Пылал костёр. В огненном вихре преображалось тело великого воина. Плоть таяла, и сероватый прах, мешаясь с чёрным дымом, стремился к солнцу. Верховный жрец Аникабы торжественной песней славил громкие подвиги уходящего. Сияющий полдень; на лицах - восторг; в природе - праздничная тишина. Иначе, разумеется, не могло и быть: и боги, и звери, и люди не могли по-другому прощаться с могучим, непобедимым Некуаром. Не с Воином только, чья слава украшает свой народ - нет, с Героем, чей подвиг многим озаряет путь.
Прощаться и встречать. Прощаться с Некуаром здесь: в не обустроенном, открытом всяким случайностям, подвластном смерти, непонятном, изменчивом мире. Встречать Некуара там: в мире богов и предков - в законченной, чистой иной реальности. И на пересечении этих миров пылал костёр. И таяла плоть на костре, и, огненной стихией наполняясь, невидимым делалось тело Великого Воина. И многие, в нём обитающие, души наконец-то сливались в одну. Кончалось несогласье между ними.
"О, миг торжественный и дивный, - пел старший жрец Аникабы, - о, миг преславный", - вторили многочисленные (пониже рангом) жрецы Великой богини. Воина провожали люди, деревья, звери - Аникаба встречала его. Вестником богини явился белый крутящийся столб. Явился - ниоткуда. Пронёсся над дорогой, достиг Священной Рощи, напитал увядший костёр, и, взметнувшись огненным вихрем, умчался, очистив алтарь Аникабы. Исчезло всё. Ни головёшки не осталось от недавно пылавших брёвен.
Молчаливое изумление опрокинуло огромную толпу. Разом попадали люди. Каждый, охваченный Священным Страхом, старался спрятать своё лицо. В траве его утопить или вдавить в землю.
Первым поднялся Му-нат. Не он был главным на этом празднике, но верховный жрец Аникабы лежал, уподобясь прочим - дрожащим и слабым. Некому было говорить, а говорить было необходимо. Иначе Священный Страх мог стать просто страхом. Позорным страхом. И память о своих стыде и страхе слилась бы с памятью о великом воине Некуаре. И, несмотря на все его подвиги, несмотря даже на последний героический и тем не менее удивительно скромный шаг, никогда бы не стать ему не одним из славного ряда Великих Воинов, а просто - Великим Некуаром. Позора память не прощает. Позора своего - особенно. И потому-то поторопился заговорить Му-нат. Громко и уверенно он заговорил от имени Великой Аникабы - так, будто служил ей, а не Грозному Громовержцу Че-ду.
Конечно, этот поступок смертельно оскорбит верховного жреца богини, но не долго тому отражаться в тихих заводях да отбрасывать тень на землю - всего пять лун, до праздников Аникабы. Не станет почтенный Ве-нир - дряхлеющий и обременённый заботами предстоящего вскоре тяжёлого странствия - мстить Первому другу Повелителя Молний.
Мысль о верховном жреце Великой богини расплывчатой тенью скользнула где-то по краю сознания и, как ни странно, помогла Му-нату отыскать слова достойные памяти Великого Некуара.
* * *
Бегила, сбитая с ног сильным толчком, затаилась, уверенная, что крутящийся столб - сама Аникаба. Она находилась в значительном удалении от алтаря, почти рядом с дорогой и, падая, оцарапала руку о колючий зловредный шип, но нисколько на него не рассердилась, а напротив - была благодарна не только листьям и веткам, но и кусачим шипам за то, что они укрыли её от взгляда и гнева богини. И пусть - шипы. Обдирая плечи и спину, Бегила, сколько могла, протиснулась в самую гущу зарослей, под надёжный колючий кров. Затаившись, долго лежала там и выбралась, попеременно браня то свою глупость, то - милая непоследовательность! - острые колючки; выбралась, услышав молитвы и песнопения жрецов.
Прошёл Священный Страх. Все упавшие поднялись с земли. Смущённая Бегила присоединилась к своим, ожидая насмешек сестёр и братьев, но с радостью заметила, что нет ещё старшей, Нивелы, и многих младших тоже нет. Смущение улеглось - испугались все, и можно, стало быть, не стыдиться страха.
Довольная открытием, Бегила осмотрела и ощупала себя: царапины - ерунда, царапины заживут, а вот красивого ожерелья, пожалуй, уже не вернуть. В заросли ей больше не забраться. Бегила с удивлением смотрела то на колючие непроницаемые стены, то на свои руки: чудо - так мало пострадать, там побывав. Не жадная от природы, с ожерельем она распрощалась почти без сожаления - уверенная, правда, что скоро получит лучшее. Конечно, получит - вот только вернётся Вин-ваш. Её Вин-ваш... Её... Надолго ли? На много-много равноденствий - или... на ближайшие две луны? А там, исполняя высокий долг, он чего доброго прилепится к своей сестре? К этой худышке?
