Все вокруг дышало предновогодним ожиданием близящихся праздников. Устоявшиеся морозы начали потихоньку спадать, и торговый уличный люд, с облегчением вздохнув, принялся с удвоенной силой зазывать к своим рядам запоздавших покупателей, спешащих в последние часы перед Новым Годом отовариться подарками да и продуктами на праздничный стол.
- Эй, уважаемый!- окликнул проходящего мимо мужчину бойкий торговец, прячущий в поднятый воротник дубленки покрасневшее от мороза лицо, видя, как тот торопливо окидывал взглядом торговые прилавки.- Купите подарок, не пожалеете! Дети-то есть? Последние слова, видимо, задели прохожего за живое. Он остановился.
- Не только дети, но и жена.- В его словах послышалась грустная ирония.
-Тогда, уважаемый, одной игрушкой не обойтись! Можешь не сомневаться: лучше, чем у меня, не найдешь! - похвастался продавец, горделиво обводя взглядом свой товар.
-Нет. Мне одна нужна... - Незнакомец, чувствовалось, нервничал. Он, перебегая глазами с одной игрушки на другую, напряженно сжимал в кармане единственную купюру в пятьсот рублей. - Пожалуй, этот снеговик за двести пятьдесят подойдёт. - Он взял в руки игрушку и уже было протянул торговцу пятисотку.
- Постой, уважаемый, может ещё одну купишь? - воскликнул продавец с жаром, стремясь раскрутить покупателя на все. - Ты выбирай, выбирай! Человек, вижу, хороший. Уступлю.
- Нет. Хватит и одного сюрприза...- В прозвучавших словах проскользнула горечь.
- Стой! - вдруг охнул торговец. - Как раз для тебя припас! То, что нужно! - Он нырнул под прилавок и извлёк из-под него темно-синего муравьишку в ярко-желтом воротничке. - Вот, - заговорчески подмигнув, зашептал неуёмный продавец. - Это игрушка непростая... Это - исполнитель желаний... И цена этого чуда всего пятьсот рублей.
- Да... Немного же в наше время стоит счастье, - усмехнулся с грустью и недоверием покупатель.
- А это вот Вы зря, уважаемый... - Торговец бережно поставил игрушку на край заснеженного стола. - Вот Вам бы чего хотелось в новом году? - Он понизил голос и доверительным тоном продолжал: - Хорошую работу, наверное, чтобы денег побольше было. Угадал? - Продавец сделал выразительную паузу. - Вот... А жене? Ну, там тряпья-шмотья разного, украшений, висюлек подороже. Детишкам - игрушек. И всем, как без него, богатый праздничный стол. Верно? - Последовала вторая многозначительная пауза. - Так вот. Как только часы пробьют двенадцать, Вы хлопните все в ладоши... Да! Желания перед этим загадать не забудьте! И все будет! Думаете, игрушку покупаете? Нет! Для всей семьи истинное чудо! Ещё не раз меня добрым словом вспомните!
Покупатель улыбнулся, представляя, как он эту же лапшу будет своим родным да и себе на уши вешать. Но что ещё он может позволить из своих скудных нынче средств?
- Согласен! - неожиданно для себя самого, будто срываясь в пропасть, выдохнул покупатель, даже и не предполагая о тех крутых изменения, что уже вскоре ворвутся в его семейную жизнь.
- Минуточку, уважаемый! Смотри. - С этими словами торговец громко хлопнул в ладоши, и муравьишка, вибрируя и смеясь, задвигался по столу.
Тотчас вокруг столпились зеваки. Послышались выкрики:
- Хозяин, за сколько отдашь?
- А ещё есть?
- Есть, есть, - приговаривал торговец. - За семьсот уступлю. А ты, уважаемый, бери своё чудо. - Продавец торопливо протянул умолкшего муравьишку герою нашего повествования, и, тут же забыв о нем, ринулся в бойкую торговлю.
Снег падал крупными хлопьями медленно и тихо. Трофим, не спеша, шагал к дому. Напряжение рыночной суеты спадало. Он с улыбкой потянул носом свежий холодный воздух.
- Как хорошо! Повезло же в самый последний момент найти подарок один для всех! Исполнитель желаний! - Трофим тряхнул головой, улыбнувшись. - Ну и ну... Что ж, тем лучше, - продолжал он мысленно, смотря себе под ноги, и не замечая, что, как в детстве, с наслаждением загребает ботинком при каждом шаге чистый, только что выпавший, снег. - Хоть раз в году можно же позволить себе уснуть с мыслью, что все завтра будет и лучше, и сытнее. Кто думал, что после " перестройки" в навалившемся " развитом " капитализме даже надежду на лучшее станешь расценивать как непозволительную роскошь...- Трофим остановился, поднял взгляд к небу и вздохнул. Оглядевшись, как бы возвращаясь в действительность, поправил на плече сумку, в которой притих, словно затаившись до времени, виновник всех последующих событий. И заторопился к дому, где полным ходом шла предпраздничная суета. Его долговязая, сухая фигура в сером китайском пуховике, с характерной, чуть подпрыгивающей походкой, пересекла пустынный заснеженный двор и скрылась в подъезде блочной девятиэтажки.
- Ура! Папа пришёл! Стремглав, заслышав звук открываемой двери, на Трофима одновременно с двух сторон налетели его сыновья-подростки, долговязые, все в отца, возбуждённые, в новогодних пиратских костюмах, шитых накануне их мамой, женой Трофима - Настей. Сейчас она хлопотала на кухне, изощряясь из скромных запасов накрыть праздничный стол. Невысокая, светловолосая, быстрая, она внешне представляла разительный контраст с мужем.
- Па! Па! Говори, что принёс! - повисли мальчишки на отце, который, загадочно улыбаясь, заснеженный, раскрасневшийся с холода и удачи, замахал на них рукой.
- Потом... Потом...Имейте терпение, молодые люди, потому как сюрприз!
- Па! Ну, скажи! - Ребячьи руки уже лезли в сумку.
- А ну-ка, пацаны! - отбиваясь от нетерпеливых детских рук, нарочито грозно прикрикнул Трофим. - Давай живо ёлку наряжать! Или нарядили уже?
- Не... Мы сейчас! - Пиратская братва мигом отхлынула в комнату. Возобновился шум возни, споров, шуршание самодельных мишуры и игрушек.
Снег на плечах таял, превращаясь в крупные дождевые капли...
