После освобождения из тёмного, неудобного укрытия Бегила опомнилась в комнате Лилиэды. Начиная со времени, когда Му-нат забросал её цветами и кончая моментом, когда в тайнике повернулась стена, дочь Ам-лита не была собой. Разве что память её осталась, но странная память - будто бы отделённая от мыслей и чувств. Ими же, мыслями то есть и чувствами - равно как и телом - всё это время владела Душа Изначальной Тьмы. Владеть-то владела, но сказать "воплотилась" - нельзя. Собой не была Бегила, однако от своей Грозной Повелительницы нечто неощутимое её всё-таки отделяло. Кроме нескольких на удивление ловких и всё же ни на волос не выходящих из земного круга, никаких иных поступков она не совершила.
Тихонечко, не разбудив Вин-ваша, выбраться из-под ложа, острым ножичком разрезать ткань, распаляющей игрой юношу раздразнить сначала, а затем, отдаваясь, обессилить и поразить глубоким сном - для этого не нужны неземные способности. Достаточно быть женщиной. Намного сложнее, покинув шатёр, было по многолюдной площади скользнуть ящеркой-невидимкой и юркнуть за каменный выступ. Однако же: тьма, всеобщая усталость - любой зверолов или воин с этим бы прекрасно справился. Конечно, женщине было несравнимо трудней - опять-таки: не настолько трудней, чтобы сваливать на запредельные силы.
Опомнившись, Бегила поняла: обретённые вдруг знание, ловкость, уверенность - всё же не воплощение. Да, чем-то могучим и чёрным Ужасная её наделила щедро, но настоящего воплощения, тем не менее, не состоялось. Перестав быть собой, она не утратила человеческой сущности. Не обрела сверхъестественных способностей. А память... ох, эта память! Не к добру её разбудила Ужасная! Зачем было знать Бегиле о настоящем свидании сына Повелителя Молний? Словно мало Великой Ночи, мало одной Лилиэды - Она ещё вздумала навязаться! Как же, убившему Её Зверя отныне Она будто бы обречена дарить свои ласки? Не реже, чем раз в луну! Невинная жертва! Ладно - распутные богини! Их сейчас время! Пусть увлекаются, пусть соблазняются... ненадолго! Скоро загорается, вспыхивает и, оставив лёгкий пепел, гаснет неземная страсть - соблазнись, например, Вин-вашем Легида, Бегила беспокоилась бы совсем немного. Нет же - Ужасная! Свергнутая давным-давно, живущая в ледяных провалах - выползла, кровь почуяв! Мало Ей, видите ли, трёх предпраздничных ночей!
И женщину осенило: дело не в убийстве Градарга, не в ласках, выпавших Вин-вашу за подвиг, нет - в ней, в Бегиле. С юношей ясно: он победил, и Ужасная ему покорилась волей-неволей. С ней - по-другому. Ужасная изначально спит в каждой женщине, и стало быть, Она пробудилась в ней. Именно - в ней: горные пропасти и пещеры - неудачный вымысел. После поражения от Старших богов не в них Она скрылась - нет, где была там и осталась, только крепко уснула: в тёмных, заветных глубинах женского естества.
Нет, не горные пропасти, а всякая женщина - она, Лилиэда, Нивела - ничего об этом не зная, приютила Ужасную. В каждой Ужасная спит до поры и пробуждается в безлунные ночи Тайной Охоты. И на дочерей человеческих грозная отвага упадает тогда не с неба - нет, выплывает из глубины! Отбиться от стаи, быть растерзанной и съеденной потому ни одна не боится, что пробудившаяся Тьма желает слиться с Мраком. Участь же оболочки, слабого женского тела, Изначальной Тьме, естественно, безразлична.
Ошарашенная этим откровением, женщина прозевала своё "очищение". Потом уже, потирая зудящее место, она сообразила: не было никакого очищения! Её опасную, хитрую ложь Му-нат воспринял как детскую шалость - и наказал соответствующим образом. Не прозевай Бегила этого наказания, было бы ей немножечко стыдновато. Конечно, Му-нат и жрец, и по возрасту годится ей в отцы, и всё же... совсем как маленькую девочку... да, стыдновато было бы...
Да чего там - детское наказание! Подумаешь - стыдновато! Неловкость бы скоро забылась - вздор это, мелочи! Прозевать она ухитрилась куда важнейшее: заточение в комнату Лилиэды. Совместное с ней заточение. Пять дней и ночей рядом с возможной соперницей - это не мимолётная неловкость, не детское наказание - тяжёлая пытка! Суметь прозевать такое - надо быть очень и очень ошарашенной! Чуть ли не до бесчувствия!
Видимо, так и было. Именно - до бесчувствия...
Лёжа на шкурах, заботливо принесённых жрецом Лукавого бога, Бегила, заворожённая страшным открытием, всё её окружающее воспринимала слабо. Это потом, очнувшись, она заметила Лилиэду и догадалась о предстоящем, очень нелёгком испытании. Это потом уже память вернула ей и детское наказание, и пугающий, не совсем человеческий взгляд, которым встретила её Любимая дочь Повелителя Молний. Потом уже всё - начальное время пятидневного затворничества принадлежало ещё Ужасной. Принадлежало до того момента, пока измученному уму Бегилы наконец не открылось, что многое тайное вовсе не потерялось, а только рассеялось. Пока ей не вспомнилось: в одной из старинных песен есть красивые слова о звёздах, горящих в глазах Ужасной. В глазах - не на небе; а звёзды в глазах любимой - общее место едва ли не всех песен Людей Огня. Звёзды в глазах или звёзды-глаза - привычно до незамечаемости. Потому и забылось: под ночным небом соединяясь с возлюбленной, её избранник, конечно же, видит в глазах отражение звёзд! И из этого само собой вытекает, что для того, чтобы в глазах любимой увидеть отражение звёзд, соединиться с ней необходимо под открытым небом.