В отличие от многих, Бегила не считала Лилиэду красавицей. Да, она понимала: дочь Повелителя Молний почти ребёнок, и много женского, неотразимого, явится в ней со временем, но и тогда, по мнению Бегилы, совершенной Лилиэда не станет. Никогда неловкому, угловатому телу ни плавности, ни стати, ни приятной соразмерности никто не даст. Ни Аникаба, ни Сам Че-ду. Правда, тонкое с чёрными до жути огромными глазищами лицо красиво уже и сейчас, но пугающей красотой. И очень недостаточно для женщины одного лишь красивого лица. А смуглая бледность? Разве кожа дочерей человеческих смеет иметь такой невероятный оттенок? Ни белый с розовым, ни тёмно-золотистый, а непонятно - винно ли зеленоватый или туманно-голубой? Бегила право бы не удивилась, узнай, что кожа Лилиэды слегка светиться в темноте. Мёртвым, нечистым светом.
И как только эту девчонку избрал Грозный Че-ду?! Видел он тогда или не видел?! Мужчины, впрочем, малоразборчивы. И причудливы порой их вкусы. Женщины - тоже, случается. И Данна, и Аникаба сходятся иногда ой-таки с кем! А уж Легида... о Легиде, вообще - не стоит! Некоторые из бесчисленных увлечений этой богини кажутся противными до тошноты! Бегила способна ещё понять желание Легиды отдаться красивому, сильному зверю: льву, например, или барсу, но путаться с ползучими гадами или с кошмарными чудищами из бездны - бр-р-р - отвратительно! Конечно, души этих гадов и чудищ ничем особенно не отличаются от человеческих или звериных душ. Однако - видимость! Бр-р-р - женщину передёрнуло, едва она представила на ложе скользкого удава или огромного ужасающе страшного крокодила! Легида, впрочем, и чувствует и видит по-другому - богиня, всё-таки! И то, что смертной является в облике страшном и отвратительном, богине может показаться не просто привлекательным, но восхитительным и желанным. И всё-таки - жуть! Или... не жуть?
Мысли Бегилы вильнули и заторопились по другому следу. Она вдруг увидела на ложе Лилиэду. Скользкую, в чешуе - темно кругом, но девочка источает гнилой зеленоватый свет. И в этом слабом, отвратном свете смутно виднеется Вин-ваш. Стройный, широкоплечий он, повинуясь долгу, с плохо скрываемой гадливостью приближается к поганому нечистому ложу. Великому Че-ду очень придётся постараться, чтобы, пересилив себя, Вин-ваш смог лечь с Лилиэдой. И уж, конечно, к мерзкой колдунье сердцем он никогда не прилепится.
Так сладко мечталось женщине, что длить бы свои видения ей и длить, но солнце на небе и стоящие вокруг люди очень мешали "бродячей" душе отлучиться на сколько-нибудь продолжительный срок. Луну бы ей и одиночество, и свежесть ночи - тогда бы, возможно, открылось многое. Увы, день, люди, торжественная суета очень скоро вернули Бегиле душу нал-вед. Хуже того: Бегила скоро и усомнилась, и разуверилась - нелепость, вздор! Не может Лилиэда быть колдуньей! Разве что - самую малость? С такими-то угольно-чёрными глазищами могла она, разумеется, хотя бы немногое перенять от Му-ната?!
Бегиле сделалось вовсе неспокойно: она представила Лилиэду колдуньей и имела глупость этому обрадоваться?! Да если девчонка даже немного преуспела в тайной науке, то не чёрным кошмаром, не безобразным чудищем, а неземным цветком - богиней! - может она предстать перед Вин-вашем! Перед Её Вин-вашем. И как он тогда устоит? Не устоит! Прилепиться к своей сестре, а ей, Бегиле, не дарить уже станет ласки, нет, походя бросать - словно жалкой невольнице, словно неразборчивой прислужнице храма! Не ласки, что слаще мёда и длинней самой долгой вечности, нет, бестрепетные поцелуи да торопливые объятья навсегда станут её уделом...
Будь Бегила одна, она бы, пожалуй, разревелась от этих удручающих мыслей, но торжество ещё не кончилось. После чудесного явления Аникабы, после поразившего всех (по счастью, не долгого) страха, после очень своевременной Му-натовой речи жрецы богини старались вовсю. Славицы Некуару пелись с таким отменным усердием, что поступок - два-три поколения назад вполне заурядный - разрастался до героического, заслоняя мало-помалу многие действительно громкие подвиги воина.
Бегила, оплакав про себя пугающее завтра, слушала с неприязнью - не нравилось ей это. Она очень хорошо знала Великого воина, и подвига в его поспешном уходе - не бегстве ли? - к Аникабе видеть не могла и не хотела. Тайну - и тайну подозрительную - другое дело. Все знали о зове богини, все знали о желании Некуара следовать этому зову, все знали, что Му-нат с Повелителем Молний убедили воина подождать до рождения чаемого народом бад-вар младенца Ту-маг-а-дана - все знали, и надо же! Вчера утром Некуар - озабоченный, желающий во что бы то ни стало увидеться с Вин-вашем - явился к ней, нескромными расспросами довёл до слёз, не вызнав позорной тайны, ушёл во гневе, а вечером принял смертельный яд, объявив через Му-ната, что на опасном посту его заменит брат Лилиэды.