- Так... - заторопился Трофим. - Где же это? - Он, не раздеваясь, спешил осуществить задуманное. - А, вот! - Глава семейства достал пустой пакет, приготовленный для мусора, завернул в газетные рекламные листы вынутую из сумки игрушку и тотчас сунул её в пакет. Ему показалось забавным вот так, из мусорного пакета, до самой важной минуты праздника неприметно стоявшего у дверей, извлечь припасённое нынче чудо и порадовать жену и детей маленькой сказкой об исполнении желаний.
Несколько часов до новогодней ночи пронеслись незаметно. Вот уже и стол накрыт, и старенькая искусственная ель наряжена, и все уж подустали в предпраздничной суматохе.
- Живей! Живей, ребята! - торопил своих Трофим. - Садимся за стол! Быстро! А то не увидите главного чуда! - Он непривычно для себя суетился, взволнованный приготовленным сюрпризом. - И ты, Настенька, скорей присаживайся! С тебя и начнём... - Трофим сделал паузу, переводя дыхание и справляясь с волнением. - Итак. Прошу каждого, - начал он торжественно в установившейся ожидающей тишине, - загадать самое-самое главное желание, своего рода - мечту. Давайте!
На несколько секунд воцарило полное молчание. Губы жены чуть дрогнули в едва уловимой грустной улыбке. Она со вздохом опустила глаза. Ей, учительнице со скромным окладом, не могущей вымогать с учеников деньги, (язык не поворачивался), ей ли не знать все тяготы безденежья, когда прореха на прорехе. А мечты?.. Да, пока они ещё есть. Ребята же переглянулись и пожали друг другу под столом руки в знак полного понимания. И у них мечты.
- Ну, Настенька, давай! - подбодрил жену глава семейства. - Ты первая!
- Ох, Трофим... Ладно, коль зашла речь... - с уловимым нежеланием заговорила Настя, усталым жестом поправляя на столе салфетку. - В обычные дни ты, может быть, и не стал бы меня слушать... - Она помолчала. - Я, если бы могла, срочно сделала бы ремонт. И обои, и паркет, и на кухню новый гарнитур... Чтоб всё, как у людей... И может ещё телевизор такой... большой... - Настя руками обвела по воздуху размер экрана. - Я у Светланы Михайловны видела...
- А нам! Нам, - наперебой закричали мальчишки, - мощный компьютер с кучей игрушек!
- Тихо, тихо! Понятно. Все желания приняты! - Трофим вновь поднялся со стула. - Теперь моя очередь. Для того, чтобы все ваши желания были исполнимы, пожелаю-ка я себе найти в новом году хорошо оплачиваемую работу! - торжественно завершил он. На миг ему даже почудилось, что всё так и будет. Всё сбудется. Бывает же, подумалось ему. - А теперь, Андрюха, - с интригующей интонацией в голосе продолжил глава семейства, обратившись к младшенькому, - принеси, сынок, пакет, что лежит у дверей, обыкновенный мусорный пакет. И сейчас все присутствующие увидят настоящего исполнителя жела...
- Па! А здесь ничего нет!.. - донёсся из коридора недоумённый и растерянный голос сына.
- Ой! - вдруг охнула Настя, всплеснув руками. - Я же какой-то пакет на мусорку часа два назад вынесла!.. Мусор же вроде как на следующий год оставлять - плохая примета...
- Да... Вот уж действительно плохая примета: исполнителя желаний да на помойку! - Трофим сорвался с места, схватил куртку и бросился на улицу.
Вслед за ним уже бежали все его домочадцы. На столе среди праздничных блюд осталась томиться не раскупоренная бутылка шампанского. Президент завершал своё телевизионное новогоднее обращение. Куранты готовились к торжественному бою. А Трофим с семейством обескуражено застыли перед пустыми мусорными баками.
_ Ну, надо же... Как назло! Чёртовы мусорщики! Хоть бы раз в году, в такой день, забыли бы о своих обязанностях! - в горячках выпалил Трофим.
На улицу высыпал народ. Слышался смех, возгласы " ура!". Зимнюю ночь в россыпи празднично горящих окон то тут, то там накрывали разноцветные всполохи салютов и фейерверков. Всё ликовало и бурлило.
Трофим как-то обмяк, сгорбился и в полном молчании повернул к дому. Настя взяла его под руку, разделяя с мужем и его огорчение, и нарастающую, вроде бы беспричинную тревогу.
- Зачем, зачем я всё это затеял? - с горечью между тем думал Трофим. - Можно обмануть себя, семью, но обмануть судьбу не удастся. Всё надо было сделать проще. Без этих обещаний, розыгрыша, надежд. - Он припомнил слова жены, произнесённые ею как-то, что их беспросветное безденежье словно знак свыше. И о ремонте назревшем лучше и не мечтать. - Вот, помечтали... - поёжился Трофим. - Теперь уж точно ждать, что сократят или так уволят, и все скудные сбережения - коту под хвост. Квартплата, еда.
Домой идти не хотелось. Вдвоём с женой они медленно и понуро брели по заснеженному тротуару. Среди случившегося не унывало лишь молодое поколение семьи Никоновых. Впервые в жизни мальчишки встречали Новый год под открытым ночным небом, среди высыпавших на улицу ровесников, палящих и салютующих из всего, из чего возможно. Да к тому же, нагуливая аппетит и уже забывая о недоразумении, они предвкушали удовольствие от новогодних лакомств. Ведь дома на празднично накрытом столе их ожидают нетронутыми и салат "Оливье", и холодец, и тонко нарезанная колбаса, и жареная курица, - вообщем, всё то, что не так-то и доступно в остальные дни года...
Прерванный в самом начале новогодний ужин прошёл тихо. И Трофима, и Настю не покидало ощущение настороженности. Они решили поберечься от опрометчивых обоюдных пожеланий.
Вскоре свет в их окнах погас. Хотелось поскорее заснуть и забыть обо всём случившемся. Снегопад усиливался. Улицы и дома погружались в поздний предрассветный сон. Белая тишина накрывала город.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ.
- Эй, вы, лежебоки! Хватит дрыхнуть! - Хриплый, простуженный бас ворвался в сонное, заторможенное сознание. Одновременно Трофим ощутил холодное дыхание мороза. Он приподнял взлохмаченную со сна голову, открывая глаза и обретая ощущение действительности. Но какой действительности! Где-то вдали тарахтел дизельный мотор мусороуборочной машины. Сквозь серый сумрак зимнего утра проступали тёмные очертания незнакомых предметов. И мерзкий, отталкивающий запах свалки! Казалось, он шёл ото всюду, обволакивал, проникая под одеяла. Он неумолимо развеивал последние надежды на возможность жуткого сна.