Остальное гораздо проще: Победителю полагалось молчать, но из-за этого "полагалось" Вин-ваш ведь не онемел? Засыпая в её объятиях, несколько бессвязных, малоразборчивых слов шепнуть-то он мог? Ею, озабоченной опасным возвращением, это слова тогда не услышались: тогда не услышались, но после припомнились - вот вам и знание о настоящем свидании!
Открытие состоялось, ум успокоился, время, похищенное Ужасной, вернулось Бегиле. (Маленькое противоречие ускользнуло от дочери Ам-лита: если Ужасная после поражения от Старших богов скрылась не в горные пропасти, а притаилась в тёмных глубинах женского естества, то кто же всё-таки посетил Вин-ваша позавчерашней ночью?)
Ум, к счастью, успокоился и обленился. Его беспощадная острота грозила Бегиле серьёзной бедой, однако же обошлось: глубоко пораниться женщина не успела, но холодок из бездонной пропасти всё-таки ознобил её. Не служителя Ле-ина Ужасная водила за нос - он-то не обманулся! Нет ведь - её, Бегилу! А Му-нат - что: всем старшим жрецам хотелось поставить шатёр на площади; а Му-нат - что: не убоялся позорного разоблачения, доверился девчонке, но жизнью-то рисковал не он.
Холодок из бездонной пропасти, слегка ознобив, окончательно отрезвил Бегилу: природа Ужасной, рассеянное до не ощутимости знание - зачем это ей? Особенно - когда в нескольких шагах от неё возможная вскоре соперница бессмысленно-огненным взглядом дырявит кровлю?
Ум отдыхал. Лилиэда воспринималась только глазами. Никак не оцениваясь. С точностью совершенно и потому уже - ложной. Её грязновато-бледное - со скулами грозящими порвать кожу, вызывающе открытым лбом, чёрной прорезью рта и заострившимся носом - лицо показалось Бегиле каким-то очень нездешним. Нет, не погашенным болезнью, не страдальчески некрасивым, напротив: ужасающе прекрасным и потому - нездешним. Его исказила не болезненная несообразность - нет, оно обрело иной лад и порядок. Не лад и порядок человеческих дочерей. Казалось: из обрамляющей тьмы - из спутанных, чёрных прядей - тускло мерцает лицо Аникабы. (Эта богиня никогда не являлась Бегиле, но в образе Лилиэды почему-то предстала она. Ни Легида, ни Данна и уж, конечно, ни какая-то из многих Младших богинь.) Возможно - воспламеняющий взгляд? Все знают: взгляд Аникабы способен испепелять, а Лилиэда так уставилась в кровлю, что, казалось, дерево вот-вот задымится.
Совершенная точность и ложь - совместить их не просто, но первое впечатление Бегилы приходится признать таковым: точным и ложным. В полуживой девочке увидеть богиню - скажете, невозможно? Очень возможно... если смотреть одними глазами! Строй и лад лица Лилиэды болезнью преобразились, но не разрушились. Не обломки предстали глазам Бегилы, а нечто по-своему цельное. Завершённое и - иное. Прежде невиданное. Конечно, если бы не отдыхал уставший ум - Ам-литова дочь обязательно сообразила бы: лицо богини не смеет быть грязновато бледным. Однако ум отдыхал, а лицу Лилиэды именно грязноватая бледность сообщала ни на что не похожее - не здешнее - совершенство. Без неё, без этой бледности, сильно выступающие скулы, заострившийся нос, пылающие глаза казались бы безобразными - устрашали бы без неё. А так: одна несообразность соединившись с другими, всё перенастроила на нездешний лад. Вот вам и ложь - больная девочка предстала Великой богиней! Правда - ложь во спасение. Иначе совместное заточение с возможной вскоре соперницей могло бы стать для Бегилы невыносимым. Теперь же, при созерцании не человеческой красоты, ревность если и не совсем рассеялась, то отодвинулась. Отошла. Уснула.
Ведь ревновать к богине не только глупо, но и преступно. Попахивает святотатством. Быть заподозренной в такой ревности - не избежать испытания ядом. Естественно, умнице-Бегиле подобная опасная глупость не могла прийти в голову. Больше того: ей хватало ума не ревновать Вин-ваша ни к наречённым наложницам, ни ко многим, с ним разделявшим ложе, случайным красоткам. Конечно, ревновать к человеческим дочерям не преступно - однако убийственно для страсти. Что-что, но сию нехитрую премудрость Бегила познала уже давно, и удивительно долгая для беспечного юноши привязанность - ум и терпение его Первой наложницы. То-то же... Ам-литова дочь по настоящему боялась не Лилиэды и даже не Великой Ночи - нет, колдовства. (По крайней мере, так самой казалось Бегиле.) Сама ли жуткоглазая девочка сумеет приворожить Вин-ваша, попросит ли помощи у Му-ната - колдовство останется колдовством. Смертельно опасным. Способным погасить одну страсть и зажечь другой страстью. А если с Му-натовым знанием - нет, не Вин-вашу противиться чарам! Её сластолюбивому возлюбленному! Где там! Когда без всякого колдовства всякой смазливой рожице приворожить его очень просто! К счастью - на недолгое время...
"Именем Ужасной Любимую дочь Повелителя Молний я заклинаю, - мысленно начала Бегила, - сразу же после Великой Ночи навсегда позабыть Вин-ваша. Имя его забыть, память из сердца выжечь, и во все остальные ночи, сколько бы их ни послали боги, на ложе своём принимать другого. Из сыновей человеческих, из Нижнего мира, из мира Высшего - всякого, но не Вин-ваша. Из Верхнего мира, из Нижнего мира - бога ли, человека ли, зверя ли, гада ли - всякого, но не Вин-ваша. Именем Ужасной Силой Её и Властью я заклинаю!"
В своём увлечении Бегила основательно промахнулась. Ну можно ли, ревнуя к Ужасной, было вызывающе дерзко играть Её именем и властью? Да ещё в столь деликатном деле... крайне серьёзный промах! Ужасная, разобидевшись, может ей припомнить - и, не исключено, в ночи Тайной Охоты. Женщина это поняла - потом... в том-то и дело - потом...
