Просветок меж штор постепенно проясняется, расширяется всё смелее, полоской вытягивается по потолку, воздух в комнате становится прозрачным, проступают предметы, дышать становится легче. Глаза, уставшие за бессонную ночь, наконец-то начинают слипаться. Противоречия преображения: мир проясняется, а путаница в голове ускоряется, свет несёт тепло, а приходит прохлада, всё оживает, а шевелиться не хочется, тишина, а мысли отступают, сосредоточенность рассредоточивается... Сознание, утомлённое бесконечными уколами мыслей, расслабляется, затуманивается, рассыпается обрывками спутанных образов, и плавно проваливается в пьянящую дремоту. Долгая гнетущая бескрайняя темнота растворяется, удушье отступает, тяжесть ослабевает, напряжение наконец-то спадает. Прохлада, облегчение, тишина, беспамятство, я ускользаю в вакуум сна...
Какой противный звук доносится из-за двери. Опять. Опять. За-под дверью кто-то жалобно заскулил, заворчал, по дереву пронзительно скребанули когти. Какой мерзко-противный скрежет. Когти разрывают дерево, звук разрывает тишину, дом наполняется скрежетом, душа страхом. Кто-то рвётся, скребётся в дом. На трясущихся ногах подхожу к двери, заглядываю в глазок - чёрный пёс захлёбываясь лаем и воем, скребёт и грызёт дверь. Наваливаюсь на дверь плечом и чувствую, как она вибрирует под когтями сильных быстрых лап. Вот внизу появилась дыра, в дом ворвалось его хрипящее дыхание, сверкнули чёрные когти, мохнатая лапа, протиснулся мокрый нос, блеснул вытаращенный, отыскивающий меня глаз. Бью ногой чёрную морду, бросаюсь в спальню, запираюсь. Пёс завыл ещё громче, ещё пронзительнее, ещё отчаяннее, ещё быстрее заскребли когти. Вой переходит то в визг, то в лай, то в рык, то в ворчание, словно пёс пытается что-то сказать, прокричать. Дверь трещит, он продирается через неё, он уже в прихожей. Я слышу его ещё чётче, ещё громче, он ломится в спальню. Бросаюсь на кровать, зарываюсь в одеяла, подушки. Пёс полосует когтями дверь и всё воет, хрипит, захлёбываясь рыком и полосует и дерёт и скулит и грызёт. Я зарываю голову в подушки, натягиваю на себя одеяло, ноги похолодели, запутались в простыни, не могу их напрячь, не могу пошевелиться, встать, убежать. Этот вой сотрясает стены, простреливает мозг, разрывает душу... Накрываюсь подушкой, только бы не слышать этого воя. Трещат щепки, пёс продрался сквозь дверь, бросается на кровать, расшвыривает подушки, раздирает одеяло и, визжа, быстро лижет мои руки, голову, лицо. Лижет огромным мокрым горячим языком мои губы. Я отплёвываюсь, извиваюсь, пёс придавливает меня своей неподъёмной тяжестью, своими когтистыми лапами, своей горячей колючей шерстью. Я не могу пошевелиться, не могу закричать, он всё лижет и лижет меня в лицо, вязкие, липкие, горячие собачьи слюни обволакивают меня, душат, я захлёбываюсь, задыхаюсь и просыпаюсь...
Сижу на кровати, стараюсь отдышаться, очнуться. Сил встать нет. Валюсь набок, смотрю в потолок...моя вскрытая грудная клетка, тонны горечи, центрифуга стыда... От этого снотворного один бред.
Нет мучения безысходнее, чем бессонная ночь в тупике мысли.
Самое незаменимое изобретение человечества - кондиционер. Мой вчера сломался. И я вчера сломался.
Смотрю на будильник - через полчаса он зазвонит, и я буду должен начать свой очередной новый день. Но к сегодняшнему дню я не готов. Сегодня уже всё по-иному. Накрывшее меня вчера, придавило страшнее кошмарного пса. Я не хочу этого нового дня. Я боюсь наступившего дня. И заснуть боюсь. Мысли, прожигавшие всю ночь мой мозг, сделав тысячи кругов, замкнулись в один вопрос - что же мне теперь делать? И мой перегретый мозг не выдаёт ответа, он просит отдыха. Мозг отключился - вопрос остался. И горечь, и тяжесть и...
Лежу, смотрю в потолок. Чувствую, подкрадывается паника. Делать вид, что ничего не произошло, ничего не знаю? Вглядываясь в лица, гадать, кто это сделал, кто прислал мне эти снимки? Какой будет его следующий ход? Нет. Не зная броду... Надо как-то дистанцироваться от проблемы. Хоть на несколько часов. Как-то сделать перерыв. Взять тайм-аут. Иначе, либо дров наломаю, либо перегорю. Нужно отстраниться и попробовать взглянуть на ситуацию... Нет. Вообще отключиться от всего, забыть об этом. Хоть на какое-то время. Вообще не видеть, ни помнить, ни знать ничего. Хоть какое-то время покоя. Как это сделать? Водки? Нет. В бассейн? Нет. К психоправу? Нет. В горы, на лыжи... Столько времени у меня нет. К девкам? Нет!
Лежу, смотрю в потолок. Сами собой возникают образы: кто-то отводит глаза, кто-то явно нагло торжествует, кто-то даёт понять что знает, но демонстрирует, что это для него ничего не меняет, кто-то держится бодренько, будто ничего не знает, как ни в чём не бывало, кто-то тайно злорадствуя, надеется на перемены, кто-то избегает...Нет, нет, пока никто не знает, я должен что-то предпринять.
Отключаю будильник. Плутать в размытом пространстве между сном и явью противно, утомительно, мучительно. Встаю с постели, открываю полированную без единой царапинки дверь, плетусь в ванную, встаю под душ. Вода всегда приносит облегчение. Упругие струи барабанят по ушам, шлёпают по затылку, гладят спину, уравновешивают всё внутри. Да, да уравновешивают, повторяю я себе. Буду стоять до тех пор, пока не уравновесит. Вода, вода, вода... Благодать Создателя. Всё растворяется, течёт и утекает. Конкретная точка мироздания - я, моё сознание... Я обладаю сознанием или сознание определяет моё я? Уф, эти снотворные... Прежде всего надо в голове навести порядок. Успокоиться и расставить всё на свои места. Вода, вода... А что если просто послать всех и вся? А как конкретно это сделать? Я даже этого не могу сделать. Хочется раствориться в этой воде и утечь вместе с ней. Прохладнее. Прохладнее. Напор посильнее. Хорошо. Когда-то Господь, чтобы смыть людские скверны наслал потоп. Боже, не пора ли повторить? Пора выпить кофе. Надеваю халат, иду на кухню. Хорошо, что мне вчера удалось скрыться ото всех. Но долго мне и здесь не дадут побыть одному. Скоро налетят и сюда энергичные помощники, верные соратники, настырные деятели. И я должен буду, либо делать вид, что всё в порядке и как-то работать, либо... А ещё жена... Стоп! Надо выпить кофе. По всей кухне разбросаны осколки планшета. Как я разметал их ночью, так они и лежат. Я швырнул планшет в стену, топтал ногами, потом долбил ножками стула в крошки. Осколки рассеяны по полу. Но, увиденное на экране, цельной картинкой стоит в глазах. Беру совок, веник, сметаю осколки в мусорный пакет. Всё. Всё в сторону. Пауза. Хочу кофе. Я люблю кофе. Я люблю кофе, - повторяю я себе. Отмеряю зёрна, засыпаю в машину, и машина, издавая ровный уютный гул, как сотни и сотни раз безотказно, независимо ни от каких обстоятельств, чьего-то настроения, пульса, погоды, событий выдаёт порцию горячего, благоухающего, крепкого эспрессо. Какой аромат, какой цвет! Я не спешу с первым глотком. Первый глоток самый желанный, самый вкусный. И прелюдия - вдыхание аромата - сделает его ещё вкуснее. Где-то в Африке, где-то в Эфиопии, какие-то люди выращивали, ухаживали, охраняли, поливали эти чудные растения. Растение всасывало своими корнями воду и вместе с ней впитывало какие-то вещества из земли. Каким-то образом перерабатывало эти вещества, создавало уже другие, наполняло ими свои плоды, протягивало их к солнцу для вызревания. И солнце наполняло растение своей энергией, теплом, силой, помогая создать уже другие вещества, обладающие особыми свойствами, доводя чудодейство созревания до кульминации - зерна. Потом кто-то бережно собирал созревшие зёрна, отбирал, и вкладывал в них уже свой элемент - обжаривал по какой-то своей методе, доводя конечный продукт до совершенства. И вот теперь я размолол эти зёрна, растворил в той же воде, и вода, как когда-то по корням и ветвям, понесла в мои вены эти вещества, силу земли и солнца, насыщая мою кровь, мозг, и я... Схожу с ума. Нет, нет, всё нормально. Так и продолжай. Это рефлекс, защитная реакция. Мозг отключается и отдыхает. А как бы боль отключить? Спокойно. Действительно надо как-то отдохнуть. Дать остыть голове, расслабить нервы. Отступить, отдохнуть. Появятся силы, что-нибудь придумается.