- Вы, что, фраера?! Забылись, где находитесь? - Удар под бок, чувствительный и явный, окончательно убедил в реальности происходящего. Трофим вскочил, кое-как кутаясь в одно из одеял, укрывавших его с Настей и детьми, что, перепуганные и ошеломлённые, сжавшись, замерли в оцепенении под одеялами.
Глаза всех, остекленевшие от ужаса и непонимания происходящего, не отрывались от огромной тёмной фигуры в старой лисьей шубе, буквально нависшей над ними.
- Тише ты, Филя... - Голос, мягкий, но усмиряющий, раздался за спиной Трофима. Заслышав его, громадная лисья глыба отступила на шаг, в молчании уперев руки в мохнатые бока. - Тише... - Дородная, высокая женщина тяжёлой поступью приблизилась к ним. Черты волевого и спокойного лица едва были различимы в зимних утренних сумерках. - Придут они на разгрузку. Придут. Вот только одену их потеплее... Ну, вы, как вас там, - обвела она внимательным взглядом Трофима, Настю и мальчиков, - следуйте за мной.
Не столько слова, сколь что-то в интонации - властное и одновременно защищающее - подтолкнуло несчастное и обескураженное семейство, торопясь и путаясь в одеялах, семенить следом за спасительницей. Переступая через отбросы и спотыкаясь, босые и напуганные, они готовы были бежать за ней на край света. Только бы подальше от этого жуткого бугая Фили, провожающего их тяжёлым, приценивающимся глазом.
- Где мы? - лишь эти два коротких слова и смог выдохнуть обессиленный Трофим, оказавшись с семьёй в ветхой, выцветшей палатке.
- Там же, где и все. На свалке, милок, на свалке... - Женщина повернулась к нему спиной, роясь в куче одёжного старья, сваленного в углу. Она, вероятно, прикидывала, кому что подойдёт, и время от времени смеривала неторопливым взглядом то одного, то другого. - А я, милок, баба Нюра, - продолжала она медленно. - На свалке меня помешенной кличут. - Женщина повернулась, подавая отобранное из кучи тряпьё. - А вы, давайте, одевайтесь, а то сейчас из совета общины придут - не поздоровается.
- Подождите, подождите! Из какой общины? Кто придёт? - взревел Трофим, чувствуя, как чудовищность происходящего ледяным потом и слабеющими коленями заставляет его предпринимать хоть какие-то меры. - Я не позволю, - вскричал он, теряя самообладание, - каким-то ублюдкам командовать мной и моей семьёй!
Трофим в отчаянье взмахнул руками, но уже в следующую минуту цепкие жилистые клешни бомжей, сторожащих новоприбывших снаружи, скрутили несчастного, выволокли из палатки и стали методично, со знанием дела избивать.
- Трофим! - Крик Насти, до этой минуты в сковавшем её оцепенении не вымолвившей не слова, истошный и дикий крик накрыл собою ужас свершавшегося. Она, маленькая и хрупкая, раненой волчицей ринулась, было, следом, уже вцепившись в одного из бомжей.
- Стой, дурочка! - Баба Нюра силой оттащила её вглубь палатки, крепкой хваткой удерживая иступлено воющую женщину и прижимая её голову к своей груди. - Глупенькая, они и тебя не пожалеют. О детях подумай. Только смирение... Только смирение... - гладила она её по голове.
Но не слова бабы Нюры, а отчаянный Андрюшкин крик вмиг привел Настю в чувство. Она вырвалась с несвойственной ей силой из удерживающих её рук и бросилась из палатки на голос младшего сына.
Оба - Андрюша и Кирилл, старший - корчились на снегу, отброшенные при попытке вступиться за отца. Они не плакали, по-мужски сжав зубы, а лишь стонали от непривычной боли. Трофим беспомощно распростёрся на снегу. Кровь тёмной струйкой из разбитой губы по подбородку и шеи стекала на снег. Верзилы, тяжело дыша, распаренные, застыли рядом с жертвой. И над всем этим ужасом глыбой царил здешний "бог жизни", цепной пёс, тот самый Филя, бугай в лисьей шубе.
- Трофим... - едва шевельнулись Настины губы. Она медленно, как была, в рубашке, осела на снег, не отрывая остекленевшего взгляда от жестоко избитого мужа.
- Этого связать! Пусть одумается! - Филя говорил отрывисто, на этот раз тоном, не допускающим ни малейшего возражения ни с чьей стороны, покашливая и цепким глазом шаря по лицам жертв. - В моём хозяйстве живо порядок наведу. Этих малолеток к погорельцам Сосковым пристроить. А бабу его ко мне, услуживать будет. Это я тебе, гнида, говорю! - хрипло зарычал он, пнув связанного ногой. - И если ты, поскуда, не образумишься, то семьи тебе не видать. Ты понял, урод?!
Трофим, не отрывая от говорящего затуманенного взора, судорожно сглотнул кровавую слюну и слабо шевельнул головой в знак согласия.
- То-то, как миленький будешь у меня пахать. А через недельку, может, и разрешу со своими повидаться. И только пикни, - Филя навис, склонившись, над Трофимом, -урою. А за попытку побега - смерть. Всех касается. У нас тут без церемоний.
Бомжи осклабились, скрывая страх за подобострастными взглядами.
Трофим лежал на сопревшим сыром матрасе. Глаза, широко открытые и не мигающие, были устремлены в низкий потолок дырявой палатки. Не смотря на крайнюю измученность, он не мог заснуть. Тревога за детей и жену сводила с ума. Вот уже месяц, вернее, двадцать девять дней, как они все здесь. И все эти двадцать девять дней Трофим гонит от себя малейшую попытку понять, как такое могло случиться. Суровая, жуткая явь так и не стала сном. Теперь он не задаёт вопросов, ни одного, ни кому. Изо дня в день он вместе с другими разгребает, сортирует и волочит под навесы цветной металл, бумагу, тряпьё и пищевые отходы, единственный и поэтому особо ценный источник питания двух-трёх сотен несчастных. И изо дня в день Трофим кожей чует некую безжалостную властную длань, утопившую их всех в этих вонючих отстоях, жиреющую на крови людей, кинутых обществом и забытых законом. А Филя?.. Наводящий ужас Филя, действительно, лишь цепной хозяйский пёс. "Бог жизни", как он любит себя величать, живёт тут же, на помойке в срубленном, вросшим в землю домишке, живёт в том же страхе за свою гнилую шкуру. И вот у этого пса его, Трофима, Настя.