Что же, не искушённые в колдовстве часто попадают впросак: желается им одно - любительская неловкость, зачастую, подсовывает совсем другое.
Бессмысленность опасной просьбы, к великой её досаде, скоро уже открылась Бегиле. Ничего не поделаешь: колдовство - оружие обоюдоострое. И обращаться с ним следует очень осторожно. Даже в делах не слишком значительных... Слава Великим богам! Они поставили достаточно прочную преграду между слабым человеческим разумом и Тайными Непредставимо Могучими Силами. И можно надеяться: Душа Изначальной Тьмы не услышала сумасбродного желания женщины. Настоящих слов Бегила не знает, а её наивный лепет до Ужасной, скорее всего, не дойдёт. Зато самой Бегиле эта неудачная попытка поколдовать принесла существенную пользу: ум пробудился, и она впервые смогла увидеть Лилиэду по-настоящему. Не только одними глазами. И сразу открылось многое...
...не ненавистная соперница уставилась в потолок, и тем более не богиня, нет - очень больная девочка. Чтобы за неземные лад и порядок принять грязновато бледное, в обрамлении беспорядочно перепутанных, настоящие блеск и черноту утративших прядей, лицо - по особенному надо суметь ослепнуть! Глаза превратить в бесчувственные гляделки! Иначе не выйдет... Иначе сообразится... И очарованностью ума и сердца эту странную слепоту, пожалуй, не объяснишь. Они повлияли - да, но тяжело больную девочку преобразить в богиню... наваждение, да и только! Ведь ни излишне доверчивой, ни чересчур ревнивой не была Бегила, До недавнего времени. И вдруг...
...о Высоком назначении Вин-ваша, о Великой Ночи знала она всегда - так зачем же четыре луны назад эта ночь представилась ей не хорошей? Злой и нечистой? О ветрености и сластолюбии юноши знала она с первого своего дня во дворце - так отчего же четыре луны назад ей захотелось приручить Вин-ваша? Любимую дочь Повелителя Молний (девчонку! худышку! богоизбранницу!) знала она давно - так почему же четыре луны назад соперницу и колдунью ухитрилась увидеть в ней?
Зачем? Отчего? Почему?
Вечно решаемые и вечно неразрешимые вопросы... По счастью, приходит время и, лопнув подобно гнойным нарывам, они теряют яд. Боль утихает, слёзы перестают мешать, глаза начинают видеть. Видеть по-новому.
Сроки исполнились - время пришло для Бегилы: Ужасная, явившись и ознобив, неземным холодом кожу прожгла насквозь - лопнул отвратительный гнойник. Не жуткоглазая колдунья, не ненавистная соперница, нет, слабая, тяжелобольная, ко всему безучастная девочка предстала глазам Бегилы. И её взгляд не дырявил кровлю - нет, кровля загородила небо, а больной, беспомощной девочке небо было необходимо. Вся его синева, вся беспредельность. Они бы могли её исцелить, но нечистой затворнице небо нельзя поганить. Оскорблённое дурным взглядом, оно бы могло упасть и, слившись с изначальными водами, затопить земную твердь. Всё это Бегила знала, однако... нет, ни не верила... слегка сомневалась. Первобытная девственность ума сохранилась у очень немногих из народа бад-вар: преимущественно - у жителей Священной Долины. Все знали: от нечистого взгляда небо может обрушиться - все знали... и тем не менее... если в добрые старые времена преступнице грозила смерть, то теперь уличённая подвергалась не слишком суровому очистительному бичеванию, да на три луны затворялась при храме Легиды. Во всяком случае - в Городе.
Стало быть, ничего героического, вынеся Лилиэду из комнаты, Бегила не совершила. Как соучастнице, ей и затворничества не полагалось, а очистительное бичевание... оно не позорно, не оскорбительно... больновато, конечно, однако же - не чрезмерно... ничего героического - по меркам народа бад-вар... нечто великое и удивительное - в глазах Му-ната.
Занятый на празднике в честь Победителя Градарга, к Лилиэде он мог заходить изредка и ненадолго, чтобы напоить её бульоном или отваром из горных трав. Немного беспокоила жреца Бегила. Вряд ли, конечно, она решиться на что-то худое, но кто может поручиться за женщину, полонённую ревностью? Включая - её саму?
Потому-то, увидев пустую комнату, жрец почти испугался. Болезненно засуетился, нагнувшись, заглянул под ложе, осмотрел все тёмные углы - никого не найдя, завернул за ширму, шагнул во дворик и, поражённый, замер...
...в тени от высокой стены, укрытая лёгкой накидкой, на вытертой волчьей шкуре спокойно - как до болезни! - спала Лилиэда. Рядом, присев на корточки, Бегила перистым большим листом отгоняла мух от её лица. В первое мгновенье жреца особенно изумило лицо дочери Повелителя Молний - ему вернулись живые, нежные краски. В следующее мгновенье - Бегила. Чтобы ревнивая женщина ухаживала за соперницей как за любимой сестрой - нет, этого не бывает! Но вот же оно - перед глазами!
Нечто необычайное переполнило и согрело сердце Му-ната. Он понял: всё истинно Великое тихо и незаметно. И потому уже несравненно выше любой славы. Прославлять можно Победителя или Героя, добровольно уходящего к богу - отважного воина, ловкого зверолова, умелого пастыря, вождя наконец... но... поступок Бегилы... если вчерашнее притворное предложение дочери Ам-лита нехорошей новизной сбивало с толку, то немыслимая новизна сейчасошнего поступка умиляла и завораживала. Переполненный восхищением, Му-нат тихонько подошёл к юной женщине, возложил руки ей на голову и бережно, словно богиню, погладил по волосам. Не так, как Легиду или какую-нибудь иную из богинь - их естеству желанны ласки попроще и посущественнее. Нет, Богиню ещё не бывшую, рождённую только что, от легчайшего прикосновения его ладоней к плохо прибранным Бегилиным волосам. Богиню, не принадлежащую ни одному из миров. Во всяком случае - ни одному, из доступных пониманию народа бад-вар.