Да, чудесный кофе. Первый глоток всегда самый вкусный. И теперь прибавим первую сигарету. Ночные не считаются. Великолепно. Большего удовольствия сегодня не жди. Спокойно. Крепкий кофе, сухая сигарета. И мне надо крепко и сухо подумать. Нет. Надо сделать паузу. Взять тайм- аут. Сейчас начнутся звонки. Я не готов. Мне необходимо время. Ни с кем, ни о чём не говорить, тем более встречаться не буду, пока сам не решу что делать. Тайм-аут. Хотя бы несколько часов. Что бы подкрепить себя в этом решении, наливаю рюмку коньяка, выпиваю. Чудесно. Хороший коньяк, хороший кофе, хорошая сигарета - вот всегда желанная компания, которая никогда не подведёт, всегда оправдает ожидания. Хотя и это не так. Всё дело в качестве. В цене. Чтоб её...
Включаю телефон. Решил, так решил. Набираю секретаря, спокойным голосом:
- Меня сегодня не будет. Ни для кого. Ничего не случилось, всё в порядке. Перенеси всё и всех на завтра. Текущее - пусть течёт своим чередом. Всё на завтра, - и отключаю телефон.
Вот так. Выпиваю ещё рюмку. Осматриваюсь из окон вокруг дома - вроде бы никого. Одеваюсь, беру пакет с осколками планшета, спускаюсь в гараж, сажусь в новую машину. Да, всё правильно - не зная брода, не суйся... Отведу свои войска, подкоплю сил и ударю. Выезжаю. Никого. Прекрасно. В поле. В поле, подальше от города, подальше от всего и ото всех. Давлю на газ - и от мыслей подальше. На определённой скорости возникает какое-то состояние, которое позволяет оторваться и от мыслей. Так бы ехал и ехал. Пробую составить себе мантру. Всё мчится вокруг меня, всё проносится мимо и исчезает. Я один вне пространства, вне времени. Я спокоен я сам в себе. В стороне от всего происходящего и ничто меня не касается. Никакие обстоятельства, никакие события не могут повлиять на моё состояние, моё самочувствие. Я один, я здесь, а не там, я в порядке, накоплю силы, вернусь и сделаю всё как надо, сделаю то, что должен буду сделать. Я спокоен, я расслаблен, я в равновесии, я еду по прямой дороге и контролирую своё движение и свою жизнь. И ни о чём не думаю. Долбанные дорожники! Ну, неужели нельзя хоть одну нормальную дорогу сделать! Разогнаться негде. Спокойно. Дальше, дальше... Я еду, еду, не наметив маршрута, не выбирая дороги, но я знаю, куда приведёт меня дорога, где я окажусь. Мой путь прокладывает подсознание, я знаю, в какое место меня приведёт дорога. Я и хочу там оказаться и боюсь туда попасть. Боюсь, потому что знаю, потом опять будет тяжело. Но сегодня мне необходимо прикоснуться к этому. И я еду, еду...Воскресить хотя бы на секунду, хотя бы капельку того чистого тепла, которое было когда-то. Почувствовать, хоть где-то в глубине, хоть отголосок, постараться, вслушаться в себя и уловить хоть частичку той радости, которая когда-то так естественно наполняла жизнь...Было, было и есть, хоть элементарная частичка но есть. Пусть замурованная, пусть замороженная, законсервированная, изолированная от всего, но частичка настоящего девственно чистого первородного счастья во мне хранится. И сколько бы лет не прошло, как бы я не изменился, в кого бы ни превратился, этот исток, это семя всегда будет во мне. Вот так. И ни какой мантры придумывать не надо. Вот грунтовка, вот поворот и по полю...Дальше, дальше... Вот она, река. Дальше, дальше...Вот здесь. Выключаю двигатель. Тишина.
...Я просыпаюсь от ритмичного звука ударяющей в дно ещё пустого ведра струи молока. Бабушка начала доить корову. Солнце ещё не взошло, в предрассветном полумраке, сквозь дымку тумана белеет силуэт коровы. Тишина. С разных концов деревни доносятся крики просыпающихся петухов, ленивый лай собак, протяжное мычание коров. Но все эти звуки каким-то сказочным образом не нарушают тишины. Все эти звуки только обозначают - эта тишина живая. Боясь опоздать, быстро одеваюсь, выхожу на крыльцо, беру, приготовленные с вечера удочку, банку с червями, тороплюсь. Бабушка, сокрушаясь - спал бы себе - протягивает чашку парного молока, уговаривает поесть. Но некогда, торопливо выпиваю молоко и скорее на реку. Густой холодный туман заволакивает всё вокруг. Тёмными полосами проступает забор, калитка, наверху ветка акации, внизу лавочка, столб исчезает в вышине, где-то сбоку вздохнула, плавно прошагала корова, гигантской горой проступает стог сена, фыркнула, звякнула сбруей лошадь, скрипнула дверь...тишина. Тропинка скрывается в высокой, густой, мохнатой полыни. Самое трудное на свете - это пройти через эти заросли так, чтобы они не окатили меня ледяной росой. Но стебли такие высокие, ветви такие мохнатые, чуткие, они специально сгребают росу и стряхивают её на меня. По телу бежит озноб, я бегу напролом. Вот и река. Она ещё не проснулась, она ещё нежится под пушистым покрывалом. Речка растянулась тёмной гладью, дальнего берега не видно: клубы белёсого тумана плавно лениво тянутся по-над водой, хлопья белого пуха медленно движутся вместе с этой пеленой по течению, где-то уже купаются гуси. И я аккуратно закинув поплавок, бужу реку: тихий шлепок, плавные круги разбегаются по глади, туман всё белеет, вытягивается, тает, воздух дрогнул и вот оно! Солнце! И всё засверкало, вспыхнула река, распахнулась ясная даль и всё раздвигается и наполняется пронзительными, протяжными переливами солнечного света...
Всё это исчезло. Река, конечно, та же, и место то же самое, но деревни уже давно нет, вода мёртвая, и государства того уже нет. Теперь на месте деревни, степь заравнивает шрамы потревоженной земли. И радости той уже нет. И чистоты. Но я-то остался!
Не возвращайся в места былого счастья. Хотел укрепиться, подпитаться,... а стало ещё хуже. Даже не верится, что всё это было в моей жизни. В этой жизни. На этой планете. Как всё могло так перемениться? Будто на яблоне жёлуди выросли...
Вон отсюда. Назад, назад.