- Настенька...Настенька... - думалось ему в тревоге и в пронзительной, новой, не испытываемой до этого жалости. Будто смертельно раненая лань, запрокинув голову и тяжело дыша, глубокой чёрной темнотой немигающих глаз заглядывает в самую глубь сердца и молит о помощи.
Трофим рывком поднялся, сел, склонив голову и сцепив руки на затылке. Ему казалось в этой холодной, ледяной темноте, в одиночестве затравленного зверя, что он медленно сходит с ума.
- Не думать... Только не думать... О чем-нибудь другом... - Раскачиваясь взд-вперёд, он усиленно гнал от себя мысли о детях и жене. И тут спасительное воспоминание о бабе Нюре, той самой, дородной, тяжёлой, грубоватой. - Господи! Единственный человек!
Трофим, словно хватаясь за спасательный круг, в сотый раз стал одно за другим перебирать в памяти воспоминания её поддержек, передаваемых ею новостей о родных, о том, что Филя, этот пёс, не домогается его Насти. По словам бабы Нюры, не в состоянии. Как он, Трофим, боялся да и сейчас боится этого!
- Стоп! Стоп! Думай о бабе Нюре! - спохватываясь, командовал себе Трофим, будто стремясь согреться, успокоится в объёмистой, степенной, тяжеловесной теплоте этой души, чудом не утратившую человечность.- Остальные не люди. Нет...Звери... Господи! И мы - Андрюшка, Кирилл, Настенька, и я, я сам - превратимся в таких же? Боже мой!.. Но только бы вместе, только бы вместе...
Трофим завалился на бок. С губ срывались несвязанные, неразборчивые фразы. Мёртвое, тяжёлое оцепенение сна, наконец, сковало и заволокло долгожданным коротким забытьём...
Заснеженный мир свалки бескрайне и неодолимо простирался вокруг, окольцованный чёрной полосой леса и перекатывающей с низины на возвышенность до самого горизонта холодной белизной, равнодушной к людской беде.
Трофим в отупляющем ожесточении бросал и бросал в кузова КАМАЗов коробки, тюки. Эти многотонные, железные тягачи - единственное, что появлялось оттуда, из прежней жизни. И грязная, разбитая дорога - единственная связующая нить с прошлым да и с самой жизнью. Трофим припоминал, как неделю назад один из КАМАЗов свалил им нежданно-негаданно дармовую тушенку, и пол-лагеря, отравившись, корчились и стонали. Прокатился слух, что пятеро отдали концы. И, сам ещё еле держась на ногах, Трофим исступленно, до рези в глазах, всматривался теперь в передвигающиеся вдалеке тёмные фигуры, стараясь углядеть своих. Живы ли? К счастью, баба Нюра и на этот раз передала ему утешающую весточку от Насти.
- Терпи, милый, всё образумится, - приговаривала она приглушённо, зорко поглядывая по сторонам. - Всё хорошо. И ребятки твои привет тебе передают, и Настя твоя. - Баба Нюра , достав из-за пазухи куртки свёрток, украткой сунула ему в карман. - Вот, возьми. Настя сготовила, для тебя. Сырники, вроде... Угощайся и не о чём не переживай.
Голова пошла кругом. "Андрюха, Кирилл, Настенька - все живы! Приветы передают. А тут ещё сырники. Его любимые. Откуда? - На миг глаза затуманило. - Это ещё слабость сказывается, - пронеслось в голове, - ничего, оклемаюсь... "
От радости за своих, от схлынувшей враз тревоги Трофим неожиданно для самого себя чмокнул суровую бабу Нюру в щёку.
- Вот дурак! С ума сходить начал! - Она слегка, прячась за грубоватостью жеста, толкнула его в плечо и пригрозила с напускной суровостью: - Смотри! В следующий раз не приду!
Простившись, баба Нюра странно улыбнулась, будто намеревалась что-то добавить к своим словам. Что-то важное. Но промолчала.
Трофим оглянулся ей вслед. Тревожащее смятение вкралось в душу. Но вопросов он по-прежнему избегал задавать, даже самому себе...
Подкатило два порожних КАМАЗа. Передышка закончилась.
Когда же обе железные, ненасытные махины, рыча и пробуксовывая, поползли прочь, Трофим от усталости повалился на снег, опрокидываясь на спину и глядя широко открытыми, неподвижными глазами в далёкую небесную синь. Его мечты словно голуби парили сейчас высоко в небе и над ним, и над всей этой поглотившей его жизнь чудовищной свалкой.
- Ты что это валяешься, выродок! - Филин голос, больше походивший на хриплый лай, вернул в действительность. - Я тебе покажу, прохлаждаться!
Трофим вскочил как ошпаренный, начал отряхивать с коленей снег, создавая вид озабоченности, но на самом деле пряча глаза и борясь с охватившим его страхом и той растерянностью, которую так в себе ненавидел.
Филя ждал. Он застыл напротив в своей лисьей шубе, запустив руки в карманы, вздёрнув подбородок и сверху вниз смотря на усердствующего Трофима. Неприятный, цепкий взгляд сверлил спину.
Трофим, торопясь, распрямился.
- Держи... - Усмехаясь, Филя сунул в машинально протянутую руку две пятисотки. - Заработал.
Трофим кивнул судорожным, резким рывком.
- Подожди. Покуда не всё.
Слова эти насторожили.
Филя же, обернувшись, по-хозяйски махнул рукой. Но Трофим уже увидел, напрягшись стальной струной, от чего, аж, в висках заломило, бегущих к нему со всех ног сыновей и жену. Настя споткнулась. Он, осевший было на ватные ноги, подался вперёд. Но жена уже выпрямилась, продолжая бежать. Даже издалека он догадался, что Настя плачет, улыбаясь и тяжело дыша на бегу.
Кирилл и Андрюша, обогнав мать, вцепились в отца, повисли на нём, заходясь прилюдным, открытым плачем.
Кровь пульсировала в ушах. Трофим, не помня себя, еле держась на ногах, сжимал истосковавшимися руками худые плечи сыновей. А Настя, не отрывая глаз от исстрадавшегося взгляда мужа, исступлённо гладила и гладила его по лицу, вытирая слёзы и размазывая по щекам грязь.
- Да ну вас, ненормальных... - Махнув рукой, Филя развернулся и, переваливаясь, тяжёлым шагом побрёл прочь. Сцена встречи разбередила что-то в глубине. И это что-то ворочилось, доставляя неясное беспокойство.
Баба Нюра ждала гостей. Она выложила все свои съестные запасы, заварила крепкий чай.
