Лето прошло в бесплодных переговорах - нет, не внешне, внешне они казались удачными: торжественное многолюдное посольство в Горы, ответное столь же торжественное посольство, многодневные пиршества, совместные жертвоприношения и, главное, обоюдовыгодные договорённости - казалось, всё предвещает народу бад-вар долгий и прочный мир, но... этот провозглашённый вечный мир Ле-гим-а-тан не без основания считал кратким перемирием!
Основной организатор и вдохновитель прошедших переговоров едва узнав от Му-ната о недовольной молодёжи в Священной Долине, он сразу понял: до настоящего мира, ох, как ещё далеко! Да, слава Ле-ину, всеобщей бойни удалось избежать, однако - надолго ли? Пал Повелитель Молний, но не по стопам ли отца уверенно зашагал его сын? Разве не так когда-то начинал вождь, погибший в развязанной им войне? Сначала в своём роде урвать побольше власти, затем (где силой, где хитростью) подчинить себе маломощные роды, а после, окрепнув, уже и не слабым соседям беззастенчиво навязывать свою волю - заманчивый, проторённый путь. Правда, Вин-ваш покамест в самом его начале: став во главе недовольных, он только-то в маленьком поселеньице и добился власти, но ведь - добился! И не важно, что стойбище, отщепившееся от рода Змеи, внешне подчиняется Ин-ди-мину - вернее, делает вид, что подчиняется! - в действительности юные отщепенцы самостоятельны более чем достаточно. В Горах оказалось с лихвой сочувствующих их тихому мятежу.
Хорошо хоть Му-нат после паденья Города, вопреки его, Ле-гим-а-тана, советам, вернулся в Священную Долину: колдун, бывший когда-то и сам первостатейным смутьяном, загодя учуяв смуту, успел предупредить и Ин-ди-мина, и некоторых других старейшин - не то бы дела сейчас обстояли намного хуже.
За послевоенным летом на Побережье пришла исключительно холодная зима - снег выпадал и не таял по нескольку дней! - из Священной Долины известия пошли поспокойнее, Ле-гим-а-тану наконец-то выпала передышка. Понимая, что - ненадолго, верховный жрец Ле-ина улучил немного времени, чтобы заняться своим домом. Домом - в его узком и прямом значении: своим, осквернённым войной, жилищем при храме. Гостеприимство гостеприимством, но как ни радушен Ам-лит, а в мирное время ютиться под чужой кровлей - дело пренеприятнейшее: и тесно, и, главное, требуется применяться к чужому семейному укладу.
Разграбленный, полуразрушенный и частично сожжённый Город понемногу залечивал раны: в поправленных и заново освещённых храмах уже с лета службы шли обычным порядком, на площадях бойко торговали, у оружейников ковались ножи, топоры, наконечники копий и стрел - словом, повсюду прорастала жизнь. Даже нашлось местечко для остатков рода Снежного Барса: досель неслыханную дальновидность в отношении побеждённых проявили их соседи - изрядно общипав угодья неудачников, Барсам всё же оставили достаточно земель за рекой, пострадавшим не пришлось переселяться в пустынную местность. Конечно, этот род лишился власти над Городом, но ведь так и было до Повелителя Молний - главное: Город выжил.
К весеннему равноденствию Ле-гим-а-тан смог наконец вернуться в заново перекрытый, обставленный самым необходимым просторный дом. А учитывая, что в самом начале осени Бегила ему родила двойняшек, да и Ринэрия, как всегда, на сносях - очень и очень вовремя: за всенародным-то, ох, как легко забыть личное! Спохватишься, и... ну да Ле-ин помиловал. Обошлось. Уже к лету жизнь наладилась по довоенному. Всем и всему отыскались свои местечки - не исключая Нивелы. А Бегила верно угадала относительно сестры: оставленная Гир-каном, две-три луны она потосковала, поплакала, но когда Ле-гим-а-тан договорился с Ам-литом, её не пришлось понуждать идти в жёны к жрецу. А уже скоро прижилась, пригрелась - да ведь и как! Будто с детства принадлежала к Ле-гим-а-танову Дому!
Второе послевоенное лето обещало быть спокойным - брожение в Священной Долине, казалось, пошло на спад. Образовав на дальних угодьях рода Змеи независимое поселение, недовольные быстро угомонились. Да и неудивительно: три равноденствия - немалый срок, редко кто может так подолгу лелеять свои обиды. И было бы допустимо думать: скоро всё окончательно утихнет - если бы... не поселенье на дальних угодьях рода Змеи! И мужчин-то в нём не более сорока, да женщин немного за пятьдесят, да сотня детей постарше - кто же считает младенцев - но ведь женщины рожают! А из старших мальчиков каждое равноденствие по пять или шесть достигают брачного возраста! А из девочек стольких же - если не больше - Легида отмечает священной нечистотой! И, стало быть - новые семьи и дети! А пастбища не обильны! И украсть овцу у соседа - постоянный искус!
Казалось бы, не Ле-гим-а-тану думать об этом, от этой печали головы пусть болят у горцев, но, понимая, что заваривается нечто пускай и острое, а всё же сугубо местное, тем не менее жрец тревожился - смутно прозревая какую-то непонятную общую угрозу. Впрочем, не следует думать, будто смутные тревоги чересчур омрачали для жреца второе послевоенное лето. Нет, насущное: восстановление Города, служба в храме и, разумеется, Дом оставляло, по счастью, мало времени печься о далёком: ведь живёшь-то не "вчера" и "завтра", ведь живёшь-то - "сегодня"! И лето прошло спокойно - даже капельку сонно: между дневными службами в храме и домашними вечерами в кругу детей и жён. И наступила вторая послевоенная осень...
За ставнями свирепствовал дождь: правда, не зимний - осенний, тёплый, но уж зато и хлещущий! Вовсю секущий стены и кровлю! Отвратительной сыростью дышащий в каждую щёлку! Дождь-повелитель, дождь-властелин! Казалось бы - безоговорочный, но... в очаге пылал жаркий огонь! Нивела, на плоские камни наливая полужидкое тесто, одну за другой пекла румяные лепёшки. Элинида, перекладывая их пахучим козьим сыром, время от времени поворачивала вертел с цельным некрупным барашком. Ринэрия, накормив и отправив спать младших детишек, возилась со старшими - и хваля, и браня, и целуя, и шлёпая. Бегила, по обыкновению, будто бы понемножечку помогая всем - понемножечку всем мешала. Однако - так заботливо и участливо, что ни одной из женщин не могло прийти в голову сказать ей хоть одно сердитое слово. Тем более, что мешала она самую капельку.
В ожидании ужина сидящий у низенького столика Ле-гим-а-тан благодушествовал, неспешно потягивая кисленькое молодое винцо. Добрая, бестолковая, чуть насмешливая жизнь завораживающе кипела в его Доме - ах, если бы так всегда! Отгородившись от мира стенами, забыть о царящем в мире зле! Если бы только было возможно отгородиться! Или - ещё лучше! - построить свой добрый и справедливый мир. Но... не того ли, по сути, желал и Повелитель Молний? Думал ли он о добре и зле, ступая на новый путь - неизвестно, но уж о справедливости-то, конечно, думал... и?..
Негромкий стук в дверь вовремя - при переходе от огороженного и уютного к безграничному и пугающему - лишил ненужной прыти неуёмную мысль жреца: кто? В такой дождь и в такую темень? Ринэрия, спросив разрешения у мужа, впустила ночного гостя.
Порог переступил мокрый, взъерошенный юноша - почитай мальчишка. В котором Ле-гим-а-тан признал одного из многочисленных сыновей Ам-лита.
