В Калабрии, на самом "носке" итальянского сапога, рассыпались по прибрежной полосе рыбацкие деревушки, похожие друг на друга как две капли воды. Дни там пахли солью и рыбой, ночи - жасмином; глаза женщин там всегда были обращены к морю, мужчины же тайком бросали взгляды на берег. Защищенная с севера неприступными горами, обрамленная с юга бесконечным морем, уединенная и волшебная, Калабрия была местом, где жизнь текла размеренно и неторопливо. И след, оставленный человеком в этом краю, был недолговечен, слово обладало особой, материальной силой, мысль же не имела преград.
Минуту назад рыжее солнце тронуло краем изумрудные волны Ионического моря. Припозднившийся молодой рыбак оглянулся на закат, перевел взгляд на улов и решил: "Пора домой". В лодке трепыхались маленькие сардины с сине-зеленой спинкой, беззвучно открывал рот огромный красный тунец, и - редкий дар Нептуна - бледно-розовая рыба-меч била по сосновому дну хвостом полулунной формы. Человек взялся за весла и повернул к берегу.
- Далеко я заплыл, - только и успел он подумать, как внезапно небо стало черным как смоль, налетел злой штормовой ветер, в лицо ударили мелкие колкие дождевые капли. Рыбак быстрее заработал руками, но упругие волны, набирающие размах, грозно зашумели ему: "Не успеешь". Вскоре они стали метать суденышко из стороны в сторону. Молодой человек, боясь упустить весла, затащил их в лодку, лег на просмоленное дно и накрылся с головой неводом. Дрожа от страха и холода, он робко молился, покуда качка, буйная и тревожная, не усыпила его.
Несчастный рыбак проснулся от нестерпимо яркого солнечного света, утончившего густые запахи моря. Резко вскочив, парень осмотрелся по сторонам.
- Уф! - облегченно воскликнул он, узнав свои берега.
Спокойная вода искрилась золотыми каплями, а прямо по курсу, на твердой земле, пестря черепичными крышами, тесно сгрудились рыбацкие домики. Взору молодого итальянца открывался вид на родное селение Локри, основанное греками еще до Рождества Христова, мягкие холмы за ним, покрытые оливковыми деревьями, агавами и опунциями. Чуть выше разместились залитые солнцем виноградники и апельсиновые плантации Джераче, старинного города на высокой скале. Локрезцам он служил убежищем от пиратов, довольно часто разбойничавших в этом благодатном краю. Рыбак всматривался в знакомый с детства пейзаж с таким вниманием и греб с таким возбуждением, словно много лет не был дома. Но даже в этот момент его лицо сохранило привычную суровость, подчеркнутую плотно поджатыми тонкими губами. Узкое, вытянутое, с крупным, выделяющимся носом, оно было бы некрасивым, если бы не свежий здоровый румянец щек, взлохмаченные кудри до плеч, да темная ночь в глазах. Молодой человек был одет в черные штаны чуть ниже колен, застиранную рубаху и розовую стеганую куртку, дырявую и грязную от постоянной носки.
Наконец, рыбак выпрямился в полный рост и выпрыгнул из лодки на мелководье.
- Ох, Господи! Вернулся! Робертино, милый мой мальчик! Живой! - радостно причитая, подбежала к рыбаку мать, с рассвета дежурившая у моря.
Она осмотрела его с головы до ног, щуря подслеповатые глаза, и обняла затем так крепко, как только матери умеют. На губах Роберто заиграла улыбка, но он тут же посуровел и сказал:
- Тише, мама, море услышит.
Моряки - суеверный народ. В селении были убеждены, что спасшийся в шторм должен молчать о своей удаче, иначе море узнает об упущенной добыче и в следующий раз постарается исправить оплошность. И дело здесь не в трусости, и не в свойственном первобытному обществу поклонении природе, скорее это признание и уважение ее мощи.
Поздним вечером Роберто собрался в Джераче. Он запирал на замок дверь сарая, где чистил лодку от забившегося в щели мусора, водорослей и ракушек, когда над ухом вдруг резко и громко каркнул ворон. Рыбак вздрогнул, выронив ключи. Птица подскакала к краю камышовой кровли, которая спускалась до уровня глаз, пока Роберто, держа в одной руке фонарь, шарил другой по земле в поисках ключа. Выпрямившись, он вскинул голову: в тусклом масляном свете ворон косил на парня блестящий черный глаз.
- На кого каркаешь, птица? - грозно спросил рыбак и взмахнул рукой.