Подозрительно это и, ох, до чего тревожно... Вин-ваш на посту Некуара... Конечно же, в самое ближайшее время отвратительные братья Лилиэды пожелают испытать его силу и ловкость... Бегила верит: до Великой Ночи ничего плохого с Вин-вашем случится не может, Че-ду не допустит несчастья - а после? После чаемой этой Ночи, после рождения младенца Ту-маг-а-дана? Кто тогда охранит, кто защитит Вин-ваша? Ох, до чего же не вовремя воин оставил пост! До чего же нелёгкий груз он, может быть, не задумываясь, переложил на юношеские, не окрепшие толком плечи! И сколько забот и тревог прибавил Бегиле! За что, спрашивается?! Ведь она всегда восхищалась Великим воином! И более: после одного нескромного - если сказать помягче - свидания почти что боготворила его. Женщина прекрасно помнила, как на другой день после совершённой ею глупости было стыдно поднять глаза на беспечно болтавшего с Некуаром Вин-ваша, и как воин - умно и осторожно - вовлёк её в разговор. И ещё: ни намёка на презрение к женским слабостям и легкомыслию она не услышала в словах Великого Некуара. И в Бегилиных глазах воин тогда за малым не уподобился богу - ведь люди-герои до крайности хвастливы и громогласны. И надо же! Запутавшись в сложных отношениях с Аникабой, вчерашним недобрым вечером её неколебимый кумир так неожиданно ушёл к богине, обременив Вин-ваша, скорее всего, ему непосильной ношей.
В неприличной поспешности Некуара Бегиле виделась нехорошая тайна: ладно, пусть воину не было дела ни до Вин-ваша ни до Лилиэды, ни тем более до неё - но слово, данное им Повелителю Молний? Он, видите ли, понял, что Вин-ваш сможет устеречь свою сестрицу? И выпил яд. Странная смерть для Великого воина! Если он понял, если решился, то от дворца до алтаря Аникабы шагов не так уж много! Ноги бы не отсохли! А то: "Сама богиня пусть решает", - вздор и лепет! Но главное - яд. Яд пьют подозреваемые в колдовстве, в тайном кощунстве или иной гнусности. Пьют при свидетелях и непременно в храме. А он? Никем ни в чём не обвинённому - из одного любопытства? "Богиня пусть решает", - давно решила Аникаба! И позвала давно! И к лицу ли непобедимому воину подвергать себя испытанию с заранее известным результатом? Словно сам он не смел решиться, словно, в пропасть шагнув, захотел зацепиться за ветер! Бегила, однако, знала: Некуар никогда ничего не боялся. Нет, на сомнительное ядопитие пошёл он не без веской причины! Тут тайна, и тайна нехорошая. И хуже - касающаяся каким-то образом и её, и Вин-ваша. И кроме предвиденных бед пугающая ползучей непонятностью - шипящей, жалящей, укрывающейся пока в густом тумане грядущих дней.
Бегиле сделалось вовсе тоскливо, и она поняла: после утомивших и расстроивших её песнопений направится не во дворец, а в отчий дом. На два, три дня. Пока её Вин-вашу не надоест ползать по скалам. Неразумному мальчишке - мнящему себя охотником! Как же, снежный барс его дожидается! Мечтает быть проколотым копьём! Или накрытым сетью! Нет, как всегда, Вин-ваш вернётся злой и усталый, и она к нему приникнет - обовьёт, залижет ободранные в кровь локти и колени, и от поцелуев они заживут скорей чем от всяких целебных снадобий.
Но это - по возвращении: сейчас же Бегиле необходимо хотя бы ночь провести под отчей кровлей, среди сестёр и братьев. Напитаться рёвом младенцев, шумной вознёй подростков, полушутливыми полусерьёзными перебранками беспечных младших жён отца, но главное: видеть его, с ним говорить - и плакать, и быть утешенной.
* * *
Всех успокоив, Му-нат поспешил обезличиться. Очень ему не нравилось, что Повелитель Молний, поднявшийся с земли вслед за ним, недолго, но жутковато скрёб его проницательным, острым взглядом. Словно хотел доскрестись до заветных мыслей. Му-нату вспомнилось тяжёлое ночное объяснение, когда он - больной, полумёртвый! - пытался навязать вождю хитрую, похожую на правду ложь, а Повелитель Молний не возражал, соглашался, но, жрец это чувствовал, не верил. И слова-то все были прямее копья и звонче меди, но распухший язык выталкивал их с трудом - и глохли они, и казались лукавыми.
Да, Повелитель Молний с ним согласился, и ночью собрал старших жрецов, и, повторив им Му-натову ложь, убедил их - ибо, если отвлечься от поразившего Му-ната косноязычия, ложь была превосходной, увы... всех убедив, сам Повелитель Молний ничему не поверил. Не поверил и, видя слабость жреца, попробовал наугад расставить несколько нехитрых ловушек - словно в разговоре с мальчиком или женщиной. Правда, Му-нат сразу же дал понято вождю, что как он сейчас ни болен, как сам ни неспособен ко лжи, ни ум, ни осторожность ему ещё не изменили. В неясности и подозрениях, недовольные друг другом, они расстались - сдержанно попрощавшись.
Лучше бы уж вскипел Повелитель Молний! На крик бы сорвался, зашёлся злобой - в гневе он слепнет и не то что правду и ложь, но лёд и огонь различить не в силах. А хуже всего для Му-ната то, что ни белых, ни чёрных оттенков он не различает в густом, непроницаемом облаке. Везде - недоверие; сплошь - подозрительность; и ничего - поимённо. Гадай теперь, разматывай слипшийся от смолы клубочек! Знает, не знает - Де-рад его забери! Да знать-то он может что? Знал бы - давно бы спалил Лилиэду!