Вскоре воссоеденённое семейство сидело у неё в палатке, ещё не до конца веря в свершившееся. Кружка крепко заваренного чая жгла Трофиму ладони, но он и не замечал боли. Тело налилось блаженной, расслабленной пустотой, - тёплой, клонящей в сон. Никогда ещё в жизни чувство обретения не достигало такого накала. Его буквально зашкаливало. В сознании Трофима проплыли их взаимные с женой признания, свадьба, рождение Кирюши, а вскоре и Андрея ... "Нет, ни что не может сравниться с тем, что сейчас..." - подумалось ему. Он слегка покачал головой. Губы шевельнулись в слабой улыбке. А душа, ширясь и распирая грудь, улыбалась безотчётно и благостно. Он встретился взглядом с Настей, что молча, не отрываясь, вглядывалась в его родное лицо. В её глазах он прочёл те же мысли...
... Февраль гнал по земле позёмку. Вихря снежной пылью, обметал заледенелые кучи отбросов, врывался во все, даже самые малые щели и дыры, выстужая, леденя и без того холодные, убогие жилища. Обострённость долгожданного обретения друг друга чуть стихла, зарубцевалась, как заживающая рана. Но отголосок её, глубокий и крайне болезненный, по-прежнему раз от раза сжимал в свои клещи. То был страх. Страх вновь потерять. Потерять, возможно, навсегда. Трофим стал замечать за собой, что минутами, не отрываясь, всматривается в быстро повзрослевшие лица сыновей, отмечая и запоминая: улыбку, слово, напряжённую складку лба, возмужалость взгляда или просто молчание. Вечерами в палатке он частенько, не отдавая себе в том отчёта, буквально на полуповороте, полушаге застывал, позабыв, что делал, куда шёл. И смотрел. Окунался в свои мысли и смотрел на детей. Будто заклиная будущее, заговаривая его собственным страхом.
Второе же изменение, происшедшее с ним за последние дни и им отмеченное, заключалось в следующем. Трофим стал задавать вопросы. Пока только себе. Но в этот вьюжный, неуютный вечер всё сложилось иначе. Слышалось завывание метели. Кутаясь в одеяла и тряпьё, все пили горячий чай. Пар изо рта, сплетаясь с облачком, поднимающимся над кружкой, плыл вверх, тая над головой. Керосинка чадила. Её дрожащий жёлтый свет, казалось, поддерживал собою колыхающийся от ветра полог палатки. На этот раз Трофим, отхлёбывая из кружки глоток за глотком, решил задать и бабе Нюре терзающий его вопрос.
- Скажите... - Он исподлобья взглянул на неё, несуетливую, степенную, большую. Как и в ту минуту, когда они, обезумев, бежали за ней босые, по снегу, кутаясь в одеяла, так и сейчас, баба Нюра, оставаясь для них загадкой, всей своей сильной внешней и внутренней статью внушала доверие.- Скажите, что произошло и что происходит?.. С нами? Вы должны знать.
Баба Нюра сидела напротив, упёршись локтями о колени и прихлёбывая из алюминевой помятой кружки чай. Она с минуту молчала. И не Трофим, не Настя не решились переспрашивать её или настаивать на быстром ответе. Все четверо, включая мальчиков, лишь напряглись, забыв о чае. Даже дыхания затаили. В полной тишине слышны были только размеренные прихлёбывания бабы Нюры, о чём- то крепко думающей. Допив чай, она поставила кружку на шаткий табурет, служащий столом, отёрла губы и вздохнула - глубоко, протяжно, с тяжестью, раздув щёки, выдыхая воздух. И начала говорить со свойственной ей важной степенностью.
- Милые вы мои... Вот вы все вместе. И так я за вас рада!.. - Она обвела всех ласковым жалеющим взглядом. - Уж, что такое разлука с родными, мне ли не знать... - Баба Нюра вновь вздохнула. Глаза затуманились. Она помолчала. - Вот уж лет десять я здесь обитаю и всё среди этого сброда...Почему?.. Да переехала я, овдовев, к сестре в другой город. Она - женщина разведенная была. Вот мы вместе и зажили. А потом меж нами чёрная кошка пробежала. Вернее будет сказать, кот... - Баба Нюра горько усмехнулась. - Познакомилась сестра с одним аферистом. Он и рассорил нас. Её на свою сторону склонил, а меня в психушку упрятал. - Заметив в глазах Трофима и Насти возникшее при слове "психушка" замешательство, она улыбнулась. - Да, нет, не думайте. Я не того. Я даже тут за десять лет рассудок не потеряла. А тогда... - Баба Нюра махнула рукой. - Ну, а после нашлись "добрые" люди - помогли. Так, им благодаря, я здесь и оказалась. Знаете, как место это проклятое называется? - Баба Нюра подалась всем телом вперёд, к слушающим, и прошептала: - Конечная зона. А отсюда одна дорога...
От её последних слов мороз пробежал по коже.
- Значит, и мы сюда с помощью "добрых" людей попали? - нарушив общее молчание, то ли спрашивая, то ли делая вывод, осевшим голосом произнёс Трофим.
Баба Нюра задумчиво взглянула на него.
- Ты, милый, расскажи-ка мне, что за день был, после которого вы тут очутились. Может, и надумаем что... - Она, опёршись о колени и сцепив пальцы сухих, жилистых
рук, приготовилась слушать.
Трофим начал не сразу. Все эти два месяца он гнал от себя воспоминания о том новогоднем, роковом дне. Теперь они вставали перед глазами как сон. Давний, виденный когда-то в прошлом. Но постепенно память восстанавливала реальность тех минут, подробности дня. И он заговорил - глухо, чувствуя в голосе нарастающую дрожь. Говорил он долго и подробно. Всё как было, включая приобретение и последующие поиски того самого исполнителя желаний - незатейливой игрушки в ярко-жёлтом воротничке.
Внимательно, ни разу не прервав, слушала баба Нюра его нехитрый рассказ. Лишь под конец она улыбнулась и, тяжело, с усилием повернувшись, порылась в куче тряпья, извлекая из него старого, ещё советских времён, плюшевого медвежонка - коричневого, с серой пуговицей вместо потерянного глаза, с лапой, болтающейся на суровой, черной нитке.
Трофим и Настя недоумённо переглянулись. Кирилл же, и, особенно, младший, Андрюха с любопытством и с неутраченной, как могло показаться, за эти страшные месяцы детской непосредственностью рассматривали медвежонка.