Возвращаюсь на шоссе, поворачиваю к городу. Еду, соблюдая дистанцию, держа взглядом бампер впередиидущей машины. Но в город я не хочу. Опять сворачиваю. В поле, в поле. Да, да. "Поле, русское поле...ла-ла, ля-ля...". Вон за теми посадками поле, вернее тоже уже степь. Равнина до самого горизонта. Прекрасный вид. Дальше, дальше... Глушу мотор. Тишина. Степь. Раздолье. Утро. Солнце. Красота. Начало всегда чистое. Не допускать никаких мыслей. Пройдусь. Воздух-то какой! Ветерок, прохладно. Роса, чистота, лепота. Птички поют. И никакого беспокойства. Ветерок проветрит голову. Как эти буддисты медитируют? Сидит, как статуя, а дух парит в спокойных сферах. Я не буддист и не йог. Но мне надо как-то дистанцироваться от проблемы и привести себя в боеспособное состояние. Пройдусь. Дышать. Ритмично дышать. "Поле, русское поле...". Тишина, простор, птички поют, насекомые шуршат, чистое небо - красота. Красота и спокойствие. Бесчувствие. Безмыслие. Безвременье. Сколько у меня времени? Часов шесть...Это будет зависеть...Стоп! "Поле, русское поле...". Пройтись, дышать ритмично. Роса сверкает. Куст весь в бусинках. Надо же кокой... Как бриллиантами осыпан. Крупные чистые капли. Капли холодные. Поглажу, омою руки, омою лицо живительной влагой, чистой холодной росой. Благодать-то какая. Блин! Грязь что ль какая-то? Пыльца или семена что ли какие-то? Тьфу! Утираюсь платком, отплёвываюсь. Горечь. Чёрный пёс... Тьфу! Вдох-выдох, вдох-выдох... "Поле, русское поле..." Пройдусь до того дерева. Поле, поле. Земля дай мне силы, дай спокойствия, укрепи мой дух... Свежо, хорошо, травка зеленеет. Птичка летит. Села на ветку, капельку выпила, козявку клюнула, полетела дальше - ни забот, ни хлопот. Ноги промокли. Сажусь под дерево и замираю. Буду сидеть без движения до тех пор пока не сольюсь с природой, пока не почувствую её спокойствия, её силу. Никаких движений, ни рук, ни ног, ни мыслей, ни эмоций. Как здесь хорошо. Да хорошо. И мне хорошо. Всё хорошо. Пусть время идёт где-то там без меня. Я сейчас в безвременьи. Сейчас - это уже определение времени. Я в безвременьи. Затишье. Можно ли сделать так, чтобы в мозгу не было мыслей? Хоть на минуту...Солдаты чистят оружие, чинят амуницию, набираются сил, подкрепляются. Да, позавтракать надо было. "Поле, русское поле..." Жаль дальше не помню. А вот, как там у Пушкина: "Выхожу один я на дорогу..."...не помню. Или это вот...как там... "Как жену чужую обнимал берёзку..." Ничего не помню. Пытаюсь вспомнить хоть школьное что-нибудь... Ни одного стиха полностью. Надо будет на флэшку накидать кого-нибудь. Каким недосягаемым сейчас кажется простое состояние покоя, внутренней тишины, душевного равновесия. Но я же знаю, что такое состояние существует. Я помню это блаженство. И в моей воле достичь его. Не так... Это не волевое решение. Я знаю, я помню было это состояние, я был в этом состоянии...Или оно было во мне? А моё настоящее я - в тихой глубине души или в моих делах? Не надо о делах. Короче, просто надо вспомнить и попытаться восстановить это пространство покоя. В чистом виде, пространство полного равновесия и покоя, всегда положительно заряженное пространство. Всегда? Что же моя душа, моё сознание, как пустой мешок? Что напихалось в него, то оно и есть? А если всё чем я сейчас набит не моё? Если из всего того, что в меня напихано, нет ничего чистого, светлого, лёгкого? Сам напихал... Уж не до лёгкости. Хотя бы нейтраль, покой. Как этого достичь? Вытряхнуть всё! И что останется? Чистота? Вонючие кишки! Нет, нет, не может быть. Надо капнуть поглубже, проникнуть в атом. В жопу! Тишина...Тишина и покой. Покой и просветление... Обрывки ненужных фраз, ничего не значащие громкие выражения, пустое красноречие, бессмысленное словоблудие - целыми потоками, матерные тирады, хитро скользкие обороты, глупые, тупые, вывернутые, смазливые рекламные слоганы, извращённые лозунги, никчёмная пустая болтовня, перевёрнутые догмы, интонации дикторов, телефонный звонок, скрежет вагонных колёс, грохот дизеля, навязчивый мотив, пошлый хохот, грохот, скрежет и прочая подобная хрень - вот что звучит в ушах, вот чем наполнена тишина, вот чем забиты, как кишки шлаками извилины мозга! И эта гадость в глазах отпечаталась...
Спокойно... Спокойно...
Вороны полетели. Целая стая. Ведь летят куда-то всей аравой, чего-то где-то надыбали. Хвостов пятьдесят будет. Облачка жиденькие, еле движутся. Опять жара будет. Цепляюсь взглядом, пытаюсь заметить, проследить еле заметное движение облака. Еле заметно, но всё же плывёт. Солнышко поднимается. Скоро начнётся духота. Хорошо в машине кондиционер. Поле, поле...Кузнечик появился на листке. Сидит, умывается, аккуратно протирает свои глазищи, разглаживает антенны, исчез. Раздолье-то какое безбрежное. Всматриваюсь внимательно, стараюсь запомнить все детали пейзажа. Закрываю глаза, пробую восстановить картину - вижу вчерашнее! Вскакиваю, иду к машине. Ширь давит, простор душит, даль пугает, всё гнетёт и пришибает!
Возвращаюсь на трассу, поворачиваю от города, давлю на газ. В машине всегда спокойнее, увереннее. Хорошо едет. Умеет немчура. Дорога, дорога, дорога. В дороге всегда есть что-то успокаивающее, какой-то оптимизм, какая-то надежда, мираж свободы. Ты уже кого-то покинул, что-то оставил позади, от чего-то отдалился. Но ещё никуда, ни к кому, ни к чему не приехал. Тут меня уже нет - там меня ещё нет. Я в пути. Я нигде. Куда же ты прёшь, сука?! Блин, сплошные выбоины. Не разгонишься. Куда же ты лезешь? Куда я подвинусь? Урод! Ну, дорожка, блин. Давненько я здесь не бывал. Надо было, всё же позавтракать. Вон кафе какое-то.
Сетевая забегаловка, быстрожрачка. Как бы, не отравиться. Ладно, посмотрим, перекусить чего-то надо. В такую рань народу мало. Оглядываю номера машин - знакомых вроде бы нет. Смотрюсь в зеркало - тёмные очки, кепка - обычный посетитель. Выхожу из машины, вхожу в стеклянный павильон. Столы вдоль окон, сиденья вдоль стойки, официантки в передничках, всё чистенько светленько. Телевизор не включен, хорошо. Два дальнобойщика за столом, уткнувшись в тарелки, быстро едят, молодая пара у стойки, глядя в разные стороны, чего-то попивают. Подхожу к стойке. Меню: курица, говядина, бекон, бифштексы, гамбургеры, салаты, кофе, кола и так далее. Ладно: на войне, как на войне.
- Карточки принимаете?
- Доброе утро. Принимаем, - профессиональная улыбка на лице сельской девушки производит то же впечатление, что и лейбл "Гуччи" на китайской майке.
- С собой можно?
- Пожалуйста. Что вам?
- Курицу, гамбургер, минералу с собой, и чашку эспрессо здесь.
- Присаживайтесь, пожалуйста. Эспрессо, извините, нет. Есть каппуччино, латте, американо.
- Просто чёрный кофе. Без сливок, без сахара, без пены, без...
- Американо.
- Ну, пусть будет американо. Давайте американо.
Наливает из автомата.
- Пожалуйста.
Конечно же, в пластиковой кружке.
- Спасибо.
Пробую. Ну и гадость. Мазут жжёный. В большом пространстве зала, наполненном утренним светом, агрессивными запахами блюд и моющих средств тихо, только слышится из кухни приглушённое: "А он чо? Елды балды, А я ему...Курлы мурлы... А он? Иди ты...".
- Ваш заказ.
Беру пакет, даю карточку.
- Спасибо.
- На здоровье.
- Всего доброго.
- Всего доброго. Заходите к нам ещё, - та же улыбка.
- Обязательно, - американо, блин.
Выезжаю на трассу. Дорога, дорога, дорога... Так бы и ехал в даль светлую. Дальше, дальше...Помнится, кажется, где-то здесь был прудик. Да, за этим перекрёстком, чуть подальше должен быть пруд. Сворачиваю. Да, да вот он. Зелёная полоска пруда. Никого. Хорошо. Останавливаюсь у самой воды. У воды всегда свежо. Вытоптанная земля, кострище, ещё одно, там ещё, бутылки, пакеты, упаковки, пробки, презервативы - свиньи. Стоянка неандертальцев выглядела приятнее. Расстилаю на капоте газету, раскрываю пакеты, раскладываю еду. Выглядит аппетитно, пахнет заманчиво. Пробую - безвкусно. Ай да химики. Но подкрепиться всё таки нужно. Механически жую. Когда работает челюсть, мозг отдыхает. Заставляю себя проглотить несколько кусков, запиваю минералкой. Во рту остаётся непонятный, неестественно жирный привкус. Американо, блин. Достаю из машины фляжку, делаю маленький глоток. Слава создателям коньяка. Даже когда кажется, что никакого просвета уже нет - один глоток и лучик всегда появится. С трассы съезжает какой-то кроссовер, направляется к пруду. Быстро смахиваю всё с капота, сажусь, уезжаю.
Возвращаюсь на шоссе. Сворачиваю на кольцевую. Здесь покрытие ещё свежее, ехать можно, давлю на газ. Хорошая дорога, хорошая машина - что ещё нужно чтобы оторваться от всего? Сворачиваю к городу. Перебираю все свои укромные места и понимаю, что укрыться надолго я не смогу нигде. Ни о каких знакомых и речи быть не может. Но мне нужно ещё время. Буду колесить.
Не выбирая маршрут, еду, куда глаза глядят. Дорога, дорога, дорога выведи меня к нужному выходу.
Дальше, дальше...