Но истинно Великое не нуждается в понимании, а оскорблённое словом - чахнет и умирает. Му-нат это сообразил.
А посему, немного постояв рядом с удивительной юной женщиной, свежеиспечённый Ле-инов служитель вышел - поймав и унеся с собой все посторонние, ненужные звуки: шелест листвы за стеной, стрёкот кузнечиков, жужжание мух, звон цикад.
(Что было очень непросто даже для такого умелого колдуна, каковым являлся Му-нат, но по-другому выразить своё восхищение он не мог, и огромным напряжением воли, пусть ненадолго, все посторонние звуки жрец захватил с собой. Пусть ненадолго явится первозданная неземная тишина и оградит истинное величие от его недостойного, несовершенного мира людей. Пусть ненадолго...)
Бегила не думал. Не рассуждала. Лопнул отвратительный гнойник, и её глазам предстала не ненавистная соперница, а исхудавшая до прозрачности, ко всему безучастная девочка. И взгляд этой девочки не прожигал, не дырявил кровлю, нет, безжалостно отрезался ею - отрезался от небесной целительной синевы.
Бегила не рассуждала. Не колебалась. Возможное падение неба по сравнению с жалким, беспощадно перерезанным взглядом казалось ей малозначительным. Падение неба, тьма, ураган, пожираемые злыми водами последние кусочки ненадёжной земной тверди - кошмар несколько чрезмерный, мало доступный воображению... из сновидений! Часто посещающей другие миры, беспокойной душе нал-вед такие вот ужасы хорошо знакомы... но только - душе нал-вед! В обычной жизни, на памяти Людей Огня, небо ни разу ещё не обрушилось от нечистого взгляда - и Бегилу, забывшую об этой нежелательной возможности, строго судить не следует.
Даже не страдающий, а пустой, ко всему безразличный взгляд многих, возможно, нисколько бы не затронул - многих, но не её. Не рассуждая, не по возрасту лёгкое и не по живому покорное тело, подхватив, подняла Бегила, вынесла его на маленький огороженный дворик и положила на землю - в густой тени. Затем принесла накидку и шкуру и устроила девочку поудобнее. Отгоняя мух, присела рядом - и изумилась. Ей показалось, что между глазами и небом потекли голубоватые ручейки - взгляд Лилиэды очистился, и беспредельная синева его приняла в себя. Охотно. Едва ли не с удовольствием. Небо не воспротивилось взгляду нечистой затворницы! И не подумало падать! Но это бы - ладно. Дочь своего народа и своего времени Бегила уже в чём-то сомневалась. Не очень ей верилось, чтобы единственный нечистый взгляд посеял смуту во всех мирах - но чтобы не сжигающий пламень, а исцеляющую голубизну Лилиэде послало небо? Ничего не послало бы - ладно! Такое можно понять, но вместо свирепого огня - целительную голубизну?
Бегила смутилась, задумалась и вспомнила: Великая Ночь, воплощение - конечно же, вмешался Грозный Че-ду! В самом деле, не девочке, измученной болезнью, принимать священное семя бога! Вот он и вмешался - и трепетным голубым мерцанием соединил глаза Лилиэды с исцеляющей небесной синевой.
Девочка преображалось зримо и скоро. Грязноватая бледность сменилась нестерпимо мучительной белизной, на миг ослепив Бегилу, это сияние погасло, и Лилиэдина кожа приобрела свой обычный, словами непередаваемый цвет. Винно ли зеленоватый или туманно-голубой. Во всяком случае - ни белый с розовым, ни тёмно-золотистый, а непонятный, всегда раздражавший Бегилу цвет. Всегда - но не теперь. Видя, как исчезает грязноватая бледность, она почему-то радовалась необъяснимой радостью - будто выздоровлению Нивелы. Да, отвратительный гнойник лопнул, ядовитая ревность до капельки вылилась - однако радоваться выздоровлению посторонней, прежде ей безразличной девочки словно выздоровлению любимой сестры?.. нет... непонятно... необъяснимо... или - Великая Ночь?.. чаемый народом бад-вар младенец Ту-маг-а-дан?.. нет ведь... не то... если по честному - Великая ночь Бегиле была безразлична... нет ведь... не то...
...всё непонятно... всё перепуталось. Если жалость к больной, беззащитной девочке объяснить ещё можно - например, чрезмерной чувствительностью - то небезопасное для мироздания действие выводится из неё неважно. И только ли - это? Допустим, в падение неба Бегиле не слишком верилось, но радость от исцеления Лилиэды? Чем объяснишь её?.. Чем, чем - ничем. Всё безнадёжно онепонятилось... Вместо казнящей молнии - целительная голубизна; вместо ядовитой ревности - участие и забота... воистину странный мир! Мир-перевёртыш.
Появление в этом мире Му-ната оказалось вполне уместным. Настолько уместным, что, почувствовав легчайшее прикосновение к своим волосам, Бегила не только ни чуточки не испугалась, но даже не вздрогнула от неожиданности. Словно Му-нат здесь всегда присутствовал. Впрочем - действительно так. Мир-перевёртыш и лукавый жрец необходимы друг другу. Созданы друг для друга. Только - кем вот и для чего?.. искажённый Мир, и перевёртыш-жрец...
Подобно одинокому, лёгкому облачку эта мысль не спеша растаяла - ум очистился, и тихий восторг приятно согрел Бегилу. Не нужными сделались мысли. Лишними показались сомнения. Многое вдруг ей открылось. И уже бывшее, и то, чему ещё предстоит быть. Открылось: взгляд женщины, отмеченной Легидой, отнюдь не нечистый взгляд. И небу он безразличен. А если от людского взгляда ему когда-нибудь суждено упасть, то этот взгляд будет непредставимо нечистым. Открылось: ухаживать за посторонней, беспомощной девочкой - не просто естественно, но и похвально. Похвальнее, чем обильные жертвоприношения ненасытным богам.
