читателя в новый, еще неизведанный им мир).
  
  Суммируя проблемы:
  
  Итак, для порядка кратко суммирую возникшие в ходе исследования проблемы:
  
  Проблема субъективности оценщика: У каждого оценщика должен по определению получаться какой-то свой результат оценки. Разрешение проблемы: аргументация в процессе подсчета. Аргументация противоречит произволу и ограничивает его. Вместе с тем и на это решение налагаются свои ограничения: прежде всего потому что есть такой аргумент как непреодолимая запоминаемость того или иного эпизода, но обосновать эту запоминаемость очень сложно, - запоминаемость сама по себе служит основанием. (1)
  
  Проблема погрешности: Достаточно случайные колебания в получаемых результатах могут приводить к тому, что одно произведение будет оказываться то лучше, то хуже другого (например, если оценщик, подумав, решит исключить достаточно объемный отрывок из подсчетов). Разрешение проблемы: При сравнении полученных результатов, стоит считать убедительным преимущество не менее чем в единицу. Ограничение на решение: чем короче произведение, тем выше вероятность значительных колебаний в получаемых результатах, в случае исключения-включения в подсчет КНТ того или иного отрывка. (2)
  
  Проблема уровней восприятия: Есть произведения, чей высокий КНТ может ставиться под сомнение в плане его равнозначности с таким же КНТ другого произведения. Разрешение проблемы: Есть уровень, на котором все результаты являются соизмеримыми - это уровень литературной Вечности. Ограничение на решение: возможная неоднородность текста - бывает и так, что текст, сомнительный с точки зрения принадлежности к Вечности вместе с тем предоставляет читателю немало "вечных" отрывков. (3)
  
  Проблема длины произведения: Чем произведение длиннее, тем сложнее добиться его насыщенности. Разрешение проблемы: сравнение произведений каждого в своей "весовой" категории (роман, повесть, рассказ). В случае примерного равенства КНТ преимущество всегда должно отдаваться более "весомому" (чисто физически) произведению. Ограничение на решение: слишком арифметический подход, что не может несколько не коробить. Не хочется делить книги на те, что потолще, и те, что потоньше, отдавая предпочтение той или иной книге, исходя только из-за ее "веса". (4)
  
  Проблема пристрастия: Любимые произведения почти неизбежно будут представать в более выгодном свете, чем нелюбимые, что будет находить отражение и в более высоких цифрах оценки. Разрешение проблемы: Нельзя бояться любви. Только с любовью и найдем мы Истину. Ограничение на решение: Ограничение здесь накладывает наша способность любить то, что действительно достойно любви. (5)
  
  Проблема морали: Далеко не всегда очевидно, как быть с "хорошим" описанием, если при этом же, мы считаем его "плохим" по моральным соображениям. Разрешение проблемы: превращаться в моралиста только в случае очевидно-вопиющих моральных сомнений. (6)
  
  Проблема перевода: При подсчете КНТ переводного текста погрешность неизбежно увеличивается. Разрешение проблемы: Работать только с текстом-оригиналом. Ограничение на решение: Практическая невозможность исчерпывающим образом осуществить решение на практике. (7)
  
  Вот, я насчитал семь основных проблем. Вообще же, любой текст и сам по себе может порождать свои специфические проблемы, касающиеся работы по методу КНТ. И каждый новый отрывок может порождать как специфические способы аргументации, так и не менее специфические причины для отказа считать данный отрывок стоящим запоминаемости-выделения-подсчета.
  
  Общефилософское замечание
  
  Исследование метода КНТ уже почти закончено. Под конец, я не могу не сделать одно замечание общефилософского характера. Я всегда исходил из того, что всякий зрелый исследователь, если он адекватен в выборе области поиска, то он найдет тот или иной ответ на интересующий его вопрос. И вот я сам погрузился в такую специфическую область как оценочная деятельность в литературе. Забрался в непроходимые оценочные джунгли)) Можно сказать, что в этом и заключается общефилософский смысл работы по методу КНТ - показать, что зайдя даже и в непроходимые джунгли, можно-таки их пройти. Что же я нашел в этих джунглях? Вот что: я постарался показать до какого предела точности мы можем дойти, погружаясь в процесс оценки литературного произведения (трактуя шире - насколько точно мы вообще можем оценивать). Я показал, что в рамках оценочной деятельности вполне возможен отход от рассуждений исключительно общего характера и указаний на исключительную субъективность всякой оценки и также возможен переход к предельной конкретике. Я показал ряд ограничений, с которыми мы сталкиваемся по ходу поиска. В общем, да, я думаю, что нашел то, что искал. И моя вера в то, что кто адекватно ищет, тот находит адекватные ответы, не поколебалась. А потому - дерзайте, дерзайте господа товарищи!
  