- Вот попросите у него, может он и сможет помочь, - произнесла баба Нюра, переводя спокойный, серьёзный взгляд то на Трофима, то на Настю.
Растерянные, те пребывали в полном замешательстве, не зная, как реагировать на её предложение. В голове Трофима замелькали слова "психушка" и "Помешанная", кличка бабы Нюры. Вероятно, мысли его без труда читались на лице.
- Зря вы так... - Баба Нюра вздохнула, развернулась, и медвежонок вновь исчез в куче тряпья.
В палатке воцарилась неловкая тишина. Снаружи по-прежнему вьюжило, но порывы ветра слабели. У самой палатки послышались шаги и хриплое покашливание.
- Эй, вы, там!
Тряпичный дверной полог отдернулся. И щетинистая, подвыпившая физиономия Фили просунулась в палатку. Увидев царящую в ней тесноту, он так и остался снаружи, скрючившись на корточках и опёршись на руки.
- Завтра меня переводят на другую свалку, - покачиваясь, протянул он. - Козяшкин останется заме...стителем...И ты, дорогуша, - Филя тяжёлым взглядом исподлобья уставился на сжавшуюся от страха и отвращения Настю, - поедешь со мной. Я так решил.
Слова Фили буквально опалили Трофима. Он готов был вскочить, сгребсти этого негодяя в охапку и бить, бить, бить. Набычась, он сжал кулаки. Но Филя, опередив, резко осёк его.
- А ты, хвабука мороженная, не кипешуй. А то и этой ночи лишу. Сдуру-то я позволил тебе с семьёй жить, могу и обратно всё вертать!
Трофим, тяжело дыша, моргнул, осел, будто от удара плети, сжался, опустив глаза, и лишь смог вымолвить:
- Не надо...
- То-то же, - уже тише буркнул Филя, пятясь назад.
Тряпичный полог, колыхаясь, повис. Настя едва слышно всхлипывала, прижимая к себе детей, потухших, напряжённых, потерянных.
Трофим, судорожно обхватя голову руками, вновь, как недавно, в долгие ночи одиночества, стал раскачиваться взад-вперёд, в панике ища возможность спасения.
Баба Нюра не вмешивалась. Она ждала.
Трофим вдруг, перестав раскачиваться, резко выпрямился и с лихорадочным блеском в глазах глянул на сидящую напротив бабу Нюру.
- Давайте медвежонка!
Настя поглядела на мужа, будто видя впервые. Охватившая его одержимость то словно давала ей шанс на спасение, то накрывала страхом за его рассудок. Она не знала, как реагировать на последнее восклицание Трофима, что говорить. Хрупкая и ставшая за эти месяцы, похудев, ещё меньше, бессознательно материнским оберегающим жестом прижимала она к себе ребячьи лохматые головы и молча смотрела.
Баба Нюра же, не торопясь, вновь извлекла из тряпья медвежонка и, держа его на коленях, как малое дитя, серьёзно, медленно произнесла:
- Ты, милый, если уж решил, то сделать, что тебе скажу, должен будешь с полной верой и в точности.
Трофим кивнул, уже и сам не понимая: то ли он и впрямь с ума сходит, то ли что и получится. Как и что, он пока не соображал.
- Поверь мне на слово, - продолжала баба Нюра. - Если вы без ведомой причины здесь оказались, то и исполнитель желаний ваш тоже здесь. Найти его надо. Возьми вот.- Она протянула плюшевую игрушку напряжённо слушающему её Трофиму и добавила с полной серьёзностью: - Только не застуди. За пазуху спрячь.
Трофим взял из рук бабы Нюры медвежонка с болтающейся лапой, смотря в его серый пуговичный глаз, уже отказываясь понимать сам себя.
- Ты, милый, должен будешь незаметно пробраться на запасной участок. Мусор на нём ещё не добрали. Может ваша потеря там. Но помни: если увидят тебя, могут за бегунка принять. И убить. Здесь с этим не шутят.
Сердца всех четверых сжались. На лбу Трофима выступил пот. Он постарался совладать с собой. Но неверие во всё предпринимаемое пульсировало в воспалённом мозгу. " Возможно, это последняя в жизни ночь с Настенькой, детьми, - думалось ему. - А я все эти драгоценные последние минуты проползаю по свалке с глупой, пустой игрушкой за пазухой, ища такую же матерчатую бредятину! Да ещё рискуя быть убитым. Ради чего?!"
- Сомневаешься в чём?
Вопрос бабы Нюры, прозвучавший скорее как укор, вывел Трофима из оцепенения. Он машинально, уже не отдавая себе отчёта, оделся, сунул бабы Нюреного медвежонка за пазуху. И будто неведомая сила толкнула его к выходу, сминая последние, отрывочные сомнения и страхи.
Метель утихла. Низкие, грязные тучи нависли над свалкой, этим страшным пристанищем "мёртвых" душ. Ветер поработал на славу: где намёл метровые сугробы, где оголил землю до ледяной корки.
Спотыкаясь, пригнувшись, продвигался Трофим к запасному участку, о котором говорила баба Нюра, прижимая к груди медвежонка, боясь потерять эту её драгоценность. Где перебежкой, где ползком, вслушиваясь и до рези в глазах всматриваясь в черноту ночи. В какой-то миг, в очередной раз меняя направление, огибая заснеженные кучи отбросов и навесы, Трофим ощутил, что плюшевый медвежонок за пазухой то теплеет, то холодеет. "Всё. Схожу с ума..." - промелькнуло в голове. Но мысль эта, почему-то его уже не пугала. А медвежонок и впрямь то теплел, то, при другом направлении, холодел. Трофим вспомнил игру из своего детства: "Тепло - холодно". "А, была - не была!" - решил он.
Теперь Трофим продвигался вперед, полностью доверяясь плюшевому проводнику. Удивляться не было ни сил, ни времени. И тут сердце игрушечного медвежонка забилось. Раз, другой. Трофим остановился, чувствуя на груди ритмично пульсирующий маячок. Но стоило ему сделать шаг в сторону, как пульс пропал. Он, не раздумывая, шагнул обратно. Игрушечное сердечко забилось вновь. Трофим стоял в занесённой снегом глубокой колее. Сорвав рваные, засаленные рукавицы, он переложил медвежонка под рубаху, для надёжности, чтобы не выпал, запахнул куртку, подхватил из снега и снова нацепил на окоченелые руки рукавицы и как одержимый стал разгребать снег, разрывая одеревеневшими пальцами схваченный морозом мусор: ржавые банки, пакеты. И вот, ухватив один из пакетов, он уже чувствовал его мягкое, лёгкое содержимое, боясь поверить, гоня от себя, казалось, сумасшедшую, как и всё, что с ним сейчас происходит, мысль. Трофим вновь скинул грязные рукавицы и с силой потянул пакет. И тот, примёрзнув ко льду, разрываясь, нехотя отдал в дрожащие руки столь долго таимое злополучное чудо, завёрнутое в газетные рекламные листы.