...И оказываюсь в районе моего детства. Улица, на которой стоял наш панельный пятиэтажный дом. На его месте теперь стоит панельный девятиэтажный дом. На месте сквера, огорожен замороженный котлован под высотную монолитку. Крохоборы. На пустыре, где мы гоняли мяч - АЗС. На месте школьного сада - автостоянка. Дальше всё те же гаражи и всё та же свалка. И воняет и дымит и смердит всё так же. И всё те же тощие плешивые собаки, и те же грязные, как плесень на этих помоях, алкаши. Беру пакет, выхожу из машины. Как же тут воняет. Эта вонь, так же как и все запахи, обладает магией воскрешать запаралеленные в памяти воспоминания. Бросаю пакет в огонь, возвращаюсь в машину. Надо подождать, убедиться, что планшет сгорел. Сколько лет здесь не был. Изменились контуры зданий, линии улиц, одежды людей, формы автомобилей, но содержание всё то же - помойка. Определённый слой общества остаётся неизменным в любые времена и при любых системах: бомжи, нищие, сумасшедшие, воришки, алкоголики, наркоманы - отребье, падальщики, ил, навоз, гумус. Никогда не пустующая ниша. Диагноз? Необходимая составная общества, как перегной для всходов, как бактерия для брожения? Иногда кажется - сознательный выбор. И хоть что ты для них сделай, хоть коммунизм с дворцами-фонтанами, хоть империализм, хоть оффшор, всё тут продезинфицируй, отмой, отстрой, наладь - один хрен они всё раскурочат и засерут, растащат и пропьют, и будут также выживать каждый день на краю, и хаить всё и вся. И всё так же будут недовольны, будут бухать, бить, резать друг друга, грабить, воровать, лгать и клеветать за глаза, стучать друг на друга и пропивать всё, что можно пропить. А пропить они могут всё. Абсолютно всё. Золотой герб тут водрузи, хоть с крестом, хоть с серпом - раскурочат и пропьют. Скатерть самобранку им дай и ту пропьют. Что будет завтра с ними, со страной, с миром - на всё наплевать, всё по барабану лишь бы сегодня зенки залить. Тьфу!Стонут - все пороки от нищеты!Да увеличь им пенсии, зарплаты 10, в 100 раз - в сто раз увеличится и пьянство и разврат и разбой, также возрастёт и зависть и ненависть!Дай каждому по миллиону, по сто миллионов - хана всему будет!Сейчас ненавидят друг друга из-за разницы количества сухарей - ещё больше будут ненавидеть из-за разницы толщины коврижек.Сейчас травят друг друга за квадратные метры в трущобах - за гектары поместья, огнемётом соседа жечь будут. Меряются толщиной и весом золота на шее и пальцах - будут мериться каратами бриллиантов.Сейчас тягаются машинами в 60 - 80 лошадиных сил - будут давить друг друга в 600 - 800 сил, в 1000! И всё будет мало!Если человек стремится развиваться во вне, если меряет и разделяет ближнего по внешним признакам - тупик!
Дальше, дальше. Вот здание клуба, куда мы ходили в кино; кто-то в духовой оркестр, кто-то в кружки авиамоделизма, самодеятельности, шахматный... Покосился весь, но стоит ведь. Что в нём теперь? Ну, конечно - мебель, куры, пиво, сэконд хэнд.
Дальше, дальше...
А вот этой дороги не было. Бараки и времянки снесли, следа не осталось. Теплотрасса тянется. Где-то здесь...Вот тут был овражек. Заровняли...Чуть дальше. Где-то здесь стоял её дом. Сидя тут на лавочке, мы видели вон ту водонапорную башню на горе. Ещё чуть-чуть, вон она, да точно, совпала с макушкой дальней горы - стоп. Вот здесь это и было. Здесь стоял её дом, двухэтажный барак. Перед ним палисадник: пирамидальный тополь, клён, вишни, кусты смородины, цветы. Низенький частокол, лавочки: одна в самой чаще, другая перед оградой у дороги. Сначала мы сидели на внешней, подальше от окон. Потом, когда всё разрослось, в чаще, чтобы никто не видел. Да здесь это и было. Ведь было...
...Ранняя весна, сумерки, на улице безлюдно, тусклый свет из окон поблёскивает в ещё голых кружевах вишнёвых веток, а под ними с каждой минутой темнеет. Она в валеночках, в коротком пальтишке, в вязаной шапочке появляется на крылечке. Спускается по ступенькам, подходит бизко-близко, мы смотрим друг на друга и улыбаемся, её глаза сияют. Садимся на лавочку - наконец-то мы вместе. Мы уже такие взрослые, мы скоро закончим третий класс. Но в школе мы делаем вид, что нас ничто не связывает: отдельно не разговариваем, почти не смотрим друг на друга, не уединяемся, не обмениваемся записками. Мы и здесь, в тишине и темноте этого сада, в своём мирке мало разговариваем. Но не от того, что нам нечего сказать - нам и говорить ничего не нужно, настолько нам хорошо и настолько это хорошо не похоже ни на что вокруг нас. Мы и сами не отдаём себе отчёта, что же с нами происходит и как это называет. У нас нет необходимости как-то обозначать это, просто мы вместе, потому, что не вместе мы быть не можем. И каждый вздох наполняет грудь радостью, и мир наполнен радостью, и мы только теперь открываем как, оказывается прекрасна жизнь, какое счастье жить на свете.
Она снимает шапочку и расправляет свои золотистые волосы, и я захлёбываюсь её запахом, и в груди что-то так сладко щемит, что дышать становится трудно. Мы сидим на лавочке, она смотрит на эту башню, а я смотрю на неё, на искорки в темницах её глаз, и там... Она смущается от моего взгляда, я быстро отвожу глаза в сторону, в даль, на эту башню... И теперь я чувствую на себе её взгляд и уже мне становится и неловко и сладостно и радостно и страшно...Запах весеннего палисадника: талого снега, накопившей за день тепло, оживающей земли, маслянистых почек, пробивающейся травы, её волос - букет счастья.
Разговариваем мы мало, но мы знаем друг о друге всё, всё, всё, и знаем, что другие не знают ничего. Здесь нам непонятно зачем в классе мальчишки толкают и пихают девочек, над чем они гогочут, от чего у девочек иногда пунцовеют щёки. Нам вдвоём так легко без плотской тяжести. Настолько легко, что мы нисколько друг друга не стесняемся, и я почему-то знаю, что если я когда-нибудь, может быть когда-нибудь потом, спрошу - можно я тебя поцелую? ведь откуда-то я знаю, что в первый раз надо спросить, - она ответит согласием. Хоть я это и знаю, намерений у меня таких нет. Мне это просто не нужно.
Когда стало теплее, и наш палисадник зацвел, загустел листвой, ещё плотнее наполнился запахами, она стала выходить в лёгкой курточке, с аккуратной причёской и ещё ярче сияющими глазами. И темнело всё позже, и листва скрывала нас всё гуще, и нам всё уютнее становилось на нашей скамейке. Однажды она рассказала, что обожглась об утюг, и как было больно и что теперь ноет. Я попросил показать, и она, ничуть не стесняясь, распахнула курточку, расстегнула кофточку, задрала маечку и показала красную полоску на животе повыше пупка. Я сидел, и рубец был прямо перед моими глазами и я хорошо его рассмотрел, и мне самому стало больно и жалко-жалко её. Я очень-очень сожалел, что не мою кожу прижёг утюг, и что не у меня теперь болит ожёг. Я посоветовал мазать алоэ и как мог, постарался её утешить, говоря, что это скоро пройдёт. Она, уже сожалея, что рассказала мне, успокаивала меня и говорила что ей ничуть не больно. А я потом дома, когда мама гладила бельё и отошла, толкнул рукой, запястьем раскалённый утюг и, кусая губы от боли, радовался - теперь у нас у обоих болит.
Сколько счастья мы тут пережили. Как, чем измерить счастье? Часами? Промилями? Уровнями небес? Я не знаю. Может быть, за одну свою жизнь человек в разных сущностях проживает несколько жизней. Но если каким-то образом суметь суммировать и сравнить пережитое в том палисаднике и испытанное за все последующие годы - мутный фонарный лучик с восходом солнца. Банально, но верно говорят - заря жизни. Яркий, чистый, всеозаряющий восход солнца. Ведь я его помню. Ведь где-то в глубине в клетках души остался след. Как бы его аккумулировать?
Когда стало совсем тепло, палисадник разросся ещё больше и, превратившись в райский сад, совсем отделил нас от внешнего мира. И распустившиеся деревья, и брожение соков и брожение чувств, и набухшие бутоны цветов и впереди лето и вся жизнь, и её распахнутая кофточка и её запах, и я спросил - можно я тебя поцелую? и готовая она промолчала, и я тюкнулся губами в её губы - и вот тут появился стыд...
Грехопадение. Неразрешимость бытия. Я не обвиняю Адама, но...
В ту ночь я не узнавал себя; я стал каким-то другим, и мир вокруг был уже другим. Я не спал, и рой вопросов растаскивал меня на множество человечков. Что это такое внутри трепещет? И как же она теперь? Это конец? А я теперь? Теперь мы... как же мы теперь? Так вот как это всё... А как это всё? И зачем? А зачем я это сделал? А что же дальше? Неужели так у всех? Нет, у нас не как у всех. Ведь вот взрослые...Ой, нет! Неужели так же? Нет!