Много всего открылось Бегиле - и, в частности: жрец и колдун Му-нат ни ей, ни Вин-вашу зла не желает. Напротив - готов оказать им помощь. И несвоевременная смерть Некуара юноше не грозит бедой. Ни теперь, ни после Великой Ночи.
Му-нат ушёл также неслышно, как появился: только что стоял рядом, по-доброму колдуя, и - на тебе! - в миг растаял. Исчез. Растворился. И небывалая тишина...
Вынырнув из неё, Бегила не без сожаления заметила: обременительная способность соображать полностью ей вернулась. Соображалось, правда, полегче. Юные откровения смягчили грубые, заскорузлые мысли. Изменившийся мир стал ей понятен. Исчезла раздражавшая женщину искажённость. Покой и порядок вернулись миру. Да, если внимательно присмотреться - порядок слегка другой; но, во-первых - очень слегка; а во-вторых - этот слегка изменённый порядок ей нравился больше прежнего. Естественно и похвально о больной, посторонней девочке заботиться как о любимой сестре - это Бегиле нравилось. А почему бы и нет?
(Бегила пока не могла знать, в какое смятение чувств и мыслей в самом ближайшем будущем её ненароком ввергнет Любимая дочь Повелителя Молний. Смятение, довершившее начатое ещё Ужасной глубокое изменение её естества.)
К великому подвигу брата одна Лилиэда осталась вполне безразличной. Одна из всего народа. Гнилое время таять не собиралось, скверно раскроенное пространство оставалось по-прежнему крепко сшитым - и это одно занимало девочку. А вернувшаяся и людям, и окружающим вещам скучная узнаваемость раздражала её - и только. Если бы не безразличие, то назойливое внимание Му-ната могло бы, пожалуй, её взбесить. Безразличие ко всему - кроме безобразно раскроенного, но отвратительно прочно сшитого пространства.
Уставившись в кровлю, дочь Повелителя Молний следила за гниловатой, но толстой и крепкой нитью. Кое-как соединив пространство, эта коварная нить исхитрилась искусно спрятаться, но потолочная балка всё-таки ей мешала - чётко проступало несколько неуклюжих стежков. Девочку мучительно завораживала зримость гнилой, отвратительной нити. Она знала: есть нечто крайне необходимое и неотложное, такое, о чём следует обязательно поразмыслить, такое, от чего, возможно, зависит и её жизнь, и благополучие народа бад-вар, но это проклятая нить будто прошила глаза - ничего не виделось, кроме мерзких стежков!
(Замечание не совсем верное. Видится-то, конечно, виделось: и столик, и скамеечки, и Му-нат, но всё видимое было перечёркнуто несколькими грязновато светящимися стежками - перечёркнуто, и этим обезразличено. Виделось и не замечалось - так поточней, пожалуй.)
На миг Лилиэду отвлекло появление в комнате Бегилы - она обратила взгляд на Первую наложницу Вин-ваша. Очень недолгий взгляд. Безразличие ко всему, кроме светящейся нити под кровлей, всякое любопытство уничтожало при зарождении. А удивляться было чему - и сильно. В комнату нечистой затворницы входить кому бы то ни было, кроме Му-ната и Шидимы, было крайне опасно. Впрочем, для женщины менее - от действия Тайных Могучих Сил её защищает Легида - однако защита богини могла лишь смягчить удар. Правда, существовало исключение. С нечистой, ничем не рискуя, могла затвориться нечистая. Но обычай совместного затворничества распространён был только среди невольниц. Для всякой свободной, даже из самых бедных, сооружали если не хижину, то хотя бы отдельный шалаш. В жизни, разумеется, случается разное, но чтобы при любой неожиданности во дворце Повелителя Молний для Бегилы не нашлась отдельная комнатка?..
Не занимай Лилиэду одна только светящаяся нить под кровлей, она бы не только удивилась, но, пожалуй, и возмутилась. Да, Вин-ваш был ей безразличен, но всё-таки наглость - при любых обстоятельствах - не задолго до Великой Ночи затворять с ней его любовницу! Наглость - в первую очередь - со стороны Му-ната, ибо без его одобрения и сам Повелитель Молний на такое бы не решился! Удивляться и удивляться, словом... Вот только удивляться девочка была не способна и скоро уже напрочь забыла про Ам-литову дочь - забыв, не заметила, когда та подошла к ней и, подхватив под коленки и за шею, легко подняла и понесла куда-то.
Впервые за два дня болезни Лилиэда смогла удивиться исчезновению гниловатой, но отвратительно прочной нити. Что-то огромное, ласково-тёмное и вместе с тем слегка и приятно ослепляющее, разом переполнив глаза, обесцветило злую нить. Лилиэда зажмурилась. От неожиданности, света и синевы. Синевы неосознанной, воспринимаемой поначалу ласковой темнотой. И ещё - звон. Почти нестерпимый - и, скорее, не в ушах, а в голове. Нестерпимый в недолгий первый момент. И хорошо, что - в недолгий: прокатившись тяжёлой волной и почти убив тело, у самой границы, на неуловимом "почти", он разбрызгался на медные капельки. Звеня потихоньку, тысячи медных капелек тело не оглушали, а будоражили и означали. Это вот - нога; это - рука; и им не лежится спокойно. Хочется беспорядочно и беспрерывно двигаться. Но за время болезни двигаться они почти разучились, и смотрящему со стороны виделось только еле заметное, полусонное сгибание и потягивание.
Однако самой Лилиэде казалось, что её ноги бегут, а руки машут, подобно крыльям, и стремительный невозможный бег переходит в плавный полёт, и так, поднимаясь всё выше, она оказывается в объятиях Ле-ина, но не имеющий образа бог превращается вдруг в Му-ната, и по невидимой лестнице, взяв за руку, с головокружительной высоты жрец сводит её на землю. На заднем дворике (бог или - жрец?), прикинувшись Бегилой, присаживается у лица и шуршащим, большим листом разгоняет остатки гнилого времени. Пространство, чуть-чуть сместившись, обретает настоящий вид, швы и рубцы разглаживаются - Лилиэда засыпает.