Нет, страшное преступление дочери - тайна из тайн для Повелителя Молний. А вот его, Му-ната, в ловко подстроенном отравлении подозревать он, конечно, может. И неважно: были ли у Му-ната какие-то конкретные основания - сомнительный жрец, могучий колдун, Тайные Силы, ужасные последствия некоторых заклинаний - для любых подозрений с лихвой достаточно! Для самых даже надуманных!
Под песнопения служителей Аникабы, затерявшемуся в толпе Му-нату, несмотря на сосущую тревогу, думалось хорошо: пусть Повелитель Молний подозревает его в убийстве воина - вождь Некуару не родич, и кровь на месть его не позовёт! Обвинить же жреца открыто - нет оснований! Все знают, что Некуар стремился к Аникабе, все знают, что подождать его уговорил именно Му-нат, все знают... и... жреца вдруг устрашила невероятная мысль!
Уж не думает ли повелитель Молний, что он, Му-нат - обманно или уговорив, неважно - нарочно поторопил воина незадолго до ночей Тайной Охоты? Поторопил с коварным умыслом, оставить Лилиэду беззащитной?
Нелепая, чудовищная мысль, но Повелителю Молний в голову она ой как могла прийти! Мысль кошмарная, отвратительная, но если допустить её, то недоверие и подозрительность вождя сразу становятся более чем понятными. Ужасная мысль, но, к сожалению, для Повелителя Молний - самая что ни на есть естественная.
Кошмар в голове Му-ната отозвался тревогой в сердце: конечно, предположить такое, лучше чем предположить знание правды, но всё равно - ничего хорошего. Повелитель Молний настолько сроднился с идеей единоличного правления от имени Великого Героя и Мудреца Ту-маг-а-дана всем народом бад-вар - и горцами, и жителями Побережья - что даже мнимое покушение на жизнь его будущей матери, рождает куда большую ярость, чем покушение на жизнь вождя. Он, в общем-то, способен простить своего несостоявшегося убийцу - если, конечно, тот сумеет скрыться и переждать бурю в сторонке - но никогда не простит никакой причастности к покушению на Лилиэду. Печальная участь Редкозубой Тенбины - этому наглядное доказательство.
О случившемся вчера разговоре Му-нат жалел с самого утра: можно ли было лгать, находясь неизвестно где? То ли в комнате Повелителя Молний, то ли... в чертогах бога? Ведь после ужасной отравы мир для жреца раздвоился надолго. Он говорил с Повелителем Молний, а временами казалось, что он говорит с Че-ду или Мар-дабом; он в комнате был, а временами казалось: не стены вокруг, а деревья - да ко всему ещё: в этих стенах-деревьях часто появлялись разрывы, в которых мелькало дразнящее тело богини. Аникабы? Легиды? Данны? Как было лгать Повелителю Молний, если мир тогда беззастенчиво лгал ему?! И не только наружный мир, но и свои руки, ноги и, особенно, язык - обманывало всё! Получались не убедительные жесты, а безобразное кривляние, не плавные, красивые слова, а какие-то неуклюжие клочки и обрывки с трудом выталкивал перекошенный ядом рот. Да говори он вчера чистейшую правду - всё равно Повелитель Молний не поверил бы ни одному слову! Теперь, с тоской вспоминая случившийся разговор, жрец понимал: яд действовал не просто долго, но, главное, очень коварно. Казалось, всё: смерть отступила, побеждена отрава, и затаиться бы... нет! Оглушённое, измученное тело повлеклось почему-то не в укромный уголок, а в блистающую многими огнями комнату.
Конечно, находись он в другом состоянии, Повелителя Молний известить было лучше сразу - меньше бы пришлось лгать. Во всяком другом состоянии - но не полумёртвому после яда. А такому вот - дрожащему, слабому - необходимо было переждать болезнь; сказал бы он утром, и что же: к великой лжи прибавилась бы совсем незаметная. Зато ужаснейшее подозрение не угнездилось бы в голове вождя: а в том, что угнездилось именно оно, Му-нат почти не сомневался - злая его лиловатость, высвечивая перед жрецом одни лишь ловушки да пропасти, очень шла Повелителю Молний.
Чем тревожнее становились мысли Му-ната, тем усерднее он старался себя обезличить. Жрецу хотелось не просто затеряться в густой толпе, но, по возможности, раствориться в ней. Что давалось с большим трудом. Легко перенять восторженно-бессмысленное выражение многих, стоящих рядом, но свет, который ты излучаешь, праздничной улыбкой не занавесить. И всякий, способной видеть свет, отыщет тебя в любой толпе. А Повелитель Молний, увы, обладал таким даром. И неважно, что многое ему представлялось искажённым, что вместо света он, зачастую, видел мрак - видел ведь! Видел и выделял носителей этого непонятного: света ли, мрака - не суть!
Му-нату очень хотелось раствориться в толпе - неисполнимое желание, он знал - но на всякий случай всё равно пробовал протиснуться в самую гущу. Люди почтительно расступались перед жрецом, и скоро он значительно отдалился от Повелителя Молний, а отдалившись - успокоился.