В следующий вечер она не вышла. Растерянный, смятённый, мучаясь в догадках, я ждал, не отрывая глаз от двери до темноты. Ждал, пока пьяный мужик со злорадной насмешкой не сообщил мне, что им дали квартиру в другом районе и они сегодня срочно переехали. Удар был такой силы, что внутри у меня что-то лопнуло. Это было таким шоком, что я долго даже плакать не мог. Весь мир ополчился против меня, а я на него. Горе моё было бездонным, одиночество абсолютным. Страдал я жестоко, мучился отчаянно, когда прорвались слёзы, ревел как олень, не ел, ни спал, замкнулся в одиночестве, порывался сбежать из дома... - но не сделал ничего, чтобы встретиться с ней. Ничего. Больше мы с ней никогда не виделись. Никогда.Это - что возникло тогда - с каждым годом становится для меня всё ценнее.И всё острее чувство утраты. И всё острее стыд за свою нерешительность.И всё мучает вопрос - а если бы нашёл её?
Дальше, дальше...
Вдоль теплотрассы еду по незнакомой дороге и неожиданно выезжаю к детскому саду, в который я ходил. Давлю на газ, чтобы скорее его проскочить. Но разве перемещения в пространстве и перемещения во времени находятся в одном измерении?
...Запах краски, хлорки и подгоревшей каши... В группе стоит гвалт: топот, визг, писк, крики, как на птичьем базаре. Мальчишки, как стая воробьёв мечутся по залу: то сбиваются в кучи в углах, то бросаются в погоню, то парно валяются и катаются в схватке по полу. Труднее всех приходится Редьке: стайный инстинкт хищников учуял в нём какой-то изъян и его дружно обкладывают со всех сторон. Но он неутомимо, самоотверженно отбивается, отражает атаки, терпя боль, дерзко контратакует. Страсти бушуют настоящие: с удушающими и болевыми приёмами, манёврами, перебежчиками, захватом пленных, пытками и прочими приёмами борьбы за выживание - уже выстраивается пищевая пирамида. Девочки кучкуются отдельно, своими стайками: рядят кукол, плетут косы с бантами и лентами, перетирают крошечную посуду, раскладывают открытки и проч. и проч. Периодически между стайками вспыхивают склоки. Раздаются истошные визги: за руки за ноги раздираются куклы, взлетают банты, ленты, лоскутки, пальчики впиваются в косы, звенит посуда - масштабы мини, суть та же - закладывается модель будущей большой жизни. Воспитательницы, наша, и соседних групп, сидят за столиком: листают журналы, рассматривают какие-то шмотки, взахлёб шепчутся о чём-то, пьют чай, хвалятся раскрашенными ногтями, каблуками, цепочками и проч. и проч.
Мы с Лёнькой, одетые, как и все мальчики во фланелевые рубашки, шортики, колготки и чешки, сидим на полу в уголку под портретом Ленина и строим крепость из деревянных кубиков. Грани и углы у кубиков сбиты и возвести ровную стену, а тем более башню не так-то просо. К тому же частенько чья-либо нога, со спущенным носком сбивает постройку. Я заигрался и как-то неожиданно обнаруживаю, что очень хочу какать. Вскакиваю и бегу в туалет. Я уже почти добежал, но у самой двери меня за руку останавливает воспитательница.
- Ты куда так несёшься?
- Какать!
- Разве ты не знаешь, что прежде чем куда-то идти, надо спрашиваться?
- Мозно в туалет? - спрашиваю я, глядя на воспитательницу снизу.
- Ты что не знаешь, что к старшим надо обращаться по имени отчеству, сколько раз я объясняла.
- Генлеета Геолена, мозно в туалет?
- Надо правильно произносить имена взрослых. Говори чётко.
- Генлиэта Геогивна, мозно в туалет? - Лепечу я. - Я какать хочу.
Воспитательница склоняется надо мной, я опускаю голову, она приподнимает её за подбородок и шипящим шёпотом говорит мне в лицо:
- Имена взрослых надо произносить правильно и чётко. Говори.
- Гениэта Геогивна, - мямлю я, стараясь выговорить правильно и сильнее сжимать попу, - можно мне в туалет?
- Нужно попроситься, как положено. Я ничего не понимаю. Скажи правильно и иди.
- Я очень хочу какать, - я начинаю хлюпать. - Позалуста...
К Генриетте Георгиевне подходит нянечка, и они о чём-то заговаривают. Я, надеясь, что теперь им до меня нет дела, начинаю бочком тянуться к двери туалета. Сжимая ягодицы, по стеночке я уже дотянулся до косяка. Но Генриетта Георгиевна, не прекращая разговора, прижимается бедром к косяку двери, преграждая мне путь. Я больше не могу сдерживать, мне кажется, что я вот-вот наложу в штаны, я начинаю скулить и топать ножками. Я вижу над собой двух женщин, занятых разговором. От напряжения я не могу кричать и я шепчу:
- Гениета Геонина, мозно мне в туалет?
- Как надо сказать?
- Мозно...
- Как правильно ко взрослым обращаются?
- Генеета Геогина...
- Говори чётко.
Я закатываюсь плачем, и в моих трусах происходит катастрофа; штаны становятся мокрыми, тёплыми и липкими. Генриетта Георгиевна берёт меня жёсткими пальцами за плечо и толкает в туалет.
- Меррзоще, - слышу я вслед.
Я стою, широко расставив ноги посреди туалета и ору во всё горло. У меня в трусах...Мне даже страшно осознать, что произошло. Ужас, гнев, омерзение к самому себе, унижение так меня сковало, что я не могу шевельнуться, от малейшего движения в трусах чувствуется тёплое и мокрое...и я стою и реву. Проходит время, я не знаю что делать. Я стою и реву, я не могу снять шорты, колготки, трусы... Но это ещё не всё. В туалет начинают заглядывать мальчишки и, зажимая нос, и тыча на меня пальцем кричать - обосрался! Обосрался! Я забиваюсь в угол, давлюсь слезами, соплями, и хочу одного - поскорее умереть. Я трясусь и рыдаю, уже вся группа поочерёдно потыкала в меня пальцем, у меня уже нет слёз, болит горло, но это всё продолжается и продолжается... время остановилось. Я ненавижу всех вокруг, эти стены, это заведение...У меня болит горло, щипит глаза, жизнь замерла, и я стою и стою, я не могу пошевелиться, не могу прикоснуться к этому...Этот кошмар тянется и тянется и вдруг я слышу мамин голос - выглядываю из-за угла и мама меня увидела и я затрясся от рыданий, и её красивое лицо изменилось. Мама быстро, ловко, аккуратно раздела меня, омыла, успокоила, быстро простирнула, укутала во что-то и, прижимая вздрагивающего, всхлипывающего малыша, понесла домой.
Дальше, дальше...
Какой-то баран растопырился на перекрёстке. Какой-то ржавый, сто раз переваренный, перекрашенный "жигуль" заглох, как всегда на самом оживлённом месте. Откуда они появляются, где они их откапывают? Каким маразмом их воскрешают? Сколько новых марок появилось, сколько новых заводов запустили, а эти, как фантомы, как скелеты мамонтов из мерзлоты появляются откуда-то вновь и вновь. Банки сейчас на каждом шагу кредиты впихивают. Все возможности - почувствуй себя человеком. Нет же ж, с дерьмом не расстанутся! Как же низко надо ценить свою жизнь, чтобы доверить её такой табуретке? И обязательно наклейки, накладки и катафотики. И хозяин, обязательно под стать. Вот вылезает язвенник вислобрюхий: всесезонные кроссовки, всеростяжные штаны, тупо-озабоченное рыло неунывающего идиота, с претензией на крутость...Страшнее нет лоха с амбицией. Ба, да это ж Вовчик...
...Первые задумки, первые замутки, первые планы, первые деньги. Разрешили коммерческую деятельность! Открытие - деньги не зарабатываются, деньги делаются.