И опять снится ей Некуар в объятиях Аникабы. По-прежнему синий - но синева кажется теперь уместной. В мире Великой богини всё было синим, но уже не пугающим. От нежной зеленоватой голубизны до грозных переливов фиолетово-чёрного - всё было притягательным. А перламутровая прохлада влажной Аникабиной кожи? Она восхищала и - более: примиряла Лилиэду с потерей возлюбленного. Девочке сделалось ясным: мир Великой богини - отнюдь не безрадостный мир. Конечно - чужой. Для неё - непонятный. Но для Великого воина Некуара - единственно подходящий.
Проснувшись, Лилиэда заговорила. Как ей показалось - с Ле-ином. О Некуаре, о преступлении, о мучительном страхе. О смерти и новом рождении. Особенно - о Некуаре. О том, как четыре луны назад ей почему-то не спалось, словно бы ожидалось чего-то в темноте... О бесшумном появлении воина, о сдержанном, еле слышном, околдовавшем её дыхании, о проснувшейся страсти, о немыслимом их сближении, о неутолимой жажде, о грозящем костре, о ревнивой богине - и снова о воине. О Великом Воине Некуаре. Её Некуаре. О смертельно опасном испытании, о погибшем во чреве младенце, о необъяснимом преступлении жреца, о кощунственном - невозможном! - её очищении, и снова о воине. О том, как, покинув мешающую оболочку, он устремился к богине; Аникаба - к нему; как они встретились и удалились в другой мир. О мире Великой богини, о только что состоявшемся его посещении бродячей душой нал-вед, о запредельной, но не пугающей больше синеве, о неожиданном примирении со своей утратой - и снова о Некуаре. О чём бы ни говорила девочка, как бы ни отвлекалась, её мысли были ещё в плену. И не только мысли - слова. По нескольку раз проговаривая одно и то же, снова и снова произнося имя Великого Воина, она неосознанно освобождалась от власти ушедшего.
От власти ушедшего, от власти богини - от своей странной болезни.
Неожиданное освобождение от болезни Лилиэду очень смутило. Ведь болезнь дочерью Повелителя Молний вовсе не ощущалась, и потому выздоровление ей принесло не радость, но многие заботы и опасения. Обременительные заботы. И первая, среди прочих - Бегила.
Рассказывать дочери Ам-лита о своём преступлении - непростительная неосторожность. Ещё не свободная, почти что в бреду, Лилиэда всё-таки поняла, кому она доверяет тайну. Поняла, испугалась, однако не сумела увести речь во тьму. А ведь могла... Могла, обнаружив оплошность, всё сказанное выдать за сон, за страшное видение, за известную лишь посвящённым легенду. Могла - поначалу. Могла-то, могла... ничего она не могла! Обнаружив опасность и сообразив, что каждым словом безнадёжно губит себя, замолчать Лилиэда была не в силах. Тем более - изловчиться, соврать, присыпать густым мраком. Нет, обратившись, как ей показалось, к Ле-ину, от её возлюбившего бога она уже ничего не могла скрыть. Несмотря на слегка запоздавшее прозрение, несмотря на обнаруженную ужасную ошибку, обо всём рассказала девочка. Не выгораживая ни себя, ни Му-ната, не считаясь с добрым именем Некуара, она договорила-таки до конца - и, будто бы освободившись от тяжёлого груза, приподнялась, опираясь на локоть, села, спиной прислонясь к стене, слегка повернула голову и испуганно заглянула в расширившиеся глаза Бегилы. Испуганно и вопрошающе - если не участия, то хотя бы забвения и немоты.
Взгляд Лилиэды вернул Бегилу во дворик. Бредом, как ей поначалу показалось, больной, потерявшейся девочки она увлеклась до самозабвения - словно не исповедь слушала, а за недолгое время сама прошла через все перипетии последних четырёх лун жизни Любимой дочери Повелителя Молний. Сама будто бы, затаясь во тьме, слушала сдержанное дыхание Великого Воина, сама будто бы после совершённого преступления несколько раз сгорала, сама умерла на рассвете, сама, очнувшись перерождённой, трепетала от надежды и страха, готовясь встретить Лукавого бога. Её будто бы, презрев и Легидины откровения, и растоптанную надежду народа бад-вар, очистил Му-нат - очистил, предав тем самым своего Высокого повелителя Грозного бога Че-ду. Она будто бы вместе со жрецом и воином пила слегка горьковатое, отравленное вино, она будто бы мучительно извергала выпитое - видела смерть Некуара, явление Аникабы. Всё - с ней; всюду - она; последние четыре луны из жизни Любимой дочери Повелителя Молний сделались и её жизнью; преступление и страх Лилиэды - её преступлением и страхом; чудесное избавление девочки - её избавлением.
Умоляющий, испуганный взгляд вернул Бегилу во дворик. Из удивительного, очень опасного, но и очень её увлёкшего странствия. Всё оно уместилось в промежутке двух, двух с половиной тысяч ударов сердца, но ей, возвратившейся, припомнилось бесконечно долгим. По разнообразию, силе и новизне впечатлений это странствие ни в несколько тысяч ударов сердца, ни даже в четыре луны уместиться никак не могло, должно было бы растянуться на много-много равноденствий - на несколько поколений! Однако же всё оно началось и закончилось на огороженном, уютно затенённом дворике, и солнце за время этого фантастического странствия не успело пройти и десятой части дневного пути.