Ворон сорвался с крыши, а Роберто пошел своей дорогой.
Застывший в безмолвном крике полный лик луны мягко сиял похищенным у солнца светом, когда Роберто постучал в ставни дома лекаря из Джераче. Через мгновение в окне появилась девушка. В неровном мерцании свечи ее кожа показалось молодому человеку призрачно-бледной, луноподобной. Однако это не портило девичьей прелести: брови с изломом, как крылья чайки, тонкий, с заостренным кончиком нос, губы в форме сердца - Роберто привычно залюбовался ее лицом. Сорочка с пышными рукавами до локтей спадала с левого плеча, открывая чуть пухлые руки и плавную линию ключицы, темная юбка в складку начиналась под небольшой грудью. Из украшений на красавице был лишь золотой виноградный листок на черной шелковой тесьме, плотно прилегающей к шее, - никогда не снимаемый подарок матери, умершей вскоре после родов. Девушка поставила свечу на подоконник, выглянула в темноту улицы и ахнула. Подобрав юбки, она выбежала из дому, бросилась Робертино на шею и заплакала.
- Не плачь, Мария, - пробормотал Роберто, гладя возлюбленную по волосам.
- Я не плачу, - счастливо выдохнула она, не в силах удержать этих сладко-соленых слез, - еще днем я почувствовала, что ты ступил на землю.
- Разве ты знала, что вчера я не вернулся из ...? - парень осекся и непонимающе уставился на девушку.
Роберто ухмыльнулся и быстро поцеловал свою невесту. Она привычно подалась в ответ, и южная ночь наполнилась жасминным ароматом их поцелуев.
Над морем царили зной и безветрие, обещая большой улов. Рыбаки вышли на лодках, с ними был Роберто.
- Удачлив ты, сынок, - проговорил Лука, седовласый моряк, когда-то обучавший Роберто премудростям ремесла. И хотя жизненные соки старика давно испарились, сделав его фигуру узловатой и сухой, в работе он был ловок и опытен. - Рыба сама в твои сети забирается.
- И шторм тебя не берет, - добавил Дино, сверкая ровными белыми зубами в контраст разгоряченному до красноты юному лицу.
Лука метнул на Дино две молнии из-под кустистых бровей и назидательно предостерег:
- Из гавани хорошо море созерцать.
- А в море лучше о гавани не вспоминать, - пробурчал острый на язык Дино.
В короткую передышку Роберто молчаливо грыз яблоко, а Дино и Лука оживленно спорили и смеялись. Решив освежиться, Роберто прикончил яблоко и бросил душистую сердцевину в море, потом закатал штаны до колен и прыгнул в воду. Приятная прохлада обволокла его тело. Он сделал два мощных гребка руками, направляясь в глубину, как вдруг...
- Ах, Робертино, не летал бы ты птицей, - невнятно прошептал кто-то.
Рыбак резко повернулся вокруг себя, но никого не увидел.
- Послышалось, - резонно подумал он, ведь в воде невозможно что-то сказать, но на всякий случай выплыл на поверхность.
После работы Роберто еще раз вышел в море, чтобы наловить рыбы им с матерью, потому как все, что добывалось днем, шло на продажу. Управившись до захода солнца, молодой человек повернул к берегу.
- Не летал бы ты птицей, Робертино, - произнес тотчас звонкий переливчатый женский голос откуда-то снизу, из воды.
- Кто это? - смятенно спросил рыбак.
Никто не ответил. Роберто нырнул, покружил, забрался обратно.
- Может, опять показалось? - сказал он вслух и пожал плечами.
Голос прозвучал тотчас, став настойчивее и ближе:
- Не летал бы ты птицей, Робертино.
- Где ты? Откуда знаешь мое имя? - крикнул рыбак и, замерев, прислушался.
В предзакатном безмолвии плескались лишь волны, бьющиеся о лодку, да солнце, отдавая свое живое сияющее тепло, с легким шипением, как горячие угли в костре, опускалось в морскую пучину.
Из кухни приятно тянуло ароматами жареной рыбы, чеснока и сладковато-пряного базилика. Антония, мать Роберто, худая, подвижная женщина со слегка выпуклыми глазами, острыми скулами и морщинами в уголках крупных губ, вошла в комнату, отирая передником бутылку белого виноградного вина. Она одарила вернувшегося сына усталой улыбкой и скрылась в кухне. Роберто, мрачнее тучи, с отсутствующим взглядом, сел в угол к столу и глубоко вздохнул. В этот миг, громко хлопая крыльями, в открытое окно влетел ворон. Мать испуганно вскрикнула, уронив на пол скворчащую чугунную сковороду, попятилась назад и упала. Роберто подошел к ворону, намереваясь прогнать его, но тот вдруг подпрыгнул и перемахнул на деревянную балку под потолком. От страха Антония глядела на птицу огромными, навыкате, глазами и бормотала вполголоса:
- Не летал бы ты птицей, Паоло... не летал бы ты птицей, Паоло.