Никто нас бизнесу не учил: не по закону, ни по понятиям, не организации, ни деловым отношениям, ни учёту, ни обороту, никаким правилам вообще. Но было желание, был энтузиазм и энергия. И мы работали, бились, ошибались и опять работали и боролись. Мы были первопроходцами. Много было открытий в этом учении на ошибках, много драм, много риска. И научились ведь. Но, естественно не все. Далеко не все. Лезли все; отсеиваясь, пробивались, поднимались, взлетали самые напористые, наглые, нахрапистые, изворотливые, а поднялись и удержались единицы, что поумнее. Поднялись только те, кто имел чёткую цель. И даже из этих только те, которые с самого начала ясно отдавали себе отчёт, на что он способен ради этой цели. Ну и удача, конечно. Фарт. Я для себя всё сразу решил, для меня с самого начала было всё определено. Да, весело мы тогда работали. И я тогда уже говорил, что надо выстроить линию, наметить развитие, составить план...Не слушали, не понимали. Зато сами меня подталкивали в кабинеты - у тебя батя "шишка", тебе не откажут. У тебя вид представительный - иди ты. У тебя язык подвешен - договаривайся ты. У тебя получается - реши вопрос, подсуетись, подмажь, попроси, выбей, разрули и проч. и проч. А уж с криминалом контактировать - сразу обоссались - иди ты. Потом сами же проголосовали распределить обязанности. Я только внёс предложение. Спецификация. Ну, работали они, конечно хорошо, надо отдать должное. Так ведь чего бы стоила их работа без моей? Ведь мало просто хорошо работать, мало просто запустить, наладить, произвести продукт. Надо суметь его выгодно продать и получить прибыль и обеспечить безопасность. А потом и закрепить успех и раскрутить обороты, и обойти конкурентов и завоевать рынок и чувствовать конъюктуру и опять же, куда без связей. И мало иметь базу, капитал, надо двигаться, и надо знать, куда двигаться. А остановился - считай, сожрали. А сам себя не похвалишь... Меньше надо было пиво дуть и ждать, когда вам поднесут всё на блюдечке. Надо было вперёд смотреть. Под лежачий камень...Не всем же воз тянуть, кто-то должен его и направлять. Я просто раньше них понял, что тот, кто горбатится, кроме горба может нажить ещё только грыжу. Надо уметь использовать представившуюся возможность. Или даже создавать такую возможность. Где общак - там голодуха. И позже, я же тебя, рыло позвал, я же даже сам тебе костюм выбирал, и галстук на твоей тягловой шее завязывал. Напутствовал. Дал шанс. Надо уметь контактировать с людьми. И надо знать с кем и как и под кем, и над кем, и за кого, и через кого, и против кого...И надо читать, что подписываешь. И перемены чувствовать. Это одна трёшница, на пятерых запросто делится, ну пятёрка на троих, уже труднее, но делится, но два "лимона" на двоих - никогда никак не делятся. Принципы хороши, когда ссышь по ветру. Если ты себя не уважаешь, то никто тебя уважать не будет. Если ты не заботишься о себе, своей семье, своём деле, своей репутации - тебя завтра сожрут. Вот и все принципы. Это элементарные правила. Но соблюдать и отстаивать их надо каждый день. Вся разница в том, что кто-то их соблюдает, а у кого-то на это кишка тонка и он, прикрывая свою неспособность, называет их аморальными понятиями. Теперь вот езжай на своей морали. В дерьме рождённый, в дерьме и потонет.
Дальше, дальше...
Ой, блин, ещё один...
Школа...
Начало нового учебного года я пропустил из-за болезни. И когда пришёл в школу, то обнаружил, что все классы переформировали, детей перемешали: из нашего кого-то перевели в другие, у нас появились новенькие. В класс я вошёл на перемене. В классе бурлил хаос...
Вдоль стены из угла в угол мечется группа пацанов, другая группа пацанов мутузит их. Первая группа пробивается к двери, пытаясь вырваться из класса, вторая группа откидывает их и гоняет по классу. Побитые жалобно ноют и воют, победители торжествуют, все дико орут, визжат, свистят. Учительница, круглолицая, круглобокая, усатая старушенция, мирно поглядывая в окно, уютно пьёт за своим столом чай с вареньем. Передо мной останавливается рыжий запыхавшийся, вспотевший, растрёпанный пацан: "Ты за кого будешь?" - был его первый вопрос.
Сразу выясняется, что мальчишки в классе разделены на две группировки: на тех кто против Редьки и на тех кто против Кубика. Кубики всегда бьют Редькиных. Собственно бьют одного Редьку. Его соратники всегда либо разбегаются, либо быстро сдаются и покорно переносят издевательства Кубиков. Девочки тоже разбиты на два лагеря: на тех, кто дружит с Надей, и на тех, кто с дружит с Валей. И у тех и у других считается хорошим тоном, и объединяющим моментом, выражать своё презрение Редьке - дефективный. Это противостояние было главной силой движущей жизнь класса.
Редьку били на переменах и после уроков в школьном дворе, вечерами во дворе дома, били всегда и везде, где ловили, из года в год, пока были рядом. После окончания школы избивать Редьку перестали - чай уже не дети - поднялись до издевательств моральных. В ВУЗ он не поступил - недоразвитый, девушки нет - дефективный, "штанов", кроссовок нет - колхозник, и проч. и проч. Редька засел дома. В одиночестве присел на анашу. И однажды поджёг школу. К приезду пожарных, он плясал на фоне пламени, и кричал - это я, Виннету, поджёг прерии! Его отправили в дурдом. Потом он ходил по улицам с неунывающей улыбкой на лице, и его однокашники демонстрировали свой гуманизм, давая ему сердечные советы и мелочь на "шафран" - жалко, что ль мелочишки-то?
Вон он в баке ковыряется, чего-то нашёл.
...В классе 4 или 5 пришло другое...Серьёзная на уроках, неприступная на переменах, она преображалась на физкультуре. В спортзале из неё вырывалось столько энергии, что она с трудом поспевала направлять её: загоралась, прыгала, кричала, двигалась уверенно и свободно. Здорово играла в волейбол. И когда она выпрыгивала на мяч, упругими колебаниями обозначалась её уже сформировавшаяся грудь.И нестерпимо хотелось дотронуться, прижать, сжать, сдавить руками эти груди, почувствовать своей грудью её соски...Бросившись к мячу, мы столкнулись и чтобы не упасть, обхватили друг друга и в долю секунды тепло и запах её тела запустили в моём мозгу, во всём теле реакцию брожения гормонов.Ошалевший охватившим желанием, выскочил на улицу и вдыхая осенний ветер увидел уже другие дома, других людей, другое небо...И слёг с температурой. Лежал дома неделю. И всю неделю в пропахшей лекарствами спальне чувствовал её запах и бредил в горячке то ли от ОРЗ, то ли от буйства тестостерона. И захлёбывался мучениями переполнявших чувств и хотением плоти. И руки сами отыскали выход и пробивая стыд, находили краткое облегчение. И тут же ещё большие метания: жажда - страх - прорыв - облегчение - стыд. Рвался скорее увидеть её и сказать что я...,что она..., что мы...ну, как-то чтоб...Да она сама всё поймёт. Я только посмотрю на неё и она сразу всё поймёт.Это же...Выписали! Бегу! Лечу! Школа. Урок. Она...Бесконечно длинный урок. Наконец перемена.Ноги трясутся, язык залип, дыхание смешалось...Звонок, урок. Парты кружатся...Перемена. Ноги трясутся...Урок. Звонок. Перемена. Она стоит с подругами. Сделал несколько отжиманий, напился, умылся, отдышался - измученный, подошёл. Аккуратненько за локоточек - в стороночку на минуточку. Обернулась: - Ну тебе ещё чего надо? Пришёл! Как без тебя хорошо было неделю!
Выворачиваю руль, давлю на газ. По газону, меж домами, через двор, вырываюсь на дорогу, поворот - опять пробка. Откуда столько машин? Опять сворачиваю, газую, разворачиваюсь, дворами, поворачиваю, объезжаю, газую, дальше, срезаю, газую меж домов, через бордюр вдоль забора, огибаю.... И оказываюсь перед этим домом...
Я переживал это тысячи раз. Это не вспоминается, это не воскрешает в моей памяти образы, впечатления, ощущения, пережитые когда-то - это происходит со мной вновь и вновь из года в год, но, сколько бы лет не прошло, сила переживаемого не ослабевает.