  О точности оценок
  
  Представим себе укрытый плотным туманом город и уподобим этот город Литературе, а непроглядный туман - оценочной неясности. Так вот, предлагаемый здесь метод направлен на то, чтобы рассеять туман, но результаты этой деятельности невозможно представить в виде: "был туман, а потом туман рассеялся". Нет, перед нами вырисовывается другая картина. Метод КНТ несомненно разгоняет туман, но неравномерно - как в отношении пространства, так и в отношении плотности тумана. Какие-то здания начинают проглядывать из дымки, какие-то остаются скрытыми почти непроницаемой пеленой, но зато какие-то другие видны вполне отчетливо. Тот, кто грамотно использует метод КНТ, сможет разглядеть дорогу в городе Литературы и прогуляться по ней, но ни один человек на свете не сможет увидеть и обойти этот город целиком - и потому, что он слишком велик, но главным образом потому, что сама по себе оценочная деятельность всегда окутана туманной завесой, которую, при всем желании, до конца не развеять. Что же в конце концов увидит добросовестный оценщик? Это только ему и известно, это вопрос его личной практики оценки. Но увидит он что-то только в том случае, если будет стремиться разогнать туман, а не прикрываться им, прячась за словами типа - "это моя оценка, у другого - другая и это все, что и можно сказать, и никто из нас ни прав, ни ошибается". Такие люди обречены навсегда скитаться в тумане, и, ничего не увидев, насмехаться над теми, кто достаточно многое разглядел.
  
  О мистичности точной оценки
  
  Но, конечно, все равно, само понятие точной оценки подразумевает некоторый, как его можно назвать, мистический флер. И в самом деле, что же это такое - точная оценка? Что может побудить оценщика сказать - я дал точную оценку? С одной стороны, я уже неоднократно подчеркивал, "что" - проделанная работа, но ясно, что и этого недостаточно. В конечном счете я прихожу к выводу, что мистика, присущая всякому пониманию точности оценки может преодолеваться только через понимание самого процесса оценки как творческого процесса. Творец создает произведения искусства, но и для того, чтобы оценить это произведение искусства надо также совершить творческий акт. Творчество - это всегда волшебство, а волшебство в свою очередь всегда есть нечто необъяснимое. И вот, с одной стороны мы имеем волшебное произведение искусства, а с другой - сухую цифру, но действительной эта цифра станет только в том случае, если она также станет волшебной. Только взмахнув волшебной палочкой сможем мы добраться до сути:)
   Ну а мистический флер - пусть будет, ничего в нем плохого нет. Процесс творчества сам по себе мистичен, соответственно и процесс оценки творчества, понимаемый как творческий процесс. (Именно здесь я возвращаюсь к не раз и не два возникавшему вопросу: так считать или не считать тот или иной отрывок? Да, бывают ситуации, когда этот вопрос повисает в воздухе и конечное решение принимается словно бы по наитию - так и Художник, потратив значительное время на обдумывание произведения, многое делает и нечаянным взмахом кисти, вроде бы необдуманным движением руки. Вы скажете, что в науке нет места такой нечаянности? Но я вам отвечу: Есть). Итак, будем же искать именно точную оценку, будем работать с текстом, но и постараемся быть творцами. Не став творцом, не понять творца.
  Все, теперь мне только и осталось, что произнести следующие слова: таков метод КНТ во всей его ясности и туманности.
Оценка: 7.00*3  Ваша оценка:

Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
Э.Бланк "Пленница чужого мира" О.Копылова "Невеста звездного принца" А.Позин "Меч Тамерлана.Крестьянский сын,дворянская дочь"

Как попасть в этoт список
Сайт - "Художники" .. || .. Доска об'явлений "Книги"