Да, подозрение вождя очень опасно, но ведь оно не опасней ярости обманутого и преданного бога? Ведь сумел же он отвести гнев Че-ду? Пал, правда, этим гневом сражённый воин, но дни его так и так были сочтены. Опасен гнев Повелителя молний - да: а чем особенно? Разве он, Му-нат, уже много равноденствий по-над бездной не ходит? Разве до сих пор плохо оберегал его страх? Или теперь этот страх почему-то должен исчезнуть? Нет уж! Повелителя Молний его колдовское искусство как пугало, так и будет пугать всегда! А то: ужасное подозрение, гнев вождя - вздор! Он всё ещё болен - и только! Отрава была ужасная...
Почти успокоившись, Му-нат подумал о Лилиэде. Хорошо, что подозрения Повелителя Молний коснулись лишь одного его - девочке было бы не отовраться! Да вдобавок: очень вовремя Ле-ин её надоумил сказаться нечистой. Теперь, кроме него самого, Му-ната, в комнату Лилиэды из мужчин не войдёт никто. А пяти дней строгого затворничества вполне достаточно, чтобы переболеть и отравление, и, главное, смерть Некуара. Смерть воина переболеть, разумеется, в том случае, если девочка к нему влеклась не одним только телом, но и - хотя бы отчасти - сердцем. Пяти дней Лилиэде должно хватить, чтобы хорошенечко подготовиться к расспросам отца. А как же - чуял ведь, ох, как чуял! - ещё вчера хотелось Повелителю Молний поговорить с дочерью! И как он разочаровался, узнав от Шидимы о Лилиэдиной осквернённости!
Слава Ле-ину! Его помощь жрецом ощущается всё явственней и определённей! Слава Ле-ину! Возлюбив Лилиэду, он её не оставит! Убережёт, заступится! Его, недостойного жреца, тоже - возможно... А в высочайшем покровителе Му-нат сейчас очень нуждался. Не говоря уже о чрезвычайно сложных, беспорядочно перемешавшихся делах и заботах здесь, в непонятном, несовершенном мире людей, жрец, после совершённого им предательства, лишился всякой опоры в будто бы обустроенном, будто бы совершенном мире богов и предков. Легида не в счёт, Легида женщина, и полагаться на её помощь... от начала мира она постоянно путалась с великим множеством разновидных владельцев мужской силы - и что же? Из тьмы любовников кому-нибудь помогла хоть чем-то?! Конечно, млея в объятиях, многое может пообещать богиня, может - на беду незадачливому любовнику! - даже открыть запретное... млея в объятиях - может... а после? Нет, Легида - не опора в нездешнем мире! От гнева Грозного Че-ду она не защитит! Ле-ин, Ле-ин, ты ввёл в соблазн, и ты один способен спасти! От девочки жрец узнал, что мир Ле-ина очень не похож на сумрачные области богов народа бад-вар. Стоит очиститься его светом и никто: ни Де-рад, ни Че-ду - при всём их могуществе - не овладеют душой Му-ната. До его слабой, грешной, неотмываемо замаравшейся душе им уже не добраться.
Причудливо всё же переплетены людские судьбы! Он, умудрённый знаньем и опытом, он, жрец и колдун, он, преуспевший в тайной науке, в умении видеть заветное, он вынужден всецело положиться на ничтожную слабую девочку - вынужден, ибо этой девочке открылся Ле-ин. И пусть, подобно Лилиэде, Му-нату не понятна освобождённая от плоти любовь, он соглашается с ней, с таинственной этой любовью, и благодарен за неё Лукавому богу. Но почему - Лукавому?! "Ле-ин Лукавый", - обычное обращение к нему всех, даже его жрецов - несправедливое, но, несомненно, успокоительное: непонятное раздражает и, конечно, проще его мнить кривым. "Ле-ин Лукавый", - это для других! "Ле-ин Учитель", - вот истинное имя этого бога!
Глубоко задумавшись, Му-нат прозевал было конец торжественной церемонии, но вовремя спохватился и успел уйти незамеченным. Жрец почти убедил себя, что, несмотря на возможное кошмарное подозрение, особенная опасность ему не грозит - да, не грозит... и всё же... встречаться с Повелителем Молний пока не стоит!
Самым надёжным укрытием являлась, несомненно, комната Лилиэды: в течение ближайших четырёх ночей измышленная осквернённость убережёт девочку лучше любой охраны. На всё готовы некоторые из её братьев: на смерть, на убийство, но переступить порог нечистой затворницы - это и для них невозможно! Священный ужас внушает мужчине женщина в назначенное Легидой время! Слава Ле-ину! Четыре ночи в нечистой комнате Лилиэды Му-нат может спать спокойно!
Однако по дороге во дворец жрец передумал и, пройдя незаметной тропинкой, оказался на заднем дворике храма Великой Аникабы. Достаточно перетревожившись и вчера, и сегодня, Му-нат надумал искать мира со всеми: в том числе и с Ве-ниром - на полномочия которого он вынужден был посягнуть на церемонии сожжения тела Непобедимого воина Некуара.
* * *
Болтая с Нивелой, в окружении младших сестёр и братьев, утоптанной лесной дорогой Бегила весело шла к отчему дому. Тревожные мысли остались там, в Священной Роще, женщина их пожертвовала богине, и Аникаба, видимо, эту жертву охотно приняла: иначе чем объяснить приятную лёгкость не только в голове, но и во всём теле?