...Тёмный, грязный, душный, вонючий подвал. Портвейн, пиво, вобла, дым сигарет, мухи, плевки, кошки, девки, пошлые анекдоты, гогот. Прожженный, продавленный, засаленный диван. Я пьяный, она пьяная. Такая же парочка напротив. Каждый знает, что будет дальше, но все делают вид, что мы просто сидим, общаемся. Поэтому все пьём рюмку за рюмкой, ещё и ещё, всё вперемешку, и сами не понимаем, что говорим и над чем хохочем. Наконец, Лёнька уводит свою подругу в соседнюю секцию. Я выпиваю ещё и приступаю к своей. Я пьяный, она пьяная, я уговариваю, она, хоть сама хочет, зачем-то ломается. Я, задыхаясь, облизываю её, дешёвыми духами горькую шею, целую солёный вкуса воблы рот и вру, какая она красивая, как я её люблю и, как всё у нас будет о-кей. Я лапаю её везде, она лежит бревном, млеет, но как только я начинаю стягивать с неё трусики, она брыкается. Я наливаю ей, себе и опять напираю. Всё это длится долго, натянуто, бестолково. Наконец она снисходит: "Дам, но с резинкой". Презерватива у меня нет. Есть у Лёньки. Бросаюсь в соседнюю секцию. Они уже закончили, сидят полураздетые, пьют пиво. Отзываю его в сторонку, прошу презерватив. Лёнька ловит ситуацию, хихикая, начинает кривляться и вымогать: "рубль, рубль". Даю ему рубль, хватаю презерватив, возвращаюсь. Она сидит на диване, как ни в чём не бывало, покуривает и смотрит на меня глупыми глазами. И всё начинается сначала. Она снова зачем-то ломается, я опять облизываю её, опять вру и лапаю, изображая страсть. Наконец, она безвольно замирает, изображая готовность. Я стягиваю с неё трусики, она раскидывается, но прижимает ладонь между ног: "Ты надел"? Я, жутко неудобно изгибаясь, долго, неумело распечатываю презерватив. Торопливо суетливо пытаюсь надеть его, но у меня никак не получается. Она лежит, смотрит в потолок, ждёт. Я, пыхтя, пробую, стараюсь, пытаюсь, но ничего не получается. И чем дольше я вожусь, тем быстрее у меня спадает эрекция и, естественно тем меньше шансов надеть презерватив и вообще... Я холодею, пытаюсь как-то ещё и ещё, но безуспешно - презерватив скомкался, эрекция пропала. Взглядываю на неё, она смотрит на упавший объект моих манипуляций и взрывается гоготом. Я зажимаюсь, отворачиваюсь и вжимаюсь в вонючий диван. Она, продолжая истерично хохотать, надевает трусы, встаёт и уходит. Я впадаю в ступор. Заглядывает Лёнька и, поняв ситуацию, начинает хихикать. Я натягиваю штаны и бросаюсь убить его. Лёнька, отступая тёмным коридором, быстро предлагает выход: "Моя постарше, опытная - червонец, я всё устрою". Даю ему десятку, он уходит уговаривать девицу. Слышу, она хихикает: "Молодёжь надо учить. Иди ко мне, красавчик". Она обнимает меня, спокойным будничным тоном, как опытный ветеринар кобелю, объясняет, что в первый раз такое случается со многими, что не нужно переживать и всё будет как надо. Она быстрыми, смелыми движениями помогает мне рукой, и я наполняюсь уверенной наглостью, она укладывает меня на себя, направляет. И я начинаю быстро, остервенело вдалбливать её в диван. Она довольная охает, подбадривает, подгоняет, хватает мои губы своим проспиртованным ртом. Я ожесточённо, конвульсивно долблю и долблю её. И неожиданно, без всякого удовольствия разряжаюсь. И еле успеваю свалиться с дивана на четвереньки, из меня вырывается рвота, меня рвет пивом, портвейном, воблой, духами, желчью выворачивает всю утробу от ясного явного омерзения к себе. Девица пинает меня ногой и кроет трёхэтажным матом. Оправляя одежду, утираясь, ударяясь о тёмные углы, мечусь к выходу, а она всё орёт и орёт: "молокосос недоё..., слизняк переё..., урод вонючий..." Вырываюсь из подвала и бегу, бегу, бегу...
До сих пор ощущаю вкус той рвоты, так же испытываю спазмы омерзения.
Дальше, дальше...
Сигареты кончились. Останавливаюсь у какого-то ларька. Через стекло смотрю на очередь у прилавка, жду, пока все выйдут. Собираю по карманам мелочь - наскрёб на пачку. Наличные, есть наличные. Опять надеваю тёмные очки, кепку, быстро вхожу, покупаю сигареты, возвращаюсь в машину, резко трогаюсь. Что такое? Что-то не то. Останавливаюсь, выхожу, осматриваю колёса. Бль... Заднее правое спущено. И что делать? Никому звонить не буду. Ну и что, возьму и сам заменю, запаска есть. А то не бывало. Домкрат, ключ, запаска. Да, помнится, сначала надо чуть открутить болты, потом поднимать. Так...Теперь поднимаю. Отворачиваю до конца. Снимаю колесо. Что такое? Что за звук? Какой-то пацан кинулся от машины. Чего? Бль... Барсетка! Старый трюк. Бль... Телефон в барсетке. Хватаю ключ, бросаюсь за пацаном. Он еле семенит, спотыкается обкуренный, наверное. Сука, догоню, ноги переломаю. Почти нагнал. В щель забора юркнул. Старый замороженный развалившийся завод. Лезу за пацаном. Охрана-то должна же быть. Вот он, вот-вот схвачу. В какой-то цех забежал. Вхожу. Темнота. Останавливаюсь. Прислушиваюсь. Ничего не слышно, ни какого движения. Тишина. Он здесь. Я чую, он здесь.
- Эй, парень, - кричу в темноту: - Я знаю, ты здесь, ты меня слышишь. Давай договоримся, - помаленьку присматриваюсь к темноте, потихоньку продвигаюсь. - Давай так: ты отдаёшь мне барсетку, я даю тебе денег. В ней денег всё равно нет. Только карточки. С карточек ты ничего не снимешь. Сам понимаешь. А я денег дам. За телефон тебе много не дадут. За права тоже. Да и возиться с ними, хлопотно, могут вычислить. Давай по-хорошему. Отдаёшь барсетку, получаешь деньги, и мирно расходимся.
Что-то откуда-то слышится, шорох какой-то, но ответа нет.
- Я знаю, что ты здесь. Давай договоримся. Ну, дадут тебе за трубку штуку, не больше. А я три даю. Отвечаю. Там на симке номера нужные, понимаешь? А с карточками ты ничего не сделаешь...
- Ну, это как дело повести, - раздаётся сзади совсем не детский голос.
- Опять карточки, - устало проговорил где-то за пучком света другой голос.
- Опять крутой попался, - посетовал ещё кто-то.
Старый трюк на новый лад. Бль... Я попал.
- Дядя, пин код-то помнишь?
- Вспомнит, - это уже с другой стороны.
Блин, сколько их тут?
- Ребята..., - что это я заблеял? Такой тон не пойдёт, с таким тоном я не выкручусь. - Мужики, - стараюсь, твёрдо и громко: - Да вы ошалели что ли? Вы на лицо-то посмотрите. Не узнали что ли? Вы фамилию-то в правах посмотрите. Ну, вы, блин даёте. Я ж...
- Да мы все тут аж, - пробасил кто-то в темноте слева.
- Добро пожаловать в рай, - ухмыльнулся кто-то справа.
- Ребята, - тороплюсь я, пока есть дистанция, - хватит дурить. Посмотрите в правах фамилию, и разойдёмся по-мирному.
- Який шустрий хлопиц.
- Жирный. Хороший плов будет.
Темнота цеха сотряслась от гогота. Сколько же их тут.
- Ребята, посмотрите, посмотрите фамилию. Я-то вас не вижу. Всё можно уладить по мирному. Вам нужны деньги? Давайте договоримся, и все останутся довольны.
- Нэт, шашлык лучшэ будэт.
Опять гогочут.
- Мужики, - что-то в горле пересохло. Меня сейчас разыскивает целая армия. А я стою здесь один, совершенно беззащитный. Я сам ото всех скрылся. Телефон отключен. GPS в этой машине, ещё не установили. Тревожную кнопку я оставил дома. Никаких маячков нет. Видеокамер, ни на дороге, ни там, у ларька нет. Эти сейчас узнают, испугаются, с дури могут... Никто и не найдёт. Чоповская охрана? Бестолковка. А может и с ними же. Надо торопиться, пока ситуация не повернулась в один конец. Говорю, как могу уверенно спокойно: - Мужики, у всякой палки два конца... Зачем дров-то ломать? Сами подумайте. Всяко бывает, ну давайте договоримся...Я дам денег и всё - никаких последствий не будет, никто ничего не узнает.
Кто-то хихикает.
Я продолжаю:
- И на старуху бывает проруха... Давайте не будем... Можно ведь всё тихо спокойно уладить... - вижу за первым фонариком, который светит мне в лицо, загорелся второй, несколько голов склонилось кучкой, наконец-то документы смотрят.
Молчу, прислушиваюсь. Что-то перешептываются, шипят, гудят, по интонациям понимаю, взволновались, и понимаю: единого мнения сразу не сложилось, спорят.
Вслушиваюсь...
- Святое дело...
- Нас потом...
- Да по-любому...
- И машину...
- Валить надо...
- Какая разница...
- И в бетон...
- Я сказал, - последняя фраза прозвучала повелительно, и все стихли.
Второй луч направляют мне в лицо. Ослеплённый, стою, ничего не вижу, слышу, ко мне кто-то неторопливо идёт. Фигура, освещённая сзади, переваливаясь огромной тенью, направляется ко мне, грохот шагов по нарастающей приближается, останавливается передо мной. Вся моя жизнь, всё моё жизненное пространство, все мои мысли, воспоминания, планы и опыт, знания и фантазии, грехи и достоинства, достижения и возможности, чувства и ощущения и желания и восприятие времени - всё сжалось в границах моей кожи. В наступившей темноте, неожиданно для меня самого, моя жопа звонко выстреливает газы. Дружный гогот, уже кажется целой толпы, сотрясает стены. У моих ног что-то упало.
- Живи, - тихо говорит подошедший. И громко в сторону: - Братва, сваливаем!