Ворон каркнул зло, дьявольски, спланировал вниз и набросился на женщину, пытаясь крепким клювом попасть ей в голову. Роберто кинулся к матери и, изловчившись, схватил птицу. Он вынес бьющегося ворона на улицу и резким движением свернул ему шею.
Вернувшись в дом, рыбак обескуражено застыл у входа. Антония сидела на корточках, теребя в руках муслиновую головную накидку, раскачивалась из стороны в сторону, как безумная, и исступленно повторяла, словно заклинание, имя пропавшего мужа:
- Паоло, Паоло...
Заметив вошедшего сына, она подняла на него глаза, полные слез и страдания, и попыталась объясниться:
- Отец твой, Паоло...
Тут ее голос сорвался. Роберто наклонился к ней и сказал ласково:
- Ну, хватит, мама.
Он бережно поднял Антонию с колен и отнес на кровать. Обессилевшая женщина дрожащей рукой скользнула по его щеке и прошептала:
- Милый мой мальчик.
Затем она сомкнула опухшие веки и затихла.
Заря заполнила мягким сиянием пену волн и облаков, но ветер, влажный и порывистый, предрекал небу скорые слезы, утренняя прохлада остро пахла перечной свежестью. Роберто поежился, еще раз взглянул на мать и затворил дубовые ставни на окнах. Ослепленный наступившей темнотой, молодой человек ждал, пока обвыкнут глаза, прислушиваясь к тяжелому, лихорадочному дыханию Антонии. Роберто осторожно прикрыл за собой дверь и побежал в Джераче.
Дом лекаря находился на площади неподалеку от направленной в небо стрелы колокольни величественного белокаменного сантуария. Тесно зажатый между домами лавочников и ремесленников, он отличался от них лишь кованой вывеской с изображением змеи, обвивающей посох. Старик Гаэтано Аглио [итал. - "чеснок"] обладал смешной для врачевателя фамилией, а нравом веселым и добродушным. Одним из его чудачеств было выписывать пациентам вместе с порошками и микстурами головку чеснока, независимо от того, жаловались они на зубную боль или на желудочные колики. Когда работал, он всегда надевал, на испанский манер, черную куртку с белым плоеным воротником; поглаживал острую бородку, когда нечем было занять руки; и неизменно дергал правым глазом, когда размышлял.
- Синьор Аглио... - выпалил Роберто, войдя в кабинет Гаэтано.
- Что-то с Марией? - насторожился лекарь, глядя на взволнованное лицо молодого человека.
Задыхаясь от быстрого бега, Роберто не отвечал.
- Не молчи же, гадкий мальчишка! Что-то случилось с моей любимой племянницей? - требовательно спросил Гаэтано, повысив голос.
Роберто отрицательно покачал головой.
Блестя мелкими каплями дождя, осевшими в тяжелых, струящихся волосах, Мария вошла в единственную комнату рыбацкой лачуги, встала в неосвещенном углу позади Роберто и обняла его за плечи. Так они и стояли, не двигаясь, тихо дышали и время от времени перекидывались короткими фразами, пока лекарь осматривал Антонию. Когда Гаэтано повернулся к молодым людям, в его взоре читалось сожаление.
- Не спасти, - вынес он приговор.
Роберто обреченно вздохнул, а Мария крепко сжала опустившуюся руку любимого.
В день похорон был туман, столь густой и ватный, что руку протяни - пальцев не увидишь. Закапывая могилу, рабочие на кладбище крестились и говорили друг другу:
- Как в облака землю кидаем.
А расходившиеся от свежей насыпи люди становились во мгле неясными силуэтами, тенями самих себя.
Через неделю Роберто снова вышел в море. Стальные волны сливались на горизонте с серым небом, жесткий порывистый ветер налетал, тягуче гудя, и стихал, поддаваясь общему унынию. Роберто установил сети и сел на банку, ожидая улова. Рыбак думал о матери, о черном вороне, о странной тайне, связывающей их. Он много размышлял в последнее время, сейчас же пришел к выводу, что ответ, если он существовал, находился в глубине, за гранью, в невероятной реальности - в общем, где угодно, только не рядом.