Встав со скамеечки, жрец поприветствовал посланца. Назвал своим гостем. Мальчик, и смущаясь от непривычки, и годясь важным поручением, ответствовал торжественно и длинно - как, впрочем, и следовало знающему своё дело гонцу. Всё честь по чести: непроницаемое лицо, выпрямленная спина, сдвинутые колени - но носик по-детски хлюпает! но на щеках девчоночий румянец! но в глазах щенячий восторг! С трудом, но жрец удержал улыбку на чуть дрогнувших губах - зачем же огорчать мальчика? Спешившего к нему в надвигающейся тьме, под проливным дождём! Нет, пусть он себя чувствует не мальчишкой, пришедшим с поручением от отца, но воином, явившемся по приказу предводителя рода - с подобающей торжественностью Ле-гим-а-тан пригласил посланца к ужину, как раз поспевшему к этой поре. Разъял на части переложенного на деревянное блюдо барашка, мальчику первому протянул лакомый кусок, наделил жён, детишек и задумался, не торопясь пережёвывая сочное мясо.
Ам-лит пригласил его по делу - спешному и, конечно, важному: иначе старейшина рода Волка не стал бы беспокоить верховного жреца Ле-ина. Однако, послав мальчишку, он тем самым давал понять, что спешному не безотлагательно и важному - не смертельно. И, кажется, можно было подождать хотя бы до утра... если бы знать - зачем? Если бы не тревожное любопытство! И?.. не расспрашивать же ему посланца, позабыв о приличиях! То, что мальчику поручено, он уже передал, а говорить сверх - Ле-гим-а-тан и сам, как ему ни хотелось знать, не одобрил бы подобной болтливости! Нет, нежелание идти в дождь соизмерить с беспокоящим любопытством - что перевесит? - это решать ему, без чьих бы то ни было подсказок... да, соизмерить - легко сказать... когда дождь всё сильнее, а тьма всё гуще... до окончания ужина жрецу не давалась эта заковыристая задачка! А в конце любопытство сделалось настолько неодолимым, что отпала надобность что-то решать: не медля, сейчас идти!
Подворья Ам-лита жрец и мальчик достигли только около середины ночи: и припозднились с ужином, и дождь превратил тропинку в вязкую, скользкую топь - времени на переход потребовалось вдовое, против обычного.
Однако старейшина рода Волка спать не ложился - ждал. И не один. В потайной комнатке в башне, кроме Ам-лита, Ле-гим-а-тана приветствовал Му-нат. Вот, стало быть, в чём дело! Что-то важное стряслось в Горах! И, видимо, крайне необычное - если лично пожаловал помощник! А всё-таки - что? Но, позабыв о вежливости, не начнёшь же сам задавать вопросы? И произнеся ответное приветствие, Ле-гим-а-тан принял безразличный вид.
Пока глава рода Волка не разлил по чашкам вино и, плеснув на домашний алтарь, не предложил выпить служителям Ле-ина - всё это время Ле-гим-а-тан терпеливо ждал. По строгому соблюдению правил сразу поняв, что им предстоит очень важная беседа.
Наконец заговорил Му-нат и открыл нечто одновременно и ожидаемое, и неожиданное. Зная Вин-ваша, Ле-гим-а-тан в значительной степени предвидел его поступки - но частности! но детали! Можно ли было думать, что его любовь к Лилиэде извратится столь необычным образом! Что унаследованная от Повелителя Молний склонность к мучительству примет столь удивительную форму! Похоже, собираясь принести в жертву Темирининого худосочного мальчика, этот "сообразительный" юноша открыл неограниченные возможности для утончённого издевательства. В самом деле: побои для дочерей народа бад-вар привычны; и, если умеренно, утешает извечная присказка, - бьёт, значит, любит, - если особенно жестоко: почерневшие и усохшие от побоев жёны не много радости доставляют на ложе, а вот так, как придумал Великий Герой... Правда, не на всякую женщину больнее бича подействовали бы Вин-вашевы злые "изыски" - однако на Лилиэду... крайне чуткую и впечатлительную... подействовали не то, что больнее бича - убийственно! Доведя женщину до тяжёлого душевного расстройства!
Ведь до чего изощрился этот - своего гнусного отца несомненно достойный сын - додумался до какой мерзости! Дождался, пока Лилиэда родит следующего ребёнка - Ту-маг-а-дан священен, с ним не прошло бы - и... нет, прямо, как когда-то Темирининого младенца, он не потребовал принести в жертву этого Лилиэдиного мальчика, но... постоянно ронял такие фразочки: мол, Данна недовольна, чахнет без крови первенца, мол, разъярясь, богиня может всех мальчиков поразить бледной немочью, и если Лилиэда не хочет зла Ту-маг-а-дану, то ведь ещё не поздно к богине вместо первенца отослать последыша, глядишь, и смилостивится Данна, особенно, если пообещать ей и третьего, ещё не рождённого, а последыш-то (пухленький, крепкий, розовый!) так на алтарь и просится - ишь ведь, каким тонким глумливцем проявил себя Великий Герой!
Конечно, когда не прямое требование, а пусть и прозрачные, но только намёки, мало на какую из дочерей народа бад-вар эти подлые выверты подействовали бы так мучительно - почти любая, привыкнув, перестала бы обращать на них внимание, увы, с Лилиэдой Вин-вашу "повезло": неосторожно обожествив её в Великую Ночь, он теперь имеет возможность всласть мучить богиню - расплачиваясь с ней за свою же давнюю восторженность. Любя? Вероятно. Но легче ли от этого дочери Повелителя Молний?
Поначалу, когда Знатный Отцеубийца лишь приступал к своим "опытам", и Лилиэда (дрожащая, в слезах) пожаловалась ему, Му-нату, он было попробовал поговорить с Вин-вашем по-хорошему, но убедился - без толку. Уж больно юнцу пришлась по душе свежеизобретённая "забава" - прикинувшись простачком, вождь и не подумал оправдываться: мол, экая неженка его сестрица - совсем не понимает шуток. Вот прикажи он снести младенца на алтарь - тогда другое дело. А цепляться к оброненным вскользь словам - способна только недоброжелательная дура. Не только ничуть не заботящаяся об общественном благе, но не умеющая толком подумать даже о своём личном - вдруг да действительно Данне захочется сорвать зло на Ту-маг-а-дане? К примеру, взять Темирину: ослушавшись, она всё равно потеряла заморыша - и хоть недавно родившуюся девчонку уже без колебания отдала богине, а тем не менее, отчаянно трепещет. Ведь Горы - не Побережье: вольности, терпимые на Побережье, в Горах приводят к беде. И если даже не покарают боги, то уж соплеменники-то, узнав...
...ишь, огрызнулся-то как ядовито! Разом представ радетелем и общественного, и личного! Ревностным хранителем древних обычаев и преданий! На кого-нибудь другого это ловкое краснобайство могло бы произвести ой-ёй-ёй какое впчатленьице - выказав Вин-ваша не мучителем Лилиэды, а прямо-таки её рьяным заступником! Разумеется, на него, на Му-ната, этот бесстыжий словесный вздор если и произвёл впечатление, то сугубо отрицательное, а вот скрытая угроза... она ему ясно дала понять: с сыном Повелителя Молний по-хорошему не выйдет. Ужасная Своего любовника завела уж Де-рад его знает куда - пришлось напомнить Вин-вашу, что, кроме карающих богов, в мире есть Тайные Неизмеримо Могучие Силы. Ехидных болтунов истребляющие по-разному - порой даже и так, что кажется, будто их неправедные жизни пресекла злая отрава. А кто, спрашивается, из смертных ближе всего к этим Могучим Силам? То-то же...
Сообразительному вождю юных отщепенцев не пришлось разжёвывать этот намёк - поняв с полуслова, он сразу сбавил тон: разумеется, Лилиэда вольна поступать по-своему, если не боится Данниного гнева, может не отсылать последыша к богине, он ведь и не настаивал, просто, как муж, считал своим долгом предостеречь любимую жену... А глупенькая девочка, не оценив его заботы, сразу же побежала жаловаться...
Разговор тогда так и закончился ничем: на миг выпустив коготки, но, убоявшись встречного удара, Вин-ваш сразу прикинулся невинненьким барашком - эдаким заботливым, мягкосердечным мужем. Пекущимся только о здравии жены. Да уж, пекущимся... допечь до костей способным! Насквозь пропечь душу! Медленно эдак то с одного, то с другого бока попыхивая на неё смрадным огнём! И при этом сладенько облизываться - наблюдая за корчами поджариваемой души! Да уж, прямолинейная жестокость Повелителя Молний, когда, развлекаясь, он своих женщин нещадно полосовал бичом, в сравнении с Вин-вашевыми "изысками" кажется едва ли не безобидной шалостью! Немножечко неуклюжей и, может быть, излишне грубоватой любовной игрой.