Тотчас маячок на груди затих. Тёплая тишина неподвижности окутала Трофима. Он застыл на коленях среди разрытого снега, сжимая в дрожащих руках синенького муравьишку в ярко-жёлтом воротничке. Всё! Горячие слёзы жгли глаза. Трофим глубоко вздохнул, справляясь с собою, зажмурился, заморгал, гоня слёзу прочь, и, запрятав на груди, где затих бабы Нюрин медвежонок, и муравьишку, оберегаемый темнотой, двинулся в опасный обратный путь. Теперь он берёгся ещё пуще, чем когда направлялся на поиски.
Наконец, отдёрнув тряпичный дверной полог, Трофим из последних сил буквально ввалился в палатку и неподвижно застыл на земляном полу, закрыв глаза, на боку, у коленей бросившейся к нему Насти.
- Трофим!.. Трофимушка... - шептала она, оглаживая, ощупывая, цел ли, согревая ладонями стылые, замёршие щёки и пальцы рук. - Трофимушка...
Тот открыл глаза, посмотрел на Настю глубоким, любящим взглядом, новым в зрелой возмужалости, зародившейся в глубине его любви к ней и детям. Настя сердцем, каким-то женским врождённым чутьём безошибочно угадала это. И тут Трофим улыбнулся. Слабой, но счастливой улыбкой. Именно счастливой! Первый раз за эти два жутких месяца! Настя обняла мужа, вжавшись горячим лбом в его холодную щёку.
Трофим зашевелился, расстегнул непослушными, закоченелыми пальцами куртку. И Настя, и Андрюша, и Кирилл, наконец, увидели злополучный новогодний подарок.
- Так вот он какой, значит, ваш исполнитель желаний... - протянула баба Нюра, беря из рук Трофима игрушку и странно, оценивающе её разглядывая. - Что ж... Загадывайте желания, пока время есть. - Она улыбнулась.
Трофим, уже приподнявшись, сидел на земле, придерживаемый Настей, и бережно держал в руках бабы Нюреного медвежонка. " Загадочная она всё же женщина, - подумал он про бабу Нюру. - Но не помешанная..."
- Ну же, загадывайте... Что молчите?..
В голосе бабы Нюры звучала серьёзная настойчивость. Все четверо переглянулись, помолчали.
- Нам бы домой... - за себя и за брата ответил старший, Кирилл.
- И нам бы тоже... - добавила Настя, глядя на Трофима.
- И чтоб всегда быть всем вместе, - заключил Трофим.
И в незатейливых его словах для них всех, столько переживших, прозвучало главное, самое главное желание всех четверых. Все посмотрели на бабу Нюру.
- А Вы сами, - обратился к ней Трофим, - не хотите загадать желание? Может, как мы, вернуться домой.
Но баба Нюра, отдавая ему исполнителя желаний и принимая из его рук своего медвежонка, лишь покачала головой.
- Мой дом, милый, здесь. И возвращаться мне некуда. И сказка моя тоже здесь. - С этими словами она погладила медвежонка, и он вновь скрылся в куче сваленного в углу тряпья.
Ликующие возгласы сыновей, гулкий топот ребячьих ног, смех Насти, молодой, свежий, который он и забыл уже, в один миг подняли Трофима на ноги. Он стоял посреди странно знакомой и тем не менее новой комнаты. Вернее, как по запаху краски, обоев, побелки можно было догадаться, в только что недавно отремонтированной. Из окна открывался прежний вид их тихого заснеженного двора. " Значит, дома ", - ещё не веря и не понимая, мысленно произнёс Трофим. Вопросов он не задавал, остерегаясь, вообще, перестать понимать что-либо.
Трофим стоял около новой кровати - босой, в трусах и майке, как спал, ошеломлённый и счастливый, смотря в окно, когда сзади, со спины на него налетели Кирилл и Андрюха, повисли на плечах, тормоша и крича буквально в уши:
- Па! Па! Мы дома! И все вместе!
Подхватив ребят, выведенный из оцепенения Трофим закружил их, и вся орущая, бушующая от счастья троица повалилась на широкую, мягкую кровать. Настя стояла в дверном проёме их новой с мужем спальни, смотря на своих бесконечно любимых мужчин. Она улыбалась счастливой улыбкой жены и матери. Сквозь слёзы радости.
Чуть придя в себя от происшедшего с ними чуда, все в каком-то торжественном и одновременно любопытствующем интересе медленно и подробно исследовали шаг за шагом всё: комнаты, кухню, санузел. Везде царила та чистота свежести, что свойственна только всему новому. А в комнате ребят черным, угольным отливом поблёскивал плоский монитор, рядом с которым на новом компьютерном столе возвышалась прямоугольная пирамида из двух десятков игр.
Всё дышало непривычной и радостной новизной. За исключением ...новогоднего стола. Да, того самого, старого стола, где на белой скатерти посередине по-прежнему поблёскивала тёмным зелёным стеклом бутылка шампанского, так и не раскупоренная в тот столь невезучий вечер. И даже копченая колбаса по-прежнему лежала на тарелке. Её кусок Андрюха тотчас с голодной жадностью отправил в рот, даже зажмурясь от испытываемого удовольствия. Но глаза и Трофима, и Насти со смешенным чувством недоумения, пережитого страха и теперешней радости остановились на замершем тут же, на столе, виновнике всех их за последние два месяца несчастий и, как оказалось, счастий тоже. Синенький муравьишка в ярко-жёлтом воротничке смотрел на них и улыбался...
Трофим взглянул на бутылку, взял её в руки и раскупорил. Салютуя счастливому семейству, пробка с громким хлопком вырвалась, и белая воздушная пена под возгласы радости, смех и общее веселье неудержимо ринулась на скатерть, на руки, в подставляемые всеми бокалы. Разбуженный резкими звуками, муравьишка звонко засмеялся и задвигался по столу.
- За нас! - поднял свой бокал Трофим - За то, чтобы мы всегда были вместе! - Он, обведя глазами родных, взглянул на муравьишку, словно обращаясь и к нему.