Беспечными стайками слетали с языка почти ничего не значащие, но и ей, и Нивеле очень нужные слова - и вились, и кружились, соединяя сестёр то нескромным признанием, то другим непонятной шуткой, а то и едковатой, но безобидной насмешкой. Бегила похвасталась, что первой опомнилась от страха, однако Нивела, будто бы невзначай, будто погладив, провела ладонью по её плечам и спине - и ойкнула молодая женщина. Зажглись, защипали многочисленные царапины: правда - на миг, словно разбередившая ладонь боль унесла с собой.
Ехидная, но целительная ласка сестры напомнила Бегиле о бросившем её на землю страшном толчке: Нивела тогда стояла рядом и, значит, сбитая с ног, тоже должна была отлететь в колючие заросли; однако нежную кожу сестры не задел ни единый шип: ни на плечах, ни на спине нигде никаких царапин - если бы не зеленоватые травяные пятна, замаравшие кое-где обёрнутую вокруг бёдер белую ткань, то можно было подумать, что Нивела вообще не падала. Естественно, Бегила не могла не поинтересоваться, как ей удалось не оцарапаться об острые длинные колючки - Нивела, слегка смутившись, чистосердечно призналась в полном своём неведении. Она помнила только крутящийся над дорогой столб, всколыхнувшийся в сердце ужас и (правда, смутно) долгое, как ей показалось, падение, и всё - ничего после. Потом уже, поднявшись на ноги, она с удивлением обнаружила, что изрядно таки провалялась в беспамятстве.
После Нивелиного признания сёстры весело рассмеялись: обе были хороши! Одна зачем-то полезла в зелёную тысячезубую пасть, другая - свалилась бесчувственным бревном!
Заразившись их весёлостью, своими злоключениями, наперебой, стали хвастаться младшие дети Ам-лита. Мальчишки, конечно, привирали - желая и страх преуменьшить, и, в меру воображения, преувеличить опасность. Особо талантливых лгунишек старшие сёстры награждали, смеясь, шлепками - веселье росло, раздвигая смехом, восторженным визгом и звонкими голосами толстые корявые стволы, стеснявшие неширокую лесную дорогу. Гиганты расступались, а всякая зелёная мелочь сметалась начисто, освобождая место длинным косым лучам уже не высокого, уставшего за день солнца.
От юного веселья светился лес. То бледным золотом, то красной медью вспыхивала на поворотах сухая каменистая дорога. И по этой дороге, течению света и смеха отдавшись, Бегила плыла. Легко, без усилий - жмурясь и улыбаясь её омывавшим отдельным звукам уже разбрызганных, уже не нужных слов - Бегила плыла: и мыслей не было вовсе, и не было ничего, кроме солнца и смеха. У отчего порога она очнулась.
Порога, правда, не было. Были ворота из связанных крест накрест кожаными ремнями жердей - ворота в сплетённой из гибких колючих веток, разбегающейся в обе стороны на многие тысячи шагов очень высокой изгороди. От разного охочего до беззащитной живности зверья. От людей, к сожалению, эта изгородь почти не помогала, но от них - по легенде - предусмотрительные предки Ам-лита сложили неприступную башню. Из тяжёлых больших камней. С крохотным лазом и узкими щелями-бойницами, да и то - на большой высоте. Обычно, в этой башне не жили, но при опасном нападении для многочисленных домочадцев и слуг Ам-лита она являлась надёжным убежищем.
За калиткой гудящий рой сразу распался. Всем нашлось место и дело на освещённом вечерним солнцем обширном подворье.
Бегила, обещав сестре скоро вернуться, прошла к высохшей, рано состарившейся женщине: старшая жена Ам-лита, её и Нивелы мать, жила отдельно от четырёх младших беспечных хохотушек - нарожавших предводителю рода Волка множество мальчиков.
Сем-би-и-динии же, кроме первенца, которого по обычаю Данна забрала себе, послала Аникаба только трёх девочек, и всё - щедрость богини на этом иссякла. Не сосчитать коз, кувшинов вина, мер ячменя, пожертвованных ей Ам-литом - всё напрасно. Напрасно очень недёшево выменял он у Повелителя Молний трёх молодых, сильных, красивых пленников - не приглянулись он богине. И к колдовству - дозволенному и запретному - Ам-лит прибегал напрасно. Что из того, что днём бесновались, били в бубны, мяли глину и воск, холостили баранов, резали голубей жрецы Ра-да-бада и Диг-ди-гида, а по ночам, в глубочайшей тайне, испытать свою силу соглашались некоторые из жрецов Данны или Де-рада? Что из того? И пусть страшные ночные бдения стоили жизни младшей сестре Бегилы и ещё двум девочкам, неизвестно как долго они продолжались бы - Ам-литу от Сембинии очень хотелось сына - напрасно! И хоть жрецы Де-рада требовали всё новых жертв, главу рода Волка кто-то вовремя надоумил призвать Му-ната.