Да, тот разговор закончился ничем - и? Лилиэда полностью осталась во власти мужа-мучителя? И хоть он поначалу понадеялся, что нет, время, к сожалению, показало - да. Полностью. Ведь Великому Герою ничто не мешало в своих домашних разговорах постоянно расхваливать исконные добродетели народа бад-вар: почитание древних обычаев, повиновение воле Великих богов и, главное, постоянная готовность пожертвовать всем личным ради общего блага. Если потребуется - даже жизнью: мол, это ли не священный долг всякого из Людей Огня? Особенно - горца! А что некоторые, проявляя преступную слабость, уклоняются даже от ничтожных жертв - подумаешь, младенец! - если не в этом мире, то в мире богов и предков святотатцев ждёт суровая расплата. Сопровождая свои ехидные разглагольствования двусмысленными взглядами, будто бы невзначай бросаемыми на Лилиэдиного мальчика. Увы, ничто не мешало извергу, укрывшемуся за древними обычаями, постоянно и глубоко уязвлять жену!
Попытку Ле-гим-а-тана вмешаться в его рассказ и хоть немножечко обелить Вин-ваша - ведь юноша мог и по неведению, не понимая, насколько эти словесные истязания мучительны для его сестры, а на душе не видно ран и рубцов - Му-нат сходу отмёл: как же, не понимая! Прекрасно понимая - и наслаждаясь корчами умело поджариваемой души!
Да, Лилиэда крайне, может быть, болезненно впечатлительна - однако, что из этого следует? А то единственное - что особенно гнусно пользоваться этой редкой слабостью! А Вин-ваш? До того допользовался, что всего за несколько лун у девочки зашёл ум за разум! И после такого его оправдывать?! Когда, чтобы её душа окончательно не затерялась где-то в иных мирах, им пришлось срочно бежать из Священной Долины...
Вот, стало быть, в чём дело! Вот почему старейшина рода Волка спешно послал за ним, за старшим жрецом Ле-ина. И почему - мальчишку. Действительно: и совершенно неотложное, но и сугубо личное дело. К тому же - тайное. Бегство жены от мужа не приветствуется в народе бад-вар нигде: на Побережье - не более, чем в Горах.
Можно надеяться - Ту-маг-а-дана они оставили Вин-вашу? Му-нат подтвердил - конечно. Если Лилиэда немного не в своём уме, то он, слава Великим богам, пока ещё соображает и не допустил бы глупости мальчишку, рождённого от Грозного Че-ду, украсть у Священной Долины! Неужто, когда чуть-чуть поутихло в Горах, он бы стал тревожить змеиное гнездо? Что уж, Ле-гим-а-тан своего помощника держит совсем за дурака? Нет, только он, Лилиэда и её младший сынишка, кроме матери, никому не интересный мальчик - собственно, семейное дело. Конечно, непохвально бегать жене от мужа, но ведь случается...
Слушая объясненья Му-ната, Ле-гим-а-тан думал сразу о многом. Где спрятать Лилиэду с ребёнком? (А спрятать необходимо, бегство Первой жены Великого Героя - отнюдь не только семейное дело, сознательно или нет, а помощник смягчает его остроту.) Кто на подворье Ам-лита уже знает об этом бегстве? (Чем больше посвящённых - тем скорее надо действовать.) Что говорить посланцам, которые не сегодня-завтра обязательно явятся за беглянкой? И - вопреки моменту - а действительно, так ли уж невозможно Вин-ваш допёк Лилиэду? Чтобы его бросать? Не преувеличивает ли Му-нат - им горячо желаемое принимая за действительное? Впрочем, зачем гадать о том, как бы могло случиться - если уже случилось? Правильно или не правильно поступил помощник, украв у мужа жену - с этим успеется, на сейчас главное: где и как спрятать дочь Повелителя Молний? В общем, где - это ясно: кроме как у Водяных Черепах, то есть в собственном роде Ле-гим-а-тана - негде. В эту ли ночь понуждать уставшую женщину идти под дождём по грязи или погодить до завтра - вот в чём закавыка. Да, отправиться в путь сейчас, не откладывая - это вернее, но достанет ли у Лилиэды сил? Выдержит ли она недолгий, но достаточно трудный ночной переход? Му-нат, когда Ле-гим-а-тан обратился к нему с этим вопросом, подумав, решил: должна бы... Да, душевно Лилиэда расстроена, но телесно она более-менее в порядке. А укрыться - действительно - чем скорей, тем надёжней.
Дочь Повелителя Молний вполне осилила трудный переход, и поддерживавший её за руку едва ли не всю дорогу верховный жрец Ле-ина имел бы лишний повод усомниться в чистоте намерений своего помощника, если бы не явно нездоровое безразличие юной женщины. Ко всему - включая собственную судьбу. Но хуже всего - к младенцу-сыну. Что ж, Великого Героя обвиняя в особенно утончённой жестокости - Му-нат совершенно прав? И Лилиэде, постоянно уязвляемой мужем, сделался безразличным её младший сын? Но если так - то поздно! Когда матери делается безразличным её дитя - уже ничем не поможешь! И в этом случае колдун не поторопился, а напротив - непоправимо замешкался! Бежать им было необходимо значительно раньше!
Правда, когда они пришли в главное стойбище Водяных Черепах и Ле-гим-а-тан, быстренько договорившись с главой рода об убежище, получил возможность плотней заняться Лилиэдой, он мог по новой усомниться в беспристрастности Му-ната. Испив горячего травяного отвара и чуток отдохнув, женщина зримо преобразилась - будто бы разом пробудилась от странного сна наяву. У назначенной ей в помощь девчонки взяла своего мальчика и, немного потетёшкав, уткнула ротиком в грудь. Глядя на эту милую возню с сынишкой, Ле-гим-а-тан понял, что худшие из его опасений, по счастью, не подтверждаются. Дочери Повелителя Молний не безразличен её малыш: сразу после опасного бегства из Священной Долины трудная дорога под дождём, осенняя слякоть, усталость, ночь - какая из женщин после таких изматывающих усилий чувствовала бы себя бодрее? А чуть отдохнула - и занялась своим мальчиком, и, оживая, разговорилась. И, значит, Му-нат всё-таки излишне очернял Вин-ваша? Имея свои интересы, напрасно представлял его изысканным злодеем?
Когда ожившая Лилиэда заговорила вполне разумно, Ле-гим-а-тан по первому впечатлению совсем уже было приписал своекорыстный умысел своему помощнику, однако, подольше послушав женщину, снова засомневался - в её речи было что-то чуть-чуть не так... Если по отдельности, то вроде бы всё в порядке, всё логично, осмысленно - только вот связи между словами и мыслями... очень странные связи! Причудливые, неуловимые, удивительно своеобразные - единственное, что понял верховный жрец Ле-ина: говоря о чём-то, Лилиэда имеет в виду не это, а нечто другое, отличное от называемого - будто бы на чужом, привычно звучащем, но в сущности непонятном языке. Точнее - на собственном, ведомом только ей одной. А может быть, она просто не выспалась? И отвар из целебных трав, вернув телесную бодрость, не смог восстановить равновесие в душе? Так это или не так - покажет время, а вот поспать Лилиэде в любом случае будет очень невредно, и, растворив в вине нужное снадобье, Ле-гим-а-тан дал его выпить женщине. И дочь Повелителя Молний крепко уснула.