Странствие скорое и бесконечно долгое... Неудивительно, что, возвратившись из него, Бегила не сразу пришла в себя. Только - почувствовав испуганный, умоляющий взгляд. И тогда до неё наконец дошло: худая, большеглазая девочка, не в томительных грёзах, не в страшных сновидениях, нет, наяву испытала всё. Испытала и сделала. Сделала невозможное. Слабая девочка (преступница и страдалица!) вынесла кошмарное бремя! Тяжесть, раздавившую могучего воина Некуара! Вынесла, заболела, но - благодаря странному богу! - поправилась у неё на глазах. Ле-ину Лукавому благодаря...
Перехватив испуганный взгляд Лилиэды и освободившись от наваждения, Бегила близёхонько подошла к совершенной растерянности: ещё шаг или два - и болотной топью стал бы зелёный луг. Шаг ещё или два - и восхищение, слегка побарахтавшись, могло бы засосаться трясиной. Но мысль остановилась вовремя. У самого края. Ни восхищение, ни возмущение здесь её полонить не могли. Однако -старались. И из их разнонаправленных усилий возникла мучительная тревога. С ощутимой примесью нездорового изумления. Страшную Лилиэдину тайну хотелось бы счесть бредом, но она, к сожалению, не бред. И незачем пробовать обмануть себя. Глупая бесполезность. Бегиле, мало способной к самообманам, пришлось отказаться от утешительной лжи.
Нет уж! Бывшее - было, и бред ни при чём! Худая, большеглазая девочка - гнусная преступница, и нет ей спасения! Так-таки - нет? А её возлюбивший бог? А жрец-перевёртыш? Или она, Бегила - наябедничает? Ну, а если и настучит - кто ей поверит? Да и сможет ли она наябедничать теперь? Лопнул отвратительный гнойник, по каплям вылилась ядовитая ревность - зла Лилиэде она теперь не желает. Мало того: она - а не кто-то! - ощутив непонятную симпатию к беспомощной девочке, вынесла её из-под кровли, и этим, соединив оборванный взгляд, помогла Лукавому богу исцелить дочь Повелителя Молний. А молчаливое восхищение Му-ната? Когда он едва ощутимо коснулся её волос? Оно ведь передалось Бегиле! Конечно же - нет! Она никому ни за что не скажет о преступлении Лилиэды!
А дочь Повелителя молний - виновато и умоляюще - продолжала смотреть в Бегилины глаза. Со страхом и робкой надеждой. Выпрашивая молчания и, если возможно, забвения. Не понимая, что не так уж они ей и нужны, что Бегиле, вздумай она болтать, всё равно не поверят. Пожалуй, и лгуньей ославят, и, возможно, высекут за ложь. Не понимала она ещё...
Заговорив с Лилиэдой, Бегила по обычаю поклялась Великим Че-ду - заметив, как девочка вздрогнула, услышав это грозное имя, поклялась Ле-ином. Поклялась никогда никому не заикаться о кошмарной тайне. Даже Ужасную призвала в свидетели. А ведь для женщины обмануть Ужасную, не говоря о смертельной опасности - равносильно отречению от своей природы.
Лилиэда молчала, но засевший в ней страх не уменьшался. Тем более, не могли её тронуть скучные рассуждения о безвредности Бегилиной болтовни. Какими бы они ни казались здравыми. И девочка, естественно, их не услышала. А, кроме имени Грозного бога, что-нибудь до неё дошло? Клятвы и заверения - не рассыпались ли они для неё на груды отдельных бессвязных слов? Назойливо бренчащих? Очень возможно...
Глядя в окаймлённые страхом глаза, Бегила в этом вполне уверилась. Женщине стало ясно: её утешения Лилиэде мало доступны. И бесполезны, стало быть, все страстные речи. Настоящих слов она не знает. Да и где их возьмёшь - эти спасительные слова? Подскажет ли их хоть кто-то?..
К юной преступнице проникаясь всё большим участием, Ам-литова дочь заволновалась. Ей показалось: если в самое ближайшее время она не сумеет утешить девочку, то страх возвратит болезнь - грязноватую бледность, невидящий взгляд, пугающую прозрачность. Нет! Только не это! Но настоящие слова - кто их подскажет ей? Ужасная? И думать смешно! Бог Лилиэды - Лукавый Ле-ин? Он бы, конечно, мог, но почему-то медлит. Ничего ей не говорит. Или вдруг отвернулся от своей избранницы? Или... или в человеческом языке нет подходящих слов?
Последнее предположение Бегилу очень встревожило: судя по всему - действительно, нет. Нет вот - и всё! И ничего не поделаешь! И, значит - болезнь? Пустые глаза, бессонница, не помогающее питьё жреца? Что же он медлит, бог Лилиэды?!
Этот укоряющий призыв Ле-ин, очевидно, услышал - женщине показалось: маленький, затенённый дворик на миг озарился ласковым светом, и ей открылся единственно верный, очень простой и очень опасный способ.
Радуясь дару, не думая о последствиях, Бегила извлекла из волос медную с острым жалом заколку и с силой вонзила её в свою левую руку. Поднесла ранку к губам Лилиэды, и девочка, вряд ли чего-нибудь понимая, слизала с руки горячую, красную каплю. Но она уже понимал, когда, осторожно её уколов, Бегила приникла ртом к крохотной ранке. Она уже понимала: ибо испуг и мольба сменились в её глазах сначала надеждой, затем благодарностью и наконец - восторгом. Ле-ин её не оставил! Уберёг опять! И только ли это? Лукавый бог подарил ей сестру!
(Этот Бегилин поступок - посестриться кровью - для Людей Огня, вообще-то, из ряда вон. В отличие от побратимства, он являлся если не святотатством, то преступным посягательством на прерогативы другого пола. В глазах народа бад-вар Ам-литову дочь если что-то и могло извинить, то полная растерянность - при необходимости быстро соображать и действовать.)
Настоящую! Которую можно не бояться, а любить!
Нежность, любовь, свобода... и обильные тихие слёзы... и Бегила их утирает... гладит по голове... ласково шепчет на ухо... болезнь окончательно отвязалась от девочки. Её перерождение завершилось. Нежность, любовь, свобода...
