...Зачем я рассказываю тебе все это? Зачем я тебя мучаю своими воспоминаниями? Ведь ты тоже страдаешь от моих ран. А ты слушаешь, слушаешь, и я читаю в глазах твоих ужас и боль, будто ты сам оказался на моем месте, сам переживаешь эти годы моего бесправия, беззащитности, скорби и отчаяния, что чуть не довели меня до помешательства.
Сейчас, когда между нами снова пролегла пропасть-теперь уже настоящая, а не та, которую я сам надумал, ослепнув от обиды и горя - я все не перестаю думать, как же тебе тяжко. Если нам все-таки однажды посчастливится встретиться вновь, если ни я, ни те смельчаки, которые пошли за мной, невзирая на все преграды, на все опасности, не поляжем под свинцовым градом, не прольется на нашу землю алый дождь - я больше никогда тебя не покину.Больше не будет боли и одиночества. Наше "сегодня" не кончится никогда...
Обо всем этом я думаю, думаю непрестанно, ежечасно, в пути ли, на привале, и ведаешь ли ты - как мучительно, когда душа моя разрывается между стремлением быть с тобой и долгом перед теми, кто мне доверился безоговорочно, кто готов пойти за мной хоть в самый ад, все эти пастухи, крестьяне, рыбаки, охотники, отчаянный народ, привыкший к бессчетным опасностям, готовый на все, неудержимый, как лавина в горах - разве я могу сдержать один эту стихийную силу? Не дать ей рассеяться до времени, а, наоборот, сделать еще страшнее для захватчиков и для тех, кто на их стороне?
И все это надо делать в условиях почти невыносимых - провести всю эту силу через горы, сквозь штыки ночных патрулей, сквозь мрак ущелий и леденящий душу ветер перевалов, без огня, без отдыха, без крова, чтобы не дать затухнуть пламени восстаний, чтобы страх австрийцев перед нами не ослабевал ни на час, ни на миг! И путь наш лежит через головокружительные козьи тропы, где слева - обрыв, справа - обвал, где воздух разрежен, где дышать тяжело до металлического привкуса во рту,
где если внезапно нарвешься на солдат - пощады не будет ни нам, ни им...
Но я верю, безотчетно, безоглядно, не смея спорить с надеждой, с той надеждой, что вела меня, удерживала на плаву, не дала окончательно скатиться - что я справлюсь, сумею, проведу их и через страх, и через боль, и они сумеют сохранить в себе силы для решительного удара, и никто не посмеет отступиться, и сам я не отступлюсь и не сдамся - только бы снова оказаться рядом с тобой, понять, что я тебя достоин, что не зря прошел весь этот ад насквозь, что выжил в нем, хоть и от души моей мало что осталось...
...А сейчас, в глухую полночь, на последнем привале перед самым опасным отрезком пути - перед границей Папской области, - я сижу в задымленной пастушьей хижине, глядя на языки огня, что танцуют, как маленькие саламандры, в устье печи, а в пламени мне видятся совсем другие горы, совсем другой перевал, продуваемый всем ветрами, и вспоминаеся такая же спешка - наперегонки с ночью, душный снежный мрак, страшный озноб, и я словно вижу себя-тогдашнего со стороны, с крахмально-белым лицом, с потухшими, затравленными глазами, и никак не могу отделаться от ощущения, что сейчас ко мне, совсем беспомощному и ослабевшему после всего пережитого, подойдет Маршан (жив ли он теперь, кто ведает?), и в руках у меня снова окажется спасительная кружка кофе...Нет, не кофе вовсе это, а козье молоко, и вокруг меня не прокопченные стены, а предутренний, невозможно, до восхищенной оторопи, прекрасный летний альпийский луг, и порыв ветра стряхивает росу с травы, и ноги мокры насквозь, но это ничего, это такое счастье, что мне не терпится поделиться им с тобой, и я срываюсь, как стрела с тетивы, и мчусь по белой меловой дороге, и с плетей ежевики падают тяжелые капли, и как же они холодят пылающие щеки, а ты так заботлив, так обеспокоен тем, что я непременно теперь простужусь, а я, оглушенный своим каким-то детским, жестоким счастьем, сам того не понимая, задеваю твою застарелую рану на памяти...И пытаясь выпутаться из этой паутины видений, встряхиваюсь, и снова оказываюсь перед камином, а в пламени чернеют и корчатся от страшной боли письма, и по комнате плывет запах майорана, и он все гуще, все тяжелее, и мне совсем нечем дышать, грудь раздирает кашлем...
- Овод, да что с тобой! Ты побелел весь!..
...Долгая-долгая ночь, теперь уже накануне дороги обратно, и снова не могу уснуть, и не от ночного холода вовсе, не от болезненной усталости, пришедшей на смену азарту ухода от погони,словно мутное похмелье после будоражащего вкуса опасности, а от ожидания встречи, оттого, что не могу справиться с потаенным, подспудным страхом, как ни загоняй его в самые темные глубины души - а нужен ли я буду тебе такой, одичавший, пропахший дымом, кровью, ветром и смертью, отвыкший от твоей доброты? И сквозь бесконечную, беспроглядную, осязаемую тьму, сквозь стук своего сердца, сквозь тревожный шелест ветвей и неуловимый звон созвездий слышу одно: "Нужен..." Нужен любым - каким бы я к тебе не пришел из своих скитаний, из странствий, которым нет конца и края, спустился с гор, залитых расплавленным стеклом полуденного раскаленного солнца, вместе с ветром прилетел с побережья, где волны то трутся о ноги, как ласковые кошки, то норовят яростными ударами сокрушить прибрежные скалы, и ты знаешь, что я буду уходить, на сколько мне понадобится, но помни - я уйду, чтобы вернуться. Вернуться к тебе.