Возвращаясь в Город, жрец уже не обвинял помощника в корыстном злоупотреблении властью - с Лилиэдой крайне не ясно. В частности, он сам, день последив за ней, не стал бы спешить с выводами, больна или здорова женщина. Поэтому, собираясь в обратный путь, Ле-гим-а-тан попросил присмотреть за Лилиэдой сведущего в лекарском искусстве служителя Ра-да-бада. Конечно, лучше бы самому, но если и не здорова дочь Повелителя Молний, то у неё не та болезнь, которая требует постоянной заботы. Да и вообще, чем меньше внимания к Лилиэде, тем лучше для её здоровья: ибо душевные расстройства переменой обстановки и окружения часто поправляются куда верней, чем чрезмерной заботливостью. Разумеется - лёгкие расстройства. Тяжёлые, к сожалению, не излечиваются ничем. Разве что - волей Великого бога. Остаётся только надеяться, что душа у Лилиэды затронута не особенно глубоко. И Му-нат, больную женщину уведя из Священной Долины, был, очевидно, прав... А верно ли он определил причину, всё свалив на мучительство Вин-ваша, или болезнь случилась по воле богов - это второстепенно. И если к решению сменить для девочки окружающую обстановку примешались личные интересы - то можно ли осуждать жреца? Когда для больной, как лекарь, он сделал наилучшее из возможного...
* * *
Для Гир-кана на Побережье настала последняя зима; вскоре после весеннего равноденствия (через одну-две луны) за ним должна приплыть большая двухмачтовая ладья - на Островах решили несколько раньше срока сменить своего соглядатая: о подробностях войны между Городом и Священной долиной Совету Старейшин хотелось узнать от очевидца. Конечно, скорое возвращение радовало, но радовало не без грусти: чужая страна, чужие обычаи - проведший почти всю молодость среди Водяных Черепах, меднокудрый разведчик со всем этим сроднился. Да, на Родине его ждут признанье, почёт, достаток - со временем, место в Совете Старейшин - но простодушные, очаровательные туземки! Своей непосредственность так отличающиеся от чопорных островитянок!
А отполыхавшая страсть к Нивеле! Не говоря о множестве лёгких влюблённостей и увлечений! Такое разве забудешь! Проживи хоть - по странному счёту Людей Огня - и за сто восемьдесят равноденствий.
Много - излишне много - связывало Гир-кана с Побережьем; но Родина - это Родина; и хоть не без грусти, но и не без радости он собирался в обратный путь. "Собирался" - относилось в основном к прощаниям с его возлюбленными. И хоть после огневой, сумасшедшей, в чём-то даже мучительной страсти к Нивеле Гир-кан старательно избегал серьёзных отношений, у него таки завелось пять или шесть не совсем случайных подружек. Конечно, общеизвестно: с глаз долой, из сердца вон - покинутые женщины горевали бы недолго, но однажды приключившаяся любовь, до глубин встряхнув всё естество, научила островитянина бережнее обращаться и с собственными, и с чужими чувствами. Так что последняя на Побережье зима для Гир-кана должна была пройти в тихих, чуть грустных прощаниях, но... всё в воле Ле-ина!
На беглянку-затворницу он поначалу обратил не много внимания. Готовящегося отплыть на Родину, его уже мало что интересовало у Людей Огня. Разумеется, как разведчик, мимо действительно важного Гир-кан не прошёл бы, но местное и сугубо личное - это для праздного любопытства, которое ему проявлять уже недосуг... Во всяком случае, так казалось самому Гир-кану... И первая встреча с Лилиэдой вовсе не отложилась в памяти соглядатая - как, впрочем, и вторая, и третья. Только в четвёртый (если не в пятый) раз в одном из жилищ предводителя рода Водяной Черепахи, увидев женщину с младенцем, он ею заинтересовался.
Странно - на выцветшем, бледном личике огромные глазищи! - почему-то при предыдущих бесследных встречах островитянин их не замечал: Лилиэда прежде глаза то ли отворачивала, то ли загораживала ресницами - ещё никогда колдовским чарующим светом так не обжигало Гир-кана! А может быть, во внезапно пробудившемся интересе соглядатая отчасти "повинен" Ле-гим-а-тан, в одно из своих посещений поведавший об удивительной судьбе дочери Повелителя Молний, и, разумеется, заинтересовавший Гир-кана и этой выдающейся судьбой, и той, которая сподобилась такой доли. Ну, а стоит заинтересоваться...
Нет, далеко не сразу эта женщина разбудила в меднокудром разведчике хоть мало-мальски нежные чувства. Просто, однажды заговорив с ней и в ответ услышав немного сбивчивую (но влекущую!) речь, Гир-кан начал искать бесед с Лилиэдой. Ведь юная женщина - на вид, так совсем девчонка - за свою недолгую жизнь столько уже успела испытать и узнать, что впору нескольким умудрённым воинам.
(Островитянин долго не догадывался, как исключительно ему повезло: из изначально не посвящённых он оказался вторым, считая Бегилу, с кем дочь Повелителя Молний разоткровенничалась без утайки. Ле-гим-а-тан, рассказывая разведчику об удивительной судьбе девочки-беглянки, разумеется, умолчал о её преступлении.)
Вообще-то, серьёзные разговоры с женщинами были не в Гир-кановых правилах, но ведь он вовсе не думал соблазнять Лилиэду - лишь, изумляясь, с мальчишеским холодком сладковатой жути выслушивал её дивные речи, не помышляя ни о чём другом. Ладно бы, презрев угрозу костра, Лилиэда переступила только людские обычаи - случается! Но обмануть Грозного Че-ду? А всё, последовавшее за этим? Когда, страшно рискуя, Му-нат очистил юную преступницу и отравил её соблазнителя? Постигшая девочку, странная болезнь? Удивительное исцеление с помощью великодушной соперницы? И, что уже вовсе из рада вон, в сотворцы будущего ребёнка придать мужу Ле-ина? Бога, не способного к плотской любви! Неудивительно, что, додумавшейся до такой ереси, стали являться поразительные видения! Откровения - сбывающиеся до мелочей! Нет, и десяток воинов-ветеранов не поведали бы Гир-кану и десятой доли того, что рассказала Дочь Повелителя Молний.
Вот только последние несколько лун в Священной Долине... нет, Лилиэда о них не умалчивала... напротив - говорила и говорила... и в многословье тонула суть! Вин-ваш ли хотел пожертвовать Данне её младшего сынишку, сама ли богиня потребовала мальчика, происки ли это Ужасной - понять было очень нелегко. Как только женщина касалась последних лун - между словами разрушались обычные связи: Вин-ваш почему-то начинал напоминать Че-ду, Ле-ин сливался с Ужасной в единое доброжелательное чудовище - Тьма становилась Светом, а Свет Тьмой. Хорошо, что Ле-гим-а-тан своевременно просветил островитянина: мол, последние луны в Горах - очень непростое время для Лилиэды: если не полное помрачение души нал-гам, то её частичное слияние с "бродячей" душой нал-вед. Странствие по иным мирам. Возможно, и по таким, где не только верх и низ, но прошедшее и будущее смешаны воедино. Особенно, если учесть, что у Лилиэды уже давно очень непростые отношения со временем. А поскольку во всей этой неразберихе замешана душа нал-гам, то Гир-кану следует всячески отвлекать женщину от тревожащих воспоминаний. Мол, если девочка сумеет забыть кое-что непосильное для человеческого разума, тогда её душа сможет полностью исцелиться. Поэтому, когда Лилиэда начнёт смешиваться в речах, пусть соглядатай попробует сделать так, чтобы опасные разговоры она переводила на что-нибудь другое - дабы мрачные призраки Гор отстали от дочери Повелителя Молний. И полный благими намерениями, с решительность достойной восторженного мальчишки, вскоре после судьбоносной беседы с Ле-гим-а-таном Гир-кан попробовал...
...увы, словами не вышло: на одно его трезвое, убедительное слово у Лилиэды находилось и два, и три. Возможно, не столь убедительных - зато не в пример более интересных и увлекательных. А заинтересовавшись разговором, попробуй, отвлеки! Во всяком случае - не словами.