Му-нат перевёл дух. Услышав откровенную исповедь Лилиэды, он, испугавшись, замер - надумал было связать Бегилу клятвой, пригрозить ей злыми чарами, но скоро опомнился: незачем. Вряд ли она проболтается, а и случись такое - кто поверит болтунье? Возможно, Повелитель Молний - но после оборения Зверя Ужасной он не слишком опасен. Сам Победитель Градарга? Это похуже, однако о преступлении сестры ему всё равно предстоит узнать... и юноша не дурак... победа пьянит, конечно... отца, тем не менее, Вин-ваш боится и голову потеряет вряд ли... и всё-таки...
...опасения оставались, и затаившийся Му-нат слышал и видел всё. Слышал заверения и клятвы Бегилы; видел - на Лилиэду они не действуют; думал - уж не вмешаться ли; по счастью, сдержался и стал свидетелем чудесного исцеления; исцеления, совершённого невозможным - на грани кощунства! - поступком женщины. Удивительной женщины. Перевернувшей его представление не только о ней, но и о женской природе вообще. А может быть - и обо всей человеческой.
Жрец перевёл дух и тихонечко, оставаясь незамеченным, вышел из комнаты. Он здесь лишний, и отныне ему не надо беспокоиться не только о безопасности Лилиэды, но даже и о её здоровье. Нашёлся лучший лекарь.
Лилиэда плакал долго, и её обильные слёзы размягчили Бегилино сердце. До того размягчили, что к только что обретённой сестре приблизившись и крепко её обняв, Ам-литова дочь всплакнула с ней заодно. Радостью заразившись от девочки. Сопереживая с нею сложные, но в целом приятные чувства: любовь и тревогу, нежность и грусть, уныние и восторг - пересказ приблизительный, но лучший вряд ли возможен. Каждому достаточно вспомнить некоторые свои состояния, и каждому станет ясно: душевные скорби и радости на словесный язык почти не переводятся, и, стало быть, самый скупой набросок честнее праздного многословия.
Выплакав остатки болезни, Лилиэда заговорила. Теперь без надрыва - спокойно, чуточку грустно. О воине, ушедшем к богине, об умершей на рассвете девочке. Заговорила, как о чём-то случившемся очень давно - и, главное, с посторонними людьми. Заговорила словами древних, повествующих о богах и предках, преданий. И Лилиэдин голос понемногу теплел, и понемногу терялась тяжеловесная торжественность. Зато замелькали весёлые искорки - повеяло ласковым ветерком.
Девочка увлеклась, и единый полноводный поток разлился на множество быстрых игривых струек - страшная повесть о преступном и героическом сменилась детской беспечной болтовнёй. И легко, для себя незаметно, Бегила вошла в неё - и, не чувствуя никакой неловкости, заговорила о сокровенном. О Вин-ваше, о нелепой, однако мучительной ревности, о доме отца, о Нивеле. О нелёгкой жизни во дворце Повелителя Молний, об отвратительных поползновениях вождя, о редких, случайных изменах возлюбленному - обо всём самом сокровенном. Радуясь, что в чужом и холодном доме неожиданно обрела сестру, и своей младшей преступной сестрёнке может довериться как Нивеле.
Говорили они до вечера, до сладкой усталости. Обессиленные, обе враз замолчали, оглядели друг друга, и каждая улыбнулась - хороши, ничего не скажешь! На зарёванных и чумазых лицах у каждой глаза сияют, волосы у обеих распустились и спутались, одежда... на Лилиэде не было ничего, а праздничное жёлтое одеяние Бегилы сделалось замызганной тряпкой. Девчонки из диких лесных племён, да и только! Каждую хоть сейчас за самую ерунду продавай на торговой площади! Хороши, ничего не скажешь!
Развеселившись и немножечко подурачившись, вышучивая друг друга, они встали (Лилиэда слегка шатаясь) и поспешили в комнату - умыться и чего-нибудь съесть. Голод, как и усталость, к обеим явился одновременно. Уже за ужином Дочь Повелителя Молний почти засыпала; сразу же после - сестричку, обретённую по воле Ле-ина, Бегила взяла за руку и отвела на ложе. Прижавшись к ней, Лилиэда сразу заснула. К Бегиле сон не пришёл так скоро. Вспомнились ей Нивела, Вин-ваш, Ам-лит - рассказы сестры о встречи у водопоя. Почему-то явился меднокудрый незнакомец... но это уже во сне...
Му-нат посмотрел на спящих девчонок и, переведя дух, вышел из комнаты. Слава Ле-ину, с Лилиэдой всё обошлось. Вовремя он послал Бегилу. Вовремя и удачно. Немного, но с удовольствием подумав об удивительной юной женщине, жрец перевёл свои мысли в крутое и каменистое русло: очень его беспокоило брожение в Священной Долине. Всегда беспокоило. Однако прежде, надеясь на откровения Легиды, он утешался мыслями о Великом Герое и Мудреце Ту-маг-а-дане - будто бы трещину, опасно расколовшую народ бад-вар, тот, когда вырастет, сумеет засыпать... увы, смешные надежды... впрочем, можно ли всерьёз полагаться на Легидины откровения? Жизнь в тысячный раз показала - нельзя! И кто бы мог подумать? Некуар - вернейший из верных, надёжнейший из надёжных! - Некуар совершит такое. Лилиэду, по её юному возрасту, жрец не винил - чего могла понимать девчонка? Но чтобы - Великий Воин? Невероятно! Однако же - совершилось... А в будущем?.. Непонятный Лукавый бог, да юнец, по счастливой случайности убивший Зверя Ужасной... Конечно, победа Вин-ваша отдалит столкновение, но кто засыплет трещину?.. Не он же - на самом деле?.. Что ожидает народ бад-вар - и не когда-то, спустя поколения - а уже при его, Му-натовой жизни?.. Невесёлые мысли - да...
Жрец, тяжело вздохнув, запрокинул голову. Солнце давно ушло. На невидимом чёрном небе дрожали пугливые звёзды. Иные срывались и падали.