Поднявшись, Роберто ухватился за невод и почувствовал, что тот увесистее обычного. Несколько мгновений спустя, на дне лодки затрепетала огромная рыбина, в человеческий рост величиной. Рыбак изумленно уставился на добычу, и чуть было не потерял дар речи. На голове у рыбины оказались волосы, светлые с зеленоватым оттенком, длинные и спутанные, а тяжелая грудь ее, несомненно, была женской. При всем том ноги существа не походили на людские - полные, чешуйчатые, скользкие на вид, они заканчивались ластами-плавниками. Рыбина повернула к Роберто свое мертвенно-бледное лицо с выпученными мутными глазами. Рыбак в ужасе отшатнулся.
Русалка потянула к нему ладони с сизыми перепонками между пальцами. Делая шаг назад, молодой человек пробормотал:
- Не трогай меня, уйди.
Однако чудовище приближалось, молитвенно простирая руки. Тогда рыбак прыгнул в холодную воду и поплыл к берегу. Но тот был слишком далеко...
Очнулся Роберто на дне своей лодки, напротив лежала страшная лупоглазая рыбина. Тело его, опутанное сетью, сотрясала крупная дрожь. Парень стал напрягать мускулы, пытаясь ослабить узлы, но скоро понял, что все усилия тщетны. Существо наблюдало за рыбаком спокойно, не выказывая ни малейшего интереса к его действиям. Затем оно сказало:
- Твой отец, Роберто, был очень красив, боек и всегда весел. Окружающие любили его, в особенности женщины, и он их тоже любил. Антония так и не смогла свыкнуться с этим, и однажды бушующей ночью, когда море вздымалось и ревело, она пришла на истерзанный берег, прося о помощи. И пенные гряды, бесовские просторы вняли ее мольбам, шепнули заветное слово. Я была там и все слышала.
Она замолчала.
- О чем ты говоришь? - нетерпеливо спросил Роберто. Он больше не пытался освободиться, а внимательно слушал.
Русалка сдержанно продолжила:
- Впервые увидев тебя в стареньком баркасе Луки, я начала понимать Антонию и перестала понимать себя. Я гнала в твои сети треску и тунца, я все время искала тебя на пляже и в море, потому что хотела удержать, хотела быть рядом. Теплая волна подымалась внутри от одного взгляда украдкой; песни, слышные лишь ундинам и ветру, звучали нежней от твоей случайной улыбки, милый Робертино.
Ни тени, ни легкого дуновения чувств не отражалось на восковом лице русалки, только голос становился страшнее.
- Но однажды ты пришел на берег с ней! - она почти прокричала последнее слово. - Ваш счастливый смех долетал до моих ушей, но вонзался в мое сердце, словно ядовитые иглы морского ежа. Ты любовался ей...
Тут она взвыла, обнажив два ряда мелких, резцевидных зубов:
- Ты никогда не полюбишь безобразную, холодную рыбину! А я не хочу мириться с этим! Ты не будешь моим - значит, не будешь ничьим!
Русалка набросилась на потрясенного Роберто, яростно впилась в его губы своими губами, и кровь потекла по подбородку молодого человека. Затем она резко оторвалась от него.
- Не летал бы ты птицей, Робертино! - три раза прокричала русалка подслушанное в прошлом заклятие и скрылась в водной пучине.
Черный ворон летел с моря, над которым из плотных, переполненных дождем туч, зарождалась пугающая воронка урагана. Он опустился на крышу пустующей рыбацкой лачуги, затем спрыгнул на подоконник раскрытого окна, и, нахохлившись, громко каркнул в ночную темноту комнаты.
На следующий день задул южный ветер сирокко, возникающий в аравийских пустынях, приносящий, по обыкновению, дождь на калабрийские берега. Тот моросил, не переставая, бил по измельчавшим волнам, достигая песчаного пляжа, заставленного столбами для просушки сетей. На влажном, твердом, словно сахарном, песке босиком стояла девушка и всматривалась в морскую даль. Слезы текли по лицу и, смешиваясь с дождем, приобретали кислый, осенний вкус. Руки ее были прижаты к груди, пальцы теребили золотой виноградный листок на черной шелковой тесьме, облегающей шею. Светло-карие, теплящиеся мягким золотом, глаза полнились болью пополам с неукротимой надеждой. Неожиданно девушка охнула, схватилась за столб и безвольно осела на землю, отчаянно вонзившись взглядом в обломки рыболовного суденышка, прибившиеся к берегу.