И, дабы прикрыть говорливый ротик, мягких Лилиэдиных губ Гир-кан коснулся своими - мужскими, жёсткими. Властно, но не обидно оборвав её речь. В молчании потекли мгновения, но это заградительное касание губ губами если и можно было назвать поцелуем, то с очень большой натяжкой - уставившись глазами в глаза, женщина не сопротивлялась, но и не отвечала. Гир-кан - первостатейнейший соблазнитель! - при других обстоятельствах сразу бы понял: безнадёжный случай. Однако сейчас, замкнув своими губами Лилиэдин рот, островитянин не имел и в мыслях соблазнять её! Сейчас он всего лишь пытался следовать совету Ле-гим-а-тана, всего лишь пробовал отвлечь дочь Повелителя Молний от опасно её волнующих разговоров! И пока губы сливались с губами, женщина, разумеется, была вынуждена молчать, но стоило устам разъединиться, опять начинали течь слова - в самых причудливых сочетания. И, помня о предостережениях жреца Ле-ина, Гир-кан опять затворял поцелуем Лилиэдин ротик... И, разумеется, случилось то, что должно было случиться между мужчиной и женщиной.
Поначалу островитянин не придавал особенного значения образовавшейся связи, разведчику казалось, что дочь Повелителя Молний прильнула к нему просто ища опоры - сбежавшей от мужа женщине необходим утешитель. Однако днями сменялись дни, истекла луна, пошла вторая - Гир-кан начал тревожиться: ласки Лилиэды сделались для него предпочтительнее, чем ласки прочих, всех вместе взятых его подружек. До того предпочтительней и желанней - что к исходу третьей луны у любвеобильного соглядатая осталась только одна Лилиэда.
Почему? Каким образом? Конечно - колдовство!
Да, после того, как Гир-кан научился действенно отвлекать дочь Повелителя Молний от опасных разговоров, женщина стремительно похорошела: исчезла болезненная бледность, пополнело исхудавшее личико, под поглаживающей мужской ладонью стали искриться женские волосы. А сохранившаяся, но уже не пугающая запредельность взгляда? Да, было отчего меднокудрому островитянину потерять голову - но не настолько же? Чтобы, забыв о скором отъезде, дни и ночи проводить с Лилиэдой? Или страсть, приключившаяся у него с Нивелой, повторялась опять? Нет! Хуже! Если и повторялась, то, к несчастью - с удесятерённой силой! К весеннему равноденствию ошеломлённый соглядатай понял: дочь Повелителя Молний ему послана Ле-ином. И - навсегда! И, стало быть, необходимо либо увезти её на Острова, либо, если она не согласится, самому остаться на Побережье - попросив убежища у Водяных Черепах.
* * *
После бегства жены, у Вин-ваша всё пошло как-то особенно наперекосяк: да, он и почитаемый, и зависимый только внешне, а по сути вполне самоправный вождь, но... кем управляющий?! Всего полусотней - кто же считает женщин с детьми? - да, буйных, драчливых, но... козопасов! Умеющих и за себя постоять, и у зазевавшегося соседа при случае оттянуть лакомый кусочек, но всё равно - не воинов! А поначалу-то, после паденья Города, какие были надежды! Казалось, стоит лишь обособиться и ватага рассерженной молодёжи скоро вырастет в грозное воинство. Однако - жёны, стада, детишки - всего за одно равноденствие жизнь вошла в привычную колею. Даже стала забываться обида на коварных жителей Побережья - "украденная" победа жгла сердца всё слабее. Да вдобавок - обычное после большой войны - и люди, и скот начали обильно плодиться и умножаться. До высоких ли замыслов, коли от зари до зари приходится мыкаться по скудным неудобьям со своенравными козами и тупыми овцами?
Но всё же главное, отчего всё пошло совсем не по чаемому, не жёны с детишками, не расплодившиеся стада и изнурительный труд при них - нет: Му-нат! В чём в чём, а уж в этом-то Вин-ваш был совершенно уверен! Кто, спрашивается - колдовством, не иначе! - вызнав о заговоре рассерженной молодёжи, успел предупредить Ин-ди-мина и некоторых других родовых вождей? И, попавшей под дождь головёшкой, заговор, пошипев, погас! Старейшина рода Змеи не только не помешал заговорщикам отложиться, но, "не заметив", можно сказать, посодействовал. Правда, "посодействовал" так, что они с огромным удовольствием обошлись бы без этого "содействия" - гонения и борьба намертво соединили бы отщепенцев. А без преследований, естественно, получилось ни то, ни сё - просто ещё одно заурядное, небольшое стойбище. Донельзя самостоятельное и независимо, но, по сути, ничем не выделяющееся - вполне безвредное.
"Жрец-первёртыш, колдун, предатель... если не боги, то хотя бы Ужасная сыщет ли на него управу!", - стоило Вин-вашу вспомнить о сбежавшей Лилиэде, как его мысли, описав зигзаг, вновь возвращались к Му-нату.
Так и сейчас, под умопомрачительно цветущим кустом угревшийся на весеннем солнышке, разом и о своей Первой жене, и о колдуне, совратившим её с пути, думал сын Повелителя Молний - машинально растирая рукой перезимовавшие травинки. Разумеется, себя нисколько не обвиняя в случившемся; Лилиэду - совсем чуть-чуть; на одного жреца сваливая мучительно ощущаемые разочарование, горечь, обиду, боль. Мало того - незадавшуюся любовь тоже навешивая на колдуна-разлучника. Кто, как не он, виновен во всех Вин-вашевых неудачах?! А то, что после Великой Ночи он свою жену заботой и лаской оделял урывками и весьма не щедро - об этом, конечно, молодой вождь забыл.
Но вот в чём действительно - с выгодой для себя - ошибался Му-нат, это в безоглядно придаваемой им Вин-вашу, сознательной жестокости. Не говоря уже об отце, сознательно, даже после знакомства с Ужасной, Вин-ваш был всё-таки менее жесток, чем большинство мужчин народа бад-вар. Да, не вмешайся когда-то жрец, внучек предводителя рода Красной Лисы он бы спокойно зарезал на алтаре, но ведь только потому, что так диктовал обычай. А когда обошлось, после восхитительно проведённой ночи с безмерно благодарными девчонками, он искренне порадовался не случившемуся.
Вообще-то, не проникнись он вздорным убеждением, будто во всех его неудачах виновен только Му-нат, сын Повелителя Молний должен был бы поблагодарить жреца за спасение этих девчонок - какие из них получились жёны! Ласковые, покорные, не просто немедленно исполняющие любой его высказанный каприз, но и умеющие угадывать невысказанные желания! Пока рядом была Лилиэда, это не замечалось должным образом: всё же Великая Ночь навсегда осталась незабываемой - однако после её бегства... без этих хлопотуний Вин-вашу было бы вдесятеро тоскливей!
Ну, почему, почему колдун умыкнул его сестру?! И каким образом? Опоив её приворотным зельем? Ведь он, Вин-ваш, не виновен в бегстве совей жены?.. Ведь - правда?.. Ведь он же не сделал ей ничего плохого?
Увы, сосредоточившись лишь на сознательно доставленных им Лилиэде страданиях, сын Повелителя Молний не мог или не хотел видеть неосознанного зла. А сознательно, что же: колотушек Лилиэде перепадало намного меньше, чем Темирине, Миньяне, да даже и по-собачьи преданным внучкам предводителя рода Красной Лисы. И это притом, что, на взгляд большинства мужчин из Людей Огня, Вин-ваш был непозволительно мягок со своими женщинами - после его побоев ни одной ни разу не пришлось отлёживаться больше двух дней. И, стало быть, думающий о Лилиэдином бегстве Вин-ваш не то что в жестокости, но и в сколько-нибудь заметной строгости, по меркам народа бад-вар, себя обвинить не мог. Скорее уж - в попустительстве. В развращающей мягкости к Лилиэде. Неосознанное же... но оно для того и прячется, чтобы, по капелькам всплывая из глубины, понемногу изводить душу горечью, взявшейся будто бы ниоткуда.
Ах, ну что бы Вин-вашу отнестись к Му-натовым предостережениям посерьёзнее! Своевременно понять, что его злые подковырки - а ведь речь-то шла о самом дорогом для матери, о жизни её младенца! - для Лилиэды несравнимо невыносимей плети. Да что плеть! Бич для неё был бы куда менее болезненным, чем гнусности, мимоходом роняемые мужем относительно младшего сына! Ведь она не могла знать, злые ли это шутки или Вин-ваш действительно собирается совершить жертвоприношение.