Носитель Священной Бороды Че-ду явился днём - колдовать не собираясь. Поговорив с опечаленной женщиной, он вернулся в Город и, затворившись в храме, долго расспрашивал Великого и Грозного бога. Увы, ответ Че-ду утешить Ам-лита не мог, но зато прекратил очень обременительные и, если по честному, очень скверные ночные сборища. Му-нат, со слов своего Высокого Повелителя, поведал старейшине рода Волка, что лоно Сембинии загородил Лукавый Ле-ин - прикрывая своё неумение, ссылаются, как правило, на него - а против непонятной власти этого бога любое колдовство будто бы бессильно, и остаётся только надеяться на его милость. Попробовать - отчего же - можно; жертвы не повредят; но особенно тратиться Му-нат не советовал. По непонятной прихоти Ле-ин - извращенец! - часто отвергает обильную жертву, зато ничтожную принимает охотно, и воздаёт (будто бы насмехаясь!) в большинстве случаев несоразмерно. И потому будет лучшим помолиться ему от чистого сердца, и терпеливо ждать милости. Ам-лит, выслушав Му-ната с большим вниманием, отправился в храм Ле-ина, где и помолился, и, конечно же, не поскупился на жирных баранов и превосходное вино - напрасно.
С той грустной и волнительной поры Сембиния состарилась удручающе скоро. Состарилась и, потеряв надежду родить мальчика, непозволительно привязалась к двум оставшимся девочкам. Сёстры ей отвечали тем же, и, зная, что мать всегда рада её видеть, Бегила долго засиделась у Сембинии.
Уже совсем стемнело, когда, наскоро отшутившись от резвоязыких младших жён, она сумела попасть к Нивеле. Сестра, накормив и убаюкав беспокойных двойняшек, давно её ожидала. И возрастом, и горькой ущербностью матери невольно отделённые от других детей Ам-лита, девочки очень сблизились, и, когда время развело их дороги, они благодарили случай за столь редкие и столь необходимые им свидания. Так много надо было сказать друг другу, и о ещё большем вместе - сообща! - помолчать, что в их встречах не было ни одного пустого мига.
И, разумеется, едва Бегила вошла, Нивела обняла сестру, приблизила губы к её уху и, торопясь, а потому недостаточно тихо, зашептала о чём-то смущающем и, видимо, мало похвальном. Бегила ладонью прикрыла рот - Нивела, спохватившись, запнулась, но, сообразив, что в комнате нет никого кроме спящих младенцев, заговорила и медленней, и поразборчивей. Слушая сестру, Бегила очень понимала её желание не быть услышанным кем-нибудь посторонним. Не стоило мужу Нивелы знать об этой нескромности. Нескромности, впрочем, не вопиющей - так: взгляды, намёки, а больше домыслы и догадки... и всё же...
"...на днях... у водопоя... вечер... солнце за головой... пылающие кудри... на козопаса не похож... не жрец... не воин... может быть, охотник?.. всё может быть... но если он охотник, то из охотников богини... он будет ждать, когда Легида спуститься на землю... пусть ждёт... она, Нивела, не придёт... да и как ночью выбраться со двора?.. калитка ночью стережётся... мужа не будет дома... невольники любят вино... нелепость, вздор... но если он из настоящих охотников богини?.. не из звероловов народа бад-вар?.. кудри медного цвета... у людей - у смертных - таких не бывает... и синие огромные глаза... и море в них, и небо..."
Невольно перебив сестру, Бегила тихонечко рассмеялась: медные кудри, большие глаза, охотник богини! А может быть - сам Че-ду?! Или Ле-ин? Де-рад, Мар-даб - но, несомненно, один из Старших богов! Куда уж Младшим! Им и пытаться нечего поколебать неприступную скромность Нивелы!
Заметив, что насмешка обидела сестру, Бегила бережно обняла её и, гладя плечи и волосы, заговорила тихо и ласково.
Обида сразу прошла: Нивела прижалась к сестре и, зачарованная журчащими звуками, долго не разбирала слов - неприличная их нагота открылась женщине со значительным опозданием. Однако открылась и обожгла её сладким стыдом: младшая-то сестрёнка во дворце Повелителя Молний наслушалась и насмотрелась такого... Ох, недаром сокрушался Ам-лит, когда после гибели жениха Бегилы её, тогда ещё девочку, на празднике Аникабы выглядели цепкие глаза Вин-ваша!
С раскрасневшимся лицом, прижавшись к сестре, Нивела жадно схватывала стыдные слова. И, в свете этих слов, очень её смущавшая недавняя встреча у водопоя не казалась сейчас чересчур нескромной.
"Если муж стережёт стада и дома бывает редко - не мудрено его жене в красивом незнакомце увидеть бога. Но зачем же ей приспичило ночью? Неведомо с кем и невесть куда? Мало ли укромных уголков на обширном подворье Ам-лита? Мало ли до безрассудства смелых, красивых невольников? Да и сойтись с невольником - почти не измена; невольнику, конечно, подобная дерзость грозит смертью... да и то... сильные молодые рабы стоят недёшево - отважные, стало быть, найдутся! А ей, Нивеле, сойтись с невольником - прямой резон. Разумеется, в любом случае ни убить, ни изувечить её муж не посмеет: ну, надаёт пощёчин, ну, плёткой исполосует - не в этом дело... Поймёт он и в конце концов простит молодую жажду надолго покидаемой женщины, а вот простит ли ей обожествлённого незнакомца? Не отвратит ли от Нивелы своё уязвлённое сердце?"
Нескромная Бегилина откровенность болотной сладостью липла к её сестре - противновато липла, но и приятненько.