Свет тухнет. Я стою не шевелясь. Я стою в темноте, чувствую под ногами землю! Слышу множество шагов по сторонам - уходят. Тишина. Стою. Где-то капает вода. Вздыхаю полной грудью. Мать честная...Что это он бросил? Наклоняюсь - барсетка. Ступаю левой ногой, ступаю правой, шаг, ещё шаг - иду - живой! Свет! Воздух! Небо! Господи! Слава тебе, Господи!
Тем же путём, через дыру в заборе выхожу на улицу.
У моей машины толпа: вокруг джипы, "козлики", седаны, минивены. Увидели меня. Какой-то лейтенант бежит на встречу.
- Пётр Павлович! Пётр Павлович!
Уже вся рать: менты, спецы, секретари, замы, помощники - перепуганные, услужливые, выжидательные, ликующие, преданные, каменные рожи окружают меня.
- Что случилось?
- Вы целы?
- Где вы были?
- Мы с ног сбились.
- Мы всю область...
- Слава Богу...
- Тут такое...
- Надо срочно...
- Какие будут...?
- Авиацию не подняли? - Рявкаю я, и пока все застыли, сажусь в свою машину.
Опускаю стекло, рукой подзываю полковника.
- Там в заводе какая-то банда окапалась. Сделай зачистку.
В окно лезет секретарь, тараторит:
- Пётр Павлович, вы не пострадали? Осмотреть бы вас. Тут срочно... - суёт папку.
Я, молча, поднимаю стекло. Достаю фляжку, отпиваю. Стоят плотной кучкой у машины, недоумевают, переглядываются, как стая перепуганных пингвинов, готовых в любой момент скрыться в воду. Подзываю начальника безопасности.
- Жень, всё в порядке, - говорю ему спокойно. - Я отдыхал. Разгони всех. Завтра утром всё как обычно.
- Понял.
Женя поворачивается к собравшимся: успокаивает, объясняет, приказывает - свита редеет, растворяется, машины, одна за одной уезжают, улица пустеет. Я хочу уехать отсюда, от всех от них. Но кто-то там с моим колесом всё ещё возится.
Справа появляется тощая фигура Леонтия. Стоит, не трогает ручку, не стучит, ждёт. Открываю дверь. Садится. Молчим: он, выжидая, буду ли я обвинять, психовать, бушевать, истерить, паниковать, - я, будет ли он упрекать, сочувствовать, успокаивать, подбадривать. Помолчав и убедившись, что обойдёмся без эмоций, начинаю с главного:
- Ну, что, мне сливаться?
- Не вижу причин. Для тебя ничего опасного. Но кое-что предпринять придётся.
- Что на верху, ещё не в курсе?
- Нет.
- Точно?
- Точно. Не под таким уж ты фокусом. Шантаж, тогда и есть шантаж, когда знают двое, трое.
- Горохов?
- Кто ж ещё.
- Я так и знал! Вот сука! И что он хочет?
- Он хочет второе место, роль альтернативы.
- Он???
- Да. Не спеши.
- Вот наглость!
- Не спеши. Давай по порядку. Он понимает, что при действующем раскладе, шансов на рост у него нет. И понимает, что долго держать на одном уровне мы его не будем. Если мы дадим ему роль альтернативы на выборах, он сделает всё как надо, он хорошо отработает. Потом дадим ему немного набрать вес, и потом он плавно отвалит в министерство.
- Да на хрена все эти заморочки?! В бетон его и все дела. Какой из него альтернативщик? По-моему Дорин прекрасно справляется с этой ролью.
- Ты телек смотрел?
- Нет. Я совсем отключался.
Леонтий, задрав брови, потирает нос и что-то мычит, как купец, вычисляющий в уме какую цену объявить профану - это означает, что я опять где-то в чём-то отстал и ему опять придётся мне всё разжёвывать, и как же ему это надоело.
- Дорин не справляется со своей задачей, - спокойно утвердительно вещает он. - Не тянет он, не соответствует. Он занимается только своими шкурными интересами и самолюбованием. Он зазвездился. Ему всё разжуёшь, дашь материал, дашь эфир, а он даже озвучить, как надо не может. Да и слишком дорого он нам обходится. Нет. Дорина сливаем. Решено.
- Решено?
- Да. Мне чётко дали понять. Такая оппозиция сегодня никому не нужна.
- Сливаем?
- Ты совсем ничего не смотрел?
- Да говорю же нет.
- И никто тебе ничего...?
- Я перекрывался.
Леонтий оживляется и, включив свою любимую комиссарскую манеру, рапортует:
- Уже слили.
- Что?
- Ситуация не терпела...Тебя нет. Действовать надо было быстро. Короче - город сотряс оглушительный скандал.
- Сильно сотряс?
- Телевидение громко, интернет ярко, газеты смело, но это завтра.
- Тема?
- Самый тренд: коррупция во власти...или власть в коррупции?
- Ну не тяни, кто, чего?
- После длительной разработки выяснилось, что господин Дорин, через схему посредников, выстроенную его свояком, получал незаконную прибыль с трудовых мигрантов.
- Ты охренел? Ты реальную схему забелил?
- Спокойно. Эта схема устарела. Всё пойдёт другим путём.
- Ну, ты даёшь... И что, и как это всё было?
- Всё в лучших традициях жанра: долгая оперативная разработка, внедрение, задержание, обвинение. Непримиримые борцы, неотвратимость наказания, смелые журналисты, скромные сыщики, бла-бла, бла-бла, Спилберг отдыхает.
- Быстро.
- Работаем. Сделаем громкий процесс. Надо будет пошуметь.
- Мне над Дориным как-то...
- Надо. Ты хочешь, чтобы Лямин вцепился? Он не упустит. Но это наш сюжет. Так что пошумим. Бдительное око, перед законом все равны, частота рядов, ну и всё такое. Я всё подготовил, всех зарядил. Вручишь потом ментам красивую машину. Хорошая будет картинка.
- Ну, хорошо. Кстати. Раз уж... Помнишь вот тогда, в их академии, на вручении...Я тогда так хорошо по этой теме говорил. Почему нигде не показывали? Вставь где-нибудь, кстати будет. Как раз в тему.
- Можно.
- Но только Ленка пусть в этом деле не микрофонится.
- А что?
- Ну не надо, чтоб она с кокардами... Там вот потом у нас что-то про деток планировалось, вот там пусть рисуется.
- Хорошо.
- И вот ещё что, подтяни этого губастого разводилу...
- Лаева, адвоката?
- Да, да Лаева. Пусть вот он в этом деле поработает. Мне нравится, как он говорит. Дикция у него хорошая, и убедительный такой. Пусть помелькает, повыпендривается. Ему вес, а мне он потом с участками пригодится.
- Хорошо.
- Слушай, а, что этот свояк...?
- А зачем он нам нужен?
- Ну, всё таки, как-то...
- Он отработанный материал. К тому же, он крысил.
- Да что ты?
- Да, да. Вот такие неблагодарные люди. А ты ещё за него хлопотал.
- Ну ладно. Ну а с Дориным-то потом что будет? С ним-то что?
- Да ничего особенного, сделаем паузу, всё поутихнет, потом спустим его в сельхоз или вообще в район куда-нибудь. Пусть пыль глотает.
- Это всё? - я тороплюсь осмыслить все внешние перестановки и стараюсь оттянуть самое неприятное - как именно Горохов готов использовать материал, в случае...
- Почти всё, - спокойно говорит Леонтий, и ещё спокойнее добавляет: - Ну, ещё он хочет тендер на мост.
- Горохов?!
- Ну да...
- Мост? Ну он совсем... Там же такие объёмы!
- Да...- сокрушается Леонтий. - Но лучше отдать.
- Я мост Лёньке обещал.
- Дашь Лёньке кусок набережной. Из тех участков, что под застройку.
- Там всё уже поделено...
- Подвинем.
- Бль...
- Ну, кем-то жертвовать придётся.
- Ну, хрен с ним, отдам ему мост.
- Мы всё равно туда включимся через карьер.
- Так-то оно так...Такой кусок...Может проще всё же в бетон замуровать этого говномёта?
Леонтий, молча сопя, снимает, протирает платочком очки - это означает, что ему надоели мои замашки а-ля девяностые, что я опять смотрю на ситуацию не стой стороны и не учусь работать по-новому.
- Ну, ладно, хрен с ним, - соглашаюсь я. И ловлю себя на том, что готов согласиться с чем угодно, только бы сейчас как-то не касаясь главного, покончить со всей этой морокой.
- Конечно, особых причин беспокоиться за твоё положение нет, но лучше отдать. Правила он знает, и работать будет в русле, - бесстрастным голосом Леонтий, всё же старается меня поддержать.
Но меня это ещё больше раздражает.
- "Беспокойства..."? - ору я. - Ты издеваешься?! Ты, по-моему, как-то слишком спокоен. Этот гад поймал меня за яйца, а мы ему - пожалуйста, второе место, самый жирный кусок - пожалуйста! Рушим давно выстроенную расстановку, отдаём крупную фигуру... Может всё же лучше что-то как-то по-другому предпринять?