Он сам как мужчина не чувствовал меры своего мучительства, и когда Му-нат попробовал указать ему на недопустимость такого поведения, естественно, заартачился: как же, в сугубо личном деле какой-то колдун будет ему указывать! Да ещё угрожая ядом! И это отнюдь не пустая угроза - уж кто-кто, а Му-нат способен! Пригрози он одними чарами, Вин-ваш бы ещё мог усомниться; его - вольнодумца - "чистое" колдовство не особенно испугало бы, но если в соединении с ядом... Волей-неволей в своих разговорах с женой, помня о страшной угрозе, сын Повелителя Молний стал предельно тщательно выбирать слова, и...
...уже скоро открыл: чем туманней его намёки, тем сильнее они действуют на Лилиэду! И больней её задевают? Тогда, пользуясь вдруг приобретённой властью над некогда им обожествлённой женщиной, он не задумывался об этом. И, злоупотребляя, до бегства довёл жену? Извините - чушь!
Со времени бегства сестры с Му-натом сколько бы сын Повелителя молний мысленно ни оглядывался назад, он не видел своей вины: да, от его намёков жене, возможно, было и больновато, но то ли приходится каждодневно терпеть большинству дочерей народа бад-вар от своих мужей и возлюбленных! Не в пример - злейшее! А что сам, ехидненько покалывая Лилиэду, получал немалое удовольствие - так это единственно от равновесия, восстанавливаемого им в семье, от удовлетворённого чувства мужской справедливости: женщина обязана твёрдо знать своё место. И, проводя необходимую воспитательную работу, с какой это стати он должен был ощущать себя мучителем? Потому что так его обозвал колдун? Разлучник и соблазнитель!
На шашни Лилиэды с Му-натом - раньше дознайся о них Вин-ваш - он бы посмотрел снисходительно: развратной девчонке не впервой путаться со стариками, можно припомнить её продолжительную связь с Ин-ди-мином - но бегство жены от мужа? И, конечно, сама Лилиэда ни за что не решилась бы на такой отчаянный шаг! Даже воспылай - чему совершенно не верилось - неукротимой страстью к Му-нату! Нет, во всём виноват колдун! Подсунув ей отворотного зелья, он добился, чтобы его, Вин-ваша, так опозорила девчонка!
На весеннем солнышке под цветущим кустиком завершив возводимую уже несколько лун мысленную постройку и упрятав в неё всё раздражающее, сын Повелителя Молний впервые за это время получил возможность по-новому оценить свою любовь к Лилиэде - точнее, переоценить. Без спешки и суеты припомнить основные после Великой Ночи зарубки и узелки. И что же? Утешительного, по правде, ему припомнилось немного. В Великую ночь обожествив девчонку-преступницу, он тем самым проложил страсти изначально неверную дорогу. Или забирающуюся под облака, или съезжающую в болотную гниль. Или...
...по воле Великих богов - Лилиэда не для него? А как же, в этом случае, откровения Легиды? Однако с откровениями всё, ой, как не просто! Во-первых: Му-нат мог их неверно понять, а главное, изменив Че-ду, девчонка, разумеется, не могла зачать от этого бога. Да сколько ещё всего примешалось вдобавок! Ужасная! Лилиэдин заступник - Лукавый Ле-ин! Заметно ощущаемое грозное дыхание Древних Могучих Сил! И то, что было задумано изначально - не могло остаться не изменённым. И если бы Вин-ваш смог подняться над ущемлённым мужским самолюбием, он, пусть с горечью, должен был признать: да, Лилиэда пришлась ему не по мерке. Но из мужчин - живших, живущих и ещё не рождённых - сколько бы отыскалось согласившихся признать, что какая-то женщина им не по мерке? И в этом отношении сын Повелителя Молний не составлял исключения. Перемеривая, переосмысливая, переоценивая любовь к сбежавшей жене, он перебрал сотню возможностей - только не эту, казалось бы, напрашивающуюся. Не ошибся Вин-ваш только в одном: Лилиэду он потерял навсегда - чувства оказались умней рассудка, не добродившее в голове, добродило в сердце.
К вечеру, когда на долину пала тень от зазубренной поднебесной гряды, Вин-ваш неожиданно для самого себя вдруг примирился с потерей жены. То ли подействовала весна - после зимы повсюду нарождалась новая жизнь - то ли удивительный горный воздух: опьяняя запахами цветущих трав и деревьев, он размягчал в душе всё мучительно заскорузлое, то ли просто пришла пора - пристойно ли Великому Герою так долго изводиться из-за жены-беглянки! Будто нет ничего важнее!
Весна освободила сердце Вин-ваша от остатков Лилиэдиной власти - ах, если бы (заодно!) и от власти Ужасной. Скольких смут, а возможно, и окончательного раскола избежал бы тогда народ бад-вар. Но, извините, это уже за гранью настоящего повествования...
* * *
После страшных равноденственных бурь мутные волны, накатываясь, облизывали узкую полоску песка у прибрежных скал. До прибившейся к самым камням невысокой грядки из водорослей, древесных сучьев и прочей гниющей дряни: полураскрытых раковин с разлагающимися жильцами, противной медузьей слизи, дохлых усохших рыбин. Однако свежий, пахнущий йодом и солью ветер не давал сгуститься зловонию - Лилиэда, сидящая шагах в тридцати и локтей на пятнадцать выше, не улавливала носиком всех этих неприятностей. Впрочем, будь полное безветрие и солнце перегрей отбросы до совершенного неприличия, она и тогда не ощущала бы никаких неудобств - ведь рядом сидел Гир-кан. Или - Ле-ин, наконец принявший облик синеглазого, меднокудрого островитянина? Женщина не могла этого решить с первой, небесным огнём восхитительно опалившей встречи.
Миг - озарение - вспышка: Он! В зримом человеческом образе. Спасший и в этот раз! Уже не от реальных угроз, но будто бы от невещественных, однако всё равно страшных запредельных опасностей.
Прошедшие лето, осень и часть зимы - до исцелившей встречи - Лилиэде довелось непозволительно часто заглядывать в иные миры. После того, как она пожаловалась Му-нату на изощрённую жестокость мужа, видения, до этого случавшиеся сравнительно редко, стали являться по нескольку раз за луну, и, в конце концов, действительность для Лилиэды раздвоилась. А самое худшее: она перестала понимать в каком из миров случаются те или иные события - граница, разделяющая различные области бытия, сделалась прозрачной. И хоть это невообразимое переплетение пространств и времён дочери Повелителя Молний скорее нравилось - всё же порой она ощущала неведомую опасность. Тем более, что и жрец...
...правда, тревоги Му-ната женщине казались сильно преувеличенными, но когда служитель Ле-ина предложил покинуть Священную Долину, она легко согласилась: к этому времени Лилиэду с Вин-вашем не связывал даже и страх - живущая сразу в нескольких мирах, она уже не могла бояться зла, творящегося в каком-то одном из них. Единственное, что её чуточку пугало: сама эта странная множественность. Однако, пугая, вместе с тем притягивала и очаровывала.
В первые дни на Побережье для дочери Повелителя Молний будто бы ничего не изменилось: с тем же безразличием, с которым она бросила мужа в Священной Долине, на подворье Ам-лита женщина рассталась с Му-натом и чуть позже, проделав ночной переход - с Ле-гим-а-таном, оставшись среди совсем незнакомых людей на землях рода Водяной Черепахи. Где и с кем быть - для Лилиэды, живущей одновременно в нескольких мирах, не имело значения: разговаривающая с богами и предками, она мало нуждалась в обществе соплеменников. И если бы не Ле-ин, то, очень возможно, её душа навсегда бы осталась в каком-нибудь из неземных миров. И от этой неприятности - телом принадлежа земле, растерять души в запредельных странах - женщину, приняв образ Гир-кана, уберёг Лукавый бог.
Нет, не с первой, не со второй и не с третьей встречи Лилиэда смогла понять, кто ей явился в образе меднокудрого островитянина. Только после того, когда, оборвав какой-то незначительный разговор, Гир-кан коснулся её губами. Нет, не поцеловал - коснулся, но бывшее лишь чем-то отвлекающим для соглядатая для Лилиэды явилось ослепительным светом: Он! Наконец-то! Снизошёл до неё! Открылся в виде земного, невозможно красивого мужчины!