Неожиданно раздался телефонный звонок. Все, напрягаясь, переглянулись. После некоторого недоумения, кто бы это мог быть, Настя, опередив мужа, первой сняла трубку.
- Тебя спрашивают, - прошептала она Трофиму в растерянности и возрастающем беспокойстве.
- Я слушаю, - произнёс глава семейства сдержано и готовя себя ко всему.
- Никонов? Трофим Николаевич? - в трубке зазвучал незнакомый мужской голос.
- Да, это я, - подтвердил Трофим напряженно и словно нехотя.
- У нас освободилась вакансия главного дизайнера. Руководство ознакомилось с Вашими работами. И мы готовы предложить эту должность Вам.
Незнакомец говорил. А Трофим то кивал головой, то переспрашивал что-то, ещё так и не веря до конца во всё происходящее...
Прошло два года...
Настя катила перед собой наполовину загруженную продуктовую тележку между рядами дорогого, представительного супермаркета. Высокие каблуки сопровождали каждый её шаг звонким постукиванием о зеркальную плитку пола. Отвлёкшись от продуктовых полок, она вдруг встретилась глазами с окинувшей её внимательным взглядом незнакомой женщиной, высокой, статной, не взирая на дородность форм, зрелых лет дамой. Настя отвела взгляд и, развернувшись под прямым углом, нырнула в проход между высоких продуктовых стеллажей. Но ухоженное, моложавое лицо, глаза и губы которого подчёркивала неброско, но со вкусом наложенная косметика, всплывало в памяти. Особенно глаза. Взгляд. Что-то далёкое, знакомое, только ему, этому взгляду принадлежащее. Что?
Обогнув стеллажи, Настя, почему-то тревожась и одновременно пытая себя вопросами, искала глазами незнакомую даму. Ещё раз взглянуть. Рассмотреть, так, исподволь. " Может, вспомню", - думалось ей.
И вот опять она, та дама, шагах в двадцати, у соседнего отдела. Неожиданно она оглядывается. И пристальный, вспоминающий взгляд Насти ударяется о сталь серых глаз, будто ожидающих его, этот её взгляд. Щёки вспыхивают. Сердце словно ухает, обрывается в отвесную глубь, но тотчас взлетает вверх. Баба Нюра! Это кажется столь невероятным, что Настя, уже отвернувшись, торопливо постукивает звонкими каблучками прочь, в другой конец супермаркета, и не верит самой себе, не доверяет памяти. Нет! Такого не может быть!.. Но глаза. Глаза той женщины говорили обратное.
" Подойти? - горело в голове. - Спросить? Но как?.. Что?.. Простите, Вы случайно не баба Нюра?.. Ведь я даже её отчества не знаю. Бред какой-то..."
- Что же, Настюшка, и не здороваешься даже? - как удар за спиной прозвучал глубокий, степенный, с ещё более обозначавшейся властной ноткой, знакомый голос.
Поворот, и Настя, сияя, бросается на шею представительной дамы.
- Баба Нюра!..
Выйдя несколькими минутами позже из стеклянного фойе супермаркета, загадочная новая баба Нюра кивает в сторону припаркованного Porsche:
- Пойдем, подвезу...
- Как? Вы ещё и машину водите? - Настя совсем растерялась.
- У-у-у... Я, Настюшка, не только машину вожу. Я сейчас нотариальной конторой управляю. Вот оно как обернулось.
- Но как же? Как Вам удалось вырваться оттуда?
Баба Нюра улыбнулась. И улыбка, как и взгляд, и голос, была её, той, которую все почему-то кликали Помешанной.
- Пойдём. Вот в машине всё и расскажу...
Садясь в Porsche, окидывая взглядом дорогой салон, Настя с изумлением разглядела на заднем сидении того самого плюшевого медвежонка с серым пуговичным глазом. Только лапка его теперь была пришита.
Баба Нюра перехватила её одновременно и удивлённый, и недоумённый, и благодарный за прошлое взгляд, подтверждающе кивнула и, сев за руль, закурила. Потом, включив зажигание, резко сдала назад и, развернув иномарку, уверенной рукой повела её по дороге. Настя молчала, привыкая к столь неожиданной бабе Нюре, краем глаза продолжая разглядывать её новый облик, отмечая в движениях, жестах женщины отточенную уверенность и несуетливую, чеканную резкость. Эти наблюдения вводили Настю в некоторое замешательство, причины которого она бы и не назвала.
А тем временем, поглядывая на неё, баба Нюра заговорила.
- Я, Настюшка, расскажу всё по порядку... Кажется, говорила я вам тогда, что сестра моя вторично замуж вышла за ухажера своего. Но ничего у них не сладилось. Жизнь в разнос пошла. А вскоре её аферист в аварию попал. Ну, и всё наследство его, дело к ней перешло. Но, так случилось, что и она не пожила, заболела, слегла вскоре. Тут вот почему-то обо мне и вспомнила. Написала завещание на моё имя. И всё-всё мне оставила... - Баба Нюра затянулась, стряхнув пепел в приоткрытое окно.
- Постойте! Но как Вам удалось вырваться из... - Настя не решилась, глядя на весь элегантный облик бабы Нюры, закончить свою мысль вслух.
- Ну, а вы как? Знаете? - вопросом на вопрос ответила та. - Вот и я не знаю. Помню только, как сижу в кабинете нотариуса, это я после поняла, и суёт он мне под нос какие-то бумаги. А я словно в тумане. Голос его до меня слабо доходит. Плывёт всё. Только одну фразу и разобрала. И то отрывками. Длинная очень. А разобрала, видимо, потому, что он её громче других да несколько раз повторил. " Так будете Вы вступать в права наследования или отказываетесь от своих прав на него?" Я лишь одно спросить и смогла тогда. От кого? От сестры, слышу. Мотнула я тогда головой в знак согласия, подписала все бумаги и толком не помню, как. После несколько месяцев в себя приходила...Теперь вот жизнь и навёрстываю. - Баба Нюра с усмешкой качнула головой, будто сама себе удивляясь. - Ой, ты, чёрт! - взглянула она на часы. - Забыла совсем! У меня же встреча деловая назначена. Опаздываю уже!.. Я тебя, Настюшка, здесь высажу. Не серчай. Ещё встретимся. Где живёте, знаю.
Иномарка резко развернулась посреди дороги, тотчас набрала скорость и, рассекая холодный воздух, уже через минуту исчезла из виду.
Настя смотрела вслед, перебирая в голове воспоминания встречи, и в душе её росло ощущение, что разгадка всего, с ними происшедшего, где-то рядом и что грядут для них новые нежданные события...