"Мерзость, однако! - не подумала даже, а языком, словно гнилую еду, ощутила на миг Нивела. - Несчастная сестрёнка! Недаром сокрушался Ам-лит, заметив цепкий, похотливый взгляд Вин-ваша. Словно предугадывая нескладную судьбу младшей любимой дочери. Да, сделаться Первой наложницей избранного богом сына Повелителя Молний - большая честь; многие, достойнейшие из народа бад-вар, могли лишь мечтать о такой чести для своих дочерей - многие, но не Ам-лит. Бегила была для него "любимой" не только по званию; и старейшина понимал: наложница - самая наипервейшая - всё-таки не жена. Конечно, до Лилиэды жён у Вин-ваша быть не могло (воля Че-ду - закон), до - не могло, а после? Что ждёт Бегилу вслед за рождением младенца Ту-маг-а-дана? Из Первой наложницы сделаться Второй женой? Второй... или Третьей... или Десятой? Смотря по тому, куда повернётся податливое Вин-вашево сердце! И ей ли, Нивеле, даже и про себя пенять на выстраданную откровенность сестры? Стыдливо отворачиваться от горькой наготы Бегилиных слов?"
Этой сочувственной мыслью смирив раздражённую скромность, Нивела могла слушать спокойнее возмутительные неприличности сестры. И уже скоро поняла: Бегила марала не её грёзы, нет, бесстыдно предлагая Нивеле сойтись с невольником, она старалась утишить свою потаённую боль.
Несчастная сестрёнка! И грёзы, и тревоги Нивелы ей, очевидно, представлялись хныканьем младенца - младенца, у которого режутся зубки. Жить рядом с любящим, способным защитить отцом - совсем другое, чем полностью зависеть от милости, прихоти, да и просто дурного настроения мужа или любовника. Несчастная сестрёнка! Первая она сейчас у Вин-ваша - а через две луны? Когда наступит ожидаемая Людьми Огня Великая Ночь? О, Лилиэда при желании податливым сердцем Вин-ваша может завладеть безраздельно! Стоит ей обратиться к Му-нату, и колдун сварит такое зелье... камень не устоит - склонится к девчонке! А уж Вин-ваш-то? Сластолюбивый юнец? И что же тогда - Бегиле? Не второй она станет, не третьей и не десятой - нет, никакой! Не будет тогда для Вин-ваша ни вторых, ни третьих! Одна Лилиэда - и никого кроме!
Задумавшись, Нивела слушала сестру - уже не отличая своих мыслей от горьких Бегилиных слов. Свой ли внутренний голос говорил ей об опасениях и страхах сестры или тишайшие жалобы Бегилы едва ощутимо шуршали в ушах? Да и не мудрено было перепутаться их словам и мыслям - тесно прижавшись и нежно обняв друг друга сидели сёстры. Сидели долго: до поздней, угасающе-красной ущербной луны - так и заснули обнявшись, на холодном супружеском ложе.
Засыпая, Нивела вздрогнула, на миг очнулась, увидела в дверном проёме, над самой изгородью, медный узенький серпик, вспомнила медные кудри поманившего незнакомца, и то ли ещё наяву, то ли уже во сне ей открылась воля Легиды. Впрочем, ничего неожиданного: богиня повелела женщине отдаться небесноглазому охотнику - не опасаясь никаких ужасов ночи.
Так что, проснувшись утром, Нивела поняла: если ей суждено сделаться неверной женой, то только так - среди опасностей, с манящим незнакомцем, рискуя потерять сердце и ласки вечно далёкого мужа. Трезвая расчётливость Бегилы - это не для неё. Кстати, сестра проснулась раньше и потихонечку ушла к вернувшемуся, очевидно, вместе с солнцем отцу. Ревели голодные мальчики, Нивела захлопотала, засуетилась, дневным светом отгородившись от нескромных ночных теней.
Бегила с отцом говорила долго - и плакала, и утешенной им была. Ам-лит напомнил своей любимице, что к кому бы ни наклонилось Вин-вашево сердце - она не из безродных; и возвращению дочери под отчий кров он будет рад; а при молодости и красоте без достойного мужа она, разумеется, не останется. На прощание старейшина рода Волка шутя указал ей на плётку - мол, ещё девчонка, и... Бегила сквозь высыхающие слёзы улыбнулась этой детской угрозе - и вышла почти окрылённой. И дело, конечно, не в произнесённых словах. Она и без них всегда знала: не отвернётся Ам-лит от дочери; но знать - недостаточно; надо чувствовать, что кроме Вин-ваша есть и любящий отец, и дорогая мать, и сёстры, и братья, и младшие приветливые жёны - почти подруги; есть наконец Нивела; есть - главное! - греющий с детства, так нужный всякому мир, и есть для неё место в этом приветливом мире. Звенящая вечерняя дорога, долгая болтовня с Нивелой, нескромное признание сестры и, особенно, ласковые слова отца - всё согревало женщину, всё отгоняло назойливо зудящий рой её опасений, разочарований, забот, печалей.
Нет, не уступит она Вин-ваша! И если Лилиэде вздумается завладеть его податливым сердцем - очень придётся постараться! Конечно, долг - это долг; и девчонка пока священна; пока, до рождения Великого Героя и мудреца Ту-маг-а-дана; священна до - а после? Неужели эту худышку, жутко-огромно-глазую колдунью, Вин-ваш предпочтёт ей - цветущей, соблазнительной, пьянящей?!