О страсти, пришедшей вслед за всё озарившей вспышкой, нечего и говорить: отдаваясь богу, любая женщина умирала бы в его объятиях. И воскресала. И умирала снова. И так - без конца. Умирать в восхитительно сладких муках и вслед за тем воскресать не поземному чистой - может ли быть полнее блаженство! Но и это ещё не всё. И, возможно, не самое главное. С мужчиной - да: большего не то что пожелать, но и вообразить себе не могла бы никакая женщина... но когда под видом мужчины явился Старший бог... и не просто один из Старших, а возлюбивший тебя Спаситель - будучи на высшей ступени восторга, следующей (невозможной!) ждала Лилиэда. И когда Гир-кан поманил её за море, женщина не колебалась ни мгновенья: там, за краем, где сходятся море с небом, ей суждена Новая Любовь на Волшебных Островах. Уже ни с чем не сравнимая. Даже с настоящими - сжигающими и воскрешающими - объятиями бога.
И нетрудно представить, с каким нетерпением Лилиэда ждала отъезда - в ответ на предложение Гир-кана, ему самому остаться среди народа бад-вар, подумав про себя: испытует! Хочет узнать - достойна ли? Готова ли, без колебаний оставив земное, пойти за своим Богом? Пусть, пусть испытует! Ни мига не сомневаясь! За Ле-ином-Спасителем - когда и куда угодно! Только бы поскорее угомонилось противное море! Мутные желтоватые волны очистились бы - поголубели! И явилась невиданная крылатая ладья!
И, разумеется, женщине, пожирающей глазами горизонт, не было дела до гниющих внизу отбросов. Воняй бы они вдесятеро сильней, Лилиэда, уткнувшаяся головой в Гир-каново плечо, всё равно бы не чувствовала земной гнили: сидящей рядом с Богом, немудрено забыть о несовершенстве человеческого мира. Только бы не потерять Его - Спасителя! Чтобы, сжигая и воскрешая, её любил неземной любовью принявший человеческий вид Ле-ин. И поскорее увёз на Волшебные Острова! Конечно, с Богом восхитительно всюду, но Лилиэда всё-таки чувствовала: лишь там, где море сходится с небом, откуда поутру взбирается выспавшееся солнце, она узнает всю полноту неземной любви!
* * *
"Исцелил или окончательно свёл с ума?", - вот что, узнавший о новой связи Лилиэды, постоянно решал, но так и не решил Му-нат. А после отгремевших в равноденствие гроз миновала уже луна, совсем скоро Гир-кану отплывать на родину - нельзя медлить с решением.
"Впрочем, а не пустое ли это любопытство? Узнай он достоверно, всё равно изменить бы ничего не смог!", - ах, как такие мысли мешали жрецу! А ведь после того, что он понял ещё в Горах, душевное здоровье дочери Повелителя Молний не так бы и много должно было значить для Му-ната... однако же - значит... притом, что, уводя женщину из Священной Долины, сказать: спасая - жрец, не покривив душой, не сказал бы. Жестокость Вин-ваша - если уж до конца, по честному! - ни смертью, ни даже тяжкими увечьями Лилиэде не угрожала. Во всяком случае - телесными. Что же касается душевного... ой ли, беспристрастен ли его приговор? Да, Великий Герой, ехидничая, позволял себе гнусные намёки, но прямо, в отличие от Темирининого заморыша, он не требовал принести в жертву Лилиэдиного сынишку. Ему, Му-нату, тогда виделось по-другому: Вин-ваш тогда казался утончённым мучителем... и поэтому он уговорил жену убежать от мужа? Да. Отчасти. Теперь же, оглядываясь назад, дабы по уши не увязнуть в самообманах, был вынужден согласиться: части отнюдь не главной. Главное же, старательно от себя скрываемое - не умирающая надежда... Казалось бы, надежда вопреки всему: опыту, мысли, чувству - но надежда на то и надежда, чтоб не считаться с очевидностью.
Неожиданная телесная близость - той ночью-обманщицей, когда, заступаясь за Темирину, к нему пришла Лилиэда - должна была бы Му-нату открыть глаза, но... ослеплённый больной любовью, жрец не видел нелестной для него действительности! Не видел, а верней, не хотел видеть: дочь Повелителя Молний, отдающаяся с трогательным бесстыдством, испытывает к нему, примерно, то же, что и к предводителю рода Змеи - благодарность, смешанную с капелькой любопытства. Немало, но и, увы - не больше. И, что уж совсем не делает чести зрелому мужчине, льстящее самоослепление не прошло после этой ночи.
Конечно, наутро язвительный ум донимал жреца: мол, дождался, заполучил на ложе девчонку, небось, теперь она будет частенько скрашивать ночи, радуйся, не мечтая о чём-то большем! Однако сердце яростно сопротивлялось этой унылой трезвости: нет, ничего не кончено! Пусть в прошедшую ночь Лилиэда отдалась без любви, но её ласки были отнюдь не бесстрастными, и, значит, не заказана дорога серьёзным чувствам - со временем полюбит. А в споре ума и сердца, обычно, побеждает что? Даже у самых мудрых?
И ещё дочь Повелителя Молний с жалобой на Вин-ваша ночью пришла к жрецу... и ещё...
И только спустя луну, после безрезультатного разговора с Великим Героем, Му-нат наконец заметил отчаянное смятение всех Лилиэдиных душ. Заметив, встревожился. Дал целебного питья. Увидев, что оно мало помогает, всерьёз занялся лечением: перепробовал, смешивая с вином и мёдом, много различных снадобий, колдовал, молился - души, разбредшиеся по иным мирам, не жалели соединяться. Какая-нибудь одна - чаще всего, "душа рода" - оставалась в Лилиэдином теле, а остальные, не приманенные ни питьём, ни колдовством, ни молитвами, продолжали спокойно шастать по запредельным странам, "одаривая" свою хозяйку непозволительными видениями. В больших дозах тайны богов и предков губительны для смертного, об этом знает всякий, даже начинающий колдун - тревоги Му-ната, день ото дня усиливаясь, к исходу лета переросли в отчаяние.
Что? Если не телесная смерть, то и не жизнь - по сути? С единственной - обезличивающей! - "душой рода" в теле? Что? Превратив мужа в изощрённого мучителя, Че-ду таки "достал" Лилиэду? А как же тогда Ле-ин? Или, вспомнив недавнее откровение, обратиться непосредственно к Земле и Небу? И это попробовал Му-нат, и тоже не помогло - лишь в середине осени случилось нужное озарение: от болезни, настигшей в Горах, сбежать на Побережье. Поначалу жреца не слишком интересовало, от каких Сил пришло это спасительное озарение: уговорить Лилиэду, подготовить трудный побег - хватало неотложных дел - после, размышляя, Му-нат решил: разумеется, никто, как Ле-ин. Бог, возлюбивший женщину, и сейчас отвёл грозу. Спас? А вот этого жрец не знал до сих пор - то есть, спустя шесть лун после бегства.
На Побережье из предосторожности им пришлось сразу расстаться, и Лилиэду, укрывшуюся у Водяных Черепах, Му-нат мог видеть редко, о её здоровье (да и всём прочем) узнавая от Ле-гим-а-тана - увы, понаслышке...
Конечно, первое известие о связи дочери Повелителя Молний с Гир-каном больно царапнуло жреца - новый удар по его безумной надежде! - однако, перетерпев, Му-нат смирился: Ле-ин знает, что делает. Если это неглубокая, сугубо плотская связь - она ему не помешает; если в груди у Лилиэды затрепетало сердечко - значит, эта любовь нужна для её исцеления. А он, что же - он будет терпеливо ждать... Сейчас главное - исцеление, корыстные желания - после, когда девочка душевно поправится...
Однако, уговаривая и убеждая себя, Му-нат в глубине знал: после преступления, разделённого им с Лилиэдой, чему-чему, но ответной любви дочери Повелителя Молний Че-ду будет противиться всеми силами. И, к сожалению, в этом деле Ле-ин ему не помощник. Действительно, что могла понимать девчонка, неосмотрительно принимая на ложе Некуара, но он-то, служитель Грозного бога, совершив кощунственное очищение и тем самым изменив своему Повелителю, обязан был думать о последствиях... и окажись сейчас сам на месте Ле-ина - стал бы потакать прихотям предателя? Ссорясь с могущественным собратом? Конечно, по меркам Людей Огня, Ле-ин донельзя извращённый бог, но всё-таки - не настолько же?.. Увы, и разум, и сердце громко и согласованно жрецу твердили - нет, и только надежда тихонько шептала: да.
И новый сокрушительный удар молва нанесла по надежде Му-ната: будто бы Гир-кан, покидая Побережье, собирается взять с собой Лилиэду. На свои распрекрасные - будь они трижды прокляты! - Острова. И что девочка не просто согласна, а ждёт не дождётся отъезда.
И вдобавок, уточнивший это известие Ле-гим-а-тан, одобрил такой поворот событий: видите ли, по мнению верховного жреца Лукавого бога, чем дальше дочь Повелителя Молний окажется от земель народа бад-вар, тем вероятнее её исцеление! Его, Му-ната, называется, мысль развил! Мол, если бежать от болезни, то лучше - как можно дальше! Самому-то Ле-гим-а-тану, дождавшемуся от Бегилы ответной любви, хорошо рассуждать со стороны - всё складно выходит: увезти, исцелить, спасти! Ну, а ему - Му-нату? Расставаться уже даже не с надеждой, а с её тенью?
В голове жреца, вытесняя одна другую, гоношились и мельтешили разные мысли; то это казалось важным, то - то; то, например, убедить разведчика, что Лилиэда наверняка зачахнет на чужбине, то попробовать запугать его злыми чарами. Однако уверенности не было ни в чём, разговор откладывался, а время неумолимо шло.
Истекала уже вторая луна после равноденствия, а Му-нат - чего никогда не бывало прежде - мысленные (на грани безумства) подвиги совершая по нескольку раз на дню, в действительности не предпринимал ничего. Из-за Че-ду? Ле-ина? Древних Могучих Сил? Казалось, всё сошлось против жреца: обманутый Че-ду, Вин-ваш, болезнь Лилиэды, синеглазый островитянин, благие советы Ле-гим-а-тана, а главное - собственная, мучительно переживаемая немочь...
...и грянул ожидаемый гром: Ле-гим-а-тан известил Му-ната, что с Островов приплыла ладья. И примерно через четверть луны Гир-кан с Лилиэдой покинут земли народа бад-вар. И если жрец хочет попрощаться со своей подопечной - пусть поторопится.
И, как это случается при обычной грозе, душит сгустившийся воздух, давят низкие тучи, но стоит сверкнуть, прогреметь, полить, и дышится вновь легко - тоже случилось с Му-натом: настоящее, громыхнув мучительно нежеланным, но ожидаемым известием, вернуло ему и силу, и волю. Засобирался, засуетился жрец: увидеть, узнать - самому, быстрее! Вдруг да ещё не поздно, вдруг да Ле-гим-а-тан ошибся? Увы, мрачные мысли пытаясь разогнать суетой, Му-нат в глубине знал: напрасная спешка и пустая суета - даже останься Лилиэда на Побережье, его она всё равно бы не полюбила. Что же иначе, как не это глубинное знание, до сих пор удерживало жреца на месте? Позволив за ползимы и всю весну только два раза навестить земли рода Водяной Черепахи?
Так, в смятении, одновременно и гонимый и удерживаемый больной любовью, Му-нат отправился на последнее в земном мире свидание с дочерью Повелителя Молний.
Тёмные против света головы, плечи, руки - почва, тяжесть, земные соки; струящееся сияние вокруг - бесплотность, лёгкость, небесные голубизна и золото - такими наутро предстали перед жрецом Гир-кан с Лилиэдой: частью земными, но частью уже небесными, будто бы рядом, но и вместе с тем уже далеко - словом, предстали воспоминаньем о каких-то других мирах. Всего лишь из-за обмана зрения: солнце за спинами явившейся на рассвете парочки преобразило человеческих дочь и сына в тёмных, но и одновременно блистающих выходцев из запредельности. Преображение многозначительное для Му-ната - особенно учитывая, что Лилиэду он увидел после почти двух лунной разлуки. Впервые после её болезни и сразу - так! И оставшиеся четыре дня озарёнными то ли солнцем в глаза из-за голов и спин, то ли светом иных миров запечатлелись в памяти жреца. Несмотря на грусть скорой - навсегда! - разлуки. А что - навсегда, Му-нат убедился сразу же, едва заговорив с дочерью Повелителя Молний.
Чуть по-другому, чем прежде, но (главное!) все Лилиэдины души, вернувшись, соединились в теле - выздоровев, дочь Повелителя Молний похорошела сверх всякой меры! Воистину - на зависть даже Старшим богиням народа бад-вар! И такую-то - исцелённую, лучащуюся и лунной и солнечной красотой - Гир-кан увезёт за море? Да - увезёт. Ибо, как ни больно жрецу соглашаться с этим, но он вынужден согласиться, Лилиэда выздоровела только благодаря своей новой любви к меднокудрому соглядатаю. Или - по её восторженным признанием наедине - к принявшему его образ Ле-ину. А как с вопиющими противоречиями: с любовью, свободной от плоти, богом, любящим только такой любовь, и Гир-каном (очень даже земным и плотским!) справилась Лилиэда - дважды второстепенно. Уверовав, женщина исцелилась - вот что принять и с чем согласиться требовалось Му-нату. И, увы - с окончательно гибелью своей безумной надежды. И, надо отдать должное жрецу, промаявшись день и несказанно промучавшись ночь, наутро он и принял, и согласился: да, ему Лилиэда принадлежать не будет. И никому из Людей Огня. Синеглазый островитянин - или всё же Лукавый бог? - умчит её за море.
Эта двойственность: сын человеческий или Лукавый бог - вопреки очевидности привнесённая восторженной убеждённостью дочери Повелителя Молний - осталась со жрецом навсегда; чему, впрочем, немало способствовало само отплытие - то ли действительно на Острова, то ли в сияющую Запредельность.
Время исполнилось на рассвете. Приведённый ночью в укромную бухточку, Му-нат в последний раз попрощался с Лилиэдой, по-отечески поцеловав её в лоб и щёки - подведя итог прощанию, растянувшемуся на три бесконечно долгих, но и мигом мелькнувших дня. Время исполнилось. Поддерживаемая под руку Гир-каном, по широкой длинной доске дочь Повелителя Молний поднялась на борт огромной с вздыбленными кормой и носом ладьи. Ударили большущие вёсла, вспенив воду - отплытие. Постояв ещё немного на вылизанной волнами полоске песка, жрец вскарабкался на береговые скалы - чтобы до конца быть свидетелем.
Сверху ладья казалась ползущей по серой глади чёрной сороконожкой - упорно и не спеша ползущей. Но с берега потянуло утренним ветерком, и сороконожка, расправив крылья и дивно преобразившись в птицу, резко рванулась вперёд - навстречу встающему из-за моря солнцу. Му-нат, до этого никогда не видевший неведомых народу бад-вар парусов, с огромным изумлением наблюдал за этим сверхъестественным преображением: полноте, а Гир-кан ли, а не Лукавый ли бог мчит Лилиэду вдаль?
А встающее солнце соединило море и небо огненной дорогой, и, скользнув на неё, ладья растворилась в кипящем свете. И, жрецу, ослеплённому светом, казалось, что нет ни берега, ни моря - что всё стало небом. Сияющим бесконечным небом. И в этом небе огненным облаком - Лилиэда. Улетающим к солнцу облаком.
Опустошённым, но и наполненным, потрясённым до основания, но и совсем спокойным Му-нат возвращался в Город. В уме жреца роились тысячи противоречивых мыслей, перебивая и вытесняя одна другую, в итоге они сходились в один пучок: ему никогда не понять умчавшего Лилиэду бога. Ибо лукав Ле-ин. Извилист путь его. Смертному не уследить.